Тяжесть любви ч.2. Из сборника Рассказы о любви 18

После той ночи, когда я увидел, как Валентина помогает отцу, я потерял покой,   стал чаще уединяться, прячась в душе или под одеялом на раскладушке. Но простыни выдавали меня — пятна, которые я не мог скрыть, попадались на глаза бабушке, когда она стирала. Она молчала, но её взгляд, тёплый и понимающий, говорил, что она всё видит. Она знала, что внук один, без девушки, ради неё и отца, и что я мучаюсь. Её молчание было как вызов, как будто она ждала, что я сломаюсь первым. Однажды она вошла в душевую, когда я был там, голый, с твёрдым членом в руке и  дрочил. Сразу же  попытался прикрыться руками, но  она замерла стояк мой, её щёки вспыхнули, и я заметил, как её дыхание сбилось. Бабушка почувстувала, как у нее между ног приятно заныло.

— Прости, Саш, — пробормотала она, но не отвернулась, а её взгляд задержался ниже пояса. Она вышла, но я знал, что она видела всё — и это сводило меня с ума. Ночью она снова была с отцом.

Дважды в неделю я слышал эти звуки — скрип кровати, его хриплые стоны, её шёпот, полный заботы и чего-то ещё, чего я не мог понять. Ночью  лежал, притворяясь спящим, но моё тело предавало меня, член твёрдый, как камень, под тонким одеялом и трусами. Она заметила, что внук не сспит, и, закончив с отцом, подошла ко мне. В длинной ночной рубашке, она села на край моей раскладушки.

— Сашуль, прости, — сказала она тихо, её голос дрожал от вины и чего-то ещё. — Знаю, что внук не должен видеть такое — отца и бабушку… и слышать. Я повернулся к ней, сердце колотилось, как у загнанного зверя

. — Не говори так, я вас люблю, вы моя семья. Её глаза блестели в темноте, полные слёз и чего-то запретного.

— Мальчик мой, Сыротынушка моя, — прошептала она, её рука легла мне на грудь, а потом медленно, почти дразняще, скользнула под одеяло. — Я понимаю, на какие жертвы ты идёшь ради нас. Ты мог бы жить в городе, с девушкой, а тут мы… балласт.

— Нет, ты не права, я вас люблю —  чувствуя, как её пальцы находят мои трусы и начинают гладить через ткань. Её рука двигалась уверенно, дразня, как будто она знала, как довести меня до края. Мой член отреагировал мгновенно, твёрдый, пульсирующий, и я задыхался от этого запретного жара.

— Кровинушка моя, — шептала она, её голос был низким, почти хриплым. — Как мне жаль тебя. Спасибо, что ты у меня есть. Ты мучаешься, я же вижу… по простыням твоим вижу. Внук покраснел, стыд и возбуждение смешались в груди, но её слова только подливали масла в огонь. Она откинула одеяло, её пальцы ловко подцепили резинку моих трусов и медленно стянули их до колен, освобождая меня. В темноте её глаза горели, как у хищницы, и она смотрела на меня, словно видела впервые.

— Что ж  бабушка, сыну помогает, а внуку не помогу? — сказала она, и в её голосе было что-то порочное, как будто она наслаждалась этой гранью. — Какой у тебя член красивый, Сашенька. Такой толстенький, твёрдый… молодой, а простаивает. Она задрала ночнушку, оголив бёдра, и забралась на меня сверху. Я не видел её между ног — темнота и ткань скрывали всё, — но чувствовал её тепло, её влагу, волоски, которые щекотали мой лобок. Она направила мой член в себя рукой, он вошёл в неё, чувствуя, как её тело сжимает его, горячее и живое. Она качалась медленно, её дыхание было неровным, а тихие стоны, почти шёпот, звучали как признание в чём-то грешном. Я кончил через пару минут, сперма ударила в неё, и она простонала, её голос дрожал от наслаждения.

— Господи, как приятно, — выдохнула она, её бёдра всё ещё сжимали меня. — Я лет тринадцать не чувствовала себя женщиной. А ты, Сашенька? Всё хорошо?

— Всё супер, бабуль, спасибо, — выдохнул я, всё ещё в тумане.

— Это тебе спасибо. Она улыбнулась, но в её глазах мелькнул страх, смешанный с чем-то тёмным, как будто она знала, что мы переступили черту.

— Только ты понимаешь, Саш, в деревне такое не простят. Никому не говори, слышишь? — её голос был строгим, но в нём дрожала похоть.

— Я всё понимаю, — ответил я, чувствуя, как вина и желание борются во мне. Она хотела слезть, но я схватил её за бёдра.

— Посиди ещё, — попросил я, чувствуя, как мой член, молодой и голодный, снова твердеет в ней. Она удивилась, её губы изогнулись в лукавой улыбке.

— Ого, какой ты голодный у нас, — прошептала она, и в её голосе было что-то развратное, как будто она наслаждалась моей жадностью.

— Только бабушка устала, давай я на спину лягу, а ты сверху будешь внучек.

Она легла на раскладушку, раздвинула ноги, и в слабом лунном свете я увидел её — сочную, волосатую, блестящую от моей спермы и её влаги пизду. Я провёл рукой, чувствуя её тепло, её скользкость, и это было как падение в пропасть. Потом лёг на неё, неумело тыкаясь в лобок, пока она не взяла мой член и не направила в себя. Её руки обняли меня, одна ладонь легла мне на затылок, надавила, притягивая моё лицо к её. Она поцеловала меня — жадно, неумело, её не молодой язык был во рту, и уверенно бурлил меня. Она извивалась подо мной, её пальцы впивались в мой зад, щипали, подталкивали, как будто она задавала темп.

— Давай, Сашенька, — шептала она, её голос был хриплым, почти порочным. — Я пока побуду твоей женщиной. Я же вижу, как ты хочешь. Внук  двигался быстрее, чувствуя, как её тело отвечает ему, как её стоны становятся громче, несмотря на риск разбудить отца. Через семь минут он снова кончил, заливая её, и она задрожала под ним, её ногти оставили следы на его  спине.

— Сашенька, — прошептала она, когда я лежал на ней, тяжело дыша. — У нас теперь другие будут отношения. Если хочешь меня, ты скажи, и я помогу тебе.

Я был на седьмом небе, но где-то в груди сидел стыд.

— Бабуль, если ты меня захочешь, тоже не стесняйся, — сказал я, и она тихо рассмеялась, её смех был тёплым. Она встала, вытерла тряпкой сперму, что стекала по её бёдрам, и пошла к отцу на кровать. Я смотрел на её силуэт, на её движения, и думал: слышал ли он? Понимал ли, что мы делали в этой тесной комнате? Или его разум был слишком далеко, чтобы это осознать? С этими мыслями, полными вины и наслаждения, я уснул, чувствуя, как эта ночь изменила всё.