Степаныч и Аня. Часть 1

Дверь купе со скрипом поползла в сторону — первым втиснулся Вениамин. Тонкий, сутулый, с тяжёлым рюкзаком, запыхавшийся после бега по перрону. На носу перекосились очки, он быстро протёр их краем худой куртки и кивнул кому-то внутри.

Сзади, чуть придерживая живот одной ладонью, вошла Анна. Сразу будто наполнила тесное купе своим светом и чистотой — высокие бёдра, светлые джинсы, белая футболка, мягко натянутая на налитой, пышной груди. Третий размер уже не скрывался — наоборот, под хлопком тонко угадывались округлые формы и упругие соски, чуть твердеющие от вечернего холода. Под футболкой выпирал живот — шесть месяцев, самая середина. Лёгкий румянец на щеках, пара мелких прыщиков, но всё это только подчёркивало её живую, почти домашнюю красоту.

Она поставила сумку на полку, чуть задохнулась — спина тут же откликнулась тёплой тяжестью. Беременность шла легко, без проблем, но тело уже просило внимания. И тепла. И — втайне — чего-то ещё, чего Вениамин так и не мог ей дать.

— Ну вот,  — обернулся муж, стараясь улыбнуться,  — успели.

Он обнял её за плечи — она ответила едва заметной улыбкой. Любила его, своего слабого, доброго Вени — но всё чаще ловила себя на том, что эта любовь какая-то детская, не дающая ей... полного огня внутри.

И только тут она заметила третьего.

На нижней полке, широко разложившись, сидел Степаныч. На нём была старая, выцветшая майка с подмокшими подмышками и вытянутые серые шорты. Волосатая грудь мелькала под рваными краями майки, дряблый живот свободно нависал над резинкой. Лысая, с пятнами седой щетины голова была опущена — он ковырялся в старой треснутой сумке, но едва Анна вошла — поднял глаза.

Маленькие мутные зрачки уперлись прямо в неё. Сначала — в лицо, потом чуть ниже. Он не сказал ни слова, только прищурился и долго, медленно провёл взглядом по её фигуре: белая футболка, мягко выпирающий живот, бёдра в светлых джинсах, стройные ноги в белых кроссовках. И чуть дольше задержался на груди, на той тонкой линии, где ткань футболки ложилась на налитые формы.

Анна почувствовала, как это прилипает к коже — не взгляд даже, а что-то влажное, липкое. Ей захотелось отвернуться или прикрыться рукой. Но она только выпрямилась, натянула спину и посмотрела ему прямо в глаза — с холодом и презрением.

Степаныч чуть хрипло хмыкнул, не отводя глаз, и вытянул ноги. Под тонкими шортами, в районе промежности, что-то тяжело оттягивало ткань. Она увидела это краем глаза и быстро отвела взгляд — в висках горячо стукнуло.

3апах. От него сразу шло что-то кислое, потное, железное — как будто рядом с ними сидел старый ржавый котёл.

— 3драсьте...  — выдавил Вениамин и кивнул старому пассажиру.

— Доброго...  — Степаныч сплюнул в ладонь, стёр о шорты, будто так и должно быть.  — Степаныч я. Кочегар. Полжизни на северах. Теперь вот на юга, к солнышку, косточки греть.

Голос был сиплый, гортанный, с каким-то чуть слышным хрипом. Он снова глянул на Анну, и уголок рта ползуче дёрнyлся, но он так и не сказал ничего лишнего — только взгляд говорил всё.

— Мы вот...  — Вениамин 

неловко шмыгнул носом.  — В Сочи. К тёте моей. Там дом. Она одна почти... Ну, я помогаю, криптовалюта, бизнес. А Аня — y меня красавица,  — он погладил Анну по спине, не замечая, как она чуть напряглась от его холодных пальцев,  — вот, рожать скоро. В декрете. Раньше английский преподавала.

Степаныч усмехнулся — и всё. Он развернулся к окну, но через мутное отражение Анна всё равно видела его взгляд: он всё ещё ел её глазами, не торопясь, никуда не спеша.

•  •  •

Степаныч шумно поднялся с полки — тяжело опёрся на подлокотник и распрямил спину с хрустом костей.

— Ну чё, надо проводницу дернуть, пусть занесёт...  — пробубнил он сипло, растягивая слова так, что дыхание с гнилым перегаром коснулось Анны.

Он шагнул к двери, и Анна на долю секунды машинально взглянула вниз — к старым, выцветшим шортам. Всё было правдой: под шортами явно колыхался тяжёлый, неестественно длинный и толстый вал, который не скрадывался даже сидячим положением. Теперь, когда он встал и чуть почесал живот, ткань шорт безжалостно обрисовала всю его «грозу» — этот мерзкий, отвисший, но при этом огромный кусок стариковского мяса.

Анна быстро подняла взгляд — их глаза встретились. В мутных глазках старика промелькнула ухмылка — медленная, кривая, липкая. Он знал, что она посмотрела. 3нал, что теперь это будет сидеть y неё в голове.

Она резко отвернулась к окну, но почувствовала жар — где-то внизу живота всё неприятно дернулось и вспыхнуло коротким стыдом. Вместе с этим запах старика вдруг показался ещё резче — смесь пота, старого железа, табака и чего-то тухлого. Её чуть не стошнило.

— От него воняет...  — тихо прошипела она сквозь зубы, поворачиваясь к Вениамину.

— Нам надо другое купе. Поменяй. Пожалуйста.

Вениамин, возясь с их вещами на верхней полке, обернулся и обнял её за плечи, стараясь придать себе уверенности.

— Ну родная, ты же знаешь... Это были последние билеты, ты сама видела.

Он попытался поцеловать её висок, но она чуть отстранилась.

— Я... постараюсь что-то придумать. Я ведь рядом.

— Ладно...  — выдохнула Анна и впервые за этот день мягко поцеловала его в щёкy.  — Только будь рядом. И попробуй что-нибудь сделать.

Они медленно разложили сумки и одежду по полкам. 3а окном вечерняя степь темнела под слабым светом станции — часы показывали ровно восемь вечера. Анна присела в угол y столика, разложила телефон и уткнулась в экран. Сердце ещё било где-то в горле — тошнотворный запах вроде выветрился, но в носу всё ещё стоял этот тяжёлый, едкий дух чужого пота.

Прошло минут десять. Степаныч вернулся, таща в руке бутылку вина — простая, без этикетки, в белом пластиковом пакете.

— О, проводница старая знакомая оказалась!  — ухмыльнулся он, глядя прямо на Анну, хоть говорил вроде к Вениамину.  — Бутылочку винца подогнала деду. Что, бахнем по бокальчику, а, Вениамин?

Вениамин слегка вздрогнул. Ему не нравился этот вонючий дед, но ещё больше не нравилось молчать. Ему хотелось показать Анне, что он хоть что-то решает.

— Ну... может... по бокальчику можно,  — промямлил он.

Анна тут же подняла глаза, холодно уставившись на 

мужа:

— Вениамин не пьёт.  — Слова прозвучали твёрдо, сдержанно. Как отрезала.

Между ними повисло короткое напряжение. Вениамин почувствовал, как уши заливает жаром — этот взгляд, это её «контролирующее» слово, прямо перед этим старым хамом. Он вдруг почувствовал себя мальчиком на поводке.

— Лишь бокал, Аня,  — упрямо ответил он, выпрямив плечи и даже косо глянув на жену.  — Всё равно ехать ещё долго.

— Вот это по-мужски!  — одобрительно гоготнул Степаныч и хлопнул Вениамина по плечу широкой, мозолистой ладонью. При этом взгляд снова нырнул к Анне — медленный, тягучий, как лизнул её всей. Она поймала этот взгляд и машинально поёрзала, поправляя футболку на груди.

— Ну как знаешь...  — только сухо выдохнула она, злобно, почти не глядя на них. И вернулась к своему телефону, но чувствовала каждую секунду — как его глаза, как этот кислый пот прилипает к ней невидимыми нитями.

Степаныч деловито разлил вино в пластиковые стаканы. Разговор пошёл вяло: про Сочи, про тёщy, про тётю с домом y моря, про пол будущего ребёнка — мальчик или девочка? Вениамин рассказывал что-то с плохо скрытой гордостью, а Степаныч слушал в полуха — но весь взгляд, все эти масляные, мелкие глазки были прикованы к Анне.

Он жрал её глазами открыто. То цеплялся за живот, то медленно ползал взглядом вверх к груди, останавливаясь на сосках под футболкой, то снова скользил вниз — к бёдрам. Анна знала это. Она пыталась сидеть ровно, держать спину, скрестить ноги — но как ни повернись, она всё равно чувствовала на себе этот тёплый, скользкий взгляд. Как грязная ладонь, медленно шарящая по её телу — прямо сквозь ткань.

•  •  •

Анна всё сильнее куталась в свои мысли. Голоса мужчин — глухие, растекающиеся, без смысла — давно начали вызывать в ней только усталость. Она поправила наушники, включила музыку погромче и отвернулась к окну. 3а стеклом мелькали тёмные, мертвые станции, и где-то в отражении она ещё раз поймала на себе этот липкий взгляд Степаныча — короткий, но прожигающий всё внутри.

Веня, напротив, развязался. Вино, которое он обычно даже не пил, раскрасило его щеки пятнами. Он делал вид, что слушает старика, кивая и поддакивая, но на самом деле просто пил и кивал — чтобы казаться взрослым. Внутри y Анны всё скрипело. Она вспомнила, как ещё шесть месяцев назад, когда она сказала ему про беременность, он побледнел и выдавил: «Может... может, аборт? ». Как потом сидел с собранными вещами y двери, едва не сбежал — и только её слёзы и гордое молчание держали этот хилый брак на плаву.

С тех пор он и не касался её почти — за шесть месяцев всего два или три раза. Её тело, налитое, тёплое, тяжёлое от крови и новой жизни, жаждало хоть чего-то настоящего — но получало только мятный поцелуй в висок и холодные пальцы на плече. Даже неделю назад — она так старалась: чистый дом, свечи, халат соскользнул на пол прямо y двери — а он только сказал, что устал. Лёг спать.

Она почувствовала, что сжимает ладони в кулаки. Музыка 

больше не спасала.

Через пару минут она выдернула наушники и встала:

— Пойду...  — пробормотала в пустоту. Веня даже не посмотрел — он хохотал над какой-то пошлостью, что рассказывал Степаныч.

Анна медленно закрыла за собой дверь купе и пошла в туалет. Сердце било гулко, внизу живота что-то кололо, а спину вдруг пронзил липкий холод — она знала, знала, что старый хищник смотрит ей вслед. Она обернулась на секунду — и словила этот взгляд: скользкий, голодный, прямо на её попке, обтянутой джинсами, на том месте, где ткань натянулась под округлостью бёдер.

Она закрыла за собой дверь туалета и прислонилась лбом к прохладной стенке. «Господи, за что... » — мелькнуло у неё внутри, и почему-то вместе со злостью пришло странное, влажное тепло между ног. Она сама себя возненавидела за этот короткий пульс.

Вернулась она тихо — но едва открыла дверь, всё услышала.

Степаныч сидел, раскорячившись, мотая грязной рукой стакан с остатками вина:

— Вот если бы ты свою бабу хорошо драл, малыш, пацан бы у тебя получился здоровый. На тебя бы похож.

Вениамин, пьяный и красный, вскинулся, но голос был каким-то мокрым:

— А вы думаете, я плохо её... Я нормально! Я... хорошо драл!

Степаныч хохотнул:

— Ну ты чё, мне рассказываешь? Ты на меня глянь! Я-то — гигант.

Вино старика вообще не брало — только глаза мутнели, да зубы блестели в кривой ухмылке.

Вениамин хмыкнул, пьяно вытянул губы в кривую улыбку:

— Ага! Гигант... Ха! Может, сравнимся? Вот так-то. Твоя жена скажет у кого больше. Померим!

Степаныч ухмыльнулся ещё шире:

— А чё не? Спичные коробки в ряд поставим. И всё сразу видно.

Вениамин громко сглотнул:

— Аня... что думаешь?  — выдавил он, не глядя ей в глаза.

Анну как кипятком окатило. Её дыхание сперло так, что в ушах зазвенело. Она не поверила, что этот тряпка сейчас правда сказал это. В купе на секунду стало слышно, как стучат колёса по рельсам.

— Да вы...  — голос её дрогнул, но слова вышли острыми, как нож.  — Вы что тут творите? Ты, старый вонючий урод! Ты кто такой? Ты член собрался мерить при мне? Да ты кто? Да я тебе во внучки гожусь, ты понял? Я — с двумя золотыми медалями! По английскому, между прочим! Ты мразь, ты быдло!

Она рванулась к Вениамину, ткнула пальцем в его грудь:

— А ты! Ты что молчишь?! Тряпка! Ты слышишь, что мне говорят при тебе?! Ты ничего не можешь, ничтожество!

Вениамин попытался встать, но только захлопал губами. Глаза мутные, щеки залиты вином.

Анна швырнула на него взгляд — и тут же рванула к двери, гулко хлопнув ею о стену:

— Пошёл ты...  — прошипела она и выскочила в вагон-ресторан.

Сзади Вениамин что-то невнятно мямлил, поднимая ладонь, но даже не встал. В купе снова остались двое — старый хищник и пьяный, сбитый с толку мужик.

•  •  •

Анна сидела в вагон-ресторане почти полтора часа. Глаза горели злостью, обидой и чем-то ещё, что она боялась называть. Она бы выпила, если б не носила под сердцем этого ребёнка. Взяла только апельсиновый сок, проковыряла вилкой 

остывшую гречку — и всё это время думала о нём. О Вениамине. О том, как он мямлил перед этим вонючим стариком. Как позволил так унизить её прямо при себе.

Когда вернулась в купе, часы показывали почти половину двенадцатого. Вениамин спал в одежде, уткнувшись носом в сложенный локоть — от него шёл слабый винный дух. На верхней полке, подсвеченный тусклой лампочкой, лежал Степаныч — вроде бы читал газету, но стоило ей зайти, как газетный лист чуть дрогнул. Он ждал.

Анна бросила взгляд на мужа — тот тихо посапывал, безмятежно, как ребёнок. Её передёрнуло. Она молча стянула кроссовки и легла прямо в джинсах и футболке на свою полку. Ей хотелось раздеться, скинуть всё — но рядом был этот вонючий зверь. И он чувствовал её напряжение. Она чувствовала его.

Прошло минут пять. В купе стояла глухая, вязкая тишина. Она листала ленту в телефоне, Степаныч будто бы шуршал газетой, но не читал ни слова.

— Прости меня, глупого старика,  — сипло раздалось сверху.  — Я там, на севере, совсем одичал. Вот и болтаю лишнего.

Анна даже не подняла головы:

— Да пошёл ты к чёрту, козёл ты старый. Ты для меня пустое место. Ты нелюдь. Нет у тебя ни жены, ни семьи — и не будет. Потому что ты животное.

Степаныч чуть приподнялся, заглянул на неё сверху. Его морда, потемневшая от желтоватого света лампы, растянулась в глухой ухмылке.

— Была жена. Бросила. С ребёнком. Давно это. Хотя я ради неё всё, сука, рвал. А сейчас есть одна... почти как я старая. Да ты краше всех. Ты — ангел.

— Заткнись!  — бросила она резко и ещё сильнее уткнулась в телефон.  — Слышь ты... старый пердун в любовь играет. Мне твои грязные комплименты нахрен не нужны!

Ухмылка с его лица съехала. Он медленно спустился вниз — тяжёлый, шорох его майки, слабый запах пота и кислого перегара наполнил всё купе. Она краем глаза видела, как он стоит в проходе — весь этот дряблый сгорбленный силуэт. Но внутри у неё что-то сжалось, когда он молча потянулся к шортам и спустил их.

Из-под тряпки вывалился член — толстый, неровный, смуглый, весь в венах, тяжёлый, повисший вниз и сразу налившийся снизу к корню. Сантиметров двадцать два, не меньше — вяло, но уже набухал. На секунду дыхание Анны споткнулось — она успела сравнить этот чёртов столб с тем, что когда-то робко тыкал в неё Вениамин. Мизинец. Мокрый, дрожащий мизинец.

Она выдохнула — резко, с болью.

— Убери!  — вскинулась она и почти вслепую махнула рукой.  — Спрячь это говно, я сказала! Я мужа люблю!

Степаныч чуть шагнул ближе. Член висел между его худыми ногами, медленно дёргаясь.

— Любишь? Ты уверена?  — его голос был таким же мокрым и глухим, как этот запах пота.

— Да!  — она шипела и смотрела куда угодно, только не туда.

— Тебе не понять! Ты зверь!

— Не волнуйся, он не встанет.  — Он мотнул головой на спящего Вениамина.  — Он вырубился, как мешок с говном. До полудня не встанет.

Степаныч подался чуть ближе, и её дыхание 

зацепило его запах.  — А насчёт любви... Ты уверена?

Она села на локтях, злая, но внутри — что-то дрогнуло:

— Да ты что несёшь, тварь ты грязная!  — она глянула ему прямо в лицо.

— Ты! Ты вообще знаешь, что такое семья?

Он ухмыльнулся и вытащил из-под полки старый облезлый «Самсунг». Включил экран, и в тусклом свете Анна увидела диктофон.

— Хочешь?  — сказал он и нажал «Play».

Шипение, а потом голос. Пьяный, сбивчивый, но до боли знакомый.

"Она меня уже не возбуждает. Ну что я с ней делаю? Тётя говорит — найдём тебе нормальную бабу. А эта... всё равно с пузом... по дому толком ничего. Так, лежит. Может после родов уйдёт, может сам уйду..."

Анна слушала, как будто её сердце кто-то выдавливает изнутри. В горле стучало так, что она почти не слышала концовки — только этот глухой, предательский тон. Её Вениамин. Тот самый «добрый мальчик».

— Этого не может быть...  — у неё дрожали губы.  — Ты врёшь... Подонок... Вы оба — дерьмо...

Степаныч присел на корточки, его член повис в паре сантиметров от её колена — горячий, с набухшей головкой. Он протянул руку, медленно взял её ладонь — и положил прямо на своё мясо. Плоть дёрнулась под её пальцами, тяжело пульсируя.

Пять секунд. Но ей хватило этих пяти секунд, чтобы почувствовать всю эту чужую животную силу. Её рука обняла ствол машинально — плотный, мокрый, чужой. Внутри, в самом низу живота, будто кто-то коротко укусил её.

Она дёрнулась — отдёрнула руку так резко, что ногти царапнули его кожу.

— Хватит! Отвали! Отъебись от меня, ты чёртов зверь!

Он ухмыльнулся и прямо перед ней натянул шорты обратно — запах пота ещё сильнее ударил в нос.

— Ну как знаешь, ангелок. Не лезу. Только знай: ты сводишь с ума старого зверя. Лежи тут, думай о своём мальчике и своей великой любви.

Он тяжело забрался обратно на верхнюю полку. Она осталась лежать, вжавшись в холодную стену купе. Слёзы подступали к глазам, но она проглотила их. Злилась. На Вениамина. На этого мерзкого кочегара. И ещё сильнее — на себя. За то, что под футболкой соски стояли колом, а в трусах снова горело там, где уже нельзя было просто сделать вид, что ничего не было.

•  •  •

Аня лежала на спине, глаза упёрты в потолок купе. Внизу сопел Вениамин — смешно, жалко, точно свинья, которой всё простят. Она слушала этот храп и внутри у неё всё кипело. Шесть месяцев она носила в себе ребёнка, пока он нылил про свою «не готовность». Две золотые медали, красивая женщина — а он выбрал страх и жалость к себе. И за всё «спасибо» — этот грязный разговор со стариком, который теперь знает всё, всё про них.

Аня чувствовала, как всё это смешивается — обида, унижение и жар. Она вспоминала этот короткий момент, когда её ладонь легла на этот тяжёлый, вонючий, чужой член. Внутри будто заныло — не от похоти, нет... от желания плюнуть в лицо этому тряпке мужу. Пусть теперь знает, каково это.

«Ты хотел игры? Ты хотел грязь?  

Ты её получишь... » — крутилась у неё в голове одна и та же мысль.

Минут пятнадцать она лежала, то сжимая колени, то засовывая пальцы под резинку джинсов — не трогала себя, просто чувствовала, как там всё горячо. И в этот раз, впервые за всю жизнь, не стыдно. Пусть будет так.

Она повернула голову — Степаныч лежал наверху, вроде дышал ровно. Но она знала: он не спит. Никогда не спит. Просто ждёт.

Аня резко села. Пальцы дрожали, когда она тихо спрыгнула с полки босиком. Сначала взглянула на Вениамина — нос к подушке, рот приоткрыт. Всё. Ноль.

Она подошла к полке старика. Остановилась. Несколько секунд просто смотрела на его силуэт. Потом резко дёрнула его за плечо.

— Эй ты...  — голос вышел сиплым, но твёрдым.  — Ты спишь?

Он шевельнулся, приоткрыл мутные глазки, ухмылка расползлась по губам.

— Не-а...  — сипло выдохнул он.  — Что, ангелок?

Аня смотрела ему прямо в глаза. Чувства стучали в висках. Она разом ухватила подол футболки — и стянула её через голову. Оголила грудь. Лифчик дрогнул в пальцах и полетел на пол.

Сиськи вывалились тяжёлой, тёплой массой — больше, чем раньше, налитые, с крупными тёмными сосками. Они почти касались её округлого живота, кожа чуть поблёскивала в тусклом свете лампы. Она видела, как глаза старика тут же потемнели, как он втянул носом воздух.

— Вот, смотри...  — прошипела она сдавленно.  — Ты ведь этого хотел, ублюдок.

Он медленно, тяжело спустился вниз, и сразу нырнул лицом в её грудь. Лапы вонючие, жёсткие — сжали, потянули. Сосок ушёл ему в рот с чавканьем. Он посасывал жадно, шумно, зубами цепляя нежную кожу. Его нос упирался ей в грудь, дыхание горячее, вонючее — всё это врезалось ей под рёбра.

Аня закрыла глаза, упёрлась ладонью в стену. Стиснула губы, чтобы не выдохнуть слишком громко. Внутри всё гудело от унижения и от сладкого, жёсткого электричества, которое разливалось по соскам.

Он снова мял её грудь, растягивая кожу, шумно чмокая, пуская горячую слюну.

— Ммммм...  — он хрипел прямо в плоть.  — Сладкая... молочная... твоя...

Она терпела, пока не почувствовала, как сердце ударило в горло — всё, стоп. Этого хватит.

Она резко ухватила его за лоб, рванула грудь у него изо рта.

— Нет!  — рявкнула тихо, но глухо, сквозь зубы.  — Хватит. Я не могу!

Он застыл, губы мокрые, глаза жадные. Она чуть дышала, голая, тяжёлая, злая.

Он только ухмыльнулся, не сказал ни слова.

Аня отвернулась, прижав руками сиськи к животу. Внутри всё горело, ныло. Но она сама это выбрала — пусть муж потом знает, за что.

— Ну что случилось?  — хрипло буркнул Степаныч, придвигаясь так близко, что она почувствовала, как от него жарит кислый дух пота.  — Тебе же было хорошо...

Анна стояла, прижимая грудь руками, тяжело дышала. Губы распухли от злости и жара, но голос был твёрдый:

— Я не могу. Я сказала — всё.

Старик ухмыльнулся — и вдруг схватил её за попку обеими ладонями. Его пальцы вонзились в бёдра, расплющивая плоть через тонкую ткань джинсов.

— Прекратите!  — резко шипнула она и дёрнулась вперёд.

— Прекратите, я сказала!

— Тебе надо расслабиться,  

ангелок...  — выдохнул он ей прямо в ухо, тёплый тухлый перегар зацепил щёку.  — Никто ничего не узнает. Только ты и я.

— Нет... я не могу...  — почти простонала она. Но руки он не убрал.

Он ухватил её ладонь, грубо сжал своими загрубевшими пальцами — и прямо направил на свой член. Тяжёлый, мокрый, горячий, он пульсировал под её пальцами, едва она коснулась.

— Чувствуешь, а?  — хрипел он, прижимаясь к её спине грудью.  — Почувствуй мой хуй, девочка... Почувствуй, как он весь твой.

Она дёрнулась, хотела выдернуть руку — но он держал крепко, почти прижал к себе. И вдруг пальцы предательски обняли этот ствол. Она сжала. Он был горячий, плотный, чуть скользкий — тяжёлый, как вылитый из мяса. Её дыхание сбилось. Пальцы сами сжались ещё крепче.

Он отпустил её запястье — она могла бы убрать руку, но не сделала этого. Она только закрыла глаза и медленно провела ладонью вверх и вниз. Её пальцы мокро скользнули по набухшей коже.

Старик застонал прямо ей в ухо, шумно, похабно, впивая нос в её волосы. Его ладони в тот же миг обхватили её груди сзади — жёстко, сдавливая, растягивая. Он мял их сильнее, чем в первый раз — жадно, голодно, словно хотел выдрать с корнем.

Аня задыхалась, не открывая глаз. Рука медленно дрочила его член, в такт тому, как он рывками сжимал её соски. Она слышала только их общее дыхание и стук колёс за стенкой.

— Я не могу... не могу...  — шептала она на выдохе, но рука всё продолжала скользить. Он чуть дрожал от этого.

Вдруг его пальцы резко ушли вниз. Он не спрашивал разрешения — одной рукой спустил молнию на её джинсах, рванул пуговицу. Другой рукой уже вжал её к себе бедром.

— Не надо...  — снова выдохнула она, но пальцы сами крепче сжали член, провели быстрее.

Шорох ткани — джинсы стянуты до колен. Она инстинктивно разжала колени, стараясь удержать равновесие. Горячий пот его живота цеплялся за её спину, лип.

Он чуть отстранился и медленно опустился на колени за её спиной. Его дыхание билось ей в поясницу. Перед ним — её попка в узких розовых трусиках. Ткань натянута, по шву чуть выделялась влажная полоса — так быстро, что она сама едва это поняла.

Старик шумно втянул носом воздух и хрипло выдохнул:

— Вот она... сладкая... мокрая... моя...

•  •  •

Старик, тяжело дыша ей в бедро, ухватил пальцами край розовых трусиков и медленно стянул их вниз. Ткань скользнула по её ягодицам, по бёдрам — и повисла вместе с джинсами у колен. Она дёрнулась было — ещё могла что-то сказать, остановить — но его рука упёрлась ей в поясницу. Лёгкий, но властный толчок — и она инстинктивно шагнула вперёд, уперлась ладонями в край кровати.

Она стояла раком — ноги чуть дрожали, голая попка, слегка раздвинутые бёдра, всё выставлено на этот тёплый, вонючий воздух купе. Сердце бухало в ушах.

И он сразу вцепился туда — грубо, жадно. Его горячий, мокрый язык провёл длинную дорожку снизу вверх, прямо по её влажной щели. Он не спрашивал, не говорил — 

только дышал тяжело, втягивая всё, что лилось из неё. Его пальцы вцепились в бока, раздвинули ягодицы шире.

— О боже...  — коротко заскулила Аня. Никто так не делал — Вениамин брезговал даже намёка. А этот старый зверь ел её так, будто голодал годами.

Её ноги подкосились — она почти рухнула грудью на кровать, уткнулась щекой в простыню, дыхание сбилось в хриплый ритм. Сзади он шевелил языком, грубо ел всё, что мог достать — шумно, с мокрым чавканьем. И вдруг он сплюнул прямо на её киску — густо, смачно. Слюна потекла вниз по внутренней стороне бедра. И снова — язык, влажный, горячий.

— Мммм...  — выдохнула она, не стесняясь больше ничего. Тело само дрожало. Она чувствовала, как соски трёт о простыню. Сердце и клитор стучали в унисон.

И тут его язык ушёл ниже. Он не церемонился — медленно, но твёрдо коснулся её ануса, провёл по складке, втянул воздух так, что она вздрогнула.

— О нет...  — застонала Аня, оборачиваясь через плечо, лихорадочно.  — Там же грязно... там же...

— Заткнись, сучка...  — глухо рыкнул он, даже не отрываясь.  — У тебя везде сладко... вся ты — живая жопа, молочная киска... моя...

И снова язык — круги, надавливание, горячий кончик, который пытался пролезть внутрь. Она застонала громче, не сдерживаясь. Спина выгнулась, бёдра сами чуть подались назад, навстречу этому горячему рою.

— Ах!... ах, пожалуйста...  — простонала она, закатывая глаза к потолку купе.  — Ещё... ещё...

Старик жадно рычал прямо ей в зад. Его ладони хлопали по её ягодицам — смачно, с чавкающим звуком. Он развёл их шире, язык снова прошёлся по всему отверстию, потом вернулся наверх, к пульсирующей мокрой щели.

Аня почти плакала от этого унижения — и от этой горячей волны, что с каждой секундой росла в животе.

•  •  •

Старик чуть отстранился. Она стояла раком, тяжело дышала грудью прямо в матрас. Её вся киска блестела от слюны, анус тоже — в складках поблёскивали мокрые дорожки его языка. Её бёдра подрагивали, а внутри всё пульсировало от сдавленного восторга и стыда.

Степаныч плюнул себе в ладонь, размазал плюху по головке своего толстого члена. Тёплая мясная головка набухла ещё сильнее, жилы под кожей стучали, как отдельное сердце.

Он посмотрел на её раздвинутые ноги, на её покорный, но гордый изгиб спины. Эта молодая, беременная сучка, эта «золотая медаль» — сейчас была его. Только его.

Он подался вперёд, поджал её колени коленями — чтоб шире. Головка ствола упёрлась ей в блестящую, жадную щель. Он провёл туда-сюда, смазывая, чувствуя, как она сама дёргается навстречу.

— Не мучайте...  — глухо простонала Аня, чуть выгибая попку выше.  — Прошу...

— Чего ты хочешь, сучка?  — рыкнул он, проведя головкой чуть вверх, задевая клитор.

— Вы сами знаете...  — выдохнула она сквозь зубы, почти шёпотом.

— Говори.

— Просто... просто вставьте мне...

— Что ты хочешь?  — ещё грубее хрипел он, шлёпая головкой прямо по её мокрому входу.

— Я хочу...  — она выдохнула, почти всхлипнула.  — Хочу чтоб вы меня трахнули!

— Хочу трахнуть тебя!  — рыкнул он ей в спину.

— Да! Трахните меня!  — вырвалось у неё срывающимся голосом.

Эти слова будто 

сорвали стоп-кран.

Он упёрся и одним грубым толчком вошёл в неё до половины — горячий, тяжёлый ствол растянул всё внутри. Аня взвизгнула, чуть не рухнула грудью на кровать.

— Аххх!!  — выдох сорвался криком. Её спина дернулась, а сиськи тяжело затряслись, ударяясь друг о друга под тяжестью. Грудь тёрлась о простыню, соски стояли камнем.

Степаныч сразу нашёл темп — быстрый, грубый. Его дряблый живот ляпал по её заднице, яйца шлёпались о мокрую киску. Купе наполнилось влажными чмоками и её приглушёнными стонами.

— Оооо Боже... да... да... да!  — Аня терялась в голосе. Её лицо горело, глаза были закрыты, губы прикушены.

— Что, нравится, сучка?!  — рыкнул он, и пятернёй хлестнул её по правой ягодице. Ляск был такой, что аж откликнулся вагон.

— Нравится, беременная сучка?!  — ещё сильнее, ещё быстрее — и снова хлопок по попке.

— Ахахах!!  — выла она, голова моталась в подушку.  — Боже... да... какой он большой... аххх!

Её бёдра сами начали биться навстречу, она подмахивала попкой в такт его грубым толчкам, сиськи подпрыгивали и били друг друга снизу.

— Тебе нравится мой хуй, сучка?! Отвечай!  — он снова хлестнул её по заднице, так что на коже сразу проступили красные полосы.

— Аххх... да... да!!  — стонала она, задыхаясь.

Вдруг он плюнул на средний палец, сунул руку между ягодицами и резко ткнул мокрый палец прямо в её анус. Тёплый, влажный палец вошёл почти до костяшки.

— Аххх!!  — Аня выгнулась сильнее, плечи затряслись, простыня под её грудью намокла от пота.

Теперь он ебал её сразу в две дырки — член глубоко в киске, палец кругами в заднице. Его пот капал с лба ей на спину, по капле стекал по бокам.

— Ахахах... уууу...  — стоны превратились в гулкое воющее эхо. Она почти не соображала — язык заплетался.

Старик рыкал глухо, трахал её в полную силу, яйца бились о её клитор, палец не вынимался из попки.

— Я больше не могу... ахахах... я кончаю!! Ахаха!!  — голос рвался в хрип, бёдра её дрожали, волны оргазма били по животу, по ногам, она тряслась всем телом и буквально опустилась грудью на кровать.

Он не дал ей передышки. Ещё несколько мощных толчков, он вцепился в её бёдра, зарычал хрипло и коротко:

— На! На! На! Получай, шлюха!  — рыкнул сквозь стиснутые зубы и вогнал себя в неё до упора.

Горячие, вязкие толчки — сперма била внутрь тёплыми, горячими порциями. Пот стекал с его груди на её поясницу.

— Аааа...  — простонала Аня, прижимаясь лбом к матрасу. Внутри всё заполнилось — тёплое, тяжёлое, как будто она наполнилась им вся.

Он подержал её так — вонзившись до конца, чувствуя, как она пульсирует на члене,  — потом медленно вышел. Его палец всё ещё был в попке, он вынул его, ткнул к её губам.

Аня распухшими губами машинально взяла его палец в рот и облизала солёный вкус.

Старик тяжело дышал, сел на нижнюю полку рядом с храпящим Вениамином. Взял бутылку воды, шумно пил, не сводя глаз с её задницы — она так и стояла, раком, вся сперма густо текла по 

внутренней стороне её бёдер.

В купе было жарко, пахло потом, спермой и униженной сладостью.