Печалька и братья Астаховы 7

Очень даже часто, почти всегда, Ванечка утешал меня после порки розгами, уводил в одну из пустых спален галереи второго этажа, и раздевал меня там. Он гладил и ласкал мои выпоротые ягодицы, говоря сочувственно:

-Эк тебя Петро отстегал… ну, разве так можно?

Я тут же соглашалась с Ванечкой, что, разумеется, так делать было нельзя, и вообще гораздо лучше - любить меня, целовать повсюду, нежели чем наказывать меня розгами по голой попе. Сразу после розог, еще в слезах, я отдавалась Ванечке и вдруг ощущала такое спокойствие и равнодушие к собственной судьбе, как будто это было так и надо, чтоб старший брат немилосердно стегал меня прутьями по ягодицам, а младший - любил и жалел меня, и делал своей сразу же по окончании порки розгами. Той весной, я вдруг впервые испытала огромное женское счастье, когда приходится подчиняться своему мужчине и терпеть от него все, включая и несправедливые наказания розгами, но зато потом можно раствориться в его мужской силе, в его волевых решениях, и принять от него все, и хорошее, и плохое, одновременно. Я просто млела, когда красавец Петр Петрович стегал меня прутьями по заднице, зная, что чем больнее будет наказание розгами, тем большее удовольствие я получу с Ванечкой чуть позже, минут так через десять после окончания порки розгами.

Я так разомлела, проводя все свое время с братьями Астаховыми, что даже не поняла, как все мое счастье вдруг закончилось. А закончилось оно быстро, резко и непонятно. Однажды, после порки розгами, Ванечка вдруг сказал мне:

-Наташа, я уезжаю в Цюрих… на все лето, в гости к другу… не бойся, я скоро вернусь… в сентябре…

Так сказал Ванечка, и продолжил ласкать мои груди, облизывать мои сосцы, но только я вдруг застыла в постели, и странное, мутное чувство тошноты вдруг обуяло меня. И я сказала Ванечке, гладя его темно-русые, чуть волнистые волосы:

-Ванечка… да я без тебя просто умру…

В то лето, мне исполнилось четырнадцать лет. Но мне не хотелось есть торт, мне были неинтересны сласти и фрукты, которыми меня потчевали. Мне хотелось соленых огурцов и, почему-то, селедки. Однажды, я съела в один присест целую банку маринованных грибов, к немалому удивлению Петра Петровича. А потом, во время диктанта по русскому языку, меня вдруг затошнило и вырвало, прямо на грамматику русского языка, что лежала в тот момент передо мной. Петр Петрович, внимательно на меня посмотрев, сказал мне:

-Ната, что с тобой? Русский язык так противен тебе, что тебя уже рвет при виде русской грамматики? Надо бы нам с тобой сделать перерыв в наших занятиях… пляши, Наталка, каникулы!

Но я не заплясала. Слегка пошатываясь и хватаясь за мебель, я побрела в свою спальню, упала там на кровать и так пролежала всю ночь, не раздеваясь. Петр Петрович просто не мог этого понять: Ванечки больше не было в доме Астаховых, и я умирала.

Недели через две, старый граф наконец озаботился моим состоянием, позвали доктора, и его приговор был неутешителен: моя тошнота и слабость не были признаками подступающей смерти. Они были признаками наступившей беременности.