Озерная Дева

Пролог

Шёл второй месяц лета, и солнце уже не столь милостиво ласкало землю — палило ярко, не зная пощады. Но густые ветви вишни простирались щитом над головой, даруя спасение и прохладу. Ягоды — налитые, сочные, тяжко висели гроздьями, одна за другой ложась в простую глиняную миску.

Скоро Купальская ночь — и само дыхание ветра напоминало об этом. В нём слышалась песня трав, шорох листа и зов чего-то древнего. С озера тянуло сыростью, влагой и тиной, будто сама Мара пробуждалась из глубин, приглаживая водяные струи ладонью.

— Ты, как завжди, красна, Дарина, — раздался позади знакомый голос.

Я вздрогнула, охнула и выронила миску — спелые вишни с тихим шорохом рассыпались по траве, словно бусины с оборванного ожерелья. Всплеснув руками, я резко обернулась.

— Назар! Ты чего, с ума сполз?

—

голос дрогнул. — Так недолго и к предкам в обнимку отправиться. — Его появление не принесло ни радости, ни облегчения лишь внутреннюю дрожь.

Он, как всегда, ухмылялся. Опёрся спиной о ствол дерева, затем медленно подался вперёд.

— Ты чуток уляпалась, — негромко молвил, и его рука почти коснулась моего лица. Но вместо того, чтобы отступить, он двинулся ближе, и вот уже его губы оказались в опасной близости от моих.

Я инстинктивно шагнула назад и отвернула лицо в сторону, чтобы не видеть той искры в его глазах.

— Что творишь ты, озорник? — я улыбнулась, стараясь свести всё к шутке, к игре, в которую давно уже не хотела играть.

Назар качнул головой, тяжело вздохнув.

— Эх ты, Дарина... Никак к тебе не подступиться. Всё бегаешь от меня, будто лисичка по кустам.

— С чего ты взял, что я играю? — голос мой стал тише. — Я давно тебе сказала , ты не ту тропу выбрал. Вон, Слава, как глядит на тебя... Краса, косы — будто золото в закате.

Он шагнул ближе, но я не двинулась.

— А мне ты люба

,

— сказал просто, без игры.

— Извини, Назар

,

— я опустила глаза и присела, подбирая рассыпанные ягоды. Пальцы дрожали, будто от холода, хоть солнце стояло высоко.

Собрав миску, я не обернулась — только поднялась и, не спеша, пошла в сторону дома.

— Скоро ж Купала, краса моя! — крикнул он мне вслед. — Я венок твой поймаю — не уйдёшь!

???? Всем привет! ????

Обращаюсь ко всем — и к молчунам, и к тем, кто проживает мои истории вместе со мной от начала до последней строчки. Я вас вижу, чувствую и бесконечно благодарна за каждую звёздочку, комментарий и просто за то, что вы рядом. ????

Сегодня хочу пригласить вас в совершенно новый мир — историю, которая долго жила во мне, шептала, просилась наружу... И вот теперь она готова ожить на страницах! ✨

Буду счастлива, если вы заглянете, окунётесь в атмосферу и, возможно, снова найдёте в героях частичку себя.

Надеюсь, она станет для вас такой же особенной, как уже стала для меня.

До встречи в новой главе!

С теплом, ваша Dana ✍️????

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1

Наши дни

Мягкие водоросли обвивали меня, как тёплое покрывало — шелестящие, живые, они покачивались вместе с моим телом в густой, чуть прохладной воде. Я лежала на дне, будто во сне, и не спешила всплывать. Сквозь полуприкрытые веки виднелся мутный зелёный полумрак, пронзённый светлыми столбами солнца, пробивавшимися сквозь толщу воды. Чем ближе к поверхности, тем прозрачнее становился мир, но он звал меня слишком настойчиво — слишком по-человечески.

Я вдыхала глубоко — не воздух, а это безмолвие, это спокойствие, что пронизывало всё вокруг. Здесь не было ни времени, ни мыслей. Только редкие звуки — приглушённый плеск где-то вдали, дрожь водной поверхности, где ветер играл с зеркалом озера. Мир наверху жил своей жизнью, а я — своей.

Весна уже вступила в свои права, и я чувствовала, как по краям озера тянутся к солнцу побеги, как деревья роняют тонкие капли росы с молодых листьев. Всё там, наверху, начиналось заново. Но я не хотела спешить. Мне было достаточно тишины и воды, что стала мне убежищем, почти телом. Домом.

Я не забыла, кто я. Просто пока не хотела возвращаться. Имя. В памяти вспыхнуло лицо. Глаза. Голос. Я резко моргнула. Нет. Не сейчас. Сердце сжалось — едва ощутимо, будто озеро вдруг стало холоднее. Воспоминание подступило, как волна, готовая захлестнуть, но я оттолкнула его — упрямо, как делала это уже не раз.

«Не сейчас. Не надо.»

Я не хочу помнить. Не хочу чувствовать, как всё снова возвращается. Я погрузилась глубже в воду, будто могла спрятаться от самой себя. Озеро приняло — молча, спокойно. Оно не спрашивало, кем я была. Здесь я могла просто быть. Мягко провела ладонью по водорослям — шелестящим, живым, как тонкие косы. Они легко скользнули меж пальцев, и я невольно улыбнулась. Всё здесь было родным.

Вдруг в стороне мелькнуло движение, и я резко повернула голову. По дну, грациозно покачиваясь, проплывал водяной чёрт. Маленький, тонкокостный, с перепончатыми кистями и бледно-зелёной кожей. Их осталось совсем мало — старый род, почти забытый. Теперь они редко поднимались к поверхности. Скоро, наверное, и вовсе растворятся в стихии, сливаясь с глубиной, с илом и течениями.

Он замер, заметив меня. Глаза его — круглые, тёмные, как бусины, — расширились от испуга. Мы на миг смотрели друг на друга. Я чуть наклонила голову, а потом, шутливо, сделала резкий рывок вперёд. Он вздрогнул и с коротким, едва слышным всплеском исчез в темноте вод, растворившись в глубине, как сон. Я рассмеялась но вода заглушила мой смех.

И всё же… пора всплывать. Я выдохнула, глядя ввысь, туда, где вода становилась всё светлее. Наверху ждал воздух — не такой тихий, не такой ласковый, как здесь, но… я соскучилась. По тёплой глади, по темным лучам солнца, что пробиваются сквозь листву и дрожат на коже. По запаху земли и сухой травы.

Люди всё равно не увидят меня. Теперь мало кто приходит к озеру. Редкие путники — влюблённые, что ищут уединения под звёздами, или шумные компании, приехавшие сбежать от города. От его усталых лиц, каменных улиц и высоких, холодных домов, где окна глядят друг на друга, но не видят.

Когда-то здесь была деревня. Живая, с голосами, с огнём в окнах, с запахом хлеба и песнями в ночь. А теперь — город. Большой, отстранённый, чужой. Но озеро всё ещё помнит. А я всё ещё здесь. Ближе к поверхности я замерла — вода обнимала тело, слегка покачивая, будто убаюкивая. Я протянула руку и мягко взмахнула ею у самой глади, на границе света и глубины.

Вода дрогнула. Передо мной распахнулось зеркало — не простое отражение, а окно. Переход. Связь. Мир не стоял на месте. Он менялся — стремительно, шумно, порой бездумно. И всё же я могла наблюдать. Воды стало больше — не в самом озере, а в городах, в домах, в сотнях новых форм. Вместо колодцев теперь пели фонтаны, били из-под камня прозрачные струи, отражаясь в стекле и металле.

Я училась смотреть. Через воду. Сквозь зеркала в ванных, через капли дождя на стекле, через блики в уличных лужах. Иногда я видела детей. Иногда стариков. Одиноких, уставших. Или — внезапно — глаза, в которых жила тоска, такая знакомая, как будто моя собственная. Я могла быть рядом, не покидая глубины.

Пусть я и стара… но любопытство во мне не угасло. Всегда тянуло наблюдать за чем-то новым, живым, непредсказуемым. Мир менялся — быстрый, яркий, шумный. Но не всегда к лучшему. Современность редко радовала. Люди всё чаще стремятся застроить, захватить, подчинить. Камень на месте леса, стекло вместо неба. Природа для них — не мать, а просто ресурс. Но я не позволяла тронуть своё озеро.

Пока что — справлялась. Иногда приходилось напоминать, что вода — не игрушка. Загрязнишь — поплатишься. Лёгкое заполошное утопление — не всерьёз, конечно, просто чтобы испугать. Утащить за лодыжку, заманить поглубже… Шутя. Ну а как же — я ведь всё-таки нечисть, как ни крути. Я улыбнулась своим мыслям и наконец всплыла. Без всплеска, без шума — вода раздвинулась, приняв меня, как всегда. Солнечный свет окутал лицо, согрел кожу. Я прикрыла глаза, наслаждаясь теплом — будто чьими-то ладонями. Ласковыми, живыми. На мгновение я просто лежала на воде, дыша весной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

2

Лежа в старой, выцветшей лодке, я действительно наслаждалась теплом. Солнечные лучи согревали кожу, ветер шептал над гладью воды, и на какой-то миг казалось, будто время снова остановилось. Много лет прошло, а я оставалась всё такой же — молодой, нетронутой временем. Тело не старело, как и озеро, что хранило меня. Только внутри накапливались тени и воспоминания, словно тихая глубина под зеркальной гладью.

Вдруг ветер переменился — горячий, как выдох. Я едва уловила его, и уже в следующую секунду почувствовала, как к плечу тянется чья-то рука. С тихим смехом я увернулась — легко, словно скользнула по воздуху, — и, приподнявшись на локтях, игриво взглянула в глаза мужчине, что стоял рядом. Рыжеволосый, с огненным оттенком волос, отражавшим солнце.

Он так и замер, улыбаясь, с протянутой рукой — словно хотел коснуться, но знал, что нельзя. В его глазах плясало пламя — не отражение солнца, а нечто своё, древнее, живое. Если приглядеться, можно было заметить, как каждая волосинка на его голове будто пульсировала жаром, как искры в купальском костре. Он застыл у самой воды, едва касаясь её... а потом лёг — кажись на гладь озера, будто та стала для него твёрдью. Ни всплеска, ни ряби.

— Всё никак не получается тебя подловить, моя капелька озёрная… — с преувеличенно грустным вздохом протянул он, всё ещё не убирая руки.

Я склонилась ближе, и ткань рубахи мягко сползла с плеча, почти обнажая грудь. Касание воздуха по коже напомнило о запретной близости.

— Сколько уже столетий прошло, а ты всё не унимаешься, — усмехнулась я, — ты ведь знаешь: только в ночь на Купалу можешь коснуться меня.

— А я хочу сейчас, — упрямо сказал он, поджав губы. Его голос был горячим, как и взгляд. Алая футболка и чёрные штаны обтягивали тело, будто выкованное из жара и желания. Он выглядел соблазнительно, как искушение, от которого не отказываются — но не поддаются сразу.

— Разве тебе мало смертных девушек, которых ты соблазняешь в городе? — тихо спросила я. — Что ни ночь, наверняка праздник. Больше не нужно подбрасывать потерянные подарки или ждать, пока муж уйдёт из дому…

Он усмехнулся, чуть склонив голову. В глазах вспыхнуло золото.

— Они и сейчас на подарки падки. Смертные — это так… перекус. А ты — особенная.

С этими словами Перелестник обольстительно улыбнулся. Он знал, что делает. Всегда знал. И всё же — каждый раз пытался. Он не сдавался. Снова протянул ко мне руку — упрямо, настойчиво, с тем самым блеском в глазах, от которого когда-то трепетали жрицы и княжны. А я… я не отпрянула.

Наоборот — сама подалась ему навстречу, склонившись ближе, позволяя себе этот опасный каприз. Тепло от его ладони уже касалось воздуха рядом с моей кожей, и вот — его пальцы едва скользнули по обнажённому плечу. И тут же —

вспышка

.

Между нами прошёл тонкий, острый пар, зашипев, словно змея в траве. Воздух на миг задрожал, вода легонько взметнулась — и я, звонко рассмеявшись, откинулась назад. Он выругался сквозь зубы, отдёргивая обожжённую ладонь и мотая ею в воздухе, будто мог стряхнуть с неё боль.

— Ай! Да чтоб тебя… — зашипел, оскалившись. — Как же ты жжёшь, русалка коварная!

— Сама удивляюсь, что ты до сих пор не усвоил, обжечь пламя это еще нужно постараться — рассмеялась я, глядя на него с ленивой нежностью. — Купала ещё не пришла, огонь и вода — пока врозь.Знаешь же, чем всё закончится, и всё равно пытаешься.

— И всё равно не сдамся, — он усмехнулся в ответ, огонь в его глазах не потускнел ни на миг.

В этот момент где-то вдалеке, меж деревьев, послышались звонкие девичьи голоса — лёгкие, как шорох листвы, и смех — чистый, как капель весной. На миг среди стволов мелькнули стройные силуэты. Девичьи тела с длинными, зелёными волосами до самых пят кружились в танце, словно их закружил сам ветер.

Перелесник обернулся и тут же заулыбался, глаза сверкнули: внимание его мгновенно потянулось к ним, как мотыль к пламени.

— Беги уже, мой огненный, мавкам ты всегда люб , — мягко сказала я, с лёгкой усмешкой мотнув головой. И, не дожидаясь ответа, скользнула с лодки в воду, словно тень.

— Стой! — окликнул он, и я замерла, не погружаясь. Вода ласково обвивала моё тело, а солнце играло бликами на коже. — Пообещай… в ночь Купалы — ты будешь моя?

Я посмотрела на него через плечо, прищурившись.

— Если никого не будет краше тебя… — улыбнулась я и, не дожидаясь его ответа, нырнула вглубь, растворяясь в родной стихии.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

3

Когда то давно

Я кружилась вокруг костра, смеясь звонко и свободно, как будто смех сам рвался из груди вместе с искрами. В волосы вплелись ароматы трав, дым и лето. То мы с девчатами хватались за руки, водили хороводы, босые, лёгкие, будто ветер. То чьи-то сильные руки подхватывали меня в вихре танца — весёлые парни из нашей деревни, с огнём в глазах и купальской дерзостью на устах.

Ночь жила — горела, дышала, звенела. Она была соткана из смеха, песен, треска сучьев в костре и глухого биения сердец, что не знали стыда. В эту ночь всё было дозволено. Никто не осуждал — только смотрели, как звёзды, с пониманием и надеждой.

Но когда пляски утихли, и пламя стало тише, я сняла венок с головы — бережно, будто что-то живое. Прижала к груди, и не сказав ни слова, ушла в сторону озера. Гуляния медленно перетекали в более вольное, страстное веселье. Танцы сменялись поцелуями, вздохами в высокой траве, шёпотами, что утопали в ночной тишине. Купальская ночь разрешала всё.

Я, как всегда, уходила в сторону. Не из стыда — просто мне было тесно в этом шуме. Темнота манила, как родная. Я растворялась в ней, ступая бесшумно, будто тень, и вскоре добралась до своего места — туда, где начиналась гладь озера. Оно всегда было моим. Сколько себя помню — звало, успокаивало, укрывало. Даже если русалки прятались где-то в глубинах, я знала: они меня не тронут. Признают. Примут.

У самой воды опустилась на колени. Выбрала тонкую ветку молодой ивы, что склонялась к озеру, и бережно завязала на ней ленту — ярко-синюю, с запахом зверобоя и васильков.

— Примите подарок, сестрицы, — прошептала я.

Вода на миг дрогнула, ветка вздрогнула, и где-то в глубине будто раздалось мягкое, едва слышное пение. Я улыбнулась в ответ на шелест камышей — нежный, едва уловимый, как приветствие. Озеро дышало в такт моим шагам. Босые ноги ступали по влажной траве, оставляя за собой следы, что вскоре исчезали в росе. Всё дальше от веселья, от смеха, что уже становился слишком громким, чужим. Мне хотелось тишины и света звёзд над водой.

Я почти достигла прибрежных кустов, когда замерла. В темноте вырисовался силуэт. Высокий, знакомый до боли. Сердце тут же встрепенулось, забилось, как испуганная пташка в еловых ветвях. Но не от радости — от тревоги.

— Краса моя… — прошептал он и сделал шаг навстречу.

Назар. Я бы узнала его из тысячи — по походке, по голосу, по взгляду, в котором всегда было чуть больше желания, чем позволено.

— Я же сказала тебе, Назар... Ты не ту выбрал, — голос мой дрогнул, и я машинально отступила в сторону.

Но он уловил движение, как хищник, — быстрый, решительный. В одно мгновение оказался рядом, схватил меня за талию и прижал к себе, уже не скрываясь. Его горячее дыхание скользнуло по щеке, по виску. Он шумно вдохнул запах моих волос, будто хотел запомнить их раз и навсегда.

— Дарина… — прошептал он, голос срывался.

Я вздрогнула. Всё внутри меня напряглось. Руки сами упёрлись ему в грудь, стараясь оттолкнуть, создать хоть малую дистанцию. Но он был силён. Слишком близко. Слишком настойчиво. Мой венок мягко упал на землю.

Да, он был самым красивым парнем в деревне. За ним томно вздыхали девчата, перешёптывались у колодца, плели косы, надеясь поймать его взгляд. Сын старосты — почти жених мечты. Чем не удачный выбор? Но не для меня.

Он всегда ходил за мной по пятам. Смотрел. Ждал. Искал встречи. А я — травница, знающая силу каждой травы, каждой капли росы — никогда не звала его. Не привораживала, не манила. Мне этого не нужно было. Я его не хотела.

— Ну почему ты противишься, Дарина… — шептал он уже жарче, и руки его всё смелее скользили по моей рубахе, сминая ткань на бёдрах. — Будешь мне женой. Хозяйкой в доме. Я всё тебе дам…

Я отвернулась, сдерживая дрожь.

— Не хочу, Назар. Сказала уже. Не для меня ты. — слова давались с трудом.

— Да чего ж ты упрямишься!? — воскликнул он вдруг, и пальцы его вжались в мои бёдра так, что стало больно.

Я попыталась вырваться, но он сильнее прижал меня к себе, и прежде чем я успела снова заговорить — его губы вдавились в мои. Без нежности. Без согласия. Во мне что-то взорвалось. Инстинкт, защита, гнев — всё вместе. Я не думала — просто вцепилась зубами в его нижнюю губу.

Он вскрикнул и отпустил. Руки разомкнулись. Я резко отпрянула, отскочила, тяжело дыша, будто вынырнула из-под воды. Сердце колотилось в груди, будто хотело вырваться наружу. Назар вытер кровавую полоску со щеки и злобно усмехнулся. В его взгляде больше не было ни вожделения, ни ласки — только злость и уязвлённая гордыня.

— Всё равно моей будешь… — процедил он сквозь зубы. — Женой мне станешь. Или…

Он сделал шаг вперёд, а я — назад, ступив прямо в холодную воду озера.

— Или все узнают, кто ты на самом деле, Дарина. Узнают, что ты ведьма.

Слова повисли в воздухе, как ядовитый туман. Они не были просто угрозой — они были приговором. Я знала, что в деревне хватит одного такого слуха. Будет не важно скольким людям я помогла когда нужда была. Будут смотреть — с ненавистью… или того хуже. Я вскинула голову, не позволяя себе показать страх.

— Это ложь, Назар. — Голос звучал ровно, хоть сердце всё ещё грохотало, как молот по наковальне. — Ты сам знаешь. Я не трогала тебя. Не звала.

Он усмехнулся, и в его лице что-то исказилось — как у зверя, загнанного в угол, но всё ещё опасного.

— А кто поверит тебе, Дарина? Травница… одиночка… С венком у воды и глазами, что ночь помнят… Приворожила меня, что спать не могу. Все думаю о тебе.

И снова шаг. Я встала в воду по щиколотки, чувствуя под ногами мягкое дно, родное, защищающее. Озеро отзывалось на мои шаги — вода колыхнулась, ветер дрогнул в кронах деревьев.

— Не тронь меня, Назар. — прошептала я.

Он рассмеялся — хрипло, злобно. Смех его будто царапнул по коже, но за ним уже не было силы. Он не сделал и шага ко мне, не протянул руки. Только бросил, уходя:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Всё равно ты будешь моей… Или сгоришь, как все твои…

Потом шаги, тяжёлые, глухие, исчезли в ночи. Осталась только тишина, такая плотная, что звенела в ушах. Я стояла в воде, дрожа не от холода — от ярости, от унижения, от страха, который нельзя показать.

4

Наши дни

Закипев изнутри, я с шипением ударила по воде ладонью. Брызги разлетелись во все стороны, исчезая в солнечных бликах. Ненавижу эти воспоминания… Ветер принёс лёгкий отклик, будто озеро вздохнуло вместе со мной. Но его прохлада не остудила огня внутри. Всё это было давно. Те времена прошли — с той ночью, с теми словами, с той девчонкой, что стояла у воды, дрожала и молчала.

Я уже не та доверчивая, наивная, с венком на голове и трепетом в сердце. Я — нечто большее. Перерождённая, выкованная болью, тишиной и временем. Прожила сотни лет, и ни одного из них не променяла бы на те деревенские годы.

Ни капли не жалею. Мысли вновь потянулись в прошлое — пряные запахи трав, шорох камышей, тошнотворное тепло чужих рук… Но меня резко выдернули из плена воспоминаний — звуки. Голоса. Мужской и женский. Не громкие, но достаточно чёткие, чтобы разбудить во мне настороженность. Кто-то появился у берега.

С одной стороны озера, в стороне от чащи и старых коряг, стоял пирс. Узкий, покосившийся, весь в мхе и гнили. Дерево давно отсырело, доски местами почернели от влаги, и, судя по всему, давно никто не пытался привести его в порядок. Я медленно подплыла ближе, стараясь не создавать даже ряби на поверхности. Прячась за высокими камышами, осторожно выглянула — хоть немного отвлечься. Людей тут быва́ло мало. Почти никогда.

Девушка. Довольно милая, как для человека. Хрупкая, светлокожая, с русыми волосами, собранными в небрежный пучок. В руках у неё была странная чёрная коробка —

фотоаппарат

, вспомнилось. Она шагала по гнилым доскам медленно, будто боялась потревожить дыхание самого озера. Доски под её ногами скрипели, протяжно, жалобно, словно вспоминая своё время.

— Женя, ну будь осторожнее! Этот мостик на ладан дышит! — донёсся громкий мужской голос от берега.

Я тут же выглянула чуть выше — чтобы лучше его рассмотреть. Он всё равно не увидит меня. Его глазам покажется лишь, будто шевельнулись камыши на ветру, вода чуть дрогнула.

— Никит, брось. Удержусь

,

— звонко отозвалась девушка, балансируя на краю расшатанных досок.

— Ну смотри, если свалишься вытащить не смогу. Я ж плавать не умею

,

— прозвучал с берега голос мужчины, тревожный, но с ноткой насмешки.

— Как тут красиво

…

— почти шёпотом добавила она и остановилась на самом краю пирса.

Щёлкнуло. Потом снова. Фотоаппарат в её руках выпустил серию коротких звуков, ловя свет и тени озера, небо, заросли камышей. Тихо, бесшумно подплыла ближе и обняла холодную балку, что держала часть пирса. Вода ласкалась к моей коже, как домашний зверёк. Волосы плавно колыхались в воде. Я замерла, слушая, как доски поскрипывают под её шагами, и чуть-чуть высунулась из воды, чтобы лучше видеть.

Она стояла прямо надо мной, лёгкая, как тень. А вот и он… Я посмотрела на мужчину, голос которого всё ещё звенел у меня в ушах. На вид — около тридцати. Коротко стриженные тёмные волосы, серая футболка, плотно облегающая широкие плечи и сильное тело. В глазах — ум и беспокойство. В движениях — сдержанная сила.

Как для человека — слишком хорош…

Я усмехнулась своим мыслям и чуть склонила голову. Что ж, бывает и такое.

— Как думаешь, в озере и правда кто-то живёт

?

— девушка повернулась к нему, отбрасывая волосы за плечо. На солнце они отливали медью и златом, и я невольно залюбовалась.

— Наверняка

,

— с лёгким смехом ответил он. — Русалки точно, уверен. Интересно, они рыба или мясо?

Я замерла, в груди вспыхнуло раздражение, как волна поднимается перед бурей.

Рыба?

— мысленно повторила я, ошеломлённая. —

Серьёзно? Рыба? Вот уж точно — невежество бессмертно.

Тихо выдохнув, я прикрыла глаза, сдерживая порыв вынырнуть и утянуть его за ногу — просто в назидание.

Рыба…

Да я столетиями берегла эти воды, очищала их, пела им. Моя кровь однажды смешалась с этой водой, когда я умерла и родилась вновь — и он называет меня рыбой?

Фыркнув себе под нос, я обняла балку крепче, спрятавшись в тени.

Хоть бы книга у него была с собой — мог бы поучиться. Или хотя бы сказки бабушка рассказывала.

— Ты невозможен

,

— девушка усмехнулась, щурясь от света. — Я вот читала, что у каждого места есть свой дух-хранитель. У леса, у гор, у воды

…

Я невольно склонила голову, прислушиваясь. Вот это уже приятнее. Хоть кто-то не совсем оглох душой.

— Опять ты о своей эзотерике

,

— отмахнулся парень, иронично качнув головой. — Ну, если дух и есть, то у местных русалок, думаю, грудь шикарная

.

Вот мерзавец,

— только и подумала я, застывая под пирсом. Вода чуть дрогнула от моего раздражения.

Сколько веков прошло, а мужчины всё туда же. Им хоть леший с бородой до земли — лишь бы сиськи были.

— Тебе лишь бы сиськи

,

— вскинулась девушка.

— Жень, давай уже на берег

,

— беззлобно пробурчал он, глядя под ноги, будто и правда начинал переживать за хлипкий мостик.

— Наши скоро подъедут

?

— она сделала ещё пару снимков, щёлкая своим «глазом» на шее. — Стой!

Она резко повернулась и щёлкнула ещё раз, прямо ему в лицо.

— Подловила. Скинешь мне потом

,

— он улыбнулся, явно привыкший к её выходкам.

Хранители…

— мысленно усмехнулась я, всё ещё прячась в тенях.

Хоть кто-то помнит.

Я не удержалась. Позволила себе крошечную слабость — отпустила силу, едва, по капле. Позвала её… И вода откликнулась — легким дрожанием, тонкой песней под самой гладью. Девушка, будто услышав, замерла и медленно перевела взгляд на озеро. Глаза округлились, дыхание затаилось — и в этот миг я мягко толкнула одно из бревен, служивших опорой для пирса. Оно отозвалось тугим скрипом и всей конструкцией повело набок. Девчонка завизжала — звонко, но забавно, не испуганно. Взмахнула руками, балансируя.

— Ну всё, правда, пошли на берег

,

— мужчина резко шагнул к ней и, перехватив за руку, потянул к себе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Никакой романтики,

— усмехнулась я себе под нос, всё ещё скрываясь в воде. —

Даже на грани падения — и то без изящества.

Но меня всё же немного тронуло, как он бережно держал её за руку, словно боялся, что ускользнёт.

Интересно… Эти двое сюда не случайно пришли? Пара они или просто друзья?

И вода вновь стихла. Сила вернулась под мою кожу, как шелковая лента. Я затаилась, наблюдая дальше, не спеша.

5

Темнело. Солнце медленно скользило за горизонт, прячась за мягким изгибом склона, оставляя небо в отблесках золота и меди. К берегу подкатили несколько машин — свет фар пронзил сумерки, и вскоре в воздухе запахло дымом. Люди, суетясь, собирали хворост, возились с розжигом. Я молча наблюдала, спрятавшись в тени камышей.

Мне всегда нравилось смотреть, как жизнь течёт мимо. Времена меняются, одежда — ярче, слова — громче, устройства в руках — странные, светящиеся. Но в сути своей люди остались прежними. Те же весёлые сборища у огня, шепот признаний, смех, попытки казаться смелее под покровом ночи. Как же знакомо. Как же по-человечески.

Парни громко смеялись, бросались шутками, заигрывали с девушками. Те отвечали игриво, легкими подзатыльниками и смеющимся визгом пытались «дать сдачи», но всё было видно насквозь — это была игра. Лёгкая, тёплая, летняя. Пока — безопасная.

Я наблюдала. Я всегда наблюдала. Подобные компании редко вызывали во мне тревогу, но я знала — всё может измениться за одно движение, один взгляд, одну каплю хмеля. Не все вели себя достойно. И пусть я вмешивалась теперь реже, но до сих пор случались такие вечера. Когда приходилось напоминать — это озеро имеет хозяйку. И не терпит насилия.

Мужчин не изменишь. Их желания, как и прежде, легко находят оправдание в кружке, в компании, в «да это же просто шутка». Сколько бы веков ни прошло, я всё ещё следила, чтобы в моём озере не появлялись новые русалки. Невинные девушки, чьи жизни оборвались по вине чужой похоти. Их слёзы сливались с водой. И вода помнила.

Я помнила. Всё было пока… привычно. Обычно. Предсказуемо. Ночь уверенно вступила в свои права — лунный свет дрожал в воде, и я, почти не думая, напустила лёгкого тумана на гладь озера. Совсем немного — как покрывало, чтоб быть ближе. Чтобы видеть.

Но разговоры быстро наскучили. Одно и то же: хихиканье, вино, флирт, пересуды. Я отозвалась от круга костра, отплыв к пирсу — подальше, но всё ещё на виду. И тут заметила его. Парень стоял у моей любимой ивы. Той самой, чьи ветви я вплетала в венки. Он оглянулся, явно удостоверяясь, что никто не смотрит, и зашуршал, копошась в штанах.

Щелчок. Звук расстёгиваемой молнии. Я замерла. Что?.. Он собрался

мочиться

в моё озеро? Завидев мавку, что пряталась неподалёку, я кивком дала ей знак. Та, чуть склонив голову, мгновенно поняла. Лёгкая, как дым, она скользнула меж деревьев.

И в тот же миг ночная птица, всполоханная чем-то невидимым, с резким криком сорвалась с ветки. Вихрем метнулась в сторону парня и почти задела его крыльями. Он взвизгнул — на удивление звонко — и, нелепо застёгивая ширинку на бегу, кинулся обратно к компании.

Тихий довольный смешок сорвался с моих губ, почти сливаясь с еле слышным, звенящим смехом мавки, растворяющимся в шелесте ивовых ветвей.

— Там, там!.. — испуганно и заплетающимся голосом почти выкрикнул парень. — В меня хрень какая-то из кустов влетела!

— Чувак, да надень уже штаны, ну ёпт... — в голос засмеялись остальные, оглядываясь на него. — Андрею точно больше не наливать. Всё, хватит. А то ещё за русалкой в озеро нырнёт!

Я только закатила глаза. Больно он мне нужен. Фу. Отплыла дальше наслаждаясь уже спокойнее лунным светом. Разговоры постепенно утихали, и я терпеливо ждала, когда люди уедут. Проплывая мимо знакомого пирса, невзначай задела камыши.

— Кто тут? — послышался знакомый мужской голос.

Я подплыла ближе — и увидела его. Того самого парня, что был с девушкой и фотоаппаратом. Кажется, её звали Женя.

— Тебе не холодно? — продолжил он, всматриваясь в темноту. — Я думал, кроме нас тут больше никого нет.

Я замерла, уставившись на него. Он смотрел прямо на меня.

— Ты... ты меня видишь? — вырвалось само собой.

— Эм... Вот теперь мне реально стремно. — он нервно хохотнул. — С таких слов обычно в ужастиках начинается жесть

.

— Я недалеко живу

,

— быстро соврала я, медленно подплывая ближе к мостику. Изобразила ленивые движения руками будто просто ночное плавание. — Иногда прихожу сюда ночью. Поплавать.

— Фух... — он облегчённо выдохнул и улыбнулся. — Тебе точно не холодно? — он опустил руку в воду и тут же поморщился. — Она же ледяная!

— Нет, всё в порядке

.

— я чуть улыбнулась, не сводя с него взгляда. Подплыла ещё ближе и ухватилась за деревянный край пирса. Подложив локти, опёрлась подбородком о руки и смотрела прямо на него.

— И правда не холодно. — он подсел ближе, разглядывая меня. — Вон даже гусиной кожи нет.

— Какой ты наблюдательный. — улыбнулась я. — Я тут плавала тихонько. Видела вашу компанию ,не хотела мешать.

Вы надолго сюда?

— На пару дней приехали, отдохнуть. — он чуть улыбнулся, видно было уже расслабился. — Кто из пригорода, кто из города. Хотели просто собраться вместе. Пока ещё не все по работам, семьям, делам разъехались... А там снова круговерть. Веселье заканчивается.

Чуть склонила голову, вглядываясь в его лицо. В нём была простота, тепло и какая-то... искренность. Непривычная, почти забытая. Я наблюдала за ним, прикусив губу. Он был так близко, что могла разглядеть каждую черточку его лица — мягкий изгиб скулы, тонкую линию губ, ту самую ямочку под нижней губой, которая появлялась, когда он улыбался. Милую, уязвимую.

И ещё... запах. Он исходил от него тёплым, едва уловимым шлейфом. Приятный, непривычно притягательный. Я втянула воздух чуть глубже, и сердце дёрнулось — он напоминал мне что-то. Что-то из давнего прошлого. Почти забытого. Как отголосок сна, который не удаётся удержать. Я не могла понять, что именно — но во мне что-то откликалось. Неразумное, древнее.

— Как тебя зовут? — спросила я, не отводя взгляда.

— А я не сказал? Вот придурок. Никита. — Он протянул руку, и я уставилась на неё.

— Приятно познакомиться, Никита, — несмело коснулась его ладони.

— Уф... А говоришь, не холодно. Руки ледяные. Тебе бы на берег, а то ещё простудишься. — Он на удивление бережно пожал мои пальцы, просто обвив их своими. — Классный маникюр.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что? — не поняла я, нахмурившись.

— Ногти. Такие длинные.

— А, это... Да, спасибо. — Я вновь сложила руки и посмотрела на него. Конечно, красивые ногти. И очень удобные. Легко вспороть кому то горло..

— Никит! Хватит там сидеть, иди к нам

!

— донёсся чей-то голос с берега, от костра.

— А как тебя зовут? — Он обернулся ко мне... но меня уже не было. Я тихо, без всплеска, растворилась в тумане. Достаточно контакта на эту ночь.

— Блин. Уплыла... — пробормотал он, всё ещё вглядываясь в воду.

— Ты долго ещё

?

— снова крикнул кто-то.

— Да тут девушка была, разговаривал, — отозвался Никита, уже подходя к одному из парней у мостика.

— Девушка? Да тебе, походу, тоже хватит. Уже девчонки мерещатся. Красивая хоть? — захохотал друг.

— Очень даже, — усмехнулся Никита, всё ещё глядя на озеро.

6

Когда то давно

— Открой дверь, Дарина! — громкий удар сотряс вход.

В груди всё сжалось. Я прижала руки к себе, чувствуя, как сердце стучит, будто в клетке. Он разозлился. Этого следовало ожидать. Я опозорила его перед всем селом, отказавшись стать его женой. Рискнула. Глупая. Кто теперь защитит меня? Я одна. Совсем одна.

— Не кричи, — прошептала я, приоткрыв дверь. Его лицо было перекошено яростью. — Прошу, успокойся...

— Ты унизила меня перед всеми! — процедил он сквозь зубы. — Думаешь, можешь играть со мной, кокетничать, бегать, а потом просто сказать "нет"?

Он резко толкнул дверь, и я инстинктивно отступила, не в силах удержать её. Слишком слабая. Вошёл, как буря, уверенный, тяжёлый. Знал, когда прийти — ночью. Когда никто не услышит. Когда я одна.

Я пятясь, сжималась, словно становясь меньше. Волосы растрёпаны, дыхание сбивчивое. Нижняя рубаха — почти ничего не скрывающая. Её тонкая ткань прилипла к телу от страха и жары печи. Ещё шаг — и я упёрлась спиной в печь. Лопатки обожгло жаром. Задела горшок локтем. Он с грохотом рухнул на пол, расплескав остатки еды. По полу пополз густой запах каши с травами, а в груди всё сильнее пульсировал страх.

Он был совсем близко. От него тянуло прокисшим мёдом и жаром, будто сам изнутри горел. Я упёрлась ладонями ему в грудь, встретила взгляд — мутный, тяжёлый, с налётом обиды и чего-то тёмного, от чего по коже пробежал холод.

Не может быть, чтоб с ума он совсем сошёл от желания. Не я одна на селе — полно девок пригожих, весёлых, охотливых до похвалы. А он — за мной ходит, следит, будто ворожённый. Чем я его так задела?

Глупая. Не стоило отшучиваться. Надо было с первого слова дать понять: не хочу, не тянет, не моё. А я — улыбалась, думала, поиграется и отстанет. Что свернёт взор на другую. Не свернул. И теперь — вот он, здесь. Посреди ночи. Пьяный. Упрямый, как бык.

— Прошу, Назар… — прошептала я, сжав руки у груди. — Давай поговорим днём. Спокойно. Ты поспишь — и разум прояснится. Извини, что слово грубое сорвалось… не со зла.

— Сейчас

поговорим

! — рявкнул он, шагнув вперёд и прижав меня к тёплой печи. Я отвела лицо, не даваясь его губам.

— Не хочешь, чтоб по-людски, по обычаю тебя в жёны брал? Так возьму иначе… — прошипел он, сжимая мои бёдра, и холод пробежал по спине. Сердце застучало, будто кувалдой били изнутри. Он не шутит. Он

вправду

…

— Назар…

нет

.

— Понесёшь от меня, Дарина… и уже не отвертишься, — жарко зашептал он, хватая за рубаху, подминая ткань, рвущим дыханием проникая в уши.

На миг всё застыло. Будто сама ночь задержала дыхание. А потом — он снова сжал до боли бедра, и я, не ведая больше страха, впилась зубами в его плечо, до крови, до стона. Он дёрнулся, а я вырвалась, тяжело дыша, метнулась прочь.

Он рванул за мной, ухватился за край рубахи. Хруст ткани. Вскрик. Я рванула дверь, ухватилась за ручку и распахнула её. Ветер. Холод. И тьма.

Я бежала.

Наши дни

Водоросли подо мной дернулись, будто тоже пытались сбросить с себя путы. Я металась под водой, словно в попытке вырваться из невидимых оков. С каждой весной это возвращалось. Снова и снова. Воспоминания, боль, чужие руки, крик, страх. Всё, что давно должно было исчезнуть.

Я раскрыла рот и закричала — под водой, беззвучно для мира, но не для себя. Глухая волна ушла в глубины, растворяясь в чёрной тишине. Только там, в толще, можно было позволить себе быть слабой. Крик рвал изнутри, расплавляя холодную ярость.

Пальцы скрутило, ногти вытянулись — острые, как лезвия. Знала, как сейчас выгляжу: совсем не той, что всплывает в легендах. Но мне было всё равно. Я подняла взгляд вверх. Свет скользил по поверхности воды. Медленно вдохнула. И выдохнула. Разжала пальцы. Когти втянулись, затихая вместе со мной. Пора было возвращаться. Всё прошло. И всё равно — не отпустило.

Продолжая плыть, я не всплывала. Лежала под толщей воды, почти сливаясь с её тенью. День был тёплый, солнечный — лёгкие блики дрожали на поверхности, проникая сквозь рябь, танцуя на моей коже. Над водой звучали смех и плеск — кто-то из той шумной компании решился искупаться. Смельчаки. Они визжали, брызгались, подзадоривали друг друга, но всё равно не отваживались заплыть далеко.

И правильно. Только у берега вода была теплая, ласковая. Стоит отплыть дальше — и холодное течение сразу напомнит, кто здесь хозяин. Оно подберётся незаметно, охватит лодыжки, сожмёт мышцы судорогой, и вот ты уже тонешь. Не крича, не зовя, просто идёшь вниз, в безмолвную глубину. Может, повезёт — заметят, достанут. А может, станешь ещё одним безымянным скелетом на дне, в хрупкой компании тех, кого тоже не спасли.

От подобного я спасала только женщин. Детей, которым ещё рано было уходить. Девушек, что бросались в воду с сердцем, разорванным обманом. Матерей, что, не справившись с болью, стояли на грани — дитя в лесу, сама в омут. Я шептала им, пела сквозь шелест камышей, тянулась незримо — уговаривая, уводя, вытаскивая… пока могли дышать.

Мужчин… Я не спасала их. Сколько горя они принесли нашему роду. Сколько сломанных судеб, тел, душ, изгубленных на веки. У каждой из нас — своя история. Свой Назар. Свой палач в шкуре жениха. Я мотнула головой, отгоняя мысли, как сбрасывают с плеч мокрые пряди.

От мягкого прикосновения к бедру я улыбнулась и медленно опустила руку, нащупав тёплую шерсть. Почесала чертика между ушами — он тихо уркнул, довольно прижался и замер, глядя в сторону людей, чьи голоса раздавались с берега. Его перепончатые уши подрагивали, ловя каждый громкий окрик, каждый визгливый смех.

— Слишком громкие, правда? — прошептала я, чуть склонившись к нему.

Он снова уркнул, подтверждая, и потерся щекой о моё бедро. Его рога были ещё мягкими на концах, шерсть тёплая, как утреннее солнце, а глаза — тёмные, понимающие. Он не был чудовищем. И никогда им не был. Как и многие из нас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С приходом новой веры скольких назвали нечистью… Демоны, ведьмы, лешие, мавки, водяные. Мы, кто были здесь задолго до их богов — и новых, и старых. Мы рождались с ветром, шептали в листьях, спали под мхом, охраняли озёра и леса, держали равновесие в этом хрупком, живом мире. Мы не зло.

Но в сказаниях — лишь страшилки у костра. Нас боятся, потому что не могут понять. Природу всегда пытались обуздать, как дикую лошадь. А когда не удавалось — сжигали, изгоняли, молились об избавлении. Я вновь провела пальцами по чёрной шерсти чертика, и он, заурчав, улёгся на согнутых лапах в водорослях рядом, всё так же наблюдая за людьми. Пусть боятся. Пусть рассказывают сказки. Мы выживем. Мы всегда выживали.

7

День быстро скатился в вечер — небо окрасилось в густо-розовые и золотые тона, прежде чем угаснуть в глубокий фиолет. Люди вновь разожгли костёр, громко смеясь, передавая друг другу тарелки, подбрасывая в огонь щепки и ветки. Треск костра заглушал шум прибоя у берега, и аромат подпеченной картошки наполнил воздух.

А он… Никита всё смотрел на воду. На первый взгляд — просто задумчиво, рассеянно, как человек, увлёкшийся собственными мыслями. Казалось, он смотрел прямо на меня, хотя я пряталась — почти не дышала, затаившись в густых камышах, где вода гуще и прохладней.

— Эй! Ты жрать будешь? Картошка готова! — окликнули его с берега.

Он обернулся, кивнул с лёгкой улыбкой и уселся на бревно, принимая из чьих-то рук простую железную тарелку. Я продолжала наблюдать, чуть склонив голову, провела рукой по воде, чтобы разогнать комарья, и снова взглянула в их сторону. Женя — та самая, с фотоаппаратом — суетилась, бегала от одного к другому, поднимала объектив и щёлкала, щёлкала, щёлкала. Неугомонная. Словно боялась, что пропустит что-то важное. Или нужное для памяти.

Их компания была тёплой. Почти домашней. Смех, поддёвки, общее одеяло, когда ветер стал прохладным. Да, там была фальшь — лёгкая, невидимая со стороны, но ощутимая мне. Привычка держать маску. Никто не любит показывать, что у кого-то в сердце не праздник. Что кто-то устал. Что кто-то хочет другого, но молчит, чтобы не рушить всё.

— Так что, Никит, русалку видел?

— Кого? — прищурился от бликов костра.

— Ну, девчонку. Ты же говорил, что болтал с кем-то там, у воды.

— А-а. Да не русалка это. Просто девушка. Купалась. Говорила, что рядом живёт где-то. — он пожал плечами, будто ничего необычного в том ночном разговоре не было.

— Хвоста у неё не заметил? И рыбой не пахло? - Засмеялся кто то.

— Ха! Нет, хвоста не было, и рыбой от неё не несло. Так что не русалка, — хохотнул Никита, но взгляд снова невольно скользнул к озеру.

Хвост… Рыба…

Ну вот опять. Как банально. Люди всегда хотят, чтобы всё было по сказке — с хвостом, с чешуёй, с песней о несчастной любви.

— Вообще-то, у наших нет хвоста. Они как мы выглядят, — начала Женя.

— Так а мавки кто? — хмыкнул другой парень, ковыряя палкой в углях. — Хрен поймёшь.

— Мавки духи леса. У них спины нет.

— В смысле,

нет

?

— В прямом. Они прекрасные, неземные. Волосы до пят, глаза светятся. Но откинешь волосы — а там… кости и внутренности видны.

— Еп вашу мать… — пробормотал кто-то, и кто-то другой прыснул со смеху, будто пытаясь разрядить атмосферу.

А я, укрытая в тенях и тишине, только усмехнулась про себя.

Вот так-то. А кто сказал, что всё будет прекрасным?

Люди любят сказки — до тех пор, пока сказка не смотрит на них из темноты. Пока не замечают, что у красоты бывает вторая сторона. Что за улыбкой — шепот старых легенд, за волосами — свет костей. Но это не уродство. Это суть. Это правда.

Да и не прям так всё видно. Лишь когда она решит — стать ближе, ощутимей, тяжелее в этом мире. Тогда кожа слегка тускнеет, становится похожей на дым… И то, что прячется внутри — начинает дышать.

— Так а русалки кто? — не унимался тот же парень, явно наслаждаясь тем, что Женя знает больше остальных.

— Тоже духи, — терпеливо ответила она. — Только они хранят воду. Хотя бывают и полевые. Их вообще много. Болотницы, бродницы, водяницы, щекотухи…

— Поняли мы, поняли, — отмахнулся кто-то.

— Те, кого чаще всего называют русалками — это погибшие девушки. Утонувшие. Их раньше утопленицами звали.

— Трупы, значит, — коротко бросил Никита, глядя в костёр.

Я тихо вздохнула в камышах.

Кажется, я всё же утяну его на дно. Закопаю в тине, и буду смотреть, как станет тем самым трупом, о котором так грубо сказал. Разберёт наконец, чем живое отличается от мёртвого…

— Мда, ты, Никит, вежливостью не одариваешь, — Женя недовольно поджала губы.

— Вежливостью? К зомби? Они же, по сути, живые трупы, — фыркнул он, не отрывая взгляда от углей.

— Так, всё поняла. — Женя резко встала. — И зачем я вообще распиналась? Бухайте дальше, что там у вас ещё осталось. — Она раздражённо фыркнула и пошла в сторону палаток, держа фотоаппарат как щит.

А я смотрела, как Никита провожает её взглядом. Его лицо на мгновение стало совсем другим — будто с него стёрли насмешку.

Интересно. Может, не всё с ним потеряно?

Но осадок остался. Еще отыграюсь.

Темнота медленно сгущалась, обволакивая озеро, пряча в себе отблески костра и силуэты людей. Парни, как ни в чём не бывало, продолжали пить, будто вечер и не думал заканчиваться. И, на моё разочарование, Никита — тоже.

Думала, он другой…

А он оказался таким же, как и остальные — только вид сделает, а потом вливает в себя одну бутылку за другой, и весело ржёт над чужими глупостями.

И куда им только лезет…

— промелькнуло раздражённо. А если кто ещё вздумает блевать в озеро — притоплю. Слегка. Чтобы не сразу поняли. Я даже чуть улыбнулась своим мыслям.

Тем временем он, отставив, кажется, уже пятую бутылку пива, медленно встал с бревна, покачнувшись. Руки сунул в карманы, оглянулся — как будто что-то искал взглядом, но потом просто пошёл прочь от костра, в сторону воды. Парни за спиной продолжали громко болтать, хохотать, обсуждать какую-то глупость — я уже их не слушала. Всё внимание было приковано к Никите.

Он шёл в сторону берега. К озеру.

Он нетвёрдым шагом направился к мостику, и всё внутри сжалось от странного предчувствия. Я уже знала, что произойдёт.

Ну конечно…

Не спеша, тихо скользнула под воду, растворяясь в тени и шелесте донных водорослей. Подплыла ближе, оставаясь в глубине — наблюдала.Он ступил на доски, шатаясь, словно весь мир вокруг начал плыть. Мостик протянулся над водой, узкий, старый, не раз скрипевший под чьими-то шагами, но теперь казался особенно хрупким.

Никита дошёл до самого конца. Застыл. Глубоко вздохнул и прикрыл глаза, будто хотел отдышаться или — забыться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Под его ногой тихо застонала одна из досок, хрустнула, предательски прогнулась. Он резко открыл глаза, взмахнул руками, не удержался — и, как я и ожидала, с глухим всплеском рухнул в воду.

8

Он барахтался, шумно загребая руками, захлёбываясь и отчаянно глотая воздух.

Неужели и вправду не умеет плавать?

На миг даже показалось, что он просто играет — но нет, движения были слишком резкими, неровными, судорожными. Плечи сжимались, будто сковало холодом.

Я не подплывала. Не спешила. Только смотрела. Его глаза метались в поисках берега или помощи, но никто не заметил. В костре потрескивали дрова, кто-то громко засмеялся, потом — ещё.

Я скользнула чуть ближе, всё ещё не выходя из глубины. Его силуэт метался под поверхностью — так, как метались многие до него. Мужчины…

Сколько их уже было? Сколько из них взывали к небу, а не думали, как взывали к ним те, кто шёл ко дну по их вине?

Но Никита… в нём было что-то другое.

Или мне так просто казалось.

Нырнула глубже, догоняя его, всё ещё не касаясь. Пусть почувствует. Пусть вспомнит, что значит быть на грани.

Еще одно неловкое, судорожное движение — и силы оставили его. Тело осело, тяжело погружаясь под воду, вяло еще дергаясь, будто пыталось ухватиться хоть за что-то. Я зашипела сквозь зубы, закатив глаза.

Вот и доигрался, герой.

Метнулась к нему, прорезая толщу воды.

Он смотрел прямо на меня.Глаза расширены. Паника. Смятение. Ужас. Я склонила голову к плечу, наблюдая, как пузыри медленно поднимаются от его губ. Усмехнулась, медленно, будто мы встретились на улице, а не здесь, в объятиях озера. Он закричал — в воде это был лишь глухой хрип, и тут же рот наполнился ею.

Мотнув головой, я стиснула губы, сдерживая раздражение — и всё же ухватила его под руки. Притянула ближе, прижала к себе, будто обнимая, и с силой оттолкнулась от дна. Молнией рассекала толщу воды, унося его прочь от костра, от компании, от их пьяного смеха. К противоположному берегу, где росла старая ива — раскидистая, огромная, словно вековечная сторожиха. Там было мелко, дно полого поднималось к суше.

Я была сильнее теперь. Намного. Легко неся его, словно тряпичную куклу. Когда ноги мои коснулись ила — выпрямилась и швырнула его вперёд. Он с глухим плеском рухнул в воду, вылезая на колени. Захлебнулся воздухом, закашлялся, прижимая руки к груди. Тело дрожало. Влажная одежда прилипала к нему, как вторая кожа. Губы побелели. А я уже стояла в тени ивы.

— Ну так что? — протянула я, откидывая со лба мокрые волосы. — Воняло рыбой?

Он дёрнулся, как от удара, и в панике шарахнулся назад, оступился — и снова с плеском рухнул в воду. Я расхохоталась. Голос звенел звонко, как колокольцы в весеннем ветре.

— Та ну нахер! — выругался он, уставившись на меня в полном изумлении. — Русалка… всё же…

— Хвоста, как видишь, нет, — усмехнулась я и медленно провела пальцами по ветвям ивы, мягким шелестом скользящим по коже.

— Ты… ты утопить меня хотела!

— Серьёзно? — я чуть склонила голову, выдохнула сквозь зубы раздражённо. — Мы под водой сейчас?

Я шагнула ближе, легко ступая босыми ногами по влажной траве.

— Я вытащила тебя, идиота пьяного. Пока твои друзья там бутылки считают, ты бы уже мог стать их грустной легендой. Как вижу, уже выветрелось… — я вскинула бровь. — Или хочешь обратно?

Он едва держался на ногах, весь дрожал. Но всё же выбрался на берег, тяжело дыша, вытирая ладонью мокрое лицо. Плечи его подрагивали, и в этой неловкой неуверенности было что-то… почти трогательное.

— Тогда спасла… но почему? — пробормотал он, будто самому себе.

Я качнула головой, лениво оттолкнулась от ствола и, покачивая бедрами, пошла к нему.

— Не знаю, — ответила с кривой усмешкой. — Ещё думаю… может, назад утянуть?

Он не успел и оглянуться, как я уже была позади. Провела ладонью по его плечам — крепким,широким. Скользнула вниз по спине, на короткое мгновение задержалась на округлых ягодицах… но не продолжила. Просто почувствовала, как напряглось всё его тело — он словно застыл, с шумным, сбивчивым дыханием. Я обошла его, и он не шелохнулся.

Встала перед ним, приблизилась, коснулась его груди — горячей, влажной. Провела ладонью вверх, по напряжённой шее, к щеке. Его кожа горела под пальцами. Закрыла глаза на миг, вдыхая его запах. Тепло, чуть солоноватый пот, запах костра, сырости и жизни… настоящей. Он был живым до кончиков пальцев, и это почему-то притягивало. Прикусила губу.

— Полынь или петр… — тихо выдохнул он, будто проверяя что-то древнее, забытое, но всё ещё живое.

Я звонко засмеялась, высоко, легко, почти искристо — и тут же хмыкнула, мотнув головой с лукавым прищуром.

— Дурачок, — усмехнулась я, разглядывая его. Всё же, что-то да читал… Я шагнула ближе, касаясь его почти невесомо, едва-едва. Между нами оставалось не больше дыхания.

— Милый, — прошептала я с тенью насмешки, — со мной слова из сказок не сработают. — я склонила голову, изучая его глаза, — я люблю запах полыни.

Медленно провела ногтем по его скуле — чуть прохладным, почти острым, будто лезвие ласкает кожу, а не царапает. Он вздрогнул, и это приятно вибрировало в воздухе между нами. Зрачки его расширились.

— Спасибо, что вытянула, — выдохнул он, всё ещё дрожа, волосы прилипли ко лбу, а голос звучал тише, чем обычно. Почти смиренно.

— Так бы сразу, — хмыкнула я, улыбнувшись краешком губ. — Но ты ведь знаешь… за всё в этом мире нужно платить.

Он напрягся, сглотнул, словно ощутив холод, не от воды — от слов.

— Чего ты хочешь?

Я чуть прищурилась, глядя на него. Что-то дрогнуло внутри. Нечто далёкое, почти забытое. Как песня из сна, которую уже не споёшь, но мелодия всё ещё звучит где-то под кожей. Трепет. Живое. Настоящее.

— Поцелуй меня.

Он смотрел в мои глаза — и я не отвела взгляда, напротив, дала утонуть в нём, глубже, дальше.

— Сам, — добавила я чуть тише. — Не так, как сестру. Не невинный чмок, чтобы откупиться. Поцелуй меня так, как целуют ту… кого действительно желаешь.

Ветер тронул ветви ивы, шум воды стих. Время будто задержало дыхание. Я улыбнулась, наблюдая за ним, не скрывая интереса. Сердце будто затаилось, как и воздух вокруг. Ну же, Никита… что ты выберешь? Попробуешь сбежать, спрячешься за глупый смех или всё-таки рискнешь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он прикрыл глаза, выдохнул и тихо выругался себе под нос. Не от злости — от растерянности. Потом посмотрел на меня вновь. И взгляд уже был другим. Не испуганным — решающимся. Он медленно поднял руку и коснулся моей талии. Я приподняла бровь, позволяя. Начало… более чем многообещающее.

Вторая рука скользнула вверх, по обнажённой мокрой коже шеи, оставляя за собой след тепла. Пальцы дрогнули, но не отступили. Он медленно наклонился ко мне, и я почувствовала, как между нами натянулась тонкая, почти осязаемая струна напряжения — зыбкая, сладкая. Моё дыхание стало глубже, и я не шелохнулась. Пусть он решает. Пусть сам сделает этот шаг.

Он вздохнул — и в этом звуке было что-то обречённое, как будто он сдался. Его губы накрыли мои — нерешительно, будто он сам не знал, правильным ли будет этот шаг. Но я прижалась к нему, отвечая, мягко, терпеливо подталкивая. Не спеши. Просто чувствуй.

Сначала он будто боролся с собой — и мне даже на миг показалось, что ему противна моя близость. Но нет… не отвращение это было. Страх. Сомнение. Возможно, перед тем, кем я была. А потом это что-то словно прошло по его телу — волна, едва заметная, но ощутимая. Он резко изменился. Внезапно вжал меня в себя, пальцы зарылись в мои мокрые волосы, его рука сжала моё бедро, будто боясь, что я исчезну, ускользну. И я не выдержала — тихий, сдавленный стон сорвался с моих губ, когда поцелуй стал другим: голодным, глубоким, настоящим.

Мне показалось… или из глубины его груди вырвался рык? Низкий, едва слышный, как звук хищника, пробуждающегося в теле человека. Мы целовались так, будто были любовниками — не просто случайными, нет, — а теми, кого разлучила вечность, и вот теперь им дана лишь секунда, чтобы вспомнить всё: тепло, жажду, тоску и боль. Мы вцепились друг в друга, словно утопающие, каждый по-своему. А потом поцелуй прервался.

Он отстранился, тяжело дыша, взгляд его был затуманен, губы припухли, а на щеках пылал румянец. Я нахмурилась — вокруг его зрачков проступил яркий, нечеловеческий, золотисто-жёлтый ободок. Тонкий, будто кольцо солнечного затмения. Он вспыхнул — и начал медленно гаснуть. Любопытно… очень. Я усмехнулась, отступая в полумрак под сенью ивы:

— Трупом не несёт?

— Нет… — он сглотнул. — Так ты всё слышала…

— Всё, — Я махнула рукой в сторону леса. — Иди уже к своим. Видишь тропу за ивой? По ней пройдёшь — и выйдешь прямо к костру. Не волнуйся, никто не тронет.

Он неуверенно оглянулся, словно проверяя, не пошутила ли я. Но я уже растаяла. Ветер прошелестел в листьях, лёгкий туман стлался над водой, и я, едва заметная, уже погружалась в озеро. "Кто ты такой, Никита?" — подумала я, скрываясь в глубине, где тихо пульсировала память о рыке, о жаре его кожи и странном сиянии в глазах.

9

Он вернулся к своим довольно быстро, хоть и пришлось обходить почти полозера. По одежде текли капли, волосы прилипли ко лбу, а футболка прилипла к телу. Свет костра выхватывал его фигуру из темноты — мокрый, злой и молчащий, он выглядел так, будто только что выбрался из драки, а не из воды.

— О, Никит, ты где шлялся? — хохотнул один из парней. — Или... купаться ходил?

Кто-то фыркнул, и тут же добавил, смеясь: — Русалку искал?

Реакция была мгновенной — Никита резко развернулся и со всей силы толкнул шутника в плечо. Тот не удержался и, спотыкаясь, отлетел назад.

— Да ты чё, Никит?! — удивлённо выдохнул тот, потирая плечо.

— Потому что вы дебилы! — рыкнул он, дыша тяжело. В глазах злость и что-то ещё, что никто из них не понял.

Его внезапная злость и правда удивила меня. Не испуг — как можно было бы ожидать после случившегося — а именно злость, резкая, искрящая. Как будто в нём что-то внутри треснуло. Один из парней обиженно косился в сторону палаток.

— Бить-то зачем? — пробормотал он. — И вообще, чего ты мокрый?

— Вот если бы вы были настоящими друзьями, — процедил Никита, — то увидели бы, почему.

— Ты чё, свалился? — осторожно уточнил кто-то ещё.

— Нет, блин, полетал немного! — рявкнул Никита, обернувшись.

Повисла тишина. Никто не знал, что сказать.

— Всё, я спать, — бросил он и быстрым шагом пошёл к палатке, даже не оглядываясь.

Я закусила губу, ещё немного постояла в камышах, наблюдая, как он исчезает в темноте. Улыбнувшись уголком губ, я нырнула. Тихо, без всплеска. В глубины, где уже ждали тени и холод.

Когда то давно

Ноги несли меня сквозь глухую, сгустившуюся ночь. Земля резала босые стопы, каждый шаг отдавался болью, но я не останавливалась. Лёгкие горели, будто внутри разжёгся жар, разрывающий изнутри.

Пусть мавки схватят, пусть Перелесник увлечёт в чащу — да только бы не он, только бы не Назар. Я не дамся. Не позволю надругаться над телом своим, как над вещью.

Нет, я не хранила себя для чего-то высокого. Не знала ласк мужских даже на Купалу, когда и не грех было забыться под звёздами, сплетая венки из трав и страсти. Но то, что он хотел... то, как сжал мои бёдра, как говорил...

То была не любовь, не зов сердца — то было насилие, завёрнутое в красивый обычай, в обряд, что будто бы давал ему право. А я не раба. И не буду.

Я бежала, не разбирая дороги, сбивая ноги о корни, цепляясь рубахой за сухие ветки, за колкие кусты. Воздух был густой, как мёд, душный. Никого вокруг — ни свечки в окне, ни лая собаки. Всё село спало, будто вымерло.

«Закричу…» — мелькнуло в голове. Но кому? Кто услышит? Кто встанет среди ночи, да ещё и заступится? А если и услышат — скажут потом, что сама виновата. «Сама довела». Такие, как он, не виноваты. Он же — сват. Жених. Почти муж.

Я остановилась у самого края села, почти у межи. Сердце колотилось в груди так сильно, будто вырваться хотело. Горло перехватывало. Тонкая ткань рубахи прилипла к телу — пот и страх слились в одно. Волосы путались, щекотали лицо. Я вцепилась в них, будто можно было этим унять дрожь в руках.

Постояла, прислушалась. Тишина. Лишь где-то вдалеке ухнула сова. Я сделала шаг к лесу. Не к людям — к лесу. Там, в гуще, было меньше страха, чем рядом с теми, кто смотрел тебе в глаза днём и смеялся, а ночью силой хотел взять под венец.

Ещё шаг — и я вновь сорвалась с места, в отчаянии мчась к озеру. К водам, что с детства шептали мне сказки, обнимали прохладой, уносили страх и слёзы. К месту, что всегда спасало. Выбежав на пролесок, я резко остановилась. Ветка хрустнула под тяжёлой ногой. Я вздрогнула, сердце ухнуло в пятки. Назар.

Он не бежал. Он шёл. Медленно, уверенно, будто знал — далеко мне не уйти. Будто знал, куда я прибегу. Конечно знал. Он рос тут. Не раз, наверное, сидел на берегу, ждал. Выслеживал. Я рванула в сторону, по краю поляны, вдоль кустов, почти наощупь, коля босыми ногами по острым травам, падая, поднимаясь, сбивая дыхание. Хоть куда — только не к нему. Хоть куда…

И тут поняла. Ошибка. Передо мной раскинулась вода — гладкая, чёрная, как зеркало в полночь. Холм, невысокий, поросший травой и вереском, поднимался над поверхностью. Но я знала, что у его подножия, прямо подо мной, — яма. Глубина. Водоворот, холодный, как смерть. Кто знал — те обходили стороной. Назад нельзя. Вперёд — только вниз.

Позади шаги. Тяжёлые, всё ближе. Дыхание его услышала — грубое, с хрипотцой. Он близко. Я закрыла глаза.

— Ну не противься, краса… Извини, что напужал, — его голос будто мазал мёдом, но под ним таилось гнильё.

Я резко обернулась. Шаг — и под пятами осыпалась земля. Комья упали вниз, с глухим всплеском уходя в воду.

— Дам слово тебе, Дарина… Нежен буду, — шагнул ближе, протянул руку.

Нервный смешок сорвался с моих губ. Он не отрицал того, что хотел сделать. Не будет он нежен. Даже будь его пальцы из лепестков. Мне его «нежность» не надобна. Я заметила — подкрадывался, змеёй, тихо, как на охоте. Лицо на миг исказилось — звериная злость, чистая, как хворь. И тут… замер.

Глаза его распахнулись. Но я уже падала. Воздух вырвался из груди, сорвавшись криком, но в гулкой ночи он растворился. Подо мной — озеро. Удар. Холод стиснул, как могильный камень. Вода обняла, утащила, укачала, как мать. Тьма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

10

Ранним утром компания начала собираться. Кто-то еще зевал, кто-то шутил, но уже шуршали пакетами, сгребали мусор, прикопали землёй остатки костра. А значит, с ними ещё не всё потеряно. Никита молча и быстро собрал свои вещи, закинул рюкзак в багажник одной из машин, а теперь, облокотившись о капот, смотрел на воду. Ту самую. Спокойную, затянутую лёгкой утренней дымкой.

И почему ты так сильно тянешь меня к себе?..

Его окликнули, он обернулся на голос, кивнул и сел в машину. Но прежде чем захлопнулась дверца, Никита ещё раз обернулся — взглядом нашёл озеро. Спокойное, сияющее под мягким светом утра. Я усмехнулась в воде, укрытая зеленью и тенью.

— Будь осторожен, милый, — тихо прошептала я, хотя знала, он не услышит. Вряд ли мы ещё увидимся. Но такие моменты… их я оставляю в памяти. Они того стоят.

Машины одна за другой покидали поляну, и вскоре шум моторов растворился в воздухе, оставив после себя только запах выжженной травы да потревоженный ветер. Вот и всё. Очередное приключение.

Я медленно шагнула в глубину, чувствуя, как вода вновь принимает меня в свои объятия. Тело скользнуло вниз, и вот уже я мягко опустилась в заросли водорослей. Они колыхались, нежно обвивая, как зелёная перина. Закрыв глаза, я потянулась, позволяя себе наконец раствориться в этой тишине.

Ночь уступила место дню. Свет набирал силу, становилось всё теплее, и озеро дышало утренней негой. Я то плескалась с мавками в заводях, то грелась на солнце, вытянувшись на мягкой, прогретой траве у самого берега. Весёлые красавицы — смех их переливался, как капли на листах кувшинок. Была бы я мужчиной… Усмехнулась этой мысли, щурясь в небо, и лениво потянулась, ощущая, как лучи солнца ласкают кожу.

Перекатившись на спину, раскинув руки, я встретилась взглядом с ним. Перелесник. Он стоял чуть поодаль, в полутени, словно сам сотканный из бликов и листвы. Улыбался — та самая кривая, знойная усмешка, что способна свести с ума любую.

Ветер трепал его волосы, золотя их , а отражение рябило в волнах, будто сам лес не смел отразить его облик полностью. Не говоря ни слова, он шагнул ближе. Прошёл вдоль берега — грациозно, как зверь в сумраке леса, и лёг рядом. Земля под ним будто потеплела, и кожа моя дрожала от жара, что исходил от него. Приятный, обволакивающий, не обжигающий — он ласкал не плоть, а душу, до самой глубины.

Да… Я уже и сама жалела, что не могу коснуться его — ещё. Пока не могу. Правила всё ещё держали меня в тенях. Но он знал, как дарить наслаждение.

После моего перерождения… Именно он стал первым. Тем, кто снял с меня страх. Кто увлёк в свой мир, в лесную круговерть, где не было боли — только шепот трав, дыхание ветра и его жаркие ладони на моём теле. Я помню… каждое движение. Каждую ласку. Как его губы скользили по моей коже, будто пламя, облизнувшее бересту.

Сейчас он лежал на боку, опираясь одной рукой о землю, навис надо мной, но всё ещё не касался. Только смотрел. В упор. Словно хотел прочесть мысли, впитать дыхание. Я прикусила губу, глядя на него, и провела рукой по траве, не решаясь коснуться его пальцев.

Он всё так же молчал, но глаза говорили больше, чем любые слова. В них был жар, был зов, было воспоминание о ночи, когда я впервые отдалась не из страха, а по желанию.

— Тебе как мёдом намазано, — прошептала, чуть хрипло, с тихим смехом. Легко, игриво.

— Спорить не стану, — хмыкнул он, склоняя голову набок. Взгляд его скользнул ниже по ключицам, по вырезу рубахи, прилипшей к влажной коже. Глаза затуманились, стали темнее.

Он протянул руку, осторожно, как будто боялся расплескать, нарушить чары, и пальцы замерли у края рубахи, почти касаясь кожи.

— Снова хочешь обжечься? — подняла бровь я, голос стал бархатным, низким.

Он улыбнулся краешком губ, в его лице заиграла знакомая тень — дразнящая, чуть опасная.

— А может, хочу снова напомнить, что значит гореть… — выдохнул он, и дыхание его коснулось моего подбородка, посылая мурашки по телу.

— И всё же... коснуться не можешь, — прошептала я, глядя ему в глаза, словно бросая вызов, но голос дрогнул в предвкушении.

— Но я знаю немало способов даровать удовольствие… — отозвался он так близко, что каждое слово будто обжигало мои губы. Он всё ещё не касался, только горячее дыхание разделяло нас. Близость, от которой кровь пульсировала в висках.

— Я помню… — выдохнула я, подалась вперёд, и ткань рубахи беззвучно разошлась, скользнув с плеч.

Он провёл рукой над моей кожей — не дотронувшись, но всё равно оставляя след. Жар, невидимый, плотный, будто солнечный луч скользнул по обнажённой плоти. Я прикусила губу, подавляя стон. Тело дрогнуло, тонкая дрожь пробежала от груди до живота, затеплилась глубже, между бёдер, и я почувствовала — он тоже это ощутил.

Уголки его губ приподнялись, и в глазах вспыхнула довольная усмешка — он не касался, но знал, что происходит с моим телом. Видел, чувствовал, дразнил.

— С тобой я могу не скрываться… даже когда не могу быть внутри, — прошептал он, голосом, густым, как мёд на солнце. — Смертных нужно дурманить, иначе они бегут, сломя головы, боясь самих себя. А ты… ты так жива… до последней искры. Так чувствительна.

Его ладонь обвела воздух над моим телом, будто благословляя, описывая невидимые круги вдоль бёдер. Не касаясь — и всё же, я ощущала его жар, словно он пронизывал кожу до самых костей.

Я не отводила взгляда, задерживая дыхание. Медленно, нарочно медленно, потянула тонкую ткань рубахи вверх, открывая ноги, обнажая бедра. Тело пело от предвкушения. Пальцы скользнули по ключицам, дальше — вдоль ложбинки между грудей, задели набухший сосок и спустились ниже, туда, где всё внутри пульсировало.

Раздвинула бедра, чуть приоткрывшись для него. Кончиками пальцев коснулась себя — уже влажной, пульсирующей от желания. Тихий, дрожащий вздох вырвался из груди, когда я провела вдоль складочек, собирая соки страсти. Слишком чувствительная. Слишком готовая. Слишком давно не тронутая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он зашипел, как зверь, от напряжения, от того, что видел. Его зрачки сузились, руки сжались в кулаки, будто он сдерживал что-то древнее, дикое. Рыжие волосы упали на лицо, глаза горели.

Но я не стала продолжать. Подняв руку, с ленивой улыбкой коснулась влажными пальцами своих губ. Медленно провела по ним языком, собирая сладкую соль собственных ощущений. Жар в теле ещё не угас, но я уже взяла себя в руки.

— Как же ты коварна… — он мотнул головой с тихим смешком, но в глазах было восхищение. — Каждый раз думаю: отчего ты не предаёшься ласкам с мавками? Или сама с собой... Ты же полна желания.

— Только на Купалу я себя отпущу, — произнесла я мягко, проворачивая в пальцах стебель травы. — Сейчас хватает других забот.

— Таких, как тот волк? — спросил он с напускной лёгкостью.

— Кто? — я нахмурилась, приподнимаясь на локтях. Его слова зацепили.

— Разве ты не ощутила? — Он прищурился. — Признаюсь, я ревную. Так ты целовала только меня… и даже тогда не с такой жаждой. — В голосе проскользнула обида, но глаза предательски смеялись. Он играл.

— Ты о вовкулаке? — приподняла я бровь, взгляд стал серьёзнее. — Они уже почти исчезли. Лет двести ни один не приближался к нашим водам.

Я замерла, вспоминая. Сердце кольнуло странное чувство — не страх, нет, скорее... тянущая догадка.

— С лесов, — спокойно ответил Перелесник, опускаясь рядом на траву. — В городе я всё ещё их встречаю. Подстроились под время. Банды, бизнес… или как они там это называют. Порой выводят из себя. Забыли истоки, древние законы. Всё больше становятся… похожими на людей, — он скривился, будто слово "люди" оставляло во рту горечь.

Затем он поднялся. И в следующий миг исчез — яркая искра пронеслась в воздухе, растворившись над поверхностью озера. Не зря в старину его звали Огненным Змеем, Звездой Падающей — был в нём тот самый дикий блеск стихий.

Я улыбнулась, но ненадолго — тень пробежала по лицу. Вовкулак… оборотень… Колдуны уже давно не творят ритуалов, чтобы призвать в себя зверя. Они забыли, каково это — стать чем-то большим, чем человек. Но чистокровные... Оказывается они ещё существуют.

И вот что значит быть привязанной к одному месту — я пропускаю столько интересного. Мир меняется, живёт, бурлит… а я всё ещё связана с тишиной озёр и шорохом ветвей.

11

Когда то давно

Я пела. Кружилась в вихрях потока, и голос мой летел меж дерев, меж звёзд, меж воды. Смеялась вольно, как прежде не доводилось. Легко, будто и не знала ни боли, ни страха. Девы — светловолосы, с рубахами тонкими, как роса на зорьке, — кружили рядом. Волосы их вились по ветру, руки тянулись к небу, и с каждым нашим шагом вода всплескивала в такт, творя круговорот.

И в том хороводе не было иного — лишь смех, и свет, и воля. Настоящая. Живая. Искали ли меня? Почти нет. Не столь важна была я для них, чтоб вспоминать доле суток. Очнулась я наутро — цела, жива. Лежала, греясь под ласковым солнцем, на влажной траве, и в груди билось новое сердце.

Словно сама земля меня приняла и родила вновь.

Воспоминания о падении с холма ускользали, как тень. Что было после — кануло в темень. И, право сказать, я и не желала знать. То, кем я была, умерло там, в ночи. А я — стала иной. Сильнее. Томнее.

Мир вдруг развернулся ярче, живее. Каждый луч солнца был как поцелуй, каждое касание воды — как трепетная ласка. Я жила и чувствовала всем телом.

Люди с села ходили вдоль берега. Звали. Кричали в воду. Имя… Как меня звали? Уже не важно. Оно осталось там — в той жизни, что умерла. Кто-то нырял, надеясь на чудо, но выходил на берег с потухшим взглядом, качая головой. Скоро и звать перестали. Молчание стало ответом. Я же лежала в зелёной глуби, слушая, как вода шепчет мне свою правду.

Прошло время — не день, не неделя. Я уже не считала. Но сегодня ветер донёс до меня вскрик. Тонкий, испуганный, словно разорванный шелк. Я приблизилась к кромке воды — бесшумно, как тень. И увидела. Он. Тот, кто породил мой страх. Тот, кто хотел взять, не спросив. Теперь он прижимал к дереву другую девушку.

Я замерла. Вода вокруг меня начала густеть, будто отвечая на гнев. Я уже не та, что дрожала в ночи.

Теперь — моя очередь выбирать. Стояла в камышах, неподвижная, как тень. Взгляд мой был устремлён к небу, где багровело закатное облако.

Из глубины вынырнула русалка, тихо, без всплеска, и встретилась со мной взглядом. Её глаза светились холодным блеском, а пряди тёмных водорослей обвивали шею. Я кивнула едва заметно, и губы мои растянулись в хищной, предвкушающей улыбке. Острые зубы царапнули нижнюю губу. Вкус соли и чего-то древнего разошёлся по языку.

Резкий порыв ветра прошёлся по камышам, закружив вокруг нас вихрь из шелеста и сырой воды. Это шла сила. Моя. Наша. Назар замер. Он почувствовал. Отступил от девушки, будто чья-то рука схватила его за сердце. Та, не мешкая, сорвалась с места и бросилась прочь — в сторону села, за спасением, которого я когда-то не нашла.

Мои глаза сузились.

— Придёшь, муж мой несостоявшийся… — прошептала я в вечерний воздух, и слова легли на ветер, как заклятие. — Придёшь к озеру, как только стемнеет… как только луна взойдёт высоко. Я буду ждать.

И он пришёл. Несмело ступал по траве, влажной от ночной росы. Кажется, даже дыхание его было тише, чем шорох листьев. Я стояла у самой кромки воды, перебирая пальцами длинные пряди волос, словно ненароком, как во сне. Луна скользила по моей коже, а тьма под ногами дышала глубиной. Он замер, не веря глазам, будто не смел дышать.

— Дарина?.. — голос его дрогнул.

Я повернулась к нему, медленно, с мягкой улыбкой на устах.

— Назар… любимый… — мой голос обволакивал, как лёгкая мелодия, тихо струящаяся из недр ночи. — Я была так глупа… Поняла, как сильно тебя хочу…

Он сделал шаг ближе, к самой воде, думая, что она мелка, ведь я стояла в ней — едва по колено.

— Я думал, ты погибла, — прошептал он.

— Пряталась… боясь своих же чувств, — прошелестело с моих губ. — Но теперь знаю, хочу быть с тобой. Женой твоей стать. Иди же ко мне…

Я протянула к нему руки, будто желая заключить в объятия. Мгновение — и он шагнул вперёд. Он шагнул в воду. Ещё шаг… и ещё. Всё ближе. Даже дурмана особого не потребовалось — сердце его уже билося в унисон с моим зовом. Я склонила голову к плечу. Медленно, почти играючи, приблизилась сама.

Он оступился, сбив ногу с глинистого дна, и с лёгким плеском забарахтался. Я звонко рассмеялась, словно колокольчик в тумане. В тот же миг всё озеро затянуло дымкой, мягкой и живой. Но он того уже не замечал. Я обвила руками его шею, прижалась всем телом — в плотную, тёплую близость. Мокрая рубаха прилипла к коже, ничуть не скрывая ни линий, ни изгибов. Всё моё тело звало, соблазняло, влекло.

— Я уж начал себя винить… — прошептал он, прижимая меня к себе смелее, впитывая жар и нежность, которую считал своей.

Я поджала губы, будто скрывая дрожащую усмешку.

Да, конечно.

Я видела, как ты «винил». Едва не прижал к дереву другую, и сорока дней не прошло…

— Пошли на берег… — нерешительно выдохнул он, будто спохватившись.

— Тут неглубоко… не бойся, — прошептала я, скользнув губами по его. Голос мой был мягким, тёплым, как утренний туман. Я чувствовала, как его тело дрожит, но не от холода — от желания.

А потом… я показала себя. Медленно оскалилась, обнажив не женские зубки, а ряды острых, как у хищной рыбы, белых клыков. Они заполнили рот, блеснули в лунном свете. Мои глаза вспыхнули ледяным светом — не теплом, а древним, безжалостным холодом глубин. Он отпрянул, дёрнулся, силясь вырваться из моих объятий.

— Что… что ты… — задохнулся он, глаза расширились от ужаса.

Поздно было убегать. Некуда. Я вцепилась в него, крепко, до хруста в костях, и рванула вниз — в темные, жадные глубины. Он закричал… но вскоре рот его наполнился водой. Крик захлебнулся, стал бульканьем, а я всё тянула, крепче, глубже.

Он бился, дергался, пытался вырваться — бесполезно. Я оттолкнула его, и тогда они пришли. Из темноты, из мрака глубин — белые, скользкие руки. Русалки. Мои сёстры. Они набросились молча, без звука — хватая, разрывая, вгрызаясь в плоть. Он дергался в их руках, закатывал глаза, захлёбывался в последнем бесполезном страхе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вода темнела, алела вокруг него. Всё тише, всё глубже. А потом — тишина. Ни всплеска, ни крика. Лишь гладь озера, чернильная, спокойная, как будто ничего не было. Как будто он никогда не существовал. Не найдут ни косточки. И никто не заплачет.

12

Улыбнувшись воспоминаниям, я уже собиралась снова нырнуть в прохладную глубину, как вдруг что-то почувствовала. Неуловимое, лёгкое, будто мир сдвинулся на миллиметр. Прошло уже несколько дней. А может, и неделя. Озеро стояло тихим, почти забытым. Никто не приходил. Никто, кроме одного — старого рыбака. Он появлялся тут, когда погода радовала теплом, всегда в одиночестве. Иногда сидел с удочкой на берегу, тихий, неспешный, будто сам был частью этого озера.

Добрый старик. Я чувствовала это сразу. Теплота от него шла и какая-то простая, настоящая доброта. И потому помогала — ненавязчиво, по-своему. То рыба сойдёт с крючка, то вдруг окажется, что улов вдвое больше, чем был минуту назад. Он улыбался — благодарно, чуть грустно, будто догадывался, но не пугался. Просто кивал в сторону воды и шептал: "Спасибо, девочка..."

Я любила это. Маленькое, тёплое чудо, которому не нужно было ни страсти, ни страха. Только доброта — редкий гость в этом мире. На этот раз всё было иначе. Не просто движение в воде, не чей-то случайный шаг на берегу. Я кожей ощутила — знакомое. Что-то из «тогда». Сердце невидимым рывком замерло на мгновение.

Осторожно подплыв ближе, я выглянула из-за кувшинок, вглядываясь в линию берега, где трава изгибалась под лёгким ветром.

Никита?

Брови сами собой поползли вверх, удивлённо. Он шёл неторопливо, с той же осанкой, как тогда — немного сутулый, с руками в карманах. Глаза опущены, брови хмуро сведены на переносице, будто снова размышляет о чём-то своём. Фиолетовая рубашка, чуть помятая, отливала в солнечных лучах прохладными отблесками. Он машинально поправил ворот, не поднимая взгляда, и пошёл дальше.

Куда? К мостику. Тому самому, что построил старый рыбак — ближе к воде уже не придумаешь. Доски скрипели под ногами, чуть поддаваясь. Вода сегодня подступала почти к самому краю, лениво омывая концы досок. Казалось, ещё шаг — и весь мостик скроется под гладью озера. Я не могла оторвать взгляда. Почему он вернулся?

Едва слышимый скрип досок предал его присутствие. Никита остановился, будто что-то почувствовал. Нервно потер шею, оглянулся — но никого. А я, затаив дыхание, нырнула глубже и поплыла ближе, прячась в тени мостика. Вода ласкала мою кожу, но всё внимание было на нём. Он опустился на колени, и его пальцы коснулись поверхности. И в этот миг…

Будто он прикоснулся ко мне. Волна жара прошла по телу, откликнулась в груди, внизу живота. Тонкая дрожь. Я прикусила губу и едва не вынырнула прямо перед ним.

– Если слышишь... то привет, – пробормотал он, почти шепотом, но я уловила каждое слово.

– Я не знаю, что говорить. Сказать спасибо, что ли, хотел. Бл... – он выругался, рассмеявшись нервно. – Или я и правда пьян был. Привиделось, что ли, всё...

Я склонила голову в воде, продолжая наблюдать. Он выглядел неуверенным, уязвимым, настоящим. Слишком настоящим.

Он отпрянул от воды лишь немного, как будто чувствовал — что-то произойдёт. Улыбнулся нервно, будто сам себя пытался убедить, что всё в порядке. Но я уже была рядом. Без всплеска, плавно, я вынырнула прямо перед ним, касаясь воды лишь плечами. Мокрые ладони легко легли ему на шею, пальцы чуть скользнули по коже — аккуратно, чтобы не испугать, чтобы не свалился снова с мостика.

— И тебе привет, — прошептала я с улыбкой, почти касаясь его губ.

Он дёрнулся — и с глухим

плюх

опустился на задницу прямо на доски. Я рассмеялась — звонко, искренне, облокотившись на край мостика. Волосы прилипли к лицу, вода ручьями стекала по моим ключицам, по груди, прячась в рубахе и открывая то, что скрыть было невозможно. А он… засмеялся тоже. Широко, с удивлением и облегчением. Уселся на скамью, не сводя с меня взгляда.

— Всё же был не пьян. Не привиделось, — протянул он, будто проверяя, не исчезну ли я, если он моргнёт.

— Ну-у-у... был как бы. Просто смыло, — протянула я игриво, качнув плечами.

— Верно, — согласился он, глаза его скользили по мне, не таясь. Он смотрел открыто, с тем самым светом в глазах, что редко встречаешь у людей. И улыбался. Улыбался, будто рад был просто тому, что я есть.

— Чего ты вернулся? — спросила я, уже выбравшись на мостик и сев рядом с ним. Вода стекала по ногам, рубаха липла к телу.

— Я… не знаю даже, — он немного пожал плечами. — Как-то… виноватым себя ощущаю. Может, обидел…

—

Может…

— прищурилась я, чуть склонив голову. — Это когда трупом назвал? Или рыбой?

— Блин… — он снова потер шею, неловко улыбнувшись и глядя в сторону. — Ляпнул, не подумав.

— Да брось, — я усмехнулась, вытянув ноги и наблюдая за тем, как капли с пяток падают в воду. — Как видишь не рыба. Трупными пятнами не покрыта, костей и гнилого мяса не видно.

— Я… просто… ну, сколько фильмов смотрел, сказки те же. Русалка — значит хвост, жабры, чешуя, вот это всё…

— У сестер из больших вод — да, у них есть хвост. Красивые, длинные, как у морских змей. — Я пожала плечами, глядя на гладкую поверхность воды. — А у таких как я нет.

— Так и в море тоже есть вы? — он подался вперёд, в глазах — неподдельный интерес.

— Есть, — кивнула я с лёгкой, почти загадочной улыбкой. — И больше, чем ты думаешь. Там целые царства. Стаи, как у рыб… Только умнее, древнее. И куда опаснее.

— А тут?.. — он бросил взгляд на озеро, затем снова на меня. — Есть ещё такие, как ты?

Я на миг замолчала, будто прислушалась к себе. К воде. К памяти.

— Уже нет, — ответила тихо, глядя прямо перед собой.

— Что значит

уже

?.. — его брови нахмурились. Настороженность проскользнула в голосе.

Я повернула голову к нему. Моя улыбка исчезла, лицо стало серьёзным.

— Я позаботилась, чтобы больше не было. — сказала спокойно, без угрозы, но с холодной уверенностью.

Он замер, будто что-то внутри него оборвалось на долю секунды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

13

Внутри меня разливалась тихая радость. Такая тёплая, почти щемящая. Я впервые за долгое время действительно была счастлива видеть кого-то

из вне

. Не случайного путника, не испуганного рыбака, не глупца, что пришёл на зов… А его. Парня, чей поцелуй всё ещё ощущался на губах. Чьи глаза сейчас, глядя на меня, казались светлыми даже в тени деревьев.

— Пришлось проехаться на автобусе, чтобы добраться сюда, — сказал он, почесав затылок, будто извиняясь.

— Автобус?.. — я слегка склонила голову, не скрывая своего замешательства.

— Ну… такая большая машина. Похожа на те, на которых мы приезжали раньше, только больше, и людей в ней целая куча. — Он жестикулировал, стараясь показать размер руками.

Я рассмеялась тихо, почти мелодично, качнув головой.

— Ах вот как они называются.

Автобус

. — кивнула, словно что-то важное наконец стало на место в картине мира.

— Так ты знаешь их? — удивился он, чуть подавшись вперёд.

— Я хоть и не могу уйти далеко, — мягко улыбнулась я, — но способы увидеть мир всё же есть. Просто я не знаю, как многие вещи

теперь

называются.

— Значит, то, что говорят об утопленицах, правда? — спросил он после паузы, чуть тише, будто боясь услышать подтверждение.

— То, что я умерла? — приподняла бровь я, с лёгкой полуулыбкой, глядя ему прямо в глаза.

— Да… — он нахмурился, и во взгляде появилась осторожность, даже тревога.

— Умерла, — кивнула я спокойно. — Но не труп. Это… как новое рождение. Переход, а не конец.

Он молчал, переваривая мои слова. Не перебивал. И это мне нравилось.

— Как это случилось?.. — спросил он наконец, почти шёпотом.

Я опустила взгляд на воду, провела по её поверхности кончиками пальцев.

— Не по моей воле, — ответила тихо. — Случайность… и мужчина. Как у многих, слишком многих до меня. История старая. Часто девушки не от лучшей участи сами шли в омут. Чтобы раствориться. Стать частью реки… или озера. Лучше исчезнуть, чем остаться и страдать. А иногда — исчезали насильно.

Он сжал кулаки, не глядя на меня.

— Мне жаль, — тихо сказал он, и в голосе звучало искреннее сожаление, не просто вежливая фраза.

— Уже не важно, — мягко сказала я, глядя на рябь на воде. — Я не жалею о том, кем стала.

Он кивнул, будто с уважением принимая мои слова. Потом, будто не удержавшись, задал вопрос:

— А что с ним случилось?

Я медленно повернула голову, посмотрела на него искоса и с лёгкой усмешкой приподняла бровь:

— Угадай.

Он замер на миг, словно прокручивая в голове все возможные варианты… и понял. Нервно усмехнулся, потер затылок:

— Мда… — только и выдохнул, немного съёжившись на месте.

— Думаешь, я жестока? — спросила я тихо, не отводя взгляда.

Он снова посмотрел на меня, уже серьёзнее.

— Думаю… ты — справедлива.

Я удивлённо всмотрелась в его лицо. Это было… неожиданно. Справедлива? Не нечисть, не убийца — а

справедлива

. Он не лгал, я чувствовала это каждой клеточкой, будто сама вода внутри меня отзывалась на его искренность.

Он будто невзначай коснулся моей руки, осторожно, почти случайно, но тут же одёрнул.

— Извини, — пробормотал он.

— Холодная? — тихо спросила я, отворачиваясь, почти шутливо, но с долей боли в голосе.

— Мокрая, — ответил он, и я сразу ощутила, как на его губах появилась та самая мягкая, чуть озорная улыбка.

И я тоже улыбнулась. Впервые за долгое время — по-настоящему, без маски. Вмиг я стала сухой. Тело больше не обнимала влажная ткань — рубаха мягко легла по фигуре, словно только что была выглажена солнцем. Волосы, тяжелые после воды, теперь струились свободно по плечам, взметнувшись на лёгком ветерке. Я обернулась через плечо и, прикусив губу, кокетливо склонила голову, поддаваясь ближе к нему.

— Так лучше? — прошептала я, зная, что и голос мой теперь звучал иначе — чарующе, тёпло.

— Оу… вау… ты… — он даже потерял нить фразы, только смотрел, не отводя взгляда.

— Что? — с усмешкой спросила я, наслаждаясь его замешательством. Мне льстило это лёгкое смущение, которое боролось с огнём желания в его взгляде.

— Красивая… — выдохнул он, протянув руку. Пальцы чуть коснулись моих волос, как будто боялся, что они исчезнут, рассыплются каплями света. — Такие мягкие…

Я затаила дыхание, позволяя ему эту вольность — прикосновение, такое простое и в то же время трепетное. Даже подалась к нему ближе, сократив расстояние между нашими телами до едва уловимого напряжения. В его глазах вспыхнул знакомый блеск — тот самый, что я уже видела тогда, в тот первый поцелуй.

Он будто заворожённый потянулся ближе, уже почти касаясь губами моих… но в последний момент заморгал, спохватился и отвёл взгляд, будто сам испугался порыва. Я молча провела пальцами по его щеке и подбородку, мягко возвращая его лицо к себе.

— Если хочешь поцеловать, — прошептала, улыбаясь теплее, — я не против. Но мне показалось, — добавила я, склонив голову набок, — тогда, в тот раз… тебе это было противно. По крайней мере сначала.

Мои пальцы скользнули к его губам, тонко, будто пробуя память его чувств на вкус.

— Или я ошиблась?

— Нет… не противно, — усмехнулся он, снова взглянув мне в глаза. — Скорее... необычно. А ты хочешь? Не утянешь?

— Пока не утяну, — хмыкнула я, склонив голову. — Сначала поиграюсь.

У него дернулась бровь, на губах заиграла уже не смущённая, а уверенная ухмылка. Та, что предшествует любопытству, дерзости, желанию. Он медленно поднял руку, коснулся моей щеки — осторожно, будто проверяя, не исчезну ли, как иллюзия. И тогда приблизился. Его поцелуй был мягким, медленным, почти ласковым. Я закрыла глаза, ощущая, как что-то внутри меня дрожит, распускается.

Тепло от его губ проникало вглубь, растекалось по телу, будто озёрная гладь дрожала от лёгкого ветра. Он прижался ко мне ближе, пальцы сжались на моей талии, и я почувствовала, как мое тело откликается — каждый нерв, каждый изгиб словно становился струной. Когда он, не спеша, раздвинул мои губы своим языком, поцелуй стал глубже. Жаднее. Увереннее. Я застонала, едва слышно, но с такой томной силой, что сама себе удивилась. Руки мои впились в дерево скамейки, будто пыталась удержаться на грани.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его рука прошлась по моей спине, по ткани рубахи, что уже не липла к телу. Я ощущала каждое касание, как вспышку света под кожей. Пальцы его прошлись по моим волосам, нежно, с жадным восхищением. Он отстранился, тяжело дыша, словно поцелуй отнял у него часть дыхания и сна.

— Не хочу уходить… — прошептал он, хрипло усмехнувшись, — но, мать его, завтра на работу.

Он наклонился ближе, лбом коснувшись моего. Я почувствовала, как горячее дыхание касается моей кожи. Его близость всё ещё будоражила, заставляя сердце биться чаще.

— Я буду ждать всё равно, — ответила с улыбкой, но не могла оторвать взгляд от его губ.

— Мне надо идти, — выдохнул он и нехотя выпрямился. Достал телефон, взглянул на экран. — В этот день рейс только один, по графику.

Он поднял взгляд, почти с мольбой.

— Ты точно не можешь… ну, хоть чуть-чуть уйти дальше?

Я покачала головой, чувствуя, как лёгкая печаль ложится на плечи.

— Не дальше пролеска. Проверяла. — Села ровнее, провела рукой по волосам, расправляя пряди. — Я провожу тебя.

Мы шли вдоль озера молча. Тишина между нами не тяготила, наоборот — казалась особой формой близости. Вода плескалась у берега, ветер игрался с листвой, а он всё время бросал на меня взгляды — короткие, будто крадущиеся, но полные тепла и чего-то ещё… несказанного.

Когда мы подошли к границе — туда, где я уже не могла ступить, — я остановилась. Невидимая черта, которую не в силах была пересечь. Он понял это без слов. Замедлил шаг, обернулся ко мне. На секунду воцарилась тишина.

Он подошёл ближе и нежно коснулся моей щеки — почти невесомо, как будто это было не прикосновение, а лишь мысль о нём. Пальцы его были тёплыми, земными, живыми. Будто хотел что-то сказать... но слова так и не родились. Он просто задержал взгляд, а потом развернулся и пошёл дальше, не оглянувшись.

А я осталась. Стояла на границе воды и леса, не в силах двинуться за ним. Смотрела ему вслед, пока он не скрылся за деревьями, и только тогда поняла — я пропала. По-настоящему. Не с гибелью прежней жизни, а сейчас. От того, как он смотрел. От его молчания. От того, как легко вошёл в моё сердце и не оставил мне пути обратно.

14

Я и правда ждала. Каждый день выглядывала из воды, вслушивалась, грелась на камнях у берега, лежала в траве, распуская волосы под солнцем. Озеро дышало рядом — родное, живое, вечно молчащее. Всё замирало в ожидании. Но дни шли, и его всё не было.

А потом — ночью — свет фар прорезал темноту, скользнул по глади воды, оставив на ней дрожащую дорожку света, будто кто-то потревожил дремлющую поверхность пальцами. Ночь стояла глухая, без единого ветерка. Воздух был тяжёлый, как перед грозой, но небо оставалось ясным. Только лягушки мерно перекликались в камышах, да в чаще ухнул филин.

Я выглянула наполовину из воды, медленно, стараясь не нарушить тишину. Прищурилась, всматриваясь в берег. Сердце вздрогнуло — это был не он. Но кто? Две большие черные машины выехали из-за деревьев и остановились у самого края леса. Блестящие, словно только сошли с конвейера, с тонированными окнами и глухой матовой тенью на капотах. Дорогие. Городские. Слишком чужие для этого места.

Из приоткрытых дверей доносились глухие, напряжённые голоса — кто-то переругивался шёпотом, коротко и зло. Потом — щелчок открывающейся двери… и глухой, тяжёлый удар. Будто что-то массивное упало на землю. Я вынырнула чуть сильнее, не отрывая взгляда от берега. Двое мужчин направлялись к воде, тяжело ступая по мокрой траве. Между ними — нечто большое, обернутое в темный шелестящий материал. Они тащили это с усилием, и всё в их движениях кричало о спешке и страхе быть замеченными.

Я прищурилась. Слишком узнаваемые очертания. Это… тело. Человеческое. Один из мужчин — с короткой стрижкой, массивным торсом и татуировками, опоясывающими шею, как змея — на мгновение обернулся. Его взгляд скользнул по воде… и замер на мне. Всего миг — но мне хватило, чтобы разглядеть его глаза. Янтарные. Не просто жёлтые, а хищные, цепкие, как у зверя.

Ну нет… это уже наглость. Эти псины решили превратить моё озеро в сточную канаву. Да ещё и чужие трупы в нём топить? Нет уж. Топить здесь имею право только я. Миг — и я уже сидела на капоте их блестящей машины, перекинув ногу на ногу. Голова слегка склонилась к плечу, на губах — легкая, почти игривая улыбка.

Мужчины вздрогнули. Один, зарычав по-звериному, выхватил из-за пояса оружие — пистолет. Да, точно… я вспоминала, как он называется. Фыркнув, я лениво взмахнула пальцами. Этого было достаточно — пистолет с глухим звуком вылетел у него из руки и отлетел в сторону, скользнув по влажной земле.

— С каких пор псины стали такими наглыми?.. — прошипела я.

— Ты кто такая?.. — рычание в голосе первого только подтвердило догадку. Зверь. Злой, недалекий, но сильный.

— Перед предателями не отчитываюсь, — ответила я холодно, почти ласково, но с той сталью в голосе, от которой по спине обычно ползёт холодок.

— Легче, Костян, — второй, чуть спокойнее, коснулся плеча первого. Его глаза сузились, когда он внимательнее всмотрелся в меня. — Упырица?

— Мимо, — скривилась я, глядя на свои ногти, что с каждой секундой становились длиннее, изящнее, заостреннее. — Мальчики, если вы действительно знатоки территорий, то должны помнить: это место моё. И топить кого-то здесь имею право только я.

Молчание. Только ночной ветер пошевелил верхушки камышей. Где-то неподалёку квакнула лягушка, но даже она осеклась.

— Водная... — наконец выдохнул второй. Его голос дрогнул, и взгляд стал чуть настороженнее. — Русалка. Но это же легенды. Сказки.

— Как и вы, — сладко усмехнулась я. — Скоро и сами забудете, кем были раньше.

Я шагнула ближе. Плавно, как вода, и так же холодно. Свет фар скользнул по моей коже, отражаясь на влажной рубахе, которая теперь больше обнажала, чем скрывала. Я заметила, как первый отвёл взгляд, а второй будто бы задержал дыхание.

— Как давно вы становились зверем? Очень давно, да?.. — прошептала я, наклоняясь чуть вперёд, и на моих губах распустилась усмешка, мягкая и опасная, как зыбь перед водоворотом.

— Девчонка, — сплюнул Костян, сжимая кулаки. — Мне пофиг, кто ты. Русалка ты там или упырица. Вали, а?

Я медленно повернула к нему голову. Улыбнулась. Широко, не по-человечески. И в ту же секунду мои губы приоткрылись, обнажая острые, как иглы, зубы. В глазах вспыхнул серебристый свет, холодный, как зимняя вода.

— Или вы сейчас же забираете труп и валите на свою помойку… или в этом озере станет их трое, — голос был тихим, но в нём звенело ледяное предупреждение. — Выбирайте.

— Да что ты мне сделаешь, красотка? — фыркнул он, шагнув ближе. — Испугаешь сказками?

Я не ответила. Вместо этого вода на моём теле вдруг заструилась сильнее — будто живая, стекала с волос, с пальцев, с ключиц, каплями падала на землю. Там, где она касалась травы, начинал подниматься пар, густой, как дым. Воздух вокруг мгновенно стал влажным и вязким.

Туман стелился по земле, подбираясь к их ногам. Тяжёлый, плотный, он обволакивал, прилипал к коже, лез в нос и рот. Мужчины закашлялись, беспокойно оглядываясь.

— Что за хрень… — пробормотал второй, чуть попятясь.

Я всё ещё стояла, не шевелясь, с лукавой полуулыбкой на губах. Мир вокруг будто затаил дыхание. И только озеро начинало шептать. Глухо, низко, будто звало…

— Последний раз предупреждаю, — голос стал глубже, будто он шёл из самой воды. — Вы не на своей земле. Хочешь почувствовать, каково это — утонуть на суше, сладкий? — прошептала я, голос мой стал тягучим, как мёд, но с ледяной нотой, от которой по спине пробегал холодок. — Я старше вас на сотни лун… хочешь стоять на земле и всё равно захлёбываться, извергая из себя воду? Без передышки, без спасения? Озеро — большое. А времени у меня много.

Я подошла ближе. Почти вплотную. Туман, будто послушный зверь, обвился вокруг моих ног. Я была ниже его — массивного, широкоплечего, зарычавшего волка. Но сила текла от меня, как волна. Старая, первобытная. Та, что не знает жалости. Он замер. Только пальцы подрагивали на сжатом кулаке.

— Хватит, — раздалось рядом. Второй метнулся к нему и резко дёрнул за плечо. — Костян. Мы уходим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тот ещё пару секунд пялился на меня, но инстинкт взял верх. Они отступили к машинам, увозя с собой мёртвый груз. Я смотрела им вслед, не мигая, не шевелясь, пока шум мотора не растворился в ночи.

— Ещё раз увижу хоть одну псину — утоплю. — бросила я в пустоту. И вода в озере, будто в ответ, тревожно зашептала.

15

— Тебя кто-то разозлил?

Я обернулась с лёгкой улыбкой на уже знакомый, тёплый голос.

— С чего ты решил?

— Ногти, — кивнул Никита на мои руки и бесшумно опустился рядом на траву, облокотившись локтем на колено. Его поза была расслабленной, но глаза — внимательные.

Я мельком глянула на ладони. Длинные, чуть изогнутые когти ещё сохраняли след гнева.

— А. Точно, — хмыкнула я, выдыхая и позволяя ногтям сжаться, втягиваясь до обычного, человеческого вида. — Были тут гости… незваные. Всё ещё прихожу в себя.

— Эти гости… надеюсь, ничего тебе не сделали? — его голос стал ниже, настороженнее. И в глазах вспыхнуло неподдельное беспокойство.

— Это скорее

я

могла бы им что-то сделать, — усмехнулась я тихо, чуть качнувшись плечом. — Я ждала тебя. Думала, уже забыл. — Притворно поджала губы, наблюдая за его реакцией.

— Извини. Работа, — устало улыбнулся он, потерев затылок.

— И кем ты работаешь?

— Самый обычный человек, — пожал плечами, избегая моего взгляда. — Дом. Завод. Дом.

Он вдруг замолчал, как будто что-то обдумывал. Неловко порылся в рюкзаке и, чуть сжав губы, протянул мне что-то в ладони. Я замерла. В его руке лежал простой деревянный гребень. Без резьбы, без узоров, будто выструганный чьими-то руками на скорую руку.

— Ты… даришь мне подарок? — голос выдал волнение, сердце забилось чаще. Я машинально прикусила губу, чувствуя, как внутри что-то дрогнуло.

Он даже не знал,

не мог

знать, что значит преподнести такой дар мне. Это не просто жест. Это — узел. Возможность. Для таких, как я.

— Добровольно? — тихо уточнила, глядя на него из-под ресниц.

— Ну а как ещё? — удивился он искренне.

— По своей воле… с чистыми мыслями… — я всё ещё не сводила с него взгляда, ловя малейшие оттенки в его лице.

— Да, — кивнул он, просто, без лишних слов.

Я не удержалась — улыбка вспыхнула на губах сама. Настоящая, полная, с теплом, которое едва ли умела показывать раньше. Бережно приняла гребень Я подняла взгляд к небу. Свет еще держался, но в воздухе уже скользило предчувствие перемены. Тяжелые капли влаги медленно собирались где-то за горизонтом. Я чувствовала это кожей, каждой жилкой — приближался дождь. Не сейчас, ближе к ночи… но он будет. Непременно будет. Моя стихия приближалась. Как удачно всё складывается.

— Спасибо… — прошептала я, глядя ему в глаза, в которых отражался отблеск уходящего солнца. — Скоро вновь убежишь?

— Придётся… — он вздохнул, и в голосе прозвучала искренняя досада. — Но я не мог не прийти. Хотел отдать тебе его. Долго думал, что именно тебе подарить… и вспомнил твои волосы. Он хоть и недорогой, но не пластиковый.

— Всё хорошо. — Я чуть подалась вперёд, мягко коснувшись его скулы кончиком пальца. Его взгляд скользнул к моим губам, и я улыбнулась, но не поцеловала его. Просто позволила этому моменту остаться таким, какой он есть. Потом медленно отстранилась.

Он сглотнул и быстро отвёл взгляд.

— И ещё… — заговорил он, будто торопясь успеть сказать важное. — Через пару дней мы снова будем здесь, с ребятами. Не прямо у озера, а чуть дальше, в лесу. Мы... это сложно объяснить… В общем, иногда мы разыгрываем сцены из прошлого. Старинные роли, времена, когда в мире была магия… настоящая. В костюмах, с легендами. Это как... живое воспоминание.

Я приподняла брови, и живой интерес отразился в моём взгляде. В груди что-то дрогнуло. Сердце отозвалось — как будто услышало слово из другого времени, из той жизни, что давно осталась за водной гладью.

— Это интересно… — протянула я, склонив голову к плечу. — Снова будете шуметь?

— Немного, — с лёгкой улыбкой ответил он, глядя на меня чуть из-под лба.

— Если кто-то снова надумает мочиться в воду — притоплю. Без сожалений.

Он рассмеялся, вспоминая.

— Так это ты тогда была?

— Не совсем. — я хмыкнула. — Мавка помогла, но… да, почти я.

— Так и мавки есть?

— Угу. — кивнула я, глядя на него в упор. — У них своя тропа. Лесная.

За разговорами я не сразу заметила, как вечер незаметно опустился на озеро. Тени стали длиннее, воздух — прохладнее. Парень начал собираться, неловко поглядывая в мою сторону, будто хотел подойти ближе… но я делала вид, что не замечаю. Намеренно. А он не настаивал.

Как уже стало ритуалом — я пошла провожать. На границе, где моя воля больше не властна, он обернулся. Я ничего не сказала — только смотрела, пока его фигура не скрылась между деревьев, растворяясь в сгущающихся сумерках.

На губах появилась лёгкая усмешка, когда где-то вдалеке глухо пробормотал гром. Затяжной, ленивый, как предвестник. Где-то высоко над кронами небо начало набирать тяжесть.

— Ещё немного… — прошептала я, чувствуя, как влажность сгущается в воздухе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

16

Дождь хлынул резко, мощно — словно небо прорвалось. Стена воды обрушилась на озеро и лес, молнии вспарывали тьму, оставляя ослепительные следы, что дрожали в отражении на глади. Ветер взвивался порывами, то замирая, то вырываясь вновь, как дыхание самой бури.

Я запрокинула голову и закрыла глаза, подставляя лицо прохладным каплям. Дождь лился по мне, сливаясь с телом, с кожей, с душой. Вытянула руку, достала из складки ткани гребень. Провела им по волосам, медленно, ощущая, как влага и дерево словно сплетаются в ритуал. Связь почувствовалась сразу — лёгкая вибрация где-то под кожей, тонкий зов, что пробежал по воде и воздуху.

Да, это сработало. Я никогда раньше не делала подобного. Не было причины. Не было случая. Когда-то давно мне приносили дары — цветы, сладости, венки, обереги. Тогда у нас была возможность выйти к людям хоть на миг, когда в воздухе было достаточно влаги, когда сама природа разрешала.

Но это... было иное. Подарив подарок русалке — по доброй воле, с чистым сердцем — человек открывает ей дверь. Не навсегда, нет. Но достаточно, чтобы пройти сквозь тонкую грань. Чтобы побыть среди людей.

Раньше мы с сёстрами часто устраивали шутливые гуляния на Зелёные святки. Смех звенел над водой, венки плыли по течению, а молодые парни пытались угадать, кто из нас настоящая, а кто — тень. Мы играли, пели, водили хороводы прямо на мелководье, где вода смешивалась с цветами и лунным светом.

Но со временем я перестала участвовать. Всё дальше отдалялась от людей, будто туман между нами становился гуще. Сёстры всё реже звали меня, всё чаще смотрели с ожиданием. И в какой-то момент я поняла — я стала старшей в озере. Не потому что захотела, а потому что они выбрали. Без слов, без ритуалов.

Я отогнала эти мысли и вновь провела гребнем по прядям. Волосы легко разошлись под тёплым деревом. Внутри словно отозвалось что-то — мягко, но настойчиво. Перед мысленным взором сразу всплыл Никита: его глаза, голос, то, как он держал подарок… Тонкое волнение прокатилось под кожей.

Я знала — дождь затяжной. Волна схлынула, но небо ещё не отпустило землю. Он будет идти до самого утра. В такую ночь всё меняется. Воздух наполняется вкусом старого времени. И грани становятся тоньше.

Мне не пришлось даже особо стараться. Стоило лишь закрыть глаза, подумать о нём — и уже в следующий миг я открыла их в совершенно другом месте. Не озеро, не ветер, не журчание воды, а тишина комнаты с тёплым полумраком. Воздух был сухим, но не враждебным. Я стояла посреди скромного помещения — кровать с помятой простынёй, старый комод, плотные шторы, которые едва пропускали свет с улицы. Всё пахло им.

Медленно оглянулась. Под ногами мягко пружинил коврик, на котором уже остались мокрые отпечатки моих босых ступней. Капли скатывались с кончиков волос, впитывались в ткань, оставляя тёмные разводы. Я двигалась почти бесшумно, скользя между мебелью, словно тень. Из-за тонкой стены донёсся звук — шорох воды. Душ. Он здесь.

Я затаила дыхание, и сердце пропустило удар. Почти на цыпочках, я подошла к приоткрытой двери в конец короткого коридора. Сквозь щель пробивался мягкий тёплый свет. Внутри всё было залито паром, воздух влажный и горячий, будто снова дома, на берегу. Я коснулась двери кончиками пальцев и легонько её толкнула.

Прошла внутрь и остановилась, затаив дыхание. Он даже не задернул прозрачную ткань, что должна была отделять его от остального мира. Лёгкий пар витал в воздухе, окутывая всё полупрозрачной вуалью. Свет приглушённый, тусклый, мягкий. Он стоял, опершись ладонями о кафельную стену, с наклонённой головой под струями воды. Вода стекала по его телу — по шее, по широкой спине, по изгибу позвоночника, исчезая где-то между лопатками и дальше, ниже.

Я смотрела не отрываясь. Глаза скользили по линии плеч, по тугим мышцам рук, что подрагивали от напряжения. Спина — крепкая, ровная. Бёдра — сильные, упругие. Ягодицы — идеальные, будто вылепленные из живого камня. Чистая мужская сила, та, что не пугает, а тянет к себе. Стихия плоти.

Внизу живота вспыхнуло тихое, горячее пламя. Оно росло, медленно, с каждым мгновением, пока я стояла, не в силах отвести взгляд. Я подошла ближе, босые ступни бесшумно ступали по полу, оставляя влажные следы. Он будто почувствовал моё приближение — открыл глаза, и в следующее мгновение дёрнулся, развернувшись ко мне всем телом.

— Твою ж!.. — выдохнул резко, голос сорвался, с хрипотцой. Он машинально опустил взгляд вниз, осознал свою наготу и попытался прикрыться руками, но через секунду усмехнулся, не скрываясь больше. Руки опустились, а на губах появилась кривая, озорная ухмылка. — Зараза...

Я засмеялась. Звонко, свободно. Смех заструился по стенам душной ванной комнаты, а потом стих, оставив только лёгкое эхо. Я посмотрела на него и тоже усмехнулась. Он уже не прятался. Не мог. Его взгляд будто обжигал кожу, скользя по мне — от лица до груди, по животу и ниже. Он не мог скрыть, как на меня реагировал. Его возбуждение говорило за него гораздо честнее, чем любые слова.

— А говорила, не можешь покинуть озеро, — хрипло сказал он, не отрываясь глазами.

— Могу… уже. Но ненадолго. — Мой голос стал мягче, почти шёлковым. Я медленно потянула мокрую рубаху с плеч ,она соскользнула вниз и упала на пол, оставив меня обнажённой под мягким светом и в шуме струящейся воды. — Пока идёт дождь, могу быть здесь… Спасибо за гребень.

Встала прямо перед ним, под струи, позволяя воде хлестать по спинам, по ключицам, по груди. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, в которых уже не было ни растерянности, ни смущения — только желание. Я подняла руку, кончиками пальцев провела по его щеке, по скуле, чуть дольше задержавшись на подбородке, потом потянулась ближе, чувствуя, как его тело дрожит от напряжения.

— Зачем ты дразнишь? — голос его стал ниже, хриплее, будто в нём звучал далекий звериный рык. В янтарных глазах вспыхнул тот самый опасный, хищный свет — как в ту первую ночь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я склонила голову, медленно, лениво, как кошка, наслаждающаяся вниманием.

— Разве ты не хотел меня увидеть такой? — прошептала, почти не касаясь губами его уха. Провела пальцем по его мокрой коже — от линии ключицы, по груди, ниже. Кожа была горячей даже под струями холодной воды, и он вздрогнул от моего прикосновения.

— Хотел… — кивнул он. — Но где гарантия, что ты не вцепишься мне в горло, если я сделаю хоть одно неверное движение?

Я хохотнула — звонко, искристо, как серебряный колокольчик.

— Никакой. — склонилась к нему ближе, дыхание обожгло его губы.

17

Но он всё не касался. Его ладонь легла на стену надо мной, перехватив пространство, будто запирая меня между собой и каменной плиткой. Он приблизился, почти прикасаясь лбом к моему. Вода стекала по его лицу, по скуле, по подбородку, вплетаясь в мокрые пряди, струилась по его груди, и всё это — под мерным шумом воды — выглядело нереально, как видение из другой жизни. Завораживающее. Жестокое. Прекрасное.

От одного только взгляда его — внимательного, хищного, будто он пил меня глазами — между ног становилось всё влажнее, горячее, тело отзывалось едва сдерживаемой дрожью. Он наклонился ниже, дыхание коснулось мочки уха, и от этого лёгкого прикосновения я едва не застонала.

— Знаешь… — прошептал, голосом, что будто шёл из самых глубин его груди, — плевать. Вцепись мне в горло, выпей до дна. Или же тебя вообще нет, и я просто чекнулся. Но пусть всё катится к чертям…

Я почувствовала, как его губы коснулись шеи — не целуя, просто скользнув кожей по коже, — и вся моя суть сжалась в ожидании.

Он провёл губами по моей шее, медленно, с нажимом, как будто хотел оставить след, и мои ноги дрогнули. Я едва не осела на месте, вцепившись пальцами в его плечи — от жара, от напора, от того, как бесстыдно приятно было чувствовать его. Даже с Перелесником, чьё имя до сих пор отзывалось в груди странным эхом, — даже с ним не было вот так. Слишком тонко, слишком хитро… А тут — голая, жадная прямота.

Никита знал, что делает. Не торопился, не метался. Он брал своё. Его рука скользнула вниз, минуя живот, задержалась на бедре — а затем резко, уверенно, приподняла его, слегка раздвигая мои ноги. Я захрипела от вдоха, потому что его ладонь накрыла мою влажную щель. Не просто прижалась — он немного сжал, надавил, будто пробуя, как я горю. А я горела. Не образно — по-настоящему.

— Ты... чёрт, ты уже мокрая, — прошептал он, усмехнувшись.

Он потёрся ладонью, медленно, с нажимом — прямо по самому центру, и я застонала вслух, без капли стыда. Волна прошла по всему телу. Дрожь. Отдача.

— Раздвинь сильнее, — прошипел, и я подчинилась без колебаний. Вцепилась ногтями в его спину, задрав ногу, прижавшись мокрой кожей к его телу. Он сжал меня крепче и провёл пальцами туда, где я пульсировала от желания.

Я всхлипнула, когда он провёл пальцами вдоль моих губок — медленно, с нарастающим нажимом. Кончики легко раздвинули меня, тёплые и уверенные, будто он точно знал, куда именно давить, чтобы вытащить из меня дыхание. И вытянул — когда слегка прикусил мою шею, оставляя на ней горячий след зубами.

В следующий миг я сама вжалась спиной в плитку стены, распахнув бедра, вцепившись в его плечи, как будто без опоры просто не выдержу. Он скользнул пальцами внутрь — не до конца, чуть-чуть, дразняще, чтобы дать телу вспомнить, что оно голодное. И вытащил. Только чтобы влагой с кончиков нежно коснуться набухшей вершинки.

Я застонала — с надрывом, низко. Он услышал это, и будто именно этого ждал. Резко, не спрашивая, развернул меня лицом к стене, ладонью надавил на поясницу, заставив прогнуться и подставить себя полностью. Твёрдый, напряжённый член тёрся по моей влажной складке, скользя между. Он не входил — нарочно. Терся, скользил, заставляя бёдра дрожать от нетерпения, от слияния жара и влаги.

Усмехнувшись, я ловко развернулась к нему, и моя ладонь без промедления легла на его член — горячий, пульсирующий, нетерпеливый. Он застонал, низко, глухо, когда я сжала его и медленно провела рукой от основания вверх, затем вниз — к себе, будто бы приглашая его в своё влажное нутро.

Он подался вперёд, наклоняясь ко мне, жаждая поцелуя, но я отстранилась, оставляя между нами лишь расстояние дыхания. Почувствовала, как жар из его рта касается моей кожи, и, глядя ему в глаза, облизала губы, а потом кончиком языка легко тронула его губу.

Никита зарычал — по-настоящему, срываясь на звериный звук. Я в ответ лишь улыбнулась, всё ещё держа его в руке и продолжая свои ласки — медленные, глубокие, с мягким нажимом. Я двигала рукой так, будто он был уже во мне, будто я прокручивала сцены в его голове.

Он едва стоял на месте. Его руки дрожали, пальцы то сжимались в кулаки, то тянулись ко мне, но я не позволяла приблизиться. Я вела игру. Усмехнулась, увеличив темп, плотно охватывая его , чувствуя, как он пульсирует, натягивается под пальцами. Провела большим пальцем по головке, скользнула по щёлочке, собирая каплю, и растёрла её по чувствительной коже, не отводя взгляда от его лица. Глаза вспыхнули диким янтарным светом, грудь тяжело поднималась.

Я не отрывалась от его взгляда, будто играла на грани — и своей, и его. Почувствовала, как под пальцами его напряжение стало почти невыносимым. С каждым движением моей руки он всё тяжелее дышал, грудная клетка ритмично вздымалась, мышцы напряглись, как струны.

— Если не остановишься, я ведь скоро… — прохрипел он, срываясь на стон.

Но я не дала ему договорить. Резко притянулась к нему и с силой впилась в его губы. Сладко. Глубоко. Голодно. Я кусала, тянула, играла с его языком, будто пила его желание. Он зарычал в поцелуй, вцепился рукой в мои волосы, сжал у затылка, притягивая ближе, грубее, яростнее. Он больше не сдерживался.

Я же продолжала — рука сжимала его всё крепче, скользила по всему основанию, движения стали быстрыми, влажными. Звуки были такие, будто он уже входил в меня снова и снова, глубоко, до упора. И это сводило его с ума. Его тело выгнулось, он прижал меня к себе ещё сильнее, и я ощутила, как он начал кончать.

Горячие струи ссемени выстрелили на мой живот. Я держала его крепко, не отпуская ни рукой, ни губами, ловя каждый судорожный толчок, каждый сладкий спазм его тела.

Он прижался ко мне лбом, тяжело дыша. Горячее дыхание касалось моей кожи, смешивалось с прохладой влажного воздуха. Его ладони ещё сжимали мои бёдра, будто он не хотел отпускать. А я улыбалась — спокойно, удовлетворённо, с лёгкой насмешкой во взгляде.

— Почему ты не сказал, кто ты? — прошептала я, медленно ведя пальцем по его щеке. — Долго ещё собираешься молчать о том, что ты вовкулак?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он резко замер. Почти незаметно. Но я почувствовала. Мельчайший вздох, крошечное напряжение в мышцах спины, взгляд, ставший чуть более настороженным. Он отстранился на расстояние дыхания, не отпуская меня полностью, но как будто пытаясь отмежеваться.

— О чём ты? — его голос прозвучал глухо, хрипло. — Я не понимаю, о чём ты говоришь.

— Понимаешь, — уже без улыбки сказала я, нахмурившись. Во мне шевельнулась тень настороженности. — Не строй из себя дурака. Я чую в тебе зверя. Он прямо под кожей, шевелится. Уж мне-то виднее. Потому ты и видишь меня, потому и не испугался.

Он отвёл взгляд, будто надеялся, что это спасёт его от разговора. Но уже было поздно. Моё тело ощущало его вторую суть так же чётко, как я чувствовала дождь, ещё не пролившийся с неба. Его запах менялся, стоило только разжечь эмоции. Он пытался это скрыть — может, и от себя самого.

— Почему ты молчишь? — спросила я тише, заглянув в глаза. — Ты боишься признать это себе или мне?

Он резко отстранился, как будто я обожгла его своей правдой. Зажал челюсть, мышцы на скулах заиграли, будто он удерживал внутри крик — или звериный рык. Потом резко развернулся и, не глядя на меня, шагнул прочь. Я слышала, как выругался сквозь зубы, глухо, почти беззвучно. Обмотал полотенце вокруг бёдер с такой яростью, будто хотел затянуть на себе не ткань, а свою сущность.

Так значит — вот как.

На душе стало холодно. Резко, внезапно, словно в грудь плеснуло ледяной водой. Я стояла, ещё мокрая, с теплом его прикосновений на коже — и уже чужая. Рубаха, едва я подумала о ней, сама возникла на теле — плотная, холодная от воды. Одно движение пальцев — и я исчезла, растворившись в воздухе с лёгким, как шёпот ветра, звуком. И в следующее мгновение оказалась у озера.

Мрак. Сыро. Дождь всё ещё тянулся, моросил, капал по листьям. Вода встречала меня привычной тишиной. Я стояла на берегу, глядя в гладь, и злилась. Не совсем понимала, на что больше — на него, на себя или на саму суть мира, где даже те, кто должен быть ближе, отнекиваются от того, кем являются. Прячет он свою суть — как будто она что-то постыдное. Как будто быть зверем — это позор. Конечно, те псины — не в счёт. Но всё равно — странно. Видимо, в этом новом, современном мире быть собой стало чем-то неприличным. Слишком диким. Слишком настоящим.

Значит, теперь легче врать, притворяться, гладить шерсть против её естественного направления, чем просто выть на Луну. Жалко.

Дурень. Боится, убегает, врёт сам себе. Не мне. Себе. Я сжала пальцы в кулак. Волна у берега дрогнула, откликнулась на эмоцию, прокатилась мягким всплеском. Пора спуститься вглубь. Вода успокоит. А о нём… о нём подумаю позже. А ведь так хотела розвлечься.

18

А он приходил. Конечно, несколько дней его не было — может, совесть грызла, может, убеждал себя, что всё привиделось. Всё же пришёл. Но на этот раз я не показалась. Слилась с водой — стала её частью. Тенью на ряби, дыханием среди лилий, шепотом в ивовых листьях. Смотрела. Слушала. Но не говорила.

Он ждал. Сначала просто стоял. Потом начал звать. А потом... уходил. Но снова приходил. И снова — ничего. Только тишина, шорох камышей, и мокрый холод под ногами. Пару раз злился. Кидал камни в воду с такой силой, будто хотел ранить само озеро. Будто я была где-то рядом и могла почувствовать его обиду сквозь воду. Глупый. Дурашка.

Спрашивается — зачем приходишь? Если стыдишься того, кто ты есть. Если боишься увидеть меня. Если отрекаешься от зверя в себе. Я же не отрекаюсь от своей сути. Я — вода. Я — туман. Я — память древняя, что дышит в каплях и поёт во мгле. А ты... Ты пока ещё не решил, кто ты.

И всё же я скучала. Злилась, хоть и упрямо не показывалась — скучала. Хотела прикоснуться. Не как к игрушке или к чужаку, не как к добыче. Просто… прикоснуться. Почувствовать тепло кожи. Вдохнуть запах . Он отличался. Не только зверем внутри. Он был другим и снаружи. Немного хмурый. Упрямый. Слишком упрямый. Но я знала, что в глубине — не зло. Не темнота. А то, что спрятано. Может, он сам ещё не знал, что носит в себе. Может, просто боится. Я не хотела его ненавидеть. Запутать слегка — да. Чтобы думал. Метался. Даже когда он бросал камни в воду, ловила себя на том, что улыбаюсь. Тихо, прячась в камышах. Глупый. Мой. Не мой.

Прошло несколько дней. Он не приходил. Я упрямо делала вид, что мне всё равно, но каждый вечер прислушивалась — не хрустнет ли где-то ветка. Пусто. А утром я услышала шум. Смех. Весёлый, громкий, живой. Где-то вдалеке, со стороны леса. Там, где тропа уходит в чащу. Прислушалась — снова смех, потом звон. Будто металл ударился о металл.

Я поднялась из воды. Капли стекали по телу, волосы прилипли к спине. Шла тихо, почти не касаясь земли. Чем ближе подходила, тем громче были голоса. Кто-то смеялся, кто-то что-то кричал, звучали обрывки фраз — "Береги спину!", "Твоя очередь!" — и снова звон. Мечи. Точно. Спряталась за дерево. Толстый ствол надёжно укрыл меня. Я выглянула из-за него и увидела их.

Человек пятнадцать, не меньше. Видимо, об этом он и говорил тогда — о своих играх в прошлое. Люди разного возраста: кто-то совсем молодой, кто-то постарше. Все одеты странно — будто из другого времени. Рубахи, плащи, длинные юбки, кожаные пояса. Но если присмотреться, всё было не совсем настоящим. Оружие — деревянное или из мягкого материала, как игрушки. Такие раньше детям делали на ярмарках. И всё равно… смотрелось красиво.

Сердце замерло, когда я заметила Никиту. Он стоял чуть в стороне, скрестив руки. На нём были широкие тёмно-синие штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги. Поверх — рубаха с открытым воротом, свободная, но подчёркивающая плечи. На поясе — ножны, в них что-то похожее на меч, тоже, конечно ненастоящий. Но выглядел он… чертовски хорошо.

Я невольно улыбнулась, глядя на него. Ему шёл этот образ. Воин. Настоящий. Из тех, кого я когда-то знала. Он внимательно слушал кого-то, кто что-то объяснял — видно, про сцену или правила. Потом вдруг громко рассмеялся, запрокинув голову. Его смех разлетелся по поляне, лёгкий, звонкий, живой. И в груди у меня что-то сжалось.

На миг, в стороне от поляны, среди листвы что-то ярко блеснуло — зелёное, словно трава под дождём. Я прищурилась и узнала: мавка. Красавица уже устроилась на толстой ветке высокого дерева, чуть в стороне от людской компании. Сидела, свесив ноги, и, наклонившись вперёд, с любопытством наблюдала за происходящим внизу.

Я метнулась тенью — движение лёгкое, почти беззвучное — и оказалась рядом. Она чуть подвинулась, давая место, и тихо хихикнула.

— Люди такие интересные, не правда ли? — прошептала она, не отрывая взгляда от поляны.

— Очень. — Я кивнула. — Не думаешь ли стать к ним ближе?

— Нет уж. — Она фыркнула, откинув волосы назад. — С меня хватило. Больше не хочу.

Но через мгновение её губы растянулись в лукавой улыбке, и она прикусила нижнюю губу.

— Хотя… поиграть с некоторыми — я бы ещё не прочь. — В ней сразу ощущалось это: лёгкое возбуждение, пьянящая игривость, словно аромат полевых цветов, когда воздух насыщен грозой.

Встав прямо на ветку, она грациозно выпрямилась, словно лесная кошка. Хохотнула — звонко и дерзко — и в следующее мгновение спрыгнула вниз. Приземлилась на мох, не издав ни звука, и почти сразу растворилась в лесной чаще, как будто её и не было вовсе. Только лёгкий шелест зелени остался в памяти.

Меня отвлёк звонкий, приторный смех. Я обернулась. На шее Никиты висела девушка с длинными, распущенными белокурыми волосами. Платье её сползло с одного плеча, а глубокий вырез едва прикрывал грудь, и так щедро выставленную напоказ. Он даже не пытался отвести взгляд — в упор уставился на неё, потом засмеялся в ответ и, будто в игре, обнял её и приподнял над землёй.

Во мне всё сжалось. Зубы сами собой стиснулись, стали острыми, как у зверя, и я услышала, как они скрипят — будто точат друг друга. Ещё секунда — и я сотру их в пыль от злости. Спрыгнув с ветки, я пошла ближе — неслышно, почти не касаясь земли. Присмотрелась. Чуть прищурилась — и тогда ощутила это: лёгкое, еле заметное покалывание в пальцах. Тонкая дрожь, будто в воздухе витает искра. Я знала это ощущение. Оно бывает, когда рядом ведьма. Было однажды… давно. И точно — сейчас оно вернулось.

Значит, эта белокурая не так проста. Ведьма. И чего она вцепилась в него, будто пометить хочет? Даже не заметила сразу, как участилось моё дыхание. Лёгкие будто отказывались работать правильно — глотали воздух жадно. Пальцы сами сжались, и ногти впились в кору дерева. Тонкие борозды проступили на грубой поверхности ствола, оставленные с таким напряжением, что на миг мне показалось — дерево тоже ощутило мою злость.

А она… Эта белокурая ведьма лишь мельком бросила взгляд в мою сторону. Быстро, но точно.

Улыбнулась. Не нежно, не смущённо. А дерзко. Моя спина чуть выгнулась, мышцы напряглись. Это была не просто женская ревность. Это было что-то древнее. Из глубин — звериное, первородное, собственническое. Она меня почувствовала. Может быть. Или просто уловила взгляд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

19

Ну ладно. Поджав губы, я осталась на месте, продолжая наблюдать. Внутри всё еще бурлило, но я гнала это прочь. Сейчас — просто наблюдатель. Никиту окликнули. Он кивнул, коротко и без слов, будто был здесь не впервые. Несколько парней вышли вперёд и скрылись в лесу — он направился за ними. И я — следом. Не слишком близко, чтобы не выдать себя, но и не так далеко, чтобы потерять из виду. В тени деревьев двигалась неслышно.

Похоже, они разыгрывали сцену боя. Что-то вроде древней охоты или засады. Никита шёл впереди, сосредоточенный, нахмуренный. Каждое движение — точное. Шаг — уверенный. Как у настоящего охотника. Даже слишком. Он знал, куда ставить ногу, чтобы не хрустнула ветка. Знал, когда затаиться и оглядеться. Я склонила голову набок, чуть сузив глаза. Лучник.

Занял позицию немного сбоку, в кустах, где тень гуще. Стрела — конечно же, ненастоящая, но если попадёт — синяк обеспечен. Или царапина. А у Никиты не было щита. Ну что, охотник... заметишь или нет? Ну конечно, крался. Осторожно, красиво — но без нюха. Он не чувствовал того, кто уже натянул тетиву.

Я заметила первой — лучник в кустах, глаза прищурены, выдох ровный, палец на струне. Всё, сейчас пустит. И он пустил. Тень — и я уже рядом. Схватила Никиту за рубаху, дёрнула в сторону, и он с глухим "ух!" влетел за ствол дерева. Стрела просвистела мимо, задев воздух, и с глухим щелчком ударилась в кору.

Он уставился на меня. Я, скрестив руки на груди, спокойно облокотилась спиной на дерево. Приподняла бровь. Молчание затянулось. Он вдруг усмехнулся. Губы чуть дрогнули, в уголках глаз мелькнуло что-то тёплое.

— Ты там живой? — раздался крик из кустов, настороженный, но с оттенком веселья.

— Да, не парься! Продолжайте, я догоню! — отозвался он, всё ещё не отрывая от меня взгляда.

— Беги же. Зовут. — голос мой прозвучал спокойно, но чуть насмешливо. Я глянула ему прямо в глаза, поджав губы.

Он чуть наклонил голову набок, разглядывая меня.

— Появилась всё-таки, — медленно произнёс он.

— Если бы нет , был бы сейчас без глаза. — Я пожала плечами и усмехнулась. — Или с торчащей стрелой в заднице. Повезло тебе, охотник.

— Зараза.

— Может быть, — склонила голову к плечу. — Беги, играйся в охотника. Белокурая царевна ждёт. — Слова сами сорвались с губ, прежде чем я успела их остановить. Внутри что-то кольнуло. Я поморщилась, поняв, как это прозвучало.

Он не ответил сразу — только усмехнулся сильнее. Шагнул ближе. Я хотела что-то ответить, но язык вдруг стал тяжёлым. Он не дал мне времени. Касание — лёгкое, едва уловимое, но ощутимое, как вспышка. Его пальцы коснулись моей кожи в районе ключицы и медленно скользнули вниз, прочертив жаркую дорожку к ложбинке между грудей. В груди будто спыхнула искра. Я резко втянула воздух сквозь зубы, будто хотела унять дрожь. Сжала челюсти, как могла, и заставила себя не поддаться.

— Значит, наблюдаешь с самого начала? — Его голос стал тише, ниже, почти ворчливым. — Русалочка ревнует.

Я вскинула бровь, не отводя взгляда.

— Было бы к чему. Отойди.

Ладонь упёрлась ему в грудь — горячую, напряжённую. Он не двинулся ни на шаг. Только усмехнулся шире, как-то по-хищному.

— Ты же сильнее меня. Оттолкни. Давай. — Его рука легко накрыла мою, сжав чуть крепче, но не удерживая. — Сильно. Чтобы в кусты улетел. Должно быть зрелищно.

— Дурак. — выдохнула я, чувствуя, как пальцы предательски не хотят отталкивать его. Кожа под моей ладонью горела. Сердце билось быстро, будто в ответ его сердцебиению.

— Возможно. — повторил он мои слова, при этом ни на секунду не отвёл взгляда.

Он медленно подался вперёд, и дыхание его обдало мою щёку. От него пахло дымом, листвой и чем-то тёплым, почти родным. Губы приоткрылись сами собой — то ли от желания, то ли от нетерпения — и я подалась вперёд, навстречу. Он поймал этот порыв сразу. Мгновенно. Прижал к себе так, что наши тела сомкнулись без остатка, и впился в губы — не мягко, не ласково, а по-настоящему жадно, глубоко, с хриплым стоном, будто этот поцелуй был ему нужнее воздуха.

Я застонала в его рот, ощущая, как всё внутри натягивается до предела. Пальцы вцепились в его волосы. Он скользнул ладонями по моим бёдрам, уверенно сжал, приподнял чуть выше — легко, будто я невесомая — и снова целовал, покусывая губы, оставляя следы. Только чтобы вдохнуть — он отстранился. Перешёл к шее. Жар его дыхания щекотал кожу, губы касались дрожащих точек за ушком, на ключице. А я только запрокинула голову назад, закрыв глаза и подставляя себя. Шея, плечи, ложбинка между грудей — он касался меня в этих местах так, будто знал, где я горю. Сжимал мои бёдра — сначала крепче, потом чуть мягче, будто проверяя, сколько ещё я выдержу.

Когда его рука скользнула между ног, я всхлипнула, так резко и сладко кольнуло от первого прикосновения. Пальцы прошлись между набухших складок, уверенно и медленно, будто нарочно растягивая удовольствие. Он застонал прямо в мою шею, вжимаясь в меня бедрами, как будто уже не мог удержаться.

— Ты уже мокрая… чтоб тебя… — прошипел хрипло, скользя по мне снова и снова, находя самую чувствительную точку и нажимая туда, чуть сильнее. — Знаешь, как я хочу тебя сейчас? Просто поднять и прижать к дереву. Или нагнуть, вцепиться в волосы и взять … рррр…

Он зарычал, вцепившись зубами в мочку моего уха, и у меня перехватило дыхание. Всё тело стянуло жаром, пульс где-то внизу бился оглушительно. Я с трудом выдавила:

— Тебя же ждут…

— Но я тебе ещё должен, — прошептал он, медленно отстраняясь от моей шеи.

Пальцы скользнули вверх, уверенно находя чувствительную вершинку, и задвигались по ней всё быстрее, настойчивей, сжигая под кожей всё до основания. Ноги предательски подогнулись. Он раздвинул мои бёдра коленом, не давая отстраниться, прижимая ближе, заставляя опуститься почти на него.

— Тише… держу, рыбка… — он усмехнулся, заметив мой взгляд, полный возмущения.

Палец задвигался быстрее, нажимая, водя по самому центру. Сначала собирая с меня влагу, будто проверяя — а потом возвращаясь к точке, что горела огнём. Я дрожала. Кусала губы сдерживая стон, вцеплялась в его плечи.Выгнулась навстречу, сама, не думая, не сдерживая больше ничего. Бёдра начали двигаться в такт, будто тело само знало, чего хочет и как именно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Быстрее… — выдохнула , глядя ему прямо в глаза.

Он кивнул — коротко, молча, будто сам сдерживал себя — и выполнил мою просьбу. Движения стали точнее. Я уже ощущала, как тепло растекается по животу, поднимается к груди, скапливается в позвоночнике — и вот-вот прорвёт.

— Никит, ты там уснул?

— Сейчас, бл… — рявкнул он, едва обернув голову, а я вздрогнула от неожиданности, стиснув его плечо сильнее, чем хотела.

Он вновь посмотрел на меня — глаза полные звериного янтаря и желания — и, мотнув головой, будто стряхнул всё лишнее. Его рука ускорилась, пальцы заскользили жаднее, резче, но при этом удивительно точно. Я всхлипнула, ощущая, как весь мир сужается до одной точки — его прикосновений, его дыхания у самой щеки.

— Не сдерживайся, — прошептал, прижавшись лбом к моему виску. — Я здесь, держу.

Я не смогла бы, даже если бы хотела. Всё сжалось, потом разжалось — волна за волной, и я вскрикнула, вся выгибаясь в его руках. Он держал, плотно прижимая, пока моё тело дрожало в сладкой неуправляемости. И лишь когда выдохнула, он, не отнимая руки, медленно ввёл пальцы внутрь. Глубоко. Ритмично. Уже не торопясь, а будто продлевая ощущение и собственное наслаждение. Его взгляд скользнул по моему лицу, задержался на губах.

— Боги… как же ты сжимаешься… — пробормотал он в мои губы, будто молитву.

Пальцы двигались ещё несколько раз, прежде чем он вытащил их, будто нехотя. Молча провёл ими по своим губам и, не отводя взгляда, легко коснулся подушечек языком. Усмехнулся . Шаги становились ближе. Он выглянул из-за дерева и крикнул:

— Сказал же, иду! Дух… переводил.

Я всё ещё дрожала, когда выскользнула из его рук. Горячее, пульсирующее напряжение внутри не утихло до конца, но воздух стал резче, и шум шагов напомнил — пора исчезнуть. Скользнула вглубь леса, растворяясь среди деревьев, в зелёных тенях и прохладе листвы. Слышала, как он шумно выдохнул и взъерошил волосы, будто прогоняя остаток жара.

Через несколько мгновений он вышел из-за дерева и вернулся к другу. Тот, что играл лучника, что-то ему сказал с усмешкой. Они оба рассмеялись — просто, громко, будто ничего и не было. Но Никита всё же бросил взгляд туда, где только что была я. Быстрый, острый, будто бы чувствовал — я всё ещё рядом. Потом развернулся и пошёл к остальным. А я осталась в тени. С сердцем, которое ещё билось под кожей, как птица, и телом, в котором горело воспоминание его рук.

20

Вода расходилась кругами от моих ног, лениво касаясь берега. Птицы перекликались в камышах, шелест травы усыплял, ветер гладил кожу. Я сидела на деревянном мостике, опустив ноги в прохладу озера, и улыбалась с закрытыми глазами. Тепло солнца на веках, запах воды и свежести — всё было правильно, как должно.

Длинные волосы свободно рассыпались по плечам и спине, и ветер время от времени перебрасывал пряди на лицо, щекоча щёки и губы.

— Чего застыл? Подойди ближе, — не открывая глаз, я вплела в голос лёгкий зов. Ощутила его — он был уже рядом, совсем рядом, дышал тем же воздухом.

— Старался быть тихим… К тому же, такая картина… — прозвучал его тихий, немного хрипловатый смех, и я услышала, как он подошёл ближе. Доски мостика скрипнули, когда он опустился рядом, почти касаясь бедром моего.

Я повернула к нему голову с улыбкой. Он чуть склонил её набок, рассматривая меня, и протянул руку. Его пальцы легко коснулись пряди волос, медленно пропуская её сквозь себя, будто пробуя на ощупь каждую тонкую ниточку. Подался ближе, и тёплые пальцы мягко скользнули по щеке, проводя к уголку губ. Я прикрыла глаза, позволяя себе утонуть в этом мимолётном прикосновении, в его внимании, в спокойствии момента.

— Как ни старайся, как ни крадись всё равно услышу, — прошептала я, не открывая глаз.

Он чуть усмехнулся, но в его голосе прозвучало напряжение:

— Это… Прости за Свету… она...

Я распахнула глаза и посмотрела прямо в его лицо. Лёгкий ветер тронул мои волосы.

— Полюбовница твоя? — медленно, будто пробуя слово, спросила я, приподняв бровь.

Он замер, взгляд скользнул к моим губам, словно вспоминая недавнее, потом — обратно в глаза. Нерешительность, будто на краю признания.

— Н-да… Не то чтобы прям так, но… было, — начал он, будто оправдываясь, отвёл взгляд.

Я чуть улыбнулась, мягко, но с этой тянущейся грустинкой внутри.

— Ничего. — Пальцы сжали край мостика. — Не смотри на мою реакцию, это не ты виноват. Это… просто моя природа. Я же не человек. И ты не сможешь быть со мной вечно. Кто я такая, чтобы запрещать тебе жить. К тому же… ведьма волку не такая уж и плохая пара, — я чуть двинула плечом, будто отмахиваясь.

Он вскинул брови:

— Ведьма?

— А «волк» тебя, значит, не смутил? — я хмыкнула, чуть дернув подбородком в сторону, уводя глаза. Боль под кожей была живая, хоть и пряталась под усмешкой.

— Бл… — выдохнул он, выругавшись вполголоса, и с раздражением сорвал высокий стебель травы, теребя его пальцами, ломая почти до волокон. Щёлкнула капля сока. Тишина легла между нами, густая, пахнущая озером, солнцем и чем-то не сказанным.

— Чего ты боишься? — я подалась к нему ближе, чуть, но достаточно, чтобы он почувствовал, как тепло от моего тела касается его плеча. — Себя… или чего-то ещё? Знаешь, я впервые вижу, чтобы кто-то так судорожно отстранялся от самого себя.

Он чуть склонил голову, но не ответил сразу. Взгляд поднялся и пронзил меня насквозь:

— Как тебя зовут?

— Не убегай от моего вопроса, — прошептала я, чуть сузив глаза.

Он отвернулся. Рука снова потянулась к высокой траве, будто искал в ней опору.

— Кем ты была… до всего этого? — голос его звучал глухо, почти сдавленно.

— Это

прошлое

. Почему. Ты. Себя. Боишься? — мои слова вышли медленно, с нажимом, голос стал чуть ниже, почти шёлковый, но с тем внутренним ядом, который бывает у гадюки на камне. — Я не спрашиваю. Я

вижу

.

— Да, боюсь! — он резко вскочил, трава выпала из пальцев и упала, согнувшись. — Это не сила! Это… болезнь. Чужая хрень внутри меня! — он стиснул кулаки, грудь тяжело вздымалась. — Стоит расслабиться — и всё. Сломаю. Покалечу. Убью. Это не я, понимаешь? Это чужое!

Он стоял, словно готовый или метнуться в лес, или ударить кулаком в дерево. Но я не отступала. Дыхание его рвалось, и в янтаре глаз полыхнула первобытная тоска.

—

Дарина.

— тихо сказала я, глядя не на него, а в гладь воды. — Вот как меня звали. Травницей была… — уголки губ дрогнули. — Отказала тому, кто меня хотел. Он не смирился. Захотел взять силой. Я убежала. Теперь — я тут. А его кости — на дне. — я кивнула на озеро, спокойное, только лёгкие круги от ветра на воде.

—

Даша…

— прошептал он, будто имя скользнуло с губ само, как воспоминание, как что-то близкое. Взгляд смягчился.

Тишина. Вода плеснула где-то у камышей. Он опустил взгляд в траву, проводя пальцами по стеблям.

— Почему ты ко мне приходишь? — я приблизилась к нему, сократив последние шаги до расстояния дыхания.

— С тобой спокойно, — он встретил мой взгляд, и в его глазах полыхнуло янтарём. — Будто долго искал и наконец… нашёл. Звучит, наверное, странно.

— Не страннее, чем вовкулак, что дрожит от собственной тени, — усмехнулась я, склонив голову набок. — Твои родители… они не учили тебя? Волки держатся за стаю, за семью.

— Они люди, — он отвёл глаза и чуть сжал губы. Улыбка была натянутой, в ней сквозила что-то болезненное.

— Значит, в роду были, — задумчиво протянула я, шагнув ещё ближе, чтобы слышать, как сердце у него гремит в груди. — Я не волчица, но… — губы тронула улыбка, мягкая, почти игривая, — могу научить.

Он тихо вдохнул, будто слова мои щекотнули что-то внутри, опасное и древнее.

— Но то, что внутри меня… — начал он, чуть охрипнув. — Иногда я чувствую, как оно просыпается. Шевелится под кожей, в костях. И я не знаю, я это… или оно.

Я подняла руку и мягко коснулась его груди — там, где сердце. Пальцы ощутили жар, рваный пульс, живое нутро, которое он так отчаянно пытался скрыть.

— Это

всё ты

, — произнесла я медленно, словно заклинание. — Не зверь. Не чудовище. Не нечто чужое. Тебе не нужно бороться с собой. Нужно принять. Приручить. Обнять, а не загонять в клетку.

Он застыл. Только дыхание стало чаще, прерывистей. Я смотрела в его глаза, не отводя взгляда, и чувствовала, как он сгорает, разрываясь между страхом и жаждой быть понятым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Разреши мне быть рядом, — прошептала я. - Позволь помочь.

Его ладонь легла поверх моей, прижимая её к своей груди. Молча. Кожа под нашими пальцами пульсировала, будто сердце билось не только в нем — но и во мне тоже.

— И что же ты попросишь взамен? — его голос стал ниже, хриплее, будто предчувствовал, что именно я могу попросить.

— Думаю… найду, что попросить, — с лукавой полуулыбкой я прикусила нижнюю губу, медленно, на грани игры и вызова. — Через несколько дней праздник. Он длится неделю, но именно в первую ночь — время силы. Приходи сюда, к озеру, когда сядет солнце. Я проведу тебя.

— А если я не захочу уходить прямо сейчас? — он смотрел на меня пристально, взгляд темнел, дыхание стало тяжелее.

— Разве я тебя прогоняю? — прошептала, обвив руками его шею. Пальцы зарылись в волосы на затылке, и я мягко, но уверенно притянула его к себе. Наши губы встретились — не робко и не осторожно, а так, будто мы оба давно этого ждали.

Поцелуй был глубоким, насыщенным. Сильным. Он сразу ответил с той же жадностью, как будто хотел впиться, раствориться, забрать с собой. В кармане у него завибрировал телефон. Я оторвалась от его губ с тихой усмешкой. Он, тяжело выдохнув, прислонился ко лбу, будто пытался удержать этот момент, и достал трубку.

— Что? — хрипло спросил он, не глядя на экран.

— Мы уже едем. Ты как? — послышался голос с динамика.

— Блин... Сейчас. Подождите, — он нажал кнопку сброса и засунул телефон обратно в карман. Его взгляд снова нашёл мой, и он, чуть склонившись, прошептал мне в губы: — Я приду. Обязательно.

Я кивнула, не скрывая улыбки, и чуть отступила назад, когда он потянулся ко мне за ещё одним поцелуем. Засмеялась тихо, облизнув губы, которые всё ещё хранили вкус его дыхания.

— Играешь со мной, — сказал он, чуть щурясь от удовольствия, будто не мог наглядеться.

— Совсем чуть-чуть, — лукаво ответила я. — Беги. Я буду ждать.

Он ещё секунду постоял, будто никак не мог заставить себя уйти, затем шагнул назад, и, не оборачиваясь, быстро зашагал прочь.

21

Всё вокруг дышало силой. С каждым часом, с каждым вдохом приближение ночи ощущалось всё сильнее. Она была особенной — первая ночь русальной недели. Старая, как сама земля, она пробуждала то, что дремало веками. Люди давно забыли, как это было. Забыли, как приносили нам дары: гребни, бусины, лоскутки вышитых тканей, хлеб и мёд. Забыли, как вплетали ленты в ветви деревьев, шепча просьбы и тайные желания у воды. Всё исчезло — но не для нас.

Солнце медленно опускалось, золотя верхушки камышей и купаясь в зеркале озера. И вот — последние лучи скользнули за горизонт, и мир вокруг будто затаил дыхание. Сила проснулась. Трава покрылась тонким слоем росы, но это была не просто влага — это была пульсирующая энергия, пробегающая по каждому стебельку. Поверхность озера заискрилась тончайшим светом. Листья деревьев зашевелились не от ветра — от прикосновения чего-то древнего, едва уловимого, чего-то, что люди уже не слышат.

Я стояла босиком на берегу, чувствуя, как земля под ногами пульсирует. Всё вокруг наполнялось дыханием первозданной природы — густым, влажным, сладким, как тёплый мёд. Воздух был густой, словно напитан силой. Он обволакивал кожу, проникал в лёгкие, заполнял грудь до боли и освобождения одновременно. С каждым мигом я чувствовала себя всё ближе к своей сути. Здесь — в этот час, в этой точке между светом и тьмой — я была собой. Полностью. Без прикрас, без притворства.

Мимо меня вихрем промчались мавки — светлые, стремительные, как сама стихия леса. Их смех плёлся за ними, как серебристая лента, лёгкий и звонкий, почти детский, но с оттенком чего-то древнего и дикого. Свобода. Одна из них закружила меня в стремительном танце вечернего ветерка. Воздух наполнился ароматом листьев, пряной влаги и весёлого безумия. Мелкие зелёные листья закружились вокруг, и я засмеялась — легко, искренне, с щемящей радостью.

Мавка скользнула ко мне вплотную, обвила запястье холодными пальцами и, прежде чем исчезнуть, коснулась моей щеки быстрым, лёгким, почти невесомым поцелуем. И — растворилась среди других красавиц, сверкая босыми ногами и развевающимися волосами в сгущающемся сумраке леса. Я стояла одна, но не чувствовала одиночества. Наоборот — внутри разливалась тёплая радость, наполняя до краёв. Лёгкость, дикая, первозданная, разлилась по телу.

С этой ночи и всю неделю я могла бы идти хоть в город. Хоть на площадь, в людские дома, на свет фонарей — куда угодно. Такая уж сила у русальной недели. Но не хотелось. Меня не тянуло туда. Люди больше не вызывали интереса. Слишком суетные, грубые, шумные. То, что раньше было близким, теперь только отталкивало.

Озеро — моё. Вода — мой дом. Я стала его частью. Смертная жизнь — будто старая шкура, сброшенная навсегда. Не жалею. Это — прошлое. Я почти утонула в этих мыслях, когда горячие, живые ладони внезапно обвили меня, притянув к себе. Легко. С силой. С нежностью. Я не вздрогнула — я знала, кто это. Обернулась и прижалась к нему ближе.

Перелесник. Он улыбался, и по его телу, по прядям волос, пробегал мягкий огонь. Не жгучий — тёплый, живой, как костёр в ночи или утреннее солнце сквозь листву.

— Я скучал по этому, — прошептал он, касаясь моих губ, не целуя. Его руки медленно скользнули по моей спине, чуть ниже, ласково обрисовывая изгибы моего тела. Пальцы замирали на ягодицах, будто вспоминая каждый дюйм.

Я ничего не сказала — только улыбнулась, позволяя себе на миг раствориться в его жаре. Позволить себе быть. Здесь и сейчас. Но он замер. Едва коснулся моих губ, будто играл в полутон, и шепнул:

— Ждёшь другого. Я рад.

— Что? — я чуть отстранилась, заглядывая в его глаза, в глубину, где золотистые искры встречались с зеленью леса, как солнечные блики среди мха.

— Рад, что моя капелька озёрная наконец выбрала, — тихо произнёс он, проводя пальцами по моей щеке. В голосе — легкая грусть, тёплая, будто вечерний туман над водой. — Хоть и завидую ему. Но… не могу отказать себе в одном наглом желании.

Он не дал мне ответить. Просто притянул к себе, легко, уверенно, и его губы накрыли мои. Поцелуй был глубоким, горячим, как языки пламени, от которых на миг перехватило дыхание. Меня будто выдернуло из реальности. Ветер стих, время остановилось. Я потерялась в нём — на миг, но полностью.

А потом он так же внезапно отпустил, будто ничего и не было. Отступил на шаг, склонился в игривом, поклоне — с лёгкой усмешкой на устах и светом в глазах. И исчез. Ворох золотистых искр вспыхнул вокруг него, закружился вихрем, и Перелесник растаял в воздухе, как тень, как запах дыма от костра, оставив лишь тепло на губах.

Я уже слышала музыку где-то вдали — лёгкие переборы не земных струн, весёлый смех, плеск голосов. Праздник начался. Мавки кружились где-то глубже в лесу, в зарослях звона и шелеста. Но я вдруг обернулась — не на звук, не на зов. На ощущение. Сердце отозвалось первым, будто струна, к которой кто-то прикоснулся. Тёплая волна пронеслась по груди. Я знала.

Он пришёл. Стоял на тропинке между деревьями. Не двигался, просто смотрел. Сдержал слово. Радость наполнила меня быстро, сладко, как свежая вода. Хотелось смеяться, звать, броситься навстречу — но я просто улыбнулась, чуть склонив голову, позволяя ему самому сделать первый шаг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

22

Но он не улыбался. Лоб нахмурен, губы плотно сжаты. Глядел на меня так, будто я была водой, уносящей что-то важное. Я осталась стоять на месте, чуть склонив голову. Он подошёл ближе, и в его голосе не было ни шутки, ни тепла.

— И кто он? — сразу спросил Никита.

— Не то чтобы… но было, да. — Я нарочно протянула слова, позволяя озорству заискриться в голосе. Белокурая ведьма всё ещё стояла перед глазами , как и его руки на её талии.

— Справедливо. — Хмыкнул он, но взгляд стал жёстче. — Но он тебя целовал.

— Имеет право. — Я слегка пожала плечами. — В ночь Купалы мы можем коснуться друг друга. Только тогда. А сейчас… всё случилось раньше. Бывает. — Я прищурилась. — Ревнуешь?

— Не играй со мной. — Его голос стал ниже, почти сдавленным.

— А ты не пытайся меня приручить. Я — вода, Никита. Свободна, как вольный поток. — На миг замолчала, вглядываясь в него. — Но я выбрала тебя. И он это знает.

— Выбрала?.. — Он наклонил голову, внимательно глядя, будто пытаясь прочесть в моих глазах то, о чём я не сказала. Он мотнул головой и усмехнулся, будто пытался сбросить с себя остатки ревности или сомнений: — Слушай… насчёт цветка папоротника. Света… она предлагала пойти вместе его искать. В следующем месяце.

— Ах, цветок. Вот как! — я рассмеялась искристо, почти заливисто. — Хитрая ведьмочка. Ну, во-первых, поздно его будет искать. Люди сдвинули дату позже, чтобы подстроиться под нового Бога. А во-вторых… никакого цветка не существует.

Он нахмурился.

— Как это?

— Есть только сила ночи. И свобода. Во всех смыслах. — Я медленно провела языком по губе и подмигнула, чуть склонив голову.

— В смысле свобода?.. — Он замер, взгляд стал внимательнее, а потом вдруг глаза распахнулись. — А-а… В этом смысле?.. Оу.

— Угу… — я мягко кивнула, улыбка скользнула по губам. — Парни и девушки. Под вечер, когда последний отблеск солнца таял за кронами, они шли в лес. Вдвоём, иногда втроём… или даже вчетвером. Искать цветок папоротника.

Я подошла ближе, почти не касаясь его, но тело уже чувствовало тепло, исходящее от него. Медленно вытянула руку и провела подушечками пальцев по его шее — от линии челюсти и вниз, к ключице. Он затаил дыхание. Кончиками ногтей обвела край рубашки, приподнялась чуть на носках и прошептала у уха:

— Никаких запретов. Никакой стыдливости. Только плоть и желание. Только то, что горит внутри. — Я скользнула ладонью по его груди. — Тогда это считалось священным. Ночь была дарована для соединения. Времени, когда тела могли говорить свободно.

Я чуть отстранилась, но всё ещё касалась его бедра своим, глядя снизу вверх. Ветер коснулся волос, рассыпая пряди по лицу.

— Даже если девушка в ту ночь беременела — это было благословение, а не позор. Считалось, что дитя зачато в самую сильную ночь, с разрешения богов. Его называли солнечным, светлым… — я выдохнула. — В деревнях после таких ночей не спрашивали "кто отец?". Это был дар.

Никита смотрел на меня, будто открывая целый мир. Его губы чуть приоткрылись, но он молчал.

— А потом пришёл новый бог… — мой голос стал тише, печаль легла в его глубину. — Пришёл со страхом, запретами и стыдом. Сделал тело грехом. Женщину — грешной. Связь — порочной. Свободу — преступлением. А природу — чем-то, что надо подчинить, выжечь.

— Значит, она просто хотела меня развести на секс, раз поняла, что я больше её не хочу, — хмыкнул он, наматывая на палец прядь моих волос. Прядь потянулась, скользнула между его пальцами, и мне вдруг стало тепло, почти приятно от этого невинного, но такого личного жеста.

— Какой ты переборчивый, — усмехнулась я, запрокинув голову. — Скорее всего, она хочет понести от тебя. Хитрая, но глупая. Хоть и ведьма, а истоки забыла.

— А что насчёт «полынь» и «петрушки»? — прищурился он, глядя мне в глаза.

— Это вообще-то я должна говорить. — Я хмыкнула и легко ткнула пальцем ему в грудь. — Если ответишь «петрушка» — уйдёшь, а если «полынь» — то… защекочу. Хотя сама не понимаю, откуда они взяли эту дурацкую часть про щекотание. Утопить — да, бывает. Но щекотать зачем?..

— Глупый теперь я, — усмехнулся он, лицо чуть смягчилось, и он, не спеша, коснулся моего лица. Тепло от его ладони разлилось по коже. — А со Светой… — он выдохнул и качнул головой. — Нужно заканчивать. Утомляет она меня. Слишком много внимания. Словно пытается привязать, удержать, вцепиться.

— Она чувствует, что ты волк. — Мой голос стал тише. — И хочет дитя по силе. Может, сама того не осознаёт, но её магия тянется к тебе, ищет. Это зов крови. Инстинкт.

Я отвела взгляд, в груди неприятно кольнуло. Он всё же не сразу ответил, а потом мягко, почти ласково, взял меня за подбородок и заставил посмотреть на него.

— Даша… — Голос его был низкий, уверенный. — Я её не хочу.

Я хотела поверить. Почти поверила. Но в следующее мгновение он скривился, его черты дёрнулись, он схватился за голову, будто в ней что-то звенело.

— Никит… Нет. Посмотри на меня. Это ты. Это твоя сила, твоя ночь. Не отталкивай. Я здесь. Я с тобой.

Его дыхание участилось, пальцы сжались в кулаки. В глазах промелькнул янтарный отблеск, сильнее, чем прежде, зрачки расширились.

— А если я и правда… обращусь? — прошипел он сквозь зубы. — Это же не полная луна.

— Луна не имеет значения, — шепнула я. — Всё решает твоё желание. Если ты сам примешь себя — сможешь оборачиваться, когда захочешь. Ты — не жертва проклятья. Ты — волк по праву. По крови. Просто долго отрицал.

Я провела пальцами по его щеке, стараясь удержать взгляд.

— Боишься сорваться? Я не боюсь. Доверься. Позволь себе стать собой, наконец.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

23

Сердце замерло, когда он накрыл мою руку своей и мягко прижался к ней щекой. В его движении не было ни тени спешки — только тёплая, чуть настороженная нежность, будто он сам не верил, что может это делать. Потом он повернул голову и, отняв руку, оставил на моей ладони лёгкий, почти невесомый поцелуй. Я не хотела шевелиться. Даже моргать — боялась спугнуть этот редкий миг, где все было так... правильно.

— Музыка? — прошептал он, обернувшись в сторону леса. — Я её слышу. Но тут же нет людей…

Я слабо улыбнулась и обвила его пальцы своими, крепче.

— Потому что ты слышишь то, что другим не слышно. — Мой голос дрожал от тепла и скрытого восторга. — Ты начинаешь видеть наш мир, Никита. Значит, ты готов. Пойдём… танцевать.

Я чуть потянула его за руку, и трава под ногами словно ожила — мягко шевельнулась, расступаясь. Из глубины леса действительно доносилась музыка — тонкая, переливчатая, будто сплетённая из шелеста листьев, капель росы и дыхания земли. Ритм без слов, но полный жизни. Сердце отзывалось на каждый её аккорд.

Я звонко рассмеялась, срываясь с места и потянув его за собой. Никита не сопротивлялся — с тем самой немного мальчишеской улыбкой, которую я уже успела полюбить, он пошёл за мной бегом, легко и свободно. Мы бежали, а вокруг всё словно оживало. Костры впереди пульсировали золотым светом, между деревьями скользили танцующие тени, и воздух звенел от живого дыхания земли.

На опушке, в полутени, я резко остановилась, и он, не успев среагировать, врезался в меня, ловко приобняв за талию, чтобы не упасть. Его грудь прижалась к моей спине, дыхание коснулось уха — горячее и сбивчивое. Но, взглянув вниз, он тут же отшатнулся, глаза расширились.

— Что это за... котята?.. — пробормотал он, делая шаг назад.

На траве, среди опавших лепестков и светлячков, носились пушистые существа — крошечные, не больше ладони, с глазами как бусинки и шерстью, похожей на мягкий лесной мох. Они светились изнутри еле заметным зелёным сиянием и оставляли за собой лёгкие волны в траве, как ветерок.

— Не бойся, — я присела, опускаясь почти до самой земли. — Это хухи. Их считают нечистью, но они безобидны. Духи леса, оврагов, полей… Они просто любят играть.

Одна из них — с шерстью цвета молодых еловых иголок — осторожно приблизилась, встала на задние лапки и заглянула мне в глаза. Я протянула руку, и хуха легко запрыгнула на ладонь, свернувшись клубочком и прижав уши.

— Вот, — прошептала я, прижимая её к себе, ощущая, как от её тела исходит тепло и тихая дрожь, — видишь? Она не боится.

Никита присел рядом. Его лицо смягчилось — теперь в нём было не удивление, а почти детское восхищение. Он протянул палец и нерешительно провёл по мшистой шерстке.

— Она живая, — сказал он шёпотом. — По-настоящему живая.

Я посмотрела на него сбоку, и в груди защемило от нежности.

— Добро пожаловать в мой мир, волк. — Я улыбнулась. — Ты всё ещё думаешь, что сила внутри тебя — это зло?

Я поймала его взгляд — в глазах Никиты сиял восторг, такой искренний и живой, что у меня защемило в груди. Он смотрел на лесных духов, как ребёнок, впервые увидевший чудо. Улыбка не сходила с его лица. Осторожно я опустила хуху обратно на траву. Та прянула с ладони и мягко убежала к остальным, оставляя за собой еле заметный светящийся след.

— Пошли, — прошептала я, беря его за руку.

Он не колебался. Пошёл за мной, а я, ведя его между деревьев, всё сильнее чувствовала, как вокруг начинает пульсировать ритм. Земля, трава, воздух — всё вибрировало в унисон с музыкой, что доносилась с поляны. У костра уже звучал звонкий, первозданный напев — флейты, бубны, смех, хоровой голос мавок. Тела в танце мелькали, переплетаясь, двигаясь в вихре зелени, света и жара.

Мавки, как струи лесного ветра, пронеслись мимо нас. Их волосы и платья развевались в вихре, будто сами были частью стихий. Одна из них внезапно отделилась от хоровода — рыжеволосая, с глазами цвета янтаря. Она скользнула к Никите, ловко прижалась к его боку и, прикусив нижнюю губу, провела ладонью по его груди.

— Поняла, твой... — звонко засмеялась она заметив мой взгляд. — Как жаль...

Она скользнула мимо меня, кивнула — то ли в уважении, то ли в смирении — и, откинув волосы вперёд, исчезла в бурлящем водовороте танцующих сестёр. Я вновь посмотрела на Никиту и уже не сдержала улыбки. Его лицо застыло в потрясённом выражении — глаза расширены, губы приоткрыты, словно он не был до конца уверен, не сон ли всё это.

— Увидел спинку, да? — я подошла ближе, скрестив руки на груди, с едва заметной насмешкой в голосе.

Он перевёл взгляд на меня, в глазах плескался азарт.

— И правда… Как и говорила Женя. Там же всё видно. — его голос звучал сдержанно, но глаза выдали куда больший интерес.

— Угу, — кивнула я. — А ещё они очень… любвеобильны. Так что будь осторожен с ними. Залюбят до смерти. — сказала почти серьёзно.

Он приподнял бровь, уголки губ потянулись в знакомую ухмылку.

— Она сказала, что я твой. Так что думаю, мне это не грозит.

— А меня не опасаешься? — шагнула ближе, сокращая и без того короткую дистанцию между нами. Мой голос стал ниже, мягче, почти ласковым шёпотом.

— Хм… — он вдруг резко обвил меня руками и прижал к себе. Я взвизгнула, но тут же рассмеялась, запрокинув голову назад. Его руки были крепкими, тёплыми, уверенными. — Желаю… — прошептал он мне прямо в губы, взгляд стал глубже, жарче.

Внутри будто вспыхнула искра, и воздух между нами натянулся, как тонкая нить. Я почувствовала, как сердце пропустило удар, а потом забилось чаще. В этот миг всё — шум костра, хороводы, шёпот травы — словно отступило в сторону. Были только мы. Его дыхание, моя улыбка, и то чувство, что уже не отпустит.

Но я не поддалась. Ловко выскользнула из его объятий, не дав губам сомкнуться. Засмеявшись, вскинула руки вверх и закружилась, словно соткана из самого ветра, расправляя невидимые крылья. Волосы рассыпались по плечам, и в этот момент я почувствовала себя живой до самых кончиков пальцев.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но не успела сделать и трёх кругов, как вновь оказалась в кольце сильных рук. Никита подхватил меня, притянул к себе. Его ладони скользнули по талии, сжались, будто боясь отпустить. Потом отпустил. Только на миг. И вновь поймал. Мы двигались в ритме, завораживающе странном — его шаги были чуть неровными, будто он боролся с собой.

— Просто чувствуй. Отпусти себя, — прошептала я, прикасаясь губами к его щеке, вдохнув запах его кожи.

Он кивнул, и мы закружились. Сначала медленно, потом быстрее. Костёр отражался в его глазах, тени плясали по его лицу. Вокруг звенела ночь: шелест трав, треск дров, смех мавок, и над всем — ритм земли, стучащий в груди. Он начал двигаться увереннее, тело стало мягче, отзывчивее. Он перестал контролировать — и стал собой.

Мы смеялись, ловили друг друга руками, кружили, касались, терялись в темноте и находили снова. Его ладонь сжала мою, дыхание сбилось, и на миг он притянул меня к себе так близко, что наши лбы соприкоснулись.

— Как будто... так всегда было, — выдохнул он, и я только кивнула.

Потому что в этот миг — именно так и было. Но внезапно всё переменилось. Я почувствовала, как его тело напряглось. Он отстранился, скривившись, будто от сильного удара изнутри. Ладони сжались в ткани на груди.

— Больно... жарко... — прохрипел он, шагнув назад, почти спотыкаясь.

Лоб его покрылся испариной, глаза потемнели, янтарный ободок вспыхнул ярче. Тело дрожало, как натянутая струна перед разрывом. Я сделала шаг к нему, но он вскинул руку, будто прося не приближаться.

— Никит... это ты... это просто ты. Позволь себе. Позволь телу. — Я заговорила мягко, осторожно, словно приручая дикого зверя, что метался в клетке его плоти.

Он задышал тяжелее, мышцы под рубашкой заиграли, рвались наружу. Ночь дышала на нас жаром земли и луны.

— Не бойся. Я здесь. — подошла ближе, обхватила его лицо ладонями. Кожа была горячей, как угли. — Отпусти. Я не позволю тебе потерять себя.

Он смотрел на меня... нет, уже не только он. В его взгляде вспыхнул другой свет — звериный, древний, голодный. Но он всё ещё держался. Всё ещё был собой.

24

Он тяжело дышал, грудная клетка резко поднималась и опускалась, будто внутри него бился не один, а сразу два сердца. Тело вибрировало от напряжения, будто вот-вот лопнет кожа, не выдержав того, что под ней рвалось наружу. Но он позволил мне вести. Позволил утянуть себя к озеру.

Мы вошли в воду. Теплая, как парное молоко, она мгновенно окружила нас. Я опустилась первой, оседая на колени, и мягко потянула его за собой. Он сел, тяжело, неуклюже, как зверь, потерявший координацию, и на мгновение уронил голову мне на плечо, стиснув зубы.

— Сейчас тебе станет легче… — прошептала я .Пальцы дрожали, но я ловко расстегивала рубашку — одну пуговицу за другой, слыша, как трещит ткань под его дыханием.

Когда последняя пуговица поддалась, я сбросила с него рубашку. Провела ладонями по его груди, горячей, как угли под слоем пепла. Вода искрилась на коже, стекающими каплями подчеркивая рельеф его тела.

— Тише… — повторила я, сжимая его лицо в ладонях. — Я с тобой. Ты не один. Я обещала и слово держу. Не борись с этим. Эта сила — твоя. Ты не чудовище. Ты дар. Живой, настоящий. И она — часть тебя.

Он вскинул голову, в горле вырвался хриплый, низкий рык. Его зрачки расширялись, взгляд метался, руки судорожно цеплялись в воду, в траву, в меня.

— Посмотри на меня, Никит. — Я почти прижалась лбом к его лбу. — Вдохни. Не рвись — прими. Не ломай — веди.

Он вцепился в мои плечи. Почти болезненно. Но не ранил. Просто пытался зацепиться за меня как за якорь в шторм. Тело подрагивало. На коже проявлялись тени — будто шерсть под ней жила своей жизнью. Грудная клетка расширялась, хрустнула ключица — я слышала, как он сдерживает крик, как борется с собой. Но в его глазах теперь была не только боль. Там была вера.

— Всё хорошо… — прошептала я и, не удержавшись, коснулась его губ. Теплых, жадных. Он ответил на поцелуй — грубо, нетерпеливо, жадно — но всё ещё человеком.

Он стоял на коленях, упершись руками в воду, и с каждым новым рывком боли его тело менялось. Рвалось. Выгибалось. Пульсировало. Мышцы наливались тяжестью, плечи расширялись, спина покрывалась пятнами, в которых угадывалась будущая шерсть. Казалось, сама ночь замерла вокруг, затаив дыхание вместе со мной.

— Мне больно. Не могу… — прохрипел он срывающимся голосом, изломанным на грани звериного рыка.

Он опустился на четвереньки. Вода плеснула под ним, отразив лунный свет на его спине. Он сгорбился, держась из последних сил. Грудь судорожно поднималась и опадала, из горла сорвался хрип.

— Никит… — инстинктивно, сдерживая дрожь коснулась его плеча.

— Отойди! — Он вскинул голову и рявкнул — настоящий рык, волчий, дикий, с отголоском зверя, которому больно быть в теле человека.

Я отпрянула, инстинктивно, но не убежала. Не могла. Его глаза — теперь полностью волчьи, светящиеся жёлтым, — смотрели прямо в меня. Они были чужими, и всё же — родными. Клыки удлинились, губы слегка приоткрыты — он почти не мог их скрывать. Он держался. За сознание. За себя.

И тогда он закричал. Дикий, пронзительный вопль сорвался с его горла, наполнив ночной воздух. Он был не похож на человеческий — он был смесью боли, ярости, освобождения. Сердце сжалось, я прижала руку к груди, чувствуя, как оно бьётся слишком быстро, слишком ярко. Хотелось броситься к нему, обнять, прижать к себе, шептать, что всё будет хорошо… Но я знала. Он должен пройти это сам.

И я осталась. Стояла на берегу, босыми ногами чувствуя влажную, тёплую землю. Смотрела, как его тело трясёт от конвульсий, как кости будто ломаются, перестраиваясь, как под кожей проступают очертания новой природы. Я шептала беззвучно его имя. И ждала. Как клялась.

Крик прорезал ночь, заставляя птиц в камышах замереть. Даже озеро, казалось, затаило дыхание. Его спина выгнулась, пальцы вцепились в землю, ногти вытянулись в когти, и с каждым рывком мускулы вздувались, деформировались, перестраивались. Хребет изогнулся дугой, и кожа пошла волнами, изнутри ее будто прорывало — волна за волной — пока не показалась шерсть: густая, черная, как ночь над водой.

Плечи пошли шире. Руки — теперь уже передние лапы — упирались в камни на дне, когти цеплялись за землю. Ноги с хрустом перестроились, колени выгнулись в обратную сторону. Кости черепа вытягивались, скулы ломались, нос становился мордой.

Я видела, как лицо искажает боль, шея вытягивается, обретая звериные черты. Он стал собой. Сильный. Могучий. Волк... не просто лесной. Этот был иным. Чистым воплощением ночной силы. Большой настолько, что его лоб был мне по плечо, даже когда он стоял не в полный рост.

Вода вокруг рябила, отражая луну и темную шерсть, что покрыла всё его тело. Грудь ходила ходуном. Пар валил с нее в сыром прохладном воздухе. Он стоял, широко расставив лапы, будто привыкал к новому телу. Лапы дрожали, мышцы вздрагивали, а взгляд... О, этот взгляд. Всё ещё янтарный, но теперь совсем звериный — глубокий, внимательный, настороженный.

Поднял голову. Он сделал шаг. Осторожно, будто пробовал новую силу. Потом второй — увереннее. Вода разлеталась от его движений. Он был красив. Страшно красив. Как буря, надвигающаяся издалека. Я не двинулась с места. Не отступила. Ни на шаг. Он подошёл вплотную, и я ощущала жар его тела. Он замер, тяжело дыша, и наклонил голову, разглядывая меня. Губы мои дрожали, но не от страха — от того, насколько он был теперь другим. И всё же это был он.

— Никита... — прошептала я, протягивая руку.

Он не отшатнулся. Не рыкнул. Лишь закрыл глаза и подставил морду под мою ладонь. Шерсть под пальцами была тёплая, мягкая, пахла свежей землёй и огнём. Он прижался сильнее. Его дыхание стало ровнее. Дикость отступала, но не исчезала — она стала его частью. И я улыбнулась, касаясь его головы обеими руками.

Его пасть раскрылась, и в свете луны блеснули клыки — острые, как лезвия. Он зарычал, низко, с глубины груди, и это рычание отозвалось во мне не страхом, а чем-то другим… более древним. Глубинным. Желание, дикое и необузданное, охватило меня внезапно, будто хлынуло волной, накрыв с головой. Я шумно втянула воздух, грудь поднялась в резком вдохе, и он это почувствовал. Мгновенно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Массивная морда склонилась ближе. Его тёплое дыхание касалось моей кожи. Он повёл носом вдоль плеча, осторожно, будто изучая запах, вбирая его в себя. Я не шелохнулась. Трепет, прошедший по телу, был сладким и почти болезненно острым. Когда его влажный нос коснулся моей шеи — чувствительной, открытой, — я невольно вздрогнула, не в силах сдержать реакцию.

Он тихо фыркнул, втягивая воздух, и почти ласково ткнулся в ключицу, будто метил, будто говорил:

«ты моя»

. А я — не возражала. Медленно отступила на шаг, не сводя с него взгляда. Сердце колотилось в груди, но не от страха — от трепета, от предвкушения, от игры, что начиналась между нами. Улыбнулась, слегка наклонив голову вбок, будто дразня его. Он напрягся, прижал уши и… зарычал. Глухо, утробно, с вызовом. В следующий миг — резкий рывок в мою сторону.

Он замер в шаге от меня, грудь тяжело вздымалась. Его глаза сияли, он ждал ответа. Ещё один рывок — чуть ближе, и снова не коснулся. Он играл. Я рассмеялась, звонко, легко. Прикусила губу, глядя на него с вызовом, а потом… обернулась, ловко развернувшись на пятках, и побежала вглубь рощи, к шепчущим деревьям и искрящимся от силы теням. И он рванул следом.

25

Я бежала по лесу, ощущая, как лёгкость и азарт наполняют каждую клеточку тела. Воздух был свежий, с тонкой примесью влажного мха и сладковатого аромата ночных цветов. Пряди волос развевались за спиной, цепляясь за ветви и лепестки, но я даже не пыталась их откинуть — в этот миг всё казалось игрой, охотой, танцем.

Мимо мелькали деревья, ветки мягко касались плеч, оставляя едва заметные следы. Лапы мха и травы под ногами были упругими, будто сама земля подыгрывала в этом беге. Я вынырнула из леса на небольшую поляну, где трава была до колен, густая и мягкая, усыпанная каплями росы. Серебро луны лежало на каждом стебле, на каждом листе.

Остановившись, с улыбкой провела пальцами по лицу, поправила волосы и выдохнула. Тишина. Только сверчки, шелест трав и где-то вдалеке — переливчатый крик ночной птицы. Ни рычания, ни хруста веток. Ни шороха лап за спиной. Я обернулась, сердце всё ещё колотилось от пробежки и ожидания, но ни одного признака его присутствия.

Обернувшись, я резко вскрикнула — в следующую секунду сильные мужские руки подхватили меня, уронив в мягкую, ещё тёплую после дня траву. Спина едва коснулась мха, как Никита уже оказался сверху, приковывая меня к земле своим телом.

Он был совершенно обнажён. Взъерошенные волосы ложились на лоб, в янтарных, ещё не до конца человеческих глазах плясал дикий огонь. Дыхание было рваным, грудь тяжело вздымалась. Даже черты его лица, линии тела — всё налилось новым, звериным напряжением. Сила, грация, чутьё — в нём всё ещё жил зверь, но смотрел на меня как мужчина. Мой мужчина.

Он прижал мои запястья к траве, легко, но твёрдо. Губы скривились в хищной усмешке, оголяя клыки, которые уже почти исчезли, уступая место привычной, но всё ещё опасной, улыбке.

— Поймал, — хрипло прошептал он, склоняясь ближе, чтобы вдохнуть мой запах, почти касаясь губ.

Я почувствовала, как горячее тело прижимается к моему — мощное, пульсирующее, живое. Ветер трепал травы, обвивал нас, но казалось, весь мир исчез, оставляя только нас двоих. Тело само собой выгнулось, прижимаясь к нему теснее, будто тянуло к жару, который исходил от него волнами. Я прикусила губу, глядя в его глаза, где все еще плясал дикий огонь.

— А ты быстро обрел контроль, — прошептала я, ощущая, как его дыхание обжигает кожу.

— Быстрее, чем ожидал сам, — голос хриплый, бархатный. Он закрыл глаза на мгновение, будто смакуя каждую секунду. — Это… мать его… нереально. И ты... — он вновь посмотрел на меня, взглядом скользнув по лицу, шее, груди. — Ты так пахнешь…

Он наклонился, и его губы коснулись моей шеи. Сначала едва, как дуновение, потом жаднее. Он втянул воздух, позволяя себе утонуть в моем запахе, в моем теле, и я почувствовала, как дрожь прокатилась волной по позвоночнику. Его пальцы зацепили ткань, потянулись вдоль бедер, оставляя за собой следы жара.

— Скажи "остановись" — и я остановлюсь, — хрипло прошептал он в самый изгиб ключицы. — Но, если нет…

Когда его зубы сомкнулись на коже, я не сдержалась — вырвался стон, глубокий и дрожащий, от которого по позвоночнику побежала сладкая искра, прямиком в пятки. Он зарычал, низко и утробно, и я лишь усмехнулась, закидывая голову, подставляя шею ещё больше .

Моя рубаха исчезла, будто её и не было. Теперь мы были равны — обнажённые, окружённые лишь густой травой, тёплым дыханием ночи и струящейся сквозь всё магией. Никита вновь зарычал, глубже и ярче, заметив мою наготу. Глаза его вспыхнули янтарным светом, и он отпустил мои запястья, только чтобы ладонью пройтись вдоль бедра, выше, по изгибу талии — до груди. Его пальцы сжали её, ощутимо, властно, задевая затвердевший сосок. Я вздрогнула, тело выгнулось, жаждая большего.

Я потянулась к нему, желая почувствовать под пальцами его кожу, силу, жар, но он резко перехватил мои запястья, завёл их вверх, над головой, прижимая к траве. Вторая рука продолжала скользить по телу, будто рисуя на коже жаркие, нетерпеливые узоры. Мои бёдра сами подались вверх, ищущие его, почти умоляющие о продолжении. Но он не спешил — играл, растягивая удовольствие, заставляя дрожать в каждой точке прикосновения.

Его плоть была тугой и горячей, пульсирующей от желания. Я изогнулась, прижалась бедрами, крепче обвив его ногами, будто впечатывая в себя. Глядела в глаза, не отводя взгляда. Я не хотела ждать. Ни ласк, ни слов. Мне нужен был он — грубый, голодный, настоящий.

Когда головка скользнула вдоль моих разгорячённых, мокрых складок, я всхлипнула — от нетерпения, от остроты прикосновения. Всё во мне горело, пульсировало, тянулось к нему. Он зарычал, сорвав дыхание, вцепившись в землю рядом так, словно только это удерживало его.

— Даша, бл… — выдохнул он, прижимаясь лбом к моему. — Я сдерживаюсь, чтоб не трахнуть тебя сразу, как хочу…

— Так я хочу … — прошептала поддаваясь бедрами навстречу, чувствуя, как плоть скользит всё ближе.

И тут же вскрикнула — он вошёл резко, одним мощным толчком, заполняя меня до предела. Моё тело выгнулось дугой, я обвила его бедра крепче, втянула в себя с такой жаждой, будто ждала этого вечность. Крик сорвался с губ — от остроты, от силы, от волны наслаждения, хлынувшей по венам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не дал ни секунды привыкнуть — начал двигаться сразу, жадно, глубоко. Каждый толчок был точным, тяжелым. Я запрокинула голову, ловя ртом воздух. Он отпустил опору, впился руками в мои бедра, пальцы сжались на коже, когти чуть царапнули — чуть-чуть боли, и от этого только жарче. Он рычал, прижимаясь ближе, его бедра били в мои с безумным, животным ритмом.

А потом резко наклонился, поймал губами мою грудь, тёплый язык обвёл набухший сосок, втянул его в рот — сильно, требовательно, с тем же голодом, с каким вонзался в меня. Я всхлипывала, подаваясь навстречу, проводя пальцами по его напряжённому, горячему торсу, ощущая, как под кожей перекатываются мускулы. Моё тело стонало под ним, внутри горело, а он всё ускорялся.

Мягкая трава щекотала обнажённую спину. Лес дышал вокруг — густо, жарко, влажно, как и я под ним. Он был внутри — резко, глубоко, мощно, и моё тело отзывалось на его дикость, будто само сотворено для него. Прежде чем он успел перехватить инициативу, толкнула его в грудь, заставляя лечь на спину. Его глаза сузились, в уголках губ играла хищная усмешка. Он зарычал, не сразу уступая, но мои ногти прошлись по его груди, оставляя лёгкие, едва светящиеся от моей силы царапины.

Глаза его вспыхнули золотом, волчьим огнём. Я забралась на него, скользя влажными бедрами по его твёрдой плоти, направляя, ощущая, как он медленно входит в меня снова. Обеими руками уперлась в его грудь, и, запрокинув голову, опустилась на него до конца. Он издал низкий, гортанный звук, почти вой, сжав руками мои бёдра так, что кожа наливалась жаром.

Начиная двигаться. Волнами, кругами, быстрыми толчками — я была верхом, но чувствовала, как он всё равно ведёт. Его бёдра двигались снизу, встречая каждое моё движение с напором. Он рывком поднялся с земли, не вынимая из меня, и развернул, усаживая меня обратно, но теперь сам сел, посадив меня на себя лицом к нему. Его движения стали яростнее, глубже. Я застонала, обвивая его руками за шею, пока его язык скользил по моим губам, груди, шее, оставляя влажные следы.

Руки сжались на моей спине, и он начал вбиваться в меня снизу с такой силой, что трава под нами примялась и земля стонала вместе со мной. Вокруг плыли огоньки — светлячки, тени, дыхание леса, и всё это было неважно, пока он был внутри . Он сжал меня так крепко, что воздух вышел из лёгких, и, когда закричала, содрогаясь в последней волне, он последовал за мной,. Я дрожала в его руках, облепленная росой, мокрыми травинками,кожей блестящей в свете луны.

26

— А ты ходила с кем-то за цветком? Ну... ещё тогда? — Никита мягко провёл носом по моему виску, голос всё ещё хриплый, чуть севший от стонов, рычания и шёпотов, сказанных мне в губы.

Мы лежали в примятой траве, горячие, уставшие, будто выжаты до капли, но не насытившиеся до конца. Его кожа всё ещё пахла жаром, а внутри меня ещё пульсировал отголосок той сладкой неги, к которой он меня довёл раз за разом. Тело пело.

— Нет, — выдохнула я, голос дрогнул и будто затерялся между шелестом листьев и пением сверчков.

— Почему? Раз это было не постыдным…

Я немного повернулась и прижалась к нему щекой, положив голову на его грудь. Провела пальцами по его коже — влажной, тёплой, такой живой. Вдохнула запах.

— Не хотела, — ответила тихо. — Когда праздник переходил в шёпоты, касания и игрища в тенях — я уходила к озеру. Никто не был мне мил.

— А тот рыжий?

— Всё никак не успокоишься? — хохотнула я, приподнявшись на локтях и глядя на него с прищуром. — Напомнить тебе про блондинку?

— Один — один, — усмехнулся он, уголки губ дернулись, но глаза остались внимательными. — Но всё же...

— Это случилось уже после. — я провела пальцем по его ключице, почти лениво. — Он помог мне... раскрыться. И ни к чему не обязывал. Это было свободно. Легко. Без обещаний и без боли.

Мы оба замолчали. Никита провёл пальцами по моим волосам, медленно, раз за разом, переплетая пряди, будто изучал. От этого движения внутри разливалось ленивое, тягучее удовольствие, и я едва не замурлыкала от блаженства. Закрыв глаза, я положила голову ему на плечо. Его кожа была тёплой, пахла ночью, травой и мной.

— Мда... теперь бы ещё вспомнить, куда я дел рюкзак, — пробормотал он.

— Зачем? — лениво спросила я.

— Скоро рассвет... мне надо возвращаться. Но не голым же идти. — Он усмехнулся.

— Почему нет? — прошептала я, прикусив нижнюю губу, и моя рука медленно скользнула вниз, по его животу, всё ниже… пока пальцы не коснулись его всё ещё напряжённой, пульсирующей плоти. Он не ослабел. Ни на миг. — Мне нравится таким тебя видеть.

— Хочешь меня залюбить до смерти? — выдохнул он с усмешкой.

— А получится? — я медленно обвела ладонью основание, чуть сжала, поглаживая, дразня, будто невзначай. Он сжал мои бёдра, приподнялся навстречу ладони, запрокинул голову назад и тихо простонал.

— Какая же ты... зараза, — выдохнул он, дрожа от удовольствия, которое я управляла, словно заклинанием.

Я прижалась к нему грудью, соски скользнули по его коже, горячей и влажной. А пальцы продолжали играть с ним — медленно, с нажимом, чувственно, будто проверяя, сколько в нём ещё этой бешеной, неутихающей силы. Лениво провела пальцами по его головке, размазывая вязкую, горячую влагу, что выступила на кончике. Он вздрогнул, коротко втянул воздух сквозь зубы… но не дал мне продолжить. Ахнула — оказавшись на спине, трава холодила разгорячённую кожу. Его тело нависло над моим, тяжёлое, плотное, и он с силой прижал мои руки к земле. Он покачал головой, будто устал играть в подчинение.

— Я всё хотел… узнать твой вкус полностью, — прошептал он, наклоняясь ко мне. Поцеловал.

Не яростно. Не властно. А нежно. Глубоко. Губами, в которых было всё: и жажда, и трепет, и сила, которой он едва касался, словно боялся меня расплавить. Мягкий, влажный, затяжной поцелуй, от которого у меня закружилась голова. Я задышала чаще, дёрнулась, но он не отпускал рук. Заставил чувствовать — всё: как щекочет подбородком мою кожу, как его язык касается моего, как его дыхание сливается с моим.

— Ты… — выдохнула я, теряя остатки контроля.

— Я хочу всё. До последнего вздоха. Тебя.

Он скользнул губами ниже — по шее, к ключице, медленно, будто изучая. Одна из его рук отпустила мою, но не ушла далеко — легла на грудь, обхватила и сжала, подушечками пальцев дразня сосок. Ладони скользнули по бокам, и он стал медленно спускаться вниз, оставляя за собой цепочку влажных, тягучих поцелуев. От шеи — где чуть прикусил кожу, оставляя след, — к ключицам, и ниже, ниже…

Пальцы сжали мои бёдра, крепко, властно, не давая пошевелиться, удерживая в нужной позиции. Я ощущала, как всё во мне напрягается от ожидания. Он обвёл языком один сосок, потом второй, при этом поднимая на меня взгляд. В этих глазах было всё: удовольствие, игра, жадность.

— Такая сладкая… — пробормотал он, и влажное, горячее прикосновение языка вновь скользнуло по моей груди, а затем он спустился ниже, по животу, слегка прикусывая кожу, оставляя лёгкую боль, только усиливавшую жар.

Я задышала чаще, бёдра непроизвольно дёрнулись, но он тут же рывком развёл их в стороны, крепко прижав к траве. Опустил голову, приник к моему лону, но не коснулся — ещё нет. Сначала… он смотрел. Раздвинул нежную плоть пальцами, глядя, как я раскрыта перед ним, вся — влажная, горящая, дрожащая от желания.

— Ты так красива… Вся ты, — прошептал он, и его дыхание — тёплое, щекочущее — коснулось самого чувствительного. Я задрожала, всхлипнула, уткнувшись пальцами в траву.

Он провёл пальцем вдоль щёлки, медленно, с нажимом, и я вскрикнула сквозь всхлип, дёрнув бёдрами навстречу. Губки раздвинулись под его прикосновением, и он с удовольствием разглядывал, как я пульсирую под ним .Пальцы ещё раз скользнули, собирая нектар, смазывая меня ещё больше.

Я уже не могла лежать спокойно — извивалась, стонала, захлёбывалась жаром. А он лишь усмехнулся, тихо, низко, и наклонился, проводя языком вдоль. Медленно. Жарко. И снова. Обводил, дразнил, разделял и слизывал мою сладость, не касаясь главного — той самой чувствительной вершинки, которая пульсировала от нетерпения. Я почти всхлипывала от этой пытки, грудь рвалась вверх, руки сжимались в траву.

— П-пожалуйста… — выдохнула я. Он лишь хмыкнул и на мгновение поднял взгляд. Его глаза сияли голодом и мужским торжеством.

Вскрикнула, когда он полностью накрыл мою влажную плоть губами и мягко, но жадно втянул чувствительную вершинку внутрь. Его язык обвив её, заскользил, надавил, и я потеряла воздух в лёгких. Волна прокатилась по мне, сквозь живот, грудь, бёдра — я выгнулась дугой, крича, как нараставшее удовольствие захлестнуло меня с головой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не останавливался. Двигался губами и языком уверенно, будто чувствовал каждый отклик моего тела.

— Да… пожалуйста… Волк! — я закричала, всё взорвалось внутри: содрогнулась, выгнувшись, сжимаясь на волне острого, всепоглощающего оргазма.

Я рухнула в траву, тяжело дыша, кожа вся блестела от росы и жара. А он медленно поднялся облизывая губы и с хищной улыбкой посмотрел на меня сверху. Опустился, глядя на меня, и медленно провёл пальцами по моим чувствительным, припухшим губам . Я вздрогнула. Всё внутри снова отзывалось жаждой. Едва дыша, с жадностью, поймала его пальцы губами и обвела подушечки языком, не отрывая взгляда. Он зарычал тихо — сдержанно, но с той нотой, что заставляла меня дрожать.

Забросив мою ногу себе на бедро, он направил себя и вошёл — мягко, неторопливо. Его движение было плавным, тягучим, и от этого не менее сильным. Губы скользнули к моим, и он накрыл их поцелуем — глубоким, влажным, вбирая в себя мой стон.

Он двигался во мне нежно и мягко. Я обняла его — руками, ногами, всем телом. Притягивала к себе каждый раз, с каждым толчком, будто хотела, чтобы он вошёл глубже, слился со мной окончательно. Ногти оставляли влажные следы на его спине, скользя вниз по сильным мышцам. Я вскрикнула, когда он вдруг толкнулся резко, до самого конца, и замер. Внутри всё дрогнуло, волна удовольствия прокатилась по телу, как электричество, будто он задел самую суть.

— Да… — выдохнула я, а он зарычал и начал двигаться снова — уже быстрее, мощнее, не сдерживаясь.

Его руки крепко сжали моё бедро, удерживая, не давая вырваться. Бёдра били в мои, жаркая кожа прилипала, наши тела слились в одно. Влажные, хлюпающие звуки сливались с шелестом травы, с моими стонущими вскриками, с его рычанием, хриплым и первобытным.

И вдруг — резкий укол боли от укуса в шею. Я закричала содрогаясь от финала, тело выгнулось под ним, ноги крепче сжались на его спине. Он вонзился в меня до конца и застыл, тяжело дыша, пульсируя внутри. Я чувствовала, как он изливается в меня — горячо, обильно, глубоко. От места укуса разливалось тепло — уже не резкое, не болезненное, а мягкое, убаюкивающее, как ласка огня в холодную ночь.

Я провела носом по его шее, вдыхая запах — тёплый, пряный, с примесью земли, травы, зверя. Скользнула выше, к подбородку, к губам, которые ещё хранили привкус моих соков. Прижалась щекой к его лицу, слушая, как сердце у него колотится — тяжело, слабо утихая после ярости, с которой он овладевал мной.

В этот момент я поняла: пропала. По-настоящему. Без остатка. Растворилась в нём, как роса в траве. И первая капелька сожаления капнула в сознание — тихо, едва слышно. Потому что я знала, что нельзя. Не должна была позволить. Не должна была поддаваться. Но было поздно.

Сейчас я не хотела быть никем, кроме как

его

. Не просто телом — душой, дыханием, криком, следами ногтей на его спине. Хотела принадлежать ему, как принадлежит воде луна, как лес подчиняется голосу ветра. Впервые за многие годы — я не боялась чувствовать. Не бежала. Не пряталась за масками, чарами и холодной водой озера. Он обнял меня пальцы его скользнули по моей спине, и я прильнула ближе, желая запомнить этот миг до самой кромки вечности.

27

С тех пор как Никита принял свою силу, он изменился. Теперь он мог подкрасться ко мне так ловко, что я замечала его присутствие только спустя несколько мгновений — а горячие руки уже замыкали кольцо вокруг меня. И тогда я уже не могла, да и не хотела сопротивляться.

Он становился сильнее с каждым днём. Быстрее. Точнее. Его тело двигалось с той же природной уверенностью, что и хищник в своей стихии. А меня всякий раз накрывала волна — страсти, желания, трепета. Будто это всё происходило впервые. Будто всё, что между нами — новое, живое, нетронутое временем.

И в эти мгновения не существовало ничего, кроме нас. Ни мира, ни прошлого, ни тревог. Прячась в тени старой ветвистой ивы, мы забывали обо всём, что было по ту сторону её изумрудной кроны. Только его жар и моя влажная дрожь. Только дыхание, сливающееся в одно. Только мы.

— Ты говорила, что в озере больше нет таких, как ты… — прошептал Никита, прижимая меня к себе ещё крепче. Его голос был тихим, почти задумчивым. Мы всё ещё лежали, разгорячённые, на мягком мху, укрытые тенью старой ивы, будто спрятанные от всего мира.

— Да, больше нет… — я ответила не сразу. Его вопрос всплыл неожиданно, будто волна из глубины, и я нахмурилась, повернувшись к нему. — Почему ты вспомнил об этом сейчас?

— Извини. Я не хотел… если обидел. — Он приподнялся на локтях, оперся спиной о ствол дерева и мягко притянул меня обратно к себе. Его ладонь медленно скользнула вдоль моей спины, успокаивающе и бережно.

— Не обидел. Просто… это было неожиданно. Только что ты рычал мне на ухо, а я кричала под тобой, и вот — серьёзные вопросы. — Я усмехнулась, уткнувшись носом в его шею.

— Мы оба непредсказуемые, — прошептал он, зарываясь пальцами в мои волосы.

— Ещё бы... — пробормотала я, устраиваясь удобнее, прислонившись к нему спиной. Его грудь медленно поднималась под моими лопатками, и я смотрела сквозь тонкие, шелестящие листья ивы на воду. Ветер касался их, как ладонь — бережно и почти ласково. — Я помогла им уйти. Девушки... они заслужили покой. За всё, что пришлось пережить. Хватит того, что я… всё ещё здесь. Я — помню. А у них было… гораздо мучительнее.

Последние слова выскользнули почти шёпотом.

— Насилие? — осторожно, почти неслышно спросил он.

Я не ответила. Только кивнула. Почувствовала, как его губы едва коснулись моих волос — утешительно, нежно, без слов. Как прикосновение к ране, которую не вылечить, но можно хотя бы не терзать.

— Каждая из нас через это прошла, — тихо продолжила я. — И каждая осталась. Привязана к озеру, к боли, к воспоминаниям. Мы не можем не помнить. Не можем не чувствовать, как это было... как это

осталось

. Отсюда и тянется желание топить... заманить... мстить. Даже если виновников уже давно нет на этом свете. В каждом мужчине видишь лицо того.. кто все сделал.

Наступила тишина. Ветра почти не стало. Вода за ивой затихла, будто слушала.

— Я всегда думал, — вдруг заговорил он, — что это "защекотать до смерти" — ну, знаешь… типа, намёк на... ну, на секс, короче.

Я фыркнула и повернулась к нему, глядя исподлобья, чуть приподняв бровь.

— Мужчины… — фыркнула я, отворачиваясь к озеру. — Только одно на уме.

Порыв ветра тронул волосы, и я выдохнула тяжело, будто с тоской.

— Сам-то как думаешь? Девушки, что пережили насилие, — они кого-то потом ещё хотели? Особенно те, кто… не ушёл, кто остался. Кто выбрал мстить. У них одно желание — рвать. Ломать. Карать. Даже мавки... Они как русалки, только умерли в лесу. В чаще. Не в воде. И они тоже зовут, заманивают... Да, могут зацеловать до смерти, залюбить — но в этом нет удовольствия. Ни для них. Ни для тех, кто попался.

Я резко замолчала. Слова как будто жгли. В груди поднималась горечь — старая, затянутая, но всё ещё живая. Такая, что и дышать мешала.

— И ты… помнишь того? — голос Никиты был хриплым, будто каждое слово давалось с трудом.

— Да… — прошептала я, едва заметно кивнув.

Он медленно, почти трепетно, провёл пальцами по моей щеке, поворачивая моё лицо к себе. Его прикосновение было осторожным, но в сжатых челюстях чувствовалось напряжение.

— Он… сделал это? — едва слышно.

— Не успел. — Я отвела взгляд и подняла руку, указывая на дальний овраг, что тонул в вечернем мареве. — Я сорвалась вон с той кручи. Тогда казалось, что лучше разбиться, чем остаться в его руках. Хоть все и произошло случайно.

Он посмотрел в ту сторону, его зрачки сузились, и в лице что-то изменилось. Слишком много эмоций — боль, бессилие, ярость.

— А никто не… защитил тебя? А мужчины? В деревне? — спросил он глухо, с еле сдерживаемой злостью.

Я усмехнулась. Коротко, горько. Как те, кто слишком рано понял, что справедливость — не право, а исключение.

— Конечно, защитили бы. Кто посмел бы перечить сыну старосты? Травница, мол, сама виновата. Не туда посмотрела. Не так ответила. Одна жила. Голову вскружила. Так всегда говорят, Никита. Женщина — соблазн. Мужчина — просто жертва её взгляда.

— Ублюдский… мир. — прохрипел сквозь зубы.

Я покачала головой, и медленно провела пальцами по веточке рядом, погладила мелкие листочки.

Ветер прошелестел сквозь них — будто отвечая.

— Нет, мир не такой. Он красив… Смотри — трава, вода, свет… Всё живёт, дышит, чувствует. Это люди. Люди — ломают. Не все, но многие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

28

Лето пролетело, будто сон, слишком яркое, слишком быстрое. А теперь осень медленно, но неотвратимо вступала в свои права. Воздух стал другим — прохладнее, прозрачнее, будто насыщенным шорохом опадающей листвы. Хоть солнце ещё ласкало кожу тёплыми лучами, в нём уже ощущалась прощальная мягкость, не пылкость, а прощание.

Листья начинали менять цвет — одни уже горели ржавыми и золотыми отблесками, другие только-только начинали желтеть. Лёгкий ветер приносил запах сырой земли, зрелой травы и далёкого огня. Я сидела на всё том же мостике, как и прежде, опустив босые ноги в прохладную воду. Смотрела, как рябь расходится кругами от моего прикосновения. Озеро дышало — глубоко, спокойно, равнодушно. Я тоже молчала. Внутри меня было тихо.

Никита стал приходить реже. Всё реже. Вода показывала мне фрагменты его жизни — работа, город, люди. Вся его энергия уходила туда. Я не винила его, не злилась. Просто наблюдала. А меня всё чаще и глубже тянуло под воду. Озеро звало. Вода шептала сказания и звала ко сну. Иной, глубокий сон. Протяжный и сладкий. Даже воздух над гладью становился густым, как дрема. Всё во мне тянулось ко дну. Сон хотел увлечь за собой. И я уже не была уверена, хочу ли сопротивляться.

Природа засыпала — тихо, почти незаметно, как устающее сердце. Лес замирал, пряча дыхание в золоте листвы. Воздух стал тяжелым от осенней тишины, от влажных запахов земли и далёкой прелой травы. Всё вокруг готовилось ко сну — глубокому, бесконечному, как вода, что ласкала мои ступни.

И я вместе с ней. Всё чаще ловила себя на том, что ускользаю в дрему, что мысли мои тянутся ко дну, туда, где уже нет боли, нет ожиданий, только мягкий шелест глубин. Я провела взглядом за медленно проплывающим мимо листиком. Он кружился, словно не мог решить — остаться на поверхности или утонуть.

И вдруг — шаги. Едва слышные, осторожные. Я знала их с первого звука. Улыбнулась — по привычке, по памяти. Но улыбка погасла почти сразу. Нет. Всё это нужно заканчивать. Пора. Он — живой, дышащий, полный силы и ярости молодой жизни. Его путь лежит среди людей. А я? Он должен жить. Не терять себя у озера, с той, кто больше не может подарить ему жизни. Кто слишком давно принадлежит иному миру. Кто уже почти растворился в этой тишине.

— Привет. Извини, что пропал... — Его голос был тихим, будто срывался на полуслове. Руки мягко обняли меня сзади, и я, может, в последний раз, закрыла глаза, утопая в его тепле. Его запах, прикосновение, ритм дыхания — всё это было родным. Но именно поэтому я знала: пора.

— Тебе больше не нужно приходить, — прошептала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Что?.. — Никита замер, потом обошёл и встал передо мной. Я поднялась вслед за ним, и наши взгляды встретились. Его — удивлённый, немного потерянный. Мой — упрямый, но с болью в глубине. Он коснулся моей щеки.

Я нахмурилась и заставила себя отстраниться.

— И как долго ты так будешь? — Я махнула рукой в сторону, где за деревьями прятался город. — Привязываться к тому, что не может быть с тобой рядом? Мне нельзя покидать озеро, Никит. А тебе нужно жить. Найти ту, с кем можно просыпаться утром, стареть, спорить о мелочах, держать за руку в толпе…

— Мне другая не нужна. — Он шагнул ближе. — Если ты о холоде — я найду тёплое место.

— Зимой я сплю, Никита… — я взглянула на него, мягко, почти с мольбой, чтобы он понял сам. — Но дело не только в этом. Я не из твоего мира. Я не смогу быть частью твоей жизни, какой бы ты её ни хотел.

Он стоял молча. Ветер трепал его волосы. В глазах — злость, обида, страх. Я сделала шаг назад. Улыбнулась грустно, почти по-доброму.

— Я не хочу мешать тебе жить, — прошептала я.

— Так пойдем со мной. — Он смотрел серьёзно, с той настойчивостью, которую не так-то просто сбить. Его пальцы сжали мою руку. — Я читал, что русалка может жить с людьми.

— Насильно — да. Или если сама захочет. — Голос мой стал грубее, хриплее от накатившего чувства. — Куда, Никита? В город? Где воздух пропитан выхлопами, где нет деревьев, где асфальт греется, но не дышит? Это мой дом. Озеро, лес, ночь и ветер. Я стихия и уже давно не человек…

Я запнулась. То слово повисло на кончике языка. Слишком сильное. Слишком настоящее.

— Как бы я ни лю … — Я отвернулась, не в силах договорить.

— Даша… — прошептал он.

Я мотнула головой, отступая. Один шаг назад, потом другой. Каждый будто рвал нити, что тянулись между нами.

— Прости. — Я выдавила улыбку сквозь дрожь. — Прошу тебя… живи. По-настоящему. Не половину жизни у берега.

Он шагнул вперёд, но уже было поздно. Я прыгнула. Без всплеска. Вода сама меня приняла. С лёгкостью, с нежностью. Волны сомкнулись, и мир погрузился в тишину. Чем глубже я уходила, тем плотнее становился сон. Он окутывал, тянул в свои тёмные объятия. Мысли гасли. Свет ускользал. Последнее, что я помнила — тепло его руки на своей ладони… и его голос, что звал меня сквозь толщу воды, всё тише, всё дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

29

— Ты, как завжди, красна, Дарина, — раздался позади знакомый голос.

Я вздрогнула, охнула и выронила миску — спелые вишни с тихим шорохом рассыпались по траве, словно бусины с оборванного ожерелья. Всплеснув руками, резко обернулась.

Я зашипела, резко мотнув головой, сбрасывая остатки сна, и медленно приподнялась, прорываясь сквозь мягкое ложе водорослей и ила, что устилали дно, как шелковое покрывало. Вода вокруг была прохладной, вязкой, но ласковой. Где-то высоко, почти недостижимо, сквозь толщу мутно-зеленоватой воды пробивался свет. Он колыхался, дрожал — тёплое золото на синеватой вуали. Весна. Сон закончился.

Всё тело протестовало, не желая покидать объятия подводного покоя, но я вытянулась, потянулась, и, медленно разрезая воду пальцами, поплыла вверх. Каждое движение было ленивым, тягучим — как воспоминание.

Никита.

Имя вспыхнуло в памяти. И я замерла. Сердце, будто забывшее как биться, глухо отозвалось в груди. Вода мягко играла моими волосами, укачивая, успокаивая. Но я уже проснулась. Я

помнила

. Ни зима, ни холод, ни время не смогли стереть его. Его голос. Его руки. Его взгляд, полный ярости и желания, нежности и боли. Он остался. Не стёрся.

И эта память отогнала мою вечную, веками хранимую боль. Как утренний луч рассеивает туман, так его образ вытеснил всё — даже то, что жгло меня изнутри столетиями. Медленно, лениво, будто сквозь сон, я продолжала подниматься к поверхности. С каждым движением тело становилось легче. Вода — всё ещё тёплая от ночи, мягко ласкала кожу. Свет дрожал, проникая сквозь толщу, и всё вокруг заискрилось нежно-зелёными бликами.

У самой поверхности вода была прозрачна, как стекло. Я замерла, на миг затаив дыхание. Будто машинально — не думая, не осознавая — я повернула голову в сторону деревянного мостика. Там… что-то потянуло. Тёплая дрожь внутри. Не могло же показаться…

Плавно, почти сливаясь с гладью, я подплыла ближе, не показываясь на поверхности. Вода окутывала, скрывала, позволяла смотреть, не быть замеченной. И я увидела его. Он сидел, сгорбившись, на самом краю. Спина чуть напряжена, ладони сжаты. Он смотрел в воду, то вдаль, то будто пытался разглядеть что-то в глубине.

Он возмужал. Я слабо, почти грустно, улыбнулась. Щетина темнела на щеках, в глазах — не юношеский огонь, а

тоска

, глубокая, густая. Что-то сломалось в нём, но что-то и окрепло. Мужчина. И всё равно… всё тот же

он

.

Мне хотелось — до боли в груди — выплыть, вынырнуть, сорваться к нему, упасть в объятия, почувствовать его тепло. Позволить себе забыться. Но я осталась в воде. Скрытая. Безмолвная. Сдерживая этот первый, слишком резкий порыв, я так и осталась в глубине. Только глаза — как два отражения луны — смотрели на него сквозь водную пелену. Часы проходили, вечер становился ночью, и он всё сидел. Не ел. Не двигался. Только смотрел на воду, будто надеялся —

увидеть

.

«Ну же… Уходи. Не мучай себя… Забудь…» — шептала я себе в голове, с каждой мыслью как будто вырезая по живому. Но он не слышал. Или не хотел слышать. А наутро — он вернулся. Снова сел. На том же месте. В том же молчании. И я, затаившись под гладью, наблюдала. День за днём. Он приходил, как будто в храм. И я не показывалась. Не смела. Потому что внутри меня всё кричало —

что он не должен

. Но он всё равно приходил.

И вдруг в сердце родилась новая мысль. Леденящая. Глупая. Бессмысленная. Но такая, от которой всё сжалось. А вдруг он и зимой приходил? Когда озеро спало. Когда я спала. Когда лёд сковывал гладь, а ветер выл в ветвях. Он сидел здесь? На морозе? В тишине? Ждал?..

Меня?

— Ну почему ты такой глупый… — прошептала я, и ком подступил к горлу.

И всё-таки не выплыла. Потому что не могла решить —

ч

то больше больно: потерять его… или вновь вернуть, зная, что однажды всё равно придётся отпустить.

Но этим вечером он не ушёл. Сидел, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Застегнул куртку плотнее, будто прятался от холода, но не уходил. Упрямо всматривался в воду. А я больше не смогла сдерживать этот зов, что рвался изнутри. Медленно вынырнула, опершись руками о мостик. Вода стекала по коже, волосы прилипли к плечам, а дыхание сбилось, хотя не от усталости — от волнения.

Молча смотрела на него. Такие родные глаза — зелёные, как весенняя листва. Он не вздрогнул, не вскрикнул. Только нахмурился и шумно выдохнул, будто внутри что-то рвало. И в его взгляде мелькнула злость. На меня?

— Почему? — только и смогла вымолвить.

Он фыркнул, стиснув челюсть. Промолчал.

— Я же просила… жить…

— Помнишь, значит, — его голос был хриплым, уставшим.

— Должна была забыть?

— Не знаю, — пожал плечами он, с горечью во взгляде.

Я смотрела на него — щетина, впалые щеки, осунувшееся лицо. Этот взгляд, в котором всё ещё плескалась та же любовь, но теперь с примесью боли.

— Совсем не ешь… Так и сгинуть можешь, — прошептала я, с болью, не выдержав.

Он улыбнулся краем губ, больше насмешливо, чем весело.

— Заботливая… А я живучий, не надейся. — Он подался вперёд, будто хотел коснуться, но в последний миг остановился. - Пройдемся? - протянул мне руку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

30

Мы шли вдоль озера той самой тропой, по которой я однажды его проводила — в самую первую нашу встречу. Тогда он шёл осторожно, будто боялся разрушить тишину. А сейчас… Сейчас он едва заметно сжимал мою руку. Я чувствовала, как дрожит всё внутри него. Не телом — душой. Желание быть ближе, прижаться, дотронуться иначе — отдавало в пальцах, но он сдерживался.

Мы не торопились. Озеро справа от нас таинственно поблёскивало сквозь ветви, улавливая последние отблески закатного света. Влажный воздух был густым и тёплым. Когда тропа дошла до развилки, ведущей к дороге, я уже было подумала, что он остановится, но он лишь крепче сжал мою ладонь и шагнул в сторону. В другую сторону. В ту, что примыкала к озеру, но вела совсем не туда, куда я привыкла.

Я посмотрела на него вопросительно, но он не обернулся. Просто слегка потянул за собой. Неуверенно — но решительно. И я пошла за ним. Без слов. Выйдя из-за деревьев, он вдруг остановился. Я подошла ближе и, следуя его взгляду, застыла. Немного поодаль, в месте, где раньше простирались дикие заросли камышей и кустов, теперь стоял дом. Новый, ещё совсем свежий, будто только вчера был завершён. В воздухе витал тёплый запах смолы, сырого дерева и земли.

Дом был не большим, но крепким, с широким навесом и окнами, выходящими прямо на озеро. Всё в нём дышало простотой и теплом. Словно он вырос не по чертежам, а из чьей-то мечты. Чуть ниже, у самой воды, виднелся аккуратно расчищенный участок берега. Прежде это место было непролазным — дикое, укрытое под сенью ив и остролистых кустов. Сейчас же оно было открыто солнцу и озеру. Лёгкая тропинка вилась к воде между прижатой травой и свежей землёй. Казалось, сама природа позволила ему коснуться её, позволила остаться.

У дома, в стороне, ещё лежали доски, бревна, связки соломы. Я смотрела на всё это, не в силах осознать до конца. Медленно повернула голову к нему. Он молчал. Просто стоял рядом, напряжённый, как струна. Не смотрел на меня — смотрел вперёд, будто боялся встретиться взглядом. В его облике не было показной уверенности — только упрямое молчание и сдержанное чувство. Он не спрашивал. Не торопил. Просто ждал.

— Тут раньше не было этого дома… — тихо сказала я, глядя на бревенчатые стены, ещё пахнущие свежей древесиной.

— Не было, — подтвердил он, медленно засунув руки в карманы куртки. — Теперь есть. Теперь я живу здесь.

Он выдержал паузу, а потом чуть наклонился вперёд, словно борясь с собой, сдерживая внутренний напор.

— Позволь мне сказать… — его голос был мягким, но твёрдым. — Да, я был идиотом. Когда пытался утащить тебя в город, не подумал — не услышал, чего хочешь ты. Хотел, как лучше… а сделал по-своему. Забрать тебя от воды, от дома, от самой сути тебя… — он усмехнулся одними уголками губ, — глупо, да?

Я смотрела на него, не перебивая. Сердце билося глухо, как весной подо льдом.

— Я связался со стаей. Своей, настоящей. И, как ни странно… — он вздохнул, — волки действительно держатся вместе. Мне помогли. Помогли уйти с завода, помогли разобраться с собой, помогли построить всё это…

Он кивнул в сторону дома. Его голос чуть дрогнул:

— Наш дом… если ты когда-нибудь пожелаешь. Нет, даже не так. Он будет нашим, если ты просто захочешь быть рядом. Я не уеду. Не исчезну. Плевать, что ты спишь зимой. Переживу. Придумаю, чем согреться. Хоть снегом укроюсь — всё равно подожду.

Я стояла молча. Лёгкий ветер тронул волосы, как тогда, на мостике. Мир затаил дыхание.

— Ты построил его… — выдохнула я. — …для меня?

Я не спрашивала. Я знала ответ. Просто хотела услышать.

— Только если ты захочешь, — тихо сказал он.

— Никит… — прошептала я, опуская взгляд. Голос дрогнул. В груди что-то сжалось. — Пойми… Я не могу быть той, кем ты, возможно, хочешь меня видеть. Обычной женой… Родить детей… Заботиться о доме, ждать вечерами… Это уже не обо мне.

Он не отпрянул. Не отвернулся. Вместо этого взял мою руку, бережно, с теплом, и прижал к своей щеке. Его глаза не дрожали — в них была решимость, не наигранная, спокойная.

— Даша… Мне плевать. Мне не нужно ничего, кроме того, чтобы ты была рядом. Даже если ты будешь жить в воде. Даже если мы увидимся лишь весной. Мне хватит. Я не хочу другой.

Сердце сжалось — на этот раз от нежности.

— Я могу жить и в доме… как женщина, — прошептала я, почти несмело. — Ты же читал… о таких, как я.

Он выдохнул, и по губам скользнула нервная усмешка, будто от переизбытка чувств:

— Видимо, не всё прочитал…

Прикусив губу, я сделала шаг назад, мягко убирая его ладонь с моей щеки. Он остался стоять на месте — тяжело дыша, будто борясь с собой, с огнём внутри, с надеждой. Его взгляд не отрывался от меня ни на мгновение. Медленно потянула за шнуровку у горловины рубахи. Материя мягко заскользила по плечам, по телу, сползая вниз, обнажая кожу. Ткань упала к моим ногам, как сброшенная оболочка. Я переступила через неё, не отводя взгляда от Никиты.

Он сглотнул. В его глазах сверкнул янтарный огонь, но он резко сжал кулаки, будто борясь с собой, и отвёл взгляд, заставляя себя не смотреть.

— Возьми её, — тихо сказала я.

Он медленно присел, осторожно, почти благоговейно поднимая с травы рубаху. Пальцы его слегка дрожали. Он смотрел на неё, будто не понимая, и всё же чувствовал что-то гораздо большее.

— Она твоя… как и я.

Слова прозвучали тише дыхания, но ударили сильнее грома. Что-то внутри меня раскрылось. Как будто на границе между жизнью и чем-то древним, что жило во мне все эти годы, наконец зажглось. Пламя разгорающееся не болью — свободой. Я будто впервые по-настоящему вдохнула. Воздух наполнил грудь, сердце забилось с яркой силой. Я не просто была здесь — я

жила

. И он это чувствовал.

Не успела опомниться, как он бросился ко мне, уже не сдерживая себя. Стиснул в объятиях так, будто боялся снова потерять. Рубаха снова упала в траву, забытая. Его губы — жадные, горячие — осыпали поцелуями мои губы, лицо, шею. Я не успевала отвечать, только смеялась тихо сквозь дыхание, когда он вновь и вновь находил мои губы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но вдруг он замер, наткнувшись пальцами на старый шрам у плеча. Он провёл по нему кончиками пальцев — медленно, бережно.

— Ты… ты меня пометил ещё тогда. Я уже была твоя, — прошептала я, ощущая, как дрожь пробежала по коже.

— Извини… — прошептал он. — Мне говорили… но я даже не помню, когда укусил. Я не знал, что тогда… Я не думал.

— Значит, будем считать, что этот шрам — вместо кольца, — усмехнулась я, вглядываясь в его растерянные, счастливые глаза.

— То есть ты… согласна быть…

— Да. Согласна, — тихо сказала я и коснулась его щеки ладонью. — А рубаху мою береги. Пока она у тебя — и я буду рядом.

Он широко, по-настоящему улыбнулся и вновь прижал меня к себе, зарываясь лицом в мои волосы, в кожу, в моё тепло. Потом губы его вновь нашли мои, поцелуй стал глубже, сильнее, уже без остановки, без страха. Его руки обнимали, поднимали, несли — и я, не думая, обвила его ногами, отдавшись на волю момента.

Следующее, что я ощутила — не холод травы, а мягкость простыней. Только он. Его тело. Его дыхание рядом. Его сердце — вместе с моим. И это чувство… Я ждала его слишком долго. Гораздо дольше одной зимы.

Эпилог

***

Отвлекаясь от посадки новых цветов, я вытерла руки, перепачканные в земле, о штаны и медленно выпрямилась, разминая спину. К дому плавно подъехало чёрное авто — из тех, что словно намекают: внутри сидят те, кто не привык просить разрешения. Повернув голову к окнам, я заметила Никиту. Он поймал мой взгляд, улыбнулся и кивнул, давая понять, что скоро выйдет.

Поправив выбившиеся из косы пряди, я облокотилась на деревянное ограждение, чуть щурясь от солнца. Что-то в машине показалось до боли знакомым. И точно — стоило дверце приоткрыться, как я сразу узнала этих двоих. Подходили, лениво, будто весь лес им принадлежал. Один, покрытый татуировками от шеи до запястий, второй — ниже ростом, с волчьими глазами и вечно хмурым лбом. Мы как-то уже встречались… ночью, у озера. Стычка была короткой, но запоминающейся. Я наклонила голову к плечу, не сводя с них взгляда, и медленно улыбнулась.

— Даже не думали, что встречать нас будет такая красотка, — хохотнул татуированный, но тут же осёкся. — Твою мать...

Он замер, глаза округлились. Второй — вслед за ним, будто одновременно узнали нечто

очень

важное. Слышны стали шаги Никиты — он уже спускался с крыльца. Я чуть повернула голову, не теряя интереса к прибывшим.

— Охренеть... — выдохнул второй, уставившись прямо на меня. — Так твоя жена рыба?! А мы-то всё гадали, чего ты о ней молчишь!

Он не успел договорить — я лишь приподняла бровь, а в ту же секунду шланг с водой, с шипением вырвался из зажима и окатил того самого татуированного с головы до ног. Вода стекала по его лицу и футболке, сбивая остатки самоуверенности.

— Бл*дь! — выругался он, отплёвываясь и моргая.

Его друг уже открыто смеялся, отступив назад с поднятыми руками:

— Всё, всё, понял, без обид! Молчу-молчу!

Я чуть усмехнулась, не сводя с них взгляда, и в этот момент ко мне подошёл Никита. Он встал рядом, обнял меня за талию, и я, прикрыв глаза, прижалась к нему. Его губы коснулись моих волос — лёгкий, тёплый жест, будто знак, что я дома. Что я — его.

— Ещё раз назовёшь мою жену рыбой сам тебе втащу, — спокойно, но с явной угрозой в голосе сказал он, глядя прямо в глаза промокшему.

— Да понял я уже, понял, — проворчал тот, вытирая лицо рукой. — Альфа просил передать: ужин завтра. Будет вся стая с парами. Хочет познакомиться.

Я едва заметно вздрогнула и посмотрела на Никиту. Тот сразу нахмурился.

— Если не хочешь , не пойдём, — сказал он спокойно, уже глядя на парней. — Могли бы и по телефону сказать, не тащиться через пол-леса.

— Всё нормально, — я мягко улыбнулась, сжала его руку. — Пойдём. Я… давно ни с кем не общалась. Пора.

Он слегка кивнул, но я чувствовала, как в нём всё равно тлеет настороженность. Повернулась и пошла в дом, чувствуя на себе взгляды и своего мужа, и его друзей. Пусть смеются. Пусть смотрят. Хватит прятаться. Я больше не одна. И я уже не та, что пряталась в глубинах. Теперь у меня есть дом. И он — рядом.

***

Дом был дорогим, но не кичливо вычурным — здесь каждая деталь говорила о вкусе, о родовой памяти и древней, чуть звериной гордости. Мягкий свет люстр, золото в обрамлении рам, сдержанный аромат трав и хвои.

На мне было вечернее платье — тонкие бретели, мягкая ткань, обволакивающая тело, словно вторая кожа. Тёмно-синяя, с вкраплениями серебра, она искрилась, как звёздное небо на воде. Я не могла не любоваться отражением . Волосы собрала высоко, иначе коса, ниспадающая до самых колен, рисковала за что-нибудь зацепиться или, чего хуже, попасть в лапы особенно игривым оборотням.

— А молодой волк, вижу, вкус имеет отменный, — раздался сбоку хриплый, но глубокий баритон.

— С этим трудно спорить, — улыбнулась я, поворачиваясь.

Рядом стоял мужчина — высокий, сдержанный, с пронзительным взглядом. Его глаза были... древними. Не старческими, нет — за ними стояли века. Он был волк, но совсем не юный. И не тот, кого можно было бы назвать просто «альфой». Скорее — праотцом.

— Давно я не встречал подобных вам, — произнёс он, не отрывая взгляда.

— Можешь на «ты», — ответила я легко, чуть склонив голову. — Так уж очевидно, кто я?

— Для меня — да. Пережил уже многих. Но спорить с тобой по возрасту? — он хмыкнул. — Это как бросить вызов океану. Глупо.

Он скользнул внимательным взглядом по моей обнажённой шее. Там, где в мягком свете золотился тонкий, почти изящный шрам.

— Не прячешь метку?

— А чего стыдиться? — я мягко улыбнулась, касаясь кончиками пальцев следа. — Это часть меня. Мой выбор. И, возможно, лучшее, что случалось за многие жизни.

Мужчина кивнул, уважительно.

— Верно, — усмехнулся он, опрокинув глоток из тяжёлого бокала с тёмной настойкой. — Спасибо, что пробудила его. И что щенков на место поставила. Порой полезно напомнить, где границы.

Я тихо рассмеялась, и в этом смехе звучало что-то большее, чем просто благодарность. Признание. Равенство. Старый волк был не только силой, но и пониманием.

Я почувствовала — Никита уже близко. Повернулась, и улыбка вспыхнула на губах, стоило лишь увидеть его лицо. Он шёл, уверенный, чуть хищный, с прищуром. Но только я знала, как он смотрит на меня — с любовью, силой, с собственничеством, от которого внутри всё сжималось в приятной судороге. Его пальцы скользнули по обнажённой спине — мимолётное, почти невинное прикосновение, но тело откликнулось сразу. Лёгкая дрожь прошла по коже, и я, прикусив губу, не скрыла удовольствия. Сколько бы раз он ни касался меня — мне всё было мало.

— Стоило мне отойти, а старый волк уже хочет украсть мою жену, — с усмешкой сказал он, прижимая меня к себе.

— Ты как с альфой разговариваешь? — в глазах мужчины вспыхнуло озорство, и он, хмыкнув, добавил: — Ладно. Развлекайтесь. Ещё поговорим, когда успокоитесь.

С этими словами он неспешно удалился, растворяясь в мягком гуле голосов и приглушённого смеха. А я, не отпуская Никиту, прижалась ближе, ощутив, как его ладони опускаются ниже — к бёдрам. Он наклонился к самому уху, его дыхание обожгло кожу, и низкое рычание пронеслось по моей спине током. Мягким, глубоким, вибрирующим от желания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я провела носом по его шее, почти мурлыча. Это был не просто инстинкт — это была жажда. От одного его рычания я чувствовала, как между ног нарастает влага, и, судя по тому, как он сжал мои бёдра, он это ощутил.

— Ты сведёшь меня с ума… — прошептал он мне на ухо, обдавая кожу горячим дыханием. Его губы почти касались мочки. — Хочется утащить тебя в какой-нибудь тёмный коридор…

— Ммм? — я прикусила губу, глядя на него из-под ресниц. — И что там?

— Зажать тебе рот рукой, нагнуть и вы... — он не договорил, но я поняла. — И за что мне такая награда? Ты ведь любую мою идею поддержишь, разве нет?

— Почти любую, — хмыкнула я. — Кроме групповухи и публики. Тут уж прости.

Он мотнул головой, усмехнувшись, и провёл пальцами по моему лицу — так мягко, будто боялся ранить.

— Как же я тебя люблю, — выдохнул он тихо, с таким жаром, что внутри всё сжалось от трепета.

— Я не меньше.

— Уйдём?

Я взглянула на него, и в груди защемило — от желания, от счастья, от ощущения, что это

мой

мужчина. И всё же...

— Позже. Сейчас потанцуй со мной, — сказала я и, взяв его за руку, потянула в сторону танцующих.

Музыка обвивала нас мягким, глубоким ритмом. Я обвила его шею руками, прильнув ближе, чувствуя, как его сердце бьётся в унисон с моим. Мы плыли в танце, будто только мы вдвоём были в этом зале, в этом мире. Его ладони держали меня крепко, но бережно, как самое дорогое. И я была счастлива. По-настоящему.

Конец