Ты - не мой тип

Глава 1. Марина

Утро.

Очередной кошмар. Очередной грёбаный день.

Открываю глаза с ощущением, будто всю ночь меня били. Тело ломит, озноб не отпускает, хотя признаков болезни нет. Ни синяков, ни температуры. Только эта холодная тяжесть внутри, постоянный спутник уже три года — с того момента, как моя жизнь превратилась в существование.

Я делаю глубокий вдох и на пару секунд чувствую, как будто становится легче. На выдохе всё возвращается.

У зеркала — знакомое лицо призрака: бледность, чёрные круги под глазами, волосы в небрежном пучке, взгляд как у человека, которому всё осточертело, но он всё равно идёт дальше. Механически чищу зубы, умываюсь ледяной водой, чтобы хоть как-то вернуть себе видимость жизни.

Брюки, белая блузка, бежевый плащ. Кроссовки вместо туфель — на каблуки сегодня нет ни сил, ни желания. На часах 8:45. Уже опаздываю.

Но кофе — святое. Без него я просто не способна на цивилизованное общение. Пока беру стакан в ближайшей кофейне, на телефоне загорается сообщение:

Оля Косыгина: «Шеф созвал всех в конференц-зал. Прямо сейчас. Где тебя носит?»

Марина Левицкая: «Я в пути. Что опять случилось у нашего Мистера Мудака?».

Оля Косыгина: «Новый срочный проект.»

Только этого не хватало — утренней порции публичного унижения от босса с манией контроля.

У нас с Марком Морено особенные отношения. Такие... в стиле «ненавижу твоё лицо, но не могу не смотреть». Из всех трёх тысяч сотрудников именно я умудрилась попасть ему под кожу. Сама не знаю, как. Просто факт.

Он дьявол в костюме от Armani. Высокий, хищный, обидно красивый. Стоит ему появиться — и в офисе сгущается воздух. Даже принтер начинает печатать тише.

Марк Себастьян Морено, и каждое слово в этом имени как сигнальная ракета: предупреждение и обещание одновременно.

Он альфа-самец с русско-испанской кровью, где пылкость юга перемешана с холодной выдержкой севера. Сын испанского олигарха, Марк живёт на два фронта — бизнес в России, родня в Испании. В Москве он всего пять лет, но успел не просто встать на ноги — он пустил корни, поднял производство спортивных авто до уровня элитной марки и заработал себе репутацию бизнес-акулы. Но в стенах офиса он кобель с лицом бога. Его харизма сводит с ума не только сотрудниц, но и партнёрш по бизнесу, а его ледяной взгляд в сочетании с насмешливой улыбкой может заставить забыть собственное имя.

Я для него словно кнопка «вызов сатаны». Моя энергия его бесит. Его манера командовать — бесит меня. И всё же каждый наш разговор — как игра на грани.

Захожу в здание «Moreno Industry». Лифт вот-вот собирался уехать. Я в последний момент сунула ногу в створки — и чуть не получила ампутацию. Больно стукнув по щиколотке, двери лифта дрогнули, отъехали в стороны…, и я столкнулась с

ним

.

Высокая мужская фигура в дорогом темно-синем костюме. Белоснежная рубашка на смуглой коже смотрится очень эффектно. На руках часы последней модели, поднимаю взгляд выше. Сталкиваюсь с черными как бездна глазами, обрамленными пышными ресницами. Ухмылка на самодовольном лице.

Ненавижу его.

— Феноменально, — протянул мой босс, стоя в одиночестве посреди зеркального лифта, — вы решили нас порадовать своим появлением. Через… десять минут после начала рабочего дня.

Понимаю, что некуда бежать и не за кем спрятаться, он один в лифте. Придется заходить.

— Плохо себя чувствовала, но готова работать до самого вечера. В принципе, как и всегда, — отвечаю я в ответ, — и готова задержаться на десять минут.

Принципиальный гад.

— Левицкая, если бы не ваш трудоголизм, вы бы здесь не работали. Впредь, не опаздывайте, — буднично назидательным тоном отвечает Марк, — и вот еще, — он поворачивается ко мне. И я могу видеть какие у него светлые радужки глаз. Взгляд пронзительный. Сразу же становится не по себе, будто бы в душу смотрит.

Моргаю пару раз, но не отвожу свои глаза. Он тем не менее улыбается в своей излюбленной манере вальяжного сноба.

— Сколько вы здесь работаете?

— Ищете причину уволить меня? — цепляюсь я.

— Я жду ответ, — его глаза все так же смотрят на меня с неким высокомерием.

Какой же напыщенный индюк. И чего тебе в своей солнечной Испании не живется.

— Два года как мозолю вам глаза, — с сарказмом давлю я.

Куда он клонит. Неужели заставит писать заявление об увольнении.

Молчит. Что-то обдумывает. Потом смерил меня оценивающим взглядом. От головы до пят. Отворачивается, чуть ли не кривясь от отвращения.

Хам. Краснеют щеки. Чувствую себя на аукционе каком-то.

— Вы не были на собрании, — сказал он, скрестив руки. — И не удосужились даже прислать отговорку. Бунт?

— Ну да, я просто пыталась спасти вас от лишнего стресса. Хотя вы, испанцы, не можете без ссор.

— Моя жизнь была совершенно прекрасной до того, как вы начали опаздывать, спорить и… дышать, — улыбается он, обнажая ряд белоснежных ровных зубов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Жаль. Я как раз собиралась дышать чаще. Специально для вас, — отворачиваюсь от него, смотрю на стеклянные створки лифта. Почему так долго едем?

Он усмехнулся уголком губ. В глазах — эта вечная полунасмешка, от которой хочется то ли укусить, то ли уволиться.

—

Gracias

,

Gracias

, — говорит он с хрипотцой на испанском. Если бы я была из тех помешанных на нем, то, клянусь, его акцент заставил бы меня растечься лужицей в этом лифте. Настолько он звучал сексуально.

Но мне достается не его обаятельная улыбка, а только пренебрежительная дежурная улыбочка. В стиле «как же ты меня бесишь».

Взаимно.

— Вы так беспокоитесь о душевном состоянии своего начальника. Похвально. Вы очень

ценный

сотрудник.

На слове «

ценный

», чувствую, как он выплевывает его из своего рта.

— Спасибо. Всегда приятно услышать комплимент от человека, чья душа, как я подозреваю, сдана в аренду дьяволу и кофе-машине.

Он шагнул ближе, не нарушая приличий, но с достаточной угрозой.

— Вам нравится играть в остроумную? Осторожно. Я в этом виде спорта — чемпион мира. Без допинга.

— А я — по доведению до белого каления. Особенно начальников с завышенным эго.

Тишина. Полсекунды. Его губы дрогнули. Потом — щелчок лифта и открывающиеся двери.

Секунда молчания. Густая. Электрическая.

— Через час жду от вас объяснительную за опоздание и годовой отчет по продажам, — бросает он напоследок и уходит, оставляя за собой аромат дорогого парфюма и проблем.

Иногда мне кажется, что в тот день он не просто сказал оскорбительное — он что-то из меня вынул. Какой-то нерв. Словно попал пальцем в жилу — и она начала пульсировать под кожей, каждый раз, когда он рядом.

Я тогда только перешла в команду. Новый проект, свежий воздух, перспективы. Все вежливо улыбались, шутили. А он… Он был центром.

Уверенный. Обаятельный.

Я наблюдала за ним со стороны — почти с восхищением. Он был другим. Не как прежние начальники — те, что пахли властью и дистанцией.

Он сразу зарекомендовал себя как «свой». И все тянулись к нему. Он смеялся с ребятами в курилке, шутил в коридоре, помнил по имени даже стажёров и день рождения каждого из отделов компании.

Мне… нравилось это. Его легкость, яркость. Его умение держать всё в руках и при этом не быть холодным.

Иногда я ловила себя на том, что подглядываю за ним. Просто — как он идёт, как разговаривает с кем-то, как наклоняет голову, когда слушает.

И вот — поздний вечер, почти никого. Я захожу за ноутбуком в конференц-зал.

Я не сразу поняла, что именно меня так задело.

Не слова про

«бесформенные наряды».

Не про

«острый язык».

Не даже

«Я бы не трахнул».

А вот это:

«С ней не хочется иметь никаких дел — её хочется обойти. Да еще и ходит как мумия. Страшная жуть».

Это звучало как… исключение. Как вынос за скобки.

Словно я не женщина, а ошибка в системе, которую непременно нужно избегать.

Та, с которой не идут рядом. Та, через которую перешагивают.

И, наверное, именно поэтому его слова тогда так больно ударили.

Потому что до этого момента я… позволила себе симпатию к этому человеку.

Он был… как солнце. Но я оказалась для него тенью.

Пустым местом. Слишком «не такой». Не той, с кем хочется рядом. Не той, кого видят или хотят.

С тех пор между нами началась война. Не прямая. А та, что живёт в полутонах: в моих острых репликах, в его отстранённых взглядах, в нарочитой иронии. Я будто надела броню — чтобы не показать, как было больно стать невидимой для того, кто тебе понравился.

И, что хуже всего — я до сих пор это помню.

Потому что ничего не раздражает сильнее, чем человек, который решил, что знает тебя — не потрудившись даже поговорить.

После этой сценки в лифте с боссом хочется завернуться в плед, съесть тонну мороженого и исчезнуть из корпоративной вселенной. Но реальность — это офис «Moreno Industry», где даже воздух пахнет амбициями и парфюмом за 500 евро.

Прохожу мимо коллег, стараясь не встречаться глазами. Все знают, что, если Марк выделил кого-то вниманием — это либо к повышению, либо к моральной казни. Я пока в статусе второго.

Мой кабинет — это скорее капсула, чем полноценное рабочее пространство. Узкий, с одним окном, которое почти всегда закрыто жалюзи. Когда солнечно, на столе появляются полоски света — неровные, как сердцебиение в плохой день.

Стены — светло-серые, без картин, без украшений. Только белая доска с маркерными пометками и старая кофейная чашка на подоконнике, где навсегда засохла розетка мяты. Я когда-то принесла её из дачи родителей — думала, что так будет уютнее. Потом как-то… забыла поливать.

Типично для меня.

На столе сейчас распечатанный отчёт по продажам второго квартала. Цифры идут плотными колонками, строки мелькают перед глазами — словно читаю не данные, а чей-то бесконечный сон.

Я выстраивала эту таблицу с вечера — проверяя контракты, много раз сверяясь, перерывая старые письма.

Периодически в кабинет заглядывает Костя — наш корпоративный юрист и друг по совместительству.

Он уже третий раз спрашивает, когда я пойду на обед.

С Костей я не то чтобы близка, но у нас есть негласная договорённость — он приносит мне кофе, если я задерживаюсь в офисе допоздна. Иногда мы обмениваемся парой фраз в буфете. Он немного циничный, но не глупый.

Приступаю к работе. Я в команде аналитиков и ассистирую в стратегическом отделе. Занимаюсь внутренней документацией, отчетами по клиентским сделкам, подготовкой бизнес-презентаций и расчётами. Я как шестерёнка: незаметная, но жизненно важная. Ко всему, у меня железная память на цифры, и, если Марк не увольняет меня после очередной перепалки — значит, ценит как специалиста. Надеюсь.

Я вывожу финальную цифру по региону и кладу отчёт в прозрачную папку.

Сверху прикрепляю стикер:

«На подпись. До 15:00».

На экране всплывает уведомление: "Письмо от M.S. Moreno"

Только одно это уже заставляет желудок сжаться.

Тема: Пунктуальность и стиль (или его отсутствие)

«Когда закончите изображать борьбу с системой — зайдите ко мне. Не позднее, чем через 10 минут. Убедитесь, что внешне вы хотя бы намекаете на то, что работаете в международной компании, а не только что сбежали с дачи под Воронежем. Напоминаю, с вас отчет и объяснительная. С уважением, Марк С. Морено».

Я вглядываюсь в строчки, моргая.

— Ублюдок, — шепчу я сквозь зубы, стирая сообщение, но оно уже выгравировано в голове.

Глава 2. Марина

Дача? Серьёзно?

Наспех печатаю объяснительную.

«Уважаемый, Мистер Хамло.

А не пошли бы вы…»

Нет. Стираю. Пишу заново.

Тема: Объяснительная

Уважаемый Марк С. Морено,

Объяснительная — ниже, если позволите.

"Причина задержки: усталость от постоянной борьбы не с системой, а с теми, кто ежедневно её изображает. Что до внешнего вида — к сожалению (или к счастью), под рукой не оказалось дресс-кода с каталога Armani. В следующий раз постараюсь сбегать до Воронежа и обратно пораньше."

С уважением,

М. Левицкая

Через минуту приходит ответ.

Тема: Ответ получен

Признаю: немногие способны превратить объяснительную в миниатюру с элементами драмы, комедии и лёгкой пощечины. У вас это вышло особенно остро.

Но, как бы блистательно вы ни отыгрывали роль бунтарки с обострённым чувством стиля, напомню — мы всё же не на репетиции, а в офисе. И на этой «сцене» ценятся цифры, а не интонации.

Жду в кабинете. Пять минут.

Желательно — без риторических реплик и с выражением лица, которое не бросает вызов каждому встречному.

М.К.

Я читаю письмо — и в висках начинает стучать. Даже в электронном виде умудряется разогнать давление.

«Миниатюра с элементами драмы, комедии и лёгкой пощечины…»

— ну, конечно. Ему ж надо обязательно вставить это своё ядовитое изящество. Словно он всегда на полшага выше. Всегда наблюдает, оценивает, препарирует.

Господи, как же он меня раздражает.

Я захожу без стука. Дверь за мной захлопывается громко, как выстрел.

Он сидит, не отрываясь от монитора. Только приподнимает бровь, когда слышит мои шаги.

— Постучаться — уже не модно?

— Простите, дверь не была залита лавой. Подумала, можно заходить.

Он поднимает взгляд. В руке держит чашку кофе, идеально подобранного по цвету к его костюму. Конечно.

Он медленно поворачивается. В глазах — легкий прищур. Ни тени удивления. Только снисходительная усмешка.

— Не прошло и десяти минут. Прогресс, — его голос ленивый, но с металлической ноткой, — хотя «дача под Воронежем» всё ещё не выветрилась.

Я делаю вдох. Через нос. Медленно. Чтобы не заорать.

— Думаю, вам стоит заняться стендапом. Особенно когда захочется замаскировать собственную пассивную агрессию под дешевый сарказм.

Он усмехается, облокачиваясь на край стола, будто наблюдает за забавной сценой.

Кабинет Марка — стеклянный аквариум с панорамой на весь офис. Просторный, вычищенный до миллиметра, с темным деревом и кожей. Я ненавижу заходить сюда. Даже не из-за него. Из-за ощущения: будто ты на сцене, под светом софитов.

А он жюри.

— Это предварительная сводка за год. Сюда вошли обобщённые показатели по трём регионам, — я кладу отчет на его стол. Плотная бумага, сшитая аккуратно, каждая диаграмма вылизана до запятой.

Марк откидывается в кресле, листает молча. Страница. Взгляд. Перелистывание.

— Здесь у тебя прирост, — кивает он на страницу, — а вот здесь? Почему в четвёртом квартале север просел?

— Потому что в октябре мы потеряли крупного дистрибьютора. Я писала в аналитике, он ушёл к конкурентам.

Подхожу ближе к его столу кладу тонкую папку.

—А это обновлённые сводки по рынкам Азии. Плюс к ним я сделала развернутые сценарии по новой модели в Японии. Три варианта.

— Это по той, где у нас кастомная линия на левый руль? — лениво уточняет он, откидываясь назад. — Я думал, в Японии любят правый.

— Это как раз объяснено в отчёте. Мы не идём в розницу. Только частные заказы. Топ-менеджеры, коллекционеры, корпоративные бонусы. У нас на руках уже четыре запроса, включая миллиардера из Осаки. Левый руль — его требование.

— Вот за это я вас не увольняю, — Марк откидывается на спинку кресла, сцепив пальцы за головой. —Вы стратег до костей.

Я напрягаюсь. Жду «но».

— Но, — говорит он с ленцой, — я не понимаю, как человек может одновременно работать стабильно… и при этом выглядеть так, будто ненавидит каждую минуту своей жизни.

— Стараюсь. Это моя суперсила.

Пристально смотрит.

— Скажите, вы делаете это специально?

— Что именно?

— Это, — его голос тянет с ленивой насмешкой, — волосы, собранные как у сумасшедшего учёного. Макияж, которого нет. Одежда — будто вы поспорили с зеркалом. У вас протест против ухоженности?

Волосы, одежда, внешний вид. Конечно, это же важнее отчётов, правда? Не то чтобы я работала до ночи, тащила проекты на себе, спасала дедлайны. Нет, у него ведь есть миссия — уничтожить остатки моего самоуважения через критику моего пучка. Великолепно, Марк. Просто блестяще.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Иди к чёрту. И со своими костюмами, и со своим взглядом, который сначала режет, а потом — будто гладит изнутри.

— У меня протест против абсурдных ожиданий. Если вы предпочитаете клонов в каблуках и в обтягивающем, загляните в отдел маркетинга. А я, если позволите, пришла работать, а не устраивать дефиле перед вашим эго.

— Я просто дал честный фидбэк, — сказал он наконец, подходя ближе, — если бы хотел вас обидеть, поверьте, вы бы это почувствовали.

Я засмеялась. Сухо, нервно.

— Чувствительность — не ваша сильная сторона.

— У меня другие сильные стороны, — его голос стал ниже, бархатнее, — но вы и до них пока не доросли.

Я стою молча. В груди поднимается глухое раздражение. Но его голос как будто вытаскивает наружу моё отражение, о котором я давно забыла.

— Прекрасно, — я выдыхаю, сдерживая усмешку. — Значит, я не соответствую вашим эстетическим стандартам. Какой ужас. Возможно, вам теперь будет трудно уснуть, переживая это.

Он улыбнулся, но глаза его не были добрыми. Они были острыми, почти алчными.

— Не преувеличивайте, — мягко бросает он. — Я человек простой. Сомневаюсь, что ваш гардероб способен довести меня до бессонницы.

Вот гад.

—Знаете, что странно? — он наклоняется чуть ближе, голос ниже. — Чем больше вы отстраняетесь — тем отчётливее я вас замечаю. И это раздражает.

В его словах был скрытый вызов. Он смотрел на меня так, будто пытался разглядеть всё, что скрывается за этой маской, которую я так ловко на себе носила. Но я не собиралась ему это позволить.

— Что именно раздражает? Мой характер или мои кроссовки? —я спросила, не скрывая лёгкого сарказма.

Он сделал паузу, казалось, раздумывая.

— То, что вы делаете всё, чтобы быть невидимой, — сказал он, — и при этом всегда в центре моего внимания. Считайте, это талант.

Он подошёл так близко, что я могла почувствовать его запах — дорогой парфюм, лёгкий, едва уловимый, но навязчиво дорогой. Он заставлял меня думать о нём как о чём-то более, чем просто начальнике. Это было неприятно и тревожно.

Затем Марк отворачивается, берёт со стола папку и резко закрывает её, словно пытаясь подавить свою собственную вспышку раздражения. Пауза. Время сжимается, но я молчу.

— Вы нужны мне в проекте, который начнётся в понедельник. И мне необходим человек, который хотя бы делает вид, что хочет здесь быть, — сказал он наконец.

В его голосе не было злости, только простое и бескомпромиссное требование. И я не могла понять, что меня больше злило — его слова или то, как он произносил их, с такой лёгкой, почти неуловимой уверенностью.

— Не уверена, что умею притворяться, — я смотрела в его глаза, пытаясь держать лицо. Но в ответ его взгляд становился только более наглым.

Он подошёл ещё ближе, нависая надо мной, и мне стало немного тяжело дышать. Его присутствие было подавляющим, его дыхание стало более слышным. Я почувствовала, как его горячий взгляд скользит по мне, будто он видит каждую деталь моего тела.

— Тогда научитесь, — произнёс он с оттенком угрозы, но в его голосе звучало нечто большее — вызов. — Или найдите другую работу, где можно ходить в мешках и прятать глаза. В "Moreno Industry" мы не играем в невидимок. Мы либо в игре — либо за дверью.

Его слова повисли в воздухе, и я почувствовала, как напряжение между нами возрастает. Он отходит от меня, но я не могу отделаться от ощущения, что я только что стала частью какой-то игры, которую я не совсем понимаю.

Он делает глоток кофе, и его взгляд снова касается меня.

— Можете идти, — сказал он.

Я развернулась и вышла, стараясь не выдать дрожь в коленях. Только за дверью смогла выдохнуть.

Сукин сын. Какого чёрта ему не всё равно?

Я сажусь, облокотившись локтями о край стола, и смотрю на своё отражение в тёмном экране монитора.

Высокий пучок. Уставшие глаза, сведённые брови. Свитер, серый, мягкий, немного вытянутый. Одежда как броня. Как кокон. Без форм, без сигналов. Чтобы ни одна эмоция не прорвалась наружу.

Марина Левицкая. Стратег отдела. Стратег жизни. Всё по плану, всё по делу.

Та же самая я.

Вчера я была для него просто тенью. Мальчишкой в сером. Колючей и «не его типа». И вдруг — «маски», «фигура», «женщина».

Почему теперь его волнует, как я выгляжу?

Зачем? Зачем смотреть, если для тебя я была «не той»? Почему теперь ты хочешь «снять маски» — если, по твоему мнению, под ними всё равно ничего, кроме упрямства и язв?

Что изменилось?

Отворачиваюсь от своего отражения как и от своих глупых мыслей. Никакое платье, никакой Марк, никакие маски — ничего из этого не имеет значения. Всё это мелко. Глупо. Несерьёзно. Жить — уже слишком много.

Включаю компьютер. Пальцы бегают по клавишам, но мысли не идут. В груди тяжесть. Его слова ранили глубже, чем я хочу признать. Не потому, что он посмел пройтись по моей внешности — а потому, что он оказался чертовски прав.

Я и правда давно не ухаживала за собой. Волосы чаще в пучке, чем распущены. Макияж? Только если тушь не засохла. Потому что, когда ты живёшь с виной, она становится фильтром. Через неё всё серое: и еда, и одежда, и отражение в зеркале.

— Марина, — голос Оли прерывает поток мыслей. — Всё нормально? Ты как будто сейчас кого-то убьёшь.

— Нет, — выдыхаю. — Уже убили. Моё настроение.

— Опять

он?

— Кто же ещё.

— Что на этот раз? Распечатала отчет в одном экземпляре вместо двух? — предположила Оля.

— Его мудачеству не нравится, как я выгляжу.

Оля вскинула брови.

— Он...

что?

— протянула она, отставляя стакан с кофе, — он реально сказал тебе это?

— Более чем. Сказал, что выгляжу так, будто поспорила с зеркалом. И, цитирую, “у нас не принято играть в невидимок”.

Оля хлопнула ладонью по столу:

— Господи, дай мне силы не взять степлер и не врезать этому испанскому богу самодовольства по его идеально выбритой челюсти.

Я усмехнулась, но это был тот случай, когда улыбка рождается из усталости.

— А ты чего ожидала? У него синдром Бога, размером с его… корпоративный самолёт. Просто сегодня попала под раздачу я.

— Нет, подруга. Это не просто “раздача”. Это уже переход на личности. Он всегда язвительный, но не настолько. Ты уверена, что между вами только ненависть?

— Оля, у нас с ним нет ничего. Кроме глубокой взаимной антипатии и, возможно, желания придушить друг друга подручными офисными средствами.

— Подручные средства, говоришь... — Оля задумчиво посмотрела в сторону отдела снабжения. — Там вроде оставалась верёвка и парочка ключей от серверной.

— Очень смешно, — фыркнула я, глядя в экран, где курсор мигал в пустом поле письма.

— Ладно. А если серьёзно, — Оля склонилась ко мне ближе, — ты правда позволишь кому-то диктовать, что тебе носить и как выглядеть?

— Нет, — отвечаю чуть тише, чем хотела. — Но... знаешь, он сказал одну вещь, от которой у меня реально екнуло внутри. Что я как будто сама себя давно списала со счетов.

Оля долго смотрела на меня. Потом мягко, почти шёпотом:

— А ты разве не списала?

Я промолчала.

Оля — моя подруга, с которой я познакомилась ещё в университете. В тот момент, когда я в очередной раз оказалась на краю пропасти, в панике не зная, как справиться с жизнью и учёбой, она как раз сидела рядом. Было как-то по-своему забавно: она сидела с чашкой кофе, скрестив ноги, и совершенно спокойно зачитывала мне какие-то важные лекции о том, как надо "дружить с собой". Тогда я думала, что она просто немного странная. Но как выяснилось, её странности — это на самом деле был настоящий подарок. Мы с ней легко нашли общий язык, и с тех пор не расставались. Она всегда была тем, кто держал меня на плаву, когда казалось, что всё рушится. И в то же время Оля — как лёгкий бриз. У неё всегда находилось что-то, что заставляло меня смеяться, даже в самых тёмных моментах. Она была для меня всем, чем могла быть подруга: опорой, спасением и полным контрастом ко всему, что я собой представляла.

Оля положила ладонь на мою руку.

— Просто... ты не обязана быть глянцевой картинкой, Марин. Но ты должна хотя бы сама себе не быть безразличной. Не для кого-то. Для себя.

Я посмотрела на неё, на её аккуратно подведённые глаза, на серьги, которые она всегда надевает под настроение. На то, как она смеётся, не стесняясь.

— Слушай, — вздохнула Оля. —Как насчет завтра пройтись по магазинам, для поднятия настроения?

— Подумаю.

— Скажи честно, ты хоть раз представляла Морено голым? — кидает Оля, делая глоток кофе.

Я закатываю глаза.

— Только если в контексте средневековой кары. С цепями. И на площади.

Хохочем обе.

— Ну перестань, — шепчет Оля, — ты всё равно на него смотришь, как будто он твой персональный испанский сериал.

— Я смотрю на него, как на природное бедствие, Оль. Красивое, но разрушительное. К тому же — он не мой тип. Категорически.

— А что у тебя за тип, напомни? — прищуривается Оля.

— Ну, как минимум, не мужчина, который сравнивает мой стиль с «дачей в Воронеже», а мой отчёт — с памяткой дворника. И вообще, —я бросаю ручку на стол, — мне нужен человек, у которого есть границы. А не альфа-самец с акцентом и синдромом вседозволенности.

— То есть, ты хочешь сказать, — тянет Оля с хитрой улыбкой, — что тебе вообще не хочется с ним…

— Нет. Ни телом, ни душой. Ни в конференц-зале, ни в лифте. Ни даже в мыслях, — резко обрываю я и тут же замолкаю, потому что…

В дверном проёме моего кабинета стоит Марк.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку, как будто это был его кабинет, его мир, его воздух. Рукава белоснежной рубашки закатаны до локтей — обнажая смуглую кожу, крепкие предплечья, на которых каждая линия словно вырезана резцом.

А я стою, и моё сердце — тикающая бомба под рёбрами.

— Не хочу отвлекать от обсуждения… моей личности, — тихо произносит он. — Но, Левицкая, хотел бы вернуться к пункту три отчёта. Где вы прописали стратегию для японского направления. Отправьте немедленно анализ спроса на кастомные решения.

Голос — низкий, ровный, с лёгкой хрипотцой. Такой голос можно было бы продавать в ампулах как антидепрессант. Или как афродизиак.

— Простите,— выдыхаю. — Мы всего лишь вели аналитическое исследование вашего… имиджа.

Оля спешно отпивает из кружки. Я медленно выпрямляюсь, чувствуя, как кожа под блузкой нагревается до состояния кипятка.

— Смело. А теперь приступайте к работе.

— Конечно, — сухо отвечаю я.

Марк кивает. Почти сдержанно. Почти.

И уходит, не закрывая за собой дверь.

После пары секунд тишины Оля шепчет:

— Господи, он ведь всё слышал. Особенно про «ни в лифте».

— Отлично. Теперь меня уволят не за отчёт, а за недостаточную дипломатичность в выборе мужчин.

Глава 3. Марина

Утро начинается, как обычно — с телефона, который звенит, будто ему доплачивают за каждую мою судорогу.

Я сажусь в кровати. Тело ломит меньше, чем вчера — или я просто привыкла к этой хронической тяжести.

Воспоминания — странные создания.

Они живут где-то глубоко, в слоях тишины, и годами могут молчать. Но стоит им уцепиться за запах, за звук, за крошечную деталь — и они восстают, полные цвета, дыхания и боли.

Я нахожу фотографию случайно — в ящике с бумагами, среди скучных актов и свернутых схем. Сначала даже не понимаю, что держу в руках. Просто уголок глянцевой бумаги, едва стершаяся подпись внизу. А потом — щелчок. Как вспышка.

На фото — мы с Анной. Её день рождения. Шары, ленточки. И она — смеётся, уткнувшись мне в плечо, а я морщусь, как всегда, когда слишком много чувств в кадре.

И вот оно. Возвращается. Всё сразу.

Память — это якорь. Иногда спасает. Иногда не даёт идти вперёд. Но я давно поняла: не помнить — ещё больнее. В этих вспышках — всё, что осталось.

Анна всегда говорила, что снимки — это наши доказательства счастья. Я тогда смеялась, шутила про её романтизм. А теперь смотрю на фотографию — и понимаю: она была права. На этом снимке запечатлён не только момент. Здесь запечатлена я — другая.

И фотография в ладони возвращает меня в прошлое.

Два года назад.

Липовый мёд полуденного солнца заливал кухню, и скатерть в жёлтую клетку казалась частью пейзажа — будто солнце специально заказало этот рисунок под настроение. За окном гудел дачный июнь: соседи что-то стрекотали, дети с визгом гоняли мяч, а ветер лениво колыхал занавески. В доме пахло пирогами с вишней, ванилью и чуть подгоревшим сахаром — Анна не уследила за карамелью, и теперь, смущённо смеясь, отскребала её от формы.

— Я опять всё испортила, — бормотала она, запачкав нос в муке.

— Не всё, — сказала я и ткнула пальцем в миску с кремом. — Крем ты сделала идеально.

Анна засмеялась, и этот смех был лёгкий, звонкий, как ветер в колокольчике. Она вообще была как лето — тёплая, открытая, солнечная. Я же — как осень: сдержанная, расчётливая, немного серая в мыслях. Мы с сестрой были антиподами — и, наверное, поэтому не могли друг без друга.

— И вообще, — добавила я. — Ты — именинница. Давай я тебе помогу.

Она в ответ кинула в меня вишней.

В тот день ей исполнялось двадцать пять. Я украсила дом — сама, втайне, чтобы сделать сюрприз. Воздушные шары, белые и розовые, висели под потолком. На стене я повесила гирлянду из фотографий — наши снимки с детства до сегодняшнего дня. Анна и я на новых великах. Анна с косичками и в смешной панамке. Мы в обнимку в десятом классе, с мороженым и прыщами.

— Ну как? — Анна закрутилась перед зеркалом, приглаживая подол платья и чуть сжав плечи. — Нормально выгляжу?

— Очень, — сказала я, подходя, чтобы поправить складку на спине. — Ты светишься. И платье тебе к лицу.

— Просто оно какое-то... слишком нежное. Я боюсь, что это не моё.

Я усмехнулась.

— А что тогда твоё? Костюм космонавта?

Она рассмеялась. У неё был этот смех — лёгкий, звонкий, будто у неё внутри всегда было солнце. И рядом с ней хотелось быть чуть мягче, медленнее, добрее. Она — свет, я — фильтр, через который этот свет прорывался наружу.

— Ты всегда знаешь, что сказать, — сказала она, глядя на меня в зеркало. — Даже если бурчишь, ворчишь, споришь — всё равно рядом с тобой спокойно.

Мы не были похожи. Я — угловатая, сдержанная, по-женски осторожная. Анна — тёплая, распахнутая миру, будто всё вокруг было ей другом, а жизнь — сюрпризом. Она обнимала всех без повода. И каждое утро пела в душе, будто у неё внутри было солнце, и оно нуждалось в выходе.

— Та-дам! — Я вытащила из шкафа тщательно упакованную коробку. — Вот теперь ты точно меня полюбишь больше, чем свои орхидеи.

— Ты купила мне его? — она медленно сняла крышку. — Ты действительно...Ох, Мариша, спасибо тебе огромное!

— глаза сестры полны нежности.

Canon. Новый. Маленький, но с хорошим объективом. Она мечтала о нём с 9 класса.

Мне пришлось скопить три стипендии. Но сестре я об этом не говорю.

— Нам нужны новые фотографии на стену. — Я кивнула в сторону коридора, где висела её кривая композиция из старых полароидов. — Ты обещала. Это будет наш проект.

Мы сделали первую фотографию на новом фотике вместе. Она обняла меня за плечи, прижалась щекой. Щёлк.

Наши дни.

Этот снимок до сих пор у меня. Размытый, немного перекошенный, с нашим общим смехом в кадре. Я смотрю на него теперь чаще, чем хотелось бы. И каждый раз думаю: как мало я тогда знала.

Подхожу к зеркалу. Волосы — спутанный хаос. Вместо привычного пучка — беру расчёску. Несколько минут, и волосы лежат чуть более прилично. На этом все.

В остальном — день идёт по накатанной:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кофе — крепкий, почти злой.

Задачи — предсказуемые, как финал в плохом сериале.

Коллеги — переговариваются, жалуются на отчёты и на погоду. Всё обычно.

В полдень мне даже удается выделить время на обед.

Офисный буфет пахнет кофе и корпоративной тоской.

Я иду по коридору вместе с Олей Косыгиной, моей подругой — та, как обычно, с полурасстегнутым жакетом, в своих туфлях с блестками и с вечной энергией, которой бы хватило на снабжение маленькой электростанции.

— Если в меню снова булгур, я напишу петицию, — ворчит она, перебирая пальцами пряди ее пшеничных волос.

— Ты каждый день это говоришь.

— И что? Однажды меня услышат. Революция начинается с булгура.

Мы поворачиваем за угол и врезаемся в очередь. Буфет битком. Кто-то рычит на повара, кто-то возится с крышками на ланч-боксах, кто-то уже с подносом, но не может определиться, какой салат из трёх одинаково грустных ему выбрать.

И тут я слышу знакомое:

— Эй, стратег, сюда. Я уже занял очередь.

Стоит Костя Гаврилов, корпоративный юрист. Спокойный, всегда гладко выбритый, в дорогом деловом костюме и взглядом, будто всё в этом мире можно уладить подписанием нужного пункта.

— Спасибо, Костик. Ты герой нашего времени, — говорю я.

Слегка приподнимает уголок губ — не совсем улыбка, скорее жест интеллигентной усталости. Одной рукой держит поднос, другой делает приглашающий жест — мол, проходите, дамы.

— Приятно, когда тебя пропускают не потому что ты начальство, а потому что у тебя есть корпоративный юрист, — шепчет Оля.

Мы встаём рядом. Я — между Олей и Костей. Пахнет кофе, Костиным лосьоном, в котором слишком много нот кедра и чуть-чуть бергамота. Успокаивающе.

— Что сегодня берём? — спрашивает он, склонившись ко мне чуть ближе, чем надо.

— Если ты скажешь “булгур”, я позову охрану, — отвечает Косыгина, краем губ отвечая на его полуулыбку.

Костя смеётся.

— Как жизнь, защитник корпоративной справедливости? — спрашиваю я, пока мы медленно двигаемся по очереди.

— Как всегда. Сегодня утром клиент прислал договор, где во всех пунктах вместо “продавец” было написано “властелин”. Без шуток. “Властелин обязуется передать товар”, “в случае претензий — обращаться к властелину”. Я не знал, то ли смеяться, то ли звать нотариуса.

— Серьёзно? — Оля прыскает.

— Абсолютно, — кивает Костя. — Я написал им в ответ: “Уточните, пожалуйста, полномочия властелина на подписание договоров от лица юридического лица. Вдруг он там самоназвался”. Жду теперь, может, Орки приедут объяснить.

— Вот почему я не юрист, — качаю головой я. — Мой максимум — убедить японцев снизить ценник, не наступив при этом на их чувство национальной гордости и уважения к сакуре.

Беру поднос, двигаюсь вдоль прилавка, делая вид, что внимательно изучаю ассортимент — хотя все давно решено. Рис. Овощи. Без соуса.

Слышно как коллеги перешептываются и косятся в сторону центрального окна. Поднимаю взгляд.

Марк сидит за круглым столом, у витражного окна.

Он — в белой рубашке, рукава закатаны. Жесты экономные. Спокойные. Опасные. Щетина по линии челюсти ровная, как график роста акций. Взгляд чуть прищурен. Глаза карие, но не теплые — цвета выдержанного коньяка с отблеском сигарного пепла.

Справа от него — Роман Вершинин, соучредитель и операционный директор. Курирует логистику, заводы, партнёрства с поставщиками, систему поставок запчастей и производственные цепочки.

Если Марк — огонь, то Роман — лёд. Стратег, по образованию — инженер-экономист, по жизни — расчетливый, почти пугающе спокойный. Высокий, с волосами цвета воронова крыла, зачесанными назад. Подбородок с ямочкой, скулы, как будто выточенные вручную. Внешность аристократа из какого-нибудь скандинавского сериала про интриги и ледяное молчание. Он всегда в темных костюмах и говорит только по делу.

И, наконец, левый фланг — Даниил Демковский, директор по креативу и продвижению. Тот, кто «подаёт машину лицом». Он придумывает, как люксовый GT должен выглядеть, звучать, пахнуть, как его ощущает владелец. Он — про стиль, маркетинг, редкие тиражи, нестандартные коллаборации. Каштановые волосы, чуть растрепанные, галстук ослаблен. Легкая небрежность в образе, которую, очевидно, он оттачивал годами. Улыбка — как у человека, которому с детства говорили, что он может всё. Женский отдел продаж сходит по нему с ума.

Вместе они — не просто совладельцы. Это головной мозг компании. Все трое не похожи друг на друга — и, возможно, только поэтому всё у них работает. Как будто вселенная выдала им по суперспособности: огонь, лёд и искру.

И сейчас, когда они просто пьют кофе и будто бы отдыхают — это всё равно выглядит как сцена из брифинга перед запуском чего-то ядерного. Потому что даже их тишина звучит, как власть.

Наши глаза встречаются. Мгновенно.

Марк не улыбается. Он просто смотрит. В упор. Слишком прямо. Как будто вгрызается глазами в мою броню.

Отвожу взгляд, чувствуя, как сердце делает неловкий кульбит. Внутри будто открыли окно и туда хлынул ураган.

Он всё ещё смотрит.

В точку между лопатками.

Словно знает, что я сейчас думаю.

И ждёт, когда я сломаюсь и взгляну на него снова.

Мы садимся у окна, за один из скромных четырёхместных столиков. Ничего особенного — только плотно прижатые пластиковые спинки, тусклый свет от лампы под потолком и запах макарон с сыром из общей раздачи. Зато тихо. И главное — видно весь буфет.

Костя ставит на поднос три стакана с кофе:

— Для интеллектуальных солдат, которые снова остались без премии за вредность.

— Я, по крайней мере, рассчитываю на орден за выносливость, — поживает плечами Оля.

Костя усмехается. У него спокойный голос, будто у человека, который знает, как вытаскивать людей из административного ада — и при этом делает это с лёгкой ленью, как будто заранее понимает, что всё равно всех засосёт бюрократия.

— А как твоя эпопея с теми японцами? — спрашивает он меня.

— Более-менее, — отвечаю. — Сводки отправила, сейчас сижу над новыми ценниками. Там у них всё, как всегда: половина решений принимается после чаепития, вторая — после долгих советов с Луной. Если серьёзно, они утвердили стоимость только после того, как начальник отдела сверился с гороскопом на будущее полугодие.

— Всё-таки лучше, чем наши совещания. Вчера видел, как Вершинин редактировал контракт с китайцами — с таким видом, будто лично душил пункт про штрафы. Я даже сделал вид, что опаздываю, лишь бы не попасть под горячую руку.

На фамилии «Вершинин» я замечаю, как у Оли что-то дёрнулось в лице. Она вроде бы сидит боком к углу зала, но взгляд у неё всё время скользит туда.

Оставляю без внимания. Мы продолжаем есть как вдруг приходит уведомление:

Тема: Командировка

Уважаемые коллеги, с понедельника стартует выездной проект "Москва – Алматы". В командировку направляются:

Марк Морено (генеральный директор и основатель

Moreno

Industry

)

Светлана Фролова (отдел маркетинга)

Максим Ковальский (логистика)

Константин Гаврилов (корпоративный юрист)

Игорь Белов (логистика)

Марина Левицкая (стратегический отдел)

Пожалуйста, свяжитесь с офис-менеджером для оформления билетов и брони. Вылет в понедельник, в 7:45 утра.

Я перечитываю список дважды. Нет, не глюк. Не розыгрыш. Следом прилетает еще одно уведомление, но уже от того человека, который наверняка сейчас сверлит меня взглядом.

«Зайдите в мой кабинет. М.К.»

Как всегда. Без "пожалуйста". Без "если свободны". Он — директива в человеческом обличии.

До последнего тяну. Смотрю на часы. До конца рабочего дня — сорок пять минут. Кажется, я перебираю документы уже третий круг, лишь бы не идти к нему. Но выбора нет.

Марк сидит за огромным столом из тёмного дерева, восседая, как дьявол на троне. Рубашка расстёгнута на пуговицу больше, чем надо. Рука — на подлокотнике, длинные пальцы лениво постукивают по крышке стола. Ноги расставлены в стороны. До чего же сексуальный сукин сын.

— Садитесь, — говорит он, не отрывая взгляда от экрана.

Я не реагирую. Просто стою.

— Командировка, — продолжает он. — Вы едете. Без истерик.

— Как видите.

Он поднимает глаза. Прищур.

Берёт папку, протягивает мне:

— Документы по проекту. Ознакомьтесь до вылета.

Я молча подхожу к столу.

— Могу ли я предложить вместо себя другую кандидатуру.

Он поднимает взгляд. Медленно. Опасно.

Теряюсь, вся моя боевая уверенность улетучилась стоило встретиться с его пронзительными глазами.

Марк встаёт. Медленно. Без резких движений — как хищник, не торопящийся, потому что знает: жертва уже в капкане. Его рост кажется ещё выше, когда он подходит ближе. Костюм тёмно-синего цвета идеально сидит на его широких плечах. Там, где расстёгнута верхняя пуговица рубашки, на шее — лёгкий загар. Ловлю нотки его парфюма: что-то древесное, с лёгкой примесью цитруса. Испанское солнце в бутылке.

— Можете, — отвечает он лениво. — Только тогда мне придётся отправить в командировку человека, который не умеет спорить, закатывать глаза и огрызаться каждый день. Как-то... пресно.

— Простите, что мешаю вашей жизни быть пресной.

— Вы не мешаете. Вы её раздражаете. А раздражение, как известно, пробуждает. Особенно утром.

Он смотрит на меня с тем самым выражением: половина ухмылки, половина предупреждения.

— Вы наслаждаетесь этим, да? — спрашиваю, скрестив руки на груди.

— Вашей пассивной агрессией и вечной обидой на жизнь? Иногда.

— Уверена, вас мама в детстве не хвалила.

— А вас, кажется, слишком часто сравнивали с кем-то. До сих пор не можете отмыться от чужих ожиданий.

Я резко поднимаю взгляд. Задел. Чувствую, как к горлу подкатывает ком.

— Почему вы всё время прячетесь? — говорит он. — За сарказмом. За тенью. За этой унылой блузкой на два размера больше.

— Потому что здесь не подиум, — роняю зло. — А офис. Где я работаю, между прочим.

Он улыбается, и эта улыбка — удар ниже пояса.

— Жаль. Я бы с удовольствием посмотрел на вас в чём-то... менее стратегическом.

Я моргаю. Один раз. Второй.

Он откидывается на спинку кресла, кладёт руку на подлокотник — уверенно, по-хозяйски, как будто мы с ним сейчас не в офисе, а в каком-то другом измерении, где Марк Морено флиртует с Мариной из стратегического отдела.

Флиртует?

Серьёзно?

Я слышала его тогда. Чётко. Без искажений, без шансов на недопонимание.

Те слова до сих пор врезаются в голову, как гвозди. И теперь — этот взгляд, эта улыбка, это "менее стратегическое"...

Что это вообще за игра?

— Простите, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно, — я, наверное, не поняла. Это была... попытка комплимента?

Он наклоняется вперёд, локти — на стол. Глаза цепляются за мои, как будто изучают под микроскопом.

— Нет, — отвечает. — Это была попытка честности.

— Вам не кажется, что вы перегибаете? — голос мой дрожит едва заметно. Я ненавижу это.

— А вам не кажется, что вы давно хотите, чтобы кто-то наконец

перегнул

?

Его испанское обаяние — это не просто шарм. Это оружие. Острое. Отточенное. Разрушительное.

Он привык получать то, что хочет. Женщин. Согласие. Легкость. И, скорее всего,

прощание

через пару дней после «сладкой ночи».

— Вы мне не интересны, — отчеканиваю я. — Ни ваш акцент, ни ваш нарциссизм, ни ваши фантазии. Так что, если вы закончили, я пойду.

Противная, самодовольная усмешка на его губах.

Я хватаю папку, разворачиваюсь и выхожу.

Сердце грохочет, ладони горят.

— Дверью не хлопайте, — добавляет он за моей спиной, лениво, почти шутливо. — Или хлопайте. Это... возбуждает.

Я хватаюсь за ручку, и в следующее мгновение дверь грохочет так, что, кажется, вздрагивает весь коридор.

В воскресенье вечером мы с Олей в моей квартире. Мы сидели на полу в моей комнате, по обе стороны от раскрытого чемодана. На фоне нашей болтовни играет музыка. В планах командировка на три дня.

Оля аккуратно сворачивала мои вещи — точнее, пыталась. Потому что каждые три минуты она замирала, прижимала к груди очередной топ и начинала с заговорщицкой улыбкой:

— Всё, Марин, ты точно берёшь вот это. Смотри, как грудь подчёркивает. У тебя ж теперь босс в режиме «хочу-немедленно».

— Он не в режиме «хочу». Он в режиме «я — альфа, и мне всё можно», — бурчу, складывая джинсы. — И, если ты не заметила, у меня с ним конфронтация, а не флирт.

— Ага, конфронтация. Особенно когда ты хлопнула дверью так, будто это пощёчина для него. Классика ромкома: «я тебя ненавижу» превращается в «заткнись и поцелуй меня».

Я закатываю глаза.

— Оль, он меня бесит. Он надменный и самоуверенный. Иногда говорит такие вещи, что мне хочется сбросить на него отчёт из 100 страниц.

— А тебе не хочется сбросить на него... себя?

— Оля!

— Ну что? Тебя хочет сексуальный испанский тиран — это ж почти как выйти в финал шоу «Холостяк», только с зарплатой и без дурацких роз.

Я смотрю на неё и смеюсь, хоть и внутри всё сводит в странный комок.

— Ты же в курсе, что год назад я услышала, как он говорил коллегам, что не трахнул бы меня и обошел стороной? — напоминаю я, аккуратно складывая свитер в чемодан. Голос спокойный, ровный. Как у человека, который репетировал эту фразу сотни раз — чтобы не дрогнуть.

Оля фыркает, застёгивая мою косметичку.

— Марин, ну сколько можно застревать в одном эпизоде?

Я поднимаю глаза.

— Один эпизод? Он назвал меня чопорной старой девой в бесформенной одежде. Это был не просто "эпизод", это был диагноз, поставленный им.

— Год назад, — отчётливо говорит Оля. — Год, Марин. С тех пор ты — его правая рука. Он с тобой на все проекты, зовёт на стратегические планёрки, делегирует тебе свою зону. Даже его любимый "откат от решений" всегда начинается со слов "Марина считает, что...".

— Это рабочее. Он уважает мой ум. Не тело. Не меня как женщину. Я для него просто чертов эффективный механизм в его корпорации. А теперь он будто сдул с меня пыль и внезапно заметил, что я не просто часть системы, не просто мозг в блузке. Что я — женщина.

— И тебе это не нравится, — говорит Оля тихо.

— Да. — Я кладу последнюю рубашку, ровняю край. — Потому что я не верю. В такие внезапные метаморфозы. Он не изменился. Я — не изменилась. Он сказал, кто я. И всё, что делает сейчас — просто... странная игра. Или скука. Или тест на выносливость.

— Правда? — Оля останавливается, поворачивается ко мне. — А тогда объясни, почему ты — единственная, кого он дёргает за тональность голоса или взгляд, будто проверяет — выдержишь или нет?

Я стискиваю губы.

— Потому что я его раздражаю и это взаимно.

— Так или иначе, ты же понимаешь, что нельзя ехать в командировку

с ним

в одном унылом свитере и с зубной щёткой? — вдруг возмущённо заявляет Оля, копаясь в моём шкафу, как у себя дома.

Делаю вид обреченного солдата.

— Это командировка, а не свидание. И тем более не отпуск. Что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты выглядела как женщина, а не как завхоз со стажем.

Косыгина вытаскивает очередную стопку одежды, отбирая всё серое и чёрное.

— Вот это — в печь, вот это — сжечь, вот это… носить можно только дома с занавешенными окнами и выключенным светом.

— Оль, мне нужно что-то удобное. Мы едем по работе. Я не собираюсь там дефилировать.

— У вас будут ужины. Переговоры. И, возможно, моменты, когда он случайно зайдёт в твой номер под предлогом "обсудить проект". Ты должна быть готова.

Я фыркаю.

— Единственный "проект", который он хочет обсудить — это как выжить в одном помещении со мной, не убив.

— Или… как выжить в одном номере, не раздев, — подмигивает подруга.

Я швыряю в неё подушку. Она ловко уворачивается и хватает с комода маленький чёрный кружевной топик.

— Вот. Это поедет с тобой.

— Нет.

— Да.

— Оля, он даже не увидит, что на мне под блузкой.

— А если увидит? — она подмигивает, — и ахнет?

— Он скорее уволит меня, чем ахнет.

— Тогда пусть ахает, когда подписывает приказ.

Я закатываю глаза.

Оля берёт чемодан и начинает складывать внутрь одежду. К деловым костюмам добавляет пару платьев, каблуки (на всякий случай), и — под шумок — незаметно кладёт тот самый кружевной топик между футболками.

— Ты что-то спрятала? — прищуриваюсь.

— Только твою самооценку, детка. Её тоже пора взять с собой. Вдруг пригодится.

— Ты неисправима.

_________________________________________________

Дорогие читатели, если книга вам интересна, буду рада видеть ваши лайки - кнопка рядом с обложкой "Мне нравится" или просто звездочка рядом со значком библиотеки.

Следующая глава от Марка ????????????

Глава 4. Марк

Москва ещё толком не проснулась. Сквозь редкий утренний трафик пробираюсь к офису на Ламбе. Машина гудит громко, уверенно, как будто и она тоже знает, что понедельник — не повод быть вежливым.

Поворот, мост, резкий тормоз — привычный маршрут. Город серый, злой, в лужах отражаются рекламные щиты и недосып. На улице сыро, люди кутаются в шарфы, а я просто выключаю печку — люблю, когда в салоне прохладно. Лучше думается.

Останавливаюсь у входа. Выхожу. Пахнет кофе, бетонной пылью и каким-то очередным бизнес-завалом. Всё как всегда.

Прохожу мимо ресепшена. Девчонка за стойкой вытягивается, будто по струнке. Смотрит — не просто как на начальника. Щеки розовеют. Она привыкла, что я прохожу молча. Я и сегодня не делаю исключений.

— Доброе утро, — бросает девушка на автомате.

Кивок — единственное, что получает. Не из снобизма. Просто мне сейчас не до светских улыбок. Голову забивают цифры, совещание и один вопрос, который не даёт покоя со вчерашнего вечера.

Лифт ждёт на первом. Захожу. Закрываю глаза на пару секунд. Чётко слышу, как механизм лязгает где-то вверху. Бесит, когда техника даёт сбой, даже мелкий. Я не из тех, кто спокойно переносит шум или ошибки.

Скоро совещание. Потом переговоры с казахами. А потом…

Вижу в отражении двери, как по коридору проходит Левицкая. Твёрдая походка, привычно раздражающий меня вид. Всё как всегда.

Есть люди, которые тебе не делали ничего плохого — по факту. Но бесит всё. От взгляда до того, как они держат чашку. Вот это — про Левицкую.

Слишком правильная. Слишком сдержанная.

Будто проглотила инструкцию по офисному выживанию и теперь следует ей до запятой. Не улыбается. Не подлизывается. Не кокетничает, как остальные. Смотришь — и не поймёшь: то ли у неё затык с чувствами, то ли просто срать хотела на всех вокруг.

А самое мерзкое — у неё всё выходит. Чётко, по графику. У неё в голове целый Excel из планов, метрик и дедлайнов.

Я привык, что любая, даже самая гордая, рано или поздно ломается. Хоть взглядом. Хоть попыткой понравиться. А тут — ноль реакции.

Закрытая, вечно в чёрном или сером — как будто жизнь у неё на паузе. Губы без помады, волосы собраны так, что ни одной лишней мысли не вылезет. Глаз не ведёт.

Сначала я её и не замечал особо. Была как тень. Сидит себе тихо. Не трогает — и слава богу.

Но потом начало раздражать.

Она не мой тип. Вообще. Даже рядом не стояла.

Я привык к другим — к живым и лёгким.

В моей жизни женщины появлялись, как вечерние коктейли на фуршете: красивые, манящие, с правильной формой бокала — и с привкусом одноразовости.

После очередного соглашения, после ужина с инвесторами, после скучного тоста за "партнёрство", я знал: эта ночь будет сладкой.

Модель. Актриса. Юристка. Дизайнер.

Вино. Тело. Тишина. И дверь, закрывающаяся за моей спиной до рассвета.

Без записки. Без повторений. Без «а что дальше?».

Я уверенно твердил себе: мне этого достаточно.

Что чувства — это отвлекающий шум.

Что я не создан для отношений — потому что живу между.

Между Мадридом и Москвой. Между залами переговоров. Между чужими простынями.

Левицкая — совсем из другого мира.

Холод. Статичность. Прямота, как удар по лбу.

Не то чтобы страшная — нет. Скорее…неухоженная. И даже когда смотришь на неё долго — теплее не становится. Глаза у неё острые, как нож. Слова тоже.

Вечно в своих чёрных штанах, волосы затянуты в пучок. Никакого лоска, никакой лёгкости, никакого желания понравиться. С ней будто бы всё в напряг.

Эти её вечно закатанные глаза, когда я что-то говорю. Эти придирки на совещаниях, когда можно было просто промолчать. Этот голос — ровный, безэмоциональный, как будто она судья на чемпионате по смертельной арифметике.

Я как-то брякнул при всех, что «не стал бы её трахать и обошёл бы стороной». И сказал не в лицо, а в разговоре с парнями, просто сорвалось.

Сказал грубо, да. Но, чёрт, бесила она меня тогда.

Эта её манера глядеть сквозь тебя, как будто ты реклама по телеку, которую она пропустит через пять секунд.

После той фразы, кстати, по офису и пошло — «ледяная баба из стратегического». Не горжусь, но не отказываюсь. Я просто сказал вслух то, что все думали.

У Левицкой башка варит как швейцарский хронограф — точно, чётко, без сбоев. Планирует на два квартала вперёд, видит риски там, где я бы и не подумал, и спасала нашу задницу от проблем не один раз.

Когда она говорит, все в переговорке затихают. Даже те, кто привык перебивать. Потому что, чёрт побери, она реально знает, о чём говорит. Не распыляется, не льёт воду. Даёт решение — и оно работает.

Иногда мне хочется с ней сцепиться, просто чтобы выбить из неё эмоции. Чтобы, блядь, показать, что она живая. Но она холодна, как мартовский лёд. Даже когда вытаскивает отчёт из горящего ада в последнюю секунду — ни капли паники, ни грамма пафоса. Просто делает, как будто так и должно быть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И да, я держу её. Несмотря на то, что меня от неё подбешивает. Потому что без неё — развалится к чёртовой матери полотдела. Умных много. Ответственных — меньше. Но таких, как Левицкая, — единицы. Она как гвоздь в бетон — с виду хрупкая, а хрен выдернешь.

Лифт трогается. Поднимаюсь на двенадцатый этаж. Моя секретарша уже приготовила кофе. Далее как по накатанной. Принимаюсь за работу.

Москва пахнет холодом и большими деньгами.

Этот город не про любовь. Здесь не держат за руку — здесь держат марку. Это город, где романтика прячется в цене квадратного метра, а уважение — в результатах, сроках и силе нажима.

Именно поэтому я здесь. Именно поэтому я выбрал Москву.

Но чувство холода до сих пор меня не покидало. В голову пришла отличная мысль. Нужно слетать в Испанию и навести семью.

Моя семья — это нечто среднее между сериалом и старинной испанской сагой. Мой отец — дон Себастьян Морено. Человек старой школы. Жёсткий, целеустремлённый, с невероятным чутьём на бизнес и острым, как клинок, умом. Его мир — это виноградники, коллекционные авто и старая усадьба недалеко от Валенсии, где на рассвете пахнет морем и лавандой. Он вырастил из меня бойца, хоть и не без сцен в духе корриды — в доме всегда была жара, даже зимой.

Моя мать — Мария Соколова, русская, она приехала в Барселону, когда была ещё молодой, и осталась там. Хрупкая внешне, но с характером стали. Не так давно она открыла собственный дом моды SOKO, и теперь её платья носят на красных дорожках. С детства я слышал её разговоры на русском, поэтому язык стал мне родным не только по крови, но и по воспитанию. Испанский был доминирующим, но русский звучал в моей семье постоянно, как та тихая, но прочная основа, на которой всё держится.

Я приехал в Москву в тридцать. Без соплей, иллюзий и сопроводительных писем. С одним чётким желанием — сделать имя. Машины — моя слабость с детства. Но не просто машины. А такие, от которых у водителя подкатывает к горлу, а у прохожих отвисает челюсть.

Люксовый сегмент — не ради понтов, а потому что я не умею работать на полшишки. Или всё, или езжай домой.

Бизнес решил строить с нуля. Без кентов в мэрии, без олигархов за плечами, без «батя поможет». Только мой упрямый мозг, идеи, и хватка, как у питбуля.

Москва — город, который или делает тебя, или сжирает. Я не дал себя сожрать. Я вгрызся — и вытащил.

Прошло пять лет. Я — основатель и генеральный директор Moreno Industry. Мы не просто продаём машины — мы строим характер на колёсах.

Кастомизация, дизайнерские GT-модели, эксклюзивы, о которых мечтают миллионеры и молчат миллиардеры.

Это не автосалон. Это ателье мечты. Место, куда приходят люди с деньгами и эго, а уходят с ключами от четырёхколёсного произведения искусства.

Офис в Москве — международный. Маркетологи, финансисты, продажи, аналитики, юристы.

Команда — не из размазни. Каждый — с яйцами и мозгами.

Вершинин и Демковский — мои кореша ещё с универа.

Я стартанул первым, в одиночку поднял первые заказы, сам ездил по выставкам, сам отбивал поставщиков. Потом подтянул Вершинина — жирный мозг по логистике и переговорам. А потом Демковского — он у нас цифровой дьявол, продал бы снег в Антарктиде.

Мы трое — как двигатель V12. Я — искра. Ромка — топливо. Даня — сцепление. Вместе — толчок, от которого у конкурентов рвёт коробку передач.

От мыслей меня отвлекает грохот в дверях. В кабинет, как два торнадо на стероидах, вваливаются мои друзья.

— А вы тут, по ходу, решили свой клуб «Золотой пиздабол» открыть и меня записать? — приветствую их.

— Успокойся, мы по делу, — Вершинин чинно, но уже лыбится. — Помнишь ту чёрную Ферруху?

— С золотыми суппортами, карбоновым салоном?

Вот только не смейте думать, что я хочу ту «Феррари» просто из-за понтов. Хотя понты — это тоже валюта. Особенно в нашем бизнесе. Но дело не в этом.

Эта тачка — моя. Первая. Рождённая в нашем аду чертежей, правок и бессонных ночей. Я видел её ещё на стадии 3D-модели, когда она была голым корпусом из линий и дерзости. И уже тогда понял — вот она. Моя малышка. Не просто железо, а характер на колёсах. Упрямая, злая, вылизанная до последнего винта.

Я рылся в каждом её шве, спорил с инженерами, чуть не разнёс цех, когда дизайнер попытался воткнуть в неё хром вместо матового чёрного. Она рождалась под моим дыханием. Это была не просто сборка — это было вынашивание. Воплощение.

Матовый чёрный, суппорты цвета золота, углепластиковый руль, ручная прострочка на креслах, движок, который не просто рычит, а зарывается под кожу, как чужой в фильме. Мы не просто собрали кастом. Мы собрали вызов. Эстетический удар в лицо.

И я хочу, чтобы она стояла в моём гараже.

Эта машина — как первая любовь. Только не уйдёт к другому. Я не дам.

Эта «Феррари» будет моей. Или я кого-нибудь закопаю в техническом отделе.

— Она самая, — подаёт голос Даня. — Сборка почти завершена. Один вопрос: кто её заберёт?

— Кто самый красивый, тот и заберёт, — Вершинин нагло улыбается.

— Охренели, черти. Это моя тачка, —говорю я.

Парни ржут. Потом наступает пауза, и Вершинин поднимает брови:

— Слушай, а может, как в старые добрые? Спор. Кто выигрывает — тот и с ключами.

— Ох, началось… — Даня мотает головой, но уже улыбается.

Хотя идея чешется. Не спор ради тачки, а чтоб просто... по кайфу. Мысль уже свербит. Наша кастомная Ferrari — это не машина. Это член в бронзе. Один экземпляр. Ни у кого такой нет. Даже у арабов на автосалонах.

— Знаю, о чём ты думаешь, — Даня щурится, как кот на солнце. — О малышке. Тоже хочу погонять. У меня уже шлем пылится дома.

— С хуя ли она твоя? — вскидывается Вершинин. — Я, между прочим, за этот проект тоже жопу рвал.

— Харе, блядь, — вставляю я, поднимая руку. — Ща сцепимся, и Феррари ни у кого не будет, потому что один из нас окажется в травме с носом.

— Окей, окей, — Даня заулыбался. — Ща кому-то морду набью, и заберу ключи из-под стола переговорки.

— Кофе попьём? — встаю. — Пошли. А то дальше по графику драка за парковку и гонки в коридоре.

Мы вываливаем в буфет. Все сразу здороваются, тянут руки, обсуждаем мелкие детали разных сделок. Потом садимся за стол.

— Ну чё, — кивает Даня. — Готов отдать нам тачку по-братски?

— Тачку? Вам? — я фыркаю, откидываясь назад. — Я скорее её сожгу, чем отдам кому-то из вас.

— О, пошла жара, — Вершинин усмехается. — Ты там что, любовную связь с двигателем завёл?

— Заткнись, блять, — киваю на него. — Это первая модель. Первая. Как первенец.

— Идеально, — Даня потирает ладони. — Значит, будет за что поспорить.

— Брат, не начинай, — ворчу я, хотя уже чувствую, как интересно становится.

— Вот так и скажи, — ухмыляется Вершинин. — Мы уже всё придумали. Спор. Старый добрый. Кто выигрывает — забирает Феррари.

— Условия? — хмурюсь. — Если вы сейчас начнёте про ставки типа «кто дольше без дрочки», я сразу выгоню.

— Не, — Вершинин кивает в сторону раздатки. — Условия норм. Посмотри в очередь.

Мой взгляд падает на Левицкую.

— И? — спрашиваю, хотя уже чувствую, куда это катится.

— Спорим, что ты не затащишь её в постель до конца месяца?

Я молчу. Пару секунд.

— Серьёзно? Вы из-за тачки предлагаете трахнуть женщину, которая мне даже не нравится?

Мне 35 лет, а веду себя как подросток. У меня бизнес, миллиардные сделки. А я — херак — спорю, кто трахнет женщину, которая даже взглядом тебя может уволить.

Левицкая. Блядь, ну почему именно она?

Она же не из тех, кто падает от пары намёков и фирменной улыбочки. Не из тех, кто кидает волосы через плечо и подаёт сигналы. На неё не действует ничего из того, что всегда работало. Всё, что я умею — весь мой арсенал — там, с ней, бесполезен. Прямо как стрелять в танк из рогатки.

Моя уверенность в этом подтверждается ее тирадой о том, как она не хочет «ни в конференц-зале, ни в лифте. Ни даже в мыслях», которую я нечаянно услышал. Это задело, абсолютно. Но не шанс ли ей показать, кто есть я.

— Даааа, — пожимает плечами Данька. —Эта миссия кажется невыполнимой. И если ты справишься — Феррари твоя. Если нет — идёт по наследству следующему.

— И никаких подстав, — добавляет Вершинин. — Всё честно. Ни фото, ни видео. Только твоё слово и её поведение. Мы всё поймём. Девка-то ледяная.

Я снова смотрю на Левицкую. Гладко зачёсанный пучок. Чёрная большая водолазка. Рост 170, не выше, худощавая, но прячется в балахонах.

И тут я ловлю её взгляд.

Холодный, острый, как лезвие. И где-то внутри — злость. Принцип. Стенка.

Мне становится интересно. Не похотливо — нет. Глубже.

В голове — вызов. Адреналин. Глупая затея, как обычно.

Я привык побеждать. Привык ломать то, что казалось несгибаемым. И если кто-то считает, что Марк Морено не справится с такой как Левицкая — то мне надо доказать обратное. Себе в первую очередь.

Пауза.

— По рукам, — говорю. — Но если хоть слово об этом выйдет за пределы нашего кабинета — вы оба пойдёте работать в клиентский отдел. Навсегда.

Командировка. Вот с чего начнём.

Я не идиот — в лоб такие вещи не делаются. С Левицкой так точно не прокатит.

Умная, холодная, с обострённым нюхом на фальшь.

Но у любой стены есть трещина. Нужно просто найти.

Я приказываю вписать её в рабочий выезд — формально, по делу.

По бумаге — логистика, аудит, клиентские встречи. На деле — замкнутое пространство, дорога, отель, перелёты.

Вне её стерильного кабинета. Вне привычной бронезащиты.

Первым же делом зову ее в свой кабинет, делаю двусмысленные намеки. Думал, что она сейчас меня раскусит. Но стоит в недопонимании.

То ли еще будет, Левицкая. Ведь я не намерен отступать.

________________________________________________________

Следующая глава - 26.05.

Глава 5. Марк

Алматы. Здесь, в этом спокойном на вид городе, закручивается серьёзная сделка, из тех, что пахнут несколькими миллионами долларов.

Цель одна — закрыть контракт с Аскаром Оспановым. Толстый кошелёк, владелец "DauMotors Group" — у них под крылом сборка корейцев, пара автосалонов люкс-класса, дистрибуция запчастей на пол-Центральной Азии. Говорят, на одной только логистике он поднимает столько, сколько другие за год всей компанией не делают.

У него амбиции — выйти на международный уровень. У меня — продать первую серию нашей новой кастомной GT-линейки за жирный эксклюзивный контракт. По сути, продать ему мечту на колёсах с моей эмблемой на капоте. Стратегия — закинуть якорь в Казахстане и оттуда начать хреначить в Азию.

Сделка — жирная. Такая, что я сам должен быть в переговорах. Вершинина и Демковского оставил в Москве — не потому что не доверяю, а потому что с Оспановым нельзя «на троих» вести разговор. Он старой школы, любит, когда говорят один на один, уверенно, без суеты. А я умею гнуть эту линию.

Аэропорт. 06:42

Москва прощается со мной холодным ветром и равнодушием бетонных стен. Подъезжаю к терминалу в привычной тишине. Шофёр выгружает чемодан, я накидываю пальто и иду к зоне вылета. Всё по расписанию.

Вокруг — люди с залипшими лицами, кофе в руках, чемоданы, детский ор. Вся эта суета обычного аэропортного утра меня не бесит — я её даже люблю. Потому что я знаю, зачем здесь.

Я не просто лечу на сделку. Я начинаю игру.

Заметил её сразу. Она стояла чуть поодаль от остальных сотрудников — будто старалась быть незаметной. Или ей просто так комфортнее. Опять эта безразмерная худи, цвет которой не может определиться, серый он или грязно-бежевый. И, конечно, её извечный пучок. Как символ отказа. От чего? От жизни? От внешности? От себя?

Она что, серьёзно летит на деловую встречу в этом?

— Доброе утро, — произношу, сухо, но вежливо. Глаза бегло скользят по её лицу. Ни грамма макияжа. Бледная. Сонная. Но… почему, чёрт возьми, это не вызывает отвращения?

Она кивает, не смотрит в глаза. Усталая, закрытая. Но во взгляде — привычная колючесть.

— Выглядите… профессионально, — говорю, не удержавшись.

Она усмехается.

— А вы, как всегда, с иголочки. Что, не успели покритиковать меня в письме — решили наверстать лично?

— Если вы воспринимаете замечания как критику, возможно, проблема не в замечаниях.

Она закатывает глаза и отворачивается к стойке.

Зараза, Левицкая. Почему мне нравится доводить её до этой реакции?

Я ждал, пока она пройдёт регистрацию. Стояла у стойки — чёткая, напряжённая, как будто собралась не в командировку, а на допрос в ФСБ.

Уже знала, что лечу с ней. Видел, как напряглась, когда нашёлся в списке.

Но вот чего она точно не знала — что мы летим вместе не просто одним рейсом. А рядом.

Девушка из-за стойки напечатала лишний посадочный, как я и просил.

Беру его — и иду к ней.

— Левицкая, — говорю, протягивая ей билет. — Обмен. Я твой эконом продал. Добро пожаловать в нормальную жизнь бизнес-класса. Место рядом со мной. Радуйся, не каждый день судьба подкидывает такой подарок.

Она смотрит на меня. Медленно. С прищуром. Глаза — холодные. Она явно не рада.

Не берет сразу. Типа гордость. Типа "я сама справлюсь".

— Я могла бы купить сама, — говорит.

— Знаю.

Бизнес-класс у нас был не просто на уровне — как пентхаус среди кресел. Просторный, с отделкой под матовое дерево и хром, кожаные сиденья цвета тёмного коньяка, раскладываются почти в лёжку. Подставки под ноги, персональный экран, пледы, шампанское, всё как надо. Ни тебе вопящих детей, ни запаха колбасы в фольге. Здесь — тишина, мягкий свет, и ощущение, будто ты уже улетел из обычной жизни куда-то на уровень выше. А я как раз там и обитаю.

Наши места друг напротив друга. Я так и просчитал — чтобы не сбоку пялиться, а видеть её прямо. Слишком тонкое удовольствие — наблюдать за тем, кто пытается вести себя так, будто тебя не замечает.

Она проходит мимо меня и садится напротив. В это время до меня доносится ее сладкий аромат парфюма.

Вот честно — не ожидал. У Левицкой, как я думал, должен был быть аромат чисто канцелярии и расчётов: бумага, кофе без молока и чужая кровь на совещаниях. Но нет. Этот запах — он не был похож на другие. Ни приторной ванили, ни дёшевого парфюма из ритуала «я женщина, заметь меня».

Он был… точный. Спокойный, уверенный. С ноткой почти неуловимой сладости. Он лип ко мне, будто решил поселиться в голове.

Примитивный инстинкт — захотелось подойти ближе. Прямо вот уткнуться носом в изгиб шеи, туда, где пульс, и сказать: «Ты чё, издеваешься, Левицкая?»

Потому что пахла она на десять классов выше того, как я привык её видеть.

Этот запах — он обещал, что за всей её чёрно-белой бронёй есть что-то совсем другое.

Самолёт мягко оттолкнулся от земли — тот самый момент, когда город остаётся внизу, а ты замираешь между «ещё здесь» и «уже не там». Я бросил взгляд в иллюминатор — Москва утонула в облаках, и я понял: пора начинать игру.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Повернулся к Марине. Она устроилась, пристегнулась. Молчит. Её глаза не смотрят на меня — смотрят в окно.

— Слушай, давай без этой всей корпоративной херни, — говорю, чуть ближе наклоняясь. — Никакого «вы», никаких «господин Морено». Договорились?

Она медленно повернула голову. Без улыбки, но с прищуром.

—Вы предлагаете перейти на «ты», чтобы было проще меня бесить?

— Ну, вообще-то, чтобы ты не бесилась, когда я буду говорить вещи… менее официальные, — ухмыльнулся я, откидываясь в кресле.

— Хорошо, — коротко кивнула она. — На ты.

В этот момент я заметил: она немного расслабилась. Пальцы, всегда напряжённо сцепленные, теперь просто лежали на подлокотниках. Подбородок не такой острый. И даже губы — не сжаты в линию, а мягче.

— Как твой парень относится к командировкам? — бросаю вопрос почти не глядя, будто между делом.

— У меня нет парня, — отвечает чётко. Без надрыва, без вызова. Просто факт. Как сводка погоды.

Я чуть улыбаюсь.

— Серьёзно? — тяну лениво. — Ни одного? Или ни одного, кто заслуживает называться парнем?

Она делает глоток воды. Медленно ставит стакан обратно.

— Серьёзно.

— Ладно, — откидываюсь назад, играя в равнодушие. — А как ты вообще относишься к одноразовому сексу?

Марина дёргается не телом — глазами. На долю секунды. Чуть шире раскрывает веки. Я вижу, как у неё в голове срабатывает тревожная сирена — «Это что вообще было?»

Пальцы, до этого спокойно лежащие на подлокотнике, медленно сжимаются в кулак. Она не смотрит на меня — нет, слишком гордая.

Но я вижу: она опешила. Не ожидала.

И в этом её сбое есть что-то чертовски красивое.

Не потому что я хочу доминировать — я просто ловлю этот момент трещины, когда её броня даёт первую щель.

— Прямо вот так спрашиваешь? — голос ниже обычного. Тон сдержан, но дыхание сбивается, она сделала вдох чуть быстрее.

Я качаю головой:

— Мне просто интересно.

Левицкая не сразу отвечает. И в этой паузе — всё, что мне нужно. Я вижу, как в ней начинает работать машина логики. Сначала смущение, потом раздражение — за саму себя, за то, что почувствовала что-то, что не должна. А потом — этот еле уловимый проблеск...

Проблеск жара.

— Запросто, — говорит наконец. Слишком резко. Слишком буднично. Это фальшь, и я это слышу. — Но не с типами, у которых эго размером с самолёт.

Бинго.

Она обиделась. Не на меня — на себя. Её покрасневшие уши, выпрямленная спина, этот ледяной ответ — всё это защитная реакция.

Она почувствовала подтекст. И внутри уже пошёл отклик.

Тело выдало то, что ум ещё не признал.

Я откидываюсь назад, чтобы не прижечь момент.

Ловлю опять ее аромат. Пахнет от неё, как от грёбаного искушения.

— Всегда такая ледяная? — бросаю в сторону, будто мимоходом.

Она скользит взглядом — коротко, точно, по касательной. Но остро.

— Не перепутай холодность с тем, что ты неинтересен, — отвечает.

Голос — вкрадчивый яд. Без эмоций, зато с прицельной подачей.

Я усмехаюсь. Приятно.

— Ты считаешь меня неинтересным? Или просто боишься, что будет интересно?

— Ты, кажется, путаешь самолёт со спальней.

— А ты, кажется, давно не расслаблялась.

— Ты говоришь это всем в бизнес-классе?

— Нет. Только тем, кого хочу.

Она замирает. Полсекунды. Может, меньше. Но я вижу.

Как ресницы чуть дрогнули, как губы едва заметно приоткрылись. Словно кислорода не хватило.

— Я — не твоя легкая добыча.

— С недавнего времени меня не интересует легкая добыча. Скучно.

Откидываюсь назад. Не добиваю. Не сейчас.

Левицкая стремительно встаёт — молча, без взгляда на меня. Идёт в сторону туалета. Плавно, собранно. Я краем глаза следил, конечно. Зачем? Не знаю.

Возвращается — и, как назло, в этот момент реальность вдруг даёт по тормозам.

Какой-то мальчишка, из тех, что обычно шныряют по салону с вечным разрешением родителей «только на пять минут», резко поворачивается в проходе. В руке — пластиковый стакан с ярким апельсиновым соком. И я почти в замедленном кадре вижу, как жидкость выплескивается дугой — прямо на Маринину спину. Удар. Цветное пятно растекается по ткани худи.

Она не орёт. Не дёргается. Только ровно выдыхает — так, что сразу понятно: держит себя из последних сил.

— Всё нормально, — говорит.

Ни одной эмоции в голосе. Но плечи — как камень. Кулаки — белые от напряжения. Притихла, пробует салфетками дотянуться до лопаток. Не дотягивается. Садится. Молчит. Я молчу с ней. Жду. Смотрю, как она кусает губу, будто решается.

И вот — движение.

Она стягивает худи. Быстро. Просто — вверх, через голову. И в этот момент мир проваливается в тихую, плотную паузу.

Чёрный, обтягивающий топ. Тонкая ткань, никаких рюшей, только матовая строгость и кожа под ней. Всё остальное — я вижу слишком хорошо.

Мышечная спина. Талия тонкая, будто нарочно для того, чтобы подхватить её за бёдра и утянуть к себе. И бёдра. Такие, которые сложно забыть, если хоть раз положил на них руки.

Я ловлю себя на том, что смотрю слишком долго. И слишком точно. Подмечаю, как топ ложится на грудь — упруго, почти вызывающе. Чёрт подери. Высокая, упругая, манящая тройка.

На предплечье лёгкий, незаметный шрам. Личный. Из прошлого. Такой, про который не спрашивают. Но почему-то мне хочется узнать.

Пульс скачет. И вот этого я не ожидал. Ни от неё. Ни от себя.

Я сжимаю подлокотник, как будто он может удержать меня в реальности. Глубокий вдох. Напрасно. Тело будто обвили колючей проволокой.

Она не смотрит в мою сторону. Словно не замечает, как каждое её движение вонзается в меня с хирургической точностью. Хотя ей неловко сидеть без своей брони. В уголках рта — напряжение. В шее — дрожь. Щёки — в слабом румянце, который она пытается спрятать под холодным взглядом в окно.

— Всё нормально? — спрашиваю. Спокойно. Буднично. Как будто у меня сейчас в голове не картинки из разрядки для взрослых.

— Великолепно, — отрезает. Голос чёткий. Сухой. Отстранённый.

Пауза.

Она берёт худи, складывает, теребит край, пытается снова оттереть пятно салфетками. Не смотрит. Дышит часто. И в этой её собранности, в этой чёртовой привычке не давать слабину — есть что-то, от чего у меня сносит крышу.

— Надеюсь, у тебя в чемодане есть ещё пара таких топов, — вылетаю, хотя хотел промолчать.

Она поднимает глаза. Медленно.

— Надеюсь, ты взял с собой холодный душ, — отвечает холодно.

Снова она. Колкая. Сильная. Но под этим — дрожит тонкая нить. И я слышу, как она звенит между нами.

Почему она всё это прячет?

Свою фигуру, от которой сейчас — даже в полумраке салона — у меня гудит каждая мышца. Всё при ней. Без перебора, без пошлого намёка. Просто женское тело в лучшем его варианте: живое, сильное, податливое. Но каждый день она ходит в этих безразмерных балохонах — как броня на два размера больше.

И я не могу понять — это защита? От кого?

От таких как я?

Возможно.

И ведь срабатывало. Я, как идиот, не замечал, что под этим прячется тело, которое хочется хватать, исследовать, держать так, чтобы она не могла вырваться — и не хотела.

Она, блядь, всё это время была бомбой с замедленным действием. А я даже не считал до взрыва.

Всё, что я говорил — обернулось против меня. Потому что теперь я тот, кто не может оторвать глаз. А она сидит рядом и делает вид, что ей плевать.

И теперь у меня в голове только одна навязчивая мысль:

Раздеть её окончательно.

Глава 6. Марина

Самолёт мягко коснулся полосы. Гул двигателей стих, а вместе с ним — и мои мысли. Словно кто-то нажал на «пауза» в голове, чтобы дать передышку.

Алматы встретил мягкой тьмой и золотыми росчерками огней, разбросанными по улицам, как ожерелье на бархате. Огни домов струились вдоль улиц, мягко рассыпаясь в темноту. А за всем этим фоном стояли величественные горы, которые как будто смотрели свысока не только на город, но и на нас.

— Прилетели, — раздался голос Марка.

Весь полет я чувствовала его взгляд на себе.

Что с ним произошло?

Нет, правда. Что случилось с Марком Морено?

Этот мужчина, который ещё пару дней назад разговаривал со мной, будто я мебель. Объект. Ничто. В его словах не было даже намёка на интерес — только раздражение, сквозившее в каждом тоне.

А теперь — он смотрит на меня так, что кожа на спине под его взглядом словно плавится.

Он бросает в лоб вопросы, от которых либо краснеешь, либо сразу встаёшь и уходишь.

Внутри, где-то в животе, закрутилась горячая спираль. Глупая, женская, физическая.

Я ощущала, как пульс отдался в висках. Как на щеках вспыхнул румянец — тот самый, который невозможно контролировать, если только ты не из бетона.

И я… попалась.

Он это видел. Чувствовал.

И будто наслаждался моментом, словно расстегивал молнию на моей броне одним словом за другим.

Выйдя из самолета и встретив коллег, я увидела, что на лётном поле нас ждали машины. Чёрные, глянцевые, без опознавательных знаков. Всё как любит Марк — дорого, роскошно, с намёком на власть. В салоне пахло кожей, дорогими духами и чем-то ещё… горным, прохладным. Я устроилась в кресле. Вслед за мной сел Марк.

Он сел в машину бесцеремонно, как человек, привыкший, что место найдётся везде, где он того захочет.

Не спросил, не предложил, не уточнил — просто открыл дверь и опустился на сиденье напротив. Пространство между нами стало ощутимо теснее, как будто кто-то подвинул стены ближе. Я надеялась, что с нами сядут еще пару человек из нашей компании, но они как будто испарились.

Марк на ходу достает телефон, приложил к уху и начинает говорить.

На испанском.

Голос — низкий, хрипловатый — шёл ровно, без пауз, как струя тёмного рома, густого и обжигающего. Я не понимала смысла слов, но каждое его интонационное движение отзывалось во мне телом — будто кто-то тянул невидимую струну внутри.

Этот акцент… Он в нейтральной речи звучал красиво, но вот так — в живом, свободном разговоре — он превращался в оружие. В мягкое, сексуальное, опасное оружие, которое действовало исподтишка: медленно, но метко.

И мне это нравилось. Слишком. Настолько, что я поймала себя на том, что просто сижу и… смотрю на него.

На широкие плечи в идеально сидящем пиджаке. На сильные кисти рук — крупные, мужские, уверенные.

На челюсть с лёгкой щетиной. На линию губ — жестких, властных, но таких, которые… наверное, умеют быть нежными.

Он был собран, спокоен, полностью контролировал пространство. Словно даже воздух подчинялся ему.

И в этом было что-то… притягательное до безумия.

Он поймал мой взгляд — на секунду. Чуть приподнял бровь, уголок губ дернулся в почти-ухмылке.

Словно заметил, что я смотрю. Словно не возражал.

Отворачиваюсь к окну.

Проклятье. Куда мы едем вообще?

Я пыталась смотреть в окно, на огни Алматы, на мягкий блеск улиц, на рекламные вывески и ровную вереницу фар. Город был красив — вечерний, живой, обволакивающий. За всем этим — тени гор, чёрные, недосягаемые. И всё бы хорошо, если бы воздух в машине не стал настолько наэлектризованным, что дышать им становилось почти невозможно.

Он сидел широко, как всегда. Уверенно. Просторно.

Колени — сильные, мужские, чуть раздвинуты. И я не сразу поняла — насколько близко он.

Может быть, это была тряска дороги, может, его небрежность — но одно его колено… слегка коснулось моего.

Меня как током ударило. Не резко — глубоко.

Дыхание сбилось.

Мир — чуть замедлился.

А он продолжал говорить — спокойно, как будто ничего. Но я видела, что он смотрит. Прямо. В меня. Не скрываясь. Слишком долго для случайности. Слишком пристально, чтобы это было просто взглядом.

Внутри всё сжалось.

Я потянулась к кнопке и резко опустила окно.

Ветер врезался в салон, прохладный, острый — рассыпал мои волосы, спутал их, будто нарочно. Я закрыла глаза на секунду, чтобы сбить жар изнутри.

Не помогло.

Когда я снова взглянула на него — Марк уже не говорил. Телефон был в руке, экран погас. Он чуть наклонился вперёд, локтями на коленях. Расстояние между нами стало опасным.

— Почему ты постоянно избегаешь моего взгляда? — голос Марка прозвучал неожиданно тихо, почти бархатно. Без нажима, но с каким-то странным притяжением.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не избегаю. Тебе кажется, — выдохнула, слишком резко. Слишком быстро.

Я уже ненавидела, как предательски скользит взгляд в сторону. Как ладони становятся влажными, как будто мне снова семнадцать и я поймала себя на том, что думаю о нём... не как о боссе.

— Что за допрос? — добавляю, пытаясь вернуть контроль. — Мне не нравятся игры. Особенно когда меня держат за дуру.

В его взгляде что-то меняется. Как вспышка — неуловимая, быстрая, но горячая. Он чуть наклоняет голову набок, как хищник, перед тем как двинуться ближе.

— Что ты имеешь в виду? — голос стал ниже. Серьёзнее.

Я чувствую, как сердце колотится. Решаюсь. Хватит недомолвок. Хватит играть в холод.

— Я слышала тот разговор, — произношу глухо.

— Какой разговор? — он замирает.

— Когда ты сказал, что не переспал бы со мной.

И вдруг — хохот. Настоящий, хриплый, с каким-то изломом.

— Вот оно что… — говорит он уже тише. Его взгляд становится легче, мягче, почти тёплым. — Дай руку.

Я мёртво сижу, не двигаясь.

— Марина, — он смотрит в глаза. — Просто руку.

Я колеблюсь. Но он сам берёт мою ладонь, осторожно, как хрупкую вещь. Переворачивает её тыльной стороной вверх и медленно, почти не касаясь, проводит подушечками пальцев по моему запястью.

От этого прикосновения воздух в груди застревает. Кажется, даже сердце забыло, как биться.

— Когда я это сказал… ты меня тогда просто… выбесила своим вечным холодным игнором. Я был зол и уязвлён. И сказал гадость, чтобы тебя задеть, — говорит он, не отрывая взгляда от моей кожи.

Каждое его слово — как капля горячего меда, текущая по позвоночнику.

— Я правда так не считаю, — добавляет он, всё ещё касаясь моего запястья. — Ни капли.

Я не знаю, что сказать. Внутри всё клокочет. Мозг требует: «Не верь». Сердце — предательски молчит.

Снаружи — будто по команде — раздался первый глухой раскат грома. За окном чёрное небо вспыхнуло вспышкой молнии, и через секунду мир за стеклом вздрогнул от порыва ветра. Машина качнулась на месте, и дождь ударил в стекло, как барабан.

И меня — будто током.

Память сработала, как капкан: звук, вспышка, удар — всё это уже было.

Не здесь, не сейчас. Но в теле вспыхнул тот самый знакомый ужас. Холодный, липкий, отвратительно живой.

Я сглотнула, едва заметно напрягшись.

Сердце сжалось. Как в тот день.

Я не позволила себе думать дальше. Не туда. Только выровнять дыхание. Только… не выдать себя.

Марк продолжал держать моё запястье. Его пальцы были тёплыми, сильными, а движение нежным.

Я могла бы провалиться в это прикосновение, как в спасение.

Могла бы. Если бы не…

— Мне не нужны твои извинения, — резко выдохнула я и дёрнула руку.

Он замер.

Молча. Не стал настаивать, не попытался удержать.

Только смотрел. Немного по-другому, чем минуту назад.

Что-то в его лице стало жёстче. Линия челюсти — напряжённее. Губы — в тонкую полоску.

— Всё ясно, — коротко сказал он.

И отвернулся.

И я снова была в себе — в старой, привычной броне, где нет места ни боли, ни вине, ни его взгляду.

Контроль — превыше всего.

Чувства? Не сегодня.

Фасад отеля вспыхнул яркими огнями, когда машина плавно притормозила у парадного входа. Дождь уже почти стих, но воздух по-прежнему был натянут, как струна — насыщенный озоном и напряжением, которое не утихло между нами.

Пятизвёздочный отель, возвышающийся как стеклянный дворец. Он буквально врезался в гору, как будто приручил её, подчинил. Холл сиял мрамором, свет падал мягко, как в лучших ювелирных бутиках. Пространство дышало дороговизной и сдержанной властью.

Марк вышел первым. Не обернулся, не сказал ни слова.

Просто захлопнул за собой дверь и, сунув руки в карманы, зашагал к входу, всё тем же уверенным шагом, который подчёркивал: он никогда не сомневается.

Ни в себе. Ни в своих действиях.

У меня внутри что-то вспыхнуло.

Не обида, нет.

Скорее, злость.

На него. На себя. На то, что эта командировка уводит в совсем другое русло, чем я рассчитывала.

Понимаю, что мне нужна просто передышка, нейтральная зона. Хотя бы на пару минут.

Я вышла из машины чуть позже, натянув на лицо привычную маску деловой отстранённости. К счастью, у входа к отелю уже собрались наши — сотрудники, прилетевшие тем же рейсом.

Увидела Гаврилова — он, как всегда, в своей фирменной вежливой расхлябанности, с кофе в руке и ремарками про «нелётную погоду».

Затем мы все вошли в лобби одновременно.

И тут Марка заметили.

— Мистер Морено! — загремел добродушный баритон. —Мы так ждали вас!

К нему подлетел высокий, статный мужчина лет пятидесяти с идеально выбритым лицом и дорогим запахом — наш, надеюсь, будущий партнер Аскар Оспанов.

Марк улыбнулся в ответ.

— Аскар, всегда рад встрече, — сказал он уверенно, протягивая руку мужчине. — Ваше имя давно на слуху, приятно познакомиться лично.

Аскар крепко пожал руку, взгляд его был внимательным, чуть оценивающим.

— Мы тщательно изучили ваше предложение. Потенциал огромен, особенно учитывая текущие тенденции рынка. Но, конечно, детали нужно обсудить, чтобы понять, как лучше двигаться вперед. А пока располагаетесь.

В ту же секунду рядом с Аскаром возникла необычайной красоты девушка, которая представила себя как, Назима.

Леди-блеск, леди-глянец, леди-безупречность.

Высокая, с идеальной осанкой, в платье, которое явно было сшито по фигуре.

Тонкие запястья. Глянцевые волосы, забранные в гладкий хвост. И эти каблуки, на которых она не шла, а скользила.

Сразу стало ясно: она не просто ассистент.

Она — витрина.

Правая рука бизнесмена, но куда опаснее любого менеджера с планёрки.

Она подошла к Марку с идеальной улыбкой и чуть склонила голову:

— Señor Moreno, я так много о вас слышала.

Марк ответил ей улыбкой. Той самой. Половинчатой, ленивой, обольстительной.

Я знала эту улыбку. Видела, как он использует её в переговорах.

Но сейчас... сейчас она была не для бизнеса.

Шум в лобби начал стихать, когда сотрудники стали по очереди получать ключи и расходиться по этажам. Всё по отработанному сценарию: деловитость, лёгкие комментарии, кто с кем в номерах — началась рабочая суета.

Костик, как всегда, оказался рядом в нужный момент — вежливо и чуть торопливо взял у меня из рук чемодан, хотя он не был тяжелым:

— Давай, Левицкая, не таскай. Ты у нас стратег, а не грузчик.

— Спасибо, Костик, — мягко улыбаюсь я.

В это время Марк уже направлялся к лифтам — а за ним, как тень, шла Назима. Визуально — ничего лишнего. Ни прикосновений, ни шепота. Только взгляд, который не отрывается, и каблуки, щёлкающие в идеальном ритме его шагов.

Возле лифта Марк замечает меня и Костика. Хмурится. Затем выдает:

— Левицкая, номера односпальные, если ты не знала. Двуспальные номера вам никто оплачивать не собирается.

К ушам приливает краска. Ну не козел ли, а?

Но я лишь киваю, сдерживая раздражение:

— Спасибо за заботу, Марк. Очень мило с твоей стороны.

— Чего это он? — шепотом мне бросает Костя.

— Не обращай внимание. Он сегодня весь день не в себе, — я слегка улыбаюсь и отвечаю тихо.

Потом Костя помогает мне с чемоданом и уходит в свой номер, пожелав спокойной ночи.

Комната была просторной и светлой, стены нежного оттенка слоновой кости, а свет дизайнерских ламп играл теплыми бликами по поверхности мебели. Большая кровать с идеально выглаженным белоснежным бельём манила забыться хотя бы на пару часов. Лёгкий аромат ванили и свежести наполнял воздух, как будто обещая спокойствие и отдых.

Я подошла к окну — оно тянулось от пола до потолка и открывало потрясающий вид на вечерний город. Огни Алматы сверкали, словно рассыпанные звёзды, а вдалеке поднимались горы, укутанные лёгкой дымкой — словно стражи, охраняющие город от чужих бед.

Внизу — извилистые улицы, залитые мягким светом уличных фонарей, зеленые аллеи и тихие кафе, где ещё слышался гул вечерней жизни. Легкий ветер колыхал занавески, приглашая вдохнуть эту особенную тишину и красоту.

Я сделала глубокий вдох и позволила себе на мгновение просто быть здесь и сейчас — в месте, где всё кажется таким далеким, и вместе с тем — таким заманчиво близким.

Направляюсь в ванную — просторную, словно маленький спа-салон. Мягкий свет приглушал всё вокруг, создавая атмосферу полного уединения и расслабления. Я медленно погрузилась в воду, чувствуя, как напряжение уходит из тела, а мысли становятся тише.

После, замечаю на столике серебряный поднос. На нём лежали сочные фрукты — спелые виноградины, сладкие кусочки манго и ломтики ананаса.

Живот заурчал. Я взяла одну виноградину как, вдруг, внезапно, завибрировал телефон на тумбочке. Я схватила устройство и прочитала сообщение от Марка:

«Номер 405. Договор. Сейчас».

Время — почти одиннадцать вечера. Он серьёзно требует документы в такое время? Я ему секретарь что ли?

Внутри — странный, едкий коктейль из раздражения, возбуждения и лёгкой паники. С психа бросаю телефон на кровать.

Взяла полотенце и начала вытирать волосы. Они были ещё влажными, мягкими и прохладными, не стала их сушить полностью — распустила, позволяя лёгкому холодку по коже заставлять меня бодрствовать.

Взяв уютную кофту из мягкого хлопка, я надела её поверх тела и натянула домашние трикотажные штаны — они приятно облегали ноги и создавали ощущение комфорта, необходимого сейчас как никогда.

Документы все были приготовлены мною и сложены аккуратно в папку. Взяв всё в руки, вышла из номера и, оглядываясь, пошла искать нужный — 405.

Дверь его номера оказалась приоткрыта, но коридор был окутан темнотой — свет в общей зоне выключен, и только лунный свет пробивался сквозь окно в конце коридора, создавая длинные тени.

Я сделала несколько осторожных шагов, чувствуя, как пол под ногами слегка поскрипывает. Подойдя к дверному проему, я тихо позвала:

— Марк?

Но в ответ — ни звука. Только тишина, густая и тяжёлая, словно сама ночь задержала дыхание. Мои слова эхом прокатились по пустому коридору.

Я всмотрелась в полутьму, пытаясь рассмотреть что-то за дверью, но кроме темноты — ничего. Сердце сжалось от лёгкого волнения.

Тишина казалась нескончаемой, и я уже собралась повернуться, чтобы оставить документы на столике у двери и уйти — времени и терпения у меня было в обрез.

Но вдруг из глубины номера медленно распахнулась душевая дверь, и вышел Марк. Капли воды скатывались по его загорелой коже. Его мускулистое тело, ширина плеч и идеально очерченный пресс мгновенно захватили мой взгляд.

Он стоял передо мной совершенно голый, уверенный и неотразимый, будто скульптура, созданная для того, чтобы сводить с ума.

Капли воды на его теле, отражая слабый свет, сверкали, как драгоценные камни, подчёркивая каждый изгиб его мускулатуры. Вода стекала по его груди, прочерчивая извилистые дорожки по идеально ровной коже. Его ноги, длинные и стройные, казались выточенными из мрамора, каждая мышца проступала под тонкой кожей.

Взгляд скользнул вниз — и я ненавидела себя за это. За то, что не смогла оторваться. Он было внушительным — массивным, почти пугающим. Кожа там была тёмной, натянутой, с лёгким блеском от воды. Его член даже слегка подрагивал, будто в ответ на мой взгляд, и от этого стало ещё жарче.

Я чувствовала, как мои щёки заливаются краской, как кровь приливает к лицу, делая его горячим. Его взгляд, тёмный и пронзительный, словно два уголька, впился в меня, не отпуская ни на секунду. В нём не было ни тени стыда или смущения, только уверенность, граничащая с вызовом.

Воздух вокруг нас словно загустел, превратившись в невидимую, липкую паутину, стягивающую кожу.

Папка стала щитом — жалким, бесполезным, как детский зонтик в ураган.

— Я… я звала… тебя не было… — слова застряли в горле, — я не знала, что… ты…

Он усмехнулся, берёт полотенце, повязывает на бёдра с ленивой небрежностью, будто издевается.

— А тебя не учили стучаться, Левицкая? Или ты любишь подглядывать?

— Подглядывать?! — фыркаю, пытаясь спрятать дрожь. — Кто оставляет дверь открытой?! Заходи кто хочет!

Он делает шаг ближе, и моё дыхание сбивается. Его тело — почти касается моего.

Я чувствую его тепло, его аромат – свежий, мужской, с лёгкими нотками мыла и чего-то ещё, непостижимо притягательного.

— Может, просто ждал тебя. — Его голос — низкий, опасно ласковый. — Давай сюда папку.

Он берёт папку из моих рук — медленно, с такой ленцой, будто выбирает вино на вечер, а не документы для переговоров.

Проводит пальцем по краю обложки, и вдруг с кривой ухмылкой бросает её на тумбу.

— Ты… ты издеваешься? Это вообще нормально, звать сотрудницу в номер голым посреди ночи?

— С тобой — это, знаешь ли, единственный способ добиться хоть какой-то реакции.

Он окидывает меня взглядом, в котором ни грамма извинений.

— Ты всегда такая колючая? Или только со мной включаешь «ледяную стерву»?

— Только с наглыми, самодовольными…боссами, — цежу я, вскидывая подбородок. — Которые думают, что женщины обязаны падать к их ногам.

Он смеётся. Низко. Глубоко. Слишком сексуально, чтобы это было законно.

— То есть ты всё-таки считаешь, что я стою падения?

Моё дыхание срывается. Его голос проскальзывает под кожу, как вино — медленно, жгуче.

Я отступаю на шаг.

— Прекрати. Это уже не смешно, Марк.

— А я ничего и не делаю, — смеется он и подходит к мини-бару в номере.

Каждое его движение — как замедленная съёмка. Плечи расправлены, пресс будто вырезан из мрамора, каждый шаг — слишком уверенный.

Открывает бутылку воды, подносит ко рту.

Чёткий изгиб шеи. Кадык, скользящий вверх-вниз в ритме его глотков.

Смотрю как капли воды пробегают по его груди, спускаясь по животу — по линиям мышц, что движутся, будто под кожей живёт сила.

Даже это толстое, махровое полотенце, туго обмотанное вокруг его бедер, не в силах скрыть того, что я увидела. Массивный, да, это единственное слово, которое приходит на ум, чтобы описать его. Не просто большой, а огромный, как древнее, высеченное из камня изваяние. И сейчас, не смея отвести взгляд полностью, я краем глаза улавливаю его очертания – приглушенные, смягченные тканью, но всё ещё пугающе реальные. Под тонким хлопком, кажется, бьется нечто живое. Внутри всё пульсирует, приливает жар, и не только мне, кажется. Воздух вокруг него вибрирует, наполнен каким-то едва уловимым, животным теплом. Я пытаюсь отвлечься, сфокусироваться на чем-то другом – на бледно-голубых стенах в номере, на капельках воды на его прессе… Черт.

Пульс предательски ускоряется.

Его пресс будто дышал в такт моим мыслям — напряжённый, живой, невозможный. Я жадно вглядываюсь. И ненавижу себя за это.

Проклятие.

Влажность между бёдер стала ощутимой, как будто моё желание отозвалось быстрее меня самой, вопреки здравому смыслу. Тонкая ткань трусиков прилипла к коже, и это только усиливало ощущение запретного возбуждения. Он даже не дотронулся до меня, не произнёс ничего откровенного — но этого зрелища, этой его безупречной, почти хищной уверенности оказалось достаточно, чтобы внутри вспыхнуло настоящее пламя.

— Слушай, — голос предательски охрип, — если ты думаешь, что это уместно так себя вести с сотрудницей, хочу тебя предостеречь, что я не намерена терпеть твое отношение в таком ключе. Ты рискуешь получить выговор за нарушение трудовой дисциплины, Марк. И в следующий раз я обязательно буду жаловаться.

— А ты? — перебивает он, уже почти вплотную. Его голос низкий, как утренний кофе, и с таким же эффектом — пробуждает, опаляет, пульсирует в висках. — Ты считаешь уместным приходить ко мне почти в полночь… в таком виде?

Я открыла рот, но слова застряли. Что не так с моим видом? Трикотаж, кофта — ничего вызывающего. Но, судя по его взгляду, я могла бы стоять здесь совершенно голой — и это бы мало изменило то, что творилось в его голове. Он изучает меня, словно редкий экспонат в музее, медленно, не отрывая взгляда. В его глазах пляшут искорки, которые кажутся одновременно игривыми и опасными, как огни на краю пропасти.

Воздух между нами густеет, наполняется невыразимым напряжением. Я чувствую, как мои пальцы сжимаются в кулаки, а сердце бешено колотится в груди.

— Ты серьезно? Это просто одежда, — выдавила я. — И ты сам вызвал меня.

— Никогда не думал, что ты окажешься такой, — его глаза ощупывают меня и затем останавливаются на губах.

— Какой «такой»? — вырывается у меня с дрожью в голосе, но я стараюсь не показывать слабость. — Страшным бесформенным призраком или тем, кто сказал, что не переспал бы со мной? Что из этого правда?

Он усмехается, взгляд сверлит насквозь, холодный и острый, как лезвие:

— Прости, что задел тебя тогда. Но поверь, это был только вопрос... контроля.

Я сжимаю кулаки, чтобы не сорваться:

— Контроль? Скажи это тем, кто верит твоим словам. Между нами — никогда не будет «такого».

Марк приближается, голос становится ниже, полон угрозы и страсти одновременно:

— Ты уверена, Левицкая? Я не привык проигрывать.

Я встречаю его взгляд.

— Попробуй меня убедить.

Марк наклоняется почти вплотную, дыхание касается моей кожи, и из его губ вырывается шёпот, от которого сердце сжимается:

— Совещание в девять. Будь готова к тому, что игра начнётся по-настоящему.

Обещание нового раунда в нашей невидимой игре, где ставки куда выше, чем простые служебные документы. И я не уверена, хочу ли я в ней играть. Но в то же время… я уже запуталась в сети его очарования, и мне становится страшно представить, что будет дальше.

Глава 7. Марина

Просыпаюсь в самом паршивом настроении духа. И даже кофе не факт, что мне поможет пережить этот день. Несколько секунд лежу с закрытыми глазами, как будто могу отсрочить утро. Но оно всё равно наступает — вместе с нервным ожиданием предстоящего дня.

В душе вода обжигала кожу, но холодок от воспоминаний о Марке Морено пробегал по спине сильнее. Его образ всплывал перед глазами снова и снова. Горячие капли на его загорелой спине, непроизвольное дрожание ладони, пламя. Никогда ещё я не чувствовала себя такой… чужой в собственном теле.

Я провела кистью по тонкой блузке цвета мокрого асфальта — лёгкой, но достаточно плотной, чтобы не выдать ничего лишнего. Юбка-карандаш подчёркивала талию и бёдра, а чёрные лодочки сдержанно приподняли силуэт. Я никогда не считала такую комбинацию «женской»: для меня это была бронированная классика. Но сегодня даже броня казалась хрупкой.

В холле уже собираются остальные. Несколько человек из маркетинга, наши из логистики, двое из юридического. Они переговариваются между собой — сдержанно, делово, у кого-то даже проскальзывает лёгкое волнение.

Марк стоит у входа отеля, разговаривает по телефону, опираясь на дверцу чёрного внедорожника, как будто сцена из рекламы. Идеально скроенный костюм тёмного графитового цвета сидит на нём так, будто был сшит вручную именно для этого утра. Белая рубашка подчёркивает смуглую кожу. Запонки поблёскивают, а на запястье — массивные часы, дорогие и, как всё в нём, сдержанно эффектные. Темно-каштановые волосы коротко подстрижены на затылке и по бокам, на макушке пряди оставлены чуть длиннее.

Лицо — мужественное, с чёткой линией скул и тенью щетины. Тёмные глаза — внимательные, всегда будто чуть насмешливые, и от этого — опасные.

Он не старается произвести впечатление. Он просто такой — эффектный, уверенный, контролирующий всё и всех.

Когда его взгляд скользит по группе сотрудников и на долю секунды задерживается на мне — я чувствую это почти физически. Как будто что-то невидимое касается кожи.

В его взгляде — вызов, ленивый и уверенный.

Вздрагиваю от собственного тела, которое слишком быстро отреагировало.

Наша компания занимается производством и разработкой спортивных автомобилей класса люкс. Но это не просто красивые тачки. Это инженерные чудеса — с нуля сконструированные под заказ, с уникальным дизайном, технологией стабилизации скорости и динамическими алгоритмами для городских трасс.

Для этого мы и здесь — провести финальные переговоры и презентацию. Я отвечаю за коммерческую часть: расчёты, ценовая политика, демонстрация преимуществ нашей линейки.

В здании центра бизнеса мы прибили быстро. Пространство офиса было современным — минимализм в отделке, стеклянные перегородки, сдержанные тона и мягкий аромат кофе, который разносился из зоны ожидания. Даже освещение — ровное, не слепящее, — создаёт ощущение прозрачности, открытости, и в то же время — давления.

Когда лифт доставил нас в переговорную, я медленно выдохнула: за длинным столом уже собрался весь наш состав. Марк сидел в угловом кресле, удобно развалившись, словно уже выиграл бой ещё до начала раунда.

За большим столом также уже сидели: Аскар — в сером костюме с открытым воротом, без галстука. Стиль местного элитного бизнеса: мягкая уверенность, прикрытая вежливостью; Назима — в строгом чёрном платье с воротником-стойкой, идеальной осанкой и хищным взглядом на Марка и другие сотрудники их компании.

Я подала папку ассистенту, прошла к своему месту и, не позволяя себе дрожать, расправила документы.

Судьба, как всегда, умела ставить меня в неловкие положения. Или, возможно, у неё просто тонкое чувство юмора.

Сосредоточиться было сложно. Особенно когда справа от меня — новый сосед.

— Вы очень красивы, — прошептал он, наклонившись ближе. Голос — с хрипотцой, притягательный, бархатный. Из тех, которые звучат как фон в мужских парфюмерных рекламных роликах.

Я повернула голову. Светлые глаза. Чёткие черты. Загорелая кожа, стрижка в стиле «дорого, но просто». Часы Breguet, тонкий кожаный ремешок, черный костюм, белоснежная рубашка. В нём чувствовался вкус к жизни, к женщинам и к возможностям.

— Спасибо, — ответила я, стараясь не задерживать взгляд. Вернулась к бумагам, делая пометки в планшете.

— Артур Ларионов, — продолжил он, уверенно протягивая руку. — Местный дистрибьютор. У нас сеть автосалонов по югу Казахстана.

Я позволила себе улыбнуться. Сдержанно, профессионально. Но глаза его всё равно скользнули к моим губам, к вырезу моей блузки— едва заметно, но я заметила.

— Марина Левицкая. Стратегический отдел.

— Приятно познакомиться. Если будет время сегодня вечером... Я знаю одно место.

Он наклонился чуть ближе, словно между нами не было делового пространства, переговоров. Он был из тех, кто привык получать «да» без усилий.

— Хотел бы с вами поужинать. Не в рамках бизнеса.

Я открыла рот, чтобы ответить — вежливо, без обид, но прямо. И в этот момент воздух будто разрезал голос.

— Господин Ларионов, — сказал Марк, не поднимая головы от своих бумаг. В его голосе не было гнева. Только сталь. Холодная, отточенная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артур резко обернулся.

— Мы начинаем, — продолжил Марк. — У нас ограниченное время, и я бы предпочёл сконцентрироваться на ключевых аспектах сделки.

В комнате стало тише. Даже кондиционер будто перестал гудеть.

Я опустила взгляд на документы, скрывая выражение лица.

Ларионов, выпрямившись, кивнул коротко, с лёгкой усмешкой. Берет свой телефон из карманов брюк. Что-то печатает и дает мне.

«Оставь свой номер, красотка?»

Пишу свой номер только потому, что хочется побесить Марка. Вдруг он резко поднимает взгляд. Пальцы рук крепко сжаты на ручке. Челюсть напряжена. Он всё видел. Это была дуэль. Глаз на глаз. Острота против остроты. Только играли мы уже не цифрами, а чем-то, что нельзя выразить ни в графике, ни в отчёте.

— Левицкая, начнем с вас, — внезапно бросил он, не отрывая взгляда от меня.

Я вытянулась, нажала на клавишу, вывела слайд на экран и чётко, по пунктам, начала объяснять. В голосе — контроль. В спине — прямая линия. В сердце — чёртова буря.

Слова шли гладко, но каждый раз, когда я встречалась взглядом с Марком, в груди подпрыгивал огненный шар. Он жал на рычаг контроля, и этот жар невозможно было заглушить холодной логикой цифр.

Но я не была готова сдаться.

— Как вы видите, — я перевела взгляд на слайды, — рост спроса на элитные модели в регионе составил 12 % за последний квартал. Наши прогнозы учитывают текущие тенденции и риски геополитики…

Голос перещелкивал статистикой, но я слышала только биение своего сердца.

Марк также держал зал в тонусе. Его голос не повышался ни на октаву, но слушали его с вниманием. Я заметила, как его рука иногда скользила по экрану планшета, как он мимолётно постукивал пальцами по столу — легкие привычки человека, привыкшего управлять процессом.

В конце встречи контракт был подписан, а зал вздохнул облегчённо. Я убрала папку и наконец позволила своим плечам расслабиться.

Раздался громкий, почти бархатный голос Аскара.

— Сделка состоялась. Значит, сегодня — мы празднуем.

Он оглядел комнату. Его взгляд был живым, искренним. В этом было что-то от доброго хозяина, который хочет разделить свою радость.

— У меня за городом есть небольшая вилла, — продолжил он. — Вид на горы, бассейн, открытая терраса. Тишина, свежий воздух. Никаких журналистов, никаких камер. Только свои.

Конечно же все согласились.

Через сорок минут мы уже ехали по серпантину — дорога петляла между деревьями, уводя всё дальше от города. Густой лес сменялся панорамными видами, от которых перехватывало дыхание: заснеженные пики в розовом закатном свете, еловые вершины, ныряющие в туман, и хрустальный воздух, который невозможно вдыхать спокойно — он будто проникал под кожу, очищая, заставляя чувствовать.

Мы проехали охрану, и за высокими воротами распахнулся мир, будто снятый с обложки журнала. Вилла — не просто дом, а мини-комплекс, вмонтированный в склон холма: центральное здание из стекла и тёплого дерева, террасы, утопающие в зелени, дорожки с подсветкой, стеклянный бассейн, отражающий вечернее небо.

Вокруг, чуть поодаль, располагались четыре небольших гостевых коттеджа — аккуратные, со своими верандами и панорамными окнами, выходящими на озеро. Само озеро казалось почти искусственным — настолько оно было идеально круглым, с ровными мостками, мягкой подсветкой под водой и деревянной беседкой, утопающей в плюще.

Атмосфера напоминала дорогое вечернее мероприятие на закрытом курорте. Погода была теплой. Мужчины — в рубашках, дорогих костюмах, с бокалами красного. Женщины — утончённые, элегантные, каждая в своём образе.

Мы разбились на группки, девушки заняли домики, что слева, мужчины, что справа. Кто-то расположился в самой вилле.

Мне достался самый уединённый коттедж — чуть в стороне от основного здания, почти на кромке леса. Дорожка к нему вела через деревянный мостик с верёвочными перилами, а окна выходили прямо на воду. Всё здесь дышало покоем и безупречным вкусом: пол из натурального дерева, стены цвета утреннего тумана, постель — белоснежная, будто на рекламных фото. В углу — кресло-качалка, рядом — кованая лампа с мягким светом, за стеклом — собственная терраса, утопающая в зелени.

На телефоне — уже почти восемь. Вечер начинается.

Я достала чемодан, заранее готовясь к худшему. И была права.

— Оля... — прошипела я себе под нос, когда увидела содержимое.

Моя подруга, чья любовь к стилю всегда была мне в тягость, явно потрудилась над подборкой «на случай важных мероприятий». Ни одного худи. Ни одной любимой свободной рубашки. Только облегающие платья, шёлковые блузы и — о, боги — бельё, которое скорее выглядело как оружие массового обольщения, чем как средство комфорта.

Я подняла платье. Чёрное. Лаконичное. Самое приличное, что она могла положить. Хотя оно на тонких бретелях, с глубоким вырезом на спине.

На ноги пришлось надеть туфли на каблуке. Ведь Оля и тут постаралась. Черные лодочки здесь совсем не уместны.

— Оля, ты просто чудовище в каблуках, — прошептала я.

В платье я чувствовала себя обнажённой. Открытой. Слишком женщиной.

Я провела руками по бёдрам, ощущая, как тонкая ткань почти не оставляет простора для фантазии. Платье обнимало талию, ложилось мягкими линиями по груди и спине. Слишком изящно. Оно не оставляло шанса спрятаться, стать незаметной, раствориться в фоне, как я привыкла.

Волосы мне пришлось распустить, не хотелось, чтобы на мою спину кто-то глазел, но и собранные в привычный пучок — портили весь образ. Тяжёлые, густые, они падали волнами до середины спины.

Я посмотрела в зеркало — и не узнала себя.

Высокая. Кожа — светлая, матовая, почти прозрачная в вечернем свете. Глаза — серо-зелёные, в этом отражении казались глубже. Щёки чуть раскраснелись, будто от стыда, что так выгляжу.

Я протестовала. Внутри всё сжималось: это не я. Это не то, как я привыкла быть. Я — про удобство, про логику, про дела, а не про взгляд на себя в зеркале. Я — не про внимание, не про флирт, не про соблазн.

Но протест уступал. Медленно, без крика. Он уставал.

Ну хорошо. Один вечер. Только один. Не для кого-то. Для себя. Чтобы просто быть, и посмотреть, выдержу ли я себя такую.

Я открыла косметичку с таким же выражением лица, как будто это был сейф с оружием массового поражения. Никогда не умела краситься, и тем более — для таких случаев. Но зеркало у окна светило честным мягким светом, и я решила — без фанатизма.

Немного туши — буквально два штриха, чтобы взгляд стал глубже. Я старалась не дрожать рукой: нервничала. Потом — прозрачный блеск. Лёгкий, почти невидимый. Только чтобы губы не были совсем сухими.

— Всё. Хватит, — сказала себе вслух и резко захлопнула футляр. Я всё ещё чувствовала себя переодетой актрисой в чужой роли, но отступать было поздно.

Когда я подошла к основной веранде, вечер уже был в разгаре.

На широкой террасе стояли невысокие столики — круглые, с тонкими ножками, накрытые льняными скатертями. В центре каждого — свечи в стеклянных колбах и миниатюрные букеты в стиле «дорого, но сдержанно». Повсюду официанты в чёрных жилетах сновали с подносами. Фужеры с белым и розовым вином, закуски на шпажках, тарталетки, канапе, устрицы, мини-карпаччо. Гламурный аперитив на фоне леса. Играла живая музыка — саксофон вплетался в вечер, будто шептал.

Первым меня заметил Костик. Он стоял в углу с бокалом шампанского и какой-то бизнесвумен с брошью в форме ягуара.

— Марина? — Он поднял брови и, бросив извиняющийся взгляд своей спутнице, направился ко мне. — Ты просто… ты вау. Я даже не сразу узнал.

Я улыбнулась, не зная, как отреагировать.

— Это не я, это всё Оля, — выдохнула я, поправляя бретельку и инстинктивно пряча плечи. — Она хитро подложила мне чемодан с «неожиданностями».

— Да она гений, — хмыкнул он. — В этом образе ты можешь подписывать любые контракты, даже если в них ноль смысла.

Я рассмеялась, но внутри чувствовала себя неловко — как будто ношу чужую кожу. Всё было слишком: туфли, платье, свободные волосы, лёгкий блеск на губах. Это не была я, но и я тоже. Какая-то версия себя, которую я позабыла когда-то.

Мы подошли к столу, за которым уже сидели наши коллеги с бокалами вина и в удивительно раскованном настроении. Атмосфера была почти камерной: кто-то шутил, кто-то обсуждал итоги дня, кто-то наслаждался атмосферой.

Под светом гирлянд и мягкой музыкой из глубины сада вечер приобретал какую-то уютную лёгкость — как будто мы не участники серьёзной международной сделки, а старая команда друзей, сбежавшая на день из реальности.

Но взгляд сам собой скользнул туда — к панорамной части веранды, где на фоне озера и ночного неба стоял Марк.

Чёрный костюм сидел безупречно — подчёркивая мощные плечи, прямую осанку, уверенность. Белая рубашка — расстёгнутая на одну пуговицу больше, чем позволил бы себе любой из присутствующих. Ни галстука, ни спешки. Только абсолютное внутреннее спокойствие.

Он стоял, слегка отклонившись назад, одну руку засунув в карман, другую — с бокалом — подняв почти до уровня подбородка. Словно что-то взвешивал. Или — ждал.

Рядом с ним — Аскар. Улыбается, жестикулирует. Ему весело, он расслаблен. Сделка прошла успешно, и он явно доволен собой. С другой стороны от Марка — Назима. Её голос звенел — яркий, как звон бокалов, будто она пыталась удержать его внимание на себе. И со стороны они смотрелись... гармонично.

Но в какой-то момент Марк повернулся. Медленно. Без суеты. И его взгляд — острый, чистый, серый — зацепил меня.

Молча. Без улыбки. Просто — увидел.

Его взгляд — тяжёлый, изучающий. Не просто оценивает — раздевает.

Вокруг — оживлённый светский вечер, голоса сливались в единый гул, звучали смех и лёгкие разговоры. Но для меня всё превратилось в мутный фон, словно я оказалась в прозрачном пузыре, отделённая от мира. Этот пузырь сжимался с каждой секундой под тяжестью его взгляда. Мне стало жарко — щеки пылали, но я боялась даже дотронуться до лица — чтобы не выдать своё волнение.

Руки непроизвольно сжались в кулаки на коленях. В горле пересохло, и дыхание стало мелким и прерывистым, будто я пыталась удержать себя на поверхности, не дать накрыть волной смущения.

В его глазах не было насмешки или холодной оценки, но была глубокая, как море, сосредоточенность. Он будто разглядывал меня, как картину, сложную и неоднозначную, ища ответы на вопросы, которые я сама ещё не понимала.

Вдруг, из-за плеча, словно из ниоткуда, появился Артур Ларионов, с которым мы встретились на переговорах. В одной руке — маленькая роза, хрупкая и нежная, будто специально сорванная из сада в этот вечер. В другой — бокал шампанского, капли которого игриво блестели в приглушённом свете веранды. Его взгляд, устремлённый на меня, был острым и одновременно мягким, как у охотника, выбравшего цель.

— Для самой очаровательной гостьи этого вечера, — произнёс он с лёгкой улыбкой, словно произнося заклинание. — Позвольте добавить немного аромата и лёгкости в этот вечер.

Я вынуждена была улыбнуться в ответ и протянуть руку, принимая цветок. Но внутри поднималась волна раздражения: эта напористость казалась слишком навязчивой.

— Спасибо, — сказала я, стараясь сохранить ровный тон.

Артур сделал шаг ближе.

—Вы выглядите потрясающе, Марина, — проговорил он тихо, не отводя взгляда. — Это платье… Вы словно создана для таких вечеров. Редко встретишь женщину, которая умеет быть одновременно сдержанной и столь притягательной.

Я старалась не смотреть прямо в его глаза, но они словно пронизывали меня насквозь, заставляя чувствовать себя одновременно важной и уязвимой.

— Вы слишком любезны. — ответила я, сдерживая лёгкое раздражение, которое всё сильнее брало верх.

Он наклонился чуть ближе, и я почувствовала, как его дыхание смешивается с ароматом вечера, с лёгким запахом розы.

В этот момент к нам подошёл Марк — с той самой лёгкой, почти невозмутимой улыбкой, за которой пряталась не только ирония, но и почти ощущаемое напряжение.

— Ларионов, с розой ты явно перестарался. Левицкой больше подходит роль ледяной королевы, чем нежной розы.

Взгляд Марка — как ледяной нож — режет насквозь. Это была не просто шутка. Это была провокация, бросок прямо в мою сторону.

— Очаровательно. Как всегда, твои комплименты звучат как диагноз.

— Марина, ты сегодня великолепна, и если кто-то это не видит — значит слеп. — говорит Артур.

— Слеп, — усмехнулся Марк, — это ты, раз пытаешься играть в рыцаря.

Улыбка Артура стала чуть острее, голос — тверже:

— В чем твоя проблема?

— Ларионов, — начал Марк с ледяной усмешкой, — это уже пятая роза за вечер, которую ты пытаешься кому-то подсунуть. Не стоит морочить голову — Левицкая к таким жестам равнодушна.

Артур нахмурился, но не отступил:

— Просто стараюсь быть внимательным. Не каждый день видишь такую женщину.

— Внимательность — это когда не пытаешься купить улыбку цветами, — парировал Марк, — а у тебя получаются дешёвые трюки для наивных.

Артур же повернулся ко мне и, наклонившись чуть ближе, тихо сказал:

— Было бы здорово продолжить этот вечер в Москве. С удовольствием встретился бы с тобой там, Марина.

Я молча кивнула.

Марк посмотрел вслед уходящему Артуру с такой же холодной непроницаемостью, с какой обычно оценивают оппонента, потерпевшего поражение. Его взгляд — острый и тяжелый, будто камень, который вот-вот упадёт и раздавит. Потом он повернулся ко мне.

— Тебе правда нужны эти пустые знаки внимания?

Я встретила его взгляд, не дрогнув, и холодно улыбнулась:

— А тебе не кажется, что тебе не стоит тратить время на то, что тебе не нравится?

Он приблизился чуть ближе, и в его глазах мелькнуло что-то неуловимое — смесь раздражения и чего-то более глубокого, почти болезненного:

— Это не так просто. Особенно, когда ты постоянно рядом.

— Что ж, не буду докучать.

Я отворачиваюсь от него и иду по направлению к своему домику. Шаги отдавались в тишине вокруг, но я пыталась унять дрожь в руках и голову, полную противоречивых чувств. И когда я уже почти дошла, то заметила его взгляд — холодный и одновременно пленительный — который не отпускал меня, словно магнит. Он просто смотрел мне в след, без слов, и в этом молчании было больше, чем можно было выразить словами.

Я вдруг почувствовала странное, почти необъяснимое желание — освежиться, сбросить с себя тяжесть этого дня, напряжённого ужина и нескончаемых взглядов. Взяла мягкое полотенце, чуть прохладное на ощупь, и тихо вышла из домика.

До озера было всего несколько шагов — будто рукой подать. Вокруг царила глубокая тишина, только лёгкий тёплый ветер лениво играл с листьями, и казалось, будто мир замер, словно в ожидании чего-то важного.

Я сняла платье, чувствуя, как ткань соскальзывает с кожи, оставляя на себе лишь лёгкое бельё. Волосы, распущенные, касались поясницы, словно струи тёплой воды.

Озеро лежало передо мной — гладкое, как стекло, его поверхность отражала серебристый свет полной луны и разбросанные облака, которые медленно плыли по ночному небу. Каждое движение воды создавалось лёгким дуновением ветра, и этот мир казался идеальной, хрупкой картиной, которую не хочется трогать.

Я уже стояла у кромки воды, собираясь зайти, когда сзади услышала знакомый хрипловатый голос:

— Неплохой способ остудить голову.

Я застыла. Сердце предательски ухнуло вниз. Лёгкий ветер коснулся разгорячённой кожи, и вдруг стало невыносимо ясно — он смотрит на меня.

— Зачем ты пришёл? — прошептала я. Голос предательски дрожал.

Воздух вдруг стал тяжелее, гуще, как перед грозой. Его голос ещё звучал в ушах, чуть хрипловатый, с едва уловимой хищной бархатистостью. Он шагнул ближе — и всё во мне отозвалось. Не испугом. Желанием.

— Не знаю, — честно сказал Марк, — может, хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. А может… — он склонил голову чуть набок, — просто не смог больше сидеть и думать, как ты ушла.

Воздух между нами натянулся, как тонкая струна. Он будто вибрировал. Я слышала, как он дышит. Неритмично. Глубже, чем нужно. Его дыхание коснулось моего плеча — почти невесомо, но от этого кожа вспыхнула жаром.

— Думаю, тебе нужно уйти.

Пауза. Молчание. Жаркое. Электризованное.

— Не хочу.

Он был слишком близко. Слишком настоящий. Слишком… желанный.

Марк протянул руку — не торопливо, не требовательно. Касание было лёгким, но от него внутри всё зазвенело. Он заправил прядь волос у моего виска, пальцы скользнули по щеке, остановились на ключице.

Он стоял так близко, что казалось — если вдохну чуть глубже, наши тела соприкоснутся. Я чувствовала, как под тонким воздухом вечерней тишины моё тело предательски дрожит.

Его голос стал ниже, тише, обволакивающе интимным:

— Ты хочешь, чтобы я остался?

Я резко вдохнула. Эти слова скользнули по коже, как горячее дыхание. Никакой спешки, никакого давления — только тихий вызов, от которого внутри всё сжалось. Он не шутил. Он знал, как звучит. Как смотрит. Как действует на меня.

Его взгляд задержался на моих губах, затем опустился ниже… медленно, томительно, словно пальцы. Я поймала себя на том, что не могу отвести глаз. Он изучал каждую линию моего тела — не нагло, нет. Слишком уверенно.

— Скажи только одно слово, — прошептал он, — и я уйду.

Я молчала.

Глава 8. Марк

Честно? Я не думал, что всё так повернётся. Левицкая… Чёрт бы её побрал.

Я много кого видел, поверьте, и в постели был не святой. Но эта — другая. Словно её кто-то вылепил из раздражения, упрямства и чего-то такого, что пробирает до костей.

А теперь, после всего, что случилось — после того пари — я сам себе копаю яму.

Марина казалась типичной: деловая стерва, с лицом, будто лимон глотнула. Прическа без единого сбоя, губы в одну нитку, голос — ровный, холодная, как лёд в вискаре.

Таких я на автомате считывал. Бездушные карьерные бабы. Удобные. Прогнозируемые. Скучные.

А потом она меня вкатала в дерьмо по полной. Я с самого начала знал, что Левицкая — не из тех, кого легко снять с крючка. Но не думал, что она так вцепится.

Она услышала всё — как я говорил, что даже в постель с ней не полезу. И теперь эта хрень висит надо мной, как проклятие, разрушая всю мою, сука, победу в этом пари.

Я пытался загладить свою вину, извиниться — по-человечески. Но она не дала ни малейшего шанса. Ее холодный взгляд и молчание — как пощёчина. Она закрылась, и никакие мои слова не пройдут через эту стальную стену обиды.

В итоге я понял — я не просто проиграл спор. Я открыл между нами пропасть, которую даже не уверен, что смогу перепрыгнуть.

Но судьба решила по-другому…

Она стояла в моем номере, залитая румянцем, разглядывала меня, будто я какой-то чертов хищник.

Вместо привычного равнодушия или отстранённости — она отреагировала. Не испугалась, не отвернулась, а смотрела. И это значит одно — не всё потеряно.

Я понял — давить на неё пока рано. Её гордость — зверь с острыми зубами, и шутки с ней плохи. Но эта реакция дала мне понять — есть шанс, и я возьму его, какой бы чёртов сложный он ни был.

Я почувствовал азарт. Не просто: «добиться», а понять,

где её кнопка.

Я уверен — под этим фасадом лава. Просто не для всех.

Не нужно давить. Не пугать. Зайти мягко. Умно. Обойти сбоку. Заставить саму захотеть.

Стою под горячей водой, струи стекают по телу, но голова была занята только одной — Левицкой. Её образ мелькал в голове, как раскалённый экран.

Рука сама потянулась вниз, ладонь схватила уже натянутый член. Медленно провел по нему — гладко, жадно, чувствуя, как он распухает, как кровь пульсирует под кожей, как желание превращается в животную жажду. Мысли грязные и бесстыдные: как она стоит передо мной, как её губы чуть приоткрыты, как она смотрит — и этот взгляд прожигает плоть насквозь. Этот образ сводит с ума, заставляет чувствовать себя зверем, жаждущим добычи.

Каждый толчок — будто её дыхание на моей шее, каждое движение — словно жар её прикосновений. Рука не унималась, движения стали всё быстрее, жёстче — будто хотел выгнать из себя всё это напряжение, весь дикий накал желания, который она пробудила во мне.

Пульс бил в висках, дыхание стало сбивчивым. Я закрыл глаза и представил, как её руки скользят по моему телу, губы жадно захватывают член, как она стонет — низко и грубо.

И вдруг — взрыв. Волна жара рванулась изнутри, прокатилась по всему телу, сдавила горло, заставила выгнуть спину. Всё, что было сдержано, рванулось наружу — тяжёлая, горячая струя ударила в ладонь, а в голове остался лишь один шум — бесконтрольный рев наслаждения и дикое, звериное удовлетворение.

Вода текла по телу, смывая горячие следы, а внутри осталась пустота и дикая жажда — жажда

её

, что взорвала мой мир и ещё не знает, как глубоко я её хочу.

Смыл с себя остатки этого напряжения и вышел из душевой, быстро оделся как будто выходил на бой. Передо мной — переговоры, которые надо было провести без малейших слабостей.

В зале было холодно — тусклый свет, скучные лица, бумаги и графики, наполнявшие пространство бездушной формальностью. Левицкая сидела напротив, в своей непривычной одежде. В серой блузке, которая чуть просвечивала — я видел контуры её груди, мягкие и реальные. Юбка — обычная, но подчёркивала каждый изгиб ее упругой задницы. Неизменным казался ее идеальный пучок на голове и ни грамма косметика. Она уверенно держалась, ловко играла роль строгого профессионала, но я чётко чувствовал, как в каждом её движении прячется скрытая сила.

Каждый ее жест, каждый вздох — пытка. Хочу, чтобы она почувствовала, что со мной происходит. Хочу, чтобы увидела, как ее тело сводит меня с ума.

А она продолжает говорить, спокойная, собранная, не обращая внимания на мой взгляд, который ползёт по ней, как руки.

Даже после утренней разрядки в душе, я чувствовал, как кровь снова приливает к паху, член напрягается, становясь твердым под тканью брюк. Мысли путались, цифры в таблицах расплывались перед глазами, а вместо них — она: растрёпанная, с распущенными волосами, её теплая кожа под ладонями, горячее дыхание на шее. Губы приоткрыты, пальцы впиваются в спину, она выгибается подо мной, живая, грешная.

Член пульсировал, требуя внимания, я сжал зубы и поправил его через карман, пытаясь скрыть возбуждение.

Зараза.

Тут я вдруг замечаю, что один знакомый мудак не сводит глаз с Левицкой. Артур Ларионов — наш конкурент, кучерявый выскочка, который зачем-то забрел сюда, будто ему тут что-то светит. Что он здесь забыл? Чёрт возьми, мне это не нравится ни капли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Смотрю на Марину — а у неё на губах эта чёртова улыбка, которую она ему бросает. Внутри — какой-то колючий комок начинает расти. Какого хуя она ему улыбается?

Он что, такой остроумный? Или ей просто нравятся самцы с дешёвыми шуточками и приторной самоуверенностью?

Сидит, смотрит на него своими глазами, в которых я вчера видел совсем другое. Или мне, блядь, показалось? Может, она играет, а я — просто ещё один дурак в её спектакле?

Он, сука, облокачивается ближе, и я вижу, как у него на лице эта самодовольная мина — мол, «я знаю, как с бабами». Слышь, клоун, руки убери.

Я сжимаю кулаки под столом, натянуто улыбаюсь, но внутри всё трещит. И что самое паршивое — она даже не смотрит в мою сторону. Как будто я прозрачный. А пару часов назад, между прочим, её щёки пылали, когда она меня в душе увидела.

Я давно знаю Ларионова. Мы с ним не первый год по одним полям ходим — у него в Москве такая же компания, как у меня. Только если я строил все с нуля, кровью и кулаками, то он влез за счёт папиных связей и старых партнёров. Типичный столичный мажор.

На юге Казахстана он тоже отметился — зацепил себе статус дистрибьютора через одного из чиновников. Крутанул пару схем, зашёл в рынок, начал поставки. Теперь пытается расползтись как плесень. Думает, что может и сюда влезть, в мою сделку, под шумок. Не выйдет. Пока я дышу — не выйдет.

Я знаю Ларионова и его людей, его "инвестиционные фонды", его тягу к чужим проектам. Он — шакал. Следит, выжидает, потом налетает. Увидел нас с Аскаром, понял, что тут пахнет деньгами — и теперь крутится под ногами.

Внутри меня всё горело, но снаружи я был камнем — спокойный, расчётливый, непробиваемый. И, чёрт возьми, несмотря на этот бурлящий хаос в голове, переговоры закончились успешно. Сделка заключена, подписи на бумагах.

Аскар отходит в сторону от общего стола, подходит ко мне. Мужик харизматичный, в голосе — уверенность человека, который сам себя сделал. Местный акула. За пару дней общения я понял: в доску свой, если не пытаться вывернуться из договорённостей.

— Ну что, Марк, — говорит он, когда мы отходим в сторону. — Молодцы. Всё чётко. Команда у вас хорошая.

— Работаем на результат, — хмыкнул я, поднимая взгляд. — Как дальше двигаемся?

Аскар кивает, достаёт телефон, что-то листает в календаре.

— Первую партию мы запускаем со следующей недели. Я подниму логистов, чтобы они включились в отгрузку. С твоей стороны — нужен контроль по качеству. Не хочу сюрпризов, особенно на старте.

— Будет. Я лично прослежу. Команду под это уже подтянул, пара ребят прилетит сюда на месяц, всё отладим.

— Отлично. Если всё пойдёт по плану, через полгода будем расширять объёмы. У меня ещё один рынок на горизонте — Катар. Но сперва — Турция. Закрепимся тут, потом пойдём дальше.

— Мне нравится, как ты мыслишь, — сказал я и протянул руку.

Аскар оборачивается. Цепляет Ларионова. Стоит у кофемашины, шепчется с какими-то своими менеджерами, что-то им показывает на планшете. И слишком часто косится в сторону нашего стола.

Аскар нахмурился:

— Что он здесь делает? У него ж свой проект, они вообще в другом секторе. Это не его территория.

— Вот и мне интересно.

— Ладно, — откашливается Аскар. — Вечером обсудим. У меня есть пара ребят, которые могут пробить, что они здесь мутят. Нечего конкурентам воздух нюхать.

— Согласен.

Позже Аскар приглашает расслабиться на своей вилле. Там было всё, как я привык. Роскошь, правильные лица, бизнесмены, свет, алкоголь — нужная тусовка после хорошей сделки. Столы ломятся, свет мягкий, бассейн блестит, звучит какой-то лаунж на фоне. Всё, как надо.

Моей компанией на этот вечер была Назима, по совместительству - секретарь Аскара. Входит как по подиуму. Модельная внешка, длинные ноги, загар ровный, безупречный. Волосы — платиновое золото до талии. Она будто сошла с глянцевой обложки — и знает об этом. Улыбка, взгляд из-под ресниц — всё выверено. Профессионалка по части того, как быть желанной. Ну прямо мой тип. Таких вокруг меня всегда полно — в Москве, в Дубае, в Испании.

— Марк? Я рада, что мы теперь будем сотрудничать, — улыбается, и это не просто флирт — это стратегия.

Всё просчитано: как сесть, как посмотреть, как засмеяться, как дотронуться до руки чуть дольше, чем надо. Даже запах — какой-то дорогой французский яд. Знает, как сводить с ума.

Слышу, как она щебечет о яхтах, курортах, выставках. Смотрю, как тянется за вином, подаёт себя на подносе, как у неё дрожит ресница, как выгибает спину. Всё работает. Всё — в точку. Но внутри — глухо.

Не будоражит. Не тянет.

Я даже злюсь на себя. Какого хрена? Это же именно то, что мне всегда нравилось. На одну ночь. Сейчас.

Назима — как элитная машина, идеально собранная, отполированная до блеска. Но, чёрт, я не хочу садиться за руль. Хочу выйти. Пройти мимо.

И тут…

Что-то меня отвлекает. Сначала даже не понял, кто эта незнакомка.

У лестницы, ведущей к террасе, мелькнуло движение. Фигура. Женская. Вечернее солнце подсвечивает её — спина прямая, походка уверенная, но лёгкая.

Чёрное платье облегает её так, что я вижу каждую линию, каждый изгиб. Как шевелится ткань на её бёдрах, когда она делает шаг. Как играют мышцы спины. А эти волосы… тёмные, длинные, мягкие, распущенные.

Идёт по террасе медленно, каблуки стучат по камню, каждая её нога — как вызов. Вырез на спине — глубокий, так и просит, чтоб туда пальцы запустить, от шеи — вниз, вдоль позвоночника, пока она не вздрогнет.

Я замер. Реально. Рука осталась висеть в воздухе с бокалом. Сердце стучит громче, чем музыка на террасе.

Это Левицкая.

Я даже дёрнулся. Как будто меня кто-то ударил в живот. Не сразу понял, почему сердце ухнуло вниз, а внутри — как будто сжатый кулак разворачивается и ломает всё по дороге.

Кто бы, блядь, подумал, что под этой броней скрывается — такое тело, такая походка, такой огонь, от которого поджилки трясутся. Я смотрю — и не верю.

Да чтоб тебя... Она идёт к нашим, вся такая грациозная, будто не идёт — плывёт. Наши коллеги таращатся на неё, как стая псов на кусок мяса. Юрист наш, мелкий такой, уже прицепился, как банный лист. Прямо по пятам. То руку подаст, то бокал предложит, то нахер не нужный комплимент в лоб. Противно.

И Ларионов. Сука. Уже тут как тут. С ухмылочкой, с видом охотника. Он, блядь, просто наслаждается тем, как к ней клеится. Руки в карманах, наклоняется к ней чуть ближе, чем надо, говорит что-то в ухо. А она... Она слушает.

Я подошёл. Не думал. Просто пошёл — на автомате. Знал, что сейчас ляпну, и будет глупо. Но уже было плевать.

Я был резок. Да, как идиот. Но не ожидал, что её это так заденет.

Проходит, может, минут десять. Смех, бокалы, музыка. А у меня мысли всё бьют в одно место.

Пошёл я к чёрту. Надо её найти.

Выбираюсь за виллу, прохожу по дорожке возле коттеджей. И тут — у озера.

Она.

Стоит.

В одном белье.

Голая спина, изгиб талии, тонкие бретельки. Волосы распущены, волнистые локоны струились до поясницы. Моя гребаная фантазия. Свет от фонарей ложится на неё мягко, как фильтр.

Меня как прибило.

В груди — знакомый рывок. Желание. Слишком сильное, чтобы игнорировать. Слишком неудобное, чтобы признать.

Я подошёл ближе, стараясь не шуметь. Не спугнуть. Хотя кого я обманываю — эта женщина не из пугливых. Скорее, она развернётся и уйдёт, если почувствует, что теряет контроль.

— Неплохой способ остудить голову.

Левицкая застыла.

— Зачем ты пришёл? — ее голос предательски дрожал.

— Не знаю, —говорю я, — может, хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. А может… просто не смог больше сидеть и думать, как ты ушла.

— Думаю, тебе нужно уйти.

— Не хочу.

Я ощущаю непреодолимое желание коснуться ее. Я заправил прядь ее волос за ухо. Левицкая вздрогнула. Щеки красные.

— Или… ты хочешь, чтобы я остался? Скажи только одно слово и я уйду.

Её глаза блестят в полумраке, губы поджаты. Она делает вид, что спокойна, но я-то вижу, как дрожат её пальцы.

— Не будь самоуверенным, — шепчет.

Я ухмыляюсь. Потому что в её голосе — не раздражение. Там что-то другое. Непризнанное.

— Ладно, — говорю я. — Если ты не хочешь купаться — я сам. Но… ты многое теряешь.

Я стягиваю рубашку. Нарочно. Медленно. Хочу, чтобы она смотрела.

И она смотрит.

Я вижу, как в её взгляде проскальзывает нечто хищное. Как она глотает воздух. Как резко отводит глаза. Но уже поздно — я видел. Я почувствовал.

Сбрасываю брюки. Остаюсь только в боксерах. Взгляд Марины скользит по моему телу, и она даже не пытается скрыть этого. Горячо. Её дыхание сбивается, и я чувствую, как внутри у меня срывает тормоза.

Я шагаю в воду, холод пробегает по коже, но это не имеет значения.

— Идёшь? — бросаю через плечо.

— Нет, — говорит она тихо.

— А зря, — отвечаю я. — Потому что в воде я не кусаюсь. Только если попросят.

Она хмыкает. Но не уходит. Это уже шаг.

Левицкая стоит на берегу и колеблется. Пальцы сжаты в кулаки, губы плотно сжаты. Готова убежать — и в то же время, будто прикипела к земле. И я вижу всё это. Смакую каждую её реакцию.

Я разворачиваюсь, захожу глубже в озеро, вода обволакивает мышцы, по коже бегут мурашки. Ныряю с головой, потом выныриваю, стряхиваю капли, провожу рукой по волосам — и смотрю прямо на неё.

Она смотрит. На меня. На воду, стекающую по животу, по рельефным линиям пресса. На грудь, вздымающуюся от дыхания. В глазах — вспышка чего-то слишком живого.

Чёрт, она меня сейчас прожигает взглядом.

Я делаю шаг ближе к берегу.

— Если хочешь, можешь просто зайти по щиколотку, — говорю я, голос чуть ниже, чем обычно. Густой. С хрипотцой.

Все-таки заходит. Осторожно, будто вода может её укусить.

— Холодная, — шепчет.

Расслабляется. Осторожно плескает в меня водой.

— Это месть?

— Это моя защита от тебя. — бросает она.

Плескает сильнее. Вода бьёт по плечу. Я двигаюсь к ней — всего шаг, но её глаза становятся шире.

Между нами остаётся метра два. Но я чувствую её. Её дыхание, её смущение, её вызов.

Я вижу, как что-то происходит внутри неё. Бой. Между тем, чтобы отступить — и тем, чтобы рискнуть. И, может быть, впервые она боится не того, что кто-то причинит ей боль. А того, что она сама захочет кого-то слишком сильно.

Левицкая зашла под грудь.

Я подплываю еще ближе, почти касаясь ее плеча. Вода теплая, играет между нашими телами. Ее лиф, прилипший к влажной коже, рисует на ее груди призрачные очертания сосков, чуть темнее, чем окружающая их бледная кожа. Абсолютная свобода, подчеркнутая мягким покачиванием на волнах.

Мой взгляд скользит по изгибам ее тела, задерживаясь на нежной коже живота, почти незаметно переходящей в изгиб бедер. Возбуждение нарастает, словно прилив, затапливая меня с головой. Друг в штанах бунтует не на шутку, пульсируя и напрягаясь под мокрым материалом. Я пытаюсь дышать ровно, контролируя себя, но это становится все сложнее.

Ее красота, ее естественность, ее полная незащищенность в этой игривой водной стихии — все это действует на меня как сильнейший наркотик. Я намеренно задерживаю взгляд на ее сосках, слегка сжавшихся от холодка воды. Они выглядят невероятно чувственными, уязвимыми, приглашающими к нежному прикосновению. Мысль о том, чтобы дотронуться, пронзает меня, словно электрический разряд.

Она немного поворачивается, и я вижу, как луна, пробиваясь сквозь воду, освещает её волосы, распущенные и мокрые, обрамляющие лицо тонким вечным кружевом. Она глубоко вдыхает, и я вижу, как ее грудь легко поднимается и опускается.

В этот момент меня пронзает осознание того, насколько близко мы сейчас находимся друг к другу, насколько хрупкой и уязвимой она выглядит в этом моменте.

Я слышу, как моё сердце колотится, как кровь бурлит в жилах. Это чувство — смесь страха и непередаваемого желания.

— Что? — спрашивает она, глядя на меня. — Почему ты так… смотришь?

— Потому что я не могу иначе.

Я делаю шаг. Вода вокруг нас тихо плещется, но сейчас тише только наши голоса. Остальное замерло.

Я поднимаю ладонь — медленно, даю ей время отпрянуть.

Она не отступает.

Пальцы касаются её щеки. Теплая. Нежная.

Она замирает — не дышит. И я уже не контролирую. Потому что это она.

Взгляд. Её пухлые губы. Я наклоняюсь. Осторожно. Почти касаясь.

Остановись, Марк. У тебя были десятки женщин. Ты умеешь держать себя в руках. Но не с ней.

Я целую её. Не глубоко. Не с напором. Сдержанно. Почти почтительно. Как будто я прикасаюсь к чему-то запретному.

Как только она отвечает на мой поцелуй, мне срывает крышу. Её губы, сладкие и влажные, словно лепестки редкого цветка, раскрываются навстречу. Ответный поцелуй нежный, робкий, но в нём – целая вселенная невысказанных чувств. Я ощущаю лёгкое дрожание её тела, прикосновение, которое проходит сквозь кожу, проникая прямо в душу.

Остановиться уже невозможно. Всё то хладнокровие, вся та выверенная дистанция, которую я тщательно выстраивал вокруг себя, рушится в прах. Мои руки, словно сами по себе, начинают скользить по её спине, чувствуя нежную, гладкую кожу. Пальцы задерживаются на изгибе её талии, обводят ее округлые ягодицы, впиваясь в мягкость. Она издает тихий вздох, и я понимаю, что она откликается на мою ласку. Я поднимаю руки выше, осторожно касаюсь её волос, чувствуя их шелковистую мягкость.

Я чувствую вкус её губ, легкий привкус чего-то сладкого, и это дополняет волшебство момента. Её руки обнимают мою шею, пальцы вплетаются в мои волосы, притягивая меня ближе.

Это не было про нежность. Это было про жажду, про голод, который копился слишком долго. Как будто всё внутри меня сжалось в один импульс — взять её, почувствовать, вгрызться в этот момент до последней капли.

________________________________________________

Спасибо, что читаете!

Если вам понравилась глава — ставьте ⭐ звёздочку, пишите комментарий, делитесь впечатлениями.

Ваша поддержка вдохновляет и греет невероятно сильно!

Глава 9. Марина

Почему именно он? Почему вдруг так? Мы столько раз били друг друга словами, словно щитами — каждый — свой. Он всегда был для меня каменной стеной, неприступной и холодной. Я — колючей, раздражающей, та, кто не даёт дышать. Мы недолюбливали друг друга. Или, по крайней мере, так мне казалось.

Я не знаю, когда это начало меняться. Может, я просто устала от этой борьбы. Может, он устал от того, что я для него — постоянное раздражение, которое он не может выкинуть из головы. Но почему теперь, когда я открываю глаза — он смотрит на меня иначе?

Он не мой тип. Никогда не был. Но почему я теперь готова сдаться? Почему каждая мысль о нём заставляет меня дрожать, даже когда я пытаюсь себя убедить, что это не так?

Я боюсь, что если позволю ему войти, он увидит меня настоящую — со всеми шрамами и страхами. И что тогда? Что если он отвернётся?

Когда Марк касается моей щеки — медленно, осторожно, как будто я могу раствориться, — я замираю. А потом он целует меня. И мир рушится.

Мягко. Легко. Без давления. Но от этого я теряю равновесие сильнее, чем если бы он сорвал с меня всю одежду. Это не просто поцелуй. Это будто прикосновение к какой-то внутренней двери, которую я так долго держала запертой.

Я чувствую, как моё тело отвечает. Как трепещет под кожей, отзываясь на каждую его эмоцию. Мои пальцы дрожат. Я ловлю себя на мысли, что хочу провести ладонями по его груди. Почувствовать, как он напрягается от моих прикосновений.

Я тянусь — сама. К его губам. И целую. На этот раз — я. И как только наши рты сливаются, всё становится слишком.

Слишком живо. Слишком горячо. Слишком по-настоящему.

Что я делаю?

Я отстраняюсь. Губы горят, сердце грохочет. Марк смотрит, как будто хочет сорваться, но сдерживает себя.

— Прости, — шепчу я. — Я.. я не могу.

Он ничего не говорит.

Выхожу из воды. Быстро. Почти бегу к домику, обернувшись только один раз. Марк всё ещё стоит в озере. Один. Полуобнажённый. И абсолютно реальный.

В домике темно и тихо. Только моё дыхание. И моё сердце, колотящееся, как у пойманного зверька.

Я скидываю одежду и оборачиваюсь в полотенце. Руки дрожат. Ноги ватные.

Почему я сбежала? Потому что я — не для таких мужчин. Потому что Марк — это жизнь, в которой я никогда не была. Потому что, если я позволю себе раствориться в нём, я больше не соберу себя обратно.

Он слишком.

Слишком красив. Слишком уверенный. Слишком опасный.

А я? Я смесь неуверенности, страхов и давних шрамов.

Он не должен так на меня смотреть.

Потому что если он продолжит — я сорвусь.

Я забуду, почему выжила, почему прячусь.

Забуду, что

её

больше нет. Что это я держала руль. Что это

моя ошибка

.

Моя вина.

Что я — не та, кого должны любить.

Анна бы рассмеялась. Сказала бы: «Дыши, Марин. Просто дыши».

А я не умею. Не с тех пор, как она перестала.

Я помню, как мы сидели в машине. Я рулила, она крутила радио. Мы спорили о какой-то глупости — она хотела включить Лану Дель Рей, я — тишину.

И вот она смеялась. Этот смех… он до сих пор звенит у меня в ушах.

А потом — крик. Скрежет. Удар. Тьма. Я проснулась. А её — больше не было.

С тех пор я не вожу. Не езжу по ночам. Не пою под радио. И не позволяю себе жить.

Иногда я думаю, что у Анны была бы куда лучше жизнь, чем у меня. Она была светлее. Ярче. Настоящее солнце, которое любили все. Улыбка, которую невозможно забыть. Шумная, дерзкая, немного взбалмошная — и в то же время такая... живая. Она умела быть в центре внимания и никому не казаться назойливой. Просто все вокруг тянулись к ней. Даже я.

Она была старше всего на год, но вела себя так, будто была моей старшей сестрой по праву рождения. Всегда защищала меня. Всегда чувствовала, когда мне плохо. А теперь её нет. Потому что я села за руль.

Потому что я не справилась.

Потому что на скользкой трассе, когда фура вылетела на встречку — я держала руль. Я тормозила, в панике выкручивая руль в сторону. Я перевернула машину.

Дома у родителей мы больше не говорим об Анне. Её нет — ни на фотографиях, ни в разговорах. Но я знаю, что они винят меня. Мама говорит, что "время лечит", но, когда я приезжаю к ним — она всегда смотрит мимо. Папа не поднимает глаза от газеты. Они не говорят вслух, но я это чувствую кожей. Каждый взгляд, каждую тишину за ужином.

Они не простили. Я сама себя не простила.

С тех пор я будто... остановилась. Живу так, как будто занимаю чужое место. Будто дышу воздухом, который должна была вдыхать она.

И да, я не пускаю мужчин слишком близко. Не потому, что не хочу. А потому что не имею права.

Любовь — это для живых. А я давно себя такой не считаю.

Когда мужчина смотрит на меня с интересом, я чувствую не радость, а вину. Как будто предаю память сестры, которая больше никогда не сможет влюбиться. Никогда не узнает, что это — чувствовать страсть. Никогда не выйдет замуж. Никогда не станет мамой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А я могу. И именно поэтому не должна.

Это мой крест. И я несу его молча.

Я научилась смеяться. Делать вид, что всё хорошо. Ходить на работу. Быть "невидимой", чтобы не привлекать внимание, которого не заслуживаю.

Но иногда, когда кто-то, как Марк, смотрит на меня так, словно я — что-то большее, чем просто "фон" в чужой жизни... я почти верю, что тоже могу жить.

Почти. Но потом вспоминаю. И снова ставлю между собой и миром стену.

Выключаю свет, кутаюсь в одеяло и пытаюсь уснуть.

Я уехала утром, чуть раньше запланированного. Погода была пасмурная, всё вокруг казалось каким-то нечетким, будто еще не проснувшимся. Я не видела Марка. И не ждала, если честно.

Москва встретила привычным ветром и равнодушием. Шуршание шин, гудки такси, серое небо и тот самый привкус — смесь бензина, кофе из бумажного стакана и вечной усталости.

Оля приехала ко мне вечером. Как всегда — с вьющимися волосами, в клетчатой рубашке, с роллами в одной руке и бутылкой вина в другой.

— Так, выкладывай, — бросает с порога, — у тебя лицо, как у героини после сцены с горячим миллионером, которая закончилась не постелью, а моральным коллапсом.

Я фыркаю.

— Удивительно точный диагноз.

— Выкладывай.

— Он дьявольски горяч, — говорю, открывая вино. — Мы… чуть не… ну, ты поняла. Озеро. Ночь. Всё как в сопливо-романтичной драме. И он… поцеловал меня.

Оля хлопает ресницами.

— О, черт. — Оля замирает. — И?

— И я убежала.

Пауза.

— Что ты сделала? — недоумевает подруга.

Она наклоняется вперёд:

— Почему?

Я отвожу взгляд.

— Потому что с ним — нельзя. Он сильный, уверенный, успешный. Он не будет ждать, пока я научусь… быть нормальной. Я не хочу, чтобы он копался в моих загонах.

— А может, он не хочет копаться, а просто хочет быть рядом? — мягко говорит она.

— Или просто хочет трахнуть.

От одной этой мысли начинает быстро биться сердце.

— Иногда мне кажется, — говорю тихо, почти неслышно, — что я просто сломанная копия своей сестры. Не та, кто должна была остаться.

Оля молчит. Она не бросается словами. Просто сидит рядом. На моей кровати. С ногами, подтянутыми к груди, в мягких домашних штанах и старом худи.

— Она была… яркая, — продолжаю. — У неё всё получалось. И люди её любили. Знаешь, когда мы заходили в комнату — смотрели на неё. А я… была фоном. Я не завидовала. Правда. Я просто... знала своё место.

— Марин, — подруга накрывает мою руку своей. — Ты не обязана быть чьей-то тенью. Ты сама по себе. И, может, да, когда-то ты жила в её свете. Но ты тоже светишь.

Я сжимаю губы. Слишком много эмоций, которые нельзя выдохнуть.

— Если бы тогда… — глотаю ком. — Если бы я не села за руль. Не поехала. Не свернула. Она бы была здесь. Жила. Смеялась. Вела бы тот блог, мечтала о Лондоне. А я… я даже не могу понять, зачем я.

— Стоп. — Голос Оли обретает твердость. — Ты не виновата. И никто не имеет права заставлять тебя думать, что ты живёшь вместо кого-то.

Я смотрю на неё. В глазах — слёзы. Но я не плачу. Просто держусь.

—Ты человек, Марина. Живой. Раненый. Но живой.

— А если я не умею жить? — прошептала я.

Оля обнимает меня.

— Тогда я буду рядом. Пока не научишься. И начнем мы с завтрашнего дня. Запишу тебя к своему знакомому стилисту.

Мы сидим так долго. В комнате пахнет ванильным шампунем и вином. За окном шумит Москва — чужая и родная.

Может, и правда... пора перестать быть чьей-то тенью.

С утра всё давалось с трудом. Голова гудела, как будто внутри поставили глухой мотор. Не то чтобы болело — просто мир казался обернутым в вату, тугую, раздражающую.

Ничего страшного, просто пришли эти дни. Как всегда. Только хуже. Последнее время они словно усилились: тошнота, слабость, колющая боль внизу живота. Врач сказала — ничего критичного, назначила таблетки. Новые. Организм "должен привыкнуть", сказала она. Я кивнула тогда — а куда деваться?

У офиса я выдохнула. Натянула привычную маску: уверенность, спокойствие, деловитость. Поднялась на свой этаж, как будто по автомату. Дверь в кабинет — знакомая. Всё на местах. Всё — как будто я никогда и не уезжала.

Но сегодня — особенный день. Потому что у меня теперь есть секрет.

Секрет на двоих. С моим боссом.

Я всё ещё не знаю, как правильно думать о Марке. Что чувствовать. Что говорить, если он заговорит первым. Если будет смотреть так же, как в ту ночь. Если вспомнит поцелуй. Лёгкий. Мягкий. Как будто ничего особенного — но внутри меня что-то провернулось наизнанку.

Я сбежала. Это факт. Просто ушла. Без слов. И он… не остановил. Теперь я не знаю, что хуже: что он промолчит — или что спросит.

Что если он поставит меня перед фактом? «Почему ушла?»

Что я скажу?

Что испугалась?

Что думала, он играет?

Что почувствовала слишком много за слишком короткий миг?

Я не знаю, как себя вести. Улыбаться? Делать вид, что ничего не было?

Официально. Спокойно.

Но разве можно быть прежней, когда уже побывала на той грани, где сердце почти сорвалось?

Я стараюсь сосредоточиться. Проверяю почту. Несколько писем от клиентов. Уведомления. Вопросы по проекту. Всё как обычно. Я вытаскиваю из сумки пузырёк с таблетками. Проглатываю одну, запивая остывшим кофе. Глупо. Надо было водой.

С каждой минутой внутри поднималась слабость. Таблетка садилась в желудке остро, как камень. Попыталась сосредоточиться на таблицах, но буквы сливались. Рука дрожала на мышке. Лоб покрылся холодной испариной.

Встала, пошатываясь, и прошла к туалетной комнате. Умылась. Плеснула в лицо воду. Не помогло.

Вернувшись за стол, села и, дрожащими пальцами, достала из сумки упаковку. Врач предупреждал, что при сильной реакции — нужно ждать, не паниковать.

Но стало хуже. Картинка перед глазами дёрнулась. Голоса коллег — будто из другой комнаты. Пульс застучал в висках. Пот на спине. Холодно. Жарко.

Попыталась встать и мир поплыл. Последнее, что я увидела — дверной косяк и силуэт в проёме.

И тьма. Не как сон. Скорее как выключатель. Щелчок — и ничего. Тело не слушается и мир исчезает.

А где-то сквозь темноту: чьи-то руки ловят меня прежде, чем я ударяюсь об пол. Тёплые. Сильные.

Голос, уже рядом, вполголоса, в панике:

— Чёрт, Марина. Слышишь меня? Эй!

Очнулась я не сразу. Вначале — только голос.

Низкий. Резкий. Встревоженный.

— Марина?

Я едва открываю глаза. Свет режет. Рука — на моей щеке. Тёплая. Настойчивая.

— Чёрт... Ты слышишь меня?

Голос знакомый.

Марк. Я лежу в руках Марка. Когда я оказалась здесь? На его лице — нет ни привычной иронии, ни отстранённости. Только тревога. Настоящая.

— Что с тобой? — мягко, но жёстко.

— Ничего... — пытаюсь выговорить. — Таблетка.

— Какая ещё таблетка?

— От врача... Мне плохо с утра. Эти... дни. — голос срывается. Мне стыдно. Глупо. Унизительно. Я взрослый человек, я не должна валиться вот так.

— Почему ты не сказала? — тише.

Я отвожу взгляд.

— Потому что я не хотела встречаться с тобой вот так.

Он замирает. Смотрит.

— "Вот так" — это как?

Я сглатываю.

— Слабой.

— Я позвонил в скорую, — его голос тревожный.

— Не надо никакую скорую, я ненавижу больницы… — на этом я отрубаюсь снова.

Открываю глаза. Свет. Мягкий, рассеянный. Не офис. Не больница.

Я приподнимаюсь — подушка знакомая. Моя. Моргаю, медленно соображая.

Кровать. Плед в полоску. Тумбочка с недопитым стаканом воды. Это моя спальня.

Сердце начинает колотиться. Как я тут оказалась? Последнее, что помню — офис. Гудящий монитор. Таблетка. Потом — провал.

Резко сажусь. Голова немного кружится. Я опускаю ноги на пол — он прохладный, и это возвращает ясность.

Дверь в спальню приоткрыта. И в следующую секунду я замираю.

На пороге — Марк.

С чашкой. Моей любимой. Белой, с облупленным рисунком черного кота и надписью "Not today".

Он стоит спокойно, будто вот так и должно быть. Будто нет ничего странного в том, что мой начальник — босоногий, в белоснежной рубашке с закатанными рукавами — стоит в моей квартире.

Мои глаза расширяются.

Он делает шаг ближе, поднимает брови:

— Уже лучше?

Я пытаюсь что-то сказать. Слова не приходят. Только дыхание сбивается.

— Что... ты тут делаешь? — наконец вырывается. Голос охрипший.

— Ты упала в обморок. Я вызвал скорую.

Он смотрит на меня с неким беспокойством, но взгляд неотрывный.

— Ты же знала, что у тебя может быть такая реакция на таблетки?

Я молчу. Стесняюсь. Ощущаю себя какой-то глупой и слишком открытой. Без защиты.

— Честно, это впервые.

Он продолжает:

— Я отвез тебя в скорую. Там сказали, что такое состояние вызвала побочка от таблеток, что ты приняла. И тебе выписали другие при болях в эти дни. Потом я отвёз тебя домой. Не хотел тебя одну оставлять пока ты не придешь в себя окончательно.

Я провожу рукой по лицу.

— Сколько времени я была в отключке?

— Часа два. Я взял тебе отгул на пару дней. Уговорил Олю сообщить, где у тебя лежат ключи от квартиры. Она в курсе.

Я закатываю глаза. Конечно, Оля. Наверняка места себе не находит.

А потом я смотрю по сторонам. Господи. Какой срач вокруг. Чемодан после командировки лежит на полу открытый в ужасном беспорядке.

Судорожно перебираю в голове, что он мог видеть и тут, как по щелчку, память выстреливает: ВАННАЯ.

Твою мать. На сушилке — мое бельё. Не просто бельё. А то самое кружевное, которое я не ношу «для красоты», а потому что удобно.

И о мой бог. Розовые трусы с енотом.

Я почти слышу, как в висках гремит хор из слов «стыд», «позор», «жги всё к чёртовой матери».

КУХНЯ. Там…Пара пустых бутылок вина после вечера с Олей. Открытые роллы, накрытые салфеткой. Криво запихнутые в раковину тарелки. И, кажется, какой-то завалившийся под стол носок.

Он молчит. И это ещё хуже.

Идеально молчит. Ни одной усмешки. Ни тени издёвки.

Только тихо ставит кружку на прикроватную тумбочку.

— Я сделал тебе чай. С мятой.

— Спасибо, — беру стакан. На кухне он был, надеюсь он не заходил в ванную…

Марк подходит ближе, молча, садится на край кровати. Лёгкое движение — совсем немного прогибается матрас. Сначала взгляд — мимо. Потом — прямо в меня. В упор. Словно выстрел. Словно рентген.

Его рука лежит на колене. Ладонь сильная, жилистая, с тонким шрамом у основания большого пальца. Такие руки — делают. Держат. Умеют.

Невольно — хочется коснуться.

— Ты в порядке? — тихо, хрипловато. Почти нежно, но сдержанно.

— Думаю, да. — Голос звучит чужим. Слишком тихо. Слишком неуверенно. — Немного голова кружится.

Марк кивает, взгляд скользит по моему лицу, будто выискивая остатки того, что случилось в офисе.

— Ты тогда… — я начинаю аккуратно, чувствуя, как пульс отдается в запястьях. — На озере…

Он чуть напрягается. Не сдвигается, не вздыхает — просто взгляд становится темнее. Глубже.

— Да, — просто говорит он.

— Я… — сбиваюсь. — Я не знала, что делать. Это… всё было неожиданно.

Он улыбается одними глазами. Грубо. Сдержанно.

— Для тебя? Или для нас обоих?

Пауза тянется между нами, как тонкая струна, готовая лопнуть от одного слова.

— Мне казалось, ты меня… презираешь, — говорю.

— Мне было проще думать, что ты просто холодная и вредная.

И снова взгляд — в упор.

— Но теперь я знаю, что ты прячешься.

— Я…

— Не надо. — Он поднимается. — Когда будешь готова — расскажешь. А пока… просто выздоравливай.

Он делает шаг к двери.

— Кстати, у тебя хороший вкус. И в вине, и в кружеве.

Дверь квартиры захлопывается.

Я зарываюсь в подушку, с одной мыслью:

Вот это позорище века.

Нет, хуже. Апокалипсис в трусах с енотом.

Глава 10. Марина

В холле офиса пахнет кофе и утренней спешкой. Мы с Олей сидим у окна — каждая со своим стаканчиком и мыслями, которые не хочется озвучивать вслух. Она закидывает ногу на ногу и смотрит куда-то поверх крышки стакана.

— Он снова опаздывает, — бормочет она, будто себе, но я знаю: это про Вершинина. Я делаю глоток. Кофе, как всегда, на грани допустимого. Слишком крепкий, с резким послевкусием.

— Может, ты просто заранее приходишь, чтобы увидеть, как он проходит через турникет? — поддеваю я с ленивой улыбкой.

Оля фыркает. Не обижается. Но в уголке губ — чуть-чуть замирает улыбка.

— Просто я пунктуальная. И всё.

Оля – личный секретарь Романа Вершинина. Она его правая рука, всегда и везде, вплоть до того, какой галстук завязать, до того, какие цветы купить его дамам.

Косыгина делает вид, что смотрит в телефон, но взгляд у неё на самом деле устремлён вперёд. И вот он появляется. Быстрый шаг, пальто перекинуто через руку, вторая занята телефоном. Вершинин проходит мимо, едва заметно кивает Оле. Она в ответ кивает чуть более заметно — но не слишком. Всё — в рамках профессионализма. Ни жеста лишнего, ни взгляда задержанного.

А я… просто наблюдаю. Уже почти два года я работаю в компании, и всё это время вижу, как Оля тонко, молча вписывается в его день: приносит документы, решает логистику, перекраивает его календарь. Он — как сложный механизм. А она — будто знает, в каком месте и на сколько градусов подкрутить рычаг, чтобы всё работало плавно.

— Ты когда-нибудь спишь вообще? — спрашиваю тихо, наклоняясь ближе.

Она бросает на меня боковой взгляд. В её зрачках — ирония, усталость и капля чего-то, отдалённо напоминающего преданность. Или зависимость.

— Иногда, — она усмехается, но голос при этом звучит глухо. — У него каждый день начинается с: «Ольга, найдите, пожалуйста», и заканчивается: «Ольга, а давайте перенесём это на утро». Иногда кажется, что я уже не человек, а дополнение к его графику. Как пункт в календаре.

Я пью кофе. Он уже совсем остыл, но рукам тепло, и это единственное, что сейчас имеет значение.

— И всё ещё не свалила? — спрашиваю с полудразнящей улыбкой.

Она пожимает плечами. Почти равнодушно. Почти.

— Часто кажется, что мне это нужно. А иногда просто хочу послать всё.

С этими словами она вдруг переводит тему на что-то нейтральное. И я не настаиваю. Потому что вижу: это не разговор на утро. Это — на потом. Но внутри всё равно остаётся ощущение, что между ними — нечто большее.

— Завтра благотворительный вечер, который устраивает мой босс. Ты должна там быть, не отвертишься, — говорит Оля, щёлкая крышкой кофейного стакана и не отрывая взгляда от моего лица. — Также у тебя есть шанс выбраться из своих вечно серых водолазок. Я уже записала нас к Соне — ты будешь в надёжных руках. Стиль, макияж, новая стрижка, новая ты.

— Оля, — начинаю я, но она поднимает палец.

— Даже не начинай. Хватит. Тебе надо выдохнуть, встряхнуться. Или хотя бы примерить что-то с декольте.

Устало киваю, невозможно больше сопротивляться. Целый день я пыталась быть «просто сотрудницей». Печатала отчёты, участвовала в летучках, отвечала на почту, не поднимая головы. Говорила ровно, вежливо, аккуратно. Привычным голосом. С привычным выражением лица. Никто бы не заметил — в ней что-то не так.

Но внутри меня накатывала усталость — не столько от работы, сколько от самой себя. От этого бесконечного сопротивления, от попыток отгородиться, выстроить заново границы, которые уже однажды пали.

Офис уже опустел. Я задержалась — якобы доделывала документы, на самом деле просто не хотела идти домой. Не хотела возвращаться в тишину, где можно услышать собственное сердце — и этот назойливый внутренний голос, который шептал, что я сдаюсь.

Когда я вышла из здания, воздух был уже вечерний, с намёком на прохладу. Я достала телефон, сделала пару шагов… и вдруг перед моим носом резко остановилась машина. Она была вопиюще дорогой — как костюм на заказ, сшитый в Италии и доставленный курьером лично владельцу. Черный кроссовер, будто выточенный из тени. Узкие, хищные фары смотрели на меня, как глаза зверя, выжидающего в засаде. Стёкла тонированы почти в зеркальный оттенок.

Я резко отшатнулась, испуганно. И тут водительская дверь открылась, и молодой мужчина в чёрной рубашке — явно шофёр — вышел и направился ко мне.

— Добрый вечер, госпожа Левицкая, — говорит он с лёгким напряжением.

Я нахмурилась.

— Добрый …

Он молча обошёл машину и открыл пассажирскую дверь. Внутри, как в чёрном аквариуме, сидел Марк.

Прошла неделя после нашей последней встречи. Я до сих корю себя за то, что тогда не прибралась дома. Также лювлю себя на мысли, что я немного скучала по его недовольному взгляду.

— Садись, — сказал он ровно.

Марк смотрел прямо на меня. Никакой улыбки. Как будто он пришёл за долгом. Или за ответом.

Я замерла. Водитель, как будто почувствовав, что вмешиваться нельзя, застыл рядом с дверью.

— Что происходит? — я чуть отступила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Левицкая, — сказал он с лёгкой насмешкой, не шевелясь. — Ты ещё думаешь?

— Ага. Например, думаю, с какой стати ты меня похищаешь, — я не сдвинулась с места.

— Ты слишком долго думаешь. А я — не люблю ждать.

— Тогда стой в пробке. Мне нормально пешком, — разворачиваюсь, делая шаг в сторону.

— Левицкая, не заставляй меня выходить, — устало говорит он, откинувшись назад. — Я голодный, уставший и чертовски не в настроении слушать твои истерики.

— Тогда поедешь один.

Он открывает дверь. Медленно. С показной вежливостью.

— Отлично, — шепчет, почти себе под нос. — Сам напросился.

И уже через пару шагов — оказывается рядом. Прежде чем я успеваю отступить, его руки обвивают меня, и — поднимает. Не аккуратно, не нежно. Уверенно. Как будто я весила не больше пакета с продуктами.

— Марк! Ты совсем охренел?! — я начинаю вырываться, пинаюсь, дерусь локтями. — Поставь меня! Ты… Ты что вообще творишь?!

— Твоя истерика, — спокойно бросает он, закидывая меня на плечо, — стала утомительна на третьем слове.

Он идёт к машине. Его ладонь — наглая, широкая — аккуратно придерживает меня за пятую точку, чтобы не ёрзала. И я, оглушённая, даже на секунду теряю голос.

— Ты псих, Марк! Псих, придурок и… И ты только что похитил меня!

— О, нет, — он усаживает меня в салон, аккуратно, как фарфоровую статуэтку. — Ты сама вызвалась.

Дверца с глухим щелчком захлопывается. Он обходит капот. Садится рядом.

Мы оба молчим. Машина трогается. За окнами течёт вечерний город — огни, неон, пара чётких капель дождя на лобовом стекле. Я смотрю в окно, чтобы не смотреть на него.

— Куда ты меня везёшь?

— В ресторан. Ужинать. Как делают взрослые люди, когда хотят поговорить, — отвечает он, не поворачиваясь. — Или ты предпочитаешь кричать на парковках?

— Я предпочитаю цивилизованный способ приглашения в ресторан.

Вздыхаю, не в силах больше выдерживать его самодовольное лицо. Слишком близко. Слишком отчётливо пахнет его парфюм — тёплый, пряный, с терпкой кожаной нотой. Я помню этот запах. Он был на моей коже после озера. И теперь — опять.

Сердце начинает биться чуть быстрее, как на взводе, хотя я злюсь. Господи, я так злюсь. На него, на себя, на этот чертов ресторан, в который он меня везёт, словно всё в порядке.

Машина скользит по вечерней Москве. Мы молчим. Но воздух между нами — горячий, натянутый, будто любое слово — и всё вспыхнет снова.

Через какое-то время мы останавливаемся у входа высокого тёмного фасада с приглушённой подсветкой и золотистыми буквами. Я узнаю логотип — ресторан, в который даже при зарплате с тремя нулями не попадёшь просто так. За столики тут бьются, как за бизнес-класс в сезон.

Меня пропускает метрдотель в смокинге. Я иду за Марком.

Внутри — полутемно, дорого, тихо. Ни одного постороннего.

— Где все? — шепчу, чувствуя, как непрошено сжимается живот.

— Я выкупил зал, — говорит он, оборачиваясь. — Чтобы ты не чувствовала себя скованно. Ты же не любишь, когда на тебя смотрят.

— Как благородно, — говорю с иронией. — А похищение в план входило? Или это по вдохновению?

Он не отвечает. Только подаёт стул. Я сажусь, сдержанно, словно на мину. Он — напротив. Рядом панорамное окно. За окном пульсирует ночной город. Внутри — натянутое молчание.

Официант бесшумно ставит перед нами тарелки — тонкий фарфор, изысканно выложенные блюда, которые я даже не пытаюсь идентифицировать. В любом другом случае я бы сделала фото, посмеялась с Олей, спросила, как это едят. Но сейчас — слишком тихо. Слишком он близко.

Марк берёт бокал, отпивает. Не торопится начинать разговор. Я жду — но недолго.

— Значит, ты всё ещё сердишься.

— Интересное наблюдение. Наверное, это из-за того, как ты засунул меня в машину, будто я мешок картошки.

Он улыбается уголком рта. Чуть. Почти незаметно.

— Не мешок. Скорее, невесомая женщина с плохим характером.

Он смотрел на меня неотрывно — взгляд прожигал, как глоток вина натощак: сначала приятно, потом голова идёт кругом. В зале — ни души, только мы и мягкий полумрак, разбавленный бликами от свечей.

— Это, по-твоему, нормально? — тихо спросила я, глядя в бокал. — Выкупить зал, вытащить меня насильно и сидеть напротив, будто ничего не случилось?

— А что случилось, Марина? — голос у него низкий, ленивый, почти насмешливый. — Мы просто ужинаем.

— Серьёзно? Почему ты резко начал обращать на меня внимание?

— Я и раньше на тебя обращал внимание. То, что ты этого не замечала, это не мои проблемы, — он наклонился ближе, облокотился локтями о стол. Его губы едва шевелились. – Скажи, чего именно ты боишься больше: моих намерений или собственной реакции на них?

— Своей реакции, — выдохнула я, стараясь сохранить спокойствие, хотя каждое слово было тяжелым испытанием. Сердце трепетало, глаза смотрели открыто, хотя внутренне я чувствовала глубокую неуверенность.

— Ты права, — проговорил Марк тихо, не отводя взгляда. — Самое сложное — это побороть собственные страхи. Страх потерять контроль, свободу выбора, доверие.

— Порой ощущение потери контроля пугает больше всего остального. Легче оставаться холодной, расчетливой, закрываясь от проявлений тепла и понимания.

Он пристально посмотрел на меня, словно оценивая глубину переживаемых чувств. Затем протянул руку, мягко проведя большим пальцем по моей кисти, вызвав легкое покалывание мурашек.

— Тебе необязательно быть такой холодной, — сказал он задумчиво.

Я нерешительно улыбнулась, понимая, что впервые за долгие годы наше общение перешло на новую грань открытости и доверия.

В следующую секунду Марк отодвинул тарелку, а затем и столик, который создавал границы между нами. Он потянул меня за запястье, легко, будто играючи.

— Подойди, — сказал он. — Сядь ко мне.

— Ты сумасшедший, — прошептала я.

— Возможно. Но ты всё равно подойдёшь.

Я медлила. Секунда. Две. Сердце в горле. И всё же встала. Шаг. Второй. Его колени. Его руки, ловко сжавшие мою талию.

— Вот так лучше.

—Ты собирался кормить меня ужином или…— мой голос чуть дрожал.

— Или, - повторил он, не отводя взгляда. — Всё ещё злишься?

— Да, — ответила я.

— Но не настолько, чтобы уйти. — шепчет мне в ухо. — Знаешь, что хуже всего?

Я сглотнула. Он продолжал, почти не касаясь:

— Что я думаю о тебе каждую ночь. Представляю, как ты выглядишь без одежды. Как ты звучишь, когда кончаешь.

Я попыталась сохранить дистанцию, оперлась на край стола, но он уже смотрел на меня с такой концентрацией, будто весь остальной мир перестал существовать. Его рука легла на мое бедро. Легко, почти лениво, но я ощущаю этот жест каждой клеткой тела. Пальцы скользнули под тонкую ткань юбки.

— Ты дрожишь, — прошептал он, прикасаясь мягко, как будто проверяя.

Его ладонь медленно скользила по моему животу, ниже, пока не добралась до моих трусиков, без спроса, как будто это было закономерно. Как будто он имел право.

Я хотела возразить. Уйти. Сказать что-то язвительное — но дыхание сбилось. Когда его пальцы касаются сквозь тонкое кружево, я непроизвольно втягиваю воздух сквозь зубы. Он улыбается краешком губ. Продолжает. Медленно. Сдержанно. Уверенно.

— Чёрт, Левицкая, — выдохнул Марк, ловко пробираясь через мои трусики, двигая пальцами во мне. — Такая гладкая, — почти выдохнул он. — Такая горячая.

Воздух между нами был густой, как мёд. Он чуть повернул моё лицо к себе и заглянул в глаза.

— Я хочу, чтобы ты кончила, здесь, — его голос почти шёпот, едва слышный, но обжигающий.

Я ощущаю его прикосновения внутри себя, всё тело пульсирует, каждая мышца натянута, как струна. Марк смотрит на меня не отводя взгляда, изучает каждое движение, каждый стон, который я пытаюсь удержать в себе.

Он вжимает меня ближе к себе и я чувствую, как его член упирается в меня, твёрдый, опасный. Невольно двигаюсь, бедра сами ищут этот нажим, эти пальцы, это напряжение.

Затем его губы нашли мои — требовательно, грубо, будто всё, что между нами тлело, наконец прорвалось наружу.

Я не помню, в какой именно момент перестала думать. Мысли, как ненужные страницы, вылетали из головы одна за другой. Осталась только кожа — обострённая, будто без защиты, и его прикосновения, такие уверенные, тёплые, нахальные… Я растворялась в них, как в горячей воде — сначала вздрагивая, а потом не в силах вынырнуть обратно.

Он знал, куда прикасаться. Будто изучал меня в темноте с закрытыми глазами. С каждым движением — всё глубже, всё ближе к центру, к тому месту, где я давно прятала голод, стыдливо и молча. А теперь он доставал его наружу, обнажал с такой нежной жестокостью, что я теряла опору.

Я обвила его шею, прижимаясь лбом к его щеке, не в силах сказать ни слова. Только дыхание — рваное, влажное, шальное. Пальцы сжались у него на рубашке, а в животе — нарастающая волна, теплая, сладкая, поднимающаяся всё выше, выше, выше.

И когда она накрыла меня, я громко вскрикнула. Это было как вспышка — яркая, острая, горячая. Как будто всё моё тело стало огненной линией пульса. Каждая клеточка вибрировала. Колени дрожали. Я пряталась в его плечо, чтобы никто — даже стены — не услышал, как я кончаю у него на коленях.

Он держал меня крепко, как будто знал — я сейчас исчезну, растаю. И в этом исчезновении — не было страха. Были только я и он.

Глава 11. Марк

В баре стояла плотная, чуть маслянистая тишина, в которой растворялись гул голосов, звон льда в бокалах и еле уловимая музыка — что-то джазовое. Мы сидели в углу, за массивным дубовым столом. Кожаные кресла и диваны скрипели под весом тел, воздух пах дорогим табаком, дубом и виски.

Я — по центру кожаного дивана, со стаканом виски. Напротив — Вершинин, развалился, будто он тут прописан. Рядом — Демковский, сосредоточенно жрёт брускетту, запивая пивом, и явно подбирает слова.

— Я тебе говорю, Марк, если эти мудаки ещё раз тормознут груз, я сам туда поеду. И не с пустыми руками, — бухнул он стакан на стол, с грохотом.

— Возьми Демковского с собой, — усмехаюсь. — У него морда как раз под блатной разговор, может, разрулит без пиздюлей.

— Пошёл ты, — ухмыльнулся Демковский. — У меня, между прочим, сегодня с китайцами был звонок. Они нас поджимают по срокам. Хотят раньше партию машин. Говорят, если не потянем, уйдут.

— Хуй им, а не раньше, — рыкнул Вершинин. — Мы тут что, на побегушках?

— Мы тут, блядь, бизнес делаем, — фыркнул я. — Пусть ждут. Или платят двойную ставку за срочность.

Мужики одобрительно загудели. Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Вот, блядь, Марк умеет по делу. Без соплей.

И тут, как будто специально, Демковский вытягивается в кресле, смотрит на меня в упор:

— Слушай… А ты сам-то не забыл про свою личную ставочку?

Я понимаю, к чему он ведёт, но делаю вид, что не улавливаю.

— Что ещё за ставочка?

— Да не мели, — хохочет Вершинин. — Левицкая. Ты уже пересёк финишную?

— Или на прогреве? — поддакивает Демковский. — Только приз не сгорит, если слишком долго тянуть?

Вот он, момент. Тот самый. Когда можно встать, бросить ключи от тачки и уйти. Или остаться и сыграть по правилам, которых сам же не признаёшь.

— Всё идёт, — бурчу, — по расписанию.

— Не уклоняйся, Марк, — ухмыляется Вершинин.

Я поднимаю на него взгляд.

— Думаешь, я не довожу начатое до конца?

— Думаю, ты давно не играл, где ставки по-настоящему щекочут яйца, — усмехается Демковский.

— Да всё под контролем, — отмахиваюсь. — Не суетитесь.

— Главное, не влюбись, — говорит Вершинин, подливая виски. — Это хуевый побочный эффект, брат.

Я усмехаюсь.

— Не по адресу. Это не мой жанр.

— Ладно, — хлопает по столу Демковский. — За Марка. За охоту. Чтобы трофей не съел охотника.

Мы чокаемся. Стекло звенит. На секунду в баре становится тесно. Не физически — в голове. Потому что ни хрена там не под контролем. Потому что как только она появляется в поле зрения, я забываю, что это всё должно быть игрой. Я уже запутался, почему так реагирую, из-за спора или потому что я так хочу. Всё, что связано с Левицкой, не выветривается — въелось, как запах хорошей кожи в салоне машины.

Сижу, держу бокал с остатками виски, а на языке — не вкус алкоголя. Вкус её кожи. Сладкий. Настоящий.

В голове накатывает куча воспоминаний. Её губы на озере — мягкие, податливые, с запоздалым доверием. Я чувствовал, как всё внутри неё дрожит — и не от холода. Чёрт, да она вся была как струна. Натянута до предела.

Когда она упала у себя в кабинете — вся бледная, холодная, на грани — я, наверное, впервые по-настоящему испугался за неё. Нарушал всё, что можно, мчался, пока сердце било в висках. В приёмной стоял, сжимая кулаки, пока врач спрашивал имя и данные.

А потом был её дом. Маленькая квартира, как коробка, но уютная. Фотографии на стене. И среди них — она. Другая.

На одном снимке — с какой-то девушкой. Тоже шатенка. Очень похожа. Обе в белых футболках, с мороженым в руках. Марина улыбается так, что хочется замереть — настоящая, без колючек, без щита. Светлая. Там нет ни одной черты той женщины, которая сейчас смотрит на меня снизу вверх с острым прищуром, с вечной готовностью укусить.

И я стоял тогда у её двери и думал — когда она сломалась? Где это произошло? Почему теперь всё, что она делает — это строит стены?

Следующая вспышка – она на моих коленях. Я чувствовал, как у неё дрожали бёдра, как прикусывала губу, когда ей становилось слишком хорошо. А я только сильнее хотел — глубже, дольше, ближе.

И сейчас сижу, будто ничего не происходит. А внутри — жара.

— Бля, — выдыхает Демковский, глядя на меня уже с ухмылкой. — А ты не перегрелся там? Чёт ты не похож на себя. Меньше шутишь, больше молчишь.

Я не отвечаю. Просто допиваю виски. Внутри клокочет раздражение. Потому что я и сам уже не понимаю —Левицкая меня бесит или заводит. Или всё сразу.

И чем больше я в это ввязался, тем глубже, блядь, утоп.

Пульс утих, но зуд внутри остался. Противный, тянущий. Хочется увидеть её — хотя бы на экране. Услышать, как она выдыхает в трубку. Напомнить себе, что всё это было не галлюцинацией. Что она действительно сидела на мне. Что её пальцы дрожали, когда она цеплялась за мои плечи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я лениво откинулся на спинку кресла, скользнул взглядом по экрану телефона, где пустовал диалог с Левицкой, набираю короткое сообщение.

Марк: Что делаешь, Левицкая?

Ответ пришёл не сразу. Почти десять минут. Я уже успел разлить себе виски, сделать пару глотков, отвлечься на разговор с Вершининым о каких-то поставках из Чили, и снова вернуться мыслями к ней.

Марина: Собираюсь на благотворительный вечер.

Марк: Ты, случайно, не в чёрном? Хочу знать, во сколько у меня начнётся приступ самоконтроля.

Есть только телефон и эти грёбаные три точки. Она заставляет меня ждать, как пацана, который не может решить, звонить или нет.

Пиздец, как она меня бесит. И сводит с ума.

Марина: Чёрное — это классика. У тебя аллергия на классику, Марк?

Марк: На классику нет. А вот на тебя — да. Прямая зависимость: чем меньше ткани — тем хуже держусь.

Марина: Тогда не смотри. Твоя выдержка — не мой отдел.

Марк: Я тебя видел, Левицкая. Вся дрожащая, мокрая, податливая. Думаешь, я это забуду?

Марина: У тебя, кажется, странная форма амнезии. Я помню, что это была ошибка.

Марк: Ты называешь это ошибкой. А мой член — самый прямолинейный судья — до сих пор встаёт при мысли, как ты извивалась на мне.

Марина: Ты сегодня особенно поэтичен.

Да, поэтичен. Если бы она знала, сколько раз я засыпал с её именем в голове. И просыпался — со стояком, будто мне снова семнадцать. Потому что в моей голове снова и снова одно и то же: её дыхание, её губы, как она выгибается под мной.

Марк: Предупреждение. Если ты думаешь, что я забуду, как ты стонала, прикусывая губу, — то зря. На вкус ты сладкая, и я к этому чертовски быстро привыкаю.

Слишком много правды в этих словах. Я бы выкинул телефон, если бы не знал, что через минуту снова в него уставлюсь. Жду. Опять три точки. Сука, она умеет держать на крючке. У неё талант.

Марина: Ты слишком самоуверен, Марк. Мне неинтересны мужчины, которые думают, что могут получить всё.

Ха. Да ну? Неинтересны? Тогда какого хера ты всё ещё отвечаешь мне?

Марк: Ты путаешь. Я не думаю. Я беру. И ты уже знаешь, как это бывает со мной.

Пауза. У меня ладонь сжимается в кулак. Если она сейчас опять напишет что-то про “ошибки” или “работу” — я сорвусь к чёрту. Она умеет сводить с ума даже через экран. Но она молчала. Никаких сообщений. Что ж. Отправляюсь на благотворительный вечер.

Баритон саксофона лениво скользил по залу, смешиваясь с приглушённым гулом голосов, звоном бокалов и мерцающим светом люстр. Я, Вершинин и Демковский шли через строй изысканно одетых гостей, перекидываясь короткими фразами с теми, кто имел значение. Мероприятие было роскошным: стекло, золото, ледяные ведёрки с шампанским, платья в пол, лакированные туфли.

Я кивал, улыбался, поднимал бокал. Девушки бросали взгляды, с полуулыбкой подходили, заигрывали. Кто-то коснулся моего локтя, кто-то запястья. Я знал, что мог бы выбрать любую. Прямо сейчас. Без усилий. Любую. Рыжую в зелёном, которая жрёт меня глазами. Или блондинку, чья грудь едва держится в платье. Это было бы просто. Легко. Без головняка. Без истерик. Без острых, цепляющих взглядов. Но нет.

Инстинкт упрямо скребся в одном направлении.

В сторону

неё

.

— Слышь, Марк, — подошёл Вершинин, хлопнул по плечу. — Кого-то ищешь?

— Отвали, — коротко бросил я, даже не повернув головы.

— Ты слишком спокоен, — фыркнул подошедший к нам Демковский. — Или уже всё было?

— Не твоя епархия, Дэн. Потерпи. Считай, эксклюзив уже у меня в гараже.

И в этот момент

она

вошла.

Левицкая появилась в сопровождении своей подруги — Оли, кажется, — и, словно нарушая законы притяжения, сразу же оказалась в центре внимания. Платье — чёрное, шелковое, с открытой линией плеч, тугое по талии, длинное по ногам. Волосы убраны высоко, оставляя шею, ключицы, тонкие серьги, мерцающие в полумраке. Губы — чуть темнее обычного, глаза подведены мягко, но точно.

И главное — в ней было что-то новое.

Уверенность? Нет, не совсем. Это была тишина. Внутренняя. Как будто она перестала бояться собственной красоты. Перестала прятаться. Она стояла ровно, не прятала взгляд, не моргала первой.

И я вдруг ощутил, как мое собственное дыхание сбивается. Как в груди завелось чувство, похожее на голод.

Музыка начала струиться где-то из глубины зала, словно кто-то незаметно подлил виски в лёд вечернего настроения. Густые, бархатные ноты — не приторные, без лишнего драматизма. Просто правильный ритм, чтобы тело вспомнило, как дышать медленно.

Я встал из-за барной стойки, будто меня выдернули из розетки. Стакан остался на столешнице. Вершинин что-то пробормотал в спину, но я уже не слышал. Я видел только её.

Марина повернулась на звук музыки, взяла бокал, сделала глоток. Плечо чуть обнажилось, и я почти физически почувствовал, как напрягся. Ни одна из этих глянцевых кукол рядом не дышала даже в одном ритме с ней.

Она заметила меня сразу. Взгляд — чёткий, прямой. Без попыток спрятаться. Смотрела так, будто видит меня впервые. И, чёрт возьми, мне понравилось, как она смотрела.

— Танцуешь, Левицкая? — я встал напротив неё, как штурмовая бригада перед осадой. Голос специально громкий, чтобы не перепутала с приглашением. Это была заявка.

— В рамках приличия, Марк, — её щеки вспыхнули, вспоминая нашу недавнюю встречу.

— Я обещаю держать руки выше талии. По крайней мере — первые десять секунд.

Левицкая закатила глаза — медленно, театрально, с ухмылкой, будто я её самая глупая слабость. А потом подала руку. К чёрту формальности — я сразу ощутил её тепло, тонкость запястья.

Когда положил ладонь ей на талию — тонкую, живую, как песочные часы — мне пришлось сделать выдох. Осторожно. Без резкости. Как будто сам удивился, насколько она подошла мне по форме. Как будто так и должно быть.

Я двинулся в такт музыке, медленно, втягивая её ближе. Пальцы сжались чуть сильнее, чем стоило. Хотелось держать.

— У тебя всегда такой взгляд на танцполе? — спросила она. — Как будто собираешься съесть партнёршу?

— Только если партнёрша такая упрямая, как ты. — Я прижал её чуть ближе. — Признайся, ты в этом платье только чтобы свести меня с ума, — наклонился я чуть ближе, чувствуя, как от её аромата перехватывает дыхание. — Или у тебя просто талант разрушать дисциплину?

— Возможно, — прошептала Левицкая, её дыхание коснулось моей щеки. Аромат её духов — тонкий, терпкий, с нотками чего-то восточного — опьянял не хуже самого крепкого вина. Её глаза, цвета тёмного шоколада, блестели в полумраке зала, отражая мерцание хрустальных люстр. Я чувствовал, как ускоряется сердцебиение, как кровь приливает к лицу.

Этот танец, начавшийся как дерзкое испытание, превращался во что-то большее, во что-то… запретное. Я вел ее плавно, уверенно, стараясь улавливать каждый изгиб ее тела, каждый едва заметный жест. Ее рука, лёгкая и невесомая в моей, казалась продолжением моей собственной. Я ощущал тепло ее кожи сквозь шелк платья, чувствовал, как она едва заметно напрягается, как слегка дрожит. Это не было сопротивлением, а скорее… волнением.

Тишина повисла между нами, как разогретая проволока — тонкая, натянутая, и опасная. Я провёл ладонью по её спине чуть ниже, чем обещал, — медленно, не торопясь. Она не отстранилась. Только напряглась.

— Если бы ты знала, как я сейчас держусь, чтобы не утащить тебя отсюда, — сказал я тихо, прямо в висок, — ты бы испугалась.

— Я не из пугливых, — её голос стал ниже. — Я просто из тех, кто не забывает, во что ввязывается.

Я усмехнулся, прижимая её ближе, чувствуя, как наши тела становятся ритмом. Пальцы на её талии — горячие. Её дыхание — короткое. Под пальцами — тонкая дрожь.

За её спиной — зал, мягкий свет, бокалы, музыка. И взгляды. Особенно два — прожигающих. Вершинин и Демковский. Я знал, что они смотрят. Им не надо было ничего говорить. Их ухмылки я мог представить вслепую.

Смотри, Марк подбирается. Довольно уверенно, да? Вот-вот возьмёт.

Я пришёл за этой машиной. Глупо звучит, когда держишь женщину, от запаха которой слетает к чёрту весь самоконтроль.

Пари.

Победа.

Блестящая, чёрная, зверская тачка с салоном, в который не стыдно сажать богов. Я хотел эту машину ещё до спора.

И тогда она — Левицкая — казалась удобной жертвой: колючая, закрытая, не в моём вкусе.

Но вот она — красивая до потери дыхания. В этом чёрном, с этим взглядом. Не фальшивая. Не поддающаяся. И моя рука на её талии будто держит не женщину, а гремучую смесь, на которой можно либо взлететь, либо сгореть.

Это всё ради тачки?

— я спросил себя.

На секунду захотелось — покончить с этим спором. Рассказать все Марине, что дурил ей голову. Пока не стало поздно … Но не мог.

Я втянул носом воздух и выдохнул.

Нет. Только игра. Только чёртов спор.

Хотя план давно пошёл прахом.

— Ты разрушение в чистом виде, Левицкая.

— Раз я разрушение, отчего ты преследуешь меня, — усмехается она.

— Есть одна причина, — я провожу большим пальцем по краю её талии. Медленно. Незаметно для чужих глаз. Только для неё.

Она чуть напрягается, но не отстраняется.

— Ты знаешь, — тихо продолжает она, — ты можешь танцевать нормально. Без этих… прикосновений. На нас все смотрят.

— А тебе не все ли равно?

Она молчит.

— Ты можешь притворяться, что тебе всё это не нравится, но я думаю, — наклоняюсь ближе, —ты сжимаешь бёдра, когда я дышу тебе в шею вот так.

— Самоуверенный ублюдок, — шепчет она, но голос предательски срывается на последнем слове.

— Всегда.

Она переводит взгляд — в упор. Её дыхание сбито. Грудь вздымается под чёрным декольте, ткань натянута, как терпение.

— Ты когда-нибудь держал себя в руках? — тихо спрашивает она.

— Только если держу тебя за талию, — шепчу я, скользя губами мимо её уха, не касаясь.

Пауза. Танец продолжается, но мы уже не двигаемся — почти замираем в ритме, ловим дыхание друг друга, читаем сигналы с миллиметров кожи.

Музыка закончилась. Но её рука осталась в моей. Мгновение.

— Идём, — сказал я.

— Куда?

Я чуть наклонился к ней, и наши тела почти слились. В её дыхании слышалась лёгкая дрожь, и я почувствовал, как это тронуло меня.

— Просто уйдём, — ответил.

Сегодня она — моя головная боль, искушение, ошибка.

Всё путалось — я делаю это ради глупого спора или потому что хочу её всем сердцем.

Вот что надо понять. Вот что надо решить. Кто она для меня на самом деле.

Глава 12. Марина

— Я тебя убью, — говорю я, стоя посреди просторного холла с высокими зеркалами и золотистыми бра. — Медленно и с особым цинизмом.

Оля только закатывает глаза и откидывает пиджак на локоть. Она такая уверенная, свежая, как глоток утреннего шампанского.

— Прекрати. Это лучшее, что случится с тобой за последние пять лет. Кроме кофе и драм в самолётах, конечно.

— Я серьёзно, Оль. Я выгляжу, как человек, который пришёл забирать чужую посылку из бутика, — бурчу, глядя на своё отражение: мешковатая толстовка, замятые джинсы, волосы снова в пучке. Униформа безопасной, серой женщины.

— А уйдёшь отсюда женщиной, ради которой сворачивают шеи. Пошли уже. Тебя ждут.

Стилист по имени Соня — высокая, сдержанная, в чёрной рубашке на полразмерa меньше нужного. Она смотрит на меня, как хирург на сложную, но интересную операцию.

— Интересно, — говорит она, задумчиво обходя меня. — Вы не просто прячетесь. Вы будто стираете себя.

— Потому что быть собой страшно, — отвечаю неосознанно. Мои слова повисают в воздухе, словно признание.

Она кивает. Медленно.

— Тогда сделаем по-другому. Мы покажем вам — кем вы могли бы быть. А дальше выбор за вами.

Часа три всё кружилось. Цвета, ткани, силуэты, текстуры. Я впервые за долгое время разрешила себе думать о себе. Не как о функциональной части команды, не как о человеке с грузом вины, а как о женщине.

— Это… — Я не узнала себя. Волосы — свободные, блестящие волны. Лицо — с мягким макияжем, подчёркивающим скулы. Платье — не вызывающее, но женственное, черное, струящееся, обнимающее формы. И туфли. Высокие. Такие, в которых чувствуешь себя как героиня фильма.

Оля — за моей спиной. Я вижу в зеркале, как у неё дрожат губы.

— Ты… Ты всегда была такой, — шепчет она. — Просто ты забыла.

Я не узнаю голос в ответ:

— Я боялась. Всё это время я боялась быть живой.

Лицо было мокрым от слёз, руки дрожали, сердце билось в груди, как будто кто-то долгое время держал его в кулаке — и только сейчас разжал пальцы.

Я встала, медленно, будто боялась, что резкое движение может разрушить хрупкое равновесие внутри. Подошла к зеркалу.

Смотрела в отражение не как раньше — не чтобы поправить пучок, не чтобы спрятаться за нейтральной маской. Нет. Сейчас я просто… смотрела.

На себя. Такой, какая я есть.

С волосами, мягко ниспадающими на плечи. С глазами, распухшими от слёз, но живыми.

Я впервые за долгое время не пряталась за вещами.

Они больше не были моей броней — мешковатыми, бесформенными, серыми. Сегодня мы с Олей прошвырнулись по магазинам так, как будто жизнь только начиналась. Она таскала меня за руку от витрины к витрине, напевала что-то глупое себе под нос, и — чёрт возьми — я даже смеялась.

— Вот это бери, — сказала она, держа в руках чёрное платье с глубоким вырезом и открытой спиной.

— Ты серьёзно? — подняла я бровь.

— Абсолютно. Хватит прятаться, Левицкая. У тебя спина как у балерины. Пусть весь мир узнает.

И я взяла. А ещё — пару облегающих костюмов, шелковую блузу бордового цвета, мягкие юбки, обтягивающие джинсы. И бельё… чёрное кружевное. И бежевое. И одно совсем наглое, красное.

Когда мы вернулись домой, я улеглась на диван и смотрела в потолок, как будто пересматривала весь день снова.

Позже я позвонила маме. Просто потому, что хотелось услышать её голос.

Гудки. Один. Второй. И вот — голос мамы.

— Алло?

— Привет, — говорю. — У меня… был странный день. Хороший. Но странный.

— Что-то случилось?

— Ничего. Просто я поняла, что… Я живу, будто за кого-то. За Анну. И это больно. Каждый день я чувствую, что не имею права на счастье. Потому что она не дожила. А я — да.

Молчание. Тяжёлое. Но без осуждения.

— Мы все потеряли её, Марина. Но ты… ты не виновата. Просто ты всегда это на себя брала, и нам было удобно позволять.

Я зажмуриваюсь, как от пощёчины. Это правда. Она знает, и я знаю.

— Я больше не хочу. Я не могу быть только виной. Я хочу быть… собой. Без угрызения совести.

— И ты можешь, — говорит мама тихо. — Прости нас, что так долго ты была одна в этом. И Анна не винила бы тебя. Она бы защищала тебя от всех, даже от тебя самой.

— Мам... — тихо шепчу, сдерживая слезы.

— Я люблю тебя. И мне больно, что я так долго не говорила этого, — говорит мама, и слышу, как она плачет.

— Я тоже тебя люблю. Так сильно… что простила бы тебя, даже если бы ты не сказала ни слова.

Слёзы катятся по щекам. Но впервые — не от боли. От облегчения.

Закрыла глаза, вдохнула глубоко, до самой боли в груди. И выдохнула. Первый настоящий выдох за годы. Не потому, что надо жить, а потому что можно. Потому что хочется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вечером мы с Олей отправились к стилисту еще раз, там нас собрали на благотворительный вечер, позже мы отправились туда на такси.

Мы подъезжали к особняку, где устраивали вечер. Машина медленно свернула к главному входу, и я почувствовала, как ладони начинают потеть. Сердце билось где-то в районе горла — предательски громко.

— Ты дыши, а не умирай на заднем сиденье, — сказала Оля, поворачиваясь ко мне с усмешкой. Она выглядела, как всегда, безупречно: смелое платье, уверенность в глазах, немного наглости на губах. — Это не красная дорожка в Каннах. Хотя... — она оценивающе скользнула взглядом по фасаду, — близко.

— Я не умираю, — пробормотала я, хотя не была уверена.

— Детка, ты в эпицентре своей личной сказки. Наслаждайся.

— Только без феи-крёстной, — хмыкнула я. — И с последствиями.

— А ты чего хотела? Любовь без драмы бывает только в романах с плохими рейтингами.

Мы вышли из машины. Вечер был тёплый, но я всё равно поёжилась — скорее от волнения, чем от ветра. Лёгкий шелк платья обнимал меня, как будто напоминал: «Ты всё ещё можешь уйти». Но я не хотела.

Когда мы вошли в зал, Оля вдруг замедлилась, почти незаметно подалась ко мне плечом и прошептала:

— Он тебя съедает взглядом.

Я сглотнула.

— Прекрасно. Именно то, что нужно моим нервам.

— Вечер только начинается. — Она улыбнулась уголком губ, уже снова переключаясь на роль уверенной спутницы.

Я почувствовала его взгляд ещё до того, как увидела. Это было почти физически — будто кто-то прикасается к шее, плечам, ключицам, и воздух сразу становится тяжелее.

Его сложно было не заметить: высокий, уверенный, в чёрном костюме с чуть расстёгнутым воротом. Вокруг него крутились люди, женщины смеялись. Он стоял, как центр тяжести этого зала — и всё двигалось вокруг него.

Когда он подошёл, сердце стучало в висках. А потом — танец.

Он держал меня уверенно. Как будто я — его. Движения были плавные, но крепкие, без лишней вежливости. Его рука — теплая, тяжёлая — легла на мою спину. Я чувствовала, как он сдерживает себя. Или не сдерживает? Каждое движение отдавалось током в животе.

Я чувствовала, как напрягся каждый миллиметр моего тела. Всё вибрировало — тонко, невидимо. Не от страха. От желания. От осознания, что больше некуда пятиться. Я давно уже не на краю — я в середине этого танца, этого вечера, этой истории, которую сама же и позволила начать.

Музыка закончилась, но он не отпустил. Только посмотрел вниз, в мои глаза, с этой своей половинной улыбкой, которая всегда действовала хуже алкоголя.

— Пойдём, — сказал он. Спокойно, без нажима. Как будто не приглашал — а просто знал, что я пойду за ним.

На улице было прохладно. Он держал меня за руку — не сжал, не потащил, просто держал. Уверенно. Водитель открыл дверь. Машина блестела, как и всё, к чему он прикасался.

Я скользнула внутрь и услышала, как он тихо сказал водителю:

— Ко мне.

Никаких пояснений. Никакой игры. Просто факт. Решение.

Сердце забилось быстрее. Сначала где-то в горле, потом в груди, потом — ниже. Он сел рядом, не касаясь меня. Только наши руки на кожаном сиденье почти соприкоснулись — и этого оказалось достаточно, чтобы по коже пошли мурашки.

Снаружи — вечерняя Москва, окна размыты светами, как акварель, но я смотрела не туда. Я смотрела на свои колени, на руки, сцепленные в замок, на отражение его профиля в тонированном стекле.

Марк не говорил ни слова. Он просто сидел рядом, и этого было достаточно, чтобы у меня внутри всё сжалось. Его рука лежала на подлокотнике — так близко к моей, что казалось, кожа уже чувствует тепло.

Он был невероятно собран, спокойный. Даже его молчание было весомым. Уверенность, которая исходила от него, сводила с ума. Я чувствовала её кожей. Как будто он был током — не вольтами, а вибрацией, от которой начинали дрожать самые непредсказуемые части меня.

Я не должна была здесь быть. Не должна была соглашаться. Но я не могла сказать "нет". Потому что в нём было что-то... необъяснимое. Что-то, что тянуло. Эта смесь европейской элегантности и русской прямоты. Он умел быть строгим — и вдруг сказать что-то, от чего хотелось улыбнуться, как девочке. Умел смотреть — так, что ты чувствовала себя не просто женщиной, а как будто он видит тебя всю. До самой сути.

Машина ехала, а я ощущала, как в груди пульсирует чувство, от которого хотелось то сбежать, то раствориться в нём. Больше всего меня пугало, что я не боялась. Я хотела этого.

Я хотела его.

И именно это осознание — не факт, что я сижу рядом с ним, не то, что мы едем к нему, а то, что я действительно этого хочу — вызывало внутри лёгкую панику.

Он слегка повернул голову ко мне. Просто взгляд. Ни прикосновения, ни слова. Только тёмные глаза, в которых было слишком много. И я подумала: если он дотронется до меня прямо сейчас — я сломаюсь. Точно и окончательно.

Но он не дотронулся. Он просто смотрел. И этого хватило, чтобы сердце сорвалось с места.

Машина плавно остановилась у высокой элегантной многоэтажки, которая словно парила над городом. Стеклянные стены отражали огни Москвы, и я почувствовала, как внутри меня поднимается легкое волнение.

Марк не сказал ни слова, просто повернулся ко мне и протянул руку. Я слегка колебалась — не потому что боялась, а потому что этот жест был необычайно личным. Его ладонь была теплой, надежной. Я взяла её и вышла из машины.

Мы шли к входу молча, как будто между нами висело невысказанное, которое не требовало слов. Поднялись на лифте — тихо, почти беззвучно. Я ловила каждый звук — щелчок кнопок, тихое скрежетание кабины, и звуки наших шагов по коридору.

Пятнадцатый этаж. Его квартира.

Дверь открылась, и я оказалась в другом мире.

Высокие потолки, украшенные лепниной, словно вырезанной из золота. Хрустальные люстры бросали мягкий свет, отражаясь в зеркалах, вставленных в стены. Мраморные полы блестели так, что можно было увидеть в них собственное отражение. Здесь было всё — роскошь, стиль и чувство безупречного вкуса, которое, казалось, дышало в каждом предмете.

Картины в дорогих рамах, редкие книги на полках, мягкие бархатные кресла и огромный диван — всё говорило о том, что этот дом создан не просто для жизни, а для того, чтобы наслаждаться каждым моментом.

Марк снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Его движения были сдержанны, но в них читалась лёгкая расслабленность.

Он взял со стола бутылку красного вина и поставил рядом два бокала.

— Вино? — спросил он тихо, глядя на меня.

Я кивнула, ощущая, как напряжение в груди немного спадает.

Мы сидели друг напротив друга, бокалы с вином стояли на стеклянном столике, но я почти не замечала их. Его взгляд был хищным — таким глубоким и проникающим, что по коже пробегала дрожь, словно электрический ток.

Он смотрел на меня так, будто собирался прочесть всё, что спрятано под моими словами и улыбками, а может, даже больше — то, что я сама еще не осмеливалась признать.

Я опустила глаза, стараясь собрать мысли. Внутри всё кипело, а голос дрожал, когда я тихо спросила:

— Что мы делаем, Марк? Ты не боишься?

Он усмехнулся — уверенно и немного насмешливо.

— Бояться? Нет. Ты хочешь, чтобы я сказал, что нам не стоит обращать внимания на это притяжение? — Он наклонился чуть ближе, и я почувствовала, как приятно он пахнет.

— Именно так, — сказала я. — Это магнитное поле между нами — оно есть, и мы не можем его игнорировать. Но я не хочу, чтобы оно диктовало нам правила.

Я взглянула ему в глаза и увидела там искру, которая разгоралась с каждой секундой.

— Я предлагаю перестать прятаться за сомнениями. Позволим себе быть настоящими. — Его голос стал ниже, теплее. — С тобой. Здесь и сейчас.

Он протянул руку. Его пальцы осторожно коснулись моей руки, и я почувствовала, как по венам бежит пламя.

— Ты боишься? — спросил он тихо.

— Нет, — призналась я.

Он улыбнулся и мягко провел пальцем по запястью, вызывая дрожь.

И в этот момент всё вокруг растворилось. Были только мы, этот горячий взгляд, прикосновения, обещающие больше, чем слова.

Он смотрел на меня так, будто хотел запомнить каждую черту моего лица, каждую дрожь на коже. Другая его рука лежала на моём бедре, медленно скользя пальцами, вызывая волну тепла, которая расползалась по всему телу.

Я чувствовала, как сердце бьётся бешено, а дыхание становится прерывистым. Он приблизился, и наши лица оказались почти рядом.

Его губы коснулись меня, сначала нежно, исследующе. Потом поцелуй стал глубже, насыщеннее — как будто мы оба ждали этого момента всю жизнь.

Я позволила себе расслабиться, довериться ему, чувствуя, как напряжение уходит, растворяясь в тепле его прикосновений.

Его руки нежно обвили меня, тянули ближе, и я почувствовала, как время остановилось. Каждое движение, каждый вздох казался важным и единственным в мире.

Он не спешил, но каждое его прикосновение было наполнено намерением, силой и одновременно нежностью. Его ладони скользили по моим плечам, опускаясь к талии, и я почувствовала, как он подтягивает меня ближе, заставляя прижаться к нему всем телом.

В голове всё смешалось — мысли, чувства, желание. Я хотела кричать, молчать, раствориться в этом моменте.

Его губы ласково коснулись моего подбородка, а потом скользнули к шее, оставляя горячие поцелуи, будто рисуя на моей коже карту наших желаний.

— Ты невероятна, — прошептал он, голос низкий и густой.

А потом резко, но уверенно поднял меня на руки. Я вскрикнула — не от испуга, а от того, как легко он обращался с моим телом, будто я весила совсем ничего.

Инстинктивно я обвила его талию ногами, крепко прижалась. Его ладони обхватили меня под бёдрами, горячие, сильные, уверенные.

Мы вошли в спальню, и я увидела перед собой широкую кровать с мягким, глубоким покрывалом, как из отеля, только роскошнее. Просторная комната, огромные окна, мягкий полусвет.

Он аккуратно опустил меня на постель. Простыня холодила кожу сквозь ткань платья, но его взгляд согревал всё внутри.

Марк выпрямился. И тогда я увидела его — в полумраке, стоящего напротив меня. Его пальцы медленно расстегнули первую пуговицу рубашки. Потом вторую. Он смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда, будто изучал мою реакцию на каждый жест.

Я ощущала, как учащается моё дыхание, как возбуждение накатывает волной.

Рубашка соскользнула с его плеч, обнажая мускулистую грудь и руки, каждая линия которых выглядела, как вырезанная из мрамора. Он не торопился. Он знал, что делает.

Медленно расстегнул ремень, кожаный щелчок прозвучал в тишине особенно громко — и эротично. Металлическая пряжка звякнула, и я едва удержалась от стона. Он вытянул ремень из шлёвок с такой ленивой сексуальностью, что у меня подкосились колени, хотя я уже лежала. Он отбросил ремень на пол, и звук этого — короткий, хлёсткий — пробежал током по моей коже.

Его глаза потемнели, дыхание стало чуть хриплым, будто он сдерживал в себе слишком много… и больше не собирался.

Марк подошёл ко мне быстро, уверенно, как хищник, выбравший добычу, но не ради охоты — ради безумного, жаркого слияния. Его руки схватили меня за талию, и он накрыл мои губы поцелуем, не спрашивая, не прося — просто забирая, требуя, раскрывая во мне что-то дикое, первобытное.

Я задыхалась под этим поцелуем, тонула в нём, пока его ладони не начали спускаться — по бокам, к бёдрам, скользя по каждой клеточке. Он почти срывал с меня платье, и я только помогла ему — одним движением плеч сбросила его вниз.

Когда оно соскользнуло и я осталась в своём кружевном белье, он отстранился всего на секунду — чтобы посмотреть.

И его взгляд… Господи.

Он провёл по нижней губе языком, не отводя от меня глаз, и выдохнул:

— Ты охуенная, Левицкая.

Он усмехнулся, жестко, низко, с этой хрипотцой, от которой у меня дрожали колени.

— Ты специально надела это, чтобы я потерял голову?

Я едва успела кивнуть, а он уже склонился ко мне, прижимаясь телом. Я чувствовала каждый дюйм его горячей кожи, каждую вибрацию от напряжения, что нарастало между нами.

— Я хочу разорвать это к чертям. Или нет. Пусть останется на тебе. Хочу трахать тебя, пока это не соскользнёт само. — прошептал он мне прямо в ухо, языком очерчивая мочку.

Его рука прошлась по линии моего бедра, цепляя пальцами кружево.

Его пальцы ловко раздвинули тонкую ткань в сторону, и прежде чем я успела вдохнуть, он припал к моему самому чувствительному месту — уверенно, настойчиво, как будто именно здесь он хотел раствориться.

Я вскрикнула — не от неожиданности, от невыносимого удовольствия, что разливалось жаром по всему телу. Его язык двигался медленно, будто дразня, потом быстрее, требовательнее, с каждым движением доводя меня всё ближе к краю.

Он держал меня за бёдра крепко, не давая вырваться, будто хотел, чтобы я прожила этот момент до конца, до самой кульминации. А я… Я позволяла. Я горела под ним, тонула в его ритме, терялась в собственных стонах.

— Такая вкусная… — выдохнул он, облизнув губы, не отрываясь от меня. — Ты даже не представляешь, как сильно я тебя хотел.

Я застонала, зажмурилась, крепче вцепилась в простыни, ощущая, как нарастает волна, как вот-вот накроет с головой…

Он знал, что делал. Каждое движение его языка было выверено, будто он чувствовал мою реакцию ещё до того, как я сама её осознавала. Он чередовал мягкие, ленивые касания с резкими, острыми, будто дразнил, испытывал, заставлял меня терять себя снова и снова.

Я больше не могла думать. Моё тело стало инструментом, а он — музыкантом, игравшим на нём самую чувственную мелодию. Я извивалась под его руками, ловила губами воздух, пальцами сжимала простынь, будто пыталась за что-то зацепиться в этом вихре.

Марк будто читал меня. Когда я едва слышно застонала — он усилил нажим. Когда моё дыхание участилось — он замедлился, дразня, заставляя умолять. Его ладони крепко держали мои бёдра, не позволяя вырваться, и я чувствовала, как он буквально пьёт из меня эту дрожь, этот восторг, эту беспомощность перед собственным желанием.

И снова — его язык, уверенный, дерзкий, внимательный к каждой моей реакции. Я теряла контроль. Он накручивал меня волнами, приближая к грани… потом отстраняясь… потом снова вгрызаясь в меня с такой одержимостью, что я не сдержала крика.

Я кончила, выгибаясь, цепляясь за него, как за воздух, и он только сильнее прижал меня к себе, будто хотел, чтобы я прожила этот момент до конца, до последней капли.

Он отступил на шаг, встал в полный рост и начал медленно снимать последние части одежды, наблюдая за моей реакцией. Его движения были ленивыми, но точными, как у мужчины, который знает, что он делает — и что его абсолютно не за что стесняться.

Я лежала, полураздетая, сердце стучало где-то в горле. Глаза не отрывались от него — и в тот момент, когда он сбросил на пол последнюю преграду, я... застыла.

Марк стоял, красивый, сильный, уверенный в себе… и, чёрт возьми, внушительный. Гораздо больше, чем мне казалось в том коротком взгляде в его номере.

Внутри меня пробуждается что-то совсем другое. Не просто желание — жажда. Не просто страсть — голод по нему, этому мужчине, этой уверенности, этой животной силе.

— Посмотри на меня, — прошептал он, уже прижавшись ко мне. — Скажи, что ты хочешь этого.

Я глядела ему в глаза — в эти чёрные, тёмные, почти звериные — и кивнула. Неспешно. Честно. С трепетом внутри.

— Я хочу… — прошептала.

Замечаю, как он взял из тумбочки небольшой блестящий пакетик. Без лишних слов он осторожно развернул презерватив и распределил по длине члена. Затем приблизился ближе, и я ощутила его — горячего, твёрдого, большого — у самого входа в себя.

Он вошёл в меня резко, без предупреждения, будто с катушек сорвался — его движения были быстрыми, дерзкими, почти грубыми. Нежность и осторожность — это сейчас казалось ему чуждым, он будто жаждал лишь одного — поглотить меня целиком, не думая ни о чём, кроме самого порыва.

Каждый толчок заставлял меня вздрагивать, дыхание сбивалось, сердце колотилось словно бешеное. Его руки хватали меня крепко, почти больно, удерживая так, словно боялся отпустить, хотя силы не оставляли ни меня, ни его.

Он просто нёсся вперёд, вырываясь из-под контроля, и это было одновременно страшно и захватывающе. Взгляд его горел, тёмный и неудержимый, словно он сам не знал, где заканчивается страсть и начинается безумие.

— Ты чертовски хороша… такая горячая, — вырывалось у него, когда он сжимал меня так, что дышать становилось сложно.

Я чувствовала каждый мускул его тела, напряженный, работающий на пределе. Казалось, что его энергия, неистовая и мощная, пронизывает меня насквозь, оставляя после себя вибрацию, которая распространялась по всему телу, вызывая сладкую, мучительную дрожь.

Его пальцы, крепко сжимающие мою кожу, оставляли лёгкие синяки, но я даже не пыталась его остановить. Боль смешивалась с наслаждением, создавая невероятный коктейль чувств, которые одновременно пугали и притягивали. Его темные волосы, растрепанные и влажные от пота, падали на мое лицо, щекоча кожу. Я зарылась пальцами в них, пытаясь хоть как-то удержаться, найти опору в этом водовороте чувств. Его губы, прижатые к моей шее, оставляли след из маленьких, влажных поцелуев, которые переходили в глубокие, жадные поцелуи, полные безудержной страсти.

Это был контраст, который заставлял меня стонать, теряя контроль над собственным телом. Каждый толчок срывал с меня последние остатки контроля — я не могла сдержать звуков, которые вырывались из глубины души. Мой стон был горячим, хриплым, он заполнял комнату, становясь эхом нашей страсти. С каждым движением тело будто пело — волна за волной накатывало наслаждение, и я растворялась в этом огне.

Мои пальцы впивались в его плечи, губы приоткрывались в беспомощном желании, а дыхание становилось всё более прерывистым и тяжёлым. Я кричала без слов, отдаваясь моменту, позволяя себе быть полностью уязвимой и открытой. Мои ногти впивались в его спину, оставляя на ней следы моего возбуждения. Я чувствовала, как его мышцы напрягаются, как он сдерживает себя, но одновременно и отдаётся этому безумию полностью. Его стоны, низкие и хриплые, смешивались с моими, создавая диссонансную, но невероятно прекрасную симфонию страсти.

В какой-то момент, я почувствовала, как он замедляется, как будто накапливая силы для финального рывка. Его движения стали более плавными, более контролируемыми, но не менее интенсивными. Он начал шептать мне на ухо, его голос, хриплый от возбуждения, был полон нежности, которая резко контрастировала с его прежней грубостью.

Взрыв пришёл внезапно, мощно и целиком охватил меня. Я словно потеряла контроль над телом — всё сузилось до одного вздоха, одного огненного порыва, который прокатился по каждой клеточке, заставляя дрожать и гореть одновременно. Его движения стали ещё стремительнее, глубже, словно он вбирал меня в себя полностью, теряя себя в каждом толчке.

Марк дрогнул внезапно, как разорвавшийся вулкан, тело его сжалось в один мощный взрыв — взрыв страсти, что горел неукротимо и сжигал всё на своём пути. В этот миг в его глазах вспыхнул огонь — тёмный, жадный, безумно сильный. Его дыхание стало прерывистым, губы приоткрылись, издавая хриплый, едва слышный стон, который разрывал тишину и заставлял меня дрожать сильнее.

Он держал меня крепко, словно вцепился в единственную точку опоры в этом безумном мире желаний. Я ощущала, как внутри него что-то рвётся, ломается, и в то же время возрождается с новой силой — как стихия, не знающая пощады.

Его руки обняли меня, прижимая к себе, как будто боясь, что я могу исчезнуть. Мы лежали неподвижно, переплетаясь телами, дыхание постепенно успокаивалось, но в воздухе все ещё витала энергия только что пережитого безумия.

Глава 13. Марина

Я проснулась от мягкого света, пробивавшегося сквозь плотные шторы. В комнате стояла тишина — тёплая, глубокая, как после шторма. Я лежала на широкой постели, укрытая чужим одеялом с запахом мужчины, которого я никак не могла перестать ощущать — даже с закрытыми глазами. Мой взгляд медленно скользнул вбок — и сердце замерло.

Он лежал на спине, одна рука закинута за голову, грудь медленно поднималась и опускалась. Его лицо — привычно сосредоточенное — во сне выглядело спокойным. Уязвимым даже. И всё равно — опасно притягательным. Он красив. Чертовски красив. Даже во сне — властный, сильный, желанный. Я лежала и смотрела на него, не дыша. Сердце било по рёбрам — гулко и неровно. Хотелось остаться в этой тишине, в этом моменте, в его простынях и его запахе.

Я почувствовала, как что-то внутри меня сжалось — не от страха, от разума. Вчера — это было между нами. Ночь. Жар. Безумие. Но сейчас утро. А утро всегда требует ясности.

Я аккуратно приподнялась, стараясь не разбудить его. Платье валялось на полу рядом с его пиджаком. Я подняла его, разгладила ладонями.

Оделась, на цыпочках прошла мимо спальни, остановилась у двери. Обернулась. Он спал. Тихо. Глубоко. Как будто не чувствовал, что я уже на пороге. Через час я уже оказалась дома.

Вода стекала по коже горячими струями, смывая с меня ночь. Но не ощущение. Его прикосновения остались где-то глубже — под кожей, в животе, в пульсе. Я стояла под душем с закрытыми глазами, пока вода не стала почти обжигающе горячей.

Когда выключила воду, в ванной стояла паровая дымка, как в турецком хаммаме. Я вытерлась медленно, машинально, всё ещё думая о нём. О том, как он смотрел на меня. Как держал. Как говорил.

Как будто я — не просто кто-то, а… та самая.

Я вышла в комнату и распахнула шкаф. Сегодня мне не хотелось надевать привычную серую блузку и строгую юбку. Я устала быть фоновой. Прятаться. Спрятанная женщина — это удобно. Но не сегодня.

Я выбрала бежевое строгое платье. Оно облегало талию и красиво ложилось по линии бедра.

Потом — волосы. Я всегда собирала их в пучок или закалывала шпильками. Строго. А сегодня… я просто распустила их. Локоны упали на плечи, и я даже не стала их выпрямлять.

Я смотрела на себя в зеркало, и впервые за долгое время видела не «ту самую ледяную бабу из стратегического», а женщину, которая знает, чего хочет. И кого.

Уже заканчивала макияж, когда телефон завибрировал. В груди что-то дрогнуло — неужели он? Но экран высветил: Оля.

Я разблокировала экран и сразу расплылась в полуулыбке. Сообщение было коротким, как у неё всегда — но с ударом в точку:

Оля Косыгина: Мариш, я всё видела вчера. Как ты уехала с ним. И, если ты сейчас краснеешь — не надо.

Я уставилась в экран, чувствуя, как всё внутри сжимается от… нежности? Уязвимости? Немного стыда, немного гордости. Да, она видела. Конечно, видела. Оля всегда всё замечала — даже то, что я сама пыталась игнорировать.

Рука сама потянулась к телефону. Я ответила:

Я: Сильно заметно было? Не знаю, куда я лезу, Оль.

Ответ прилетел почти сразу:

Оля Косыгина: Заметно? Он смотрел на тебя так, что вино в бокале стеснялось. И если это было по-настоящему — значит, всё правильно. Наслаждайся этим мгновением. Ты была огонь. Поддерживаю. Люблю. Не прячься, хорошо?

Я вошла в здание офиса на автомате — как будто тело двигалось само, а разум отстал где-то у него в квартире. Сердце билось неестественно быстро, хотя я шла медленно, уверенно. Я старалась выглядеть спокойно, даже слегка отстранённо, хотя внутри всё дрожало, как поверхность воды под лёгким ветром.

Кабинет встречает меня прохладой… и запахом. Богатым, пряным, сладким — как будто весна нечаянно ворвалась посреди ноября. Я замираю.

На моём столе стоит букет.

Пионы. Огромные, пышные, будто набранные с королевского сада: одни — цвета сливочного пломбира, почти белые, другие — алые, как вино, с тёмными прожилками, и несколько нежно-розовых. Букет стоял в массивной, тяжёлой вазе, обёрнут тканью цвета шампанского, и казался слишком роскошным.

Я подхожу ближе, сердце стучит где-то в горле. Между лепестков — карточка, небольшая, белая, с лёгкой золотой каймой. Его почерк — немного размашистый, но чёткий, как голос в тишине.

Я читаю.

«Левицкая, если ты сегодня снова явишься в офис в "таком" виде — я тебя украду. Прямо с планёрки. Ты невыносима. И абсолютно красива.

P.S. Жду нашей встречи, М.»

Я села, медленно, осторожно, как будто ноги перестали быть моими. Пальцы дрожат. Сердце делает сальто. Смех подступает к горлу, но тут же тонет в волне чего-то другого.

Внутри — пожар. И от него уже не отвернуться.

Я перечитываю карточку раз... три... пять.

Нахал. Чёртов, безумно опасный нахал.

В груди гудит как в пустом соборе — эхом отдаются и прошлый вечер, и его руки на моей коже, и та абсолютная потеря контроля, о которой я мечтала и боялась одновременно. Я сжимаю пальцами бумагу, как будто от неё зависит мой пульс. От него. От этих чёртовых слов, которые он будто впечатывает в меня навечно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что теперь? Что делать?

Позвонить?

Боже, нет. Голос предаст.

Я не смогу выдержать его тон, его дыхание в трубке.

Написать? Да. Просто короткое сообщение. Нейтральное. Или... нет. Не слишком нейтральное. Пусть поймёт, что я не испугалась. Что я могу играть в его игру. На своих условиях.

Пальцы зависают над экраном.

Удаляю три первых попытки.

Слишком дерзко.

Слишком холодно.

Слишком явно, что я трясусь.

Наконец пишу:

«Я уже в офисе. Платье — “легко снимается одной рукой”.

Остальное — на твоей совести. P.S. Пионы — роскошные. Спасибо».

Секунда.

Отправлено.

Я откладываю телефон. Улыбка до ушей.

За окном падал первый снег. Я сидела в своём кабинете, вглядываясь в экран, уже не замечая ни времени, ни усталости. Оля попросила меня допечатать материалы, сама убежала к врачу. Я же осталась, не выдержала — поздно уже, а половина работы ещё не сделана. За окнами темно, а в офисе тишина, нарушаемая только звуками моей клавиатуры и печатающего принтера.

Захотелось какого-то перекуса, но в общей кухне, как всегда, к концу рабочего дня осталась только пара чупа-чупсов, что валялись в углу полки. Я сморщила нос, но, поддавшись на соблазн, всё-таки взяла один. Вставив леденец в рот, я вернулась к столу, продолжая работать.

Внезапно из-за спины я услышала странный звук — принтер начал заедать, скинул пару страниц на пол, а потом вовсе затих. Это не могло случиться в более неподобающий момент.

Мысленно ругаясь, я встала с кресла и подошла к принтеру. Вытаскивая застрявшую бумагу, я заметила, что один из листов застрял в глубине. Нужно было залезть в отсек, чтобы его достать. Я наклонилась, выгнув спину, но моя рука не дотягивалась до нужного рычага. В этот момент я попыталась вытянуть его ещё раз, но, как на зло, моё тело по инерции сдвинулось вперёд, и я оказалась в довольно... странной позе, стоя на коленях рядом с принтером, как будто вот-вот готова прыгнуть прямо на него.

— Отличный зад.

Я замерла, не решаясь повернуться. Откуда-то сзади я ощутила, как в воздухе повис его взгляд. Пронзительный. Тяжёлый. Почти физический. Он будто прожигал мне спину, медленно скользя по изгибу, который я безуспешно пыталась прикрыть.

Марк стоял в дверях, застыв на месте, его глаза, казалось, расширились от удивления. Я чувствовала, как кровь прилила к лицу, окрашивая кожу в багровый цвет. Чупа-чупс, который я все еще держала во рту, вдруг показался мне самым неуместным предметом на свете. Его взгляд скользил по моему телу, задерживаясь на невольно приподнятом платье, затем поднимался к моему лицу, застывая на мгновение на моем наверняка покрасневшем от стыда лице.

— Ну надо же, — его голос прозвучал тихо, почти с удивлением, но в нём чувствовалась откровенная насмешка, — Левицкая, ты явно выбрала весьма соблазнительный способ починки техники.

— Это всего лишь твои фантазии, — парирую я.

Я встала резко, зацепив коленом край принтера, и чуть не опрокинула стопку документов. Щёки пылали, как будто я только что выбежала из сауны. Его глаза были темнее обычного, губы чуть тронула усмешка, но во взгляде больше не было иронии — там была искра, от которой у меня перехватило дыхание.

Его глаза нагло ощупывали каждый сантиметр моего тела. Щеки предательски продолжают краснеть.

В ответ я рассматриваю его. Он без пиджака, с закатанными руками в своей белоснежной рубашке. Марк подошел ко мне и остановился почти вплотную. Его аромат был всё тем же — немного древесный, терпкий, и как-то слишком интимный в этом тесном, полутёмном помещении.

— Мне кажется, — продолжил он, — либо ты неосознанно флиртуешь с техникой, либо ты решила довести меня. И в том, и в другом случае, тебе следует быть осторожнее, Левицкая.

— Ни то и ни другое, — с вызовом отвечаю я. Потом понимаю, что отрицать бесполезно.

Он взял чупа-чупс из моей руки, посмотрел, ухмыльнулся.

— Мм. Вишня. — он засунул мой чупа-чупс к себе в рот. — Почему ты с утра сбежала? Испугалась меня или просто решила оставить меня в догадках?

Я глубоко вздохнула, чувствуя, как сердце барабанит в груди.

— Испугалась? — фыркнула я, отстраняясь чуть назад. — Нет, просто не хотела создавать очередные сплетни в офисе. У меня есть границы, Марк.

Он усмехнулся, скользя взглядом по моему лицу и оценивая новое платье.

— Границы? — повторил он, слегка наклонив голову. — Знаешь, иногда границы созданы, чтобы их переступать. Кстати, это платье... чертовски сексуально. Оно подчеркивает тебя так, что я не могу оторвать взгляд.

Я ощутила, как щеки вновь вспыхнули, но не отступила.

— А иногда — границы нужны, чтобы не стать предметом для обсуждений, — ответила я твердо. — Я не хочу, чтобы люди видели во мне просто женщину твоей ночи.

— Ты — больше, чем просто женщина на одну ночь, — сказал он, голос стал хриплым.

Тишина повисла между нами, густая и липкая, как карамель, медленно тающая во рту. Он поставил леденец на край стола, потом обхватил меня за талию. Не резко — скорее, как будто уже знал, что я не отступлю. И я не отступила.

Мы стояли молча, и между нами повисло то самое напряжение — тяжелое, горячее, и явно не рабочее.

Чувствую, как подгибаются ноги, учащается мое дыхание. В следующую секунду Марк поднял меня так легко, будто я была из воздуха, — ноги обвились вокруг него, а руки крепко сжали его плечи. Марк прижал меня к себе всем телом, заставляя забыть о времени, месте и обо всём, что не было связано с его горячим дыханием и бесконечным желанием.

— Теперь не убежишь. — заключил он с хищной улыбкой.

И я понимаю. Что я не хочу. Никуда. Бежать.

Я подняла руки, провела пальцами по его широкой груди, чувствуя, как каждый мускул напрягается от моего прикосновения. Его губы скользнули вниз, по линии подбородка, и остановились у основания шеи — там, где пульс бился особенно сильно. Стон сорвался с моих губ, тонкий и бессильный перед тем, что творилось внутри.

Его рот накрывает мой. Чувствую его свежее дыхание. Откликаюсь на его поцелуй со слишком громким стоном.

— Ты тоже этого хочешь, — отцепляется он от меня. В глазах чертята.

Тут я не могу спорить.

—Хочу … — выдаю я для себя удивленно.

Целует в шею. Кусает.

Ах.

Его руки лихорадочно скользят по моему телу. С моей талии, выше. Еще выше. Пока не добираются до моей груди. Чувствую, что плавлюсь в его объятьях.

— Охуенные сиськи, — говорит он в порыве.

Ему открывается вид моей родной троечки в черном кружевном лифчике. Благо, сегодня именно этот комплект я выбрала — как будто подсознание подсказывало мне подготовиться к этому моменту.

Марк сжимает грудь, грубо и страстно, заставляя меня тихо стонать. Его голова опускается ниже, губы нежно целуют изгибы, плавно продвигаясь к соску. Обхватывая его ртом, он начинает играть с ним, дразня и вызывая во мне взрыв эмоций.

Мои руки тем временем тоже блуждают по его прессу. Хоть он и в рубашке, я проворно прячу свои пальцы под ней. Обследую его мышцы. Стальной, словно неживой. Ниже чувствую поросль волос ведущую к огромной выпуклости, которая так явно трется об меня. Не решаюсь вести рукой ниже.

Марк теряет контроль. Ни на секунду не останавливаясь он ласкает мои соски своим ртом, а его руки тем временем, добрались до края платья. Грубо скатывает ткань на бедрах, скользит выше добираясь до заветного места.

Его пальцы пробираются к моим насквозь мокрым трусикам. В каждом его прикосновении — вызов, вызов сдаться, отдаться без остатка и забыть обо всём.

— Мокрая. — говорит он без стеснения. В глазах пожар.

Я шире расставляю свои ноги. Как какая-то развратная девка. Но рядом с ним. Мне не стыдно. Разрешаю его пальцам скользнуть в меня.

— Ах, — стону я, когда его пальцы начинают растягивать меня.

— Ты такая узенькая, — замечает довольно он. — Откройся мне, – шепчет мне в ухо затем.

Пытаюсь расслабиться полностью. Запрокидываю голову от наслаждения, которое он мне дарит. Закусываю губу.

— Не могу уже терпеть, — Марк расстёгивает свои брюки, откуда-то в руках у него образовался поблескивающий маленький пакетик. Я, не отрываясь смотрю как он распределяет презерватив по всей длине своего толстого и чересчур длинного члена.

Он входит в меня. Резко. Как по маслу. Оба задерживаем дыхание.

— Тебе хорошо? — спрашивает он, отрывисто, явно сдерживая себя.

— Даа, — растягиваю я. И тут нам обоим сносит крышу.

Его толчки становятся интенсивнее с каждым моим стоном, стол ходит ходуном. Он вжимал меня в стекло стола так сильно, что я чувствовала каждую его безумную жажду.

— Ты чертовски горячая, — прорычал он прямо в ухо. — Такая мокрая для меня, охуенно.

Становится плевать, что мы в офисе, где возможно кто-то не ушёл домой, хоть и девять вечера и может слышать этот характерный шлепающий звук сквозь небольшую приоткрытую щель кабинета. Плевать.

Ни одного грубого жеста — только сила, переплетённая с бережностью. Его ладони крепко держали мои бёдра, словно боялся, что я исчезну. А я растворялась — в этих движениях, во взгляде, в дыхании, которое становилось всё более сбивчивым.

— Кончай для меня, Левицкая, я хочу слышать, как ты кричишь моё имя.

Я не могла сдержать стон — он вырывался из глубины души, вибрируя в каждом вздохе:

— Марк... да, не останавливайся... ещё...

Он провёл губами по моей шее, опускаясь вниз, будто хотел метить территорию, одновременно исследуя пальцами мои изгибы. Его касания были одновременно грубыми и жадными, разжигая огонь, который уже невозможно было потушить.

— Ты моя, — прошептал он в шуме страсти.

Стон вырывался всё громче, и я ощущала, как всё тело отзывается на каждое его движение, дрожа и сжимаясь в экстазе, готовая взорваться в каждом касании.

— Ах, Марк! — выдохнула я, теряя себя в этом бешеном порыве.

Напряжение внизу живота усиливается во сто крат. Тело натягивается словно струна. Я на грани. Чувствую, как Марк набирает обороты, не могу себя сдерживать. Вспышка. Ослепляющая. Всё слилось в единую волну, тёплую, могучую, накрывающую с головой. Внутри всё вспыхнуло — как будто пульс прошёлся по всему телу. Я всхлипнула, не в силах сдержаться, и этот звук стал будто замком, что сорвался с запертого сундука внутри меня. Блаженство хлынуло, захлестнув каждый нерв, каждую клеточку.

Его руки, его губы, его голос — всё сливалось в одну точку, горячую, ослепительную, как удар молнии под кожу. Я будто распадалась на части, теряла контроль над телом, забывала, где воздух, где потолок, а где я сама.

Именно в этот момент, когда его взгляд — тёмный, настойчивый, почти болезненный — встретился с моим, я поняла: я не одна в этом падении. Он падал вместе со мной.

Мы оба тяжело дышали, тела ещё горели от каждого прикосновения, от каждого мгновения безумия. Я пыталась прийти в себя, чувствуя, как сердце колотится в груди, а кожа горит от его близости.

Его глаза — тёмные, глубокие — смотрели на меня с едва скрытой улыбкой. Голос был низким, почти хриплым:

— Ты поедешь со мной в Испанию?

Взгляд Марка был пронзительным, и я поняла — это не просто вопрос. Это приглашение, вызов, начало чего-то, что перевернёт всё.

Глава 14. Марина

Я сижу на полу посреди спальни, рядом раскрытый чемодан, в нем — абсолютный хаос. Платья летают из шкафа на кровать, туфли никак не могут найти пару, а я всё не могу выбрать — красное или чёрное? Может, и то, и другое?

В телефоне — Оля. Её голос, как всегда, бодрый, с едва слышной насмешкой:

— Так, стоп. Повтори. Марк Морено, тот самый, приглашает тебя в Испанию. К себе?

Я всхлипываю в смехе:

—Я сама в шоке! Он сказал, у его матери день рождения, и что хочет, чтобы я поехала с ним. Просто. Поехала. С ним. В Испанию. Я до сих пор думаю, может, у меня температура, и я это придумала.

— А ты скажи мне, ты собираешь чемодан во сне? Потому что по звукам у тебя там апокалипсис из кружева и шпилек.

— Очень смешно, — фыркаю я, вынимая из чемодана третий купальник подряд. — Просто... Мне волнительно, Оль. Как это понимать?

Оля хмыкает:

— Понимать это надо как «ты ему реально нравишься, дурочка». Он бы не таскал тебя через континенты ради развлечения.

Я кладу в чемодан тонкий шелковый халат и останавливаюсь.

— А если это часть какого-то ещё безумного плана? Я не знаю, как себя вести. Я не та, кто ездит по Европам!

— Но ты теперь та, кого он хочет рядом. А ты хочешь быть с ним? — в голосе Оли тишина, но не пустая, а понимающая.

— Хочу, — шепчу. — Даже страшно, как сильно.

— Тогда надень красное платье, накрути кудри и помни — ты не какая-то там Левицкая из офиса. Ты — женщина, которую мужчина боится потерять.

Я улыбаюсь, потому что знаю: она права. Даже если не знаю, куда всё это приведёт.

Я смотрю на чемодан, в котором начинает вырисовываться логика, и чувствую, как в груди разливается волнение — приятное, тёплое, живое.

Я нервно поправляю платье и выглядываю в окно. Сердце бьется как бешеное — то ли от волнения, то ли от предвкушения. Как только чёрная машина с шофёром появляется на подъездной дорожке, у меня на мгновение перехватывает дыхание.

Марк выходит из машины, и мир будто на секунду замирает. Он в светлой рубашке, рукава закатаны, на глазах — солнцезащитные очки. Уверенность у него в походке, в том, как он открывает заднюю дверь и смотрит на меня снизу вверх. Легкая, почти наглая улыбка.

— Готова ехать? — спрашивает он с тем самым акцентом, от которого у меня, кажется, начинают трястись колени.

Я киваю, пряча улыбку, и сажусь в машину. Он садится рядом, шофёр — погрузил мой багаж и сел впереди, будто невидимка.

Марк не говорит ни слова, просто берёт мою руку. Подносит к губам и медленно, с какой-то непозволительной нежностью, целует костяшки пальцев. Его глаза ловят мои — и в них искра. Всё внутри сжимается от воспоминаний. От его поцелуев. От того, как он был во мне, срываясь на стон, на шёпот моего имени.

Я вспыхиваю. И он это видит. Конечно, видит.

— Думаешь о том же, что и я? — тихо, почти хрипло спрашивает он.

— Ты слишком самоуверен, — отзываюсь я, стараясь сохранить остатки хладнокровия.

Он усмехается.

— Нет, я просто хорошо тебя чувствую, Левицкая. Ты вспыхиваешь как спичка каждый раз, когда я к тебе приближаюсь. Это даже мило.

— Ты невыносим, — фыркаю я, отворачиваясь к окну.

— А ты — охренительно сексуальна, когда злишься. Особенно в этом платье. Хотя, честно? Я уже представляю, как снимаю его с тебя. Медленно. Или, наоборот, — он делает паузу и шепчет мне в ухо, — рву его к чертям.

Я вздрагиваю. Пытаюсь не выдать эмоций, но он знает. Он чертовски хорошо всё знает.

— Может, ты всё-таки расскажешь, зачем я тебе понадобилась в Испании? — спрашиваю, выравнивая голос.

Марк отрывается от наблюдения за дорогой, поворачивает голову ко мне. В его глазах уже нет той дразнящей усмешки — только серьёзность, на грани с чем-то… почти уязвимым.

— Потому что я хочу показать тебе свой другой дом, — говорит он негромко, но твёрдо. — Тот, в котором меня не окружают офисы, сделки и вечная гонка. Тот, где я — просто Марк.

Я молчу, и сердце у меня уходит куда-то в пятки. Он продолжает:

— И ещё… — он на секунду колеблется, — мне совсем не хотелось оставлять тебя одну. Не после всего.

Он снова берет мою руку — уже не игриво, а с какой-то тревожной нежностью. Пальцы обвивают мои, будто это даёт ему опору.

Молчание между нами заполняется тёплым, щемящим током. Кажется, в эту секунду между нами рождается что-то, чего я так долго боялась — и чего так безумно хотела.

И я больше не спрашиваю.

Салон самолёта дрожал в лёгкой турбулентности, но моё волнение давно не имело ничего общего с полётом. Я сидела у окна, глядя на облака, за которыми уже начинал проглядываться испанский берег, — и не могла поверить, что всё это происходит со мной.

Марк дремал рядом, чуть наклонившись в мою сторону, с привычной невозмутимостью на лице. Его рука почти невзначай касалась моей. Удивительно, как в этой простоте было столько притягательности. Я украдкой посмотрела на него. Он был таким же красивым, как и в первый день — уверенный, спокойный, будто вся эта спонтанность была для него абсолютно естественной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда шасси самолёта коснулись взлётной полосы, у меня внутри всё дрогнуло. Не от страха. От предвкушения.

Мы вышли в мягкое, густое солнце. Воздух был плотный и сухой, с терпким ароматом испанского города — жаркого асфальта, кофе и чего-то цветочного, почти медового. Мадрид будто обнял меня целиком.

Стоило нам выйти из машины у терминала, как всё вдруг изменилось. Пространство вокруг Марка будто дрогнуло — не физически, а по атмосфере. Из ниоткуда возникли люди — не в форме, не с табличками, а с таким видом, будто каждый из них знает, как за долю секунды превратить себя в щит.

Четверо. Двое впереди, двое чуть поодаль, внимательно осматривающие периметр. Без слов, без лишних движений. Один из них что-то коротко сказал по рации, второй кивнул и прикоснулся к уху, будто получил подтверждение.

Я на секунду растерялась. В Москве этого не было. Там Марк был просто влиятельным мужчиной с холодным взглядом и властной аурой. Но здесь, в Мадриде, он вдруг казался совсем другим — гораздо весомее. Не просто бизнесмен. Кто-то, чьё появление моментально перестраивает пространство. Кто-то, кого охраняют без вопросов.

Я повернулась к нему, подняв брови.

— Это всегда так? — спросила я тихо, стараясь, чтобы удивление не звучало слишком остро.

Марк слегка усмехнулся, заметив мой взгляд.

— Здесь… немного другие правила, — ответил он спокойно, словно речь шла не об охране, а о погоде. — В Москве я могу контролировать почти всё сам. А в Испании я — не только Марк, а сын своего отца. Здесь фамилия куда громче, чем имя.

Он взял меня за руку, крепко, уверенно, и повёл вперёд, сквозь встречающее солнце, испанскую речь и оглядывающихся прохожих. Я чувствовала на себе взгляды, ощущала, как спина будто под прицелом чужих глаз — но рядом с ним было удивительно спокойно.

Я только сейчас начала понимать: Марк — не просто мужчина, с которым у нас случился роман. Он — человек, вокруг которого вращаются механизмы, о которых я даже не подозревала.

Мы шли к машине, и я оглядывала всё с широко распахнутыми глазами: пальмы вдоль дороги, яркие краски зданий, смешанные с тенями, ритм чужого города, который уже начинал звучать внутри меня.

— Ну как тебе? — спросил он, открывая для меня дверь.

— Город будто живой, — ответила я, — как будто улыбается нам.

Он усмехнулся, сел рядом. Водитель завёл двигатель. Охрана тоже поехала за нами.

Когда мы покинули шумный Мадрид и выехали за город, ритм сменился. Ветер здесь был другим — тёплым, чуть терпким, он пах пыльными травами, сухими камнями и каким-то неуловимым пряным спокойствием. Машина скользила по трассе, разрезая золотой закат, и я смотрела в окно, боясь моргнуть и пропустить что-то важное.

Вдоль дороги тянулись оливковые рощи, их кроны будто сливались с небом, цвета которого таяли в сиреневом мареве. Слева виднелись виноградники — аккуратные ряды, как будто кто-то расчертил землю по линейке. Вдали — холмы, мягкие и спокойные, с редкими постройками и очертаниями древних башен, покрытых историей и пылью.

Мы сворачивали с асфальта на гравийную дорогу, и пейзаж постепенно открыл то, ради чего я, видимо, здесь.

Дом.

Он появился внезапно — белоснежный коттедж в средиземноморском стиле, окружённый ухоженной территорией. Плоская крыша, плетистая бугенвиллия вдоль фасада, и огромные панорамные окна, в которых отражалось небо. Стекло — чистое, почти невидимое — делало дом воздушным, будто он парил между землёй и небом.

Перед входом раскинулся бассейн — тёмно-синий, как чернильная глубина. Вода в нём была неподвижна, как зеркало, в котором отражалась архитектура и отблески пылающего заката. Рядом — деревянные шезлонги, открытая терраса, накрытая лёгким парусом, и винтовая лестница, ведущая на крышу, откуда, я подозревала, открывался по-настоящему захватывающий вид.

Марк заглушил двигатель и повернулся ко мне. Его лицо было расслабленным, но в глазах блестело что-то… настоящее. Как будто именно здесь он был собой. Настоящим. Без масок.

— Добро пожаловать, — сказал он негромко. — Это место — тишина, к которой я всегда возвращаюсь.

Сердце ёкнуло. Я вышла из машины и почувствовала, как кожа словно напитывается этим воздухом, теплом, покоем. Всё вокруг будто шептало: "Останься. Дыши. Смотри".

Это не просто дом. Это была его исповедь, его уединение. Его прежняя жизнь.

Я слышала, как за моей спиной мягко захлопнулась входная дверь. Шофёр без лишних слов поставил наши чемоданы у мраморной лестницы и исчез так же быстро, как появился. Просторный холл утопал в тёплом, рассеянном свете. Воздух здесь пах не просто свежестью — он пах богатством. Это был тот самый запах древесины, дорогого мыла и безукоризненного порядка.

— Сеньорита. — Голос заставил меня вздрогнуть. Из тени вышла женщина — в возрасте, с тёплыми глазами и приветливой улыбкой. Она что-то мягко сказала по-испански, бережно подхватила мои чемоданы и повела их куда-то вверх по лестнице.

— Это Лусия, — объяснил Марк, подходя ближе. — Располагайся. Будь как дома… как говорят у вас.

И с короткой, почти виноватой улыбкой он вышел. Сказал, что ненадолго отлучится — рабочие вопросы.

Я осталась одна — и в полной тишине. Поднялась по лестнице, медленно. Каждый угол дома как будто дышал прошлым Марка. Панорамные окна в гостиной открывали вид на сад с апельсиновыми деревьями и бирюзовый бассейн, окружённый белым камнем. Дом был невероятным — открытые пространства, свет, детали, будто собранные с лучших страниц архитектурных журналов. Везде было ощущение вкуса, строгости и при этом — неуловимого уюта.

На кухне я нашла Лусию. Она что-то нарезала, добавляла специи, перемешивала — запах стоял такой, что у меня моментально заурчало в животе — аромат чеснока, томатов и свежих трав. Я внимательно следила, как Лусия ловко помешивала испанское блюдо, как я потом узнала, паэлью. Я подошла ближе, показала жестами, что хочу помочь. Мы обе рассмеялись — я не понимала ни слова из её торопливой испанской речи, но каким-то чудом мы нашли общий язык. Она дала мне попробовать и это было настоящее испанское блюдо: рис с морепродуктами, пряностями и огненной страстью в каждом движении. Я с восторгом кивнула, ощущая, как острое и пряное обжигает губы.

Я пыталась повторять за ней, хоть и не понимала слов, но наши улыбки и жесты заменяли любые разговоры. Смешно, но мне хотелось удивить Марка.

Когда всё было приготовлено, я поднялась наверх — в одну из ванных комнат. Белый мрамор, приглушённый свет. Решаюсь принять ванну.

Затем открыла чемодан. Мое внимание привлек новый комплект, нежно-кружевной, красный, дерзкий. Он был куплен в спонтанном порыве, когда я впервые почувствовала себя… женщиной.

Натянула тонкие стринги, застегнула бюстгальтер, сверху — лёгкое платье. Волосы распустила, они мягко падали на плечи. Сердце стучало как перед экзаменом.

Я бросила взгляд в зеркало. Та, что смотрела на меня в отражении, была другой. Смелее. Открытой. Готовой ко всему.

Я вышла на веранду — свежий вечерний воздух сразу обдал меня прохладой. Ветер играл с моими волосами и лёгкой тканью платья, будто напоминал о свободе и жизни, которую я так долго боялась почувствовать. Подо мной раскинулся Мадрид, сияющий огнями, как будто город лежал у меня на ладони. В этот момент я почувствовала, что живу по-настоящему.

Вдруг лёгкое касание пальцев на запястье заставило меня вздрогнуть. Я обернулась — Марк. Его глаза были полны той же страсти, что и в первый наш вечер. Он аккуратно разворачивает меня к себе, и я чувствую, как всё внутри дрожит от волнения и желания. Мы стоим на этом балконе, где город мерцает внизу, а между нами горит пламя, сильнее которого не бывает.

— Ты прекрасна, — шепчет он, пальцы скользят по моей коже, словно пытаясь впитать каждую частичку.

— Ты уладил свои дела? — спрашиваю, пытаясь сохранить голос спокойным, но внутри меня уже бурлит вихрь эмоций.

— Да, — отвечает он, улыбаясь, — теперь всё, что у меня есть, это ты. Тебе здесь хорошо?

— Очень, — выдыхаю я, чувствуя, как кровь стучит в висках. Его взгляд прожигает меня насквозь, и я не могу устоять. — Я немного помогла Лусии с приготовлением паэльи, — говорю я, глядя на него снизу вверх, чуть смущённо, но с искоркой в глазах. — Я старалась. Попробуешь?

Он поднимает бровь, приближаясь ко мне вплотную. Его тёплое дыхание касается моей щеки, пальцы скользят по прядям волос.

— Ты хочешь, чтобы я попробовал паэлью… или тебя? — шепчет, прикусывая нижнюю губу. — Хотя, если быть честным, я сгораю от желания попробовать оба варианта.

Моя кожа вспыхивает, как от солнечного прикосновения. Всё внутри сжимается и расправляется в одном мгновении.

— Начни с того, что горячее, — парирую я, усмехаясь дерзко, хотя сердце готово выпрыгнуть из груди. — Только не обожгись.

— Слишком поздно, Марина, — отвечает он, обводя взглядом моё тело в тонком платье. — Я уже горю.

Его руки легли на мою талию, мягко, но с решимостью. Они скользнули выше, затем вниз — по спине, к бёдрам. Я выгнулась, невольно впуская его ближе. Всё тело отзывалось на его прикосновения — тонко, остро, как натянутая струна.

— Ты с ума меня сведёшь, — прошептал он мне на ухо, его голос стал хриплым, как будто сдерживал нечто гораздо большее.

Он не спешил — ласкающий, но опасный. Как огонь под кожей. Его ладони мяли меня сквозь тонкую ткань, изучая формы, проверяя пределы терпения. А я — только подыгрывала. Стон сорвался с губ раньше, чем я успела подумать.

Его руки крепко ложатся мне на талию, и прежде чем я успеваю что-либо сказать, он подхватывает меня на руки. Я вскрикиваю от неожиданности, инстинктивно обвиваю его ногами и руками. Он смотрит на меня снизу вверх, дерзко, с той фирменной улыбкой, которая сводит с ума.

— Я должен унести тебя отсюда. Сейчас же.

Я смеюсь, пряча лицо у него на плече.

— Куда ты меня несёшь?

— Туда, где ты уже не будешь шептать, а только стонать моё имя, — хрипло отвечает он, и я краснею, но не отвожу взгляда.

— Нам нужно использовать все твёрдые поверхности в этом доме, — его голос низкий, хриплый, с хищной ноткой желания.

Я смеюсь, прижимаясь крепче, чувствуя, как каждая его фраза отзывается во мне пульсацией.

Он, не отрываясь от моих глаз, толкает дверь плечом.

И замирает.

— О, чёрт.

На пороге — вся его семья.

Его мать — с идеально уложенными волосами, в жемчужных серьгах. Его отец — статный, сдержанный, с тонкой усмешкой на губах. И молодая девушка, подросткового возраста, в джинсах и синей рубашке, с глазами, распахнутыми так широко, будто она только что увидела финал драматического сериала в реальной жизни.

Я всё ещё у него на руках. Мои ноги обвивают его талию. Мои щёки вспыхивают огнём. Его руки — под моими бёдрами. Мы - живое доказательство того, что иногда... лучше стучать.

— Сюрприз, — медленно говорит его мать, в глазах шок.

Марк ставит меня на пол медленно, почти неохотно. Я нервно поправляю подол платья, чувствую, как сгораю изнутри, но всё же поднимаю голову.

— Здравствуйте… Простите, если… — начинаю я, но девчушка с еле уловимым акцентом, с тем самым смешным ударением, которое бывает у тех, кто в детстве говорил по-испански, но мамины сказки слушал по-русски, перебивает:

— Ну хоть не на кухонном столе.

Глава 15. Марина

Я всё ещё не до конца верю, что это происходит со мной — стою посреди огромной гостиной с панорамными окнами, с лицом, охваченным жаром не только от страсти, но и от стыда. В дверях — его семья.

И они прекрасны. Безупречно, кинематографично прекрасны.

Мать Марка, Мария Соколова — элегантная до кончиков пальцев. На ней тёмно-синее платье в пол, волосы уложены в мягкие волны, на шее жемчуг, а на лице — тот самый благородный московский лоск, который сочетается с испанским солнцем так, как будто он здесь и родился. В её взгляде читается опыт, лёгкая ирония и безошибочное понимание происходящего.

Отец Марка — Себастьян Морено. Высокий, с сединой на висках, одет с безупречным вкусом. Он не говорит много, но его взгляда достаточно, чтобы почувствовать себя под сканером. Тонкий запах дорогого табака и терпкого парфюма. Он просто кивнул мне — уважительно, сухо, но не холодно. И ушёл. Видимо, решил, что допрос — не его зона ответственности.

А вот она — младшая сестра. Алисия. Веснушки на щеках, глаза, как у Марка, только светлее, и голос, полный живого хулиганского огня.

— Я — Алисия, — говорит она, вытянув руку. — Но для близких просто Али.

Воздух тёплый, пахнет травами и чем-то вкусным из кухни. Паэлья, наверное. Мы сидели за большим дубовым столом на террасе, и воздух уже начинал густеть ночной прохладой.

— Ну что, Марина, — мать Марка, говорила по-русски с акцентом, но абсолютно уверенно. Её глаза блестели живым любопытством, как у опытной актрисы. — Ты у нас первый раз в Испании?

Я кивнула, улыбаясь.

— Первый. Очень красиво. И очень жарко.

— Жарко? — вмешался Себастьян, отец Марка. Его голос звучал мягко, с той бархатной испанской глубиной, которая невольно заставляет внимать каждому слову. — Это вы ещё на юге не были. А в Москве разве не жарко, когда такой сын рядом?

Он подмигнул мне, и я, слегка смутившись, рассмеялась.

— Папа, — сухо сказал Марк. — Давай без поэтики.

— А что? — Себастьян пожал плечами. — Я просто завёл разговор. В отличие от тебя, сынок, я стараюсь быть гостеприимным.

— Он просто стесняется, — влезла Алисия, младшая сестра Марка. — Он же всегда так: стоит рядом симпатичная девушка — и он превращается в слегка раздражённого столб.

— Алисия… — Марк приподнял бровь.

— Что? Неужели не правда? — она театрально откинулась на спинку стула. — А ты, Марина, кем работаешь?

Я ощущаю, как напряжение немного рассеивается:

— Я работаю в стратегическом отделе.

— О, тогда вы с Марией обязательно найдёте общий язык, — с усмешкой заметил Себастьян, поднимая бокал. — Её стратегия — продавать воздух с обаянием, будто это золотой слиток.

— Себастьян, — Мария мягко хлопнула мужа по руке, — я просто умею чувствовать, что человеку действительно нужно. И задавать правильные вопросы. Вот только один человек сегодня будто воды в рот набрал, — она посмотрела на Марка с лёгкой улыбкой.

— Марк? Молчит? — театрально удивилась Алисия, — Бывает же… Запишите это в календарь. День тишины Морено!

— Я наслаждаюсь компанией, — лениво отозвался Марк, бросив на меня короткий взгляд.

— Ты давно знакома с Марком ? — Мария вновь переключилась на меня.

— Несколько лет... Мы работаем в одной компании.

— М-м... — с намёком протянула она. — Ну, главное, чтобы он наконец выбрал не только карьеру.

— Мам, — снова сдержанно перебил её Марк, — не начинай, прошу.

— Ты ж знаешь, я не начинаю. Я просто говорю, как есть.

— Ну хоть не спрашиваешь, когда внуки, — хмыкнула Алисия.

— Я бы уже спросила, но боюсь, Марк убежит с террасы, — с ироничной невинностью пожала плечами Мария.

И вся семья вдруг разразилась лёгким смехом. Даже Марк улыбнулся уголком губ. А я сидела, чувствуя себя в эпицентре чего-то близкого, но ещё не своего. Как будто меня приняли — но с пометкой «временно».

И где-то в глубине за этой улыбкой, за аперитивом, я впервые задумалась: а кто я для него на самом деле? Просто приглашённая в отпуск? Девушка «на выходные»? Или что-то, что он сам пока боится назвать?

Мария наливает мне вина. Тонко, грациозно, как будто делает это на сцене.

— Марина, — говорит она, небрежно облокотившись о спинку стула. — А кем вы приходитесь моему сыну кроме его подчиненной? — Она улыбается, и улыбка не добирается до глаз. Или, наоборот, добирается слишком быстро.

Я замираю. Вот он — вопрос с подвохом.

— Мама… — Марк тянет голос с лёгким предупреждением, но Мария только машет рукой.

Он не хотел говорить о нас. Он даже не обозначал — кто мы. Подруга? Девушка? Гостья? Молчание в его устах — слишком громкое.

— Ну что, мне не положено поинтересоваться? Я же должна понимать — это просто очередное приключение сына или… нечто более серьёзное. Например, потенциальная соучастница его глупостей. Или его… будущая жена?

— Я, — начинаю я, осторожно, будто балансирую на лезвии, — просто...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хватит об этом, мама. — говорит Марк. Взгляд серьезный.

— О, интригующе, — улыбается она.

Ужин плавно перетёк в дегустацию десертов, Мария пила сладкое вино, при этом кидая в мою сторону взгляды, будто проверяя, насколько крепка моя броня.

— Марина, — произнесла она с лёгкой, почти невинной улыбкой, — а вы готовите? Или вы из тех девушек, кто считает, что кухня — это место для фотосессий и доставки?

— Мама, — Марк хмыкнул, откинувшись на спинку стула. — Тебе нравится играть в допрос?

— Я просто уточняю, — спокойно произнесла она, — вдруг ты наконец выбрал себе ту, кто сможет не только довести тебя до нервного срыва, но и сварить нормальную еду.

— Паэлью мы сегодня варили вместе, — я отвечаю спокойно, держа улыбку на губах, — с Лусией. Не ручаюсь, что получилось идеально, но я старалась.

— Зато красиво нарезала перец, — поддразнивает Марк.

— И не обожгла кастрюлю! — Алисия, его младшая сестра, захихикала и снова прыснула в салфетку. — Вау, Марк, это уже успех. Ты привёл не актрису, не модель, не дочку политика. Что-то новенькое.

— Алисия, — строго сказал Себастьян, отец Марка, — хватит театра. Ты тоже не сразу стала святой.

— Папа! — воскликнула Алисия, закатывая глаза, и это выглядело настолько по-семейному.

Марк сидел рядом, нога его почти касалась моей. Его рука была на спинке моего стула — будто охраняла, будто удерживала. Но при этом — ни слова. Ни "моя девушка", ни "мы вместе", ни даже намёка.

Кто я для него?

Марк может быть тёплым. Но он остаётся закрытым. Он не говорит "мы", он уходит от прямого.

И всё же — его взгляд, когда я смеюсь. Его прикосновения, когда рядом. Его пальцы, скользящие по запястью, словно между нами что-то есть. Но что — я ещё не знаю.

Я лежала в постели, укрывшись тонким простынным покрывалом, и прислушивалась к тишине, которая заполнила дом. Где-то внизу мягко щёлкнули ставни, ветер прошелся по стеклу, напомнив, что вечер в Испании — это не просто пейзаж, а состояние. Медленное, томное. Но внутри меня — ни намёка на покой.

Он не сказал "моя девушка". Не представил. Даже сейчас, лёжа в комнате, которую он мне отвёл, я не знала — это гостевая или наша? Или это просто его стиль — всегда чуть на расстоянии, всегда оставляя за собой право отступить.

Мне не тринадцать. Я не жду признания в любви после поцелуя. Но что-то в его молчании сегодня зацепило.

Может быть, я просто очередная. Может быть, временная. Лицо, которое сменит другое. А может, даже не лицо — тело, голос, вкус, из которых он собирает себе приятные вечера. Уютное сопровождение. Временную близость.

И я не уверена… устраивает ли меня эта роль.

Я ведь даже не знала, свободна ли у него душа. Или она давно где-то — в прошлом, в деле, в боли, которую он не покажет. Он так виртуозно уходит от прямого — так, что даже не успеваешь понять, как оказалась снова на расстоянии.

Я вздохнула и уже почти задремала, когда вдруг услышала, как скрипнула дверь. Шорох. Тихий шаг, будто кто-то крался. И прежде чем я успела обернуться — матрас подо мной слегка прогнулся. Кто-то лёг рядом.

Я задержала дыхание. В нос ударил знакомый аромат — древесный, терпкий, его.

— Это я, — прошептал Марк, почти не касаясь губами моего уха. — Ты не спишь?

— Уже нет, — ответила я сдержанно, но голос выдал дрожь.

Он не стал спрашивать, можно ли. Просто остался. Тепло его тела сразу же изменило атмосферу в комнате. Воздух словно сгустился. Я почувствовала, как его рука медленно легла на мой бок — не навязчиво, просто касание. Он ничего не говорил. И я тоже.

Но каждое наше дыхание, каждый миллиметр, где наши тела почти соприкасались, создавал напряжение сильнее любых слов. Его ладонь прошлась по ткани моего пледа, чуть ближе к талии, как бы невзначай. А потом он замер.

— Извини, — вдруг тихо говорит он, его голос низкий, немного хриплый от усталости. — Мне жаль, что ты оказалась в такой… странной ситуации.

Я молчу. Потому что внутри всё немного перекручено — от эмоций, от недосказанностей, от его внезапной близости.

— Мама… — он делает паузу, будто подбирает слова. — Она попросила провести с тобой завтрашнее утро. Хочет пройтись по магазинам. Показать город, поболтать. Я понимаю, это может быть странно, но…

Он замолкает, а потом чуть наклоняется и целует меня в волосы. Тепло от этого жеста разливается по телу, затрагивая каждый нерв.

— …но ты ей понравилась, — добавляет он, чуть тише.

Я чувствую, как он прижимается ближе, его дыхание касается моей шеи, а потом он зарывается носом в мой изгиб между ключицей и ухом. Меня пробивает сотнями мурашек.

— Марина, — он выдыхает моё имя так, будто пробует его на вкус. — Ты сводишь меня с ума.

Мои пальцы невольно цепляются за край подушки. Его губы едва касаются кожи — и от каждого этого движения внутри словно плавится лёд, растаявший под огнём. Но сейчас нет места спешке, нет грубости — только нежное прикосновение, от которого захватывает дух.

Я поворачиваюсь к нему. В темноте мы видим только очертания друг друга, но кажется, что этого достаточно.

Его дыхание, тёплое и ровное, щекочет мою шею. Я чувствую, как его рука скользит по моей спине, легко, как перышко, обводя изгибы позвоночника. В темноте, окутывающей нас, кажется, что наши тела светятся собственным, приглушённым светом. Его пальцы, прохладные и невероятно нежные, задерживаются на моей талии, слегка сжимая, и я невольно вздрагиваю от этого почти незаметного прикосновения.

Я придвигаюсь ближе, наши тела соприкасаются, и я чувствую биение его сердца – ровное, уверенное, словно ритм старинных часов. Его запах – мужской, с лёгкими древесными нотками, окутывает меня, напоминая о тёплом летнем вечере, о шелесте листьев.

Его губы снова находят мою кожу, на этот раз уже не на шее, а на виске. Легкий поцелуй, едва ощутимый, как касание бабочки. Я закрываю глаза, позволяя себе утонуть в этом моменте, в этом совершенном гармонии двух тел.

Он снова коснулся губами моей шеи — и у меня побежали мурашки. А потом он не спешил. Его пальцы медленно скользнули по моему боку, зацепили край майки, и я тихо втянула воздух, не сопротивляясь. Его тепло, его голос, его кожа — всё это действовало, как заклинание.

— Ты дрожишь, — прошептал он мне на ухо. — Это из-за меня?

Я кивнула. Глупо, как девочка. И тут он навис надо мной.

— Я правда рад, что ты здесь со мной.

— И я …

Он долго смотрел на меня в полумраке, и в его взгляде было что-то такое, от чего внутри всё будто перевернулось. Не просто желание. Не просто страсть. А тихое, упрямое притяжение. Необъяснимое, но неоспоримое.

И когда он поцеловал меня, я почувствовала, как мир под ногами сдвинулся.

Этот поцелуй не был лёгким, не был мягким — в нём была жажда. Он поцеловал меня, как будто боялся, что я исчезну, если отпустит хоть на секунду. Пальцы его сжались на моей талии, я почувствовала, как он притянул меня ближе. Наши дыхания сплелись, язык нашёл мой, жадно, почти срываясь с контроля. И я… ответила.

Каждой клеточкой. Каждой мыслью.

Моя рука легла на его затылок, пальцы зарылись в его волосы, и я уже не сдерживала стон, который сорвался с губ. Не от вожделения. От боли по нему, которую даже сама не осознавала до этой секунды. Боли желания быть для него кем-то большим.

Он чуть отстранился, но не больше чем на сантиметр. Его губы скользнули к моей щеке, к виску, к шее — и я зажмурилась, позволяя себе утонуть в этих ощущениях.

Глава 16. Марк

Я ложусь рядом с ней, и первый вдох — её запах. Тёплый, мягкий, с тонкими нотами ванили и чего-то свежего, как утренний воздух в саду. Это запах, который сразу захватывает, и в нём — обещание чего-то неизведанного, живого.

Её кожа — нежная и тёплая под моим касанием. Я слышу, как её дыхание слегка учащается, и сердце начинает биться быстрее.

Мои руки скользят по её плечам, спускаясь ниже, чувствуя мягкость ткани, обнимая талию. Пальцы обрисовывают каждую линию, словно запоминая её. В ответ она слегка прижимается ко мне, её дыхание учащается, шёпот тихих вздохов заполняет комнату. Я наклоняюсь, прижимаясь губами к её гладкой коже, чувствуя её тепло, её вкус. Это вкус нежности и сладости, смешанный с естественным ароматом её тела, который усиливает мои чувства. Каждый поцелуй в шею становится всё глубже, страстнее.

Мы тонем друг в друге, в этом чувстве близости, которое одновременно возбуждает и умиротворяет. И я ощущаю эту жажду, этот огонь, который разгорается между нами.

Её бедра, округлые и гладкие, словно полированный мрамор, поддаются моему прикосновению. Кожа — бархатистая, немного прохладнее, чем остальное тело, но от тепла моего тела она быстро нагревается. Я медленно провожу по изгибу её бедра, чувствуя нежное сопротивление кожи. Каждый нервный конец в моём теле реагирует на это касание, наполняя меня волнением, которое растёт с каждым мгновением. Её грудь, нежная и упругая, поднимается и опускается в такт её дыханию. Соски, чувствительные и напряжённые, реагируют на лёгкое моё прикосновение.

Её дыхание становится чаще, и я чувствую, как её тело дрожит под моим касанием. Перевожу свой взгляд на её лицо, наблюдая, как её глаза прикрываются от наслаждения. Её губы слегка приоткрыты, и я вижу, как они дрожат от нарастающего возбуждения.

Наклоняюсь и целую её нежно, чувствуя её вкус, запах, её тепло. Мы сливаемся в одном потоке чувств, в одном ритме дыхания, в одном биологическом танце.

Откидываю с неё одеяло. Кружевное белье обтягивало тело так, что у меня перехватило дыхание — чёрное кружево лифчика подчёркивали округлость груди, а тонкие трусики лишь намекали на то, что скрыто под ними.

Чёрт, она просто создана, чтобы её трахали.

Мой член напрягся, приливая кровь, и я почувствовал, как ширинка стала тесной. Я медленно провёл ладонью по её бедру, ощущая под пальцами горячую кожу. Она вздрогнула, но не отстранилась — наоборот, ее губы слегка приоткрылись, словно в немом приглашении.

— Ты знаешь, что делаешь со мной? — прошептал я хрипло, наклоняясь к ее шее.

Запах ее возбуждения ударил в нос, сладкий и густой. Я прикусил ее мочку уха, чувствуется, как ее тело выгибается подо мной.

— Марк… — ее голос дрожал, но в нем слышалась не просьба остановиться, а жадность.

Я скользнул рукой под сердце, сжимая ее грудь, и услышал, как она резко выдохнула. Сосок уже твёрдый, будто ждёт мой рот. Я не заставил себя ждать — прижал ее к матрасу, цепляя зубами тонкую ткань, пока она не порвалась.

— Чёрт, Марина... — мой голос хриплый, как будто я бежал километры, а не просто смотрел, как она изгибается передо мной.

Я ставлю ее на колени, задом ко мне, и перед глазами — ее шикарная задница, упругая, манящая.

— Блять … — мой голос срывается, когда я вижу, как тонкие стринги врезаются в её упругие ягодицы, подчёркивая всю округленность. Ткань едва прикрывает ее, больше играя роль рамки для этой картины — мокрой, запретной, моей. Мои пальцы впиваются в ее бёдра, оставляя красные следы, а она лишь глубже прогибается, подтягиваясь.

Провожу ладонью по ее мокрой от возбуждения киске, чувствуя, как она сжимается в ожидании. Мой член пульсирует, изнывая от желания вонзиться в неё. Её киска — влажная, пульсирующая, с розовыми губами, которые так и просились в мой рот.

Я прижимаю ее к себе, чувствуя, как ее тело дрожит в ожидании. Мои пальцы скользят под резинку, оттягивая ее, чтобы обнажить ее киску, затем мои пальцы исследуют ее, собирая соки возбуждения. Она вздрагивает, но не протестует, лишь глубже прогибает спину.

— Ну-ка, раздвинь шире, — прохрипел я, шлепнув по ее упругой заднице.

Она вздрогнула, но послушно развела ноги, и я увидел всё: как её половые губы слегка приоткрылись, обнажая блестящую, тугую дырочку.

Чёрт, она уже мокрая...

Я провёл пальцем по её щели, чувствуя, как она сжимается, как дрожит под моим прикосновением.

— Марк… — ее голос сорвался на стон, когда я резко ввёл два пальца.

Она была горячая, узкая, ее стенки обхватывала меня.

Я вытащил пальцы, облизнул их, не сводя с неё глаз.

И я не сдерживаюсь.

Вхожу резко членом до самого основания, и она вскрикивает, тело дёргается, но я уже не останавливаюсь. Руки на ее талии, я вдалбливаюсь в нее как сумасшедший, каждый толчок — глубже, жёстче. Марина сдавленно стонет, ее ногти впиваются в простыни, а я наслаждаюсь тем, как ее горячая плоть обволакивает меня.

— Вот так, моя девочка… — шиплю, шлепая ее по заднице, и она вздрагивает, но тут же подставляет ее снова.

Ее стоны, ее дрожь, ее предательски влажное тело — все кричит, что она моя. Только моя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Раздвигай шире, — прошипел я, чувствуя, как ее горячая киска обжигает мой член.

Она послушно развела ноги, и я вошёл в неё одним резким движением, заставив её вскрикнуть.

— Бля… так тесно… — вырвалось у меня.

Марина закинула голову, ее губы дрожали, а из груди вырывались пошлые, прерывистые стоны:

— Да… Марк… вот так… сильнее…

Я начал двигаться еще быстрее, чувствуя каждую складочку, каждое ее сжатие. Ее задница упруго пружинила под моими ударами.

Чёрт, как же она хороша…

Её стоны стали громче, отчаяннее:

— Да-а-а… не останавливайся…

— Кончай со мной, — прохрипел я, вгоняя в нее последние, резкие толчки.

— Марк... — ее голос срывается, когда я вхожу в неё последним, яростным толчком, и её тело сжимается вокруг меня в оргазме.

Я чувствую, как подкатывает — очевидно, неудержано. Вынимаю член в последний момент, и горячие струи спермы выплёскиваются на её идеальную задницу, растекаясь по коже, капая на ее стринги, которые теперь уже не просто кружево, а являются доказательством её разврата.

Пять утра. Я уже на ногах, пока Марина тихо спала, прикрывшись простынёй до подбородка. Ее дыхание ровное, спокойное — в отличие от моих мыслей.

Артур Ларионов. Этот ублюдок снова что-то затевает. Клиенты внезапно отказываются от сделок, потому что находят более выгодный контракт с точно такими же чертежами как у нас. Новые модели, над которыми мы работали месяцами, словно растворялись в воздухе. Компоненты, чертежи — всё незаметно уходило к Ларионову.

Первые сигналы появились ещё пару недель назад: задержки в поставках комплектующих, странные сбои в работе отделов, утечки информации. Я не сразу связал всё воедино, списывая на обычные производственные сложности. Но потом цифры и факты стали складываться в тревожную картину.

Наши новые разработки — чертежи, прототипы, даже внутренние тесты — начали исчезать из системы. Ключевые инженеры, часть из которых я лично набирал и доверял, вдруг начали получать выгодные предложения от Ларионова.

А самое страшное — я понял, что Ларионов не просто так был в Алматы в последние недели. Его визит явно связан с этой кампанией по саботажу. В Алматы у нас были партнёры, откуда шли поставки, а у Ларионова — свои рычаги влияния, чтобы перекрыть эти каналы.

Этот удар был тщательно спланирован: компрометация поставок, переманивание сотрудников, подкуп внутри компании. Всё чтобы выбить меня из игры, ослабить мою позицию на рынке. Как будто у него внутри компании стояла своя сеть информаторов, которые выносили все на сторону, предавая наши усилия. Эта схема - его почерк. Он думает, что я не замечу?

Кофе обжигает губы, но я даже не моргнул. Каждый документ — как нож в бок. Он копает под меня. Медленно, аккуратно, но копает. И самое дерьмовое — он не один. Кто-то внутри компании сливает ему наши данные.

Я сжимаю кулаки, костяшки белеют. Марина ворочается во сне, но не просыпается. Хорошо. Пусть спит. Ей не нужно знать, какой ад творится у меня в голове.

Ларионов хочет войны? Получит. Но не здесь, не сейчас. Сначала — факты. Потом — ответный удар. Нужно найти гребанного предателя-информатора.

Сюрприз, который устроили родители, также выбил меня из колеи. Сильнее, чем я ожидал. Их лёгкий юмор, острые вопросы матери и приколы Алисии — всё это создало атмосферу, в которой Марина явно чувствовала себя не в своей тарелке. Её неловкость была заметна, и я не мог не чувствовать свою долю ответственности за это.

Самое неприятное — я так и не сказал ей прямо, кто она для меня. Не потому что не хочу, а потому что сам до конца не понимаю. Мысли путаются: это просто мимолётная страсть? Или что-то большее, что я боюсь признать даже перед собой?

Я долго думал, прежде чем позвать Марину в Испанию. Это не было спонтанным решением — скорее внутренним призывом, который я пытался игнорировать, но который становился всё сильнее.

Во-первых, я хотел показать ей свой другой мир — тот, что редко открываю кому-то. Мой дом здесь, мои корни, те места, где я был настоящим собой, без масок и игр. Это было своего рода испытанием — готов ли я впустить её в свою личную жизнь, в те уголки, которые обычно оставляю закрытыми.

Во-вторых, мне не хотелось оставлять её одну. В Москве мы были вместе, хоть и в своем роде на расстоянии. Здесь, вдали от привычного, я чувствовал, как между нами появляется особая связь, которую нельзя игнорировать.

И наконец, я просто хотел, чтобы она была рядом. Не ради компании, не ради развлечения — а чтобы она стала частью этого мира, пусть даже на время. Это приглашение — мой маленький вызов себе самому. Может, я готов больше, чем думал.

Это было больше, чем просто спор — я думал, что всё сведётся к одной ночи, к одному победному рывку, после которого всё вернётся на свои места. Я был уверен, что смогу выиграть этот спор, что она останется лишь эпизодом в моей жизни, каким-то красивым моментом, который я просто возьму и забуду.

Но теперь я понимаю — это не так. Она захватила меня полностью, без остатка. Это желание стало постоянным, навязчивым, как ритм сердца, от которого невозможно избавиться. Я хочу её не на одну ночь — я хочу всегда, каждую минуту, каждое прикосновение, каждый взгляд. Она перестала быть просто игрой — она стала необходимостью. И это пугает меня, потому что я не привык так сильно зависеть от кого-то.

_______________________________________________________________

Дорогие читатели, если книга вам интересна, буду рада видеть ваши лайки - кнопка рядом с обложкой "Мне нравится" или просто звездочка рядом со значком библиотеки.

Глава 17. Марина

Солнце мягко ложилось на мощёную улицу, играя бликами на чашке с кофе. Кафе в старом районе Мадрида напоминало картинку с открытки: кованые стулья, плитка в выцветших узорах, официанты в белых фартуках и терпкий запах кофе с корицей. Мы с Марией сидели за небольшим круглым столиком, укрытым тенью от террасного зонта. Она, как и полагается женщине её статуса, выглядела безупречно — лёгкий твидовый жакет цвета шампанского и легкое платье, жемчуг в ушах, ровная спина. И тот самый взгляд — внимательный, проницательный, но не без иронии.

— Марина, вы любите моду? — спросила она после пары светских фраз и пары глотков кофе.

— Люблю наблюдать, — отвечаю честно. — У меня нет привычки следить за трендами. Я скорее за интуицию, за вещь, которая села — и как будто «твоя».

Мария одобрительно кивнула.

— Вот и я так всегда считала. Мода — не витрина, а продолжение характера. И у вас характер… — она чуть прищурилась, — не для униформы.

Я слегка смутилась. До сих пор не привыкла к таким комплиментам от женщин уровня "основатель дома моды SOKO".

— Вы бы смотрелись прекрасно в линейке моей летней коллекции, — сказала она почти между делом. — Мы ищем лицо, не очередную куклу, а женщину, которая вызывает интерес. У вас это есть. Подумайте.

— Я?.. — я чуть не уронила чашку. — На показе? Это звучит… неожиданно.

— Жизнь вообще-то — одно сплошное неожиданное, Марина. Главное — не проморгать моменты, которые могут изменить её в нужную сторону.

Мария не спешила, говорила спокойно, но метко. Её интересовало всё: где я родилась, чем занимались мои родители, какая у меня профессия, с кем живу. Она не давила, но каждый вопрос был точным, как хирургический надрез — аккуратный, но глубокий.

Я рассказывала о своей семье, немного — столько, сколько нужно, чтобы не выглядеть замкнутой, но и не распахивать душу настежь. Мария кивала, иногда задавала наводящие вопросы, порой улыбалась так, будто знала больше, чем говорила.

И всё это происходило на фоне этого яркого, живого города, где шум улиц перемешивался с ароматом корицы и кофе. Где я, русская девушка, внезапно оказалась за одним столиком с матерью мужчины, который всё чаще стал занимать мои мысли.

Кофе был терпким, почти как взгляд её глаз, когда она, слегка склонив голову, изучающе посмотрела на меня.

А потом, без предупреждения:

— Как давно вы начали встречаться с Марком?

Я застыла. Слова повисли между нами, как тонкая нить, и любой неосторожный ответ мог бы её оборвать. Я не знала, что ответить. Потому что сама не знала. Кто я для него? Девушка? Попутчица? Девушка, которая греет его постель?

— Эээ, недавно, — сиплю я.

— Мама, ты снова допрос устроила?

Я обернулась и... на секунду забыла, о чём вообще шла речь. Марк подошёл к нам, не сводя с меня взгляда, и неожиданно взял мою руку, наклонился и поцеловал запястье — с тем самым небрежным изяществом, как умеют только испанцы.

— Buenos días, señorita.

Я усмехнулась, не убирая руки:

— Мне определенно нужно выучить испанский.

Он хмыкнул.

— Я научу.

Мария поджала губы, но в её глазах блеснула улыбка.

— Я, пожалуй, вас оставлю. Работа не ждёт, даже когда речь идёт о романтике.

Она встала, слегка коснулась моего плеча.

— Рада была познакомиться, Марина. Мы обязательно ещё поговорим. И, пожалуйста, подумайте насчёт показа.

— Конечно. Спасибо вам. — я слегка покраснела.

Она обняла Марка с лёгким предупреждением в глазах и удалилась, оставляя за собой лёгкий шлейф дорогих духов.

Марк сел напротив, наклонился, подперев подбородок рукой.

— Ну… как тебе моя мама? Не сильно много вопросов задавала?

— Я бы сказала — допрос с пристрастием, но в дорогом исполнении. С такой фирменной интонацией «я просто интересуюсь».

Он рассмеялся.

— Ты держалась достойно.

Он был в белой футболке, светлых джинсы, тёмные волосы чуть растрёпаны, на лице — лёгкая небритость. Уверенный, спокойный, в этом испанском утре он выглядел как грех, в который хочется снова и снова падать.

— Да. Мы даже прошлись по магазинам, попили кофе. А ты, кстати, завтракал? Или снова питаешься кофеином и собственной самоуверенностью?

— Я думал, ты подашь мне что-нибудь вкусное... вроде себя, например.

— Ты не умеешь завтракать скромно, — фыркнула я.

Прикосновение его пальцев к моей ладони стало увереннее — мягкое давление большого пальца скользнуло по внутренней стороне моей кисти, вызывая мурашки где-то внизу живота.

Я сделала вид, что занята чашкой кофе, но сердце стучало так, будто я только что пробежала марафон на шпильках.

— Ты знаешь, — тихо произнёс он, чуть охрипшим голосом, — мне очень нравится слышать твой голос.

Я хмыкнула, стараясь скрыть, как дрогнули губы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Под столом его пальцы уже смело лежали на моей ноге — чуть выше колена. Вроде бы случайно. Но мы оба знали, что это совсем не случайно.

— А ты часто используешь прикосновения в качестве аргументов?

— Только когда разговор касается чувств, — он наклонился ближе, и я острее почувствовала, как его бедро касается моего. — Или когда мне нравится оппонент.

Я чуть откинулась назад, не отстраняясь, но напоминая себе, что дышать — всё-таки важно. Хотя бы иногда.

— Осторожно, Марк. Я могу начать воспринимать это всё за чистую монету.

Он усмехнулся и начал изучать меня: взгляд скользит по скулам, по изгибу шеи, по тому, как я держу ложку, как глотаю кофе, как губы чуть дрожат, когда я улыбаюсь.

— А ты попробуй.

Он провёл пальцами чуть выше по внутренней стороне моего бедра. Не дерзко — нет. Напротив, деликатно, как будто тестировал мои границы, мой пульс, мою волю.

— Марк…

— Ммм?

— Мы в общественном месте.

— Я знаю. И мне всё равно.

Его пальцы продолжали скользить по моему бедру, медленно, нагло, под юбкой. Я прикусила губу, стараясь не выдать себя, но сердце бешено колотилось.

— Ты что-то заказала? — его голос спокоен, но в глазах читается вызов.

Я киваю, что не в состоянии ответить, когда его рука доходит до моего белья. Лёгкое касание, затем намеренно медленное движение — пальцы скользят по уже влажной ткани, и я сжимаю кулаки, чтобы не застонать.

— Марк… — Шепчу я, но он только усмехается, продолжая играть со мной.

Каждое движение его пальцев — слабый удар тока. Я чувствую, как нагреваюсь, как предательски отзывается мое тело от его наглости. Он знает, что сводит меня с ума, и наслаждается этим.

Его прикосновения были то нежными, то грубыми, будто он наслаждался моей беспомощностью. Я вцепилась за край стола, чувствуя, как жар разливается по всему телу.

Марк посмотрел мне в глаза — так близко, что я могла сосчитать тени его ресниц. Его губы были слишком близко к моей щеке, его рука слишком тёплая, а я — слишком податливая.

И тут в душе начинается буря. Я не могу выбросить из головы наши непонятные отношения.

— Марк… — начинаю, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё сжимается. — Нам стоит поговорить о нас.

Он откидывается на спинку стула, взгляд острый, чуть прищуренный.

— О чём именно?

— Я просто… Я не понимаю, что между нами. Вчера ужин с твоей семьей, сегодня кофе с твоей матерью, поцелуи, секс. Но одновременно я чувствую себя, как будто... ты держишь дистанцию. Не называешь вещи своими именами

Он молчит пару секунд. Потом, чуть наклоняясь вперёд, кладёт руки на стол. Говорит без театра, грубовато, но честно:

— Я не из тех, кто любит эти разговоры. Мне сложно. И я не привык объяснять, что чувствую. Но что-то между нами есть. Я это знаю. И ты тоже.

Я сглатываю. Он смотрит прямо, в глаза, не мигая. В его голосе нет нежности — но есть что-то другое. Сила? Уверенность? Или просто страх назвать всё иначе?

— Это не просто... ты не просто девушка на уикенд, если ты об этом. Я не трачу своё время на людей, которые для меня ничего не значат.

— Но ты всё равно молчал. Ужин прошёл, а ты так и не сказал своей семье, кто я. И самое главное, не сказал мне.

Он качает головой, с лёгкой усмешкой — почти печальной.

— Потому что сам не знаю. Ты врываешься, как буря. И всё меняется. Я не планировал... ничего из этого.

Он делает паузу. Смотрит на мои руки. Берёт одну и сжимает ладонь.

— И я не хочу, чтобы «это» исчезло между нами.

Он сидел рядом, близко, как будто был со мной. И всё же… не был.

Марк никогда не говорил прямо. Ни о своих чувствах, ни обо мне. Он касался, смотрел, дразнил, поднимал на руки, прижимал к себе, целовал так, что исчезал весь мир — но ни разу не произнёс, кто я для него. Не «девушка». Не «любимая». Не «моя». Словно слова могли разрушить то, что между нами было. Или… подтвердить, что ничего серьёзного — и не было вовсе.

Иногда я ловила себя на том, что жду, чтобы он назвал это. Нас. Чтобы поставил какую-то границу или, наоборот, стёр её. Но Марк умел быть туманом. Он обещал присутствием, и в то же время оставался где-то вне досягаемости. Я знала — после Испании всё может кончиться. Он вернётся в свой ритм, в свои встречи, свои закрытые двери. А я?

А я останусь с воспоминанием о том, как он дышал рядом ночью.

— А если я вдруг исчезну?

— Тогда я тебя найду. Или сломаю дверь. Ты же знаешь, я упрямый.

Я смеюсь.

Мы по-прежнему ничего толком не определили, но между нами — возникло пространство. Зыбкое. Точка отсчёта. И, может быть, начало конца.

— Я схожу за кофе, — сказал он, легко, буднично, и поднялся.

Я кивнула. Глоток воды оказался каким-то вязким. Я отвела взгляд в окно, но в тот момент, когда краем глаза заметила её — дыхание сбилось.

Она была ослепительной. Высокая, смуглая, с черными волосами, в облегающем платье и уверенной походке. Она буквально плыла через кафе — и прямо к Марку.

Они обнялись. Быстро, тепло. Почти интимно. Заговорили на испанском — легко, с полувздохами, с теми фразами, где не нужны переводы. Его лицо смягчилось, и в нём появилась нежность, которую я не видела за этим утренним кофе.

Ревность подступила, как прилив, едкий, солёный. Она не кричала — она обволакивала. Как будто кто-то подменил воздух. Как будто я вдруг стала лишней в этом кадре. Лишней в его жизни.

Я смотрела на него, на то, как он улыбается, и впервые почувствовала, что мое сердце сжимается не от страсти, а от боли. Не от желания, а от страха.

Моя спина выпрямилась, пальцы на чашке невольно сжались. Сердце — будто сжалось в кулак. Я не слышала, о чём они говорили, испанская речь текла, как музыка, чужая, мягкая — и оттого более интимная. Она смеялась. Он улыбался. Не так, как со мной — свободнее, легче, теплее? Или мне показалось?

Ревность — это не острое чувство, как все думают. Она — медленная, густая, обволакивающая. Как смола. Сначала ты просто наблюдаешь. Потом в груди становится тесно. А потом ты уже не дышишь.

Я пыталась напомнить себе, что не имею права. Он мне никто. Он не сказал. Не обещал. Не называл.

Но почему тогда это больно?

Почему хочется уйти, чтобы он заметил? Почему в животе неприятно тянет, как перед падением? Почему губы сжимаются в тонкую линию, и все внутри — кричит?

Марк снова взглянул в мою сторону. Я быстро опустила взгляд и сделала вид, что что-то ищу в телефоне. Что я — выше этого. Что мне всё равно.

Но в глубине души мне не было всё равно.

Абсолютно.

«Возможно она его старая знакомая»,

проносится в моей голове, пытаясь дать логичное объяснение почему он до сих пор ей так широко улыбается и не отводит глаз.

Не могу больше сидеть и наблюдать.

Он всё ещё разговаривал с ней. Она то клала руку ему на плечо, то откидывала волосы, смеясь. А я — просто третья лишняя за столиком, как неудачный аксессуар к утреннему кофе.

Сердце сжалось. Грудь стала тесной, как будто кто-то положил туда камень. Я встала. Резко. Настолько резко, что стул скрипнул. Он повернулся ко мне — я это почувствовала кожей, спиной, шеей. Но не остановилась.

— Марина? — услышала я за спиной. Его голос. Близко. Почти мягко

Но мне уже было всё равно.

Я шла по улице, сжав кулаки. Воздух был слишком свежим, солнце — слишком ярким, люди — слишком громкими. Все раздражали. Даже он. Особенно он. Я не могла больше сидеть и играть в «потенциально что-то значу», когда он вот так легко улыбался другим.

На углу стояло такси. Я даже удивилась — в Москве я бы уже три раза успела психануть, пока его вызывала. А тут — просто стояло. Я рванулась к машине, рывком открыла дверь, села внутрь, резко захлопнула. Водитель что-то спросил на испанском, и я, задыхаясь, достала телефон. Дрожащими пальцами открыла переводчик. Напечатала адрес дома Марка и просьбу отвезти. Показываю.

В следующую секунду таксист кивает. Заводит двигатель.

Я поворачиваю голову — и вижу Марка. Он вышел из кафе. Стоит на тротуаре, щурясь, будто не верит, что я действительно вот так ушла. Его взгляд цепляется за стекло, за мои глаза. Я отворачиваюсь. Не хочу, чтобы он видел, как подступают слёзы.

Пусть посмотрит, как чувствуется отсутствие.

Пусть хоть раз он останется не в центре, а на обочине.

Пусть поймёт, что я — не удобный перерыв между его делами, не девочка, которую можно держать при себе.

Пусть почувствует.

Машина трогается с места.

Глава 18. Марина

Я захлопнула дверь его дома с такой силой, что сработала сигнализация. Гулко. По-настоящему по-испански. Как чувствовала.

Он звонил. Семь раз. Писал. «Марина, где ты?», «Что случилось?», «Ты всерьёз?»

Я не отвечала. Потому что не могла. Потому что в горле стоял ком — не из обиды, нет. Из ярости.

Всю дорогу до дома я кусала губы. Сдерживала эту дурацкую дрожь в пальцах.

Его взгляд, улыбка, прикосновение — всё это он отдал другой, той, смуглой, длинноногой, испанской богине, а я… А я кто?

Я не была его девушкой. Он это ни разу не произнёс. Он просто был рядом. Просто смотрел. Просто держал за руку. Просто целовал.

Я вошла в спальню и сразу прошла в ванную. Сбросила одежду, как сжигала последние иллюзии. Душ — это было единственное, что могло меня удержать от того, чтобы вылететь обратно в аэропорт.

Горячая вода стекает по телу, смывая напряжение утра. Я облокотилась лбом о кафель, прижимаясь к прохладной стене, будто хотела остудить мысли. Но внутри всё кипело.

И вдруг — резкое движение воздуха за спиной. Я обернулась, и сердце упало в пятки.

Он стоял в дверях душевой. Марк. Мокрый от дождя, волосы растрёпаны, рубашка прилипла к телу. Взгляд — цепкий, изучающий.

— Ты всерьёз просто ушла? — голос низкий, глухой. — Просто села в такси и уехала?

— Разве тебе нужна была моя компания в тот момент?

— Что значит в тот момент? О чем ты?

— Ты флиртуешь с первой встречной, прямо у меня на глазах. Думаешь, я не заметила, как ты на неё смотрел?

Продолжаю стоять под струями воды, и капли стекали по моим щекам — и, может быть, это были не только капли.

Он сделал шаг вперёд. Затем второй.

— Марина.

Он прошёл сквозь пар, как сквозь дым. Его глаза впивались в меня.

— Ты даже не дала мне объясниться. Эта девушка — подруга детства. Дочь наших друзей. Мы виделись с ней сто лет назад, она случайно оказалась рядом. Всё.

— Что ж ты не остался с ней?

Он делает ещё шаг, теперь он совсем близко.

— Ты ревновала?

Я чувствую, как мое сердце гулко стучит в груди, почти больно.

— Не важно.

— Нет, важно. Это… приятно. Значит, я тебе не безразличен.

— Приятно? — я поворачиваюсь к нему полностью, капли стекают по моим ключицам. — А мне вот было не очень.

Он не отвечает. Просто тянется ко мне, касается влажной щеки, убирая прядь со лба. Его ладонь теплая, твердая, слишком родная.

— Я не хотел тебя ранить, — тихо выдает. — Но я идиот. И не всегда успеваю сообразить, как важно — сказать вовремя.

— Так вот значит как, да? — произношу тихо, но с вызовом. — Тебе можно обниматься с подружками, глазки строить. А мне тогда что, тоже можно пофлиртовать с кем-нибудь? Ну... скажем, с тем официантом? Он был милый.

Я не знаю, чего жду от него — оправданий, улыбки, шутки. Но то, что я вижу в его глазах — резко меняет всё.

Марк замирает. Его взгляд становится тяжёлым, твёрдым, в голосе — сталь:

— Нет.

Одно короткое слово. Холодное, как лезвие.

— Что значит "нет"? — дергаю подбородком, не сдаваясь.

Берёт меня за подбородок, мягко, но так, что я больше не могу отвернуться.

— Это значит, никаких левых. Ни для тебя. Ни для меня. Мне плевать, какие у нас отношения, как ты их называешь. Пока ты со мной — ты моя. Поняла?

Я прикусываю губу. Глаза будто обжигает его взгляд. Сердце стучит в горле. «Моя». Прокручиваю раз двадцать в голове.

И в этом "моя" есть что-то дикое, необузданное, и чертовски опасное… Но я чувствую, как внутри у меня тает лёд. В его голосе — собственник, мужчина, который знает, чего хочет. И, чёрт возьми, я не уверена, что хочу с этим бороться.

Мои руки ложатся ему на грудь. Сильная, живая, горячая. Он приближается, и наши губы встречаются — сначала медленно, будто в первый раз, потом все жаднее. Его пальцы блуждают по моему телу, вызывая дрожь, как будто он хочет доказать: я здесь, с тобой, сейчас — и только ты.

Я забываю о ревности.

Есть только этот момент, влажный пар вокруг нас — и он.

Марк снимает насквозь промокшую одежду и предстаёт передо мной голым.

Всё, что на нём, — это капли воды, уже стекающие по груди, прессу… ниже.

— Я хотела принять душ одна, — бросаю я, чувствуя еще глухое чувство обиды.

Марк шагает в плотную, и вода кажется ледяной по сравнению с его кожей.

— Ты же знаешь — мне плевать.

Его руки хватают меня за бёдра, прижимают к кафелю. Я чувствую его член у себя на животе — горячий, пульсирующий.

Капли воды медленно скатывались по его рельефному прессу, задерживаясь в глубине между мышцами, как бы не решаясь покидать его тело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк намеренно провёл пальцем по моему соску, а затем поднёс ко рту, жадно втягивая его с тихим стоном.

— Ты уже мокрая, — его пальцы скользят между ног, входя в меня резко.

Вода обжигает, но его руки — еще сильнее. Он вошёл без предупреждения, как всегда. Как будто мое тело — его территория, а я — просто граница, которую нужно пересечь.

Его член — твёрдый, налитый желанием, с той самой каплей на головке, которая сводит с ума. Нельзя дать ему эту власть. Нельзя показать, что он действительно может меня взять.

Но он берёт.

Грубо. Без церемоний. Его пальцы впиваются в бёдра, оставляя синяки, которые завтра будут напоминать о моменте слабости. А я ненавижу слабость.

Мое тело предаёт: сжимается вокруг него, отзывается на каждый толчок. Ненавижу это. Ненавижу, что он знает, как меня разогнать до дрожи.

Я вскрикиваю, но он заглушает звук поцелуем — грубым, властным.

Каждый его толчок заставлял мою грудь колыхаться, соски терлись об него, и я чувствовала, как капли воды на его коже смешиваются с моими. Он не сбавлял темпа, вгоняя в меня всё глубже, прижимая так сильно, что кафель оставлял следы на моей спине. Но боль терялась в волнах удовольствия.

— Смотри, как ты меня принимаешь, — прохрипел он, и его пальцы впились в мою талию.

Я могла только стонать, цепляясь за его плечи, чувствуя, как каждая мышца его тела напрягается, как срывается его дыхание.

Каждый толчок — как удар, от которого перехватывает дыхание. Я цепляюсь за его плечи, ногти впиваются в мокрую кожу, но он не останавливается. Наоборот — усиливается, углубляется, жёстче. А я… я не сопротивляюсь. Отдаюсь ему полностью.

Его пальцы сжимают мою грудь, больно, но так, что по спине бегут мурашки.

И я не могу больше держаться. Волна накатывает внезапно — сначала дрожь в животе, потом горячая пульсация, разливающаяся по всему телу. Я кричу, но он заглушает мой стон своим ртом, продолжая движение, пока я не схожу с ума от переизбытка ощущений.

— Марк… — его имя произносится с моих губ, но он не даёт договорить.

— Блять, как охуенно в тебе, — стонет он, и его тело напрягается на последнем, мощном толчке.

Пальцы впиваются в мои бёдра, оставляя следы. Это больно и прекрасно одновременно.

Я кончаю, цепляясь за его плечи, а он вынимает свой член.

Он опускает меня на колени, и перед моими глазами предстает его член — твёрдый, влажный от воды и моего собственного возбуждения. Его руки скользят скользят по напряжённым венам, сжимая шляпку члена. Вижу как на головке образовалась капля эякулята. Чувствую дикое желание сделать ему приятное.

Марк перекрывает воду в кране.

— Ты уверена, что хочешь этого? — его голос хриплый, но в нем слышится вызов.

— Я хочу сделать тебе приятное, — решаюсь я.

Первое прикосновение губами — лёгкое, почти невинное, но тут же меняется влажным, жадным обхватом. Я беру его в рот глубоко, чувствуя, как он наполняет меня, как низкое его рычание отдаётся где-то у меня в груди.

— Чёрт, Марина... — его голос срывается, пальцы впиваются в мои волосы, но не направляют, просто держат, словно боясь, что я останавлюсь.

А я и не останавливалась. Мой язык скользит вдоль его длины, губы плотно обхватывают, а одна рука работает у основания, синхронно с ритмом моего рта. Я знаю, что делаю это не слишком умело, так как это мой первый опыт ублажения мужчины. Поэтому все происходит так — слишком осторожно.

— Вот так... — он чуть направляет рукой, его бёдра дёргаются вперёд, но я не даю ему уйти глубже, играя с ним, то замедляясь, то ускоряясь.

Слюна стекает по его длиному стволу, душевую комнату наполняют непристойные звуки, мой язык стимулируют его уздечку, доводя его до края.

Его член пульсирует на моем языке — горячий, солоноватый от предэякулята. Мои губы плотно обхватывают его, ладонь скользит у основания, синхронно с движениями рта.

— Марина … — срывается его голос, и я замечаю, как его тело напрягается, бёдра дёргаются вперёд.

Его пальцы впивались в мои волосы, то ослабляя хватку, то сжимая сильнее — он терял контроль, и это заводило меня. Его дыхание стало прерывистым.

Первая волна горячей спермы бьет в мое горло с терпким привкусом, я не отстраняюсь. Он содрогается, рычит сквозь зубы, а я продолжаю работать ртом, высасывая каждую каплю, пока он не откидывается назад, обмякший.

— Чёрт… — он выдыхает, дрожа, а я медленно отпускаю его, облизывая губы. Вкус остается на языке — терпкий, мужской.

— Ты прекрасна, Марина. — говорит он чуть отдышавшись. — Я не ожидал, что ты так…

— Так неумело? — закончила я. Щеки горят от стыда.

— Нет. Ты… Этот твой язык… Как ты им двигала. Я готов был кончить в первую секунду, как ты взяла его в рот.

— Это был мой первый опыт… — признаюсь я.

Он широко улыбается, его руки подхватывают меня и уносят на кровать.

— Что ж, будем учить тебя чему-нибудь новому, — подмигивает Марк.

И так мы проводим весь день в спальне.

К вечеру мы лежим обессиленные от страсти. Горячее тело Марка всё ещё касалось моего, но внутри меня начала подниматься та странная, колкая тишина, которая приходит после… когда эмоции чуть утихают, и остаётся правда. Обнажённая, без прикрас. И не на коже — в голове.

Я смотрела в потолок, не двигаясь. Его пальцы лениво рисовали круги на моей талии, и это было до боли приятно… и пугающе. Потому что за этим касанием больше не стояло лёгкости. Не стояло прежней безответственности. В этом было что-то настоящее.

Мы зашли слишком далеко.

Это уже не «просто поездка в Испанию». Это не флирт на нервах. Я чувствовала, как он вплетается в меня — незаметно, но глубоко. Как мои границы исчезают, и остаётся только ощущение, что я уже не совсем сама себе принадлежу. А это… страшно.

Я повернулась к нему — медленно, как будто боялась его спугнуть. Он лежал с закрытыми глазами, но я знала, он не спит. В его лице была та же тишина, что поселилась во мне. Мы оба чувствовали: между нами не просто связь. Не просто секс. Это уже не физика — это химия с примесью чего-то большого, тяжёлого и слишком настоящего.

"Что теперь?" — пронеслось в голове.

А если я признаюсь первая — вдруг это разрушит всё?

А если не скажу — разрушу себя?

Глава 19. Марина

Утро наступило тихо, почти нежно. Солнечные полоски на стенах спальни казались вырезанными из золотой бумаги. Я проснулась в одиночестве — Марка опять не было. На его подушке осталась едва уловимая тень его запаха, и она вызывала во мне тот самый трепет, отголосок прошедшей ночи, которая была… слишком страстной.

Он не оставил записки, но прислал короткое сообщение:

«На встрече. Алисия заедет к тебе, проведите день вместе. Пожалуйста.»

Я перечитала его трижды, вглядываясь в «пожалуйста». В этом было что-то неуловимо личное, заботливое. Он просил не потому, что не знал, чем занять сестру. Он просил — чтобы я была частью его мира.

Я встала, приняла душ, долго стояла в халате у зеркала, не спеша сушила волосы. Кофе получился слишком крепким, я все равно допила его до дна. Короткое платье цвета сливок, легкие босоножки, тонкий браслет — я не пыталась выглядеть идеально, но всё же… мне хотелось нравиться. Себе, ему.

Вчерашняя ночь то и дело прорывалась воспоминаниями. То, как он держал меня, будто боялся отпустить. То, как смотрел — не только на тело, но глубже.

Я пыталась отогнать эти мысли, переключиться. Навела порядок на кухне, полистала испанский журнал, поняла, что ничего не понимаю, и в итоге просто уселась на террасе с бокалом сока и закрытыми глазами. Было тепло. Слишком хорошо.

А потом — раздался звонок. Я подскочила, как будто поймана на чём-то.

Алисия.

Я подошла к двери — и в этот момент поняла, как сильно бьется сердце. Будто я иду не встречать подростка, а проходить экзамен.

Передо мной стояла тонкая, гибкая девочка с гладкими тёмными волосами и таким испанским выражением лица, что хотелось проверить, правда ли ей только пятнадцать. Её губы были сжаты в линию, в руке — телефон, на запястье — браслет с инициалами. Ни грамма косметики, только густые тёмные ресницы и светлая кожа с веснушками — и всё это делало её удивительно живой, настоящей, как открытая книга.

— Привет, — сказала я.

— Hola, — отозвалась она, оценивающе оглядывая меня.

Я кивнула, и она зашла внутрь, как будто в своё пространство. Бросила взгляд по сторонам и снова на меня. На этот раз с лёгкой ухмылкой. Будто хотела понять, чего я стою.

— Ты красиво выглядишь. Не как те, кого он обычно приводит, — сказала она почти бесцветным тоном, но я уловила в этом завуалированный комплимент.

— А он часто приводит кого-то? — спросила я, приподняв бровь и сдерживая улыбку.

— Раньше — да. Сейчас… — Алисия пожала плечами. — Ты совсем не из их категории. Слишком живая. Или слишком настоящая. Я пока не решила.

Она прошла на кухню, села за барную стойку, вытащила из сумки жвачку.

—Хочешь чего-нибудь съесть? — спросила я, пряча лёгкое волнение за улыбкой.

— Нет, — ответила Алисия, обводя комнату взглядом. — Я просто хочу посидеть. Можно?

— Конечно, — я кивнула. — Хочешь сока? Или кофе?

— Сок. Но не апельсиновый, — быстро уточнила она. — От него у меня лицо краснеет.

Я улыбнулась. Она была не по возрасту внимательная к деталям — и немного резкая, как бывают те, кто рано начал думать и смотреть на мир настороженно. Я налила ей яблочного сока, поставила рядом печенье, и мы некоторое время просто сидели молча. Она то и дело поглядывала на меня — будто пыталась не пропустить ничего важного.

Я села напротив. Её глаза, насыщенно карие, изучали меня не враждебно, но… с любопытством.

— Бессонница, — улыбнулась я, наливая себе кофе.

— Да ну. — Она пожала плечами. — Мне сегодня снилось, что я танцую с Хосе из «Элиты». Только он вдруг превратился в пиццу. Это, типа, знак?

Я рассмеялась.

— Знак того, что ты голодная.

— Или того, что парни — сплошное тесто, — фыркнула она. — Особенно мой брат.

Я замерла, и она тут же усмехнулась, как будто проверяла мою реакцию.

— Ты всё время так на него реагируешь? — спросила она и кивнула на мою чашку. — Смотри, даже рука дрогнула.

— Просто не ожидала, что ты так скажешь.

— А что? Я же его знаю. Он классный, но сложный. Как… как шоколад с солью. Вроде вкусно, а потом такой привкус — хоп! — и ты не понимаешь, нравится тебе или нет. А тебе нравится Марк?

—Эмм … да, — я покраснела.

— Он стал другим, знаешь. Раньше всё время бегал, суетился, кричал по телефону. А теперь — спокойный такой. Ты с ним как будто кнопку нажала. Не знаю, хорошую или опасную.

Я прикусила губу.

— А ты... ты не против, что я здесь?

Алисия пожала плечами.

— Пока ты не украла мою футболку и не испортила мне укладку — нет. Но если ты разобьёшь ему сердце... — она прищурилась и ткнула пальцем в мою сторону, — я солью твой номер в соцсети. У нас там сила.

Я рассмеялась, чувствуя, как напряжение растворяется в лёгкой, но искренней беседе.

— Договорились. Без разбитых сердец.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И без Хосе-пиццы, — кивнула она серьёзно, и широко зевнула.

Вдруг вся подростковая бравада пала и Алисия превратилась в совершенно нового человека. Глаза немного опущены, руки теребят футболку.

— Слушай… можно тебя о чём-то спросить? Только ты не говори Марку. Или маме. Никому. Это…личное. Ты, вроде, не выглядишь на того, кто побежит трепаться.

— Конечно. Что-то случилось?

Она неуклюже поправляет волосы и поджимает губы.

— Только ты не смейся, ладно? — сказала, не глядя. — И не говори маме. Серьёзно. Даже если она тебя начнёт пытать, ты… молчи как шпион.

Я кивнула, стараясь не выдать удивления.

— Клянусь. Что случилось?

Она вдохнула. Долго. Глубоко.

— У меня… проблема. Ну как, не совсем проблема. Просто... есть один парень.

Я подняла брови, стараясь не выдать улыбку. Алисия тут же ткнула меня пальцем.

— Я сказала — не смейся!

— Я внимательно слушаю.

— Есть один парень… Ну, мальчик. В школе. Он симпатичный. Очень. И мы вроде как пару раз болтали. Он лайкает мои сторис. Иногда пишет первым. Но не зовёт никуда. А вчера он типа обмолвился, что "в кино было бы прикольно сходить", и всё. Даже не предложил. Просто… как будто бросил удочку. Что это вообще значит?

Я улыбнулась, но мягко.

— Это значит, что он боится. Потому что ты ему нравишься. А когда кто-то нравится — всегда страшно. Даже взрослым. Особенно взрослым, поверь.

— Я не знаю. Может. Наверное. Просто… у меня никогда не было свидания. — Она почесала нос. — И я не хочу спрашивать маму. Она сразу начнёт спрашивать, кто он, где он, кто его родители, есть ли у него план на жизнь. А мне просто нужен… совет. Без лекции.

— Без лекций, договорились.

— Но… может, он просто вежливый? Или флиртует со всеми?

— А ты хочешь, чтобы он позвал?

— Хочу. И страшно хочу.

Пауза. Затем продолжает.

— А если я ему не настолько нравлюсь, чтобы он рискнул? Может, я не такая… ну, как те, кто сразу получает приглашения.

— Алисия, ты знаешь, что ты — именно такая. Просто, может, ему нужно чуть больше времени. Или чуть больше… знаков.

— Знаков?

— Ну, знаешь… Типа: «я не против», «я бы пошла». Порой достаточно одного смайлика. Или ответа: «а я люблю кино» — и всё, он поймёт.

— То есть… можно намекнуть, но не выглядеть отчаянной?

— Конечно. Это не отчаяние — это смелость. Показывать, что ты открыта — не то же самое, что гнаться за кем-то. Это умение быть собой. Ты очень красивая, Алисия. И очень милая. Если этот парень не увидит это — он просто дурак.

Алисия улыбается впервые широко.

— Спасибо… Я рада, что ты здесь. Правда. Ты не как… ну, знаешь, не как взрослые.

— Спасибо, я стараюсь, — усмехнулась я.

— Если вдруг у меня случится... ну, первое свидание... — Она снова посмотрела с мольбой. — Поможешь выбрать, что надеть? Не так, чтобы слишком старалась, но и не как будто мне всё равно?

Я сжала её ладонь.

— Конечно помогу. И прическу. И, если надо, проконтролирую, чтобы он не был идиотом.

Алисия тихо хмыкнула и вдруг обняла меня. Неловко, но крепко. На секунду.

— Только не говори Марку. Он меня сожрёт.

— Обещаю. Я — как шпион.

Когда за Алисией закрылась дверь, я осталась сидеть. Она вызвала во мне то, чего я боялась — память. И то, к чему давно не подпускала себя: возможность исцеления.

Анна.

Боже, Анна…

У неё тоже были тёмные волосы, и та же искра в глазах, когда она шутила. Только голос звучал чуть ниже, мягче. И когда она просила у меня совета — о парне, об экзаменах, о том, как накрасить губы, чтобы мама не заметила — я всегда делала вид, что всё знаю, будто я старшая и умная. А на самом деле я просто старалась быть для неё тем, кем мне самой не хватало в жизни — чем-то надёжным. Безопасным.

Только я не уберегла.

Я провела пальцами по вискам. Глаза щипало. Всё внутри — будто тонкая ткань, на которую наступили босиком. Больная, но живая.

Некоторое время просто сидела на террасе, слушая, как ветер шуршит в оливковых листьях. Потом взяла телефон и, не раздумывая, открыла чат с Олей.

Марина Левицкая: Привет. Как ты?

Ответ пришёл почти сразу, как будто она держала телефон в руках.

Оля Косыгина: Живая. Пью третий кофе за день и думаю уволиться к чёртовой бабушке. А ты?

Я усмехнулась и начала набирать, медленно, будто выбирая слова. И вдруг поняла, что не хочу врать. И не хочу объяснять. Хотела просто… поделиться.

Марина Левицкая: А у меня здесь как будто сказка. Очень красивая, очень странная и… такая настоящая, что даже страшно, что это закончится.

Оля Косыгина:

Ого. Это ты сейчас про Испанию или про мужчину, с которым у тебя великолепный секс?

Я снова улыбнулась, почти рассмеялась.

Марина Левицкая:

Про всё вместе. И откуда ты знаешь про секс?

Оля Косыгина: Алло, ты с кем говоришь? Я взрослая, у меня даже кредит на машину есть. Секс — это последнее, чему меня жизнь удивляет.

Марина Левицкая: Ты неисправима

????

Но честно… Оля, я не знаю, что это всё значит. С ним — всё как на грани. И страсть, и нежность, и какая-то дикая близость. А потом — он уходит, и я остаюсь одна, с мыслями. Много слишком мыслей.

Оля Косыгина: Так, стоп. Ты сейчас в красивом испанском доме, проснулась в постели с мужчиной, который смотрит на тебя так, будто ты у него под кожей. И ты жалуешься?

Марина Левицкая: Нет. Я просто не понимаю, куда это ведёт. Он ничего не говорит вслух. Не называет меня своей девушкой. Не говорит “мы”. И я боюсь, что это всё закончится, как только самолёт коснётся Москвы.

Оля Косыгина: А ты хочешь, чтобы это продолжалось?

Я смотрю в окно, на яркое солнце, что расплескалось по брусчатке, и медленно печатаю:

Марина Левицкая: Хочу. Очень.

Ответа пока не было, и я положила телефон рядом.

Я налила себе ещё немного воды, когда услышала, как где-то щёлкнул замок. Дверь. Шаги. И голос:

— Ты дома?

И снова — сердце забилось слишком быстро. Слишком сильно.

— Вот ты где, — голос Марка прозвучал хрипловато, будто он сам немного не верил, что сейчас вот так просто стоит передо мной, а я — здесь. В его доме. В его жизни.

Я обернулась и увидела, как он опирается на дверной косяк, чуть щурясь от солнца. В белой рубашке с закатанными рукавами и с непослушными прядями, упавшими на лоб, он выглядел так, будто только что вышел с обложки мужского глянца. Уверенный, притягательный, сексуальный.

— Алисия сказала, что ты просто супер — усмехнулся он, приближаясь. — Сказала, что ты «умная, стильная и совсем не как они». Кто «они», не уточнила, но, судя по интонации, это был комплимент.

— Она очень тонкая, умная девочка, — сказала я и улыбнулась, — хотя старается прятать это за сарказмом и чёрным маникюром.

Марк подошёл ближе, нагнулся, провёл пальцами по моему плечу, оставив за собой горячую дорожку.

— Спасибо, что была с ней. Для меня это важно.

Он сел рядом, не торопясь, будто смакуя близость. Несколько секунд мы просто сидели, дышали этим вечером, этим городом, этой тишиной.

— У меня для тебя есть сюрприз, — сказал он вдруг, с чуть приподнятой бровью, в которой сразу заиграла вся его привычная дерзость.

— И что это? — прищурилась я, делая вид, что насторожена.

— Завтра утром — мы улетаем в Москву. Рано. Но до этого… — он поднялся, подал мне руку. — Сегодня я хочу показать тебе кое-что. Собирайся. Через пятнадцать минут — выезд.

Через полтора часа машина Марка въезжала в Валенсию.

Город был как живое полотно, расписанное архитектурными контрастами. Готика и авангард, древние башни и футуристические купола города искусств и наук. Пальмы вдоль улиц, запах апельсинов, висящих прямо на ветках деревьев в парках, и ощущение, что время здесь замедляется, подчиняясь ритму теплого моря и ритму танго, звучащего из открытых окон.

На главной площади витал запах жасмина и кофе, по каменным дорожкам неспешно ходили туристы, местные дети гоняли мяч, а уличные художники рисовали портреты углём на огромных листах бумаги.

Затем дорога постепенно сужалась, превращаясь в извилистую ленту, петлявшую между старых кипарисов. Пахло пыльной землёй, морской солью и апельсинами — свежими, горьковатыми, как сама Испания. Ветер всё чаще проникал в салон машины, заставляя мои волосы танцевать у лица.

— Куда ты меня везешь? — спросила я, в который раз оглядываясь по сторонам.

Марк усмехнулся, не отрывая взгляда от дороги.

— Потерпи. Осталось чуть-чуть.

Он свернул с асфальта, колёса заскрипели по гравию, и спустя пару минут перед нами распахнулась арка, за которой начиналась подъездная аллея. Каменные фонари, побеленные стены, вековые пальмы. Всё выглядело как сцена из старого фильма, где всё ещё верят в великосветские тайны.

—Приехали, — прошептал Марк и заглушил двигатель.

Я вышла из машины — воздух здесь был особенным: тёплый, насыщенный звуками цикад и солёной свежестью моря. А внизу, за небольшим склоном, переливался золотом частный пляж, отрезанный от остального мира. Ни следа туристов, ни следа шума. Только небо, камни и ленивые волны.

— Это твой? — выдохнула я, глядя на дом из светлого песчаника с коваными балконами и мозаичной плиткой под карнизами.

— Родовой. Построен ещё моим прадедом. Я бываю здесь редко… но с тобой — захотелось побыть снова.

Я не успела ответить. Он вдруг подошёл, резко, уверенно, и подхватил меня на руки, как будто это было не обсуждаемое решение, а необходимость.

— Марк! — я рассмеялась, вцепившись в его плечи. — Ты серьёзно?

— Абсолютно. — Его глаза сверкнули.

Он распахнул старинную дверь ногой, не переставая держать меня на руках. Дом встретил нас прохладой и запахом жасмина. Высокие потолки, деревянные балки, старинные ковры, семейные портреты в золочёных рамах. И мягкий, бархатный полумрак, как будто стены хранили чью-то нежную, благородную грусть.

— Как здесь красиво, — сказала я, наконец, когда он аккуратно поставил меня на пол.

Секунда — и всё затихло. Даже цикады. Только наши дыхания, и синий, почти густой свет из окна, падающий на пол.

— Пойдём, покажу тебе кое-что, — сказал он и повёл меня вверх по винтовой лестнице.

— Что? — спросила я, уцепившись за перила.

— Вид на море с террасы. Он… — он обернулся и добавил чуть тише, — как ты: необъяснимо притягательный.

Терраса выходила прямо к горизонту. Ни домов, ни дорог — только море, тяжёлое и сверкающее, словно разлитый металл. Волны лениво накатывали на песчаный берег, и белая пена оставляла на тёплых камнях кружевные узоры. Я остановилась у кованого перилла, прищурилась от солнца.

— Я не знала, что можно так... слышать тишину, — сказала я, не оборачиваясь.

Марк молча подошёл, обнял сзади. Его подбородок лёг мне на плечо.

— Здесь весь шум — внутри тебя. Пока не выбьет с корнем. А потом — остаётся только дыхание.

Он был другим здесь. Мягким, почти прозрачным. Без маски, без резких движений. Это место будто снимало с него броню. Он был настоящим.

— Пойдём купаться, — предложила я.

— Сейчас? — Марк приподнял бровь, но в глазах уже мелькнула искра.

— А когда ещё? Море ждёт.

Я сбежала вниз — легко, будто босая ступня уже запомнила маршрут. В комнате, рядом с ванной, нашёлся мой чемодан. Движения стали поспешными, немного нервными — как будто, надев купальник, я не просто собиралась в воду… а обнажала себя не меньше, чем прошлой ночью.

На мне был простой чёрный купальник. Открытая спина, тонкие бретели, высокий вырез. Ни грамма излишества — и всё же в нём было нечто почти вызывающее.

Я вышла во двор босиком, щурясь на яркое солнце, и увидела Марка у кромки воды. Он уже снял рубашку, штанины закатаны, он стоял в песке и смотрел вдаль.

Песок был тёплым, бархатным, как будто в нём осталось дыхание вечера. Волны катились в ленивой агонии — набегали, шептали, отступали. Море дышало в такт моим шагам, я чувствовала, как с каждой каплей, с каждым дуновением ветер развязывает во мне что-то внутреннее, спрятанное, тайное.

Я подошла к воде, остановилась. Волна лизнула мои пальцы ног — прохладно, но не пугающе. Больше — зов. Игра.

— Ты всегда так убегаешь к свободе? — Его голос прозвучал за спиной — низкий, ленивый, как будто и он тоже только что вынырнул из волны.

— Только тогда, когда могу позволить себе не оглядываться, — ответила я, не оборачиваясь. — А ты?

Он подошёл ближе. Я чувствовала его тепло — солнце не могло согреть так, как его кожа на расстоянии дыхания.

— Я бегаю только за тем, что действительно хочу.

Я повернулась. Его взгляд — жгучий, выжимающий из меня мысли, как из спелой сливы — был направлен на меня.

— Тогда догоняй, — сказала я тихо и вошла в воду.

Она обвила меня сразу, с силой, со вкусом соли и движения. Я нырнула — и когда вынырнула, волосы прилипли к коже, как ленты. На поверхности воды отражался кусочек неба и его силуэт.

Марк вошёл в воду, медленно, как хищник. Вода шла ему навстречу, ласкала его, принимала — будто он был частью её. Я залюбовалась — слишком откровенно. Широкие плечи, влажные пряди, капли на груди, как жидкое золото. Всё это должно было быть нелегально красивым.

— Ты смотришь, как будто хочешь что-то сказать, — усмехнулся он, приближаясь.

— Нет. Я просто запоминаю. На случай, если это сон.

Он подхватил меня за талию — легко, уверенно — и притянул ближе. Мы качались в воде, как два неумелых лодочника в одной утлой лодке, и мне было всё равно, куда нас унесёт течение.

— Здесь быстро сбываются желания. Ты знала?

—Нет.

Он провёл губами по моему уху, касаясь едва-едва — как будто воздух между нами был плотнее тела.

— Тогда будь осторожна, Марина. Потому что я уже загадал.

— И что ты загадал?

Он задержался на моих губах взглядом, словно выбирал между словами и действиями. Потом тихо:

— Тебя.

Я вдохнула так, будто впервые.

И море качнулось. Или это я.

Глава 20. Марина

Он смотрел на меня так, будто во мне было всё — штиль, буря, дом, которого он не знал, что ищет.

— Есть моменты, — прошептал он, — когда ты смотришь на человека… и понимаешь: вот она точка, после которой ты уже не вернёшься обратно.

Я замерла. Всё во мне затаилось — дыхание, мысли, прошлое. Он говорил это не спонтанно. Он проживал это вместе со мной.

Вода ласкала наши тела, прохладная, плотная, как шелк, обнимающая нас в едином ритме. Его руки скользнули по моим плечам — медленно, уверенно. Не торопясь, как будто у нас была вся вечность.

Я чувствовала, как у меня дрожат колени — не от холода, нет, от того, как сильно во мне вибрировало каждое его прикосновение. Оно было как музыка, на которую отзывается тело прежде, чем разум успеет осознать.

Мы вышли на берег — босиком, слегка шатающиеся, словно море раскачало нас изнутри. Я знала, что он смотрит на меня — на то, как мои волосы прилипли к щекам, как кожа блестит под луной. И в этом взгляде не было ничего случайного. Он запоминал.

Когда он взял меня на руки, я не протестовала. Мне не хотелось быть сильной. Хотелось быть — с ним. В нём.

Мы вошли в дом, и с порога меня окутал запах древесины, соли, чего-то старого и настоящего. Он опустил меня на ковёр в одной из комнат, рядом с огромным окном в пол, за которым разливалось море и звёзды. Всё происходило в полумраке, без слов, только дыхание и касания.

Он целовал мою шею — будто искал в ней ответ. Его пальцы, тёплые и чуть шершавые, проводили линию вдоль ключиц, медленно, внимательно. Я чувствовала, как замирает всё вокруг — часы, город, шум волн — и остаётся только это: его ладони, моё сердце, и что-то нежное, почти болезненное между нами.

Его пальцы скользят по моей коже, будто разгадывают тайну, записанную шёпотом. Каждое прикосновение — вопрос, на который моё тело отвечает дрожью. Он не торопится, и это сводит с ума. Губы касаются шеи, чуть ниже уха — горячие, влажные, и я чувствую, как мурашки бегут вниз по позвоночнику.

Всё внутри сжалось в тугой узел, а сердце бьётся так, будто хочет вырваться наружу. Его ладонь скользит под топ купальника, касается рёбер, и я вдруг понимаю, что дышу слишком часто.

— Не бойся, — он целует уголок губ, и я чувствую его улыбку.

Но это не страх. Это — ожидание. Острое, как лезвие.

Марк снимает топ медленно, словно разворачивает подарок, и его пальцы задерживаются на талии, обводят контур, будто запоминая. Потом губы — на ключице, на груди, на животе… Каждый поцелуй оставляет след, будто раскалённый металл.

— Красивая, — говорит он, и в его голосе нет привычной насмешки. Только искренность, которая обжигает сильнее, чем любое прикосновение.

Я хочу ответить, но он не даёт. Его рот накрывает мой, и мир сужается до этого момента: до его рук, до тепла между нами, до тихого стона, который вырывается у меня вопреки всем попыткам сдержаться. Его поцелуй — это шторм. Сначала нежный, почти робкий, как первый весенний дождь, он быстро набирает силу, становясь страстным, всепоглощающим.

Чувствую, как мои собственные руки, движимые инстинктом, скользят по его спине, по его груди, по его мускулистым плечам. Я ощущаю жесткость его мышц под моей кожей, и этот контакт – это еще один уровень близости, еще один виток в спирали наших чувств. Его дыхание становится все более тяжелым, прерывистым, и я чувствую, как его сердце бьется в унисон с моим собственным – бешено, быстро, ритмично. Марк поднимается, ловя меня за талию, прижимая к себе так сильно, что я чувствую каждый мускул его тела. Его губы находят мои снова, и это уже не просто поцелуй – это слияние, единение двух душ, двух тел, двух судеб. Это нежность и страсть, сладость и горечь, умиротворение и буря – все это переплетается в одном единственном, бесконечно долгом поцелуе. В тишине слышен только стук наших сердец, переплетающихся, как звуки двух мелодии, сливающиеся в единую гармоничную симфонию.

Затем он кладет меня на спину, пригибается ниже, его дыхание горячее на коже коже, а язык скользит по киске медленно, намеренно, заставляя меня вздрагивать. Его пальцы уже раздвинули мои губы, обнажив самую нежную, самую уязвимую часть. Я чувствую его дыхание — горячее, неровное — так близко, что мурашки бегут по коже. А потом…

Первое прикосновение языка. Медленное, влажное, будто он пробует меня на вкус. Я вцепляюсь в простыни, сдерживая стон, но он повторяет — уже увереннее, сильнее. Кончик его языка скользит вдоль всей моей щели, задерживаясь на самом чувствительном месте, и внутри всё сжимается от предвкушения.

— Такая сладкая… — его голос хриплый, губы прижимаются к моей плоти, и я чувствую, как он втягивает мой сок, словно умирает от жажды.

Он не торопится. Каждый его жест — пытка и блаженство одновременно. Язык то кружит медленно, то резко вонзается внутрь, заставляя меня выгибаться. А когда он зажимает клитор между губами и слегка посасывает, мир взрывается белым светом.

— Марк… — мой голос звучит чужим, срывается на шёпот.

Он отвечает действием — двумя пальцами входит в меня, глубже, чем язык, и я чувствую, как они изгибаются, находят ту точку, от которой всё тело вздрагивает. Я больше не могу молчать. Стоны рвутся из горла, а он только усмехается мне между ног и продолжает, пока я не начинаю дрожать, не цепляюсь за его волосы, не теряю контроль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И тогда он доводит меня до края — резко, безжалостно, языком и пальцами, пока я не падаю в наслаждение, крича его имя.

Мои стоны становятся громче, прерывистее. И его это, несомненно, заводит ещё сильнее. Марк теряет остатки контроля — его движения становятся резкими, почти животными. Одной рукой он приподнимает меня за бедро, вжимает глубже в матрас кровати, а другой направляет себя, и в следующее мгновение вгоняет в меня свой член до предела. Вскрикиваю, ногти впиваются в его плечи, но он не останавливается.

— Какая ты охуенная. Горячая, мокрая… вся моя.

— Марк, остановись …

—Не хочешь? Тогда почему так сжимаешься вокруг меня? Скажи, что любишь, когда я заполняю тебя.

Его ритм жёсткий, безжалостный — каждый толчок заставляет моё тело податливо прогибаться, принимать его ещё глубже. Он слышит, как моё дыхание срывается, чувствует, как все внутри сжимаются вокруг него в ответ на каждый рывок.

— Не люблю, когда ты дразнишь.

— А твоё тело кричит правду. Хочешь, чтобы я кончил в тебя? Скажи.

Он ускоряется, его бёдра бьют с размаху, кровать скрипит под нашим весом. Я уже не могу сдерживать стоны — они вырываются громче, отчаяннее, и это только распаляет его.

— Ты так красива, когда теряешь контроль… … — его голос хриплый, губы прижаты к шее, зубы слегка сжимают кожу.

— Дааа, Марк. — стону я.

— Вот так… — он рычит, одной рукой прижимая моё запястье к поверхности кровати, а другой сжимая бедро так, что наверняка останутся синяки.

В следующий момент я чувствую, как его тело напрягается, как член пульсирует внутри — он близок. Но и я тоже. Мои ноги дрожат, живот сводит от нарастающего напряжения, и когда он вгоняет в меня себя в последний раз, глубоко, почти болезненно, я кончаю во второй раз.

Он не даёт мне опомниться от этой вспышки оргазма — его губы на мне, поцелуй грубый, требовательный, будто он хочет забрать даже моё дыхание.

— Чёрт… — он тяжело дышит, но не отпускает меня.

Его сперма внутри меня.

Густая, горячая, она заполняет меня, растекаясь по самым сокровенным местам. Я чувствую каждый толчок, каждую пульсацию его тела — он не просто кончает, он заполняет меня, будто метит, будто хочет, чтобы я запомнила это надолго.

Без презика.

Мысль пронзает, как лезвие. Я замираю, ещё не веря, но тело уже знает — внутри тепло, липко, слишком много. Он не остановился. Не вытащил.

Чёрт…

Его дыхание хриплое, губы прижаты к моей шее, зубы впиваются в кожу, но я уже не чувствую ничего, кроме этого — его семя во мне.

Марк кончил в меня.

Паника подкатывает волной, но тут же гаснет под тяжестью его тела. Он не отпускает. Его руки сжимают крепко мои бёдра.

— Ты… внутри… — мой голос дрожит, но он только усмехается, низко, похабно, как тогда, когда вгонял в меня себя до предела.

— А куда ещё? — его пальцы скользят по моему животу. — Ты так сжалась… Я не смог остановиться.

Я хочу оттолкнуть его, но тело предательски слабое, размякшее от оргазма. А внутри — его. Горячее. Липкое.

— Ты… должен был… — начинаю я, но он перекрывает мои слова поцелуем — грубым, требовательным, чтобы я замолчала.

— Я позабочусь, — шепчет он, но в его глазах нет раскаяния. Только тёмное, хищное удовлетворение. — Без резины в тебе охуенно в тысячу раз.

Я лежала, прижавшись к нему, чувствуя, как его пальцы медленно скользят по моим волосам. Мы почти не говорили. В комнате было только дыхание, и за окнами — шелест моря. Он держал меня крепко, но внутри меня уже шевелилось что-то беспокойное.

Слова вырвались сами, шепотом, почти неуловимо:

— Я тебя люблю.

Я даже не была уверена, что произнесла это вслух — пока не почувствовала, как он слегка напрягся. Не дернулся. Не отстранился. Но… не ответил.

Просто продолжил гладить мои волосы. Молча.

И это молчание было тише шепота, но громче крика.

Мне захотелось исчезнуть. Или, наоборот, закричать. Зачем я это сказала? Зачем вывернула наружу то, что бережно хранила, боясь даже самой себе признаться?

Я всегда думала, что слова не так важны. Что важны поступки. Его взгляд. Его прикосновения. То, как он мог обнять меня молча, и всё становилось легче. Спокойнее.

Марк не оттолкнул. Он не ушёл. Он даже поцеловал меня — мягко, как всегда. И всё выглядело... вроде как нормально.

Но это «вроде» грызло меня изнутри.

Он мог сказать что угодно. Не обязательно в ответ "я тоже". Просто: "я слышу тебя", "я не знаю, что чувствую, но ты важна", "не сейчас", хоть что-то. Но он выбрал молчание.

Теперь, лёжа одна в кровати, я смотрела в потолок, слыша, как в другой комнате Марк принимает душ.

Может, он не услышал. Может, услышал — и испугался. Может, он просто не умеет отвечать на такие вещи.

Но боль — не в том, что он не ответил. Боль в том, что я позволила себе поверить, будто он скажет в ответ. Что между нами — больше, чем секс.

Я чувствовала, как в груди медленно, но уверенно поднимается стена.

Я не жалею, что сказала. Но теперь — я знаю, где заканчивается фантазия. И начинается реальность.

— Сладких снов, — пробормотал Марк, ложась рядом после душа.

Матрас прогнулся под его тяжестью. Его рука нащупала мою в темноте, и пальцы переплелись. Как-то естественно. Будто это мы делаем уже тысячу лет.

Он уснул быстро, почти сразу. Его дыхание стало ровным, тёплым, касающимся моего плеча.

А я… я лежала в темноте, открыв глаза, не в силах заснуть. Почему я сказала те слова. Почему, чёрт возьми, сказала именно это. Вслух. Не себе. Ему.

Это не было случайно. Не было ошибкой. Я знала, что делаю.

Я люблю его.

Не как в книгах, не как в кино. Просто… как человек, который всё время чувствует, что падает — и вдруг находит того, кто держит. Кто держит крепко, молча, без обещаний, но так, что ты впервые за долгое время хочешь дышать полной грудью.

Утро было тихим — слишком. Не уютным, как раньше, не томным после страсти, не ленивым… А просто — пустым.

Марка я заметила сразу. Его настроение — темнее облаков, что распластались над морем. Он не ворчал, не сердился. Он просто… исчез из пространства, где были «мы».

Он наливал себе кофе молча, не глядя. Ответил на моё "доброе утро" кивком.

Я попыталась завести разговор — спросила, не забыл ли он зарядку, не стоит ли позвонить в аэропорт, напомнила про билеты. Он лишь кивнул. Один раз, второй… и всё.

Я бросила попытки.

Но заметила, как он вздрогнул, когда зазвонил телефон. Взгляд стал жёстче, губы сжались.

Он вышел на террасу, говорил по-русски быстро, отрывисто. Как будто спорил. Как будто там, на другом конце, рушилось что-то важное.

Я слышала отдельные слова: "контракт", "слив", "Ларионов", "что за цирк" — и сразу стало ясно: дело в работе. В Москве.

После звонка он замкнулся окончательно.

Телефон почти не выпускал из рук, писал кому-то, читал, снова писал.

Я сидела рядом, словно прозрачная. Ни одного взгляда. Ни одной улыбки.

В самолёте он занял место у окна. Я — рядом. Он даже не спросил, не хочет ли я поменяться. Не пошутил. Не дотронулся до руки.

И тогда меня накрыло… тихо, исподтишка.

Это конец.

Не бурный, не громкий. Без скандала, без слов. Просто — тишина между нами.

Оцепенение.

И пустота.

Я смотрела в иллюминатор, на тонкую линию горизонта — там, где небо сливается с землёй. И чувствовала, как тонкая трещина внутри меня превращается в пропасть.

Он не говорил «уходи». Но и не говорил «останься».

И я поняла: мы потерялись.

Прямо здесь, на высоте десяти тысяч метров.

Когда шасси самолёта коснулись земли, я чуть вздрогнула — не от тряски, от реальности.

Москва.

Холоднее. Серее. Отстранённее.

Марк не обернулся, когда мы шли по трапу. Шёл чуть впереди, не оглянувшись. Только у выхода из аэропорта задержался — передал мою ручную кладь водителю, и, не встретив моего взгляда, коротко произнёс:

— Я поеду в офис. Тебя отвезут домой.

Домой?

Не "увидимся позже". Не "я позвоню".

Просто — сухая логистика.

Я кивнула. Или, может быть, просто не сдержалась от какого-то механического движения головы. Хотела сказать хоть что-то. Спросить. Но язык будто прилип к нёбу.

Марк сел в машину, дверь захлопнулась — и всё.

Я стояла в одиночестве, ощущая, как изнутри поднимается что-то липкое, тёмное. Не злость, не обида даже. А предательски острое разочарование.

Я открыла ему себя. А он не пустил меня дальше — не впустил ни в свой день, ни в свою беду.

В машине было тихо. Водитель вежливо молчал. А я… просто сидела и смотрела в окно, пока по щекам беззвучно стекали слёзы.

Будильник разбудил меня слишком рано, и слишком резко.

Тело ныло, как после пробега. А душа — как после крушения.

В офисе было людно. Кто-то поздравлял кого-то с успешным проектом, кто-то жаловался на пробки, кто-то приносил кофе с перепутанными заказами. Всё было как всегда — и в этом «всегда» я чувствовала себя чужой.

Как будто вышла из другой реальности, где было солнце, море, чужой дом.

Я прошла по коридору, стараясь не смотреть по сторонам. Но, как назло, взгляд пересёкся с Вершининым. Он смотрел на меня… странно.

Не так, как раньше. Не насмешливо, не деловито.

А с интересом. Нет, с подозрением. Будто он что-то знал.

И Демковский.

Он проходил мимо и вдруг замедлил шаг. Слегка наклонил голову, оценивающе скользнул взглядом — и на его лице мелькнула ухмылка. Как будто он знал больше, чем должен был знать. Как будто что-то пронюхал.

У меня перехватило дыхание.

Я вцепилась пальцами в ремешок сумки, ускорила шаг и нырнула в свой кабинет, как в спасительную нору. Закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной.

Я не знала, сколько времени простояла у двери. Возможно, минуту. Возможно, целую вечность.

Но потом взяла себя в руки. Медленно подошла к столу, включила компьютер. Сделала вид, что вгрызаюсь в рабочие задачи.

На экране — таблицы, документы, письма.

В голове — пустота.

Я ждала. Что он позовёт. Напишет. Позвонит.

Что появится на экране знакомое имя: Марк.

Но ничего. Ни звонка. Ни сообщения. Тишина.

Он был где-то в этом же здании. Всего в нескольких этажах от меня. И был бесконечно далёк.

Я пыталась работать. Правда. Сосредоточиться. Но внутри всё клокотало. Вопросы крутились, как по кругу:

Почему он так отстранился?

Что это был за звонок в Валенсии?

Что случилось?

Я не верила, что дело только в работе. Я чувствовала кожей — это что-то личное. И он просто не хочет меня пускать туда.

Около одиннадцати я вышла в коридор — нужно было дышать.

Кафе на первом этаже было почти пустым.

Я выбрала столик у окна — подальше от шумных переговоров, от телефонных звонков, от… жизни.

Оля сегодня не пришла — простыла. Без её бесконечных шуток и саркастичных реплик в воздухе повисла тишина, словно мир тоже взял паузу.

Я ковырялась в салате, ни на что особенно не надеясь. Просто пережить обед. Вернуться. Притвориться, что всё в порядке.

Хотя ничего не было в порядке.

— Разрешишь? — вдруг раздался голос рядом.

Я подняла глаза. Передо мной стоял Костик — наш корпоративный юрист компании. Слишком вежливый, чтобы быть открытым. Слишком улыбчивый, чтобы быть честным.

— Конечно.

Он присел, положил свой телефон на стол экраном вниз и с лёгкой улыбкой посмотрел на меня:

— Серьёзное лицо. Или салат не удался?

— Скорее день, — ответила я, делая усилие улыбнуться. — И, возможно, неделя.

— Понимаю. Хотя ты держишься отлично. Я бы на твоем месте уже на кого-нибудь накричал.

— А я вот просто… ем зелень, — я пожала плечами, заметив, как его взгляд ненадолго задержался на моих руках, кольце, запястье.

— Психологически грамотно, — усмехнулся он. — Ты у нас теперь звезда в отделе, говорят.

Я напряглась.

— Кто говорит?

— Да все. Ты ловишь нужные проекты, как будто заранее знаешь, где будет выстрел. Ну и… — он наклонился чуть ближе, — у тебя явная поддержка сверху.

Я резко подняла взгляд.

Он подмигнул, будто это была шутка. Но что-то в его интонации зазвенело фальшью.

— Я просто работаю.

Мой голос прозвучал холоднее, чем я хотела.

Он откинулся на спинку кресла, поднял руки:

— Мир. Я не с упрёком. Наоборот — завидую. Так держать.

Он сделал паузу.

Я не знала, что ответить. Чувствовала, что он подбирается — к чему-то. Или просто щупает, где тонко.

— Спасибо, — коротко сказала я и снова уткнулась в тарелку.

Он сделал вид, что не заметил моего замыкания:

— Если вдруг захочешь проконсультироваться по какому-нибудь вопросу… договор, условия, всё что угодно — я рядом. Прямая линия связи, так сказать.

Я чуть улыбнулась, механически:

— Учту.

— Приятного аппетита, Марина. Не буду мешать, — он встал, чуть кивнул и ушёл, оставив за собой легкий аромат парфюма и непонятное ощущение.

Смотрю на телефон, который завибрировал от уведомления. Там мигало новое сообщение. От него.

Левицкая, зайди ко мне. Немедленно.

Левицкая. Меня будто ударили по груди. Он почти месяц не называл меня по фамилии. Даже в переписке. Даже в шутку.

Пальцы задрожали. Сердце сжалось в жесткий узел. Что-то произошло. Что-то серьёзное.

Я подскочила, как по команде, и почти побежала через коридор. Секретаря не было — дверь в его кабинет была приоткрыта.

Я вошла, не зная, как дышать.

Он стоял у окна, спиной ко мне. В тени от серой погоды он казался выше, шире. Руки в карманах, плечи напряжены, будто удерживал в себе бурю.

— Что-то случилось? — голос мой предательски дрогнул.

Марк не повернулся сразу. Но я увидела, как напряглась его шея. И только через мгновение он резко обернулся.

Его глаза... это был другой человек. Лёд. Недоверие. Гнев.

— Это ты. — Он сказал это почти шёпотом. Но каждое слово будто било меня по лицу.

— Что?.. — Я растерялась. — Что я?

Он шагнул ближе.

— Это ты сливаешь информацию Ларионову.

Всё внутри меня оборвалось.

— Что ты… — я едва не задохнулась, —О чём ты говоришь?

Глава 21. Марк

Всё было почти идеально.

Утро — мягкое, тёплое, ленивое. Ветер с моря раздувал занавески, в чашке темнел крепкий кофе, и где-то во дворе, на террасе, смеялись две девушки — моя сестра, Алисия и Марина. Я слушал этот смех, и сердце делало то странное, тихое движение, от которого внутри что-то перестраивалось. Будто всё — на своих местах. Будто больше ничего не надо.

А потом экран телефона замигал. Звонит Ромка Вершинин.

— Да?

— Марк, — голос был сухой, деловой, но под ним пряталась та самая усталость, которую я знал. — Нам удалось отследить утечку.

Я выпрямился.

— И?..

— Я знаю, кто сливает информацию Ларионову. Всё подтвердилось. Цифры, время, IP — чётко. Ты даже представить себе не можешь кто это.

— Ну, не тяни. Кто?

— Наша ледяная баба из стратегического. Левицкая Марина Адександровна.

На несколько секунд я ничего не сказал. Вообще ничего. Только смотрел на точку на полу и слышал, как собственное сердце отказывается биться.

— Это невозможно, — выговорил я медленно. — Ты ошибаешься. Проверь ещё раз.

— Я уже проверил. Четыре раза. Всё, что у нас есть, ведёт именно к ней. Её логин. Её часы доступа. Её ноутбук, сеанс входа. Всё.

Я опустился в кресло, будто ноги отказали. Чашка осталась на подоконнике — я даже забыл, что держал её в руках.

Марина?

Та, что засыпала рядом, доверчивая, с открытой ладонью на моей груди.

Та, что призналась мне в любви.

Теперь это выглядело иначе. Подозрительно. Болезненно точно.

— Ты уверен? — спросил я, почти срываясь на шёпот.

— Марк. Всё ведёт к ней. У нас нет другого объяснения.

Я отключился. Вершинин больше ничего не сказал — и, может, правильно.

Поднялся, прошёлся по комнате. Сжал кулаки.

Ярость разливалась медленно, как вино в бокал. И в этом вине — привкус предательства.

Меня разрывало на части. Всё внутри сопротивлялось этой правде, как тело сопротивляется удару ножа.

Нет. Она не могла. Не она.

Но разум уже выставлял факты в ряд. Один за другим.

Я чувствовал себя глупцом. Слепым. Если это правда… Она не просто уничтожила сделку. Она стерла всё, что между нами было.

Хожу по комнате взад и вперёд, как зверь в клетке.

Что-то во мне до сих пор отказывается верить.

Я снова пересматриваю скриншоты, отправленные Ромой, с IP, логи сеансов. Да, это её устройство. Да, её профиль.

Но слишком легко.

Если бы она действительно хотела что-то скрыть, она бы не оставила таких очевидных следов.

Марина не дура. И уж точно не дилетант.

А может, я просто не хочу видеть правду.

Может, я уже настолько в ней, что перестал думать рационально?

Нет. Стоп.

Соберись. Всё должно пройти через логику.

Подстава? Вполне возможно.

Мотив — есть. У Ларионова — зуб на меня с тех пор, как я перехватил у него крупные заказы. Особенно последний заказ в Алматы.

Использовать Марину как приманку? Тонко. Грязно. Эффективно.

И всё же…

Утром я намеренно избегал взгляда в её глаза. Я не мог — просто не мог — снова увидеть то выражение, которое, казалось, знал наизусть.

Она была тише, чем обычно, почти прозрачная, будто что-то чувствовала, но не знала, как спросить.

— Всё в порядке? — её голос за завтраком прозвучал сдержанно, даже мягко.

Я кивнул, не глядя.

— Просто рабочие моменты.

Марина больше не спрашивала. Только поставила кружку и ушла переодеваться.

А я остался, сжав кружку так, будто хотел сломать её пальцами.

В машине — тишина. Она сидит рядом, смотрит в окно.

И всё, что происходит внутри меня, — это отчаянное, животное желание поверить, что она ни при чём.

Но чем ближе мы к аэропорту, тем твёрже становится мой голос. Я уже на автопилоте — контролирую эмоции, выдаю короткие фразы.

Она это замечает. Я чувствую её напряжение рядом, как ток. Но она молчит.

Мы оба молчим.

И молчание кричит.

В Москве — поздний вечер.

Я открываю дверь автомобиля, подзываю водителя:

— Отвези её домой. Без остановок.

Марина поднимает глаза.

— А ты?

— В офис. Нужно кое-что срочно проверить.

Я не жду её реакции. Закрываю дверь и сажусь в свою машину.

Смотрю в зеркало. Она ещё стоит, не понимая. Её плечи — чуть опущены. Она не поднимает рук, глаза слезятся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Офис встречает меня тишиной. Поздний вечер — в коридорах пусто, только охрана кивает, и никто не смеет задать вопрос. В такие моменты от меня тянет холодом — и это знают все.

Я захлопываю дверь кабинета, нажимаю кнопку блокировки, сажусь за монитор. Документы, письма, служебные файлы — всё уже в хронологии, выстроенной Вершининым. Чисто, слишком чисто. Это начинает бесить.

Нет таких случайностей. Нет мира, в котором всё сходится так гладко.

IP-адрес — Маринин.

Профиль — её.

Файлы скачивались с устройства, которое она использует в офисе.

Но вот что не даёт мне покоя.

Она не имела доступа к ряду внутренних отчётов — а они утекли.

Как?

Они попали к Ларионову в тот же день, что и те, к которым у неё был доступ только на следующий.

Я щёлкаю по меткам времени. Слишком чётко, как по линейке.

Так не сливают информацию изнутри. Так работают те, кто хочет, чтобы ты поверил в слив.

Звоню в отдел информационной безопасности:

— Мне нужны логи доступа. Все. За последние три месяца. К каждому защищённому файлу.

— Это займёт несколько часов, — осторожно отвечает старший специалист.

— У вас один час.

Кладу трубку. Лицо ноет от напряжения — я не замечаю, как сжимаю челюсть, будто держу внутри весь этот хаос.

Я сидел в полутемном кабинете, освещённый только светом экрана. Мои пальцы сжали мышку, суставы побелели. У охраны не возникло вопросов, когда я потребовал доступ к архивам с камер за прошлую неделю. Я не кричал, не угрожал. Я просто говорил таким тоном, с которым не спорят.

Файл загрузился. Я смотрел на экран, как на приговор.

Дата — совпадает. Время — чётко в момент, когда по IP произошла отправка пакета данных. IP — с её компьютера. Место — её кабинет.

Я знал эту точку на схеме — камера над лестничным пролётом снимала под углом через стеклянную перегородку. Вид был неидеальный, но достаточный.

Появляется она.

Марина.

Стоит у окна. На ней кремовая блузка, волосы собраны небрежно, как всегда, когда она думает. Затем — подходит к столу. Садится. Что-то печатает. Подносит чашку — кофе, наверное, судя по жесту. Потом снова печатает. Никакой паники, никаких подозрительных движений. Спокойствие, почти расслабленность. Как будто она просто работает. Как будто всё в порядке.

А в этот самый момент — в логах сервера — отправка документа. Коммерческого. Стратегического. С водяными знаками. На адрес, зарегистрированный на Ларионова. Всё как по учебнику. И всё — из её кабинета.

Из её рук.

Я замер. Не моргнул. Сердце не билось — оно будто сжалось в комок.

Я не хотел верить. Господи, как я не хотел.

Я готов был списать всё на совпадение. Что кто-то воспользовался её доступом, что могли подменить IP, что кто-то прошёл в кабинет за её спиной… но видео говорило обратное.

Она была там одна.

Ровно в тот момент, когда произошла утечка.

И мне не на что было опереться, чтобы оправдать её. Не на что, кроме… чувства.

Я откинулся в кресле, закрыл лицо руками. Горели глаза, жгло под рёбрами. Я впервые за долгие годы почувствовал себя слабым. Не из-за потерь, не из-за угроз. А потому что был сломлен внутри.

Её лицо стояло перед глазами. Улыбка. Шепот на подушке. Глаза, которые смотрели прямо в душу. Ладони, которые касались не только тела — они будто пробирались под кожу. Внутрь. В самую суть.

И теперь?

Теперь она — предатель?

Слишком всё сходится. Чертовски чистая комбинация. Как будто она выстраивала это неделями.

Уже дома я пил. Много. Виски не резал, он гладил, как яд. Я хотел забыться. Хотел, чтобы память выжгло алкоголем, чтобы лицо Марины стёрлось, голос растворился. Но не получилось. Она жила во мне, даже в боли. Особенно в ней.

На следующий день я встал, принял ледяной душ и оделся, как будто это был обычный день. Но всё было не так.

Довольно. Нужно было поставить точку. Вызвал Марину к себе.

— Что-то случилось? — она вошла в мой кабинет.

Я не сразу повернулся.

— Это ты.

— Что?.. — она растерялась. — Что я?

Шагнул ближе к ней.

— Это ты сливаешь информацию Ларионову.

— О чём ты говоришь?

— О чём я говорю? О том, что мы потеряли сделку на 25 миллионов. О том, что наш прототип всплыл в сети через сутки после презентации. Это не случайность, Марина. Это слив.

— Ты серьёзно считаешь, что это я?

— А кто ещё? Ты единственная, у кого был доступ. Ты единственная, кто знал все детали. Или ты настолько наивна, что даже не поняла, как тебя использовали?

Она стоит передо мной — та, которой я доверял больше, чем себе. Та, которой отдал не просто доступ к информации, а ключи от собственных границ. И теперь всё это... дым.

Марина сжимает кулаки, подбородок дрожит, но глаза полны обиды. Чистой, как оголённый нерв.

— Как тебе не стыдно такое говорить мне?

Я рассмеялся — коротко, без радости. Это не смех. Это попытка не взорваться.

— Стыдно? — перешагиваю через слова. — Мне должно быть стыдно, что я не увидел этого раньше. Что я впустил тебя в свой дом, в свою жизнь — а ты сидела в моём кабинете и сука нажимала "отправить".

— Марк…

— Нет! — резко. — Хватит.

Она словно получает пощёчину. Но я не могу остановиться. Во мне гремит не просто подозрение — во мне гремит всё, что я построил и что сейчас рушится.

— Ты думаешь, я просто так вышел из себя? Я видел запись, Марина. Видел, как ты сидела за компьютером ровно в ту минуту, когда пошёл слив. С твоего IP. С твоей учётки. С твоего кабинета.

— Это не я… Я была там, но я не…

— Но ты не что? — рычу, шагнув ближе. — Не заметила, как у тебя из-под носа увели всё? Или не ожидала, что тебе поверят, потому что ты такая честная и… и чертовски удобная в постели?

Она побледнела. Губы приоткрылись, будто не хватило воздуха. Но я уже не тот, кто бросится к ней, чтобы подхватить.

Я хотел, чтобы она врала. Потому что если это не она — то я сейчас её уничтожаю. Но если да — я должен быть первым, кто скажет: «Довольно».

— Я ошибся в тебе, — говорю тише, почти шепотом. — Или… я сам хотел ошибиться. Хотел верить, что ты — это не просто ещё одна маска.

Тишина разрывает комнату. Она стоит, как статуя. Только глаза живые. В них — боль. Такая, что на секунду меня качает.

Но я отвожу взгляд. Поздно.

— С сегодняшнего дня ты отстранена. Официально. Без допусков, без разговоров, — поднимаю глаза, холодные, чужие даже мне самому.

Она не отвечает. Только смотрит — не плачет, не кричит. И в этом молчании я понимаю, что, возможно, только что потерял не предателя. А ту, кто действительно… была рядом.

Но я всё равно не останавливаю её.

Потому что если она невиновна — я не выдержу. А если виновна — я никогда не прощу. Ни её, ни себя.

Я уже отвернулся. Уже почти выдохнул. Почти выкинул её из головы. И тут — её голос.

— Ты трус, Марк.

Медленно, с недоверием поворачиваюсь.

Она стоит, как будто всё внутри у неё уже сгорело, но пепел — острый.

Глаза сверкают. Никаких слёз.

— Что ты сказала?

— Трус, — повторяет с нажимом. — Не мужчина. Не тот, кого я уважала. Тот Марк хотя бы слушал, прежде чем судить. Тот Марк смотрел в глаза, а не прятался за фактами, которые слишком удобны, чтобы поверить.

Она делает шаг — не клянча, не умоляя, а как будто возвращает себе территорию.

— Ты хочешь в это верить? Верить, что я предала? Потому что иначе тебе будет больнее. Потому что если я не виновата — ты снова оказался слабым. Не разглядел. Не защитил.

Я не могу говорить. Её голос режет по-живому.

— Я… я отдала тебе себя. Не просто тело, Марк. Я… впервые за много лет жила, понимаешь? А теперь — ты всё уничтожил.

Где-то внутри меня что-то стучит. Грохочет. Но я стою, будто в цементе.

— У тебя был выбор. Ты мог спросить. Мог хотя бы попробовать… поверить.

Она идёт к двери — резко, с каким-то окончательным достоинством. Но у самого порога оборачивается.

— Я ухожу. Не потому что ты выгнал. А потому что мне стыдно. За тебя.

— Скажи своему ебанному Ларионову, что у него нихуя не получится.

— Пошел ты, — она закрывает дверь, с грохотом.

Сделка просрана. Команда деморализована. Я — на дне. Но вишенка на этом дерьмовом торте? Я выиграл спор.

Вот он, момент истины. Уловка, с которой всё началось. Простая, безобидная, мужская игра.

И вот сижу теперь, весь такой победитель. Без сделки. Без неё. С пустотой в руках и тяжестью под рёбрами, которую уже не утопишь ни в виски, ни в ночной работе.

Стук в дверь был коротким, без стеснения. Через секунду в кабинет зашли двое: Рома Вершинин — хмурый, с перманентной щетиной и пронзительным взглядом; Демковский — в своей обычной расхлябанной кожанке и с иронией на лице.

— Зашёл глянуть, ты ещё жив? — буркнул Демковский, усаживаясь в кресло напротив. — Слово "гроза холдинга" с тебя можно соскребать лопатой.

— Пошёл нахер, — тихо бросил я, но без злобы. Даже голос сдался.

— Ты сам-то веришь, что она? — Вершинин посмотрел в упор.

Я сжал челюсть.

— Камеры показывают: она в кабинете. IP совпадает. Файл ушёл с её доступа.

— Ну, значит, она. — Рома кивнул. — Чего тогда ноешь?

— Потому что, блядь, если это правда — значит, я хуже, чем думал. А если ложь — то я её предал. Лично. Холодно. По-ублюдски.

Повисла пауза.

— Знаешь, — произнёс Дэн, — иногда правда слишком гладкая. Слишком удобно совпадает.

Я вскинул голову.

— Не пойми неправильно. Я не говорю, что она невиновна. Но, если бы кто-то хотел, чтобы всё выглядело так, будто виновата Левицкая… — он развёл руками, — …ты получил бы именно это. Камеры. Доступ. Совпадения.

Вершинин цокнул языком:

— Только не говори, что ты теперь сомневаться начал.

— Я всегда сомневаюсь, — бросил я, — в этом и была разница между нами.

— Ну чё, —Дэн оглянулся на нас, — всё просрали, зато спор выиграл. Красиво, Марк.

— Ты переспал с ней? С Левицкой? — спрашивает Вершинин.

— Ты же говорил, она не твой тип. Ну давай, колись, было? — начал Дэн, —хотя сразу видно, что ты ее натянул. Прямо расцвела вся.

Я промолчал.

— Ну чего ты, брат, серьёзно, ты в такой запаре, как будто не спор выиграл, а родину проиграл.

— Заткнитесь, оба.

— Чего ты кипятишься? — Рома усмехнулся. — Всё по-честному. Сделку слили, да. Но тачка твоя. Поздравляю, победитель. — и раздался звук: ключи упали на стол.

Дэн с Ромой ещё что-то переговариваются — фоном, глухо, будто я уже не слышу слов. Только кровь стучит в висках, будто выбивает изнутри — идиот, идиот, идиот.

Машина? Спор?

Господи, как я до этого дошёл?

Я провожу рукой по лицу. Мне хочется разбить что-то. Или кого-то. Лучше бы — себя.

И в этот момент — звук ручки.

Дверь открывается.

Я сразу всё понимаю. До того, как поднимаю глаза.

Марина.

Она стоит на пороге, как чужая. Нет — как из другого мира. Того, из которого я вытащил её, и сам же... разорвал на части.

Волосы слегка растрёпаны — видимо, поднималась по лестнице. Губы дрожат, взгляд стеклянный, будто внутри неё рушится всё сразу.

Я не успеваю ничего сказать. Она идёт — быстро, решительно, мимо Ромы, мимо Дэна, не глядя на них.

Подходит к столу. Швыряет в меня лист бумаги.

Прямо в лицо.

Он падает на стол, как выстрел.

— Это заявление, ублюдок.

Я смотрю на неё, и мне... впервые в жизни нечего ответить.

— Значит, вот как, — она говорит, голос сорван, но держащийся на злой силе, — сначала ты трахнул меня ради спора, потом обвинил в сливе, потом выгнал. Красиво. Очень. Поздравляю, Марк, ты теперь король говна.

Она разворачивается и уходит. Не оглядываясь.

В комнате на мгновение становится тише, чем в могиле.

Парни хлопают по спине и уходят. А я остался в тишине. Комната пустая, как и я сам. На столе — её заявление. Скомканный лист, чуть надорванный у края. Как и она. Как и всё, к чему я, блядь, прикасаюсь.

Я провёл рукой по лицу. Лицо горит, будто мне этим листом не по щеке, а по совести ударили. Хотя какая к хуям совесть, если я ей сам, своими руками глотку перерезал? Не ножом, словами. Подозрениями. Молчанием. Этим сраным спором.

Какой же я, сука, тупой.

Я смотрел на неё и видел только угрозу. Предательство. Холодную схему.

А она стояла, с глазами, полными слёз, сжавшись, но не сломавшись — и влепила мне правду прямо в лицо. Заявлением. Одним словом:

"Ублюдок."

Я даже не попытался остановить её.

Не дернулся.

Не сказал ни хрена.

Потому что где-то внутри я уже знал: я сам всё сделал. Сам похерил. Сам доверился не тому. Сам продал её за гребанную машину. СПОР, БЛЯДЬ. Какой нахуй спор? Мне что, пятнадцать?

— Поздравляю, победитель, — звучит в голове, как эхо. Ключи на столе, глухой металлический звук. Как гвоздь в крышку гроба.

Я встал, медленно, будто по колено в бетоне. Подошёл к окну. Город живёт, дышит. А у меня внутри только обугленные обломки.

Левицкая…

Марина.

Я вспоминаю её руки. Её смех. Её глаза, которые смотрели на меня так, как, сука, больше никто не смотрел.

С надеждой.

С верой.

С чем-то, что я просто взял… и раздавил.

Я — самый настоящий мудак. Даже не просто. Я — чемпион мира по мудачеству. Медаль, грамота, памятник в полный рост. Поздравляю, Марк: ты всё просрал. Женщину, которая тебя любила.

Победитель, блядь.

___________________________________________________

Дорогие читатели, если книга вам интересна, буду рада видеть ваши лайки - кнопка рядом с обложкой "Мне нравится" или просто звездочка рядом со значком библиотеки. ❤️

Глава 22. Марина

В квартире стояла тишина — вязкая, густая, липнущая к коже, как незажившая рана.

За окнами бушевала метель — белый вихрь гнал снег по стеклу с такой яростью, будто природа разделяла мою боль. Всё внутри было так же холодно, как снаружи. Опустошение. Молчаливое, звенящее. Глухое.

Я сидела на полу в темноте, завернувшись в плед, и позволяла слезам течь. Бесстыдно. Без попыток стереть их с лица.

Они катились по щекам — горячие, предательски живые, когда внутри всё уже умерло.

Предательство.

Такое простое слово, а разрывает на тысячи осколков.

Не только из-за того, что он обвинил меня в том, чего я не делала.

А из-за спора. Из-за того, что я стала частью мужской игры.

Приз. Развлечение. Объект желания — не чувства. Не уважения.

Мне хотелось исчезнуть. Раствориться.

Но я знала — позволить им увидеть меня слабой было бы самым страшным

Я не двигалась. Сидела на полу, спиной к дивану, колени прижаты к груди. Халат сполз с плеча — и я не поправляю. Мне всё равно. Пусть этот холод добирается до костей. Он хотя бы честный. Не такой, как он.

Я пережила смерть сестры, я жила с виной под кожей. Но Марк… он сделал больно как-то по-особенному. Почти… красиво. Потому что я в это поверила.

Поверила в «мы».

Я поднялась и прошла в кухню. Не включала свет. Достала из шкафа чашку, поставила под кран и включила воду — просто чтобы слышать хоть какой-то звук, не своё сердце.

Вода лилась, как мои слёзы — неконтролируемо.

В глазах картинки вечера. Я стояла перед его кабинетом дольше, чем следовало. В руках заявление об уходе. Раз он так решил, что меня нужно

Сначала я не обратила внимания — мужские голоса за приоткрытой дверью, обычный деловой тон. Партнёры? Коллеги? Наверняка Роман и Даниил — он часто говорил, что с ними у него особые отношения.

Я подошла ближе. Уже почти постучала. Но фраза, сказанная чуть громче обычного, остановила меня.

— Ты переспал с ней? С Левицкой?

Время словно остановилось.

Они говорят обо мне. В его кабинете. С его друзьями. В таком контексте.

Я замерла.

— Ты же говорил, она не твой тип. Ну давай, колись, было?

Кровь отлила от лица. Сердце ударилось раз — два — и исчезло где-то в животе.

Я даже не осознала, как сделала шаг назад. Потом ещё один.

Грудь сжалась, как будто кто-то с силой вдавил в неё кулак.

Я чувствовала, как в висках стучит боль. Буквально.

Как будто сейчас — я разобьюсь. Прямо здесь, в этом офисном коридоре.

Вчера я ему открылась.

Сегодня — я стала его выигрышем. Его доказательством. Его аргументом в споре.

Неожиданно звенящая тишина показалась громче, чем голоса.

Сердце стучало в бешеном ритме, но вместо слёз — только горечь и обида. В горле застрял ком, а глаза жгло предательское чувство — как же я могла так ошибиться?

Но в этот же миг что-то взорвало меня изнутри.

Чёрт побери!

Только одно я знала точно: я больше не позволю ему видеть, как я рассыпаюсь.

Дверь кабинета распахнулась с грохотом, и я ворвалась внутрь, не обращая внимания на удивленные взгляды Марка, Романа и Даниила. Их глаза — широкие, настороженные — мгновенно встретились с моими.

Я долго сидела на кухне, обхватив ладонями чашку, в которой так и не было чая. Просто держала её — как держатся за что-то, когда под ногами трещит лед.

Мысли шли вразнобой, путались, как волосы после бессонной ночи.

Я пыталась понять, где я ошиблась.

Что я сделала не так?

Когда момент истины тихо подменился моментом предательства?

Все, что остается у меня внутри – это презрение.

Я раньше думала, что это громкое слово из романов. Из тех, где женщины швыряют бокалы в стены и выходят, щёлкнув каблуками.

А теперь я знала, как оно ощущается — в теле.

Как будто тебя облили кислой, ядовитой правдой, и теперь она проедает кожу изнутри.

Я не плакала больше.

Я смотрела в одну точку и думала: ты поспорил на меня, сукин сын.

Не просто усомнился, не просто обвинил. Ты...

Поставил на меня ставку.

Переспать со мной ради машины. Ради какой-то там чёртовой железки с логотипом и лошадиной мощностью.

А я… я ведьму призналась в любви. Как наивная дура. Трахнул и бросил.

Какая же я идиотка. С этой мыслью пытаюсь уснуть.

Проснулась в серой тишине раннего утра.

Подошла к зеркалу и увидела там другую женщину. Не ту, которая ещё вчера дрожала от его прикосновений, верила каждому взгляду, каждому слову. А ту, что пережила бой и вышла из него живой. Пусть и в крови.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не хотела, чтобы меня помнили в старом свитере, в балохоне, с закрученным тяп-ляп пучком и глазами, полными вины.

Нет.

Пусть у него перед глазами навсегда останется эта версия меня: холодная, точная, невозмутимая. Такая, которая уходит красиво.

Красное облегающее платье с глубоким вырезом на спине. Без пошлости, но с вызовом.

Красная помада, как сигнальная лента:

Опасно. Не приближаться

.

Зимние сапожки на шпильке. Неудобные, но уверенные.

Волосы распущены. Ровные, гладкие.

Я собиралась уйти красиво.

Чтобы он, если ещё осмелится вспомнить, не видел перед собой жертву.

А женщину, которую он потерял.

Когда я вошла в офис, шепот зашевелился, как ветер в сухой траве. Он будто скреб по коже.

Сотрудники оборачивались, кто-то опускал глаза, кто-то смотрел в упор.

Но я не дала им ни капли своей уязвимости.

Мой кабинет встретил меня холодом. Воздух был застоявшимся, как будто знал — я больше сюда не вернусь.

Я методично складывала свои вещи: блокнот с заломанным уголком, любимую чашку, флешку, пару книг.

Остальное было неважно.

— Марин.

Я обернулась.

Костик стоял в дверях. Улыбался слишком спокойно. Слишком… невовремя.

— Слышал, ты решила уйти. Обидно.

Я промолчала.

— Я, кстати, сегодня вечером собираю у себя несколько человек. Ну, чтобы хоть как-то тебя проводить. Есть сюрприз. Думаю, тебе понравится.

Он говорил мягко, почти дружелюбно.

— Посмотрим, — ответила спокойно.

И пошла прочь. Я не знала, хочу ли видеть Марка сейчас. Если увижу – то наверняка захочу остаться с ним. Но он не сделал ни одной попытки, чтобы меня остановить.

Лифт долго не приходил, и каждый тик секундной стрелки был мучительно долгим.

Я стояла, держа небольшую коробку со своими собранными вещами, в другой руке короткая куртка.

Только бы уйти. Только бы — без истерик, без дрожащих рук, без воспоминаний.

Двери открылись.

Я застыла.

Марк стоял там. Он стоял в лифте, как воплощение холодной уверенности: высокий, собранный, в идеально сидящем тёмно-синем костюме, с тем самым взглядом, от которого когда-то у меня подкашивались колени. Такой же красивый. Такой же родной.

До боли.

И я ненавидела себя за то, что сердце всё ещё реагировало на него — будто не слышало, не знало, не помнило.

Наши взгляды встретились, и мир стал тише, чем был.

Он смотрел на меня, словно видел впервые. Словно не мог поверить.

В его глазах — тень вины. Или сожаления. Или... нет, уже неважно.

Я шагнула внутрь.

Без слов. Без взглядов.

Он будто хотел что-то сказать, но я нажала на кнопку, опуская глаза.

И если сердце моё дёрнулось, то только чтобы напомнить — я всё ещё жива. Несмотря ни на что.

Двери закрылись.

Мы поехали вниз.

Молчание между нами было громче любого крика. И вдруг…

— Марина, — произнёс он ровно, без эмоций, будто мы встретились на совещании, — ты не должна была принимать всё так близко. Рабочие и личные границы нужно разделять. Ты взрослая. Я думал, ты понимаешь это.

Я сжала пальцы в кулак, чтобы не дрожать.

— Разделять? Ты всерьёз это сейчас говоришь?

— Я не отстранял тебя окончательно. — Он смотрел на меня с тем странным спокойствием, которое вызывало во мне только бешенство. — Это временно. Пока не закончится расследование. Я… хотел, чтобы ты осталась. Просто не в эпицентре.

— Ты хотел, чтобы я осталась? — переспросила я, чуть хрипло, чувствуя, как во мне закипает ярость. — После того, как ты обвинил меня в предательстве? После того, как обрушил на меня всё? После того, как ты…

— Ты хоть понимаешь, насколько всё серьёзно?

— А ты? —я резко шагнула ближе. — Ты понимаешь, что обвинил меня в том, чего я не делала? Что вы с друзьями обсуждали меня, как выигрышную лотерею? Как машину, которую можно получить, если правильно «поиграешь»?

Молчание.

— Ну так что, Марк? — мой голос стал тише, но острее. — Ну как? Победитель. Доволен? Тачка хорошая?

Он отвёл взгляд.

— Это не так.

— Правда? — в моем голосе дрожал яд. — А как тогда? Ты спорил, трахнул и получил ключи. Всё по плану.

Я склонила голову чуть набок, глядя прямо ему в глаза.

— Или ты хочешь сказать, что всё это — совпадение?

— Я не хотел, чтобы всё вышло так, — выдавил он. — Я… не думал, что всё зайдёт так далеко.

— О, конечно, не думал. —я усмехнулась. — Не думал, что мне будет больно. Не думал, что я услышу, как ты выигрываешь меня, как бутылку виски в дешёвом баре. Не думал, что я буду сидеть в своей квартире и собирать себя по кускам.

Я сделала вдох, будто борясь с тем, чтобы не заорать.

— Ты меня предал, Марк. И даже если ты действительно думаешь, что я тебя слила — ты мог бы спросить. Поверить. Хоть попытаться понять. Тем более, после того, что нас связывало. А ты… просто вычеркнул.

Как мусор.

— Ты думаешь, мне это было легко? — его голос сорвался. — Я сомневаюсь до сих пор. В каждой чёртовой улике. Но они все вели к тебе!

— Тогда ты даже не знаешь меня. Никогда не знал. И не заслужил.

Я отвернулась и направилась к двери лифта.

— Я дебил, — сказал он мне в спину.

— К несчастью, я поняла это слишком поздно.

Лифт внезапно дёрнулся и резко остановился. Свет не погас, просто… движение прервалось. Я от неожиданности чуть не выронила коробку из рук.

— Ты что делаешь? — резко обернулась к нему, с возмущением. — Марк?!

Он стоял у панели, пальцы ещё касались кнопки экстренной остановки. Повернулся ко мне медленно. Без обычной холодной отстранённости. Без делового выражения.

Прежде чем я успела сделать шаг назад, он подошёл.

Молча, решительно.

И — аккуратно, но без просьбы — взял из моих рук коробку. Поставил её на пол.

А потом, не говоря ни слова, шагнул ближе.

Слишком близко.

Марк прижал меня к стенке кабины своим телом — не грубо, не насильно, но с тем намерением, которое оставляло только два пути: либо оттолкнуть, либо остаться.

Я замерла. Дышать стало трудно.

Не от страха.

От этой чёртовой близости. От него.

— Ты права, — прошептал он, тихо, и голос его дрогнул, — я всё просрал. И да, я мудак. Я это знаю.

Его ладони коснулись стены по бокам от моего лица, создавая тот самый замкнутый мир из нас двоих.

Он не касался меня.

Но я ощущала каждую грань его тела, каждую эмоцию, исходящую от него.

— Я не прошу прощения. Не сейчас. Я просто… хотел, чтобы ты знала. Хоть что-то настоящее, после всей этой лжи. Ты была самым настоящим, что у меня было.

Я закрыла глаза на секунду, потому что глаза жгло.

— Почему сейчас? — выдохнула я. — Почему, когда всё уже кончено?

Он не ответил.

Просто остался рядом.

Пока мы стояли в замершем лифте, между прошлым и будущим, между болью и тем, что могло быть.

Глава 23. Марина

Я чувствовала, как сердце предательски сжимается — от его близости, от этих слов, от взгляда, которым он смотрел на меня так, будто в нём было всё раскаяние мира.

Но это не могло стереть то, что он сделал.

Я медленно подняла руку и мягко, но твёрдо положила ладонь ему на грудь, чувствуя под пальцами ритм его сбившегося сердца.

— Не надо, Марк, — выдохнула я, в глаза ему не глядя. — Поздно.

Он не сдвинулся.

А я оттолкнула.

Один шаг — и уже не чувствую тепла его тела.

Ещё один — и между нами снова воздух, снова граница. Теперь — непреодолимая.

— Ты думал, что сможешь просто всё вернуть? — я посмотрела прямо на него, сквозь ком в горле. — Сперва обвиняешь меня в предательстве, ставишь к стенке, вытираешь ноги об меня. А потом как ни в чём не бывало смотришь на меня.

Поначалу Марк просто стоял, как прибитый, будто я вышибла из него воздух. Потом — шагнул вперёд, и в голосе уже не было печали. Была злость. На себя. На меня. На всё, что произошло.

— Ты думаешь, мне легко это всё даётся? — хрипло выдохнул Марк. — Думаешь, я, блядь, кайфую, что сейчас стою тут, как последний придурок, и смотрю, как ты презираешь меня?

Я сжала губы, но не ответила. Он продолжал, срываясь на короткие, рваные фразы:

— Да, я облажался. Да, я повёл себя как мудак. Не спорю. Я сорвался, я обвинил, я не верил. Я сам себе не верю, понимаешь? Я — не верю себе. Ни одному, сука, решению.

— Я тебе верила, — голос предательски дрожал, но я не отводила взгляда. — Я открылась тебе так, как не открывалась никому. И ты… ты сделал меня частью какого-то жалкого спора. Ты не просто ранил. Ты унизил меня.

Марк шагнул вперёд, но я резко подняла ладонь — стоп.

— Не надо. Не трогай.

— Этот сраный спор… Я даже думать о нём не хотел. Это была дурацкая идея. Мужская. Пьяная.

Я молчала. Только смотрела.

Марк вскинул руки, почти в отчаянии.

— Ну скажи уже что-нибудь! Обматери, ударь меня — только не молчи, чёрт подери.

Я наклонилась, подняла коробку с вещами, руки дрожали, но я не уронила ни одной.

— Прощай, Марк, — сказала тихо, почти шёпотом, но каждое слово отдавало сталью.

Я повернулась и нажала кнопку блокировки.

Двери лифта с лёгким звуком раскрылись, пуская холодный утренний свет офисного коридора.

И я ушла.

Не оглядываясь.

Потому что, если бы оглянулась — могла бы не уйти.

Вернувшись домой, я весь день лежала на диване, укрывшись шерстяным пледом, чашка ромашкового чая согревала ладони, но не душу. За окном всё ещё валил снег, как будто город хотел спрятать боль под белым покрывалом. Телефон завибрировал — на экране имя: Оля.

Я быстро приняла вызов, натягивая на голос лёгкость, которой во мне не было.

— Ну как ты, солнышко? — спросила я с мягкой интонацией. — Голос получше стал?

— Гхрм... — Оля прокашлялась. — Не солнышко я, а варёный гриппозный крот. Я слипаюсь с пледом в единое целое. Голова — как барабан.

— Ну, зато ты сейчас не на работе. Отдыхай. Таблетки, тёплый суп и сериал какой-нибудь глупый — твой рецепт на сегодня.

— А у тебя как? — Оля вдруг осеклась. — Ты же сегодня собиралась...

Я замялась. Не хотелось грузить ее своими проблемами.

— Да всё нормально, — слишком быстро сказалая. — Я просто зашла в офис... собрать вещи. Оставила пару папок.

— М?

— Потом расскажу. Честно. Ты болеешь — мне не хочется тебя грузить.

— Марина...

— Отдыхай, правда. Всё нормально.

— Ладно, но ты мне всё выложишь, как только перестану звучать как подбитый баритон.

— Обещаю.

Когда звонок закончился, я не успела даже допить чай, как пришло новое уведомление.

Костик.

"Сегодня вечером у меня маленькая прощальная вечеринка. Совсем камерно, парочка коллег, вино, музыка. Было бы здорово, если бы ты пришла. Ты заслужила прощание получше. К тому же... я живу совсем рядом с тобой. Ниже отправлю адрес.Подумай, хорошо?"

Я уставилась на экран.

«Живу совсем рядом» — никогда бы не подумала, да и Костик никогда не рассказывал много о себе. Но вечер всё равно был бы обречён на одиночество. А может, один бокал вина под чьё-то вежливое бормотание отвлечёт меня хотя бы на час?

До квартиры Костика — буквально пятнадцать минут пешком. Я накинула пальто, схватила маленькую сумку и вышла в вечернюю метель, будто в другой мир, в чужую реальность, где всё было стирающимся фоном: снег, тусклые фонари, прохожие, идущие сквозь свои заботы.

Он открыл дверь почти сразу, будто ждал подглядывая в глазок.

— О, привет! Рад, что ты пришла. Проходи, раздевайся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я шагнула внутрь и на миг застыла. Квартира... была странной. Маленькая, почти аскетичная. Слишком пустая. Серые стены, серый диван, пара книжных полок, и ни одного личного штриха — ни фотографий, ни безделушек, ни привычной «жизни».

Тут было слишком чисто. Слишком упорядоченно.

Будто не человек здесь жил, а кто-то, кто только делает вид, что живёт.

Он взял моё пальто и повесил с аккуратностью хирурга.

— Проходи в комнату. Скоро должны подойти ещё пара человек. Сказали, что задерживаются, пробки.

Я прошла в гостиную. На журнальном столике — красное вино, дешёвые бокалы и тарелка с крекерами. Телевизор был выключен, но на стене над ним — пустой гвоздь. Я почему-то сразу заметила его.

— У тебя как-то... минималистично, — заметила я, присаживаясь на край дивана.

— Ага, — он усмехнулся, подходя ближе. — Я не привязываюсь к вещам. Только к людям.

Я чуть напряглась, но сдержала себя.

— И давно ты тут живёшь?

— Год почти. Переехал из центра. Тишина, спокойствие. Можно сосредоточиться.

Костик налил вино аккуратно, как будто изысканное бургундское, а не бутылку с ближайшего супермаркета. Руки у него не дрожали. Он передал мне бокал, глядя чуть дольше, чем было нужно. Я сделала вид, что не заметила.

— Держи. За новую жизнь, — сказал он, подняв свой бокал.

— За… перемены, — откликнулась я с вежливой улыбкой и чуть коснулась краем бокала его стекла.

Мы сели на диван. Костик что-то рассказывал — про офисные интриги, как кто-то в офисе вечно прячет бутылку виски в ящике, про то, как Лена из финансов случайно отправила клиенту фото кота вместо презентации. Я кивала, поддакивала, но мысли витали далеко. Лифт. Марк. Его взгляд, его голос, его злость. Всё разрывалось в голове, как сломанная киноплёнка. Обрывки боли, унижения, гордости и презрения.

Я сделала глоток. Горьковатое. Мягкое, но с осадком. Пахло дешёвым алкоголем, но не в нём было дело.

— А когда подойдут остальные? — спросила я, прерывая его монолог.

— Скоро, — ответил он небрежно. — Опаздывают. Да и ты раньше пришла, я не ожидал.

Костик усмехнулся, но улыбка его будто дёрнулась, как у манекена.

— Понятно… — я кивнула. — Слушай, а где здесь ванная?

— Первая дверь налево, только свет включи — проводка у меня старая.

Я встала, прошла по узкому коридору, стены которого были почему-то абсолютно голыми, даже без часиков или картин. Всё как в гостиничном номере, но неуютнее. Я толкнула дверь, повернула выключатель — но света не было. Комната тонула в полумраке. Я сделала шаг внутрь. Секунда — и глаза привыкли к темноте.

Это была не ванная.

Я нащупала другой выключатель на стене — щелк.

Свет резко разлил тусклый белый по комнате — и моё тело застыло. Сердце будто вдавилось в грудную клетку.

На стене напротив — фото. Десятки. Мои.

Прямо с работы — у лифта, с чашкой кофе, с Олей. Где я выхожу из такси у дома. Где я стою на балконе в халате. Где я с кем-то говорю на улице. Где я… сплю? Фото через окно? Фото с Марком. Мы идем в ресторан. Мы вместе в аэропорту.

Они были наклеены как на следственную доску, вразнобой. Некоторые обведены кружками, к другим — приклеены маленькие стикеры. Красной ручкой. Моя фамилия. Время. Даты.

Я не могла дышать.

Ноги онемели, руки дрожали.

— Что ты здесь делаешь? — послышалось сзади. Голос Костика был слишком ровным. Он стоял в проёме, как тень.

Я обернулась, по инерции. У него в руках всё ещё был бокал.

— Это что? — прошептала я, не узнавая собственного голоса. — Что это, Костя?

Он пожал плечами, сделал шаг ближе.

— Просто... наблюдение. Я ведь говорил, что люблю смотреть. Изучать. Ты интересная, Марина.

Я отшатнулась назад.

— Ты… больной? Зачем… ты за мной следил?

— Не следил, — он заговорил тихо, словно утешал. — Просто… наблюдал. Потому что ты настоящая. Не такая, как они. А Марк... он недостоин тебя. Он использовал тебя, и ты это знаешь. А я видел. Всё это время.

У меня зазвенело в ушах. Руки дрожали, ища телефон в динсах. Черт, я оставила его в сумке, она в коридоре.

— Марина, подожди. Ты неправильно всё поняла. Это… просто… сюрприз.

— Сюрприз?! — выкрикнула я. — Да ты псих!

Взгляд Костика изменился. В нём больше не было маски корпоративной вежливости. Только сухая, болезненная одержимость. Его лицо стало другим — резким, с заострёнными скулами, и эта его полуулыбка… мерзкая. Я смотрела на него — и впервые увидела маньяка. Не просто странного юриста с тихим голосом, а того, кто способен на мрак.

— Ты ведь поняла, — сказал он. Голос был ровным, слишком спокойным. — Поняла, что он играл тобой. Я же хочу защитить тебя. Я хочу быть с тобой.

Вдруг я почувствовала, что мир перед глазами стал плыть. Этот гад что-то подмешал в вино.

— Ты… что ты сделал?

— Это вино… чтобы ты отдохнула. Ты же устала, Марина. Всё будет хорошо.

Я хотела крикнуть, но язык стал ватным. Колени предательски подкосились. Последнее, что я увидела — его лицо, близко, слишком близко. Его глаза горели странным светом, и я поняла: это ловушка. Я была глупа.

Потом — темнота.

Глава 24. Марина

Голова гудит, как после плохого сна и дешёвого шампанского. Не сразу понимаю, где я. Темно. Запах пыли, чего-то сырого. Холодный пол под ногами. Я пытаюсь пошевелить рукой — и сразу же дергаюсь: запястья крепко связаны. Ноги тоже.

Я на стуле.

Тупой страх сначала растекается по телу холодом, а потом резко взлетает — жаром в лицо. Сердце забилось громко и быстро, будто хочет пробить грудную клетку.

Где я? Это не была квартира Костика. Здесь стены облезлые, с грязными подтеками, пол досками — каждая скрипит, будто протестует против каждого твоего движения. В окне — чернота, редкие фонари, и за ними что-то похожее на склады или заброшенную фабрику. Промзона. Пустота.

Вокруг тишина. Даже не тишина — глухота, как будто звуки сами боятся нарушить эту темноту. Слышу только собственное дыхание — резкое, прерывистое. В носу — запах сырости, и что-то ещё… плесень?

Вдруг скрип двери. Тяжёлый. Он заранее оставил паузу — эффектный вход.

Костик.

На нём чистая рубашка, в руке бокал вина. Не улыбался вежливо, не разыгрывал любезность. Лицо — напряжённое, будто скидывал с себя маску, которую носил слишком долго. Глаза — холодные. Опасные.

— Ты проснулась. Прекрасно. Я волновался, что доза будет слишком крепкой. —сказал Костик, делая глоток вина. Красное, густое, словно кровь.

Он подошел ближе, и я почувствовала, как его холодный взгляд пронзает меня насквозь. Запах вина смешался с запахом сырости и плесени, создавая тошнотворный коктейль.

Я попыталась сглотнуть, но горло пересохло. Язык прилип к нёбу.

— Что… что ты со мной сделал? — прошептала я, голос сорвался, звучал хрипло и слабо. Костик усмехнулся – короткий, презрительный звук. Он поставил бокал на полку, рядом с той самой выключенной лампой. Свет от него скользнул по его лицу, подчеркивая резкость скул, глубину морщин, которые я раньше не замечала. Он казался старше, изможденнее, чем я помнила.

— Ты выпила вино, — сказал он, его голос был низким, спокойным, но в нем чувствовалась сталь. — И уснула.

Он приблизился еще на шаг, и я почувствовала его дыхание на своей коже. Запах его духов – дорогой, терпкий – стал еще одним элементом этого душного, удушающего коктейля.

Я попыталась вырваться, но веревки крепко держали. Запястья уже начали ныть от сдавливания.

— Что ты собираешься делать? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал тверже, чем он был на самом деле. Костик снова усмехнулся. На этот раз в его улыбке не было ни капли дружелюбия. Только холодное, безжалостное удовлетворение.

— Не переживай, я тебя не трону — сказал он. — По крайней мере, пока.

В его глазах я увидела не только холодную рассчетливость, но и что-то еще… безумие? Отчаяние? Он приблизился, и я почувствовала, как его дыхание касается моего лица. Его губы шепчут:

— Знаешь, ты... особенная. — Он ставит бокал на полку, подходит ближе. — Я ведь долго тебя изучал. Следил, наблюдал. Сначала просто нравилась. Потом — стало интересно. А потом влюбился в тебя без памяти.

Я не отвечаю. Я смотрю. Просто смотрю. И дышу. Потому что если открою рот — сорвусь. А мне надо думать. Спокойно.

Костик подошёл ближе и провёл пальцами по моей щеке. Его прикосновение было мерзким. Не нежным — изучающим. Властным. Он не ласкал — он примерял, как будто я товар на витрине.

— Такая красивая… — выдохнул.

Он наклонился ближе. Я отвела лицо, но он не позволил. Заставил смотреть на него.

— Ты ведь думала, это случайности? Что мы сталкивались в коридоре просто так? Что в столовой я садился рядом по воле случая? Нет. Я знал твоё расписание. Я знал, когда ты приходишь, с кем встречаешься. Знал, в какой руке ты держишь телефон, когда разговариваешь со своей подругой Олей. Я даже знал, что ты укатила в Испанию с этим гребаным мудаком!

Мутный ужас сдавливал горло. Я молчала. Он продолжал:

— И вот этот сукин сын… — он сплюнул в сторону, — даже не понял, кого потерял. Я знал, что ты будешь моя. Что тебе нужно только увидеть, кто на самом деле тебя заслуживает.

Он остановился. Глаза бешеные.

— Ты псих. — шепчу я. — Ты просто больной псих.

— Может быть. — Он кивает, как будто я его похвалила. — Но теперь ты принадлежишь только мне. Ни он, ни твои друзья, никто… не узнает, где ты. Потому что они думают, что ты уволилась. Что ты ушла с концами.

Я сглотнула. В ушах стучало. Сердце билось слишком громко.

— Знаешь, что самое сладкое? Это видео, где ты будто бы в офисе во время утечки. Я сам его собрал. Кадр за кадром. Смонтировал. Настроил IP. Всё — идеально. Не подкопаешься. Ты — предатель. А я — твой спаситель.

Костик снова коснулся моего лица, теперь грубее, почти со злостью:

— А Марк? Он посыплется. Компания рухнет. А я, как корпоративный юрист, посоветую продать всё — чисто, грамотно, выгодно… для себя. Понимаешь? Это даже не месть. Это порядок. Новый порядок, где ты рядом со мной. Где ты моя.

Я дёргалась, как могла. Больно, бессмысленно, яростно. Верёвки впивались в кожу, обжигали запястья. Каждый рывок отдавался в плечах пульсирующей болью, но я не могла остановиться. Не хотела. Не имела права.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты псих. Отпусти меня сейчас же, — выдохнула, с трудом переводя дыхание.

Костик, сидевший в кресле напротив, смеялся. Хрипло, с надрывом, как человек, которому всё давно пофиг. Он наслаждался моими судорогами, моим страхом, моей беспомощностью.

— Никто не придёт за тобой, Левицкая, — сказал он почти ласково. — Оля лежит дома с температурой, и понятия не имеет, где ты. А Марк... — он криво усмехнулся, — ну, Марк теперь занят. У него новая тачка появилась. Зачем ему та, которую он не хотел с самого начала.

Я замерла. Эти слова ударили в грудь сильнее, чем его ладонь могла бы.

Марк…

Всё, что мы прожили, всё, что я чувствовала — разлетелось на острые осколки.

Он не придёт. Не вспомнит про меня. Не забеспокоится.

— Утром я отвезу тебя в место, где тебя никто не найдёт, — продолжал Костик, глядя на меня с безумной нежностью. — Там ты отдохнёшь. Подумаешь. Осознаешь. Я ведь всё ради тебя, Левицкая. Я один здесь настоящий.

Сердце сжалось. Болью. Отвращением. Ужасом.

Я пыталась дышать ровно. Не терять сознание. Я не хотела умирать. Не здесь. Не от рук того, кого я даже всерьёз не воспринимала ни разу.

А он следил. Планировал. Придумывал. Каждый шаг…

Я смотрела на грязный пол, на тусклую лампочку под потолком, и вдруг ощутила, как по щекам бегут слёзы. Я не плакала — они сами. Беззвучно. Просто текли, потому что мне было страшно. До ломоты в груди. До рвоты.

Я думала об Оле. Она, бедная, наверняка считает, что я просто решила отдохнуть.

Я думала о Марке.

А он ведь даже не спросит, где я. Подавится своей чёртовой победой.

И в эту минуту я поняла: бояться нужно не только смерти. Самое страшное — это быть ненужной. Незамеченной. Забытой. Особенно тому, кому однажды отдала себя без остатка.

Но я ещё дышала. Значит, не всё потеряно.

И я поклялась себе — я выберусь.

Хоть как.

Хоть через огонь. И тут …

Сначала это были едва уловимые звуки — глухие, будто доносившиеся сквозь толстую вату. Рваные голоса. Обрывки фраз. Что-то словно спорили, не разбирая слов, а потом — чёткие, отчётливые шаги. Тяжёлые, мужские.

Металл заскрежетал где-то рядом. Будто чем-то твёрдым провели по железу. Меня накрыло холодной волной.

Я застыла.

— Как, блядь, они меня нашли? — процедил Костик сквозь зубы.

Он сорвался с места, как бешеный, лицо его перекосило. В глазах — паника, злоба, какая-то животная ярость. Он метнулся к двери, но...

Поздно.

Дверь взорвалась, как от взрыва — с треском, с хрустом, как будто само дерево решило, что пора сдаться. Осколки в разные стороны. И в проёме...

Марк.

Не просто вошёл. Ворвался. Как буря. Как кара.

В мятой рубашке, расстёгнутой у ворота. Щетина на лице. Волосы растрёпаны, будто он бежал сюда сквозь ночь, через огонь. Но самое страшное — это глаза. В них не было ничего человеческого. Только ледяная, абсолютно беззвучная ярость. Та, от которой хочется инстинктивно пятиться, даже если ты не знаешь, что он умеет делать с людьми.

Он не сказал ни слова. Просто стоял. Смотрел на меня.

И за его спиной — двое.

Вершинин первым вошёл — громила в кожанке, с тяжёлой битой в руке, перехваченной так, как это делают только те, кто знает, как её использовать. Его лицо перекосилось, он уже шёл вперёд, будто сдерживать себя не собирался.

Демковский был за ним — молчаливый, с ухмылкой. В глазах — холодный расчёт, в пальцах — тонкая бейсбольная бита. Его шаги были точными, выверенными, как у хищника. Он не торопился. Он знал, чем всё закончится.

Я смотрела на них, вцепившись глазами в Марка.

А он — в меня. И на миг я увидела в его взгляде то, чего не было ни в одном проклятом обвинении, ни в том лифте, ни у него в кабинете.

Ужас.

Он видел, что могло случиться. И ненавидел себя. Так, что, кажется, готов был разорвать Костика голыми руками.

— Марк... — голос у меня сорвался, сорвался в тишину, как осколок.

А потом начался хаос.

Глава 25. Марк

Я долго стоял в этом ебаном лифте. Даже когда двери давно закрылись, даже когда весь этаж замолчал. Стены давили. Потолок будто нависал, как гильотина. Всё было невыносимо громким: собственное дыхание, стук крови в ушах, дрожь в пальцах.

Марина.

Она смотрела на меня, как на врага.

Как на чужака.

Как на чёртово разочарование всей своей жизни.

И, блядь, она имела право.

Я просрал всё.

Я просрал её. Человека, который стал для меня воздухом, якорем, голосом в голове, светом в чёртовом аду, в котором я жил последние годы.

С ней всё было... иначе. Не привычно. Не поверхностно. Настоящее.

А я? Я сделал из неё ставку. Поставил на неё, как на лошадь. Как ублюдок.

Вывернул её чувства наизнанку, пнул туда, где было тонко.

Вмазал в грязь.

Как последняя тварь.

И самое страшное — я это понял слишком поздно.

Я не мог вернуться в офис. Просто физически не мог войти в здание, где она больше не появится.

Побродил по парковке. Закурил. Хотя бросил больше года назад.

Плевать.

Пусть жжёт.

Пусть глотка горит — это меньше, чем то, что разрывает внутри.

И вот когда сигарета догорела до фильтра, я понял: нет. Это не конец.

Она не могла просто так предать. Не она.

Не моя Марина.

Я сорвался в офис.

Сел в тишине. Врубил все камеры. Поднял записи.

— Давай, Марк. Хочешь правду? Получи.

Смотрел на видео снова и снова. Один и тот же фрагмент: кабинет Марины, дата и время утечки. Она в кресле. Листает документы. Не с компьютером. Не с телефоном. Просто... работает. Час. Полтора. И всё это время якобы с её IP уходит файл.

— Невозможно... — я прошептал.

Один фрагмент вызвал зуд в затылке. Я приказал поднять исходники. Настоящие.

— Без прокруток, хочу весь архив за тот день. Сразу.

Через полчаса я уже сидел в тёмной переговорке, в упор глядя на монитор.

И там он был.

Костик. Корпоративный юрист нашей компании. Вот и сложился пазл.

Секунда. Пару секунд — но достаточно.

На видео я увидел, что он заходил в её кабинет. Пока она была в столовой. Пока Марина ни о чём не догадывалась. А потом, спустя пару часов, уже подчищенное видео попало мне на стол.

Я рванулся с места.

— Найдите его, — рявкнул я охране. — Я хочу знать про него всё. Где он. Где был. Где живёт.

Через сорок минут пришли первые данные. И от них у меня стыло внутри.

— Он снял квартиру. Три дня назад.

— Где именно?

— Пять минут пешком от дома Марины Левицкой.

— Сука. Что ещё?

Мужик в гарнитуре замолчал на секунду, будто выбирал, как сказать.

— Мы не вмешивались, просто следили.

— И?

— Мы видели, как он вынес её. На руках. Она не двигалась.

— Что?! Вы идиоты? Почему не остановили этого урода?

— Случилась заминка, он очень быстро поменял машину. Работал с кем-то сообща. Кое-как вычислили. Один из парней поехал за ним. Сейчас ждём координаты. Возможно, это — промзона за МКАДом.

Я почувствовал, как внутри всё опрокидывается. Земля уходит из-под ног, руки холодеют.

Горло сжалось, будто кто-то изнутри держал кулак. Я рванулся к выходу. Пока мозг рвал себя на части вопросами.

Телефон Марина не брала. Естественно, эта гнида забрал всё у неё.

Я перезванивал раз за разом, глядя, как экран бессмысленно гаснет, а в ухе только короткие гудки, а потом — "Абонент недоступен".

— Чёрт… Блядь! — Я едва не швырнул телефон об стену, но сдержался.

Что-то внутри меня начинало дрожать. Противная липкая дрожь. Страх. Он лез в грудь, в мозг, в руки.

Затем вызвал Вершинина и Демковского. Не объяснял. Они и не спрашивали.

— Сбор. Сейчас. Я вышлю координаты. Берите снарягу.

— Понял тебя. — без лишних вопрос сказал Рома Вершинин.

А дальше — дорога. Чёртова дорога сквозь ночь. Сквозь ярость.

Промзона. Ночь. Мёртвое место. И я — как граната без чеки.

Мы подъехали к старому складу — бетон, ржавчина и тишина.

Никаких звуков. Ни крика, ни шороха.

Но я знал. Она здесь.

Я чувствовал это каждой клеткой.

— Он внутри, — тихо сказал Вершинин. — Третий этаж. Слева. Мы засекли движение минут десять назад. Он не выходил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ждём приказа, — добавил Демковский. В его руке тяжело висела бита. Он был спокоен. Слишком.

Я не ответил.

Просто вышел из машины.

Пальцы сжимались в кулак сами.

Каждый шаг — как по стеклу.

Каждая секунда — как сквозь мясорубку.

Марина.

Если он хоть пальцем…

— Дверь! — крикнул я.

Вершинин ударил плечом — глухой треск, железо вылетело внутрь.

Запах — кислый, сырой, повсюду плесень.

Блядь. Всё. Меня переклинило.

Я шёл первым. Подъём по лестнице как через катакомбы. Потом — коридор. Тусклый свет. Дверь. Из-за неё… шорох.

Я сорвал ручку с ударом. Влетел.

И увидел.

Марина. Привязана. На стуле. Щёки в слезах.

Но она жива слава богу.

— Марк… — выдохнула Марина.

Я сорвался вперёд.

— Стоять! — заорал Костик, прижимая нож к её плечу. — Не подходи! Я порежу её, клянусь! Я её заберу, понял? Она моя! Ты ей не нужен!

— Убери нож. Сейчас же, — сказал я тихо. Очень тихо. Так, как говорят только перед тем, как убивать.

Он задышал чаще. Его рука дрожала. Он сходил с ума.

— Ты даже не заметил, как она страдала! — заорал он. — Я был рядом! Всегда! Она должна быть со мной, сука!

Я сделал шаг вперёд.

— Ты, блядь, псих, — прошипел я, чувствуя, как ярость точит кости. — Шизанутый подонок. Ты слил инфу Ларионову, смонтировал видео и подставил её. Только ради чего?

Костик вытаращился на меня. И вдруг — улыбнулся. Гнилой, перекошенной улыбкой. Как крыса, загнанная в угол, но уверенная, что сейчас укусит.

— Ради неё, — прошипел он, голосом на грани срыва. — Всё это время я был рядом с ней. А она? Что сделала она?

Он злобно ткнул пальцем в сторону Марины, связанной и бледной.

— Она выбрала тебя, сука. Тебя, которому на всех плевать. Ты её уволил, ты наорал на неё, ты поспорил на неё. Но она всё равно тебя защищала. Вцепилась в тебя, как в спасательный круг. Почему? Почему НЕ Я?!

Я сделал шаг ближе. Он дёрнулся, но не отступил — продолжал сыпать словами, как ядом.

— Я помогал ей. Я был рядом, когда ты её унижал. Я ждал, слушал, наблюдал. Я сделал всё правильно. Ты не понимаешь — ты не достоин её. Ты — ошибка. Я хотел, чтобы ты всё потерял. Хотел, чтобы ты обанкротился, чтобы все ушли от тебя. А она… она бы поняла. Она бы осталась со мной. Мне просто нужно было, чтобы ты исчез. Я выжег твою компанию изнутри. Подложил видео. Протащил слив через твоих же людей.

Он тяжело дышал. Вены на шее вздулись.

— Я мог бы её удержать. Если бы ты не начал копать. Если бы она не... сопротивлялась. А теперь? Теперь она будет моей. Я отвезу её туда, где тебя не будет. Никогда.

— Нет, — прошептал я, чувствуя, как срываюсь. —И я клянусь — за каждый её страх, за каждый след от верёвки на коже — я сотру тебя в порошок.

Костик зарычал, как зверь, но уже дрожал.

И мне хватило этого, чтобы ударить. С силой, от всей души.

С кулаком, полным боли, гнева и вины. Я кинулся. Он не успел среагировать.

Мой кулак врезался ему в челюсть — с хрустом. Он отлетел к стене. Нож выпал.

— Свяжите его, — бросил я через плечо.

— Естественно, — усмехнулся Вершинин. — Только чуток побеседуем сначала. По-мужски.

— Без лишнего, — буркнул я, но голос дрогнул от ярости. — Он мне нужен целым. Пока.

— Не-не-не! Подождите! Я объясню! Пацаны, я...

— Ты чё, думаешь, мы тебя слушать будем? — прорычал Вершинин, заламывая Костику руки за спину.

— Ты в натуре, ублюдок, шизик. Маньячелло корпоративный. — хмыкнул Демковский, глядя, как у Костика дрожат ноги.

— Да вы не понимаете! Я ради неё! Я…

ХРЯСЬ.

Вершинин и Демковский налетели на Костика, как два волка на подранка. Тот заорал.

А я подошёл к Марине.

Она дрожала.

Смотрела на меня, как будто не верила, что я здесь.

Сквозь тусклый свет лампы её глаза были расширены, дыхание сбивчивое, губы чуть потрескались от обезвоживания. Она смотрела на меня, будто боялась, что я — тоже мираж.

— Это я… это я, малыш, — прошептал я, вставая на колени рядом. — Всё хорошо. Я здесь.

Я разрезал веревки с её запястий и лодыжек. На коже — следы, красные, болезненные. И сердце моё рвало грудную клетку изнутри.

— Прости… Прости меня, слышишь? Я всё проебал. Но я здесь. Слышишь меня? Больше никто не причинит тебе зла.

Марина попыталась пошевелиться, но застонала от боли. Я мгновенно подхватил её на руки. Как будто весила она меньше воздуха.

Я прижал её к себе, укутывая всем теплом, что у меня осталось.

Её лицо уткнулось в мою шею, и я услышал — тихий всхлип.

Сдержанный. Глухой.

— Ш-ш-ш... я с тобой, малышка, — прошептал я, проводя рукой по её волосам. — Всё закончилось. Ты в безопасности.

Я нёс её сквозь промозглый бетонный коридор, будто через ад. А сам всё шептал, шептал — как заклинание:

— Я не дам тебе исчезнуть.

— Ты сильная, ты моя.

— Никто тебя больше не тронет. Никогда.

У машины я распахнул дверь, осторожно опустил её на заднее сиденье, укутал своей курткой, сам залез рядом, прижимая к груди. Она дрожала — от холода, от страха, от всего пережитого. А я — дрожал вместе с ней.

— Спасибо, Марк. Я … я думала, что никто не вспомнит обо мне, особенно ты.

— Слышишь меня, Марина? — прошептал я, склонившись к её уху. — Не говори так. Никогда. Ты — единственная, кого я бы пошёл спасать в ад.

И когда её пальцы чуть сжали мою руку, я понял — это уже не просто спасение.

Это шанс.

На искупление.

Глава 26. Марк

Марина сидела на пассажирском сиденье, укутавшись в мою кожаную куртку, сжав пальцы на подлокотнике так, будто он мог её спасти. Бледная, уставшая, с чуть размытым макияжем, но всё такая же красивая, что дышать больно.

И пусть в её взгляде больше не было той паники, что в заброшенной комнате, я видел — она держится из последних сил.

— Я не поеду в больницу, — тихо сказала она, повернувшись ко мне. — Со мной всё нормально.

Я бросил короткий взгляд сбоку — нет, не нормально. Под глазами тень, губы обветрились, руки всё ещё подрагивают. Но я не стал спорить. Просто сжал пальцы на руле крепче.

— Тогда — ко мне. Без вариантов.

— Марк…

— Не начинай. Мне надо видеть, что ты в порядке. Иначе я сойду с ума, понялa?

Она отвернулась к окну, но не возразила. Это уже победа.

Я ввёл её в квартиру.

— Садись, — указал я на диван. — Я налью тебе ванну. Горячую. Тебе нужно расслабиться.

— Ты не обязан обо мне заботиться. Со мной всё в порядке, — упрямо говорила Марина.

— Перестань. — Я остановился на полпути к ванной. — Пожалуйста.

Она выдохнула, будто на секунду позволила себе отдать контроль. И этого мне было достаточно.

Я налил воду.

Когда вернулся, она уже расстегнула куртку, поправила волосы, села тише, чем прежде. На щеке лёгкий след от усталости, тонкая линия ключицы, обнажённая из-под рубашки. Влажные следы на ресницах. Но всё равно — она была потрясающей.

Моей.

— Вода готова, — сказал я.

Она встала, но не пошла сразу. Задержалась возле меня.

— Спасибо, — прошептала.

— Не за что. — Я поймал её взгляд.

Марина скрылась в ванной. Я слышал, как замыкается щеколда. Как вода плещется, когда она опускается в неё. Словно пульс гулко бился в стенах.

Когда дверь ванной открылась, я даже не сразу смог выдохнуть.

Марина вышла медленно, босиком. Мокрые волосы тёмными прядями лежали на плечах и ключицах. Вода стекала с концов на мою футболку, которую она надела — и, чёрт, она сидела на ней так, будто была сшита по ней. Ткань прилипла к телу, очерчивая линию бедра, тонкую талию, грудь под тонким хлопком. На мгновение я забыл, кто я. Зачем я здесь. И сколько в крови кофеина, злости и боли. Был только один образ: она.

Нахмуренная. Уставшая. Настоящая.

Марина посмотрела на меня. Глаза уже не полны ужаса, как в той заброшенной комнате, но в них всё ещё стояла тревога.

Она откинулась на спинку дивана, глаза полуприкрыты. А я просто смотрел.

И понимал — если сейчас не коснусь её, не обниму, не скажу хоть что-то, сойду с ума.

Она сидела, завернувшись в плед, прижимая колени к груди. Моя футболка была слишком велика, спадала с плеча, оголяя тонкую линию шеи. Влажные волосы касались ключиц. Свет от настольной лампы ложился мягкими бликами на её кожу.

Я сел рядом. На безопасное расстояние. Почти.

— У тебя руки дрожат, — сказал я.

— Это просто усталость, — ответила она, не глядя. — Или... всё сразу.

— Ты можешь лечь. Отдохнуть. Я постелил тебе в спальне.

Она чуть усмехнулась.

— А ты? На диване, как рыцарь?

— Могу и на диване.

Она медленно повернула голову, посмотрела на меня. В её глазах не было насмешки. Только боль и... что-то ещё. Сомнение?

— Я не знаю, кто ты сейчас, — сказала она честно. — После всего... Я пытаюсь понять.

— И?

Она сделала паузу. И в этой тишине я слышал, как бьётся моё сердце. Слишком громко.

— Мне страшно, — призналась она. — Но уже не так. Не от тебя. От себя. От того, как легко я хочу быть с тобой.

Я не сдержался. Подался ближе. Аккуратно.

— Посмотри на меня.

Она подняла глаза. Провёл пальцами по её щеке — медленно, будто боялся, что она исчезнет.

Я смотрел на неё, на то, как она держится — будто вот-вот сорвётся, но из последних сил держит спину прямо. И меня просто порвало изнутри.

— Ты всё ещё думаешь, что это всё было из-за какого-то ёбаного спора? — сказал я резко. Голос дрогнул, не от злости — от боли. — Что я захотел тебя просто, чтобы «выиграть»?

Она чуть дёрнулась, но молчала.

— Я сходил с ума, потому что хотел тебя настолько, что самому противно было от себя. Ты никогда не была моим типом. Ни по внешности. Ни по характеру. Ни по логике.

Я замолчал, потом улыбнулся — почти грубо:

— Но, чёрт возьми, я никогда ещё так не ошибался. И никогда не был так доволен тем, что оказался неправ.

Она вдруг тихо засмеялась. Смех — лёгкий, почти растерянный. Но он прозвучал как свет в этой комнате.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я долго не понимал, почему тона будто прячется. Не от меня — от мира, от всего, что хоть немного может приблизиться.

Но я навёл справки. Из любопытства. И когда узнал… всё стало на свои места. Её осторожность. Отстранённость. Эту вину, что она прятала под бронёй. А потом — шрам. На плече. Я видел его раньше. Но только сейчас осознал, что он значит.

Я провёл пальцами по тонкой, бледной линии кожи. Осторожно, как будто прикасаюсь к боли.

Марина вздрогнула, но не отстранилась.

— Я знаю, — тихо сказал я. — Всё. Мне жаль, что я узнал не от тебя, но… теперь хоть что-то стало ясным.

Она долго молчала. Веки дрожали. Дыхание сбивалось, будто в ней снова поднималась волна вины за гибель её сестры.

Я сжал её пальцы.

— Ты не виновата.

Воздух между нами гудел от невысказанного, от тяжести прожитого и невыплаканного. Её молчание было не просто отсутствием слов, это был целый океан боли, скрытый под хрупкой поверхностью спокойствия.

Я убрал руку с её бедра, не желая давить, не желая ускорять неизбежное. Её шрам, тонкая белая нить на нежной коже, казался символом всего, что она скрывала внутри. Символом её боли, её вины, её одиночества. Я вспомнил её сестру, которую я никогда не знал, но чья тень лежала между нами, отбрасывая длинную, холодную тень на наши отношения.

— Я не хотела, чтобы ты это знал. Потому что не хотела быть жалкой в твоих глазах. — прошептала она наконец, голос едва слышен. Голова её была опущена, волосы закрывали лицо, и я видел только кончик носа и дрожащие ресницы.Наклонился, чтобы увидеть её глаза, и увидел там не жалость к себе, а глубокую, всепоглощающую печаль. Печаль, смешанную со страхом и надеждой.

— Расскажи, — просьба сорвалась с моих губ шепотом. Она подняла на меня взгляд, влажные глаза смотрели на меня с мольбой о понимании. И я увидел в них не вину, а безграничную тоску по простому человеческому счастью, которое ей было недоступно из-за трагедии, которая произошла с её сестрой.

Она начала говорить, медленно, сбивчиво, словно собирая слова по крупицам, словно боялась, что они рассыплются в пыль от малейшего дуновения. Она рассказала о несчастном случае, о своей неспособности предотвратить гибель сестры, о своём вечном чувстве вины, которое грызло её изнутри.

Её голос прерывался всхлипами, тело тряслось от сдерживаемых слёз. Я держал её за руки, стараясь передать ей всё тепло и поддержку, на которую был способен. Когда она закончила свой рассказ, в комнате повисла тишина, наполненная только тихим плачем Марины. Я прижал её к себе, поглаживая волосы.

— Что будет с нами дальше? — она отстраняется. — Просто, каждый раз когда я вспоминаю о нас, мне больно от того, что ты спорил на меня. И я не могу выкинуть это из головы. Всё, что было между нами было не правдой.

— Это было по-настоящему.

— Скажи это … — её глаза выжидающе на меня смотрят.

Тишина между нами казалась живой. Натянутой, как струна, готовая сорваться от малейшего прикосновения.

Я чувствовал, как внутри всё сжимается. Хотел сказать.

Сказать эти три простых слова.

Но не смог.

Она смотрела прямо в меня. Не требовательно. Не с упрёком. Скорее — с надеждой. С ожиданием. Как будто весь этот вечер, вся боль, весь её хрупкий взгляд просили

: скажи. подтверди, что всё не зря.

Но я... я молчал. Потому что если скажу — всё изменится. Потому что если скажу, мне придётся признать, что я больше не принадлежу себе. Что все эти годы свободы, контроля, одиночной игры — были ничем по сравнению с этим одним ощущением:

что без неё — тишина.

Марина подалась ко мне ближе, положила руку на мою грудь. Сердце било под её ладонью, как сумасшедшее.

— Марк… — голос её был тише шороха.

Я мог бы сказать это прямо сейчас. Одним словом снять с неё груз. Подтвердить, что она — не просто на одну ночь, не просто забвение.

Но я снова выбрал путь молчания. И вместо слов, я потянулся к ней.

В поцелуе — жадность. В прикосновении — страх. В каждом движении — сдержанное признание, которого она так и не услышала.

Я надеялся, что она почувствует. Поймёт.

— Я … — отстраняюсь от поцелуя. — Если ты уйдёшь сейчас — я не остановлю. Не потому что не хочу. А потому что боюсь сломать то, что ещё осталось между нами.

Она выдохнула.

— Я поняла…— она не это ожидала услышать, но я не мог сказать по-другому. — Тогда позволь мне почувствовать себя любимой.

Марина медленно сняла плед со своих плеч. Линия её руки дрожала — но это был не страх. Это было напряжение. Нерешительность перед прыжком.

Она сидела у меня на коленях. Лёгкая, тёплая, живая. Моё сердце билось так, будто только сейчас разрешили ему жить. Я провёл ладонью по её спине — медленно, будто не верил, что имею на это право. Пальцы наткнулись на тонкую ткань футболки, под которой угадывалась её бархатная кожа.

Марина посмотрела на меня снизу вверх. В её взгляде было всё: сомнение, страх, слабая, почти невидимая надежда. И, чёрт возьми, желание. Я видел, как дрогнули её губы, как учащённо вздрогнула грудь под тканью — дыхание стало сбивчивым. И мне захотелось закрыть её от всего мира. Спрятать. Огрести в ладони и держать, пока всё не утихнет. Пока боль не отпустит.

Я коснулся её лица. Провёл пальцами по скуле, по тонкой шее. Медленно. Почти с благоговением. Она не отстранилась. Наоборот — слегка подалась вперёд, как будто ей тоже нужно было это прикосновение, как воздух.

Она прижалась ко мне. Осторожно. Пальцы коснулись моего затылка, зарылись в волосы. Я чувствовал её дыхание на своём подбородке. Чувствовал, как её тело отзывается на мою близость — мелкой дрожью, мягким напряжением, сдерживаемым чувством.

Мои губы нашли её губы. Медленно. Вначале — осторожно, почти будто прощение. А потом — глубже, сильнее, будто в этом поцелуе я мог рассказать всё, что не умел сказать словами. Она открылась навстречу, растворилась, и всё остальное — исчезло.

Остались только мы.

Я едва сдерживаюсь, но она решает за меня — внезапно залезает сверху, колени по бокам. Её бёдра мягко прижимаются к моему животу, а сквозь тонкую ткань футболки я чувствую её тепло.

— Ты уверена, что хочешь это? — мой голос хриплый, но её пальцы впиваются в мои плечи.

Я охватываю её задницу, сжимаю в ладонях, приподнимаю — и она слышит мой стон, когда её киска скользит по моей ширинке. Чёрт, она мокрая насквозь, влага проступает сквозь ткань, оставляя липкий след.

— Марк… — её шёпот обжигает, и я больше не могу ждать.

Одним движением расстёгиваю ширинку, освобождаюсь — её киска уже на мне, горячая, пульсирующая. Она приподнимается, я помогаю ей, направляю — и в следующий момент она опускается, принимая меня внутрь с тихим стоном.

Туго, влажно, идеально.

Я вонзаюсь глубже, её ногти впиваются мне в спину. Сначала Марина двигается медленно, привыкая, но я не выдерживаю — хватаю её за бёдра и начинаю вгонять в неё свой член резче, глубже с каждым толчком, заставляя её хлюпающую киску сжиматься вокруг меня, принимая до самого основания.

— Да… вот так… — она задыхается, её грудь вздымается, а футболка задирается, открывая изгибы тела.

Она не сдерживается — ни в стонах, ни в движениях.

Я не даю ей передышки — руки на её бёдрах, пальцы впиваются в плоть, направляя её, ускоряя. Она хлюпает, мокрая, горячая, обжигающая, и каждый раз, когда я вхожу до конца, её тело содрогается.

Тело Марины выгибается, киска сжимается в спазме, горячая волна обрушивается на меня, а её голос ломается в крике.

Только тогда я позволяю себе потерять контроль — резкие, глубокие толчки, последний рывок, и я вгоняю в неё себя до конца, с хриплым стоном заполняя её своей спермой.

Я проснулся с рукой, брошенной на холодную простыню — и только спустя пару секунд в голове щёлкнуло: Марины рядом нет.

Сел, не сразу осознавая, почему внутри — странная пустота. Не тревога. Хуже.

Покой перед штормом.

На подушке — еле уловимый запах её волос. На тумбочке — белый листок. Сложенный пополам. Бумага. Почерк, который я узнаю даже сквозь дым.

Я развернул.

Марк. Спасибо тебе за ночь, за тепло, за всё. Но мне нужно подумать. О нас. О себе. О тебе.. И, может, ты сам этого пока не понимаешь — но я не могу делать вид, что мне достаточно прикосновений, когда душа кричит: скажи хоть что-нибудь. Поэтому мне нужно уйти. Просто дай мне немного времени.

Твоя Левицкая Марина.

Я перечитал трижды. Потом ещё.

Ком подступил к горлу, но я сжал зубы.

Она ушла. Потому что я не смог сказать главного. Потому что всё, что я чувствовал, всё, что горело внутри, я так и не назвал. Не дал ей этого. Ни одного простого слова, в котором было бы всё.

Я провёл рукой по волосам, тяжело выдохнул.

— Чёрт… — голос был хриплым, с надломом.

Слишком много лет я жил, не впуская никого. А она ворвалась, не спросив. И я влюбился. Не по плану. Не по схеме. Жадно, безоружно.

А теперь её нет.

И я понял: без неё — пусто. Всё не то.

____________________________________________

Дорогие читатели! Спасибо за Вашу поддержку ❤️ А у нас скоро финал ????????????

Глава 27. Марк

Прошло три дня.

Марина не звонила. Не писала. Не выходила на связь.

Я мог бы сорваться и поехать за ней, но… не стал.

Не потому, что не хотел. А потому что понимал: ей нужно пространство.

Я знал, где она.

Мои ребята быстро отследили — она поехала к своей семье. Тихий посёлок, недалеко от границы области. У матери дом, сад, сосны за оградой. Там она была в безопасности.

И это — единственное, что позволяло мне сохранять голову холодной.

Я дал приказ: наблюдать издалека. Без давления, без вмешательства. Просто убедиться, что никто к ней не приближается. Что никто снова не сунет в её жизнь грязные руки.

А сам… я разрулил то, что должен был разрулить.

С Костиком было просто — он сболтнул всё сам, когда понял, что его бросили. Мы передали материалы в службу безопасности, затем — в прокуратуру. Сейчас он сидит в положенном месте и его юридическое прошлое никак ему не помогло выйти сухим из этой ситуации.

Ларионов — другой случай. Подонок с деньгами и связями. Но и у него нашлись скелеты.

Я не стал играть по-честному — я стал играть жёстко. Поднял все его схемы за последние три года, вывел в СМИ несколько документов, аккуратно передал их парням из финансовой полиции.

На следующий день, когда Ларионов попытался выкатить компромат — мы выкатили встречный иск.

Со всеми уликами.

Публичный слив доказательств, подлог, шантаж, попытка коммерческого подрыва. Всё. Красиво. Юридически оформлено, подписано, отправлено в суд и в прессу одновременно.

Через два дня его офис выглядел как труп на вскрытии — всё в панике, инвесторы побежали, партнёры аннулировали сделки.

Его репутация пошла на дно с таким свистом, что, думаю, он сам не понял, где вверх.

Я сидел в офисе, как идиот, вертя телефон в пальцах, будто от этого зависела чья-то жизнь. Может, и зависела.

Три дня. Три грёбаных дня.

Она молчит.

Смотрит ли на экран, когда видит моё имя? Или даже не берёт в руки телефон?

Я не из тех, кто пишет сообщения. Вообще.

Но сейчас… всё казалось не тем. Без неё — даже воздух другой. Холоднее.

Я сделал глубокий вдох.

И всё-таки набрал:

«Ты, конечно, мастер исчезать, Левицкая.

Но знаешь, на третий день без твоего ворчания у меня начались галлюцинации. Кажется, я разговаривал сегодня с твоей кружкой. Она сказала, что скучает тоже. А я скучаю сильнее.

Твой Марк.»

Отправил.

Сразу — выключил экран, будто боялся взглянуть, прочитала ли.

Через пару минут всё-таки проверил.

Сообщение доставлено. Прочитано. И… Ни одного слова в ответ.

Я засмеялся глухо, коротко.

Смешно. Даже больно — но смешно. Я, Марк Морено, жду, чтобы мне ответила девушка, от которой сам бегал половину жизни.

Утро началось, как и прошлое. Холодный душ. Чёрный кофе. Телефон в руке. Только вместо новостей — диалог с пустым экраном.

Диалог, в котором говорю только я.

Я снова перечитал её молчание. То, как «прочитано» смотрело на меня, как выстрел в упор.

Она читала. Она знает. Но не отвечает. Всё внутри зудело. Грызло.

Я не из тех, кто стелется или просит. Но эта тишина сжигала меня изнутри.

Я набрал новое сообщение. На этот раз — короче. Проще. Почти ровным тоном.

«Утро без тебя — как кофе без вкуса.

Я даже не знаю, во сколько ты просыпаешься теперь.

Но если читаешь — просто дай знать, что ты в порядке.

Не буду лезть. Просто… дай знать.

Твой Марк.»

Отправлено.

И снова — ни звука. Ни точки, ни «привет», ни даже чёртова смайлика.

Я откинулся на спинку кресла.

Выдохнул.

Если бы я мог выбросить из себя тоску, как вырывают пулю, — сделал бы это давно.

Пишу опять.

«Марина. Четвертый день без тебя — как ломка.

Моя комната пахнет тобой, а руки... Ну, скажем так, они уже начинают бунтовать против бессмысленных попыток заменить тебя фантазиями.

Я скучаю. До злости. До боли. До того, что хочу, чтобы ты была здесь. Сейчас.

Твой Марк.»

Все эти дни я пытался держаться. Говорил себе, что не поеду. Что она должна подумать. Что нужно время. Что если я приеду — всё разрушу. Давлю, лезу. Опять.

Но каждый вечер, когда я подходил к телефону, палец всё равно останавливался над экраном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Писал. Стирал. Писал снова. Отправлял. Смотрел на статус.

Прочитано. Молчание.

Я держался. Я не привык гнаться. Не привык ждать. А сейчас — не могу иначе.

Я хотел её. Больше, чем когда-либо хотел чего-либо в жизни.

Но всё, что у меня было — её пустая сторона кровати и легкий запах на подушке, который выветривался.

На пятое утро я проснулся от того, что сам злился. На себя. На неё. На это всё.

Оделся. Молча. Медленно. Как будто знал, что другого дня я себе уже не позволю.

Подошёл к зеркалу — щетина, уставший взгляд, но впервые за эти дни я выглядел живым.

Цель возвращала мне дыхание.

Охрана, как и всегда, отчитывалась каждый вечер. Она в безопасности. Дом её родителей за городом. Тихое место. Но теперь я хотел быть не просто уверен, что с ней всё хорошо. Я хотел её. Лично. Слышать. Видеть. Трогать. Понять, какого хрена она молчит, когда я весь уже по швам.

Я сел за руль сам. Без водителя. Без охраны. Врубил музыку на минимум. Только чтобы не сойти с ума от собственных мыслей.

Асфальт проносился под колёсами, а внутри я чувствовал, как с каждой минутой с меня слетает вся защита — многолетняя выдержка, логика.

Оставался только я. Мужик, который едет за той, без кого у него больше нет ни покоя, ни сна, ни желания делать хоть что-то.

И если она снова скажет, что ей нужно время — я просто… посижу рядом.

На полу, у её двери. До утра. До вечера.

До тех пор, пока она не поймёт, что я её больше не отпущу.

Дорога свернула влево, дальше — только сугробы, вросшие в землю дома и редкие фонари, которые светят так, как будто сами устали жить.

Навигатор сбился с толку, но я уже знал, куда еду. Мне скинули координаты — и я запомнил.

Тормознул у серенького забора. Дом, как с открытки из другого мира — обычный, с облупленным крыльцом, хромающим почтовым ящиком и табличкой на воротах:

«Осторожно, злая собака!»

И точно — из-за бани вылетела огромная псина. Настоящая. Морда квадратная, шерсть в снегу, нос в паре. Смотрела на меня, как на угрозу. Или как на кого-то, кто опоздал.

Я заглушил мотор. В этой тишине щёлкнувший замок прозвучал, как выстрел.

Снег хрустел под ботинками — липкий, тяжёлый. Местные уже начали выглядывать в окна, разглядывая мою чёрную «Ауди», как летающую тарелку.

Мне было плевать. Пусть смотрят.

Потом я её увидел.

За занавеской. Окно второе слева. В серой кофте. Волосы собраны в мой уже любимый пучок, глаза…

Глаза — точно не ожидали. Не надеялись. Но и не испугались.

Мы встретились взглядами. Я остановился прямо посреди двора. И ничего не делал. Не махал. Не звал. Просто смотрел.

Как будто если я моргну — она исчезнет.

Как тогда. Из моей постели. Из моей жизни.

Секунды тянулись. Потом занавеска дрогнула.

И она вышла.

На крыльцо.

Без пальто, в одних тёплых носках и кофте. Такая домашняя. Такая настоящая. Такая, по которой у меня ломка.

Я шагнул к ней.

— Холодно, — хрипло сказал я, чувствуя, как снежинки тают на щеках. — А ты, как всегда, идёшь вразрез с логикой.

Она не ответила. Только смотрела.

И я знал — ещё секунда, и либо она войдёт обратно, либо я…

Я рванусь вперёд. И сделаю то, что должен был ещё утром, пять дней назад.

Глава 28. Марина

Я заметила его машину ещё тогда, когда она только свернула с главной дороги на нашу улицу.

Слишком дорогая, слишком гладкая, слишком не отсюда — она сразу бросалась в глаза на фоне простых сугробов, покосившихся заборов и старых «Жигулей», припаркованных у соседей.

И у меня в груди будто что-то хрустнуло.

Он нашёл меня.

Я не знала — боялась этого или ждала с того самого утра, когда уехала, оставив записку на его постели.

Я заставила себя не двигаться, прилипнув лбом к холодному оконному стеклу, как будто могла спрятаться за прозрачной преградой между нами. Но он уже вышел из машины, уверенно захлопнул дверь и направился прямо к нашему дому — ко мне.

Марк шёл по снегу, как будто вся эта зима вокруг была просто антуражем, а не настоящим морозом. В чёрном пальто, с прямой спиной и тем же сосредоточенным взглядом, с которым он когда-то входил в переговорку, когда собирался кого-то уничтожить. Только теперь он смотрел на меня.

И с каждым шагом, который он делал по хрустящему снегу, я чувствовала, как эти чертовы бабочки в животе — те самые, которые я пыталась утопить в разуме и здравом смысле — снова оживают.

Я злилась на себя за это, правда.

Но и скрыть не могла: я скучала. Сильно. От этого даже дышать порой становилось тяжело.

Я успела только обернуться, чтобы не стоять столбом у окна, когда сзади послышался голос моей матери:

— Марин, ты чего застыла? Иди чайник выключи, зашипел уже.

Потом пауза. И:

— Ой, а у нас что, гости? — в голосе мамы мгновенно проступил интерес.

Я обернулась — Нина Васильевна, моя мама, уже вышла в прихожую, завязав фартук на животе.

Она увидела его — высокого, чужого, красивого мужчину на крыльце с дорогой машиной за спиной. И в её глазах заиграл тот самый материнский прищур, которым она всегда встречала тех, кто мог потенциально «серьёзно относиться» к её дочери.

— Добрый вечер, — спокойно, чуть сдержанно сказал Марк, вежливо кивнув.

— Ой, да заходите вы, ну чего ж вы как неродной, — уже причитала мама, одновременно и улыбаясь, и поправляя волосы. — У нас и банька топится, и ужин горячий. Марин, ну ты чё, человека на пороге держишь, а? Мороз же!

Я едва не закатила глаза.

Но взглянув на него снова — на Марка, стоящего в снегу, с лёгкой полуулыбкой в уголке губ и взглядом, который будто просил: "позволь" — я замерла.

В доме было тепло и уютно по-настоящему по-домашнему. Простой деревянный стол, натёртый до блеска, старенький, но ухоженный сервант, аромат вареников и свежей зелени с кухни — всё это казалось из другой, чужой Марку жизни, но, как ни странно, он чувствовал себя здесь… спокойно.

Мама суетилась у плиты, поправляя фартук, периодически бросая на него быстрые, внимательные взгляды. Отец, Пётр Алексеевич, солидный мужчина с добрыми, усталыми глазами, как всегда, держал в руках чашку чая и с деланой строгостью «допрашивал» нового знакомого дочери:

— Значит, бизнес? Серьёзный, говорите? А в армии служили?

— Нет, — сдержанно улыбнулся Марк, — пока родина не звала. Всё сам, с нуля.

— Ну-ну. Сам — это хорошо. А что, зарплата у вас... выше средней?

— Отец! — фыркнула я, пряча лицо в ладони.

— А что я? Спрашиваю, как нормальный человек, — невозмутимо ответил тот. — У нас тут женихов мало, надо быть внимательнее.

Марк ухмыльнулся, не сводя взгляда с Марины.

— Если вы хотите знать, у меня серьёзные намерения.

— Опа, — отреагировал Пётр Алексеевич, кашляя. — Да вы, молодой человек, в разведку к нам пришли или на сватовство?

— Папа… — прошептала я, и тут заметила: Марк продолжал смотреть прямо на меня. Не с ухмылкой, не в шутку, не из вежливости. Слишком серьёзно. Слишком прямо.

Я замерла. Это было... не по сценарию. Я вдруг ощутила, как в груди всё сжалось, как дыхание стало рваным. От его взгляда по коже побежали мурашки, будто снова оказалась там, в его квартире, в его постели, в его руках — только сейчас это было даже страшнее. Потому что рядом стояли мама и папа. Потому что это было слишком реально.

Ужин прошел вполне спокойно. Все были сыты и довольны.

Тут вдруг мама хлопнула полотенцем по столу:

— Ну, Марин, что ты стоишь, как вкопанная? Проводи гостя в комнату, а то парень с дороги, снег на ботинках не растаял ещё! Он ж ведь не просто мимо проезжал, верно?

Я кивнула, встала и, не оборачиваясь, пошла по коридору.

Марк поднялся из-за стола и пошёл за мной по узкому коридору, но я всё ещё чувствовала его слова у себя под кожей. «Серьёзные намерения». Он сказал это вслух. Родителям. Прямо. И это больше не походило на игру. И уже не казалось просто жестом, импульсом, попыткой вернуть меня. Это было... заявление.

И вот тут я по-настоящему испугалась.

Я открыла дверь в свою старую комнату — запах книжных страниц, мятного шампуня и чего-то пыльного ударил в лицо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Свет от уличного фонаря пробивался сквозь кружевную занавеску, делая всё вокруг мягче, будто покрывая знакомые предметы пеленой воспоминаний.

Марк остановился у порога, окинул взглядом комнату: обои с еле заметным цветочным узором, книжная полка, за которой, казалось, никто давно не следил, пара мягких игрушек на верхней полке шкафа — и две кровати. Рядом. Моя — с одеялом в клетку. И пустая. Постеленная, но слишком ровно, будто никто не трогал её годами.

— Это кровать Анны, — произнесла я тише, чем собиралась. — Мы делили комнату всю жизнь.

Марк подошёл ближе, взглянул на аккуратно сложенный плед, на маленькое зеркало на стене над её кроватью, в которое, наверное, она смотрела каждое утро. Я чувствовала его присутствие так остро, будто он касался меня кожей, не руками.

— Я очень скучал, — тихо сказал он, подойдя ближе.

Я села на край своей кровати, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Ты сбежала, — продолжал Марк. — А я впервые в жизни не знал, что делать. Впервые — не контролировал ничего. Ни тебя. Ни себя. Только хотел, чтобы ты вернулась.

— И ты приехал? — голос мой дрогнул.

— Я должен был. Я больше не мог писать. Не мог представлять, с кем ты там. О чём думаешь. Жива ли… цела ли.

Подошла к нему вплотную. У нас с ним всегда было электричество, что бы ни происходило между нами — слова, боль, страх, вина — но эта тяга была между телами, между сердцами.

— А сейчас? — спросила я. — Зачем ты здесь?

Марк посмотрел на меня в упор.

— Чтобы сказать, что я не представляю больше ни дня без тебя.

Он не спешил. Просто стоял напротив, пальцы едва касались моей талии, как будто боялся спугнуть. И в этой неподвижности было больше трепета, чем в любом порыве.

— Посмотри на меня, — хрипло сказал он.

Я подняла взгляд. В его глазах не было ни тени привычной иронии, ни намёка на ту холодную самоуверенность, которой он обычно прикрывался. Сейчас он был обнажён, но не телом — душой. И это пугало меня куда сильнее, чем всё, что мы пережили.

— Я не знаю, как это должно звучать, — начал он, будто каждый слог отдавался где-то под рёбрами. — У меня нет красивых речей. Я — тот, кто привык держать всё под контролем. Кто всегда выбирает расчёт. Но, чёрт побери, с тобой у меня никогда не получалось рассчитать. С первого дня.

Я сглотнула. Хотела что-то сказать, перебить, но не смогла — он продолжил, чуть приблизившись, его голос стал тише, но от этого только сильнее давил на грудь:

— Я думал, ты просто вспышка. Потом — что ты слабость. Потом — что ты моя одержимость. Но я ошибался. Это всё — не про тебя. Ты — моя реальность. Та, без которой всё остальное... просто не важно.

Он положил ладонь мне на щеку, и от этого прикосновения внутри что-то сжалось. Я прикрыла глаза, а он прошептал совсем близко:

— Я люблю тебя, Марина. Не из-за чего-то. Не вопреки. А просто — люблю. Чёрт возьми, я люблю тебя так, как не любил никого. И, может, поздно понял. Может, дурак, что не сказал раньше. Но теперь ты знаешь.

Я открыла глаза. Глубоко. Осторожно.

— Скажи это ещё раз, — прошептала я.

— Я люблю тебя, — повторил он. — И если ты скажешь сейчас, что это ничего не значит — я всё равно не отступлю.

Сколько раз я мечтала это услышать? Сколько раз, лёжа одна, представляла, как именно он это скажет? И вот — эти слова прозвучали. Не наигранно. Не мимоходом. А так, что кожа покрылась мурашками, и сердце сжалось от боли и восторга одновременно.

Я смотрела на него, на этого упрямого, сильного, чертовски сложного мужчину, который разрушил мой мир, а потом — собрал его заново. И я знала, что если сейчас промолчу, то больше не смогу быть честной ни с ним, ни с собой.

Медленно, будто преодолевая какую-то гравитацию, я подняла ладони и положила их ему на грудь. Там, под тканью рубашки, билось сердце. Настоящее. Живое. Для меня.

— Знаешь, — начала я, и голос дрогнул, — мне больше не страшно. Потому что... я люблю тебя, Марк.

Я почувствовала, как напряглись его руки, как он шумно выдохнул, будто ждал этих слов, но до последнего не верил, что услышит.

— Я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, как мы справимся с тобой, со всем этим. Но я хочу попробовать. С тобой. Потому что без тебя — никак.

Он притянул меня к себе и целовал — не торопясь, не требуя, а будто клялся. Я растворялась в этом поцелуе, в этих объятиях, и впервые за долгое время не чувствовала вины. Только любовь.

______________________________________

Завтра финал! ❤️‍????

Эпилог

Два месяца спустя.

В комнате пахло лилиями и ванилью. Я стояла перед зеркалом, едва дыша. Белоснежное платье обнимало талию, каскад фатина спадал волнами, превращая меня в героиню сказки. Волосы были убраны в высокий, изящный пучок, украшенный жемчужными шпильками, как любила мама. Губы — мягкий нюд, глаза — сияние и волнение. Казалось, я никогда в жизни не выглядела так… по-настоящему женственно. Или, может, просто — счастливой.

Я склонилась ближе к зеркалу, и вдруг… в отражении — мелькнуло что-то. Кто-то.

Анна.

Она стояла за моей спиной, такая, какой я помнила её в самые светлые наши дни. С распущенными тёплыми волосами, в любимом зелёном свитере, с этой своей хитрой улыбкой, будто дразнит: ну вот, дошла-таки до венца, Маришка. И не сказала бы — призрак. Нет. Просто ощущение… будто она была рядом всё это время. Смотрела. Оберегала.

— Ты всё правильно сделала, Марина, — как будто прошептало отражение.

Я кивнула, прижав ладони к груди:

— Люблю тебя, сестрёнка… Мне тебя очень не хватает.

Одна прозрачная слезинка скатилась по щеке.

И, если бы кто-то сказал мне полгода назад, что моя жизнь изменится настолько — я бы, наверное, рассмеялась в лицо. Или просто не поверила.

Я больше не работала в компании Марка. Мы оба поняли: нам нужно пространство. Не отдалённость — свобода, чтобы не терять себя друг в друге.

И ни к чему было возвращаться в тот офис, где за каждым столом, кажется, осталась тень старой меня. Вместо этого я выбрала путь, который когда-то так любила Анна. Фотография.

Не как развлечение — как способ снова учиться видеть.

Я поступила в небольшую школу визуального искусства, брала частные уроки у мастеров, выходила на улицы с камерой, как когда-то сестра. Училась ловить свет, тени, движения. Лицо старика у газетного киоска. Тёплый пар над чашкой кофе на лавке. Улыбку мамы, когда она открывает калитку на даче.

Я снова училась жить. И это было честно. Не потому что «надо что-то делать», а потому что я действительно хотела — видеть, сохранять, чувствовать. Через объектив я будто лучше понимала себя. И Анну. Ту, что когда-то тоже искала красоту в простом.

Марк не мешал. Наоборот — поддерживал. Дарил плёнку, объективы, возил в самые фотогеничные места города. Иногда просто смотрел, как я кручу кольцо фокусировки, и шептал:

— Ты сейчас — будто совсем не здесь.

— Я — в моменте, — отвечала я и щёлкала затвором.

А потом была Валенсия.

Мы поехали к его родителям — в их солнечный дом, где весь воздух пахал жасмином и солью. Там Марк стал спокойнее, теплее. Как будто сбросил броню. Его мама накормила меня всем, что могла, рассказывала истории о Марке-подростке, а его отец выкуривал сигары на веранде и говорил, что у нас крепкая аура и учил меня говорить по-испански.

И однажды, среди белоснежных конструкций старинного испанского города, где отражения играли в воде, а пальмы кивали в ритме ветра, Марк остановился.

— Стань моей навсегда, — сказал он, доставая кольцо.

Я стояла, как вкопанная. Испанские туристы щёлкали фотоаппараты, где-то орал ребёнок, чайка села на перила... а я не слышала ничего. Только биение своего сердца.

И только потом — выдохнула, кивнула, и сказала:

— Да.

С тех пор всё стало иным. Спокойным. Цельным. Нашим.

— Марина! Ты чего там? Уснула? — знакомый голос за дверью врезался в мои мысли, как струя солнечного света в хмурый день. — Невеста, блин. Твой жених уже третий раз в зал заходил, проверяет, не передумала ли ты.

Я выдохнула, улыбаясь в отражение зеркала, в котором секунду назад ещё видела сестру. Повернулась — и в комнату влетела Оля, вся сияющая, с глазами, будто сама замуж выходит.

— Ну ты, конечно, красотка, — пробормотала она, подбирая подол своего сиреневого платья и обнимая меня крепко-крепко. — Я, конечно, знала, что ты выйдешь за кого-то рокового, но чтоб ТАКОГО… У тебя, походу, контракт с судьбой.

— Я просто устала бегать от себя, — прошептала я, прижимаясь к её плечу.

— Главное — не беги сегодня в белом платье.

Мы засмеялись. Оля всё ещё держала меня за руку, и в её взгляде было всё: нежность, поддержка, легкая грусть, как будто она тоже прощалась — с нами, прежними, с жизнью «до».

— Ну что, пойдём? А то Марк, наверное, уже строит планы по штурму этого дома, — подмигнула она, подправляя мою фату.

Торжество проходило в старинной испанской усадьбе, окружённой подстриженными живыми изгородями. Сад напоминал иллюстрацию из сказки — белоснежные шатры, увитые нежной зеленью и пудрово-розовыми пионами, а вокруг свисали гирлянды огней. Воздух пах свежестью, цветами и лёгким шампанским.

Внутри усадьбы — роскошный зал с высокими окнами в полный рост, через которые пробивался мягкий свет. Потолки были расписаны тонкой лепниной, словно кружевом, а кристаллические люстры сияли, отражаясь в хрустальных бокалах и зеркальных панелях. На столах — фарфор, золотая сервировка, композиции из белых роз. Живая музыка — струнный квартет — заполняла пространство деликатными аккордами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Каждая деталь была выверена со вкусом, без лишнего пафоса, но в совершенстве. Это было торжество, где не кричали о богатстве — его чувствовали в тонкости, внимании и тепле, которое исходило от каждого мгновения.

Я глубоко вдохнула, и когда двери зала медленно распахнулись, солнечный свет и лёгкий аромат цветов ударили мне в грудь, как в первый раз, когда я поняла, что влюблена в Марка.

Медленно, в такт музыке, я сделала первый шаг. Рядом — мой отец. Его рука была крепкой, но дрожала. Он молча сжал мои пальцы — и этого касания хватило, чтобы внутри всё защемило. Я обвела зал взглядом, и сердце будто замерло от того, сколько в этих глазах было любви, гордости и… искреннего счастья за меня.

Сначала я увидела маму. Нина Васильевна сидела в первом ряду, с маленьким кружевным платочком, которым тщетно пыталась скрыть слёзы. Её глаза сияли, будто я снова была девчонкой, впервые танцующей на выпускном. Только теперь — всё по-настоящему.

Чуть дальше, через проход — испанская родня Марка. Его мама, темноволосая, с гордо поднятой головой, держала за руку свою дочь. Девочка едва дышала, глядя на меня, будто перед ней шла настоящая принцесса. А отец Марка сдержанно улыбался, с тем европейским достоинством, в котором чувствовалась неподдельная доброта.

Я встретилась взглядом с друзьями и партнёрами Марка. В углу стоял Вершинин, в классическом чёрном, с бокалом шампанского, и — совершенно не мигая — смотрел на Олю. Не просто смотрел. Он её изучал. Как хищник, которому вдруг стало любопытно, а не его ли это территория.

Оля этого, кажется, не заметила. А может, сделала вид, что не заметила. Её щеки слегка порозовели, но она демонстративно отвела взгляд, поправила свои локоны. Демковский — напротив, подмигнул и шепнул кому-то на ухо, но, когда я прошла мимо, расправил плечи и кивнул с настоящим одобрением.

И всё это время я чувствовала, как дрожит внутри всё. Не от страха. От полноты момента. От осознания, что все они — здесь, и все смотрят на меня с любовью. С верой. С надеждой.

Я перевела взгляд вперёд. И наконец увидела его.

Марк стоял у алтаря, высокий, уверенный, безупреченый, в строгом костюме и с тем самым взглядом. Тем, в котором было всё: любовь, тревога, нетерпение, и, чёрт побери, та самая преданность, от которой у меня каждый раз перехватывало дыхание.

Отец крепко сжал мою руку, словно в последний раз. Его ладонь была тёплой, натруженной, как в детстве, когда он поднимал меня на плечи, чтобы я могла дотянуться до звёзд. Он взглянул на меня — глаза блестели, и в них читалось всё: гордость, нежность, лёгкая грусть.

— Береги её, — тихо сказал он Марку, почти шепотом, но с той внутренней силой, которую не спутаешь ни с чем.

— Обещаю, — серьёзно ответил Марк и, взяв меня за руку, мягко сжал её, как будто подтверждая каждое своё слово.

Я посмотрела на него. Наши пальцы переплелись, как будто всегда так и было. Как будто с этого момента мы — единое целое.

И вот я стою здесь — в белом платье, рядом с мужчиной, любовью всей моей жизни.

Смешно вспоминать сейчас. Тогда мне казалось, что я — приз, ставка, которую разыгрывают без моего ведома. Я злилась, закрывалась, отталкивала. Но, может быть, именно это безумие и стало отправной точкой. Может, если бы не было того спора, мы бы так и остались в своих мирах — он в своём холодном бизнесе, я — в своей защищённой скорлупе.

Но любовь оказалась упрямее гордости.

Марк доказал всё делом. Он стал тем, кто пошёл за мной в ад и вернул меня обратно. Он был рядом, даже когда я убегала. Он выбрал меня — не как победу, а как часть себя.

И теперь, стоя здесь, держась за его руку, я понимаю: иногда даже спор становится судьбой — если за ним стоит настоящее чувство.

Мы нашли друг друга. Не вопреки, а благодаря всему, что случилось.

Церемония началась, но я слышала только биение собственного сердца. Мой взгляд ни на секунду не отрывался от его. Он был рядом. Настоящий. Мой.

— Я люблю тебя, — выдохнула я так тихо, что только он мог услышать.

Его губы дрогнули в лёгкой, почти невидимой улыбке. Он склонился чуть ближе, его лоб почти касался моего.

— И я тебя, — прошептал Марк. — Безумно. Навсегда.

И в этот миг не существовало ни гостей, ни музыки, ни воздуха между нами. Только он. Только я. И обещание, данное глазами, сердцем и кожей — быть вместе. Всегда.

Когда Марк обвил мою руку своей, и священник начал читать клятвы, я вдруг поняла то, чего так долго избегала. Жизнь — не черновик. В ней нет права на повтор, нет редакции, нет перерыва «подумать ещё чуть-чуть».

Я слишком долго пряталась за страхом, за тенью прошлого, за чувством вины и потерей. Но всё это время жизнь продолжала идти — упрямая, громкая, настоящая. И сегодня, стоя рядом с ним, я наконец-то позволила себе просто быть. Любить. Верить.

____________________________________________________

???? История закончена. Дорогие мои, спасибо за каждую прочитанную главу, каждый ваш отклик, эмоцию и поддержку. ✨ Буду рада вашим впечатлениям и комментариям.

А теперь...

Предлагаю вам погрузиться в новую историю о близкой подруге Марины.

Ты - моя ошибка.

Аннотация:

Он - мой начальник, мужчина, в чьих венах, кажется, течёт ледяной расчёт. Он всегда холоден, пугающе собран и абсолютно недосягаем для тех, кто осмеливается мечтать о большем.

Я - всего лишь его личный секретарь. Тихая, незаметная, словно часть фона, которую он воспринимает не больше чем элемент делового распорядка. И всё это время я любила его молча - без надежды, без права на ошибку.

Я устала от тишины. Устала быть функцией в его жизни, а не женщиной. Когда я, наконец, решилась уйти, он просто так меня не отпустил.

Роман Вершинин - из тех, кто не привык терять. Он держит крепко. Даже когда говорит, что ему всё равно.

Нам хватило одной ночи, одного шага за грань допустимого, чтобы стереть между нами все границы.

А утром я узнала, что он не свободен.

Теперь он — моя ошибка.

" />

Конец