Печалька и братья Астаховы 6

Так случилось, что именно Петр Петрович занимался моим образованием в тот памятный год. По утрам, он ждал меня в столовой после чая, где диктовал мне бесконечные диктанты. Очень часто, я оставляла ему какую-нибудь надпись под диктантом, такую как, например:

-Петр Петрович, вы мне сегодня очень нравитесь…

или:

-Петр Петрович, я вас люблю!

Петр Петрович усмехался, читая мои откровения и говорил, немного потеплевшим голосом:

-Ах ты, шельма! Подлизываешься? Все равно высеку!

И действительно, Петр Петрович сек мою задницу регулярно, так как считал, что розги способствуют лучшему запоминанию русских падежей, а также склонений и спряжений. Но, несмотря на порку, склонения и спряжения, а также все прочие премудрости русского языка давались мне с трудом. Очень часто, граф Иван Петрович сидел за тем же обеденным столом, пока Петр Петрович мучал меня склонениями и спряжениями. Иван Петрович был студентом университета, и любил заниматься в столовой, обложившись книгами, и читая что-то философское, мне недоступное и поэтому крайне интересное. Иногда, после порки розгами, он утешал меня, предлагая мне то апельсин, то ложку малинового варенья. Так мы с ним и подружились.

Я помню, как однажды, глубокой осенью, я забралась в погреб и разбила там банку яблочного джема. После этого Петр Петрович отстегал меня так сильно, что я потом долго лежала на лавке в столовой, и Иван Петрович суетился надо мной, прикладывая к моей покрасневшей попе прохладные капустные листья. Потом, он вдруг взял меня на руки и понес меня в галерею второго этажа, в одну из тех спален, что стояли пустыми. Здесь он положил меня на кровать, и хотел было уже оставить меня одну, но я сказала ему тогда:

-Ванечка… не уходите… я одна боюсь…

И он остался. Он сидел на краешке кровати и гладил мою спину, мои плечи, мои выпоротые ягодицы под платьем. Я расплела себе волосы и попросила Ивана:

-Причешите меня…

Он начал водить своей ладонью по моим волосам, его длинные пальцы причесывали мои непослушные пряди, а Иван говорил тем временем:

-Какие у тебя роскошные волосы, Наташенька…

Так он играл с моими волосами какое-то время, а потом снова заплел мне косу и собрался уже уходить, но я тогда обвила его шею своими руками и шепнула ему на ухо:

-Ванечка… не уходите… останьтесь… я без вас умру!

И он остался. Я принялась гладить его спину, плечи, массировала его мускулистую шею, мяла своими пальцами его уши. Ему это очевидно нравилось, и он шептал:

-Ой, как хорошо… еще… еще… ты такая волшебница, Наталка!

И так я показывала ему все свое волшебство вплоть до тех самых пор, пока мы не оказались в одной постели, под одним одеялом, совершенно голые. Иван целовал мои плечи, голую грудь, обводил языком вокруг моих сосцов, заставляя их напрягаться, а меня - стонать от удовольствия.

-Тише, тише, Наташа… - говорил мне Ванечка, и его губы целовали мой живот, мой лобок, чувствительные места между моих ног. Потом он сказал:

-Я в тебя войду, расслабься и не кричи, хорошо? Может быть немножко больно…

Я только кивнула в ответ и обещала молчать. Иван положил меня поперек кровати, на

самый край, раздвинул мне ноги, и вдруг я почувствовала теплую, твердую мужскую плоть, которая входила внутрь моего тела, прорываясь сквозь болезненные участки, которые, как я знала, назывались девственной плевой. В тот вечер Иван взял меня, и я стала его возлюбленной. «Любовницей» - как сказал бы неромантичный старый граф Петр Алексеич. Но Петр Алексеич не нашел нас в одной из многочисленных пустых спален галереи второго этажа. И поэтому он нам ничего не сказал.