SexText - порно рассказы и эротические истории

Два мира и одна тайна русалки










 

Глава 1

 

Мне было четырнадцать, когда я впервые осмелилась уйти из дворца одна, без разрешения, без сопровождения. В ту ночь вода была темной, как чернильная клякса, в которой растекается молчание. Я скользила сквозь толщу океана, почти не касаясь кораллов и водорослей, будто сама стала частью соленой стихии. Мой хвост — синий, как лунная тень на поверхности, — плавно рассекал воду, оставляя за собой легкий шлейф серебра, будто сама ночь оборачивалась, чтобы посмотреть, куда я плыву.

Мне нужно было выбраться. Нужно было чувствовать. Дышать — пусть и не воздухом, которого у меня не было. Но чем-то другим. Тем, что живет глубоко внутри, ближе к сердцу, чем кровь.

Дворец... Я ненавидела его тишину. Ту тишину, которая была не умиротворением, а судом. Тишину, в которой каждое движение хвоста казалось преступлением. Все эти жемчужные залы, коридоры, где стены слушали, где чужие глаза всегда ждали, когда ты оступишься, — они душили меня. Я больше не могла быть только дочерью. Только русалкой. Только обещанием. Только принцессой.Два мира и одна тайна русалки фото

Когда я поднималась выше, к границе между мирами, вода становилась холоднее, обнимала плечи, как старая подруга, которая предупреждает: не делай этого. Но я не слушала. Никогда не слушаю, когда дело касается звезд.

Я всплыла, осторожно — волны мягко расступились, словно признавали во мне свою. Моя голова вынырнула первой, за ней плечи. Волосы — длинные, голубые, с отблеском лунного света — прилипли к щекам и шее, тяжелые от соли.

И тогда я увидела небо.

Это было как вдох.

Как если бы я прожила всю жизнь под гнетом воды, и только теперь поняла, что мне не хватало воздуха. Звезды были повсюду — разбросаны небрежно, как жемчуг, который кто-то рассыпал в спешке. Они не были идеальными, не одинаковыми. Некоторые тусклые, другие яркие, некоторые будто двигались. Но именно это делало их настоящими.

Я не могла отвести взгляд.

Не знаю, сколько времени провела, с клеящимся сердцем, с замиранием в груди. Я не знаю, что именно искала. Может, знак. Может, доказательство, что есть что-то выше, чем трон на дне океана. Что-то, что зовет меня.

Я всего лишь девочка с хвостом и болью, которую никто не видит. Девочка, которая не умеет быть послушной. Которая хочет знать, почему внутри все ноет, когда она смотрит на небо.

Может, в следующую ночь я снова выплыву. Может, поднимусь чуть выше. Может, однажды я решусь коснуться берега.

Но пока — только это. Только небо и я. И звезды, которые не спрашивают, кто я такая.

Я знала, что родители будут переживать. Конечно будут. Мама всегда говорила, что даже выходить из дворца без сопровождения дельфинов — безрассудство. С ними было безопасно: они чуткие, быстрые, верные. А еще они умели читать воду лучше, чем любой королевский страж. Но я не взяла их с собой. Просто выскользнула из задней арки, и никто не следил, кто выходит. Я плыла одна. Сначала медленно, как будто еще была готова передумать. Но потом — быстрее.

Я знала, куда.

Берег.

Камни, черные и острые, те, к которым запрещали приближаться. “Слишком мелко, слишком опасно, слишком близко к людям,” — говорили взрослые. Но я не могла не плыть туда. Все внутри звало.

Мне хотелось. Правда хотелось. Не потому что я глупая или не понимаю, чем это может закончиться, а потому что внутри — в груди, в сердце, в самой глубине души — было это болезненное, неутихающее «а что если».

Вода становилась прохладнее, и темный песок на дне поднимался с каждым моим движением. Волны начали меняться — ближе к поверхности они жили своей жизнью. Рвались, бились, играли. Я поднялась выше, между скал, осторожно.

И тогда... в меня что-то ударило.

Маленький камушек. Простой, гладкий, безобидный. Но этого хватило, чтобы я замерла. Повернулась. Сердце — будто схватилось за что-то и потащило вверх, к горлу.

Он стоял на камнях. Человеческий мальчик. С двумя ногами — как рассказывала мама. У людей их две, и они умеют передвигаться по суше, быстро и уверенно. А он просто... стоял. И кидал камушки в воду. Они отскакивали от поверхности, будто танцевали. Я не могла отвести от него взгляда.

На его ногах не было хвоста, только странные разноцветные ткани, облегающие тело, как озера на закате — синие, зеленые, с теплыми отблесками. Я видела одежду только на рисунках, но вживую... она казалась почти волшебной. Он был... красивым. Не так, как наши. Иначе. Человечески.

Я хотела позвать его. И звала. Несколько раз. Но он не реагировал — потому что у них другой способ общения. Не как у нас, не через мысли и эмоции. У них слова. Губы. Звук.

Я не заметила, как оказалась слишком близко к берегу. Вода стала мельче, а дно — грубее. Песок колол кожу. Несколько камушков упали совсем рядом со мной. И я подняла взгляд.

Наши глаза встретились.

Его рот приоткрылся, пальцы сжались вокруг горсти камней, и он замер.

— Ты... ты потерялась? — медленно спросил он, и звук его голоса — реального, настоящего, не мысленного — ударил по мне. Внутри все сжалось. Не от страха. От того, как это было... странно. Живо.

Я покачала головой. Нет. Я не терялась. Я пришла. Сама.

Он сделал шаг к воде, но я инстинктивно отпрянула назад.

— Нет, не бойся меня, — сказал он тише, руки опустил. Пальцы больше не держали камни. — Почему... почему ты в воде?

Разве он не знал? Разве люди не знают про нас? Мы знаем про них. О, сколько историй я слышала. Или... не все люди знают? Только некоторые?

Я, не думая, подняла хвост над водой. Он вспыхнул в лунном свете, влажный, с отблеском синих чешуек, каждая из которых пела о море.

Мальчик ахнул. Его глаза расширились, будто весь его мир только что перевернулся. Он отшатнулся, выронил остаток камней, моргнул. Один, два, три раза. Как будто не верил в то, что видел.

— Ты что... — начал он, голос у него сорвался, стал хриплым. Он замолчал, провел рукой по волосам, как делают растерянные люди. — Русалка?

Слово вылетело из его уст как что-то невероятное. Как будто он не верил, что оно вообще может существовать вне сказок. Я занервничала. Может, не стоило показывать хвост. Может, он испугается. Может, он опасен. Как акулы. Я читала о них. Те, кто кажется безмятежными, но в один миг разрывают на части.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я кивнула. Медленно. Сдержанно. Наблюдая.

Он не двинулся. Только выдохнул.

— Вау... — прошептал, глядя на меня, будто я упавшая звезда. — Ты... ты просто... превосходна.

Я почувствовала, как уголок губ дрогнул. Не улыбка. Почти. Едва заметное движение. Но оно было. Он увидел меня. Не рыбу. Не миф. А меня.

И в этот момент, пусть даже совсем короткий, мне уже не казалось, что я сделала ошибку.

— Твои волосы… голубые! Как и хвост, — с восхищением выдохнул он, будто только сейчас по-настоящему увидел меня. Его улыбка была настоящей, чистой — такой, что от нее внутри все будто засветилось. Он опустился на песок, подогнул ноги, сел ближе, не боясь намочить одежду, не боясь меня. Я больше не отодвигалась. Не хотела. Между нами уже не было страха, только тишина, наполненная странным новым трепетом. Он снова посмотрел мне в глаза, долго, будто искал в них отражение чего-то своего.

— И глаза голубые… красиво, — добавил он совсем тихо, и в его голосе было что-то такое нежное, что я едва не забыла, как дышать. Море во мне будто затрепетало, зашевелилось, поднялось волнами прямо к горлу. Сердце бешено колотилось, не в такт с водой, не в такт с разумом. Оно просто било тревогу — не убегай, не уплывай, запомни. Запомни его.

Что этот человеческий мальчишка сделал со мной? Почему от его слов все внутри сжимается и распрямляется одновременно, как будто в груди распускается что-то хрупкое и опасное — может, впервые? Он сказал, что мои глаза красивые. Мои? Те самые, которые я каждый день вижу в зеркале из полированной раковины и которые казались мне... обычными. Даже скучными. Он ведь не видел розовые. Если бы видел, наверное, вообще перестал бы говорить. Но ему понравилось. Понравилось то, что есть во мне. Эта мысль взорвалась во мне огненными пузырьками — как будто кто-то засмеялся от счастья прямо внутри моей крови. Я чувствовала, как сердце, не зная меры, бьется о грудную клетку с такой силой, будто хочет вырваться наружу — к нему.

— Ты не разговариваешь? — спросил он вдруг, склонив голову набок, с легкой грустью в голосе. Его глаза были внимательными, искренними. Он ждал.

Я замерла. Как же жаль. Так жаль, что мне не дано произносить слова так, как умеют они. Что я понимаю его, каждое слово — и не могу дать ему ни одного в ответ. Только мысли, только чувства. И даже они не доходят. Я покачала головой — коротко, печально. И наши взгляды не разомкнулись ни на секунду.

— Жаль... — прошептал он. — Я уверен, что твой голос такой же прекрасный, как и ты.

Он убивает меня этими словами. Не мечами, не копьями, не сетями рыбаков. А вот этим — голосом, таким живым, что мне захотелось дышать воздухом, чтобы просто ответить. Уверена, если бы я была человеком, мои щеки вспыхнули бы алым. Возможно, даже сейчас они стали светлее — сквозь кожу пробивалось чувство, от которого все существо дрожало.

И тут — голос. Женский, чуть глухой отдаленностью, но теплый, властный, настоящий. Где-то за скалами.

— Нам пора ехать, милый.

Мое сердце кольнуло. Его глаза дернулись в ту сторону, откуда доносился зов. Он выглядел... опустошенным. Как будто кто-то разорвал струну, и музыка оборвалась.

— Уже иду, мам, — грустно ответил он, не сводя с меня взгляда. Его глаза задержались на мне, как будто он запоминал.

— Надеюсь… мы когда-нибудь еще увидимся, русалка.

Он улыбнулся, мягко, едва заметно, и уже собирался подняться, встать, уйти. А я почувствовала, как паника разливается по венам. Нет. Он уйдет. Он исчезнет. И забудет. Как забывают сны. Как забывают волны.

Я не придумала ничего лучше, чем снять кольцо. Голубое, как вода в полнолуние. У каждой принцессы есть свое. У кого-то — зеленое, у кого-то — белое. А у меня — цвет океана перед грозой. Я всегда носила его. Оно было частью меня. И сейчас — стало частью чего-то большего.

Я протянула руку.

Он застыл, удивленный. Глядел на кольцо, потом на меня. Медленно, осторожно протянул ладонь, как будто боялся разрушить волшебство. Принял. Осмотрел его — с благоговением, как будто держал не безделушку, а обещание. И снова посмотрел на меня.

— Оно всегда будет со мной, — прошептал он, и в его глазах не было ни тени лжи.

Он повернулся и побежал. Его шаги были легкими, стремительными, а я осталась в воде, с сердцем, которое теперь билось в его руках. Я смотрела ему вслед, пока не исчез за скалами. И только потом, когда небо снова стало тише, а воздух — пустым, я нырнула в воду.

Радость захлестнула меня, как волна. Я закружилась под водой, струи обвивали меня, как ленты, и все тело пело. Пело! Я не могла остановиться. Я плыла, как будто впервые почувствовала, что значит быть живой.

Я встретила его. Человека. Он увидел меня. И сказал, что я красивая. Что глаза у меня красивые. Что голос у меня должен быть прекрасным.

Он забрал мое кольцо, а я — унесла его имя в сердце, хотя он его и не сказал.

И это было достаточно. Пока.

.

Эта книга участник ЛитМоба Плененная океаном -

 

 

Глава 2

 

Аврора

Солнце в тот день было особенно теплым, его лучи проникали в воду, распадаясь на золотые нити, будто кто-то нарочно расчесывал море гигантским светлым гребнем. Они ложились на кожу приятно, почти ласково, и я на мгновение закрыла глаза, позволяя себе забыться. Я плавала возле рифа — собирала блестящие ракушки, перекладывала их с места на место, будто пыталась найти им идеальный порядок, тот самый, который, как мне казалось, все исправит внутри. Их форма, цвет, скользящая текстура под пальцами — все это успокаивало. Почти. Я слышала, как далеко в глубине поют киты. Медленно, задумчиво, их песня была похожа на сожаление. Или предчувствие. Мне казалось, они чувствовали то же, что и я: что-то потерянное, неуловимое, ускользающее.

Я почувствовала ее присутствие раньше, чем увидела. Ее магия — чуть солоноватая, с переливом лаванды, всегда витала в воде как аромат над садом. Тина. Моя сестра. Ее длинные фиолетовые волосы струились за ней, как волны в обратном течении, хвост сиял оттенками вечернего неба, а глаза были такими же — глубокими, серьезными, с вечным отражением размышлений, которые она редко проговаривала.

— Ты опять все перекладываешь? — мягко спросила она, подплывая ближе.

— Это помогает думать, — я улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз.

— Или отвлекаться, — заметила она и взяла одну из ракушек, покрутив между пальцами. — Знаешь, ты могла бы просто поговорить. Со мной.

Я посмотрела на нее. Она всегда чувствовала больше, чем говорила. В ее голосе не было обвинения — только осторожность. Забота. Мне стало стыдно.

— Что ты хочешь услышать, Тина?

Она замолчала. Просто смотрела, глядя сквозь меня, как будто ждала, когда я перестану притворяться. А потом, совсем тихо, почти неслышно среди шума воды и движения наших тел, сказала:

— Я видела, как ты выплыла из дворца.

Мое сердце сжалось, будто кто-то стянул его тугой лентой. Она знала. Конечно, знала. Ни одно мое движение мимо нее не проходило незамеченным.

— Это опасно, Аврора, — продолжила она. — Ты знаешь, что там — берег. Люди. Мы не должны…

— Я знаю, — перебила я. Голос был тихий, без протеста. Я действительно знала. И знала, что она права. Все внутри подтверждало ее слова. Но…

— Обещай, что больше не пойдешь одна. Без стражи. Без разрешения. Обещай, что не выйдешь на поверхность.

Я кивнула. Не потому что хотела, а потому что не могла выносить тревогу в ее взгляде. Она была моей семьей, моей кровью, и ей было больно бояться за меня. Я не хотела причинять ей эту боль.

— Обещаю, — выдохнула я.

Но в ту же ночь, когда дворец погрузился в сон, когда стража дремала в полусонной ленивой смене, я снова выскользнула наружу. Море было темным, будто знало, что я лгу. Я плыла быстро, будто убегала от себя. От слов, которые дала. От сестры. От своего имени.

Я вернулась туда — к тем самым скалам, к берегу, где шорох песка еще помнил его шаги. Я всплыла осторожно, глядя на берег, как будто боялась разрушить воспоминание одним неправильным движением. Но его не было. Только пустота. И ветер. Я ждала. Долго. Пока небо не стало серым, пока солнце не вырвалось из-за горизонта, и вода вокруг не начала медленно согреваться. Он не пришел.

На следующий вечер — снова. Тот же путь, те же камни. Я чувствовала, как каждый раз сердце чуть сжимается, когда я появлялась на поверхности, — в надежде, в глупом ожидании. Пусто. И снова утро. Я оставалась до последнего, пока волны не начинали толкать меня обратно, словно природа сама напоминала: его здесь нет.

И еще раз. На третий день я уже знала, что будет. Но все равно пришла. Могла бы сказать себе, что просто дышу ночным воздухом. Или что слушаю звезды. Но нет. Я ждала. Его. Того, кто сказал, что мои глаза красивые. Того, кому я отдала кольцо.

Грусть — она не крикливая. Она не рыдает и не просит утешения. Она тихо садится рядом, кладет голову на плечо и шепчет тебе на ухо: «Он не придет». И ты не можешь ее прогнать. Она становится частью тебя.

Я опустилась в воду и позволила себе дрейфовать на спине, глядя в небо. Там звезды, а тут — я. И между нами — он. Тот, кто был всего мгновение. И стал вечностью.

В тот же день, когда солнце еще висело высоко над водой, окрашивая морскую гладь в сияющие оттенки янтаря и золота, в мою голову пришла мысль. Мысль, одновременно ужасная и — я не могла этого отрицать — пугающе притягательная. В голове она звучала, как шепот, как старая морская песня, которую поют русалки во время прилива, медленно, нараспев, пока волны не начинают казаться живыми. Я знала, что мне нельзя. Знала, что это глупо, опасно, и если кто-то узнает — последствия будут хуже шторма. Но он не выходил у меня из головы. Мальчик с ногами, с голосом, который звучал у меня в мыслях, как заклинание. И это кольцо, теперь в его руках. Я отдала ему не только символ королевской крови — я отдала что-то гораздо глубже.

И потому я ушла. Не ночью, не украдкой, а днем — прямо среди солнечного сияния, когда вода прозрачна, как стекло, и каждый страж знает, кто где находится. Я не знала, зачем это делаю до конца. Просто знала, куда плыву. К ней.

Старый затонувший корабль лежал на боку, словно уснувший зверь с раскрытой пастью. Его деревянные доски были потрескавшимися, заросшими водорослями, но в этом было что-то почти уютное. Здесь не чувствовалось страха — только забвение, полное покоя. Как будто сам океан решил оставить это место в покое.

Я проскользнула внутрь через старую трещину в обшивке и сразу ощутила тепло. Не от температуры — от самой атмосферы. Это было место, где время текло иначе. Широкое внутреннее помещение, где раньше, возможно, была капитанская каюта, теперь стало домом. Вдоль стен висели сушеные водоросли, привязанные шелковыми нитями к обломкам корабельных балок. Повсюду — полки, сделанные из ракушек и кораллов, и на каждой из них стояли склянки, пузырьки, амулеты, флаконы с мерцающими настоями, что светились в полумраке, будто в них пойманы звезды. Рядом — кости морских существ, перья гигантских птиц, камни с надписями, которые никто кроме нее не мог прочитать. Здесь пахло солью, чем-то горьким, водорослями, временем и тайнами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А в центре, перед зеркалом, найденным ею прошлым летом у скалистого побережья и поставленным на старый сундук, сидела она. Бабушка Жасмин. Ее волосы были длинными и седыми, почти прозрачными, струились, как тонкая паутина. Она медленно, сосредоточенно вплетала прядь за прядью в густую косу, и ее белый хвост покачивался в воде с легким движением, будто он был не частью тела, а мыслью. Зеркало отражало ее лицо: старое, но не слабое — с резкими скулами, с глазами, которые видели больше, чем можно было представить.

Она заметила меня, не оборачиваясь.

— Аврора, — сказала спокойно, будто ждала. — Ты принесла с собой бурю.

Я замерла. Не из страха — из уважения. Она всегда чувствовала, когда приходит кто-то, кого ведет не желание, а необходимость. Я подплыла ближе, будто боялась потревожить что-то священное.

— Я могу… попросить у вас кое о чем, бабушка Жасмин? — голос мой дрожал, как тонкая раковина в приливной волне, и я невольно сжала пальцы, переплетая их, будто в них могла спрятать волнение. Она медленно повернулась ко мне, ее глаза — молочно-серые, как гладкий камень, вымытый веками — смотрели пристально, словно пытались заглянуть прямо в суть моего желания.

— Человеческий мальчик, — тихо произнесла она, почти задумчиво, как будто не обращалась ко мне, а просто позволила своим мыслям выскользнуть наружу. Я напряглась.

— Вы прочитали это по моим глазам? — прошептала я, почти испуганно.

— Лишь малую часть, — ответила она с тенью разочарования в голосе, и эта тень пронеслась по мне, как холодное течение.

Я сделала вдох. Мне хотелось объясниться, и в то же время я чувствовала себя глупо. Как будто слишком рано позволила себе мечтать.

— Я впервые увидела человека. Этого мальчика. И он… он не такой, как рассказывали родители. Он не хищный, не жестокий, не глупый. Он был добрый. Милый. Он сказал, что у меня красивые глаза. Что мои волосы — превосходные… — мои слова становились все тише, будто я говорила не вслух, а себе, в попытке вспомнить, убедиться, что это было. — Я… я так часто думаю о нем.

Жасмин некоторое время молчала. Только вода между нами чуть подрагивала, как дыхание между строк.

— Чем я могу помочь тебе, дитя? — ее голос стал мягче, как тонкая морская пыль.

Я смотрела ей в глаза. Долго. Потому что знала — она уже знала. Но я должна была сказать это вслух. Должна была признать.

— Я знаю, что много лет назад… вы помогли одной русалке… стать… — я сглотнула, словно слова могли застрять в горле, — стать человеком.

Я это сказала. Я действительно это сказала. И сразу ощутила, как все внутри перевернулось, как будто я разломила что-то тайное, хранимое только в мыслях. Это ведь странно, правда? Желать такого. Я — принцесса. Русалка. Я должна быть другой. Но… я бы увидела его. Я бы открыла для себя новый мир. Не как наследница. И не как дочь королевы. А просто — я.

— Ты не представляешь, о чем просишь у меня. Ты еще слишком молода для таких жертв, Аврора.

— Я могу… я добуду жемчужину! Самую редкую. Принесу коралл, который светится в темноте! Раковины, каких вы не видели! — слова срывались отчаянные, цепляющиеся за надежду.

Она лишь слегка усмехнулась и покачала головой.

— Я не стану принимать ничего от принцессы. И тем более — в обмен на то, о чем ты просишь. Но и отказать тебе я не могу.

— Пожалуйста, Жасмин, — выдохнула я, глядя в ее глаза, словно в них была последняя дверь. — Я правда хочу. Я справлюсь. Я всегда со всем справлялась. Я все смогу, я…

— Это не так просто, как тебе бы хотелось думать.

— Я справлюсь, — повторила я тише, но с тем отчаянным упрямством, которое, казалось, горело у меня прямо в груди.

— Там тебя ждет совсем другая жизнь. Совершенно иная. Все будет иначе. Ты сама будешь — другая.

— Хорошо.

Она хмыкнула.

— Ты серьезно настроена, я это вижу.

Как будто я не понимаю, на что иду. Может, и не понимаю. Но в груди уже пульсировала решимость, такая же реальная, как кровь.

— Я очень серьезно.

— Все ради человеческого мальчика…

Я ничего не сказала. Но не потому что стыдилась. А потому что не было смысла оправдываться. Внутри меня родилось новое чувство — не просто влечение, не мимолетная влюбленность. Это было как вызов самой себе: узнать, что будет, если рискнуть.

— Условия будут непростыми.

Я закивала. Не раздумывая.

— Твой внешний облик изменится. Вместо голубых волос — русые. Вместо хвоста — ноги. Твой мысленный голос станет настоящим. И всему этому тебе придется научиться заново: ходить, говорить, прятать то, кто ты есть.

— А глаза? — спросила я, затаив дыхание. — Глаза останутся голубыми?

Она на секунду посмотрела на меня с какой-то почти ласковой иронией.

— Да. Глаза останутся.

Я улыбнулась. Он узнает меня. Он обязательно узнает меня. Я расскажу ему, и он вспомнит — тот берег, те слова, кольцо.

— Нет, милая, — оборвала она резко, и я вздрогнула. Я не произнесла это. Но она услышала.

— Это — главное условие. Ты не можешь рассказать ему, кто ты. Ни о том, что ты русалка, ни о том, что вы уже встречались. Если он узнает от тебя — ты сразу вернешься в свою форму. Прямо на суше. И в течение суток… умрешь.

Слова ударили, как штормовая волна. Ударили и сбили дыхание. Я чувствовала, как сердце выскакивает из груди, как будто оно пыталось спастись от реальности. Я была ошарашена. Не просто испугана — раздавлена. Зачем все это тогда, если он не узнает меня? Если я должна стать кем-то другим рядом с ним?

— А как… как быть? — спросила я с надеждой, цепляясь за нее, как утопающая за обломок лодки.

— Сделай так, чтобы он сам увидел в тебе ту русалку. Чтобы узнал. Вспомнил. Не словами — чувствами.

И тогда я поняла, насколько все… почти невозможно. Все стало туманным, как вода, перемешанная с песком.

— Когда он вспомнит, — добавила она, — заклятие исчезнет. И ты сможешь выбрать, где остаться.

— А если… если будучи там я захочу зайти в океан? Просто поплавать…?

Жасмин отвела взгляд, и в ее лице появилось что-то горькое.

— Здесь я тоже тебя расстрою. Единственная вода, в которой ты сможешь быть — это та, в которой моются люди. Пресная. Не морская. И хвост… о нем тебе придется забыть.

Я молчала. Все внутри меня было в беспорядке. Ожидание, надежда, любовь, страх, отчаяние. Все смешалось. Меня разрывало. Хотелось кричать, плыть прочь, вернуть все обратно. А потом снова — наоборот.

Я думала, что готова. А сейчас не знала, кто я. Русалка, принцесса, мечтательница… или просто девочка, которая захотела любви.

 

 

Глава 3

 

Аврора

— Уверена, что ты готова ко всему этому, Аврора? — голос Жасмин прозвучал не осуждающе, не предостерегающе, а как последний якорь. Ее глаза были спокойными, но в них плавала тревога, тонкая, почти незаметная — как лунная рябь на поверхности воды.

Я стояла напротив нее, выпрямившись, как могла, хотя внутри все дрожало. В голове роились сотни мыслей, пугали, крутились, как водоворот: возможно, я больше никогда не увижу родителей. Маму с ее тихой силой. Отца, чей голос всегда звучал как море. Сестер, таких разных, но всегда рядом. Дворец. Коралловые своды, жемчужные залы. Смех, соль, песню китов...

Океан. Мой дом. Все, что я знала. Все, кем я была. Все, что любила.

Я буду видеть его лишь во снах. Буду скучать. Тосковать. И все же...

Мне всегда казалось, будто я не совсем на своем месте. Будто родилась не там, где должна. Словно мои кости, мои мысли — они принадлежали другому миру. Тому, что я лишь угадывала в голосах чаек, в книгах, в случайных звуках, доносившихся с берега. Я хотела узнать больше о людях, об их жизни, о том, как это — ходить, чувствовать землю под ногами, а не только воду вокруг. Я хотела услышать его голос снова. Слова, которые не отпускают меня. Я хотела идти рядом с ним. По песку. Без страха.

Возможно, однажды я все же вернусь. Если смогу. Если будет куда. Но сейчас...

— Уверена, — сказала я твердо, и плечи Жасмин медленно расслабились. Она кивнула, как тот, кто знал, что ответа не изменить.

— Тогда не будем медлить.

Она повернулась к своему столу, вытесанному из слоновой раковины, и ее руки начали быстро и ловко двигаться по флаконам и баночкам, будто сама стихия подсказывала, что делать. Один флакон был вытянутым и тонким, с серебристым осадком внутри, будто в нем плавал лунный свет. Другой — круглый и густо-синий, как глубина за пределами видимого. Она открывала, смешивала, переливала, добавляла странные водоросли, которые светились бледным, призрачным светом. Вода вокруг слегка замутилась, как будто чувствовала магию. Я ощущала вибрации, легкое гудение внутри ушей — древнее, живое.

Потом Жасмин обернулась. В одной руке у нее был флакон — внутри вязкая жидкость цвета мерцающего янтаря, тяжелая и непонятная. В другой — белая ткань, сложенная ровно, как ритуальный плат.

— Этим обернешься, как только всплывешь на сушу, — сказала она, протягивая ткань. — И после того как примешь это... — она наклонила флакон, чтобы я посмотрела, — не позволяй воде проникнуть в твой нос и рот. Иначе ты захлебнешься.

Я сдвинула брови. Это звучало... страшно. Жасмин не шутила. В ее голосе не было ни намека на гиперболу. Это было предупреждение, которое могло стоить жизни. Я медленно кивнула, будто тем самым ставила подпись под контрактом, от которого уже не отказаться.

— Что ж, — сказала она тише. — Тогда прими это, и наша сделка будет заключена.

Флакон оказался ближе, чем я думала. Он тянулся ко мне, словно хотел, чтобы я решилась быстрее. Я смотрела на него, потом на Жасмин. Она ничего не говорила. Только наблюдала. Не давила. Просто ждала, как кто-то, кто уже слишком часто видел, как делают выбор.

Я почувствовала, как пальцы дрожат. Может, не надо? Может, еще есть время передумать? Я же еще не выплыла. Еще не сделала шаг. Еще все можно вернуть. Все.

Но потом — вспышка. Его лицо. Его глаза. Его голос. Он сказал, что я красивая. Что у меня красивые глаза. Он смотрел на меня, будто я — чудо. И я… не могла отступить.

Мое сердце ударило раз, два. Я выхватила флакон быстрее, чем успела придумать страх, поднесла к губам. В последний раз взглянула на Жасмин — она смотрела внимательно, пристально, как будто пыталась прочитать, не дрогну ли я в последнюю секунду. И в этой тишине, на грани между дыханием и решением — я закрыла глаза.

И сделала глоток.

Жидкость из флакона оказалась на вкус мерзкой — горькой, как кора морской ели, густой и обжигающей, словно в ней плавала крошка расплавленного солнца. Я едва не выплюнула ее, но заставила себя проглотить. Губы скривились в гримасе отвращения, глаза невольно зажмурились, но… ничего не происходило. Ни вспышек, ни боли, ни магии. Только странная тяжесть в животе и тревожная тишина.

Я нахмурилась.

— Почему я… — начала я, но в тот же миг непонятное предчувствие сорвало мысль с языка.

Я вдохнула. Открыла рот. И это стало ошибкой. Вода хлынула внутрь, как будто все море решило войти в меня за раз. Паника разорвала грудную клетку. Я задыхалась. Глотала, кашляла, но легкие будто заперлись, выталкивая каждую каплю назад, а потом… тело начало гореть.

Не снаружи — изнутри.

Как будто кто-то поджег мою душу. Огонь прокатился по венам, резкий, рвущий. Мышцы скручивало, внутри все сжималось, каждый вдох — как удар ножа, каждое движение — как вспышка боли.

На лице Жасмин мелькнуло беспокойство. Настоящее. Не та спокойная мудрость, которой она дышала, а нечто резкое, живое. Она схватила белую ткань и закутала меня, обвив вокруг тела так бережно, будто укрывала не меня, а свою собственную тайну. Ее рука обняла мою талию, крепко, уверенно, и мы стремительно начали подниматься вверх.

Я терялась в ощущениях. Вода казалась густой, как мед. Я не понимала, что происходит: все внутри пульсировало, как от удара сердца, но сердце билось в тысячу раз быстрее. Казалось, я сгораю. Растворяюсь. Умираю. Или рождаюсь?

И вдруг — воздух.

Мы вынырнули. Солнце резануло по глазам, я едва могла удержать голову над поверхностью. Жасмин смотрела на меня. В ее взгляде было что-то прощальное. Она показала пальцем на мои губы.

Я попыталась понять, что она имеет в виду, и тогда, на чистом инстинкте, открыла рот.

И вдохнула.

Впервые.

Настоящий воздух ворвался в меня, прохладный, шершавый, с запахом соли и солнца. Я дышала. Не через жабры. Не через кожу. Я вдыхала, как человек. Мое тело трясло, я дрожала, но я дышала.

Она слегка улыбнулась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И в тот момент я поняла: я больше не слышу ее. Не чувствую ее мыслей. Между нами исчезла связь — та, что всегда была между русалками. Я пыталась снова — сосредоточиться, пробиться в ее разум, но там было только пустое молчание.

Жасмин смотрела на меня долго, почти печально, а потом, не сказав ни слова, подтолкнула меня к берегу. И исчезла. Просто… ушла. Как будто растворилась в волнах, как будто и не было ее никогда.

Я осталась одна.

Тело было тяжелым, как будто я снова тонула, но я плыла — плохо, неловко, без хвоста, на одних руках. Вода больше не была моей стихией. Она казалась чужой, сопротивляющейся. Когда я добралась до мелководья, пальцы начали цепляться за песок. Я выгребла из воды, словно выброшенная приливом.

Воздух резал горло, грудь сжалась от усилия. Я кашляла, жадно вдыхала, снова и снова, как будто боялась, что он закончится. Каждое дыхание было подвигом.

Я опустилась на песок, и только тогда — только тогда — увидела их.

Мои ноги.

Я замерла. Веки дрогнули, сердце пропустило удар. Я смотрела, как кожа блестит от влаги, как пальцы ног сжимаются в песке, как колени дрожат. Я приподнялась на локтях, тянулась, трогала — проверяла. Это были ноги. Мои. Человеческие.

Я перевернулась на бок, попробовала ими пошевелить — мышцы отзывались странно, непривычно. Движения были резкими, беспорядочными. Но они слушались. Это было как управлять новым телом, в котором я — новорожденная.

Я приподняла одну ногу, глядя, как изгибается колено. Смеялась и плакала одновременно. Это было неправильно. Это было невероятно.

Я — человек.

Я на суше.

Сначала мне казалось, что встать будет просто. Что человеческие ноги — это всего лишь другая форма, другая опора, и тело само поймет, как ей пользоваться. Я выросла, двигаясь легко, слаженно, с той грацией, что дает море. Вода подхватывает и ведет, ты не идешь — ты скользишь. Все твое естество становится частью ритма. А здесь… здесь не было ритма. Только сухая, горячая земля и тело, в котором я едва себя узнавала.

Я положила руки в песок и медленно приподнялась, сначала на локти, потом выше, переводя дыхание, пока не села. Ноги вытянулись передо мной — длинные, странные, разделенные. Я смотрела на них с какой-то нереальностью, как будто это не мое. Они шевелились. Колени гнулись. Пальцы раздвигались. Все было… живым, настоящим. Но будто не слушалось. Я сглотнула, вдохнула поглубже, потом прижала ладони к песку и попыталась подняться. Тело сразу зашаталось. Ноги, еще слабые, скользнули, и я рухнула обратно, с коротким вскриком, упав на колени. Колени — они болели. Они были открытые, без чешуи, нежные, уязвимые, и песок обжигал их, как соль на ране.

Я стиснула зубы. В голове все еще звучал голос Жасмин: «Ты не понимаешь, на что идешь». Понимаю теперь. Очень хорошо понимаю. Я снова оперлась на руки, стараясь подняться с большей осторожностью. Подтянула одну ногу под себя, потом вторую. Все тело напряглось, мышцы протестовали, позвоночник натянулся, как струна. Воды не хватало. Мне казалось, что я поднимаю не себя, а что-то чудовищно тяжелое, как будто каждая попытка встать — это поднять скалу.

Но я встала. На пару секунд. Стояла, шатаясь, как новорожденный лось. Колени дрожали, спина болела, ступни — мои новые ступни — будто горели. Земля под ними была твердой, грубой, и мое тело не знало, как держать равновесие.

Я упала снова. Но тише. Осторожней.

И все же… я снова села.

Я — человек.

Сломанная, мокрая, неуклюжая, грязная от песка, дрожащая… но человек. Я еще не умела ходить. Но я могла учиться. И в этом было что-то болезненно прекрасное. Что-то, ради чего стоило терпеть боль, падения и горечь соли на коже. Потому что где-то там… он. Тот, ради кого я переступила все законы. И я не сдамся. Ни за что.

Я чувствовала солнце на коже. Слышала, как ветер касается ушей, и это был такой невероятный, обжигающий звук, что я даже не сразу заметила, как кто-то стоит позади меня. Я обернулась.

Женщина.

Она выглядела… иначе. Не так, как я себе представляла людей. Не так, как мальчик. Она была в светлой одежде, свободной. Лицо ее было испуганным — по-настоящему. Ее рот был приоткрыт, а глаза распахнуты, будто она только что увидела нечто невозможное. И все же… в ней было что-то знакомое. Она напоминала Жасмин, но с ногами. Такая же бледная, почти прозрачная кожа, волосы темные, собранные на затылке, и черты лица резкие, как у тех, кто знает слишком много.

Я невольно улыбнулась. Не широко, не вызывающе — просто как жест благодарности, как знак: я не опасна, я не хочу пугать. Но женщина не ответила. Она продолжала смотреть на меня, не мигая, с той странной смесью тревоги и сомнения, что у людей обычно появляется, когда они не уверены — перед ними человек или привидение.

А потом она медленно поднесла руку к уху. Я заметила, что в ней она держит странный блестящий предмет, похожий на плоский камень, но живой, светящийся.

— Я нахожусь на западной части пляжа… — ее голос был напряженным, сухим, почти механическим. — Буквально передо мной, на песке, сидит молодая девушка…

Я замерла. Это обо мне. Она говорит обо мне.

— Возраст? Что-то между двенадцатью и пятнадцатью, сложно сказать… выглядит странно. На ней белое полотенце, она одна, на песке у берега. Вся бледная и… улыбается.

Я уже не улыбалась.

Что с ней не так? Она говорит, будто я не здесь. Словно я объект. Я чувствовала, как внутри нарастает странное ощущение — не паника, не страх, а острое, тихое непонимание. Я думала, что стать человеком — значит стать частью их мира. Но сейчас, под этим взглядом, с ее голосом, я чувствовала себя... вещью.

— Да… — она сделала паузу, потом резко кивнула, будто получила приказ. — Вам лучше приехать.

Ее рука опустилась, но взгляд не исчез. Она все еще смотрела на меня, будто ждала, что я исчезну. Или взорвусь. Или заговорю не своим голосом.

А я просто сидела. С мокрыми волосами, с дрожащими ногами, с дыханием, которое еще не стало привычным. Я была той, кто перешел границу двух миров. Я была человеком. Но для нее — просто странная девочка на песке.

И я не знала, кто должен бояться больше — она или я.

Дорогие читатели! Хочу пригласить вас в еще одну замечательную историю нашего моба -

“Не Ваша Русалочка”

 

Дорогие читатели, рекомендую почитать еще одну книгу нашего ЛитМоба

"Плененная Океаном"

- о горячих приключениях русалочки в академии от

Тины Солнечной

 

Чтобы стать свободной я пошла на безумство и провела ночь с близнецами, надеясь, что они мое спасение… Как бы не так! Кажется, я вляпалась еще сильнее, чем прежде. Теперь свобода будет стоить мне еще дороже, но я не сдамся! Берегитесь, братья, попаданки не сдаются!

 

Приятного чтения, друзья!

 

 

Глава 4

 

Эдуард

Пятнадцать лет. Возраст, в котором ты вроде бы уже не ребенок, но и взрослым тебя не назвать. В котором ты понимаешь, как устроен мир, как устроены люди, но все еще ищешь в нем что-то большее — что-то, что прячется за пределами логики. Возможно ли в этом возрасте по-настоящему верить в мифических существ? Наверное, нет. Думаю, мозг уже успевает отфильтровать сказки от реальности, особенно если ты растешь среди экранов, фактов, новостей, где все всегда нужно доказать. Но иногда… иногда ты видишь что-то, что не вписывается в реальность. И тогда все рушится.

Я увидел русалку.

Настоящую. Не из книги. Не из мультика. Не из придуманного ночного сна. Живую. Хрупкую. Молчаливую. С голубыми волосами, которые скользили по ее плечам, как вода. С глазами — такого же цвета, как летнее небо перед дождем. Они смотрели прямо на меня. Смотрели так, как будто я существую. Не как прохожий, не как мальчишка на берегу, а как нечто важное. Мне хотелось дышать глубже, потому что от ее взгляда все внутри сводило.

Я не мог оторвать глаз. Просто… не мог. Молча сидел, кидал камешки в воду, как делал это сотни раз до того, и вдруг она. Русалка. Вода вокруг нее будто светилась. Я помню, как время в тот момент исчезло. Все стало звуком ее дыхания, которого я не слышал. Всплеском воды. Светом ее кожи. Я даже не знал, дышу ли я сам. Я знал только одно: если расскажу кому-то — никто не поверит. Абсолютно никто. Да я и сам бы не поверил. Меня бы записали в список психов, которым срочно нужен психолог, таблетки, карантин. И я не осуждал бы их. Сам ведь до сих пор не понимаю, как это возможно. Иногда мне кажется, что я придумал ее. Что все это случилось в голове. Иллюзия. Глюк. Что-то между сном и рассветом. А потом я прикасаюсь к подвеске на своей шее — тонкая цепочка, на ней голубое кольцо. Маленькое, холодное. Женское. Я не ношу украшений, но это — другое. Это не просто кольцо. Это ответ. Это доказательство. Это ее.

Я помню, как она протянула его, когда я уже уходил. Не сказала ни слова. Просто взгляд. Молча. Пальцы дрожали. Я не понял тогда, почему. Может, она прощалась. А может, надеялась. Не знаю. Но кольцо — у меня. И когда я не верю себе, не верю памяти, не верю глазам — я смотрю на него. И понимаю, что это было. Все. Настоящее.

Я встретил русалку. И с тех пор ни одно утро не начинается, как прежде.

Но, наверное, тяжелее всего было не осознать, что она существует. Не поверить в то, что я действительно видел ее, трогал ее кольцо, что она смотрела на меня своими невозможными глазами. Нет. Самым тяжелым было принять тот факт, что я больше никогда ее не увижу. Как-то особенно остро это стало понятно именно в тот день, когда мы уезжали. Все происходило так буднично, так обыденно, что это только усиливало внутренний контраст — когда в тебе что-то ломается, а снаружи жизнь продолжает идти дальше, как будто ничего не случилось. Мы переезжали. Родители спешили упаковать коробки, закрыть дела, заправить машину, снять жилье. А я… я просто молчал. Как будто каждое слово застревало у меня в горле и рассыпалось внутри, еще до того, как я успевал его выдохнуть. Я знал, что не могу рассказать. Ни одному человеку. Ни отцу, ни матери, ни другу. Потому что это не история, которую можно просто выложить за ужином. Это... тайна, которую носишь в себе, как занозу в сердце.

В день перед отъездом мы в последний раз поехали на тот пляж. Мама сказала, что будет приятно попрощаться с морем. И это был тот редкий момент, когда мы вдруг думали одинаково. Только она прощалась с видом, с шумом волн, с соленым ветром, а я — с ней. С русалкой. С девочкой, которая вынырнула из воды, как сон, и осталась во мне навсегда. Я стоял на том же месте, где мы встретились. Смотрел на горизонт. Смотрел, пока солнце не опустилось достаточно низко, чтобы вода стала цвета ее глаз. Я не звал. Не мог. Потому что если бы она была где-то рядом и не вышла ко мне — я бы не вынес. А если ее и правда не было... это было бы еще хуже. Я стоял там, и внутри что-то рвалось на части. Я знал, что уезжаю. Что, возможно, не вернусь. Или вернусь слишком поздно. Что время, это проклятое, всесильное время, может стереть даже самое настоящее чувство, если ты не рядом.

Утром мы собирали чемоданы, и все казалось просто — засунь рубашки, джинсы, наушники, ничего не забудь. Все шло по плану. Кроме одного: я не мог упаковать ее. Не мог уместить в сумку ни взгляд, ни дыхание рядом, ни тот момент, когда она улыбнулась, просто потому что я был. Я думал о том, вернусь ли я когда-нибудь. Я знал, что да. Пусть через год. Через десять. Я найду путь обратно. Но вернется ли она? Будет ли снова всплывать к берегу, искать глазами? Вспомнит ли? Или со временем решит, что тоже придумала меня? Просто мальчик, просто миг, просто фантазия, растворившаяся в шуме прибоя.

От этой мысли что-то внутри неприятно скручивалось. Не больно, но вязко. Как будто кто-то медленно сжимал кулак вокруг моей груди. Я чувствовал себя так, как если бы мне подарили самую дорогую машину в мире, дали прокатиться один круг… и отобрали. И ты не злишься. Ты даже благодарен, что вообще дали. Но черт, от этого не становится легче. Примерно так я себя и чувствовал. Как будто на секунду прикоснулся к чему-то невозможному. И теперь все вокруг стало серым. Привычным. Предсказуемым. А внутри — пустота, в форме русалки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 

 

Глава 5

 

Аврора

Они появились внезапно. Сначала был только звук — глухой, тревожный, будто море загудело, рассердилось. Я подняла голову, и из-за деревьев, там, где берег встречался с дорогой, выехало нечто… чудовищное. Большое, прямоугольное, извергающее свет и вой. Оно мигало красными и синими огнями, которые отражались в воде, как проклятие, пульсирующее в ритме чужого мира. Я моргнула, потому что глаза не верили. Это не могло быть живым — оно не двигалось, как существо, но внутри точно что-то было. Кто-то.

Из этого странного, гудящего монстра вышли двое мужчин. Они были огромные. Не так, как кит или акула, не физически угрожающие, но как будто из другого материала — угловатые, плотные, тяжелые. У них были одинаковые темные костюмы, странного фасона, с блестящими значками на груди, и все в них — от походки до выражения лиц — говорило, что они не просто так здесь. Один из них держал что-то у рта и говорил, но я не слышала смысла — слова сливались в воздухе, как вода в шторм.

Мое сердце забилось слишком быстро. Я прижала ноги к груди и инстинктивно попятилась назад, ладони увязли в песке. Они шли ко мне. Один остановился чуть поодаль, а второй присел рядом, осторожно, медленно, будто подходил к напуганной рыбке.

— У вас что-то случилось? — спросил он. Его голос не был грубым. Наоборот, он звучал мягко, почти по-отечески, но все равно я вздрогнула.

Я не ответила, просто смотрела на него широко раскрытыми глазами. Его лицо было серьезным, но не сердитым. В нем было что-то... печальное, сдержанное. Он говорил со мной, как с кем-то, кто уже что-то потерял.

— Почему вы здесь одна? Где ваши друзья или родители?

Мой взгляд резко метнулся к воде. О, нет…

— О боже… ее родители утонули?! — воскликнула женщина, та самая, и ее голос теперь звучал уже громче, с паникой, но не в мою сторону, а сквозь меня, будто я — предмет, повод, сигнал.

Я резко повернулась обратно к мужчине и начала отчаянно мотать головой. Нет. Нет. Я не… они не утонули. Они живы. Просто не здесь. Они под водой. Они... просто там.

— Вы немая? Общаетесь языком жестов? — спросил он, медленно и выразительно показывая что-то руками, словно разыгрывал странный танец.

Я замерла. Немая? Что это значит? Не говорю? Но я… могу говорить. Внутри. С Жасмин. С мамой. С Тиной. С дельфинами. Но не так. Не этими... губами. Этим... ртом. Не языком. Я не знала, как.

Он снова что-то показал руками — странные жесты, движения, словно писал в воздухе. Люди так разговаривают? Как они вообще общаются, если каждый использует что-то свое? Уверена ли я, что знаю их мир? Что понимаю их правила?

В голове словно обрушилась волна. Я думала, что готова. Думала, что изучила достаточно. Читала, слушала, наблюдала. А теперь я сидела на берегу, в белом полотенце, под пристальными взглядами чужих людей, и не могла сказать ни слова. Меня считали сиротой. Немой. Странной. Я была для них загадкой. Потерянной девочкой. Но это не я потерялась. Это они не знали, кем я была.

И впервые за все время я испугалась по-настоящему. Не за то, что он меня не узнает. А за то, что я, возможно, вообще не знаю, что значит быть человеком.

Мужчина, что сидел рядом со мной, повернулся к другому. Между ними что-то произошло — не разговор, не слова, а будто обмен… эмоциями? Или у них тоже есть свой язык, но не жестов, не мыслей, а какой-то другой, земной, понятный только им? Их взгляды пересеклись, коротко, но в этом мгновении было больше, чем фраза. Как будто один спросил, а другой дал ответ. Или разрешение. И потом он снова посмотрел на меня.

— Не переживайте, — сказал он спокойно, голос был ровный, убаюкивающий, как прилив перед рассветом. — Мы привезем вас в участок и попытаемся связаться с вашими родными.

Мое сердце дернулось, как будто его ударили изнутри. Связаться? С моими родными? Я чуть не рассмеялась в панике. Представить, как кто-то говорит маме, что ее дочь найдена на суше.

Я широко раскрытыми глазами уставилась на мужчину, молча умоляя его… не делать этого. Не плыть на дно океана.

— Сможете подняться на ноги? — спросил он, и в голосе было столько вежливой заботы, что я едва не кивнула. Но… я посмотрела вниз, на свои новые конечности. Ноги. Они по-прежнему казались мне чужими, как будто не до конца моими. Я все еще не могла заставить их повиноваться. Я снова взглянула на мужчину и медленно, беззвучно покачала головой.

Он ничего не сказал. Только кивнул, словно ожидал именно этого. Потом выпрямился и шагнул ближе. Я не знала, чего ждать. Пульс подскочил, тело напряглось, но когда его руки аккуратно обняли меня под коленями и спиной, я почему-то… не испугалась. Он не был угрожающим. Его прикосновение было осторожным, почти отеческим. В нем было что-то знакомое — этот усталый взгляд, эти руки, пахнущие морем и землей, немного седины в висках. Он напомнил мне отца. Не тем, как выглядел. Тем, как держал. Словно нес не потерянную девочку, а что-то ценное. Хрупкое.

Я позволила. Он поднял меня на руки, легко, уверенно, и понес туда, где стоял тот гудящий монстр. Я смотрела на него ближе теперь — блестящий, темный, с огнями, все еще мигающими красным и синим, и он казался мне не машиной, а живым существом. Монстром. Не злым, но огромным, непонятным, чужим.

Мужчина открыл одну из его сторон — как будто у существа было чрево — и осторожно опустил меня внутрь. Внутри пахло… странно. Не солью, не морем, не водорослями. А чем-то резким, сухим, с оттенком железа и чего-то, что я не могла определить. Стены были твердые, но сидеть было мягко. Все казалось неестественным. Закрытая капсула. Без воды. Без звуков. Без движения… хотя нет.

Мы двигались.

Я не понимала, как. Мои ноги не двигались. Я сама не двигалась. Но все за окном начало меняться. Пейзаж, небо, цвет деревьев и даже свет — все сдвигалось, как будто земля под нами текла, как река. Я сидела неподвижно, а мир вокруг жил, бежал, проходил мимо, и это было… странно приятно. Как будто меня несла не вода, а само время.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я чуть расслабилась. Только чуть. Потому что ничего не знала. Ни куда мы едем. Ни что теперь. Ни как говорить. Ни что будет с моим телом. Но я была в тепле. Я это поняла, когда он — тот самый мужчина — снова посмотрел на меня через какое-то зеркало спереди и, не говоря ни слова, передал назад вещь. Она была мягкая, чуть тяжелая и пахла его кожей. Он положил ее мне на плечи.

Я не знала, что это. Но она была теплой. И мне стало… спокойнее.

Почти.

***

Вокруг все было слишком ярким, слишком громким, слишком резким. Воздух казался сухим и тяжелым, как будто его процеживали через металл, и в нем не было ни капли соли. Помещение, в которое меня привезли, вибрировало от голосов, шагов, стуков, звуков, которые я не могла разобрать. Все происходило слишком быстро. Словно я оказалась в центре шторма, но не водяного — человеческого, шумного, беспорядочного. Я сидела на чем-то мягком, сером, все еще закутанная в ткань, которую мне дали в машине. Она пахла чужим, но теплым. Мое тело дрожало не от холода — от перегрузки. Каждая клетка ловила чужой звук, чужое движение. Я наблюдала. Только это и могла делать. Я смотрела, как из стены выходит белая штука — сначала не поняла, что это, но потом увидела, как один человек бросает в нее какой-то стакан, и она… проглатывает. Одна женщина прошла мимо с громким щелчком штуки на ногах, бросив на меня взгляд, как будто я была отбитым от стаи дельфином, которого ей жалко, но не настолько, чтобы подойти. Кто-то бежал. Кто-то кричал в плоский камень. Мир двигался, как водоворот, и я сидела в его центре, неподвижная, чужая.

— И что мне, по-вашему, сделать?! Заставить ее говорить?! — чей-то голос вырвал меня из потока. И я узнала его сразу. Это был тот, что нес меня. Его голос был тише, но упрямый.

— Может, она англичанка или француженка, пусть напишет на листке, и мы переведем. А этот голос принадлежал мужчине — не тому, что привез меня, а другому, с нервной походкой и напряженными плечами. Его голос был колючим, раздраженным, но под ним — испуг.

— Не знаю! Она не умеет писать.

— Черт… — первый выругался и зашагал туда-сюда, как морской угорь в сети. — Она хоть есть в какой-то базе данных? Ее имя, лицо, отпечатки пальцев… хоть что-то?!

— Вообще ничего, в том-то и дело.

Я слушала, не мигая. Мое имя… не существует здесь. В этом мире я — никто.

— Она понимает вас? — спросил первый, чуть сбавив тон.

— Кажется, да. Но не разговаривает.

— И что ты думаешь?

— Меня посещает мысль… — он замолчал на секунду, и в этой тишине что-то дрогнуло внутри меня, — что она сбежала. От недоброжелательной семьи. Возможно, ее держали взаперти какое-то время. Или всю жизнь.

Я опустила глаза. Интересно, это звучит правдой? Звучит ли это так, как и должно было бы звучать, если бы я действительно родилась в их мире? Если бы я была девочкой, выросшей за запертой дверью, за решеткой? Это была красивая ложь. Удобная. Она объясняла, почему я не говорю. Почему не знаю, как работают их монстры, слова, тела.

— Она даже ходить не умеет… — обеспокоенно добавил мой спаситель. Его голос стал тише. Тяжелее. — Я не представляю, что произошло в ее жизни.

Я посмотрела на него. Он снова был ближе ко мне. Его взгляд не был осуждающим. В нем была тень грусти, почти отцовская тревога. Я не знала, что такое «участок», не знала, что будет дальше, но почему-то верила, что он не причинит мне вреда. Он один здесь смотрел на меня не как на проблему, а как на человека.

— Местные? Что они говорят? — спросил второй.

— Впервые видят ее. Никто не знает, кто она.

Я не знала, радоваться этому или бояться. Впервые за долгое время я действительно чувствовала себя потерянной. Настоящей потеряшкой. Не той, что убежала — а той, что уже не знает, куда возвращаться. И пока вокруг все продолжало звучать, гудеть, двигаться, я сидела молча. И впервые поняла, что быть человеком — это не просто ходить на ногах. Это — быть замеченной. Услышанной. Понятой. А я пока не была никем из этого.

 

 

Глава 6

 

Аврора

А потом… все стало еще менее понятно, чем раньше. Они спорили, переглядывались, бросали фразы, которые ничего не говорили мне, но, кажется, говорили все друг другу. Решали, куда меня деть, где оставить, к кому обратиться. Люди шептались, перебрасывались словами, называли какие-то «службы», «опеки», «центр». Я не знала, что это. Звучало холодно, как будто меня собирались отнести в хранилище, где складывают все непонятное.

Но тот мужчина — тот, что нес меня, дал мне свою одежду и укрыл, — вдруг сказал, что отвезет меня к себе. Домой. Он сказал это уверенно, почти спокойно, и все остальные, казалось, сразу стали немного тише. Второй мужчина нахмурился, как будто хотел возразить, но не стал. Только пожал плечами. Может, это их способ говорить «делай, как знаешь».

Домой.

Я не знала, что значит его дом. Я не могла представить, как он выглядит. Точно не как наши коралловые дворцы, не как пещеры, где живут морские ведьмы. Без раковин. Без волн. Без звуков воды. И, несмотря на страх, мне стало интересно. Этот мир… я пришла сюда не только за ним. Я пришла за ощущением жизни здесь. И сейчас оно было ближе, чем когда-либо.

Я снова оказалась в его странном монстре, и мы тронулись. Но на этот раз я не просто сидела внутри. Я сделала первые шаги. Несколько. Он держал меня за локоть, не крепко — скорее, как опора. Мои ноги дрожали, цеплялись друг за друга, спотыкались, но я дошла. Неуверенно, почти смешно, но я сделала это. Подвиг. Настоящий. Для меня.

— Я отвезу тебя туда, где будет безопасно. К себе домой, — сказал он, повернувшись ко мне, когда мы двинулись с места. — Пока мы не разберемся, где твоя семья и откуда ты. Обещаю, тебе не будет грустно.

Он слегка улыбнулся. Мне хотелось верить.

— У меня прекрасная жена и дочь. Ей пятнадцать.

И тогда я выдала звук. Необъяснимый, короткий, почти выдох, но — настоящий.

— Ох… — он резко посмотрел на меня, удивленно и немного тронут. Я прижала губы, не зная, откуда это взялось. Я даже не почувствовала, как сказала. Не запомнила, как это звучит.

Ох

… это было удивление? Радость? Признание?

— Ты начинаешь говорить… — сказал он, и его голос стал чуть мягче. — Это радует.

Я улыбнулась. Это было впервые за все время, когда моя улыбка была настоящей.

Потом мы двигались долго. Пейзаж за окном менялся, как будто кто-то листал страницы сказки — одна, вторая, третья. Больше деревьев. Меньше людей. Широкие линии серого цвета под колесами, по которым двигался монстр, называемый машиной. Он не был живым, но в нем чувствовалась сила. Внутри было тихо. Он не говорил, и я тоже — потому что не знала как. Но это было… комфортно.

Когда мы остановились, я впервые увидела его «дом».

Он не был коралловым. Не был стеклянным, как раковины, или сделанным из рыбьих костей, как у шаманов. Он был… прямоугольным. С ровной, будто отрезанной крышей, с окнами, за которыми что-то светилось. На земле перед ним были маленькие деревья, окруженные ограждением. Окна были как глаза. Большие. Чужие. Я не понимала, как это может быть жилищем. Оно не двигалось, не дышало. Было как камень.

Он помог мне выйти. Я все еще шла плохо, но ноги слушались немного лучше. Воздух стал холоднее. Снова тот странный запах — смеси чего-то сладкого, горячего, чужого.

Он открыл дверь, и я вошла. Внутри не пахло морем. Вообще. Пахло теплом, хлебом, каким-то растением, цветами, возможно. Я услышала шаги. Легкие, быстрые. И тогда из-за угла вышла девушка. Человеческая. С глазами — настоящими, удивленными, как у чайки в шторм. Она была невысокой, с темными волосами и в мягкой одежде, как облако. Она остановилась, глядя на меня. Я глядела в ответ.

Именно в тот день, началась моя настоящая жизнь на суше.

4 года спустя.

Вчера мне исполнилось восемнадцать, дату моего дня рождения выбрал Даниэль. Все вокруг твердили, что это особенный возраст — граница между детством и чем-то новым, взрослым, настоящим. Что ж, возможно. Только это «взрослое» не стало откровением. Оно было странным и тяжелым, как мокрая ткань, прилипшая к коже. Восемнадцать. Мне теперь восемнадцать, но внутри я все еще где-то там, на берегу, где впервые вдохнула воздух, который жгло в легких.

С каждым годом здесь, на суше, я будто все больше вписываюсь в этот мир. Хожу, дышу, говорю, ношу одежду, которая мнется и пахнет чужим, ем еду, которую готовят на огне, а не приносят течения. И все-таки я не могу забыть. Я не могу перестать думать о настоящем доме — о воде, глубине, матери, чье лицо я помню только сквозь дрожь, о голосе отца, звучащем в голове, как эхо в раковине. Я вспоминаю их и чувствую, как в глазах поднимается соль. Не та, что в океане, а другая. Та, что болью выходит наружу. Я хочу увидеть их. Хочу сказать, что жива. Что скучаю. Что люблю. Но этого не случится. Никогда. Я это понимаю. Слишком много времени прошло. Слишком многое изменилось. Я стала другой.

Теперь я умею говорить. Я все еще не понимаю всех слов и интонаций, иногда теряюсь в длинных фразах и реагирую не так, как должна. Наверное, мои ответы иногда звучат глупо или по-детски, потому что внутри я застряла где-то в четырнадцати. Я — человек снаружи, но внутри я все еще та русалка, что смотрела на небо впервые.

С того дня, как я попала в этот дом, с того самого момента, как меня подняли из песка, все изменилось. Меня собирались отправить в интернат. Так здесь поступают с теми, кого не могут привязать к фамилии или документам. Но Даниэль… Даниэль настоял, что я останусь у них, хотя бы на время. Он сказал это твердо, как будто уже знал, что «временно» превратится в навсегда. Я привыкла к нему. Он странный, спокойный, с уставшим взглядом, но добрый. Такой тип мужчин, которые не боятся молчать. Его жена, Мелисса — женщина, которую можно обнять и понять, что тебе уже не холодно. У нее запах меда и лаванды, и голос, от которого хочется слушать, даже если не до конца понимаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они удочерили меня. До сих пор это слово отзывается в груди болью. Оно звучит как предательство. Потому что у меня уже есть родители. Настоящие. Те, кого я не смогла забрать с собой. Те, кого я бросила. Ауч. Вот сейчас было больно. По-настоящему.

У меня есть сестра. Сводная. Дочь Мелиссы и Даниэля — Кейт. Она старше меня всего на полгода, но чувствует себя взрослой, сильной, уверенной. Мы стали лучшими подругами. И, честно, отчасти именно благодаря ей я начала говорить. Мы много времени проводили вместе, особенно в первый год. Спали в одной комнате, болтали ночами. Она рассказывала мне истории, а я училась понимать — смысл, эмоции, интонации. Она терпеливо поправляла меня, если я говорила что-то не так. Не смеялась. Просто терпеливо объясняла.

Мы делили комнату, пока мне не выделили свою. Раньше это был кабинет — строгий, с полками и серыми стенами. Но Даниэль превратил его в теплую, уютную комнату. Девичью. Там были мягкие подушки, светлые занавески, книжные полки и даже зеркало, в которое я долго не могла смотреть. Потому что не верила, что это — я. Но он сделал это. Для меня. Просто потому что «так правильно». Это было невероятно трогательно.

Мы часто ездили гулять. Ходили в парки. Смотрели кино. Даже на пляж ездили пару раз. Они приглашали меня купаться. Кейт уговаривала. Обещала держать за руку. И клянусь, я была в шаге от согласия. Я почти сделала этот шаг… но вместо этого сказала, что боюсь воды. Что панически боюсь. И они поверили. Или сделали вид, что поверили. После этого никто не настаивал.

В школу я не ходила. Это было их общее решение. Мелисса сказала, что школьная среда слишком агрессивна для кого-то с моей историей. А Даниэль добавил, что пока не появятся документы, отправлять меня туда просто опасно. Да и, честно говоря, я бы не справилась. Мир внутри школы слишком шумный. Я до сих пор не все понимаю в их мире. В репликах. В сленге. В переписках. Мне нужно больше времени, чтобы научиться быть такой, как они.

Со мной занимались репетиторы. Один по литературе, с глазами цвета кофе, объяснял мне смыслы, метафоры, эмоции. Один по математике, строгий, но терпеливый. Мелисса учила меня готовить. Даниэль — как ориентироваться в городе.

Это была не моя жизнь. Но теперь она стала моей.

Даже если внутри все еще бьется другое сердце. Соленое. Принадлежащее морю.

Мы говорили о моем прошлом редко. Точнее, почти никогда. Только если случайно затрагивалась тема детства. Они старались не лезть в то, что, по их мнению, могло быть слишком болезненным. А я… я поддерживала это молчание. Потому что правда — это не просто история, это приговор. Это то, что разделяет жизнь на «до» и «никогда больше». Каждый раз, когда Мелисса осторожно спрашивала, помню ли я хоть что-то — улицу, голос, имя, — я тихо качала головой. Говорила, что с того дня, как меня нашли на пляже, — в голове пустота. И хотя я чувствовала, как больно им это слышать, как им хочется восполнить этот пробел, дать мне корни, я продолжала врать. Потому что истина была бы для меня концом.

Иногда они называли меня звездочка. Так, ласково, с улыбкой. Говорили, что я, должно быть, упала с неба. Что никто не знает, откуда я пришла, но звезды явно приложили к этому руку. Мы всегда смеялись с этого. Даже я. Я пыталась быть одной из них. Улыбаться, говорить правильные слова, есть с ножом и вилкой, смеяться в нужных местах, интересоваться сериалами, пиццей. Я старалась встроиться в их систему, как кусочек мозаики, который не подходит по форме, но все равно его вдавили — потому что слишком красивый, чтобы выбросить.

Но есть мысль, которая не отпускает. Не уходит. Она не дает мне уснуть. Не дает мне смотреть на себя в зеркало, не испытывая стыда.

Что, если все это зря? Что, если я совершила величайшую ошибку? Я отреклась от океана. От семьи. От самой себя.

Ради него

. Ради мальчика. Ради взгляда, который длился всего несколько секунд. Ради голоса, который сказал, что мои глаза красивые. Ради того момента, который навсегда застрял в моей памяти, как песчинка под кожей — не видна, но больно.

Я изменила свою жизнь. Не на время. Навсегда. Я стала кем-то другим. А он… он исчез. Просто исчез. С того самого дня, когда я дала ему кольцо — свое, голубое, королевское — я больше не видела его. Ни тени, ни намека, ни шанса. И иногда мне действительно кажется, что я придумала его. Что это был сон. Видение. Фантазия отчаянной русалки, которая слишком хотела увидеть, что находится за границей воды.

Был ли он настоящим? Или это была проверка? Иллюзия, чтобы понять, на что я способна? А может, я поверила в то, чего не было, потому что так было проще, чем оставаться там, где не чувствовала себя живой? Я не знаю. Но знаю одно — я должна найти его. Потому что, пока он не узнает меня, я не могу вернуться. Я не могу никуда. Я застряла в мире, который должен был стать временным, а стал приговором.

Теперь я знаю карту мира. Я знаю, где находятся страны, как зовут президентов, где растут пальмы, где снег лежит круглый год. И все равно он может быть где угодно. В любом городе. В любой школе. На любом пляже. И даже если бы я решила вернуться в океан — я не смогу. Пока он не узнает меня. Пока не посмотрит на меня и не вспомнит ту девочку с голубым хвостом, с дрожащими губами и синим кольцом на ладони.

А это, пожалуй, самое сложное. Потому что если он не вспомнит… тогда все, что я сделала, все, что потеряла, все, что отдала — станет пустым. И я останусь здесь. Навсегда. Жить жизнью, которую выбрала не потому, что хотела, а потому, что надеялась.

Дорогие читатели!

Хочу познакомить вас с новинкой нашего литмоба:

“Морская невеста или Догони меня, дракон!”

 

Дракон и русалка не могут быть вместе. Я знала это по горькому опыту, но все равно отправилась под венец. Надеялась, что этот брак спасет дорогих мне людей, но сама чуть не угодила в смертельную ловушку.

Теперь я в бегах. Покинув родные глубины, я вышла на сушу и притворяюсь человеком. Моему неудавшемуся жениху, генералу-дракону, меня ни за что не найти!

Хотя погодите-ка… Он все равно отправился на мои поиски?

Что ж, посмотрим, куда нас заведет эта игра вслепую! Догони меня, дракон!

 

 

Глава 7

 

Аврора

Сегодня нам предстоял переезд. С самого утра в доме чувствовалось напряжение — не из тех, что тяжелым грузом нависает над плечами, а скорее трепет, предвкушение чего-то нового. Даниэля переводят в другой участок. Повышение. Новый город. Новая жизнь. Ближе к океану. Когда я это услышала впервые, внутри что-то сжалось. Не больно, не тревожно — скорее, как будто кто-то осторожно тронул старую струну, и она отозвалась воспоминанием. Океан. Он снова будет рядом. Я не знала, радоваться ли. Или бояться. Но мое тело отреагировало быстрее, чем разум — сердце забилось быстрее, и я впервые за долгое время поймала себя на том, что просто смотрю в окно и улыбаюсь без причины.

Сборы были хаотичными. Вещи, которые успели накопиться за четыре года, вдруг перестали помещаться в коробки. Мелисса бегала по дому, проверяя, не забыла ли она документы, зарядки, кофе-машину. Кейт сидела на полу и сортировала косметику, которой, казалось, у нее было больше, чем у любого магазина. Я собирала только то, что было по-настоящему важным — книги, немного одежды, альбом с записями.

— Ты уверена, что тебе это нужно? — Кейт подняла мою старую кофту, с которой я почти не расставалась первый год. Она была слишком велика, почти несуразна, но в ней было столько утешения, как в первых шагах.

— Да, — кивнула я. — Это память.

Она не стала спорить. Просто аккуратно сложила ее и положила в чемодан.

Поездка заняла почти девять часов. Машина была полна коробок, разговоров и тихой музыки, которую Даниэль включил, чтобы сгладить тишину. Я смотрела в окно, наблюдая, как пейзажи меняются, как небо становится все более светлым, как воздух будто наполняется солью, хотя до берега еще далеко. Мы проезжали поля, мосты, маленькие города, в которых никто нас не знал. И в какой-то момент мне стало легче. Прошлое оставалось позади, а впереди было что-то... другое. Возможно, шанс.

Дом оказался красивым. Даже слишком. Белый фасад, широкие окна, крыльцо, по которому приятно пройти босиком. Внутри пахло свежей краской и деревом. Было просторно, светло, и когда я вошла, мне почему-то захотелось плакать. Не от грусти. А от того, как все могло быть. Как будто я заново родилась. Моей комнатой стала небольшая спальня на втором этаже с окном, выходящим в сторону океана. Внутри все было еще голым — стены, мебель, пустые полки. Но это была моя комната. Моя настоящая.

Кейт помогала мне ее обустроить. Смеялась, когда я выбирала слишком много синего.

— Знаешь, кажется, ты помешана на этом цвете, — бросила она, приклеивая гирлянду над кроватью.

— Возможно, — я улыбнулась. — Он успокаивает.

Мы повесили занавески, расставили книги, повесили мои рисунки, даже сделали доску, куда я прикрепила вырезки из журналов, странные фотографии, надписи. Кейт принесла свой старый плед, и сказала, что он приносит удачу.

К вечеру все стало почти настоящим. Дом уже не был чужим. Моя комната — больше не просто стены.

А где-то рядом — снова был океан. Я еще не видела его, но чувствовала. Он был здесь. Он знал, что я вернулась ближе. И, возможно, он тоже ждет.

Как сказал Даниэль, мне уже восемнадцать, и пришло время двигаться дальше. Он произнес это в своей обычной манере — спокойно, сдержанно, но с той твердостью в голосе, от которой невозможно было отмахнуться. По его словам, колледж — это возможность, шаг в новую жизнь, шанс найти себя. Там я смогу научиться тому, чего еще не знаю. Он говорил, как человек, который хочет для меня лучшего, и я знала — он искренен. И все же в груди все это отзывалось не восторгом, а легким, еле ощутимым страхом.

Кейт, напротив, была на седьмом небе от счастья. Она буквально сияла, когда узнала, что поступит вместе со мной. Но когда выяснилось, что благодаря званию и новому назначению Даниэля нам предложили два места в одном из лучших колледжей города, ее радость превратилась в фейерверк. Она прыгала всю ночь, кружилась по дому в своей пижаме, бесконечно рассказывала, как там классно, какие аудитории, какая столовая, какие вечеринки. Я слушала ее, кивала, улыбалась — и прятала за этой улыбкой странное, колючее волнение.

У меня нет других друзей. Только она. Я почти не общалась с людьми вне нашей семьи, если не считать репетиторов и нескольких продавцов в магазинах, которых я научилась понимать. Мой мир — ограниченный, защищенный, построенный ими для меня, и в этом была своя прелесть. Но теперь его границы раздвигались. Мне предстояло встать среди других, настоящих, с их разговорами, привычками, смехом, словарным запасом, который до сих пор был для меня лабиринтом.

Я боялась. Но если быть честной — где-то глубоко внутри я ощущала трепет. Словно мир распахивал дверь. Не потому, что знал меня. А потому, что я наконец готова была попробовать.

Суббота. Десять утра. В моей комнате еще полумрак, а Кейт уже тормошит меня. Я слышу ее голос, как сквозь воду, и она смеется, щекочет мне пятки, зовет встать. Обычно я бы прикрыла лицо подушкой, но сегодня не сопротивлялась. Она предложила пойти на пляж. Не купаться — я ясно дала понять, что не подойду к воде. Просто позагорать. Пройтись по берегу. Почувствовать песок. Она умоляла — со своим фирменным выражением глаз, в которых будто прятались солнечные лучи. И я… согласилась.

Я выбрала голубые шорты — легкие, джинсовые, любимые — и простую белую майку. Легкая ткань касалась плеч, как прикосновение ветра. Кейт уже стояла внизу с покрывалом и сеткой фруктов — виноград, персики, пара бананов. Даниэль отвез нас. Он не спрашивал лишнего. Только посмотрел на меня, когда я садилась в машину, и кивнул. В этом было все: поддержка, спокойствие, и, возможно, легкая тревога. Он знал, как я “

боюсь

” воды, знал, какой путь я прошла, и сейчас просто был рядом — как всегда.

Путь до пляжа занял минут двадцать. За окном мелькали пальмы, проносились вывески, воздух был густым, теплым, с примесью соли. Я чувствовала ее. Океан. Он был рядом. Где-то за поворотом. И с каждым километром внутри меня поднималась буря. Не страх. Не радость. Ожидание. Будто кто-то тянул меня за руку в прошлое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Покрывало расправилось на песке, будто мы раскатали часть неба прямо у берега. Кейт села первой, тут же усевшись по-турецки, держа в руках банан, как микрофон, и заговорила взволнованным голосом, который в ней просыпается каждый раз, когда она по-настоящему воодушевлена.

— Просто представь… лучшая академия! Я в восторге!

Она сияла. Искренне. Глаза светились, волосы развевались на ветру, а губы не успевали проговаривать мысли, которые сыпались одна за другой. Я смотрела на нее, слушала, и даже улыбалась — по-настоящему. Я была рада за нее. Честно. Кейт заслуживала всего этого: друзей, учебы, безумных эмоций, новых впечатлений. А я… я была просто тенью рядом. Тенью, научившейся ходить по суше, говорить почти без ошибок, улыбаться в нужные моменты и смеяться, когда это нужно.

Но мой взгляд все равно был направлен не на нее. Не на фрукты, не на песок. А туда, где вода танцевала на границе берега, прозрачная, ускользающая, зовущая. Если бы не сделка, не это ужасное условие, я бы просто встала. Медленно, не торопясь. Подошла бы. Погрузилась. Уплыла. Хоть на несколько минут. Просто увидеть их. Родных. Родной мир. Услышать, как поют скаты, как шумят кораллы, почувствовать, как вода обнимает, как сердце снова начинает биться в правильном ритме. Но нет. Все это было под запретом. И я скучала. Скучала до боли. По воде, по ракушкам, по весу своего хвоста, по своей синеве.

Я почти сдалась этим мыслям, когда мой взгляд случайно скользнул чуть влево — туда, где волны не просто ласкали берег, а вздымались, пульсируя, неся на себе людей. Я замерла.

— Кейт… — позвала я ее, не отрывая взгляда от двух фигур.

— Да? — ответила она, все еще улыбаясь.

— Что они там делают?..

Она проследила за моим взглядом и тут же ухмыльнулась.

— О, это серфингисты. — Она выпрямилась, сняла очки и прищурилась. — Боже… черт… и они безумно горячие.

Я нахмурилась. Слова были знакомые, но значения… все еще многозначны. Я пригляделась. На волнах действительно были двое парней. Один уже направлялся по песку куда-то дальше, а второй остался у кромки воды, нагнувшись к доске. Снимал с нее водоросли. Его волосы были темные, почти черные, и с них стекала вода. На нем были черные пляжные шорты, свободные, а торс… Кейт называла таких сексуальными. Я просто смотрела, отмечая, как красиво двигается его тело, как в нем чувствуется уверенность и сила. Но что-то в нем… не отпускало. Что-то тянуло. Я встала. Кейт как раз собиралась за напитками. Я же направилась к нему.

Интерес брал верх. Мне нужно было понять, как они это делают. Как они держатся на досках. Как управляют волной. Я шла, стараясь выглядеть дружелюбно, слегка улыбалась, как учила Кейт. Это должно было быть вежливо. Я не знала, как он отреагирует, но почему-то верила — он не опасный.

Я подошла ближе. Он не сразу заметил меня. Был занят — водоросли прицепились к доске, он снимал их аккуратно, будто привык к этому. Потом вдруг поднял взгляд. Наши глаза встретились. Его — ярко-голубые, знакомо-голубые. И я сразу застыла. В нем что-то было. Что-то... слишком знакомое. Уголки его губ дрогнули в ленивой, почти мальчишеской улыбке. Я почувствовала, как напряглись плечи. Где-то я уже это видела.

— Мы с тобой раньше нигде не виделись?.. — тихо вырвалось у меня, почти неуверенно.

Его улыбка стала шире. В ней было что-то хитрое, насмешливое. Он сделал шаг вперед. Его тень легла на мое лицо.

— Хороший подкат, малышка, но думаю, я бы тебя запомнил. — Он подмигнул.

Мое сердце сбивалось с ритма. Я сделала шаг назад.

— Я…

— Хочешь познакомиться поближе? — спросил он хрипло, и его пальцы коснулись моего подбородка. — Милые ножки, можем поехать ко мне. Или… прямо здесь хочешь?

Я замерла. Как рыба, выброшенная на берег. Его голос, его слова — были как резкий удар. Щеки вспыхнули. Мне стало неуютно, горячо, противно. Кейт говорила об этом. Говорила, что если парень говорит такое — это плохо. Это значит, что он не тот. Я отступила еще на шаг. Его рука соскользнула с моего лица.

Он был самоуверенный. Нахальный. Неприятный. Его улыбка теперь раздражала. Я хотела уйти, развернуться, стереть это с памяти — и вдруг увидела.

Он отложил доску чуть в сторону. И я увидела ее. Подвеску. На его шее. Маленькое кольцо. Мой дар.

Мое голубое кольцо.

Я не дышала. Мой взгляд впился в нее, в это крохотное голубое стекло, в металл, в воспоминание. И сердце внутри закричало.

Это он.

 

 

Глава 8

 

Аврора

Я смотрела на него — и не могла поверить.

Он изменился.

Он стал мужчиной.

Он стал грубым.

Он стал другим.

Но на его шее — мое кольцо.

И я не знала, убежать ли.

Или остаться.

Или закричать.

Сердце билось как ненормальное, потому что… потому что я нашла его. Нашла того самого мальчика, который сказал, что мои волосы красивые, что хвост блестит, как лунная волна, и что мои глаза — самое красивое, что он когда-либо видел. Я помню, как он смотрел тогда на меня — открыто, искренне, с трепетом, будто я была не существом из мифа, а кем-то особенным. Но сейчас... Сейчас он не выглядел таким. Он не был тем светлым мальчиком с мягкой улыбкой. Его взгляд был резким, уверенным, ироничным. И если бы не подвеска — если бы не мое кольцо, я бы ни за что не узнала его.

Он стоял передо мной и говорил так, будто в его словах не было смысла. Будто все то, чем он был однажды, исчезло. Испарилось. И в голове бился только один вопрос — а вдруг он вспомнит? Мои глаза ведь не изменились. Они все еще те самые. Разве нет?

— Аврора! — голос Кейт выдернул меня из оцепенения.

Я обернулась к ней.

— Если одумаешься, — вдруг сказал он, все еще с этой ленивой улыбкой, — найдешь меня здесь в следующие выходные.

Он подмигнул… и ушел. Просто ушел. А я продолжала стоять, вкопанная в песок, будто мои ноги снова забыли, как двигаться.

Кейт подбежала ко мне с мороженым в руках, сияющая, радостная, как всегда.

— Меня не было пару минут, а ты уже закадрила такого красавчика! — воскликнула она.

— Он… он вел себя странно, — пробормотала я, не отрывая взгляда от его удаляющейся фигуры. Он снова уходит. Но в этот раз он сказал, что вернется.

— Почему странно? — она облизала розовое мороженое.

— Сказал, что у меня милые ножки… и что мы можем поехать к нему или остаться прямо здесь. — Я повторила это вслух, словно проверяя, не придумала ли. Кейт замерла.

Ее глаза расширились.

— Вот сволочь.

Я почувствовала, как снова пылают щеки.

— Ты ведь… поняла, что он имел в виду? — спросила она осторожно, и я замялась. Да, я догадывалась. Но уверенности не было.

— Он намекнул на секс, Аврора, — быстро проговорила она.

Секс. Это слово прозвучало резко, будто треск дерева в тишине. Я слышала его, конечно. Видела сцены в фильмах, читала кое-что. Знала, что это вызывает удовольствие. Знала, что от этого появляются дети. Но я никогда не понимала, как люди к этому приходят. Поцелуи, прикосновения, слова — вся эта игра, как ее называют — она для меня оставалась загадкой.

— Зачем он намекнул на это? — спросила я, и Кейт приоткрыла рот, затем выдохнула, тяжело, с сочувствием.

— Нам нужно серьезно поговорить. Дома. С виноградом. И мороженым. Много мороженого.

Я кивнула. Я хотела понять. Хотела знать. Но больше всего я хотела разобраться — тот ли это мальчик. Тот ли, ради которого я отдала все. И если да… что же случилось с его сердцем?

Прошло два дня. Два дня, в которых я то сгорала от волнения, то чувствовала себя чужой даже в собственном теле. Я не могла выбросить из головы его лицо, его голос, его холодную, самодовольную улыбку, так не похожую на ту, что я помнила. Но сегодня все это пришлось оставить где-то на заднем плане — потому что настал первый день учебы.

Кейт настояла, чтобы мы оделись одинаково. Она с детства мечтала о том, чтобы пойти в академию в форме, и теперь с азартом вытаскивала из шкафа белые теплые рубки, аккуратно выглаженные пиджаки с эмблемой — золотой волной, пересекающей серебряный щит, — и легкие плиссированные юбки, которые отливали тонкими складками при каждом движении. Мы стояли перед зеркалом, смеясь и сравнивая, у кого ровнее воротник, и хотя я все еще ощущала легкое напряжение, я не могла не улыбнуться. Быть рядом с ней — это было как держаться за берег, пока вокруг штормит.

Даниэль отвез нас в академию, как всегда сдержанный, но я заметила, как он провел взглядом по другим ученикам, как посмотрел на нас и сказал:

— Вы выглядите умнее всех на парковке. Только не забывайте это внутри.

Он подмигнул, и Кейт фыркнула, закатив глаза, а я вновь улыбнулась, на этот раз с теплом. Его забота всегда была простой, но настоящей.

Академия была... прекрасной. Величественное здание из белого камня, с высокими арками и окнами, уходящими под самый потолок. Солнечные лучи преломлялись в стекле, рисуя мягкие отблески на стенах. Вокруг — люди. Очень много людей. Примерно моего возраста или чуть старше. Кто-то смело шагал в здание, смеясь, кто-то торопился с телефоном у уха, кто-то сидел на лавочке, обняв книги. Все было живым, пульсирующим. Настоящим.

Мы вошли внутрь. Просторное фойе встретило нас звонкими голосами, легкой какофонией запахов — парфюма, кофе, бумаги. Внутри все казалось другим миром: высокие потолки, мраморный пол, доски объявлений, электронные экраны, где мигали группы, расписания, какие-то цифры и названия, которые мне пока ничего не говорили. Я крутила головой, стараясь запомнить все, но чувствовала, как внутри все сжимается. Как будто я опять оказалась у подножия высокой волны, не зная — накроет ли она меня с головой или понесет вперед.

Кейт заметила это. Она взяла меня за руку.

— Эй. Я знаю, ты волнуешься. Но ты справишься. Твоя группа — первая аудитория, направо, по коридору и налево, номер 107. Там будет куратор. Просто зайди и сядь. Все остальное — потом.

Я кивнула. Мне хотелось держаться за нее еще немного. Но я отпустила руку.

— Увидимся на перерыве? — спросила я.

— Сто процентов. И не забудь улыбаться. Ты слишком красивая, чтобы пугать новичков.

Я рассмеялась тихо. Это помогло. Я еще раз оглянулась — академия была огромной, чужой, и все же в чем-то уже своей. Мне предстояло сделать первый шаг. И я сделала его. Сначала один. Потом второй. Медленно, но уверенно. Внутри себя я шептала:

ты не забыла, зачем пришла

. Это не просто колледж. Это путь. Возможно, он приведет меня к нему. Возможно, я найду не только его — но и себя. Новую. Или ту, кем всегда была.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я стояла у двери дольше, чем нужно было. Внутри кабинета уже вовсю шел гул голосов — будто сотни волн сталкивались друг с другом, поднимая пену. Люди разговаривали. Все со всеми. Они уже знакомились, переглядывались, шутили. Они были частью чего-то, чего я еще не понимала. Мое сердце застучало сильнее, и в ушах отозвалось эхом. Я вдруг ощутила, как влажнеют ладони, а в груди начало расти странное, липкое чувство… будто я снова у поверхности воды и не уверена, есть ли у меня силы всплыть.

Но я сделала шаг. Вошла. Дверь мягко закрылась за спиной, и я оказалась внутри.

Все пространство аудитории казалось светлым и просторным — окна от пола до потолка, светлые парты, аккуратные кресла, экран на стене, и... множество лиц. Они смеялись, кто-то присел на край стола, кто-то уже записывал что-то в блокнот, одна девушка показывала другому парню что-то в телефоне, а он, откинувшись на спинку, с улыбкой кивал.

Я замерла на секунду. Их было много. Парни выглядели точно как в тех сериалах, которые Кейт заставляла меня смотреть — немного дерзкие, слишком уверенные, с идеальной укладкой и той расслабленной манерой держаться, будто они уже здесь хозяева. А девочки… это были совершенства. Гладкие волосы, безупречный макияж, идеальные осанки. Они казались настолько... уверенными. Настоящими. Я вдруг почувствовала себя неправильно собранным пазлом. Словно я пришла в игру, не зная правил.

Паника подступала медленно. Как прилив. Я быстро прошла вдоль рядов, стараясь не встретиться взглядом ни с кем, и заметила свободное место у окна. Села. Сумку поставила перед собой, как щит. Сделала глубокий вдох. И второй. Мне нужно только пережить первые минуты. Потом станет легче.

Я подняла взгляд и принялась рассматривать одногруппников, как будто от этого могла почувствовать себя частью их мира. Девушки переговаривались с парнями так, будто знали их тысячу лет. Смех, блестящие ногти, звучные имена. Все казалось из другого мира — блестящего, громкого и быстрого. И все же, что-то в этом меня захватывало. Как первый раз, когда я увидела солнце сквозь толщу воды. Это пугало, да, но и манило.

Вдруг дверь снова открылась. Я инстинктивно повернула голову — и вошла она. Девушка с рыжими, как осенний закат, волосами. Они струились по плечам, завивались у ключиц, а кожа была фарфоровой и чистой. Она взглянула на меня — не случайно, а прямо, уверенно. И… улыбнулась. Не снисходительно. Не приторно. А по-настоящему. Тепло. В этой улыбке не было осуждения. Только… интерес.

Она подошла ближе и, кивнув на свободный стул рядом, спросила:

— Свободно?

Я опустила сумку на пол и, улыбаясь, покачала головой.

— Да.

Она села и выдохнула.

— Уф… Я опоздала на десять минут и чувствую себя словно под прицелом. Хотя, кажется, никто даже не заметил.

Я хмыкнула.

— Кажется тут все на своей волне.

Она рассмеялась — легко, заразительно.

— Ты права. Я Ангелина. Можно просто Энджи. А ты?

— Аврора.

Она слегка наклонилась ко мне.

— Необычное имя. Звучит как имя из сказки.

Я чуть склонила голову.

— А Энджи — как из песни.

Она рассмеялась снова.

— Ладно, теперь мы обязаны быть подругами. Иначе наша дружба будет потерей для музыкально-сказочной культуры.

Я улыбнулась шире. И в этот момент поняла — мне стало легче. Чуть-чуть. Но стало. Этот мир пока что оставался чужим, но, возможно, прямо сейчас в нем зарождалась что-то свое. Первый мост. Первый человек.

И я знала — такие моменты нужно держать крепко. Потому что однажды они могут стать спасением.

 

 

Глава 9

 

Аврора

Когда в громкоговорителе прозвучал голос, все вокруг вздрогнули, и я вместе с ними.

— Внимание! Первый урок для студентов первого курса отменен. Повторяю: первый урок отменен.

По аудитории пронесся шум — кто-то вздохнул с облегчением, кто-то засмеялся, кто-то тут же достал телефон. Я перевела взгляд на Энджи, и в следующее мгновение она встала резко и с какой-то почти детской радостью посмотрела на меня, как будто только что выиграла в лотерею.

— Отлично! Это судьба. Нам нужно отпраздновать! — воскликнула она, хватая меня за руку. — Пойдем! Я должна срочно показать тебе местные пончики. Это просто космос, Аврора. Обещаю, после первого укуса ты забудешь, как дышать.

Я не удержалась от улыбки. Она говорила легко, с воодушевлением, и, кажется, совсем не замечала, как крепко сжимает мою руку, будто мы знакомы тысячу лет. Я позволила ей вести себя за собой, ощущая, как напряжение отходит, как по чуть-чуть мне становится проще быть здесь.

— Ты серьезно? Пончики? — спросила я, с трудом поспевая за ее шагами.

— О да, и не просто пончики. Там есть один с малиной и сливочным кремом — я бы, наверное, продала душу за этот вкус. Не смотри на меня так, — сказала она, увидев мое удивление. — У нас в семье любовь измеряется выпечкой.

Я тихо засмеялась.

— А у нас измерялась… ну, скажем, молчанием.

Энджи повернулась ко мне, все еще не отпуская моей руки.

— Прекрасно. Тогда мы будем уравновешивать друг друга. Я говорю, ты слушаешь. А потом — наоборот. Справедливо?

— Очень, — кивнула я, впервые за долгое время чувствуя, что кто-то рядом не требует от меня быть кем-то. Она просто принимала.

Мы шли по коридору, и я замечала все. Как отражается солнце в глянцевом полу, как кто-то на бегу пролистал расписание в телефоне, как двое парней прислонились к стене, бросая взгляды на проходящих мимо девушек. Я все еще чувствовала себя инородной, но уже не одинокой.

Пока мы шли по коридору, я все еще ощущала тепло ее пальцев на своем запястье. Энджи, как всегда, говорила без остановки — про кофе в буфете, про мальчика с рюкзаком, у которого, по ее словам, «задница как у актера Netflix». Я слушала ее вполуха, слишком захваченная новизной вокруг. Стены были украшены досками объявлений, кто-то мимо пронесся с книгами, другие стояли группами, смеялись, обменивались взглядами. Мир жил. А я… Я пыталась в него вжиться.

Энджи резко остановилась — так внезапно, что я чуть не врезалась в нее.

— О, господи, — выдохнула она и ткнула пальцем куда-то вправо. — Эти шкафчики… Боже, я мечтала об этом с детства. Это же как в сериале. Понимаешь?

Я склонила голову. Понимаю ли? Наверное. Только мне все это не напоминает сериалы. Мне это напоминает чужую жизнь, в которую я вошла без приглашения.

— Почему все обязательно должно быть «как в сериале»? — пробормотала я, но все равно улыбнулась. Нельзя было не улыбнуться — ее искренность была заразительной.

А потом…

Потом я забыла, как дышать.

Потому что увидела его.

Сначала просто силуэт. Издалека. Прямо по коридору в нашу сторону шли четверо парней. Громкие, уверенные, несли себя как буря — не спрашивая разрешения входить в пространство. Но именно он, тот, что был в центре, в белом худи с темными полосками на рукавах и серебристой эмблемой, зацепил мой взгляд как гарпуном. И с того момента… я больше не могла моргать.

Это был он.

Он.

Он здесь. В этом здании. Он ходит по тем же коридорам, дышит тем же воздухом. Он учится здесь. Он... настоящий. И я настоящая. Мы снова в одном пространстве.

Боже. Как же тесен мир. Неужели… Неужели он всегда был ближе, чем я думала?

Я не осознала, что перестала идти. Что застыла рядом с Энджи, с дыханием где-то в горле, застрявшим между сердцем и мыслями. Моя грудная клетка поднялась, словно собираясь сжаться от боли. Сердце било слишком сильно, как будто решило пробиться сквозь ребра — или выброситься наружу.

«Он узнает меня?» — Я ловила его взгляд, ждала его взгляд. Пожалуйста. Пусть посмотрит. Пусть...

Энджи говорила что-то рядом. Быстро, радостно. Я видела, как ее губы двигаются, как руки жестикулируют, но не слышала ничего. Все вокруг отступило, замерло, как будто мы с ним остались одни в этом коридоре. Только он, только я. Его походка — расслабленная, как будто он здесь король. Его голос — смех, обрывки слов, не до конца различимые.

Его взгляд — направлен… не на меня.

Еще ближе.

Десять шагов.

Пять.

Два.

И… он проходит.

Проходит мимо. Совсем рядом. В считанных сантиметрах. Я чувствую, как мимо проносится его запах — что-то свежее, соленое, с примесью табака и солнца. И ни одной искры узнавания. Ни малейшего замедления. Ни дрожи во взгляде.

Он не заметил меня.

Не узнал.

Снова.

Просто прошел. Мимо. Как будто я — воздух. Как будто я — тень.

Из горла вырвался короткий, нечаянный стон. Разочарование было таким плотным, что его можно было проглотить. Все тело обмякло. Я даже не сразу поняла, что снова слышу звуки — звонкие шаги, громкие голоса, шум за спиной. Мир возвращался. Резко, без предупреждения. Как пощечина.

— Аууу, земля вызывает Аврору! — рассмеялась Энджи и хлопнула меня по плечу.

Я дернулась, не сразу поняла, что она шутит. Повернулась, все еще глядя туда, где он только что исчез. Его спина. Хотя бы спина. Я должна была еще раз на него взглянуть. Может, он обернется?

Нет. Он даже не замедлил шаг.

— Почему ты так смотришь на него? — дразняще спросила Энджи, и я обернулась, увидев ее прищуренный, игривый взгляд.

— Я… я просто… — я запнулась. Слова не слушались. Они застревали в горле, словно песок.

— Он горячий, правда? — Она закусила губу и мечтательно повела плечами. — Типа… весь такой "смотри на меня, но не трогай".

Я вздрогнула.

Снова это слово. Горячий. Оно слишком часто встречается. Они все здесь такие?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не знаю его, — резко бросила я. Слишком резко.

— О, это Эдуард, — сказала она, будто мы обсуждаем кинозвезду. — Он… ну, типо популярный. О нем знает каждая девушка этого колледжа. А возможно — города. Все эти слухи я узнала еще до того, как вошла сюда.

Эдуард.

Значит, он теперь — Эдвард. Уверенный, сияющий, почти легендарный.

— Он в нашей группе? — я услышала свой голос, и он прозвучал как чужой.

— Нет, — усмехнулась она. — Он со второго курса. Но его уже знают даже мы с тобой. Говорят, у него шикарное тело. Он серфингист. Ну и… классно трахается.

Она посмотрела на меня дерзко, как будто это был комплимент. Я покраснела так, будто вся соль мира всплыла на поверхность моей кожи.

Трахаться. Я знала это слово. После той неловкой, мучительной лекции, которую устроила мне Кейт на кухне — с фразами, от которых у меня горели уши и руки чесались сбежать. Секс, возбуждение, разные виды поз, зачем нужен презерватив, «и нет, Аврора, ты не рожаешь, когда целуешься». Спасибо, Кейт.

И все равно... трахаться и секс звучали по-разному. Первое — жестко. Беспощадно. Как удар. Как шрам.

— Ладно! — резко сказала Энджи, словно избавляя меня от дальнейших мыслей. — Мы совсем забыли про пончики! Идем! Ты еще не жила, если не пробовала малиновый крем.

Она потянула меня за руку.

Я позволила.

Но внутри все сжималось.

Он здесь.

Он дышит рядом.

Он меня не узнал.

А я… я все еще дышу его именем. Даже если оно теперь звучит иначе.

Эдуард.

 

 

Глава 10

 

Аврора

Кофейня, прячущаяся в углу кампуса, пахла ванилью, расплавленным сахаром и свежей булкой. Очередь тянулась до выхода, но Энджи твердо тащила меня за собой, как будто за этими пончиками стоял смысл жизни. Мы смеялись, перепрыгивая через взгляды, шепоты и спешащих мимо студентов с чашками кофе, рюкзаками, наушниками в ушах. Я до сих пор ловила себя на мысли, что смотрю на всех так, будто я в музее человеческой жизни, где каждое лицо — экспонат, каждое движение — загадка, которую мне только предстоит разгадать. Очередь двигалась медленно, будто специально заставляла нас дольше вдыхать этот аромат теплого теста, расплавленного крема и крошек. За стеклом витрины — пончики, как украшения: с блестящей глазурью, яркими посыпками, орехами, ягодами. Энджи ткнула пальцем в один с розовой начинкой и белой пудрой.

— Вот этот. С малиноооой... — она даже застонала, закатывая глаза. — Если после смерти есть рай, то он точно с этим вкусом.

Я хмыкнула, но заказала такой же, хотя понятия не имела, понравится ли. Просто хотелось быть рядом с ней в одном вкусе. Быть частью. Как будто это придаст мне больше формы в этом мире, больше плотности. Мы вышли во двор, и яркий свет ударил в глаза. Все было слишком ярким, слишком живым: трава — ядовито-зеленая, как будто кто-то нарочно перекрасил ее, небо — залито светом без единого облака, а воздух — свежий, легкий, с едва уловимым ароматом осени. Повсюду были студенты: кто-то сидел на лавочках, вытянув ноги, лениво листая учебники; на футбольном поле несколько парней в спортивной форме гоняли мяч, их крики и смех рвались на ветер. Возле дерева две девушки с книгами — одна с дредами, другая в очках, — что-то обсуждали, указывая на страницы. Чуть дальше — шумная компания парней, сидящих на земле, один из них держал гитару. Все казалось правильным. Завершенным. Как будто у всех есть свое место, свои сцены, свои реплики. А я стояла в стороне, пончик в руке, и искала его. Мой взгляд скользил по лицам, телам, движениям, в поисках чего-то слишком знакомого, чтобы забыть. Энджи не заметила моей сосредоточенности. Она уже сидела на скамейке, удобно закинув одну ногу на другую, и откусила от пончика с таким выражением на лице, будто этот кусочек спас ей жизнь.

— Боооожеее… — простонала она, закрыв глаза. — Это лучшее, что придумало человечество. Честно. Я готова молиться на пекаршу, которая это испекла. Дай ей сил, здоровья и личного шефа в аду, чтобы у нее там тоже были пончики.

Я засмеялась. По-настоящему. Она была странной. И настоящей. Без масок. В ней не было театра — только чистое удовольствие от простых вещей. Мне это нравилось. Она мне нравилась. Искренность — это роскошь. Особенно для тех, кто каждый день притворяется, что не скучает по морю.

— Что тебе еще нравится? — спросила я, прищурившись, наслаждаясь ее сияющим лицом и тем, как солнце играло на ее ресницах.

Она задумалась, уставившись на голубое небо, словно искала в нем ответ.

— Ммм… Обожаю морепродукты, — сказала она, жуя. — Креветки, устрицы, осьминоги, красную рыбу. Обожаю! Особенно гриль! Или в сливочном соусе! Или…

Я перестала слышать, как она продолжает. Во мне что-то медленно, но жестко сжалось. Будто кто-то пальцами перерезал тонкую струну внутри груди. Все замедлилось. Вкус пончика на языке стал кислым. Я перестала чувствовать запахи. Только этот голос, ее голос, наполненный восторгом, — как нож. Креветки. Устрицы. Рыба. Это же... мои. Я жила с ними. Я играла с ними. Я спасала их из сетей, лечила их. Они были рядом. Мы не разговаривали словами, но мы чувствовали. Под водой это было достаточно. У меня было пять креветок. Пять. Каждую я знала по характеру, по поведению. Маленькие, прозрачные, с мягкими щупальцами и задорными движениями. А рыбы? Сотни. Они встречали меня каждое утро, скользили рядом, доверяли. Как можно… есть их?

— Все нормально? — спросила Энджи, слегка наклонив голову. — Ты вдруг как-то… побледнела.

Я сглотнула и натянула улыбку. Жесткую, натянутую, как тонкий шов на порванной ткани.

— Да. Просто… жарко. Наверное, от сахара. Слишком сладко.

Я отложила пончик. Смотрела, как капля начинки стекает по бумажному краю упаковки, как кровь. И внутри — только одно: я никогда не смогу сказать ей, почему не ем рыбу. Почему морепродукты для меня не еда, а боль. Потому что в этом мире я — человек. И у людей, видимо, это нормально: есть тех, с кем ты могла бы играть.

Но я правда не могу осуждать ее за это. Она не знала. Не чувствовала того, что чувствую я. Она не слышала шороха воды в головах креветок, не ощущала, как дельфины касаются тебя лбом, проверяя — жива ли ты, не понимала, что значит потерять любимую рыбку так, будто это маленький друг, который молча плыл рядом и дарил тебе тишину. Это не она попала в мой мир с моими правилами. Это я вошла в ее, и теперь должна учиться не шокироваться от слова «осьминог» и не вздрагивать, когда кто-то в кафе заказывает тунец с авокадо. У нее не было причины думать об этом, и я не имею права требовать, чтобы была. Она и так... Она была по-своему доброй. Веселой. Легкой. Настоящей. И, кстати, пончик купила мне она. Просто так. Без повода. Наверное, это и есть дружба, пусть даже самая первая, как пробный глоток.

— Я должна познакомить тебя со своей сестрой. Вы чем-то похожи, — пробормотала я, отводя взгляд, будто опасаясь, что она увидит в моих глазах что-то слишком личное. Мне хотелось, чтобы они подружились. Хотелось видеть, как две части моей новой жизни соприкасаются. Может быть, тогда мне самой будет легче поверить, что я на своем месте.

— Я только за! — обрадовалась она, моментально оживившись. — Она здесь учится? Сколько ей лет?

— Да. Она на втором курсе. Ей девятнадцать. Зовут ее Кейт, — сказала я, и от одного имени на языке стало теплее.

— Супер! Всегда мечтала о подругах-сестрах, — сказала она так искренне, что я снова поймала себя на улыбке. От души. Откуда-то из глубины, из той части, где еще осталась вера в то, что чужие могут стать своими.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я подогнула ноги под себя и посмотрела на поле, где парни продолжали пинать мяч, шумные, неуемные, как ветер. Среди них его не было. Пока. Но я знала, что он будет. Где-то рядом, на горизонте. Я не сказала этого, но ощущала, как неведомая линия уже ведет меня к следующей встрече.

— Тогда, может, ты бы хотела сходить с нами на выходных на пляж? — спросила я как можно небрежнее. Словно это просто идея. Просто песок. Просто солнце. Но внутри все сжалось: это не просто пляж. Это то самое место. Там, где меня больше всего трясет. Где он бывает. Я знала. Он будет. Он сам сказал.

— Идея — огонь! — воскликнула Энджи, хлопнув в ладони. — Я как раз купила новый купальник, но все никак не было случая его выгулять. Ты не представляешь! Он такой ярко-синий, с завязками на спине. Я вообще-то почти не люблю плавать, но ради эстетики готова страдать.

Я рассмеялась. На этот раз по-настоящему. Потому что ее легкость — это как спасательный круг. И мне он сейчас очень нужен.

И все же... да. Я хочу. На этот пляж. Не ради моря. Ради того, кого море однажды принесло мне. Ради воспоминаний, которые, как и соль, остаются на коже даже после душа.

— Уверена, Кейт тебя полюбит, — сказала я вдруг.

— Ну, как можно не полюбить такую прелесть, как я? — фыркнула она, и тут же бросила в меня крошку от пончика.

Я поймала ее пальцами, и в груди стало немного легче. Не потому что крошка. А потому что в этом месте, в этом кампусе, на этой скамейке с липкими пальцами и шумными голосами вокруг — я чуть ближе к тому, чтобы быть кем-то. Настоящим. Или хотя бы правдоподобным.

***

— НЕЕЕЕТ... Мне ничего не нравится, — простонала Кейт, драматично роняя розовый купальник на кровать, словно тот ее лично предал. Мы сидели в ее комнате, окруженные целой армией одежды: купальники, шляпы, шорты, завязки, бретельки, бирки — все в каком-то хаосе, как будто тут не собирались на пляж, а готовились к стихийному бедствию в модной зоне.

Вчера был мой второй день в академии. Все еще немного размыто, как будто все происходило не со мной. Словно я смотрела на свою жизнь через водную гладь — звуки глуше, лица мягче, чувства запаздывают. Но были и настоящие моменты, за которые я зацепилась, как за камни под водой. Энджи, например. Моя первая подруга в этом мире. За два дня мы стали почти неразлучны, как будто кто-то забыл, что мы знакомы всего-то сорок восемь часов. И вот сейчас я сижу с Кейт — моей сводной сестрой, которая на удивление тоже стала подругой. Получается, теперь у меня их две. Две девочки, с которыми можно смеяться, спорить, обсуждать мальчиков, которые тебя не узнают. Почти семья.

— Может, белый с камушками? — предложила я, поднимая другой купальник с пола. Он был легкий, будто невесомый, переливался под светом лампы.

— Я в нем толстая, — буркнула она и спрятала лицо в подушку.

Я закатила глаза.

— Ты не толстая. У тебя прекрасная фигура.

Она фыркнула, но я заметила, как в уголках губ появилась тень улыбки.

— Спасибо, Аврора... Но что ты думаешь насчет вот этого? — она вытянула алый раздельный купальник и повертела его на пальцах. — Красный. Смелый.

— Он тоже прекрасный.

— Тебе все нравится, — она снова фыркнула, но уже почти с весельем. И я улыбнулась в ответ. Да, возможно. Но иногда видеть красоту проще, когда ты слишком долго смотрела на тьму.

— А что наденешь ты? — вдруг спросила она, разглядывая меня из-под ресниц.

Я замерла. Слова застряли где-то в горле, потому что именно сейчас я поняла, что не знаю, как ответить, не солгав.

— Я... — начала, но она опередила меня.

— Только не говори, что шорты и майку, — простонала она, будто я только что предложила ей пойти на пляж в мешке из-под картошки. Именно это я и собиралась сказать. И она это поняла.

— Аврора, — сказала она укоризненно.

— Я ведь не собираюсь купаться, — пробормотала я, пожав плечами.

— Купальник надевают не только чтобы купаться в нем. Во-первых, это красиво. Во-вторых — это, черт возьми, самый классный загар! А в-третьих — с твоей фигурой на тебя залипнут все парни!

Она говорила радостно, как будто озвучивала список преимуществ участия в конкурсе красоты, но внутри меня все сжалось. Я чувствовала, как мое сердце стучит громче, не от слов, а от смысла. От правды, которая пряталась между ними.

— И я как раз собираюсь избежать всего этого, — выдохнула я.

— Почему? Что плохого в том, чтобы кто-то восхищался тобой? Не мог оторвать от тебя взгляда?

Что плохого?.. Если бы она только знала. Если бы она видела, как это — быть замеченной тем, кто в одну секунду становится твоей осью. Твоим ветром. Твоей землей и водой одновременно. Я знала, как это — когда взгляд одного мальчика переворачивает мир. Когда ты не дышишь, пока он не моргнет. Когда целый океан внутри тебя поднимается в ответ на то, что он просто посмотрел.

Я знаю, каково это — быть замеченной. Но я также знаю, каково это — быть забытой.

Потому что он уже не тот. Не тот, кем был в тот день. На берегу. С теми глазами, полными неба. Я помню, как он смотрел на меня — будто я волна, которая может унести его куда-то, где все будет другим. А теперь... теперь он проходит мимо, как будто я — пустота.

Я не сказала этого вслух. Просто посмотрела на свой коленкóй, на собственные ладони, словно в них спрятан ответ.

 

 

Глава 11

 

Аврора

Что ж, Кейт все-таки уговорила меня надеть купальник. Не силой, нет — не в ее стиле. Скорее упорством, неотступной энергией, своими уговорами, сказанными между делом, но со знанием, как будто она знала, что я все равно поддамся. И я поддалась. Потому что была усталая, потому что уже слишком много притворялась, что мне все равно, и, наверное, потому что мне просто хотелось почувствовать, что я здесь, в этом дне, в этой коже. Я выбрала голубой. Раздельный. Сдержанный, но красивый. Цвет морской глади — чуть выцветшей, как под слоем соли и солнца. Цвет, который мне ближе, чем любой другой. Потому что в нем — дом. В нем то, что я потеряла, и то, что до сих пор живет где-то под моими ребрами, как легкое эхо прилива. Ткань прохладно коснулась кожи, когда я надела его, и в какой-то момент мне показалось, что он снова делает меня легче. Почти настоящей.

Когда мы прибыли на пляж, он уже был полон жизни. Песок обжигал пятки, теплый, мелкий, будто поджаренный на солнце. Небо было ясным, полным света, и солнце, не слишком яркое, но уверенное, разливалось по плечам, по волосам, по миру. Воздух пах морем, кокосовым лосьоном и жареной кукурузой. Музыка лилась с пляжного бара, в ритме медленного реггетона, и все вокруг двигалось в такт — тела, разговоры, ветер. Кто-то лежал на шезлонгах, разложив полотенца, полуголые, раскованные, чуждые стыда. Девушки в цветных купальниках, парни с наушниками, дети с ведерками. У бара стояли люди с коктейлями, смеясь и обмениваясь историями, которые не требовали начала и конца — просто слова, пущенные в лето.

Но я все это видела краем глаза. На самом деле, я смотрела только в одну сторону. Мой взгляд почти сразу рванул туда — к волнам, где около десятка серферов скользили по воде. Кто-то падал, кто-то ловил волну, кто-то кричал, смеялся, и все это было как хоровод движения, воды и тела. Слишком далеко, чтобы разглядеть лица. Только силуэты — гибкие, сильные, живые. Я щурилась, стараясь различить его, искать по манере держаться на доске, по тому, как он поворачивает голову, как врезается в воду, как будто я смогу почувствовать его присутствие раньше, чем узнаю. Может, его там и не было. Но мое сердце уже било ритм, будто он рядом. Я ощущала его приближение, даже если это была просто тень прошлого. Я искала его. Бессознательно. Почти отчаянно. Как будто весь этот пляж, все эти люди, вся эта сцена — просто декорации, которые существуют лишь затем, чтобы в какой-то момент появился он. И все снова стало бы настоящим. Или наоборот — окончательно разрушилось.

Я волновалась. Не показывала этого, конечно. Делала вид, что просто наслаждаюсь солнцем и легким ветерком, лениво перебираю песок пальцами и улыбаюсь, когда кто-то из девчонок бросает шутку. Но внутри все было в тонусе, как будто в меня вшит незаметный ток. Потому что для меня это было важнее, чем просто прогулка на пляж. Это была встреча двух миров — тех, которые я сейчас так отчаянно стараюсь удержать рядом, не дать им расползтись в стороны. Кейт и Энджи. Сестра и подруга. Две части моей жизни, такие разные и такие настоящие. Я не знала, как они отреагируют друг на друга. Кейт умеет быть колкой, особенно когда чувствует чужую фальшь, но с Энджи ее не было. Энджи не притворяется, у нее даже смех честный, с ноткой безрассудства, как будто она все время удивляется, что счастье случается с ней так просто.

Когда они встретились, я почти затаила дыхание. Но все прошло… естественно. Даже странно естественно. Энджи подскочила к нам с двумя бутылками газировки в руках, солнце блестело на ее коже, волосы были растрепаны морским ветром, и она сразу кинула веселое:

— Ты и есть та самая знаменитая Кейт? Теперь понятно, откуда у Авроры столько стиля.

Кейт рассмеялась, и ее смех был не показным, не из вежливости — искренним, открытым, с тем самым чуть хрипловатым оттенком, который я всегда в ней любила.

— Если стиль — это нести на себе кофту с дыркой от сигареты, то да, это я.

Они переглянулись. Улыбнулись. И все. Я больше не была между ними. Мы стали трое. Один разговор, одна энергия, одна компания. Мы сидели на полотенцах в полукруге, наши ноги утопали в теплом песке, и говорили обо всем подряд — о преподавателях, о странной женщине с шляпой, которая продавала арбузы на входе, о первом поцелуе Энджи, который случился в бассейне с парнем, который потом потерял шорты.

— Я до сих пор не могу слышать слово "джакузи", — хохотала она, закатывая глаза, и Кейт упала на спину от смеха, хлопая ладонями по песку.

Пока мы смеялись, пока Энджи рассказывала очередную нелепицу о том, как в детстве съела наживку с крючком, думая, что это мармеладка, а Кейт стонала от смеха, лежа на животе и хлопая ладонями по песку, мой взгляд все равно его нашел. Сам. Без разрешения. Без запроса. Просто взял и нашел. Он стоял у пляжного бара, чуть в стороне, словно нарочно не в центре, но все равно притягивал к себе взгляд так, будто весь свет падал на него. Его кожа была влажной, на груди текли тонкие струйки воды, словно соль и солнце рисовали по телу собственную карту. Волосы мокрые, тяжелые, будто он только что вышел из волн — и я знала, что так и было. Его доска все еще торчала в песке рядом, как флаг, обозначающий территорию, и еще трое парней стояли с ним, с пластиковыми стаканами в руках, что-то говорили, смеялись, делали вид, что просто отдыхают.

Я не осознала, что снова залипла, пока не услышала:

— Да, она опять это делает.

— Охренеть.

Я резко повернула голову. Энджи и Кейт смотрели на меня с одинаковым выражением: чуть прищуренные глаза, губы сжаты, как будто вот-вот взорвутся смехом, и тот самый беззвучный женский язык — ты попалась.

— И что же я делаю? — спросила я медленно, осторожно, как будто переступала через лед, который уже начал трещать. Потому что, конечно же, они говорили обо мне. О ком еще? Никто здесь не смотрит так, как я. Никто не прячется в своем теле, как я. Никто не замирает, не теряет дыхание от одного взгляда в сторону, не растворяется в этом чувстве… быть незамеченной тем, кто когда-то видел тебя полностью. Никто — кроме, может быть, того странного малыша, что сидел в песке неподалеку и зачем-то зарыл ноги, вылепив из них… русалочий хвост. Я уставилась на него на секунду. Он был так серьезен, сосредоточен, его пальцы шлепали по песку, формируя плавники. Это… нормально? Или я сошла с ума, и мой мозг теперь проецирует даже внутренние раны в детские игры?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты залипла на Эдуарда! — пискнула Энджи, а потом, осознав, что произнесла это вслух, схватилась за рот, как будто могла затолкать слова обратно. Ее глаза сияли.

— Нет, — выдала я быстро, коротко, так резко, что, кажется, воздух дрогнул. Скорее всего, я покраснела. Скорее всего, сгорела.

— Да! Она точно залипла! — добавила Кейт, не отрываясь от моего лица, ее голос был таким довольным, что я даже не нашла в себе сил обидеться.

Я закатила глаза. Настолько театрально, насколько только позволяла моя попытка держать лицо.

И они подошли ближе. С тем выражением, с каким приближаются, когда хотят сбросить с тебя всю броню. Когда знают, что внутри — мягко. И больно. И ты уже не спрячешься.

— Тебе нужно подойти и просто познакомиться с ним, — протянула Энджи, склонив голову набок и театрально накручивая локон на палец, будто мы не на пляже, а в каком-то глянцевом ромкоме, где все всегда заканчивается поцелуем под звездами.

Познакомиться с ним? Я чуть не фыркнула. Эта идея казалась одновременно абсурдной и до боли опасной. Как подойти к урагану и попросить у него номер телефона. Как коснуться чего-то, что все еще болит, и сказать: «Привет, помнишь меня?»

— Да, Аврора, никогда не стой в стороне! Понравился парень? Идешь и забираешь! — заявила Кейт с тем самым уверенным лицом, каким она говорила, что математика — это просто, если ты не дура. Но в ее голосе что-то дрогнуло. Ее глаза на мгновение выдали сомнение. Идешь и забираешь. В пакет и домой, что ли? Как будто это так просто — подойти и выдернуть из реальности то, что давно живет в голове, в сердце, в памяти. Я посмотрела на них и выдала:

— Я не… не буду я с ним знакомиться.

Это прозвучало хуже, чем я хотела. Неуверенно, как будто я оправдываюсь. А может, так и было.

— Он ведь тебе понравился! Ты и в академии залипла на него! Почему бы и нет? — настаивала Энджи, и ее голос был заразительно легким, как будто она говорила о покупке кофе или выборе аромата духов.

Почему бы и нет?.. Почему бы не сделать этот шаг? Я ведь пришла сюда именно за этим. Чтобы найти его. Чтобы заставить его вспомнить. Чтобы убедиться, что все это — не было только с моей стороны. Что я не с ума сошла в ту ночь, в тот день, в том взгляде. Что он тоже чувствовал.

Он ведь носит то кольцо.

И все же я не двигалась. Мое тело будто приросло к песку. Ноги — будто вросли в берег. Потому что если я подойду… и он посмотрит на меня так же, как на любую другую? Как на пустое место? Тогда все. Тогда весь этот путь — зря.

— Посмотри на себя, — сказала Энджи и наклонилась ближе, ее глаза светились. — У тебя тело — отпад. А лицо — модельное. Это он испугается знакомиться с такой красоткой!

Я засмеялась тихо, почти горько. Это был сладкий яд. Слова, которые должны были придавать уверенности, но во мне только вызывали дрожь. Потому что я знала: это все — оболочка. Я не умею быть той, кем они видят меня. Я — вода. Я — соль. Я — тишина под поверхностью. И сердце мое все еще бьется в ритме прилива, в ритме его имени.

Но я смотрела на них. На их веру в меня. На простую, глупую, человеческую надежду — и вдруг подумала: а что, если… хотя бы попробовать?

Дорогие читатели!

Хочу познакомить вас с новинкой нашего литмоба:

Русалка-попаданка для пирата Дракона

У вас ностальгия по сказкам? Это сказка для взрослых девочек. Про любовь, океан и невероятно соблазнительного мачо дракона!

Но будет весело, смешно и вкусно. Налетайте.

Утонула в XXI веке — очнулась русалкой в средневековом подводном царстве!

Марина думала, что худшее в жизни — это съёмная однушка и зарплата менеджера. Ошибалась! Можно упасть с корабля и проснуться в теле мёртвой принцессы-русалки.

Проблемы нарастают как снежный ком:

Царь принимает её за свою дочь

Подруга Дашка стала говорящей чайкой, а йорк Жужа — золотой рыбкой с характером

Спасённый ею невыносимый лорд Николас Гамильтон ищет таинственную спасительницу (это она!)

Злая сирена Сальмира точит зубы на конкурентку

Древнее пророчество требует срочно выйти замуж

Как современной девушке выжить в мире без WiFi, но с магией? И можно ли полюбить мужчину, который сводит с ума одним взглядом? А еще если он пират! Да еще и дракон!

 

 

Глава 12

 

Аврора

И я пошла. Неуверенность осталась где-то позади, захороненная под шепотом Кейт, под подначками Энджи, под страхом быть снова незамеченной. Я шла прямо к нему, будто на пляже не было никого, кроме него. Будто песок расступался перед моими ногами, будто музыка стихла и остался только звук моего дыхания, сбивчивого, острого, как ветер в прибрежных скалах. Если бы человеческие глаза могли светиться, я уверена, мои бы сейчас ослепили весь пляж. Я смотрела на него так, как будто он был последним маяком, и если он не заметит меня — я разобьюсь. Море внутри меня пульсировало. Ноги подкашивались, но я не позволяла им предать.

Он заметил. Сначала боковым взглядом, мельком, как будто просто уловил движение. Но затем повернулся. И тогда я замерла — будто все еще могла спрятаться, вернуться, исчезнуть.

— Привет, — выдохнула я, улыбаясь. Голос прозвучал слишком мягко. Слишком настоящим. Мне было плевать, что его друзья уже покосились на меня и обменялись ухмылками. Я видела только его. Только то, как его губы чуть приподнялись в одном уголке.

— Привет, — сказал он. А потом прищурился. Глаза при этом потемнели — не от злобы, нет. От узнавания. И это было хуже. Потому что…

— Я помню тебя.

Все. Мое сердце сорвалось вниз, будто кто-то нажал на кнопку. Оно не просто упало — оно рухнуло к черту, как камень с утеса. Он помнит. Боже. Он помнит. Я была на грани — между вздохом, криком, истерикой и молитвой. Я только собралась что-то ответить, не веря, что это происходит, когда он добавил:

— Ты та самая девушка с милыми ножками. И самым небанальным способом знакомства.

Он усмехнулся. А его друзья заржали. Не просто засмеялись — а как два придурка, которым семнадцать, и которые до сих пор меряются у кого толще эго. И вот она, правда. Вот что он помнит. Не мои глаза. Не мое имя. Не ту тишину между нами, что была священной, нет. Он помнит мои ноги. Мою глупость. Мою случайность. Я сжала пальцы в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Сделала вдох, потому что от боли внутри уже начинало тошнить.

— Так, может, мы уже познакомимся? — спросила я, надеясь, что хотя бы голос не предаст меня.

Но не успела услышать ответ. Потому что в следующую секунду я почувствовала холодный удар в лицо. Что-то липкое, сладкое, холодное в волосах, на щеке, на лифчике — мороженое. Ванильное. С клубничной крошкой. Оно капало по подбородку, по шее.

— Ой... прости, — хихикнула девушка, которая появилась рядом с ним, как будто выросла из воздуха. Высокая, как из рекламы солнцезащитного крема, с безупречными ногами и такой улыбкой, которая извиняется только формально. Ее глаза даже не попытались скрыть злость, нет. Там была победа. Там было: "уходи".

Вокруг начался смех. Легкий, злой, давящий. Кто-то фыркнул, кто-то повторил «ой, прости» в насмешку, и все это звучало, как щебет ворон, предвещающих падение.

Когда я вытирала мороженое с лица дрожащими пальцами, будто пыталась стереть не только липкую сладость, а саму себя из этого унизительного момента, я все же заметила это. Замерла, словно что-то неуловимо изменилось в воздухе, как будто между смехом и словами, которые резали меня, возникло напряжение, которое я не могла не почувствовать. Его взгляд. Он слегка склонил голову набок, будто заинтересовался, будто в этой нелепой сцене нашел что-то… совсем иное. Я все еще держала руку на щеке, когда с моего подбородка медленно, почти лениво скатилась густая капля мороженого — прохладная, сладкая, стыдная — и упала прямо в ложбинку между грудей. Я почувствовала, как липкость растеклась по коже, а ткань купальника тут же прилипла. И тогда я увидела. Его взгляд. Как он проследил за этой каплей. Медленно. С жадным вниманием. Как будто мир сжался до этой точки — до движения капли, до моей груди, до моего дыхания, которое стало поверхностным, спутанным, почти предательским. В его глазах что-то на мгновение поменялось. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу и дальше, ниже, туда, где рождается жар.

Я встретилась с его взглядом. Он был... не холодным. Хуже. Он теперь был равнодушным. Осторожным. Остраненным. Как у того, кто чувствует, что ему неловко, но не из-за тебя, а из-за того, что ты

есть

.

— Я не знакомлюсь, девочка, — хмыкнул он. Не громко. Но достаточно, чтобы слышали все.

Тогда все замерло. Я не слышала больше ни пляжа, ни музыки, ни волн. Только сердце, стучащее слишком громко, слишком больно. Оно билось как безумное, отчаянное, как будто просилось наружу, подальше от этой боли.

— Не знакомится! — заржал один из его друзей, сгибаясь пополам, хлопая себя по коленям.

— Как минимум не с детьми, — добавил Эдуард.

— Пока-пока! — сказала девушка, та, с мороженым, кладя локоть на его плечо и поднимая руку в насмешливом прощании.

Я сделала шаг. Один. Все еще смотря ему в глаза. Потом второй. Он больше не улыбался. Нет, не так. Он улыбался, но той улыбкой, что режет. Уголком губ. Зло. Как у победителя. Или палача.

— Беги вымывать мороженое с лица, — донесся чей-то голос.

Но я уже бежала. Просто побежала. В никуда. Сквозь смех, сквозь солнце, сквозь чужие взгляды. По щекам текло что-то горячее. Слезы. Да. Слезы. Что ж, теперь точно можно не сомневаться: я человек. Люди плачут. Люди чувствуют. Люди разбиваются. И боль — не в том, что мокро. А в том, что эти слезы… беззвучные, горячие, как будто изнутри кто-то аккуратно разрезал кожу. И я чувствовала это. Каждой клеткой. Почему быть человеком так больно? Почему, когда режет внутри, кажется, что ты никогда больше не станешь целой?

Я продолжала вытирать липкие пряди волос, пока шла обратно к девочкам, будто хотела стереть вместе с этим мороженым и унижение, и свою слабость, и сам факт того, что я вообще подошла к нему. Пальцы дрожали, локоны прилипали к коже, а горло сжимало. Я пыталась не расплакаться, чтобы хотя бы эти остатки гордости остались при мне. И в этот момент навстречу мне шли они — Кейт и Энджи. Их лица были перекошены от злости, шаги — быстрые, как у хищников, выследивших жертву. У Энджи пальцы сжались в маленькие крепкие кулаки, костяшки побелели. Кейт стиснула зубы так, что по ее челюсти можно было читать напряжение, как по натянутой струне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я убью эту суку, — процедила Кейт, не глядя на меня, взгляд ее уже метился куда-то за мою спину, в сторону пляжного бара, где все еще стояли они.

Я перехватила их движение и встала прямо перед ними, преградив дорогу. Мне едва хватило воздуха, чтобы сказать:

— Мы можем просто уйти!?

Голос дрогнул. Слишком резко. Слишком на грани. Но я не могла позволить им устроить это. Не сейчас. Не здесь. Не так.

— Я скормлю ей весь пляжный песок, и мы пойдем, — зло бросила Энджи, сжав губы в тонкую нитку.

— Нет! Это будет… — я сделала вдох, — на ее совести.

Совести? Даже самой стало смешно от абсурдности собственных слов. Я почувствовала, как Кейт фыркнула.

— Совести? Эта сука не знает даже значения этого слова.

Я покачала головой, уговаривая их и в какой-то мере себя:

— Ну и ладно… пожалуйста, просто уйдем. Я чувствую себя странно.

На этом

странно

заканчивалась вся моя сила. Внутри все было пустым, ломким, но я удерживала этот хрупкий контроль, как стеклянную нить, которая вот-вот лопнет.

Кейт обняла меня за плечи, ее рука была теплой и крепкой, как якорь.

— Не странно, Аврора, а паршиво. Они повели себя как сволочи.

Энджи зло кивнула и, словно выпуская пар, добавила:

— Ничего. Им еще учиться с нами под одной крышей.

Мы пошли к парковке. Я чувствовала их поддержку, слышала их голоса, но больше не вслушивалась. Мир вокруг будто растворился. Все, что оставалось — это тяжесть внутри груди, как будто меня насквозь проткнули куском льда, который не таял, а наоборот — ширился с каждым шагом.

Когда мы вернулись домой, я не проронила ни слова. Энджи осталась у нас, и теперь они с Кейт продолжали обсуждать случившееся, кипя возмущением. Они перебивали друг друга, размахивали руками, то возмущенно шипели, то вздыхали, бросая реплики в воздух, который дрожал от их эмоций. Я молчала. Просто сидела на кровати Кейт, поджав под себя колени и крепко обхватив их руками, будто пыталась удержать в себе все, что разрывалось изнутри. Я смотрела в окно. Там, за стеклом, был океан — тихий, глубокий, зовущий. Но впервые за долгое время, смотря на бескрайние волны, я не думала о своем доме, о матери, о жемчужных залах дворца. Мои мысли цеплялись за другое. За него.

За мужчину, что стоял сегодня на пляже с моим кольцом на шее. С тем самым кольцом, которое я отдала ему, как отдается что-то бесконечно личное. Кольцо, что должно было стать связью. Обрядом. Напоминанием. Он носит его, как оберег. Как красивый трофей, возможно. Но не как то, что бережет мои чувства. Он даже не догадывается, сколько всего я вложила в этот крошечный кусочек металла и камня. Какая ирония. Жестокая, почти садистская игра судьбы. Я отдала ему сердце — тогда, на берегу. А теперь он сжимает его в ладони и даже не знает, чье оно. И, может быть, знать не хочет.

И все-таки я не могла отвести взгляд от океана. Песок, волны, небо — они были родными. Но именно он стал моей самой опасной глубиной. Моей новой стихией. Моей мучительной ловушкой.

***

Я ворвалась в комнату Кейт раньше, чем успела передумать. Она уже почти была готова к выходу: волосы идеально выпрямлены, рубашка сидела так, будто ее специально подгоняли по фигуре, а в руках — помада, замершая в сантиметре от губ. Она удивленно обернулась на звук моего дыхания, коротко задержав взгляд.

— Помоги мне, — выдохнула я, и голос предательски дрогнул, выдавая волнение, с которым я уже не справлялась.

Кейт вскинула брови, будто не до конца поверила в серьезность моих слов, а потом, сузив глаза, нахмурилась, глядя с опаской.

— Тостер снова выплюнул хлеб в потолок, а сыр остался на стене? — осторожно предположила она, и я закатила глаза.

— Нет! — я почти вскрикнула от раздражения — больше к себе, чем к ней. — Помоги мне… стать красивой. Ну, накраситься там... волосы уложить…

Я выдохнула последние слова уже тише, почти стыдливо, словно призналась в чем-то постыдном. Ведь я всегда избегала этого — я привыкла быть тенью, а не центром внимания.

Глаза Кейт округлились так, что, казалось, вот-вот выскользнут из орбит и покатятся по полу. Она медленно опустила помаду, развернулась ко мне всем телом и уставилась с таким выражением лица, будто я только что объявила о начале конца света.

— Ты все же хочешь понравиться ему, — не спросила, а констатировала она, в ее голосе звучала смесь шока и… радости.

Я отвела взгляд и выдохнула:

— Да. Я хочу… вступить с ним в романтические отношения.

Щеки моментально вспыхнули, будто внутри меня кто-то расплескал ведро горячей воды. Это прозвучало… странно. Чересчур официально. Чересчур по-учебному.

Кейт прыснула от смеха. Но в этом смехе не было издевки. Только теплая, родная ирония, будто старшая сестра наблюдает за тем, как ее младшая делает первые шаги в мире, полном опасностей, но и открытий.

— Так уже никто не говорит, Аврора. — Она усмехнулась, глядя на меня с нежностью. — Лучше прозвучит: "Я хочу с ним встречаться" или, скажем… "чтобы он стал моим".

Я задумалась на секунду. Это звучало… гораздо честнее. Гораздо правильнее.

— Хорошо, — уверенно произнесла я, всматриваясь ей в глаза, как будто этим подтверждала свое решение. — Я хочу, чтобы он стал моим.

И правда — мне это нужно. Мне это необходимо. Иначе он так никогда и не узнает меня. Никогда не вспомнит.

Кейт снова посмотрела на меня, но теперь уже пристально, серьезнее. Ее улыбка на мгновение растворилась.

— Ты уверена? — спросила она тихо. — Он ведь еще вчера смеялся вместе со всеми над тем, как тебе в лицо прилетело мороженое.

Я судорожно вдохнула, на мгновение ощутив, как все внутри болезненно сжалось. Конечно я помню. Конечно помню, как его губы изогнулись в этой ледяной усмешке.

Но я не могла отступить.

— Разве это не тот самый типаж плохих парней из твоих книг? — спросила я, цепляясь за логику, которой пыталась себя убедить последние сутки.

И она улыбнулась. Конечно, улыбнулась. Этот типаж ей хорошо знаком. Ее книжные антигерои жили по тем же сценариям.

— И ты готова к тому, — произнесла она мягче, осторожнее, — что он захочет целоваться с тобой, проводить время вместе… и даже… — она сделала паузу и понизила голос — заниматься сексом?

Это слово, как всегда, ударило меня в самое сердце. Я вздрогнула, как от холодной воды. В моем мире — в том, подводном — это понятие не имело такого грубого звучания. У людей оно казалось чем-то пугающе… физическим. Диким. Странным. Я не понимала его до конца. Только слышала, видела в фильмах, читала. Но, боже, понимала ли я его на самом деле?

— Это… обязательно? — дрожащим голосом спросила я. Слово прозвучало почти шепотом, а внутри все кольнуло страхом, будто я коснулась острого лезвия.

Кейт быстро подошла ближе и положила ладони мне на плечи, глядя в глаза, будто старалась своим спокойствием успокоить и меня.

— Давай начнем с легкого флирта, — мягко сказала она, с чуть хитрой, но теплой улыбкой. — Все остальное — потом.

Я молча кивнула. Сердце колотилось в груди, гулко и неравномерно. Я понятия не имела, куда ведет эта дорога. Но я была готова на нее ступить. Или, по крайней мере, я старалась в это верить.

Но скажу точно, что “

флирт

”, прозвучало гораздо безопасней чем “

секс

”. Или я ошибаюсь?!

 

 

Глава 13

 

Аврора

Не скажу, что я обучена флирту. Честно говоря, я понятия не имею, как он работает. То, что Кейт называла «естественным кокетством», для меня казалось набором странных человеческих ритуалов. Как, например, строить глазки… Что это вообще значит? Сколько раз нужно моргнуть, чтобы это выглядело мило и игриво, а не как будто у меня нервный тик или на песчинку в глазу аллергия? Или как правильно улыбнуться — чтобы это было чуть-чуть обнадеживающе, но не слишком откровенно? Почему все так сложно? Почему одно неосторожное движение может быть расценено как отчаяние или, наоборот, как надменность? Кем я должна стать, чтобы понравиться Эдуарду?

Кейт сидела напротив меня с тем выражением лица, будто собирается отправить меня на бал, а не в академию. Она тщательно и быстро сделала мне макияж — совсем легкий, как она сказала. Повседневный. Но когда я посмотрела в зеркало, то увидела нечто иное. Я больше не выглядела уставшей. Мои глаза казались больше. Щеки чуть румянее. И даже губы — чуть мягче, чем обычно. Я не стала кем-то другим, но как будто слегка сдвинулась в сторону версии себя, в которую поверить проще. Версию, в которой можно быть желанной.

Мы надели форму академии: белые рубашки, плиссированные темно-синие юбки, и я, впервые с первого дня, почувствовала, что в ней можно быть красивой, а не спрятанной. Солнце еще только поднималось, воздух был прохладный, и я старалась не волноваться, пока мы сели в машину к двоюродному брату — Кейт, который иногда возил нас в кампус.

Я молчала, глядя в окно, ловя отблески утреннего света на каплях росы, будто пыталась поймать баланс между собой вчерашней и сегодняшней. Но позади меня Кейт уже начинала спор.

— Ты не можешь слушать

это

в машине, когда мы только проснулись, — возмутилась она, нажимая на панель, чтобы переключить трек. — Это же похоронный марш на гитаре.

— Это

Pink Floyd

, Кейт, — лениво бросил Даниэль, не глядя на нее. — Классика. Надо образовываться.

— Образовываться? В шесть сорок пять утра? У тебя мозг вообще не жалуется на такое насилие?

— У моего мозга вкус, в отличие от твоего.

— Да, конечно, а потом ты снова будешь ныть, что все девушки бросают тебя, потому что ты “сложный и непонятный”.

— Я

и есть

сложный и непонятный. Это мой шарм.

— Нет, это просто лень нормально общаться. И ты сам себе надоел, вот и все.

— Ага, — кивнул он, криво усмехаясь, — зато мне не приходится краситься, чтобы кто-то поверил, что я нормальный человек.

—

Аврора

накрасилась, потому что хочет выглядеть хорошо, а не потому что ей нужно что-то скрывать! — Кейт возмутилась настолько резко, что я обернулась, удивленная ее напором.

— Я

ничего не сказал про нее

, — быстро отреагировал он, бросив взгляд на меня в зеркало заднего вида. — Она выглядит… круто. И вообще,

ей

это идет. Не то что тебе, когда ты рисуешь стрелки до ушей.

Кейт издала звук, похожий на оскорбленный крик чайки, и шлепнула его по плечу.

— Ты отвратителен.

— Ты обожаешь меня.

Я усмехнулась. Эта перебранка была настолько живой, настоящей, человеческой, что на секунду я почувствовала, как страх внутри меня чуть отступает. В этом диалоге была жизнь. Их любовь, пусть и прячущаяся за уколами и подначками.

Я снова посмотрела в окно. День начинался. И, возможно, именно сегодня что-то изменится. Или, может быть, я изменюсь сама.

Мы застряли в пробке почти сразу, как свернули с главной трассы, и я поняла — время утекает сквозь пальцы. Машины тянулись черепашьим строем, люди в окнах зевали, щелкали по экранам телефонов или просто смотрели в одну точку, как будто могли взглядом заставить поток двигаться быстрее. Я смотрела, как стрелка на приборной панели переползает все ближе к моменту начала пар, и чувствовала, как вместе с ней во мне поднимается раздражение — не мое, а Кейт. Она сидела рядом, почти подпрыгивая от нетерпения, ее пальцы постукивали по колену в каком-то бешеном ритме, будто только движение удерживало ее от того, чтобы не заорать.

— Ну давай же, блестящий ты идиот, — прошипела она, обращаясь к водителю, то есть к брату, к Стивену, который, казалось, ни на секунду не напрягался из-за ситуации. Он был абсолютно спокоен, положив одну руку на руль, вторую на подлокотник, и будто слился с кожей сиденья, как и его любимая музыка — медленная, густая, как патока.

— Кейт, я не виноват, что весь город выехал в один и тот же момент, — сказал он с ленивой ухмылкой, даже не оборачиваясь.

— Ты виноват, что выехал

позже

, чем говорил! — Она сжала губы, и я видела, как в ней клокочет злость, но сдержанная, такая, что уже искрит в воздухе.

— Лучше приехать чуть позже, чем разбиться, не так ли? — философски заметил он.

— Если ты еще раз скажешь что-то “глубокомысленное”, я кину в тебя своей сумкой, — отрезала Кейт и скрестила руки на груди, глядя в окно с таким видом, будто если бы у нее был лазерный взгляд, она разрезала бы поток машин до самого горизонта.

Я молчала, сжав ремень безопасности в пальцах, и в какой-то момент представила, как я просто выхожу из машины и бегу. Сквозь пробки, сквозь шум, сквозь утро. Но я не могла. Все, что мне оставалось — ждать и чувствовать, как напряжение разливается внутри, как приближение академии сжимает грудь.

Когда мы, наконец, въехали на парковку, я вылетела из машины так, будто у меня за спиной взорвалось что-то. Воздух был свежим, уже прогретым солнцем, но все равно обжигал легкие, пока мы с Кейт бежали по дорожке к главным дверям академии. Я слышала, как наши каблуки стучат по плитке, в такт сердцебиению, будто мы не просто опаздывали — будто бежали к чему-то большему. Внутри было тихо. Коридоры опустели, двери были уже закрыты, и академия казалась на мгновение музеем, в котором все замерло.

— Я наверх, у меня на втором лекция! — крикнула Кейт на бегу, не сбавляя темпа, волосы ее развевались за спиной, как шлейф из решимости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я кивнула ей, хотя, кажется, она этого уже не видела. Я остановилась, отдышавшись, и посмотрела по сторонам. Пусто. Тихо. Тропинки влево и вправо, лестницы, закрытые двери, щелкающий где-то вдали проектор.

И тут до меня дошло. Я понятия не имею, куда идти. Где моя пара. Где мой класс. Где вообще я.

Энджи… черт. Черт, черт, черт. Почему я не взяла с собой тот дурацкий телефон, что подарил мне Даниэль? Он ведь даже красивый — белый, с тонкой золотой окантовкой, словно ракушка на берегу. Но я так и не привязалась к нему. Не как Кейт. Не как весь этот мир, который сросся с экраном, словно без него не умеет дышать. Я все еще чувствовала себя странно, держа его в руках — будто пытаюсь управлять чем-то, что не принадлежит мне. Как будто вся эта технология слишком человеческая, слишком быстрая, слишком… отдаленная от меня настоящей.

Теперь же это решение казалось самым глупым, что я принимала за последние дни, а их, поверьте, было достаточно. Я шла вдоль пустого коридора, сжимая ремешок рюкзака, и взглядом выискивала доску с расписанием, которая в прошлый раз висела у входа. Я помню ее точно. Белая, чуть наклоненная, с крупными ячейками и пронумерованными кабинетами. Но теперь ее здесь не было. Исчезла. Точнее — ее просто сняли. Потому что весь остальной мир, как разумные люди, успел ее сфотографировать на телефон.

В отличие от меня.

Напряжение медленно поднималось, как вода в затопленном отсеке. Сначала по щиколотки. Потом по колено. Потом по горло. Я прикусила губу, проклиная себя за беспечность. Как я могла забыть? Как могла хотя бы не записать расписание в блокнот? Я же всегда ношу его с собой, всегда. И именно сегодня — ничего. Ни телефона. Ни плана. Ни малейшего представления, куда мне идти.

Идиотка.

Я остановилась посреди коридора, закрыла глаза на секунду, но стало только хуже. Паника щекотала горло изнутри, и я почувствовала, как кожа на спине покрывается мурашками. Но нет, я не сдамся. Даже если ошибусь, даже если зайду не туда — я просто спрошу. Ведь меня не убьют за это, правда? Не сделают из этого шоу? Хотя... будет ли это считаться позором? Если откроешь не ту дверь, нарушишь чей-то урок, станешь посмешищем?

Та пофиг.

Я выбрала ближайший кабинет, остановилась перед дверью, затаила дыхание, словно ныряю под воду, и рывком открыла ее.

— Простите, я… — начала было я, но замолчала, потому что передо мной — никого.

Пусто.

Кабинет был освещен мягким дневным светом, пробивавшимся сквозь жалюзи. Солнечные полосы лежали на столах, кресла стояли в идеальном порядке, доска была чистой. Я сделала шаг внутрь, вгляделась в тишину, как будто она могла мне ответить. Нет, точно никого. Ни преподавателя. Ни студентов.

Я выдохнула. С облегчением, с отчаянием, с какой-то глупой надеждой, что может, никто не увидит мою растерянность. Может, успею сообразить.

Но прежде чем я успела сделать второй шаг, позади меня, где только что была открытая дверь, раздался глухой звук. Щелкнул замок. Дверь закрылась сама по себе — или не совсем сама?

Я резко обернулась. Воздух стал тяжелее. Спина напряглась. Я не знала, кого или

что

я увижу.

Дорогие читатели, приглашаю вас в еще одну книгу нашего ЛитМоба

“Поцелованная морем”

 

Тяжело императору найти себе подходящую невесту. Какая уж тут любовь, когда семьи потенциальных императриц рвутся к власти? Выход — привезти невесту из далёких земель, чтобы её родственники не вмешивались в политику. Шаорские острова далеко, а у их правителя много дочерей на выданье, есть из кого выбрать.

Вот только у островного царька в этом браке свои интересы, а выбранная невеста — не совсем человек.

Она — Поцелованная Морем, дочь пленённой морской девы, и мечтает она о свободе в огромном океане, а вовсе не о браке и новой золотой клетке.

Но как быть, если её сила нужна императору?

И что делать, когда в планы смертных вмешивается стихия?

В книге есть:

# Благородный герой

# Упрямая героиня

# Тёмный маг (не такой уж он и тёмный)

# Чёрный кот (совсем чёрный!)

# Древний эльф (себе на уме, зато красивый)

# Живые корабли

# Загадочный морской народ

# Тайны прошлого и настоящего

# Любовь (куда ж без неё?

Читать здесь:

 

 

Глава 14

 

Аврора

И у меня сердце упало в пятки, когда я поняла, кто оказался за моей спиной. Эдуард. Он закрыл дверь медленно, будто специально, с мягким щелчком, и сделал шаг внутрь кабинета, глядя прямо на меня. Уголок его губ приподнялся в знакомой полуулыбке — не дружелюбной, нет. Скорее, оценивающей. Ленивой. Опасной. И все во мне сразу напряглось — от шеи до пяток.

Он даже не представляет, что является причиной. Одним из восьми миллиардов людей на планете — и именно он тот, из-за кого я сейчас стою посреди пустого кабинета, не зная, как дышать. Он не знает, что я носила его образ в голове как молитву. Не знает, как ноет у меня внутри каждый раз, когда я вижу его. И особенно — когда замечаю это кольцо. Мое. Голубое. Висящее на его шее, как красивый амулет, но не как часть меня.

— Новенькая... — протянул он, голос скользнул по коже, будто кто-то дотронулся ледяным пальцем к позвоночнику. — Не знал, что ты здесь учишься.

Он облокотился плечом о стену, сложил руки на груди. Расслабленно. Самодовольно. Опасно.

— Да… — я сглотнула. — Ты назвал меня ребенком.

Он усмехнулся. Это была та улыбка, от которой внутри все сводит. Как ток, который пробегает по телу, щекочет изнутри и не дает сделать ни вдоха, ни шага.

— А ты, получается, совсем уже взрослая, — сказал он, делая шаг ко мне.

Я инстинктивно попятилась, пока бедрами не уткнулась в край парты, поставив ладони на ее прохладную поверхность. Пульс стучал в пальцах, в висках, в ключицах. Я кивнула, не зная, почему это звучит как признание.

— Ты тоже перепутал кабинет? — спросила я, голос был чуть выше обычного, как у человека, который уже знает ответ, но все равно надеется.

Он посмотрел на меня с легким наклоном головы. Медленно. Внимательно.

— Нет. Я шел за тобой.

В груди все затихло. Словно он произнес что-то невозможное. Он подошел ближе, и между нами почти не осталось воздуха. Я слегка запрокинула голову, чтобы продолжать смотреть ему в глаза, но мой позвоночник невольно искал опоры в парте за спиной.

— Зачем ты шел за мной? — выдохнула я.

Он медленно поднял руку, и я замерла. Будто кто-то выключил гравитацию. Большим и указательным пальцем он мягко сжал мой подбородок, словно хотел получше рассмотреть меня — не как человека, а как нечто, что его одновременно интригует и пугает.

Внизу живота будто завязался тугой, почти болезненный узел. Легкий спазм, от которого захотелось зажмуриться, но я не отводила глаз. Мурашки пронеслись по спине, и я слышала собственное дыхание — короткое, сбивчивое, как будто я только что выбежала из воды на берег и еще не научилась дышать по-человечески. Я помнила, как Кейт описывала это чувство. Она называла его возбуждением. Я тогда слушала, кивая, делая вид, что понимаю. Но только сейчас — в этом взгляде, в этом прикосновении, в своей реакции — я поняла, о чем она говорила.

— Ты хотела познакомиться, помнишь? — спросил он, и его голос стал хриплым, ниже, будто срывался с грудной клетки, пробирая под кожу.

С этими словами он провел большим пальцем по моей нижней губе — медленно. Я невольно приоткрыла рот, чтобы вдохнуть, и он заметил. Конечно заметил. Все его тело подалось ближе, и он облокотился на парту, его рука была рядом с моей, все еще держащейся за край, будто за спасательный круг. Он склонился ближе. Настолько, что я чувствовала тепло его кожи, его дыхание, пахнущее морем и чем-то пряным, едва уловимым.

— Дважды, — выдохнула я.

Он усмехнулся уголком губ, облизнув нижнюю губу. Его взгляд метнулся к моим губам, замер там, и на миг я подумала, что он их поцелует. Но он сделал нечто иное.

Палец, тот самый — чуть влажный от прикосновения к моим губам — медленно, почти лениво, скользнул внутрь. Он не торопился. Палец лег на мой язык так, как будто всегда был там — не как вторжение, а как… приглашение. И я не знала, что делать, поэтому сделала единственное, что могло показаться естественным: сомкнула губы.

Мой рот, его палец. Наше дыхание. Все замкнулось в этом моменте. И он застыл, как под водой, как в затянувшемся сне. Он выдохнул резко, с надрывом — не просто звук, а

реакция

. Тихий, сдавленный стон, будто сдерживал что-то внутри слишком долго. Его глаза стали тяжелыми, почти затуманенными, и он смотрел — только на мои губы, на мой рот, как будто видел не просто тело, а грех, который уже вкусил и хочет снова.

Потом он чуть вытащил палец, медленно, почти лениво, как будто не хотел. И снова погрузил, на миллиметр глубже, по всей длине подушечки, и я почувствовала это движение всем телом.

— И почему же ты хотела познакомиться со мной? — спросил он, голос все еще хрипел, пока он чуть надавил на мой язык своим пальцем, прежде чем медленно, мучительно медленно вытащить его совсем.

Ври, Аврора, ври красиво.

— Мне понравилось, как ты серфишь, — выдохнула я, язык чуть коснулся его пальца прежде, чем он исчез, и я не знала, он ли это заметил… или я. — Я бы тоже хотела прокатиться на твоей доске.

Он замер. Как будто эти слова ударили в него, как волна. Он не улыбнулся. Он не среагировал сразу. Его лицо стало серьезным. Медленным. Сосредоточенным.

— Ты бы хотела прокатиться на моей доске? — переспросил он тихо, и голос у него стал теплым и опасным, как закатный свет, под которым ты не замечаешь, как темнеет.

Я кивнула. Неуверенно. Или слишком уверенно.

Он сделал шаг — последний. Наши тела соприкоснулись, тепло, твердость, реальность — и в этой точке я поняла, что теперь уже не только он чувствует мое дыхание, но и я чувствую его.

Его взгляд метнулся к моим губам снова. Он смотрел на них, как на запрет, который уже нарушил. И, как будто сам не веря, тихо произнес:

— У тебя… сладкие губы, я уверен.

И все во мне дрогнуло.

Когда он сказал это, я не знала — покраснеть мне или сгореть. Потому что он не касался их своими губами. Он

смотрел

на них, как на конфету, которую не решается попробовать. И все это было настолько громким молчанием, что казалось, оно должно было слышаться за пределами этой комнаты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он провел большим пальцем по моей нижней губе снова, чуть нажимая, медленно, будто растягивая момент. И добавил шепотом:

— В следующий раз, когда захочешь попробовать мою доску... формулируй это

чуть

осторожнее. Иначе я не отвечаю за то,

как

ты ее «оседлаешь».

Я замерла. Все внутри меня напряглось от сочетания страха и странного... любопытства.

И он вдруг ухмыльнулся. Медленно, лениво, будто знал, что весь воздух в комнате теперь принадлежит только ему. Его взгляд скользнул по моему лицу с тем самым выражением, от которого не спасает даже расстояние — опасный, но дразнящий, как горячий ветер перед бурей. Он чуть отступил, не торопясь, будто показывал, что управляет не только движением, но и тем, что я чувствую.

— Что ж, — сказал, не сводя с меня глаз, — будем знакомы…

— Аврора, — выдохнула я, будто кто-то ударил меня под дых. Внутри все горело. Это было что-то другое. Что-то, от чего хотелось бежать — и при этом остаться. Мой голос дрожал, но не ломался. Я чувствовала, как это имя, мое имя, становится чем-то большим. Его взгляд стал чуть мягче, но в нем все еще жил тот самый огонь, который он не потрудился скрыть.

Он кивнул. Легко. Беззаботно.

— Зови меня Эдик.

Я не знала, смеяться мне или упасть в обморок. Это прозвучало почти мило. Почти… по-настоящему. Почти как бы сказал кто-то другой. Но он был не другой. Он подмигнул мне — дерзко, хулигански, так, как будто только что ограбил меня на что-то большее, чем просто чувство.

А потом повернулся и вышел.

И только тогда я выдохнула. Медленно. Протяжно. Словно до этого момента задерживала дыхание, не осознавая. Воздух был горячим. Кожа — чувствительной до боли. Кабинет снова стал просто комнатой. Но я — уже не той, что вошла сюда.

Дорогие читатели! Рада представить новинку нашего литмоба “Плененная океаном” от Алисии Перл "Поймайте меня, ваше высочество!"

 

В истории вас ждут:

Неунывающая морская принцесса. Прекрасный принц со своеобразным чувством юмора. Верные друзья, готовые в любой момент прийти на помощь. Злодейские злодеи (куда же без них?)! А также юмор, приключения и любовь!

Читать тут:

 

 

Глава 15

 

Аврора

Если бы я знала, что в этой академии невозможно уединиться даже в уборной, я бы пряталась в шкафчиках между звонками. Энджи вышагивала по плитке, словно ей было тесно, хотя комната вполне просторная. Она ходила кругами, как хищник в клетке, и смотрела на меня так, будто я только что призналась в заговоре против человечества.

— О боже… ЧТО ТЫ ЕМУ СКАЗАЛА?! — выпалила она, озвучив свой ужас вслух. Я стояла у зеркала, до сих пор пытаясь понять, почему мои губы все еще покалывают.

— Что хотела бы прокатиться на его доске, — начала я, и в груди все сжалось от того, как это теперь звучало. — А он сказал, что нужно формулировать мысль иначе, потому что…

— Я поняла, поняла, — отрезала Энджи и подняла ладонь, будто не хотела слушать дальше. — А

ты

поняла? Выглядишь так, будто даже не подозреваешь!

Я нахмурилась. У меня и правда не было четкого понимания, что именно вызвало такую бурную реакцию. Я сказала то, что

думала

, а не то, что, видимо,

услышал

он. Разве не это важно?

— НЕТ, не поняла! Что я такого сказала?! — вспыхнула я, голос задрожал, потому что внутри уже начиналась паника. А вдруг я действительно выставила себя идиоткой?

— Аврора… — Энджи подошла ближе, ее лицо было одновременно жалостливым и серьезным. — Парни, они… черт, они озабоченней девчонок. Любые словечки с намеками звучат для них иначе! Понимаешь? Например,

та фраза

для него прозвучала как… намек, что ты хочешь, ну… оседлать его член.

В моем мозгу произошло короткое замыкание. Как будто электричество отрубило все сознание, и осталось только одно:

оседлать… его… член?

Я почувствовала, как мои щеки вспыхнули огнем. Не просто румянец. Настоящее пламя. Глупо было отрицать, что я испытала

что-то

в том кабинете. Но неужели это воспринимается

так

?

— Что за бред?! Я ведь не говорила этого! — возмутилась я, но даже мой голос звучал слишком остро, слишком панически.

— Нет! — отрезала Энджи. — Но так

обычно

намекают. Это как язык жестов. Только грязный. Ты говоришь одно — они слышат второе. Особенно если ты милая, свежая и такая… как ты.

Я закрыла лицо ладонями.

— Ладно… выдохни, — смягчилась она. — Пусть считает это кокетством. Иногда это работает.

Она сказала это с тем тоном, как будто планировала диверсию, заранее просчитав риски. Энджи — это не просто подруга, это целый штаб кризисных решений в мини-юбке. Боже, я люблю ее. Хотя бы за то, что она остается рядом, даже когда я на грани истерики.

Но про палец я ей ничего не сказала. Ни слова. Потому что как объяснить, что ты держала чужой палец у себя во рту и что-то в тебе от этого включилось? Как признаться, что тебе стало жарко не от прикосновения, а от взгляда, от того, как он

смотрел

, пока делал это? Нет. Это слишком.

Она подумает, что я идиотка. Или хуже — что мне это понравилось. А мне…

— Он говорил что-то еще? — спросила Энджи, отрываясь от собственных мыслей и снова наводя фокус на меня.

— Сказал, что я могу называть его Эдик, — пробормотала я.

Она кивнула. Лаконично. Но во взгляде у нее был целый роман. Из тех, что заканчиваются сексуальной катастрофой и пиццей посреди ночи.

И тут раздался звук.

Щелчок дверцы. Мы обе замерли, как в дешевом ужастике. Дверь одной из кабинок открылась. И оттуда — с кошачьей улыбкой и идеальной укладкой — вышла

она

. Та самая. Девушка, которая якобы «случайно» уронила мороженое мне на лицо. Высокая. Гладкая. Вся как обложка, только хуже — потому что у нее был этот взгляд. Взгляд, говорящий:

я слышала все. Каждую чертову деталь.

Она провела взглядом по нам — особенно по мне — и улыбнулась. Приторно. Медленно. Как будто жевала нашу неловкость и находила ее на вкус восхитительной. Не сказав ни слова, вышла из уборной.

— Замечательно, — прошипела Энджи, вцепившись пальцами в край умывальника, будто он был виноват. — Она все слышала.

Все. О доске. О члене. О поехавших мозгах. О том, как я влюбляюсь, теряю голову, путаюсь в себе и при этом пытаюсь выглядеть

нормальной

. Да, конечно. Просто идеальный понедельник.

— Думаешь, она расскажет кому-то? — спросила я тихо, как будто, произнеся это вслух, могла каким-то образом отмотать все назад.

Энджи все еще смотрела в зеркало, но теперь ее взгляд стал более острым, собранным. Она явно уже прокручивала в голове возможные сценарии, как и я.

— Главное, чтобы не рассказала

ему

, — произнесла она с ударением на последнее слово, — вот тогда будет неловко.

Неловко? Это было бы катастрофой. Я почувствовала, как челюсти сами собой сжались. Настолько сильно, что будто бы вся внутренняя дрожь собралась в этом одном усилии — удержаться. Удержаться от паники, от воображения, от образов, которые приходили в голову сами собой.

Потому что я представила. Представила, как она подходит к нему — к Эдуарду — и говорит, с этой своей ядовито-сладкой улыбкой, с подчеркнутой небрежностью, с тем особенным женским тоном, когда ты вроде бы

просто болтаешь

, а на самом деле расставляешь капканы. Представила, как она наклоняется ближе и говорит ему, что слышала, как я в деталях обсуждала его... его...

член

.

Боже.

В груди что-то будто провалилось, как песок, резко ушедший из-под ног. Живот скрутило. Ладони вспотели настолько, что я испуганно посмотрела на них. Словно тело само решило выдать меня с головой. Я быстро вытерла их о форму, будто могла стереть не только пот, но и чувство позора, которое начинало медленно подниматься по горлу.

— Он... — начала я, но остановилась. Потому что каждое слово про него теперь будто имело двойной смысл. — Если он узнает...

Я не договорила. Потому что просто не смогла. Не хотелось даже произносить это вслух. Я ведь только начала приближаться к нему. Только-только получила возможность

быть замеченной

. И если теперь он подумает, что я просто еще одна... пошлая, глупая, распущенная...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У тебя ладони мокрые, как у школьницы перед экзаменом, — хмыкнула Энджи, вырывая меня из потока мрачных образов. — Успокойся. Может, она и стерва, но она не настолько глупа, чтобы разболтать такое всем подряд. Особенно

ему

. Ей же самой он нравится.

Я повернулась к ней, удивленно.

— Ты думаешь... она в него влюблена?

— Думаю? Я

уверена

. Это видно. А таких девочек, как она, бешенство от чужого флирта — это как удар по короне. Она не простит, но в лицо не скажет. Она сделает хуже — подождет, когда ты сама сгоришь от неловкости.

— Отлично, — выдохнула я, и в этой иронии не было ничего смешного.

Я не просто горела. Я уже превратилась в пепел.

Мы вышли из уборной, и шум коридора обрушился на нас с удушающей полнотой. Все вокруг гудело, как улей: кто-то хлопал дверцей шкафчика, кто-то перебегал мимо, смеясь, кто-то громко цокал по полу в своих блестящих лоферах, а кто-то вообще промчался на скейтборде, оставив после себя след смеха и легкого раздражения преподавателя, махнувшего ему вслед рукой. Воздух пах духами, бумагой, легким потом и чем-то сахарным — может, жвачкой, может, пудрой. И все это вместе давило, как будто я снова не была частью этого мира, а лишь смотрела на него со стороны.

Я только собиралась сказать что-то Энджи — может быть, о том, как я хочу просто раствориться, как пятно от солнца на стене, — как вдруг к ней подошел парень. Не из тех, кого не замечаешь. Он двигался уверенно, с легким подергиванием плеч, как будто музыка была у него под кожей, и взгляд у него был тот самый — хищный, но улыбающийся. Я сразу его узнала. Один из тех, кто тогда на пляже смеялся, когда мне на лицо упало мороженое. Один из компании Эдика.

Боже… я начала называть его ”Эдик”

— Сегодня вечеринка у костра, — сказал он, обращаясь к Энджи, но после этого как-то неловко скользнул взглядом ко мне. Он будто запнулся, будто не был уверен, рад ли меня видеть, но все же продолжил: — Буду рад видеть… вас там.

Он выдал какую-то напряженную улыбку, не выдержал моего взгляда и просто подмигнул. Потом исчез в потоке студентов.

Я перевела взгляд на Энджи. Она смотрела ему вслед с выражением лица, как будто он предложил ей выбрать между скукой и неприятностями, и оба варианта ей были одинаково знакомы.

— Что за вечеринка у костра? — спросила я, не скрывая любопытства.

— Алкоголь, музыка, гитара, пьяные студенты и прочее, — выдохнула она, будто читала список побочных эффектов какого-то препарата. — Прочее — это где начинаются истории, которые потом пересказывают шепотом или не пересказывают вообще.

Я на секунду замерла, не отвечая. Мое внимание выхватило из толпы фигуру. Его фигуру. Эдуард стоял дальше по коридору, у своего шкафчика, и смеялся. Его голос я не слышала, но смех был узнаваем даже без звука — он запрокидывал голову, как всегда, будто всерьез наслаждался моментом. Кто-то из его друзей похлопал его по плечу, он что-то сказал в ответ, сделал жест рукой, словно отгонял чью-то шутку, и снова рассмеялся. Он был в этом мире по-настоящему, полностью. Он — центр. И я чувствовала, как этот центр тянет к себе.

Конечно, он будет там. Он везде. Там, где свет. Там, где огонь. Там, где может жечь.

Я снова посмотрела на Энджи.

— Думаю, да, — сказала я спокойно. Но внутри уже пульсировало:

да

. Только не для вечеринки. Не для огня.

Для него.

 

 

Глава 16

 

Аврора

Вечер обволакивал побережье медленно, лениво, как будто и сам не торопился переходить в ночь. Небо было того редкого оттенка — не совсем темно-синее, но уже и не золотое, с оранжевыми разводами над горизонтом, будто кто-то развел акварель прямо по воздуху. Мы шли по деревянной тропинке, ведущей к пляжу, босоногие, с сандалиями в руках, и я чувствовала, как под ступнями еще теплые доски отдают накопленным за день солнцем.

Впереди уже слышалась музыка — басы глухо били из-за песчаного холма, миксуясь с криками, смехом, визгами и гитарными переборами. Энджи шла чуть впереди, волосы развевались по плечам, и даже в ее походке читалось предвкушение. Кейт шла рядом со мной, она что-то рассказывала, кажется, про преподавателя по литературе, но я не слушала — все мои мысли были где-то дальше, там, где шум костра и он.

Когда мы миновали холм, перед нами открылась панорама вечеринки, и я на миг остановилась. Песок под ногами стал прохладным, влажным, но все равно мягким. Слева — группа студентов с красными стаканчиками, кто-то танцевал прямо у самой воды, кто-то курил, кто-то валялся на расстеленных пледах, в обнимку, как будто все, что им нужно — это этот вечер и друг друга.

Костер был виден издалека — высокий, с искрами, уходящими в небо, как вспышки забытой магии. Вокруг костра стояли те, кто хотел быть замеченными. Они смеялись громче, кидались песком, подкидывали в огонь что-то для эффектных тресков. Кто-то держал в руках акустическую гитару, щипал струны без ритма, но с удовольствием. Музыка из колонок не стихала ни на секунду — ритмичный поп с примесью электронного, тот, под который легче танцевать, чем вслушиваться в слова.

На правом краю пляжа кто-то купался. Прямо в одежде. Кто-то бежал по песку, обрызгивая всех подряд. Смех накатывал волнами. Запах огня, алкоголя, соленой воды и чего-то приторного, может, ананаса или карамели, — все это вплелось в один общий узор, который ощущался, как аромат без названия, только с воспоминанием.

Взглядом я искала Эдуарда, вглядывалась в каждое лицо, ловила каждое движение в толпе, но людей было слишком много. Тени плясали в отблесках огня, музыка вибрировала прямо в ребрах, и все вокруг двигалось, как единое теплое тело вечеринки, в котором трудно было вычленить кого-то одного. Я все еще пыталась выцепить его — по силуэту. Но ничего. Только спины, чужие лица, и голоса, сливающиеся в одну гудящую волну.

И снова — он. Парень с ухмылкой, с тем самым взглядом, как у всех друзей Эдика, — немного ленивый, немного вызывающий, будто ты уже дала согласие на игру, о которой не знаешь правил.

— Колы? — протянул он, стоя перед нами с тремя красными пластиковыми стаканами. Его улыбка скользнула по мне, но остановилась на Энджи.

Кейт закатила глаза и взяла стакан с таким видом, будто приняла вызов. Клянусь, ничего так не поднимает настроение, как ее реакция. В ней была такая смесь «мне плевать» и «но если ты еще раз подойдешь, я укушу», что даже воздух вокруг дрожал. Энджи улыбнулась — ее фирменной милой улыбкой, с легким наклоном головы и искоркой в глазах, и тоже взяла стакан. А я — как по команде — сделала то же.

— Скоро соберемся у костра, так что никуда не уходите, — сказал он, явно обращаясь к Энджи, но все еще поглядывая на меня. Потом подмигнул и, не дожидаясь ответа, снова исчез в толпе. Как мираж.

Я посмотрела на стакан, словно оттуда могла доноситься подсказка. Сделала глоток. И моментально скривилась. Это была не кола. Или… не та кола, к которой я привыкла. Она была… резкая, жгучая, с привкусом жевательной резинки, мыла и чего-то… невыразимо плохого. Точно испорченная кола. Или подлая шутка. Я чуть не закашлялась и тут же обернулась к девочкам.

Они переглянулись — и усмехнулись одновременно.

— Что?! — рвано спросила я, уже зная, что что-то не так.

— Ты бы видела свое лицо, — фыркнула Кейт с удовольствием, будто она это все и подстроила.

— Это алкоголь, да? — я подняла стакан и потрясла его, как будто хотела вытрясти оттуда ответ. — А вы прям ждали моей реакции.

— Ты начала шутить! Черт, сестренка, ты растешь не по дням, а по часам, — Кейт рассмеялась, и ее смех был заразителен.

Я не собиралась улыбаться, правда. Но уголок рта все равно предательски приподнялся. Что ж… мне восемнадцать. Я впервые попробовала алкоголь. Что на земле у людей вызывает одновременно крики «ууу!» и жгучий стыд, полные фотоальбомы с компроматом, который потом называют «молодость» — и теплую легкость в груди. Не от напитка. От момента. От того, что я стою здесь, в этом мире, с сестрой, с подругой, с шумом прибоя за спиной и огнем впереди. И может быть, с ощущением, что я все-таки не совсем чужая.

Я еще раз оглянулась, и на секунду мне показалось, что я увидела его — Эдуарда. В темноте, ближе к костру. Или это просто обман света? Или желание видеть кого-то превращается в видение?

Но все равно сердце уже пропустило удар.

Мы подошли ближе к костру, и все сразу стало другим. Песок под ногами был уже не просто прохладным — он казался теплым от чужих следов, в нем чувствовалась история вечеринки, разговоров, шагов, случайных касаний. Огонь трещал, живой и неспокойный, разбрасывая искры в небо, как если бы хотел соревноваться с миллионом звезд над нами. Музыка не стихала — теперь кто-то принес акустику, и незнакомый парень перебирал струны, подпевая в полголоса. Воздух пах огнем, соленой кожей и легким сладким дымом.

Вокруг костра уже собирались студенты. Кто-то сидел на расстеленных пледах, кто-то прямо в песке, были и те, кто принес из бара новые красные стаканчики, и теперь звучали голоса — не просто разговоры, а будто общий пульс вечеринки. Кейт разговаривала с какой-то девушкой с розовыми волосами, Энджи кокетливо отвечала на вопросы того самого парня с ухмылкой, а я просто опустилась ближе к огню, подтянула ноги и сжала в ладонях пластиковый стакан.

Глоток. Тепло по горлу, легкая дрожь в груди. Алкоголь делал все немного замедленным — звуки, взгляды, движения. И это ощущение легкости, как будто ты можешь не держать все под контролем. Как будто можешь просто… быть. Здесь. В этом мгновении.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Игры начались почти сразу — кто-то предложил «Правду или действие», кто-то — «Никогда не…», но в их исполнении это звучало взрослей, почти дерзко. Никто не смущался, все будто ждали, кто первый проиграет в своем притворстве. Круг за кругом, смех за смехом, и я начинала ощущать, как вечер впитывается в кожу, как соль после моря. Навсегда.

И тогда я увидела его.

Он шел по песку, черное худи с капюшоном, тень от него падала на лоб, но улыбка была ярче любого света. Та самая — живая, заразительная, будто он знал, как легко заставить всех вокруг повернуться к нему. Сердце подскочило. Секунду я просто смотрела, не дыша. Моя рука сжала стакан.

Но он был не один.

Рядом с ним — она. Та блондинка. Та самая с туалета. Та, что «случайно» уронила мороженое. Та, что слышала все.

И когда я увидела ее руку, почти касающуюся его плеча, как будто между ними давно нет границ, моя улыбка, которую я даже не заметила на лице, исчезла. Просто… растворилась.

Они сели неподалеку, на той же стороне костра, но как будто на другом континенте. Он что-то слушал. Она что-то рассказывала. Он усмехнулся ей — той самой усмешкой, которую я будто хранила внутри себя со дня нашей первой встречи. И он даже не посмотрел в мою сторону. Даже не заметил.

Кто-то сказал, что не хватает страшилок. По голосу не узнала, но он был с хрипотцой и ленцой, как будто весь вечер пил виски, а не дешевый коктейль из пластика. Гул разговоров на секунду стих, и кто-то подбросил в огонь сухую ветку — она треснула так, будто сама откликнулась на тему. Все зашевелились, начали переглядываться, смеяться вполголоса, но никто не брал на себя инициативу. Никто не хотел быть первым.

И вот тогда, не раздумывая, не планируя, не взвешивая — просто сказала:

— Я.

Громко. Ровно. Почти чужим голосом.

И в ту же секунду все замерло. Головы повернулись, даже те, кто до этого не слушал. Костер трещал. Искры поднимались в темное небо. Но главное — я почувствовала. Его взгляд. Резкий, прямой, как будто врезался в меня. Эдуард. Он тоже обернулся. Без улыбки. Без иронии. Просто смотрел. В упор. Внутри меня что-то сжалось, как пружина. Холод по затылку. Но я не отвела глаз сразу. Только на секунду — и начала говорить.

— Я знаю одну историю... Про девушку. Русалку.

Кто-то хихикнул, но быстро замолчал. Я смотрела в огонь и говорила, будто рассказываю не им, а себе, своей прошлой тени.

— Она жила под водой, в глубинах, где не слышно ни голосов, ни смеха. Только течения и мысли. Она была красива — слишком. Настолько, что все живое под водой тянулось к ней. Даже рыбы. Даже акулы. Но однажды она поднялась на поверхность. Увидела мир людей. И влюбилась. В парня. В тот самый первый взгляд, который будто разрезал ее изнутри.

Я слышала дыхание рядом. Кейт и Энджи не перебивали, даже не шевелились. Только пламя шевелилось на фоне их лиц.

— Она отдала ему сердце. Не буквально. А так, как это делают только те, кто не умеет лгать. Но он не понял. Он взял подарок, как игрушку. А потом просто… оставил. Ушел. Забыл. А она осталась. Среди людей. Без хвоста. Без дома. С чужим телом и сердцем, которое продолжало звать его, даже когда разум кричал: беги.

Я подняла глаза, но не смотрела на него. Пока не договорила.

— И тогда она вернулась в море. Но стала другой. Уже не спасала тонущих. Не пела. Не тянулась к солнцу. А уводила за собой. Всех, кто обещал, но не держал слово. Всех, кто смотрел слишком жадно. Всех, кто не знал, что чувства — это не развлечение.

Я замолчала. На пару секунд — дольше, чем стоило. Но никто не сказал ни слова. Даже огонь будто стал тише.

И вот тогда я почувствовала. Снова. Взгляд. Жесткий. Проникающий. Я подняла глаза и встретилась с ним. Эдуард. Он смотрел на меня, серьезно, почти остро. Его челюсть была напряжена — я заметила, как он сжал зубы. Он выглядел… нет, не испуганным. Но задумавшимся. Словно эта история стукнула куда-то, куда он не пускал никого.

А я просто держала стакан в руках и чувствовала, как легкость алкоголя испаряется, оставляя только пульсирующее ощущение внутри.

Но едва история закончилась и последние слова повисли в воздухе, меня накрыло волной страха. Леденящего, внезапного, липкого. Что если он все понял? Что если я сказала это слишком прямо, слишком точно, и он сопоставил? Что если эта история не просто показалась ему знакомой — а стала узнаваемой до боли? Сердце внутри глухо бухнуло, отозвалось в горле, и рука, все еще держащая стакан, затряслась. Казалось, даже огонь перед глазами расплывается, будто пламя знает то, что еще не знаешь ты. А я, черт возьми, и правда чуть не поверила, что прямо здесь, на виду у всех, под музыку, под шум прибоя, под людские крики и смех… я превращусь. В нее. В то, кем была. В то, что скрываю. В русалку, черт побери.

— Ладно, неплохая история, но это скорее не ужастик, это драма, — усмехнулся кто-то, тот самый, кто и начал с «давайте страшилки».

И в один миг все словно вернулось на круги своя. Будто я ничего и не говорила. Снова включилась музыка, кто-то закричал «да прибудет с нами вино», снова пошли красные стаканы по рукам, загудели разговоры, снова кто-то споткнулся в песке и засмеялся, и снова огонь треснул, не успев остыть.

Я подняла глаза. И сразу же искала его.

Эдуарда уже не было.

Просто… не было. Словно исчез. Словно испарился вместе с концом истории. Осталась только она — блондинка. Та, что сидела теперь ближе к его друзьям, будто ее туда и пригласили, и она всегда была «одной из». Она что-то рассказывала, ярко жестикулируя, волосы сверкали в свете пламени, и они смеялись, ее слушая.

А его нет.

Я обвела взглядом пляж, пытаясь найти хоть намек — черное худи, походку, профиль. Ничего. И в тот момент это отсутствие ударило сильнее любого присутствия.

 

 

Глава 17

 

Аврора

Энджи и Кейт начали что-то бурно обсуждать — кого-то по имени Билл, какого-то Скарсгарда и клоуна из фильма, которого я, по ощущениям, должна была бояться, но не могла вспомнить. Их смех звучал фоном, как шум далеких волн, но я уже не слушала.

Я просто встала.

Никто не заметил. Или сделали вид, что не заметили. И я подошла ближе к берегу, туда, где песок становился прохладнее, мелкий и ровный, как шелк. Волны катились и откатывались, не доходя до моих босых ног. Я стояла на границе. Между тем, что было. И тем, что, возможно, возвращается.

Музыка осталась позади. Голоса — тоже. Здесь, у воды, все было иначе. Мягче. Тише. Глубже. Здесь я могла дышать — но с каждой волной чувствовала, как море во мне зовет обратно. Или, может быть, не море зовет. А память. О том, кто я есть. И о том, кем не могу быть — даже ради него.

Я ушла вдоль берега — не думая, просто шаг за шагом, босыми ногами по влажному песку. Чем дальше я отходила, тем тише становился мир, будто растворялся в шуме волн и хриплом дыхании прибрежного ветра.

Я дошла до того места, где берег обрамляли скалы — не отвесные, но достаточно высокие, чтобы укрыть этот участок от чужих глаз. Здесь все выглядело иначе: камни были гладкими, местами вкрапленными зеленым мхом, в воздухе пахло не только морем, но и камнем, солью, и чем-то вечным. Это место не тронуло время. Оно будто ждало… кого-то.

И вот тогда я его увидела.

Он сидел у самой кромки воды. В черном худи с капюшоном, натянутым на голову. Сидел с прямой спиной, локти опирались на согнутые колени, пальцы сцеплены. Глядел в воду, как будто в бездну, как будто она могла ответить. Спокойно, напряженно, вдали от всего. И я замерла.

Конечно, я узнала его. Из восьми миллиардов. Из сна. Из прошлого. Из той точки, где я впервые перестала быть просто существом. Он мог бы быть кем угодно, где угодно, но даже если бы все человечество слилось в один голос, я бы все равно различила его дыхание.

Эдуард.

Имя обожгло внутри, но не вырвалось наружу. Я стояла, спрятавшись в полутени у края скалы, и просто смотрела на него. Его капюшон слегка колыхался от ветра. Волны подползали ближе и, кажется, касались его ног, но он не двигался. Словно весь мир сжался до этой полоски берега. И только море — его собеседник.

Он не знал, что я рядом.

Не знаю, было ли это разумным решением, но ноги не остановились. Они сами понесли меня туда, где он сидел. И в этот раз я не спряталась за камнем, не сбежала обратно под музыку и смех. Я подошла прямо к нему и остановилась, чувствуя, как песок становится холоднее под босыми ступнями. Он поднял голову. Медленно. Как будто не удивился. Как будто ждал. Его капюшон соскользнул с головы, и вечерний свет отразился в его глазах.

— Можно? — мой голос прозвучал тише, чем я хотела. Я показала на песок рядом, не решаясь сесть без разрешения. Он усмехнулся, коротко, почти беззвучно, взгляд вернулся к воде.

— Падай.

Я села рядом. Чуть дальше от воды, чем он, но достаточно близко, чтобы чувствовать его тепло рядом с плечом. Он не смотрел на меня. Просто кинул плоский камешек в море, и тот скользнул по воде, оставляя круги, будто каждый из них был мыслью, что он не озвучил.

— Ты не выглядишь как тот, кто выбирает одиночество, — сказала я, прижимая колени к груди. Он усмехнулся, почти грустно.

— Я и не одинок. Просто… это место напоминает мне одно. Где однажды все перевернулось с ног на голову.

Я затаила дыхание.

— Что произошло в тот день?

Я не знала, как осмелилась спросить. Мое сердце било в горле, как будто от него зависело — проживу ли я эту ночь.

Он посмотрел на меня. Быстро. А потом — грустно улыбнулся и опустил глаза. Его взгляд скользнул по моим ногам — короткие шорты были совсем не для вечернего воздуха. Он снял свой черный худи и остался в белой футболке. Протянул мне толстовку, не глядя в глаза.

— Надень. Мне холодно на тебя смотреть.

Я молча взяла вещь. И только когда накинула ее на себя, осознала, что вся дрожала. Но не от холода. Его запах окутал меня с головой. Что-то свежее и необъяснимо близкое. Как будто я когда-то уже была в этом запахе. Плавала в нем. Жила. Худи была большой, рукава почти закрывали ладони, но в ней было тепло — до слез.

Может, это именно тот момент. Может, он вот-вот все вспомнит. Мы сидим здесь, почти на том же самом месте. Где когда-то — когда у меня были голубые волосы, кожа чуть светилась от влаги, а вместо ног у меня был хвост — я протянула ему кольцо. Дар. Обет. Сердце.

Он помнит. Он должен помнить. Я это чувствую.

И как будто в ответ на мои мысли… он коснулся цепочки на груди. Медленно. Почти нежно. И, словно испугавшись, спрятал кольцо под ворот футболки.

Я перестала дышать. Конечности онемели. Все тело напряглось. Это не был просто жест — он не просто носил его. Он чувствовал. Знал. Вспоминал?

Посмотри на меня. Ну же. Вспомни те глаза. Вспомни ту улыбку. Голос. Тот день. Меня. По-настоящему. Не мимо, не случайно. Вспомни душой, а не глазами.

Но он молчал. Смотрел в воду. Как будто в ней были ответы, а не рядом с ним. Он взял стаканчик, отпил глоток. Красный пластик в его руке выглядел почти нелепо. Я не видела его лица, но видела, как сжались пальцы. Он все еще молчал.

А я… я тихо сидела рядом, в его худи, с сердцем в горле. Потому что страх сражался с надеждой. А память… с болью.

И вот он снова смотрит на меня. Слишком долго. Не отводит взгляда, будто выискивает что-то под поверхностью, будто хочет увидеть, что там, дальше, за глазами, за зрачками, за черепом и кожей. Его губы приподнимаются на одну сторону, в этой кривой ухмылке больше смысла, чем я хочу признать.

— У тебя красивые глаза, — сказал он хрипло, медленно, будто признание само вырвалось, без разрешения.

И все. Все. Мое сердце просто замерло, не выдержав давления. Не сжалось — нет. Оно упало. Куда-то глубже, туда, где живет страх и надежда. А потом, будто с испугу, ударило снова — тяжело, неравномерно, с ошибкой в ритме. Я опустила глаза, потому что не смогла выдержать еще секунду под его взглядом. Песок под нами казался вдруг таким настоящим, будто я могла раствориться в нем, если сосредоточусь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Спасибо, — выдохнула я, и это было глупо, слишком просто, слишком… по-человечески.

Он усмехнулся снова, уже мягче. Смотрел все еще на меня, будто каждый миллиметр моего лица был для него новым. Или наоборот — давно забытым. И теперь он медленно собирал меня по осколкам в своей памяти, даже если не понимал этого.

Смотрел на меня с той сосредоточенностью, которая могла бы расплавить лед. И вот в следующий миг его взгляд опустился, медленно, как будто сам по себе, к моим губам. Я почувствовала, как пересохло в горле, как внутри что-то дернулось — будто не сердце, а струна, натянутая слишком сильно. Он потянулся ближе. Его рука, теплая и сильная, мягко легла на мой затылок. Это прикосновение было нежным, почти бережным, и все же в нем было столько притяжения, что я не знала, дышать ли мне или просто позволить случиться тому, что вот-вот произойдет.

Он наклонился ближе, его губы почти соприкоснулись с моими, и в этот момент, словно под дыханием нашего почти-соприкосновения, я боковым взглядом уловила, как вода начала подступать к берегу — быстрее, чем секунду назад, будто накат волны совпал с тем, как мое сердце сорвалось с ритма. Я замерла. Влажный песок дрожал под коленями. Секунда — и все. Ахнув, я отшатнулась назад, резко, слишком резко, в панике отползая, будто прикосновение Эдуарда было пульсом самой смерти. Его глаза, полные растерянности, нашли мои.

— Я что-то сделал не так? — спросил он, голос сбитый, сбитый так же, как и дыхание в моей груди. Я тяжело дышала, глядя на приближающуюся волну, как на пасть. Меня не трясет, но я внутри скручена. Не он. Я. Моя собственная тьма.

— Н-нет… нет, — прошептала я, слишком тихо, чтобы это звучало как правда. — Я просто боюсь воды.

Легенда. Пусть будет так.

Он смотрел удивленно, будто впервые понял, что ничего обо мне не знает.

— Я не знал, — сказал он тихо, сдержанно, как будто сожалел о неведении. — Хочешь поговорить об этом?

Да. Боже, да. Хочу, чтобы ты знал, что видел, что вспомнил — черт тебя дери, Эдуард! Хочу, чтобы ты меня узнал, даже если мне придется кричать. Но я не кричу. Я боюсь.

— Нет, — выдохнула я и отвела взгляд.

Он кивнул. Просто так. Без настаивания. Поднялся. Отошел.

— Идешь? — спросил он, почти не оборачиваясь. И я пошла. Быстро. Машинально. Как будто, если не пойду, что-то разорвется.

Мы шли в молчании. Оно вязло. Между нами пульсировала та секунда, в которой я почти коснулась его губ. И все испортила. Я. Не он. Я. И пока я глотала это чувство, как яд, он вдруг остановился, и его лицо вспыхнуло от радости.

— Эдик! — прозвенел радостный голос, и я уже знала, кто это, еще до того, как повернула голову.

Блонди в розовом купальнике. Ее запах будто ворвался в меня, даже не приблизившись. Она обвила его за шею, прижимаясь к нему, как будто он принадлежал ей по праву. Меня она не заметила. Не посчитала нужным. Воздух стал другим. Я не дышала.

— Я искала тебя, — приторно сказала она, и он… он улыбнулся. Не мне. Ей.

— Правда? — кокетливо уточнил он, его голос стал ниже, теплее, будто подстраивался под нее. Я сжалась.

И потом — он ее поцеловал. Глубоко. Настояще. Не как случайно коснулся. А как будто хотел исчезнуть в ее рту. Его руки легли ей на бедра, сжали. Нет — он вцепился в ее задницу с такой яростью, будто проверял, живая ли она. Его язык двигался, как будто он пытался забрать с ее губ все. И я смотрела. Я не могла не смотреть.

Колени стали мягкими. Лицо горело. Внутри было как будто что-то сломалось. Я хотела, чтобы эти руки были на мне. Чтобы он прижимал меня. Так. С такой яростью. С голодом, который я только что чувствовала на своих губах.

Но злость сжала меня сильнее, чем боль. Сильнее, чем ревность. Она заполнила грудь, растеклась по рукам. Я развернулась. Не знаю, куда. Но точно — прочь от них.

Черт бы тебя побрал, Эдуард.

Ему просто было плевать, кого поцеловать в этот вечер.

 

 

Глава 18

 

Аврора

Я сидела на полу, прислонившись к кровати, босыми ногами перебирая ворс ковра, и не особо обращала внимание, что говорит Кейт. Она валялась на спине, головой свесившись с матраса, ее волосы почти касались пола, и в этом перевернутом состоянии она щурилась на меня, словно пыталась что-то считать с моего лица, как с карты. Комната пахла мятным бальзамом и вечерней пылью, за окном умирал свет — тот самый, который делает все внутри мягким и не совсем настоящим. Она жевала жвачку, как всегда в моменты, когда собирается сказать что-то, от чего ты не сможешь отмахнуться.

— Слушай, — протянула она лениво, но слишком внимательно. — А ты правда вообще ничего не помнишь из детства?

Я подняла на нее глаза. Сердце екнуло — не от вопроса, а от того, с какой легкостью она его задала. Я знала, что рано или поздно это всплывет.

— Нет, — ответила я слишком быстро. — Ну... почти ничего. Отрывки. Лица. Ощущения. Как будто все время стоишь в воде, которая мутная и холодная, и ты не знаешь, откуда она и почему вокруг.

Она кивнула, но не отпустила.

— Просто ты вчера рассказывала эту историю… про русалку. — Ее голос стал чуть тише. — Не в смысле “я слышала где-то”, а как будто ты ее видела. Или жила там. Знаешь, как дети рассказывают, когда верят, что это было с ними. Это было странно.

Я отвела взгляд. Странно? Все, что во мне, странно. Я, мои сны, мои чувства к человеку, которого я не должна знать — все. Но я не могла позволить, чтобы она почувствовала это. Я не могла позволить себе быть уязвимой еще и перед ней.

— Я наткнулась на книгу недавно. — сказала это легко, почти небрежно. — Там были сказки, собранные с разных берегов Европы. История про русалку — одна из них. Я просто запомнила. У нее были детали.

Она лишь кивнула на мои слова, и в этом кивке не было ни подозрения, ни упрека — только легкое, почти невидимое согласие, как будто она решила:

ладно, пусть пока будет так, как ты хочешь

. Но внутри у меня все дрожало, как тонкий лед под ногами. Я была слишком близко. Слишком близко к тому, чтобы наконец… сказать. Хоть кому-то. Пусть не все. Пусть не громко. Но хотя бы начать. Я смотрела на нее, на эту девочку с коленками в синяках, с косой, которую она так небрежно перебрасывает через плечо, с голосом, который звучит, как дом. Она бы поняла. Я знаю, она бы поняла меня, как никто другой. Не осудила бы. Не попыталась исправить. Просто была бы рядом. Просто приняла. Даже если бы я рассказала, как я дышала под водой, и как до сих пор каждую ночь слышу, как волна шепчет мне по имени. Даже если бы призналась, что иногда смотрю на Эдуарда и

знаю

его — до кости, до тембра дыхания, до изгиба пальцев, — и не могу объяснить, откуда. Даже если бы сказала, что я боюсь не воды, а себя в ней. Кейт бы не сбежала. Она бы посмотрела в глаза и сказала бы что-то совершенно обычное. Что-то, от чего все вдруг стало бы не страшно.

Наконец Кейт с тихим стоном грохнулась с кровати, как я и предсказывала — слишком долго она свисала с нее вниз головой, будто забыла, что гравитация существует. Теперь она сидела на полу, потирая копчик и скривившись так, словно весь мир был виноват перед ней лично. Я закатила глаза, но уголки губ все равно предательски дрогнули — она выглядела настолько нелепо, что было невозможно не улыбнуться. Или хотя бы не сдержать смешок.

— Ого… наконец-то, — весело бросила Кейт, будто сама не упала.

Я прищурилась, предупреждающе.

— Ты улыбнулась, — продолжила она торжествующе. — Это чудо света. Быстро, где телефон, надо это зафиксировать, пока ты снова не стала ледяной королевой из “молчи и страдай”.

Я кинула в нее подушку. Попала прямо в плечо.

— Ты специально упала, — сказала я, уже не скрывая усмешки.

— А как еще вызвать у тебя эмоции? Надо же как-то тебя растормошить.

Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но замолкла. Потому что она вдруг перестала смеяться. Посерьезнела. Села прямо передо мной на кровать, скрестив ноги, и посмотрела с тем выражением, от которого не спрячешься. Ни в шутку, ни в сарказм. Ее глаза стали внимательными, настоящими. И тишина между нами сгустилась.

— Тебя вчера долго не было на пляже, — сказала она мягко. — Мы с Энджи тебя искали. Нашли у берега. С Эдуардом.

Сердце дернулось. Рванулось куда-то в живот и там сжалось, будто кто-то схватил его изнутри. Я отвернулась, стараясь казаться равнодушной.

— А сегодня ты расстроена, — продолжила она, внимательно следя за моей реакцией. — Этот козел что-то пообещал и потом бросил?

Она сказала это слишком тихо, с ноткой надежды, что я скажу «да», и все будет просто: я обижена, злюсь, уязвима. Но я не знала, как ответить. Все было сложнее. Слишком странно. И страшно.

— Ч-что? Нет. Ничего такого. Мы просто общались, — соврала я. Тихо. Слишком тихо.

— Та ладно, — Кейт наклонилась ближе. — Он тебе нравится, Аврора. Ты без ума от него.

— Нет! — это звучало резко, отчаянно, почти слишком. Почти так, будто я пытаюсь переубедить саму себя.

Но внутри все сжималось. Потому что я не могла забыть, как вчера, за секунду до того, как я отползла от волны, я

почувствовала

, что хочу, чтобы он дотронулся. Чтобы руки легли мне на талию. Его руки — большие, твердые, уверенные. Я представляла это в голове еще до того, как вообще осознала, что представляю. И это было ужасно. Или слишком хорошо, чтобы позволить себе поверить.

— Аврора?! — Кейт щелкнула пальцами у моего лица. — Ты меня вообще слышишь?

— Слышу! — отрезала я, почти сердито, чтобы скрыть, что мысли мои были далеко, совсем не там, где должна была быть я.

Она выпрямилась, вся такая деловая, с заговорщической искрой в глазах.

— Тогда одевайся!

Я прищурилась, не двигаясь.

— Все-таки я что-то упустила… Куда мы собираемся?

— Не мы, а ты.

А вот это мне уже не нравится. Что значит —

не мы, а ты

? Я подняла бровь, и в груди сразу поднялось странное чувство, будто кто-то невидимый потянул за ниточку между ребер. Все внутри напряглось, и я в упор уставилась на Кейт.

— Что ты задумала, Кейт?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она не ответила сразу, а только стремительно вскочила на ноги и начала расхаживать по комнате, как какой-то стратег с военной доской в голове. Говорить она начала, как только поймала нужный ритм шагов.

— План А, — объявила она торжественно, с блеском в глазах. — Вызовем у него ревность. Даже если он еще ничего к тебе не чувствует — поверь, мужики, как он, своего рода собственники. Ты к нему тянулась, он типа “держит дистанцию”, а теперь появляется кто-то другой, который к тебе клеится, и бах — у него крышу сносит.

Говорила она эмоционально, размахивая руками, будто уже репетировала этот монолог до меня. А я сидела, уставившись на нее, как будто она только что начала рассказывать мне, как устроена черная дыра изнутри. Шок — это мягко сказано. Я вообще не была уверена, что мы сейчас о реальности.

— План Б, — продолжила она, не замечая моего потрясения, — ты должна его поцеловать. Серьезно. По-взрослому. Не мимолетно, не невинно. А вот прям…

по-настоящему

. И сразу после — исчезаешь. Сутки, двое. Никаких звонков, никаких сообщений. Исчезаешь, как призрак.

Я резко подняла руку, будто пыталась остановить ураган.

— Стоп-стоп! Ты себя слышишь вообще? Поцеловать?! Мне что, подкараулить его где-нибудь на тропинке и просто… накинуться?

Она только хмыкнула, будто я не поняла сути.

— В любой ситуации. Целуешь — и уходишь. На следующее утро он просыпается, и ты — тишина. Тайна. Загадка. Сумасшествие.

Мой мозг буквально искрил. Я прижала ладонь к виску, потому что в голове стало шумно. Загадочной? Та он подумает, что я просто поехала, окончательно. Что я несчастная девочка с переигравшими фантазиями.

— План В… — начала она, уже на автомате, как будто у нее был целый алфавит этих безумных идей.

— Нет. Все. Стоп. Хватит. А и Б уже вполне достаточно, — выдохнула я, прижимая подушку к груди, будто она могла защитить меня от этой бурной инициативы.

Кейт наконец остановилась, пожала плечами и села обратно.

— Ладно.

Но в ее глазах все еще что-то светилось. И я точно знала — для нее это не игра. Она верила, что все можно повернуть в свою пользу, если знать, как двигаться. А я — я просто пыталась понять, как не потерять себя. Или… найти. В нем. Или без него.

Она сидела, подтянув ноги, вся сияющая, как будто только что спасла мир, и выглядела до обидного довольной собой. Словно ее сумасшедшие «План А» и «План Б» — это не сценарии нервного срыва, а стратегия, которой должен бы гордиться сам Шекспир. И вот, когда я почти позволила себе выдохнуть, почти решила, что худшее позади, она вдруг резко выпрямилась, прищурилась и посмотрела на меня так серьезно, что мне мгновенно стало страшно. Настоящим, почти детским страхом. Потому что я точно знала: если в голове у Кейт мелькнула новая идея — она будет безумнее всех предыдущих. А хуже того — она обязательно попытается ее воплотить. И вовлечь меня.

— Где твой телефон?! — выпалила она, как будто вспомнила, что в доме началась эвакуация и ей срочно нужен компас.

Я моргнула, растерянно.

— В комнате. А что?..

— Тащи! — вскочила она и уже чуть ли не подпрыгивала от нетерпения. — У меня

гениальный

план!

— Кейт… — простонала я, хотя знала, что мои попытки сопротивления бесполезны. Это не просто идея, это уже миссия.

—

ДАВАЙ!

— выкрикнула она, чуть ли не топнув ногой, и я всерьез задумалась: может, стоит вырубить Wi-Fi в доме или отключить всю связь в округе?

Я встала, очень медленно, как будто шла к электрическому стулу, и направилась в комнату. Каждый шаг был наполнен осознанием, что я добровольно несу ей оружие массового поражения — мой телефон. Пока я шла, внутри все сжималось: от стыда, от страха, от какой-то глупой надежды. Потому что, черт возьми, часть меня хотела — хоть что-то. Хоть один импульс, хоть крошку внимания от него. Даже если это будет вызвано ревностью, глупой манипуляцией или случайной смелостью.

И это злило меня еще больше.

 

 

Глава 19

 

Аврора

Мне стоило соврать, что я потеряла этот чертов телефон. Серьезно. Сказать, что он упал в океан, сгорел на солнце, был съеден енотом — все что угодно, лишь бы не давать его Кейт. Хотя, зная ее, она бы просто достала новый из-под кровати, как запасной план на случай “Аврора снова ведет себя как испуганная героиня из книги, которую сама бы не читала”. Но я все-таки вернулась с телефоном в руках, как жертва, и отдала его ей, уже морально попрощавшись с личной жизнью, приватностью и, возможно, репутацией.

Мы сделали кучу снимков. Сначала все было странно — я чувствовала себя как подросток на школьной фотосессии, неловко переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда девать руки и как

не выглядеть

как будто я на кастинге в шоу, которое точно проиграю. Но Кейт — она оказалась чертовски хороша в этом. Подсказывала позы, подбадривала, шутила. Она говорила: “покажи ключицы — это всегда работает”, или “давай ветер в волосы, но без драматизма, мы не в рекламе шампуня”, и я смеялась, а значит — расслаблялась. В какой-то момент мы перешли на пляж, и я переоделась в купальник. Это уже казалось безумным, но снимки… получились. Настоящие. Не как у тех девчонок из социальных сетей, а живые. Милые. Словно я — это не только страх и внутренний барьер, а что-то еще. Что-то, что хочется видеть.

Она сняла еще несколько кадров дома, у стены. Я переоделась в легкое платье, и мы сделали фото вместе — она обнимала меня, корчила рожицы, а потом вдруг ловила такие кадры, в которых я выглядела, как будто мне действительно хорошо. Как будто я себя знаю. А не ищу.

Потом Кейт выхватила телефон у меня из рук и начала загружать фото, комментируя вслух, что куда идет, как это называется, и почему “обязательно нужен текст под фото, но не банальный — а с флиртом”. Она говорила о лайках, подписчиках, реакциях, “алгоритмах” и о том, как устроен цифровой ад под названием "все в сети, кроме тебя". По ее словам, если ты не в топе ленты, ты как будто не существуешь.

— Отлично, — сказала она, щелкая по экрану. — Я подписалась на Эдуарда. Теперь, когда он увидит твои фотографии в купальнике, эти милые, невинно-сексуальные… он просто ахренеет.

— Я не привлекаю слишком много внимания? — осторожно спросила я, сжав ладони. Все это казалось мне диким. Как будто я нарочно выставляю себя на витрину.

— МАЛО! Слишком мало, — хмыкнула она, не отрываясь от экрана. — Ты ведь хочешь, чтобы он конкретно

заметил

тебя?

— Да. Хочу, — сказала я. И вдруг поняла, что это правда. Не “может быть”, не “если получится”. А хочу. Чтобы он смотрел. Чтобы не мог отвести глаза.

— Отлично. И… ААААА!

Она вдруг вскрикнула так, что я подпрыгнула, схватившись за край матраса.

— Что?! — выдохнула я, у меня сердце упало в пятки.

— Он лайкнул тебя!! — завопила Кейт, размахивая телефоном, как победным флагом. —

Он лайкнул тебя, Аврора!

Я подалась вперед и заглянула в экран. Там, среди прочих реакций, действительно был он. Его имя. Маленький значок. Обычный палец вверх. Но от него у меня по спине пробежал электрический ток.

— Эдуарду понравилась моя фотография, — прошептала я, но с таким внутренним весельем, что губы сами растянулись в улыбке.

Кейт нажала кнопку, выключила экран и передала мне телефон. Ее глаза сверкали.

— Учись, малышка. Это только начало. Скоро он будет у твоих ног.

Я прижала телефон к груди, и где-то в глубине, очень глубоко, я почувствовала, как во мне просыпается неуверенная, но все же настоящая дерзость. Может, впервые. Может, не зря.

***

Прошло два часа с того момента, как Кейт, сияя победой, умчалась на свои дополнительные занятия, а я осталась одна. В комнате было тихо, и эта тишина оказалась почти оглушающей после ее безостановочного потока идей и планов, как устроить мою личную революцию. Я еще немного посидела, просто глядя в потолок, а потом все же собралась и вышла. Поехала в торговый центр — мне нужен был купальник. Голубой. Красивый. Чистый, свежий оттенок, тот, в котором ты как будто не просто на пляже, а в кино, в кадре, в котором на тебе свет, ветер и вода — все сразу. Я хотела его не просто для фото. Я хотела его для себя. Хотела почувствовать, что могу выглядеть не так, как всегда.

Телефон жужжал все время, пока я ехала в автобусе. Сначала я не обращала внимания, думала, это просто уведомления о чем-то стандартном. Но потом все же открыла экран. И замерла. Под моими фотографиями появлялись лайки. Один за другим. Люди писали комментарии, кто-то просто смайлы, кто-то сердечки. Подписки. Их становилось все больше. Тридцать. Я буквально видела, как растет число. Как будто я… появляюсь. Как будто я — не пустое место. Среди этих людей был и он.

Эдуард

. Подписался. Его имя появилось в списке, как удар в грудь. Я не ожидала. Не думала, что он… что он вообще посмотрит. Но он не просто посмотрел. Он нажал.

Я все еще была в автобусе, солнце било в окно, трясло, пахло морем и чужими духами, когда я открыла его страницу. Несколько фотографий. Немного. Но этого было достаточно, чтобы почувствовать, как внутри все сжимается и тянет, будто я упала с высоты прямо в себя. Он на пляже, с доской для серфинга, босой, загорелый, мускулистый, но не показной. Он с друзьями на какой-то вечеринке, в простом черном худи, с усталой, но настоящей улыбкой. На одной фотографии он держался за цепочку на шее, за кольцо. Будто невзначай. Но так нежно, так вдумчиво, что я не могла оторвать глаз. И, черт, он смотрел в камеру. Прямо. Улыбался, как будто знал, что я когда-нибудь посмотрю на это. Я чувствовала, как горю. Как будто просто от вида его пальцев мне не хватало воздуха. Что, если я не смогу больше остановиться? Что, если это уже зависимость?

И тут мой палец… случайно соскользнул. Лайк. Я поставила лайк на одной из его старых фотографий. Я замерла. В панике. Мгновенно вспомнила голос Кейт — резкий, категоричный:

—

Не лайкай его! Особенно старые фото. Это выглядит так, будто ты их все пересматриваешь. Сразу видно, что ты заинтересована. А так не делают!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сердце застучало слишком громко. Я убрала лайк. Тут же. Но уведомление ведь уже ушло, да? Он мог его увидеть. Что, если он

уже увидел

? А что, если

не увидел

? И теперь подумает, что ему показалось? Или что я… не решилась?

Снова лайкнула. Потом тут же пожалела. Убрала. Снова поставила. Снова убрала. Боже, я же псих.

Псих!

Автобус резко затормозил у торгового центра, и я, с сердцем где-то в горле, выскочила наружу, будто спасаясь от самой себя. Спрятала телефон в карман шорт, глубоко, будто он мог что-то выдать. И пошла, не оглядываясь. Не думай об этом, Аврора. Просто не думай.

***

Я стояла перед зеркалом примерочной, глядя на отражение и все еще не веря, что это я. Купальник был именно таким, каким я хотела: небесно-голубой, как первые утренние волны, когда солнце еще не раскалило песок. Верх с аккуратной драпировкой, подчеркивающий ключицы и плечи, низ — чуть завышенный, но не по-старомодному, а так, как будто был сшит именно под мою талию. Он выглядел мило, нежно, и в то же время… красиво. Кейт бы сказала, что этот цвет «подчеркивает мой взгляд». Мне хотелось в это верить. Я купила его, не раздумывая, вместе с простой парой солнечных очков и чехлом с блестками на телефон, будто что-то во мне тоже немного менялось.

Я вышла из торгового центра почти вприпрыжку, улыбаясь себе. Пакет с купальником болтался в руке, воздух был теплый и липкий, в нем витал запах морской соли и городского асфальта. Я была готова вернуться домой и даже, может быть, выложить еще одну фотографию. Просто потому что хотелось. Потому что впервые за долгое время я чувствовала себя не невидимой. Но когда я посмотрела на табло остановки, радость быстро испарилась. Автобус уже ушел. Следующий — через три часа.

— Супер, — выдохнула я, прикрыв глаза. Мне хотелось смеяться и ругаться одновременно.

Я вздохнула, поправила рюкзак и пошла пешком, надеясь, что дорога, по которой нас однажды везли, на самом деле не такая уж и сложная. Я смотрела вперед, стараясь вспоминать ориентиры, и почти угадала поворот, когда небо резко изменилось. Светло-голубое растворилось, уступив место хмурым, будто кто-то сверху вылил тушь в акварель. Порыв ветра взъерошил мои волосы, и в следующую секунду капля ударила по щеке. Потом еще. И еще.

— Только не это… — фыркнула я, прижимая пакет к груди.

Минуты не прошло, как небо разверзлось. Дождь хлынул внезапно, не спрашивая, готова ли я. Он был теплый, но обрушивался с такой силой, будто пытался смыть с меня все — остатки сухости, контроль, мысли. Моя футболка прилипла к телу, подчеркивая каждый изгиб, шорты стали тяжелыми, ткань напиталась влагой и уже почти не ощущалась. Хоть выжимай прямо на ходу. Волосы слиплись, отдельные пряди липли к щекам, и я чувствовала, как капли стекают по спине, холодные, как чужие пальцы.

Я шла дальше, тихо чертыхаясь, и пыталась удержать пакет с покупками под рукой, прикрывая его от ливня. В этот момент небо вспыхнуло белым, резким, как пощечина, и почти сразу за ним раздался гром. Глухой, глубокий, раскатистый, будто небо раскололи изнутри. Я вздрогнула и инстинктивно подпрыгнула, потому что с детства терпеть не могла этот звук. Он всегда заставлял сердце сжиматься, будто что-то огромное, невидимое приближается.

Я дошла до ряда частных домов — или вилл, не знаю, как их правильно называть, но выглядело это все так, как будто я попала на съемочную площадку одного из тех сериалов, что обожает Кейт. Белые фасады, ровные газоны, стеклянные двери, аккуратные дорожки, и все это настолько стерильное, настолько вылизанное, что казалось нереальным. Как говорит Кейт — “дорого-богато”. Только вот я совершенно точно была здесь лишней. Не там. И не в том виде. Вода лилась с неба без остановки, тяжелая, плотная, как будто воздух стал жидким, и я просто растворялась в нем. Я крепче сжала пакет с купальником, прижимая его к груди, как будто он мог спасти меня от холода. Капли стекали по шее, попадали за ворот. Зубы начали стучать так сильно, что я не могла закрыть рот.

Я вытащила телефон, надеясь, что хоть что-то еще работает. Даниэль. Может, он сможет приехать. Он всегда выручал. Но только я открыла экран — всплыла красная иконка батареи, и тут же все погасло. Черный экран. Мертвый. Как и я сейчас. Я выдохнула, медленно, но внутри уже поднималась паника. Что теперь? Нет автобуса, нет связи, нет крыши над головой и я не знаю, где я вообще нахожусь. Ни одной знакомой улицы, все кажется чужим. Дождь только усиливался. Гром ударил снова, будто прямо в землю. Я сжалась, почувствовала, как плечи дрожат, как будто меня лихорадит.

И вдруг… в расфокусе дождя я заметила чью-то фигуру. Кто-то шел навстречу быстрым шагом, капюшон на голове, черный худи, лицо не разглядеть. Сначала я подумала, что это просто прохожий. Молилась, чтобы не кто-то опасный. Но чем ближе он подходил, тем сильнее стучало сердце. Оно узнавало раньше меня. Оно остановилось за секунду до того, как глаза увидели. И замерло. Потому что это был он. Эдуард.

— Чего стоишь? — резко бросил он, даже не пытаясь звучать тепло. — Ты в курсе, что с такими дождями в нашем городе все затапливает? Включая людей.

Он злился? Или беспокоился? Я не знала. Его голос был холодный, хлесткий, как сам дождь, но взгляд — слишком цепкий, слишком точный. Он смотрел на меня, как будто не верил, что я настоящая. Или что я способна быть такой идиоткой.

И он был... красивый. Не как на тех фотографиях. А живой, мокрый, в худи, насквозь пропитанном дождем, с прядями, что прилипли ко лбу, с каплями, стекающими по скулам, по губам. Глаза — еще темнее, чем обычно. Блестящие, почти черные. Такой, каким его нельзя поймать — только увидеть. И замереть.

— Я просто… — начала я неуверенно, голос сорвался. И тут небо снова треснуло. Гром. Я вскрикнула и вздрогнула, словно меня ударили током. Он не стал ничего говорить, просто схватил меня за запястье, не сильно, но резко, решительно, и потянул за собой. Я не сопротивлялась. Да и куда? Все мое тело только и хотело — чтобы нас укрыли. Укрыли нас обоих. Хоть где-то.

Мы шли быстро. Сквозь воду, по каменным ступеням, вдоль белого забора. Он вел уверенно, как будто давно решил, куда. Наконец остановился у одной из вилл. Одноэтажная, белая, с косой крышей, с цветами у входа, будто вырванная из каталога. Он вытащил ключ из кармана и, не глядя на меня, открыл дверь. Распахнул. Молча.

Я вошла внутрь. Сначала нерешительно, потом глубже. Обхватила себя руками. Все еще дрожала. Внутри было тепло. Просто тепло. Просторный зал встретил меня запахом дерева и чего-то свежего, как лимон и морской воздух. Большой мягкий диван стоял у стены, перед ним — низкий стол. В углу — камин. На одной из стен висела доска для серфинга, а на другой — огромный телевизор. Но больше всего меня поразили окна. Панорамные, от пола до потолка, с видом прямо на пляж. Сквозь стекло все еще лил дождь, но изнутри он казался не угрозой, а частью чего-то другого. Укрытие от мира.

— Это твой дом? — спросила я с каким-то детским восхищением.

— Нет. Ворвался к ближайшему соседу.

Я резко повернулась к нему, брови взлетели вверх.

— Это шутка, — добавил он, чуть склонив голову.

Губы дернулись в еле заметной улыбке.

Но глаза…

Глаза все еще были грозовыми.

 

 

Глава 20

 

Эдуард

Когда небо сорвалось, и первый раскат грома разорвал тишину, я сидел у себя в комнате, лениво листая телефон. Ничего нового, ничего, что отвлекло бы. Все было до тошноты знакомо. Но затем пошел дождь, хлещущий, как будто небо решило вылить все, что копилось месяцами. Я поднялся, подошел к окну просто так, автоматически — мне всегда нравилось наблюдать за бурей, как за чем-то живым, сильным, очищающим. Но в этот раз... в этот раз она уже была там.

Девушка. Стоящая прямо посреди улицы, без зонта, без капюшона, в белой футболке и джинсовых шортах, промокшая до нитки. Гром ударил где-то совсем рядом — яркая вспышка молнии высветила ее лицо, и она инстинктивно сжалась, будто пыталась спрятаться в себе. Я отшатнулся от окна. Что за черт? Кто вообще выходит вот так, под ливень, просто чтобы стоять? Сколько там градусов — двенадцать, пятнадцать?

Я спустился. Вышел на улицу, дождь сразу ударил по коже, холодный, острый, как иглы. За какие-то секунды я стал таким же мокрым, как она. И только тогда, когда я приблизился, вгляделся — я узнал ее. Сердце дало осечку. Нет, не потому что я обрадовался. А потому что первой реакцией была злость.

Какого хрена ты здесь делаешь?

Голубые глаза. Холодные капли сбегали по ее щекам, по губам, по шее. Ее волосы прилипли к лицу и ключицам. Футболка прилипла к телу — насквозь мокрая, она почти не скрывала ничего. Она обхватила себя руками, будто в надежде согреться, и когда сделала это — я, черт побери, невольно опустил взгляд.

Я не хотел. Точнее, хотел, но ненавидел себя за это. Потому что увидел, как ткань футболки натянулась на ее грудь, и как под дождем, от холода, под ней проступили очерченные, четкие, такие недопустимые, такие настоящие — соски. У меня пересохло в горле. Я сглотнул, и где-то там, внутри, во мне, будто что-то дернулось. Тело среагировало раньше, чем разум. И это тоже злило.

Я снова посмотрел ей в глаза. Она не пряталась. Не отводила взгляд. Просто смотрела. Черт. Она не была, как остальные девчонки, это было ясно сразу. Что-то в ней было... необъяснимое. Дерзкое. И странно притягательное. Она не должна была стоять здесь. В этом дворе. В этом дожде. Возле моего дома.

"Иди внутрь," — сказал я. — "Ты можешь переждать у меня. Все равно ты уже здесь."

Мы не так часто виделись с ней, но каждая встреча будто оставляла ожог. Потому что они были не просто странными — они были... слишком личными. Слишком какими-то. Как будто мы всегда случайно заходили за ту черту, которую нельзя переходить, особенно если ты здравомыслящий человек. Но с ней — я никогда не был.

Сначала был пляж. Она подошла слишком уверенно, будто не в первый раз пытается подцепить парня. Я отшил, дерзко, нарочно жестко. Проверял — сломается? Уйдет? Но она не ушла. А потом — мороженое. Летящее прямо в ее лицо. Это было почти смешно, почти... пока я не увидел, как она смотрит на меня. Не разозленно. А как будто я ударил ее. Как будто я был тем, кто впервые вырвал у нее веру, что ее кто-то может захотеть просто так. И, черт, это странно кольнуло в груди. Потому что, какого хрена, я видел ее второй раз в жизни. Почему было так тяжело смотреть, как по ее щеке стекает растаявшее ванильное?

А потом — академия. Она появилась с двумя девчонками, смеялась, но я не слышал смеха. Только смотрел, как она улыбается не в ту сторону, не мне. И почему-то это задело. Не по-настоящему. Просто... как если бы ты всегда был голоден, а кто-то ел твою еду. Я начал замечать ее чаще. Или она начала чаще попадаться на глаза? Неважно. Один раз я проследил за ней. Не специально. Ладно, врал бы, если бы сказал — случайно. Я знал, куда она идет. Пустой кабинет. Я проверил заранее. Хотел загнать ее туда. Не как маньяк. Просто... хотел, чтобы она оказалась в моем пространстве. Там, где она не сможет убежать взглядом. Где я смогу задавать вопросы, не говоря ни слова. Где я смогу выяснить, на хрена она так действует на меня.

Я думал — может, ей просто нужен секс. Может, это ее игра. Хорошо. Тогда — пустой кабинет, замкнутая дверь, один шаг ближе. Посмотрим, как ты играешь.

Но она не играла. Вела себя так, будто мы в каком-то детском лагере. Будто вот-вот начнем делать браслеты из бисера и искать таинственные послания в бутылке. Ее глаза — слишком ясные. Слишком чистые. Меня это бесило. Я шел на сближение. Я прикасался к ней. Я хотел увидеть, как она дрожит. Но она... она не дрожала. Она просто смотрела. И когда мой палец коснулся ее губ, она... взяла его в рот. Невинно. Легко. Как будто это и правда был леденец. И, мать его, я чуть не кончил в джинсы. Все тело напряглось. Мой член стал твердым, как камень. Я хотел сорваться, но не мог. Потому что ее глаза оставались прежними — не грязными, не провоцирующими. А будто она ничего даже не поняла. И в этом было что-то такое... жестокое.

А потом — вечер у костра. Она рассказывала про русалку. Как будто в ее голове все еще жили сказки. И как будто она не понимала, что русалки — это те, кто затаскивают тебя в воду и топят, пока ты не перестаешь дышать. Она нашла меня. Села рядом. Я был пьян. И именно поэтому хотел ее поцеловать. Потому что трезвым мне не нужен поцелуй. Я не нуждаюсь в этой романтической шелухе. Прелюдии — это для тех, кто хочет влюбиться. А я — нет.

Но ее кожа рядом обжигала. Ее колено касалось моего, и в этом не было эротики — было что-то более опасное. Близость. Уязвимость. Желание, которого я не просил. И то, как она смотрела на огонь, как будто верила, что в нем можно увидеть будущее — это выбивало меня сильнее алкоголя.

Я снова поднял на нее взгляд. Она стояла у стены, разглядывая какую-то выцветшую пробковую доску, на которой я когда-то, черт знает зачем, приколол старые билеты, записки, какие-то фотки из лагеря, из академии — все, что не имело значения, пока кто-то не начинал это читать. Мне вдруг стало неуютно. Как будто я обнажен перед ней больше, чем она передо мной. Чтобы отвлечься, открыл телефон и глянул на прогноз — дождь до пяти утра. Отлично. Главное, чтобы не затопило тачку. Я бы посмеялся, если бы сейчас во мне осталось хоть немного чувства юмора. Но нет. В комнате — она. И то, как она продолжает дрожать. Все ее тело будто сжато в комок — и не только от холода. Она не наглая. Ни одной попытки вызвать у меня жалость, ни намека на флирт, хотя могла бы. Любая другая уже играла бы плечиками, просила бы мою футболку, стреляла глазами. Но она... она просто стоит. Больше на грани, чем пытается перейти ее. Видимо, соблазнять в ее планах не было. Это, как всегда, мои фантазии. Мое извращенное воображение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но футболка ей не поможет. Я развернулся, пошел в комнату, вернулся с полотенцем, кинул быстрый взгляд — она по-прежнему неподвижна, как мокрая статуя на фоне серых стен.

— Сходи в душ, — сказал я, протягивая ей полотенце. — Обычно я согреваюсь горячей водой.

Она молчала. Долго. Будто внутри нее шел какой-то спор, весы скрипели, чаши качались. Я стоял, ждал, но не настаивал. И вдруг она посмотрела вниз. На свою футболку. Как ткань облепила ее грудь. Я тоже посмотрел. Конечно посмотрел. Я пытался не делать этого, но не смог. Потому что эти чертовы соски снова проступили сквозь мокрую ткань, идеально очерченные, зовущие. Гребаная физиология — член тут же дал о себе знать, чуть больно, резко, как будто проснулся от удара. И в голове — все, чего не должено было быть. Вспышки. Как я прикусываю эти соски. Как она выгибается подо мной. Как она стонет — нет, не громко, а почти жалобно, будто стыдится. Как я держу ее за запястья. Как она сдается.

Я моргнул, прогоняя это дерьмо, и с усилием сказал:

— Я дам тебе одежду. Твоя пока будет сохнуть.

Она снова медлила. А потом молча кивнула. Взяла полотенце. Ее пальцы на секунду коснулись моих, и даже в этом было что-то слишком... интимное. Она развернулась и ушла в душ, а я остался в комнате. Один. С адреналином под кожей и стальным членом, который, видимо, решил, что его мнение теперь — главное.

Вернулся в комнату, схватил первую попавшуюся футболку — черную. Довольно длинную. Надеюсь, достанет ей до колен. Чтобы хоть как-то прикрыть. Чтобы не видеть, как эта ткань будет скользить по ее телу, подчеркивая все, что я так отчаянно стараюсь не представлять. Черт, мне это не нужно. Мне не нужна она в моей голове, в моей ванной, в моей одежде. Не нужна. Оставил футболку на спинке стула у двери ванной, постучал тихо. Она не ответила, но я услышал шум воды — струя билась о кафель с таким звуком, будто пыталась вымыть не только грязь, но и всю эту ночь. Я вернулся в зал. Скинул с себя мокрый худи — тяжелый, холодный, прилипший к телу. Кожа под ним горела, как будто не от холода, а от чего-то другого. Как будто я таю изнутри. Переоделся в домашние шорты, не стал надевать футболку. Уселся на диван. Взял пульт. Включил что-то — неважно что, первый попавшийся фильм, чтобы заглушить тишину, заполнившую комнату. Но звук воды все еще был слышен. Слишком близко. Я представил, как она стоит там, под струями, как вода скользит по ее плечам, по позвоночнику, по изгибу поясницы. Как капли цепляются за ее волосы, текут по груди, как она зажмуривает глаза и проводит руками по лицу, по шее. Я сжал зубы. Провел ладонью по лицу, потом по волосам, откинулся назад.

Это пытка. Потому что я хочу ее.

Потому что я не должен. Потому что она та, на кого нельзя смотреть так, как я смотрю. Не потому что это неправильно — а потому что это опасно. И если я сорвусь, назад не будет пути. Я слишком хорошо знаю себя. Мне неинтересно целовать. Я не умею гладить. Я разрываю. Скусываю. Втыкаюсь пальцами в бедра так, что потом остаются следы. И если она хоть на шаг приблизится ко мне — я либо уйду, либо сломаюсь. Другого не будет.

 

 

Глава 21

 

Аврора

Я быстро зашла в ванну, будто за мной гнались, закрыла дверь, щелкнула замок, включила воду на максимум, чтобы ее шум заглушил мое дыхание — рваное, неравномерное, почти судорожное. Я стояла перед зеркалом и не могла отвести взгляд. Щеки пылали. Губы казались распухшими, будто после поцелуя, которого не было. А футболка... она стала почти прозрачной. Проклятье. Я смотрела на себя, на то, что, возможно, видел он. На свои соски — четкие, слишком заметные, будто хотели, чтобы их разглядывали. Стыд сжался где-то в животе. Почему я не прикрылась? Почему стояла перед ним как дура, молча, будто ждала, что он что-то сделает? Он ничего не сделал. Только смотрел. И его взгляд был таким... странным. Или я себе это придумала? Черт. Горячая вода окатила плечи, и стало легче. Сначала. Потом — жарче. Просто согрелась, а потом словно огонь завелся внутри. В животе. Между бедер. Грудь будто наливалась, и с каждой минутой я чувствовала себя все менее уравновешенной. Это не просто тепло. Это не просто тело, восстанавливающееся после холода. Это — он. Его взгляд. Его голос. Его пальцы, протянувшие полотенце. Почему он так действует на меня?

Я выключила воду, обмоталась полотенцем, приоткрыла дверь и увидела одежду — аккуратно оставленную на спинке стула. Черная футболка. Длинная. Я быстро надела ее — и сразу поняла: не настолько длинная, как мне хотелось бы. Чуть выше колен. Если я наклонюсь, хоть немного... Нет. Просто нет. В панике я схватила с собой пакет, в котором лежал купальник. Рвала молнию, молясь, чтобы вода не добралась до него. Достала лифчик — промок. Он был ближе к краю, сырой насквозь. Чехол. Трусики. Они были в целлофановом пакете. О, боже. Они почти сухие. Я выдохнула, как будто прошла сквозь поле битвы. Быстро натянула их. Теперь хоть чуть больше контроля. Теперь, если случайно наклонюсь, не будет видно... ничего лишнего. Хотя, честно, кому я вру. Мое тело все еще горит. И я не уверена, что дело в температуре воды. Не уверена, что дело только в том, что он оставил мне одежду.

Я стояла у двери ванной, с рукой на ручке, и сердце билось так, будто я собиралась выйти не в зал, а в пасть льву. Он — как жара, накатывающая из ниоткуда. Как буря, которую чувствуешь под кожей. Что будет, если я выйду? Что будет, если он посмотрит на меня так же, как тогда — в академии. Или на пляже. Или совсем недавно. Не прикасаясь. Но прожигая взглядом до костей.

Я тихо вышла из ванной, едва прикасаясь босыми ступнями к прохладному полу. Все внутри сжималось от нервного ожидания, от слишком горячей кожи под футболкой, которая казалась и защитой, и пыткой одновременно. Он сидел на диване, как будто вырезанный из мрамора, обнаженный до пояса, с расслабленным, почти безразличным видом, но в каждом изгибе его тела, в каждой линии спины, в том, как одна нога была согнута и поставлена на диван, а рука лениво свисала с подлокотника, — было что-то невозможное. Его взгляд был устремлен в окно, на дождь, и он выглядел так... одиноко. Так тихо. Так отстраненно, что меня пробрало до костей. Я почувствовала, как снова все сжимается внизу живота — от вида его ключиц, рельефа пресса, от самой мысли, что я стою здесь, в его одежде, в его пространстве, и он даже не смотрит. Инстинктивно потянула подол футболки вниз, чувствуя, насколько она короткая. Слишком короткая. Как будто я вовсе не одета.

Не решаясь нарушить его покой, я подошла к полке под телевизором, опустилась на колени, стараясь не смотреть в его сторону. Пальцы коснулись фотографий в рамках. Они были выцветшими, пыльными, будто он сам давно к ним не прикасался. Я чувствовала на себе его взгляд. Он был не как прожектор — не яркий, не навязчивый. Он был как жара: тихая, медленная, обволакивающая. И именно в этот момент мое сердце будто провалилось. Одна из фотографий. Он. Совсем маленький. Взъерошенные волосы. Такая же улыбка, как в тот день. Океан на заднем плане. Я моргнула. Мое дыхание стало тяжелее. Потому что рядом с ним стояла женщина. Красивая. Кудрявые волосы, длинные, как у той, что мелькнула в моем детстве, в тот день, когда все казалось волшебным. Я помню ее. Я помню, как держала за руку ракушку, а он бросал в воду камешки. Я помню ее смех, откуда-то издалека.

— Можно спросить? — голос мой звучал тихо, почти неслышно, но он будто уже знал, что я собираюсь сказать. Я чувствовала, что он стоит позади. Его дыхание стало ближе. Теплее. Он сел рядом. Я почувствовала, как напряглось его тело, но он ответил.

— Спрашивай, — сказал выдохом, низко, устало.

Я взглянула на него. Он смотрел прямо на фото, челюсти напряжены. Такой он был страшно красивым и страшно уязвимым. Я сглотнула.

— Это ведь... твоя мама на фотографии?

Он кивнул, губы чуть дрогнули, но глаза остались стеклянными. Он проговорил коротко:

— Да.

— Вы с ней не общаетесь? — неуверенно спросила я, уже зная ответ, уже сжимая в груди вину за то, что спрашиваю.

— Она умерла, — сказал он просто. Без надлома. Но от этих слов стало холодно. Даже под дождем я не замерзла так, как замерзла от этого «умерла».

— Ох... прости, я не хотела пробуждать в тебе плохие воспоминания... — начала я, чувствуя, как голос дрожит. Я не знала, как залечить это, не знала, стоит ли продолжать. Но он сам заговорил. Взял фотографию в руки, посмотрел на нее, будто вглядывался в прошлое, которое не отпускает.

— Это было давно. В детстве, — задумчиво сказал он, голос стал тише, спокойнее, но в этой тишине было больше, чем в крике. — Я тогда часто зависал на берегу океана. Один. Просто сидел там, часами. Мне казалось, что в этих волнах было больше смысла, чем в людях.

Мое сердце билось где-то в горле. Я помнила тот берег. Помнила его.

— И тогда пришла мама и позвала меня домой.

Он смотрел перед собой, не моргая.

— Я ушел. Но... не хотел. Мне казалось, будто я прощаюсь с чем-то важным. Я знал, что мы должны были переехать, и я больше не вернусь. Поэтому я все же прибежал обратно. На берег. В последний раз. Тогда начался дождь. Как сегодня. Молния. Гроза. Я вернулся в машину... и...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он замолчал на секунду. И я почти слышала, как за этой паузой разлетается по кускам его детская память.

— Нас занесло. Видимость была нулевая. Мать не справилась с управлением. Машина перевернулась. Она... не выжила. — тишина. Абсолютная. Его голос оборвался. — А если бы я не вернулся... то мы бы не попали под дождь.

Он замолчал. А я сидела, не в силах дышать. Потому что поняла: он вернулся тогда, чтобы увидеть меня. И винит себя за это всю свою жизнь.

— Эдик... — прошептала я, впервые называя его так. Не "Эдуард". Положила ладонь ему на плечо. Горячее. Напряженное. Он обернулся ко мне.

— Ты не виноват в этом. Не нужно винить себя. Это был несчастный случай. — я смотрела ему в глаза, и не было ни страха, ни жалости. Только желание стать тем островом, на который он может ступить и не провалиться. — Ты был ребенком. Ты не мог знать.

Он смотрел. Словно все, что я говорила, медленно проходило сквозь стену, которую он строил годами. Я не знала, примет ли он мои слова.

Его взгляд скользнул по моим губам — коротко, почти случайно, но этого было достаточно, чтобы я почувствовала, как они начали покалывать. Как будто его глаза были не просто глазами, а чем-то осязаемым, горячим, прикосновением на грани. Я застыла, сердце резко сбилось с ритма. Но он не задержался — вернул взгляд к моим глазам, и в нем уже не было тепла. Только напряжение. Отстраненность. Словно он снова отстроил стены. Отошел от меня не ногами — мыслями. И вдруг резко поднялся.

— Забудь, я не должен был об этом говорить.

Коротко. Почти отрывисто. Он развернулся и встал у окна, сунув руки в карманы шорт, словно боялся, что без этого не справится с тем, что у него внутри. Я увидела, как напряглись его плечи, как чуть сжалась линия челюсти. Он не хотел этого рассказывать. Я знала. Но еще больше знала, насколько нужно ему было, чтобы его кто-то услышал. Просто услышал. Без осуждения. Без сожаления. Без жалости. Но теперь он выглядел злым. Раздраженным. Наверное, я напомнила ему о чем-то, что он всю жизнь старался забыть. Конечно, Аврора. Мало того что ты вторглась в его личное пространство, пришла сюда, как в свой дом, так ты еще и порылась в его незаживших шрамах. Идиотка. Нужно было просто уйти. Вернуться домой. Быть как все — вежливой, холодной, не смотреть так пристально, не чувствовать так остро. Может, ему просто неприятно, что я у него здесь.

Я подошла к сушилке, на которой висела моя одежда. Все было сырое. Влажное до кончиков нитей. Я схватила шорты и начала натягивать их прямо поверх трусиков от купальника. Все равно промокну снова, когда пойду. Хоть не замерзну. И вот, стою, нагибаюсь, тяну шорты на себя — как вдруг за спиной раздается голос. Низкий. Лед в голосе.

— Что ты делаешь?!

Я вздрогнула, сердце рванулось в грудь, и, резко обернувшись, едва не выронила шорты. Он стоял так близко. Так

чертовски

близко. Его взгляд был тяжелым, как камень, и еще злее, чем до этого. Я не понимала. Я не делала ничего плохого. Только хотела уйти.

— Одеваюсь, — проговорила я, с трудом удерживая голос ровным. Это ведь очевидно, разве нет?

Он сузил глаза.

— Ты уходишь?!

В его голосе что-то изменилось. Удивление, да, но еще и... обида? Или я уже себе додумываю?

 

 

Глава 22

 

Аврора

— Да. Я ведь не могу остаться у тебя. Дождь может идти до утра. — Я попыталась говорить спокойно, без дрожи. Без упрека. Просто по факту.

— Почему не можешь? Тебе лучше через ливень пробежаться домой, чем остаться здесь? — Он говорил это не грубо. Но в каждом слове сквозила злость, на которую я не была готова. Как будто я снова сделала что-то не так.

— Просто... ты зол! Я это вижу! — Слова сами вырвались, голос сорвался, дыхание участилось. — Ты смотришь на меня с этим холодом, и я... я чувствую себя неловко. Будто ты терпишь мое присутствие здесь. А я не хочу доставлять тебе неудобс...

Я не успела закончить. Он двинулся ко мне резко, почти агрессивно, и я отпрянула, но не успела сделать и шага назад, потому что он схватил меня — за затылок, за талию, резко, жадно. Воздух вышибло из легких. Я задохнулась от близости, от жара его тела, от того, как мое вжалось в его, словно все мое существо стремилось туда. Его пальцы вцепились в мою талию, как будто он боялся, что я исчезну.

— Не смей, — выдохнул он, но прежде чем я поняла, что это значит, его губы накрыли мои.

Это не был нежный поцелуй. Не был медленным, не был дразнящим. Это было, как удар. Как отчаяние. Грязно, жадно, с рыком, с голодом, будто он терпел слишком долго и наконец сорвался. Его губы были горячими, требовательными. Он сжал мою челюсть ладонью, чуть надавил, заставляя приоткрыть рот. И когда я повиновалась — не из страха, а потому что мне было уже все равно, потому что я больше не могла иначе — он глубоко вошел языком внутрь.

Я замерла. Внутри все кричало. Все горело. Это был не просто поцелуй — это было посягательство на все, что я до этого считала собой. Он поцеловал меня так, как будто знал каждую слабость моего тела, как будто за одну секунду понял, где я дрожу, где теряюсь, где ломаюсь. Его язык двигался властно, медленно, с силой, и когда он потянул меня ближе, плотнее, я уже не стояла — я почти висела на нем, потому что колени подкашивались.

Я попыталась подстроиться. Повторять. Медленно, неловко. Мой язык коснулся его, и он тут же отреагировал — углубил поцелуй, застонал в мои губы, низко, глухо, будто не мог больше сдерживать себя. Голова закружилась. В ушах стучало. Мое тело было в огне, и я больше не знала, где он заканчивается, а где я начинаюсь.

Мои пальцы сами вцепились ему в шею, будто инстинктом, будто иначе я просто провалюсь. Я повторяла его поцелуй — сначала неловко, жадно, запутавшись в дыхании, потом глубже, увереннее, потому что он вел меня, как будто знал, как именно я могу раствориться. Его рука на моей талии опустилась ниже, и я ощутила, как подол футболки задрался, обнажая кожу. Когда его ладонь — крепкая, горячая, жадная — легла мне на ягодицу и резко сжала ее, я не выдержала и застонала прямо в его рот. Он зарычал — глухо, хрипло, так, что у меня по позвоночнику пробежали мурашки, и весь воздух из груди вышел в каком-то сдавленном вдохе. Я не могла дышать. Внутри все кипело, как будто я стояла на грани срыва. Он вталкивал меня в себя — телом, руками, губами, всем, чем мог.

Когда мы на секунду оторвались, я увидела его глаза. Зрачки расширены, дыхание сбилось, грудь резко вздымалась. Он смотрел на меня, будто не верил, что я до сих пор здесь, что я все еще целую его, и это не иллюзия. Я не выдержала этой паузы. Я накинулась на него снова — мои губы сами нашли его, снова, глубже, с каким-то бешенством, будто не могла насытиться. Он ответил сразу. Сжал ягодицу сильнее, так, что я застонала еще раз, и второй рукой медленно, мучительно медленно полез под мою футболку. Его пальцы были горячими, но прикосновение — почти ленивым. Он не спешил. Он будто

наслаждался

, тем как моя кожа под его ладонью покрывается мурашками. Он двигался вверх, вдоль ребер, а я выдохнула ему в губы, дрожащая от предвкушения.

Он прикусил мою нижнюю губу. Не сильно, но так, что я чуть не задохнулась от неожиданного удовольствия. Его тело прижалось крепче. Что-то твердое —

чрезвычайно

твердое — прижалось к моему животу. Я распахнула глаза. Все внутри резко сжалось. Это не было сюрпризом. Но это было... ошеломляюще реально. Его рука все еще была под моей футболкой, пальцы остановились на ребрах, всего в паре сантиметров от груди. И все же он вдруг оторвался. Глубоко выдохнул, смотря прямо в мои глаза. Лоб ко лбу. Горячее дыхание на моем лице.

— Нужно передохнуть, малышка, — хрипло выдал он, голос будто бы из самого нутра, низкий, звериный, натянутый до предела. Он не отпускал. Его пальцы все еще держали меня так, будто боялся, что я исчезну.

Но я не понимала. Почему? Почему сейчас? И я снова потянулась к его губам, поцеловала глубже, с силой, с отчаянием, как будто от этого зависело что-то большее, чем просто желание. Он снова вдавил меня в себя, крепко, без жалости, и его эрекция снова прижалась к моему животу, уже почти болезненно. И вдруг он оторвался. Резко. Прерывисто выдохнул и уткнулся лбом мне в шею.

— Одна секунда, — выдохнул он почти шепотом, глухо, будто выдавливал из себя слова сквозь стиснутые зубы. — Просто... дай мне одну чертову секунду.

— Повернись, — сказал он наконец. Глухо. Почти спокойно. И от этой

спокойности

меня прошиб мороз по спине.

— Ч-что?.. — я не успела спросить. Его рука легла на мою талию и уверенно развернула. Медленно. Владея мной как вещью. Он встал позади. Его рука снова легла под футболку.

Его пальцы двигались медленно, с той самой пугающей уверенностью. Потом — выше, плавно, будто он пробовал каждую грань моего тела на вкус. Теплая ладонь скользила по бокам, по талии, по животу, медленно подбираясь вверх. Мурашки разрывались по коже, как будто тело само говорило:

да, продолжай, черт тебя побери, не останавливайся.

Его пальцы прошли вдоль ребер — слишком медленно, слишком чувственно — и остановились под грудью. Там, где едва касаешься — и уже невозможно стоять. Он задержался. Сжал. Не сильно. Но достаточно, чтобы я задохнулась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я прижалась лбом к его груди, чтобы хоть как-то найти точку опоры, но сердце все равно било в горле, в животе, между ног — повсюду.

И вдруг… он замер.

Просто остановился. Все еще держал. Все еще обжигал меня телом. Но — больше ни звука, ни движения. Словно кто-то нажал на паузу.

— Почему ты остановился?.. — прошептала я, не понимая. Голос дрожал, и это прозвучало так глупо, так по-детски, что я сама бы покраснела, если бы не была вся уже раскаленная. — Я… что-то не так?

Он медленно выдохнул.

— Нет, ты делаешь все чертовски правильно. — Его голос стал ниже, чем раньше. Хриплый, теплый, властный. Он улыбнулся уголком рта. — Именно в этом вся проблема.

Он посмотрел вниз — туда, где его ладонь все еще была под моей футболкой. И вдруг, не предупреждая, дернул на себя и прижался бедрами к моей заднице. Плотно. Бесцеремонно. Так, что мое дыхание сорвалось в хриплый вдох.

Я почувствовала это снова. Жестко. Давяще. Большое и пульсирующее упиралось в мой зад.

— Чувствуешь? — прошептал он мне в ухо, зарывшись носом в волосы, — Не дергайся. Я уже еле держусь.

Я не шевелилась. Я даже дышать перестала.

— Что это?.. — выдохнула я, искренне, растерянно, как идиотка. Мне казалось, я знаю, но… я

не верила

. Это было

настолько реально

, настолько…

в нем

, что мозг отказывался это принять.

Он усмехнулся. Его губы скользнули вдоль моего уха, и он сказал, медленно, каждое слово отдельно, с паузами между ними:

— Это. Ужасно. Твердый. Стояк.

Он снова дернул меня на себя. Я чувствовала все. Он был каменным. Он пульсировал.

— И мне уже

больно

. — Его зубы прикусили мочку моего уха. — Я держусь на чертовом инстинкте, чтобы не трахнуть тебя прямо тут, лицом в стену. Поняла?

Я не ответила. Я не могла. Только выдохнула. И дрожь прошла по телу, от кончиков пальцев до колен.

Все тело будто пульсировало изнутри, ниже живота било током, мягко, волнами, и я ничего не могла с этим сделать. Не хотела. Кожа под его пальцами была словно под напряжением, она горела, отзывалась дрожью, как будто он писал на ней огнем, не оставляя следов, но проникая куда-то вглубь, слишком близко к центру, к сердцу. В голове все путалось, мысли смешивались с ощущениями, и я чувствовала, как будто вот-вот упаду — не в физическом смысле, а внутрь него, внутрь этой минуты. И в этой вязкой, растянутой тишине раздался гром. Резкий, расколовший воздух пополам. Я вздрогнула всем телом, ахнула и отпрянула на полшага, но не успела даже осознать движение, как он резко развернул меня к себе. Не грубо — решительно. Его грудь была твердой, горячей, а тело — уверенным и защищающим, когда он притянул меня к себе. Его ладонь легла мне на затылок, зафиксировала меня в этой близости, а вторая — обняла за талию, и я вдруг поняла, что не дышала все это время. Объятия. Настоящие. Живые. Теплые. Сильные. Словно он держал не тело — а меня всю. Целиком. Я замерла. Мои ладони лежали на его груди. Он смотрел на меня серьезно. Почти пристально. Его пальцы на затылке сжались чуть крепче, будто не давали мне уйти, но не держали — просто

были

. Его взгляд был тихим и глубоким, и он аккуратно провел пальцами по щеке, заправляя прядь волос за ухо. Прикосновение простое, почти нежное, и от него у меня пробежал ток по позвоночнику. Он произнес это так тихо, что мне пришлось затаить дыхание, чтобы не упустить ни слова:

— Ты слишком… светлая для меня. И это пугает.

Это прозвучало не как признание. Как предчувствие беды. Его голос был хриплым, медленным, будто он говорил не мне, а себе, глядя куда-то внутрь, вглубь того, что не собирался объяснять.

— Что ты имеешь в виду? — прошептала я. Слишком мягко. Слишком быстро. Я знала, что должна молчать. Но не могла. Я видела в его глазах что-то. Что-то, что казалось настоящим, важным, и мне нужно было —

нужно

— чтобы он это признал. Чтобы узнал.

Он не отводил взгляда. И вдруг, на одно мгновение, я почувствовала: он

почти

узнал. Почти… дотронулся до сути. До

меня

. Я открыла рот, хотела сказать: «Это я. Посмотри. Узнай меня». Но не успела.

— Я никогда не полюблю тебя, Аврора. Мое сердце занято.

Сказано было спокойно. Ровно. Как диагноз. Как приговор. Но в этом спокойствии был холод, который медленно разлился по моим венам, стянул грудную клетку, вышиб воздух. Он отстранился, но взгляд все еще держал — так, будто ждал, как именно я развалюсь на части.

И я развалилась. Мгновенно. Внутри. Как карточный домик.

Эти слова не были грубыми. Но они убили. Потому что я поняла — это не оттолкнуть. Это не преодолеть. Я — уже проиграла. Я была слишком открыта, слишком понятна, слишком

простая

. Он сразу понял, что ничего большего не будет.

Кейт была права. Я — не загадка. Я — книга. Разворот за разворотом. Все на поверхности. Читается легко, забывается быстро. А он любит глубину. Тьму. Там, где можно тонуть. А я… Я просто была рядом. Слишком рядом.

А теперь мое сердце — где-то на полу. Под его ногами. И я не знаю, как его снова поднять.

 

 

Глава 23

 

Аврора

Я так и осталась стоять там, где он меня оставил, возле окна, с его теплом на коже, которое уже начинало исчезать. Воздух в комнате был все еще влажный и пах его телом — терпким, глубоким, как пряный табак, смешанный с дождем. Он молча прошел на кухню, сказав, что сделает нам какао. Просто, как будто ничего не произошло. Как будто все, что только что было между нами, не было огнем, не выжигало изнутри. А я стояла, ни живая, ни мертвая, и внутри гремели не грозы, а

его слова

.

Я никогда не полюблю тебя, Аврора. Мое сердце занято.

Он произнес это хладнокровно. Прямо. Не оставляя даже щели, через которую могла бы просочиться надежда. Эти слова звучали как финальный аккорд, без права на продолжение. И чем дольше я их слышала в голове, тем сильнее во мне оседала пустота. Как будто все стало ясно. Абсолютно. Чисто. Холодно.

А ведь это все, что мне было нужно. Всего одно подтверждение. Не шанс. Не действие. Просто его правда. И теперь, зная ее, все остальное рушилось. Сколько бы раз я ни находила его, сколько бы ни пыталась быть рядом, ни притягивалась, ни ждала, — это всегда будет бессмысленно. Потому что ты не можешь остаться в истории, где ты не главная героиня. Я сжала губы, чувствуя, как слезы подступают, и резко двинулась к сушилке. Натянула свою одежду, промокшую и липкую, как будто она принадлежала уже не мне. Каждый шов, каждый мокрый миллиметр был унижением, напоминанием о том, что я

не была выбрана

. Что меня обняли, поцеловали, сжали, но не полюбили. Я натянула мокрые шорты, футболку, чехол от купальника засунула в сумку, не вытирая слез, и вышла. Просто вышла. Не сказав ни слова. Дверь осталась за мной, и вместе с ней — все, что могло бы быть. Или притворялось, что может быть.

На улице все было темнее, чем раньше, дождь хлестал как безумный, будто хотел мне что-то сказать. А я просто шагала по лужам, не пытаясь прикрыться, не разбирая дороги. Гром не пугал. Он был настоящим. Он совпадал с тем, что во мне — разрывающим, глухим, идущим откуда-то изнутри. И дождь… дождь был спасением. Он смывал все: пот, прикосновения, остатки желания, мои слезы, мои глупые надежды. Как будто сам воздух пытался меня очистить от этого мужчины, которого я так глупо и глубоко в себя впустила.

С одной стороны, я почти смеялась сквозь слезы. Ну вот, Кейт, ты довольна? Я ушла. Я сделала это загадочно. После поцелуя, после объятий, как в романах. Я вышла под дождь, мокрая, в футболке, без слов. Я не умоляла, не плакала при нем. Я дала ему тишину. И теперь я вся такая загадочная. Только в этой «загадочности» сердце почему-то ноет так, как будто его выкрутили изнутри. Потому что, с другой стороны — я

правда

хотела уйти. Это не был спектакль. Это была боль. Я не знала, как остаться рядом с ним, зная, что его губы на моих — это просто похоть. Что его пальцы, скользившие по моей коже, ничего не чувствовали, кроме голода. Что он может прижать меня, но не удержать. Что он может взять меня, но не выбрать.

Может, я и вправду вышла из сказки. И теперь впервые оказалась в реальности, где никто не обещает «навсегда». Где любовь не приходит просто потому, что ты

хорошая

. Где ты — не единственная. Где ты просто одна из. А это больнее всего. Не быть плохой. Просто… не быть нужной.

Вот кстати и мой автобус приехал.

***

Прошла неделя. Ровно семь дней с тех пор, как я ушла под дождь с его запахом на коже и его словами в ушах. И все это время я пыталась делать вид, что умею дышать без кислорода. Сейчас мы сидели все вместе за столом в доме Даниэля и его жены — вечерняя встреча, как будто просто так, но в каждом взгляде ощущалась попытка отвлечь, наполнить тишину разговорами, чтобы никто не задал лишнего вопроса. Я сидела с краю, между Кейт и Лиз, женой Даниэля, скрестив ноги, держа в руках чашку чая, уже остывшую, но до сих пор согревающую ладони. Стол был накрыт уютно, с вишневым пирогом в середине, посередине потрескивала свеча, словно мы случайно оказались в рекламе идеального вечера. Но все это ощущалось слегка искусственным. Как будто все, кроме меня, репетировали роль.

— Ты не сказала, как прошла собеседование в «Hollow Edge», — вдруг сказала Лиз, обернувшись ко мне с чуть прищуренным интересом. Ее идеальные кудри и безупречная осанка всегда заставляли меня чувствовать себя небрежной. — Они ведь так и не прислали обратную связь?

— Прислали. Отказ, — отозвалась я, отхлебнув чай, будто это что-то значило. Голос был почти спокойным, как у человека, который уже сжился с этим. — Им нужна была "более структурная энергия", если ты понимаешь, о чем я.

Кейт фыркнула.

— Боже, звучит так, будто они хотели лампу IKEA, а не живого человека. «Более структурная энергия», серьезно? Ты не Excel-файл, Рори. Тебе просто не туда.

— Надо было им ответить гифкой с летающим котом, — вставил Даниэль, поднимая бокал. — Или записью твоего истеричного смеха, помнишь, как на Новый год? Никто с такой энергетикой не имеет права сидеть в офисе. Ты им, вероятно, всю базу данных бы оживила.

— Или взорвала, — пробормотала Кейт, криво улыбаясь. — Ты не создана для офисов, ты создана для хаоса, порчи кофе-машин и влюбления в неправильных мужчин.

Я резко подняла брови и повернула голову к ней.

— Какая ты сегодня милая, Кейт.

Она пожала плечами.

— Я стараюсь. Я на терапии. Учусь говорить правду обернуто в одеяло юмора.

— Ну хоть не в колючую шерсть, — вставила Лиз, откидываясь на спинку стула. — У меня коллега так «поддерживает», что хочется закопаться под стол.

— Ты хотя бы в ответ ей улыбайся так, как будто ее кот умер, — посоветовал Даниэль. — Работает почти всегда.

Смех разошелся по комнате — живой, по-настоящему теплый. Я позволила себе расслабиться в нем, словно в пледе. И все-таки где-то на фоне, как белый шум, звенело что-то несказанное. Как будто кто-то молчал прямо в мою сторону, не присутствуя здесь.

Когда я в тот день приехала домой, все внутри было будто в вате — звуки заглушены, кожа чужая, мысли вязкие. Я рассказала все Кейт и Энджи, не утаивая ни одной детали. Они слушали внимательно, почти молча, и когда я договорила, повисла тишина. Такой момент, когда ты уже не ждешь поддержки, просто хочешь, чтобы кто-то взял твою боль и разделил ее. Первая заговорила Кейт — ее голос был мягким, но твердым, как шелк, натянутый на проволоку. Она сказала, что я все сделала правильно. Энджи же фыркнула и бросила резко, почти со смехом:

— Ой, да пошел он вообще в жопу. Козел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я невольно ухмыльнулась. Эти слова были как глоток холодной воды после ожога — обжигали и спасали одновременно.

На следующий день в академии я не увидела его. Ни на перерывах, ни в зале, ни даже случайно в коридоре. Может, не пришел. Может, мы просто разминулись. Разные курсы, разные этажи, разные миры. То же самое было и в четверг. И я почти убедила себя, что мне все равно. Почти.

А потом наступила пятница. Я зашла в холл академии с наушниками в ушах, привычным маршрутом, не ожидая ничего. И все бы было как всегда, если бы не взгляд, который я поймала краем глаза. Я обернулась — и все остановилось. Он стоял у шкафчиков, в черном бомбере, с растрепанными волосами и легкой, небрежной улыбкой на лице. Та улыбка, которую я видела до этого, — в темноте, вблизи, когда он сжимал мою талию. И на мгновение мне показалось, что она для меня. Что он вспомнил. Что он смотрит на меня. Пока я не увидела, кому он улыбается на самом деле.

Блондинке. С белыми, как лед, волосами, с длинными ногтями, с голосом повыше, чем у меня. Она что-то говорила, наклонившись к нему, и он кивнул, смеясь. Его сердце занято. Я вспомнила. И, видимо,

вот она

— та, кто его сердце держит. Кто его носит в сумочке или между пальцев. Кто получила то, на что я даже не могу претендовать. Может, она лучше меня. А может, просто

другая

.

Но я не ушла. Я не спряталась. Я не свернула в туалет, как сделала бы когда-то. Я пошла прямо к нему. Потому что если слишком долго думать — обязательно передумаешь. Я натянула на лицо легкую улыбку, поправила ремень сумки на плече, прошла мимо его друзей, блондинки и остановилась прямо перед ним. Дежавю. Я снова это делаю. Господи.

— Привет, — сказала я просто, спокойно. Слишком спокойно. Как будто мое сердце не колотилось, как в первый день.

Он медленно повернул ко мне голову. Его взгляд встретился с моим. Безэмоциональный. Холодный. Чужой.

— Привет.

Одно слово. И в нем не было даже капли той ночи. Ни тени. Ни воспоминания.

— Мы можем поговорить? — спросила я неуверенно, но все еще сдержанно. Его друзья за моей спиной уже начали перешептываться. Блондинка улыбнулась как-то перекошенно, не отрываясь от меня, будто уже предвкушала шоу.

Эдуард посмотрел на меня с каким-то ленивым высокомерием. И сказал:

— Нам разве есть о чем говорить? Прости. Поговори, может, со своими подружками. Или вон с тем ботаном.

Он кивнул в сторону какого-то парня у шкафчика, тот пытался отклеить бутерброд в фольге, приклеившийся к дверце.

Я перевела взгляд обратно на Эдуарда. Он смотрел на меня, не мигая.

— Вот с ним и поговори, — добавил он, и в голосе прозвучало то, что бьет сильнее пощечины. — Это твой уровень.

Смех. Сначала шепотки, потом взрывы. Его друзья уже угорали вслух. И даже блондинка прикрыла рот ладонью, будто не смогла сдержаться. А он просто стоял и смотрел. Удовлетворенный. Спокойный. Как будто ничего особенного. Просто еще одна девочка, которой он

показал ее место

.

Я почувствовала, как что-то внутри умирает. Не драматично — нет. Как старый механизм, который просто сломался. И вдруг все стало ясно. Окончательно. Без боли. Только с чистым, ледяным пониманием.

— Ты прав, — сказала я спокойно, не отводя взгляда.

Он слегка прищурился, будто не ожидал. Вокруг стихло, и я почувствовала, как все навострили уши.

— Что-то я слишком опустилась, раз подошла к тебе, — продолжила я, чуть наклоняя голову вбок. — Вместо того чтобы потратить это время на любого парня, у которого хотя бы хватило бы яиц сказать честно, что он напуган. Или что он просто трус, который прячется за блондинками и шутками своих друзей.

Секунда тишины. Треск. И все вокруг — будто взорвалось. Кейт где-то позади выдохнула:

о-о-о

. Кто-то сказал:

черт, вот это было больно

. Но я не обернулась. Я смотрела только на него.

Он сжал челюсти. Настолько, что я увидела, как запульсировала мышца на щеке. Его глаза потемнели. Он не сказал ни слова. Просто смотрел. Словно хотел что-то сказать, но не мог. Не сейчас. Не при всех.

Не при ней.

А я развернулась. И ушла. Не оглядываясь. Ни на блондинку. Ни на его друзей. Ни на него. Потому что мне больше нечего было там делать. Я сделала все, что должна. А остальное — уже не мое.

— Аврора? Ты с нами? — голос Лиз разрезал мою тишину как нож. Я моргнула и только тогда поняла, что все это время сидела, уставившись в одну точку, с вилкой в руке и полной тарелкой перед собой. Еда остыла, а я — нет. Внутри все еще что-то тлело, медленно, упорно, не давая мне покоя.

— Прости, я прослушала, — пробормотала я, выныривая из мыслей. Пытаясь склеить обратно реальность, в которой все, кажется, происходит без меня.

Лиз мягко улыбнулась, ее взгляд был теплым, чуть встревоженным. Но прежде чем она успела что-то сказать, рядом зазвучал голос с другой интонацией — хрипловатый, дерзкий, как всегда.

— Вообще-то это я с тобой говорила. — Кейт надула губы, драматично отложив свою вилку.

Я повернула к ней голову и подняла бровь. Она в ответ смотрела на меня с такой невинностью, что это само по себе уже выглядело подозрительно.

— И что ты говорила? — спросила я, прищурившись, заранее зная, что ничего простого там быть не может.

— Мы идем сегодня на ночевку к Энджи, — с пафосом произнесла она, подчеркивая имя так, будто оно было паролем, который я должна была узнать и расшифровать.

Мой взгляд сразу сузился. Она выдержала паузу, а потом многозначительно расширила глаза, буквально сверкая ими, передавая ментальное сообщение без единого слова. Я поняла. Молчи. Кивни. Не задавай вопросов здесь. Не выдавай.

Я медленно, почти лениво кивнула, играя в ее игру.

— Конечно. У Энджи. Звучит… мило.

Кейт довольно кивнула, как учитель, у которого ученик наконец усвоил урок.

— Будет незабываемо, обещаю.

И вот с этой фразой у меня в животе скрутило легкое предчувствие. Потому что я знала Кейт. Знала, как она любит

«исправлять мир»

— особенно когда дело касается моих сломанных частей. И если она задумала ночевку, то уж точно не ради фильмов в пижамах и разговоров под пледом. Там будет нечто. Что-то взрывоопасное. Или спасающее. Или и то, и другое.

 

 

Глава 24

 

Эдуард

Смерть моих родителей — особенно матери (потому, что отец умер задолго до этого)— отпечаталась во мне навсегда. Как гвоздь, вбитый в грудную клетку, так глубоко, что со временем ты уже не замечаешь, что живешь с ним. Просто дышишь — чуть тише. Спишь — чуть реже. Внутри всегда было это ощущение: если бы я не вернулся тогда, если бы не побежал снова к океану… она бы жила. Мы бы уехали вовремя. Мы бы не попали под ливень. Колеса бы не скользили, и она бы не врезалась в отбойник. Не было бы крови, не было бы криков, не было бы пустого пассажирского сиденья рядом. Но я побежал. Потому что хотел снова ее увидеть. Девочку. Русалку. Мое наваждение.

По сей день я не знаю, что это было — игра света, глюк на грани сном и воображением или… нет. И все, что у меня осталось от того дня — это кольцо. Маленькое, простое, чуть потемневшее. Оно не было моим. Оно не могло оказаться у меня просто так. Я держал его в руке, когда очнулся. И не смог снять с тех пор. Это было доказательство. Единственное, что говорило мне: ты не сошел с ума. Все было. Она была.

Психолог появился в моей жизни позже, почти через год после аварии. Меня отправили принудительно — по школьной программе и по настоянию дяди, который к тому моменту просто не знал, что со мной делать. Я сидел в кресле, весь в себе, руки сжаты в кулаки, колени под углом, и смотрел в точку, не открываясь. Но она — доктор Вестон — не была из тех, кто давит. Она умела ждать. Мы сидели с ней молча долго, на первых сессиях, и только потом она начала говорить. Просто. Плавно. Без давления.

— Ты не обязан рассказывать все. Но если хочешь, я здесь, чтобы помочь тебе не потеряться в этом.

Я молчал. Долго. А потом сказал:

— Я виноват.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что это я захотел остаться на берегу. Я вернулся. Она поехала за мной.

Доктор кивнула. И выдохнула.

— Ты говоришь, будто твои действия напрямую вызвали ее смерть. Но, Эд… — она редко использовала мое имя полностью, — ты не мог управлять погодой. Ты не сидел за рулем. Ты был ребенком, который просто не хотел, чтобы лето закончилось. И это… это не преступление.

— Но если бы я не…

— Тогда бы это был просто другой день. Другая дорога. Другая история. Твоя мама не погибла потому, что ты хотел чего-то. Она погибла потому, что случилась авария. Несчастный случай. Это больно. Это несправедливо. Но это не твоя вина.

Я помню, как смотрел на нее тогда — в первый раз не как на врача, а как на человека. Она не оправдывала меня. Она не сглаживала. Она говорила так, как будто знала, что мою вину нельзя выжечь изнутри за один разговор. Но она делала шаг. И я сделал свой.

Я рассказал ей все — кроме главного. О ней. О русалке. О девочке в воде. О том, что именно из-за нее я вернулся на берег. Потому что это было… слишком. Это было святое. Единственное, что у меня осталось. Даже если это был бред, галлюцинация, последствие детского горя — она была моим светом. Моей тайной. Я держал ее в себе, как держат вещь, которую боятся разрушить.

Я никогда не рассказывал о ней. И не собирался. Но кольцо всегда было со мной. Как ключ. Как вопрос, который я не успел задать. И каждую ночь я прокручивал одну и ту же мысль: если бы я не вернулся к ней — она бы жила. Но если бы я не вернулся… я бы больше никогда ее не увидел.

А я не мог. Я

не мог

не вернуться.

Сегодня, когда Аврора сидела напротив и разглядывала старые фотографии, время треснуло. Как хрупкое стекло — под ее пальцами, под ее взглядом, все вдруг наполнилось звуками прошлого. Мне стало не по себе. Не от воспоминаний — к ним я давно привык. А от того, как она смотрела. Словно действительно что-то увидела. Меня. По-настоящему. И, черт возьми, мне не хотелось, чтобы она уходила. Хотя должен был бы хотеть. Все логично: ей не место здесь, и мне лучше быть одному. Но, как только она подняла глаза — я пропал.

Потому что она была... такой, какой дом становится через годы. Стерильный, забытый, но все еще пахнущий чем-то родным. Стены, где остался твой след, даже если ты сам давно ушел. В ней было что-то теплое, упрямо-теплое. Не громкое, не выспреннее — просто настоящее. И это разрушало меня.

Глаза. Эти чертовы глаза. Мягкие, влажные, неприкрытые, будто в них не было никаких фильтров между тем, что она чувствует, и тем, что я должен был бы не видеть. И в этих глазах я утопал. Потому, что они были теми же самыми. Черт, те же самые. Те, которые я запомнил, когда был мальчиком. Русалка. Та самая. Та, к которой я возвращаюсь каждый чертов понедельник, как маньяк. Вглядываюсь в прибрежную гладь, будто еще увижу ее — неуловимую, теплую, нереальную. Это бред, я знаю. Это больной мозг и старые травмы. Но глаза Авроры — они как зацепка. Они — крючок в моей плоти. Они заставляют меня думать, что, может быть, я ее не выдумал. Что все это было. Что я не схожу с ума.

И все же она не та. Не русалка. Не моя первая любовь. Не та, ради которой я до сих пор не могу начать нормальные отношения. Не та, из-за которой я живу наполовину. Аврора... она замена. Или попытка замены. Я не знаю. Но мне с ней легче дышать. И это уже пугает.

Но, черт подери, с ней мне хочется того, чего не хотелось ни с одной. Ни в фантазиях, ни в реальности. Когда я ее поцеловал — это было как на грани. На грани потери контроля, на грани оргазма, на грани жизни и чертовой комы. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким голодным от одного только поцелуя. Губы — мягкие, теплые, как клубника в полночь. Сладкие до головокружения. Я не мог остановиться. Мне было мало. Я хотел впиться в нее — губами, зубами, пальцами. Я хотел зафиксировать ее тело в своей памяти до каждой линии, до каждого сжатия бедер, до дрожи под пальцами.

Я хотел сжать ее талию — тонкую, словно созданную для того, чтобы держать ее крепко, прижимать к себе, слышать, как ее дыхание сбивается в мою грудь. Я хотел сорвать с нее эту тонкую ткань, просто разорвать ее на ней, потому что терпение больше не входило в мои планы. Я не хотел просто секса — не быстрого, не мимолетного, не ради разрядки. Это было что-то другое. Животное. Глубинное. Мне хотелось взять ее. До самого конца. До боли. До царапин на спине, до укусов в шею, до стона, который срывается на крик. Я хотел трахать ее всю ночь — жестко, но медленно, чтобы она задыхалась от желания. Чтобы каждое движение растягивалось в пытку. Чтобы она просила. Не словами — телом. Чтобы ее спина выгибалась от натяжения, чтобы ее ногти оставляли следы на моей коже, чтобы она дрожала подо мной, умоляя не останавливаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И это меня бесит. Меня чертовски бесит, что я ее хочу вот так. Что я срываюсь. Что я становлюсь слабым. Она — первая, кого я действительно хочу не отпускать. Не только в постели. После. Утром. С кружкой кофе и растрепанными волосами. В моем доме, на моей рубашке, с моим именем в глазах. И от этой мысли мне хочется рвать стены. Потому что она не та. А я все равно — захлебываюсь.

И в какой-то момент все оборвалось. Буквально — будто внутренний трос, удерживавший мой здравый смысл, лопнул от натяжения. Я чувствовал, как во мне вскипает смесь — дикое, неуправляемое желание, гнев, который не имел логического объяснения, и что-то еще. Что-то теплое, пугающее и недопустимое. Мне хотелось стиснуть зубы, схватить ее за плечи и встряхнуть, заставить замолчать, прекратить дышать так громко, смотреть так мягко, быть такой... такой настоящей. В этом не было логики — только реакция тела, инстинкт, натянутая нить между нуждой и ненавистью к этой нужде.

Я видел, как она смотрела на меня. Без злобы, без упрека. Просто смотрела. И в этом взгляде я чувствовал, как все во мне рушится — защита, стена, даже злость. Особенно злость. Потому что то, что под ней, было хуже. Гораздо хуже. Это было слишком.

Я должен был остановить это.

Я никогда тебя не полюблю.

Слова прозвучали глухо. Как удар. Не для нее — для меня. Слишком громко, слишком холодно, слишком искренне, чтобы она могла в это поверить. Или, может, как раз наоборот — достаточно жестко, чтобы она не сомневалась. Я не поднял глаз, не хотел видеть, как она реагирует. Сердце стучало в горле, ладони вспотели, и я едва сдерживал желание сказать что-то еще. Что-нибудь менее чудовищное. Но вместо этого я добил:

Мое сердце... занято.

Не ложь. Но и не правда. Просто то, что могло бы ее оттолкнуть. Я не уточнял кем или чем оно занято. Возможно, моей манией, возможно, воспоминанием, возможно, женщиной, которую я выдумал. Главное — не ею. Главное — чтобы она ушла. Пока еще не поздно. Пока я не…

Я выдохнул резко, отвернулся, будто от физического удара, и прошел на кухню. Мне нужно было что-то сделать с руками. С телом. С дыханием. Я поставил кастрюлю, налил молоко. Какая-то идиотская, домашняя, почти трогательная сцена: я, полный ярости и отчаяния, готовлю какао. Для нее. Для нас.

Молоко зашипело на плите, и я стоял, вцепившись пальцами в край столешницы, стараясь не смотреть на дверь. Потому что знал — стоит мне повернуться, и я снова поддамся. А я больше не хотел поддаваться. Я не мальчишка. Я не влюблен. Я просто сломан. И то, что тянет меня к ней — это не любовь. Это боль. Которая на секунду затихает рядом с ней. И, черт возьми, мне этого хватало, чтобы хотеть ее снова и снова. Но я знал: из этого ничего не выйдет. Точно будет больно. Мне. Ей. Ох, как будет больно...

Я сжал челюсть. Мне нужно было просто... еще раз посмотреть ей в глаза. Последний раз. Может, тогда я пойму. Может, тогда меня отпустит. Может, я увижу, что это все — игра, проекция, случайность. Я развернулся.

И в ту же секунду — хлопок.

Входная дверь.

Я не сразу понял, что произошло. Пара секунд — и тишина в квартире обрела новое качество. Пустоту. Холод. Неожиданную, как после того, как выключили музыку на середине песни. Я шагнул к двери, но знал уже, не открывая — ее нет. Ушла.

Просто, блядь, сбежала.

И в этом было все. Простота, финальность, обида. Как будто что-то оборвалось не только внутри, но и снаружи. Слишком легко. Без истерик. Без драмы. Без слов. Я остался стоять в пустом коридоре, с двумя чашками какао и руками, в которых уже давно не было смысла.

Ну и к лучшему. Правда.

Она облегчила мне задачу.

Нам не по пути. Не должно быть. Никогда не было.

Только почему тогда я стоял, вцепившись в дверную ручку, как идиот, и надеялся, что она передумает и вернется?

 

 

Глава 25

 

Аврора

— Ты сказала, мы идем на ночевку к Энджи! — воскликнула я, даже не стараясь скрыть разочарование, пока заваливалась в кресло в комнате Кейт, обмотавшись пледом, как в кокон. Она копалась в своем шкафу, перекидывая одежду из одной стопки в другую, как будто за тем, что наденет, скрывалась какая-то важная цель. Я уже поняла, что все не так просто.

— Я же тебе подмигнула глазом, ты что, не видела? Типа "подыграй мне", — сказала она, даже не оборачиваясь, голос у нее был легкий, слишком легкий, и я моментально напряглась.

— Что ты задумала? — прищурилась я. — Нет, не говори. Я просто останусь дома.

Она резко выпрямилась, развернулась ко мне, прижала руки к бокам.

— Ох нет, Аврора. Ты так просидишь всю молодость дома!

— Я не против! — выпалила я слишком резко, слишком громко. — Это гораздо приятнее, чем когда тебя унижают при всех!

В комнате повисла пауза. Тепло от лампы, мягкий свет, любимая подруга передо мной — все это на секунду померкло от боли, которую я даже не хотела показывать.

Кейт посмотрела на меня с мягкой жалостью, которую я не просила. С сожалением, будто знала, что я не выживу в этом мире, если не научусь держать удары.

— Он гребаный мудак, — сказала она тихо. — Вот увидишь, мы найдем тебе парня получше. Того, кто будет тебя ценить, а не... отмороженного чувака из фильма «Сплит», где у него несколько личностей, и он выбирает одну, которая удобнее под ситуацию.

Я прищурилась, сдерживая усмешку, не потому что было смешно, а потому что в точку. До обидного в точку. Этот сарказм был ее оружием. Моим спасением. Моим проклятием. Я чувствовала, как сжимаются пальцы на пледе, пока сердце внутри отбивает знакомый ритм боли.

— Мы идем на вечеринку, — продолжила она, будто не заметила моей реакции. — К моей одногруппнице. Там будут все. И Энджи тоже.

Я подняла голову. Сердце пропустило удар.

— И Энджи?! Предательница, — фыркнула я, голос прозвучал резче, чем я хотела.

Кейт закатила глаза.

— Это ты предательница. Мы ведь не пойдем без тебя.

Я отвернулась. Смотрела в стену, как будто могла раствориться в ней, спрятаться, стать плоской, неосязаемой, неуязвимой.

— Давайте просто останемся дома. С попкорном и фильмом. Чем это хуже?

— Это не так весело, Аврора... ну же, — в ее голосе было что-то между усталостью и мольбой. Тон, который звучал, когда она действительно хотела что-то важное. Я чувствовала, что за этим стоит больше, чем просто вечеринка. Возможно, она действительно хотела, чтобы я вышла из своего панциря. Или, может быть, просто устала тянуть меня за собой.

— Я ведь никогда тебе ни в чем не отказываю, — добавила она мягко.

Я медленно повернулась к ней, не скрывая удивления. В ее лице было столько искренности, что стало даже неловко.

— Ах ты манипуляторша, — выдохнула я, и в тот же момент она рассмеялась.

Смех был звонким, теплым, как вода после холода, и я не смогла не улыбнуться. Все во мне сопротивлялось, но все же — губы дрогнули, и я сдалась. Потому что иногда смех — единственное, что держит тебя на плаву, когда все остальное разваливается.

И в этот момент, хоть на несколько секунд, я почувствовала себя живой.

***

Я надела легкое голубое платье, с открытыми плечами и слегка пышной юбкой, которое мягко колыхалось при каждом шаге, будто ветер играл с ним в прятки. Оно было почти детским по наивности фасона, но ткань тонкая, прохладная, почти прозрачная на свету, делала его взрослее, как и то, как оно сидело на теле. Волосы я оставила распущенными — длинные, с легкими волнами, небрежно, но не случайно. Я знала, как это смотрится. Слишком хорошо для того, чтобы чувствовать себя по-настоящему невидимой. Мне было неуютно, но в этом был смысл. Я хотела быть не на месте, чтобы помнила, почему я вообще сюда пошла.

Когда мы подъехали, я увидела свет — мягкий, теплый, рассыпчатый, как в фильмах о богатых подростках с пустыми глазами и шикарными домами. Музыка гремела еще до того, как мы вышли из машины: басы били сквозь корпус, как сердцебиение. Частный дом был огромным. Двухэтажный, весь в стекле, с роскошной террасой и фонариками по периметру. В окнах отражались вспышки гирлянд и свет от бассейна, голубой, как капля антифриза в бокале. Вокруг уже суетились люди: кто-то курил, кто-то танцевал прямо на ступеньках, кто-то ссорился с телефоном у уха.

Мы вошли, и меня моментально обдало жаром тел, запахом алкоголя, лака для волос, чужих духов и легкого намека на траву. Просторный холл открывался в большую гостиную с высокими потолками, где танцевали девушки в блестках, смеялись, кидались подушками. Справа открытая кухня, заваленная стаканами, бутылками, кто-то пытался делать коктейли, кто-то просто пил водку из горла. Через стеклянные двери виднелась терраса с бассейном, вода подсвечивалась изнутри — ярко-синяя, неестественная. Кто-то уже плескался, кто-то сидел на краю, свесив ноги, а один парень с сигаретой балансировал на самом краю, как будто хотел упасть. Я окинула все это взглядом и едва слышно фыркнула.

— Типичная вечеринка, — пробормотала я, и Кейт бросила на меня быстрый взгляд, в котором читалось: «Пожалуйста, хотя бы попробуй».

Через пару минут к нам присоединилась Энджи. Вся сияющая, с растрепанными кудрями, и с таким видом, будто она уже в своей тарелке, хотя прошло от силы десять минут.

— Девочки! — воскликнула она, — Я уже познакомилась прикольными ребятами, пошли, я вас познакомлю!

— Конечно, — с фальшивой легкостью ответила Кейт и потянула меня за руку, как будто я была ее тормозом и якорем одновременно.

Мы пробирались сквозь толпу, где запах пота и дыма становился плотнее с каждым шагом, пока не подошли к одному из низких столиков. Там сидела компания, которую я не знала: три девушки, одетые как будто в одном бутике — короткие топы, голые животы, загорелые ноги, яркие губы — и двое парней, расслабленных, разливающих что-то в пластиковые стаканы и смеющихся слишком громко. Один из них посмотрел на меня, скользнул взглядом по моим ногам, медленно, лениво, будто проверял, стоит ли тратить время, а потом слегка приподнял подбородок. Второй даже не заметил нас — он был слишком занят одной из девочек, которая нашептывала что-то ему в ухо, глядя при этом на свой телефон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я почувствовала, как внутри что-то сжимается. Как будто я снова оказалась в чужой комнате, в чужой коже, и все, что мне хотелось — сдуться, исчезнуть, рассыпаться, как пепел от сигареты. Я не знала никого здесь, и это было хуже, чем встретить кого-то знакомого. Я была как новый экспонат — на пару секунд привлекала внимание, а потом снова становилась ничем.

— Аврора, — Энджи ткнула меня локтем. — Расслабься. Это весело, только если ты впускаешь это внутрь.

Я не ответила. Просто сжала губы, села на край кресла и обвела взглядом толпу. Где-то за бассейном кто-то подпевал Дуа Липе, кто-то уже падал от шота, кто-то кого-то целовал. И все это казалось мне невыносимо далеким. Как будто я смотрела не изнутри, а сквозь стекло, и не могла понять, что именно я здесь делаю.

И все же я осталась.

Потому что что-то в этой ночи все-таки тянуло меня дальше.

Он смотрел на меня уже минуты две. Не нагло, не с пошлой улыбкой, а так, как будто что-то пытался прочитать, уловить, раскусить. А потом он протянул руку со стаканчиком.

— Попробуй.

Я посмотрела на напиток. Пластиковый стакан, в нем янтарная жидкость с едва заметным льдом. Не коктейль. Просто что-то крепкое, без прикрас. Я молча взяла, чувствуя, как его пальцы скользнули по моим, слишком уверенно, слишком спокойно, будто он знал, что я не откажусь. Я сделала глоток. Горло тут же обожгло. Это был виски. Дешевый, резкий, с таким послевкусием, что язык захотел свернуться трубочкой. Но я пила. Медленно, не показывая, как дрогнули внутренности. Потому что мне вдруг захотелось этого огня.

Кейт метнулась куда-то в сторону, даже не объяснив, зачем. Я краем глаза увидела, как она якобы случайно освободила место рядом со мной и тут же села подальше, туда, где шумнее, ближе к девушкам и смеху. Я выдохнула сквозь нос. А этот, сел рядом. Но не слишком близко. Между нами оставалась безопасная дистанция, но я ощущала его тепло.

— Ты не похожа на тех, кто приходит сюда добровольно, — сказал он. Голос у него был низкий, ровный, не хамский и не вкрадчивый. Скорее, наблюдательный.

— Я и не приходила, — ответила я, сделав еще глоток, чувствуя, как виски пронзает меня до самого желудка.

Он усмехнулся, чуть наклонив голову. Свет от фонаря на террасе скользнул по его лицу. Светлые волосы, чуть растрепанные, как будто он сам возился с ними ладонями. Карие глаза, удивительно теплые, почти ласковые, но с тем оттенком усталости, что бывает у людей, которые слишком рано поняли, что мир не особенно старается быть добрым.

— Ты с тем парнем? — спросил он, кивнув в сторону, но не уточнив, кого имеет в виду.

— Я ни с кем. — Сказала я быстро, может, даже слишком быстро.

Он слегка улыбнулся.

— Хорошо. Потому что ты выглядишь, как будто хочешь, чтобы тебя оставили в покое.

— А ты все равно подошел.

— Ага. Потому что ты выглядишь, как будто хочешь, чтобы кто-то все-таки рискнул.

На секунду я замолчала. Этот момент — тонкий, почти невидимый — когда что-то внутри тебя щелкает. Не громко. Как щелчок пальцев. Но ты уже не можешь это не услышать.

— А ты всегда такой смелый? — спросила я, слегка наклоняясь вперед, и теперь между нами действительно не оставалось воздуха.

— Нет. Просто иногда… — он медленно повел пальцем по ободку своего стакана, будто не был уверен, говорить ли дальше. — Иногда тишина чужого одиночества громче, чем собственная.

Я не знала, что ответить. Не потому что не было слов. А потому что он, кажется, попал в самое больное. В самую тихую часть моей головы, где я годами жила одна — даже когда была среди людей. Я посмотрела в его глаза и, на мгновение, почти поверила, что он действительно это понимает. Не просто флиртует. Не просто вбивает клин между мной и моим одиночеством — а признает его.

— Я Аврора. — Сказала я.

— Леон. — Ответил он, чуть улыбаясь.

Прошло, наверное, минут двадцать, может полчаса — я давно перестала следить за временем. Оно здесь текло иначе, под громкую музыку, под приглушенный свет фонариков, под дым чужих сигарет, под смех, который не имел корней. Энджи, как и следовало ожидать, напилась в хлам. Сперва это было забавно — ее хохот разносился на весь участок, она танцевала на газоне босиком, ее юбка норовила задраться выше, чем позволял здравый смысл, а волосы растрепались так, будто она только что вылезла из джакузи. Все смотрели, кто-то снимал на телефон, кто-то ржал, и только Кейт поняла, что дело идет к катастрофе. Она метнулась к ней, обняла, что-то тихо шептала, и потом, встретившись со мной взглядом, махнула в сторону дома.

— Я уложу ее наверху, — крикнула она через плечо, — постарайся не убежать!

Я кивнула, хотя, если быть честной, мысль сбежать промелькнула. Я уже чувствовала, как поднимается это знакомое ощущение: слишком много шума, слишком много лиц, слишком много мыслей в голове, от которых я не могла спрятаться даже здесь. Но я осталась. Возможно, из-за виски. Возможно, из-за Леона. Или потому что мне было лень придумывать предлог.

Первый стакан я допила почти не замечая. Горечь уже не жгла так сильно, наоборот — внутри стало тепло, будто кто-то разложил плед прямо под ребрами. Я чувствовала приятную легкость в теле, как будто мышцы расслабились, как будто воздух стал плотнее, но при этом мягче. Музыка не раздражала — она просто была. Чужие разговоры стали фоном. Даже мои собственные мысли звучали тише. Как будто кто-то закрутил ручку громкости в голове.

— У тебя очень выразительное лицо, — сказал Леон, когда я допивала последние капли. Он смотрел на меня не то с усмешкой, не то с интересом.

— Это комплимент или диагноз? — я повернулась к нему, чувствуя, как губы непроизвольно тянутся в полуулыбке.

— Немного и то, и другое. Ты все проживаешь на лице — как в кино. Только без субтитров. Интересно угадывать, что ты думаешь.

— А что если я думаю, что пора сбежать?

— Тогда я угадал. Но ты все еще здесь.

Он протянул мне второй стакан. Он был уже готов — будто он знал, что я не откажусь. Я взяла. Сделала глоток. Второй пошел легче. Горло даже не дрогнуло. Алкоголь расплылся по телу, оставляя след, как влажная кисть по бумаге. Легко, мягко, глубоко. В голове стало чуть-чуть легче, как будто кто-то раскрыл окно в душной комнате. Я чувствовала, как вес тела распределился иначе. Как будто меня стало меньше. Не совсем пустая, но легче. Приятная полупрозрачность.

Я облокотилась на спинку кресла, вытянула ноги и вдруг поняла, что мне... весело. Тихо весело, почти незаметно. Без глупого смеха, без нужды кричать или доказывать, что я своя. Просто я сидела, рядом со мной парень, который не пытался меня раздавить своим вниманием, и воздух вокруг перестал быть врагом.

— Вот так ты выглядишь, когда чуть расслабилась, — заметил он, — интересное зрелище.

— Не привыкай, — пробормотала я, глядя на поверхность бассейна, в котором отражались огни гирлянд. — Это временно.

— Все временно, — сказал он, и я услышала в его голосе что-то знакомое. Боль. Тонкую. Не выставленную напоказ, но живущую внутри, как и у меня.

Мне не нужно было видеть его душу. Достаточно было того, что он не давил. Не требовал. Он просто был рядом. А я — впервые за долгое время — не чувствовала себя инородным телом.

И это было пугающе приятно.

— Ты уверена, что он не твой парень? Он прожигает тебя злобным взглядом, — сказал Леон, его голос был ленивым, почти насмешливым, но в нем скользнуло что-то острое. Я вскинула голову, даже не успев сообразить, кого он имеет в виду, и сразу же наткнулась на этот взгляд. А как же. Куда ж без него. Эдуард стоял у стены в тени, опершись плечом на кирпич, с красным стаканчиком в руке, и смотрел на меня. Прямо. Не мигая. Как будто хотел прожечь дырку в моей коже. Его лицо было отстраненным, как всегда, но что-то в нем... что-то вибрировало. Жесткость челюсти, напряженность плеч, сжатая рука, в которой он держал стакан так, будто тот вот-вот лопнет. От его взгляда по моей спине прокатилась волна — жаркая, пульсирующая, как вспышка лихорадки.

Что ему, черт возьми, от меня нужно? Сам ведь отшил. Сам. Слова его до сих пор звенели в голове — "никогда не полюблю", "мое сердце занято" — и все это было так мерзко искренне, так режуще точно, что я даже не могла злиться. Я просто приняла это. Как ожог. Как то, что останется на коже. Но вот он. Стоит, смотрит, и я чувствую, как внутри все снова трескается. Он может выбросить меня — но не отпускает.

Мой взгляд опустился на Леона. Улыбка у него была криво-уверенная, пальцы обнимали стакан, но глаза смотрели только на меня. Как будто он ждал — и дал мне выбор. А может, просто играл. И, скорее всего, это алкоголь... Нет, это точно алкоголь. Его тепло растекалось по венам, как предательство. И, быть может, злость. Или отчаяние. Или все сразу. Я не думала. Просто двинулась вперед, медленно, почти сонно, как во сне, где нет логики. Села к Леону на колени. Его руки тут же обвили мою талию, легко, но крепко. Он чуть откинулся назад, будто готов принять, и я наклонилась.

Наши губы встретились. Теплые, уверенные, соленые от алкоголя и ночи. Он поцеловал меня сразу глубже, чем нужно было, и я позволила. Открыла рот, втянула воздух, который стал жаром, и поцеловала его так, будто могла забыть. Убежать. Исчезнуть в этом моменте. Его пальцы сжались сильнее, и я простонала в его рот, не потому что он касался меня правильно — хотя касался, его ладони были уверенные, опытные — а потому что в этот момент, на краю поцелуя, я снова поймала взгляд. Эдуард.

Он смотрел. Прямо на нас. Его глаза… они были черные. Настолько, что зрачки пожирали все остальное, делали его лицо хищным, незнакомым. Цвет глаз невозможно было различить — только ярость, сосредоточенная и подавленная, как взрыв, который не разрешили. Он не двигался. Но челюсть была сжата так, что на скулах вздулись вены. Линия рта стала жестокой. Вся его поза — замороженная. Напряжение исходило от него волнами, как радиация. И я не знала, что именно он думает, но... черт, мне это нравилось. Нравилось, как его бесит, что я целую другого. Как он сгорает.

Я знала, что это неправильно. Что это игра. Что это все разорвет меня потом. Но я не остановилась. Я погрузилась в поцелуй, сделала его еще глубже, шумнее, позволила Леону провести рукой по моей ноге, вдоль бедра, под край платья, и захватила его затылок пальцами, чтобы не видеть ничего, кроме его лица, кроме его ресниц, кроме его губ. Но внутри... внутри все равно горел Эдуард. Его взгляд, его ярость, его неподвижная ревность.

Я целовала Леона. Но чувствовала, как в каждой клетке моего тела пульсирует другой мужчина. Тот, кто сказал, что я ему не нужна. Тот, кто все еще смотрит.

 

 

Глава 26

 

Эдуард

Дом пульсировал музыкой еще до того, как мы свернули с дороги. Басы пронизывали капот, стекло, грудную клетку. В окнах — свет, словно дом внутри пылал, не огнем, а людьми: шумными, пьяными, живыми. Я сидел на пассажирском, опустив окно, ветер бил в лицо, и весь этот шум и свет казались мне театром, в который я иду не играть — ломать. Дэн рулил одной рукой, а второй ковырялся в плеере, переключая треки, хотя музыку из дома уже можно было считать фоном к его настроению.

— Смотри, чтоб твоя драгоценная маска не слетела, когда начнется шоу, — лениво бросил он, не глядя на меня.

— Моя маска всегда на месте. — Я хмыкнул, прикрывая глаза от света. — Вопрос в том, сколько у нас будет зрителей.

— С твоей рожей и тоном преподобного дьявола — весь дом. Готов, отец Эд?

— Аминь, — сказал я и хлопнул дверцей, выходя из машины.

Воздух был липким, как будто ночь сама потела. Перед домом стояло не меньше десятка машин, кто-то уже сидел на капоте, девчонки в шортах и в чьих-то рубашках танцевали прямо у двери, бутылка летела из рук в руки. Один парень, в чем-то нелепо блестящем, держал фонарь телефона в зубах, пока пытался налить себе в стакан из огромной бутылки текилы. Все это было мерзко красиво. Как гниющий фрукт: снаружи блестит, внутри черви. Место, где все можно — и ничего не имеет значения. Я обожал такие пространства.

— Эд! — кто-то крикнул из тени у бассейна, и я поднял руку, даже не глядя, — кивок, полуухмылка. Дэн хлопнул меня по спине и ушел внутрь первым, уже врываясь в гущу. Я остался на пару секунд на крыльце, вдыхая воздух, в котором смешалось все: алкоголь, духи, хлорка, горячие тела и то самое чувство, когда все чуть-чуть выходит из-под контроля.

Я вошел. Свет мигал, музыка била прямо в позвоночник, вокруг хаос — красивый, отточенный, как будто кто-то поставил это все: парни, перекидывающиеся шуточками на грани драки, девушки, которые знали, в чем именно нужно засветиться в Инстаграме, красные стаканы, льющаяся прямо на пол кола, кто-то уже курил в углу, кто-то обнимался у стены. Я двинулся вперед, пробираясь к своим.

— Эдуард, мать твою, вернулся с того света, — заорал Макс, поднимая стакан, — ты же вроде умер в прошлом году от высокомерия?

— Я воскрес на четвертый день. — Я ухмыльнулся и забрал у него стакан, не спрашивая, что там. Выпил.

— Ему не надо, — сказал Трой, кивая на меня, — он сам крепче любого бухла.

— Только без вкуса, — добавил Лекс, и все загоготали.

— Зато без последствий, — я усмехнулся, — в отличие от вас, жалких напоминаний о студенческом стыде.

Макс уже обнимал какую-то девчонку, явно не свою. Лекс танцевал с двумя сразу, Трой рассказывал, как вчера чуть не трахнул маму своей девушки, и, судя по реакции, это была не шутка. Все было мерзко, весело, громко — и, на удивление, легко.

Я снова налил. Виски. Чистый, с льдом, чтобы обжигало. Сделал глоток, выдохнул. И вот тогда — я увидел ее.

Она сидела на диване, будто нарисованная, будто не отсюда. Не из этого дома, не из этой пьяной, облезлой вечеринки с запахом дешевого алкоголя и пролитой колы, не из этой толпы, где все кричат друг на друга, забывают имена и целуются просто потому, что рот рядом. Она была другая. Точкой света среди неонового шума. Ее легкое голубое платье было почти смешным на фоне всей этой мишуры — пышноватое, будто случайно выбранное из маминых летних запасов, с открытыми плечами, откуда ключицы выглядывали, как подкопченный фарфор. И все бы ничего, если бы она не выглядела… такой гребаной довольной. Она улыбалась. Черт, она реально сидела там и смеялась, запрокинув голову, и у меня подкосились колени, хотя я стоял.

Я смотрел на ее ноги, загорелые, вытянутые вперед, колени чуть раздвинуты, как у тех, кто чувствует себя легко в теле, кто забыл, что на него смотрят. Смотрел, как тонкая ткань едва касается ее бедер, как открытые плечи ловят свет — этот чертов свет, который, казалось, специально падал на нее. На эти ключицы. На шею, которую хотелось обхватить рукой. На плечи, которые я хотел поцеловать — медленно, с нажимом, с тем жаром, который сейчас выжигал мне грудную клетку.

Я не сводил с нее глаз. Пил ее, как тот виски, что только что обжег мне горло — с болью, но до конца. Как будто бы, если перестану смотреть, она исчезнет. Растворится в дыме, в чужих руках, в чьих-то тупых шуточках. Или, хуже того, так и останется — веселой, счастливой, без меня.

И вот тогда я его заметил.

Леон. Не друг, не враг. Знакомы заочно. Достаточно, чтобы знать — он из тех, кто умеет слушать и задавать тупые вопросы. У него своя темная репутация, но без лишней драмы. Бесит своей уравновешенностью. Тип, который нравится, потому что может быть кем угодно. А сейчас он был рядом с ней. Его рука лежала на ее талии. Их смех сливался, как будто между ними было что-то общее. И она… она не отодвигалась. Не ставила границ. Не делала вид, что случайно. Она делала это намеренно.

Наши взгляды встретились. На секунду. Но этой секунды хватило. Ее глаза — яркие, прямые, четкие — смотрели на меня. Видели меня. И вместо страха, вины, неловкости… там было что-то другое. Игра. Намек. Вызов.

А потом она повернулась к нему. Плавно, как будто знала, как это выглядит со стороны. Как будто каждое ее движение просчитано. Взобралась к нему на колени, легко, уверенно, как будто принадлежит ему. Ее рука скользнула по его плечу, и она поцеловала его. Специально. Не потому что пьяна, не потому что затуманена — потому что я смотрел. Потому что она хотела, чтобы я видел.

Мои пальцы вцепились в пластиковый стакан так, что он смялся в ладони. Жидкость пролилась на ботинок, но я даже не почувствовал. Я стоял, как вбитый в пол, и смотрел, как ее губы касаются чужих. Как ее тело прижимается к другому. И как она… простонала. Черт. Она простонала — так, будто это было по-настоящему. Или... как будто она хотела, чтобы я подумал, что это по-настоящему.

У меня внутри что-то хрустнуло. Не ревность. Не боль. Нет. Гораздо хуже. Это было чувство, будто у тебя что-то вытащили из груди — резко, грязно, без анестезии — и ты даже не сразу понял, что оно было твоим. Я не знал, о чем она думает, но я знал, зачем она это делает. И мне это не нравилось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вот в этом и была проблема.

Я продолжал смотреть. Не двигался. Не вмешивался. Но внутри уже поднималась тьма. Медленно. Тяжело. И если она хотела увидеть, как я сломаюсь — она близка. Еще один поцелуй. Еще одно прикосновение. Еще один стон, не мне — и я пересчитаю зубы тому блондину.

Его руки опустились на ее зад. Нагло. С таким видом, будто он имел на это право. Как будто все, что между ними происходило, позволяло ему забрать ее себе — прямо там, на глазах у всех. Я видел, как ее тело напряглось, как она попыталась сдвинуться, но он лишь сильнее вжал ее в себя. И тогда внутри меня, где-то глубоко, щелкнуло. Все, что я до этого сдерживал — терпение, отстраненность, сарказм, весь этот холодный самоконтроль, который я выстраивал годами, — все это разлетелось в дребезги. Потому что она сказала "прекрати".

Я видел, как она отстранялась, как отталкивала его плечо, как повторяла, едва слышно, но отчетливо:

— Прекрати.

А он только сильнее прижимал ее к себе, хватал. У меня в груди все сжалось, как от нехватки кислорода. Мой кулак сам сжался вокруг стакана, и прежде чем я осознал, что делаю, он полетел в стену. Пластик треснул, жидкость брызнула, кто-то закричал, но я уже шел.

Я не помню, как оказался перед ними. Все происходило так быстро, но внутри меня это длилось вечно. Я подошел, схватил ее за талию, стянул с его колен, как будто она обожглась, и тут же врезал ему кулаком в лицо. Глухой хруст. Леон пошатнулся, но я не дал ему упасть. Схватил за ворот рубашки, потянул на себя, и второй удар прилетел в висок. Стук кости о кость отозвался в моем собственном черепе. Он охнул, кровь потекла из носа.

— Ты разве не слышал ее, сукин сын?! — зарычал я, снова ударяя.

— Она сказала прекратить!

Еще удар. Он уже не сопротивлялся. Глаза полуприкрыты, кровь на губах, руки вяло поднимались, будто защищались на автомате. Я готов был разбить его к чертовой матери. Готов был сломать ему кости, чтобы он понял — нельзя так к ней. Ни к ней. Ни к одной. Никогда.

Кто-то вцепился мне в плечо, другой — в руку. Меня начали оттаскивать. Макс, Дэн, кто-то еще. Все кричали, кто-то звал "остановись", но я уже не слышал. Только тяжелое дыхание и вкус ярости во рту. Пока я не встретил ее взгляд.

Аврора. Она стояла в стороне. Глаза были широко раскрыты, лицо бледное, губы приоткрыты, как будто она хотела что-то сказать, но не могла. Пьяная. Сильно. Но не до потери себя. Она смотрела на меня так, будто я был чужим. Чудовищем. Или, может быть, спасением. Я не знал. Но знал точно одно — она не останется здесь.

Я сбросил руки, вцепившиеся в меня, шагнул к ней и взял ее за запястье. Мягко, но твердо. Ее кожа под пальцами была теплой и влажной, как после дождя. Она вздрогнула, но не отстранилась. И я повел ее прочь. Сквозь музыку. Сквозь шепот. Сквозь кровь, которая осталась на моих костяшках. Сквозь все это дерьмо. Потому что теперь она была под моей защитой. Хотела того или нет.

— Ты мог убить его, — ее голос был дрожащий, тонкий, как трещина на стекле, по которому провели ногтем. Музыка уже осталась позади, вместе с той бешеной, дымной, пьяной коробкой, которую кто-то назвал вечеринкой, а я — личным адом. Мы дошли до моей машины, я открыл ей дверь и, не глядя, жестом указал внутрь. Она села, все еще в своем голубом платье, которое теперь выглядело не наивным, а помятым, сдвинутым, слишком коротким для происходящего. Я обошел капот, сел за руль, и пока включал зажигание, она смотрела на меня, будто не узнавала.

— Жаль не убил, — процедил я, пальцы сжались на руле так сильно, что побелели костяшки. Я вывел машину с парковки резко, с рывком, будто этим движением хотел вытряхнуть из себя злость.

— Ты ненормальный! И вообще, ты пил! Почему сел за руль? И куда мы едем?! — пьяная Аврора оказалась чересчур говорливой. Голос ее был высокий, раздраженный.

— Я не пьян. Едем к тебе домой.

— Оу, нет... — простонала она, запрокинув голову на спинку сиденья. — Даниель убьет меня.

Я вцепился в руль еще крепче. Имя пронзило меня как укол иглы под ноготь. Я резко повернулся к ней, бросив взгляд, полный недоверия и ярости.

— Что за Даниель, нахрен?!

Она моргнула. Медленно. Удивленно.

— Это мой отец.

Я снова посмотрел вперед, фары выхватывали дорогу, но внутри все уже горело. Ее тон, то, как она это сказала — будто я идиот, будто ревную. Ревную. Да, блядь, я ревную.

— Ты что, ревнуешь? Серьезно?! — она повернулась ко мне, глаза ее блестели от слез и алкоголя, но голос уже скользил по краю. — Я ведь сделала все как ты хотел. Полезла к первому попавшемуся. К ботану. Ну… красивому ботану. У него волосы такие мягкие…

— Заткнись, Аврора, — прорычал я. Голос соскользнул в низкий регистр, как будто внутри меня что-то расплавилось. Я еле сдерживался, чтобы не стукнуть кулаком в руль. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, но это не остановило меня. — Это не ревность. Я не мудак, чтобы пройти мимо, когда девушку собираются взять против ее воли.

— Верни меня обратно! Я не поеду домой! — закричала она, повернувшись ко мне всем телом, будто это могло что-то изменить.

— Еще как поедешь. — Я не поднял на нее глаз, только сжал зубы и прибавил скорость.

— Ты злой. Я тебя еще не видела злым. — Голос ее уже дрожал. То ли от злости, то ли от страха, то ли просто от внутреннего надлома.

— Можешь поставить галочку в своем списке. «Как вывести Эдуарда. Злость». Галочка, мать твою, — прошипел я, не поворачивая головы.

Она отвернулась к окну, фыркнув. Но я все равно видел, как ее плечи дрожат. И не знал — то ли она плачет, то ли сдерживает то, что разрывает ее изнутри.

Я тоже не знал, что делать со своими руками. Со своими мыслями. С этим бешеным, темным желанием свернуть шею каждому, кто смотрел на нее, как на доступное тело, а не как на то, что она есть на самом деле. Мое. Хоть я и не имел на нее права. Хоть я сам это разрушил.

 

 

Глава 27

 

Эдуард

Мы подъехали к дому, и я заглушил двигатель. Воздух в машине был горячим, натянутым, словно струна перед тем, как порвется. Она молчала, но я чувствовал ее взгляд, полный злости, усталости и чего-то, от чего у меня под кожей начинался зуд. Я вышел первым, хлопнул дверцей, обошел и открыл ее сторону, наблюдая, как она нетвердо встает, придерживаясь за дверцу, взгляд затуманенный, щеки розовые, губы приоткрыты. Она шаталась, как будто не просто пьяна, а медленно проваливается в другое состояние — где все растворяется, кроме ощущений. Мы подошли к крыльцу, и она внезапно остановилась, нахмурившись, оглядываясь, будто только что проснулась.

— Это не мой дом, — удивленно сказала она, качнувшись на каблуках.

— Да ладно? — выдохнул я с усмешкой, отпер дверь, подтолкнул ее внутрь и захлопнул за нами.

Щелкнул выключатель — в прихожей вспыхнул мягкий свет. Я бросил ключи на комод, разулся, не глядя на нее, хотя чувствовал, как ее взгляд сверлит мне спину.

— Зачем ты привез меня к себе?! — ее голос был почти визгом, но дрожал, как будто внутри у нее все стучало в разные стороны.

— Чтоб твой отец не убил тебя, — сказал я холодно, сухо, слишком ровно, хотя внутри бурлило, как чертов кипящий котел.

— Какая тебе разница?! Это не должно тебя касаться!

И она права. Совершенно права. Это не должно. Не обязано. Но, черт возьми, касалось. Иначе бы я не избил того ублюдка. Не трясся бы весь путь. Не смотрел бы на нее сейчас, как будто от нее зависит мое собственное дыхание.

— Иди спать, — процедил я, отворачиваясь.

— С чего ты решил, что я хочу спать?! Может, я хочу танцевать! Пить! Слушать музыку! И вообще, ты меня бесишь!

Я прищурился, но не злился. Ее пьяная дерзость была почти... мила. И опасна. Как лезвие в сахарной вате. На губах появилась усмешка, а внутри что-то лениво потянулось.

Я взял телефон, подключился к колонкам, нашел нужный трек. Как только зазвучала

Middle of the Night

, низкие басы наполнили комнату, я прошел к пульту света, выключил основной свет и включил мягкую голубую подсветку — она залила стены, пол, кожу. Все стало приглушенным, ночным, интимным. Я обернулся и увидел, как она замерла, удивленно оглядываясь, губы приоткрыты.

— Считай, я перенес вечеринку к себе домой. Вместе с тобой.

Она ухмыльнулась, глаза засияли как у хищника, который получил новую игрушку.

— Так танцуй. Мы на вечеринке.

— Я пас, — бросил я, рухнул на диван, откинулся назад, раскинул руки на спинку, ноги широко — демонстративно расслабленно. Но внутри я был собран, как сжатая пружина. Я наблюдал за ней.

Она подошла к центру комнаты, сделала громче музыку. И начала двигаться.

Сначала — плавно, почти лениво. Волны по телу. Она провела ладонью по бедру, так медленно, будто проверяла чувствительность кожи. Платье чуть задралось, и я невольно затаил дыхание. Она перекинула волосы на одну сторону, оголив шею, ключицу — ту самую, которую я хотел поцеловать еще с вечера. Она виляла бедрами, поворачивалась к свету под разными углами, ловила ритм, как будто этот танец был для нее молитвой. Ее тело говорило. Оно звало. Оно играло.

Она опустила руку вдоль живота, почти касаясь себя, потом провела ею по груди, слегка, намеком, и закусила губу, как будто случайно. И я больше не слышал музыки. Не слышал ничего, кроме своего дыхания, ставшего тяжелым, медленным, как будто я плыл под водой.

Я не мог оторвать взгляд. Она была гипнозом. Алкоголь, злость, шум — все отошло на второй план. Оставалось только это: голубой свет на ее коже, танец, в котором было все, чего я не имел права хотеть. Все, чего хотел до боли. Мои мысли стали грязными, настолько явными, что я чувствовал, как натягиваются джинсы между ног.

Я хотел ее. Жадно. Больно. Бесстыдно.

И она это знала.

Она танцевала передо мной, как будто ее тело было создано из звука, из ритма, из всего, что я никогда не смел назвать своим. Я смотрел, как ее движения становятся медленнее, плотнее, как ее дыхание сбивается, как под платьем играют мышцы. Она чувствовала меня — даже не оборачиваясь, знала, что я смотрю, что с каждой секундой мое терпение трещит по швам. Это был танец, но не для всех. Только для меня. Только сейчас.

Я встал с дивана медленно, как зверь, который наконец перестает притворяться сытым. Моя грудь все еще тяжело вздымалась от сдерживаемого напряжения, руки пульсировали от желания сорваться, а глаза не могли отлипнуть от нее. От ее бедер, которые виляли в такт музыке, от пальцев, скользящих по внутренней стороне бедра, от того, как тонкая ткань платья поднималась все выше, будто специально дразня, провоцируя, приглашая. Она знала, что делает. Она играла, как будто хотела довести меня до той самой точки, где исчезает вся логика, вся мораль, и остается только чистое, грязное, голодное «хочу».

Я подошел к ней сзади, без слова. Встал близко. Очень близко. Настолько, что между ее поясницей и моим животом осталась лишь толщина нашего дыхания. Она не обернулась. Она ждала. Как будто мы давно оба знали, что будет дальше. Я опустил руки на ее бедра, медленно. Ни слова, ни взгляда, только прикосновение, которое сразу подчинило ритм ее тела моему. Я направил ее — влево, вправо, медленнее, глубже, заставляя бедра двигаться в том темпе, в каком дышало мое тело. Она вжималась в меня, будто ничего другого не имело смысла, будто я — это ось, вокруг которой вращалась ее вселенная.

И когда ее задница прижалась к моему уже твердому стояку, я выдохнул резко, тяжело, будто все это время затаивал дыхание. Скрючило внутри. В пах ударила такая пульсация, что мне пришлось сжать зубы, чтобы не застонать. Мои пальцы вцепились в ее бедра крепче, сдержанность лопалась по швам, и, клянусь, еще немного — и я потеряю все к черту. Она наклонила голову, уткнулась мне в плечо, волосы щекотали мне шею, и с этим движением ее тело вдавилось в меня еще сильнее. Она виляла бедрами с такой точностью, будто чувствовала каждую мою мысль. Каждый грязный, рвущийся наружу образ.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я обвил рукой ее талию, притянул к себе так плотно, что она больше не могла двигаться — и все равно двигалась. Медленно, мучительно, сладко. Моя вторая рука скользнула вверх — от бедра по боку, к животу, к грудной клетке. Я не спешил. Я жег. Я хотел, чтобы она запомнила каждый миллиметр моего касания, как клеймо. Когда мои пальцы коснулись тонкой ткани под грудью, я услышал, как она втянула воздух. Медленно. Почти с дрожью.

Я наклонился и поцеловал ее в шею. Один раз. Легко. Затем снова — с нажимом, с зубами, с дыханием, которое уже не прятал. Она сладкой, мягкой, пахла ночью, шампунем и всем тем, чего мне нельзя было хотеть. Но я хотел. Грязно. До потери контроля. До безумия. Я зажал ее бедра своим телом, мои пальцы дрожали, и мысли стали грязнее, чем все, что я когда-либо представлял. Я хотел поднять ее, усадить на кухонную стойку, стянуть это чертово платье через плечо, оставить следы. Я хотел услышать, как она стонет мое имя, не потому что играет — потому что не может сдержать.

Мои губы снова коснулись ее шеи, я обвел кончиком языка линию от ключицы до уха, шепча в нее:

— Скажи мне остановиться.

Ее дыхание сорвалось. И она ничего не сказала. Абсолютно ничего. Только сильнее прижалась. И тогда я понял: она хочет этого не меньше, чем я.

Я чувствовал, как ее спина прогнулась чуть глубже, как ее тело почти просит — не словами, а кожей, дыханием, изгибом в талии. Моя рука скользнула вверх по платью, по тонкой ткани, ощущая каждую неровность, каждый изгиб, пока не коснулась груди. Я сжал ее. Не резко, не мягко — так, как хотел. Так, как она позволила. Она застонала. Тихо, но срывающе. И это был не просто звук. Это был сигнал. Пульсирующий в моей голове, в паху, по позвоночнику. Я почувствовал, как ее сосок напрягся под моей ладонью. У меня перед глазами потемнело на секунду — от желания, от того, как она продолжала двигать бедрами, втираясь в меня, будто в этот момент ей было все равно, где мы, кто мы и что будет завтра. Она танцевала не под музыку. Под нас.

Мои пальцы сжались, чуть сильнее, и она задохнулась, будто этот захват был слишком настоящим, слишком глубоким. Я обвел круговыми движениями, будто дразнил, будто хотел посмотреть, сколько еще она выдержит. Она продолжала качаться, медленно, почти не дыша, ее затылок лежал на моем плече, а рот приоткрыт. Я видел это боковым зрением — ее лицо, откинутое назад, веки дрожали, губы влажные, и я не удержался — снова прижался губами к ее шее, уже жадно, без изящества. Мне нужно было чувствовать ее вкус, как зависимость. Мне нужно было ее дыхание рядом, ее кожа под пальцами, ее сдержанные стоны. Все это принадлежало мне. И только мне.

Я медленно стянул платье вниз освобождая ее грудь. Она ахнула, инстинктивно, руки дернулись, как будто хотела прикрыться, но я тут же прижал ее к себе сильнее. Снова накрыл грудь рукой, уже без ткани между нами, и почувствовал, как она затаила дыхание, как мышцы ее живота сжались под моей ладонью. И все это... все это было лучше, чем любой секс в моей жизни. Потому что это был адреналин, желание, протест, боль, вина и безумная, раскаленная тяга в одном теле. В ее теле.

— Ты понятия не имеешь, что со мной творишь, — прошептал я ей в шею, кусая кожу, оставляя там свои отметины. — Я тебя к черту ненавижу за это.

И в этот момент она повернула голову, встретилась со мной взглядом, и там, в этих пьяных, блестящих глазах, я увидел то же самое, что чувствовал сам.

— За что? — спросила она, медленно, почти беззвучно, но я услышал. Увидел, как дрогнули ее губы, как ресницы чуть затрепетали. Она знала, что делает. Знала, как близко я стою к краю.

Я не ответил сразу. Молчал. Просто смотрел на нее — на эту женщину, из-за которой мои дни потеряли вкус, а ночи стали длиннее. Отчаяннее. Она была, как проклятие — одна из тех, что входят в твою жизнь без разрешения, разрушают все, а потом требуют объяснений. Но она даже не требовала. Она просто спрашивала. Без гнева. Без упрека. Только этот взгляд. Только дыхание, перехваченное в горле. Только близость, от которой я больше не мог отступать.

Я протянул руку, медленно, как во сне, и коснулся ее талии — чуть крепче, чем следовало бы. Она не отпрянула. Напротив. Ее тело словно потянулось ко мне, как будто тоже устало от борьбы. Мои пальцы скользнули по ее спине. Опустил взгляд ниже — на ее грудь, на очертания, на то, как тонко дышала она в этом мгновении, как тяжело поднималась грудная клетка. Соски напряглись, и я едва не выругался. Глухо, беззвучно. Слишком. Это было слишком.

Я зажмурился и запрокинул голову назад, и стон сорвался с губ прежде, чем я успел его сдержать.

— За то, — прошептал я, срываясь, — что ты сводишь меня с ума.

В следующий миг я уже не думал. Не выбирал. Я просто шагнул к ней и накрыл ее губы своими. Глубоко. Жадно. Как будто этот поцелуй мог вытащить меня из этой воронки, в которую я падал с момента, как увидел ее впервые. Она задохнулась, но не отстранилась. Напротив — руки обвились вокруг моей шеи, и я вжал ее в себя так, будто боялся, что она исчезнет, если хоть на секунду ослаблю хватку.

Поцелуй был безжалостным, голодным, полным всего, что копилось — гнева, желания, тоски, которой я не хотел признавать. Она отвечала мне так, как будто тоже давно ждала этого. Словно тоже была на грани. Наши тела сливались, движения стали резкими, дыхание — порванным. Я чувствовал, как она дрожит, и не знал уже, чья дрожь — ее или моя.

В этом мгновении не было слов, не было объяснений. Только кожа, жар, пальцы, крепко впивающиеся в бедра, и этот вкус ее губ, которым я мог бы отравиться, если бы это значило, что она останется. Хоть на ночь. Хоть на час. Хоть просто, чтобы я мог еще раз увидеть, как она смотрит на меня без страха.

 

 

Глава 28

 

Эдуард

Я не отпускал ее губ, даже когда схватил за бедра и поднял, чувствуя, как ее ноги сами обвивают мою талию. Ее тело было горячим, податливым, и, черт, это только сильнее сводило меня с ума. Я вжимал ее в себя, сжимал, будто мог впитать ее в свою кожу. Донес до спальни на автомате, не замечая ничего вокруг, кроме ее дыхания у моего уха, как дрожали ее пальцы на моих плечах, как цеплялась за меня, как будто тоже не хотела останавливаться.

Я уложил ее на кровать, аккуратно, но с тем напором, который невозможно было сдержать. Она откинулась на спину, волосы рассыпались по подушке, а я стянул с себя худи через голову, чувствуя, как напряжение в теле нарастает, как в животе скапливается плотное, нетерпеливое тепло. Ее грудь была обнажена — она не скрылась полностью, лишь прижала ладони, как будто от стыда или страха, я не знал. Но ее глаза... ее глаза были предельно честны. В них было все: волнение, желание, смущение и дрожащая надежда, что я не причиню ей боли.

Не той, от которой не оправиться.

Я медленно наклонился, скользнул пальцами к ее запястьям, обхватил их и развел в стороны, прижимая их к кровати, глядя ей в глаза. Дышал тяжело. Глубоко. Будто сам боролся с собой.

— Нет… — прохрипел я, голос дрожал от всего, что поднималось изнутри. — Худшее, что ты можешь сделать со мной — это закрыться. Закрыться, когда я уже разложен до последней клетки рядом с тобой.

Ее губы дрогнули. Она сглотнула, не отводя взгляда, и прошептала:

— Меня пугает, как ты на меня смотришь…

Она говорила это, но голос ее был странно возбужденный, едва хриплый, и я уже чувствовал, как подо мной она двигается чуть ближе, будто просит, чтобы я продолжал. Ее страх был не передо мной — а перед тем, насколько сильно она хотела меня в этот момент. И я знал это.

Я ухмыльнулся, перекатываясь над ней, поставив обе руки по бокам ее головы, окружая ее собой, давая ей почувствовать каждый дюйм своего тела, каждый грамм желания, которое невозможно было больше прятать.

— Я голоден, — прошептал я ей в губы, медленно, со всей той правдой, которую нельзя скрыть. — И смотрю на тебя, как на что-то, что пиздец как хочу попробовать. Каждой частью себя.

Она выдохнула коротко, резко, и я чувствовал, как жар между ее бедер становится плотным, влажным, зовущим. Она не оттолкнула меня. Не запретила. Она ждала. Горела.

Позволила мне стянуть с нее платье, скользящее по коже, как вода. И передо мной осталась она: в тонких белоснежных стрингах, хрупкая и бесстыдно прекрасная, с румянцем на щеках, с глазами, в которых сверкала то ли нерешительность, то ли дикая решимость идти дальше. Я замер. Смотрел. Молча, в упоении. Свет мягко ложился на ее кожу, обрисовывая каждую линию — изгиб талии, бедра, тонкие ключицы, выступающие под кожей, как хрупкая арматура. Я никогда не видел ничего более порочного и одновременно святого. Мое дыхание сбилось, в груди все сжалось от того, как сильно я ее хотел, как отчаянно нуждался не просто в теле — в ней, целиком.

— Ты чертовски лучше, чем в моих фантазиях, — выдохнул я хрипло, вернув взгляд к ее глазам, потому что именно там была вся правда.

— Фантазиях? — переспросила она, чуть вскинув брови. В голосе — тонкий вызов, в глазах — укол интереса. Но щеки ее вспыхнули. Она все поняла. Конечно поняла. Поняла, что в моих фантазиях она не просто проходила мимо — она оседлала меня, выгибалась надо мной, шептала мое имя на пределе голоса. Я прикусил губу, усмехаясь, позволив этой мысли лечь на лицо как признание. Она покраснела сильнее. Боже, как же она красива в этом смущении.

Я протянул руку и медленно провел пальцами вдоль ее ребер — нежно, почти ласково, скользнул к бедру, ощущая подушечками кожи ее дыхание, ее волнение, ее мурашки. Она выглядела зажатой. Не испуганной, нет. Просто не привыкшей быть такой открытой, такой обнаженной не телом, а всей собой. Я понял это. И поэтому не спешил. Подался вперед и коснулся ее шеи губами — мягко, тепло. Один поцелуй, потом еще один. Ее пульс бился у самого моего рта. Я спустился ниже, к скуле, к уголку губ, обнял ее лицом, как будто доказывал, что здесь нет места страху. Ее руки легли мне на шею, тонкие пальцы зарылись в волосы, и в этом касании была тишина, в которой она позволяла мне все.

Я поднялся выше и снова посмотрел на нее — в глаза, а потом вниз, на грудь. Она дышала неровно, грудь вздымалась, и я провел ладонью по ней, сжал осторожно, чтобы почувствовать, как напрягается сосок под моей рукой, как ее тело отзывается. Она выгнулась чуть ближе, и я услышал первый стон — тихий, будто украденный у нее, и он попал прямо мне в рот. Я опустился, прижимая губы к плечу, к шее, к ключице, проводил языком по ложбинке между ее грудей, вдыхая ее запах — теплый, женственный, как будто созданный, чтобы сводить с ума. Она дышала все глубже, выгибалась, пальцы ее крепче вцепились в меня, и я чувствовал, как каждый ее вдох становится моей зависимостью.

Я поцеловал ее грудь. Сначала одну, потом другую, медленно, с жадной, осознанной нежностью. Сжимал в ладонях, втягивал соски в рот, ловил каждый ее стон как подарок.

Прикусил ее сосок, чувствуя, как он напрягся у меня во рту, и сразу же облизал его языком — медленно, с намерением, с тем самым чуть болезненным удовольствием, которое так остро сводит с ума. Она застонала, и я не мог не услышать, как в этом звуке перемешались удовольствие, удивление и что-то дикое, почти опасное. Я поднялся обратно к ее губам, целуя жадно. Моя рука скользнула по ее животу, ощутила гладкую кожу, нежное дрожание мышц под подушечками пальцев, и я легко заиграл с резинкой ее белых трусиков, медленно, почти лениво, дразня и себя, и ее.

Я не мог не чувствовать, насколько напряжен был сам. Мой член был тверд до боли, набухший, горячий, пульсирующий внизу живота, и она, словно дьяволица, уже двигалась навстречу — бедрами, плавно, вызывающе, будто нарочно прижималась к выпуклости в моих штанах, как будто знала, до какого безумия доводит меня это. Я зарычал в ее рот — низко, глухо, без контроля. У меня перехватило дыхание, когда она целовала меня уже дерзко, смело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моя рука, не спрашивая позволения, скользнула под ткань ее трусиков. Она резко распахнула глаза и вдохнула — резко, как от удара током. Я замер — и почувствовал. Господи. Она была насквозь мокрая. Не просто возбужденная — она горела, как пламя под кожей, и это знание, это ощущение пальцами ее тепла, скользкого и зовущего, ударило по мне, как наркотик. Я провел языком по ее нижней губе, медленно, ласково, прежде чем прикусить ее легко, и в это время мои пальцы поднялись выше, к ее клитору. Едва я коснулся — она закатила глаза и выгнулась, и этот момент... этот момент разрушил меня.

Я начал медленно тереть — вверх, вниз, кругами, с нарастающим давлением, прислушиваясь к каждому ее звуку. Она стонала, тихо, надрывно, будто в ней ломались ребра от того, как сильно она чувствует. Я следил за каждым ее движением, каждым изгибом спины, каждой дрожью в ногах, и все, чего хотел — чтобы она распадалась подо мной, чтобы я был тем, кто доведет ее до грани и удержит на ней.

Я усилил давление, медленно, двумя пальцами, плавно вел кругами, чувствуя, как ее тело замирает, как вся она концентрируется в этом месте — в ощущениях, которые я ей даю. На клиторе она была почти болезненно чувствительной, и я воспользовался этим, надавив чуть сильнее, следя за тем, как ее дыхание сбивается, как пальцы сжимаются в простынях. Я склонился и поцеловал ее, и она целовала меня в ответ так, будто в этом поцелуе можно было утонуть, спрятаться, выжить. Один палец медленно вошел внутрь нее, и я оставил подушечку большого пальца на клиторе, не прекращая двигаться — круги, давление, снова круги — ритм, который мы находили вдвоем.

— Ох… черт… — выдохнула она, и я усмехнулся, глядя ей в глаза.

— Чертом меня еще не называли.

Она тоже усмехнулась, но сразу же зажмурилась, ахнув, когда я ввел второй палец. Медленно. Без резкости. Я чувствовал, как туго она меня впускает, как ее мышцы сжимаются вокруг меня, и это доводило меня до края, до состояния, в котором больше нет ни времени, ни прошлого, ни мира вне этой комнаты. Только она, ее тепло, ее влажность, ее честная реакция, которую она даже не пыталась сдержать. Я начал двигаться — сначала осторожно, потом чуть глубже, и когда вытащил пальцы почти полностью, а потом медленно ввел обратно — до костяшек, — она резко дернулась и прошептала:

— Стой… стой…

Я замер. Смотрел на нее внимательно, дышал неровно, сдерживал себя, хотя внутри все горело, как под кожей лава.

— Больно? — спросил я мягко, почти шепотом.

Она открыла глаза. Глубокие, потемневшие, наполненные чем-то между страхом и доверием.

— Я… — начала она, но я не дал ей договорить, просто поцеловал в висок. Долго. Тепло. Успокаивающе. Так, как будто этим поцелуем хотел снять с нее все напряжение.

— Я знаю, — прошептал я. — Ты девственница.

— Это так очевидно? — выдохнула она, и я не смог не усмехнуться, продолжая движения пальцами внутри нее, чуть меняя угол, чуть сильнее надавливая на точку внутри, одновременно сохраняя ритм большим пальцем на ее клиторе.

— Для меня? Очевидно все, что касается тебя.

Она не ответила. Она только зажмурилась снова и застонала — этот звук прошел сквозь меня, как ток. Я чувствовал, как она раскрывается подо мной, как напряжение превращается в трепет, как боль уходит и на ее место приходит нечто другое. Глубокое, сладкое, почти мучительное. Я продолжал, не отпуская ее глаза, пока она терялась, растворялась, и ее тело начинало двигаться в моем ритме, принимать, подстраиваться, просить.

Я чувствовал, как она распадается под моей рукой, как мышцы бедер вздрагивают при каждом движении пальцев. Я усилил темп — быстрее, четче, без лишней нежности, но не теряя ритма. Моя рука знала, чего она хочет, ее тело отвечало молнией на каждый нажим, каждый круг по этой чертовой точке, где все сходилось. Я не отрывал взгляда от ее лица — как она запрокидывает голову, как судорожно сжимает простыню, как снова и снова выгибается, будто не знает, спасаться или сгорать до конца. Мне нравилось это. Нравилось, что она позволила мне довести ее до грани, нравилось, как она тает, стонет, дрожит, и нравится то, что я еле сдерживаюсь сам, потому что мой член вот-вот порвет ткань штанов от натяжения, потому что я чувствовал, как прижимается ко мне, бедрами — четко, нахально, прямо к выпуклости, которая просилась наружу с первой секунды, как только я увидел ее почти голой.

— Ты доводишь меня до чертового бешенства, — выдохнул я ей в ухо, и она в ответ застонала, двигаясь сильнее, уже сама. Я не останавливался. Два пальца внутри нее двигались уверенно, быстро, с нарастающей силой, а большим я не отпускал ее клитор ни на мгновение — скользил, давил, делал все, чтобы поймать момент, когда она сломается полностью. Ее тело выгнулось подо мной, почти свело судорогой, когда я резко поцеловал ее грудь, вжался в кожу, вжал зубы в сосок и одновременно усилил движения внизу, уже не пряча, как сам на грани. Я чувствовал, как она замирает на секунду, как будто воздух в ней закончился. Потом — вспышка. Я поймал ее рот в поцелуй, глубокий, жадный, и в этот момент резко вошел в нее пальцами до предела, давя большим точно в центр, в точку боли и сладости. Она закричала в мой рот. Это не был просто оргазм — это был срыв, будто внутри нее сорвалось все. Ее бедра подались вперед, она прижалась ко мне изо всех сил, и я чувствовал, как волны проходят по ее телу, как она сжимается на моих пальцах, как будто не хочет отпускать.

— Вот так… — выдохнул я, тяжело дыша, глядя ей в лицо, пока она падала в себя. — Красиво…

— Эдик… Простонала она.

Ее глаза были полуоткрыты, дыхание сбивалось, грудь вздымалась так, будто она только что всплыла из глубины. Я не вытаскивал пальцы, оставался внутри нее, медленно двигая, продлевая, пока она не перестала дрожать.

— Эд… — выдохнула она, осипшим голосом, и я наклонился к ее лицу, вжимаясь лбом в висок. Горячая кожа, соленый вкус дыхания, дрожащие пальцы на моей шее. Она ничего больше не сказала, и ей не нужно было.

Я рухнул рядом с ней, выдохнув, не от усталости, а от какой-то странной полноты. Мое сердце все еще билось в бешеном ритме, в ушах стоял гул ее стона, а рука сама потянулась — притянуть, удержать, забрать ближе. Ее глаза были все еще затуманены, взгляд медленный, но живой, губы припухшие от поцелуев, влажные, зовущие. Она повернулась ко мне, и я прижал ее к себе, обнял за талию, позволив ей лечь на мою руку, укрывая, как будто только я мог спасти ее от чего-то снаружи. Она вписалась в меня, без остатка, без паузы, как будто всегда знала это место — между моей шеей и плечом, где ей спокойно. Я наклонился и поцеловал ее в макушку, задержался там губами, вдохнув запах — волосы пахли кожей и потом, и чем-то нежным, детским почти, и я закрыл глаза.

— Я никогда такого не испытывала… это… черт, невероятно, — прошептала она, и я усмехнулся, не открывая глаз.

— И это льстит мне, — сказал я победно, намеренно самодовольно, просто чтобы разрядить.

Она хихикнула, ударила меня ладонью в грудь — не сильно, скорее символически. Ее дыхание ровное, пальцы медленно чертят круги по моей коже. Мне хотелось, чтобы этот момент не заканчивался, но именно потому я и знал — он не вечен. Я боялся одного: что она начнет спрашивать. Спрашивать о любви. О той другой. О снах, в которых я блуждал все это время, не признаваясь даже себе, кого ищу. А я не смогу ответить. Потому что сам не знаю. Потому что в груди все выжжено. И в то же время — так странно спокойно, как не бывало никогда.

Мне тоже не было так хорошо. Никогда. Ни с кем. Ни с той, о которой я когда-то думал, ни с тенями из прошлого. Это, возможно, прозвучит как от больного человека, но я был рад. Рад, что чувствую это. Рад, что могу отпустить. Я отпускаю ее. Ту русалку. Девушку из детства, из снов, из фрагментов, которые преследовали меня, как навязчивый мотив, как недосказанное слово, которое застряло в горле. Я отпускаю ее не потому, что она была иллюзией, а потому что сейчас рядом — ты. Аврора. Живая, настоящая, горячая и дышащая. Ты приходишь на ее место, не стирая, а заполняя. Тонко. Мягко. С той силой, которую нельзя игнорировать. Ты заполняешь не только пустые участки во мне, ты заполняешь даже ее — ту, прошлую, потому что ты… стала больше, чем она когда-либо была.

Я притянул ее ближе, укрыл рукой за плечи. И этого — черт возьми — было достаточно.

Я могу уже признаться хотя бы себе… что влюбился по уши?

 

 

Глава 29

 

Аврора

Это было безумие. Чистейшее, дикое, невозможное безумие. Вчерашняя ночь — как кадры, сменяющиеся слишком быстро, как вспышки в темноте: его руки, такие сильные, но теплые, вцепившиеся в мои бедра; его рот на моей коже, будто он знал, куда прикасаться, чтобы сломать меня; его дыхание в моем ухе, шепчущий голос, полный чего-то, что сводило с ума. Я дрожала, когда вспоминала. Пальцы сжались в простынях, как только я позволила себе снова подумать о том, что он делал со мной там, внизу, как он смотрел на меня, будто я его. Целиком. Без остатка. А потом эти слова — как он мог быть таким нежным, и одновременно жестким, точным, таким настоящим. Мне казалось, это был сон, красивый, невыносимо реальный. Я никогда не чувствовала себя так… легко. Так открыто. Так, словно могу дышать.

Нет, я не помню себя счастливой — такой, по-настоящему — разве что… в тот самый день, когда впервые его увидела. Тогда я еще не знала, что это проклятие.

Сейчас я проснулась в его квартире, вся пропитанная его запахом, в его футболке, слишком широкой, слишком уютной. И слишком опасной. Я обернулась — кровать была пуста. Его не было. Сердце стукнуло чуть сильнее, чем нужно. Я потянулась, сонная, разминая шею, и запах с кухни ударил в грудь чем-то болезненно домашним. Я вышла из комнаты босиком, чувствуя прохладу пола под ступнями, и почти на цыпочках, как воровка, прокралась вглубь — и остановилась.

Он стоял у плиты, спиной ко мне. Без футболки. В черных шортах, с растрепанными после сна волосами, с рассеянной, сосредоточенной линией спины. Он что-то помешивал, переворачивал на сковороде, сосредоточенный и абсолютно уверенный в себе — и этот вид парализовал меня больше, чем вчерашние поцелуи. Потому что это было… настоящее. Настоящее пугает сильнее, чем страсть.

А если он сейчас обернется и скажет, что это была ошибка? Что его сердце занято той блондинкой? Сердце сжалось неприятно, как будто кто-то сжал его рукой изнутри. И все же я стояла, молчала, не решаясь даже подать голос, пока он вдруг не повернулся.

Он заметил меня, скользнул взглядом с ног до головы, и под этим взглядом мне стало жарко — футболка тут же показалась слишком тонкой, слишком прозрачной, слишком… ничтожной. Как будто я стою перед ним полностью обнаженной. Его губы дернулись в ленивой, почти хищной полуулыбке, и он подошел, не спеша, уверенно, обнял за талию и поцеловал. Мягко.

— Доброе утро, принцесса, — сказал он, и у меня перехватило дыхание.

Принцесса

. Он никогда так меня не называл… но почему-то это слово ударило странно близко. Я инстинктивно опустила взгляд и заметила цепочку. Тонкую. С моим кольцом. Мое кольцо. Оно все еще висело у него на шее. Ужасно. Прекрасно. Безумно.

А что, если он так и не вспомнит?

— Садись, кушать, — сказал он буднично, уже разворачиваясь обратно к плите.

Я села за стол, натянув на себя край футболки, как будто это дало бы хоть какую-то защиту от того, что творилось внутри. Он поставил передо мной тарелку и сел напротив, все такой же голый, уверенный в себе, и черт возьми, пахнущий кофе и жареным хлебом.

— Ну что, — сказал он, небрежно крутя вилку в пальцах. — Насчет ночного землетрясения в спальне... Если соседи спросят — говорим, что шкаф упал. Или ты просто очень увлеченно искала зарядку под кроватью?

Я подавилась соком. Буквально. Он не шелохнулся, только приподнял бровь, наблюдая, как я кашляю, краснею, отставляю стакан и избегаю его взгляда.

— Ты ненормальный, — буркнула я, пряча лицо в ладони.

— Возможно. Но, как видишь, полезный в хозяйстве. Яичница, кофе, и — как бы это сказать — техническое обслуживание принцессы в ночное время.

— Эдуард…

— Что? Я забочусь о тебе. Весь спектр — от питания до… других форм тепла.

Я пыталась выглядеть серьезной, но губы дрогнули. Он заметил это и тут же навис надо мной с улыбкой, будто хищник, который чуял слабость.

— Знаешь, ты такая милая, когда краснеешь. Вот прямо сейчас — щеки как персики. Можно я укушу?

— Нет!

— Не сейчас, ладно. А то ты опять подавишься. Ты вообще опасная за едой.

— Зато ты опасен везде, даже с тостером в руках.

— Признаю. Но, кстати, тостер у теперь будет ассоциироваться с твоим стоном в три часа ночи.

— Эдуард!

— Ладно-ладно, молчу, — он поднял руки, но уголок его губ снова дернулся. — Просто... не могу не вспоминать. И не могу не смотреть.

Я замерла, вцепившись в вилку. Он смотрел в меня. Прямо. Без смеха. Одну секунду — и я почувствовала, как внутри все проваливается куда-то вниз, туда, где уже невозможно отшутиться.

А потом он моргнул, ухмыльнулся и снова откинулся на спинку стула.

— Ну, если что — я все еще голоден.

— Эдуард…

— Я про тосты, Аврора. Ну ты чего. Хотя… если ты настаиваешь на десерте.

Я бросила в него салфетку, он увернулся и рассмеялся. Я тоже. Но внутри все все равно трепетало. Он умел говорить так, будто шутит, но в этих его словах всегда было больше, чем просто флирт. Будто он уже знал, каково это — прикасаться ко мне без смеха. И не хотел отпускать это чувство. Так же, как и я.

— Не думал, что ты останешься на завтрак, — сказал он спустя паузу, лениво, без давления. — Обычно после такого люди теряют тапки где-то в коридоре и исчезают, не оглядываясь.

— Обычно? — я приподняла бровь. — Значит, это поставлено на поток? Ты, выходит, подаешь омлет на утро каждому?

Он ухмыльнулся, ни на секунду не смутившись.

— Только тем, кто стонет мое имя трижды. Ты прошла отбор.

Я сжала губы, чтобы не выдать улыбку, но он и без того видел, как я борюсь с собой.

— Очень щедро, — отозвалась я. — Надеюсь, у тебя баллы копятся, как в кофейне: десятая ночь — в подарок?

— С тобой? Я бы ввел безлимит.

Я закатила глаза, делая вид, что раздражена, но внутри… внутри все скручивалось в ту самую теплую, сладко-болезненную спираль, от которой невозможно спрятаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он наклонился вперед, оперся локтями на стол и посмотрел на меня внимательно. Его взгляд был ленивый, но не рассеянный. Наоборот — слишком внимательный.

— Ты нервничаешь.

— Нет.

— Врешь. У тебя левая бровь всегда чуть поднимается, когда ты в напряжении.

— Я не в напряжении.

— Ага. Поэтому сидишь, будто сейчас рванешь через окно с омлетом в руках.

Я рассмеялась, сдалась, чуть опустив взгляд. Он снова победил. Его правда была в том, как он меня читал — без усилия, без разрешения. И это бесило. И возбуждало.

Он откинулся назад, потянулся и сказал уже мягче, почти интимно:

— Я не собираюсь делать вид, будто этого не было.

Я замерла.

— Этого?

Он кивнул.

— Нас. То, что было. Даже если я весь из сарказма. Даже если ты вся из колючек. Не делай это меньше, чем оно было.

Я молчала. Потому что он сказал вслух ровно то, что я боялась признать себе самой. Что это не просто ночь. Не просто физика. Что это пульс.

Он встал из-за стола, подошел ко мне, не спеша, и оперся ладонями о спинку моего стула, наклонившись ближе. Его лицо — рядом, его кожа пахнет кофе и мной, и я чувствую, как внутри все замирает.

— Но если ты еще раз уставишься на мой пресс, как будто он может сам приготовить тебе вторую порцию омлета — нам придется вернуться в спальню. Прямо сейчас.

— Эдуард… — прошипела я, и он хмыкнул, не отводя взгляда.

— Я предупредил. Ты сводишь меня с ума. Особенно утром. Особенно в моей футболке.

Он вернулся к своему стулу и сел напротив, будто ничего не произошло. Как будто все, что было между нами — кожа, дыхание, стоны, — это просто продолжение чего-то естественного. Но что-то в нем изменилось. В его плечах появилась легкость, он ел с удовольствием, почти с наглой самодовольной ухмылкой, и глаза… глаза больше не прятались, не сдерживались. Они светились. Не как у влюбленного — нет. Как у человека, который больше не играет. Это пугало. Потому что я не понимала — что именно изменилось, как быстро, и почему я чувствовала себя будто на краю чего-то очень высокого, куда меня ведут за руку, но не предупреждают, когда подкосятся ноги.

— Ты говорил… что твое сердце занято, — начала я, не поднимая взгляда. Ложка застыла в руке. — Это та блондинка, с которой ты гуляешь?

Слова вышли тише, чем я хотела, почти как исповедь. Я заставила себя посмотреть на него, и поймала момент — как он замер, как напряжение прошлось по его плечам, как будто щелкнул выключатель.

— Давай сыграем в игру, — сказал он медленно, и его голос стал другим — слишком спокойным. — Один вопрос, один ответ. Всего пять. За один вопрос дважды не спрашиваем. Договорились?

Я кивнула, не в силах произнести вслух согласие.

— Нет, не блондинка, — бросил он коротко.

Я выдохнула. Но сердце все равно дернулось. Он не сказал, что не занято. Он просто сказал, что не угадала. И этого хватило, чтобы в животе сжалось пустое, липкое.

— Моя очередь, — сказал он. — Каким было твое детство?

Я замерла. Внутри все схлопнулось. Это было не просто неудобно — это было как оголить нерв. Нет. Нет. Только не туда.

— Я не помню своего детства, — сказала я ровно, и с трудом дышала.

Он нахмурился, приподнял бровь, будто не расслышал.

— Что значит — не помнишь?

— Теперь я задаю вопрос, — сказала я с нажимом, потому что иначе дрогнул бы голос. — Вчерашняя ночь… что-то значила для тебя?

Он уставился на меня, и на долю секунды я испугалась, что он сделает вид, будто не понял. Но он не ушел от ответа.

— Разве и так не понятно, что да, значила?!

— Ответь.

— Да, — бросил он, как факт, и даже не моргнул. Будто это было очевидно. И от этого стало еще страшнее.

— Почему ты не помнишь детство? — резко спросил он, и я увидела, как в нем все напряглось.

— Я с четырнадцати лет ничего не помню. Теперь я…

— Нет. Ты не ответила. Я не спросил, с какого возраста. Я спросил — почему.

Я замерла. Пальцы сжались в кулак на колене. Все внутри сжалось — спазм в животе, дрожь в шее, дыхание стало неглубоким, будто воздух стал толще.

— Не знаю. Ладно? Я не знаю.

Он кивнул, но по глазам было видно — не верит. Или не хочет верить. Или слишком хорошо знает, что я просто не могу это произнести. Пока не могу.

— Сколько у тебя было девушек? — спросила я, уже не играя, просто бросив в него.

Он ухмыльнулся — этот взгляд, чуть надменный, чуть уставший.

— Не было.

— Это ведь неправда.

— Правда. У меня не было девушки. Секс и отношения — это разные вещи.

Я откинулась на спинку стула, усмехнувшись, почти горько. Конечно. Так вот оно что. Я — не единственная, но единственная, кто осталась.

— Почему ты боишься воды? — спросил он. Голос стал серьезным. Совсем. И от этого у меня внутри все встало на дыбы.

Он копал туда, где была я — настоящая. Без кожи. Без шуток. Без защиты.

— Глубина, — ответила я быстро. — Все пугает. С детства боюсь.

И прежде чем он успел снова посмотреть на меня так, как будто видит мою трещину насквозь, я поднялась, не оборачиваясь, и бросила через плечо:

— Я схожу в душ.

В комнате я тяжело дышала, села на кровать, сжав колени к груди. Мне казалось, что все тело дрожит, хотя я не замерзла. Просто была обнажена. Не телом — больнее. И он видел. А я не была уверена, хочу ли, чтобы он продолжал смотреть.

 

 

Глава 30

 

Эдуард

Когда она ушла в ванную, я остался сидеть за столом, и на секунду мне показалось, что у меня съехала крыша. Словно что-то переклинило, как хруст в шее после резкого движения, но внутри — в голове, в сердце. Слишком многое. Слишком быстро. Слишком точно. Ее глаза. Боже, ее глаза. Я не мог от них отвязаться. До боли знакомые, те самые, которые я видел однажды и потом нес в себе, как шрам. Холодные и теплые одновременно, как лед, в котором горит свет. Я вспоминал ее взгляд, когда она в первый раз посмотрела на кольцо, висящее у меня на шее. Словно бы между нами открылась бездна, и она увидела в ней что-то, что я сам так долго не мог признать. Она боится воды с детства. Так сказала. А минуту назад — с совершенно пустым лицом — утверждала, что не помнит ничего до четырнадцати. Ничего. Значит, и воду? Тогда как? Или это оговорка? Или я вижу то, чего нет?

Черт. Я не умею сдерживать внутренние трещины. Они всегда отдаются в теле. У меня сжалось горло так, что трудно стало дышать, как будто меня кто-то схватил изнутри и давил. Сердце стучало в районе ключиц, а не в груди. Мне хотелось встать, но ноги не слушались. Руки были ватными. Все вокруг застыло в каком-то вязком, липком замедлении. И все это время я продолжал видеть ее. Не сегодняшнюю. Ту, другую. С обрывков. Из фрагментов памяти, убеждая себя, что это просто фантазия, выдумка, детская иллюзия. Но она. Аврора. Она смотрела на меня слишком знакомо, с болью, с таким напряжением, будто уже знала, чем все закончится. И я тоже. Где-то в самой глубине.

Я не заметил, как вилка выпала из пальцев и со звоном ударилась о тарелку. Я резко встал, схватил телефон, не думая, не дыша, и открыл ее страничку в социальных сетях. Нашел ее недавнюю фотографию. Она улыбается, глаза сияют, волосы гладкие, ровные. Я скачал снимок, открыл его в редакторе, начал быстро, сбивчиво накладывать фильтр — голубые волосы. Бессмысленно, больно, отчаянно. Как идиот. Как человек, который сам себе роет яму.

Я приблизил лицо. Закрыл большим пальцем нижнюю часть — оставил только глаза. Только глаза и голубые волосы. И в этот момент что-то во мне остановилось. Как будто отключился звук мира. Как будто сердце не выдержало и сорвалось. Я уставился в экран и ничего не чувствовал — только как воздух выходит из легких, как если бы меня прострелили. Конечности онемели. В голове стоял белый шум. Не может быть. Нет. Но слишком похоже. Слишком точно. Слишком безжалостно близко.

Это она.

Я опустился на край стола, уставившись в неподвижный экран. Мир дрожал. Я не знал, как я держу телефон, как вообще существую в этой комнате. Но внутри все сжалось в единственную мысль: или я сошел с ума — окончательно, бесповоротно, — или моя жизнь сейчас расколется пополам.

Но все сходилось. Больно, беспощадно, до абсурда логично. Это было бы проще, если бы она просто не помнила. Если бы не смотрела на кольцо, как на вещь, которая принадлежит ей. Не с интересом, не из вежливости — а с внутренним, почти физическим узнаванием, которое невозможно подделать. А оно принадлежало ей. Буквально. Моей русалке. Моей девочке из воды. Моей проклятой памяти, которую я столько лет считал игрой воображения.

Аврора и есть та русалка.

Не в переносном смысле, не в метафоре. Нет. Она — это она. С той же тенью в глазах, с тем же взглядом, который сшибал с ног еще тогда, в том диком лете, в той воде, где я впервые почувствовал, что можно любить кого-то, не зная его имени. И теперь я понял, с каким извращенным чувством юмора вселенная устроила все так, что я влюбился в нее дважды. В ту из снов и в эту, человеческую, с дерзостью, с колючками, с ночным телом, обвивающим меня, как шторм, от которого не сбежать.

Черт.

Телефон выскользнул из руки, упал на стол со стуком, но мне было все равно. У меня будто отпало тело. Я не чувствовал ног, не понимал, где нахожусь, только смотрел в одну точку, осознавая, что это не сумасшествие. Не паранойя. Это — истина. И я не знал, что с ней делать. Я хотел закричать. Убежать. Найти ее прямо сейчас, схватить за плечи, трясти, целовать, смотреть в глаза, снова и снова спрашивать: как? когда? почему молчала? Знала ли она? Чувствовала ли? Или это я — единственный, кто носил в себе этот ад?

Я сглотнул, медленно провел руками по лицу, пытаясь нащупать границы реальности. Воздух в квартире был вязкий, как будто стены давили. Я не мог остаться в этом — один на один с правдой, которая ломала все, что я знал о себе. Я встал — или, скорее, споткнулся в движение — в сторону спальни. Хотел постучать в ванную. Хотел ее увидеть. Услышать. Хотел просто знать, что она там. Настоящая. Моя.

И именно в этот момент в дверь постучали.

Раз. Тихо. Потом еще. Увереннее. Ритмично.

Мир снова качнулся. Нет. Сейчас нет. Только не сейчас. В этот момент, когда я стою на краю чего-то необратимого. Когда в груди — ураган. Я застыл, смотря в сторону двери, и чувствовал, как возвращается паника.

Я сделал шаг к двери.

И замер.

Передо мной стояла Лея. Или, как говорит Аврора — «Блонда». Честно говоря, в этот момент у меня в голове просто не укладывалось, что реальность действительно настолько охренела, что решила выдать мне совпадения по полной программе. За дверью — Лея. В душе — Аврора, и в груди — весь тот ебаный ком из памяти, узнавания, боли и желания, который я пытался пережевать хотя бы за пару минут. И теперь она. Не выдумка, не воспоминание — настоящая, стоящая на пороге моей квартиры, как будто просто зашла в гости, как будто не может почувствовать, что этот момент сейчас не просто неподходящий — он

невозможный

.

Она была в светлом, в своем любимом бесстыдно коротком пальто, волосы, как всегда, идеально уложены, глаза прикрыты солнцезащитными очками, которые она тут же сняла и чуть склонила голову, словно бы оценивая меня взглядом.

— Эд, — сказала она легко. — Привет. Я была рядом и решила…

— Что ты здесь делаешь? — голос мой сорвался резче, чем я хотел. Я даже не пытался скрыть недоумение. Потому что все во мне кричало: нет, только не сейчас. Не тогда, когда все встало на грани. Не в ту самую секунду, когда я только начал понимать, кто на самом деле Аврора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лея подняла бровь, театрально оскорбленно, но скорее с капризной обидой, чем настоящей.

— Я не могу просто… приехать? Навестить?

— Я занят, — сказал я жестче, чем обычно. Я уже чувствовал, как воздух за спиной меняется — из спальни тянуло влажным теплом, звуками воды, движением Авроры. — Не вовремя.

Лея усмехнулась. И чуть склонилась вбок, как будто хотела заглянуть вглубь квартиры. Как будто почувствовала. Или знала.

Она вошла в квартиру, будто имела на это право, будто все еще могла. Легко, на каблуках, с этой своей вкрадчивой полуулыбкой, как будто ничего не изменилось. Я стоял, сжав челюсти так сильно, что скулы сводило. Последнее, чего я хотел — видеть ее здесь. Последнее, что мне было нужно — чтобы ее увидела Аврора. Все могло быть понято не так, все могло разрушиться в одну секунду, потому что Аврора… она не та, кто спрашивает. Она та, кто уходит. А Лея? Лея всегда чувствовала, когда момент максимально неподходящий — и именно тогда лезла в мою жизнь. Она была как ядовитый привкус на языке, от которого уже давно тошнит, но ты все еще рефлекторно глотаешь.

— Лея, тебе пора... — начал я, но договорить не успел.

Дверь спальни открылась.

Я даже не успел взглянуть — все произошло слишком быстро. Лея в секунду оказалась вплотную, вцепилась в мою шею, накинулась на мои губы с силой, с тем бешеным напором, которым она всегда пыталась скрыть пустоту. Я остолбенел — ее язык в моем рту, ее тело прижимается ко мне, трется, руки тянутся к шее, к волосам. И в этот самый момент входная дверь захлопнулась с грохотом.

Блядь.

Я резко оттолкнул Лею так, что она чуть не споткнулась, глаза округлились от шока, и я посмотрел на нее так, как не смотрел, кажется, ни на одного человека в жизни.

— Какого, мать твою, черта?! — рявкнул я, дыхание перехватило, горло горело от ярости, от ужаса, от того, что все случилось именно так, как я боялся.

Она дрогнула, попятилась, как будто только сейчас поняла, что зашла слишком далеко.

— Что с тобой?.. — прошептала она, голос стал тонким, чужим.

— Вали к чертовой матери, Лея! — заорал я, указав на дверь, и в этот момент во мне было столько боли, столько злости, что даже стены, казалось, содрогнулись.

Она молча схватила сумку и вышла, двери не прикрыв за собой — просто исчезла. И я остался стоять посреди комнаты, сжатыми кулаками, кожей натянутой до предела. Я зарычал — это даже не был крик, это был звериный, бессильный, рвущийся из груди звук, и ударил кулаком в стену так, что кожа мгновенно разошлась, хлынула кровь.

Сука. Хуже не могло быть. Конечно, она все увидела. Конечно. Я знал, что она не станет спрашивать. Я знал, что она не поверит. И я знал, что это может быть конец.

Но я не мог, не имел права просто остаться.

Я натянул худи, даже не застегивая, босиком вбежал в кеды у двери, вылетел за порог как в огонь. Я бежал не думая. Я не мог потерять ее. Не снова. Не вот так. Не из-за лжи, которую она даже не дала мне опровергнуть. Она не просто была для меня важна. Она была единственным, что вообще имело хоть какой-то смысл в этой чертовой реальности. Без нее — пусто. Без нее — ночь снова становится немой. Без нее — я снова становлюсь тем, кем был. Я не выдержу это второй раз. Не выдержу ее потерять. Потому что теперь я знаю, кто она.

И потому что теперь я знаю, кто я — только рядом с ней.

 

 

Глава 31

 

Аврора

Надеюсь, он не обидится, что я соврала насчет душа. Мне просто нужно было спрятаться. На минуту. На одну маленькую минуту, чтобы восстановить дыхание, чтобы не дрожать так, как будто меня разорвали на две половины. Я сидела на краю его кровати, в его футболке, натянутой почти до колен, в этой тишине, в этом запахе, который пах им. Уютом. Безопасностью. Чем-то, чего у меня никогда не было, но с ним — казалось — могло быть. Я почти успокоилась, почти встала, почти собиралась выйти, как вдруг услышала: дверь. Не как он уходит, а наоборот — как кто-то заходит. Тихо, но уверенно.

Я застыла. Подошла к двери и приложила ухо. И сразу узнала голос. Блонда. Лея. Та, чье лицо я не могу забыть с той самой встречи на пляже. С того унижения, когда мороженое растеклось у меня по щеке. И все внутри сжалось в один ком. Неужели... нет. Я не должна подслушивать. Я не хочу знать. Но тело двигалось само. Я приоткрыла дверь на крошечную щель и застыла, вглядываясь. Их голоса были глухими, приглушенными, но достаточно отчетливыми, чтобы ловить обрывки. И тогда это случилось. Она подошла ближе. Слишком близко. Что-то сказала, и прежде чем я успела понять, что происходит, она потянулась к нему и поцеловала. Не просто коснулась губ. Она вжалась в него, вцепилась, впилась, как будто он ее. Как будто это было нормально. Как будто это было… всегда.

Я видела, как он на долю секунды замер. Не двинулся. Не оттолкнул сразу. И мне этого хватило. Все внутри оборвалось. Как будто кто-то одним резким движением выдрал из меня воздух, звук, свет. В горле стоял ком. Глаза жгло так, что я почти не видела. Слезы полились сразу, без предупреждения — как будто меня давно наполняли до краев, и теперь я треснула. Я закрыла дверь медленно, чтобы не услышали хлопок, но все тело дрожало. Все.

Я вышла из комнаты, не глядя по сторонам, на цыпочках, как призрак. В одной его футболке, босая, как после крика. Я прошла мимо кухни, мимо обуви, мимо реальности, и только на улице позволила себе выдохнуть. Я спустилась и выбежала, не оборачиваясь. Не думая. Просто бежала. Где мои вещи, где мой телефон — неважно. Я даже не понимала, куда бегу. Просто улица, просто воздух, просто ночь.

Слезы были теплыми и предательскими. Я вытирала их ладонями, но они лились снова. И снова. И снова. Меня бросало в жар и холод, и с каждым шагом я понимала, что это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Конечно. Конечно, он с ней. Она красивая, уверенная, яркая. Она может позволить себе целовать его прямо на пороге. А я? Я просто была временной. Промежуточной. Не той. Никогда не той.

Мне казалось, что меня тошнит от собственных надежд. Я бежала, пока не перестали слушаться ноги. Пока не свело грудную клетку. Пока не поняла, что остановилась на скамейке у чьего-то двора и просто села. Как сломанная. Как выброшенная. Я свернулась, обняв себя, и рыдала.

И что хуже всего — я все еще любила его. Даже сейчас. Даже после этого. Даже когда все внутри кричало: хватит.

Снова его слова звучали в голове, как проклятье, которое не отпускает. Его голос, уверенный, твердый:

«Мое сердце занято. Я не полюблю тебя.»

Он даже не дрогнул, когда говорил это. Зачем ты мне врал, Эдуард? Зачем смотрел в глаза и делал вид, будто видишь меня — настоящую, глубже кожи, глубже тела? Зачем прикасался так, будто я важна? Зачем касался души, если не собирался в ней оставаться?

Я всхлипывала, глядя в серое, безмолвное небо. Оно было таким же молчаливым, как он. Я ведь знала, знала, что это все сказки. Что я для него просто промежуток между паузами, тело между словами. Он не полюбит. Никогда. Я не та. Я

никогда

не была «той самой». И не стану. Ни с этим лицом, ни с этим телом, ни с этой памятью, которая болит. Я просто… попыталась. Наивно, как девочка. Я просто поверила. А это, как оказалось, было самой большой ошибкой.

Я влюбилась в мальчика, из-за которого когда-то отказалась от всего. От семьи, от океана, от себя. Я выбрала жизнь на суше, выбрала среди людей, не зная, что эта жизнь сломает меня тоньше, чем волны. Я ушла от воды ради него. Ради взгляда, ради одного короткого лета в детстве, ради памяти, которая горела во мне, как солнце под кожей. А он даже не узнал меня. Даже не почувствовал. Даже не дал мне шанса стать для него кем-то настоящим.

Кейт, Энджи… они старались. Да. Тащили меня в ночи, в шум, в танцы, чтобы заглушить мою пустоту. Но я оставалась одна. Всегда одна. Я разбивалась снова и снова, улыбаясь, пока внутри меня не оставалось ничего, кроме соленой тишины. Я устала быть чужой. Я устала быть

никем

. И ты, Эдуард… ты не просто разбил мне сердце. Ты разбил все. Мою веру. Мою тень. Мою любовь. Ты убил ту девочку, которая когда-то увидела тебя в лучах заката и решила, что ты — спасение.

Я посмотрела вдаль. Там, на горизонте, вода — моя вода — резала небо, как лезвие. В ней не было жалости. Только вечность. Только глубина, которую я помню кожей, даже если умом уже нет. Там мой дом. Там меня ждут. Пусть даже не ждут — просто примут. Потому что я провалила все. Я не справилась с заданием. Я не смогла стать частью мира людей. Я не смогла победить любовь.

Я побежала. Ветер хлестал лицо, глаза резало от слез, но я не останавливала себя. Прямая дорожка к скале, к краю, к океану. Вода звала меня, как зовет мать ребенка, который заблудился слишком далеко. Я больше не могу. Я не хочу. Мне хватит суток. Я успею. Успею проститься с отцом, с сестрами, с этой бескрайней синевой, которая хоть и пугает, но не лжет. Суша — она лжет. Она обещает, но не держит слова.

Я остановилась на краю, тяжело дыша, и посмотрела вниз. Там, внизу, пульсировала тишина. Волны встречались с камнями, как дыхание и выдох. Я стояла босая, в его футболке, чужая для этого мира, но навсегда чужая и для своего. Я не принадлежала нигде. Так мерзко я себя еще никогда не чувствовала. Я доверилась. Я открылась. Я дала кому-то право сломать меня, и он это сделал. Не преднамеренно. Но разве от этого легче? Он был моей надеждой. Он стал моей болью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вздрогнула, всматриваясь в воду, и шептала почти беззвучно, дрожащими губами:

— Я поверила в тебя, Эдуард. Я поверила… ради жизни.

И совру, если скажу, что не была счастлива. Хоть один миг. Хоть одну ночь. Потому что это — самое прекрасное, что случалось со мной за всю мою жизнь. Суша подарила мне друзей. Смех. Первое вино. Танец. Музыку. Любовь. Настоящую. И, наверное… на этом мое путешествие заканчивается.

Я сделала глубокий вдох и закрыла глаза. Все внутри трясло, но я стояла на краю уверенно, как будто уже приняла решение — хотя внутри все кричало, все сопротивлялось. Мне не было страшно, не в том смысле, в каком должно быть. Я не боялась воды. Я не боялась смерти. Я боялась потерять себя — окончательно. И в какой-то странной, изломанной логике это был единственный способ все остановить. Вернуться. Исчезнуть. Простить и уйти.

—

Нет!! Аврора, нет, стой!!

— раздался крик позади.

Голос. Его голос.

Я дрогнула. Он был близко. Слишком близко. Он нашел меня. Он кричал мое имя, и в этом звуке было столько боли, столько отчаяния, что я почти рухнула на колени прямо на краю скалы. Но я не открыла глаза. Не позволила себе. Потому что если я посмотрю… если я дам себе хотя бы один взгляд — я останусь. Я останусь ради него. А он ведь не просил. Он не просил остаться. Он просто разбил все, что я в нем берегла.

Пусть хотя бы напоследок узнает меня.

Я шагнула вперед, почти как в танце. Один рывок — и воздух сменился ударом холодной воды, которая схлопнулась надо мной, приняв в себя, как дочь. Все исчезло — звук, свет, небо. Осталась только тишина. И боль. Та, что не кричит — давит изнутри. Я раскрыла глаза, поворачивая голову вверх, и сквозь дрожащую толщу воды увидела: силуэт. Он стоял на краю, неподвижный, размазанный скалой и воздухом, но я знала — это он. Эдуард. Мой Эдуард, которого я любила всей собой. И которого теперь оставляла.

Я опустила взгляд вниз. На свое тело. На хвост — длинный, сверкающий, голубой, знакомый до боли. Мои ноги исчезли. Моя маска спала. Я больше не девочка в чужом мире. Я снова — та, кем была рождена. Соль щипала глаза, но я знала, что это не из-за воды. Я сжималась изнутри. От стыда. От нежности. От утраты. Потому что даже если он сейчас все поймет, даже если вспомнит, даже если закричит мое имя до хрипоты — уже поздно.

Я всплыла. Мягко, как будто бы вода выталкивала меня обратно. Показалась с поверхности — и встретилась с его взглядом. Он стоял на том же месте, дышал тяжело, грудь вздымалась, глаза расширены. Я не сказала ни слова. Не могла. Но и не нужно было. Я прощалась взглядом. Я вложила в него все — мою боль, мою любовь, мое «прости» и мое «не забудь». А потом… сжала челюсти, чтобы не заплакать перед ним. Чтобы не сорваться. Чтобы не повернуть обратно. И снова ушла под воду.

На этот раз — глубоко. Без колебаний.

Домой.

Хотя Бы на сутки.

 

 

Глава 32

 

Аврора

Океан принимал меня без слов. Как будто все это время он только ждал. Не наказывал, не звал, не напоминал — просто ждал. Холодные слои воды обнимали кожу, проникая в волосы, в легкие, в кости, наполняя меня знакомой тяжестью, той самой, от которой когда-то хотелось вырваться, а теперь она стала единственным, что давало ощущение дома. Я плыла медленно, будто через вязкую память, через саму себя, через страх, который отпустил только тогда, когда исчез шум суши и осталась только тишина глубин. Местность была знакомой. Я знала каждый поворот, каждый склон, каждую игру света на кораллах, будто никогда и не уходила. Вот расщелина, где мы прятались от штормов. Вот впадина с полем анемонов, где я прятала ожерелье, которое мне когда-то подарил отец. Вот гряда скал, где мы танцевали в потоках теплой воды, когда были счастливы. Тогда. Когда я еще не знала, что сердце может разбиваться так громко, что этот звук будет слышен даже в самой глубокой бездне.

Я плыла по знакомому маршруту, и сердце сжималось все сильнее с каждым метром. Оно било в горле, будто хотело вырваться вперед, раньше меня — к тем, кого я предала своим исчезновением. К тем, кто не знал, жива ли я. К тем, чью боль я оставила, как тень на дне. Впереди начал проступать силуэт замка. Нашего. Я замедлилась, вдруг почувствовав, как откуда-то из груди поднимается паника. Я боялась их видеть. Боялась того, что увижу в их глазах. Разочарование? Ненависть? Или, что страшнее всего — пустоту.

Но я все-таки подплыла ближе. Тихо. Почти неслышно. Замок был величественным, как всегда, но в нем чувствовалась тьма, пустота. Окна — мрачные, колонны — мертвые, флаги не колыхались в воде. Все казалось остановившимся. Как будто вместе со мной перестала двигаться сама жизнь здесь. Я прижалась к колонне, заглянула в главный зал сквозь разлом в стене — и увидела их. Мама сидела на мраморном троне, руки опущены, взгляд пустой. Отец стоял у окна, уткнувшись в даль, куда-то в сторону открытого океана, будто каждый день ждал, что я выплыву из ниоткуда. Оба выглядели постаревшими, как будто вода вымывала из них все, что было живым.

И я заплакала. Прямо под водой. Тихо, не сдерживаясь. Слезы растворялись в соленой толще, становясь частью океана, частью моей боли, частью их ожидания. Мне хотелось закричать, но вместо этого я просто вышла из укрытия, медленно, словно опасаясь, что, если сделаю рывок, это окажется сном. Они не сразу увидели. Но через мгновение мать обернулась. И замерла. Мои глаза встретились с ее — и все. Времени больше не было.

«Аврора…»

— ее мысль была не крик, не слово — это был вопль души, который пробил сквозь все. Она рванулась ко мне, отпуская все, что держало ее на троне, ее руки охватили меня в объятии, таком крепком, что я едва дышала. Я чувствовала, как ее тело дрожит, как в ее мыслях все перемешано — боль, шок, облегчение, любовь.

«Боже… ты жива… жива… Я думала… Мы думали, что потеряли тебя навсегда…»

Отец подплыл к нам следом. Он был тише, но его глаза говорили все. Он коснулся моего лица, как будто боялся, что я растворюсь от прикосновения.

«Доченька… ты где была… почему ты ушла так надолго… мы обыскали весь океан…»

— Я… я не могла… — прошептала я.

«Ты не представляешь, как мы страдали… как мы винили себя…»

— мама снова прижала меня к себе, уткнувшись в мои плечи.

«Ты исчезла. Исчезла, и с тобой ушел свет…»

Я закрыла глаза. Боль прошивала изнутри, потому что все это было правдой. Я ушла, и, возможно, была неправа. Я выбрала любовь. Я выбрала мечту. И вернулась — с разбитым сердцем и опущенными руками. Но хотя бы смогла сказать:

«Я здесь.»

Хоть на миг. Хоть перед тем, как снова раствориться.

Я еще не успела выдохнуть, еще не успела осознать, что касаюсь их, что обнимаю мать и чувствую отца, как пространство вокруг вдруг дрогнуло от всплесков — и в следующий миг вода наполнилась голосами, мыслями, взглядами. Сестры. Все они. Одна за другой. Тела, хвосты, волосы — стремительные, сверкающие, как вихрь из цвета, из воспоминаний. Они врывались в меня шумом и нежностью, будто волна за волной били в мою грудную клетку.

«Аврора?»

— прошептала первая, Ариэла, коснувшись моих плеч.

«Ты вернулась, ты правда… ты здесь…»

— другая, Мэй. А за ней — Кора, Наэль, Луна… их мысли мешались, тревожные, разрозненные, как будто никто не мог поверить, что я настоящая. Обнимали, трогали руки, лицо, тянулись ближе. Я не помнила, когда в последний раз чувствовала столько любви сразу, и это разбивало меня сильнее, чем одиночество.

«Где ты была?! Что с тобой случилось? Почему ты исчезла? Мы думали, ты погибла, что тебя забрали люди…»

— посыпались вопросы. Кто-то всхлипывал. Кто-то сжимал меня за запястья слишком сильно, будто боялся отпустить.

Я подняла руки и попыталась сказать им, что все в порядке, что я здесь, но голос внутри был сдавлен. И страх, и то, что я должна была сказать, — давило на грудь, как якорь. Я отстранилась чуть, чтобы видеть всех, и, глядя на лица, такие родные, такие любимые, почувствовала, как подступает ком.

— Мне нужно кое-что рассказать.

Слова вышли медленно, почти беззвучно. Их не было слышно — но каждая из них прочла мой внутренний голос. Я видела, как замерли взгляды, как сгущается напряжение.

— Я… заключила сделку с бабушкой Жасмин.

Мать вскинулась, губы дрогнули, но она не проронила ни слова, только взгляд ее стал испуганным, как будто я сказала самое страшное.

— Я влюбилась… — сказала я, и в груди что-то скрутилось. — В человеческого мальчика. Очень давно. Еще тогда. Вы не знали, но я... я помнила его все эти годы. Его глаза. Его голос. Его... доброту. Я не могла забыть, не могла дышать без него, и когда Жасмин узнала, она предложила сделку.

Я не смотрела ни на кого, взгляд блуждал по кораллам внизу, по отблескам света на стенах зала. Я не могла смотреть на них, потому что чувствовала, как все трещит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Если он… влюбится в ответ, если узнает меня и полюбит — я свободна. От проклятия. От долга. От нее.

В толще воды повисло напряжение. Невесомое, гулкое, ледяное.

— Но он не влюбился.

Я выдохнула. Сказала это почти шепотом, и только тогда по-настоящему поняла, насколько сильно меня рвет изнутри.

— Он… не узнал меня. Он не вспомнил. Он выбрал другую. Он разбил мое сердце, даже не осознав.

Мать уже плакала. Я видела, как ее тело дрожит в объятиях отца, он прижимал ее, глядя на меня с каменным, смертельно серьезным лицом. Остальные сестры не дышали. Кто-то прикрыл рот, кто-то отвел взгляд, кто-то застывал в том же положении, не в силах поверить.

— Я… у меня остались сутки.

Мое тело чуть подалось вперед, как будто я потеряла равновесие.

— Завтра, в это же время… я исчезну.

Сказала это и закрыла глаза, потому что не могла больше видеть боль в их лицах. Они все были в ужасе. Абсолютном. Пронзительном. Беспомощном. Таком, каким была я все это время, скрываясь, молча надеясь, и теперь, наконец, сказав это вслух, я поняла, что это реальность. Не сон. Не метафора. Я умираю. Не когда-нибудь. Не «если». Завтра.

И ничего уже не изменить.

***

Прошло несколько часов. Медленно, вязко, как будто вода вокруг стала гуще, тяжелее, будто время здесь замедлилось, позволив нам дышать чуть дольше, чем отпущено. Мы все сидели в большом зале, в том самом, где раньше проводились праздники, где я училась петь сестрами, где отец вручал мне раковину в честь первого заплыва на глубину. А теперь — тишина. Все они были рядом. Одна из сестер держала мою руку, другая просто плавала чуть поодаль, не в силах приблизиться, потому что эмоции душили даже сильнее, чем давление воды. Но мама… мама не отходила ни на миг. Она держала меня в объятиях так, будто боялась, что если отпустит хоть на секунду — я исчезну. Ее волосы обвивались вокруг нас, как нити прошлого, ее руки были крепкими, теплыми, и я впервые за долгое время чувствовала, что могу позволить себе быть слабой.

Она ничего не говорила долгое время, только гладила мои плечи, прижимала к себе, а потом, когда я уже почти засыпала у нее на груди, ее голос — внутренний, тихий, но уверенный — проник в мое сознание.

«Любовь причиняет боль, Аврора… это не сказки. Она режет, колет, обжигает, делает тебя маленькой и хрупкой. Но и только она делает тебя живой. По-настоящему.»

Я чуть приподнялась, чтобы взглянуть на нее. В ее лице была усталость, были слезы, были годы страха, но еще — сила. Та, что несла ее сквозь штормы, сквозь войны, сквозь потери.

«Ты сделала не ошибку, а выбор. Ты полюбила. Ты рискнула. А это не слабость, дочка. Это твоя сила. Мы не знаем, чем все кончится… но ты не одна. Мы с тобой. До последней секунды. И дальше, если сможем.»

Я снова прижалась к ней, и слезы, которых не было весь день, медленно, почти тихо покатились по моим щекам, смешиваясь с водой. Я не плакала от страха. Я плакала от любви. От той, что осталась, несмотря ни на что. От той, что не требует сделки или признания. От той, что просто есть.

И в этот момент стало не так страшно. Не потому, что я надеялась. А потому, что я знала — даже если мой путь заканчивается здесь, он был прожит не зря.

— Она все правильно сделала, как велело ей сердце.

Этот голос пронесся в воде, словно отголосок древней песни, и я сразу узнала его — хрипловатый, будто уставший от вечности, но все еще сильный. Мы с мамой одновременно обернулись, и ее взгляд мгновенно стал острым, как лезвие раковины. Перед нами стояла бабушка Жасмин. Ее глаза, как всегда, казались затуманенными древней мудростью и чем-то еще — чем-то, чего мы никогда не понимали до конца. Мама напряглась. Я почувствовала это даже не касаясь ее — ее тело будто наэлектризовалось, в мыслях зазвенел гнев.

— Ты… ты ведь знала, что это добром не кончится! Знала, что она — ребенок! — мысли матери звучали почти с отчаянием.

Я замерла. Мама редко сердилась. Но сейчас в ней горела ярость, и это заставляло меня дрожать.

Но Жасмин не дрогнула. Ее взгляд был мягким. Почти добрым.

— И она выбрала любовь.

— К чему ее привела эта любовь? — резко спросила мама. — К смерти, что наступит через несколько часов?!

— Почему ты так думаешь? Почему к смерти? — она на мгновение замолчала, затем произнесла с особым акцентом: — К жизни.

Мы с мамой переглянулись. Я чувствовала, как в груди поднимается тревожный пульс, как будто что-то должно было случиться. Как будто я стояла на границе.

Жасмин подплыла ко мне, взяла мои руки в свои. Ее ладони были прохладными, но в них было что-то неописуемо живое, будто само время касалось меня. Она смотрела на меня пристально, глубоко, будто видела не просто лицо, а все, что я когда-либо скрывала от себя.

— Ты даже не подозревала, что справишься, — сказала она, и я не понимала.

— С чем справлюсь, бабушка Жасмин?

Она чуть ухмыльнулась, с тем старым лукавством, за которое ее одновременно любили и боялись.

— Ты еще не поняла? Океанское дитя, ты завоевала сердце мальчика с самого детства. Его любовь к тебе родилась в ту самую секунду, когда он впервые увидел тебя в волнах. С тех пор и по сей день ты была самым сильным чувством, что он когда-либо знал.

Сердце мое дрогнуло, как под порывом ветра. Я не могла дышать.

— Но… — прошептала я. — Это не так. Он сказал, что его сердце занято. Он сказал, что не полюбит. Он видел меня русалкой...

— Нет, Аврора, — покачала головой Жасмин. — Его сердце было занято тобой. Именно тобой — с голубыми волосами, с тем взглядом, что ты прятала даже от самой себя. Он любил тебя как русалку, и как человека. Он просто не мог поверить, что это одно и то же. Он боролся. Сомневался. Страдал. Но внутри себя он знал. Всегда знал.

Слова ее звучали, как поток — волна за волной. Я пыталась сопротивляться, но сердце уже не поддавалось. Оно стучало как безумное. Белый шум в ушах, тепло по спине, дыхание сорвано.

— Это невозможно… — подумала я, даже не осознав.

— Возможно, — ответила Жасмин, и я вздрогнула.

Она не должна была слышать эту мысль. Но она — Жасмин. Всегда знала больше, чем позволено.

— Я отправила тебя на сушу, чтобы ты поняла, где твое истинное место. Где твоей душе спокойнее. Ты могла сделать выбор с самого первого дня. И неважно, что бы ты решила — он все равно любил тебя. Всегда. И продолжает любить. Еще сильнее.

Я смотрела на нее, и изнутри все разрывалось. Я не могла дышать. Даже под водой. Не могла остановить слезы, не могла удержать мысль от дрожи.

— Это значит… — начала я с трудом.

— Это значит, что пора сделать окончательный выбор, дорогая.

Я перевела взгляд на маму. Та кивнула. Ее губы дрожали, но в них была улыбка. Тихая. Одобряющая. Такая, как в детстве, когда я впервые доплыла до границы рифа.

— Чему будет грозить мой выбор? — спросила я.

— Все просто, — ответила Жасмин. — Один выбор. Если останешься русалкой — сможешь всплывать, но не сможешь говорить и ходить. Если станешь человеком — больше не сможешь вернуться в океан, но семья сможет всплывать к тебе на поверхность.

Я затаила дыхание. Грудная клетка разрывалась от силы принятия.

 

 

Глава 33

 

Аврора

Снова выбор. Снова эта вечная вилка на перепутье, снова боль, что отзывается где-то глубоко под ребрами, и снова первым, самым отчетливым в голове — он. Эдуард. Его глаза, его голос, его руки, когда он прижимал меня к себе так, будто я была единственным воздухом в его легких. Его смех, саркастичный, но теплый. Его страх, его отчаяние, его крик, когда он бежал за мной к обрыву. А потом — Кейт, Энджи, дядя Даниэль, все те, кто стали не просто случайными людьми, а моей сушей. Моей опорой. Моими любимыми, кто тянул за руку, когда я падала, кто смеялся со мной в шумных квартирах и под звездами, кто верил в меня даже тогда, когда я сама сомневалась в себе. У меня было две семьи. И обе — настоящие. Сердце рвалось пополам, как будто не могло определиться, с кем остаться, где быть. Оно тянулось в обе стороны одновременно, и это была самая мучительная, но в то же время светлая боль. Потому что у меня было, от чего страдать. У меня было, кого любить.

Мама подплыла ближе, взяла меня за руки. Ее глаза были полны тепла, ее пальцы дрожали совсем чуть-чуть, но ее голос был твердым и бесконечно добрым.

— Всегда наступает тот день, ужасный для родителей, но важный для детей, когда они взрослеют и должны оторваться от гнездышка, — ее голос звучал внутри меня, как древняя песня. — И родители их отпускают. Когда знают, что те будут счастливы. А ты, сейчас, в эту самую секунду, не счастлива. Я так люблю тебя, Аврора. И хочу твоего счастья. Если оно там, где-то на суше, то не вздумай сомневаться. Плыви к нему. Хватайся за него так сильно, как только можешь. И никогда не отпускай.

Я не сдержалась. Меня вывернуло изнутри. Я всхлипнула, дрожа всем телом, и прижалась к ней так крепко, будто хотела впитать в себя ее силу, ее веру.

— Я люблю вас, — подумала я.

Мама кивнула, улыбаясь сквозь слезы, и отступила, давая мне пространство. Отец подошел следом, обнял меня быстро, но крепко, почти невыносимо сильно.

— Я буду следить за тобой, дочка. И если он обидит тебя — я направлю на него цунами, — сказал он.

Я не выдержала и тихо рассмеялась, впервые за день по-настоящему.

— Делай выбор, Аврора, — напомнила Жасмин.

Я закрыла глаза. Глубоко вдохнула, как перед прыжком. И выдохнула.

Открыла глаза. Мама и папа больше не выглядели растерянными или сломленными. В них не было печали. Только принятие. Только любовь. Они стояли рядом, как те, кто выпускает свое дитя в свободное плавание, в новую жизнь. Во взрослую.

— Я выбираю сушу, — сказала я.

— И это правильный выбор, — сказала Жасмин.

Изнутри все будто сжалось. Сначала медленно, почти незаметно — тонкой дрожью по внутренним стенкам, а потом больно, резко, как будто меня сдавили изнутри ледяными руками. Я хотела вдохнуть — полноценно, глубоко, так, как дышат все живые существа, но не смогла. Воздуха не было. Или… я просто больше не принадлежала воде. Я посмотрела вниз и сразу поняла: хвост исчезал. Прямо на моих глазах. С каждой секундой чешуя бледнела, растворялась, становилась чем-то другим. Моим телом. Моими ногами. Моей новой сутью.

Мама схватила меня за руки, сжала их и взглядом сказала все, что не успела. Подтолкнула — аккуратно, но решительно, в сторону берега. Это было… как прощание. Я не сдержала слез. Мы обменялись взглядом, последним, наполненным чем-то древним, теплым, материнским. Она отпускала. Она не держала. Я всплывала.

Но сердце билось в панике. Легкие уже начинали напоминать о себе. Я не могла дышать. Паника нарастала. Все внутри кричало. Я метнулась вверх, к темному, беззвездному небу, тянула руку вперед, будто это ускорит путь, но берег все еще был далеко. Слишком далеко. Я задыхалась. Грудь сжималась судорогой. Все расплывалось, и вдруг…

Кто-то обвил меня сзади. Крепко. Резко. Надежно. Руки сомкнулись на моей талии, и сильное тело буквально вытолкнуло меня вверх, пробивая толщу воды. Я распахнула глаза — паника, замешательство, а потом… воздух. Я вдохнула резко, почти с хрипом, вцепившись в то тело, что удерживало меня. Спиной я прижалась к крепкой груди, теплой, знакомой. Мы всплывали, дыша в унисон, как единое существо.

Берег приближался. Песок стал различим. Нас вынесло к краю. Я отползла на четвереньках, кашляя, отплевываясь водой, тяжело дыша. И только потом увидела его.

Эдуард.

Он стоял передо мной, насквозь промокший, волосы спутанные, губы посиневшие от холода, и в глазах — ужас, любовь, бессилие, такое отчаяние, что я едва не разрыдалась. Он тут же сорвал с себя свою белую рубашку и накинул мне на плечи, прижимая к себе крепко, всем телом. Он дрожал. И не от воды.

— Ты вернулась… Я думал, больше никогда не увижу тебя, — хрипло сказал он, обнимая, вжимая меня в себя.

Я вцепилась в его шею, прижалась к нему лбом, губами, телом — всем, чем могла. Я смотрела ему в глаза, и слезы снова текли.

— Тебе всего лишь нужно было узнать меня… — прошептала я, голос дрожал.

— Я узнал… узнал… узнал! — повторял он горячо, как заклинание, прижимаясь лбом ко мне.

Я вдруг поняла: он всю ночь провел здесь. Один, на берегу, вглядываясь в каждую волну, надеясь. О, Посейдон, сердце сжалось от нежности и боли.

— Я будто в бреду… Я всю жизнь думал, что мне кажется… — он говорил это не голосом, а душой.

Я улыбнулась сквозь слезы, коснувшись кулона на его шее — моего кольца.

— Каждый раз, когда я видела на тебе свое кольцо… мое сердце сжималось от радости. Что ты не забыл. Хоть бы меня… маленькую русалку.

Он резко прижал меня к себе, его губы коснулись моего лба, потом щеки, потом шеи, жадно, будто он боялся, что я исчезну снова.

— Нет… Конечно, не забыл… Я носил его, чтобы не сойти с ума. Тебе вернуть его? — он спросил это, все еще целуя меня, дыхание сбивчивое.

— Нет… — прошептала я, касаясь его губ. — Мне нравится, что ты хранишь его у себя.

И тогда он поцеловал меня. По-настоящему. Не как во сне, не как в фантазии, не как в страхе потери. А как в любви. Глубоко. Страстно. Бесконечно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как же я люблю тебя... — прошептал он, его губы скользнули к моему виску, а голос звучал так тихо, будто он боялся спугнуть реальность, — и как бы ужасно это ни прозвучало, я надеюсь, что у тебя больше не будет этого… русалочьего хвоста.

Я вскинула на него взгляд, удивленно, почти испуганно, но он продолжил, поглаживая мои плечи, будто извиняясь за собственные слова.

— Он мне нравился. Он был красивым, ты была… как магия. Но это бы значило, что ты в любой момент можешь уйти. В один вдох — и исчезнуть. И я бы не смог тебя найти. Никогда. Ни в одном океане. Ни в одной жизни.

Я задержала дыхание. Его слова обволакивали изнутри, будто впитывались в кровь. И одновременно с этим — кусали, жалили, вызывали горечь.

— Нет… — сказала я, глядя ему в глаза. — Я выбрала сушу.

Слова вырвались мягко, но уверенно. Я взяла его ладони и прижала к своей груди, чувствуя, как под ними бешено колотится сердце.

— Я выбрала тебя. И теперь… не смогу вернуться в океан. Смогу плавать в нем как человек, как все остальные. Но больше — не как русалка. Никогда.

Он кивнул. Но в его взгляде промелькнула тень. Понимание. Тяжесть. Какая-то боль, которую он не пытался скрыть.

— Это… не причиняет тебе боли? — спросил он, нежно коснувшись моей щеки, пальцем, будто проверяя, не хрупкая ли я.

Я вдохнула. Медленно. Глубоко. И, глядя на него, вдруг поняла, что правда важна сейчас больше, чем облегчение.

— Мне причинит боль только одно. Если ты сейчас не подтвердишь мне… что твое сердце… все это время, когда ты говорил, что оно кем-то занято… было не занято мной.

Молчание сжало грудь. Я ждала. Но он рассмеялся. Тихо, с той самой ухмылкой, которая появлялась у него, когда он был уверен, абсолютно, до костей. Он наклонился и поцеловал меня в щеку, потом прижался к моему лбу.

— Как ты не понимаешь… — прошептал он, не отрываясь от моего лица, — оно всегда принадлежало тебе. Всегда. Ты, черт возьми, заставила меня влюбиться дважды.

И я не сдержала слез. От облегчения. От безмерного счастья. От невозможной правды, которую я так долго боялась услышать.

Он целовал меня так, будто пытался наверстать каждую потерянную минуту, каждый не прожитый день, каждое «прощай», что мы когда-то почти произнесли. Его губы были теплыми, настойчивыми, наполненными всем, что он до этого прятал — болью, страстью, жаждой, благодарностью. Я отвечала так же — без оглядки, без защиты, будто все, что мы пережили, толкало нас навстречу этому моменту. Он медленно стянул с моих плеч рубашку, пальцами, осторожно, как будто это был ритуал, как будто боялся спугнуть прикосновением то, что теперь наконец стало нашим.

Но я резко прервала поцелуй, тяжело дыша, и прижала ладонь к его груди, едва не рассмеявшись, несмотря на жар между нами.

— Эдик… — выдохнула я, все еще переводя дыхание.

— М-м? — пробормотал он, не открывая глаз, все еще наклоняясь ко мне.

— Мои родители могут увидеть.

Он застыл, а затем резко вскинул на меня глаза, такие растерянные и одновременно переполненные смешанными эмоциями, как у мальчика, которого поймали за конфетами перед ужином.

— Они… они могут всплыть и увидеть?!

— Могут, — хмыкнула я, — но, скорее всего, не будут. Хотя… с папой лучше не рисковать.

Он выругался себе под нос. Затем вдруг посерьезнел и чуть склонил голову, внимательно вглядываясь в мои глаза.

— А я могу с ними познакомиться? По-настоящему.

Я рассмеялась. Низко, тепло, от сердца.

— Да… но точно не сегодня.

Он вздохнул, а потом заметил, как я дрожу, и его взгляд сразу стал сосредоточенным. Он опустил глаза на мои губы — те, что уже, наверное, стали синеватыми от холода. Я сама чувствовала, как под кожей гуляет ледяной ветер, но не хотела признавать. Теперь, когда я человек, холод ощущался иначе. Глубже. Острее. В нем не было привычной легкости воды — только суровая тяжесть воздуха.

— Черт… ты замерзла.

Он не ждал разрешения. Просто подхватил меня на руки — легко, будто я весила ничего, как морская пена, — и прижал к себе. Я слабо вскрикнула от неожиданности, тут же обвила руками его шею и уткнулась носом в его ключицу.

— Вот это я понимаю — возвращение с эффектом, — прошептала я, смеясь сквозь стук зубов.

— Дай мне пять минут и плед, и ты забудешь про весь холод на свете, — пообещал он, шагая по песку к машине.

А я, лежа в его объятиях, с кожей, пахнущей солью и ночным ветром, с сердцем, отогретым его рукой на пояснице, знала: теперь я действительно на суше. И больше — не одна.

 

 

Глава 34 (Заключительная)

 

Аврора

Всю дорогу домой мы смеялись, будто не пережили за эту ночь столько боли, страха и любви, сколько некоторые не переживают за всю жизнь. Я рассказывала ему про свою жизнь в океане — о песнях, что передаются мысленно, о теплых течениях, в которых мы засыпали, о том, как маленькие медузы светятся, когда их щекочешь. Он смеялся, как ребенок, с широко распахнутыми глазами, представляя каждую деталь, а потом всерьез заявил, что если бы у него был хвост, он был бы самым красивым русалом на всем морском дне и отбил бы меня у любого — хоть у самого сына Посейдона. Я хохотала, закрыв лицо ладонями, потому что от его слов лицо жгло больше, чем от морского ветра. Особенно когда он добавил, что его лучшим другом была бы морская звезда по имени Жан, которая бы давала ему советы по обольщению.

И когда мы подъехали к его дому, и двигатель стих, а за окнами все еще дышала ночь, я вдруг почувствовала, как вся эта невероятная, невозможная история становится чем-то по-настоящему простым. Настоящим. Домом. Я посмотрела на его лицо в полумраке, и впервые за долгое, бесконечно долгое время я не чувствовала страха быть собой. Я не хотела быть где-то еще. Не тосковала по волнам. Не вспоминала, как блестит солнечный свет сквозь толщу воды. Я хотела быть здесь. С ним. Только здесь. Только с ним.

Мы вошли в квартиру, и теплый полумрак сразу обнял меня. Все здесь пахло им — его кожей, кофе, книгами, свежестью. Я остановилась на секунду, не в силах сдержать одну мысль, которая давно сверлила изнутри, и все же решилась.

— Лея… она… — начала я, но тут же замерла, когда увидела, как резко сжались его челюсти, а в глазах вспыхнула тьма.

— Сука, которая поцеловала меня на твоих глазах. Зная, как это будет выглядеть. — произнес он ледяным голосом, проходя вглубь квартиры.

— Мне показалось… — попыталась я, но он уже резко обернулся, и в следующее мгновение потянул меня к себе, прижал и поцеловал. Быстро. Убедительно.

— Тебе показалось. — прошептал он у моих губ, и я, растаяв, улыбнулась, но почти сразу вскрикнула:

— Кейт!

Он нахмурился, явно не понимая.

— Меня два дня не было дома! Она убьет меня или решит, что я… —

— …похищена русалочными пиратами? — подсказал он насмешливо.

— Очень смешно, — фыркнула я. — Она с ума сойдет от переживаний!

Он хитро ухмыльнулся.

— Твой телефон был у меня. И… я знал, что ты начнешь переживать. И Кейт тоже. Поэтому я написал ей.

— Что ты ей написал?

— Что ты у меня. Что ты в порядке. И что у тебя все… хорошо.

Он нагнулся к моему уху, и с едва сдерживаемым смехом добавил:

— Слишком хорошо.

— Ты что… — Я распахнула глаза. — И она поверила?!

— А не должна была?

— Ну… я… мы с ней иногда обсуждали тебя… и… — я запнулась, а он уже смотрел, не мигая. — Ну, мы решили, что ты — говнюк. Такой… самодовольный.

Я не успела договорить. Он подхватил меня за бедра и неожиданно перекинул через плечо. Я вскрикнула от неожиданности и рассмеялась, повиснув вниз головой.

— Так ты обсуждала меня с Кейт? Говнюк, значит?

— Это была гипотеза! — захохотала я, хватаясь за его спину. — Непроверенная!

Он не ответил, но звонко шлепнул меня по ягодице.

— Ай! — я фыркнула, смеясь.

— Это тебе за гипотезы. — и еще один шлепок, на этот раз с ленивым поглаживанием. — И за язык.

— Ученая свобода слова! — закричала я, извиваясь.

— Сейчас проверим, насколько она стойкая.

Он шел по коридору, нес меня с такой уверенностью, будто именно так все и должно было быть. Открыл ногой дверь в комнату.

— Накажешь? — спросила я с дерзкой ухмылкой, свисая с его плеча.

— Обязательно. За длинный язык и провокации.

Он аккуратно опустил меня на кровать и склонился ко мне, прижимаясь лбом к моему. А я просто лежала, дыша в его ритме, и чувствовала, как в груди наконец становится по-настоящему спокойно.

Я была дома.

Я лежала под ним, тяжело дыша, волосы расправились по подушке, как водоросли по песку, и мне казалось, что воздух вокруг стал гуще, липче, горячее. Его ладони были везде — на моей талии, на шее, в волосах, чуть грубее, чем прежде, но я не возражала. Мне не нужно было ничего, кроме этого ощущения: быть прижатой к нему, чувствовать, как его тело отвечает на мое, как каждая секунда — это отклик. Он смотрел мне в глаза, не отводя взгляда, и этот момент казался куда более обнаженным, чем все, что мы делали телами. Он видел меня. Всю. До самой боли.

— Если ты сейчас исчезнешь, — выдохнул он, почти не двигая губами, — я правда не выдержу.

Я потянулась к нему, губами, не за словами — за теплом. Целую его, уже не осторожно, не как прежде, а с отчаянной уверенностью. Я цепляюсь за него, как за последнюю опору. Он откликается, как будто не дышал до этого — как будто только теперь позволил себе быть живым. Наши поцелуи становятся более голодными, губы слипаются, дыхание сбивается, и я чувствую, как все внутри скручивается в тугую пружину.

Его ладони скользят под мою рубашку, и кожа сразу реагирует — мурашки, тепло, дрожь. Я выгибаюсь навстречу, не стесняясь. Он целует мою шею, потом ниже, чуть прикусывает, и я сдавленно всхлипываю, прижимая его ближе.

— Ты теплая, — шепчет он. — Такая теплая… Господи.

— Я человек теперь. У меня все — по-другому, — говорю я, задыхаясь, и он замирает на миг, смотрит на меня с той же смесью обожания и страха.

— Нет. Все в тебе — по-прежнему. Все, что я люблю.

Я чуть улыбаюсь, хотя внутри все ноет от желания. Он помогает снять рубашку — аккуратно, не торопясь, будто не хочет спугнуть хрупкость момента.

Он не говорит больше ничего. Просто целует меня — медленно, глубоко, как будто каждое движение языка и губ должно сказать то, чего он боится произнести вслух. Его руки обнимают меня так, что я чувствую себя не пленницей момента, а центром вселенной. Он прижимается ко мне, я ощущаю напряжение его тела, то, как он сдерживает себя — как будто боится, что может навредить. И от этого хочется только сильнее — чтобы он отпустил, перестал бояться, почувствовал, что я здесь не случайно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Эд, — выдыхаю я, уткнувшись в его шею. — Я не сломаюсь. Перестань думать, что я все еще стеклянная.

Он чуть отстраняется, губы влажные, дыхание сбивчивое.

— Я не думаю, что ты стеклянная. Я думаю, что ты... была там, где меня не было. Где я не мог дотронуться. И теперь боюсь даже дышать рядом — вдруг исчезнешь.

Я улыбаюсь, впервые спокойно, без дрожи:

— Я не исчезну. Я выбрала остаться. А сейчас… я выбираю тебя.

Он будто срывается с цепи — в хорошем смысле. Поцелуи становятся глубже, язык ищет мой, ладони сжимают мое тело, будто он хочет почувствовать каждый изгиб, запомнить наощупь. Его кожа под моими ладонями горячая, как будто он пылает изнутри. Когда я провожу пальцами по его животу, он срывает дыхание.

— Аврора… — шепчет он, и в его голосе столько сдержанности, что это сводит с ума.

Я чувствовала, как его рука обнимает меня крепче, и вместе с этим все внутри медленно разгорается, как под водой, когда тлеет биолюминесценция — сначала тускло, а потом вспыхивает волной света. Его губы вновь прижались к моим — горячие, влажные, настойчивые, но уже не сдержанные. Мы больше не щадили друг друга. Я потянулась к нему, провела ладонью вниз, туда, где натянутая ткань шорт уже не скрывала ничего, где напряжение пульсировало под кожей. Мои пальцы нащупали это напряжение — теплое, живое — и я начала двигаться медленно, чувствуя, как он сдавленно стонет мне в губы. Его тело вздрогнуло, дыхание стало порывистым, и он почти задохнулся от этого прикосновения.

Он застонал — низко, хрипло, уткнувшись в мою шею, а потом будто сдался — опустил ладонь, провел по моему животу вниз, и все внутри меня замерло. Его пальцы были теплыми и осторожными, но уверенными. Я выгнулась, когда он нашел меня, там, где уже давно пульсировало ожидание, и нажал пальцами на клитор. Волна прошла по всему телу. Я судорожно выдохнула, и звук этого дыхания растворился у него во рту, потому что он снова поцеловал меня — глубоко, жадно, ждущим ртом. Его пальцы рисовали круги, будто зная, где я уже не могу сдержаться. Он не торопился. Исследовал. Тянул, водил, надавливал, и я стонала ему в рот, почти теряя контроль.

— Эд… — выдохнула я, дрожа. — Я нуждаюсь в тебе.

Он резко втянул воздух, и в его взгляде вспыхнуло что-то животное, и в то же время уязвимое.

— Повтори. Пожалуйста. Аврора.

Я смотрела в его глаза, дыхание сбивалось, пальцы сжали его плечи, и я снова прошептала:

— Я нуждаюсь в тебе. Сейчас.

Он не вытерпел. Скинул с себя шорты, быстро, не отрывая от меня взгляда, и когда я увидела его полностью — мое дыхание сбилось окончательно. Я ахнула… да! впервые увидев член, большой… Он наклонился ко мне, быстро поцеловал в губы, затем взял в руки тонкую квадратную упаковку, разорвал — и даже это он сделал с каким-то вниманием, не суетясь. Надел защиту, и его тело дрожало, как будто он был в шаге от потери контроля.

Он вернулся ко мне, теплый, горячий, и я ощущала, как он проводит членом по моим складкам — не торопясь, чуть поддразнивая, вдоль, медленно, по чувствительной коже, по клитору, и я выгнулась навстречу, впуская его поцелуи и прижимаясь бедрами, подаваясь вперед.

— Пожалуйста… — прошептала я, не зная уже, кто в ком растворяется.

Он не ответил. Только прижался лбом к моему и медленно, с едва сдерживаемым дыханием, вошел в меня.

И я почувствовала все — как будто мир сдвинулся с места. Все внутри тянуло, сжималось, дрожало. Это было не больно. Это было мощно. Как прилив, как рвущаяся изнутри волна. Я сжалась вокруг него, губы мои снова нашли его рот, и мы растворялись друг в друге, шепотами, стоном, прикосновениями, как будто это была не просто близость — это было возвращение домой.

Он замер. Был во мне лишь наполовину — будто сам боялся сделать следующий шаг. Лоб прижался к моему, дыхание тяжелое, глубокое, как будто каждое движение — битва. Его рука лежала рядом с моей, дрожащая. Глаза — открытые, внимательные, полные тревожной нежности. Он ждал. Да, он знал, что я хочу этого, знала я — и все же ждал. Чтобы я сама.

Я обняла его, потянулась, прижалась губами к его носу, и прошептала:

— Не останавливайся… пожалуйста.

Он выдохнул резко, будто у него из груди вырвали воздух.

— Ох, господи… — почти простонал он и, не отрывая от меня взгляда, вошел полностью.

Мое тело потянулось, приняло его, дрожь прошла волной. Было плотно, глубоко, как будто в меня вошло нечто большее, чем просто он. Как будто сам момент — сгусток тепла, напряжения, любви — стал частью меня. Он не двигался сразу. Только поцеловал меня — нежно, медленно, вдумчиво, как будто хотел сказать этим ртом все, что не успел. Наши губы скользили друг по другу, чуть влажные, медленные, полные обещаний. Он начал двигаться — осторожно, будто спрашивая каждый раз: «Ты здесь? Ты чувствуешь?» Я чувствовала. Боже, как чувствовала. Каждый медленный толчок отзывался внизу живота, в груди, в голосе.

А потом его палец снова нашел мой клитор — точно, с привычной внимательностью, и я сжалась, громко выдохнув ему в рот. Он двигался внутри и снаружи одновременно, чередуя, играя, усиливая. Я задыхалась, хваталась за его спину, за волосы, за плечи, не в силах выдержать все это в тишине.

— Эд… — выдохнула я, теряя фокус зрения, чувствуя, как все внутри становится одним сплошным пульсом.

— Скажи, что ты моя, — прошептал он, шевелясь чуть быстрее, но все еще сдержанно.

— Я твоя. Всегда была.

— Я люблю тебя, Аврора. Больше, чем когда-либо думал способен.

Потянулась к нему, прижав его бедра к своим.

— Я люблю тебя. Выдохнула я.

Движения стали быстрее, глубже. Он поднимался, входил и снова прижимался, и я чувствовала, как жар нарастает, как тело само просит, чтобы было еще — ближе, сильнее, полнее. Его палец не останавливался, чередуя ритм с толчками, и я буквально извивалась под ним, стонала, как будто не стыдно, как будто только это и осталось — звук, пульс, дыхание.

— Смотри на меня, — прошептал он. — Не отворачивайся. Я хочу видеть тебя, когда ты…

Я посмотрела. И когда все сорвалось — когда внутри все взорвалось мягкой, бешеной волной, когда мое тело судорожно сжалось вокруг него, он тоже выдохнул резко, сдавленно, и с силой прижался ко мне, двигаясь еще — быстро, без контроля — пока сам не прошел ту же грань.

Мы оба замерли, вцепившись друг в друга. Потные, сбившиеся с дыхания, живые. Его губы все еще скользили по моей шее, подбородку, виску. А я гладила его по спине, медленно, как будто только так могла убедиться, что он здесь. Что мы оба остались.

Он откинулся рядом, не отпуская мою руку, и прошептал мне в волосы:

— Я не знал, что можно так. Что это не про секс. Что это про… возвращение к себе.

Я улыбнулась, уткнувшись в его ключицу.

— Потому что мы теперь дома.

Он снова посмотрел на меня — и в его взгляде было что-то дикое, решительное, глубокое, как шторм. Не отрываясь, он выпрямился, закинул мои бедра себе на плечи, ладонями удержал меня за талию, чуть приподнял и замер. Его грудь вздымалась, как будто каждое дыхание давалось с боем. Он опустил взгляд вниз, туда, где мы соединялись — кожа к коже, дыхание к дыханию. Его зрачки расширились, губы приоткрылись, он едва слышно выругался.

— Это… чертовски красиво, — выдохнул он. — Боже, Аврора, ты не представляешь.

Я застонала от одного его голоса. Он начал двигаться — медленно, но с какой-то чистой, почти ритуальной решимостью. Каждый толчок был точным, горячим, проникающим глубже, чем просто в тело — в душу, в сердце, в воспоминания. Я тянулась к нему, но не могла дотянуться — он был выше, дальше, будто парил над нами, будто управлял волной, и я просто отдавалась, открытая, с дрожащим телом, пульсирующая.

Он сдержанно зарычал, и его движения стали быстрее, напористее, грудь покрылась испариной, волосы липли ко лбу. Он наклонялся и снова выпрямлялся, дышал тяжело, держал меня крепко, входя до предела, каждый раз глубже, словно пытался стереть все границы между нами.

Я не могла остановиться — стонала, дрожала, выгибалась, глаза закрывались от переизбытка всего — страсти, боли, любви. Мое тело снова стало волной — горячей, текучей, охваченной приливом.

— Эд… я…

— Да, — прохрипел он. — Я чувствую. Я с тобой.

И я сорвалась — громко, отчаянно, как взрыв, как водоворот, как прилив после шторма. Он накрыл меня собой, снова и снова, входя до предела, и когда я кричала его имя, сжимаясь в оргазме, он тоже сорвался — телом, дыханием, сердцем. Он прижался ко мне, стиснув мою ладонь, как якорь, как спасение, и с хрипом выдохнул мое имя, будто молился.

Мгновение после — тишина. Не звенящая, не пустая. Наполненная. Он остался внутри меня, а я держалась за него, как будто если отпущу — исчезнет все. Его лоб на моем, его дыхание в моих губах.

— Я никуда не уйду, — прошептал он, будто прочитал мою мысль. — Даже если ты исчезнешь, я все равно буду искать. Во всех океанах. Во всех мирах. В себе.

— Ты — мой выбор. И если бы пришлось выбрать тебя снова, даже зная, что потеряю все… я бы выбрала.

Я провела пальцами по его щеке.

— Значит, мы все-таки нашли друг друга. После всего.

Он прижался ко мне. Обнял. Накрыл собой, как защитой, как шторм над гладью моря.

— Да, — сказала я.

И в этот миг, в этой простыне, пропитанной солью, потом и слезами, под потолком, где отражались наши дыхания, я поняла: даже если завтра наступит новый прилив — в этот момент я принадлежала себе, ему и жизни.

Навсегда.

Конец.

Ожидайте бонус к книге!

Конец

Оцените рассказ «Два мира и одна тайна русалки»

📥 скачать как: txt  fb2  epub    или    распечатать
Оставляйте комментарии - мы платим за них!

Комментариев пока нет - добавьте первый!

Добавить новый комментарий


Наш ИИ советует

Вам необходимо авторизоваться, чтобы наш ИИ начал советовать подходящие произведения, которые обязательно вам понравятся.

Читайте также
На Пути К Тебе
  • 📅 30.04.2025
  • 📝 742.9k
  • 👁️ 4
  • 👍 0.00
  • 💬 0
  • 👨🏻‍💻 Elena Vell

Глава 1 «Они называли это началом. А для меня — это было концом всего, что не было моим.» Это был не побег. Это было прощание. С той, кем меня хотели сделать. Я проснулась раньше будильника. Просто лежала. Смотрела в потолок, такой же белый, как и все эти годы. Он будто знал обо мне всё. Сколько раз я в него смотрела, мечтая исчезнуть. Не умереть — просто уйти. Туда, где меня никто не знает. Где я не должна быть чьей-то. Сегодня я наконец уезжала. Не потому что была готова. А потому что больше не могла...

читать целиком
Цепи Короны
  • 📅 03.06.2025
  • 📝 571.0k
  • 👁️ 2
  • 👍 0.00
  • 💬 0
  • 👨🏻‍💻 ДЖУЛ КОРВЕН

Аэлита Я сидела за столиком в кафе на Фонтанке, наслаждаясь тёплым солнечным утром. Прогулочные лодки скользили по реке, а набережная была полна людей, спешащих куда-то. Улыбка сама собой расползлась по моему лицу, когда я оглядывала улицу через большое окно. Вижу, как мужчина с чёрным портфелем шагал вперёд, скользя взглядом по витринам. Женщина с собачкой в красной шляпке останавливалась у цветочного киоска, чтобы купить розу. Я так давно не ощущала, что жизнь снова в порядке. Всё как-то сложилось: р...

читать целиком
Ты - не мой тип
  • 📅 02.07.2025
  • 📝 413.3k
  • 👁️ 1
  • 👍 0.00
  • 💬 0
  • 👨🏻‍💻 Кара Ноэль

Глава 1. Марина Утро. Очередной кошмар. Очередной грёбаный день. Открываю глаза с ощущением, будто всю ночь меня били. Тело ломит, озноб не отпускает, хотя признаков болезни нет. Ни синяков, ни температуры. Только эта холодная тяжесть внутри, постоянный спутник уже три года — с того момента, как моя жизнь превратилась в существование. Я делаю глубокий вдох и на пару секунд чувствую, как будто становится легче. На выдохе всё возвращается. У зеркала — знакомое лицо призрака: бледность, чёрные круги под г...

читать целиком
Игры с наследником. Из книги Ролевые игры лесби
  • 📅 23.04.2025
  • 📝 551.4k
  • 👁️ 1
  • 👍 0.00
  • 💬 0
  • 👨🏻‍💻 Таэль Вэй

Глава 1. Бракованный артефакт — Да этот артефакт сто раз проверенный, — с улыбкой говорила Лизбет, протягивая небольшую сферу, светящуюся мягким синим светом. — Он работает без сбоев. Главное — правильно активируй его. — Хм… — я посмотрела на подругу с сомнением. — Ты уверена? — Конечно, Аделина! — Лизбет закатила глаза. — Это же просто телепорт. — Тогда почему ты им не пользуешься? — Потому что у меня уже есть разрешение выходить за пределы купола, а у тебя нет, — она ухмыльнулась. — Ну так что? Или т...

читать целиком
Тёмный союз
  • 📅 13.05.2025
  • 📝 738.3k
  • 👁️ 7
  • 👍 0.00
  • 💬 0
  • 👨🏻‍💻 Селена Кросс

Обращение к читателям. Эта книга — не просто история. Это путешествие, наполненное страстью, эмоциями, радостью и болью. Она для тех, кто не боится погрузиться в чувства, прожить вместе с героями каждый их выбор, каждую ошибку, каждое откровение. Если вы ищете лишь лёгкий роман без глубины — эта история не для вас. Здесь нет пустых строк и поверхностных эмоций. Здесь жизнь — настоящая, а любовь — сильная. Здесь боль ранит, а счастье окрыляет. Я пишу для тех, кто ценит полноценный сюжет, для тех, кто го...

читать целиком