Дочь лорда и Пиратский капитан aka Мама трахает дочь страпоном

Пролог

Г

оворят, у него глаза цвета разбушевавшегося моря и улыбка, за которую девушки готовы были продать душу дьяволу. Ему — тридцать пять, но в его взгляде уже поселилась мудрость тех, кто много раз смотрел смерти в лицо. Высокий, с широкими плечами и телом, закалённым бурями, он двигался с лёгкостью хищника. Его длинные, тёмные волосы развевались на ветру, а на подбородке всегда была лёгкая небритость, как вызов порядку. Звали его Капитан Эйдан Грей.

Он родился не на суше — его первой колыбелью стала палуба старого пиратского судна

"Морская Ведьма"

. Никто точно не знал, кто были его родители, и только один человек называл его сыном — капитан Арло, грозный, умудрённый жизнью моряк с лицом, покрытым шрамами и глазами, полными тайн. Арло воспитал его как воина, как наследника, но не лгал: «Ты мне не сын по крови, но сын по выбору».

Когда Арло погиб от пули имперского офицера, Эйдан, в свои двадцать семь, взял штурвал

"Морской Ведьмы"

в свои руки. С того дня началась новая эра — эра юного капитана, дерзкого, быстрого, как ветер, и поразительно удачливого. Он грабил караваны знати, громил военные фрегаты и всегда ускользал в последний момент, будто сам океан был на его стороне. Простые люди слагают о нём песни, дети играют «в капитана Грея», а бедняки молятся, чтобы он снова атаковал очередной корабль богачей.

Империя назначила за его голову цену, сравнимую с казной малого королевства. Портреты Эйдана развешаны на площадях, но лишь немногие из тех, кто видел его вблизи, остались живы.

И вот — новый трофей. Огромное, тяжёлое торговое судно под флагом Лоранской гильдии, гружённое шелками, специями и ящиками золотых монет. Но не это привлекло внимание капитана Грея в тот день.

На борту были они — две дочери лорда Армана Делакруа. Одна — хрупкая, как фарфор, вуалями укутанная Жюстин. Вторая — огненная, непокорная Элиза, чей взгляд был дерзким, как сам Эйдан.

Он стоял на палубе, ветер трепал рубаху, и, глядя на них, произнёс с ухмылкой:

— Похоже, судьба решила подбросить мне нечто куда интереснее золота.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1. Из пены и стали

Море было спокойным, почти обманчиво мирным. Лёгкая рябь лениво перекатывалась по поверхности, отражая в себе солнце, словно разбитые зеркала. Ветер дул с юга — ровный, надёжный — и паруса

"Морской Ведьмы"

были полны, как лёгкие перед криком. Эйдан стоял на капитанском мостике, держа в руках выточенную из слоновой кости подзорную трубу. Его взгляд был прищурен, губы плотно сжаты, а лицо застыло в выражении, которое команда давно научилась распознавать: кто-то попал в поле зрения Капитана Грея.

— Есть, — сказал он негромко, больше себе, чем кому-то ещё. — Торговец. Большой. Под флагом Лоранской гильдии.

Он убрал трубу и оглянулся на рулевого.

— Дрейк, держи курс на северо-восток. Лёгкий крен на ветер. Остальным — к боевым постам.

“Морская Ведьма”

отозвалась, как живое существо: её деревянный корпус заскрипел, паруса натянулись, и она рванулась вперёд, набирая ход. Команда — закалённые в штормах и абордажах пираты — уже мчалась по палубе: кто к пушкам, кто к снастям, кто в арсенал.

— Ну что, моя старая девочка, — прошептал Эйдан, кладя руку на поручень, — пора станцевать ещё раз.

Судно Лоранской гильдии несло на себе все признаки богатства и самодовольства. Его борта были выкрашены в бордовый и золотой, на мачтах развевались шелковые флаги, а по всему корпусу — множество латунных украшений. На вид — грузовой, но с охраной: Эйдан разглядел как минимум восемь орудий с каждого борта. Коммерция — дело серьёзное, особенно когда речь идёт о гильдии, торгующей оружием, специями и рабами.

— Бросьте паруса! Мы их не догоним, если будем играть честно, — крикнул он. — Пора нам стать ветром!

С матами и весёлым гомоном, как стая ворон, команда метнулась к снастям. Подняли дополнительные паруса, выпустили рею с чёрной косой — сигнальный знак, что

“Ведьма”

идёт на охоту. Солнце играло на металле, на коже, на потных спинах — ад был бы тише, чем эта суета перед боем.

— Боевые канаты — на месте, капитан! — крикнул боцман Моро, подтягивая перевязь с абордажным топором.

— Пушки заряжены, фитили готовы!

— Осталось сократить дистанцию, — сказал Эйдан и вновь приложился к подзорной трубе.

Судно гильдии шло уверенно, не подозревая, что в бледной полоске горизонта таится смерть.

Шли долго. Почти час. Ветер благоволил пиратам.

“Морская Ведьма”

двигалась с нечеловеческой скоростью, выгрызая из моря милю за милей. Эйдан стоял, как камень, почти не двигаясь. Он считал время, смотрел на волны, на солнце, на дым с судна гильдии — а там уже начали замечать приближение.

— Они поняли, — прошептал он. — Слишком поздно.

Действительно, на борту торговца началась паника. Корабль стал маневрировать, уводя нос от пиратского фрегата. Но он был тяжелее и медленнее. Не успеет.

— Подходим с подветренной стороны. Пушки к правому борту. Не стрелять, пока не прикажу! Мы берём его живьём. Там, говорят, золота — как в подземельях короля. И кое-что получше.

— Получше золота? — переспросил Моро.

Эйдан не ответил, только усмехнулся уголком рта. Он уже знал: на борту две пассажирки, знатные. По слухам, дочери самого лорда Армана Делакруа, великого магната, чья гильдия держала полмира за горло.

— Если они окажутся на борту — мы не просто разбогатеем. Мы станем легендой.

Удар первой пушки прозвучал, как гром. Ядро пронеслось над водой и взвыло в воздухе, ударив в корму торгового судна. Сразу за ним — второй выстрел. На этот раз прицельно: в мачту. Одна из снастей рванулась, как змея, и осыпала палубу обломками дерева.

— По местам! Готовность к абордажу!

Воины Эйдана кинулись к верёвочным лестницам, к крюкам, к клинкам. Каждый знал, что делать: не первый бой.

Когда корабли сблизились,

“Морская Ведьма”

врезалась носом в борт гильдийного судна. Дерево взвизгнуло, канаты затрещали, якорные когти впились в бок врага. Залпы гильдийных пушек прогремели вслепую — поздно, слишком поздно.

Пираты хлынули, как прилив, — крики, звон металла, рёв ярости. Эйдан пошёл первым.

Он летел вперёд по боевому канату, как чёрный ангел мщения. В руке — сабля с выгравированной змеёй, на поясе — пара пистолетов. Приземлившись на палубу врага, он тут же обезоружил первого охранника и бросил его за борт. Второго ударил эфесом по лицу. Всё было отточено до автоматизма. Бой шёл полным ходом — кровь, дым, крики. Эйдан шёл к капитанской каюте.

Внутри стоял густой аромат ладана и духов. Дверь была заперта изнутри. Эйдан ударил ногой — и та поддалась. За ней — две девушки.

Одна — в белом, с испуганными глазами, вся сжалась в углу.

Вторая — с рыжими волосами, меч в руке, поза как у хищника. Элиза Делакруа.

— Кто ты такой? — выплюнула она, глядя на него с яростью.

— Тот, кто сегодня победил, — спокойно сказал Эйдан и сделал шаг вперёд.

Она не отступила.

— Прикоснись — и я перережу себе горло.

Эйдан улыбнулся. В его глазах не было насмешки — только восхищение.

— Удивительно. Ты первая, кто говорит это мне в лицо. Даже мои враги сначала дрожат.

Он опустил оружие.

— Моё имя — Эйдан Грей. А ты, полагаю, — Элиза. Что ж. Добро пожаловать на

“Морскую Ведьму”

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2. Остров, которого нет на карте

Только после того, как пушки замолчали, тела были убраны, а паруса снова натянулись, пираты почувствовали вкус победы. Эйдан, стоя на палубе

“Морской Ведьмы”

, окинул взглядом покорённое судно. Оно было побито, обуглено в нескольких местах, но держалось на воде — и держалось достаточно, чтобы доставить его к месту, где сокровища находили своих новых владельцев.

— Перегружаем всё: ящики, бочки, мешки — даже гвозди из их кубриков, — скомандовал он. — И девиц — в мою каюту. Живыми. Без единой царапины, ясно?

— Есть, капитан! — прокричал Моро, расплываясь в победной ухмылке.

Команда действовала быстро, слаженно, словно один огромный, чётко работающий механизм. Они делали это десятки раз, и каждый раз — как в последний: гильдийные суда были лакомым, но опасным куском. Даже после победы каждый знал — лучше торопиться, пока не нагрянули патрульные бригантины.

На захваченном судне пираты нашли:

— шестнадцать сундуков с золотыми флоринами, дукатами и жемчугом,

— ящики с редкими специями,

— несколько бочек вина, произведённого в имперских винодельнях,

— китайский шёлк и южные ткани,

— изящные шкатулки, набитые украшениями — рубины, эмаль, нефрит,

— личные вещи девушек: наряды, книги, веера, зеркала, даже фортепьянную лиру.

— Что, и это всё просто плывёт по морю, как пирог по воде? — усмехнулся Моро, откупоривая одну из бочек. — Да тут можно скупить половину Мирадиума.

— Не скупим. А сожжём, если кто сунется, — ответил Эйдан, идя вдоль ящиков и проверяя накладные. — Перегрузим на

“Ведьму”

. Пленных — вниз. Установить на повреждённом судне автопилот и пустить его по течению. Пусть думают, что мы исчезли в волнах.

С этим они были мастера.

“Морская Ведьма”

оставляла ложные следы, фальшивые флаги, выжженные фрагменты парусов, которые уводили имперские погони в никуда.

На третий день пути вдали от торговых путей и людских глаз, они увидели контур знакомого утёса. Из воды, словно страж, торчал чёрный базальтовый клинок — вершина древнего вулкана. У его подножия, затерянный в густых туманах и занесённый только в голове штурмана Дрейка, прятался их остров —

Арколис

. Старое пиратское логово, полное рифов, скал и глубоких бухт, где даже чайки боялись гнездиться.

“Морская Ведьма”

медленно вошла в лагуну между зубастыми скалами. Вода там была зелёной, глубокой, и казалась живой — как будто хранила сотни секретов. На берегу стояли хижины, построенные из обломков кораблей, укреплённые якорями, бочками и парусами. Здесь жили те, кто когда-то остался после битв: старые пираты, вдовы, дети без флагов.

— Мы дома, ублюдки! — заорал Дрейк, и команда ответила криками, свистом и дробью на барабанах.

Судашние встречали их, как героев. Все знали: если

“Морская Ведьма”

возвращается — будет пир.

Разгрузка началась с восходом солнца. Моряки носили трофеи на берег, где уже расстилали парусину, чтобы раскладывать добычу. По древнему закону Арло, ещё от первого капитана, каждый член экипажа имел долю — от младшего юнги до навигатора. Эйдан, как капитан, получал три доли. Моро и Дрейк — по две. Остальные — по одной.

На большом деревянном столе, установленном под навесом, Эйдан лично вёл счёт:

— Один сундук с золотом — сюда. Вес — тридцать две марки. Делим на сорок три доли. Запиши, Кай.

— Есть, капитан, — отвечал писарь, склонившийся над листом, из которого торчали перья.

— Специи — в хранилище. За них мы купим пушки и порох. С них десять процентов — в общий котёл.

— Вино и табак — по списку. В первую очередь — старикам, вдовам и детям, — напомнил Моро.

— Украшения, ткани, книги — выставить вечером. Женщины с острова пусть выберут, что им нужно. Остальное — на рынок в Мартеллу.

— А девицы, капитан? — спросил кто-то из тени с кривой улыбкой.

— В темницу под охрану. Без позволения — ни шагу. Кто ослушается — кормить рыб.

Вопросов не возникло. На корабле Эйдана был порядок. Дерзкий — да. Свободный — конечно. Но не звериный.

Эйдан смотрел, как вниз по трапу ведут двух пленниц.

Жюстин шла первой. Её тонкие пальцы вцепились в рукав матроса, глаза округлились от страха. Она дрожала всем телом, словно каждый шаг был последним. Платье запылилось и порвалось на подоле, волосы спутались. Но она всё ещё пыталась держать голову прямо — дочь гильдейского лорда не забудет манер даже в аду.

Позади неё шла Элиза — иная, как пламя рядом с воском. Её руки были связаны, но она шла, выпрямившись. Голову держала высоко, губы сжаты, глаза сверкали. Как только один из пиратов положил на неё руку, чтобы подтолкнуть, она рванулась, как разъярённая кобыла.

— Не прикасайся ко мне, ублюдок! — прошипела она, развернувшись так резко, что потеряла равновесие.

— Осторожнее! — рявкнул тот, схватив её за плечо.

— Да чтоб ты сгнил в своей дыре! — Элиза пнула его в голень и выпрямилась, тяжело дыша.

— Остынь, пёс, — раздался спокойный голос Эйдана.

Он медленно спустился с капитанского мостика, скользнул взглядом по ней и остановился рядом, приподняв бровь.

— Понежнее, — бросил он тем, кто сопровождал девушек. — Это всё-таки дамы из высшего общества.

Элиза резко повернулась к нему:

— Высшего, но не твоего, пират. Или ты и говорить-то не умеешь без клички «пёс»?

Эйдан на секунду опешил, затем усмехнулся. Он провёл рукой по небритому подбородку, разглядывая её так, будто не был уверен, сон это или правда.

— Прекрасно, — сказал он негромко. — Я уж думал, что в мире больше не осталось сумасшедших.

Элиза фыркнула, будто оскорбление было ей комплиментом. Жюстин в этот момент схватила её за локоть:

— Эли… пожалуйста… не делай хуже. Мы живы. Это главное. Просто… просто пусть отведут нас.

— Пусть? — Элиза метнула в неё взгляд. — Нас ведут, как овец на бойню. Я не привыкла склонять голову.

— Иногда нужно, чтобы её не отрубили, — прошептала Жюстин.

Эйдан подошёл ближе, остановился в шаге от Элизы, глядя на неё сверху вниз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А ты дерзкая, — сказал он почти с уважением. — Интересно, на долго ли тебя хватит.

Он кивнул матросам.

— В подвал под скалой. Отдельную камеру. Чтобы без глупостей, но и без страха. Им нужен холод, не страх. Пусть подумают. Отдохнут. И тогда поговорим.

Он развернулся и пошёл прочь, чувствуя на себе её колючий взгляд.

«Все остальные женщины, — подумал он, — замирают при виде меня. А эта… эта хочет разорвать меня на части. Прекрасно».

Глава 3. Вино, эль и искры

Вечером, когда солнце касалось горизонта, а воздух наполнился ароматом жареного мяса, рома и дыма костров, на берегу начался пир. Пираты сидели в кругу, пили, ели, смеялись и вспоминали, как тот вцепился в канат, как этот сорвался, а тот прыгнул с мачты прямо в бой.

— Ты видел, как Клейм ударил того мерзавца с медной серьгой? Как будто пня срубил! — хохотал Дрейк.

— А как ты, старый черт, умудрился уронить пушку на кубрик? — поддел его кто-то. — Я думал, корабль утонет.

Рядом плясали девушки с острова, играли на барабанах и флейтах. Пламя от костров отражалось в глазах, и казалось — это не праздник, а ритуал, почти древний: море взяло, море дало.

Эйдан сидел чуть в стороне, под навесом из паруса. Перед ним — бокал рома, кусок жареной рыбы и карта. Он не отдыхал: он планировал.

— Ты не празднуешь? — подошёл Моро, усевшись рядом.

— Я смотрю дальше.

— Что, уже решил, что делать с девицами?

Эйдан кивнул.

— Одна — напуганный призрак. Вторая — пылающий нож. Я поговорю с ней. Она не просто дочь богача. Она знает больше, чем говорит. Возможно, она — ключ.

— Ключ к чему?

Эйдан посмотрел на море.

— К следующему шагу. К делу, после которого Империя не просто будет нас бояться. Она начнёт торговаться.

Пока лагерь утопал в веселье, на другом конце острова, в старой каменной темнице под скалой, две девушки сидели в холоде и тишине. Элиза смотрела в окно, в котором виднелись лишь звёзды. Её сестра Жюстин дрожала и шептала молитвы.

— Не бойся, — прошептала Элиза. — Я не позволю им…

— Он смотрел на тебя, Эли. Этот капитан…

— Я знаю, — ответила она глухо.

В темнице было сыро, холодно и душно. Камни стены пропитались морской солью, на полу скапливалась вода, а единственным источником света оставалось крошечное зарешечённое окно под потолком. Снаружи доносился весёлый шум: смех, музыка, звон металлических кружек. Где-то играли на флейтах и били в барабаны. Пахло жареным мясом и дымом костров.

Элиза сидела у стены, вытянув ноги, и злилась. Жюстин обнимала себя за плечи и дрожала, бросая испуганные взгляды на дверь.

Вдруг в замке заскрежетал ключ.

Дверь скрипнула. На пороге возник вооружённый охранник в кожаных доспехах, с саблей на боку и ухмылкой, как у человека, которому поручили непыльную, но интересную работу.

— На ноги, благородные дамы, — сказал он насмешливо. — Капитан приказывает вас проводить на пир. Вы же наши гости.

Элиза подняла голову и усмехнулась:

— Забавно. Я не знала, что гостей держат в крысиной яме.

— Элиза… — прошептала Жюстин, испуганно дёрнув сестру за рукав. — Пожалуйста. Не зли их. Если ты будешь дерзить, нас убьют. Или… хуже…

— Лучше умереть, чем заискивать перед пиратами, — рявкнула та, но встала.

— Вы идёте. Или я вас понесу, — усмехнулся страж.

Они пошли.

Снаружи перед ними открылся совсем другой мир. Между пальмами плясали тени от костров. Повсюду были расстелены паруса, вместо скатертей — старые карты, на которых расставлены миски с жареной рыбой, хлеб, сыр, грубые кружки с ромом и элем. Музыка не прекращалась. Мужчины пели, обнимались, пили, кто-то танцевал с девушкой в полосатом платке. Остров кипел жизнью.

— Вот и наши леди, — объявил Моро, увидев их. — Как вовремя, только начали второй бочонок.

Их усадили у одного из костров. Жюстин вся съёжилась, стараясь не смотреть в глаза никому. Элиза, напротив, оглядывала всех с холодной гордостью. Спина прямая, подбородок чуть приподнят. Она была как львица в клетке.

Появился он.

Капитан Эйдан Грей. В белой рубахе, расстёгнутой на груди, с закатанными рукавами и кожаным ремнём через плечо. В руках — три кружки. Ветер развевал его волосы, и отблески костра танцевали на лице. Он выглядел слишком свободным для преступника. И слишком красивым, чтобы быть просто разбойником.

Он протянул им кружки.

— Вино с вашего судна, — усмехнулся он. — Надеюсь, у вас хороший вкус.

Жюстин тут же отпрянула:

— Спасибо, я… не хочу. Мне нельзя.

Элиза взяла. Взгляд — в упор.

— И я могу? Я думала, мы в плену.

— Это пир, — сказал Эйдан. — А не допрос. Пока.

Элиза хмыкнула, сделала глоток — и тут же поморщилась, как от укуса.

— Фу. И этим мы торгуем? Ужас.

Он рассмеялся — громко, от души. И в его смехе не было обиды — только искреннее удивление и восторг.

— Ты всё больше удивляешь меня. Уже и товар оценила. Что дальше — советы по абордажу?

Он исчез и через пару минут вернулся с другой кружкой.

— Вот это — эль. Местный. Пьют только на Арколисе. Осторожно, он коварен.

Элиза взяла. Сделала глоток. Потом ещё.

— Намного лучше, — признала она. — Поделишься рецептом?

— А ты поделишься своим фамильным гербом?

Она усмехнулась, и в этот момент её глаза блеснули мягче. Вино расслабило. Эль согрел. Костёр отражался в зрачках, и на миг весь страх, боль, холод и ярость утихли. В шуме, гуле голосов, в ароматах дыма и соли капитан показался ей… другим.

Она посмотрела на него, и впервые — иначе. В нём не было ничего от светского кавалера. Но в нём была сила, уверенность, опасная свобода, которой так не хватало её жизни под замком гильдии.

— Ты слишком вольный для закона. И слишком красивый для убийцы, — вырвалось у неё.

— А ты слишком острая для пленницы. И слишком прямая для дочери лорда, — ответил он с тем же прищуром.

Их взгляды пересеклись. Время будто замерло. Между ними возникло напряжение, как перед грозой. Но тут…

— Элиза! — прошипела Жюстин и ущипнула её за руку.

Элиза моргнула, словно очнулась. Вспомнила.

Этот человек — пират. Он разграбил их судно. Погубил охрану. Запер их в темнице. А она… она только что кокетничала с ним у костра, среди преступников, с элем в руках.

Лицо её сразу изменилось. Лёд вернулся.

— Ты умеешь очаровывать, капитан, — сказала она холодно, отдавая кружку. — Наверное, этим и заманиваешь в ловушку тех, кто недостаточно умен. Но я не из таких.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он поднял бровь. Но не разозлился.

— Жаль. Я-то уж надеялся, что ты не из простых.

— Я из свободных, — бросила Элиза. — А ты — лишь тень среди штормов. И рано или поздно, тебя поглотит тот самый океан, в который ты смотришь с вызовом.

Элиза отвернулась от капитана, резко, словно сбрасывая с себя его взгляд, слова, аромат эля и всё это абсурдное чувство… лёгкости. Как будто на миг она забыла, где находится.

Капитан ничего не сказал. Лишь сел напротив, не спеша, с кружкой в руке. Сделал глоток, облокотился на колено и украдкой продолжал наблюдать за ней сквозь пламя костра. В его глазах играли отблески огня — и интерес, и насмешка, и… что-то, от чего Элизе хотелось ударить его, а потом — разобраться в себе.

Она чувствовала его взгляд каждой клеточкой. Но не подала вида. Она смотрела в сторону моря, с каменным выражением лица, будто среди пьяных голосов и грохота веселья её это всё не касалось.

К костру подошли две девушки. Одеты — громко сказано: короткие юбки из парусины, груди едва прикрыты, волосы развязаны, губы яркие от ягод или краски. Они почти одновременно опустились рядом с капитаном, потерлись плечами, и одна из них положила руку ему на грудь.

Они кокетничали так открыто, что даже грубоватые пираты сбавили тон. Одна из них засмеялась, что-то шепнула капитану, вторая уже стянула с ноги сандалию, будто и вовсе собиралась устроить нечто здесь, у костра, прямо при всех.

Элиза не сразу поняла, что с ней происходит. Сердце забилось быстрее, в груди всё сжалось, и прежде чем разум сказал

«не смей»

, мысль вспыхнула:

«Я ненавижу их. До омерзения. Противные, дешёвые... распутницы».

Их прозрачные платья, липкие улыбки, фальшивый смех, — всё раздражало. Их желание быть рядом с ним. Их готовность отдаться ему без остатка. А главное — его лёгкая, тёплая реакция. Он не отстранился. Он засмеялся. Он положил руку на талию одной из них.

И когда он встал, приобняв блондинку, и повёл её, слегка шлёпнув по бедру, в сторону борта

"Морской Ведьмы"

, Элиза почувствовала, как её злость прорывается наружу.

— Вставай, Жюстин, — резко сказала она, поднимаясь. — Пошли. Меня тошнит от этого уродского праздника.

Жюстин подняла на неё взгляд, нерешительно. Она посмотрела на костёр, на пищу, на тёплый песок, на танцы и свет. Здесь было сухо. Здесь было тепло. Здесь их никто не трогал, не унижал. Наоборот — их угощали, охраняли, сажали у почётного костра.

Она хотела сказать:

«Может, останемся ещё немного?..»

Но увидела, как у сестры на глазах дрожат ресницы, как она сжимает пальцы в кулак, как будто хочет не уйти — а сбежать, пока всё внутри не взорвалось.

— Хорошо, — тихо ответила Жюстин. — Пошли.

Они двинулись обратно к скале. Мимо проходили пьяные пираты с жареными ножками в руках, одна из девушек смеялась, уронив платье ниже плеч. Жюстин украдкой посмотрела — и поняла:

зря она боялась

. Здесь никто бы их не тронул. Девиц было полно. Они сами вешались на пиратов, как виноград на лозу. Жюстин вздохнула. В темнице будет холодно. И одиноко. Но она не оставит сестру.

Когда железная дверь вновь захлопнулась за ними, и темнота поглотила остатки кострового света, Элиза села у стены, уткнулась в колени и сжала зубы. Её грудь всё ещё поднималась от гнева.

Он пират. Похититель. Разбойник. И я — не одна из них. Я никогда не буду такой… Никогда.

Но внутри уже шевелилось предательское:

А ведь он смотрел только на меня…

Глава 4. Она - как шторм

Губы — мягкие, тёплые, пахнут солью и ромом. Рыжие волосы касаются лица. Он чувствует, как они щекочут шею, как пальцы сжимают его плечо, и голос, едва слышный, дразнящий:

— Капитан…

Он тянется к ней, уже зная, кто это. Эти зелёные глаза невозможно спутать. Пронзительные, дерзкие. Они не просят — они требуют. Элиза. Её дыхание обжигает. Он вот-вот коснётся её губ…

И вдруг — темнота. Тишина.

Он резко поднимается, тяжело дыша, простыня соскальзывает на пол. Тело покрыто испариной, волосы прилипли ко лбу. Воздух в каюте — плотный, солёный, как штиль перед бурей.

Рядом что-то шевелится.

— Ммм… вернись, капитан, — мурлыкает голос.

Он оборачивается. Рядом — Анна. Голая, раскрепощённая, с пьяной улыбкой. Та самая девушка, которую он увёл от костра ночью. Но

не она

.

— Чёрт… — прошептал Эйдан и провёл рукой по лицу.

— Ты чего, милый? — протянула Анна, потянувшись и закинув на него ногу.

— Убирайся, — резко сказал он и сбросил её с себя. — Сейчас же.

Она прикусила губу, будто обиделась, но, по опыту, знала — спорить не стоит. Пираты быстро меняются, особенно такие, как капитан Грей.

— Тысяча чертей… — выругался он, вставая. Его ноги коснулись пола, и он провёл ладонью по виску. — Что со мной?

Он оделся быстро, движения — отрывистые, резкие. Шагнул к иллюминатору, открыл — солёный ветер влетел в каюту и ударил в лицо. Но и он не помог. Образ не исчезал. Элиза. Её глаза. То, как она смотрела на него сначала с презрением… а потом с чем-то ещё. А потом — как отвернулась.

«Чёрт возьми. Она в моей голове».

Он облокотился на подоконник, закусив губу. Всё началось задолго до этой ночи. Задолго до плена, до её взгляда у костра. Всё началось там…

…в маленькой таверне на берегу Гольдрена. Тогда он сидел в углу, втянув лицо в капюшон. Портреты с его изображением висели на каждом углу. За его голову обещали награду, которую хватило бы, чтобы купить пару рыцарских титулов. Ему было плевать — он пил и слушал.

За соседним столом двое купцов — один с кольцами на каждом пальце, второй с брюшком и золотыми запонками. Они говорили громко, как всегда, когда чувствуют себя в безопасности.

— Лорд Делакруа всё-таки отправит младшую в Альвену. Жених — сын того банкирского пса. Сговор состоялся.

— А старшая? Обычно же наоборот: сперва старшую — в брак, младшую потом.

— Ну, ты же знаешь Элизу… — хмыкнул первый. — Упряма, как дьявол. Когда отец потребовал выйти за этого старика из Севера, заявила, что уйдёт в монастырь, если её заставят. Скандал был на полдворца.

— А младшая согласилась? Ради отца?

— Ага. Тихая, послушная девочка. Всё наоборот: старшая — как буря, младшая — как ручей.

Эйдан тогда лишь усмехнулся. Он не знал этих девушек. Но имя Делакруа резануло слух. Старый пес. Один из главных лордов Лоранской гильдии. Один из тех, кто подписал указ о его поимке, кто выжигал по морям охоту на

“Морскую Ведьму”

, как на проклятие. Сколько кораблей он лишился из-за его эмиссаров. Сколько людей повесили, чтобы подобраться к нему.

«Дочери Делакруа на одном корабле. Судно полное золота. Идеальный трофей», — подумал тогда Эйдан. —

Не просто ради наживы. Ради предупреждения. Ради того, чтобы гильдия почувствовала вкус страха.

А теперь… теперь он не спал. Потому что зелёные глаза приходили к нему во сне. Потому что рыжие волосы обжигали его кожу даже сквозь ночь. Потому что, впервые за долгие годы,

ему стало страшно

. Но не за жизнь. А за то, что, возможно, он сделал то, что невозможно отменить.

«Я думал, она будет пешкой…»

Он посмотрел на луну.

«…а она оказалась королевой».

И это уже не было игрой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5. Хрупкая тишина перед бурей

Утро пришло на остров, как ни в чём не бывало — с мягким шумом волн, криками чаек и запахом водорослей, поднимающимся с берегов. Но для двух пленниц, запертых в тёмной каменной темнице, новый день начался с раздражающего скрипа металлической щеколды.

Дверь открылась, и внутрь вошёл всё тот же страж, с которым Элиза уже обменивалась колкостями накануне. В руках он держал деревянный поднос, на котором покоились два куска сухого хлеба, пара ломтей вяленого мяса и кружки с водой.

— Завтрак, дамы, — хмыкнул он. — Наслаждайтесь, пока солнце греет.

— А прогулки пленным гостям не полагаются? — с ядом в голосе бросила Элиза.

— Не было приказа капитана, — равнодушно отозвался страж, поставив поднос на каменный выступ у стены.

Элиза фыркнула, не удостоив его больше ни взглядом, ни словом. Жюстин молча взяла воду и сделала глоток, пряча глаза. В темнице было прохладно, но воздух густел от невыраженных эмоций.

Ближе к обеду дверь снова отворилась. На этот раз страж был не один.

— Встать, — приказал он. — Капитан желает видеть вас обеих.

Они вывели девушек из темницы и провели по песчаной дорожке, окружённой лианами и пальмами, к небольшому каменному строению, утопающему в зелени. Оно выделялось на фоне остального лагеря — крепкие стены, крыша из черепицы, чистые окна. Построено явно не для пирата, а для человека, уважающего порядок.

Внутри было прохладно и полутемно. Комната напоминала кабинет. Шкафы с книгами и свитками, карта архипелага на стене, бронзовый компас, под стеклом — модель корабля. В центре — стол, заваленный картами, журналами и чертежами. За ним сидел капитан Эйдан Грей, склонившись над картой побережья.

Он поднял глаза, когда девушки вошли, и жестом указал:

— Садитесь.

Жюстин, всё ещё взволнованная, повиновалась и опустилась на предложенный стул. Элиза же осталась стоять. Она смотрела на него, не пряча презрения.

— Я не подчиняюсь грязным пиратам, — произнесла она.

Эйдан не настаивал. Он уже понял: эта женщина — как буря. Её нельзя заставить, только направить или попытаться удержать, рискуя утонуть.

— Лоранская гильдия, — начал он, откидываясь на спинку кресла, — настоящая заноза в этом мире.

Элиза и Жюстин переглянулись. Их отец был не просто членом — он основал гильдию. Их жизнь с рождения вращалась вокруг её власти, законов и торговли.

— Мой отец, — продолжил Эйдан, — был простым торговцем. Он хотел торговать честно. Но Лоранская гильдия захватила все торговые города и рынки, перекрыла порты, устранила конкуренцию. Ему не оставалось ничего, кроме как пуститься в море и стать пиратом.

Элиза усмехнулась:

— Мы здесь, чтобы слушать биографию твоей семьи? Нет уж. Ты позвал нас не для исповеди.

Он проигнорировал её выпад и продолжил:

— Эта гильдия доказала одно: упрямство убивает. Сколько людей, кораблей — в пучине. Я пытался договориться с вашим отцом. Хотел встречи. Хотел слов. Но он даже слушать не стал. Теперь, когда его любимые дочери у меня, думаю, он будет более сговорчив.

Элиза засмеялась, звонко и зло:

— Ты серьёзно думаешь, что мой отец — человек, перед которым склоняются целые государства — пойдёт на сделку с самым ужасным пиратом? Не надейся. Он скорее утопит весь флот, чем согласится.

Эйдан налил себе рому. Отпил, глядя на них спокойно:

— Тогда он никогда не увидит вас. А твой жених, Жюстин… — он перевёл взгляд на младшую — …думаю, долго верность хранить не станет. А сделка, на которую так рассчитывал твой отец, развалится.

Жюстин всхлипнула, прижала ладони к лицу, будто могла стереть и эту фразу, и весь этот кошмар.

— Не смей плакать перед этим… — прошипела Элиза и резко повернулась к капитану.

Он смотрел на неё, прищурившись. Уголки губ приподнялись. В его глазах — удовлетворение.

— Ты… сволочь, — прошептала Элиза.

И, не выдержав, бросилась на него. Она пересекла комнату за пару шагов. Рука сжалась в кулак. Она ударила бы, если бы он не был быстрее.

Эйдан схватил её за запястья и резко прижал к себе. Спина Элизы ударилась о его грудь. Он зафиксировал её руки, удерживая крепко, но без боли. Её дыхание сбилось.

— Твоё бесстрашие, — прошептал он ей на ухо, — заставляет кровь быстрее течь по моим венам.

Его голос был низким, чуть хриплым, словно сам не ожидал, как сильно влечёт его эта женщина. Элиза чувствовала его дыхание на своей щеке. Его грудь — сильная, горячая. Она даже на миг представила, как он выглядит без рубашки. Спазм пронёсся по животу. Волна жара окатила всё тело.

Но тут — всхлип.

Жюстин. Сквозь его шёпот, его тепло, она услышала дрожащий голос своей младшей сестры. Это вернуло её в реальность. В каменный кабинет. В плен.

Элиза резко дёрнулась, вырвалась и отступила.

— Твои планы никогда не исполнятся, — бросила она зло, — даже если ты соблазнишь всех женщин этого архипелага.

Она развернулась и вышла из кабинета. Жюстин бросилась за ней, едва сдерживая слёзы.

— Клейм! — крикнул Эйдан. — Запереть их.

Когда дверь захлопнулась за сестрами, Эйдан медленно опустился в кресло. Его пальцы всё ещё ощущали её пульс. А в голове — снова те же глаза. Зелёные. Проклятые.

Элиза Делакруа становилась его бурей. Его слабостью. И, возможно, его погибелью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6. Гнев в мраморе

Город Гольдрен сиял под полуденным солнцем, отражая отблески богатства на позолоченных башенках и витражных окнах. Здесь всё говорило о власти: от вымощенных аллеями улиц, по которым ехали кареты с геральдикой, до строгих фасадов банков, торговых домов и судов гильдии. Но особенно выделялся беломраморный дворец Лорда Делакруа. Над главными вратами реял герб семьи — серебряная роза, обвивающая меч. Геральдический символ казался слишком утончённым для человека, чья воля могла остановить торговлю во всём западном архипелаге.

Во внутренних покоях, среди колонн из алебастра, в окружении слуг и охраны, лорд Делакруа сидел за письменным столом, рассматривая карту морских путей. Его пальцы, украшенные перстнями, постукивали по столу, глаза были прищурены. Он ждал вестей от корабля

"Люцианна"

, на борту которого были его дочери. Ожидание затягивалось, и оно злило его больше, чем плохие новости.

Когда дверь отворилась без стука, он даже не поднял головы:

— Надеюсь, у вас веская причина войти вот так.

— Милорд… — голос был сдавленным, почти дрожащим. — Слухи подтверждены.

"Люцианна"

… была перехвачена. Судно ограблено, команда перебита. В живых остались только трое. Они были найдены на шлюпке недалеко от рифов Рарлеса. Ваши дочери… пропали. Их не было среди спасённых.

Лорд Делакруа медленно поднял глаза. Его лицо не дрогнуло. Ни брови, ни уголка губ. Только тишина.

— Кто?

— Они говорят… флаг был чёрным. С трезубцем и змеёй.

Делакруа выпрямился.

— Эйдан Грей, — прошептал он. — Проклятый бастард.

Он встал из-за стола, плавно, не торопясь, как человек, уверенный в себе и своей власти. Слуги инстинктивно отступили на шаг.

— Найдите мне адмирала Форбена. Пусть готовит

"Алый Гнев"

. Пусть вся эскадра поднимется под флаг гильдии. Я хочу знать, где этот пес. И я хочу его голову на серебряном подносе.

— Милорд… — один из советников попытался заговорить. — Это может быть… провокацией. Может, девушки…

— Если они мертвы, — произнёс Делакруа холодно, — я сровняю с землёй каждый остров, где хоть раз швартовалась

"Морская Ведьма"

. Если они живы — я верну их. Но сначала он падёт. Он и все, кто поднял за ним паруса.

В кабинете воцарилась ледяная тишина. Никто не осмелился возразить. Даже намёк на сочувствие был бы расценён как слабость. Делакруа подошёл к окну. Внизу, на площади, шла торговля. Повозки грохотали, слуги несли ткани, купцы кричали. Жизнь кипела. И он — стоял над этим всем, как король без короны.

«Ты решил бросить вызов гильдии, Эйдан Грей…»

Он вспомнил того мальчишку. Сын торговца с Ланмерских островов. Его отец был одним из немногих, кто пытался пробиться в закрытую систему Лоранской гильдии. Наивный, упорный. Делакруа тогда даже говорил с ним. Предлагал "партнёрство" — то есть сдать свой флот, продать лицензии, передать товар. Он отказался. И очень скоро оказался вне закона. А его сын стал пиратом.

«Ты забрал моих дочерей, мальчишка. Теперь ты поймёшь, что значит — играть с богами торговли».

Он сжал кулак. Взгляд его метнулся к карте. Где-то там, среди сотен островов, среди гротов, бухт и рифов, скрывался его враг. И с ним — две его девочки. Одна — жемчужина Гольдрена, гордость отца, послушная, как фарфоровая кукла. Вторая — буря. Стихия. Та, которую он никогда не мог контролировать, но всегда восхищался её духом.

— Они вернутся, — сказал он вслух. — Я верну их. А он… исчезнет из истории. Его имя забудут. Его корабль затонет. Его пепел развеется по ветру.

И он уже отдавал приказы, и корабли поднимали якоря. В Гольдрене начиналась буря. Буря из золота, пушек и беспощадной воли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7. Побег и ярость

Ночь над островом была душной. В камере, выдолбленной в скале, пахло влажным камнем, солью и отчаянием. Элиза Делакруа сидела, обняв колени, и смотрела в темноту. Её глаза не смыкались уже много часов. Она не могла спать. Её разум метался, как птица, бьющаяся о прутья клетки.

Какой-то пират — безродный, самонадеянный — посадил её под замок. Её, Элизу Делакруа. Даже её отец, лорд всего Гольдрена, основатель Лоранской гильдии, не смог навязать ей свою волю. Он требовал подчинения, его домочадцы склоняли головы, но не она. Она всегда была волей, бурей, ветром. А теперь — пленница, в сырой клетке, на краю мира. И всё из-за этого Эйдана Грея.

Его дерзость потрясала её. Он не просто бросил вызов её отцу — он хотел его унизить, поставить на колени человека, который спасал целые регионы от голода, создавал рынки, наполнял казну империи. Этот мужчина сделал себя сам, добился власти, чтобы другие могли жить. А Эйдан… он хотел разрушить его империю ради собственной мести.

Нет. Она не будет сидеть сложа руки.

Ранним утром, когда проснулся первый шум лагеря и солнце только начинало подниматься, в темницу вошёл охранник. Он, как обычно, нёс поднос с едой.

Но в этот раз Элиза была готова.

Резко, прежде чем он успел что-то сказать, она схватила поднос обеими руками и с силой ударила им по голове стража. Звон металла, глухой стон — охранник рухнул на пол, потеряв сознание.

— Быстро! — прошипела она, хватая Жюстин за руку.

Сестра испуганно вскрикнула, но подчинилась. Они выбежали из камеры и побежали вдоль стены, стараясь держаться в тени. Сердце билось в висках, каждый звук казался шагами погони.

На пристани было пусто. Волны лениво плескались у досок, на палубе

"Морской Ведьмы"

шевелились только паруса. Шанс был. Побег возможен.

Но они не знали, что наверху, на палубе, стоял Эйдан. Он вглядывался в горизонт, сжимая в руках подзорную трубу. Он знал: когда Делакруа узнает о похищении дочерей, Гольдрен поднимет весь флот. Корона не потерпит такого вызова. Но он также знал, что добраться до этого острова было почти невозможно. Почти. И всё равно он каждое утро смотрел вдаль.

Сегодня его взгляд привлекло движение. Две фигуры крались вдоль причала.

Он поднял трубу, навёл линзу — и рассмеялся:

— Ну конечно. Я от тебя другого и не ожидал.

Когда беглянки поравнялись с его кораблём, Эйдан громко крикнул:

— Далеко собрались, дамы? Может, вас проводить?

Сёстры вздрогнули. Элиза инстинктивно заслонила Жюстин спиной. Её губы сжались, а глаза метали молнии. Они были так близко. Почти.

Капитан свистнул. Из-за ящиков, из теней, выскочили несколько пиратов.

— Клейм! — скомандовал он. — Я разве разрешал прогулки для заключённых?

Элиза крикнула в ответ:

— В первый день мы были гостями, а теперь заключённые?

— Когда будете вести себя как подобает гостям, — спокойно ответил он, — будете ими.

— Присмыкаться перед тобой? Нет уж! — Она плюнула на борт его корабля, смотря снизу вверх, глаза горели вызовом.

— Теперь из-за тебя у нас будут проблемы, — тихо сказала Жюстин.

Капитан стоял, сложив руки на груди. Его взгляд был ледяным.

Клейм подбежал:

— Простите, капитан! Не доглядел. Эта чёртова… приложила Купера подносом.

— Ещё раз подобное — и тебя вздёрнут, — отрезал Эйдан.

Клейм схватил Элизу за руку грубо, до боли. Та вскрикнула:

— Ай!

Но никого это не волновало. Он процедил сквозь зубы:

— Ты хочешь проблем, глупая девка? Они у тебя будут.

Они повели их обратно. На встречу шёл Купер, потирая затылок:

— Теперь вы у меня будете только крыс жрать! — кинул он им вслед.

Когда дверь темницы снова захлопнулась, Жюстин не сдержалась:

— Элиза… зачем ты это сделала? Я боюсь… они ведь пираты. Им перерезать глотку — как хлеб нарезать. Мы никуда не сбежим. Вокруг океан. Мы не найдём путь. Мы погибнем… — её голос сорвался, и она заплакала.

Элиза села рядом, злая, злая на всё: на отца, который отправил их с минимальной охраной, зная, что в водах орудует Эйдан Грей. Злая на капитана, что поймал их снова. И злая на себя — за то, что совершила опрометчивый поступок, толкнув сестру в бездну вместе с собой.

Она смотрела в темноту, но перед глазами у неё было лицо Эйдана. Его усмешка, спокойный голос. Его спокойствие пугало её больше, чем ярость. Она знала: такие не сдаются. И теперь ей придётся придумать другой способ выбраться отсюда — умный, хитрый. Потому что сила и дерзость не помогли.

Но она не собиралась сдаваться.

Никогда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8. Смирение

Шли дни.

Элиза вела себя покорно. Она не отвечала на колкости, не рвалась в бой, не поднимала поднос, как в тот роковой день. Но внутри неё бушевала буря. Невидимая, напряжённая, как натянутая тетива. Всё, что она делала — делала ради Жюстин. Ради её спокойствия.

Сестра всё ещё вздрагивала от резких звуков, старалась не смотреть в глаза пиратам и чаще сидела молча в углу камеры. Элиза знала: любое её упрямство, дерзость, бегство — всё это может только ухудшить положение. Поэтому она выбрала путь терпеливого хищника. Затаиться. Притвориться. Дождаться шанса.

Через несколько дней ей удалось выпросить прогулки. Страж, с разрешения капитана, не без ворчания, согласился выводить сестёр на короткое время — проветриться, размять ноги.

Они шли вдоль внутреннего двора островного поселения. И Элиза, впервые позволив себе не гнев, а наблюдение, увидела совсем другую картину, нежели представляла.

Здесь всё текло размеренно. Спокойно. Люди были заняты делом. Женщины стирали на берегу, развешивали выстиранное на верёвках. Кто-то резал овощи. Кто-то пел. Мужчины чинили крыши, ремонтировали лодки, точили ножи. Под деревьями играли дети. Не как на наёмничьей базе, не как в пиратском притоне — как в деревне. В настоящем живом сообществе.

Никакие это не отбросы, не преступники, как ей показалось в первые дни. Это были семьи. Люди. Они просто жили. Выживали.

Конечно, остров затерян в океане. Никакой связи с материком. Никакой законной работы. Она подумала: может, Эйдан говорил правду? Может, действительно гильдия, основанная её отцом, не пустила их к торговле? И тогда... как им выжить? Если все легальные пути перекрыты, если единственный выход — грабить?

Она тут же отдёрнула себя. "Нет. Нет! Я не могу оправдывать это чудовище. Ни его, ни его псов. Он сам выбрал путь крови. Он захватил наш корабль, он запер нас в камере. Он — не жертва. Он хищник."

Она должна выслушать отца. Только он может объяснить всё правильно. Только он развеет этот мираж, в котором пират пытается себя обелить. Он — честный лорд. Основатель. Влиятельнейший человек гильдии. Он знает, что делает. А Эйдан... Эйдан лишь плетёт паутину слов, чтобы запутать её, втереться в душу, вызвать жалость. Но не выйдет.

Мимо них пронеслась толпа детишек. Шестеро, может, семеро. Один из них, босоногий, со светлыми волосами, засмеялся, когда уронил мячик. Элиза невольно улыбнулась. Впервые за долгое время. Это было неожиданно. И странно.

Она услышала голос Эйдана. Где-то вдали. Он был резким, командным. Она не разобрала слов, но в его интонациях звучала железная воля. Он приказывал. Жёстко, точно. И никто не перечил.

Элиза повернула голову в ту сторону, откуда доносился голос. Увидела его. В кожаной куртке, с мечом у бедра. Он жестикулировал, и вокруг него стояли его люди. И слушали. Внимательно. Почтительно.

"Как в этом человеке может уживаться тот, кто сладко шептал мне на ухо, и тот, кто сейчас командует, как жестокий диктатор?" — подумала она.

Две стороны одной монеты. И обе — опасны.

Она знала: он всё ещё играет с ней. Но она больше не будет марионеткой. Она выждет. И ударит, когда он меньше всего этого ожидает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9. Огонь под кожей

День был жаркий и душный. Остров томился под тенью облаков, а влажный ветер с моря приносил запах соли и перегретой древесины. Элиза, как и обычно, шла вдоль каменной дорожки вместе с Жюстин. Их охранял Купер, уже поправившийся после удара подносом, и теперь бдительно следивший за каждой их тенью.

Элиза смотрела себе под ноги, внешне спокойная, но внутри продолжала пылать. Она по-прежнему не смирилась с пленом, но научилась его носить, как маску. Она научилась улыбаться Жюстин, успокаивать её, просить прогулки, чтобы вынести хоть немного воздуха и солнца. Она выучила остров — каждый поворот, каждую тропу, каждый домик. Она всё запоминала. В нужный момент — всё это пригодится.

Но сегодня прогулка приняла иной оборот.

Сначала она услышала голос. Сначала едва уловимый, как шелест. Потом — хохот. Звонкий, переливчатый, раздражающий до невозможности. Этот смех… Она узнала его мгновенно.

Анна. Та самая, что в тот вечер праздника сидела у костра, смеялась, вилась вокруг Эйдана, как змея. Та, которую он увёл на борт

"Морской Ведьмы"

.

Элиза резко подняла голову и начала искать источник звука. Она замедлила шаг, насторожившись, не слушая больше ни Жюстин, ни собственные мысли. Где-то за каменной изгородью, на большой поляне, под навесом стоял длинный стол. За ним обедали пираты. Кто-то громко чавкал, кто-то спорил о чём-то. Они ели, пили, смеялись.

А чуть в стороне, ближе к дереву, стоял Эйдан. На нём была только рубаха, расстёгнутая, обнажавшая его торс — мускулистый, загорелый. Анна стояла рядом. Она держала кувшин с водой и поливала капитану руки, смеялась, что-то нашёптывая.

У Элизы в животе всё сжалось. Ревность, досада, ярость.

«Ах ты, распутница… — мысленно процедила она. — Опять хочешь ночью прыгнуть к нему в койку. Чтобы он своими сильными руками… своими горячими губами…»

Она осеклась. Мысли стали предательски живыми, образ — слишком ярким. Её щёки вспыхнули. Она сжала кулаки, вбитые ногти впивались в ладони.

— А у нас капитан и правда красивый, да? — раздался рядом голос, грубоватый, женский, но не злой.

Элиза вздрогнула и резко обернулась. Рядом стояла старуха — сутулая, с седыми прядями в повязанной косынке. Лицо её было испещрено морщинами, но глаза светились лукавством.

— Я… я… — Элиза запнулась. Слова исчезли.

— Ничего страшного, дитя, — сказала старуха, усмехаясь. — Каждая девушка на этом острове хоть раз мечтала оказаться в его объятиях. Даже я. — Она рассмеялась хрипло, но весело.

Элиза опешила. Её разоблачили. А главное — с таким спокойствием, что невозможно было разозлиться.

— Не беспокойся, — продолжила старуха. — Я была на острове ещё до того, как пришёл Эйдан. И я тебе скажу, капитан хоть и грозный, но справедливый. Если бы не он, здесь не было бы ни еды, ни крыши над головой. А то, как он защищает своих… — она поджала губы. — Ты ещё узнаешь, девочка, кто он на самом деле.

Элиза молчала. Она чувствовала, как внутри всё переворачивается. Раздражение, стыд, уязвлённая гордость. И всё это — потому что увидела, как какая-то женщина заливается смехом рядом с Эйданом.

Она отвернулась от поляны и пошла дальше. Рядом шагала Жюстин, бросая на неё встревоженные взгляды. Элиза молчала, и сестра, кажется, решила не расспрашивать. Но внутри неё всё горело. Она не знала, что именно ей неприятнее: то, что Анна рядом с Эйданом… или то, что ей это не безразлично.

Она должна быть осторожна. Очень осторожна.

Потому что пока он окружён женщинами, которые сами к нему липнут, она — пленница. И любые чувства, которые она могла бы позволить себе — обернутся слабостью.

А она не имеет права быть слабой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10. Дом с рифами

Прошло несколько дней. Утро было серым и промозглым, ветер с океана приносил прохладу и предчувствие перемен. Вдруг дверь темницы со скрипом отворилась, и на пороге появился Клейм. Он стоял, опираясь на косяк, с выражением особого удовольствия на лице.

— С вещами на выход, — буркнул он.

Элиза и Жюстин испуганно переглянулись. Начали в спешке собирать немногочисленные пожитки, что им выдали с их корабля. Сердце стучало у обеих. Что это? Новое заключение? Или что-то худшее?

— Куда нас ведут? — наконец решилась спросить Элиза.

— На казнь, — ухмыльнулся Купер и громко рассмеялся вместе с Клеймом.

Жюстин вздрогнула, её руки задрожали. Элиза обняла сестру за плечи и сжала губы:

— Идиоты! — рявкнула она.

Они шли по тропинке, петляющей через внутренний двор. Вскоре подошли к небольшому деревянному домику, укрытому за густыми зарослями. Клейм постучал. Дверь открылась, и на пороге появилась старуха.

Элиза её сразу узнала — та самая, что поймала её на ревности, когда она подглядывала за Эйданом и Анной.

— Фрейда, — сказал Клейм. — Капитан сказал отвечаешь за них головой. Если что — тебя вздёрнут.

— Идите уже отсюда, без вас разберусь, — буркнула старуха.

Пираты развернулись и ушли.

Фрейда распахнула дверь шире и сказала:

— Проходите.

Внутри было чисто, просто и по-домашнему. Старуха провела их в небольшую комнату. Там стояли две кровати и старая тумба между ними.

— Будете жить здесь. Моя комната через стену, кухня рядом.

Сёстры едва верили своим глазам. После тёмной, сырой темницы эти жёсткие кровати казались раем. Чистые простыни, запах свежего дерева и горящих свечей. Элиза присела, почувствовав, как усталость окутывает её, но не позволила себе расслабиться.

Позже, когда стемнело, Фрейда позвала их к ужину. На столе был скромный, но горячий суп и свежий хлеб. Они ели молча, пока старуха не заговорила:

— Я вижу тебя насквозь, Элиза. Ты не можешь смириться со своим положением. Но знай: даже если вы сбежите на лодке — вы не уплывёте далеко. Вокруг острова рифы. Разобьётесь. Только тот, кто знает проход, может пройти.

— Мы дождёмся, пока…

— Подождите немного, — перебила её Фрейда, — и капитан договорится с вашим отцом. Вас доставят домой. Целыми.

Элиза сжала ложку:

— Он хочет уничтожить дело моего отца! Я не могу это позволить.

Фрейда посмотрела на неё в упор:

— Он хочет дать этим людям шанс жить. А ты не видишь дальше своего носа. Сбежите — погибнете. Такие, как ты, часто кончают жизнь гордо и глупо. Подумай о сестре. Если из-за твоего дикого нрава она пострадает — ты себе этого не простишь.

Элиза молчала. Она чувствовала себя обнажённой под этим взглядом.

— А теперь — спать. Завтра рано вставать. На работу.

— На… работу? — переспросила Элиза.

— Да. Капитан сказал: хлеб свой вы должны отрабатывать. Вы дома были госпожами, а здесь все равные.

Элиза кипела. Этот пират собирается заставить их работать! Мыть полы, чистить картофель… или, что хуже всего, стирать вонючие, грязные рубашки его псов. Её тонкие, ухоженные руки, что держали перо и веер — теперь будут пахнуть щёлоком?

— Вот подлец… — прошептала она себе под нос.

Но вслух не сказала ничего. Лишь сжала губы, отбросила ложку и вернулась в комнату.

Ночь была долгой. И Элиза всё строила в голове план, как вырваться отсюда. Но теперь она знала: это будет труднее, чем ей казалось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11. Бельё, ревность и кулаки

Первый рабочий день начался рано.

Фрейда разбудила сестёр до рассвета. Хлеб, кусок сыра и кружка воды — вот их завтрак. Затем их разделили: Жюстин отправили на кухню, помогать местной поварке — добродушной женщине по имени Мелис, а Элизу — на берег, стирать.

Промозглая морская свежесть резала по коже, как нож. Пальцы онемели, колени ныли от холодного песка, а руки уже через полчаса стали шершавыми от щёлока. Элиза молча терла рубашки пиратов, размашисто, с яростью.

Она думала, почему капитан больше их не вызывает. Прошло несколько дней. Ни разговоров, ни угроз, ни новых условий. Что с переговорами? Идут ли они? Почему он так спокоен, словно они ему больше не интересны?

Может, потому, что она ему надоела?

В голове всплыла сцена в его кабинете. Её грудь сжалась — от ярости или чего-то иного. Его руки. Его голос. Его дыхание у самого уха. Её сердце забилось быстрее. Это было унизительно и в то же время волнующе.

И вдруг — голос.

— Так скоро и передумаешь отсюда уплывать.

Он был прямо рядом. Элиза резко обернулась. Над ней, как скала, возвышался Эйдан. Мокрые волосы прилипли к его вискам, рубаха расстёгнута. Он смотрел на неё с лукавой полуулыбкой.

— Не дождёшься, — отрезала она.

— Разве? — прищурился он. — А я думал, ты уже приглядела себе местечко в порту.

— Приглядела, — огрызнулась она. — Чтобы сбежать, как только ты отвернёшься.

Он засмеялся, наклонившись чуть ближе:

— Удачи. Главное — не забудь грести в сторону, где нет рифов.

Элиза фыркнула. В этот момент краем глаза заметила Анну. Та была среди женщин, стирающих на другом конце берега, но теперь пристально смотрела на них. Сначала в сторону Эйдана, потом — в упор на Элизу.

Когда Эйдан ушёл, не оглядываясь, Элиза продолжила стирку. Но не успела погрузить очередную рубашку в бадью, как сзади раздался всплеск — кто-то вывалил груду мокрого белья прямо ей под ноги. Песок мгновенно облепил всё чистое.

— Чёрт! — выкрикнула Элиза и резко встала. Позади стояла Анна.

— Слышишь ты, госпожа, — с ледяной усмешкой сказала та, — Эйдан мой. Даже не смей смотреть в его сторону.

Элиза посмотрела на неё с презрением:

— Да кому он нужен, твой капитан? Забери и подавись.

— Кому он нужен? — фыркнула Анна. — Тебе! Да ты вся потекла, когда он рядом был.

— Ты меня с собой не путай, шлюха.

— Ты кого шлюхой назвала, тварь?! — взвизгнула Анна и кинулась на неё.

Они сцепились. Анна рванулась с кулаками, но Элиза схватила её за волосы, нагнула вниз. Анна визжала, молотила кулаками по её рукам. Элиза, выросшая среди мальчишек, не терялась. Она знала, как бить и как держать. Словно в бою, она резко развернула соперницу и влепила пинок под зад. Анна упала, закричала от ярости.

На шум подбежала старшая по стирке — Шелли. Женщина, сухопарая, с веслом в руке, зарычала:

— Что тут у вас?!

Элиза выпрямилась:

— Это бельё я дополощу. А вот это — вываленное в песок — пусть Анна отстирывает. Она его и испачкала.

Шелли повернулась к Анне, сложив руки на груди:

— Опять ты! Опять! От ревности совсем с ума сошла? Каждой, на кого капитан глянет, будешь устраивать показательные драки?!

— Всех убью! Он мой! — заорала Анна.

— Если ещё раз начнёшь — обратно в трюм! — пригрозила Шелли. — Устроишь драку ещё раз — будешь штаны стирать у всех подряд.

Анна зарычала, но отступила.

Вечером за ужином Жюстин щебетала, что познакомилась с добрыми женщинами на кухне. Ей дали красивый платок, научили чистить рыбу, рассказали местные сплетни. Но Элиза её почти не слышала.

Её мысли были далеко — на берегу. Анна кинула ей вызов. Открытый и ядовитый. Но она ещё не знала, с кем связалась. С Элизой лучше не воевать.

Потому что Элиза не проигрывает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12. Шёпот волн

На следующее утро Элиза снова вышла на берег. Жюстин, как обычно, осталась на кухне. Солнце только-только поднялось, небо было затянуто лёгкой дымкой. Ветер трепал волосы, песок хрустел под ногами.

Но что-то было иначе.

Она огляделась. Берег, где обычно толпились мужчины, ремонтировавшие сети и лодки, сегодня был почти пуст. Лишь женщины у корыт, шум воды и плеск ткани. Мужчин не было. И... — Элиза резко обернулась в сторону пристани.

«Морская Ведьма» исчезла.

Место, где ещё вчера стояла гордая громада корабля, теперь зияло пустотой. Сердце забилось чаще.

Она пошла к Шелли, которая раздавала приказы у стиралок.

— Где все? И корабль? — спросила Элиза, голос дрожал от напряжения.

— Уплыли на рассвете, — безразлично ответила та.

— Куда?!

— Капитан нас в свои планы не посвящает, — пожала плечами Шелли. — А теперь иди стирай, работы и без тебя полно.

Элиза отвернулась. Послушно вернулась к своему корыту. Мокрые рубахи, щёлок, мыло, солёная вода... всё казалось чужим и ненастоящим. Как будто она не здесь, а где-то... на «Морской Ведьме», под чёрными парусами, навстречу буре.

Она терла ткань механически, но мысли были далеко.

Может, капитан отправился к её отцу. Может, переговоры всё же начались. Или... они вышли в море ради нового грабежа.

Элиза представила, как в сражении Эйдан получает удар... как палуба заливается кровью... как пуля пробивает его грудь. Как он падает, хрипит, а ветер уносит последние слова.

«Нет, он же...»

Она знала, что отец не станет торговаться. Он не сдастся. Он отправит флот, сожжёт всё, если потребуется. Эйдана ждёт виселица. Или хуже. Его голову насадят на пику у городской стены.

И в этот миг волна ударила по её ногам. Соль брызнула в лицо. Она резко очнулась — и показалось: на гребне волны мелькнула... голова. Мокрые тёмные волосы, лицо, залитое кровью.

Она вскочила. Бросила бельё в песок.

— Осточертели эти вонючие рубашки! — закричала она. — Пусть сами их стирают, эти ублюдки!

Руки дрожали. В груди словно что-то оборвалось. Слёзы застилали глаза, голос сорвался. Она развернулась и побежала. Сквозь женщин, сквозь крики, сквозь клокочущую обиду.

Бежала к пристани. Там, где ещё утром стояла «Морская Ведьма». Где её корпус раскачивался на волнах, и капитан, всегда уверенный, стоял у штурвала.

Теперь — только пустая вода. Пустота.

Элиза села на доски. Запрокинула голову к небу. Слёзы катились по щекам.

Она плакала. Сначала — от злости. На себя, на Эйдана, на отца. Потом — от бессилия. От боли, от тревоги, от желания убежать и невозможности это сделать.

Но глубже всего — от одной пугающей мысли:

Она больше переживает за капитана, чем за свою семью, за гильдию, за отца. За дело, которому должна быть верна.

Она чувствовала себя предательницей. Самой себе.

Шелли наблюдала за ней издали. Хотела подойти — но не стала. Знала: иногда нужно дать выговориться. Нервный срыв — неудивительно. Эти девушки были госпожами. Сидели в кружеве, ели из фарфора, и вдруг — грязные корыта, рваные тряпки, пот, щёлок и море. А ещё — Анна. Та добавила масла в огонь, конечно.

«Поплачет — успокоится», — подумала Шелли и махнула рукой остальным: не трогать.

А Элиза сидела и сжимала в кулаке ткань чужой рубашки.

Она думала о капитане. О его руках. О том, как он смотрел на неё в тот вечер у костра. О его улыбке.

«Что со мной...» — прошептала она. — «Я должна его ненавидеть. А мне страшно, что он не вернётся.»

Ветер сорвал платок с её волос, унёс в море. Элиза не побежала за ним. Она просто смотрела, как он уплывает, кружась на волнах.

Как её гордость. Как её вера. Как её прежняя жизнь.

Она знала: если он погибнет — что-то внутри неё сломается окончательно.

И она этого боялась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13. Возвращение "Морской Ведьмы"

Несколько следующих дней для Элизы прошли как в тумане.

Она делала всё машинально — стирала, полоскала, складывала. Но мысли были где-то далеко. Шелли, наблюдавшая за ней, однажды сказала:

— Может, тебе на кухню пойти, к сестре? Там поспокойнее.

— Нет, — коротко отрезала Элиза.

Ей было нужно видеть пристань. Она ждала каждую минуту, что «Морская Ведьма» появится из-за утёса, чёрные паруса прорежут горизонт. Она знала, что корабль вернётся. Должен вернуться.

И вот однажды, когда солнце уже поднималось высоко, по деревне пронесся крик:

— «Морская Ведьма»! Они возвращаются!

Дети и взрослые бросили работу, женщины вытирали руки о передники и бежали к берегу. Элиза была в числе первых. Песок хрустел под ногами, сердце билось в горле.

И вот она — «Морская Ведьма» — величественно приближалась к берегу. Паруса гордо развевались, корпус скрипел, будто радуясь возвращению. Люди на палубе мелькали, как тени.

Элиза вглядывалась. Она старалась рассмотреть то единственное лицо, которое ей было нужно.

Моро, Клейм — придурок, Купер… Где он? Где Эйдан?

И вот, наконец, она увидела его. Знакомый силуэт. Широкие плечи. Полуулыбка на устах. Солнце блестело в его волосах. Он стоял, уверенно держась за такелаж, и махал кому-то с берега.

И вдруг его взгляд наткнулся на рыжую голову в толпе. Он замер на долю секунды. Его сердце сжалось, грудь наполнилась неожиданной теплотой. Он почувствовал, как в нём что-то дрогнуло — как возвращение к тому, что не даёт покоя. Рыжая, дерзкая, непокорная.

А Элиза стояла и смотрела, затаив дыхание. Слёзы радости наполнили глаза. Она ненавидела себя за это, но не могла остановить ни сердца, ни слёз. Он был жив. Он был здесь.

— Мы дома, придурки! — заорал Дрейк, спрыгивая на пристань.

— ДАААА! — прокатился крик по кораблю.

Все начали хлопать, смеяться, обниматься. Люди возвращались домой.

Началась разгрузка: ящики, мешки, сундуки. Крики, суета, радость.

Шелли хлопнула в ладоши:

— Быстро убираем стирку! Готовимся к празднику!

Элиза вздрогнула — в приятном смысле. Она почувствовала, как радость захлестнула и её. Суета, энергия, смех — всё наполнилось жизнью. Эти вонючие рубашки — каждый день, тяжесть, вода, мозоли... Но вечером — танцы, вино, веселье. Это окрыляло.

Теперь она понимала, почему каждый житель острова ждал возвращения «Морской Ведьмы» как праздника.

Она мыла, полоскала, готовила с удивительной лёгкостью. Улыбка впервые за долгое время появилась на её губах. Сегодня она увидит его снова. Может, он опять угостит её элем. Может… скажет что-то большее.

Она не знала, что будет. Но сердце билось, как у девчонки перед первым балом. И она не могла этому сопротивляться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14. Танцы на пепле

Когда солнце начало клониться к закату, деревня ожила как улей. Развесили фонари, зажгли костры на берегу. В воздухе пахло жареным мясом, вином и солёным морем. Музыканты — трое весёлых парней с флейтой, скрипкой и бубном — настроили инструменты и заиграли задорную мелодию.

Женщины бегали с подносами, дети смеялись, мужчины хлопали друг друга по спинам. Пираты воссоединились со своими — жёнами, любовницами, друзьями. Стиральщицы тоже оставили свою работу, чтобы отдохнуть после тяжёлых дней. Все были частью праздника, частью большого, шумного, живого сообщества.

Элиза стояла у костра, ощущая на себе жар огня и возбуждённую дрожь в теле. На ней было простое платье, волосы убраны, руки чистые, но сердце бешено стучало. Жюстин, румяная и оживлённая, сидела неподалёку и о чём-то шепталась с молодой женщиной с кухни. Она смеялась, как девчонка, и, кажется, на время забыла, что находится в плену.

А Элиза ждала.

Она искала взглядом Эйдана, но его всё не было.

И вдруг — он появился. Вышел из тени, как всегда, неспешно, с кружкой в одной руке, в другой держал ломоть мяса. На нём был тёмный камзол, приоткрытый на груди. Солнце тронуло его волосы отблеском меди. Он словно вырос из самой ночи.

И увидел её.

Подошёл. Неспешно, спокойно, будто между ними ничего не было, будто это не он держал её спиной к себе, шептал на ухо и разжигал в ней пожар.

— Эль? — спросил он, протягивая кружку.

Элиза посмотрела на него с прищуром.

— Ты всегда так женщин встречаешь? С кружкой и ухмылкой?

— А это сработало?

— Нет.

— Тогда придётся добавить улыбку, — он приподнял уголки губ. — И немного уважения.

— Уважения? От пирата? Вот уж не думала.

Он кивнул.

— От пирата, который не забыл, как ты выглядела, когда кричала на пристани, с растрёпанными волосами и бешеными глазами. Признаюсь — мне это запомнилось.

Она взяла кружку. Глотнула. То же крепкое, чуть терпкое, густое. Эль.

— Лучше, чем в прошлый раз, — признала она. — Поделишься рецептом?

— Только с теми, кто смотрит на меня не как на дьявола.

— А ты не дьявол?

— Не сегодня.

Музыка усилилась, кто-то начал танец. Мужчины хлопали в ладоши, женщины крутились в ритме.

В этот момент к ним подошла Анна. Она была при макияже, волосы аккуратно уложены. Её откровенный наряд, говорил без слов. Она наклонилась к Эйдану и что-то тихо прошептала ему на ухо, положив ладонь ему на грудь.

Элиза напряглась, прищурилась.

Но Эйдан молча отстранился. Посмотрел на Анну без тени улыбки.

— Не сейчас.

Анна чуть склонила голову, бросила косой взгляд на Элизу и удалилась. Она не победила. И знала это.

Элиза оглянулась. Праздник жил своей жизнью. Она сделала шаг к Эйдану.

— Нам нужно поговорить.

Он стал серьёзным.

— Конечно. Пойдём.

Они отошли к берегу. Ветер трепал волосы, шорох волн был похож на чью-то тихую исповедь.

— Почему ты всё время бросаешь тень на моего отца? — начала она. — Ты понятия не имеешь, через что он прошёл, чтобы построить Гильдию. Он не тиран. Он спасает тысячи людей. Он кормит королевские земли!

Эйдан ответил не сразу.

— А ты думаешь, я не знаю, кто такой Делакруа? Думаешь, я просто бандит с морей? Ты многого не знаешь. И, может быть, не хочешь знать.

— Хватит загадок!

Он посмотрел ей прямо в глаза:

— Я видел, как ваш флот жёг рыбацкие деревни, где торговали без лицензии. Я видел, как караваны с лекарствами разворачивали, потому что они не платили вашей Гильдии налог. Это был ваш отец.

Элиза побледнела.

— Ты лжёшь…

— А ты боишься, что это правда.

Она отвела взгляд, глаза блестели.

— Это ничего не меняет, — тихо сказала Элиза, пытаясь подавить дрожь.

— Нет, — согласился он. — Но, может, поможет тебе лучше понять, почему я такой.

Она долго молчала, потом произнесла:

— Даже если ты прав, я не предам отца. Он всё, что у меня есть.

Эйдан кивнул.

— И я не прошу тебя его предавать. Только прошу — не закрывай глаза.

Элиза повернулась и пошла, но он вдруг шагнул вперёд, схватил её за запястье.

— Ну нет… — сказал он хрипло, и прежде чем она успела ответить, притянул к себе и впился в её губы поцелуем.

Его руки были горячими, дыхание сбивчивым. В ней вспыхнуло всё, что она так долго пыталась подавить: злость, растерянность, притяжение. Она хотела вырваться — и в то же время не могла дышать без него.

Он отстранился всего на миг, глядя ей в глаза, как будто искал разрешения.

Но она ничего не сказала. Только смотрела в ответ — с болью, яростью и тайным огнём, разгорающимся между ними...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15. Между ненавистью и желанием

На пристани, окутанной вечерним туманом и запахом гниющей соломы, рыбы и дегтя, показалось двое пиратов. Они шатались, опираясь друг на друга, как две мачты в шторм. Пустые бутылки из-под рома глухо стукались о деревянные сваи. Их громкий, бессвязный спор о дележе добычи разрывал тишину гавани. Один, коренастый, с лицом, изборожденным шрамами и прожилками, тыкал грязным пальцем в грудь другого, тощего и вечно недовольного. Увидев Эйдана и Элизу, коренастый пират захрипел, пытаясь придать голосу важность:

— Ка-апитан, Урих гово-орит, что... — но голос его оборвался, заглушенный хриплым, как скрип несмазанного блока, окриком Эйдана:

— Идите к черту!

Эйдан не просто схватил Элизу за руку – его пальцы сомкнулись вокруг ее запястья стальным обручем, почти болезненно, передавая весь его гнев и нетерпение. Он не потащил, а рванул ее за собой, к силуэту «Морской Ведьмы», вырисовывавшемуся во мгле. Девушка едва поспевала, спотыкаясь о неровности настила. Они вихрем пронеслись мимо ошалевших пиратов; те лишь тупо переглянулись, на мгновение замолчав, а затем с удвоенной силой возобновили свой бессмысленный спор, словно ничего не произошло.

У трапа «Морской Ведьмы», который казался хлипкой лесенкой в бездну над бушующими внизу черными волнами, Эйдан не стал ждать. Он мгновенно подхватил Элизу на руки. Она вскрикнула от неожиданности, ощутив себя невесомой. Его движения были резки, лишены обычной для него насмешливой грации – в них была лишь ярость и какая-то отчаянная решимость. Он взбежал по шатким, скрипящим ступеням трапа, будто преследуемый фуриями. Элиза, прижатая к его груди, видела мелькающие под его ногами доски, слышала их тревожный скрип и грохот волн, разбивающихся о борт где-то внизу, в непроглядной тьме. Сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди. От животного страха высоты и этой бешеной скорости она вцепилась в его плечи, прижалась лицом к его шее, ища хоть какой-то опоры в этом хаосе. Его кожа, горячая и влажная от бега, пахла соленым ветром, сандалом и чем-то неуловимо опасным – диким, неукротимым, как сама морская стихия. Этот запах кружил голову, смешиваясь с ее собственным страхом.

На палубе, под слабым светом фонаря, качающегося на рее, они на мгновение замерли. Эйдан тяжело дышал, его грудь вздымалась под тонкой рубахой. Элиза, все еще в его объятиях, почувствовала бешеный стук его сердца у себя под щекой. Было странное, напряженное затишье после бега. Их взгляды встретились – в его глазах, обычно таких насмешливых и холодных, бушевал настоящий шторм: гнев, нетерпение, и что-то еще, темное и незнакомое. В ее – испуг, растерянность, и зарождающийся протест против такого обращения. Но прежде чем она успела что-то сказать или сделать, он уже нес ее по палубе к своей каюте, игнорируя редкие удивленные взгляды ночной вахты.

У тяжелой дубовой двери каюты Эйдан не стал искать ключ. Он грубо пнул дверь ногой у замка. Дерево с треском поддалось, и створка резко распахнулась, ударившись о стену. Он внес Элизу в полумрак и с силой, которая контрастировала с его предыдущей стремительностью, бережно опустил на широкую кровать, застеленную грубым, но чистым шерстяным покрывалом. Каюта пахла деревом, смолой, кожей и им – его опасным, пьянящим запахом.

Эйдан выпрямился, его силуэт вырисовывался в лунном свете, пробивающемся через иллюминатор. Он смотрел на нее долгим, тяжелым взглядом, пронизывающим темноту. В этом взгляде не было ни прежней насмешки, ни даже гнева. Был вопрос. Безмолвный, но оглушительный вопрос: «Ты поняла? Ты знаешь, что будет? И что теперь?» Он словно давал ей последний шанс – закричать, ударить, плюнуть в лицо, вырваться. Он ждал бури, проклятий, ярости дочери Делакруа.

Но Элиза не кинулась на него с кулаками. Она не осыпала его проклятиями. Она просто лежала, откинувшись на подушки, ее глаза, огромные и темные в полутьме, были прикованы к его лицу. Грудь высоко вздымалась под тонкой тканью платья, выдавая учащенное дыхание. В ее взгляде читался шок, остатки страха, но главное – вызов. Молчаливый, ледяной вызов. «Делай, что должен, пират. Я тебя не боюсь.» Это молчание было громче любых криков. Оно обезоружило его на миг, а затем подлило масла в огонь его желания. В ней было что-то первозданное, дикое – эта непокорность, это отсутствие страха там, где он его ожидал.

И тогда он обрушился на нее. Не прильнул – набросился. Его губы, горячие и требовательные, прижались к ее пухлым, чуть приоткрытым от удивления губам с такой силой, что у нее потемнело в глазах. Поцелуй был не лаской, а захватом, завоеванием. Его язык вторгся в ее владения, грубо, без спроса, будто помечая: "Теперь это мое. Все здесь – мое". Он пил ее дыхание, ее протест, самую ее суть. Руки его сжимали ее плечи, прижимая к матрасу. Она пыталась оттолкнуть его, но ее усилия были тщетны против его силы. Поцелуй был долгим, удушающим, лишающим воли. Он стирал границы, растворял мысли, оставляя только хаос ощущений – его вкус (крепкий, с оттенком рома и чего-то металлического), его запах, его неумолимая сила.

Потом его губы сорвались с ее рта и двинулись вниз по влажной коже ее шеи, оставляя жгучую дорожку. Он кусал нежно мочку уха, скользил по чувствительной линии челюсти, спускался к ключице. Его дыхание обжигало кожу. Элиза закинула голову назад, стиснув зубы, пытаясь подавить стон, который рвался из горла. Его руки скользнули вниз, к ее груди, и через тонкий материал платья он почувствовал, как соски твердо и вызывающе вырисовываются, будто жемчужины, ищущие его прикосновения. Этот намек на ее отклик, пусть и непроизвольный, свел его с ума.

С глухим рычанием, одним резким, сильным движением, Эйдан разорвал ткань платья от горловины до пояса. Хлопок разрывающейся материи прозвучал как выстрел в тишине каюты. Прохладный воздух коснулся обнаженной кожи. Элиза ахнула, пытаясь прикрыться, но он отшвырнул ее руки. Его взгляд, темный и голодный, скользнул по ее обнаженной груди. И тогда он жадно, как умирающий от жажды, впился ртом в упругий, темно-розовый сосок. Горячая влажность его рта, сильное всасывание, игра языка – все это обрушилось на нее лавиной незнакомых, оглушительных ощущений. Волна жара, острая и сладкая, ударила из низа живота в самые пятки. Элиза застонала, низко, сдавленно, и непроизвольно выгнулась всем телом навстречу его губам, отдаваясь этому мучительному, невыносимому блаженству. Ее пальцы впились в его волосы, не зная – оттолкнуть или притянуть ближе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эйдан отстранился, подняв голову. В лунном свете, струившемся через иллюминатор, он окинул взглядом Элизу с головы до ног. Она была прекрасна и опасна, как сирена. Глаза закрыты длинными ресницами, тени от которых лежали на щеках. Губы, чуть припухшие от его поцелуев, приоткрыты, дыхание частое, прерывистое. Тело изогнуто дугой, обнаженная грудь залита лунным светом, кожа на животе дрожала мелкой дрожью. Она готова. Несмотря на страх, несмотря на ненависть, ее тело кричало о готовности. Эта картина – ее покорность плоти ее гордому духу – взорвала последние преграды в его сознании. Страсть, темная, всепоглощающая, как девятый вал, накрыла его с головой. Вид ее обнаженного тела, этого смешения невинности и страсти, свел все мысли на нет. Он был готов взорваться. Нет, он уже взрывался изнутри.

Несколькими резкими, почти яростными движениями он скинул с себя одежду – порвав шнуровку рубахи, сбросив сапоги и штаны. В лунном свете обнажилось его тело – сильное, мускулистое, покрытое шрамами и татуировками, памятниками прошлых боев и бурной жизни. Он был воплощением грубой мужской силы, дикой и необузданной. Он подошел к кровати, его тень накрыла Элизу. Он раздвинул ее ноги, его руки крепко держали ее бедра. Не было нежности, не было прелюдии – только насущная, неистовая потребность. Он грубо вошел в нее. Глубоко, одним мощным толчком, преодолевая сопротивление.

Ее тело напряглось как струна. Глаза широко распахнулись от шока и острой, режущей боли. Она вскрикнула – коротко, сдавленно, как подраненная птица. Губы ее побелели, пальцы впились в покрывало. Эйдан почувствовал преграду, тонкую и хрупкую, и ее внезапный разрыв под его натиском. Ощущение было неожиданным, резким. И в тот же миг он понял. Осознание ударило его, как обухом по голове.

Она была невинна...

Эта "чертовка в юбке", дочь его злейшего врага, о которой в портовых кабаках ходили сплетни, что она спит со всем светом Лондона, о которой он сам думал, что через нее прошли все лорды и богачи, с которыми водил дела ее отец... Она лежала перед ним чиста, как первый снег, как утренняя заря над морем. И она была готова? Нет. Она была растоптана его яростью и похотью. Но она лежала, и в ее глазах, полных слез боли и унижения, он прочел неожиданную готовность принять это. Готовность, рожденную не желанием, а каким-то отчаянным решением, вызовом судьбе. И она была готова подарить ему, врагу, право быть первым. Не любовнику, не мужу – врагу. Этот дар, вырванный силой, был горше яда.

Он отстранился, как будто обжегшись. Его дыхание, еще недавно тяжелое от страсти, теперь стало резким, почти паническим. Он смотрел на нее – на сведенное от боли лицо, на слезы, блестевшие на ресницах. Стыд, гнев на себя, какое-то нелепое, дикое чувство вины смешались с неутоленным желанием. Он, Эйдан Грей, капитан «Морской Ведьмы», гроза морей, не насиловал девчонок. Он брал то, что давали, часто с избытком. Но это... это было другое. Это было грязно. Это было не его.

И тогда что-то в нем переломилось. Ярость ушла, сменившись чем-то более сложным, почти незнакомым. Он нежно, с непривычной осторожностью, коснулся ее щеки, смахивая слезу большим пальцем. Потом его руки и губы начали ласкать ее тело снова, но уже совершенно иначе. Это не был захват. Это было прощупывание, извинение, открытие. Он поцеловал ее снова, но уже не как победитель, а как мужчина, впервые задумавшийся о чувствах женщины под ним. Поцелуй был медленным, глубоким, исследующим, полным вопроса и странной нежности. Его губы скользили по ее лицу, шее, плечам, словно заново узнавая каждую линию. Он целовал ее обнаженные плечи, основание шеи, медленно спускаясь к груди. Но теперь он касался ее сосков не с жадностью, а с благоговением, лаская их кончиками пальцев, а затем губами и языком, вызывая уже не боль, а глухие, сдавленные стоны, в которых смешались остатки боли и рождающееся наслаждение.

Он чувствовал, как ее тело постепенно расслабляется под его прикосновениями, как дыхание становится глубже, а стоны – менее сдавленными. Волна жара, на этот раз порожденная не страхом, а чем-то иным, снова пробежала по ее коже. Медленно, не сводя с ее лица темного, неотрывного взгляда, он губами спустился ниже. По плоскому животу, к изгибу бедра, к нежной внутренней поверхности бедра, дразняще приближаясь к самому центру, но не касаясь его. Элиза замерла, ее тело снова напряглось, но теперь – в предвкушении. Он чувствовал ее дрожь, видел, как сжимаются ее кулаки на покрывале. И тогда он прикоснулся. Губами. К самой сокровенной, трепещущей жемчужине, спрятанной в самой сердцевине ее влажных, готовых врат.

Элиза вскрикнула – высоко, пронзительно, от невыносимой остроты ощущения. Это не была боль. Это был удар молнии, чистый, ослепительный разряд, пронзивший ее насквозь. Ее тело выгнулось дугой, оторвавшись от кровати.

Элиза под ним извивалась, но теперь не как пантера в ловушке, а как языки пламени – беспорядочно, неистово, охваченная неконтролируемым пожаром ощущений. Волны дрожи, одна сильнее другой, пробегали по ее телу от самого темени до кончиков пальцев ног. Она метала головой, ее рыжие волосы рассыпались по подушке огненным хаосом. Стоны, срывающиеся с ее губ, были уже не сдавленными, а громкими, хриплыми, полными незнакомого блаженства. Эйдан, чувствуя ее отклик, ее полную отдачу, поднялся. Его глаза в полутьме горели как угли. Он снова вошел в нее, медленно, осторожно, давая ее телу привыкнуть. И на этот раз ее бедра сами потянулись ему навстречу, ее тело приняло его без сопротивления, с глухим стоном облегчения и потребности. Медленные, глубокие толчки, каждый из которых достигал какой-то неведомой глубины, заставляя ее вздрагивать всем телом, переросли в быстрые, яростные. Он чувствовал, как сжимается ее тело вокруг него, как нарастает в ней напряжение. Его собственное тело было натянутой тетивой.

Она металась под ним в страстном забытьи, ее руки скользили по его спине, впивались в мускулы плеч, тянули его к себе. Каждый толчок выбивал из нее стон или короткий крик. Ее глаза были закрыты, лицо искажено гримасой почти страдания от нахлынувшего наслаждения. Вдруг Элиза замерла, вся превратившись в ожидание. Она прикусила нижнюю губу до крови, пытаясь сдержать крик. И тогда ее тело содрогнулось в мощных, долгих спазмах наслаждения. Это было не просто вздрагивание – это было землетрясение, потрясшее ее до самых основ. Глухой, протяжный стон вырвался из ее сжатого горла. Эйдан почувствовал это – волны сжимающих спазмов, захлестывающих его. Его собственное терпение лопнуло. Несколько быстрых, глубоких, до самого предела толчков – и он с низким, звериным рыком, вырвавшимся из самой глубины груди, рухнул в бездну экстаза вслед за ней. Мир сузился до белого взрыва за закрытыми веками и ощущения ее тела, слитого с его телом в едином вихре.

Через мгновение, обессиленный, он упал рядом с ней на кровать, тяжело, прерывисто дыша. Пот струился по его вискам, стучало сердце. В каюте стояла тишина, нарушаемая только их учащенным дыханием и далеким шумом волн за бортом.

Элиза лежала неподвижно, затем медленно прижалась к нему, положив голову на его потную грудь. Ее рука легла на его живот. Горячий, дышащий враг ее отца, человек, мечтавший разрушить торговую империю Делакруа, только что унизивший и взявший ее силой... Сейчас он был единственным, с кем она впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему живой, по-настоящему счастливой, пусть это счастье было горьким, болезненным и непонятным. Волна тепла и невероятной усталости накрыла ее. Она закрыла глаза, и почти сразу же ее дыхание выровнялось, став глубоким и спокойным. Она уснула, как убитая, с легкой полуулыбкой на еще влажных от слез губах.

Эйдан еще долго лежал без сна, прислушиваясь к ее ровному дыханию. Лунный свет серебрил край иллюминатора. Его рука механически, почти нежно, перебирала пальцами ее огненно-рыжие локоны, рассыпанные по его груди и подушке. Шелковистые, пахнущие морем и чем-то цветочным, они были символом всего рода Делакруа, который он ненавидел. Но сейчас эти волосы казались ему самыми красивыми на свете.

Он планировал лишь холодно воспользоваться дочерьми Делакруа, сделать их пешками в своих жестоких играх, разменной монетой в сделках или просто орудием мести. Рассчитывал на их испорченность, цинизм, готовность торговать собой. Но эта девчонка... Эта «дьяволица» с глазами, полными слез и вызова, с телом невинным и страстным одновременно... Она перевернула все с ног на голову. Лежащая рядом, беззащитная во сне, доверчиво прижавшаяся к нему, своему насильнику и похитителю... Она была самым дорогим, самым непонятным и самым опасным сокровищем, что у него когда-либо было. И он не знал, что с этим делать. Чувство, острое и незнакомое, сжимало ему горло. Это была не просто страсть. Это было что-то большее. И это пугало его куда сильнее, чем любая встреча с королевским фрегатом. Он смотрел в темноту, а в ушах еще звучал ее сдавленный крик боли и ее дикий стон наслаждения. Игра только началась, но правила уже изменились.

Глава 16. Пламя и холод

Элизу разбудило не солнце, скользящее сквозь щели отодвигаемых слугами штор в ее прежней комнате, не колючий голос Фрейды, зовущий завтракать и на работу. Ее разбудило жгучее прикосновение сильной руки к ее груди. Она лежала, прижавшись спиной к Эйдану, его дыхание ровно струилось в её затылок. Она потянулась, невольно выгибая спину, и ощутила ягодицами, как что-то горячее, твердое и внушительное настойчиво упирается в ее мягкую плоть. Сон мгновенно испарился, сменившись волной тепла и смутного предвкушения.

Эйдан, почувствовав ее движение, рукой мягко убрал пряди ее огненно-рыжих волос с шеи. Его губы коснулись чувствительной кожи у основания черепа – легкий, едва ощутимый поцелуй-приветствие. Потом он спустился вниз по шее, оставляя влажный след, добрался до плеча, вернулся обратно к шее и, наконец, нежно покусывая мочку уха, заставил ее вздрогнуть и глухо застонать. Его рука, лежавшая на груди, начала медленно, словно исследователь, сползать вниз по ее животу, миновала пупок и скользнула ниже, к бедру. Сильной кистью он легко отодвинул ее бедро в сторону, открывая доступ. И тогда его пальцы – уверенные, знающие – нашли самую чувствительную, трепещущую точку в самом центре ее сокровенного тепла.

Элиза застонала – долго, сдавленно, как будто этот звук вырвался из самой глубины ее существа, сквозь остатки сна и утренней расслабленности. Ее тело выгнулось дугой, бедра инстинктивно прижались к его руке, ища большего давления, а спина вжалась в его мускулистый торс. Она чувствовала каждое прикосновение его пальцев – то легкое, круговое, то более настойчивое, то быстрые вибрирующие движения, выбивающие из нее прерывистые вздохи. Волны удовольствия, чистые и острые, накатывали одна за другой, разгоняя сон и разжигая огонь, тлевший в ней с ночи. Она чувствовала, как влажность между ее ног становится обильнее, как все ее тело натягивается, как струна, готовясь к чему-то большему.

Через несколько минут таких ласк, наблюдая, как ее дыхание сбивается, как кожа на животе и груди покрывается румянцем, как ее пальцы впиваются в его руку, лежащую на ее бедре, Эйдан увидел, что она готова. Более чем готова. Ее тело само просило его, молило о продолжении. Он убрал руку, и она издала жалобный звук протеста, но он уже приподнялся, легко развернул ее лицом к себе. Его глаза, темные и голодные, встретились с ее зелеными, широко распахнутыми, полными страсти и мольбы. Никаких слов не было нужно. Он приподнял ее бедро, обвив своей рукой, и медленно, но неумолимо вошел в нее. На этот раз не было боли, только глубокая, наполняющая полнота, волна облегчения и нарастающего блаженства. Она обвила его шею руками, притягивая к себе, их губы встретились в жгучем, соленом поцелуе.

Он начал двигаться – сначала медленно, размеренно, давая ей почувствовать каждое движение внутри, каждое трение, каждый сантиметр его владения. Потом ритм ускорился, стал глубоким, мощным, неумолимым. Элиза отвечала ему встречными движениями бедер, стонала ему в губы, ее ноги сжимали его талию. Они двигались в унисон, как два тела, наконец-то нашедшие свою идеальную форму. Воздух в каюте снова наполнился прерывистым дыханием, глухими стонами, шелестом простыни и влажным звуком их соединения. Напряжение росло, сжимаясь внизу живота у Элизы, пульсируя в каждом нерве. Эйдан чувствовал, как ее внутренние мышцы сжимаются вокруг него все сильнее, как она приближается к краю. Он увеличил темп до яростного, его толчки стали короткими, резкими, бьющими точно в цель. Элиза вскрикнула, ее тело заломилось в мощной судороге, сжимая его с невероятной силой. Ее оргазм накрыл волной, сотрясая все ее существо. Эйдан, почувствовав это, сделал еще несколько сильных, глубоких толчков и с тихим стоном облегчения и наслаждения обрушился всем весом на нее, погружаясь в собственную пучину экстаза. Они лежали, слившись воедино, тяжело дыша, сердце Эйдана гулко стучало у ее уха.

Элиза постепенно пришла в себя. Сладостная истома разливалась по телу, смешиваясь с легкой усталостью. Она приоткрыла глаза и увидела в иллюминаторе яркую полосу восходящего солнца, золотящего кромку горизонта и бросающего длинные тени на палубу.

–Уже утро? – прошептала она охрипшим от стонов голосом.

– Да, – ответил Эйдан, его голос был низким и немного хриплым. – Ты проспала всю ночь. Крепко.

Он нежно провел рукой по ее спине.

– Черт! – Элиза резко села, сбрасывая с себя его руку.

Рыжие пряди, как огненный водопад, рассыпались по ее обнаженным плечам и груди. Эйдан, опершись на локоть, не мог оторвать от нее взгляда. Утренний свет играл на ее коже, подчеркивая изгибы, рыжие веснушки на плечах, следы его вчерашних страстных поцелуев на шее. Она была ошеломляюще красива в своей естественности, даже с растрепанными волосами и следами сна. Она поймала его восхищенный взгляд, и яркий румянец залил ее щеки и шею. Сгорая от стыда и спешки, она схватила свое вчерашнее платье, валявшееся на полу. Но ткань была безнадежно порвана – от горловины почти до подола, грубый разрыв напоминал о ярости и страсти прошлой ночи. Она обиженно посмотрела на Эйдана, держа в руках лоскутья.

– В чем мне идти?! – в ее голосе звучали паника и досада.

Вдруг снаружи, по палубе, отчетливо раздались тяжелые шаги и грубые голоса пиратов, обсуждающих предстоящий ремонт. Элиза взвизгнула от испуга и молниеносно юркнула обратно под одеяло, накрывшись с головой и прижавшись к Эйдану так близко, как только могла.

Он не удержался от усмешки.

– Вот тут тебе и место, – ухмыльнулся он, обнимая дрожащий под одеялом комочек. – Тепло и безопасно.

– Мне нужно к Жюстин! – прошипела Элиза из-под одеяла, пытаясь отодвинуться, но не решаясь вылезти. – Она наверняка потеряла меня и волнуется! Да и… пора на работу!

Мысль о привычном ритме жизни, о корыте с бельем, о Фрейде казалась сейчас чем-то невероятно далеким, но необходимым якорем реальности.

Эйдан нахмурился.

– Ты больше не будешь работать, – заявил он твердо, как отдавая приказ.

– Что? – Элиза откинула одеяло с головы, удивившись и насторожившись одновременно. – Но как же… – начала она.

– Я запрещаю, – перебил он ее, голос стал жестче.

И тут же, увидев, как вспыхнули ее зеленые глаза, как сжались кулаки под одеялом, он понял, что сделал роковую ошибку. Для этой упрямой бестии слово «запрещаю» было как красная тряпка для разъяренного быка.

– Запрещаешь? – ее голос зазвенел ледяной сталью. – Ты мне ЗАПРЕЩАЕШЬ? На каком основании, капитан Грей? Я что, твоя собственность теперь?

Перепалка разгорелась мгновенно. Они спорили шепотом, но с такой страстью, что казалось, каюта вот-вот взорвется.

– Я не хочу быть на особом положении! – шипела Элиза. – На меня начнут коситься, шептаться за спиной!

– Не посмеют! – отрезал Эйдан. – Пусть только скажут что-нибудь мне в глаза!

– В глаза может и побояться, ты же у нас грозный капитан морей! – парировала она с сарказмом. – Но вот шептать будут! И смотреть косо. И Фрейда…

– Ой, тебе ли не всё равно на сплетни! – попытался он отмахнуться, но было уже поздно.

– Нет, не всё равно! – выпрямилась она, забыв о наготе, гнев придавал ей храбрости. – Фрейда сказала – все равны на острове! И я не хочу никаких привилегий! Ни от тебя, ни от кого!

С этими словами она дернула одеяло на себя, отворачиваясь к стене, демонстративно показывая спину. Ее рыжие волосы рассыпались по подушке, как знамя непокорности.

Эйдан резко вскочил с кровати. Он был зол – и на нее за упрямство, и на себя за глупый приказ. Он не мог представить, как ее нежные руки в мыльной пене, стирающие вонючее белье его грубых подчиненных. Мысль о том, что кто-то может посмотреть на нее косо или сказать гадость, сводила его с ума. Но заставить ее силой было невозможно – он уже понял это. Он молча, с раздражением, начал одеваться.

Из-под одеяла, украдкой, за ним наблюдала пара зеленых глаз. Она видела, как играют мускулы на его спине, когда он натягивал рубаху, как ловко он зашнуровывал сапоги. Его тело было сильным, в шрамах и по-своему красивым, воплощением мужской мощи и опасности.

Он почувствовал этот взгляд на себе, обернулся и поймал ее глаза. Злость вдруг растаяла, как туман на утреннем солнце, сменившись странной нежностью и пониманием ее строптивости. Он подошел к кровати, присел на корточки. Осторожно отодвинул одеяло, открывая ее разгневанное, но прекрасное лицо. Мягко положил руку ей на щеку и нежно поцеловал в губы.

– Хорошо, – сказал он тихо, глядя ей прямо в глаза. – Скажу Шелли. Она принесет тебе воды и одежду. И… решай сама. Выбор за тобой.

В его голосе была усталость и… уважение. Он встал и, не оглядываясь, вышел из каюты, плотно прикрыв за собой дверь.

На палубе царило оживление. После недавнего боя пираты сновали туда-сюда, таская доски, канаты, ящики с инструментами. Слышались крики, смех, звон топоров – начинался ремонт «Морской Ведьмы». Элиза, все еще сидя в кровати, прислушивалась к шагам и голосам за дверью. Ей было страшно, что кто-нибудь случайно заглянет внутрь. Она вжалась в угол кровати, подальше от двери, и натянула одеяло до самого подбородка, чувствуя себя уязвимой и беззащитной.

Вскоре раздался осторожный стук. Элиза замерла, сердце бешено заколотилось.

– Это я, Шелли! – донесся знакомый спокойный голос. – Принесла то, что просил капитан.

Элиза выдохнула с облегчением.

– Заходи! – крикнула она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Шелли вошла, неся таз, ведро с теплой парящей водой и аккуратно сложенное платье. Оно было простым, светлого льняного оттенка, без кружев, рюш и прочей помпезности, которую Элиза терпеть не могла – все эти жемчуга и корсеты казались ей клеткой. Эти же платья – легкие, свободные, из мягкой дышащей ткани – ей понравились с первого взгляда. Они были практичны и не кричали о статусе.

Шелли поставила таз и ведро.

– Тебе помочь? – спросила она нейтрально, но ее взгляд скользнул по полу и задержался на безнадежно порванном вчерашнем платье Элизы. Она потянулась, чтобы поднять его, вероятно, собираясь оценить ущерб или предложить починить.

Но Элиза соскочила с кровати как ошпаренная и резко выхватила лоскутья из рук Шелли, прижимая их к груди.

– Я сама справлюсь! – выпалила она, и яркий румянец снова залил ее лицо и шею. Вот теперь Шелли наверняка считает ее… доступной. Такой, как Анна, которая только заслышит шаги капитана, уже готова прыгнуть на него. Мысль была невыносимо унизительной.

Шелли лишь слегка улыбнулась уголком губ, без осуждения, но с пониманием. Она повернулась и направилась к дверям.

– Шелли! – окликнула ее Элиза, уже спохватившись.

Женщина остановилась.

– Я… я сбегаю к сестре, проведаю ее, и потом… приду на берег. Стирать.

Элиза старалась говорить уверенно.

Шелли повернулась, ее брови удивленно поползли вверх.

– Придешь стирать? – переспросила она, явно не ожидая такого поворота. – Но капитан сказал, что…

– За себя решаю я, а не ваш капитан! – твердо перебила ее Элиза, подчеркивая каждое слово. Ее зеленые глаза горели решимостью. Она выбрала. Она будет стирать. Она будет равной.

Шелли смотрела на нее несколько секунд, потом медленно кивнула. На ее обычно невозмутимом лице мелькнуло что-то похожее на уважение.

– Хорошо, – сказала она просто. – Приходи.

И вышла, тихо прикрыв дверь.

Элиза осталась одна среди ведра, таза и простого платья. Ее выбор был сделан. Сложный клубок чувств – стыд, гордость, остатки гнева, капелька страха и странное тепло от его утренней нежности – бушевал внутри. Но она знала, что поступила правильно. Для себя. Она взяла простое платье. Пора умываться и начинать этот странный новый день.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17. Стыд под чёрным флагом

Элиза тихо приоткрыла тяжелую дубовую дверь каюты капитана, стараясь проскользнуть наружу, как тень. Сердце бешено колотилось. Ей отчаянно хотелось исчезнуть с палубы «Морской Ведьмы», прежде чем кто-либо ее заметит. Но дверь, которую Эйдан с силой пнул ночью, предательски заскрипела на заржавевших петлях. Скрип прозвучал невероятно громко в утренней тишине, нарушаемой лишь стуком топоров и криками матросов.

Десятки глаз мгновенно повернулись в ее сторону. Работа замерла. Пираты, таскавшие доски, чинившие такелаж, затачивавшие ножи – все замерли, уставившись на нее. В их взглядах читалось все: понимание, любопытство, ехидство, откровенный интерес. Конечно же, все прекрасно поняли, где провела ночь дочь Делакруа и что они с капитаном делали в запертой каюте. Сомнений не было – ее растрепанные огненные волосы, ее смущенное лицо, ее попытка улизнуть говорили красноречивее любых слов.

Элиза почувствовала, как жар заливает ее лицо и шею. Она смутилась до глубины души, ощутив себя выставленной напоказ. Но потом, вспомнив свои же мысли о пиратах и сплетнях, внутренне встряхнулась.

– Когда это меня тревожили пересуды? – пронеслось у нее в голове с вызывающей дерзостью. – Мне было плевать, о чем судачат слуги в особняке отца или, о чем шепчутся за спиной напудренные лорды на балах. А сейчас я смущаюсь перед этой жалкой шайкой? Никогда!

Она высоко подняла подбородок, выпрямила спину так, будто несла корону, а не груз стыда. Глаза ее загорелись знакомым зеленым огоньком непокорности.

– Не дождутся! – прошипела она себе под нос и гордо, с вызовом, зашагала к трапу, намеренно не ускоряя шаг, демонстрируя полное пренебрежение к зрителям.

Навстречу ей, сгибаясь под тяжестью досок, брел Клейм. Увидев ее, он нарочито низко поклонился, чуть не роняя груз, и с явной издевкой, растягивая слова, вымолвил:

– О-о-о! Доброе утречко, госпожа Делакруа! Спать изволили хорошо? – Его ухмылка была омерзительна.

Элиза остановилась, окинула его холодным взглядом с ног до головы. Она не собиралась терпеть наглость.

– Да, Клейм, – ответила она громко, звонко, так, чтобы слышали все. – Куда лучше, чем тем, кто всю ночь храпел в трюме, воняя ромом и потными ногами. Тебе бы выспаться, а то доски роняешь, как пьяный юнга.

По палубе прокатился гул хохота. Пираты смеялись над незадачливым Клеймом, попавшим под острый язык капитанской барышни. Элиза почувствовала прилив гордости и злорадного удовлетворения. Она еще раз метнула побежденному взглядом Клейму и продолжила путь.

И тут сверху, с грот-мачты, раздался голос Эйдана. Она вздрогнула, не ожидая. Он наблюдал!

– Эй, лисичка! – крикнул он, и в его голосе слышалась смесь укора и скрытого одобрения. – Не обижай мою команду! Без них мне корабль не починить! Или ты хочешь застрять здесь навечно?

Новая волна смеха прокатилась по палубе. На этот раз смеялись уже над ситуацией и над тем, как капитан вступился за своих, но в шутливой форме. Элиза на мгновение подняла глаза вверх. Эйдан стоял на вантах, рубаха расстегнута на груди, обнажая загорелые мускулы, рукава закатаны до локтей. В руке он держал тяжелый молоток, но выглядел при этом удивительно… привлекательным. Солнце освещало его профиль, играло на каплях пота. По ее телу прошла приятная, теплая волна воспоминаний о ночи и утре. Она быстро отвела взгляд, но улыбка тронула ее губы.

– Какой наглец! – подумала она беззлобно.

Она махнула рукой куда-то в его сторону, не глядя, и уверенно зашагала к трапу. Спускалась осторожно, чувствуя, как дрожат ноги – то ли от недавних эмоций, то ли от усталости, то ли от его взгляда, который, казалось, все еще ощущался на ее спине. Сойдя на причал, она сделала несколько шагов и пустилась бежать по направлению к дому Фрейды.

Шумно распахнув дверь, Элиза влетела в их скромную комнату.

– Жюстин! – позвала она, запыхавшись. Но комната была пуста. На шум из соседней комнаты вышла Фрейда. Ее лицо было строгим, глаза – усталыми и обеспокоенными.

– Ну, наконец-то! – фыркнула Фрейда, руки уперлись в бока. – Твоя сестра уже на кухне час как, работает. А вот ты где пропадала, негодница, всю ночь?! Капитан сказал, я за тебя головой отвечаю!

– Я была с капитаном, – спокойно, без тени смущения, заявила Элиза, уже оправившаяся от палубного конфуза.

Она схватила со стола сочное красное яблоко, громко откусила и, не дожидаясь реакции ошеломленной Фрейды, выбежала из комнаты в сторону общей кухни.

Она увидела Жюстин у большого стола. Сестра шинковала овощи для общего завтрака, но лицо ее было хмурым, движения – резкими. Элиза тихонько подкралась и окликнула:

– Жюстин!

Та резко обернулась. Увидев сестру, лицо ее сначала выразило облегчение, а затем мгновенно нахмурилось от гнева. Она швырнула нож на стол и стремительно подошла к Элизе.

– Ты! – зашипела Жюстин, хватая Элизу за плечи и тряся. – Как ты могла?! Уйти и ничего мне не сказать! Я чуть с ума не сошла! Оббегала весь остров! Спасибо хоть Анна… – Жюстин сделала паузу, ее лицо исказилось от злости и обиды, – …она эта… змея подколодная! Со злостью сообщила, что тебя увел капитан! Всю ночь! Что он с тобой сделал, Элиза?!

Элиза спокойно откусила еще кусок яблока, смотря на разгневанную сестру. На ее губах играла та самая довольная, чуть таинственная ухмылка.

Жюстин всмотрелась в ее лицо, в сияющие глаза, в этот самодовольный ротик.

– Элиза Делакруа! – аукнулась она шепотом, но с силой. – Твое лицо… Ты выглядишь как кот, который тайком слопал целую крынку сметаны и теперь блаженствует! Что с тобой?!

Элиза не выдержала. Она весело подпрыгнула на месте, яблоко чуть не выпало из руки. Схватив Жюстин за руку, она потащила ее в укромный уголок за огромной кадкой с капустой. Приблизив губы к самому уху сестры, она прошептала, задыхаясь от восторга:

– Я… я всю ночь была с ним! В его каюте! На его кровати!

Жюстин отшатнулась, как от удара. Ее глаза стали огромными от ужаса. Она ахнула, схватившись рукой за горло.

– Элиза! У вас… у вас… ТЫ И ОН…? – выдавила она из себя, не в силах произнести слова.

– Да, все было! – радостно, без тени раскаяния, перебила ее Элиза, сияя как солнце. – Все! И не один раз!

Жюстин побледнела. Она испуганно зажала рот ладонью, оглядываясь, не услышал ли кто.

– Но… но Элиза… – прошептала она, голос дрожал. – Если отец узнает… он… он тебя выпорет до полусмерти! Или хуже… заточит в башню навсегда!

Элиза на секунду задумалась. Картина мрачного будущего мелькнула перед глазами. Но радость и чувство свободы от только что пережитого были сильнее страха.

– Э… об этом я еще не думала, – махнула она рукой, снова улыбаясь. – Подумаю как-нибудь потом!

Она резко обняла ошеломленную, бледную Жюстин, крепко прижала к себе на секунду.

– Не волнуйся так! Все будет хорошо! – бросила она через плечо и, не выпуская яблока, побежала прочь из кухни, по направлению к берегу, где ждали корыта с горой грязного пиратского белья. Ее рыжие волосы развевались на ветру, как знамя новой, пугающей и невероятно захватывающей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18. Лагуна для двоих

После скромного ужина на общей кухне, когда солнце уже коснулось горизонта, окрашивая небо в огненно-багровые и золотые тона, Эйдан и Элиза вышли прогуляться по берегу. Воздух был теплым, напоенным запахом моря, соли и цветущих прибрежных трав. Песок под ногами еще хранил дневное тепло. Первое время они шли молча, наслаждаясь тишиной и красотой заката, лишь их руки изредка касались друг друга.

Но мысли Элизы возвращались к их первому разговору. Она снова повернулась к Эйдану, ее голос был тихим, но настойчивым:

– Расскажи мне еще раз. О гильдии. О том, что делает мой отец. Как именно… как именно он разоряет людей?

В ее глазах читалась борьба – желание знать правду и нежелание верить в жестокость родного человека.

Эйдан вздохнул, остановился. Он смотрел не на нее, а на темнеющее море, слово находя нужные слова.

– Лоранская Гильдия, Элиза… это монстр, который он создал, – начал он, голос был ровным, но в нем чувствовалась горечь. – Они захватили все ключевые порты, все торговые пути. Чтобы просто продать свой товар, мелкий торговец должен заплатить огромный взнос, получить их разрешение. А цены на это разрешение… они заоблачные. Многим не по карману. Они разорились, потеряли все – корабли, дома, надежды.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

– А те, кто осмеливался торговать без их одобрения… Их находили. Корабли горели или тонули «случайно». Склады пустели за ночь. А иногда… иногда и самих торговцев находили. Мертвыми. Или просто исчезали.

Он наконец посмотрел на нее.

– Твой отец, Элиза, стоит за этим. Его приказы. Его жажда власти и золота.

Элиза отвернулась. Сердце сжималось.

– Я… я не могу в это поверить до конца. Мой отец… он всегда был строг, но… честным лордом. Для меня.

Голос ее дрогнул.

– Пока я не поговорю с ним сама… пока не услышу от него… я не смогу принять эту правду.

Эйдан взял ее руку, нежно сжал.

– Я знаю. И я не хочу настраивать тебя против него, Элиза. Поверь. Я не жажду его крови или разорения. Я хочу только одного – чтобы он сел за стол переговоров. Чтобы он дал другим шанс дышать. Чтобы прекратил эту вакханалию. Поэтому я… поэтому мы похитили тебя и Жюстин. Чтобы достучаться до него. Чтобы заставить его услышать.

Его слова были искренними, в них не было злобы, только усталость и решимость.

Они медленно пошли дальше по берегу, молчание между ними было тяжелым, но уже не таким напряженным. И вот тропинка свернула за скалу, открывая небольшую, скрытую от посторонних глаз лагуну. Вода здесь была невероятно прозрачной, бирюзовой, отражая последние лучи заката и первые звезды. Песчаное дно у берега было белым и чистым. Тишину нарушал лишь легкий плеск волн о камни.

Элиза замерла, пораженная.

– Эйдан… – прошептала она, глаза ее широко распахнулись от восторга. – Это… правда красиво. Как сказка.

Она повернулась к нему, и на ее губах появилась та самая дерзкая ухмылка.

– А злой и грозный пират, оказывается, знает романтичные местечки. Кто бы мог подумать?

Но вдруг выражение ее лица изменилось. Взгляд стал колючим, губы сжались. Она видела, как Эйдан подошел к самой кромке воды, присел на корточки и погрузил руку в воду, пробуя температуру. И тогда, тихо, сквозь зубы, почти неслышно, она выдохнула:

– Анне… ей тоже показывал свое любимое местечко ?

Эйдан резко обернулся. Вместо гнева или оправданий на его лице появилась широкая, чуть нахальная улыбка. Он встал и подошел к ней.

– Элиза Делакруа, – рассмеялся он, – посмотрела бы ты сейчас со стороны на свое ревнивое личико! Оно бесценно.

Он поймал ее взгляд, полный подозрения и обиды.

– Нет. Никогда. Эта лагуна… она только моя. До сегодня. Теперь – наша.

Он снова подошел к воде.

– Вода – как парное молоко. Пошли купаться!

И с этими словами, не стесняясь, начал сбрасывать с себя одежду. Рубаха полетела на песок, потом штаны. Он стоял перед ней обнаженный, сильный, как греческий бог, озаренный последним светом заката.

Элиза покраснела до корней волос от его бесстыдства.

– Эйдан! – попыталась возмутиться она, но он уже прыгнул в воду с легким всплеском.

Через секунду его мокрая голова показалась на поверхности. Он брызнул в ее сторону струей воды.

– Ну пошли! – засмеялся он. – Не будь занудой! Холодно одному!

Со стыдобой, оглядываясь по сторонам (хотя они были совершенно одни), Элиза начала раздеваться. Платье упало на песок. Она стояла на берегу робко, прикрываясь руками, ее кожа мурашками от прохладного вечернего воздуха и смущения. Потом, сделав глубокий вдох, она легко нырнула в теплую, объятую сумерками воду.

Вода действительно была чудесной – нежной, обволакивающей, снимающей всю усталость и напряжение дня. Она вынырнула, откинув мокрые рыжие волосы. Эйдан мгновенно подплыл к ней, скользкий и быстрый, как тюлень. Его руки обвили ее талию под водой, притянули к себе. Их тела скользнули друг о друга. Он нашел ее губы и поцеловал – сначала нежно, исследуя, потом все глубже, страстнее. Вода смягчала движения, делала их пластичными, почти невесомыми.

Поцелуй перерос в нечто большее. Его руки скользили по ее спине, ягодицам, бедрам под водой, лаская, пробуждая знакомое пламя. Ее руки впились в его мокрые плечи. Он поднял ее, обвившую ногами вокруг его талии, поддерживая снизу. Вода делала ее почти невесомой. Их тела слились в медленном, волнообразном ритме, подчиненном течению и их собственному желанию. Каждое движение, каждый толчок отдавался эхом в теплой воде, создавая круги на поверхности, подсвеченной первыми звездами. Стоны Элизы смешивались с его прерывистым дыханием и легким плеском. Наслаждение накатывало волнами, усиленное необычностью места, тайной лагуны, теплотой воды и прохладой вечера. Оно было глубоким, влажным, неистовым и в то же время удивительно нежным. Они достигли пика почти одновременно, содрогаясь в объятиях друг друга, их крики заглушались водой и безбрежностью моря.

Они выбрались на берег, обнаженные, мокрые, усталые и невероятно счастливые. Сил идти сразу не было. Они рухнули на теплый песок у самой кромки воды, куда уже не доставали маленькие волны. Лежали на спине, плечом к плечу, тяжело дыша, глядя на темнеющее небо, где зажигались все новые звезды. Тела их были расслаблены, кожа теплая от воды и возбуждения, но начинала ощущать прохладу вечера. Песок прилипал к мокрой коже, но им было все равно.

Эйдан перевернулся на бок, оперся на локоть. Его рука нежно легла на живот Элизы, потом поднялась, чтобы перебирать пальцами ее мокрые, растрепанные рыжие локоны, рассыпанные по песку. Его взгляд был мягким, задумчивым. Она смотрела на него – на его сильный профиль на фоне звезд, на капли воды, блестевшие на его коже.

– Мой пират… – прошептала она, и в этих словах не было насмешки, только принятие и странная нежность.

Он улыбнулся в ответ, наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Твоя лагуна теперь, лисичка.

Они лежали так долго, слушая шум прибоя, наблюдая за звездами, чувствуя биение их сердец, постепенно замедляющееся. Мир сузился до теплого песка, звездного неба, шума моря и дыхания друг друга. Все сложности, разговоры об отце, гильдии, будущем – все это отступило, растворилось в магии этого вечера и тихой гавани их внезапно обретенной близости. Они были просто мужчиной и женщиной, наедине с морем и ночью. И этого было достаточно. Пока достаточно. Потом придется одеваться и возвращаться в реальность, неся на себе песок и запах моря, как напоминание об этом совершенном моменте. Но сейчас они просто были. Вместе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19. Ближе, чем можно

Подходя к деревне, Эйдан автоматически свернул в сторону пристани, где темным силуэтом высилась «Морская Ведьма», подсвеченная редкими фонарями. Но Элиза остановилась как вкопанная, ее рука выскользнула из его руки.

– Сегодня… я переночую в доме Фрейды, – сказала она твердо, но не глядя на него, уставившись куда-то в темноту между хижинами.

Эйдан замер. Он медленно повернулся к ней. В скупом свете звезд и отраженном свете фонарей его лицо изменилось – изумление смешалось с резкой тенью разочарования и даже… боли. Он шагнул ближе, нарушив ее личное пространство. Его ладони, шершавые и сильные, мягко легли ей на щеки, принуждая поднять взгляд. Его большие пальцы нежно провели по ее скулам.

– Я тебя обидел? – спросил он тихо, почти шепотом. В его глазах, обычно таких уверенных, читалась уязвимость. – В лагуне? Или… после? Я был слишком…?

Он не мог найти слов, не привыкший извиняться или объяснять свои поступки.

Элиза закрыла глаза на мгновение, ощущая теплоту и шероховатость его прикосновения. Эти руки… Она мысленно видела их: держащие штурвал в шторм, рубящие канаты, чинящие снасти, сжимающие рукоять меча, ласкающие ее тело с такой же неистовой страстью, с какой они боролись со стихией. Грубые руки, которые не боялись никакой работы. Руки, которые не грабили ради наживы, а рисковали жизнью, чтобы привезти на остров зерно, лекарства, ткани для всех. Без этих рук, без его бесстрашия и дерзости, остров давно бы вымер от голода и болезней. Внезапно, острейший страх за него сжал ей горло. Страх перед морем, перед врагами, перед пулей или ножом, который мог оборвать эту жизнь. Но она не могла сказать этого вслух. Не сейчас.

Она положила свои ладони поверх его рук, прижимая их к своим щекам сильнее. Ее пальцы сжали его костяшки.

– Нет, – прошептала она, глядя ему прямо в глаза. – Не обидел. Ни капли. Просто… Жюстин. Она сказала, что, если я не буду сегодня спать на своей кровати… она обидится до конца дней своих. Искренне обидится.

Голос Элизы звучал убедительно, с легкой ноткой сестринской заботы.

Эйдан усмехнулся, но в усмешке было больше горечи, чем веселья.

– Скажи Жюстин, – его голос стал низким, властным, – что твоя кровать теперь там, где капитан. Точка.

Элиза невольно улыбнулась его тону и уверенности.

– Она до сих пор в шоке, что я провела с тобой ночь, – ответила она мягче. – Давай не будем сразу добивать ее этой новостью? Дай ей… привыкнуть к мысли. Хотя бы к одной ночи моей свободы.

Он тяжело вздохнул, его пальцы слегка сжали ее лицо.

– Хорошо, – согласился он неохотно. – Но только одну ночь. Поняла?

Его взгляд стал пристальным, требовательным.

– А завтра – только в моей каюте. И никаких обсуждений.

Элиза кивнула.

– Поняла, капитан.

В его тоне была та самая непререкаемость, против которой она пока не готова была спорить. Потом ее лицо озарилось любопытством.

– Кстати… – начала она, глядя на темный силуэт корабля. – Почему ты живешь в каюте? У тебя… у тебя нет дома? Здесь, на острове?

Вопрос, казалось, застал его врасплох. Он снял руки с ее лица, отступил на шаг, оглядываясь вокруг – на спящую деревню, на море, на свой корабль.

– А зачем он мне? – ответил он наконец, с легкой, но какой-то пустой усмешкой. – Чтобы сидеть в одиночестве в четырех стенах? Смотреть на эти стены? Нет, спасибо. «Морская Ведьма» – мой дом. Море – мои стены. Небо – мой потолок. Мне этого достаточно.

В его словах звучала привычная бравада, но Элиза уловила нотку чего-то еще… тоски? Привычки к одиночеству? Она не могла понять.

Он отпустил ее, но тут же схватил за руку.

– Я провожу тебя, – заявил он. – До самой двери.

– Нет! – Элиза резко вырвала руку, отшатнувшись. – Я не хочу, чтобы нас увидели вместе! Особенно сейчас!

Ее глаза метнулись к темным окнам хижин.

Эйдан рассмеялся громко, его смех разорвал ночную тишину, заставив Элизу вздрогнуть.

– Элиза! – воскликнул он, все еще смеясь. – Да о нас уже каждая собака на острове знает! Каждый камень шепчет! Твоя попытка скрытности – это мило, но совершенно бесполезно.

– Нет! – настаивала она, сжимая кулаки. – Я сама дойду. Пожалуйста.

В ее голосе звучала не просто стыдливость, а какое-то упрямое желание сохранить хотя бы видимость независимости, не быть приведенной капитаном как трофей или собственность.

Эйдан смотрел на нее несколько секунд, его улыбка медленно угасла. Он видел серьезность в ее глазах.

– Ну… хорошо, – уступил он неохотно, разводя руками. – Иди. Как знаешь.

Но прежде чем она успела сделать шаг, он снова оказался рядом. Сильные руки обхватили ее, прижали к его твердой груди с такой силой, что у нее перехватило дыхание.

– Тогда… – прошептал он, его губы в доли секунды от ее губ. – Дай мне запомнить вкус этих губ до утра. Или я не доживу до рассвета. Умру от тоски.

Его голос был низким, хриплым, полным неподдельной страсти и той самой пиратской театральности, которая так сводила ее с ума.

Элиза засмеялась, звук смеха смешался с его дыханием. Она подняла лицо и поцеловала его в ответ – сначала нежно, потом глубже, с той самой отчаянной нежностью, которая рождалась в ней только рядом с ним. Его руки, обнимавшие ее спину, начали медленно скользить вниз, ладонями ощупывая изгиб ее талии, бедра через тонкую ткань платья. Элиза вздрогнула от внезапного прилива желания и стыда одновременно. Она резко шлепнула ладонью по его запястью.

– Капитан Грей! – прошипела она, отпрянув. – Нас могут увидеть!

Эйдан усмехнулся, его глаза блестели в темноте азартом.

– Не поздно ли об этом начинать переживать, лисичка? – проворчал он, но руки опустил.

Но Элиза уже повернулась и побежала, не оглядываясь, по тропинке к дому Фрейды. Ее платье мелькало в темноте, рыжие волосы развевались. Эйдан стоял неподвижно, провожая ее взглядом. Он следил за каждым ее шагом, пока она не подбежала к двери, не толкнула ее и не скрылась внутри. Только тогда он медленно повернулся и направился к «Морской Ведьме», его тень была длинной и одинокой на освещенной луной пристани.

Он знал, что никто не смеет тронуть ее. Приказ был отдан четко:

– Тот, кто посмотрит на нее косо или скажет лишнее – ответит мне лично.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Голова с плеч – это еще мягкое наказание.

Его репутация гарантировала ее безопасность лучше любой охраны. Но все равно… переживал. Глупое, необъяснимое чувство сжатия в груди, пока он не услышал, как захлопнулась дверь дома Фрейды. «Одна ночь, – напомнил он себе сурово, поднимаясь по трапу на борт своего корабля-дома. – Только одна.»

– Ну?! Рассказывай ВСЁ! Каждую мелочь! – Жюстин сидела на краю своей кровати, обхватив колени, ее глаза в темноте комнаты горели как у совы – смесью ужаса, осуждения и ненасытного любопытства.

Элиза, уже в ночной рубашке, лежала на своей кровати, укрывшись до подбородка. Она пыталась притвориться спящей, но это было бесполезно. Полночи Жюстин выпытывала каждую подробность. И о лагуне, и о купании, и о… последующем. Элиза, сначала смущаясь, потом все смелее, рассказывала. Она опускала самые пикантные детали, но даже того, что говорила, было достаточно.

Каждую откровенность Жюстин встречала аханьем, сдавленным визгом и жгучим румянцем, который был виден даже в полумраке. Она зажимала уши, потом снова требовала продолжения.

– Элиза! Ну как ты МОГЛА! В воде! Это же… это же… – она не находила слов.

Но любопытство брало верх над стыдом и страхом. Она хотела знать все. Про его ласки, про его слова, про то, что она чувствовала. Это был разбор полетов, смешанный с морализаторством и искренним сестринским интересом к запретному плоду.

Элиза, уставшая от дня, полного эмоций, от страсти и споров, начала засыпать под этот шепот. Голос Жюстин становился далеким, как шум прибоя за окном. В голове Элизы, наперекор усталости и сомнениям Жюстин, рождались светлые, теплые картины. Мечты.

Она видела не остров страха и изгнания, а остров Возможности. Она выбирала самое красивое место: может, на холме, откуда видно все море? Или прямо на берегу той волшебной лагуны, спрятанной от всех? Маленький, уютный дом. Не дворец, как у отца, а именно дом. С широким крыльцом, где можно сидеть вечерами и смотреть на звезды, отражающиеся в тихой воде. С камином, в котором потрескивают дрова. С кроватью, достаточно широкой для двоих…

Она и Эйдан. Вдвоем. Он – больше не капитан грозного корабля, а просто… Эйдан. Он строит этот дом своими грубыми, умелыми руками. Она помогает, носит доски. Пахнет деревом, смолой, морем и… счастьем.

А потом… Потом в этом доме раздается смех. Не пиратский гогот, а звонкий, беззаботный детский смех. Маленькие пираты и пиратки? Мальчишки с его дерзкими глазами и ее рыжими вихрами. Девчонки с ее упрямым подбородком и его бесстрашным сердцем. Они носятся по пляжу, строят замки из песка, учатся плавать в лагуне. Эйдан учит их вязать морские узлы и находить Полярную звезду, а она – читать и различать травы. Их дом полон жизни, любви, шума и тепла. Никаких гильдий, никаких похищений, никаких угроз. Только море, солнце, их любовь и их дети. Счастливы. До самого конца дней своих.

Элиза засыпала с этой картиной перед глазами, с легкой улыбкой на губах. Ее рука бессознательно легла на еще плоский живот, как будто оберегая мечту, которая жила пока только в ее сердце. За стеной шумело море, напоминая о реальности, о «Морской Ведьме», о жестоком мире за пределами лагуны. Но в эту ночь Элиза верила в свою сказку. Она была так ярка, так возможна в ее уставшем, влюбленном, полном надежд сердце. Завтра, – думала она, погружаясь в сон. Завтра начнется наша настоящая жизнь. И мы построим этот дом…

Глава 20. Тихие дни на краю мира

Шли дни. Время на острове текло по-особенному – неспешно, как теплая смола, пропитанная запахом моря, соли и сосновой смолы. Жизнь вошла в новую, удивительно размеренную колею, где каждый день был похож на предыдущий, но при этом дышал своей неповторимой магией.

Каюта Капитана: Ночная География Чувств

Элиза окончательно перебралась в каюту Эйдана. Ее немногочисленные пожитки – простое платье, гребень, заветное письмо от матери – нашли место рядом с его мореходными картами, абордажным топором и ящиком с навигационными инструментами. Каждую ночь эта тесная, пропахшая деревом, кожей и им комната становилась их вселенной. Эйдан, этот грозный капитан, в темноте превращался в терпеливого и страстного первооткрывателя. Он открывал для Элизы новые эмоции, новые грани ее собственного тела и его желания. Это не было просто страстью – это было исследованием. Он знал, как одним прикосновением губы к изгибу ключицы вызвать у нее мурашки, как ладонью на внутренней стороне бедра заставить затаить дыхание, как шепотом в темноте, грубым и нежным одновременно, заставить ее стонать и выгибаться навстречу. Он учил ее языку тела, где каждое движение, каждый вздох, каждый стон были словами. Она же отвечала ему раскрепощенностью, доверием и той огненной отдачей, которая заставляла его терять голову. В их близости было не только пламя, но и странное умиротворение, глубокая связь двух одиноких душ, нашедших пристанище друг в друге посреди бушующего моря жизни. После, засыпая под мерный скрип корабельных канатов и шум прибоя, прижавшись к его горячей спине или чувствуя его руку тяжелой на своем бедре, Элиза думала, что эта каюта, тесная и потертая, – самая безопасная гавань на свете.

Утро: Гордость и Прачечная

Утром Элиза выходила из каюты уже не крадучись, не пряча взгляд. Она выходила смело, высоко подняв подбородок, ее рыжие волосы, часто еще влажные от умывания, сияли на солнце как медь. Она здоровалась с командой – кивком, коротким словом, иногда даже перекидывалась парой фраз:

– Утро, Билл! Парусину на гроте чинить будете?

– Клейм, не урони молоток на ногу, а то завтра стирать некому будет! – это вызывало хриплый смех.

– Купер, спасибо за хлеб! Идеальный!

– Моро, капитан ждет тебя у штурвала после завтрака.

Ее тон был естественным, без заискивания, но и без высокомерия. Она не пыталась быть своей в этой банде грубых мужчин, но и чужой уже не чувствовала себя. Она была… Элизой. Той, что спит с капитаном и стирает их портки. И в этом был свой, странный баланс. Команда, сначала с ехидцей и недоверием, постепенно привыкла к ее присутствию. Уважали – за острый язык, за отсутствие страха, за то, что не чуралась работы. И, конечно, боялись – страшнее смерти – гнева капитана, который светился в его глазах, когда он смотрел на нее.

И вот она бежала. С легкой походкой, почти летела по причалу, вниз, к берегу, где ждали ее корыта с грязным пиратским бельем. Работа была тяжелая, монотонная, руки от мыла и соленой воды краснели и трескались. Но Элиза находила в этом странное удовлетворение. Видеть груды грязной, пропахшей потом, ромом и морем робы, превращающиеся в аккуратные стопки чистого, хоть и поношенного белья. Это была ее маленькая победа над хаосом, ее вклад в жизнь острова. Общение за работой, под шум волн и крики чаек, рождало что-то похожее на дружбу. Женщины болтали о простом: о погоде, о еде, о детях, о том, как трудно достать хорошую нить для штопки. Элиза слушала, училась, и чувствовала себя… частью чего-то большего, чем просто дочь лорда или любовница капитана.

Сестры: Обеденные Минуты и Привыкание

Каждый день, во время обеда, Элиза мчалась на общую кухню. Не столько ради еды, сколько ради встречи с Жюстин. Они усаживались в их любимом углу, подальше от шумной толкотни.

Жюстин менялась. Привыкала. Лицо ее потеряло прежнюю бледность и вечный испуг. Появился легкий румянец, а в глазах – искорка интереса к жизни. Она с упоением рассказывала Элизе о своих делах:

– У меня появились подруги! Настоящие! – восторженно шептала она, оглядываясь. – Марта с берега, и Сара, дочь того рыбака с лодкой! Мы вчера после работы ходили собирать ракушки к Южному мысу! А Сара показала мне, где растут самые сладкие ягоды!

– Фрейда говорит, у меня талант к выпечке! – хвасталась она, отодвигая прядь волос. – Сегодня я сама замесила тесто для хлеба! И он не пригорел!

– Представляешь, сегодня мимо кухни прошел тот… страшный пират с татуировкой черепа на руке? И я… я не испугалась! Просто посмотрела и продолжила резать лук!

Элиза слушала, с теплой улыбкой наблюдая, как ее робкая, изнеженная сестра превращается в более сильную, уверенную девушку. Жюстин уже не дрожала при виде пиратов, научилась давать отпор наглым взглядам (обычно достаточно было одного ее ледяного взгляда, подаренного ей отцом-лордом), находила радость в простых вещах. Она все еще волновалась за Элизу, все еще с трепетом и ужасом вспоминала о возможной реакции отца, но острая паника сменилась фоновой тревогой. Жизнь брала свое. Остров, вопреки всему, становился домом.

Томительное Ожидание: Нервы под Маской Спокойствия

Но над этой идиллией висела тень. Тяжелая, незримая, но ощутимая. Эйдан и Элиза ждали. Каждый день. Каждую минуту. Ждали вестей от переговорщика.

Эйдан отправил гонца – ловкого, осторожного и преданного человека – к Лорду Делакруа еще несколько недель назад. С письмом. С четкими условиями: встреча, переговоры, гарантии безопасности для мелких торговцев. Взамен – возвращение дочерей невредимыми.

Но новостей не было. Никаких. Тишина.

Эта тишина съедала Эйдана изнутри. Внешне он оставался непоколебимым капитаном: отдавал приказы, ругался с Моро из-за планов ремонта, лично проверял снасти, поднимался на мачты, чтобы оценить состояние рангоута. Но Элиза видела. Видела, как напряжены мышцы его челюсти, когда он смотрит в сторону моря. Как его взгляд становится остекленевшим во время вечернего совета. Как он бесцельно перебирает пальцами рукоять кинжала, сидя на баке после ужина. Его нервы были натянуты, как такелаж перед штормом. Он знал Лорда Делакруа. Знать его ответ был слишком опасным. Эта неизвестность была хуже открытой угрозы.

Элиза ловила себя на том, что тоже постоянно вглядывается в горизонт, заставляя своё сердце бешено колотиться – то ли от страха, то ли от надежды. Она пыталась отвлечься работой, разговорами с Жюстин и женщинами на берегу, но тень ожидания всегда была с ней. Она видела напряжение Эйдана и чувствовала его всем нутром, как свою собственную боль. По ночам она прижималась к нему крепче, как будто пытаясь своим теплом рассеять его тревогу. Иногда она ловила его задумчивый, тяжелый взгляд, устремленный куда-то в темноту каюты, и знала – он думает о ее отце, о гильдии, о возможной войне, которую он не хотел, но был готов начать. Ожидание стало их общим, тягостным грузом.

Анна: Новая Цель и Пират Моро

Анна еще немного попсиховала. Она бросала на Элизу ядовитые взгляды из-за угла кухни, громко вздыхала, когда Эйдан проходил мимо, не замечая ее, распускала едкие сплетни среди немногих, кто еще был готов ее слушать (в основном таких же обиженных жизнью женщин). Но ее запал быстро иссякал. Видя полное равнодушие Эйдана и растущую уверенность Элизы, которую команда, хоть и негласно, но признавала, Анна поняла тщетность своих попыток.

И тогда ее взгляд упал на Моро. Второго по значимости человека на острове после капитана. Грубого, сильного, опасного, с лицом, изборожденным шрамами, но обладающего властью и влиянием. Моро был не Эйдан, но он был… доступен. И, что немаловажно, он замечал Анну. Его взгляд, оценивающий, как товар, иногда задерживался на ее пышных формах.

Анна переключилась. С присущей ей расчетливой наглостью она стала чаще попадаться Моро на глаза: «случайно» обронить платок рядом с ним, принести ему лишнюю порцию рома (Капитан велел, ты же так много работаешь!), громко смеяться его грубым шуткам. Она старалась подчеркнуть все свои достоинства – глубокие декольте, томные взгляды, нарочитую слабость (Ой, Моро, помогите, ящик такой тяжелый!).

Моро наблюдал за этими маневрами с мрачным интересом и снисходительной усмешкой. Он не был дураком и видел игру. Но Анна была привлекательна, и скука на острове после ремонта корабля была невыносимой. Он позволял ей играть, иногда отвечая грубой шуткой или недвусмысленным взглядом.

«Может, здесь ей повезет?» – думала Элиза, наблюдая за этой пародией на флирт. Или, скорее, сделка: ее тело и внимание в обмен на его покровительство и статус. Идиллия острова имела свои темные, прагматичные уголки.

Ритм Жизни:

Так и текли дни. Размеренные. Наполненные простыми делами и тихой радостью бытия. Элиза просыпалась в тесной каюте под рукой Эйдана. Выходила на палубу, здороваясь с миром и командой. Шла стирать, чувствуя соленый ветер и тепло солнца на лице. Виделась с Жюстин, радуясь ее новым друзьям и уверенности. Работала плечом к плечу с другими женщинами, слушая их истории. Возвращалась на корабль, где ее ждал Эйдан – иногда мрачный от ожидания, иногда с искоркой азарта в глазах от удачного ремонта. Ужинали они часто на палубе, наблюдая закат. Ночью их каюта становилась крепостью страсти и нежности.

Они жили. Жили полной грудью, ловя каждый миг спокойствия, зная, что оно может быть недолгим. Элиза научилась ценить эту простоту: вкус свежего хлеба от Жюстин, звонкий смех Марты на берегу, ощущение чистого белья под пальцами, крепкие объятия Эйдана в темноте, его смех, когда она рассказывала ему какой-нибудь острый обмен репликами с Клеймом. Она научилась гордиться им – не только как любовником, но и как капитаном, лидером, тем, кто несет ответственность за всех этих людей. Она видела, как команда смотрит на него – не только со страхом, но и с уважением, преданностью. Он был их скалой. И в этом была его сила и его тяжесть.

Однажды вечером, стоя на палубе рядом с Эйданом, смотря, как он объясняет Моро новую систему крепления парусов, Элиза вдруг ясно поняла: «Морская Ведьма» – это не просто его дом. Это их дом. Пока. Со всеми его теснотами, запахами, скрипами и опасностями. И этот дом, этот остров, эта жизнь – несмотря на страх ожидания, на грязь прачечной, на тень отца – были для нее бесконечно дороги. Потому что здесь был он. И здесь была она – настоящая, свободная, живая.

Она незаметно протянула руку и коснулась его спины. Он обернулся, вопросительно поднял бровь. Она лишь улыбнулась в ответ, и в ее зеленых глазах светилось то, что не нуждалось в словах: принятие, поддержка, любовь. Он понял. Его взгляд смягчился, напряжение в плечах чуть отпустило. Он кивнул, коротко, и снова повернулся к Моро, но его рука на мгновение легла поверх ее руки на его спине. Короткое прикосновение. Крепость.

Они стояли так, капитан и его женщина, на палубе своего корабля-дома, под бескрайним небом, на краю мира, дыша в такт друг другу и ожидая бури, которая могла прийти с любым парусом на горизонте. Но пока – были эти тихие дни. И они были совершенны. Песок из прачечной забивался ей под ногти, рыжие волосы пахли ветром и солью, а не духами, тело ныло от работы и ночных ласк, но Элиза Делакруа никогда не чувствовала себя более счастливой и более… собой. Она была там, где должна была быть. Рядом с тем, кто был ей нужен. И готова была защищать этот хрупкий мир тихих дней до конца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21. Ссора и молчание

Время клонилось к вечеру. Солнце, огромное и багровое, катилось к горизонту, окрашивая небо и море в тревожные оттенки огня и меди. Элиза, развешивая последнее чистое белье на натянутых между столбами веревках, привычным движением отряхнула песок с рук. Взгляд ее механически скользнул в сторону пристани. И замер.

На палубу "Морской Ведьмы" грузили мешки и ящики. Деловито, быстро. Знакомые по силуэтам пираты передавали груз по цепочке, укладывая в трюм. Звуки приглушенных команд, скрип лебедок, глухие удары ящиков о палубу – все кричало об одном: приготовления к отплытию.

Руки Элизы задрожали. Холодный комок страха сжал горло. Они собираются. СЕЙЧАС. А он... он НИЧЕГО не сказал! Мысль ударила, как обухом. Она бросила мокрую рубаху обратно в корзину, не глядя, и бросилась бежать. По рыхлому песку, мимо удивленных женщин, к пристани, к кораблю, к нему. Ноги подкашивались, дыхание сбилось, в ушах стучало сердце.

Эйдан стоял на шканцах, спиной к берегу. Его голос, резкий и не терпящий возражений, рубил воздух:

– ...пайки проверить до темноты! Воду – полные цистерны! Порох – сухой и под замком! На рассвете – отходим! Я не хочу видеть ни одной сопливой отмазки! Всем понятно?!

На рассвете... Слова долетели до Элизы, как пощечина. Она подбежала к самому трапу, запыхавшаяся, с растрепанными от бега волосами, лицо – белое от гнева и обиды.

– Вы ничего не хотите мне сказать, капитан Грей? – выпалила она громко, перекрывая шум на палубе. Голос звенел от напряжения.

Эйдан обернулся. Увидев ее, на его лице мелькнуло сначала удивление, потом – раздражение. Он сделал шаг к трапу.

– О, Элиза, дорогая... – начал он, протягивая руку, чтобы обнять или просто увести в сторону. Голос старался быть спокойным, но в глазах уже клубилась буря.

Она резко отпрянула, как от огня. Лицо ее исказила чистая, жгучая злость.

– Нет! Не трогай меня!

– Элиза, давай позже поговорим, – его голос стал ниже, жестче. – Мы привлекаем внимание.

Он кивнул в сторону палубы, где все работы замерли. Десятки глаз – любопытных, ехидных, осуждающих – уставились на них. Для него это был кошмар. Он души в ней не чаял, но унижать его при подчиненных, публично оспаривать его решения – это переходило все границы.

– Нет! – выкрикнула она, не слушая. Грудь высоко вздымалась. – Я хочу знать СЕЙЧАС! Куда? Надолго? ПОЧЕМУ ты молчал?!

– Элиза! – грохнул он.

Тон вырос до угрожающего. Весь его вид – сжатые кулаки, напряженные плечи, горящий взгляд – говорил о пределе терпения.

– Спустись в каюту.

Приказ. Чистый, прямой.

– Говори сейчас же! – не отступила она, подняв подбородок с вызывающей дерзостью. Этот вызов, брошенный на глазах у всей его команды, стал последней каплей.

Он молниеносно шагнул вниз по трапу, схватил ее за запястье выше локтя – не ласково, а железной хваткой, причиняющей боль.

– Ай! – вскрикнула она от неожиданности и резкой боли.

Он не слушал, потащил ее за собой вверх, по палубе, мимо ошарашенных пиратов, прямо к двери своей каюты.

Сзади донеслись выкрики:

«Так ей надо!», «Поддай ей, капитан!», «Пусть девка знает свое место!», «Выше нос не задирай!».

Смешки, одобрительные возгласы. Каждый крик – нож в сердце Эйдану и в гордыню Элизе.

Он втолкнул ее в каюту, резко захлопнул дверь и щелкнул засовом. В полутьме он толкнул ее на кровать. Она едва удержалась, отлетев на матрас. Сжала покрасневшее запястье, на котором уже проступали красные следы его пальцев.

– Ты с ума сошел! Мне больно! – выдохнула она, в глазах – боль и страх, но еще и огонь непокорности.

Он навис над ней, как скала перед обвалом. Заслоняя свет из иллюминатора, его фигура казалась огромной и угрожающей.

– Ты – строптивая девка, что ты там устроила! – прошипел он. Голос его был жестким, низким, злым, как штормовой ветер. – Что ты себе позволяешь?! На глазах у ВСЕХ!

Элиза попыталась подняться, протянула к нему дрожащую руку. Он не понимает! – кричало внутри нее. Я испугалась! Я боюсь, что ты не вернешься! Боюсь, что тебя убьют в море! Она попыталась схватить его руку, чтобы объяснить, достучаться до него сквозь гнев.

– Эйдан, я...

Он РЕЗКО, с силой отбросил ее руку. Повернулся к ней спиной. Сложил руки за спиной, сцепив пальцы до белизны костяшек. Дышал тяжело, неровно. Каюта наполнилась грозным молчанием, густым, как смола. Потом, не оборачиваясь, его голос прозвучал ледяным, отточенным, как клинок:

– Если ты вьешь веревки из меня в постели, Элиза... если я позволяю тебе там командовать... – он сделал паузу, и в тишине было слышно, как он сжимает зубы. – ...это НЕ означает, что на людях, перед МОЕЙ командой, я должен скакать возле тебя, как дрессированная собачонка, и отчитываться за каждый шаг!

Она опустила голову. Гнев начал уступать место другому чувству – острой, режущей догадке.

– Но, если бы ты мне сразу сказал... куда вы и когда уплываете... – пробормотала она, но голос потерял прежнюю силу.

Она уже осознавала. Осознавала огромность своей ошибки. Она чуть не подставила его. На глазах у тех, чье доверие и страх держали его у власти, а их всех – в относительной безопасности. Но признать это вслух... сдаться... гордость поднимала в горле горький ком.

Он не стал слушать оправданий. Резко повернулся к двери.

– Сегодня мой авторитет пошатнулся, – бросил он через плечо, и в этих словах звучала горечь и холодная ярость. – И ты была этому виной. Если эти пираты начнут сомневаться во мне, в моей силе, в моем слове... Мы. Все. Погибнем. В море нет места слабости. Запомни это.

Он вышел. ГРОМКО хлопнул дверью. Звук удара эхом отозвался в пустой каюте и в ее сердце. Элиза вздрогнула всем телом. И только тогда, в гробовой тишине, полились слезы. Тихие, горькие, от бессилия и страха. Она боялась отпускать его в море, боялась потерять его – этого грубого, жестокого, но ЕЕ пирата. А он... он не понял. Не захотел понять. Он увидел только вызов его власти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На ужин он не явился в каюту. Она сидела одна в темноте, слушая доносящиеся снизу звуки жизни деревни. «Наверное, пошел в общую кухню, – подумала она с горечью. Наверное, весь остров уже знает об их ссоре. И Анна..., наверное, уже рядом, льнет, брызжет слюнями, утешает...»

Жгучая ревность смешалась со стыдом и обидой.

– Но уж нет! – встряхнулась она. – Я так просто не отступлю. Он МОЙ.

Она встала, вытерла лицо, поправила платье и пошла к общей кухне. Внутри было шумно и душно. За длинными столами сидели люди. За одним – женщины, дети, старики. За другим, более шумным – мужчины. Капитан сидел во главе мужского стола, рядом с Моро. Он говорил что-то серьезное, его лицо было непроницаемым. Жюстин, увидев сестру, радостно помахала рукой. Элиза села рядом, стараясь не смотреть в сторону Эйдана.

– Говорят, «Морская Ведьма» завтра уходит в море? – шепотом спросила Жюстин, ее глаза были полны тревоги. – Ты знаешь, куда? Надолго?

– Нет, – покачала головой Элиза, ковыряя ложкой в тарелке с похлебкой. – Еще не знаю.

Она весь вечер украдкой смотрела на Эйдана. Он несколько раз встречался с ней взглядом. Его взгляд был тяжелым, нечитаемым – ни гнева, ни прощения, лишь какая-то отстраненная оценка. Каждый раз она поспешно отводила глаза, сердце колотилось.

После ужина люди стали расходиться. Элиза замерла в нерешительности. Куда ей идти? Разрешит ли он ей ночевать в каюте после такого? Или ждет, что она пойдет к Фрейде, признавая свою вину? Она стояла в тени, наблюдая, как он прощался с Моро, что-то коротко бросив ему напоследок.

И тогда он остановился. Не уходя с другими мужчинами в сторону корабля или кабака. Он остановился и повернул голову. Его взгляд, вопросительный, тяжелый, нашел ее в полумраке. Он не звал. Не кивал. Просто смотрел. И ждал.

Она поняла. Сердце екнуло. Она сделала шаг из тени, потом еще один, и подбежала к нему. Ни слова. Он развернулся и пошел к пристани. Она – рядом, в шаге позади. Шли молча. Шум деревни стихал позади, только их шаги по дереву причала и бесконечный шепот моря сопровождали их путь к «Морской Ведьме». Молчание было густым, натянутым, как парус перед шквалом, но в нем уже не было войны. Было перемирие. Был вопрос. Было ожидание. Что будет дальше – в каюте, за закрытой дверью? Примирение? Новый виток ссоры? Или просто тяжелое, усталое молчание двух людей, чьи сердца болели, но которые пока не нашли слов, чтобы залечить раны? Они поднялись по трапу на борт своего корабля-дома, в грядущую ночь перед отплытием.

Глава 22. Карты, капитуляция и пламя

В каюте царила гнетущая тишина, разрываемая лишь скрипом пера Эйдана по старой карте и треском фитиля в фонаре. Он сидел за столом, спина напряжена, плечи неподвижны, весь вид излучал ледяную отстраненность. Элиза сидела на краю кровати, ее сердце сжималось от предчувствия: вот так, в молчании, он уплывет. Утром холодно велит ей сойти на берег, даже не взглянув, и «Морская Ведьма» исчезнет за горизонтом, унося его в неизвестность, а она останется с камнем вины и страха на душе. Она теребила край платья, ткань мялась в ее нервных пальцах. Она виновата. И эта вина грызла сильнее злости. Но главное – она не могла отпустить его в ссоре. Не хотела. Не собиралась.

Она встала. Шаги ее по деревянному полу были неслышными. Подошла сзади. Его спина под тонкой рубахой казалась неприступной крепостью. Она положила ладонь ему на плечо. Мускулы под тканью были каменными. Сейчас она сделает то, чего никогда не делала – наступит на горло собственной гордости. Впервые в жизни будет просить прощения не из расчета, а потому что больно от разрыва.

– Прости, – выдохнула она тихо, едва слышно, словно боялась спугнуть само слово. Голос дрогнул.

Он не шелохнулся. Ее пальцы начали осторожно гладить его плечи, снимая напряжение, как она умела.

– Я… я поняла свою ошибку. Это было глупо, эгоистично. Я… унизила тебя. Я не хотела… Я не хотела ставить тебя в такое положение. Перед ними…

Она искала слова, чувствуя, как жар стыда заливает лицо.

– Такое больше не повторится. Клянусь.

Медленно, он поднял голову от карты. Повернулся на стуле. Его глаза, темные, встретились с ее влажными, полными мольбы. В них не было гнева, но и прощения тоже. Была оценка. Глубокая, пронизывающая. Он не сказал ни слова, лишь постучал костяшками пальцев по своим мощным бедрам. Приказ. Немой, но недвусмысленный. Садись.

Она быстренько, почти прыжком, уселась к нему на колени, боком, лицом к нему. Обвила его шею руками, прижалась всем телом, как кошечка, ищущая тепла и защиты.

– Я боюсь за тебя, – замурлыкала она уже смелее, пряча лицо в его шее, вдыхая знакомый, пьянящий запах моря, кожи и чего-то опасного. – Как только представлю, что ты опять в бою… что тебя могут ранить… или…

Она замолчала, резко вдохнув. Сама мысль о худшем сковывала горло ледяным страхом. Сказать «убить» она не могла.

Его рука, тяжелая и теплая, легла ей на колено под платье. Ладонь скользнула вверх по внутренней стороне бедра, вызывая мурашки и знакомое сладкое напряжение.

– Надеюсь, ты усвоила урок, – произнес он низко, голос все еще был ровным, но в нем появилась знакомая хрипотца желания. – Никогда. Не спорить. С капитаном.

Его пальцы достигли самого сокровенного, нежно коснувшись трепещущего бутона.

– О, да-а-а… – выдохнула она со стоном наслаждения, выгибаясь навстречу его прикосновению. – Я… я хорошо усвоила этот урок… Капитан…

Ее руки, дрожа от нетерпения, устремились к застежкам его рубахи. Пальцы скользили по пуговицам, обнажая твердую грудь.

Он не мешал ей.

– Можешь не бояться, – сказал он, пока она расстегивала. – В этот раз мы не в атаку. Разведка.

Его слова прозвучали как облегчение, но она уже почти не слышала их, поглощенная видом его обнаженной кожи под ее ладонями. Она ласкала его грудь, плечи, ощущая под пальцами рельеф мышц и старых ран.

Его рубаха соскользнула на пол. В то же мгновение его свободная рука ловко стянула ткань ее платья с одного плеча, обнажив упругую грудь. Он замер на мгновение, наслаждаясь видом, а затем припал к ней губами, жадно захватывая сосок.

– А-а-ах! – вскрикнула Элиза от острого удовольствия.

Она вцепилась пальцами в его волосы, прижимая его голову крепче к груди, словно боялась, что он оторвется.

– Надолго… вы? – протянула она сквозь прерывистое дыхание.

Он оторвался от ее груди, оставив влажный, горячий след.

– Не знаю, – хрипло выдохнул он.

И внезапно, резким движением, поставил ее на ноги. Развернул спиной к себе. Сильной рукой нагнул вперед, положив грудью прямо на разложенную карту, чернильницу и инструменты. Холодная бумага и дерево стола прижались к ее обнаженной коже.

– Я плыву с тобой, – томно прошептала она, пытаясь повернуть голову.

Он уже задирал сзади её платье, обнажая ягодицы и нежную кожу спины.

– О, нет, лисичка, – отрезал он, его голос был густым от страсти и непререкаемым. – Это исключено.

Одной рукой он крепко обхватил ее за талию, прижимая к столу, другой раздвинул ее ноги. И без прелюдии, властно, вошел в нее сзади, глубоко и влажно.

– Ммммм! – глубокий, сдавленный стон вырвался из ее горла. Боль смешалась с волной интенсивного удовольствия от его внезапного обладания. – Эйдан… ну пожааалуууйста… – заныла она, но уже не в знак протеста, а от нахлынувших ощущений.

Он ответил не словом, а медленным, мощным толчком, затем еще одним.

– Это опасно, – произнес он, не останавливая движений, его дыхание стало тяжелее. Его рука на талии держала ее крепко, другая переместилась с ноги на ее плечо, фиксируя положение.

– Если ты не разрешишь… – она пыталась говорить сквозь нарастающие волны наслаждения, – …тогда я спрячусь в трюме… и все равно… поплыву с тобой!

Он на секунду замер внутри нее. Тишину нарушало только их прерывистое дыхание.

– Думаю, сейчас не самое подходящее время для этого разговора, – заключил он ровным тоном, в котором сквозила и угроза, и скрытое раздражение, и… безумная страсть. И снова начал двигаться.

Ритм его нарастал. От медленных, глубоких, вымеренных толчков к быстрым, яростным, требовательным. Элиза стонала, ее звуки становились громче, отрывистее, теряя слова, превращаясь в язык чистого чувства. Она впивалась пальцами в край стола, ее тело выгибалось дугой навстречу каждому движению. Карта мялась под ее грудью, чернильница едва не опрокинулась. Мир сузился до жгучего трения внутри, до его тяжелых рук, держащих ее в плену, до его горячего дыхания на ее шее, до нарастающего, неумолимого напряжения в самой глубине ее живота. Он вел ее к краю, властно, не спрашивая разрешения, как капитан ведет свой корабль сквозь шторм. И она отдавалась этому буйству, забыв о спорах, о страхе, о будущем, растворяясь в огненной волне настоящего. Их примирение нашло свой язык – язык тела, страсти и безоговорочной власти одного над другим. Каюта наполнилась музыкой их соединения: скрипом стола, хлопками тел, прерывистыми стонами Элизы и низким рычанием Эйдана, пока белый свет экстаза не поглотил их обоих, оставив лишь тяжелое дыхание, липкую кожу и смятую карту под ее щекой. Они лежали так, не двигаясь, он все еще внутри нее, его вес давил на спину, его рука все так же сжимала ее талию. Тишина вернулась, но теперь она была другой – насыщенной, усталой, прощенной. Буря утихла. До утра. До отплытия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 23. Ночные переговоры и выбор

Элиза лежала в его объятиях, слушая его ровное дыхание, но сон не шел. В голове крутились его слова, сказанные днем, почти невзначай, но запавшие глубоко: «Если ты вьешь веревки из меня в постели…» Она обладала над ним властью здесь, в этой тесной каюте, наедине с ночью. И эта мысль, как искра, разожгла в ней решимость. Она должна использовать это. Сейчас или никогда.

Она повернулась к нему, прижавшись грудью к его боку, ее рука легла на его живот, пальцы начали нежно водить круги по теплой коже. Он заворчал что-то невнятное, еще не совсем проснувшийся.

– Эйдан… – прошептала она, губы коснулись его плеча. – Возьми меня с собой. Пожалуйста.

Он вздохнул, попытался отстраниться, но она прижалась сильнее.

– Элиза, нет. Обсуждали уже. Это опасно.

Голос был хриплым от сна, но твердым.

– Но я могу помочь! – настаивала она, ее пальцы скользнули ниже, к бедру, лаская знакомый путь. – Если… если встретите войска отца… Я могу поговорить с ним! Или с его капитанами! Они меня знают! Может, удастся избежать боя?

Она чувствовала, как его тело откликается на ее прикосновения, напрягаясь и расслабляясь одновременно. Ее аргумент был слабым, она это знала, но ставка делалась не на логику, а на ту самую ночную власть.

Он молчал. Долго. Потом еще один тяжелый вздох.

– Ты знаешь старую примету? – спросил он наконец, поворачивая голову, чтобы встретиться с ее упрямым взглядом в полумраке. – Женщина на корабле – к беде. Море этого не любит. И команда…

Он замолчал, его рука легла поверх ее руки, остановив ее движения, но не убирая.

– Команда будет против. Резко против. И чтобы заставить их принять это… мне придется сказать им кое-что. То, что тебе может не понравиться. Готова терпеть?

Элиза замерла. Что он скажет? Что она его наложница? Его слабость? Его трофей? Мысль сжала сердце холодом, но надежда зажгла огонек. Она радостно, почти отчаянно, закивала, пряча лицо в его плечо.

– Да! Да, готова! Лишь бы быть с тобой!

Он не сразу ответил. Его пальцы сжали ее руку.

– И еще… – голос стал жестче, как стальной трос. – Любое мое слово – закон. На палубе, в каюте, в бою, в штиль. Ты не перечишь. Никогда. Ни в чем. Даже если тебе кажется, что я не прав. Даже если душа рвется наружу.

Он повернулся к ней полностью, его глаза в темноте пытались пронзить ее насквозь.

– Ты даже думать не смеешь о неповиновении. Понимаешь? В открытом океане нет места обидам, побегам или спорам. Там нужна железная дисциплина. Жесткость. Сила. Одна слабина – и смерть для всех. Готова ли ты ЭТО терпеть? Готова ли стать… тенью? Моей тенью?

Она снова закивала, но на этот раз движение было менее уверенным. Его слова ударили, как холодной водой. Тенью? Не думать? Не перечить? Никогда? В душе ее гордая, независимая часть взбунтовалась. И тогда всплыло воспоминание: детство, конюшня. Дикая, прекрасная кобылица, только что пойманная в степях. Глаза – безумные от страха, ноздри – раздутые, копыта – бьющие в стену денника. Никто не мог подойти близко. А потом… недели терпения, спокойствия, ласки, но и железной воли конюха. И та самая дикарка стала послушной, доверяющей, верной. Себя Элиза вдруг увидела на месте той кобылицы. А Эйдан Грей… грозный, жестокий, непоколебимый пират… был тем самым конюхом, который пытался ее «приручить». Но разница была в том, что лошадь ловили силой, а ей предлагалось добровольно надеть узду. Самостоятельно проглотить свою гордость и смириться с его абсолютной властью. Не на острове, где можно убежать к Жюстин или Фрейде, а в ловушке деревянного корпуса посреди безжалостного океана.

Сомнение сковало ее. Смогу ли я? – билось в такт ее сердцу. Смогу ли молчать, когда захочется кричать? Подчиняться, когда каждая клетка рвется к действию? Быть тенью, когда вся натура рвется к свету? Она представила его холодный взгляд приказа, его жесткую руку, отшвыривающую ее в сторону, его публичный выговор… Горло перехватило. Это казалось невыносимым.

Но потом… Она представила другое. Долгие, мучительные дни и ночи на острове. Беспрестанное вглядывание в горизонт. Ледяной страх при каждом темном пятне на воде – не вражеский ли корабль? Не «Морскую Ведьму» ли потопили? Ледяные ночи в одиночестве на холодной кровати у Фрейды, без его тепла, его смеха, его сильных рук. Незнание. Беспомощность. Эта картина вызвала такую волну тоски и страха, что пересилила все сомнения и гордость.

– Я готова! – выкрикнула она неожиданно громко для ночной тишины каюты, почти вскрикнула. – Я на все согласна! Возьми меня! Я буду… я буду твоей тенью! Буду молчать! Буду подчиняться! Любое слово! Любой приказ!

Голос ее дрожал, но в нем была отчаянная решимость.

Эйдан смотрел на нее. В темноте она видела лишь очертания его лица, но чувствовала тяжесть этого взгляда. Он погладил ее спутанные рыжие локоны, движение было неожиданно нежным.

– Элиза… – произнес он тихо. – Подумай. Хорошенько подумай до утра. Это не игра. На корабле обратной дороги не будет. Не скажешь потом «передумала» и не сойдешь на ближайшем берегу. Решаешь сейчас – навсегда. До возвращения.

Он притянул ее к себе, крепко обнял.

– Спи. Скоро утро.

Они уснули в объятиях, но Элиза не спала. Его слова висели в воздухе: «Обратной дороги не будет… Решаешь сейчас – навсегда…»

Внутри нее все еще бушевали сомнения. Страх перед потерей себя, перед его неограниченной властью, перед гневом команды. Но каждый раз, как она закрывала глаза, перед ней вставал образ пустого горизонта и холодной постели без него. Страх разлуки и неизвестности оказался сильнее страха подчинения. Она сжимала кулаки под одеялом, глотая ком в горле.

«Я сильная, – повторяла она себе. – Я смогу. Ради него. Ради того, чтобы знать, что он жив. Чтобы быть рядом, если понадобится помощь. Чтобы не сойти с ума от ожидания.»

И когда первые лучи рассвета окрасили иллюминатор в бледно-розовый цвет, ее решение было твердым, как скала. Она плывет. Навстречу океану, опасности и абсолютной власти Эйдана Грея. Добровольно. Своим выбором. Она тихо выбралась из постели, подошла к иллюминатору, глядя на просыпающийся корабль, и прошептала в стекло, запотевшее от ее дыхания: «Я плыву с тобой, капитан.»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Готовность к испытанию горела в ее зеленых глазах, смешиваясь с тенью тревоги и неизбывной любовью. Путь назад был отрезан.

Глава 24. Без пути назад

С первыми лучами солнца, которые окрашивали золотом мачту «Морской Ведьмы», корабль ожил. Началась лихорадочная суета: пираты сновали туда-сюда, как муравьи, выполняя последние приготовления к отплытию. Слышались крики боцмана, скрип лебедок, грохот бочек, закатываемых в трюм. Воздух вибрировал от напряжения и предвкушения моря.

Элиза выскользнула из каюты, ее сердце колотилось. Она подбежала к Эйдану, который, стоя на шканцах, отдавал короткие, четкие распоряжения Моро.

– Я должна сообщить Жюстин! И взять вещи! – выпалила она, едва переводя дыхание.

Он кивнул, не отрываясь от карты в руках:

– Быстро. Полчаса. Иначе оставим.

Она слетела вниз по трапу, едва не спотыкаясь, и побежала по еще пустынным улочкам к дому Фрейды. Жюстин спала – с отплытием большинства мужчин работы на кухне становилось меньше, и можно было позволить себе поспать подольше. Ее разбудил шум: Элиза, с лицом, залитым утренним светом и решимостью, вытаскивала из-под кровати свой старый, потертый чемодан – единственное, что уцелело с их злополучного корабля. Она торопливо сунула в подол сорочку, кружевное белье, костюм для верховой езды, схватила несколько простых, но чистых платьев, подаренных Шелли, и сгребла их в узел.

Жюстин испуганно хлопала глазами, потирая сонные глаза.

– Элиза? Что… что опять за буря? – прошептала она, садясь на кровати.

Элиза бросилась к сестре, упала на колени перед кроватью, схватив ее руки.

– Я уплываю, Жюстин! С «Морской Ведьмой». С Эйданом. Сейчас!

Жюстин вскрикнула, схватив сестру крепко за запястья.

– Ты СОВСЕМ с ума сошла! – голос ее сорвался на визг. – Что он СДЕЛАЛ с тобой? Я тебя не узнаю! Ты всегда была безрассудной, ветреной, но сейчас… сейчас ты потеряла голову! И рассудок! Море… пираты… бои!

Глаза ее были полны непонимания и животного страха.

Элиза крепко обняла сестру, прижалась лбом к ее плечу.

– Главное, что я счастлива, Жюстин, – проговорила она, и в ее голосе звучала странная смесь страха и непоколебимой веры. – Я не знаю, как сложится наша жизнь… когда отец нас найдет… если найдет. Но я не хочу потом всю жизнь жалеть, что могла быть рядом с ним в опасности… могла помочь… или просто… знать, что он жив… и не сделала этого. Не смогла преодолеть себя.

Жюстин замолчала. Слезы заструились по ее щекам беззвучно. Она обняла Элизу в ответ, крепко, как будто боялась, что ее унесет ветром прямо сейчас.

– Я… я рада, что ты счастлива, – выдохнула она, голос дрожал. – Просто… будь осторожна. Пожалуйста. Возвращайся. Живой.

– Обещаю, – прошептала Элиза, целуя сестру в щеку. – Мне пора!

Она вскочила, схватила узел с вещами и выбежала из комнаты, не оглядываясь, боясь, что еще одна секунда – и ее решимость растает, как утренний туман.

Сердце бешено колотилось, пока она неслась обратно к пристани. Страшная мысль: «А вдруг он воспользовался этим? Вдруг «Ведьма» уже отчалила?»!

Но, завидев знакомый грозный силуэт корабля у причала, она сбавила шаг, пытаясь перевести дух. И тут же, поднимаясь по трапу в спешке, споткнулась о складку парусины. Узел вылетел из рук, а сама она шлепнулась на колени на твердую палубу. Раздался дикий, грубый хохот. Она подняла голову. Перед ней, выстроившись в небрежную шеренгу, стояли пираты. Напротив, них, спиной к ней, Эйдан давал последние наставления. Хохот заставил его обернуться.

Его взгляд скользнул по ней – униженной, стоящей на коленях среди своих вещей. Ни тени насмешки в его глазах – лишь холодная оценка ситуации. Он подошел, протянул руку. Она, сгорая от стыда, взяла ее, поднялась, отряхнулась, схватила свой узел. Десятки глаз пиратов уставились на нее, на ее вещи, на капитана. Началось гулкое перешептывание:

«Барышня-то что, с нами плывет?»

«Капитан не нагляделся, игрушку с собой тащит!»

«Черт! Женщина на борту – к беде! Море не простит!»

«На кой ляд она нам? Только мешать будет!»

Эйдан одним движением поднял руку. Мгновенная тишина. Его взгляд, жесткий как сталь, медленно прошелся по каждому лицу в шеренге. Они съежились, отводя глаза. Тогда он заговорил, голос – громкий, ясный, не терпящий возражений:

– Да. Элиза Делакруа плывет с нами.

Пауза, давящая.

– Вы знаете, что гонец, отправленный к ее отцу – пропал. Без вести. А по всем морским путям сейчас рыщут десятки вооруженных до зубов фрегатов Лорда Делакруа, ища «Морскую Ведьму». Ищут МЕНЯ. Ищут ЕЕ.

Он кивнул в сторону Элизы.

– Она – любимая дочь этого лорда. Его кровь. Его слабость.

Еще пауза.

– Она будет нашей страховкой. Нашим запасным планом. Нашим КОЗЫРЕМ в игре со змеей Делакруа. Понятно?

Пираты переглянулись. Расчетливый блеск появился в их глазах.

– А-а-а, ну так бы и сказал, капитан! – крикнул кто-то.

– Козырь так козырь! – подхватил другой.

Раздались одобрительные возгласы, хлопки по спинам. Страх перед – женской бедой– был мгновенно вытеснен прагматичной выгодой.

А Элиза… Стояла как громом пораженная. Жгучий стыд и злость закипели в ней. Она-то думала… надеялась… что он скажет хоть что-то о… о чувствах? О том, что не может без нее? А он… он просто использовал ее довод, вывернув его наизнанку, превратив ее в «козырь», в «страховку», в вещь! Она кинула на него ненавистный взгляд, полный предательства и боли.

Он стоял неподвижно, и его взгляд, холодный и вызывающий, встретился с ее пламенным. Вот оно, – казалось, говорили его глаза. Вот цена твоего желания плыть со мной. Вот что значит быть «полезной». Вот твое место в глазах моих людей и в моей игре. Еще не поздно. Развернись. Сойди. Останься в безопасности.

Вспышка ярости ослепила ее. Но потом… в памяти всплыли ее же ночные слова:

– Я могу быть полезна! Если встретите отца…

И его предупреждение:

– Мне придется сказать им кое-что, что тебе не понравится.

Он просто сделал то, что должен был сделать. Для команды. Для выживания. Гнев начал утихать, сменяясь горьким осознанием и… смирением. Она сама выбрала этот путь. Она стояла неподвижно, не шелохнувшись, ее взгляд, уже без ненависти, но и без покорности, держал его ответ. Я готова. Я готова терпеть. Ради тебя. Ради шанса быть рядом. Обменяю свою гордость на твои ласки, на твою защиту, на право знать, что ты жив.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Их немой поединок взглядов прервал Моро, подошедший с докладом:

– Все готово, капитан. Ждем приказа.

Эйдан, не отводя глаз от Элизы, медленно поднялся на возвышение у штурвала.

– Поднять паруса! Отдать швартовы! – прогремел его голос, разрезая утренний воздух.

«Морская Ведьма» плавно отвалила от пристани Арколиса. Внизу, на берегу, собрались провожающие. Среди них Элиза сразу увидела Жюстин. Сестра махала ей, улыбаясь сквозь слезы. Этот образ – хрупкий, любящий, такой земной – пронзил Элизу острой тоской и тревогой. Она махнула в ответ, сжимая перила, пока остров не начал уменьшаться.

А потом она обернулась к бескрайнему, незнакомому морю. К палубе, где на нее косились пираты. К капитану, чья власть над ней теперь была абсолютной и публичной. И тихо, про себя, как молитву, она прошептала: «Лишь бы выдержать. Лишь бы не попасть в немилость. Лишь бы… вернуться к тебе, Жюстин.»

Ее приключение только начиналось, и цена за него была ее гордостью, ее именем и, возможно, самой жизнью. Она сжала кулаки. Я выдержу. Я должна.

Глава 25. Её место на корабле

«Морская Ведьма» резала лазурные волны, словно стрела, выпущенная из лука Арколиса. Элиза не пряталась в каюте. Темнота и одиночество четырех стен казались ей худшей пыткой, чем неопределенность на палубе. Она стала тенью на юте, избрав себе место у кормовых перил, откуда открывался лучший вид – вид на штурвал и на капитана.

Эйдан был вездесущ и неуловим. Он ревизовал трюмы, проверял такелаж, взбирался на марсы, часами стоял у штурвала, вглядываясь в горизонт. Его каюта видела его лишь глубокой ночью и на пару часов перед рассветом. Он входил, абсолютно вымотанный. Его взгляд, тусклый от усталости, скользил по Элизе, затаившей дыхание в углу койки или у стола. Он сбрасывал сапоги, камзол, падал на койку – и погружался в сон, похожий на забытье. Через несколько часов – стук, голос Моро, и он исчезал снова, не успев обменяться с ней и взглядом. Ни слова. Ни прикосновения. Только глухой топот его шагов над головой, его резкие, несущие власть команды, и едва уловимый, сводящий с ума запах на подушке.

Элиза чувствовала себя призраком в его жизни. Ожидание, надежда на хотя бы мимолетную ласку, на признание ее присутствия – таяли с каждым днем. Но она не сдавалась. Она наблюдала.

Как он стоял у штурвала: плечи напряжены, взгляд – как у хищной птицы, кисти рук лежат на румпеле с кажущейся легкостью, но она видела, как белеют костяшки пальцев при резком повороте. Зачем так сильно давить? А, ветер меняется…

Как отдавал приказы: Коротко, резко. «Моро, лево руля! На полрумба!» – и она видела, как огромный корабль послушно, почти незаметно, менял курс. Почему именно на полрумба? Что он увидел на горизонте, чего не вижу я?

Как общался с командой: Жестко, без сантиментов, но без унижений. Взгляд – оценивающий, пронзительный. Она видела, как матросы ловили его взгляд, кивали, спешили исполнить. Страх? Уважение? И то, и другое. Как он добивается этого? Ни крика лишнего, но все бегут.

Как реагировал на перемены погоды: Малейшее потемнение горизонта, смена ветра – и он уже на носу, щурится, нюхает воздух, словно зверь. Зачем нюхать? Разве ветер пахнет по-разному перед штормом?

И однажды он заметил. Заметил ее пристальный, жадный взгляд, устремленный к штурвалу, когда она думала, что скрыта в тени. Эйдан повернул голову, и его пронзительный взгляд на мгновение зацепил ее. Вместо привычной отстраненности в углу его губ дрогнуло что-то похожее на усмешку. Он коротко кивнул:

– Подойди.

Сердце Элизы колотилось, как птица в клетке, когда она сделала несколько шагов. Он молча взял ее за запястье, его пальцы были шершавыми и сильными, и поставил перед тяжелым дубовым румпелем. Его руки легли поверх ее, обхватив пальцы, прижав ладони к прохладному дереву. Он наклонился, и сильная грудь плотно прижалась к ее спине, руки обхватили ее, заключив в надежную, неоспоримую власть. Элиза замерла, опьяненная близостью, его теплом, запахом моря и солнца, смешавшимся с его собственным. Она была полностью в его власти, маленькая и податливая.

– Чувствуешь? – его голос прозвучал низко прямо у уха.

Он начал двигать ее руками, поворачивая штурвал. Огромная махина корабля послушно, почти чувственно, ответила под их ладонями. И случилось невероятное: восторг управления, власть над этой послушной силой, вытеснили все. Она перестала ощущать его прижимающуюся грудь, его обнимающие руки – осталось только пьянящее чувство единения с кораблем, с ветром, с морем. «Зачем обходить одну волну и ловить другую?» – мелькнуло в голове. Но тело уже начало понимать само, улавливая тонкую вибрацию палубы, сопротивление руля, песню ветра в такелаже.

– Дай мне! – вырвалось у нее неожиданно даже для самой себя, глаза горели.

Эйдан убрал руки и сделал несколько шагов назад, не сводя с нее оценивающего взгляда. И Элиза повела корабль. Сначала осторожно, потом все уверенней. Она ловила волны, ощущая, как нос судна плавно всходит на водяную гору и снова скользит вниз. Ветер трепал ее волосы, солнце слепило глаза, а на губах играла непроизвольная улыбка. Ощущение власти было головокружительным, пьянящим. Она вела его!

Вдруг за ее спиной раздался смех – глубокий, редкий, искренний смех Эйдана. Он подошел ближе, все еще улыбаясь, и его взгляд был незнакомым – смесь уважения, азарта и чего-то еще.

– Капитан Элиза. Ты так скоро можешь и сместить меня, – проговорил он, и в его голосе звучала не насмешка, а вызов. – Конкурент на борту.

Открытой неприязни у остальной команды к ней не было. Статус – любимой женщины капитана– и его мгновенная, ледяная реакция на любую попытку фамильярности или оскорбления в первый же день (кто-то неудачно пошутил – и тут же отправился чистить гальюн на неделю) работали как оберег. Но настороженность, непонимание, легкое презрение «береговой барышни» витали в воздухе.

Проходили мимо, не глядя, или кидали короткие, недружелюбные взгляды.

Разговоры затихали, когда она приближалась. Шептались за ее спиной.

Порции еды (пресная похлебка, сухарь, солонина) были скудны, но появлялись регулярно. Вода – тоже. Кок явно не старался.

Единственный, кто иногда бросал нечто похожее на нейтральный кивок, был Моро. Старый штурман казался единственным, кто воспринимал ее как неизбежную часть корабельного пейзажа, не более, но и не менее.

Однажды, когда она спросила о значении флага, поднятого на грот-мачте, он коротко бросил:

– Сигнал. Видим друзей.

И это было больше, чем она слышала от кого-либо за день.

Скука была ее главным врагом. Наблюдение за Эйданом – единственным занятием. Она начала улавливать закономерности:

После смены вахты у штурвала он всегда подходил к кормовому фонарю, поправлял стекло (хотя оно и так горело ровно). Ритуал? Или просто проверить?

Перед заходом солнца он пять минут стоял на носу, спиной к кораблю, глядя на запад. Что он там ищет? Или просто думает? О чем?

Когда корабль шел особенно ровно, а ветер был попутным, его плечи чуть расслаблялись. Она ловила эти редкие мгновения кажущегося спокойствия на его обычно напряженном лице.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Однажды ночью, когда он ввалился в каюту, выглядев совершенно измотанным, Элиза не выдержала. Он сбросил сапоги, рухнул на койку. Она тихо подошла, рискуя. Он лежал на спине, глаза закрыты, дыхание тяжелое. Она осторожно присела на край койки, разглядывая резкие черты его лица при тусклом свете фонаря: тень от длинных ресниц, линию скулы, легкую щетину. Ей безумно хотелось прикоснуться, смахнуть прядь с его лба, услышать хоть слово. Она наклонилась, шепотом:

– Эйдан?..

Он не открыл глаз. Но его рука сильная, шершавая вдруг накрыла ее ладонь, лежавшую на краю матраса. Не сжимая, просто накрыла. Грубое, теплое прикосновение. На мгновение. Потом рука бессильно соскользнула, а дыхание его стало глубже, ровнее – он уснул окончательно.

Элиза замерла, сердце колотилось как бешеное. Этот мимолетный жест – неосознанный, усталый – был для нее как глоток воды в пустыне. Он знал, что она здесь. Он допустил ее близко, даже во сне. Она сидела так, боясь пошевелиться, пока не онемели ноги, впитывая тепло от его тела и жар от прикосновения на своей руке.

Утром он ушел, как всегда, не глядя. Но теперь Элиза знала – связь есть. Она хрупкая, немая, существующая в пространстве между сном и явью, в редких касаниях и ее бесконечном наблюдении. Она – его тень, его молчаливая спутница. Он – ее море, ее буря, ее недостижимая звезда. Цена за право быть рядом – невидимость днем и мимолетность ночью. Но она платила. И наблюдала. Лишь бы видеть его живым. Лишь бы знать,э что он рядом. А море, бескрайнее и пока спокойное, несло их обоих в неизвестность, где ее статус «козыря» мог понадобиться в любой миг. Она смотрела на его спину у штурвала и шептала про себя: «Я здесь. Всегда здесь.»

Глава 26. Судьба в руках волн

Однажды утром, когда Эйдан, наконец, рухнул в каюту на свой короткий сон, скука и тяга к чему-то большему, чем просто наблюдение и редкая возможность крутить штурвал, согнали Элизу с ее привычного места на юте. Она бродила по палубе, стараясь не мешать вахтенным. Ее внимание привлек юнга – ловкая, как обезьянка, тень, мелькавшая в вантах грот-мачты. Он чистил что-то на марсовой площадке, двигаясь с такой уверенной грацией, будто палуба под ногами была его родной стихией. Элиза замерла, завороженная. Ветер трепал его рубаху, солнце золотило кожу, а в глазах светилась бесшабашная радость от высоты и простора.

Желание вспыхнуло внезапно и яростно. Почему бы и нет? Мысль казалась безумной, но после нескольких дней скучного сидения – невероятно притягательной. Она подошла к Моро, который, склонившись над картой, что-то бормотал себе под нос.

– Моро? – тихо окликнула она.

Старый штурман поднял на нее усталые глаза.

– Можно… можно мне попробовать? – Элиза кивнула в сторону мачты, где юнга уже спускался вниз. – Хочу посмотреть… как он.

Моро окинул ее долгим, оценивающим взглядом с ног до головы. Его взгляд задержался на легком платье Элизы, подхваченном ветром.

– Твое платье, девка, раздуется как парус при первом же порыве. Сорвешься – капитан мне голову оторвет. Или сам прыгнет за тобой следом.

В его голосе не было злобы, лишь суровая констатация факта и тень чего-то, похожего на скептицизм.

Элиза не растерялась. Вспомнила свой скудный скарб.

– Подождите! – выпалила она и, подхватив подол, рванула вниз, в каюту. Там, порывшись в своем поношенном чемодане, она достала то, что хранила как память о другой жизни: костюм для верховой езды. Темно-синие, плотно облегающие штаны из прочной ткани и простую белую рубашку. Она натянула их на себя, ощущая странную смесь ностальгии и азарта. Исчезла «барышня», появилась кто-то другая – более решительная, готовая к движению.

Она выбежала обратно на палубу, к Моро.

– Вот! Теперь не раздуется! – заявила она, слегка запыхавшись, но с вызовом в глазах.

Моро удивленно поднял бровь.

– А ты настырная, как таракан на палубе, – пробурчал он, но в углу его рта дрогнуло что-то, отдаленно напоминающее улыбку.

Он свистнул юнге. Тот подскочил. Моро что-то быстро и неразборчиво пробормотал ему на ухо, кивнув на Элизу и на нижние ванты. Юнга широко ухмыльнулся.

– Ладно, идем, «козырь»– бросил Моро.

Он сам подвел ее к мачте, его крепкая, мозолистая рука уверенно обхватила ее локоть, помогая сделать первые шаги по вантам.

– Только до первой реи! И не своди глаз с рук! Цепляйся крепче!

Он не поднял ее высоко – лишь на несколько метров, до первой площадки, но для Элизы это была вершина мира.

Она замерла, вцепившись в канаты. Ветер, уже не ласковый, а сильный, настоящий, рвал ее рубаху, трепал распущенные волосы, заставляя глаза слезиться. Но какое это было ощущение! Палуба внизу казалась игрушечной. Бескрайняя синева моря сливалась с небом на горизонте. «Морская Ведьма» летела вперед, и она, Элиза, была частью этого полета, этой силы! Она чувствовала упругие прутья вант под руками, качку мачты, соленые брызги на губах. Это была свобода, настоящая, осязаемая, захватывающая дух. Она засмеялась, и смех унесло ветром.

И тут внизу она увидела его. Эйдан. Он вышел из каюты, его сонное лицо было резко, неестественно бледным. Он озирался по сторонам, его взгляд метался по палубе – испуганный, почти дикий. «Он ищет меня,» – с удивлением поняла Элиза. Ей стало даже забавно видеть этого могучего, всегда контролирующего себя человека в таком явном смятении.

Он заметил Моро у основания мачты. Резким жестом спросил. Моро невозмутимо указал пальцем вверх. Эйдан запрокинул голову, прищурился против солнца. Сначала на его лице отразился чистый, неконтролируемый ужас. Но потом он разглядел ее. Увидел ее лицо, залитое солнцем и восторгом, широкую, счастливую улыбку, которой не было на ней с Арколиса. Увидел ее ловко зацепившиеся за ванты руки в непривычных, но практичных штанах.

Напряжение в его плечах спало, но не полностью. Глубокая складка между бровей осталась. Он сделал шаг вперед, поднял руку, сложенную рупором, к губам. Его голос, обычно такой командный, прозвучал хрипло и непривычно громко, пробиваясь сквозь ветер:

– ЭЛИЗА! БУДЬ ОСТОРОЖНА!

Его крик не был приказом капитана. Это был крик человека, который боится потерять что-то важное. Он прозвучал для нее громче любого признания. Элиза, все еще парящая над миром, поймала его взгляд и улыбнулась ему еще шире, махнув свободной рукой в знак того, что все в порядке. Я здесь. Я живу. Я летаю.

Спускаясь вниз, ощущая под ногами твердую палубу, она поймала на себе его взгляд. В нем уже не было ужаса, но оставалась тревога, смешанная с… недоумением? И чем-то еще, глубоко спрятанным, что заставило ее сердце ёкнуть. Он не сказал больше ни слова. Лишь резко развернулся и пошел к штурвалу, но Элиза заметила, как его пальцы чуть дольше обычного сжали дерево румпеля, прежде чем он принял привычную, властную позу.

Она стояла, все еще ощущая качку мачты в ногах, ветер в волосах и жар его тревожного взгляда на коже. Сегодня она не просто наблюдала. Она коснулась его мира. И заставила его посмотреть. По-настоящему посмотреть. Цена этого взгляда «его страх за нее» казалась ей сейчас до смешного малой. «Козырь» или нет, но в этот миг она почувствовала себя не просто пассажиром, а частью корабля. И, возможно, чуть большей частью жизни капитана, чем была вчера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27. Гнев Посейдона

День, начавшийся с полета на мачте, закончился адом. Сначала ветер завыл жалобно, как раненый зверь. Потом небо на западе почернело, слившись с морем в одну бездонную, зловещую пучину. Воздух сгустился, стал тяжелым и влажным, пахнущим озоном и бедой.

Элиза, еще полная дневного восторга, почувствовала первый резкий крен корабля, когда сидела в каюте. Сердце екнуло. Она выглянула в иллюминатор – мир перевернулся. Волны, еще недавно лазурные и игривые, превратились в черные, пенные горы, вздымающиеся выше мачт. Небо рвали молнии, ослепляющие белым светом, а грохот грома сливался с ревом ветра и яростным скрежетом дерева.

Корабль стонал. Каждый новый вал обрушивался на борт с такой силой, что казалось – «Ведьма» вот-вот разлетится на щепки. Палуба превратилась в бурлящий каток. Вода хлестала через планширь, сбивая с ног. Слышались крики команды, заглушаемые воем стихии, треск рвущихся снастей, грохот сорванных с креплений бочек.

Элиза вцепилась в койку, ее бросало из стороны в сторону. Страх, холодный и липкий, сдавил горло. «Это конец? Сейчас нас всех поглотит?» В памяти всплыло счастливое лицо Жюстин, ее слезы на пристани. Она молилась, но не Богу – она молилась, чтобы Эйдан там, наверху, удержал корабль, удержал их жизнь в своих руках.

Дверь каюты с грохотом распахнулась. На пороге стоял Эйдан. Он был мокрый до нитки, волосы прилипли к лицу, на котором не было и тени усталости – только яростная концентрация и власть. Его глаза, горящие в полумраке, нашли ее.

– На палубу! – проревел он сквозь гул стихии. Голос не терпел возражений. – Здесь опасно! Стены могут раздавить! Быстро!

Его приказ вырвал ее из оцепенения. Она сползла с койки, едва удерживая равновесие на качающемся полу. Эйдан схватил ее за руку выше локтя – железная хватка, не для нежности, для спасения. Он буквально вытащил ее из каюты, втащил на бушующую палубу.

Это был хаос. Ветер выл так, что закладывало уши. Холодные струи дождя и соленые брызги хлестали по лицу, слепили. Под ногами все скользило и ходило ходуном. Пираты, привязанные канатами к мачтам и леерным ограждениям, как марионетки, дергались в такт кораблю, тянули снасти, рубили обрывки парусов. Их лица были искажены гримасами напряжения и страха.

Эйдан не выпускал ее руку. Он протащил ее к кормовой части, к сравнительно более защищенному месту у штурвала, где под навесом уже стоял привязанный Моро. Одним резким движением Эйдан обмотал толстый, мокрый линь вокруг ее талии и прикрепил карабин к прочному кольцу у основания штурвальной стойки.

– Держись здесь! Не двигайся! – крикнул он ей прямо в ухо, его дыхание горячее на ее ледяной коже. И тут же бросился обратно в бой, к группе людей, пытавшихся закрепить сорванный парус.

Элиза прижалась спиной к дереву, вцепившись пальцами в мокрые перила. Страх не ушел, но он сменился леденящим ужасом, смешанным с диким восхищением. Она видела Эйдана в центре бури. Он был как демон или бог моря. Он лез на самые опасные места, его голос, казалось, резал ветер, отдавая команды. Молния осветила его фигуру на носу, когда он сам схватился за канат, помогая людям – силуэт против черного неба, непоколебимый и яростный. Он не боится, – подумала она с дрожью. Он борется. За корабль. За всех нас.

Огромная волна, зеленая и седая от пены, обрушилась на борт прямо рядом с ней. Вода, холодная как смерть, сбила ее с ног, накрыла с головой. Она захлебнулась соленой жижей, потеряла ориентацию, только линь на поясе удержал ее от смыва за борт. Она отчаянно барахталась, вынырнула, кашляя, ослепшая, чувствуя, как ледяная вода затекает за воротник рубашки. И тут сильная рука схватила ее под мышки, резко поставила на ноги.

Это был Эйдан. Его лицо было в сантиметре от ее, глаза пылали.

– Я сказал «ДЕРЖИСЬ!» – проревел он.

Не упрек, а отчаянная команда выживания. Он смахнул мокрые волосы с ее лица грубым движением, его пальцы обожгли ее холодную кожу.

– Смотри под ноги! Волна идет – приседай, цепляйся!

Он показал жест – вжиматься в палубу, хвататься за что есть. И снова бросился прочь, к кричащим у грот-мачты.

Элиза, дрожа всем телом, но собрав всю волю, стала делать, как он сказал. Она следила за подходом валов, приседала, вжимаясь в дерево, крепко хватаясь. Она видела, как сорвало парусину, которую пытались закрепить. Кусок тяжелой мокрой ткани полетел, угрожая сбить людей. Инстинктивно, не думая, Элиза рванулась насколько позволял линь, схватила свисающий угол и изо всех сил потянула вниз, не давая ему захлестнуть голову ближайшему пирату. Ее рубаха мгновенно промокла насквозь, руки свело от холода и напряжения, но она держала. Матрос, ошеломленный, кинул ей быстрый, кивающий взгляд – в нем было нечто новое: не презрение, а... признание?

Битва со стихией длилась вечность. Часы слились в один непрерывный кошмар из шума, холода, борьбы и страха. Элиза замерзла до костей, пальцы онемели, но она держалась. Держалась за линь, за перила, за мысль, что Эйдан там, он командует, он не сдастся. Их взгляды иногда встречались в хаосе – его, оценивающий, проверяющий, жива ли; ее – полный страха, но и безоговорочного доверия. Он кивал – коротко, резко – и снова погружался в бой.

Под утро шторм начал стихать. Ветер утих до воющего баса, волны хоть и оставались огромными, но уже не казались такими смертоносными. Небо на востоке посветлело, открывая разорванные, серые тучи. «Морская Ведьма», избитая, но непобежденная, тяжело вздыхала, выравниваясь на волне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза стояла, прислонившись к стойке, привязанная, дрожащая мелкой дрожью. Ее костюм для верховой езды был мокр, грязен и покрыт солью. Волосы спутались в мокрый ком. Она чувствовала каждую мышцу, каждую царапину.

Эйдан подошел. Он тоже был измотан до предела, под глазами – темные круги, но шаг был тверд. Он молча расстегнул карабин линя на ее поясе. Его пальцы коснулись ее мокрой рубахи над талией – мимолетно, случайно. Она вздрогнула от неожиданного тепло его прикосновения на ледяной коже.

– В каюту, – хрипло сказал он. Голос был без прежней ярости, только глубокая усталость. – Согрейся.

Он не ждал ответа. Повернулся и пошел к штурвалу, где его уже ждал Моро с докладом о повреждениях.

Элиза смотрела на его спину – широкую, уставшую, но все еще несущую груз командования. Он не сказал спасибо за парусину. Не сказал молодец. Но он привязал ее, чтобы спасти. Он позволил ей быть здесь, в самом пекле, а не прятаться.

Она прошла по изуродованной палубе к каюте, ощущая на себе взгляды матросов. Теперь в них не было презрения. Была усталость, пустота после боя, и... настороженное уважение? Она не сломалась. Она помогла. Она была частью команды в эту страшную ночь.

В каюте было темно и холодно. Она сняла мокрые вещи, укуталась в плед. Тепло медленно возвращалось, но внутри все еще бушевало море – отголоски страха, ликование выжившего и жар от его грубой заботы. Шторм прошел. «Морская Ведьма» выстояла. И она, Элиза Делакруа, бывшая барышня, а теперь... кто?.. тоже выстояла. Цена была в царапинах, в ледяном холоде, в страхе. Но плата – его тревожный взгляд в хаосе и тихое, новое чувство принадлежности к этому суровому миру – казалась ей бесценной. Она прижалась лицом к колючей шерсти и закрыла глаза, слушая, как над головой его шаги обходят палубу, проверяя свою «Ведьму». Он был жив. Она была жива. Они пережили бурю. Пока этого было достаточно.

Глава 28. Тепло сквозь дрожь

Приказ сменить курс к ближайшей бухте для ремонта прозвучал как глоток воздуха для всех. «Морская Ведьма» была изранена, люди – на пределе. Дрейк, коренастый и никогда не унывающий боцман, подошел к Эйдану у штурвала. Капитан стоял, опираясь на дерево, его лицо под слоем соли и копоти было серым от немыслимой усталости. Глаза горели лихорадочно, но глубоко в них таилась пустота истощения.

– Капитан, – Дрейк говорил негромко. – Передай руль. Я доведу. Ты – вниз. Спать. Иначе свалишься за борт от ветра, и нам потом искать тебя в этой пучине.

Эйдан хрипло закашлялся, попытался возразить:

– Я…

Но слова потерялись. Он почувствовал, как земля (точнее, палуба) уплывает из-под ног, как темные пятна пляшут перед глазами. Тело, мобилизованное адреналином на долгие часы боя, теперь кричало о капитуляции. Каждая мышца, каждый сустав горели. Он посмотрел на Дрейка, на Моро – их взгляды были тверды, не терпящими возражений. Заботливыми.

– Ч… через пару часов. Разбуди, – выдавил он наконец, голос – хриплый шепот. Кивнул. Передал штурвал. Его шаги по трапу вниз были медленными, неуверенными, как у пьяного. Он спотыкался о сорванные доски, не замечая.

Тишина в каюте была гулкой после воя стихии, нарушаемой лишь скрипом обшивки да мерным гулом волн за бортом. Элиза лежала, укутанная в плед, свернувшись калачиком. Она дремала, дыхание было ровным, глубоким. Тепло от нее излучалось почти физически.

Эйдан остановился на пороге. Он смотрел на нее. На ее бледное, но спокойное лицо, на мокрые пряди волос на подушке, на заметный даже в полумраке синяк на скуле (отлетевшим блоком? волной?). Страх, холодный и липкий, который он подавлял все эти часы, пока боролся за корабль, за команду, за нее – снова сжал горло. Жива. Она жива.

Он двинулся к койке, движения были механическими, лишенными грации. Скинул промокший, заскорузлый камзол, он с глухим стуком упал на пол. Стянул сапоги – тяжело, словно они были прикованы. Рубаха, мокрая и холодная, последовала за ними. Он стоял в одних штанах, дрожа от холода и остаточного напряжения, тело, покрытое солью, царапинами, синяками. Он был силен, но сейчас выглядел хрупким, изможденным до крайности.

Он лег рядом с ней. Не на свою сторону, а близко, так, чтобы чувствовать тепло ее тела сквозь плед. Матрас прогнулся под его весом. Элиза вздрогнула, открыла глаза. В темноте они блеснули, встретив его взгляд. В нем не было страха, только вопрос и... понимание.

Он не сказал ни слова. Его руки – большие, шершавые, исцарапанные, холодные – нашли ее под пледом. Сначала просто легли на ее бок, на ребра, ощущая под тонкой тканью сорочки тепло ее кожи, ритм дыхания. Пальцы дрожали. Это не было страстным порывом. Это было исследование слепого, проверка реальности. Он должен был ощутить, что она цела, что она здесь, что кошмар закончился для них обоих.

Его ладонь медленно, неуверенно скользнула вверх, к ее плечу, обводя контур ключицы. Пальцы коснулись синяка на ее скуле – легкое, почти невесомое прикосновение. Она не отстранилась. Ее рука накрыла его руку на ее плече – не чтобы остановить, а, чтобы прижать крепче. Ее ладонь была теплой, живой.

Он вздохнул – глубоко, с дрожью. Его лицо опустилось к ее шее, в пространство между плечом и подбородком, туда, где бился пульс. Он прижался лбом к ее коже, вдохнул ее запах. Его дыхание стало глубже, ровнее.

Его руки обвили ее, притянули к себе, не грубо, а с отчаянной, усталой потребностью в близости, в подтверждении. Он чувствовал каждую косточку ее позвоночника под тонкой тканью, каждый вздох ее грудной клетки. Ее тепло проникало в его ледяную кожу, согревая изнутри. Она прижалась к нему в ответ, обняв за талию, чувствуя под пальцами жесткие шрамы на его спине, напряженные мышцы, которые постепенно начали расслабляться.

Его губы нашли ее губы – не в поцелуе, а в жестком, отчаянном прикосновении, пахнущем солью и ветром. Это был поцелуй выжившего, жест утверждения жизни. Элиза ответила не сразу, ошеломленная, но потом ее руки обвили его шею, пальцы вцепились в мокрые волосы. Она открыла рот под его натиском, их дыхание смешалось – горячее, прерывистое.

Он не говорил. Действовал. Его пальцы, все еще дрожащие, рванули завязки ее сорочки. Ткань легко поддалась. Холодные ладони скользнули по ее теплой коже, обжигая, ощупывая каждую выпуклость ребер, изгиб талии, мягкость груди. Его прикосновения были не ласковыми, а исследующими, жадными, как будто он проверял целостность драгоценности.

– Ты... здесь... – прохрипел он, отрываясь от ее губ, целуя шею, ключицу, синяк на скуле – влажными, горячими поцелуями, полными немой вины и облегчения.

Элиза взвизгнула от неожиданности и холода его пальцев на груди, но не оттолкнула. Ее руки скользнули по его спине, ощущая бугры свежие ссадины, дрожь в его мускулах. Она притянула его лицо к себе, снова ловя его губы, отвечая теперь с такой же жадной потребностью.

– Жив... – выдохнула она ему в губы. – Жив...

Он сдернул с нее остатки сорочки. Они были обнажены, прижаты друг к другу – его холодная, покрытая солью и царапинами кожа к ее теплой, мягкой, тоже несущей следы борьбы. Контраст был шоком, бальзамом, реальностью.

Он вошел в нее резко, почти грубо, не было времени или сил на нежности. Она вскрикнула – не от боли, а от мощи этого соединения, от ощущения его внутри, живого, настоящего, здесь. Он замер на мгновение, глубоко, лицо уткнувшись в ее шею, вдыхая ее, ощущая каждую клеточкой ее тепло вокруг себя. Доказательство. Они оба живы. Вместе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом началось движение. Не страстное, не изощренное. Медленное, глубокое, усталое, но невероятно интенсивное. Каждый толчок, каждое движение бедер было подтверждением жизни, изгнанием тени смерти. Она обвила его ногами, впиваясь пятками в его ягодицы, принимая его, отвечая встречными движениями таза. Ее ногти впились в его спину, оставляя новые царапины рядом со старыми шрамами. Его руки сжимали ее бедра, ее грудь, не лаская, а владея, утверждая.

Взгляды их встречались в полумраке – темные, полные немого вопроса, признания, боли и нарастающей волны. Это не была любовь в романтическом смысле. Это была потребность, ярость жизни против смерти, слившая их воедино. Адреналин, не растраченный в бою, нашел выход здесь.

Он достиг предела первым, с глухим стоном, вырывавшимся из самой глубины груди, вдавливая ее в матрас всем весом. Волна накрыла ее следом, тихим, протяжным стоном, спазмом, сжимавшим его внутри. Они замерли, дрожащие, облитые потом, слипшиеся, дыхание сбитое, сердца колотились как бешеные в унисон.

Никаких слов. Никаких нежностей после. Силы покинули их мгновенно. Он выскользнул из нее, рухнул рядом, тяжело дыша. Его рука потянулась, нащупала ее руку, сжала ее пальцы – не ласково, а крепко, как якорь.

– Спи... – прохрипел он, слово было больше похоже на выдох, на приказ самому себе.

Они лежали обнаженные на смятой простыне, кожа к коже, соль, пот, запахи их тел и страха смешались. Элиза прижалась к его боку, голову на его плече, рука на его груди, чувствуя замедляющееся бешеное биение сердца. Его рука лежала у нее на бедре, пальцы слегка сжимали плоть. Доказательство. Убежище.

Сон накрыл их как черная волна почти мгновенно. Они погрузились в него сплетенными, измученными, но неразделимыми. На полу валялась их порванная одежда – немые свидетели бури, пережитой снаружи и отыгранной заново здесь, в тесной каюте, в жарком, животном соединении двух выживших душ. Цена была заплачена. Жизнь – отвоевана. На этот раз.

Глава 29. Утро после шторма: гнев, золото и порядок

Их сладкий, глубокий сон после страстной ночи выдернул резкий, нарастающий шум. Не привычный крик чаек или шум прибоя, а гвалт портовой суеты: громкие голоса, скрип лебедок, глухие удары ящиков о причал, лязг цепей. «Морская Ведьма» явно уже кипела жизнью.

Элиза сладко потянулась, не открывая глаз, ее тело приятно ныло от вчерашнего. Она уткнулась лицом в подушку, пахнущую им и морем, пытаясь продлить мгновение покоя.

Эйдан же вскочил на ноги как ужаленный. Он швырнул одеяло, одним прыжком оказался у иллюминатора, прильнул к стеклу. Зарево утреннего солнца ослепило, но картина на палубе и причале была ясна: работа шла полным ходом без него. Его лицо исказила ярость.

– Черт! Я их всех вздерну на рее! – прохрипел он сквозь зубы. Он схватил штаны, натянул их одним движением, набросил рубаху и выбежал наружу, даже не взглянув на Элизу, хлопнув дверью так, что задребезжали склянки на полке.

Элиза улыбнулась себе в подушку. Сквозь дремоту до нее дошла суть происходящего. Даже этим отпетым головорезам не чуждо что-то человеческое. Они видели, капитан явно устал, борясь со штормом (или был занят чем-то очень важным в каюте). И они… решили дать ему выспаться, отдохнуть после тяжелой ночи. Пусть и ценой его последующего гнева. Мысль была трогательной и немного забавной.

Она прислушалась. Снаружи гремел его голос, низкий, раскатистый, полный бешенства:

– Кто дал приказ начинать без меня?! Я что, на пенсии?! Билл, твои уши уже отсохли от моих приказов?! Клейм, ты что, ослеп, не видишь, что блок трещит?! ВСЕ СТОП! Стоять как вкопанные, пока я не разберусь, кто тут главный!

Гнев был настоящим, но Элиза уловила в нем и нотку… смущения? Он не мог признать, что команда проявила к нему снисхождение.

Она подползла к иллюминатору, осторожно выглянула. Вид был ограниченный, но она увидела группу пиратов, стоящих навытяжку перед Эйданом. Они молчали, опустив головы, как провинившиеся школьники. Никто не оправдывался, не огрызался. Они приняли его гнев как должное. Элиза подумала: если понадобится, если увидят, что он действительно измотан, они сделают так снова. Несмотря на крики. Потому что он – их капитан. Их скала. И даже в гневе он заботится о том, чтобы все было сделано ПРАВИЛЬНО.

Она отползла от окна и метнула взгляд на свою ночную сорочку, валявшуюся на полу. Ткань была безнадежно порвана, жертва вчерашней страсти. «Опять,» – с досадой подумала она.

В этот момент дверь распахнулась, и Эйдан вернулся. Запыхавшийся, все еще хмурый, но первый вал гнева, видимо, схлынул. Она испуганно нырнула обратно под одеяло, прикрывшись до подбородка, хотя секунду назад разглядывала порванную сорочку нагой.

Он не обратил на это внимания. Целенаправленно подошел к своему массивному дубовому столу, выдвинул глубокий ящик. Элиза наблюдала из-под одеяла. Она увидела, что это был именно ОН, а не посланный им пират. Значит, дело важное. Услышала звон монет – тяжелый, золотой. Надо закупать материалы для ремонта судна после шторма, – догадалась она. Ящики, веревки, смола, парусина – все это стоило денег, и немалых. Он был их казначеем и добытчиком.

Элиза соскочила с кровати. Гордость и досада перевесили смущение. Она схватила порванную сорочку и, все еще нагая, подбежала к нему, протягивая тряпку.

– Может, ты перестанешь рвать мои вещи?! – выпалила она, в голосе – смесь злости и отчаяния. – Мне скоро не в чем будет ходить!

Он резко повернулся, захлопнув ящик с таким грохотом, что она вздрогнула. В руке он сжимал туго набитый мешочек с монетами. Она стояла перед ним совершенно нагая, ее кожа покрылась мурашками от прохлады каюты и адреналина, но на щеках горел румянец злости, а рука упрямо трясла жалкой тряпкой перед его лицом. Она не отводила взгляда.

Эйдан не ответил сразу. Его взгляд медленно, с явным наслаждением, скользнул по ее фигуре – от растрепанных рыжих волос, через высокую грудь, тонкую талию, изгиб бедер, до бледных ступней на прохладном полу. Элиза не смутилась, не прикрылась. Она просто шагнула ближе и снова потрясла сорочкой прямо перед его носом.

– Я СЕЙЧАС про ЭТО говорю, капитан Грей! Отвечай! – требовала она, подчеркивая каждое слово.

Он молча, не сводя с нее темного, горящего взгляда, снова выдвинул ящик стола. Достал оттуда ВТОРОЙ мешочек. Бросил его со звоном на стол рядом с первым. А затем – одним сильным движением – притянул Элизу к себе. Его руки обхватили ее голую спину, прижимая к его груди, покрытой грубой рубахой. Он не сказал ни слова. Он просто приник к ее губам – грубо, властно, с той самой первобытной страстью, которая и рвала ее сорочки. Поцелуй был краток, но обжигающе интенсивен, оставив ее бездыханной.

– Завтра сходишь на рынок, – выдохнул он, отрываясь, его губы были в сантиметре от ее уха, голос хриплый. – И купишь себе что захочешь. ШЕЛК, если пожелаешь. Десять сорочек. Сто. Мне… пора.

Он отпустил ее так же резко, как и схватил, развернулся, схватил первый, тяжелый мешок с монетами и выбежал из каюты, снова хлопнув дверью.

Элиза осталась стоять посреди каюты, нагая, с порванной сорочкой в одной руке, касаясь другой своих губ, еще чувствуя его поцелуй. Она перевела взгляд на маленький мешочек с золотом, лежавший на столе. Потом оглядела каюту. После вчерашнего шторма здесь царил настоящий хаос. Книги и карты сметены со стола, чернильница опрокинута – густая черная жижа расплескалась, вымазав столешницу и дорогую карту побережья. Одежда валялась на полу, стул опрокинут, ковер съехал. Казалось, здесь пронесся ураган.

Она вздохнула. Злость ушла, сменившись странным спокойствием и… решимостью. Она оделась. Подобрала золотой мешочек, спрятала его поглубже в ящик комода. А потом принялась за работу. До самого вечера она наводила порядки в их «доме»:

Вытерла чернила тряпкой (карту, увы, не спасти).

Расставила книги и инструменты по местам.

Вымыла столешницу от липких следов рома и чернил.

Развесила и сложила одежду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Поправила ковер, поставила стул.

Вымела песок и осколки разбитой склянки.

За дверью каюты, на палубе, уже вовсю сновали пираты. Работа кипела: стучали молотки, скрипели блоки, слышались отрывистые команды Эйдана, теперь уже спокойные и деловитые. Шум порта смешивался со звуками ремонта их корабля-крепости. Элиза, вытирая пот со лба, посмотрела на приведенную в относительный порядок каюту. Хаос был укрощен. Так же, как и ее утренняя ярость. Осталось только чувство странной связи с этим местом и с человеком, чей гнев мог быть страшен, а поцелуи – обжигающи, но который бросил ей мешочек золота на новую сорочку. Она улыбнулась. Завтра на рынок. Может, купить что-нибудь… не только для себя? Мысль о том, чтобы выбрать ему что-то (новый платок? Крепкие перчатки?), вызвала неожиданное тепло внутри. Она вышла на палубу подышать воздухом, готовая к новому дню на их острове-крепости.

Глава 30. Лицо на потертом плакате

Утром Элиза проснулась одна. Пространство рядом в кровати было пустым и остывшим. Уже на палубе, – подумала она без тени обиды, привыкая к его ритму. Оделась быстро, в простое, но чистое платье. На столе стоял поднос с завтраком: глиняный кувшин с прохладной водой, ломтики соленого сыра, аккуратные кусочки вареного мяса, и главное – ломоть свежего, еще теплого хлеба. Аромат пшеничной корочки разлился по каюте. Наверное, только что купили на берегу, – с удовольствием подумала она и с аппетитом поела, чувствуя, как силы возвращаются.

Достала из комода тот самый маленький, но увесистый мешочек с золотыми монетами. Звон был приятным, обнадеживающим. Спрятала его в складках платья и вышла на палубу.

Солнце било в глаза. Палуба кипела работой. И сразу же ее заметил Эйдан. Он о чем-то спорил с Моро у штурвала, но прервался, увидев ее. Подошел уверенно.

– Клейм! Купер! Сюда! – крикнул он, не повышая тона, но так, что голос перекрыл шум.

Двое пиратов – коренастый, вечно недовольный Клейм и долговязый, молчаливый Купер – нехотя оторвались от снастей и подбежали.

– Сопроводите Элизу на берег. На рынок. Не отходить ни на шаг. – распорядился Эйдан. Его тон не допускал возражений.

Возмущение вспыхнуло мгновенно. Клейм нахмурился, как бульдог:

– Капитан, мы тут такелаж…

Купер пробурчал:

– Телохранители барышне? Мы не няньки…

Элиза вздрогнула, видя, как лицо Эйдана окаменело. Он не стал спорить. Молниеносным движением вытащил из ножен тяжелый палаш. Сталь злобно блеснула на солнце. Он приставил острие под самый кадык Клейма. Воздух сгустился. Работа на палубе замерла.

– И, если хоть один волосок упадет с ее головы, пока вы при ней… – голос Эйдана был тихим, ледяным, страшнее любого крика, – …голова с плеч. Твоя первая, Клейм. Понял?

Клейм побледнел, глаза стали как блюдца. Купер замер, как статуя.

– Есть, капитан! – прохрипел Клейм, едва шевеля губами, чтобы не порезаться.

– Всё сделаем! – торопливо добавил Купер. Страх и ярость боролись в их глазах, но страх победил.

Элиза, все еще под впечатлением от внезапной жестокости, резко кивнула Эйдану и гордо зашагала к трапу. Клейм и Купер поплелись следом, как приговоренные, отстав на несколько шагов. Их недовольное ворчание было слышно, но слова разобрать нельзя было.

На рынке их появление вызвало волну. Элиза, в своем скромном, но чистом платье, с гордо поднятой головой, шла впереди. За ней, как мрачные тени, брели два угрюмых пирата с опущенными головами, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Торговцы затихали, женщины отводили детей, мужчины оценивающе смотрели. Элиза старалась не замечать.

1. У торговки тканями: Выбрала несколько отрезов добротного льна и хлопка – на новые платья и сорочки (чтобы Эйдан больше не рвал!). Торговалась лихо, заставив улыбнуться даже хмурую старуху. Клейм и Купер кряхтели, принимая свертки.

2. У мастера по коже: Долго выбирала, наконец остановилась на прочных, но мягких перчатках из темной кожи. Его руки всегда в работе, в порезах… – подумала она с теплотой. Это был подарок Эйдану. Золотая монета звонко упала на прилавок. Еще один сверток добавился к грузам охранников.

3. У торговца специями: Прикупила мешочек душистого перца и пучок сушеных трав – для себя, для аромата в каюте.

Проходя мимо шумной, пропахшей кровью и дымом мясной лавки, Элиза замедлила шаг. Идея осенила ее. Она решила порадовать команду. Мысль о вечных, безвкусных похлебках корабельного кока вызывала у нее гримасу. «Они уже всем поперек горла стоят!» – подумала она. Она не умела готовить. Никогда не стояла у плиты в отцовском особняке. Но внезапная уверенность «я женщина, у меня это в крови!» – вспыхнула в ней ярким, хоть и наивным, огоньком.

Но прежде чем подойти к прилавку, ее взгляд скользнул по грязному деревянному столбу у входа на соседнюю площадь – традиционному месту для королевских указов и... объявлений о розыске. Сердце ее схватило ледяной рукой. Среди потрепанных пергаментов с нечеткими рисунками четко выделялся один, отпечатанный на плотной бумаге. На нем был изображен суровый, знакомый до боли профиль. Густые брови, резкая линия скулы, характерный изгиб губ, подчеркнутый шрамом. ЭЙДАН. Под портретом жирными буквами: ОСОБО ОПАСЕН. ГРЕЙ ЭЙДАН. ПИРАТ. ГОЛОВА ОЦЕНЕНА В 10 000 КРОН ГИЛЬДИЕЙ КУПЦОВ ЮЖНЫХ МОРЕЙ.

Воздух вырвался из легких Элизы. Мир вокруг померк, шум рынка превратился в глухой гул. Руки задрожали, она судорожно сжала мешочек со специями, боясь уронить его. Они здесь... они знают... Холодный страх, знакомый по ночным кошмарам из прошлой жизни, пробежал по спине. Надо бежать! Надо предупредить его! Ноги сами понесли ее назад, к угрюмым теням, плетущимся в нескольких шагах.

– Клейм! Купер! – выдохнула она, подбегая к ним, голос предательски дрожал.

Она схватила Клейма за рукав грубой рубахи, заставив его вздрогнуть от неожиданности.

– Там... на столбе... – она кивнула в сторону площади, едва шевеля побелевшими губами, – Капитан... Его лицо... Розыск... Гильдия... Надо предупредить капитана! Здесь опасно!

Глаза ее были широко распахнуты от ужаса, щеки потеряли румянец.

Клейм и Купер переглянулись. И вместо ожидаемой паники или хотя бы настороженности, на их лицах медленно расползлись усмешки. Клейм фыркнул, а Купер даже тихо хмыкнул.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Не парься, барышня, – буркнул Клейм, с трудом высвобождая рукав из ее дрожащих пальцев.

Он пренебрежительно махнул рукой в сторону столба.

– Эти бумажки – для чужаков да дураков. Этот порт – Мирадиум. Здесь капитан Грей «не преступник.»

– А герой, – неожиданно добавил Купер своим глуховатым басом, что-то похожее на гордость мелькнуло в его обычно пустых глазах. – Здешний правитель ему обязан жизнью. Торговцы – спокойствием на море. Гильдия здесь не властна.

– Точно, – подхватил Клейм, его усмешка стала почти добродушной. – Как и в Мартелле, что за мысом. Там его портрет в рамочке у старосты висит, а не на столбе позора. Так что дыши ровно, госпожа. Твоему капитану тут бояться нечего. Разве что от местных почестей сбежать.

Он едва заметно подтолкнул ее в сторону мясной лавки.

– Иди, покупай свое мясо. А то весь рынок глазеет.

Элиза, все еще пытаясь перевести дух и осмыслить их слова, машинально кивнула. Адреналин медленно отступал, сменяясь смущением и легкой дурнотой. Герой? Это слово так не вязалось с тем человеком, который утром приставил меч к горлу своего же матроса. Но страх утихал. Она вздохнула, пытаясь вернуть самообладание, и снова повернулась к прилавку мясника...

Она купила большой, жирный кусок баранины. Мясник, бородатый детина, с удивлением взвесил лоснящийся от сала окорок. Потом Элиза отозвала в сторону его жену – дородную, краснощекую женщину с умными глазами.

– Послушайте… – Элиза наклонилась к ней, понизив голос до шепота, – У меня есть мясо. Много. И голодных ртов – еще больше. Моряки. Как… как приготовить что-то… ну, вкусное и сытное? На большую команду?

Жена мясника оглядела Элизу с ног до головы – с ее скромным платьем, но с пиратской свитой – с нескрываемым удивлением. Но в глазах Элизы горела такая искренняя решимость, что женщина смягчилась. Она улыбнулась, оглянулась и тоже зашептала, делясь вековой мудростью простой кухни:

– Бери картошки, моркови, лука репчатого – много! Баранину поруби на куски, не мелко. Обжарь лук на сале, пока не позолотится. Мясо туда же, обкати со всех сторон. Посоли, кинь перцу горошком, лаврушку пару листов. Заливай водой, чтоб покрыло. Пусть кипит час, не меньше. Потом овощи режь кубиком, кидай туда же. Еще часок пусть варится на медленном огне. Главное – чтоб мясо мягким стало. Перед концом можно горсть крупы ячневой добавить – гуще будет и нажористей. И зелень, если найдется, свежую – кинь прямо в котел, когда с огня снимать будешь. Аромат!

Элиза внимательно слушала, кивая, стараясь запомнить каждый шаг.

– Спасибо! Огромное спасибо! – искренне прошептала она.

Женщина махнула рукой:

– С богом!

Воодушевленная, Элиза рванула дальше. Докупила мешок картошки, связку моркови, огромную косу репчатого лука, пакет соли, перец горошком и лавровый лист в бумажном кулечке. Клейм и Купер, обвешанные свертками и мешками, кряхтели, ругались сквозь зубы, их лица были багровыми от натуги и негодования. Мешок с картошкой, который нес Купер, казался ему неподъемным. Элиза же шла впереди легкой, почти летящей походкой, не обращая внимания на их стенания.

И в этот момент ее накрыла волна чистой, светлой радости. Как же приятно тратить деньги любимого мужчины! Да, отец-лорд никогда не отказывал ей ни в чем: шелка, жемчуга, самые дорогие безделушки – все было ее. Но это было другое. Совершенно иное. То было холодное выполнение долга, покупка расположения или просто статусная необходимость. А это… Это были его монеты, добытые, возможно, в опасном рейсе. Он доверил их ей. Она покупала необходимое, полезное, подарок ЛИЧНО для него. И покупала то, что хотела сделать для ЕГО команды. Это было тепло. Это было доверие. Это была причастность к его жизни, к его миру. Это ни в какое сравнение не шло с безликой роскошью отцовского дома. Она чувствовала себя не привилегированной барышней, а хозяйкой, распорядительницей, частью чего-то настоящего.

Довольная, с горящими щеками, она вела свою – кавалькаду– из ворчащих пиратов обратно к «Морской Ведьме». Впереди был грандиозный (и, возможно, катастрофический) кулинарный эксперимент, но Элиза была полна решимости. Сегодня команда капитана Грея поужинает по-новому!

Глава 31. Кулинарный хаос и триумф

Кухня на «Морской Ведьме» была тесной, дымной и царством вечно недовольного корабельного кока по имени Том. Когда Элиза, сопровождаемая ворчащими Клеймом и Купером, завалила его владения мешками картошки, лука, моркови и огромным куском баранины, его лицо стало похоже на грозовую тучу.

– Что это? Цирк? – прохрипел он, засовывая недокуренную трубку за ухо. – Моя кухня!

Но Элиза была вооружена рецептом и непоколебимым энтузиазмом.

– Сегодня ужин особенный, Том! – объявила она, сбрасывая платок и закатывая рукава. – Я готовлю. А ты… будешь консультантом.

Она не просила разрешения. Она захватила пространство.

Начался хаос. Элиза рубила баранину слишком большими кусками.

Том фыркнул:

– Щенков кормить будешь? Меньше!

Чистила картошку, оставляя половину клубня с кожурой.

Том выхватил нож:

– Давай сюда!

Резала лук, заливаясь слезами

Том презрительно:

– Дуй на ветер, барышня!

Но она не сдавалась.

Обжарила лук на вытопленном из баранины сале.

Том кивнул одобрительно:

– Хоть это знаешь.

Обкатала мясо до румяной корочки. Залила водой, бросила соль, перец горошком, лавровый лист. Поставила огромный котел на самый жаркий очаг.

– Теперь час кипеть! – провозгласила она, вытирая пот со лба.

Пока варилось мясо, она занялась закуской для капитана. На маленькой дощечке нарезала толстый ломоть свежего хлеба. Сверху – ломтики спелого помидора, крошечные кубики овечьего сыра, свежие листочки базилика. Все это щедро взбрызнула душистым оливковым маслом. Просто, но выглядело ярко и аппетитно.

Через час запах тушеной баранины начал витать не только над кухней, но и над всей палубой, а потом и над пристанью. Несколько раз пираты, проходя мимо кухонного люка или иллюминатора, заглядывали внутрь, облизываясь:

– Том, эй, кок! Когда жрать-то? Пахнет – обалдеть!

– Что за диво, старина? Свинью что ли зарезали?

– Скорее бы, животы подвело!

Недовольный Том, сидевший на бочке и мрачно наблюдавший за Элизой, отмахивался:

– По расписанию, черти! Не видите – в моей кухне командует баба! – ворчал он, но в его голосе сквозила досада, смешанная с любопытством.

Когда мясо стало мягким, Элиза бросила в котел крупно нарезанные картофель, морковь и лук. Еще час медленного кипения. Запах становился все гуще, насыщеннее. Том нервно постукивал пальцами по колену.

Перед самым концом Элиза зачерпнула ложку бульона, подошла к Тому.

– Попробуй, на соль. Ты же знаток своего дела, скажи, чего не хватает? – предложила она, держа ложку.

Это был хитрый ход. Элиза видела его обиду, его уязвленное профессиональное самолюбие. Она специально попросила его совета, признав его авторитет.

Том удивленно посмотрел на нее, потом на ложку. Недоверчиво хмыкнул, но взял ложку, обдул, осторожно пригубил. Он подержал бульон во рту, оценивая. Было вкусно. Наваристо, сытно, соль в меру, перец чувствовался.

– Хм… – пробурчал он, стараясь сохранить суровость. – Листочек лавра брось. И… три ветки петрушки, если найдется. Для духу.

Его тон был деловитым, но без прежней злобы. Он дал совет. Он был нужен.

Элиза улыбнулась:

– Есть! – и бросила в котел то, что он велел. Через пять минут огромный котел с дымящейся, ароматной тушеной бараниной с овощами был готов.

Ужин прошел триумфально. Пираты уплетали за обе щеки, требуя добавки.

– Том, да ты волшебник! – кричал кто-то.

– Этому рецепту сто лет в обед, но так вкусно ты еще не готовил! – орал другой.

– Том, спустя столько лет ты наконец-то научился готовить?! – залихватски гаркнул третий, хлопая кока по плечу.

Том, накладывавший гигантские порции, лишь хмыкнул:

– Научился… – и промолчал, кивнув в сторону Элизы, которая скромно стояла у двери, наблюдая за пиршеством. Но он не стал приписывать заслугу себе. Элиза поймала его взгляд и улыбнулась ему – тепло, с благодарностью. Ее стряпня понравилась всем. Это был ее маленький подвиг и ее вклад в общую жизнь.

Позже, в каюте, когда стих шум пирующей команды, Элиза вручила Эйдану свой маленький подарок.

– Для твоих рук, – сказала она, протягивая аккуратно свернутые кожаные перчатки.

Эйдан взял их, ощупал кожу. Качество было отличным, швы – крепкими. Он посмотрел на нее, в его глазах мелькнуло что-то теплое, глубже обычной страсти.

– Спасибо, – сказал он просто, но искренне. Он притянул ее к себе и поцеловал – долго, глубоко, с нежностью, которая была его самой искренней благодарностью.

А потом ночью он отблагодарил ее страстно, изобретательно, с той самой благодарностью, которую словами не выразить. Каюта снова стала их крепостью, их морем страсти под сенью ночных парусов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Теперь, когда судно стояло на якоре у острова, установился новый порядок. Ночи Эйдан проводил с Элизой в каюте. Их связь крепла не только в страсти, но и в этих тихих вечерах после шумного дня, в общих заботах, в маленьких жестах вроде перчаток или тушеной баранины.

А пираты… Пираты вечерами шли в кабак «У Ворчливого Краба». Или в «увесилительные дома», где можно было «сбросить балласт» накопившейся энергии и тоски по морю. Гул песен, звон кружек и веселый (или не очень) гвалт доносились с берега, но на борту «Морской Ведьмы», в капитанской каюте, царили свой, особый мир, тепло и глубокая, завоеванная трудом и страстью тишина двух сердец, нашедших пристанище друг в друге. Элиза засыпала под мерный скрип корабельных канатов, чувствуя его руку на своем бедре, зная, что завтра будет новый день, полный простых дел и этой новой, такой желанной жизни.

Глава 32. Гонец не пришел - его принесли

Утром в каюту громко и нетерпеливо постучались. Стук был резким, настойчивым, не оставляющим места для сонливости. Эйдан вскочил с кровати, одним движением натянул штаны.

– Кого там черт принёс в такую рань? – прорычал он хриплым от сна голосом и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.

За дверью мелькнуло коренастое, вечно хмурое лицо Клейма. Но сейчас на нем было не обычное недовольство – глаза Клейма были широко раскрыты, в них читалось явное волнение, дыхание сбившееся, словно он бежал. Элиза, приподнявшись на локте, мгновенно проснулась, насторожившись. Клейм? Так рано? Что-то случилось…

– Капитан! Вести! От Лиама! – выпалил Клейм, даже не поздоровавшись.

Элиза похолодела. Лиам. Гонец. Тот самый, кто отправился с письмом капитана… к ее отцу. Ледяная рука сжала ее сердце.

– Говори! – рявкнул Эйдан, шагнув в проем двери, заслоняя собой вид на каюту и Элизу. Его спина напряглась, как тетива лука.

– Он… в Мартелле. У Сары.

– У Сары? – Эйдан переспросил.

Голос его был тише, но в нем зазвенела опасная сталь. Элиза, еще не видя его лица, уже по этому нарастающему, грозовому тону поняла – сейчас полетят головы с плеч. Она инстинктивно прижалась к изголовью кровати.

– Мы чуть в шторм не сгинули, а он у Сары прохлаждается?! – голос Эйдана взревел, заполнив узкий коридор. – Да я ему шкуру спущу!..

– Капитан! – резко перебил его Клейм, отчаянно пытаясь вставить слово. – Он не прохлаждается! Он… побит как пиратский пёс! На нем – живого места нет!

Воздух сгустился.

– КТО? – один-единственный слог, вырвавшийся из груди Эйдана, прозвучал как удар грома. Его кулаки сжались.

– Лорд… Делакруа.

– ТЫСЯЧА ЧЕРТЕЙ! – взвыл Эйдан. Гнев, ярость, холодная ядовитая ненависть – все смешалось в этом крике.

Элиза замерла. Казалось, время остановилось, а сердце перестало биться вовсе. Отец… Лиам… Пытки… Ужас, холодный и липкий, обволок ее. Она услышала глухой удар кулака о деревянную переборку – капитан вымещал ярость.

Клейм торопливо продолжал, словно боялся, что капитан сорвется прямо сейчас:

– В общем… его сначала пытали. Хотели выбить, где наш остров. Но вы же знаете наших людей… Рот на замке.

В голосе Клейма звучала мрачная гордость.

– В общем, когда не смогли выбить… пошли на уступки. Он ждет вас. Чтобы сообщить место и время.

Мгновенная тишина. Потом резкие, отрывистые команды Эйдана:

– Клейм! Пулей на берег! Найди экипаж – я выезжаю через полчаса. Моро!

Где-то в коридоре отозвался спросонок голос штурмана.

– Ты за старшего. Готовь «Ведьму» к выходу.

– Есть, капитан! – донеслось от Моро.

Шаги Клейма уже стучали по трапу, удаляясь.

Эйдан резко захлопнул дверь каюты и повернулся. Лицо его было искажено холодной яростью, глаза горели, как угли. Он молча, с каменным лицом, начал натягивать сапоги, рубаху, ремень с ножнами. Движения были резкими, точными, лишенными лишних жестов.

Элиза сидела на кровати, обхватив колени. Страх за Лиама, страх перед отцом, страх перед тем, что сейчас произойдет, сковывал ее. Дрожащим, едва слышным голосом она спросила:

– Что… что там?

Он не ответил. Продолжал собираться, отворачиваясь от нее.

– Я… я слышала, – она заставила себя говорить громче, преодолевая ком в горле. – Вести от гонца… Лиам…

– Да, – сквозь стиснутые зубы процедил Эйдан, не глядя на нее. – Я еду. В Мартеллу.

Он схватил тяжелый плащ.

Слова вырвались у Элизы прежде, чем она успела их обдумать, подстегнутые внезапной волной отчаяния и потребности ДЕЙСТВОВАТЬ:

– Возьми меня с собой.

Он резко обернулся. Взгляд его, полный невероятной, ледяной ярости и презрения, ударил по ней, как плетью. Элиза инстинктивно вжалась в стену, почувствовав, как кровь отливает от лица. Что я наделала?

– Ты как себе это представляешь? – его голос был тихим, шипящим, страшнее любого крика. – Я выбиваю переговоры с Гильдией, торгуясь тем, что дочь Делакруа у меня в плену… А тут одна из них разъезжает ДОБРОВОЛЬНО с капитаном пиратов под ручки? Это укрепит мою позицию?

Сарказм капал с каждого слова, как яд.

Ее бунтарская натура, уже не раз подводившая ее, снова взяла верх. Она вскочила с кровати.

– Да меня в таком виде! – она протянула свои руки, покрытые уже заметными мозолями от стирки и работы, – Посмотри! – она резко кивнула на простое, поношенное платье, висевшее на спинке стула. – Да меня сейчас даже мои собственные слуги не признают! Я не дочь лорда для них сейчас! Я…

Эйдан начал буквально чернеть от злости, его рука потянулась к эфесу кинжала. Но вдруг… что-то мелькнуло в его глазах. Ярость не утихла, но к ней примешался холодный, расчетливый огонек. Пусть она увидит. Пусть дочь Армана Делакруа сама увидит, на что способен ее отец. Она не верит мне? Считает его благородным лордом? Пусть посмотрит на дело его рук своими глазами. Идея показалась ему отличной – жестокой, но справедливой.

– Хорошо, – резко бросил он, перебивая ее. – Собирайся. Быстро.

И, не дав ей опомниться, резко вышел из каюты, хлопнув дверью.

Элиза опешила. Она стояла посреди каюты, рот ее был открыт от изумления. Она уже в голове лихорадочно готовила новые доводы, аргументы, мольбы… а они не понадобились. Несколько секунд она просто стояла, не двигаясь, не веря услышанному. Он согласился? Так просто?

Потом как пружина, она подскочила.

– Быстро! Быстро! – прошептала она себе, лихорадочно оглядываясь.

Схватила небольшую холщовую сумку и начала без разбора кидать в нее все, что могло пригодиться: смену белья, теплую кофту, флягу с водой, нож (маленький, но острый, подарок Эйдана), платок… Руки ее дрожали, мысли путались, но внутри бушевала странная смесь страха, решимости и… надежды. Она собиралась в Мартеллу.

Элиза, дрожащими руками затягивая шнурок сумки, вдруг замерла. Мартелла. Название города ударило по сознанию, как холодной водой. Она никогда там не была, но до боли знакомые, полные презрения и страха слова отца вдруг всплыли в памяти, ясные и громкие:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Мартелла? Гнездилище отребья! Там правят бал банды пиратов, контрабандисты и воры всех мастей. Закон там – пустой звук. Для благородного человека ступить на ту землю – все равно что бросить вызов самой Смерти. Они сожрут тебя живьем, доченька, или продадут в рабство к дикарям с Южных островов. Никогда, слышишь, НИКОГДА не приближайся к этому проклятому месту!

Страх, старый и глубокий, снова сжал ей горло. Отец говорил это с такой убежденностью, с таким ледяным ужасом в глазах… Руки Элизы снова задрожали сильнее. Именно туда ведет след Лиама? От этой мысли стало тошно. Но еще страшнее была другая мысль: именно туда сейчас везет ее Эйдан.

Она посмотрела на дверь, за которой слышались его резкие шаги и отрывистые команды. Капитан пиратов. Тот, кого ее отец презирал и боялся больше всех. Тот, чье лицо висело на столбах розыска в половине портов. И именно он, воплощение всего, чего боялся и ненавидел лорд Делакруа, сейчас сам везет ее – свою пленницу, дочь врага – в самое сердце этого «гнездилища отребья».

Ирония ситуации была горькой и пугающей. Кто здесь большая угроза? Банды Мартеллы… или человек, который приставил меч к горлу своего матроса, а теперь везет ее в логово врага? Она чувствовала себя щепкой, брошенной между двумя жерновами – яростью отца и яростью Эйдана.

Она глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь. «Но он согласился взять меня. Он… защитит?» Вера в это была шаткой, как тонкий лед над бездной.

Он взял ее не для защиты, а для урока. Чтобы показать жестокость ее отца. Но разве сам Эйдан не был олицетворением жестокости этого мира? Мартелла, капитан Грей… Два символа опасности, слившиеся воедино в этом безумном утреннем рейсе.

Схватив сумку, она резко распахнула дверь каюты. На палубе царила лихорадочная активность. Эйдан, уже в походном плаще, с тяжелым палашом на боку, отдавал последние распоряжения Моро. Его профиль был резок, взгляд – как у хищника, почуявшего кровь. Клейм и Купер, нагруженные оружием и припасами, уже ждали у трапа. Их взгляды, брошенные на Элизу, были красноречивы:

– Сама напросилась, дуреха. Теперь держись.

– Не отставать, – бросил Эйдан через плечо, даже не глядя на нее, и первым зашагал по трапу вниз, к ожидавшей у причала легкому, быстрому экипажу. Его фигура, уверенная и грозная, казалось, рассекала сам утренний туман.

Элиза сделала еще один глубокий, дрожащий вдох. Страх перед Мартеллой, страх перед отцом, страх перед Эйданом – все смешалось в один леденящий ком в груди. Но отступать было поздно. Она ступила на трап, чувствуя, как скрипучие доски «Морской Ведьмы» уходят из-под ног, унося последние призраки безопасности. Впереди была Мартелла – город, где правили пираты и преступники, и куда ее вез капитан, чье имя наводило ужас на куда более грозные силы, чем уличные банды. Ее мир сузился до спины Эйдана, по которой она шла, не зная, к чему это приведет.

Глава 33. Два дня в пыльном аду

Два дня, растянувшихся в бесконечную череду тряски, пыли и гнетущего молчания. Экипаж, больше похожий на деревянный ящик на колесах, чем на транспорт для людей, скрипел, стонал и подпрыгивал на каждой кочке просёлочной дороги. Запряженная парой усталых, покрытых пеной гнедых кляч, повозка еле тащилась вперед, оставляя за собой шлейф рыжей пыли, оседающей густым, удушливым налетом на все внутри и снаружи. Элиза сидела, прижавшись спиной к жестким, неотёсанным доскам стенки, пытаясь хоть как-то смягчить удары, от которых сводило зубы и ныла каждая кость. Она сгорбилась, поджав ноги, стараясь занимать как можно меньше места. Напротив, занимая большую часть скамьи, сидел Эйдан.

Он был похож на грозовую тучу, собравшуюся перед ударом молнии. Молчание его было не просто отсутствием слов – оно было плотным, тяжелым, наполненным яростью, которая исходила от него почти физически. Он не спал, лишь изредка прикрывая глаза, но его взгляд, когда он их открывал, был устремлен куда-то вдаль, за горизонт дороги, и зрачки его казались черными льдинами, плавающими в озерах холодной стальной ярости. Он не смотрел на Элизу, не замечал пыли на своем темном, дорожном плаще, не реагировал на тряску. Весь его вид кричал об одном: неподвижное ожидание момента, когда можно будет действовать, мстить, разрушать. Его правый кулак, лежащий на колене, был сжат так, что костяшки побелели, а левая рука покоилась на эфесе длинного кинжала у пояса – привычный, успокаивающий жест воина, готового к бою в любой миг.

На передней скамье, рядом с угрюмым пиратом-возницей (его лицо Элиза запомнила лишь как месиво шрамов под грязной повязкой), сидели Клейм и Купер. Они не молчали, но их общение сводилось к редким, отрывистым фразам, выкрикиваемым сквозь грохот колес и пыль.

– Чертова колдобина! – хрипло матерился Клейм, сплевывая коричневую слюну за борт.

– Угу, – глухо откликался Купер, поправляя потрепанную шляпу, съехавшую на затылок.

– Прокисший хлеб остался? – рылся Клейм в мешке с припасами.

– Нет. Только солонина. Тверже камня, – отвечал Купер, с отвращением разглядывая темный кусок мяса.

– Черт! – Клейм швырял солонину обратно в мешок. Их ворчание, споры о еде и дороге, редкие похабные шутки – все это казалось жалкой попыткой заполнить пространство, разрядить невыносимое напряжение, исходившее от капитана. Они бросали на Эйдана быстрые, почти испуганные взгляды, явно чувствуя себя не в своей тарелке рядом с этим сгустком немой ярости. Элиза ловила эти взгляды – в них читалось не только привычное недовольство, но и тревога. Они боялись за Лиама. Боялись того, что найдут. И явно боялись гнева капитана, когда он это увидит.

Сама Элиза чувствовала себя затерянной в этом молчаливом аду. Пыль забивала нос, горло, лезла в глаза. Солнце, пробивавшееся сквозь щели в брезентовом верхке повозки, пекло немилосердно. Жажда была постоянным спутником, но пить теплую, пахнущую кожей воду из фляги было почти невозможно – она вызывала тошноту. Усталость валила с ног после бессонной ночи перед отъездом и постоянной тряски. Но главным мучением был страх. Страх за Лиама – что с ним сделал ее отец? Страх перед Мартеллой – городом-призраком из отцовских страшилок. Страх перед Эйданом – что он сделает, когда увидит следы пыток? И глухой, ноющий стыд. Стыд от того, что ее кровь, ее имя связаны с такой жестокостью. Стыд от своей беспомощности. Она ловила себя на мысли: А что, если отец прав? Что, если Эйдан – чудовище, а Мартелла – ад? И я еду туда по своей воле? Но тут же вспоминала теплые перчатки, купленные для него, его жесткое, но порой неожиданно нежное прикосновение, доверие, с которым он отдал ей кошелек… и конфликт внутри разрывал ее на части.

«У Седого Коня» – название трактира звучало как злая насмешка. Здание, больше похожее на разваливающийся сарай, сложенный из почерневших от времени бревен, притулилось у дороги, как больной зверь. Оно скрипело на ветру, а из щелей в стенах струился тусклый, желтый свет и плыл густой, удушливый микс запахов: дегтя, прокисшего пива, жареного сала, немытого тела и чего-то еще – сладковатого и гнилостного, возможно, старой крови или заплесневелой соломы.

Капитан, не говоря ни слова, заплатил толстому, лоснящемуся от жира трактирщику с беззубым ртом за единственную комнату. Комната наверху оказалась крошечной, низкой, с единственным крошечным зарешеченным окошком. Воздух был спертым, пропитанным пылью и плесенью. Две грубые койки с провалившимися соломенными тюфяками и пара таких же тюфяков, брошенных прямо на грязный пол – вот и вся обстановка. Эйдан молча кивнул на койку у дальней стены. Элиза, стараясь не дышать, подошла к ней. Солома хрустела под тонким одеялом, пахнувшим потом и пылью десятилетий. Сам Эйдан сбросил плащ, сапоги и рухнул на вторую койку, повернувшись лицом к стене. Его спина была напряжена, как тетива. Клейм и Купер, с громким кряхтением и матом, устроились на полу.

И тогда началось. Храп. Но не просто храп. Это была инфернальная симфония, исполняемая в три партии.

Клейм: Его храп был глубоким, басовитым, раскатистым грохотом, напоминающим перекаты грома или работу камнедробилки. Каждый выдох заканчивался влажным бульканьем, как будто он тонул. Стенка, к которой была придвинута его голова, дрожала в такт.

Купер: Он издавал пронзительный, свистящий звук на вдохе, словно проколотый мех кузнечных горнов. На выдохе свист переходил в низкий, хриплый стон, похожий на предсмертный хрип. Ритм был неровным, прерывистым, сводящим с ума.

Воздух быстро насытился тяжелой смесью запахов: кислого пота Клейма, перегара от дешевой выпивки Купера, старой пыли и немытого белья. Дышать было нечем.

Элиза лежала, зарывшись лицом в жесткую, колючую подушку, затыкая уши ладонями. Но грохот Клейма пробивался даже сквозь кости. Стыд грыз ее – она, дочь лорда, лежит в одной комнате с тремя грубыми мужчинами, вынуждена слушать и нюхать это. Отчаяние накрывало волной – как она выдержит еще день? Страх не отпускал – что ждет их в Мартелле? Она слышала, как Эйдан ворочается на своей койке, скрипя пружинами. Он тоже не спал. Но его молчание было страшнее любого крика. Оно говорило о ярости, копившейся, как пар в котле, готовом взорваться. Лишь под самое утро, когда храп достиг космической громкости, а силы окончательно покинули ее, Элиза провалилась в тяжелый, кошмарный сон, где лица отца и Эйдана сливались в одно чудовищное целое, а вокруг звучал бесконечный храп.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34. Мартелла

К вечеру второго дня ландшафт изменился. Дорога пошла вверх, по каменистым склонам. Воздух стал резче, влажнее, наполненным соленым дыханием моря. Но вместе с солоноватой свежестью в него вплетались другие ноты: едкий дым костров, запах гниющей рыбы, дегтя, человеческих нечистот и чего-то острого, металлического – запах большого, нечестивого порта. Вдалеке, на высоком скалистом мысу, встала во весь свой грозный рост Мартелла.

Элиза, выглянув из-под навеса, замерла. Отец не преувеличивал. Это не был город. Это была цитадель хаоса, выросшая из скалы, как злокачественная опухоль. Стены, возведенные не для красоты, а для отражения атак, были высокими, зубчатыми, сложенными из темного, почти черного камня, покрытого копотью, лишайником и пятнами ржавчины от железных скоб. Они не сияли на солнце – они поглощали свет, угрожающе нависая над дорогой. Над стенами возвышались не изящные башенки, а коренастые, приземистые донжоны с узкими бойницами, больше похожие на крепостные бастионы. Ворота были огромными, дубовыми, окованными массивными полосами черного железа, утыканными заклепками размером с кулак. Над воротами, вместо герба или знамени сеньора, развевался огромный, выгоревший на солнце флаг: на кроваво-красном поле были грубо вышиты скрещенные черные якорь и кривая абордажная сабля. Символ не закона, а беззакония. Вызов.

Очередь к воротам растянулась. Повозки, телеги, вьючные мулы, пешие путники – все перемешалось в шумной, пыльной, нервной толпе. Стража у ворот была под стать городу. Это не были солдаты в латах. Это были крепкие, закаленные в боях мужчины, лица которых представляли собой карту войн и драк – шрамы, отсутствующие глаза, сломанные носы. Они носили потрепанные кожаные доспехи, поверх которых могли быть наброшены кольчуги или стальные нагрудники, покрытые ржавчиной. Вооружены были тяжелыми алебардами, зазубренными абордажными тесаками, арбалетами с туго натянутыми тетивами. Они общались друг с другом и с путниками громко, хрипло, с постоянным матом, похабными шутками и угрозами. Их взгляды, скользящие по толпе, были как удары кинжалом – оценивающими, циничными, хищными. Они обыскивали повозки, щупали тюки, грубо толкали тех, кто казался подозрительным или просто не понравился. В воздухе висели крики погонщиков, визг несмазанных осей, лай бродячих собак, пьяные вопли из ближайших лачуг, смех продажных женщин, уже выстроившихся у дороги в ожидании клиентов. Запахи смешались в тошнотворный коктейль: соленая морская вода, тухлая рыба, конский навоз, человеческая моча, жареное мясо неизвестного происхождения, деготь, дешевый парфюм и тяжелый пот.

Элиза почувствовала, как ее сердце забилось с бешеной скоростью, а в горле пересохло. Отец… он был прав. Это место… оно дышит злом. Она инстинктивно съежилась, стараясь стать невидимой, натянув капюшон грубого дорожного плаща как можно глубже на лицо. Она чувствовала на себе тяжелые, липкие взгляды стражников, скользящие по ее фигуре, пытающиеся заглянуть под капюшон. Взгляды мужчин из толпы – любопытные, похотливые, алчные. Она видела оборванных детей, шныряющих между повозками, ловких, как крысы, с глазами стариков. Видела нищих с отрубленными конечностями, протягивающих культяпки. Видела группы подвыпивших моряков с дикими глазами, оравших похабные песни. Мир ее детства, мир балов, шелка и учтивых манер, рухнул окончательно. Она была в самом сердце дикости, и страх сдавил ее грудную клетку ледяными тисками. Она невольно взглянула на Эйдана – свою единственную, шаткую защиту в этом аду.

Именно в этот момент он пошевелился. До этого он казался погруженным в себя, в свою ярость. Но теперь он медленно, с королевским величием, несмотря на тесноту и пыль, выпрямился. Он сбросил капюшон плаща, открыв знакомое, резкое, некрасивое и в этот момент невероятно властное лицо. Его рука легла на эфес палаша – не для угрозы, а как на символ статуса. Солнце, пробившееся сквозь облака пыли, глянцево блеснуло на полированной стали.

Движение было замечено мгновенно.

– Эй, слышь! – прохрипел один из стражников, тыча локтем соседа и указывая грязным пальцем на их повозку. – Глянь-ка на рожу-то!

– Батюшки светы… – пробормотал другой, широко раскрыв единственный глаз (второй был закрыт черной повязкой).

– СО СТЕНЫ! – раздался громкий, зычный окрик сверху. – Эй, там внизу! Это же ГРЕЙ! КАПИТАН ГРЕЙ ПОДЪЕЗЖАЕТ!

Эффект был мгновенным и поразительным. Атмосфера у ворот резко переменилась. Оценивающие, хищные взгляды стражников сменились на УЗНАВАНИЕ, а затем на смесь УВАЖЕНИЯ, СТРАХА и почти… РОДСТВЕННОЙ ОСТОРОЖНОСТИ. Старший стражи, здоровенный детина с медвежьей шкурой через плечо, выпрямился во весь свой огромный рост. Он не отдал честь по-военному, но ударил себя массивным кулаком в грудь, где болтался амулет из акульего зуба – жест пиратской верности и признания силы.

– Дорогу Капитану! – проревел он так, что задрожали стены ближайших лачуг. – Пропустить! Без задержек!

Стражи поспешно расчистили проход перед их повозкой, грубо оттесняя других путников.

– Проходи, Капитан! – кричали они, и в их голосах звучало не просто подчинение, а что-то вроде восхищения. – Сара тебя ждет не дождется! Лиаму пареньку плохеет!

Клейм фыркнул, самодовольно выпятив грудь:

– А я чо говорил? Добро пожаловать домой, барышня.

Его голос был полон мрачного торжества. Купер молча кивнул, и в его обычно пустых глазах мелькнуло нечто похожее на гордость. Элиза сидела, ошеломленная, не веря своим глазам и ушам. Грозные, казалось бы, непробиваемые ворота Мартелла, этого логова зверя, распахнулись перед ними как ворота родного дома. Не было досмотра, не было вопросов, не было угроз. Было лишь безоговорочное признание власти человека, которого она считала изгоем, преступником. Контраст между отцовскими ужасами и этой грубой, но искренней встречей по-свойски был оглушительным. Она смотрела на профиль Эйдана – он был непроницаем, лишь легкая тень удовлетворения скользнула в уголке его рта. Он не удостоил стражей взглядом, лишь кивнул вознице. Повозка тронулась, въезжая в темную, как пасть чудовища, арку ворот.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

То, что открылось Элизе внутри стен, превзошло все ее самые мрачные ожидания и одновременно… поразило своей жизненной силой. Улицы были узкими, кривыми, как кишки, вымощенными неровным, скользким от грязи и нечистот камнем. Они не столько вели куда-то, сколько беспорядочно петляли, спускались и поднимались, зажатые между высокими, мрачными домами с глухими нижними этажами и нависающими верхними этажами с резными, но грязными балконами. Воздух здесь был еще гуще, насыщеннее: к морю и рыбе добавились ароматы пряностей с далеких островов, дорогих духов из открытых окон публичных домов, вонь кожевенных мастерских, дым кузниц, сладковатый запах опиума и неизменная вонь сточных канав, журчащих прямо посреди улиц.

Шум был оглушительным. Казалось, весь город кричал одновременно:

Торговцы на перекошенных лотках выкрикивали свои товары – от тухлой рыбы до изумрудов, от гнилых фруктов до заржавевших мушкетов.

Матросы десятков наций орали, спорили, пели похабные песни на непонятных языках.

Ремесленники стучали молотами, скрипели пилами, грохотали наковальнями.

Уличные музыканты (если их можно было так назвать) выводили визгливые мелодии на расстроенных инструментах.

Проститутки всех цветов кожи и возрастов зазывали клиентов с балконов и подворотен, их голоса звучали как птичьи трели или хрип каркающих ворон.

Собаки лаяли, кошки дрались, дети визжали, играя в жестокие игры среди мусора.

Люди. Их было тьма. Они толкались, ругались, смеялись, дрались, заключали сделки прямо на улице, передавая друг другу туго набитые кошельки и свертки с подозрительным товаром. Здесь были загорелые, обветренные моряки с татуировками и золотыми серьгами; ловкие воры, шныряющие в толпе; важные купцы в дорогих, но практичных камзолах, окруженные охраной с мрачными лицами; полуголые рабы, сгибающиеся под тяжестью тюков; солдаты удачи в потертых мундирах разных армий; колдуны и знахарки, предлагающие сомнительные снадобья; нищие, калеки, шуты, проповедники, безумцы… Это был кипящий котел человеческой жизни во всех ее проявлениях – от самого низменного до поразительно жизнестойкого. И над всем этим витал запах денег – настоящих, больших денег. Золото текло здесь рекой, оседая в карманах удачливых, просачиваясь сквозь пальцы пьяниц и игроков, кормя этот чудовищный, но невероятно живой организм.

Элиза чувствовала себя слепым котенком, брошенным в клетку со львами. Ее глаза разбегались, пытаясь охватить необъятное, уловить логику там, где ее не было. Она втягивала голову в плечи от каждого громкого крика, от каждого неосторожного толчка проходящего мимо пьяного матроса. Ее аристократическая чувствительность бунтовала против грязи, вони, хаоса, наготы и откровенной похоти, которые окружали ее со всех сторон. Она видела кровь на камнях возле какой-то таверны, видела быструю, молниеносную драку из-за кошелька, закончившуюся ударом ножа в бок и бегством вора, видела женщину, кормящую грудью ребенка прямо на ступенях храма какого-то забытого бога, чья статуя была обезглавлена. Мартелла не был адом. Она была чем-то другим – диким, жестоким, но пугающе ЖИВЫМ. И Эйдан был здесь СВОИМ. Люди узнавали его. Они расступались перед ней, кивали, кричали приветствия:

Некоторые просто бросали почтительные взгляды. Никто не смел подойти слишком близко. Он был здесь не просто пиратом. Он был силой. Фигурой власти. Элиза ловила себя на мысли: Кто же настоящий лорд? Мой отец в своем замке или этот человек, перед которым расступается весь этот дикий город?

Повозка, наконец, свернула с шумной центральной улицы (если ее можно было так назвать) в чуть более узкий, но не менее оживленный переулок. Здесь дома были повыше, балконы украшены резьбой, пусть и потертой, на окнах висели дорогие, яркие ткани – шелк, бархат. Воздух пах дорогими духами, вином и восточными благовониями, перебивая городскую вонь. Улицу патрулировали крепкие молодцы в одинаковых темно-синих камзолах с серебряными пуговицами – явно частная охрана. Они зорко следили за порядком, отгоняя назойливых попрошаек и слишком пьяных гуляк. Повозка остановилась перед большим, трехэтажным зданием, выделявшимся на фоне других.

С первого взгляда оно могло показаться богатым особняком или роскошной таверной. Стены были выкрашены в теплый кораллово-розовый цвет. Окна, обрамленные резными белыми ставнями, сияли чистым стеклом. Над широкой дубовой дверью, украшенной искусной резьбой с морскими мотивами (дельфины, русалки, трезубец), горели два больших фонаря, отбрасывая теплый, приветливый свет. С балконов свисали каскады ярких цветов в подвесных кашпо. Казалось, оазис роскоши и покоя.

– Ну, прибыли, – бросил Клейм, сплевывая и спрыгивая с повозки. – Дом Сары. «Коралловые Грезы».

Элиза почувствовала облегчение. Наконец-то. Значит, Сара – хозяйка постоялого двора или богатой таверны. Она собралась было последовать за Эйданом, который уже вышел и шел к двери, не оглядываясь. Но что-то заставило ее задержать взгляд на деталях.

На балконах второго этажа, озаренных мягким светом изнутри, стояли женщины. Но какие женщины! Они были невероятно красивы, одеты в дорогие, но откровенно соблазнительные наряды: шелковые пеньюары, едва прикрывающие тела, корсеты, подчеркивающие формы, разрезы на юбках до бедер. Их волосы были уложены в сложные прически, украшены жемчугом и перьями, лица тщательно накрашены. Они не просто стояли – они позировали, томно облокотившись на перила, зазывно улыбаясь прохожим, перешептываясь и смеясь легким, как звон колокольчиков, смехом. Одна поймала взгляд Элизы и послала ей игривый воздушный поцелуй. Другая, увидев Эйдана, радостно вскрикнула:

– Капитан! Милый! Наконец-то!

Элиза замерла, как вкопанная. Кровь отхлынула от ее лица, оставив ледяную пустоту. Ее мозг отказывался верить. Она перевела взгляд на вывеску над дверью. В свете фонарей она прочитала не только название – «Коралловые Грезы» – но и увидела вырезанную из дерева и позолоченную эмблему: обнаженная наяда, обвивающая трезубец. Прозвучал звонкий смех из-за двери, которая открылась, выпуская группу подвыпивших мужчин в морской форме и сопровождавших их девушку в блестящем пайетками платье, чьи руки уже обвивали шею одного из моряков.

Прозрение ударило, как обухом по голове. Бордель. Дом Сары был роскошным, самым дорогим, но… БОРДЕЛЕМ.

Весь ужас Мартелла, весь страх перед поездкой, вся грязь дороги – все это померкло перед этим открытием. Эйдан привез ее СЮДА? В ЭТО МЕСТО? Стыд, жгучий и всепоглощающий, обжег ее лицо. Унижение сдавило горло. Обида – дикая, неконтролируемая – поднялась волной. Она стояла у подножия ступенек, ведущих в этот сияющий вертеп, не в силах пошевелиться, не в силах оторвать глаз от смеющихся женщин на балконе. Мир вокруг потерял звуки, запахи, краски. Остался только леденящий ужас и вопрос, бешено стучащий в висках: ЗАЧЕМ? Зачем он привез меня СЮДА? Чтобы унизить? Чтобы показать, что я для него не больше, чем одна из ЭТИХ? Или… чтобы встретиться с Сарой? Последняя мысль была особенно горькой. Лицо Эйдана, когда он повернулся на пороге, увидев ее замершую фигуру, было непроницаемым. Но в его глазах, казалось, мелькнуло что-то – холодное удовлетворение? Предвкушение ее реакции? Урок начинался. И первый удар был сокрушительным. Дверь «Коралловых Грез» распахнулась шире, выпуская волну теплого воздуха, смешанного с ароматом духов, вина и чего-то запретного. Элиза стояла на краю пропасти.

Глава 35. Внутри «Коралловых Грез»: Ад и Откровение

Элиза шагнула через порог, ведомая ледяной волей Эйдана и собственным оцепенением. Контраст был оглушающим. Внешняя роскошь утонула в плотной, сладковато-тяжелой атмосфере борделя. Воздух пропитался густым коктейлем запахов: дорогих, но приторных духов, дешевого вина, табачного дыма, пота, воска горящих свечей и чего-то животного, первобытного – запах похоти и разврата. Мягкий ковер под ногами, дорогие гобелены на стенах, хрустальные люстры – все это казалось фальшивой декорацией, прикрывающей суть происходящего.

И тут на них налетели. Как стая ярких, голодных птиц, из полумрака боковых дверей и с верхней галереи слетелись женщины. Они были разные – стройные и пышные, брюнетки и блондинки, смуглые и бледные, юные и зрелые. Но объединяло их одно: откровенность нарядов (или их отсутствие), профессиональная сладость улыбок и жадность во взгляде, устремленном на Эйдана.

– Капитан! Милый! – просипела одна, с волосами чернее ночи и глазами, подведенными как у кошки, пытаясь обвить руками его шею.

– Соскучились мы по тебе, Грей! – ворковала другая, пышногрудая рыжеволосая, прижимаясь всем телом к его боку, ее рука скользнула по его груди.

– Давно не заглядывал… забыл нас? – томно прошептала третья, совсем юная, с большими невинными глазами (явно фальшивыми), целуя воздух рядом с его щекой и пытаясь поймать его руку.

– Может, прямо сейчас? У меня свободна комната… – предложила четвертая, самая наглая, с алчными глазами, уже пытаясь завести его руку себе под прозрачную накидку.

Элиза стояла рядом, забытая, невидимая в этом водовороте женских тел, устремленных к ее мужчине. И внутри нее закипело что-то темное, ревнивое, яростное. Интересно, скольких из них он уже «осчастливил»? – пронеслось в голове, как раскаленный нож. Наверняка эту черноволосую кошку? Или эту пышную рыжую корову? А может, вот эту юную притворщицу? Или, о боже, сразу с двумя? Ведь он капитан, ему все позволено! Ненависть, острая и несправедливая, захлестнула ее. Проклятые шлюхи! Руки прочь! Он мой! Только мой!

– Пошли прочь! – раздался его голос, резкий, как удар кнута, ледяной и не терпящий возражений. Он не кричал. Он даже не повысил голос. Но эти три слова прозвучали с такой силой, что девушки отпрянули, как ошпаренные. Он грубо стряхнул с себя черноволосую, оттолкнул рыжую, не глядя на остальных.

– Я по делу.

Элиза чуть не задохнулась от новой волны ярости. Вот сволочь! – закричал внутренний голос. Он не сказал: «Дорога ко мне закрыта! Отныне меня ласкать имеет право только Элиза!» Он просто отмахнулся от них, как от назойливых мух! «Я по делу!» Унижение смешалось с ревностью. Чертов пират! Ему наплевать на мои чувства! Он здесь как дома, среди этих… этих…

Девушки, оправившись от шока, мгновенно переключились. Они знали правила игры. Капитан Грей был непреклонен, когда говорил таким тоном. Но у него были спутники. И взгляды, полные профессионального интереса и расчета, устремились на Клейма и Купера. Золото капитана было недоступно, но золото его пиратов? Это было прекрасной компенсацией. Они окружили их, защебетали, засмеялись, потащили в сторону буфета с вином. Клейм, несмотря на вечное недовольство, ухмыльнулся, явно не против внимания. Купер покраснел, но не сопротивлялся. Они были здесь своими, знали цену удовольствия, и не видели в этом ничего зазорного. Элиза чувствовала себя чужой, потерянной, лишней в этом царстве продажной неги.

И тут наверху лестницы появилась она. Сара.

Женщина лет сорока пяти, но выглядевшая на все пятьдесят от напряженной жизни. Она была высокой, статной, с пышными формами, тщательно упакованными в дорогое платье глубокого винного цвета, отороченное черным кружевом. Платье было соблазнительным, но не вульгарным, подчеркивающим статус хозяйки, а не товара. Волосы, когда-то вероятно каштановые, теперь с проседью, были сложены в сложную, безупречную прическу. Лицо с остатками былой красоты было густо накрашено – яркие румяна, алые губы, тщательно подведенные глаза, но в этих глазах не было ни капли томности или притворства. Они были острыми, умными, всевидящими и невероятно усталыми. Она спускалась медленно, с достоинством, держа спину прямо, словно королева в своем королевстве. На лице ее расплылась широкая, профессионально-сладкая улыбка, не дотягивающая до глаз.

– Капитан Грей! – ее голос был низким, хрипловатым от сигар и крепкого алкоголя, но удивительно звучным, заполнившим шумный зал. – Какое счастье видеть вас! Мы вас ждали как… – она чуть запнулась, подбирая слово, – …как манну небесную. Лиам наш бедняжка совсем извелся в ожидании.

В этот момент Элиза почувствовала чье-то дыхание на своей шее. Легкое, теплое. Пальцы, нежные и опытные, отодвинули прядь ее волос. Томный, медовый женский голос прошептал прямо в ее ухо:

– Ого, какая прелестная… Пошли, красотка, со мной. Я тебе покажу, как тут… весело…– Ладонь скользнула по ее руке, пытаясь взять за запястье.

Элиза вскрикнула от неожиданности и гадливости, резко отпрянув. За ней стояла молодая, улыбающаяся девушка в полупрозрачном голубом пеньюаре, смотрящая на нее с открытым любопытством и предложением.

– Марта! – голос Сары прозвучал резко, как хлопок бича, срезая все остальные звуки. – Оставь ее в покое! Она с Капитаном!

Взгляд Сары, брошенный на Марту, был ледяным и предостерегающим. Марта надула губки, но тут же скрылась в толпе.

И тогда Эйдан, схватил Элизу за руку, резко повернулся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Где он? – спросил он Сару, опуская все формальности. Его глаза метали молнии.

– Сюда, Капитан, – Сара кивнула, ее улыбка мгновенно сменилась деловым выражением.

Она повела их не вверх по роскошной лестнице, где смеялись и заигрывали девушки, а вниз, под нее, в узкий, слабо освещенный коридор. Здесь исчезла роскошь. Стены были голыми каменными, пол – грубо струганными досками. И здесь их встретили другие звуки: не смех и музыка, а приглушенные, но отчетливые стоны, резкие вскрики, шлепки плоти о плоть, хриплое дыхание, сдавленный смех мужчин. Звуки доносились из-за закрытых дверей по обе стороны коридора. Это был рабочий этаж «Коралловых Грез», место, где разврат был не украшен шелками, а гол и физиологичен. Элиза сжималась от каждого звука, чувствуя, как жар стыда заливает ее лицо.

Они дошли до последней двери в конце коридора. Сара открыла. Комната была маленькой, скромно обставленной – кровать, стул, тумбочка, умывальник. Воздух пах лекарствами, йодом, чем-то гнилостным и… страданием. На кровати под простыней лежал мужской силуэт, неподвижный и хрупкий.

– Капитан… это вы? – донесся из полумрака голос. Он был едва слышным, хриплым, обрывающимся на каждом слове, как будто говорить было невыносимо больно.

Сара подкрутила фитиль в лампе на тумбочке. Мягкий желтый свет разлился по комнате, и Элиза впервые увидела Лиама.

Эйдан одним шагом был у кровати. Он не сел, а скорее рухнул на колени рядом, его каменное лицо дрогнуло. Он схватил руку парня, лежащую поверх одеяла, осторожно, но крепко сжал в своих больших, шершавых ладонях.

– Неплохо выглядишь, старина, – сказал Эйдан. Голос его был неожиданно теплым, ободряющим, с легкой, натужной шутливостью. – По слухам я ожидал куда хуже.

Элиза медленно, как во сне, подошла ближе. Она смотрела на лицо на кровати, и кровь отхлынула от ее собственного лица, оставив ледяное онемение. Это был не просто избитый человек. Это было живое свидетельство пыток. Парень лет двадцати, должно быть, когда-то крепкий и жизнерадостный, теперь представлял собой сплошное месиво боли. Лицо опухшее, в синих, желтых, багровых синяках. Один глаз заплыл полностью, второй едва приоткрывался. Губы разбиты, покрыты корками запекшейся крови. Видны были полосы гнойных ссадин на шее, на руках, торчащих из-под простыни. Дыхание было поверхностным, прерывистым. Элиза почувствовала, как огромный, горячий комок подкатывает к горлу, а в глазах темнеет. Она схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.

Капитан, конечно, тоже видел весь ужас. Но его глаза, полные немой ярости и боли, все еще пытались излучать поддержку. Лиам, услышав его слова, попытался улыбнуться. Это было жуткое зрелище – растяжение разбитых губ, обнажившее окровавленные зубы. Но в этом жесте была невероятная сила духа.

– Капитан, они пытали… Я знаю. Но я… я не сдал Дом.

Пальцы Эйдана сжали руку парня чуть сильнее.

– Ты просто самый смелый ублюдок, какого я только знаю. Молодец. Настоящий морской волк.

В его голосе звучала неподдельная, жгучая гордость.

Лиам кивнул, едва заметно. Потом его глаза, тот единственный, что мог видеть, метнулись в сторону Элизы и Сары у двери. Он сделал Эйдану знак наклониться. Капитан склонил голову, и Лиам прошептал что-то ему на ухо. Несколько коротких, отрывистых фраз. Элиза поняла – это место и время. Место встречи Эйдана с ее отцом. Ее сердце сжалось в ледяной ком.

Эйдан выпрямился, его лицо стало маской.

– Лиам, – спросил он тихо, но так, что каждое слово падало, как камень.

– Кто? Чьи люди?

– Люди… лорда Делакруа… – выдохнул Лиам.

Каждое слово давалось ему мучительно.

Элиза сжалась, как будто ее ударили. Она закрыла глаза, молясь про себя: Не надо, Эйдан, пожалуйста, не надо больше! Не заставляй его говорить! Мое сердце и так разбито! Оно вот-вот рассыплется на тысячи острых осколков!

Но Эйдан привез ее не для жалости к себе. Он привез ее сорвать покровы, выставить на свет гнилую суть ее «благородного» отца. И он продолжал, методично, как палач:

– Сам Делакруа? – его голос был тише шепота, но от этого только страшнее. – Он тебя… видел? Тронул?

Лиам замер. Его единственный глаз расширился от ужаса, как будто перед ним снова встал призрак мучителя.

– Да… – прохрипел он. – Его глаза… они горели бешенством… Я думал… думал, что уже умер и сам Дьявол возник передо мной…

Он закашлялся, содрогаясь всем измученным телом. Потом, с нечеловеческим усилием, он начал стягивать с себя одеяло. Элиза невольно вскрикнула, увидев его торс, изуродованный еще большим количеством ссадин, ожогов, синяков. Но Лиам ткнул слабым пальцем в несколько странных, аккуратных, но глубоких отметин на животе, ниже ребер. Они были темно-багровыми, четкими, как клеймо.

– Это… лично он… – прошептал Лиам. – Оставил… на память…

Элиза узнала. Она узнала этот знак! Это был родовой знак Делакруа – стилизованный якорь, перевитый змеей. Этим самым раскаленным клеймом ее отец метил особо ценных рабов на своих плантациях в Новом Свете! В ее ноздри ударил внезапный, отчетливый запах горелой человеческой плоти – запах из ее детских кошмаров, когда она случайно увидела клеймление в дальнем поместье. Тошнота, острая и неудержимая, поднялась волной. Она схватилась за рот, зажимая его, чувствуя, как желудок судорожно сжимается. Она отвернулась, борясь с рвотным рефлексом, опираясь лбом о холодную каменную стену. Отец… Своими руками… Клеймо… Раба…

Эйдан встал. Его движения были резкими, наполненными сдерживаемой яростью. Он подошел к Саре, стоявшей у двери с бесстрастным лицом. Он достал из-за пояса не просто кошель, а целый увесистый мешочек и сунул его ей в руки.

– Самого лучшего врача. СЕЙЧАС ЖЕ. – его голос был низким, но в нем звенела сталь. – Сведи его сюда. И найди другого. И третьего. Пусть осмотрят, пусть скажут, что нужно. Любые деньги. Любые лекарства. ПОНИМАЕШЬ?

Сара взвесила мешок в руке, ее опытные глаза мгновенно оценили вес золота.

– Понятно, Капитан, – ответила она деловито. – Дорогая цена для одного парня… Но будет сделано.

В ее глазах мелькнуло нечто – уважение? Удивление? Она быстро выскользнула из комнаты.

Элизу захлестнула волна такой острой жалости и вины, что она едва могла дышать. Она была частью этого ужаса. Ее кровь, ее имя, ее отец… Она подошла к кровати, чувствуя, как дрожат ее колени. Лиам смотрел на нее своим единственным, полуприкрытым глазом. Взгляд был усталым, но не враждебным.

– Здравствуйте… мисс, – прошептал он с усилием.

Элиза заставила себя улыбнуться. Это была слабая, дрожащая улыбка, но искренняя. Она осторожно села на край кровати, рядом с ним, и взяла его уцелевшую, не перевязанную руку в свои. Его кожа была горячей, сухой, рука – легкой, как у ребенка.

– Привет, Лиам, – сказала она мягко, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Я Элиза.

– Элиза… – он повторил имя, как будто пробуя его на вкус. – Вы… с Арколиса? С Капитаном?

Элиза кивнула.

– Да. Мы приплыли на «Морской Ведьме».

– Ну как…– – он сделал паузу, переводя дыхание, – – …как там дома дела? Все… все в порядке?

Элиза поняла. Он не спрашивал о пиратах. Он спрашивал о своем доме – острове, о товарищах, о том, что было ему дорого и за что он вынес пытки. Слезы снова навернулись ей на глаза, но она смахнула их. Не плакать. Говорить. Отвлечь его.

– Все хорошо, Лиам, – начала она, и голос ее нашел какую-то внутреннюю силу. – Солнце светит, море спокойное… Помнишь тот старый дуб у причала? Он стоит, могучий, как всегда.

Она видела, как уголки его разбитых губ дрогнули в подобии улыбки.

– А когда мы плыли сюда попали в шторм, – продолжала она, лихорадочно вспоминая.

– Когда волны перекатывались через бак? Капитан стоял у штурвала, мокрый с головы до ног, и орал что-то про «нежные объятия Посейдона»?

Лиам тихо фыркнул, и это было похоже на смех.

Она говорила. Говорила без умолку, удерживая его руку. О том, как Клейм умудрился уронить в море целый бочонок пресной воды и как Моро гонялся за ним по палубе с веревкой. О том, как юнга Пит чуть не свалился с реи, и Купер поймал его за штанину в самый последний момент. Она опустила, конечно, что она Делакруа. Опустила свой страх, свою неуверенность. Но заговорила о кухне.

– А я… я впервые готовила на всех! – воскликнула она с наигранным энтузиазмом. – Бараний гуляш! По рецепту жены мясника с рынка! Представляешь? Я столько картошки почистила… Том потом три дня ворчал, что у него мозоли на мозолях от ножа, но он же помогал! А Моро сказал… – она передразнила его хриплый голос, – Барышня, если ты еще раз такую бурду сваришь, я сам себя за борт выброшу, но… добавки дашь?

Лиам слушал. Его глаз, казалось, стал чуть яснее. Он время от времени кивал, пытался улыбнуться, тихо фыркал над шутками про Клейма. Ей хотелось говорить вечно – о мелочах, о глупостях, о жизни на «Морской Ведьме». Только бы заполнить эту комнату звуками, не относящимися к боли, к пыткам, к ее отцу-чудовищу. Только бы увидеть в его измученном лице хоть тень нормальности. Она говорила, сжимая его горячую руку, как якорь спасения, отчаянно пытаясь удержать и его, и себя в каком-то другом, не таком страшном мире, хотя бы на время. Мир за дверью комнаты, с его стонами и запахом разврата, мир ее отца с его раскаленным клеймом – все это отступало перед ее потоком слов, перед ее отчаянной попыткой подарить минуту покоя тому, кто так страшно пострадал из-за ее крови.

Глава 36. Ночь без права на сон

Врач пожилой, сухопарый человек с умными, усталыми глазами и руками, тщательно вымытыми до скрипа – прибыл быстро. Осмотр был долгим, молчаливым, лишь изредка прерываемым его тихими вопросами к Лиаму и короткими указаниями Саре. Элиза стояла в углу, прислонившись к холодной стене, чувствуя, как дрожь пробивает ее тело, несмотря на духоту комнаты. Ее взгляд метался от измученного лица Лиама к каменному профилю Эйдана у окна, затем к ловким рукам врача, касающимся ужасных ран. Запах лекарств, йода и гноя смешивался с призрачным запахом горелого мяса, преследующим ее.

Сара тихо подошла и коснулась ее локтя.

– Пойдем, дитя, – сказала она неожиданно мягко. – Здесь тебе сейчас не место. Дай им поработать. Тебе нужно отдохнуть, умыться.

Элиза хотела сопротивляться, остаться, но ноги не слушались, а голова кружилась. Она позволила Саре увести себя по темному коридору обратно в роскошную, но теперь чуждую часть дома.

Комната, куда ее привели, была маленькой, но чистой и уютной. Не похожей на номера для «гостей». Видимо, комната для прислуги или для «особых случаев». Там уже стоял таз с теплой водой, чистое полотенце и кусок душистого мыла.

– Умойся, приведи себя в порядок, – сказала Сара. – Ужин принесут.

Она вышла, оставив Элизу одну.

Механически, словно во сне, Элиза сбросила пыльный плащ, сняла платье. Она окунула руки в теплую воду, потом плеснула ее на лицо, шею. Вода смыла дорожную пыль, но не смыла чувства грязи, стыда и вины, въевшихся глубоко под кожу. Она мылась тщательно, почти яростно, терла кожу мылом до красноты, пытаясь стереть невидимые пятна отцовского злодеяния. Слезы снова текли по щекам, смешиваясь с водой. Потом она надела чистое белье из сумки и сидела на краю кровати, дрожа, пока не принесли ужин – легкий бульон, хлеб, кусок сыра. Она ела без аппетита, почти не ощущая вкуса, глотая комками, лишь бы поддержать силы.

Но усидеть не могла. Тяга туда, к Лиаму, к его боли, которая стала и ее болью, была сильнее усталости. Она бесшумно выскользнула из комнаты и спустилась вниз, в подземелье. В комнате Лиама было тихо. Он спал, его дыхание поверхностное, но ровное. У окна, спиной к комнате, неподвижно, как статуя, стоял Эйдан. Его плечи были напряжены под темной рубахой, кулаки сжаты. Он смотрел в черный квадрат ночного окна, но видел, наверное, только лицо лорда Делакруа и раскаленное клеймо.

Элиза подошла на цыпочках, боясь разбудить Лиама, боясь гнева Эйдана. Она прикоснулась к его рукаву – легонько, как пушинка.

– Эйдан… – шепотом выдохнула она. – Ну что? Что сказал доктор?

Он медленно обернулся. Лицо его было озабоченным, усталым, морщины вокруг глаз и рта казались глубже. Ярость притупилась, уступив место тяжелой, гнетущей тревоге. Он взглянул на спящего Лиама, потом на нее.

– Организм молодой, крепкий, – тихо ответил он, голос хриплый от напряжения. – Справится. Если… – он сделал паузу, – …если не будет заражения. Если хватит сил. Послал Клейма в ночную аптеку. Нужны перевязки. Частые. И мази. Много мазей. Обработка ран… каждые несколько часов.

Элиза не раздумывала ни секунды. Она посмотрела ему прямо в глаза, свои еще влажные от слез, но наполненные новой решимостью.

– Я это сделаю.

Эйдан поднял бровь, вопросительно глядя на нее.

– Уверена? – спросил он. – Вид… запах… Это не для слабонервных.

– Да, – ответила она твердо, без тени сомнения. – Я уверена. Я должна.

Это было искупление. Единственное, что она могла сделать здесь и сейчас. Он кивнул, коротко, без лишних слов. Доверие? Необходимость? Принятие ее решения? Все сразу.

В этот момент дверь скрипнула, и вошел Клейм, нагруженный свертками и пузырьками. Он мрачно кивнул капитану, бросив на Элизу быстрый, оценивающий взгляд.

– Все, что смог достать, Капитан.

Элиза подошла к столу, развернула свертки. Бинты, вата, склянки с темными и светлыми мазями, флакон с резко пахнущим антисептиком. Она взяла глубокий вдох, собралась.

– Лиам, – тихо позвала она, осторожно касаясь его неповрежденного плеча. – Лиам, проснись ненадолго. Нужно обработать раны.

Он застонал, открыл единственный глаз, затуманенный болью и сном.

– Мисс… Элиза?

– Да, это я. Будет немного больно, но я постараюсь очень осторожно. Держись, хорошо?

Она приготовила теплую воду, мягкую ткань. Слезы снова навернулись на глаза, когда она увидела раны при ярком свете лампы, который принес Клейм. Гнойные, воспаленные, с рваными краями. Клеймо на животе – багровый, ужасающе четкий якорь со змеей. Тошнота подкатила к горлу, горьким комом. Она сглотнула, сжала зубы.

– Прости… – шепотом сорвалось с ее губ, обращено и к Лиаму, и к Эйдану, стоявшему в тени, наблюдающему. – Прости, пожалуйста…

Слезы текли безостановочно, капали на простыню, смешиваясь с водой для промывания.

Эйдан молчал. Но его взгляд, тяжелый и неумолимый, будто говорил: «Вот он. Твой благородный отец. Твоя кровь. Теперь ты видишь? Понимаешь?» И в ее «прости» был ответ: «Да. Вижу. Понимаю. И это разрывает меня на части.»

Она начала. Пальцы ее дрожали, но движения были точными, выверенными страхом причинить еще больше боли. Она промывала раны теплой водой с антисептиком, сдувая пену, чтобы не щипало. Лиам стискивал зубы, сдерживая стоны, но тело его вздрагивало при каждом прикосновении к особо чувствительным местам. Слезы катились по его вискам, смешиваясь с потом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Вот так… Молодец… Почти закончили здесь… – шептала Элиза.

Она накладывала мазь – прохладную, с запахом трав – и бинтовала, стараясь не затягивать туго.

Шутила, пытаясь отвлечь:

– Клейм там снаружи ворчит, что аптекарь его чуть не ограбил… Говорит, за эти деньги можно было бы новую шлюпку купить!

Лиам попытался фыркнуть, но получился болезненный всхлип.

– Поверь… он еще придет… жаловаться… тебе лично… – прохрипел он.

Потом принесли бульон – теплый, наваристый. Элиза обернулась, чтобы попросить Эйдана помочь приподнять Лиама, но… Капитана не было. Он исчез бесшумно, как тень. Она даже не услышала, когда он ушел. Ощущение безвыходности, тяжести всей ответственности навалилось на нее. Но она взяла ложку.

– Немного поешь, Лиам. Это даст сил.

Она кормила его, как ребенка, поднося ложку к самым губам, вытирая пролитое. Он глотал с трудом, но глотал. И перед тем, как снова погрузиться в забытье, он посмотрел на нее своим уцелевшим глазом.

– Спасибо… Элиза… – прошептал он, и на его разбитом лице появилось что-то вроде… улыбки. Искренней и благодарной. Этот взгляд, эта улыбка растопили немного лед в ее душе. Она кивнула, не в силах говорить, сжимая его руку.

Он уснул. Элиза не ушла. Она пододвинула стул к кровати, села. Периодически касалась его лба тыльной стороной ладони – жара не было, и это был крошечный лучик надежды. Она смотрела, как поднимается и опускается его грудь, слушала его хриплое, но ровное дыхание.

Ночь тянулась бесконечно. Шум борделя сверху то затихал, то возобновлялся – смех, переходящий в стон; крики притворного восторга; навязчивая, ритмичная музыка, под которую двигались тела в роскошных комнатах наверху. Но здесь, в этой каменной каморке под лестницей, царили только глубокая, давящая тишина, прерываемая хриплым дыханием Лиама, его сдавленными стонами, и ее собственное, изматывающее бдение.

Она боролась со сном, просыпаясь от каждого шороха за дверью – реального или показавшегося, – от каждого болезненного вздоха Лиама, тут же вскакивая, чтобы поправить сбившееся одеяло, проверить, не сочится ли кровь сквозь свежие повязки, смочить его пересохшие, потрескавшиеся губы прохладной водой.

И в эти долгие минуты тишины, между сменой компрессов, в голову лезли черные, ревнивые мысли, от которых холодело внутри. Где он? Эйдан... Они же в борделе. Кругом полуголые девицы, готовые на все за его золото... и просто потому, что он Капитан Грей. Картины вставали перед глазами с мучительной ясностью: Может, он сейчас с той черноволосой «кошечкой», что первой бросилась ему на шею? Или с той пышной рыжухой, что прижималась к нему всем телом? А может... Мысль была особенно горькой: ...с самой опытной из них? С Сарой? Она смотрела на него слишком... знающе. И он знает ее давно. Очень давно. В груди закипала жгучая, беспомощная злоба, смешанная с леденящим стыдом.

Ну и пусть, – резко оборвала она себя, кусая губу до боли. Пусть! Она – Делакруа. Дочь того, кто сделал ЭТО – ее взгляд скользнул по забинтованному, изуродованному телу Лиама. Она должна страдать. Должна чувствовать эту грызущую ревность, эту горечь предательства (пусть даже воображаемого!), эту беспомощность. Должна гореть изнутри от стыда и вины. Так ей и надо. Такой же боли, какую испытывает этот юнец, чья преданность стоила ему почти жизни. Этот горький самоед был ее единственной защитой от полного краха, оправданием того, почему она терпит и эту комнату боли, и возможную измену там, за дверью. Она заслужила каждую каплю этого яда.

Под утро дверь тихо открылась. Эйдан. Он выглядел изможденным, тени под глазами были синими, как синяки. Он подошел, посмотрел на спящего Лиама, потом на Элизу, сидящую у кровати с покрасневшими, опухшими от слез и недосыпа глазами, но все еще бдительную.

– Иди, – тихо сказал он, не приказом, а… усталой констатацией. – Спать. Сейчас.

Он кивнул в сторону двери.

– Я здесь посижу.

Элиза хотела возразить, что не устала, что останется, но тело ее предательски подкосилось, когда она встала. Она кивнула, без сил говорить, и покорно пошла к двери. На пороге обернулась. Эйдан уже сидел на ее стуле, его большая рука лежала поверх одеяла рядом с рукой Лиама, не касаясь ран. Его взгляд был прикован к спящему лицу парня, полный той же немой тревоги и какой-то… отеческой ответственности. Это зрелище тронуло ее сильнее любых слов.

Она дошла до своей комнаты, шатаясь. Не раздеваясь, не умываясь снова, она рухнула на кровать лицом в подушку. Физическое и эмоциональное истощение было таким полным, что сознание отключилось почти мгновенно.

И погрузилось в кошмар.

Ей снилось, что она бежит по бесконечному, темному коридору «Коралловых Грез». Стены облиты кровью, пахнет горелой кожей. Впереди, в свете факелов, она видит Эйдана. Но не того, что сидел у кровати Лиама. Он прикован цепями к каменной стене, рубаха разорвана, обнажая грудь. Перед ним стоит ее отец, лорд Делакруа. Его лицо искажено нечеловеческой жестокостью и торжеством. В его руке он держит раскаленное докрасна клеймо – тот самый якорь со змеей. Оно плюется искрами, жар от него волнами расходится по сырому воздуху.

– Нет! – кричит Элиза во сне, бросаясь вперед. – Папа, остановись! Не делай этого! Прошу тебя!

Но ее отец даже не оборачивается. Он медленно, с наслаждением подносит раскаленный металл к груди Эйдана. Эйдан молчит, смотрит ей прямо в глаза. В его взгляде нет страха, только бесконечная скорбь и… понимание. Понимание, что это ее отец. Ее вина.

– НЕТ! ОСТАНОВИСЬ! – она пытается рвануться к нему, но сильные руки хватают ее сзади. Клейм и Купер? Нет. Безликие слуги в ливреях Делакруа, с каменными лицами. Они держат ее мертвой хваткой, не давая пошевелиться. Она бьется, кричит, плачет, молит, но ее голос теряется в гулком эхе подземелья.

Раскаленное клеймо касается кожи Эйдана. Раздается шипящий звук, как от мяса на сковороде. Поднимается едкий дымок. Запах… тот самый ужасный запах горелой человеческой плоти. Эйдан закидывает голову назад, его рот открыт в беззвучном крике агонии. Его глаза, полные невыносимой боли, все еще смотрят на нее. Упрекают. Обличают.

– ПРОСТИ! – вопит она во сне, задыхаясь от слез и ужаса. – ЭЙДАН, ПРОСТИ МЕНЯ!

Но цепь держит. Клеймо вжимается глубже. Отец смеется – холодный, безумный смех, заполняющий вселенную. И она просыпается.

Резко вскакивает на кровати в темной комнате Сары. Сердце колотится, как бешеное, грудь вздымается, вся в холодном поту. Крик «Прости!» еще звенит в ее собственных ушах. Запах горелой кожи… кажется, все еще висит в воздухе. Она обхватывает голову руками, содрогаясь от рыданий, которые не может остановить. За окном – первые, серые проблески рассвета над жестоким городом Мартеллой. И ощущение вины, страха и ледяного ужаса от сна крепко держит ее в своих цепких объятиях, сильнее, чем руки слуг в кошмаре. Кошмар кончился. Но боль – осталась. И вопрос: что теперь?

Глава 37. Отъезд, который изменит всё

Утром зашел Эйдан. Он выглядел не выспавшимся, но собранным, как перед боем.

– Сейчас уезжаю, – сказал он коротко, не глядя ей в глаза, поправляя пояс с кинжалом.

Элиза поняла мгновенно. На встречу. С отцом.

– На… переговоры? – тихо спросила она, сердце сжалось в ледяной ком.

Он лишь кивнул, его лицо было непроницаемой маской. И тут же, словно прочитав ее мысли, отрезал:

– Только не проси. Ты остаешься тут.

Его тон не оставлял места для дискуссии.

Она приняла это молча. Кивнула. Понимала, что так – правильно. Ее присутствие могло все испортить, спровоцировать отца. Но страх за него сдавил горло.

– Надолго?

– К завтрашнему вечеру должны вернуться, – ответил он, уже направляясь к двери.

– Должны, – повторил он, и в этом повторе Элиза услышала всю неопределенность. Да, от Армана Делакруа можно ожидать чего угодно. «Должны» – это не гарантия.

Эйдан накинул плащ, взял шляпу. Его рука легла на ручку двери.

– Эйдан! – крик сорвался с губ Элизы прежде, чем она осознала. Он остановился, но не обернулся, замер в дверном проеме, спина напряжена.

Она подбежала, забыв обо всем – о Лиаме, о Саре, о борделе. И, не раздумывая, обняла его сзади, прижалась лицом к его спине, чувствуя под щекой грубую ткань плаща и напряженные мышцы. Почувствовала, как он вздрогнул от неожиданности.

Он повернулся. Не сразу, медленно. Его руки обхватили ее, прижали к себе крепко, почти до боли. Она уткнулась лицом в его грудь, вдыхая знакомый запах Эйдана. Он наклонился, его губы коснулись ее макушки – легкий, быстрый, но бесконечно нежный поцелуй.

– Я вернусь, лисичка, – прошептал он ей в волосы, голос глухой, но твердый. Потом отпустил, развернулся и вышел, не оглядываясь. Дверь закрылась с тихим щелчком.

Элиза стояла посреди комнаты, прижимая ладони к еще теплому от его прикосновения месту на груди. Что за пропасть пролегала между ними? Ярость пирата и дочь врага. Жестокость и нежность. Приказ остаться и этот сокрушающий поцелуй в макушку… Она не находила себе покоя, сердце колотилось, смешивая страх, любовь и мучительную неизвестность.

Позже, позавтракав безвкусной овсянкой, которую принесла служанка, Элиза отправилась к Лиаму. Проходя через главный зал внизу, она невольно окинула взглядом полумрак. Девушки, как экзотические птицы в клетке, развалились на диванах, подушках, прямо на ковре – кто дремал, кто поправлял макияж, кто просто смотрел в пустоту. И среди них – та самая Марта в голубом, почти прозрачном пеньюаре. Увидев Элизу, спускающуюся по лестнице, она лукаво подмигнула:

– Не передумала, красотка? Дверь моей комнаты всегда открыта…

Элиза вспыхнула, как маков цвет, и поспешно проскочила мимо, чувствуя на себе смеющиеся взгляды других девушек, торопливо нырнув в знакомый темный коридор к Лиаму.

К ее удивлению, он выглядел бодрее. Глаз открывался шире, дыхание было ровнее. Солнечный луч, пробившийся сквозь грязное оконце, золотил пылинки в воздухе. Элиза открыла форточку, впуская струю относительно свежего уличного воздуха, разбавляя запахи лекарств и сырости. Они весь день болтали – Элиза рассказывала смешные истории с корабля, Лиам вспоминал безобидные проделки юнги Пита. Они смеялись, и смех, хоть и осторожный у Лиама, был лучшим лекарством.

Когда стемнело, Элиза хотела остаться на ночь, как вчера. Но Лиам мягко, но настойчиво воспротивился:

– Нет-нет, госпожа Элиза. Мне уже куда лучше. Ты должна идти отдохнуть. По-человечески. Чтобы завтра с утра снова составить мне компанию.

Он даже попытался пококетничать, слабая ухмылка тронула его разбитые губы:

– Мне кажется… с твоим появлением раны заживают быстрее.

Он подмигнул ей единственным глазом.

Элиза рассмеялась, тронутая его попыткой.

– Ладно, Лиам, слушаюсь! Завтра с утра буду тут как штык!

Ночью, лежа в своей холодной, пустой кровати, она снова слышала звуки борделя. Стоны за стеной – страстные, искусные. Хриплые возгласы незнакомых мужчин. И в темноте, против воли, воображение рисовало картины… А что, если за стеной не Марта и незнакомец? Если это она, Элиза, стонет от его прикосновений? Если это не чужой голос рычит в экстазе, а низкий, хриплый голос Эйдана? Волна жара прокатилась по ее телу, сосочки на груди налились и стали болезненно чувствительными под тонкой тканью ночной рубашки. Она сжала бедра, ощущая знакомое приятное напряжение внизу живота.

Нет! – резко оборвала она себя, ворочаясь на кровати. Там внизу лежит израненный Лиам, а она тут… мечтает о ласках капитана, как последняя…

Она не договорила даже мысленно, охваченная стыдом. Она старалась думать о другом – о лазурной лагуне Арколиса, о шуме волн под их хижиной, о теплом песке… И, измотанная эмоциями и недосыпом, постепенно погрузилась в тяжелый, но уже без кошмаров, сон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38. Кабак «Старый Якорь» на нейтральной земле

Кабак «Старый Якорь» стоял уныло посреди выжженной солнцем равнины, на полпути между границами Мирадиума и Гольдрена – ничейная земля, идеальное место для грязных сделок. Пахло пылью, конским потом, перегоревшим маслом из фонарей и вечной вонью кислого эля. Внутри было полумрачно, дымно от дешевого табака и камина, густо населено молчаливыми, подозрительными типами, явно неместными фермерами. Эйдан вошел первым. За ним следовали четверо его людей – не Клейм и Купер, а другие, более угрюмые и молчаливые, с холодными глазами профессиональных бойцов. Они заняли позиции у двери и у дальнего стола, руки небрежно, но готово лежали на эфесах оружия. Через минуту в дверях показался лорд Арман Делакруа. Его сопровождали двое стражей в отличных латах с гербом гильдии, лица скрыты под забралами. Лорд был в дорожном плаще поверх темного, богатого камзола, лицо – маской надменности и презрения, лишь легкий тик у левого глаза выдавал напряжение. Его стражи остались у порога, скрестив алебарды, создавая живую баррикаду. Эйдан кивнул своим – те отошли к стене, оставив центр зала пустым. Два мира, два враждебных лагеря, разделенные несколькими шагами грязного кабацкого пола.

Они селись за грубо сколоченный стол в углу. Разносчица – дородная, замызганная, с равнодушным лицом – тут же шлепнула перед ними две липкие кружки темного, мутного эля.

– Спасибо, – брезгливо оттолкнул свою кружку Делакруа, даже не глядя на нее. – Таким пойлом не утоляю жажды.

Его взгляд скользнул по грязному полу, засаленным стульям, лицам завсегдатаев с явным отвращением.

Эйдан, не меняя выражения лица, демонстративно взял свою кружку. Поднял ее, как тост, глядя лорду прямо в глаза, и отпил глубоко, громко сглотнув. Капля эля скатилась по его подбородку, он смахнул ее тыльной стороной руки.

– Теряешь многое, – пробормотал он, ставя кружку со стуком.

– Ну? – Делакруа сложил руки на столе, пальцы впились в дорогую кожу перчаток.

– Выкладывай, пиратский щенок. Зачем отрывал меня от дел?

Его голос был тихим, но каждое слово – как удар хлыста.

– Только то, что и раньше, – Эйдан откинулся на спинку стула, приняв позу расслабленной уверенности, хотя каждый мускул был напряжен.

– Мелким торговцам Южного Побережья. Лицензии Гильдии. Снижаешь стоимость.

Делакруа усмехнулся – коротко, сухо, без тени веселья.

– Ты многого хочешь, грязь.

Презрение капало с каждого слога.

– Не думал, что твои дочери так мало стоят, – парировал Эйдан спокойно, играя с ножом на столе. Его взгляд не отрывался от лица лорда.

Делакруа вздрогнул, как от удара током.

– Только посмей их хоть пальцем тронуть, грязный пират! – вырвалось у него шепотом, но таким ядовитым, что за соседним столиком кто-то невольно отодвинулся. Лицо лорда побагровело, вены на шее надулись.

Эйдан улыбнулся. Широко, демонстративно, показывая зубы.

– А что, если уже тронул? – протянул он, наслаждаясь моментом. – Одну из них? Или обе? Ведь они у меня… в полном распоряжении.

Делакруа вскочил так резко, что стул грохнул на пол. Весь кабак замер, десятки глаз уставились на них. Лорд стоял, трясясь от бешенства, рука инстинктивно потянулась к эфесу шпаги, но не нашла его под плащом (по условиям встречи). Он вдохнул, выдохнул, с нечеловеческим усилием сдержавшись. Резко поднял стул и сел обратно, лицо белое как мел.

– Я… так и знал, – прошипел он, голос срываясь. – Элиза… Неугомонная девка. С самого детства знал, что от нее будут только проблемы. Только позор и головную боль!

– Проблемы? – Эйдан поднял бровь, отпивая эль. – Да она – твоя копия. Весь твой проклятый нрав, характер, даже этот взгляд – высекающий искры.

Он наклонился вперед через стол.

– Вопрос в другом, Делакруа. Как у такого отца… могла родиться кроткая и спокойная Жюстин?

Имя прозвучало, как выстрел. Делакруа взревел, нечеловеческим голосом:

– НЕ СМЕЙ ПРОИЗНОСИТЬ ЕЕ ИМЯ, УБЛЮДОК!

Он дернулся так, что его кружка опрокинулась, мутное пойло разлилось по столу, заливая его перчатки. Он не обратил внимания, глаза безумные, полные не только ненависти, но и внезапной, дикой боли.

Эйдан спокойно допил свой эль, наблюдая за истерикой лорда.

– Остынь, – сказал он, когда первый порыв ярости у Делакруа прошел, сменившись ледяной дрожью. – Не забывай, что они у меня. Обе. Перейдем к делу.

Видно было, как лорд надламывает себя. Гордость, злоба, страх за дочерей боролись в нем. Он сжал кулаки, глядя на мокрый стол, потом поднял взгляд, полный бессильной ярости:

– Пришлешь список. Не больше десяти.

– Двадцать, – отрезал Эйдан. – Двадцать торговцев. И точка.

Делакруа попытался торговаться.

– Пятнадцать. Это максимум.

– Двадцать, – повторил Эйдан, не меняя интонации. – Или можешь искать своих дочерей сам. По всему Южному морю.

Его взгляд был непоколебим, как скала.

Лорд закрыл глаза, будто испытывая физическую боль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Хорошо, – выдавил он наконец, слово прозвучало как плевок. Согласен.

– Пришлю список через три дня, – сказал Эйдан, вставая. – И координаты обмена. Точные.

– Дочери… – Делакруа тоже поднялся, опираясь на стол. – Обе дочери… взамен на двадцать лицензий.

Он смотрел Эйдану в глаза, пытаясь вернуть себе тень контроля.

– Но это… – Эйдан ухмыльнулся, – …будет зависеть только от их желания. Я никого не держу на цепи. В отличие от тебя.

Это было слишком. Делакруа взревел снова, забыв про окружение. Он перегнулся через залитый элем стол, схватил Эйдана за отворот камзола.

– Грязный ублюдок! Что ТЫ можешь ей дать?! – его слюна брызнула Эйдану в лицо. – Грязную каюту на гниющем судне? Развалюху на краю света? Она ДРУГАЯ! Она привыкла к богатству, к роскоши, к шелкам и слугам!

Эйдан грубо отшвырнул его руки, но зерно сомнения, мелкое и ядовитое, уже было брошено лордом прямо в его душу.

– Она с детства в золоте! Ни в чем не знала нужды! – продолжал бить Делакруа, видя слабину. – А у тебя что? Еда по расписанию? Сегодня – ограбили, ура, жратва есть! Завтра – пустое море, затягивай пояса!

Каждое слово било точно в цель, в самое уязвимое место Эйдана – его страх оказаться недостаточным для Элизы, его дикарский мир, лишенный стабильности ее прошлого.

– А если тебя убьют? – Делакруа вонзил последний клинок. – В каком-нибудь глупом бою за жалкую добычу? Что тогда? Она будет ждать? И умрет от голода и тоски на твоем проклятом острове?

Он схватил Эйдана за рукав.

– Ты еще не понял? Ее НЕВОЗМОЖНО обуздать! Сколько я ни пытался – все тщетно! Она – птица! Она – ветер! Она НЕЗАВИСИМА! Она не будет стоять у плиты, как обычная баба! Первая страсть остынет… – голос лорда стал вдруг пророчески-горьким, – …и тогда она возненавидит тебя. За то, что обломал ей крылья. За то, что посадил в свою пиратскую клетку.

Эйдан встал резко. Стул грохнул на пол. Волны правды – грязной, мерзкой, но правды – от этого человека, которого он презирал больше всех на свете, накрыли его с головой. Он видел в глазах лорда не только злобу, но и какое-то странное, извращенное знание своей дочери. Слова жгли, как раскаленное клеймо. Он не нашел что ответить. Нечем было крыть. Лишь повернулся и пошел к выходу, бросив через плечо, стараясь, чтобы голос не дрогнул:

– Ровно через две недели.

И вышел в ослепительное солнце, оставив лорда Делакруа стоять среди разлитого эля и насмешливых взглядов кабацкой шантрапы, с лицом, на котором бессильная ярость медленно сменялась холодным расчетом. Сделка была заключена. Но победа Эйдана горчила во рту пеплом сомнений, посеянных отцом Элизы. Слова о птице в клетке звенели в его ушах громче, чем звон монет.

Глава 39. Возвращение и холодная стена

Они вернулись в срок. Ровно к закату следующего дня, как и обещал Эйдан. Весть о приближении небольшого отряда всадников донеслась до «Коралловых Грез» быстро. Элиза, сидевшая у окна в комнате Лиама и читавшая ему вслух старую морскую байку, услышала крики со двора, топот копыт. Сердце ее бешено заколотилось, смесь облегчения и страха. Жив! Здоров! Вернулся!

Она не сдержалась. Бросила книгу, вылетела из комнаты Лиама, пронеслась мимо ухмыляющейся Марты в главном зале, выскочила на крыльцо. Эйдан как раз спешивался, отдавая поводья Клейму. Он выглядел усталым, запыленным, но целым и невредимым. Лицо его было каменным, глаза – отрешенными, смотрели куда-то сквозь окружающее.

– Эйдан! – крик сорвался с ее губ, полный искренней радости и сброшенного груза тревоги. Она кинулась к нему, не думая ни о чем, кроме того, что он здесь, живой, что худшее миновало. Обхватила его руками, прижалась лицом к его груди, чувствуя под щекой жесткую ткань дорожного камзола, запах пыли, конского пота и… чего-то холодного, отстраненного.

Он обнял ее. Механически. Руки его легли на ее спину, но в этом прикосновении не было ни тепла, ни ответного порыва, ни той сокрушающей силы, с которой он держал ее перед отъездом. Это была формальность. Стена. Та самая стена, что начала рушиться здесь в Мартелле, снова выросла между ними – выше, холоднее, неприступнее. Элиза почувствовала это всем нутром. Она отпрянула, посмотрела ему в лицо, ища ответа, объяснения, капельки прежнего Эйдана. Но его глаза скользнули по ней и ушли в сторону, к дому, к Саре, вышедшей на крыльцо.

– Лиам? – спросил он Сару, голос глухой, без интонаций.

– На поправке, Капитан, –– ответила та, кивнув. – Крепкий парень. Доктор доволен.

– Хорошо, – бросил Эйдан. – Завтра с утра – на «Ведьму». Пока корабль в ремонте, он окончательно окрепнет.

Решение было озвучено как приказ, не терпящий обсуждения. Он прошел мимо Элизы, не глядя, словно ее не было. Направлялся к дому, к Лиаму, к делам. Она осталась стоять на пыльной дороге, чувствуя, как ледяная пустота заполняет ее вместо только что бушевавшей радости.

Эту ночь Эйдан не пришел к ней. Она ждала. Сначала у окна, потом сидя на кровати, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. Может, он у Лиама? – мелькнула слабая надежда. Тихо, как тень, она спустилась вниз, в каменную каморку. Лиам спал крепко, дыхание ровное. Комната была пуста. Только тень от лампы колыхалась на стене.

Элиза вернулась в свою холодную комнату. И тогда слезы, сдерживаемые весь день, хлынули потоком. Она уткнулась лицом в подушку, глухо рыдая, тело сотрясали беззвучные спазмы. Неужели?.. Неужели этот поступок отца… поставил крест на всем? На моем счастье? Отчаяние душило. Но я же не виновата! Я не отвечаю за его зверства! Почему Эйдан так жесток? Она вспоминала каждую минуту у постели Лиама: свою дрожь, тошноту, слезы, смешанные с антисептиком; свои шутки сквозь ком в горле; его слабую улыбку благодарности. Я искупала вину! Я старалась! Почему он не видит? Почему оттолкнул?

А Эйдан… Эйдан сидел на пустынном берегу за пределами Мартеллы. Только плеск волн о камни, холодный свет луны и бездонная ночь над морем. Как бы он ни пытался гнать эти мысли, как бы ни злился на себя за слабость… слова лорда Делакруа впивались в мозг, как занозы. «Что ты можешь ей дать?» «Она птица, ты «клетка».» «Она возненавидит тебя.»

Он сжал кулаки, костяшки побелели. Ненавидел себя в этот момент. Ненавидел за то, что признает – проклятый лорд, мерзавец и палач, был ПРАВ. Что ОН, Эйдан Грей, капитан «Морской Ведьмы», грозный и непобедимый, на самом деле не может дать Элизе Делакруа ничего, кроме опасности, лишений и вечной неустроенности. Он видел, как она ломается под его волей. Как его приказы («Останешься!», «Молчать!», «Не спорить!») гасят искру в ее глазах, как волны ярости и бунтарства бьются внутри нее о плотину его авторитета. Он видел, как она сжимает кулаки, стискивает зубы, но подчиняется. И да, его это тешило. Укрощение Элизы Делакруа – самой отчаянной бунтарки Гольдрена и окрестностей – было трофеем, сладкой победой. Но сейчас эта победа казалась пирровой. Сколько времени пройдет, прежде чем плотина прорвется? Прежде чем она выкрикнет эти слова: «Ненавижу тебя!»? И лорд был прав – крик этот будет полон самой горькой правды.

Впервые в жизни Эйдан Грей смирился с правдой, идущей от заклятого врага. Не просто смирился – ПРИНЯЛ ее. Уверенность в этом решении, тяжелая и неумолимая, как якорная цепь, росла в нем с каждой секундой, проведенной под холодной луной. Ровно через две недели. Ровно через две недели он обменяет обеих дочерей Делакруа на двадцать лицензий для мелких торговцев Южного Побережья. Он вернет птицу в золотую клетку, из которой когда-то украл. Пусть это будет его последним подарком ей – свободой от него самого. Он встал, отряхнул песок с плаща. Решение было принято. Душа опустела, но в этой пустоте была странная, леденящая ясность. Он повернулся и пошел обратно к городу, к «Коралловым Грезам», к своей последней, короткой и горькой ночи под одной крышей с Элизой, которую он уже мысленно отпустил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 40. Возвращение на «Морскую Ведьму»: лед и камень

Обратный путь на «Морскую Ведьму» прошел в гнетущем молчании. Эйдан смотрел куда-то за горизонт, его профиль был резким и неприступным. Элиза сидела, обхватив колени, чувствуя ледяную пустоту вместо радости возвращения. Даже Клейм и Купер, обычно ворчливые, молчали, бросая на капитана и Элизу быстрые, непонимающие взгляды. Лиам, хоть и ослабевший, пытался шутить, но его шутки повисали в воздухе, никто не смеялся.

Взойдя на палубу «Ведьмы», Эйдан на мгновение замер. Корабль кишел работой. Такелаж частично обновлен, пробоины в борту заделаны свежим деревом, палуба выскоблена.

– Молодцы, – прорычал он, и в его голосе впервые за дни прозвучало что-то похожее на тепло.

Пираты, закопченные, усталые, но довольные, выстроились в подобие шеренги.

– Капитан! – отозвался Моро, вытирая пот со лба. – Почти не спали. Репейник дал добротную древесину. Еще пару денечков – и домой, как новенькие пойдем!

На лицах матросов светилась гордость.

– Лиам! – кто-то крикнул, увидев его, бледного, но улыбающегося, опирающегося на Купера. Тут же его окружили, похлопывая по плечу (осторожно!), жали руку, что-то кричали.

– Настоящий морской волк! – неслось со всех сторон. Лиам сиял, забыв на мгновение о боли, радуясь возвращению в свою семью, к своим.

Элиза стояла в стороне, наблюдая за этой сценой. Ей было тепло за Лиама, но внутри – лед. Ей отчаянно хотелось узнать, как прошли переговоры с отцом. Что он сказал? Что Эйдан ему ответил? Но спросить у самого капитана она боялась. Его холодность, его отстраненность парализовали ее.

Позже она подошла к Моро, пока тот осматривал новый такелаж.

– Моро… как переговоры? – спросила она тихо.

Старый штурман ухмыльнулся, потирая руки:

– Как по маслу! Капитан – гений! Двадцать лицензий – у нас в кармане! Лорд сопли утер!

Элиза кивнула, пытаясь улыбнуться. Успех. Но почему от этого стало еще горше? Почему Эйдан не сказал ей сам?

Первую ночь на корабле он снова не пришел. Она лежала в их каюте, слушая скрип корабельных балок, шум волн за бортом. Злость поднималась волной, горячей и горькой, смешиваясь с предательскими слезами. До каких пор?! Что я сделала не так?! Она била кулаком в подушку, глухо рыча от бессилия. Он винит меня за отца… Но я же не он! Я здесь! Я с ним!

На следующий день холодность Эйдана стала невыносимой. Он отдавал приказы, обсуждал с Моро и Клеймом детали ремонта, даже перекинулся парой слов с Лиамом – но для нее его не существовало. Взгляд скользил мимо, будто она была пустым местом. Элиза маялась, не зная, куда себя деть. Она пыталась помочь на камбузе – кок вежливо, но твердо отказался. Пыталась чинить паруса с пиратами из команды – те смотрели на нее как на диковинку, не зная, как общаться с «капитанской барышней».

Она наблюдала. И вдруг ее взгляд зацепился за юнгу Пита, карабкающегося по вантам к марсовой площадке с тяжелой доской для ремонта. Парнишка был бледен, тряслись руки, под глазами – темные круги. Очевидно, он, как и все, не спал ночей, а молодой организм уже сдавал. Он еле держался, роняя инструменты, чуть не сорвавшись пару раз.

– Тысяча чертей, Пит! – орал снизу Клейм. – Соберись, тряпка! Еще раз уронишь – сам потащишь вверх на своей спине!

Другие пираты, занятые своим делом, были не юны и не так поворотливы, чтобы быстро ему помочь.

И Элиза поняла. Это было дело. Ее шанс. Шанс почувствовать себя полезной, сбросить напряжение, а может… привлечь его внимание? Она быстро спустилась в каюту, сбросила платье и надела свой старый верховой костюм – прочные штаны, сапоги, удобную рубаху. Волосы стянула в тугой хвост. И, не раздумывая, ловко, как белка, пошла по вантам следом за Питом.

Юнга крайне удивился, когда вес доски в его руках внезапно уменьшился. Обернулся и глаза его стали как блюдца:

– Госпожа Элиза?!

– Держи крепче, Пит, – улыбнулась она, принимая часть груза. – Вдвоём веселее. И безопаснее.

Работа пошла быстрее и слаженнее. Элиза, несмотря на отсутствие опыта в корабельном деле, была сильна, ловка и полна решимости. Она подавала инструменты, придерживала доски, подбадривала Пита. Она чувствовала себя живой, нужной, ветер трепал ее волосы, солнце грело лицо.

И в этот момент краем глаза она увидела его. Эйдан. Он стоял на шканцах, разговаривая с Моро, но его взгляд был прикован к ней, замершей высоко на вантах. На его лице отразился чистый, первобытный СТРАХ, мгновенно сменившийся яростной ЗЛОСТЬЮ. Его кулаки сжались. Элиза замерла, ожидая. Вот сейчас… Сейчас он заорет. Прикажет немедленно слезать. На глазах у всех. Унизит. И я спущусь… Потому что иначе он взбесится.

Он сделал шаг вперед, губы его шевельнулись, готовые изрыгнуть приказ. Элиза уже приготовилась к крику, к позору…

Но вдруг он резко развернулся, схватил за рукав ошалевшего Клейма, что-то прошипел ему на ухо, тыча пальцем вверх. Клейм кивнул, пробурчал что-то недовольное под нос, но поплелся к мачте. Он задрал голову, крикнул, перекрывая шум работы:

– Эй, барышня! Капитан велел передать: если ты покалечишься, он вздернет тебя на грот-мачте лично! Как флаг позора! Поняла?

Элиза вскипела от ярости. Ах ты идиот! Несчастный, упрямый, жестокий идиот! Вместо страха ее охватил бунтарский пыл. Хочешь запугать? Не выйдет! Она нарочито медленно, демонстративно полезла ВЫШЕ, к самой марсовой площадке, туда, где ветер свистел громче, а палуба казалась маленькой лодочкой внизу. Она ждала его реакции – крика, угроз, приказа силой снять ее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но… ничего. Эйдан стоял спиной, разговаривая с Моро, казалось, совершенно безразличный. Только Моро потом рассказывал, что капитан сжимал перила шканцев так, что дерево трещало, а лицо его было цвета морской волны перед штормом.

Глава 41. Возвращение на Арколис

Через несколько дней «Морская Ведьма», отремонтированная и готовая к пути, отдала швартовы от берегов Мирадиума. Море приняло их в свои объятия, знакомый шум волн и крики чаек стали фоном для внутренней пустоты Элизы. Она постепенно свыкалась с одиночеством, как свыкаются с хронической болью. Но в глубине души теплилась упрямая надежда: Арколис. Остров их тайной любви, их убежища. Она воображала, как они снова сядут у костра, выпьют крепкого эля, и он, опьяненный не столько пивом, сколько ею, возьмет ее на руки и понесет в свою каюту, как в первые, пьянящие дни. Или они пройдутся до их лагуны, где теплая вода и белый песок были свидетелями их страсти, и тогда… тогда лед растает, чувства хлынут с новой силой. Эта сладкая иллюзия помогала ей дышать.

А пока… пока она находила отдушину в высоте. Она ловко маневрировала по мачтам, как заправский юнга. Ей нравилось это чувство свободы и власти над стихией: взобраться на самый верх, держась одной рукой за ванты, поставить ногу на тонкий рангоут, откинуться вперед и вбок – и лететь вниз, обгоняя ветер, сердце готово выпрыгнуть из груди, от восторга и адреналина. Она стала такой же ловкой, как Пит, и даже пираты кивали с одобрением. На высоте, где ветер выдувал все мысли, она могла на миг забыть о ледяной стене в каюте капитана.

И вот, наконец, знакомые очертания Арколиса выросли на горизонте. «Морская Ведьма» плавно вошла в тихую лагуну и встала на якорь у родного причала. На берегу их уже ждали. Элиза, стоя на баке, первая увидела, как к пристани торопится Жюстин. Сестра махала рукой, лицо светилось радостью и нетерпением. Элиза почувствовала теплую волну – увидеть Жюстин, обнять ее, поделиться… чем? Горечью? Но сама мысль о сестре была глотком свежего воздуха. Вот начали спускать трап, связь с землей, с домом.

И в этот момент он подошел. Эйдан. Он остановился рядом, его тень упала на нее. Сердце Элизы бешено заколотилось. Вот оно! Сейчас! Она обернулась, взгляд ее – открытый, полный последней надежды и мольбы. Сейчас он скажет… что скучал… что был дурак… попросит прощения… поведет к лагуне… Она была готова броситься ему в объятия, забыть все обиды.

– Элиза, – его голос был ровным, холодным, как сталь клинка. Ни тени тепла, ни искры сожаления. – Передай Жюстин: собирайте вещи. Завтра на рассвете выплываем.

Слова ударили, как нож под ребро. Она стояла, не двигаясь, ощущение будто на нее вылили ведро ледяной воды – от макушки до пят. Земля ушла из-под ног. Арколис, костер, лагуна, каюта – все ее хрупкие надежды рассыпались в прах в одно мгновение. Он не просто не вернулся к ней. Он увозил ее ОТСЮДА. Навсегда. Отнял даже это последнее убежище.

Внутри все вскипело. Хотелось крикнуть: «Нет! Ты больше не затащишь меня на эту проклятую «Ведьму»! Я остаюсь здесь! На берегу! Свободная!» Хотелось кинуться на него с кулаками, царапаться, кусаться, выплеснуть всю накопившуюся боль, ярость, унижение. Но тело не слушалось. Она продолжала стоять, окаменевшая, молчаливая. Только глаза, широко распахнутые, полные непонимания, предательства и сокрушительной боли, следили за его отдаляющейся спиной, когда он спускался по трапу навстречу острову, который для него, видимо, перестал быть их общим домом.

Вечером на берегу зажгли праздничный костер – в честь возвращения, в честь Лиама, в честь удачного рейда. Музыка, смех, запах жареной баранины. Элиза сидела чуть в стороне, в тени, неприкаянная. Она ждала его. Сейчас придет. Обязательно придет. И тогда… тогда я ему ВСЕ выскажу. Все, что копилось эти недели. Она готовила в уме гневные речи, полные боли и упреков.

Но он не пришел. Костер догорел, пираты разбрелись по хижинам, а Эйдана все не было. Тогда она схватила чью-то забытую кружку с остатками крепкого эля и выпила залпом, чувствуя, как жгучая жидкость разливается по телу, давая ложную, трусливую храбрость. Она встала и направилась к пристани, к «Морской Ведьме».

Но у подножия трапа ее преградили путь двое пиратов из ночной охраны.

– Прости, госпожа, – сказал один, избегая ее взгляда. – Приказ капитана. До утра – никого на борт не пускать. Ни-ко-го.

Он подчеркнул последнее слово.

Это был последний штрих. Последнее унижение. Он не просто отверг ее. Он запер дверь. Физически. Отгородился. Как от чумной.

Она вернулась в хижину, которую делила с Жюстин. И только там, в темноте, надежно прижавшись к сестре, которая сразу поняла все без слов, Элиза разрешила себе то, что сдерживала все эти долгие, ледяные недели. Она зарылась лицом в подушку Жюстин и зарыдала – тихо, но так отчаянно, что тело сотрясали беззвучные судороги. Рыдания были горькими, беспомощными, полными сокрушительного осознания конца. Жюстин молча гладила ее по волосам, держала крепко, деля с ней неподъемный груз горя, шепча утешения, которые не могли унять боль от того, что птицу, наконец осознавшую, где ее настоящая свобода, насильно возвращали в золотую клетку. И Элиза плакала всю ночь, а остров Арколис, бывший когда-то символом любви и свободы, теперь звучал в такт ее рыданиям траурным маршем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 42. Остров, ставший воспоминанием

Первые лучи солнца только золотили верхушки пальм, когда к хижине сестер подошли Клейм и Купер. Тяжелые шаги по гравию, скрип кожаных ремней – звуки, знакомые до боли. Какая ирония судьбы: когда-то они привели их СЮДА – Элизу, отчаянно сопротивлявшуюся, мечтавшую сбежать подальше от этого «пиратского логова». Теперь же они пришли, чтобы увезти ОТСЮДА – и Элиза отчаянно не хотела покидать эти стены, этот остров, этот клочок земли, ставший невольным домом ее свободы и любви.

Она стояла в дверях хижины, прислонившись к косяку, впиваясь взглядом в знакомые очертания бухты, хижин, джунглей. Пальцы бессознательно сжали деревянную раму. Внутри бушевала тихая буря отчаяния и бессильного гнева.

Жюстин вышла первой. Она несла свой небольшой, аккуратно упакованный чемоданчик – тот самый, что привезли с собой несколько недель назад. Лицо ее было бледным, но спокойным. Она взглянула на Элизу с бездонной грустью и пониманием. Руки Элизы были пусты.

Клейм, вечно хмурый, тупо уставился на ее свободные руки, потом на пустой порог хижины.

– Э… а вещи? – пробурчал он.

Купер молча переминался с ноги на ногу, глядя в сторону корабля.

Элиза медленно повернула к ним голову. Глаза, еще припухшие от ночных слез, горели холодным, почти злым огнем. Голос ее прозвучал четко, отчеканивая каждое слово:

– Зачем зря надрываться? – она бросила взгляд на чемодан Жюстин, потом – прямо на Клейма. – Ведь я вернусь.

В ее тоне не было сомнения. Только твердая, как скала, уверенность и скрытая угроза. Клейм фыркнул, но промолчал. Купер лишь кивнул. Жюстин посмотрела на сестру с новым, удивленным уважением.

Они повели их к причалу. Не как пленниц в цепях, но как осужденных на эшафот – под конвоем, без права выбора, с тяжестью неизбежного на плечах. По пути любопытные лица выглядывали из дверей хижин. Кто-то робко помахал на прощание. Кто-то молча провожал их взглядом. Без слов было ясно – их здесь запомнили. И не только как дочерей лорда.

Жюстин вдруг остановилась.

– Подождите минутку, – тихо попросила она Клейма и быстро забежала в общую кухню. Вышла она оттуда быстро, но глаза ее были красными, по щекам текли слезы. Она сжала в руке что-то маленькое – видимо, простой глиняный горшочек с ароматными травами, подарок от кухарки.

– Я… я буду скучать, – выдохнула она, глядя на хижину, на остров. – По этому месту… По этим людям…

В ее голосе звучала неподдельная боль расставания с чем-то настоящим, теплым.

Их снова поместили в ту самую каюту на «Морской Ведьме». Та же скромная мебель, тот же запах дегтя, дерева. Несколько недель назад их насильно привезли сюда на остров – испуганных, озлобленных, ненавидящих все вокруг. Теперь их насильно увозили ОТТУДА – в той же самой каюте, с теми же чувствами злости и ненависти, но уже направленными не на абстрактного похитителя, а на одного-единственного человека. На капитана Эйдана Грея.

Сколько всего произошло за эти недели! Страх, сопротивление, невольное привыкание, вспышка страсти, доверие, надежда, боль, предательство, попытка искупления, отчаяние… Целая жизнь, сжатая в короткий срок. Но теперь, сидя на жесткой койке под мерный скрип корабля, отдающего швартовы, Элиза чувствовала лишь холодную, как морская бездна, ненависть. И Жюстин, тихо плачущая в уголке и сжимающая свой глиняный горшочек, видимо, разделяла ее чувства, пусть и без ярости сестры. Остров свободы и возможностей оставался за кормой, а впереди была только золотая клетка лорда Делакруа и тяжелое знание, что самое большое пиратское сердце оказалось способно на самую жестокую измену – измену любви и доверию. Ненависть к Эйдану Грею горела в душе Элизы ярче костра на берегу Арколиса. Он отнял у нее все. Даже надежду. Осталось только одно – ее собственное, выстраданное обещание: «Я вернусь». И она знала – это будет не побег к нему. Это будет возвращение за справедливостью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 43. Разбитое сердце

Солнце, поднимавшееся над линией горизонта, окрашивало небо в оттенки расплавленного золота и багровой охры. «Морская Ведьма» мягко покачивалась на легкой зыби, её паруса, наполненные утренним бризом, были похожи на гигантские крылья чайки. Воздух был свеж, пропитан соленым дыханием океана и смолистым ароматом древесины. Начинался новый день, но для Эйдана он нес лишь тяжесть невысказанного и необходимость постоянного маневрирования.

Избегание. Это стало его новой тактикой, его единственной защитой от пронзительной боли, которую он видел в глазах Элизы. С тех пор, как все перевернулось, он выстроил невидимую, но непреодолимую стену. Его маршруты по палубе тщательно продумывались: от капитанского мостика к штурвалу – по левому борту, мимо пушек; в камбуз – через трюм, в обход кормы, где она любила стоять на рассвете; в свою каюту – только после уверенности, что коридор пуст. Его взгляд, обычно такой цепкий и всевидящий, научился скользить мимо того места у грот-мачты, где часто сидела она, будто маленький маяк печали посреди бурного моря жизни пиратов.

Он знал, что она ждет. Чувствовал это каждой фиброй своего существа, даже когда спиной был к ней. Эта тихая, упрямая надежда висела в воздухе плотнее морского тумана. Элиза верила. Верила с силой, способной сдвинуть скалы. Верила, что это – их история, их смех, их шепот под звездами, их потаенные мечты о тихой гавани – не может просто так разбиться о рифы его внезапной холодности. Не может закончиться вот так, глупо и бесславно, без единого внятного слова. Для нее это было немыслимо, как если бы море вдруг перестало быть соленым.

Но Эйден решил иначе. Его решение было твердым, как дубовый борт его корабля, и таким же непроницаемым. Что-то внутри него сломалось или, наоборот, окаменело. Страх? Вина? Или та самая пиратская жестокость, о которой она когда-то шутила, говоря, что он прячет ее под маской джентльмена? Он и сам не мог дать точного ответа. Знание лишь одно: близость теперь была для него пыткой, а ее надежда – ножом, вонзающимся в незажившую рану.

И потому, когда судьба, насмешливая и жестокая, все же сталкивала их взгляды – в узком проходе между ящиками, у колодца помпы, сквозь толпу матросов во время аврала, – Эйден включал свою самую безупречную маску. Его глаза, обычно теплые и глубокие, как южное море, когда они смотрели на нее, становились плоскими, как поверхность спокойного пруда в безветрие. Он смотрел сквозь нее. Видел не ту девушку, чья улыбка когда-то заставляла его сердце биться чаще марша барабана перед абордажем, не тот «любимый цветок», который он бережно носил в своей душе. Нет. Он видел лишь еще одного члена команды. Еще одну пару рук для работы. Еще один голос, который нужно слушать только в контексте приказов и корабельных дел. «Пират. Моя команда. Не более того», – твердил он себе, отворачиваясь, его челюсть непроизвольно сжималась, а в кулаке, спрятанном за спиной, белели костяшки пальцев. Эта игра в безразличие отнимала у него больше сил, чем самый тяжелый бой.

Элиза наблюдала за этим спектаклем молча. Каждый такой взгляд, каждый поворот спины был ударом. Сперва она пыталась поймать его глаза, прочесть в них хоть искру прежнего чувства, намек на боль, которую она знала, он тоже испытывает. Но его броня была безупречна. И тогда боль стала слишком острой, слишком всепоглощающей. Сидеть в своей каюте и глядеть в стену, слушая, как скрипит обшивка, стало невыносимо. Мысли кружились вихрем, грозя свести с ума. Нужно было действие. Физическое, требующее всей концентрации, всего тела, всей воли. Нужно было чувствовать ветер, а не боль; высоту, а не падение; свободу движения, а не капкан отчаяния.

Она вернулась к своему старому спасению, к тому, что всегда давало ей крылья, даже на земле, – к мачтам. Легкая, ловкая, бесстрашная, она двигалась по вантам и реям с грацией акробата и уверенностью альбатроса. Теперь мачты стали ее убежищем, ее храмом, местом, где боль притуплялась, вытесненная адреналином и необъятностью мира вокруг.

В тот день она забралась особенно высоко, на клотик фок-мачты. Отсюда «Морская Ведьма» казалась игрушечным кораблем в руках великана, а бескрайний океан простирался до самого края мира. Ветер трепал ее волосы, солнце припекало кожу, а соленые брызги долетали сюда, охлаждая лицо. Она закрыла глаза, вдохнула полной грудью, пытаясь впитать в себя эту мощь, эту свободу. На мгновение ей это удалось. Сердце билось ровнее, мысли прояснились. Здесь, среди облаков и криков чаек, Эйден со своей холодностью казался маленьким и далеким.

Внизу, на палубе, жизнь шла своим чередом. Матросы драили палубу, чинили такелаж, несли вахту. Среди них появилась Жюстин, младшая сестренка Элизы. Хрупкая, больше похожая на фарфоровую куколку, она редко выходила из каюты без особой нужды. Но сегодня ее потянуло на свежий воздух, посмотреть на пробуждающееся море. Она робко прошлась вдоль леерного ограждения, держась за него, ее большие глаза с любопытством и легким страхом взирали на огромность окружающего пространства.

Потом ее взгляд случайно скользнул вверх. Сначала она не поверила своим глазам. Маленькая фигурка там, на самой верхушке мачты, на этом тонком шесте, качающемся на ветру… Это… Это же Элиза! Жюстин замерла. Кровь отхлынула от лица. Сердце колотилось, готовое вырваться из груди. Ужас, чистый, первобытный ужас охватил ее. Она видела, как ветер раскачивает мачту, как крошечная фигурка сестры балансирует на этой головокружительной высоте без какой-либо видимой опоры.

– ЭЛИЗАААА!!! – крик вырвался из ее глотки нечеловеческий, пронзительный, полный такого леденящего душу ужаса, что все на палубе буквально остолбенели.

Скребки и щетки замерли в руках, матросы, висевшие на вантах, застыли как мухи в янтаре, разговор у штурвала оборвался на полуслове. Грохот ведра, упавшего от неожиданности, прокатился по настилу. Все, словно по команде, бросили свои дела и устремились к месту, откуда раздался этот душераздирающий вопль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они увидели Жюстин. Она стояла, задрав голову, лицо ее было белее паруса, глаза огромные, полные немого ужаса. Она не могла говорить. Она была как рыба, выброшенная на берег, ее рот беззвучно открывался и закрывался. Она лишь трясущейся рукой указывала вверх, в небо, туда, где на фоне ослепительно-голубого неба маячила фигурка Элизы.

– Она… она… – пыталась выдавить из себя Жюстин, но слова не шли. Только безумный жест пальцем: Вон там! Она упадет!

Наверху, Элиза, услышав крик и почувствовав на себе десятки устремленных вверх взглядов, обернулась. Увидев перекошенное от страха лицо сестры и столпившуюся вокруг нее команду, она мягко улыбнулась. Ни тени страха или напряжения не было на ее лице. Она легко помахала рукой, словно сидела не на высоте пятиэтажного дома над твердой деревянной палубой, а на скамейке в саду.

– Эй, Жюстин! Не бойся, сестрёнка! – ее голос, звонкий и уверенный, легко долетел вниз, перекрывая шум ветра и волн. – Все под контролем! Смотри!

И прежде чем кто-либо успел что-то понять или вскрикнуть, Элиза сделала легкое движение. Она не полезла осторожно вниз по вантам. Нет. Она ловко зацепилась ногой за ближайший трос, крепко обхватила его руками и… шагнула в пустоту.

Сердца у всех присутствующих остановились. Даже у бывалых морских волков. Это был не спуск, это был полет. Стремительный, головокружительный полет вниз по наклонному канату. Ее тело описало в воздухе длинную дугу, волосы развевались как знамя, лицо было обращено к солнцу – выражение не страха, а чистой, безудержной радости от полета и свободы. Она летела, как птица, как падающая звезда, как само воплощение бесстрашия и ловкости.

Жюстин, увидев, как ее сестра шагнула в бездну, не выдержала. Ее глаза закатились, колени подкосились. Она издала короткий, хриплый звук «Ах!» и рухнула бы на жесткие доски палубы, как подкошенный цветок, если бы не быстрая реакция стоявших рядом пиратов. Две пары крепких, привыкших к работе рук мгновенно подхватили ее безжизненное тело, не дав ушибиться.

– Не переживай! – пробурчал один из них, Моро. – Твоя сестра… она чертова белка, а не девчонка.

В это мгновение Элиза с легким стуком, пружинисто амортизировав падение согнутыми коленями, приземлилась на палубу всего в нескольких шагах от группы, окружившей ее упавшую в обморок сестру. Она выпрямилась, откинула со лба выбившиеся пряди волос и улыбнулась, глядя на бледное лицо Жюстин, которую бережно держали пираты. В ее глазах светилась смесь задора и легкой вины.

– Ну вот, немного переборщила с эффектом, да? – сказала она, подходя и нежно касаясь щеки сестры. Потом подняла взгляд на окружающих. – Спасибо, ребята. Отнесите ее в каюту, пожалуйста.

Но когда она подняла глаза чуть выше, ее взгляд наткнулся на Эйдена. Он стоял чуть поодаль, на мостике. Он видел все: и ее полет, и обморок Жюстин. Их взгляды встретились. И снова – ничего. Ни восхищения ее бесстрашием, ни гнева за испуг сестры, ни тени прежнего тепла. Только плоский, оценивающий взгляд капитана, которому доложили об инциденте на палубе. Он кивнул в сторону несущих Жюстин пиратов – жест, означающий «проследите, чтобы все было в порядке», – и холодно скользнул взглядом по Элизе, как по элементу такелажа, который функционирует, но требует наблюдения. Потом развернулся и ушел, его плащ развевался за ним как черное знамя.

Элиза почувствовала, как только что обретенная легкость и радость полета разбиваются о ледяную скалу его равнодушия. Высота больше не спасала. Полеты больше не освобождали. Он был здесь, на палубе, и его стена была выше любой мачты, прочнее любого каната. Она сжала кулаки, ощущая, как соленая влага подступает к глазам, но не от ветра. Команда разошлась по делам, бормоча что-то о «сумасшедшей девчонке» и «бедной малышке». Палуба снова зашуршала щетками и скрипом блоков. Но для Элизы мир снова сузился до одного человека, который упорно делал вид, что ее не существует. И боль вернулась, острая и знакомая, заставляя ее снова искать взглядом ту единственную точку опоры, которая больше не была для нее доступна. Море вокруг было безбрежным, но на корабле ей внезапно стало тесно и нечем дышать.

Глава 44. Прощание без слов

Соленый ветер, несущий с океана прохладу и крики чаек, трепал рыжие волосы Элизы. Она сидела в узкой шлюпке, сжавшаяся как пружина, неотрывно глядя на удаляющийся силуэт «Морской Ведьмы». Борта корабля, паруса, ставшие знакомыми до каждой заплаты, реи, на которых она находила спасение от душевной боли – все это медленно превращалось в темный призрак на горизонте. Жюстин, бледная и молчаливая, прижималась к ней, ее тонкие пальцы вцепились в рукав сестры. Впереди, у носа лодки, спиной к ним, сидел Эйдан. Его фигура, обычно такая уверенная и властная, казалась неестественно скованной. Два коренастых пирата мерно, с привычной силой погружали весла в зеленоватую воду, разрезая путь к песчаному берегу.

«Неужели это всё? – пронеслось в голове Элизы с леденящей ясностью. – Неужели моя нога больше никогда не ступит на палубу этого корабля? Неужели последнее, что я запомню – его спину?»

Они приближались к условленному месту – уединенной бухте с высокими скалистыми берегами. Здесь, по договоренности между капитаном Греем и лордом Делакруа, должен был состояться обмен. Лорд получал назад своих похищенных дочерей. Капитан – двадцать заветных торговых сертификатов, дающих право на беспошлинную торговлю в портах половины мира

Они причалили раньше. Шлюпка скрипнула о песок. Эйдан первым спрыгнул на берег, его сапоги глубоко вязли во влажном песке. Не оглядываясь, он резко махнул рукой:

– Ждите здесь. – Его голос был лишен интонаций, как скрип сухого дерева.

Он послал одного из гребцов – коренастого, с лицом, изъеденным оспой – на ближайший пригорок с подзорной трубой. Сам остался у лодки, но не смотрел на сестер. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за линию прибоя, или, может быть, внутрь себя. Напряжение висело в воздухе гуще морского тумана. Элиза чувствовала его спину как стену. Стена, которую она ненавидела и одновременно отчаянно хотела разрушить.

Жюстин тихо всхлипнула. Элиза машинально обняла сестру, но ее собственные мысли бушевали. Она поймала на себе испепеляющий взгляд Эйдана – мельком, случайно, когда он обернулся что-то сказать пирату. В его глазах было что-то невыносимое: смесь боли, злости и… стыда? Элиза не отвела взгляда, пытаясь прожечь эту стену. Эйдан резко отвернулся, будто обжегшись, и зашагал прочь вдоль берега, подальше от лодки, от нее, от этого невыносимого ожидания и ее немого укора.

– Показались! Едут! – донесся сверху с пригорка хриплый крик пирата с трубой.

Эйдан остановился, но не вернулся.

– Сколько? – его вопрос прозвучал гулко над шумом волн.

– Минут через двадцать будут! Двое верховых! И карета! – отозвался пират. – Карета закрытая, кучер…

– Наблюдай! – скомандовал Эйдан. – Малейшее подозрение – сигнал. Живо!

Пират снова припал к трубе. Элиза стояла, как статуя. Потом ее губы шевельнулись, почти беззвучно:

– Ну уж нет. Я так просто не сдамся.

Она сделала резкий шаг в сторону, куда скрылся Эйдан. Но второй пират, оставшийся у лодки, грузный и с тупым упорством во взгляде, тут же преградил ей дорогу, широко расставив руки.

– Капитан приказал ждать здесь. Не двигаться.

Элиза окинула его взглядом, в котором смешались ненависть, презрение и отчаяние.

– С дороги, грязный пират! – выкрикнула она с такой силой, что пират на миг опешил. И этого мига хватило. Она рванула вперед, ловко юркнула под его нерасторопную руку и помчалась по влажному песку вдоль кромки прибоя, туда, где исчезла ненавистная, желанная фигура капитана.

Он шел, уткнувшись взглядом в песок под ногами, погруженный в мрачные думы. Шум волн заглушал ее легкие шаги. Она нагнала его, ее дыхание было прерывистым от бега и волнения.

– ЭТО ТАК ГЛУПО! – ее голос, громкий и срывающийся, прозвучал прямо у него за спиной.

Эйдан вздрогнул, как от удара кинжалом. Он обернулся инстинктивно. Их взгляды встретились. В его глазах мелькнуло что-то дикое, неконтролируемое – страх, ярость, тоска? Но это длилось лишь долю секунды. Затем его лицо снова стало каменным. Он не сказал ни слова. Просто резко развернулся и ускорил шаг, по направлению к скалам, отгораживающим бухту.

«Если заговорю… – молотом стучало у него в висках. – Если заговорю, сорвусь. Скажу, что она дороже всех сокровищ мира, всех морей, всей этой проклятой свободы. Скажу, что каждый день без нее – пытка. И тогда… тогда все рухнет. Ее жизнь, ее будущее… все, что я пытаюсь для нее сохранить.»

– Эйдан! – ее голос донесся сзади, уже ближе. Она не отставала. – Просто так?! Молча?! ВСЁ закончить?! Не поговорив?! Не выяснив?!

Он сжал кулаки до боли, ускоряясь. Песок летел из-под его сапог. Ему приходилось почти бежать, чтобы оторваться, а ей – бежать за ним, ее легкие платья цеплялись за прибрежный кустарник.

«Зачем?! – яростно вопрошал он себя. – Зачем ты унижаешься, глупая девчонка?! Уйди молча! Вернись туда, где была счастлива, пока тебя не похитил самый жестокий из всех пиратов! Я многим рубил головы с плеч! Я многих отправил болтаться на рее! Остальных поглотила морская пучина по моей воле! И сейчас ты, дочь уважаемого лорда, бежишь за этим бесжалостным убийцей, как жалкая собачонка, и просишься на ручки?! Элиза Делакруа, имей хоть каплю достоинства!»

Но вокруг был только шум прибоя, хруст песка под ногами и ее голос, полный мольбы и гнева:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Остановись! Посмотри на меня! СКАЖИ ЧТО-НИБУДЬ!

Он не выдержал. Резко, как по команде, он остановился и развернулся. Элиза, не ожидавшая этого, чуть не врезалась в него. Он навис над ней, как грозовая туча, как скала, готовая обрушиться. Его лицо искажено яростью, глаза пылали темным огнем, руки были сжаты в белые от напряжения кулаки. Он дышал тяжело, как загнанный зверь.

– ПОШЛА ПРОЧЬ! – его рык перекрыл шум моря, эхом отозвавшись в скалах.

Элиза отшатнулась, но не от страха. Его ярость лишь подлила масла в огонь ее собственного гнева и решимости. Его слова обожгли ее, но не сломили.

«Чёрта с два! Ты меня больше не напугаешь, Эйдан Грей, – промелькнуло у нее в голове с ледяной ясностью. – И не заставишь молчать.»

– Пока не ответишь мне, – сказала она четко, глядя ему прямо в глаза, не отступая ни на шаг, – я никуда не уйду. Понял? Никуда.

Он смотрел на нее, на ее разметавшиеся ветром рыжие волосы, на глаза, полные слез и огня, на сжатые в упрямой линии губы. Что-то дрогнуло в его каменной маске. Неужели это… усталость? Отчаяние?

– Спрашивай, – выдохнул он, и его голос звучал мертвенно, холодно, как лед. – Спрашивай и… проваливай.

– Это всё… – начала Элиза, голос ее дрожал, но она заставила себя говорить. – Вот так и закончится? Просто… ты после всего, что было… откажешься от меня? Как от похищенной добычи, которую вернули за выкуп?

Он усмехнулся, горько и жестоко.

– А что было, Элиза? – спросил он с подчеркнутой, унизительной небрежностью. – Я тебя просто утешил в твоем одиночестве? Развлек? Так бывает.

«Он хочет меня унизить! – поняла она, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Он хочет, чтобы я смирилась, как послушная овца, и вернулась в свой – родной сарай! Но нет… Нет!»

– Просто утешил?! – ее смех прозвучал резко и неуверенно. – Ага! Забыл, как ты стонал в моих объятиях? Забыл, что говорил? Забыл, как твои руки…

– Инстинкт! – перебил он ее резко, почти крича. Его глаза бешено метались, но он не отводил взгляда. – Легко и просто! Море, девушка… потребность! Ничего больше!

Он лгал. Он лгал себе и ей, отчаянно пытаясь загнать обратно в клетку те чувства, что рвались наружу.

«Остановись, Элиза. Пожалуйста, остановись. Уйди молча. Уйди навсегда. Пока я не…»

Но Элиза не слышала его мыслей. Она видела только его холодную маску, слышала его жестокие слова. Она подбоченилась, бросив ему вызов всей своей позой. Ее зеленые глаза, в которых он когда-то готов был утонуть навсегда, как в самой бездонной морской пучине, сверкали яростью и болью. Запах ее волос – соленый ветер, море и что-то неуловимо ее – ударил ему в ноздри, сбивая дыхание. А ее губы… пухлые, сжатые в злости, но такие знакомые, такие желанные…

Что-то внутри него громко щелкнуло. Тот самый инстинкт, о котором он только что говорил с таким презрением, смешался с яростью от невозможности обладать, с отчаянием от грядущей потери. Все барьеры рухнули в одно мгновение.

Он шагнул вперед. Не думал. Действовал. Одна рука вцепилась мертвой хваткой в ее талию, притягивая ее к себе с такой силой, что у нее вырвался короткий вскрик. Другая рука впилась в ее волосы на затылке, запрокидывая ее голову. И прежде чем она успела понять, что происходит, его губы обрушились на ее губы.

Это не был нежный поцелуй. Это было излияние всей накопленной боли, ярости, запретной страсти и безумной тоски. Его губы были жесткими, требовательными, почти жестокими. Он впивался в них, как утопающий в соломинку, кусая, заставляя ее открыть рот. Элиза на миг оцепенела от шока, ее тело напряглось в сопротивлении. Но затем… Затем ответило. Ярость встретила ярость. Боль – боль. Ее руки впились в его плечи, не отталкивая, а притягивая. Ее пальцы запутались в его черных, непокорных волосах. Она отвечала на его поцелуй с такой же дикой силой, кусая его губу в ответ, чувствуя соленый привкус крови – то ли его, то ли своей. Они боролись и сливались, теряя границы, забыв обо всем – о береге, о поджидающем отце, о пиратах в лодке, о мире за пределами этого клочка песка.

Они рухнули на колени, не размыкая губ, песок сыпался им на одежду, в волосы. Эйдан прижал ее к песку, его тело тяжелым якорем накрыло ее, но она не сдавалась, выгибаясь ему навстречу, ее ноги обвились вокруг его бедер в инстинктивном, древнем жесте обладания и отдачи. Его руки скользили по ее бокам, под платьем, ощупывая знакомые изгибы, сжимая так, что должно было быть больно, но было лишь огнем. Ее ногти впивались в его спину сквозь тонкую ткань рубахи. Дыхание их смешалось – горячее, прерывистое, хриплое от страсти и невыплаканных слез. Шум прибоя заглушал их стоны, их шепот проклятий и нечленораздельные звуки желания.

Это был не любовный акт. Это была последняя битва. Битва за то, что было между ними. Битва, где не было победителей, только взаимное уничтожение и попытка навеки запечатлеть в памяти боль потери через экстаз плоти. Они торопились, яростно, отчаянно, как будто за ними уже скакали всадники лорда Делакруа. Песок прилипал к влажной коже, солнце слепило закрытые веки, а мир сузился до точки – до жара двух тел, слившихся в попытке забыться, в последнем, отчаянном порыве что-то доказать, что-то вернуть, что-то уничтожить навсегда.

Эйдан оторвался от Элизы так же резко, как и набросился. Ощущение ее губ, тепла тела, песка на коже – все это было оглушающе реальным и одновременно уже призрачным. Крик пирата с пригорка вонзился в его сознание как нож.

– КАПИТАН! ОНИ ЗДЕСЬ! ЛОРД… ЛОРД ВЫХОДИТ ИЗ КАРЕТЫ!

Глава 45. Любить – значит отпустить

Эйдан вскочил, отряхиваясь от песка. Его лицо было маской, под которой бушевал вулкан стыда, боли и леденящей решимости. Он не смотрел на Элизу, которая медленно поднималась с колен, ее платье испачкано, волосы в беспорядке, губы запеклись кровью, а в глазах – смесь шока, надежды и зарождающегося ужаса. Он просто развернулся и быстрым, твердым шагом пошел обратно к шлюпке, к точке обмена. Каждый шаг по песку отдавался в его душе гулким эхом прощания.

Элиза, опомнившись, бросилась за ним. Она нагнала его у самой лодки как раз в тот момент, когда лорд Делакруа, величественный и гневный, спускался по песчаному склону к берегу. Его лицо было темной тучей. Жюстин, увидев отца, выскочила из лодки и бросилась к нему со слезами облегчения.

– Папа! – ее тонкий голосок прозвучал жалобно на фоне шума прибоя.

Лорд обнял младшую дочь, но его взгляд был прикован не к ней. Он смотрел на Элизу, которая замерла позади капитана, и на самого Эйдана. Его глаза, холодные и оценивающие, скользнули по растерзанному виду дочери, по ее перепачканному платью, по запекшейся крови на губе. Ярость, едва сдерживаемая, закипела в нем.

– Наш уговор, капитан, – голос лорда резал воздух, как лезвие.

Он кивнул на сопровождающего, который держал толстую пачку пергаментов с королевскими печатями.

– Двадцать сертификатов для беспошлинной торговли. В обмен на двух моих дочерей. Целых и невредимых. – Он сделал паузу, его взгляд стал еще тяжелее. – Если я вижу хоть малейшее нарушение договоренностей… сделка не состоится. Ты получишь пустые руки и войну.

Эйдан, не дрогнув, шагнул в сторону, открывая взору лорда Элизу. Его движение было четким, как военный маневр.

– Я привез обеих ваших дочерей, лорд Делакруа. – Его голос был ровным, металлическим. – Можете забрать их. Обеих. Сделка исполнена.

Слова ударили Элизу как обухом по голову. «Забрать обеих»? Мир вокруг нее поплыл. Миг назад… Миг назад его руки, его губы, его тело… Это же значило что-то! Это вернуло все! Как он может… Как он смеет?!

– Я ОСТАЮСЬ С КАПИТАНОМ ГРЕЕМ! – ее крик, резкий и отчаянный, разорвал напряженную тишину бухты.

Терпение лорда Делакруа лопнуло.

– Элиза! – загремел он. – Не устраивай здесь позорной драмы! Поехали домой. Сейчас же!

Но Элиза не видела и не слышала ничего, кроме Эйдана. Она шагнула вперед, ее глаза, полные слез и немыслимой веры, впились в его профиль.

– Я сказала, что остаюсь с Эйданом! Я люблю его! И никуда не поеду! Сейчас мы вдвоем вернемся на корабль и уплывем так далеко, что ты нас больше никогда не увидишь и не услышишь!

Лорд побледнел от бешенства. Эйдан видел, как его пальцы сжимаются в кулаки, как трясется эфес шпаги. Капитан знал – секунда, и здесь прольется кровь. Ее кровь. Или его. Или обоих. Он повернулся к Элизе. Внутри него все кричало, рвалось наружу. «Давай, Элиза, иди. Иди к отцу, к сестре, в свой дом, в свою жизнь. Забудь меня. Забудь этот корабль, эти руки, эти губы. Забудь проклятого пирата. Это была не надежда. Это было прощание. Тихий, безмолвный крик души, запертой в клетке жестокой необходимости. Прощание не жестокого капитана, а сломленного слабака, стоящего на песке у края своей вселенной.»

– Госпожа Делакруа, – его голос прозвучал ледяной волной, сокрушая последние надежды. В нем была вся его пиратская жестокость, вся власть, вся непреклонность. – Шагом марш. В карету. Сейчас.

– Нет! – Элиза ахнула, словно от удара. Слезы, сдерживаемые до этого момента, хлынули потоком. Она не думала, не рассуждала. Чистое отчаяние бросило ее на колени перед ним прямо на мокрый песок. Ее руки вцепились в его кожаный комзол, моля, цепляясь за последнюю соломинку. – Эйдан! Не гони меня! Пожалуйста! Не гони! Я не уйду! Пожалуйста!

Жюстин замерла, прижавшись к отцу, ее глаза были огромными от ужаса и непонимания. Лорд Делакруа смотрел на эту сцену с омерзением и холодной яростью.

Эйдан чувствовал, как ее слезы обжигают его через ткань, как каждое ее слово – нож в сердце. Он должен был закончить это. Сейчас. Иначе он рухнет. Он сорвется. Он схватит ее и побежит прочь, бросив все – корабль, команду, сделку, жизнь.

– УХОДИ! – закричал он, громче, чем кричал на матросов во время шторма. Его голос сорвался на хрип. – УХОДИ, ЭЛИЗА!

Но она не отпускала. Она цеплялась, как утопающий, ее тело сотрясали рыдания.

– Я не уйду! Не уйду! Я знаю! Я знаю, ты любишь меня! Я чувствую это! Я знаю! – ее крик был полон такой неопровержимой, страшной правды, что Эйдану показалось, его сердце сейчас разорвется. «Уходи. Ради всего святого, уходи. Если еще хоть одна твоя слеза упадет... я не выдержу.»

Жюстин не выдержала. Она бросилась к сестре, пытаясь оттащить ее от капитана.

– Элиза! Перестань! Не унижайся перед ним! Не надо! – Она тянула ее за руку, но Элиза, в исступлении, отталкивала ее, вцепившись мертвой хваткой в Эйдана.

И тогда Эйдан понял. Слова больше не работали. Мольбы, крики, слезы – она не услышит. Ему нужно было нанести удар. Смертельный удар по ее чувствам. По их всему. Удар, от которого не оправиться. Удар, который заставит ее возненавидеть его так сильно, что она сама убежит. И он произнес слова. Слова, которые будут жечь его изнутри долгие годы, слова, за которые он будет проклинать себя каждую ночь до конца своих дней. Он заставил себя рассмеяться. Грубо. Цинично. Издевательски.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Элиза, – он наклонился к ней, его голос стал ядовито-сладким, ледяным шипом. – Ты что о себе возомнила? Люблю тебя? – Он фыркнул, его смех прозвучал фальшиво и страшно. – Я лишь воспользовался удобным случаем, чтобы отомстить твоему высокомерному папаше. Воспользовался его обожаемой, невинной дочуркой. Ты – лишь орудие мести. – Он сделал паузу, его глаза, полные адской боли, смотрели сквозь нее. – Не спорю, приятное орудие. Очень. Но это – лишь месть. Холодная, расчетливая месть. Больше ничего.

– ЩЕНОК! – рявкнул лорд Делакруа, багровея. Его рука уже лежала на эфесе шпаги. – При следующей встрече я убью тебя! Своими руками!

Но Элиза словно не слышала отца. Она вскочила с колен, оттолкнув Жюстин. Ее лицо было искажено невероятной болью и неверием. Слезы текли рекой, но в глазах вспыхнул дикий огонь.

– Повтори, – прошипела она, задыхаясь. – Повтори это еще раз.

Эйдан усмехнулся, играя роль до конца, втаптывая в грязь последние остатки их счастья.

– О, Элиза, – его тон был язвительным. – Тебе так нравятся унижения? А где же твое благородное достоинство Делакруа? Тебе приятно, когда тебя топчут, как придорожную грязь? Наша «связь» – это месть. Только месть. Твоему отцу. И ничего более. Поразительно, как легко ты поверила в сказки.

Элиза взвыла от боли и ярости. Ее рука взметнулась и со всей силы влепила ему пощечину. Звук шлепка гулко разнесся по берегу. Эйдан даже не пошатнулся. Он лишь рассмеялся снова. Громко. Оглушающе. Надрывно. Этот смех резал слух, как пила.

Жюстин, рыдая, снова бросилась к сестре, обхватывая ее, пытаясь утащить прочь.

– Элиза! Хватит! Идем! Пожалуйста! Он не стоит этого! Идем к папе!

Элиза сопротивлялась, ее взгляд, полный абсолютной, всепоглощающей ненависти, прожигал Эйдана насквозь.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! – закричала она, ее голос сорвался в исступленный визг. – Пиратское отродье! Гад! – Она сделала плевок в его сторону, но не попала. – Будь ты ПРОКЛЯТ, Эйдан Грей! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ ВЕЧНО!

Эйдан больше не смотрел на нее. Боль была слишком сильна. Он видел лишь размытое пятно рыжих волос и искаженного болью лица. Он резко шагнул к сопровождающему лорда, вырвал из его рук пачку драгоценных сертификатов. Затем, не глядя ни на лорда, ни на рыдающую Элизу, ни на бледную Жюстин, он прыгнул в шлюпку.

– На корабль! – его команда прозвучала хрипло, но неоспоримо. – Греби! Быстро!

Два пирата, потрясенные увиденным, но дисциплинированные, мгновенно вскочили в лодку и впились веслами в воду. Шлюпка резко дернулась и стала удаляться от берега.

Еще долго, пока лодка не скрылась за волнами, а потом и с палубы «Морской Ведьмы», Эйдан слышал. Слышал ее отчаянные, разрывающие душу рыдания, доносившиеся с берега. Слышал проклятия, которые она кричала ему вдогонку. Видел, как лорд Делакруа, мрачный как туча, обнял за плечи плачущую Элизу и повел к карете. Видел, как Жюстин шла следом, обернувшись и послав ему взгляд, полный ужаса и немого вопроса.

Капитан просто вернулся на корабль. Он прошел по палубе, не видя ничего вокруг. Его тело двигалось на автомате. А потом начался ад. Он кричал. Кричал на всех подряд – на боцмана, на кока, на юнгу, на мачту, на море. Его крик был диким, безумным, полным нечеловеческой боли и саморазрушения. Он срывал злость на невиновных, ломал случайный бочонок, швырял компас за борт. Команда разбегалась, прячась от бешенства капитана.

А когда сил кричать не осталось, он ушел в свою каюту. Заперся. И достал самый крепкий ром. Он пил. Пил залпом, не разбавляя, не закусывая. Пил, чтобы сжечь изнутри слова, которые он сказал. Пил, чтобы стереть из памяти ее лицо в момент удара, ее слезы, ее крик ненависти. Пил, чтобы утонуть, забыться, перестать существовать. Он пил до тех пор, пока мир не поплыл, пока каюта не перевернулась, пока жгучая боль в груди не притупилась под волной огненного забвения. Он напился до беспамятства, до рвоты, до потери сознания. И даже в этом пьяном забытьи, в кошмарах, которые его мучили, он ненавидел себя. Ненавидел так сильно, так всепоглощающе, что эта ненависть была страшнее и глубже, чем та, что он видел в глазах Элизы. Он был палачом собственного счастья, и приговор себе вынес сам. Навсегда.

Глава 46. Отдам тебя за бумаги

Карета, запряженная парой вороных лошадей, громыхала по булыжникам подъездной аллеи к мрачноватому, но величественному дворцу Делакруа. Казалось, само здание встречало их холодным безразличием своих каменных стен. Однако, когда карета остановилась у парадного входа, дверь распахнулась, и на ступенях выстроились слуги – десятки бесстрастных лиц в ливреях. Это была не радостная встреча, а ритуал, демонстрация возвращения статус-кво, восстановления порядка, нарушенного похищением.

Лорд Делакруа вышел первым. Он не оглядывался, не ждал дочерей. Его осанка была прямой, лицо – высеченным из гранита. Он шагнул на ступени, и слуги почтительно расступились, склоняя головы. Его шаги гулко отдавались в напряженной тишине.

Следом, медленно, словно неся невидимый, неподъемный груз, поднимались Элиза и Жюстин. Младшая сестра крепко обнимала старшую за плечи, пытаясь буквально втащить ее в этот ненавистный дом. Элиза шла, не видя ничего перед собой. Ее лицо было опустошенным, по которому лишь изредка пробегала судорога боли. Следы слез давно высохли, оставив на щеках грязные дорожки, смешавшиеся с пылью дороги и песком бухты. Ее платье было измято, запачкано, оборвано у подола. Она была тенью той дерзкой, живой девушки, что летала по реям «Морской Ведьмы».

Когда они переступили порог огромного холла с его ледяным мраморным полом и портретами надменных предков, лорд уже отдавал приказ посыльному:

– Беги! Сию же минуту! Собери всех членов Торговой Гильдии в моем кабинете! Скажи – дело не терпит отлагательств! Живо!

Юный посыльный, испуганный резким тоном хозяина, рванул с места, едва не сбив с ног только что вошедших сестер. Он проскочил мимо них, как вихрь, и исчез в коридоре.

Лорд Делакруа уже направлялся к своему кабинету, но резко остановился и повернулся. Его взгляд, тяжелый и лишенный тепла, упал на дочерей, но задержался лишь на Жюстин.

– Жюстин, – его голос звучал как удар хлыста по тишине зала. – Собирай вещи. Завтра утром приедет твой жених. Слава Богу, он не передумал. – В его словах не было облегчения, только циничный расчет. – Правда, мне пришлось… снизить, первоначально обещанный выкуп, за его великодушие и терпение. Но, слава Богу, – он бросил ледяной взгляд на Элизу, – ты оказалась благоразумнее своей сестры. Не опозорь нас окончательно.

Не дожидаясь ответа, не предложив ни куска хлеба, ни стакана воды после долгой дороги, не произнеся ни единого слова утешения или хотя бы формальной радости по поводу их возвращения, он резко развернулся и зашагал к кабинету. Громкий, гулкий хлопок тяжелой дубовой двери прокатился по холлу, как похоронный звон по их надеждам на хоть какое-то человеческое участие.

Слуги стояли неподвижно, потупив взоры. Воздух звенел от унижения.

Жюстин тихо вздохнула, ее пальцы сильнее сжали плечо Элизы.

– Пойдем… – прошептала она. – Пойдем наверх.

Они поднимались по широкой лестнице, устланной ковром, который теперь казался Элизе похожим на болотную трясину, затягивающую ее. Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Дорогая обстановка, фамильные портреты, сверкающие люстры – все это вызывало у нее лишь тошноту. Это была не свобода, не дом. Это была золотая клетка. Тюрьма, в которую ее вернули, сломав и обманув.

Они вошли в спальню. Солнечные лучи, игравшие на паркете, казались насмешкой. Как только дверь закрылась, Элиза зашаталась. Вся ярость, вся боль, все унижение, которые она сдерживала, хлынули наружу. Она рухнула на ковер возле кровати, ее тело содрогалось от беззвучных рыданий. Не было сил кричать, не было сил даже плакать громко. Только тихие, разрывающие душу всхлипы, сотрясавшие ее хрупкие плечи. Она рвала на себе волосы, кусала кулаки, пытаясь заглушить невыносимую боль в груди, боль от его слов, от его предательства, от потери всего, во что она верила. Только сейчас до неё дошло, как ловко он использовал её. Заставил поверить в свою любовь — лишь для того, чтобы больнее ударить. Всё это было местью её отцу. Он отстранился после их переговоров, выторговав эти проклятые сертификаты. А она… стала просто ненужной вещью, от которой он быстро избавился.

Жюстин молча села рядом, обняла ее, прижала к себе, гладила по спине, не находя слов. Что можно сказать?

Позже, когда первые волны истерики немного утихли, пришли служанки. Они принесли огромную медную ванну, наполненную почти кипящей водой. Аромат розового масла, который раньше Элиза обожала, теперь казался ей приторным и тошнотворным. Служанки молча помогли ей снять изорванное платье. Когда Элиза осталась одна в ванной комнате, окутанная паром, она взглянула на свое отражение в огромном зеркале. Бледная кожа, синяки под глазами, запекшаяся кровь на губе, следы его рук на талии и бедрах – синяки, которые она не помнила, как получила на песке, но которые теперь пылали на ее коже как клеймо.

И тогда нахлынула новая волна ярости. Дикой, животной. Ненавижу.

Она схватила грубую мочалку и мыло. И начала тереть. Тереть с остервенением, с какой-то безумной силой. Она драла кожу на руках, груди, животе, бедрах – везде, где могло остаться его прикосновение, его запах, его память. Она терла, пока кожа не покраснела, не стала гореть огнем, пока не появились мелкие ссадины. Пена смешивалась с водой, но ей казалось, что она смывает не грязь, а его. Его ложь. Его предательство. Его «месть». Горячая вода обжигала, но боль была желанной – она заглушала другую боль, ту, что сидела глубоко внутри, в разбитом сердце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ненавижу… – шипела она сквозь стиснутые зубы, снова и снова втирая мыло в воспаленную кожу. – Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…

Слово становилось мантрой, проклятием, единственной опорой в рухнувшем мире. Она терла кожу, но пыталась стереть его образ, его голос, его смех, его прикосновения. Стереть все до чистой, пустой боли. Пока вода не остыла, а мочалка не развалилась у нее в руках. И даже тогда, дрожащая, с ярко-красной, почти содранной кожей, она стояла в остывшей воде, повторяя шепотом, как заклинание, единственное, что осталось: «Ненавижу…» Это было прощание не только с Эйданом, но и с той Элизой, которая могла любить.

Глава 47. Дочь чудовища

Прошло несколько часов. В комнате сестер царила тяжелая тишина, прерываемая лишь тихими всхлипываниями Элизы, которая сидела у окна, уставившись в ночь пустыми глазами. Жюстин беспокойно перебирала ленты на коробке с приданым. Вдруг снаружи донесся четкий стук копыт по брусчатке, скрип колес и приглушенные голоса.

Одна за другой, к парадному подъезду подкатывали роскошные кареты, украшенные гербами самых влиятельных семей Гольдрена. Из них выходили члены Лоранской Торговой Гильдии – толстосумы с надменными лицами, в богатых камзолах и напудренных париках. Их встречал мрачный дворецкий.

Элиза насторожилась. Сердце сжалось от дурного предчувствия.

«Зачем? – пронеслось в ее голове. – Они же все уже обсудили и подписали торговые разрешения… этому проклятому пирату. Что за срочность в такой поздний час? Что еще могло собрать этих стервятников?»

Она наблюдала, как последний важный гость скрылся за тяжелой дубовой дверью кабинета отца. Дверь закрылась с глухим стуком. В холле воцарилась тревожная тишина.

Решение созрело мгновенно. Элиза встала.

– Жюстин, останься здесь, – коротко бросила она сестре, уже направляясь к двери. Ее движения были резкими, целеустремленными.

Она бесшумно спустилась по лестнице и подошла к кабинету отца. У двери, как каменный истукан, стоял Маркус – верный пес лорда, его тень и правая рука, человек с лицом, на котором давно исчезли все эмоции.

Элиза остановилась перед ним. Не говоря ни слова, она лишь пристально посмотрела ему в глаза. Потом медленно, очень выразительно, провела большим пальцем по горлу, а кулак сжала в универсальном жесте удавки. Ее взгляд был ледяным, полным обещания жестокости.

Маркус, видавший виды, побледнел. Слуги шептались, что госпожа Элиза вернулась с того корабля… измененной. Что она видела вещи, после которых страх перед лакеем казался смешным. Он колебался лишь мгновение, затем молча, не поднимая глаз, отступил от двери, скрывшись в тени колонны. Страх перед дочерью хозяина, прошедшей через ад, перевесил страх перед самим хозяином.

Элиза припала ухом к холодной древесине двери, к замочной скважине. Голоса доносились приглушенно, но отдельные фразы прорывались сквозь толстый дуб.

– …у кого разрешение поддельное… сразу на виселицу!.. За связь с пиратом! – это был голос отца, резкий и властный.

Затем гул одобрения, смешки – грубые, циничные.

– …ловко его обвели… дурак и поверил…

– …все фрегаты уже в море… поймать этого выскочку…

– …я лично… вздерну его на рее перед всем Гольдреном!

Кровь застыла в жилах Элизы. Обман! Весь договор – ложь! Сертификаты – фальшивка! Ловушка! Они не просто обманули Эйдана – они подписали ему смертный приговор и смертный приговор любому, кто попытается воспользоваться этими «разрешениями»! Холодная ярость сменила первоначальный шок.

Вдруг дверь резко распахнулась изнутри! Элиза едва успела отпрянуть, створка просвистела в сантиметре от ее лба. Она шмыгнула за ближайшую мраморную колонну, прижавшись к холодному камню, затаив дыхание. Один за другим, самодовольные и перешептывающиеся, лорды покидали кабинет, направляясь к выходу. Они даже не подозревали, что их подлый триумф был подслушан.

Когда последняя карета отъехала, а холл опустел, Элиза вышла из укрытия. Она не колебалась ни секунды. Распахнула дверь кабинета и вошла.

Лорд Делакруа сидел за массивным столом, разбирая бумаги. Он не удивился, лишь медленно поднял голову. Его взгляд был усталым, но проницательным. Он знал свою дочь.

Элиза остановилась посреди кабинета. Подбородок гордо поднят, поза – вызов. Глаза, еще недавно полные слез, теперь горели холодным, яростным огнем.

– Так значит, – ее голос, тихий и четкий, резал тишину, – капитан Грей был прав насчет тебя.

Он не отреагировал на ее тон, лишь вернулся к бумагам.

– Что ты имеешь в виду, Элиза? – спросил он ровно, как будто обсуждал погоду.

– Ты – обманщик, – заявила она прямо. Слова падали, как камни. – Теперь двадцать ни в чем не повинных торговцев украсят твою площадь? Их повесят за твою ложь?

Лорд наконец отложил перо. Его глаза встретились с ее глазами.

– Они будут наказаны по заслугам, – произнес он с ледяной убежденностью. – За связь с самым разыскиваемым преступником королевства. За попытку нажиться на пиратской добыче. Закон суров, но справедлив.

– Но это же НЕЧЕСТНО! – выкрикнула Элиза, ее голос сорвался.

– Нечестно?! – Лорд вскочил, его спокойствие испарилось. Глаза загорелись той же яростью, что и у дочери. – Ты что, думала, я склоню голову перед этим головорезом?! Я – представитель самого древнего рода Делакруа! Пойду на сделку с грязным пиратом?! Плохо ты меня знаешь, Элиза! Очень плохо!

– Ты прав, – ответила Элиза с горьким торжеством. – Я всю жизнь заблуждалась. Считала тебя самым благородным из лордов, покровителем бедняков, честным торговцем… – Она сделала шаг вперед. – Но за последние недели я узнала тебя настоящего. Твоя истинная суть мне открылась. Тебя интересуют только деньги. Власть. Ты жесток. И ты… ты противен мне.

– ЗАКРОЙ СВОЙ ГРЯЗНЫЙ РОТ! – заревел лорд, ударив кулаком по столу так, что чернильница подпрыгнула. – Или тебе мало того позора, что ты на меня навлекла?! Собирай свои вещи! На днях за тобой приедет лорд Чарльстон. Будь готова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лорд Чарльстон. Имя прозвучало как приговор. Образ старого, похотливого, дышащего затхлостью и жадностью аристократа, чьи руки были липкими, а взгляд – скользким.

– Этот мерзкий старикашка?! – Элиза содрогнулась от отвращения. – Я тебе говорила тысячу раз – лучше в монастырь, лучше на улицу, лучше сдохнуть, чем выйти за него!

Лорд Делакруа медленно обошел стол. Его лицо было искажено злобой и презрением.

– Довольно! – его кулак снова грохнул по дереву. – Твоя «слава» бежала впереди тебя, дура! Все, кто претендовал на твою руку, отозвали свои предложения! Остался только Чарльстон! – Он сделал паузу, и в его голосе прозвучала гадливая усмешка. – И то, он потребовал, чтобы ему я доплатил за честь взять тебя в жены! И мне пришлось согласиться! Может быть, так весь этот позор скорее забудется!

Элиза чувствовала, как ярость бьет в висках, горячей волной заливая разум.

– В тебе нет ничего святого, – прошипела она. Голос дрожал от ненависти. – Даже своих дочерей ты готов продать, как товар на своих рынках! Как порох, который удачно сплавляешь! Мы для тебя – вещи!

Лорд усмехнулся, и эта ухмылка была отвратительнее любого крика.

– А зачем отказываться, если тебе сами предлагают деньги? Это же просто глупо, доченька.

– Да ты… Да ты… – Элиза задыхалась. Слова путались. – Самый отпетый пират по сравнению с тобой – АНГЕЛ! ТЫ – ДЬЯВОЛ!

Он двинулся с пугающей для своего возраста быстротой. Один прыжок – и он был рядом. Его пальцы, сильные и костлявые, как клещи, впились ей в подбородок, задирая лицо вверх. Боль была острой, унизительной. Она вскрикнула.

– ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ ТАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ, ГРЯЗНАЯ ПОТАСКУХА?! – его рев оглушил ее. Он с силой оттолкнул ее лицо, и она едва удержалась на ногах, отлетев на шаг. – ШАГОМ МАРШ В СВОЮ КОМНАТУ! СИЮ ЖЕ МИНУТУ! ИЛИ Я ПРИКАЖУ ПОСАДИТЬ ТЕБЯ НА ЦЕПЬ КАК БЕШЕНУЮ СОБАКУ! НЕМЕДЛЕННО!

Элиза повернулась. Слезы застилали глаза, мир плыл перед ней. Она выбежала из кабинета, налетев на поджидавшего в коридоре Маркуса, но даже не заметила этого. Она бежала по длинным, ненавистным коридорам, спотыкаясь, натыкаясь на стены, пока не ворвалась в свою комнату и не захлопнула дверь.

И только тогда, в полном одиночестве, когда дверь отделила ее от мира лжи, жестокости и предательства, она рухнула на пол. И зарыдала. Рыдала так, как не рыдала с тех пор, как умерла ее мать. Громко, безутешно, с надрывом, выворачивающим душу наизнанку. Это были рыдания не только по потерянной любви. По умершей вере. По умершей надежде. Рыдания по себе самой, прежней Элизе Делакруа, которой больше не существовало. На песке бухты умерла ее любовь. В кабинете отца, он умер для неё. Осталась только ярость, боль и ледяное слово, ставшее ее щитом и клятвой: Ненавижу.

Глава 48. Полночный всадник. Разорванные оковы

Гольдрен спал. Тяжелый, сырой сон большого города, полного грязи, роскоши и порока. Луна, бледный серп, пряталась за рваными облаками, лишь изредка бросая призрачный свет на пустынные улицы Гольдрена. В особняке Делакруа царила гробовая тишина, нарушаемая лишь скрипом половиц да храпом кучера где-то в дальнем флигеле.

В своей комнате Элиза не спала. Ярость, холодная и острая, как лезвие ножа, сменила слезы. Она больше не плакала. Она действовала. При свете единственной свечи она переоделась. Не в шелка и кружева, уготованные ей ролью товара на брачном рынке, а в свою старую, потаенную броню свободы. Черные брюки, дающие полную свободу движений. Черная шелковая рубашка, просторная, с длинными рукавами, застегивающаяся доверху на мелкие пуговицы – элегантная, но не сковывающая. Поверх – любимая кожаная куртка, потертая в схватках с ветром на набережных, пахнувшая дымом и… свободой. Ее рыжие волосы, символ непокорности, были стянуты в тугой, неумолимый хвост у затылка. На лицо легла тень решимости, стирающая следы недавних слез.

Она выглядела как тень, как призрак той Элизы, что когда-то бесстрашно шныряла по ночному Гольдрену. Губы ее дрогнули, тронутые призраком улыбки. Вспомнилось... Ах, эта скука! Духота опостылевшего особняка, взгляды слуг, как цепи. И ее бунт – простой и дерзкий: мужская рубаха, потертые штаны, потускневший платок, скрывающий слишком узнаваемые медные пряди. Тенью выскользнув из потаенной калитки, она растворялась в гудящем, пахнущем дегтем и жареными каштанами лабиринте ночного города.

Крутилась у фонарей, где толпились моряки и девки с подведенными глазами, ловя обрывки песен и хриплый смех. Заводила мимолетных дружбы: с вечно голодным мальчишкой-чистильщиком сапог, делившимся сплетнями за кусок пирога; с древней старухой, торговавшей "любовными зельями" из сушеных трав и мышиных хвостов. Стала невидимым свидетелем. Видела, как воровали: ловко, артистично.

Это было время свободы, выхваченной украдкой, время, когда она дышала полной грудью, живой воздух настоящего Гольдрена, а не выхолощенного салона. И эта память, горькая и сладкая, как дешевый ром, заставила ее улыбнуться сейчас.

Через плечо она накинула холщовую сумку – простую, прочную, не привлекающую внимания. Последний взгляд в зеркало – в нем отразилась не сломленная дочь лорда, а та самая девчонка с улиц, только теперь закаленная болью и предательством. Глаза горели холодным огнем.

Она знала дом как свои пять пальцев. Знала все скрипучие ступени, все потайные ходы, которыми пользовалась в детстве. Как призрак, она скользнула по темным коридорам, миновала спящую охрану и проникла в кабинет отца. Воздух здесь все еще пах его сигарами, властью и ложью. Она не колеблясь подошла к книжному шкафу. Один нажим на скрытый рычаг за корешком фолианта по геральдике – и часть полки бесшумно отъехала, открывая небольшой, обитый железом тайник. Внутри тускло блеснуло золото – монеты, слитки, фамильные драгоценности, накопленные десятилетиями циничных сделок. Элиза не стала жадничать. Она набрала в сумку ровно столько тяжелых, холодных монет, сколько могла унести без ущерба для скорости и ловкости. Почти полная. Плата за украденное детство, за проданное будущее, за разбитое сердце. Закрыла тайник. Полка встала на место. Ни следа.

Так же бесшумно она спустилась на конюшню. Запах сена, лошадиного пота и кожи встретил ее знакомым уютом, так непохожим на удушающую роскошь дворца. В дальнем стойле ее ждал не оседланный слугами парадный конь, а ее старый друг – строптивый вороной жеребец «Гром», подаренный ей когда-то отцом в дни, когда он еще притворялся любящим родителем. Конь узнал ее, фыркнул тихо, ткнулся теплой мордой в плечо.

Из тени вышла Жюстин, завернутая в темный плащ. Ее лицо было бледным, глаза огромными от страха и восхищения.

– Элиза… – прошептала она, бросаясь к сестре и обвивая ее руками. – Ты уверена? Это так опасно! Куда ты пойдешь одна?

Элиза крепко обняла сестру, чувствуя ее дрожь. В этом объятии была вся их любовь, вся боль разлуки, вся несправедливость мира.

– Да, сестра, – ответила Элиза твердо. Голос ее звучал неожиданно спокойно. – Я больше не позволю ни одному мужчине – будь то пират или лорд – плевать мне в душу и рвать ее на куски. Я выбираю себя.

– Я буду так переживать… – слезы навернулись на глаза Жюстин.

Элиза отстранилась, взяла сестру за плечи, смотря ей прямо в глаза.

– А я буду надеяться, что ты будешь счастлива в этом браке, Жюстин. Искренне надеяться. Но… – ее взгляд стал жестче, – если будет по-другому. Если он будет жесток, или ты будешь несчастна… Не терпи. Ни дня. Дай мне знать. Как-нибудь. И я вернусь. Я заберу тебя. Клянусь.

Жюстин кивнула, сжимая губы, чтобы не расплакаться.

– Куда… куда ты отправишься? – спросила она, вглядываясь в решительное лицо сестры.

Тень улыбки тронула губы Элизы. В ее глазах мелькнуло что-то далекое, почти недостижимое.

– Есть одно место, – сказала она тихо, загадочно. – Одно место, с которого, я надеюсь, начнется моя настоящая жизнь. Та, которую я выберу сама.

Она еще раз крепко обняла Жюстин, чувствуя, как сестра вжимается в нее, как будто пытаясь запомнить навсегда.

– Береги себя, Элиза, – выдохнула Жюстин, ее голос дрожал. – Ради всего святого, береги.

Элиза кивнула, отстранилась. Легким, привычным движением она вставила ногу в стремя и ловко вскочила на спину Грома. Жеребец беспокойно переступил копытами, почуяв перемену. Элиза собрала поводья, ее поза была прямой, уверенной. Она посмотрела вниз на Жюстин, стоявшую в лунной полосе у двери конюшни, маленькую и беззащитную в этом огромном, жестоком мире.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Прощай, сестренка.

Она легонько ударила ногами коня. Гром рванул с места, вынося ее из конюшни в прохладную ночь. Копыта гулко застучали по брусчатке двора, затем умолкли на мгновение на мягкой земле за воротами, и вот уже стук затихал, растворяясь в ночи, уносясь в сторону Темзы, к доковым кварталам, к бескрайнему морю.

Жюстин стояла у ворот еще долго после того, как последний звук копыт смолк. Она смотрела в темноту, туда, где исчезла тень сестры, и шептала молитву, единственную, что пришла на ум – молитву о защите для той, которая смело мчалась навстречу своей неизвестной судьбе, порвав все цепи. Лунный свет серебрил ее щеки, по которым катились тихие слезы – слезы прощания и немой надежды.

Глава 49. Врата Мартеллы, Талия Блэквуд

Рассвет застал Элизу уже далеко от Гольдрена. Она мчалась на Громе по проселочным дорогам, оставляя позади золотые поля и спящие деревни, стремясь как можно скорее скрыться от возможной погони. Свежий ветер бил в лицо, смывая остатки слез и наполняя легкие незнакомой горечью свободы. Она не оглядывалась. Прошлое было сожжено дотла.

К полудню перед ней выросли мрачные, зубчатые стены Мартеллы. Город-крепость, город-ловушка, город-последний шанс. Знаменитые Железные Ворота, через которые стекалось все отребье морей и королевств, чтобы сбыть награбленное, купить запретное, потеряться или найти смерть. Перед воротами клубилась пестрая, шумная и зловонная толпа: пираты с загорелыми лицами со шрамами; контрабандисты с бегающими глазами; беглые каторжники; продажные солдаты; женщины, чья профессия читалась в вызывающих взглядах и ярких тряпках. Элиза спешилась, крепко сжала поводья Грома и влилась в конец медленно движущейся очереди.

Адский гул голосов, смешанный запах пота, дешевого рома, морской соли, гнили и пороха обрушился на нее. Несколько месяцев назад она бы задохнулась здесь от ужаса и брезгливости. Сейчас она лишь глубже натянула капюшон и прижала сумку с золотом к боку. Ее лицо под тенью капюшона было каменным. Страх? Его место заняла ледяная решимость и пустота после последних рыданий.

Очередь двигалась мучительно медленно. Охранники у ворот – здоровенные детины в потертых кирасах, с лицами, как у заплечных дел мастеров – грубо обыскивали входящих, вымогали мзду, отпускали похабные шутки. Наконец, ее очередь подошла.

Один из них, с кривой саблей на боку и мутными глазами, преградил ей путь. Он окинул ее фигуру в черном, скрытую курткой, оценивающе-циничным взглядом.

– Имя? – рявкнул он, плюнув под ноги Грому. Конь беспокойно переступил.

Элиза вздрогнула не от страха, а от автоматического желания выпалить: «Элиза Делакруа». Губы уже начали формировать «Эл...». Она резко оборвала себя, сжала челюсти. Мертва. Она мертва.

Охранник нетерпеливо топнул сапогом, усмехнулся, обнажив гнилые зубы.

– Чего, красотка? Забыла свое имя? Или в розыске? Быстро!

Она подняла голову. Капюшон слегка съехал, открыв взгляд – холодный, зеленый, лишенный страха. Гордо. Вызывающе.

– Я Талия Блэквуд, – отчеканила она. Имя родилось мгновенно, как щит.

Охранник хмыкнул, не впечатлившись.

– Цель приезда в Мартеллу? Здесь не для прогулок.

Элиза не моргнув, выдала то, что придумала еще в седле:

– Мне нужен порох. – Она сделала паузу, будто добавляя что-то по размышлению, но голос оставался твердым: – И оружие.

Охранник поднял бровь. Хрупкая девчонка за порохом и железом? Необычно, но в Мартелле и не такое видали.

– Деньги есть? – спросил он по-деловому.

– Имеются, – коротко бросила Талия, не опуская глаз.

Он еще раз окинул ее с ног до головы, будто пытаясь разгадать загадку. Потом махнул рукой:

– Ладно. Запомни, Блэквуд: запрещено палить из пушки на улицах без дела. Запрещено резаться почем зря. Запрещено воровать у своих – воруем только у чужаков. Нарушишь – выкинем на корм акулам или прибьем тут же. Поняла? Проходи!

Массивные, окованные железом створки ворот с грохотом отъехали чуть шире. Талия резко дернула поводья, ведя Грома вперед. Она шагнула из сравнительной тишины в оглушительный грохот Мартеллы.

Раньше этот город казался ей клоакой, воплощением всего низменного и опасного. Теперь... Теперь он казался нейтральной территорией. Местом, где правила просты: сила, хитрость, золото. Местом, где никто не знал Элизу Делакруа. Местом, где не было ни отцовской лжи, ни пиратского предательства. Люди вокруг – грубые, жестокие, опасные – были просто частью пейзажа, как кривые дома, как вонь с доков, как крики торговцев, предлагающих краденое. Они не могли причинить ей боль сильнее той, что уже разорвала ее душу. Предательство двух самых близких людей – отца и человека, которого она любила – оказалось самым страшным оружием. После него не страшны ни ножи, ни пистолеты Мартеллы.

Она шла по узкой, заваленной хламом улице, не обращая внимания на похабные возгласы, на оценивающие взгляды. Ее шаг был тверд, осанка – прямой. Она не знала, что ждет ее здесь. Но знала точно: ее больше ничего не могло испугать. Страх умер вместе с Элизой Делакруа. Осталась Талия Блэквуд. И она была готова ко всему.

Первым делом она нашла самую дорогую и, следовательно, самую охраняемую конюшню у доков. За горсть золотых монет угрюмый конюх с лицом, изъеденным оспой, пообещал кормить Грома «на убой» и вычесывать ежедневно. Элиза сунула ему еще одну монету:

– Если с ним что случится, найду тебя. И сделаю хуже.

Конюх лишь кивнул, спрятав монету – в Мартелле угрозы были частью договора.

Затем она зашла в первый попавшийся постоялый двор «У Трех Акул». Внутри было душно, темно и шумно. Запах дешевого алкоголя, подгоревшего мяса и немытого тела ударил в нос. Элиза, не моргнув, отсчитала серебро за комнату на неделю. Ее провели по шаткой лестнице в каморку под самой крышей. Стены были обшарпаны, мебель – стол, стул и кровать – выглядели так, будто пережили не один десяток потасовок. Тюфяк на кровати был тонким и жестким, как доска. Вонь дешевого табака и плесени висела в воздухе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза скинула сапоги, повесила куртку на спинку стула. Сумку с золотом положила под подушку. Затем вытащила из голенища сапога острый, как бритва, нож – подарок от одного из «друзей» с улиц Гольдрена. Она положила его рядом с сумкой, где лезвие легло удобно, рукоятью к руке. Проверила, что сумка на месте.

За окном уже спустились сумерки. Город не утихал. Снизу доносились пьяные крики, женский визгливый смех, чьи-то угрозы, звон разбитого стекла. Потом – дикая потасовка прямо под ее окном, вопли, глухие удары.

Элиза лишь повернулась на жестком тюфяке на другой бок. Ее рука машинально нащупала рукоять ножа под подушкой. Пальцы другой руки легли на холщовую поверхность сумки с золотом. Убедившись, что и нож, и золото на месте, она закрыла глаза.

Сон накатил почти сразу – тяжелый, беспокойный. В нем смешались образы: холодные глаза Эйдана, произносящие слова ненависти; яростное, искаженное злобой лицо отца; песок бухты; хлопок двери кабинета; стук копыт Грома по ночной дороге...

Она ворочалась, но не проснулась. Даже в кошмаре новое имя звучало как заклинание, как броня: Талия Блэквуд. Талия Блэквуд. Город шумел за окном, а она спала – первый сон новой жизни, полной опасностей и неведомых дорог.

Глава 50. Камни Мартеллы и карманный вор

Утро в Мартелле было неласковым. Серый, промозглый свет пробивался сквозь вечную дымку над городом, смешиваясь с гарью из кузниц и запахом гниющих отбросов. Элиза проснулась раньше, чем солнце успело толком подняться над зубчатыми стенами. Жесткая кровать оставила ломоту в спине, но это была ее ломота, ее новая реальность. Она встала, умылась ледяной водой из жестяного таза, натянула свои черные брюки, рубашку, куртку. Сумка с золотом, спрятанная под кроватью, была на месте. Нож под подушкой – тоже.

Она спустилась в трактир «У Трех Акул». Запах вчерашнего перегара, подгоревшего жира и чего-то кислого ударил в нос сильнее, чем ночью. За стойкой хмурый тип с салфеткой через плечо что-то протирал. Элиза заказала миску овсяной каши – безвкусной, зато горячей – и кусок черствого хлеба. Ела быстро, механически, не глядя по сторонам, чувствуя на себе любопытные или оценивающие взгляды завсегдатаев. Ее спокойствие и явная непричастность к их миру были здесь так же заметны, как яркое платье.

Заплатив медью, она вышла на улицу. Первая цель – банк. Она вспомнила его вывеску – «Контора Сильверстоуна: Хранение и Переводы» – еще со своего первого, шокированного визита в Мартеллу. Тогда это место казалось ей логовом дракона. Теперь – необходимостью. Ходить по этим змеиным улицам с сумкой золота было равносильно самоубийству. Тебя могли найти в первой же вонючей канаве с перерезанным горлом, даже не успев понять, что случилось.

Банк Сильверстоуна оказался неприметным каменным зданием с решетками на окнах и двумя здоровенными охранниками у дверей, больше похожими на горгулий. Внутри пахло пылью, пергаментом и металлом. Конторка, загороженная толстыми прутьями. Элиза подошла, стараясь держаться уверенно.

– Ячейку, – сказала она коротко, голосом Талии Блэквуд, а не Элизы Делакруа. – Надежную.

Клерк, тощий человек с очками на кончике носа, оценил ее взглядом, но ничего не спросил. В Мартелле лишние вопросы могли быть опасны для здоровья. Он выдвинул железный ящик, тяжелый и холодный. Элиза открыла свою сумку и быстро, стараясь не привлекать внимания, переложила большую часть золота в ящик. Сердце билось чаще – это была ее жизнь, ее свобода, переходящая в чужие руки. Но альтернатива была хуже. Она оставила лишь пригоршню монет «золотых и серебряных» и спрятала их во внутренний карман куртки, застегнув его на пуговицу. Закрыла ящик, получила ключ – холодный, тяжелый кусок железа с выбитым номером. Спрятала его в потайной карман брюк. Заплатила за хранение.

Выйдя из банка, она почувствовала странное облегчение. Груз снят. Теперь она была легче, свободнее, хотя и беднее в кармане. Она решила просто идти, смотреть на город, пытаясь понять, где в этом аду можно найти место для себя.

Она шла, погруженная в эти странные, почти бредовые мысли о будущем, по одной из самых людных улиц, ведущих к рынку. Толпа была плотной, пестрой, шумной. Толкались, ругались, торговались. И вот, в этом гуле, она почувствовала нечто. Не толчок, не удар. Легкое, почти невесомое движение ткани у ее бедра, под курткой. Чутье, выработанное на улицах Гольдрена, сработало мгновенно.

Ее рука молнией метнулась вниз и сжала как тиски тонкое, костлявое запястье. Резко дернула на себя. Из толпы вынырнул мальчишка. Лет двенадцать, не больше. Лицо грязное, испуганное, но глаза – быстрые, как у грызуна. В его другой руке мелькнула серебряная монета, выуженная из ее кармана. Люди вокруг замедлили шаг, смотря с циничным любопытством: Ну что, мелкий воришка, попался? Скоро вздернут или руки отрубят за такой промысел.

Элиза держала его крепко, не давая вырваться. Она наклонилась, ее зеленые глаза холодно сверлили его.

– Ну что, негодник? – голос был тихим, но лезвием резал шум улицы. – Рассказывай. Что ты потерял в моих карманах? Или нашел?

Он вскинул голову, пытаясь выдать испуг за невинность:

– Мисс! Вы меня с кем-то перепутали! Клянусь! Я просто мимо проходил, толкнули...

Элиза рассмеялась коротко и резко.

– Не пробовал в театре выступать? Почти поверила. Очень убедительно.

И тут его лицо исказилось. Он заревел, громко, надрывно, прямо на улице. Слезы – настоящие или поддельные – потекли по грязным щекам.

– Отпустите, пожалуйста! – всхлипывал он. – Дома больная мать! Голодные сестра и братья плачут! Я один кормилец! Клянусь, я больше не буду! Никогда! Отпустите!

Элиза не дрогнула. Она знала этот спектакль. Вздернула его руку чуть выше, заставив вскрикнуть от боли.

– Пока не скажешь правду – не отпущу. Или... – она сделала шаг, потянув его за собой, – пойдем к охранникам у ворот. Расскажешь им свою сказку.

Ужас, настоящий, животный, мелькнул в его глазах.

– Нет! Нет, пожалуйста, мисс! Не надо! Я... я расскажу! Правду!

Она остановилась.

– Слушаю.

Его лицо снова изменилось. На смену истерике пришло усталое, по-взрослому горькое выражение. Голос стал тише, без надрыва.

– Я... сирота. Мать умерла от чахотки. Отец... пил. Его зарезали в пьяной драке полгода назад. С тех пор... ворую. Чтобы не сдохнуть с голоду. А если меня сдашь... – он кивнул в сторону ворот, – меня выгонят. А за воротами... я точно сдохну. Или псы съедят, или еще кто...

Элиза смотрела ему в глаза. В этот раз не было лжи. Только отчаяние, знакомое ей до боли. Она почувствовала странный укол в груди – не жалость, а... узнавание. Она ведь тоже была теперь сиротой. Без дома, без имени, без защиты. Она отпустила его руку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он тут же рванулся бежать, но ее окрик остановил его:

– Стой! Я накормлю тебя.

Он замер, обернулся. Не веря.

– А... а не врешь?

– Пошли, – коротко бросила Элиза и двинулась к ближайшей хлебной лавке, откуда доносился сладковатый запах свежей выпечки.

Он последовал за ней, держась на почтительном расстоянии, как боязливый щенок. Она купила большую, еще теплую буханку черного хлеба и увесистый кусок твердого, солоноватого сыра.

– На, держи.

Он подскочил, выхватил еду из ее рук и юркнул в ближайшую подворотню. Элиза видела, как он жадно, почти не жуя, впился зубами в хлеб, за ним в ход пошел сыр. Грязные руки, быстрые движения голодного зверька.

Она подошла к краю подворотни.

– Не обязательно воровать, – сказала она. В ее голосе не было назидания, только констатация факта. – Есть другая работа.

Он набивал рот, с трудом выговаривая:

– Ага... Завтра начну чистить сапоги... Спасибо, мисс...

Монеты во внутреннем кармане куртки вдруг показались ей раскаленными. Она сама только что обворовала своего отца. Сейчас там, во дворце, наверняка паника. Художники рисуют ее портрет для «разыскивается»: «Воровка. Элиза Делакруа». Она резко встряхнула головой, отгоняя мысль. Нет. Я не украла. Я взяла компенсацию. За растоптанное детство. За проданное будущее. С лорда Делакруа не убудет. Мысль была жесткой, как кремень, но она держалась за нее.

Она вернулась из пышных залов ненавистного дворца к грязной подворотне Мартеллы.

– Как тебя зовут? – спросила она мальчишку.

– Генри, – отчеканил он, глотая последний кусок сыра. – Мне двенадцать лет. – Он вытер рот рукавом, оставив жирный след.

– Ладно, Генри. Удачи. – Она кивнула и пошла дальше, растворяясь в пестрой толпе.

Элиза не оглянулась. Поэтому она не увидела, как Генри, быстро слизав крошки с ладони, выскользнул из подворотни. Его глаза, быстрые и хитрые, замерли на ее удаляющейся спине. Нет, он не собирался упускать такую удачу. Он слышал, как звенели монеты в ее кармане, когда она давала серебряник за хлеб. И не одна. Внутри куртки их было больше. Гораздо больше. Удача сама шла к нему в руки. Мелкая, тщедушная фигурка Генри бесшумно засеменила следом за ней, сливаясь с толпой, как тень. Он знал, что за ней нужно следить. Очень внимательно.

Элиза брела по Мартелле, ноги сами несли ее по незнакомым, враждебным улочкам. Город раскрывался перед ней не как лабиринт, а как гигантская, гниющая витрина возможностей – все они были грязными, опасными или унизительными.

Мысли метались: Открыть трактир? А что, она уже умеет готовить отличную похлебку, с бараниной. Она представляла душную кухню, вечно пьяных посетителей, угрозы не заплативших головорезов. Чистить сапоги? Она мысленно представила себя рядом с Генри и двумя стульчиками у дороги, с щетками и ваксой. Глупая улыбка тронула ее губы. Стать самой чистоплотной сапожницей Мартеллы. С улыбкой на лице шоркать грязные ботинки пьяных пиратов… Абсурдность картины заставила ее усмехнуться про себя. А что еще? Шить? Шить паруса или штопать рванье пиратам? Торговать краденым? Стать наемной шпагой? Каждый вариант казался тупиком, каждое ремесло – падением в пропасть, которую она когда-то боялась даже заглянуть.

Она свернула за угол, стараясь уйти от шума центрального рынка в чуть более тихие переулки. Камни под ногами были скользкими от какой-то жижи, воздух пропитался запахом дешевых духов, перегара и чего-то сладковато-приторного. Она шла, не глядя по сторонам, уткнувшись взглядом в грязные камни мостовой, как будто в них было написано ее будущее.

И вдруг подняла голову.

Она стояла на знакомой улочке. Узкой, темной, с покосившимися домами, чьи верхние этажи почти смыкались над головой. И в конце этой улочки, как ядовитый цветок на навозной куче, горела вывеска. Несколько коптящих фонарей освещали ее: «КОРАЛЛОВЫЕ ГРЁЗЫ». Буквы были вычурными, разукрашенными псевдо-золотом и небесно-голубой краской, изображавшей волны. Из-под полуоткрытой двери лилась приторная музыка шарманки, смешанная с женским смехом – слишком громким, слишком натянутым – и мужскими голосами, гулкими от выпивки.

Элиза замерла. Сердце, которое казалось заледеневшим, вдруг болезненно сжалось. «Коралловые Грёзы». Она знала это место. В свой первый, кошмарный визит в Мартеллу, она была там.

Тогда Элиза Делакруа содрогнулась от ужаса и брезгливости. Теперь Талия Блэквуд смотрела на вывеску, и на губах у нее медленно, как яд, растеклась циничная усмешка.

А что, если…?

Мысль ударила, как пощечина самой себе. Грязная, отвратительная, но… практичная.

Открыть свой бордель.

Она представила себя не в черной, практичной одежде, а в шелках, кричаще ярких, как вывеска. Лицо, замазанное белилами и румянами, как маска. Волосы – высоко убраны, усыпаны дешевыми побрякушками. Разукрашенная как Сара.

Командовать потаскушками. Смотреть на них свысока, как когда-то лорд Делакруа смотрел на своих дочерей. Торговать их телом, как он торговал порохом и честью. Быть хозяйкой. Иметь власть. Пусть грязную, пусть над отбросами, но власть. И деньги. Быстрые деньги.

Искать покровительство среди капитанов и купцов. Подлизываться к этим грубым, жестоким мужчинам. Позволять им себя трогать за щеку в обмен на защиту? Стать их вещью, чтобы самой иметь вещи? Круговорот грязи и унижения.

– Ненавижу… – шевельнулось внутри, но уже не с прежней силой. Ненависть выгорела, оставив пепелище, на котором росли сорняки отчаяния и цинизма. Может, это и есть ее место? Там, в «Коралловых Грёзах» или в подобной яме? Может, ее «настоящая жизнь» начинается не с чистого листа, а с падения на самое дно? Она ведь уже украла, уже солгала, уже спит в вонючей ночлежке… Чем бордель хуже?

Она сделала шаг вперед, к зловеще мерцающей вывеске. Шаг в тумане отчаяния. Запах дешевых духов и пота стал гуще. Из двери вывалился пьяный кучер, едва не сбив ее с ног. Он пробормотал что-то невнятное, плюнул и поплелся дальше. В проеме мелькнула женская фигура в розовом – юная, почти девочка, с пустым взглядом и искусственной улыбкой. Их взгляды встретились на мгновение. В глазах девчонки Элиза прочла знакомый ужас и… тупое смирение.

И вдруг, как удар хлыста, в памяти всплыл другой образ. Не Эйдан, не отец. Мать. Ее тонкое, доброе лицо, каким оно было до болезни. Ее тихий голос: «Ты – моя принцесса, Элиза. Никогда не забывай, кто ты». Этот голос звучал так ясно, будто мать стояла рядом в этой вонючей подворотне.

Элиза резко отпрянула, как от раскаленного железа. Отвращение – к месту, к мысли, к самой себе – поднялось комком в горле. Она чуть не вырвала прямо на грязные камни.

– Нет! – не крик, а хриплый выдох вырвался из ее груди. Она круто развернулась, спиной к «Коралловым Грёзам», к этому символу падения. Это не выход. Это самоубийство. Медленное и грязное.

Она почти побежала обратно по улочке, глубже в лабиринт города, подальше от ядовитого света вывески. Дышала тяжело, сердце колотилось как бешеное. Стыд жёг щеки. Даже в самом отчаянном падении должно быть дно, до которого она еще не дошла. Бордель – это дно. Ниже некуда.

Она остановилась, прислонившись к холодной, влажной стене какого-то склада. Закрыла глаза. Что же тогда? Что?

В тени подворотни напротив, прижавшись к стене, замер Генри. Он тихо высвистел мотивчик и, как тень, пополз следом за своей «удачей». Его интерес к звону монет в ее кармане теперь подпитывался любопытством. Кто она? И что ее так испугало у «Коралловых Грёз»?

Глава 51. Договор с Мечтой

Элиза уже собиралась уйти с этой зловонной улочки, прочь от призрака «Коралловых Грёз» и собственного минутного безумия, когда шум с центральной площади Мартеллы донесся до нее громче обычного. Не просто гул толпы, а сосредоточенное бормотание, прерываемое возгласами. Любопытство, всегда жившее в ней под спудом аристократического воспитания, а теперь разбуженное необходимостью выживать, заставило ее свернуть в сторону гула.

На небольшой, заплеванной площади, заставленной лотками и повозками, толпился народ. В центре, на перевернутой бочке из-под рома, стоял человек. Не пират, не торговец краденым – его вид выдавал ремесленника, хоть и загоревшего под солнцем верфей. Лицо было исчерчено морщинами забот, но глаза горели фанатичным огнем. Он размахивал большими, потрепанными листами бумаги, на которых углем и краской были изображены схемы, разрезы кораблей, чертежи рангоута и такелажа.

– Смотрите же, добрые люди! – его голос, хрипловатый, но громкий, перекрывал гам. – Не чета этим утлым посудинам, что вон там гниют у причала! Корпус – дуб, выдержанный! Обшивка – в два слоя! Паруса – парусина лучшей выделки! Ходит против ветра, как чайка! Выдержит любой шторм! Строю их на своей верфи в бухте Скал! Ищу заказчиков! Кто желает обрести крылья над волнами? Кто готов вложить золото в настоящую свободу?!

Он показывал картинки, тыкал пальцем в схемы, объяснял преимущества киля, обводов корпуса. Толпа в основном смотрела скептически: пираты предпочитали брать корабли силой, купцы – покупать готовые, а не заказывать с нуля. Некоторые смеялись, другие просто зевали.

Элиза стояла на окраине толпы, слушая. Слова о «крыльях над волнами», о «свободе» падали на благодатную почву ее израненной души. И вдруг… словно удар молнии в сознании. Корабль. Большой, красивый, ее корабль. Не тесная шлюпка, не чужой пиратский корабль, где она была пленницей, а потом… чем-то большим и потом снова ничем. Ее собственный. Образ возник ясный, как видение: черный, стройный корпус, реющие паруса, рассекающие волны. «Ночная Фурия» – имя пришло мгновенно, как будто ждало этого момента. Свобода. Настоящая. Уйти от берегов, от прошлого, от лжи и предательства. Мчаться навстречу ветрам, солнцу, неизведанным островам. Ее корабль. Ее команда. Ее правила.

Сердце забилось так сильно, что она боялась, его стук услышат. Мысль была безумной, фантастической… и единственно возможной.

Человек на бочке закончил свою пламенную речь. Толпа начала расходиться, ворча, пересмеиваясь. Он спрыгнул, отчаянно пытаясь задержать уходящих, хватая за рукава:

– Постойте! Посмотрите схемы! Какая мощь! Какая скорость! Гарантия! Даю гарантию!..

Но люди отмахивались, как от назойливой мухи. Надежда на его лице гасла с каждым отвернувшимся заказчиком. Он поник, сутулясь, собирая свои драгоценные чертежи, лицо его стало серым от отчаяния. Казалось, еще минута – и он рухнет тут же на грязные камни.

Именно в этот момент Элиза подошла. Твердым шагом. Прямо к нему.

– Ну, – сказала она коротко, ее голос прозвучал непривычно громко в наступившей тишине после толпы. – Рассказывай.

Мужчина вздрогнул, поднял голову. Увидел перед собой молодую женщину в черном, с решительным взглядом и сумкой через плечо. Не пиратку, не купчиху… Кто? Но потенциальный покупатель! Радость, дикая и неуклюжая, вспыхнула на его лице. Он чуть не подпрыгнул.

– О, леди! Благослови вас Нептун! – Он затараторил, размахивая чертежами у нее перед носом. – Вот видите? Фрегат! Небольшой, но быстрый! Как стрела! Оснастка по последнему слову! Вам нужна скорость? Он обгонит любой шлюп! Мореходность? Пройдет через адскую зыбь! Грузоподъемность? Вместит богатства целого галеона! Строю из лучшего дуба, сам отбираю каждую доску! Мачты – только прямослойная сосна! Такелаж – пенька высшего сорта!..

Он листал схемы, показывая разрезы корпуса, устройство крюйт-камеры, планировку кают. Речь его лилась потоком, сбивчиво, но страстно.

Элиза слушала, впитывая каждое слово. Глаза ее горели, но разум оставался холоден. Мечта мечтой, но Мартелла есть Мартелла.

Он закончил, запыхавшись, смотря на нее с мольбой и последней надеждой.

– Ну что, леди? Выбрали? Я вижу, вы женщина с умом и… и смелостью! Такой корабль – он для вас! – Он выдержал паузу, затем осторожно добавил: – Задаток… для начала работ… тридцать золотых. Без задатка… материалов не купить, работников не нанять…

Тридцать золотых. Элиза удивленно подняла бровь.

– Тридцать? – переспросила она, и в ее голосе зазвучал ледяной скепсис. – А вдруг ты мошенник? Возьмешь золото и сгинешь? Или корабль построишь из гнилушек, который развалится при первом же шквале?

Лицо судостроителя (он назвался Мэттом) помрачнело, но не от злости, а от понимания. Он вздохнул.

– Гарантии… – прошептал он. – Мне тоже нужны гарантии, леди. Закупка леса, металла, канатов… Это все золото, вперед! Мои собственные сбережения… я уже вложил почти все. Если я потрачу последнее, а вы потом… откажетесь? Куда мне тогда с недостроенным корпусом? На дрова? – В его глазах была искренняя боль ремесленника, влюбленного в свое дело.

Элиза задумалась. Он был прав. Риск был с обеих сторон. Как не попасться на удочку? Как проверить его? Мысли невольно рванулись в прошлое: Эйдан… Одним своим ледяным взглядом он бы заставил этого Мэтта выложить всю правду, как есть. Отец… Лорд Делакруа, опытнейший торговец и манипулятор, с первого взгляда определил бы, можно ли иметь с ним дело. Она сжала кулаки, гневно тряхнула головой. Нет! Вычеркнуть! Забудь эти имена! Ты – Талия Блэквуд. Твои решения – твои риски.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И тут ее взгляд упал на знакомую вертлявую фигурку, прятавшуюся за разбитой повозкой с сеном. Генри! Его хищные глазенки следили за ней, выжидая момент или новую подачку.

Элиза не раздумывая махнула ему рукой:

– Генри! Иди сюда!

Он попытался юркнуть глубже в тень, спрятаться за спинами двух коренастых грузчиков.

Она повысила голос, звонко бросив в воздух:

– Заработаешь серебряник!

Целый серебряник! Магия этих слов сработала мгновенно. Генри выскочил из укрытия как ошпаренный и подбежал, стараясь выглядеть услужливым и невинным.

– Звали, мисс?

– Ага, – кивнула Элиза, указывая на Мэтта. – Скажи, ты видел этого человека раньше? Здесь, в Мартелле? Его корабли?

Генри быстро окинул судостроителя взглядом, потом посмотрел на Элизу, потом на ее руку, где воображаемый серебряник уже звенел. Он выпалил без запинки:

– Да, мисс! Видел! Не раз! Он пригонял свои корабли к Старому Причалу! Большие такие! Новенькие, блестящие! Один, помню, с красной полосой по борту – красавец! Все говорили – крепкий, как скала! Пираты с «Морского Змея» хотели его купить, но он им дорого запросил! – Генри говорил убедительно, глаза его горели «искренностью». Он даже слюной брызгал от усердия.

Элиза смотрела на него. Она знала, что он врет. Или, по крайней мере, сильно приукрашивает. Но в его вранье была логика, а главное – он дал ей повод поверить. Повод, в котором она так отчаянно нуждалась. Она кивнула, достала серебряную монету и ловко швырнула ему. Генри поймал ее на лету с кривой ухмылкой и тут же растворился в толпе, как капля воды в море.

Элиза повернулась к Мэтту. Решение было принято. Риск? Конечно. Но какая свобода дается без риска? Она ткнула пальцем в схему самого изящного и, по словам Мэтта, самого быстрого корабля на чертежах – фрегата с длинным, острым форштевнем и высокими мачтами.

– Его, – сказала она твердо. – «Ночная Фурия». Так он будет называться.

Мэтт ахнул, его глаза наполнились слезами облегчения и восторга.

– «Ночная Фурия»… Сильное имя, леди! Очень сильное! Он будет достоин его! Клянусь мастерством своим!

Они нашли относительно тихий угол у стены, и Мэтт, дрожащими руками, достал из потертого саквояжа заранее заготовленный договор. Он был написан на грубой бумаге, но формулировки были четкими: Талия Блэквуд заказывает постройку фрегата по указанным спецификациям. Задаток – 30 золотых монет. Срок постройки – два месяца. Место сдачи – причал Мартеллы. Окончательный расчет – по приемке корабля. Мэтт торопливо вписал название корабля и сроки.

Элиза внимательно прочла, вспоминая все, что знала о контрактах (а знала она немало, наблюдая за отцом). Все казалось в порядке. Она достала из внутреннего кармана тяжелый кошелек, отсчитала тридцать золотых. Звук падающих на ладонь Мэтта монет был музыкой надежды для него и актом безудержной веры для нее.

Он схватил золото, чуть не плача, судорожно сунул в мешок, привязанный под рубахой.

– Работники мои! – воскликнул он. – Они будут трудиться день и ночь! Не покладая рук! Через два месяца – клянусь! «Ночная Фурия» бросит якорь у причала Мартеллы! Где вас найти, леди?

– «Три Акулы», – ответила Элиза, подписывая договор своим новым именем – размашистым, уверенным почерком. Талия Блэквуд. – Постоялый двор. Спросите Талию.

Мэтт схватил ее руку и с жаром потряс, забыв о всяких приличиях.

– Благодарю вас, мисс Блэквуд! Вы… вы спасли меня! И мою верфь! Вы не пожалеете!

Он схватил свои чертежи и, бормоча что-то радостное, почти побежал прочь, по направлению к воротам, к своей бухте Скал и к будущему «Ночной Фурии».

Элиза осталась стоять одна на шумной площади. В руке у нее был ее экземпляр договора. В кармане – ощутимо похудевший кошелек. А в груди – безумное, ликующее чувство. Ее корабль. Через два месяца. До этого срока нужно было выжить в Мартелле, сохранить оставшееся золото и… придумать, как собрать команду для «Фурии». Но это были уже детали.

Она посмотрела на грязное небо над Мартеллой, но видела только бескрайний синий океан и черный корпус ее корабля, разрезающий волны. «Ночная Фурия». Имя звучало как вызов прошлому, как клятва новой жизни. Она повернулась и пошла к «Трем Акулам», ее шаг был легок, а на губах играла едва уловимая, но настоящая улыбка. Впервые за долгие недели. Она купила себе не просто корабль. Она купила будущее.

Глава 52. Тень Ведьмы. Дни Ожидания

Два месяца в Мартелле тянулись как два года. Для Элизы время разделилось на «до» и «после» договора с Мэттом. Жизнь свелась к выживанию и томительному ожиданию.

В крепости «Трех Акул», ее комната стала убежищем и тюрьмой. Она выходила только по необходимости: купить скудную еду (чаще всего хлеб, сыр, яблоки), набрать воды, проверить конюшню (Грома содержали хорошо – золото делало свое дело). Каждый выход был рискованным предприятием. Она научилась ходить по улицам быстро, не глядя по сторонам, держа руку на рукояти ножа, спрятанного в складках куртки.

Оставшиеся монеты во внутреннем кармане жгли грудь. Каждый шорох за дверью, каждый громкий голос в коридоре трактира заставлял ее вскакивать, хватаясь за нож. Она спала чутко, просыпаясь от любого крика на улице. Сумка с договором и ключом от банковской ячейки была всегда при ней, даже во сне она чувствовала ее шероховатую ткань под подушкой.

Генри периодически маячил рядом. Иногда просто смотрел, иногда пытался заговорить, выпрашивая монетку за «новости». Элиза давала ему мелкое серебро, откупаясь, но каждый раз видела в его глазах хищный блеск и знала: он знает, что у нее есть больше. Он был как блоха – мелкий, но раздражающий и потенциально опасный. Она чувствовала его слежку, знала, что он ждет ее слабины.

Ее спасением были мысли о «Фурии». В долгие, душные часы в комнате она доставала договор, перечитывала его, водила пальцем по схематичному изображению корабля. Представляла палубу под ногами, шум ветра в такелаже, бескрайний горизонт. «Ночная Фурия» была не просто кораблем – это был символ ее бегства, ее власти над собственной судьбой. Она мысленно планировала, кого возьмет в команду, куда поплывет первым делом. Эти мечты были единственным светом в мраке Мартеллы.

Однажды утром, на грязном рынке у Старого Причала, где торговали всем – от тухлой рыбы до краденых ножей – Элиза замерла как вкопанная. Впереди, у лотка с мешками муки и зерна, стояла знакомая, массивная фигура в потертом кожаном камзоле. Моро. Боцман с «Морской Ведьмы». Тот самый, чьи грубые руки когда-то ловили Жюстин, когда та упала в обморок. Он яростно торговался с продавцом, размахивая руками, его басистый голос резал воздух.

Сердце Элизы ушло в пятки. Кровь отхлынула от лица. Капитан... Он рядом? Инстинктивно ее глаза метнулись по толпе, выискивая черные волны знакомых волос, пронзительный холодный взгляд. Паника сжала горло. Увидеть его... Сейчас... Здесь...

Но рядом с Моро никого из старой команды не было. Только он. И этого было достаточно.

Элиза не стала дожидаться, пока он обернется. Она резко развернулась, прижала капюшон куртки ниже на лоб и, стараясь не бежать, но двигаясь максимально быстро, пробилась сквозь толпу обратно к «Трем Акулам». Она влетела в свою комнату, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, дыша прерывисто. Прошлое настигло ее здесь, в самом логове отчаяния.

Встреча с Моро всколыхнула не только страх, но и то, что она старательно закапывала – вину. Не перед Эйданом. Никогда перед ним. Но перед теми невинными торговцами, которых ее отец собирался повесить благодаря поддельным сертификатам. Они не знали. Они верили. Как верил тогда Эйдан... Стоп. Она запретила себе думать о нем.

Но образы чужих жизней, разрушенных ложью Делакруа, не давали покоя. Она не могла спасти всех, но предупредить их... пиратов... Это было в ее силах. Риск огромный. Но вина грызла сильнее страха.

Она села за шаткий столик, достала клочок грубой бумаги и обмакнула перо в чернила (купленные когда-то для ведения счета золоту). Рука дрожала, но почерк вывела четкий, угловатый, не похожий на ее прежний:

Внимание капитанам!

20 торговых сертификатов, выданных капитану Грею лордом Делакруа – ПОДДЕЛКА.

Каждый, кто предъявит их в портах королевства – будет повешен на площади как сообщник пиратов.

Лорд Делакруа дал приказ фрегатам искать и уничтожать корабли с этими бумагами.

Не ведитесь на ложь. Сожгите их.

Она не подписалась. Подпись была бы смертным приговором ей самой.

Теперь нужно было передать записку. Кому? Моро был все еще на рынке. Но подойти к нему? Невозможно. Риск быть узнанной или схваченной был слишком велик.

Тут она вспомнила о своей «тени». Генри был идеальным посыльным. Мелкий, юркий, знающий все щели. И алчный.

Она позвала трактирного мальчишку, послала его за Генри. Тот явился быстро, почуяв возможность заработка. Элиза была беспощадно четка:

– Видишь того большого пирата у лотка с мукой? Моро. – Она сунула записку и серебряную монету ему в руку. – Суй ему это в руку. Скажи: «Для капитана Грея. Срочно». И БЕГИ. Не оглядывайся. Если тебя поймают – молчи. Если не сдашь меня... – ее взгляд стал ледяным, она достала ещё одну серебряную монету и показала ему, – ...получишь это. Если сдашь – я найду тебя первой, и тебе не поздоровится. Понял?

Глаза Генри метались между серебряником в своей руке, и ещё одним в ее пальцах и её глазами. Страх и жадность боролись в нем.

– Понял, мисс! – выпалил он. – Суну и бегу! Клянусь!

Он выскользнул из комнаты как угорь.

Следующие часы были адом. Каждый шаг на лестнице, каждый крик с улицы заставлял ее вздрагивать. Ждет ли она ареста? Придут ли за ней разъяренные пираты, ведомые перепуганным Генри?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но вместо этого, уже к вечеру, в дверь постучали. Быстро, испуганно. Это был Генри, запыхавшийся, с вытаращенными глазами.

– Сделал, мисс! Как вы приказывали! Сунул ему в руку, крикнул про капитана Грея и драпанул! – Он тяжело дышал. – Он... этот старый пират... он побледнел как мел, когда прочел! Прямо там, на рынке! Потом он как заорет что-то страшное и бросился бежать! Я за ним из любопытства... Он влетел в «Рыбацкую Удачу»! И отдал записку другому... огромному, с длинными черными волосами! – Генри явно описывал капитана Грея. – А тот... ой, мисс! Он как заорет! Как затопочет! Начал столы крушить, стулья ломать, кружками швыряться! Так орал, что аж охранники прибежали! Весь трактир переполошился! Я думал, он сейчас кого-нибудь прибьет! Я свалил оттуда!

Элиза слушала, не двигаясь. Облегчение смешивалось с новой тревогой. Эйдан знал. Он знал о ловушке. Что он сделает? Бросится мстить отцу? Но ее это уже не касалось. Она выполнила свой долг. Спасла, возможно, жизни своих невольных палачей. Теперь они в расчете.

Она бросила Генри обещанный серебряник.

– Молодец. Теперь иди.

Генри кивнул, схватил монету и исчез.

После этого инцидента Элиза почти перестала выходить из комнаты. Даже к Грому ходила редко, доверив это трактирному слуге за дополнительную плату. Мир за стенами «Трех Акул» стал казаться еще более враждебным. Она жила в полумраке, питалась скудно, перечитывала договор и ждала. Ждала, когда Мэтт придет и скажет, что «Ночная Фурия» ждет ее у причала.

Где сейчас Эйдан? В своей каюте? Или... Или в уютной комнате «Коралловых Грёз», в объятиях какой-нибудь Сары? Мысль кольнула, острая и неожиданная. Она тут же прогнала ее, как назойливую муху. Неважно. Его путь – его выбор. Ее путь начинался здесь, в Мартелле, и вел к «Ночной Фурии». К свободе. Настоящей.

Однажды утром, когда Элиза только проснулась, в дверь снова постучали. Настойчиво. Это был Генри, но на этот раз без хитрости в глазах, а с азартом вестника.

– Мисс Блэквуд! Корабль! Тот, пиратский! «Морская Ведьма»! Отчалила от Старой Пристани! Уплывает!

Элиза подошла к маленькому запыленному окну, выходившему в сторону доков. Вдалеке, медленно разворачиваясь под наполненными ветром парусами, уходил в открытое море знакомый силуэт. Черные борта, угрожающие линии. «Морская Ведьма».

Она смотрела, не шевелясь. Ни радости, ни печали. Пустота.

Она отвернулась от окна. Прошлое уплывало вместе с «Ведьмой». Скоро приплывет ее будущее. Она достала договор и крепко сжала его в руке. Осталось совсем немного.

Глава 53. Вторые руки у штурвала. Новый член команды

Вечер в «Трех Акулах» выдался особенно душным и шумным. Воздух гудел от пьяных перебранок, скрипа табуреток и густого запаха дешевого рома. Элиза сидела в углу, за шатким столиком, отгородившись от всеобщего хаоса чашкой кисловатого вина. Она наблюдала. Всегда наблюдала. Искала лица, считывала настроения, прикидывала, кто в этой пестрой толпе мог бы быть полезен на борту «Ночной Фурии». Не головорезов, не пьяниц, а людей дела. Умных, хватких, знающих море.

Ее внимание привлекла бурная сцена у соседнего стола. Двое пиратов – один покрупнее, с выгоревшей бородой и засаленной треуголкой на голове (явно капитан), другой – коренастый, с бычьей шеей и умными, цепкими глазами (боцман, судя по манере держаться и потертым рукавицам за поясом) – яростно спорили.

– Глупость несусветная, капитан! – горячился боцман, стуча кулаком по столу так, что кружки подпрыгнули. – Отдавать этот груз за гроши сейчас – все равно что выбросить золото за борт! Этот груз выдержит месяц хранения! Дай мне пару дней – найду покупателя, который выложит вдвое! Мы же как последние нищие распродаемся!

Капитан, уже изрядно навеселе, мотал головой, брызгая слюной:

– Нет, Барни! Плывем дальше! Нас ждет «Золотой Рой»! Там добыча жирнее! А этот хлам… цена меня устраивает! Хочу избавиться!

– «Хлам»? – Барни вскочил, его лицо побагровело. – Это лучший перец, что мы сняли с того галеона! Ты из-за своей спешки готов разорить команду? Они роптать начнут! Опять бунт на носу, как в прошлый раз?!

– Не учи меня командовать, Барни! – рявкнул капитан, тоже поднимаясь. Стол между ними стал баррикадой. – Я капитан! Я решаю! Продаем сейчас и по моей цене!

– Тогда ты дурак, Редж! Настоящий дурак! – выкрикнул Барни, теряя последние остатки уважения. – Губишь дело!

Ругательство переросло в личные оскорбления. Круги почета вокруг стола стали уже, другие посетители с любопытством наблюдали за разборкой. Дело шло к драке – оба пирата сжимали кулаки, налитые кровью лица, были в сантиметрах друг от друга.

Элиза наблюдала холодно, но с интересом. Капитан – глуп, как пробка. Рубит сплеча. А боцман… Боцман – толковый. Хороший торгаш. Чувствует выгоду. И команду бережет. Ценная находка. И вот… прозвучали роковые слова.

– ХВАТИТ! – заорал капитан Редж. – Собирай свои пожитки, Барни! И проваливай с моего «Морского Дьявола»! Сейчас же! Я найду боцмана, который не спорит с капитаном!

Наступила тишина. Даже шум трактира на мгновение стих. Барни замер. Гнев на его лице сменился шоком, потом горьким пониманием. Он только что потерял все: работу, кров, долю в следующей добыче. Он стоял посреди враждебного города, без гроша, с котомкой за плечами. Его могучие плечи поникли.

Элиза дождалась, пока капитан Редж, плюнув под ноги бывшему боцману, гордо удалится, увлекая за собой пару подвыпивших пиратов. Она дождалась, пока толпа потеряет интерес к оставшемуся Барни, который мрачно опустился на табурет, уставившись в пустую кружку.

Она понаблюдала за ним еще пару дней. Видела, как он безуспешно пытался наняться на другие корабли – его репутация спорщика с «Морским Дьяволом» шла впереди него. Видела, как он продал свой хороший нож за жалкую горсть меди, чтобы купить хлеба. Видела отчаяние в его умных глазах.

Вечером на третий день она подошла к его столику. Барни даже не поднял голову – думал, это трактирщик требует денег или кто-то хочет потешиться над поверженным.

Элиза молча села, напротив. В ее руке бесцельно перекатывался небольшой, но явно тяжелый мешочек. Звук монет – серебряных и, что важнее, золотых – был отчетливо слышен даже в трактирном гомоне. Барни невольно поднял взгляд. Его глаза прилипли к мешочку, в них вспыхнул голодный, животный блеск. Голод был не только физический.

Элиза смотрела на него прямо, без улыбки.

– Нанимаю тебя, – сказала она четко, перекатывая мешочек между пальцами. – Моим старшим помощником. На мой корабль.

Барни уставился на нее. Его мозг явно не справлялся. Женщина? Худая, в черной одежде? Нанимает его, опытного боцмана? На свой корабль? Он сглотнул ком в горле. Что это? Насмешка? Безумие? Его лицо исказила гримаса – нечто среднее между смехом и плачем. Он только выдохнул хрипло:

– Женщина… Ты… ты шутишь?

Элиза хмыкнула. Коротко, колко. Взгляд ее стал острым, как клинок.

– Шучу? Зачем? Мне нужен старший помощник, который знает толк в грузах, умеет выбить цену и не даст капитану спустить всю прибыль за борт из-за тупой спешки. Ты подходишь. – Она резким движением швырнула мешочек на стол между ними. Он ударился с глухим звоном. Из горловины выкатилось несколько серебряных монет и пара золотых, сверкнув в тусклом свете фонарей.

Барни не поверил своим глазам. Золото! Настоящее золото! Его рука, огромная и мозолистая, метнулась вперед, как кобра. Он схватил мешочек, зажал его в кулаке, будто боясь, что его отнимут, и сунул за пазуху, под грубую рубаху. Твердость монет успокоила его. Он поднял на Элизу взгляд, уже другой – оценивающий, заинтересованный, лишенный прежнего скепсиса.

– Как… как мне к тебе обращаться, хозяйка? – спросил он, голос стал глубже, почти уважительным.

– Талия, – ответила она просто.

Барни замер на секунду. Потом вскочил, вытянулся по стойке «смирно» так резко, что табурет грохнулся на пол. Он отдал честь – не пиратскую небрежность, а почти воинский салют, прижав ладонь к воображаемой треуголке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– К отплытию готов, капитан Талия! – выкрикнул он громко, так что несколько голов обернулось. В его голосе звенела не только благодарность за золото, но и пробудившаяся надежда. И, возможно, тень уважения к той, кто не побоялась предложить работу женщине.

«Капитан Талия».

Слова ударили в самое сердце. Не «хозяйка», не «леди». Капитан. Приятная, теплая волна прокатилась по ней, согревая изнутри, разгоняя лед одиночества и страха. Это звучало… правильно. Как ключ, поворачивающийся в замке ее судьбы.

Они просидели еще час. Элиза (теперь уже Капитан Талия) объяснила ситуацию: корабль строится, будет готов через пару недель. Он – ее старпом. Его задача: помочь с наймом надежной, не пьющей команды (Барни хмыкнул: «Трудновато, капитан, но справимся»), закупить снасти, провиант, оружие по ее списку. Золота на первое время хватит. Остальное – на его совесть и умение торговаться. Барни кивал, задавал толковые вопросы, его глаза горели делом. Он был в своей стихии.

Элиза поднялась наверх в свою каморку поздно. Но вместо привычной тяжести и тревоги на душе было легко. Она скинула куртку, положила нож под подушку. Мешочек с оставшимся золотом стал легче, но теперь у нее был не просто мешок монет – у нее был старший помощник. Опытный, умный, и, кажется, лояльный. Ее команда начинала пополняться.

Перед сном она еще раз достала договор на «Ночную Фурию», погладила пальцами схему корабля. Ее корабль. Ее команда. И она – Капитан. На губах Элизы, впервые за очень долгое время, задержалась не едкая усмешка и не гримаса боли, а настоящая, спокойная улыбка. Завтра начнется новая глава. А сегодня… сегодня можно уснуть с чувством, что путь, наконец, выбран верно.

Глава 54. «Ночная Фурия» в порту

Стук в дверь был не просто громким – он был как пушечный залп, разорвавший тишину ее тревожного сна. Элиза вскочила с кровати, сердце бешено колотилось где-то в горле.

– Иду! – крикнула она хрипло, натягивая брюки и хватая куртку. Она еще не проснулась толком, но тело уже знало: стук такой силы – либо беда, либо…

Открыла дверь. Перед ней, запыхавшийся, с глазами, круглыми как блюдца, и лицом, сияющим от восторга, стоял Генри. Он подпрыгивал на месте, словно на раскаленных углях.

– Мисс! Капитан! Там! – Он ткнул грязным пальцем куда-то за окно, в сторону моря. Заикаясь от волнения, он выпалил: – Пристань!.. Старая пристань!.. Мэтт!.. «Ночная Фурия»!..

Элиза схватила его за плечи, встряхнула так, что зубы у него застучали.

– Говори понятнее, мальчишка! Где?! Что стоит?!

– «Ночная Фурия»! – выдохнул Генри, наконец собравшись. – Мистер Мэтт пригнал ее! На Старую Пристань! Только что! Я сам видел! Такой корабль! Черный! Красивый!

Элиза отпустила его. Мир вокруг на мгновение замер, звуки трактира – гул голосов, звон посуды – стихли. В ушах зазвенело. Потом… Потом адреналин ударил в кровь с такой силой, что ноги сами понесли ее. Она рванула обратно в комнату, впопыхах натягивая сапоги, хватая сумку с договором, ключом и оставшимся золотом, засовывая нож в голенище. Выскочила в коридор и, не раздумывая, кулаком забарабанила в соседнюю дверь – ту самую, где обитал Барни.

– Барни! Пристань! Сейчас же! – крикнула она сквозь дверь и помчалась вниз по лестнице, не дожидаясь ответа.

Внизу она врезалась в шум трактира, но он был для нее теперь просто фоном. Впереди, петляя между столами и ошеломленными посетителями, скакал Генри, оглядываясь и маша ей:

– Сюда, капитан! Быстрее!

За ними, ругаясь и на ходу застегивая камзол на кривые пуговицы, спотыкаясь о спущенные сапоги, бежал Барни, его обычно цепкий взгляд был заспанным и недоумевающим, но ноги уже несли его вслед за этой безумной женщиной и мальчишкой.

Они вырвались на улицу. Утренний воздух Мартеллы, пропитанный запахом рыбы, соли и гнили, ударил в лицо. Элиза бежала, не чувствуя под собой камней мостовой. Сердце колотилось, дыхание сбилось. Не верю. Не может быть. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но ноги несли ее к Старой Пристани, туда, где ржавые сходни скрипели под тяжестью краденого добра, а воды залива были цвета грязной оливы.

Они выбежали на набережную. И замерли.

То, что они увидели, заставило ахнуть всех троих одновременно.

Среди потрепанных, облупленных, пахнущих тиной и дешевым ромом посудин, уныло качавшихся у причала, стояла Она.

«Ночная Фурия».

Мэтт не солгал. Корабль был… великолепен. Не огромный, как военные линкоры, но и не маленький – стройный, быстрый фрегат. Его корпус был выкрашен в глубокий, матовый черный цвет, поглощавший солнечный свет, как бархатная ночь. По ватерлинии шла тонкая, ярко-алая полоса – единственный всплеск цвета, как капля крови на черной стали. Высокие мачты, еще голые, без парусов, устремлялись в серое небо Мартеллы, как копья. Такелаж – аккуратный, туго натянутый – блестел свежей пенькой. Палуба, из светлого, тщательно выструганного дуба, казалась безупречно чистой. На корме, четкими, золотыми буквами, сияло имя: НОЧНАЯ ФУРИЯ.

Корабль выглядел чужеродно. Как лебедь среди воронья. Как воплощение мечты посреди грязной реальности. Он был новым. От него пахло свежим деревом, смолой и… свободой.

Элиза стояла, не в силах пошевелиться. Глаза ее широко распахнулись, губы дрожали. Она видела этот корабль сотни раз в мечтах, но реальность превзошла все ожидания. В груди что-то сжалось – то ли неверие, то ли такая сильная радость, что она была почти болезненной. Слезы навернулись на глаза, но она смахнула их тыльной стороной руки, не в силах отвести взгляд.

– Черт возьми… – прошептал Барни, стоявший рядом. Его профессиональный взгляд скользил по линиям корпуса, по креплению шпангоутов, по качеству рангоута. Скепсис и сонливость улетучились, сменившись неподдельным восхищением.

– Да он… он же красавец! И крепкий, судя по всему… Мэтт не халтурил.

– Юнга Генри к вашим услугам, капитан! – выпалил мальчишка, отдавая что-то вроде чести и сияя улыбкой во весь рот. Он уже видел себя ловким юнгой на этом черном красавце.

Элиза не слышала их. Она сделала шаг вперед. Потом еще один. Подошла к сходням, которые Мэтт, заметив их, уже спешно перекидывал с палубы на причал. Его лицо светилось гордостью и облегчением.

– Мисс Блэквуд! Вот он! Ваша «Фурия»! – крикнул он. – Как и договаривались!

Она кивнула, не в силах говорить. Поставила ногу на первую ступеньку сходни. Дерево было твердым, новым, упругим под ногой. Она поднялась на борт.

Палуба «Ночной Фурии».

Ощущение было невероятным. Чистые, ровные доски под ногами вместо грязных камней Мартеллы. Простор. Запах свежей древесины и моря. Тишина, нарушаемая лишь криками чаек и плеском волн о борт. Она обошла шпиль, прошла мимо аккуратно сложенных бухт новых канатов, подошла к перилам, глядя на жалкие лачуги Мартеллы сверху вниз. Город, ее тюрьма, казался теперь маленьким и ничтожным.

Затем она увидела его. Штурвал. Большой, полированный, из темного дерева, с бронзовыми вставками. Он сиял в утреннем свете, как священный артефакт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза медленно подошла. Барни и Мэтт наблюдали за ней молча. Генри замер у трапа, затаив дыхание. Она протянула руку. Пальцы дрожали. Коснулась гладкого, прохладного дерева штурвала. Ощущение было… электризующим. Власть. Контроль. Направление. Ее пальцы сомкнулись на спицах, крепко, уверенно. Она покрутила его. Легко, плавно. Штурвал отозвался послушным движением рулевого пера где-то далеко в воде.

В этот момент что-то внутри нее щелкнуло. Страхи, сомнения, прошлые боли – все это отступило, смытое приливом абсолютной, невероятной уверенности. На ее лице расцвела улыбка – не та едва уловимая, что была раньше, а широкая, сияющая, улыбка капитана, вставшего на капитанский мостик своего корабля.

– Капитан на мостике, – громко и четко произнес Барни, и в его голосе звучало не просто формальное признание, а уважение.

Элиза повернулась к ним, рука все еще лежала на штурвале.

– Барни, примите корабль у мистера Мэтта. Тщательная инвентаризация. Генри – ты теперь юнга. Убирайся подальше с дороги и смотри, учись. Мэтт, – она посмотрела на судостроителя, – вы превзошли себя. Окончательный расчет – сегодня вечером в «Трех Акулах». А теперь… – ее взгляд скользнул по новенькой палубе, по мачтам, устремленным в небо, по бескрайнему морю за кормой, – …добро пожаловать на борт «Ночной Фурии».

Она снова положила руку на штурвал. Море звало. Будущее начиналось сейчас. И оно принадлежало Капитану Талии.

Глава 55. Отплытие Ночной Фурии

Новость о странном, черном как ночь корабле, пришвартовавшемся у Старого Причала, разнеслась по Мартелле со скоростью пожара в пороховом погребе. «Ночная Фурия» стала сенсацией. Зеваки стекались на набережную, толкаясь и тыча пальцами: купцы оценивали тоннаж взглядом, пираты – с завистью и расчетом, потаскушки мечтательно вздыхали, глядя на стройные мачты. Кто его хозяин? Богатый купец? Таинственный аристократ-изгой? Новый грозный пиратский капитан?

Элиза исчезла.

Она стала призраком Мартеллы. Ее больше не видели в «Трех Акулах», не встречали на рынках. Капитан «Фурии» существовал лишь как слух, как тень за плотно зашторенными окнами самой большой каюты на черном корабле. Даже нанятая команда знала ее только как «Капитана». Ни имени, ни лица. Барни, ставший ее неофициальным голосом и старшим помощником, был непреклонен: каждый матрос, юнга или кок, подписывал железный договор. Пункт первый и главный: НЕРАЗГЛАШЕНИЕ. Никаких имен, никаких описаний капитана – ни в Мартелле, ни в море, ни в пьяном угаре. За нарушение – не увольнение, а смерть. Барни демонстрировал свой острый, как бритва, боцманский нож, и в его глазах не было и тени шутки.

Дни перед отплытием кипели работой:

1. Груз: Под чутким руководством Барни (его торгашеский талант расцвел пышным цветом) трюмы «Фурии» заполнялись не краденым, а легальным товаром: прочной парусиной с лоранских мануфактур, бочками отличной смолы, ящиками качественных инструментов – всем, что было нужно другим кораблям и могло принести прибыль в портах подальше от этого ада. Барни выбил цены так, что поставщики уходили понурые, но довольные хоть какой-то выручкой.

2. Команда: Элиза, наблюдая из окна каюты, одобряла выбор Барни. Не молодые сорвиголовы, а бывалые, с умными глазами и крепкими руками. Бывшие рыбаки, сбежавший кок с купеческого судна, пара угрюмых, но мастеровитых плотников. И юнга Генри – вертлявый, но рвущийся в дело, его обязанность – чистить палубу до блеска и бегать с посланиями.

3. Припасы: Бочки с пресной водой, мешки с сухарями, солонина, сушеная рыба, бочонки с крепким элем – все закуплено с расчетом на долгое плавание. Элиза лично проверяла качество.

4. Тайна: Трап на «Фурию» охранялся днем и ночью. На берег сходили только по необходимости и только группами. Разговоры о капитане – под запретом. Корабль стал черной крепостью, отгороженной от любопытных глаз Мартеллы.

День Отплытия.

Он наступил не на рассвете, а глубокой ночью. Когда луна скрылась за тучами, а портовый гул сменился пьяным храпом и шепотом воров. Когда тени стали длинными и предательскими. Идеальное время для тени, чтобы раствориться.

На «Фурии» царила приглушенная активность. Не было криков, только шепот команд Барни и скрип канатов. Матросы, закутанные в темные плащи или просто в темной одежде, двигались по палубе как призраки. Фонари были плотно задрапированы, оставляя лишь узкие щели света, достаточные для работы. Даже Генри не пискнул, старательно отдраивая уже сияющие перила.

Элиза вышла на палубу.

Она была одета во все черное: сапоги, брюки, рубашка, длинный кожаный плащ с капюшоном, наглухо закрывающим лицо. Только руки в кожаных перчатках и острый подбородок были видны. Она несла не фонарь, а зажженный факел, пламя которого яростно рвалось в ночной ветер, отбрасывая трепещущие тени на черные борта. Этот факел был единственным ярким пятном во тьме, символом ее власти и решимости.

Она прошла к корме, к штурвалу. Барни встретил ее там, отдал честь. Его лицо в свете факела было серьезным, сосредоточенным.

– Груз принят и размечен, капитан. Припасы – по описи. Команда – на местах. Ветер – попутный, умеренный. К отплытию готовы.

Элиза кивнула. Она не произнесла громких речей. Ее присутствие, ее фигура у штурвала, объятая пламенем факела, говорила сама за себя. Она передала факел ближайшему матросу.

– Отдать швартовы, – прозвучал ее приказ, низкий, властный, разносящийся в ночной тишине. – Поставить парус и грот. Лево руля.

Команды Барни зашептались по палубе. Скрип канатов, глухой стук дерева, тихие шаги. Швартовы, державшие «Ночную Фурию» у ненавистного берега, упали в черную воду. Паруса, огромные тени в ночи, медленно, величаво развернулись и наполнились ветром. Корабль дрогнул, ожил.

Элиза положила руки на прохладные спицы штурвала. Она почувствовала, как корабль послушно отвечает на движение руля, как ее корпус начинает мягко скользить вперед, отрываясь от грязных камней Мартеллы. Она покрутила штурвал, взяв курс на узкий проход между молами, ведущий в открытое море. Движение было плавным, уверенным. Корабль и капитан понимали друг друга с полуслова.

Она обернулась. Мартелла – клоака, тюрьма, место ее падения и возрождения – медленно уплывала назад, погруженная во тьму и собственные мерзкие дела. Только редкие огоньки давали понять, что город еще жив.

Элиза сняла с факела матерчатую обертку. Пламя вспыхнуло ярче, осветив ее капюшон на мгновение. Затем она резко швырнула горящий факел далеко за борт, в черные воды залива. Пламя шипя погасло, поглощенное стихией.

Это был жест. Прощание. Сжигание мостов. Отречение.

– Полный вперед, мистер Барни, – сказала она спокойно, глядя вперед, на бескрайнюю черную гладь океана, подернутую лунной дорожкой, которая только начинала пробиваться сквозь тучи. Курс на северо-восток. Ветер в спину. Нам открыто море.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза давно решила: раз капитан Грей неоспоримый хозяин Южного побережья, то им нужно было плыть подальше. В одном море с этим холодным пауком было не просто тесно – дышать было невозможно. И она, сжав кулаки на штурвале «Ночной Фурии», огласила новый курс эхом, разносящимся над ревом волн:

– На Восток, псы морские! Где солнце встает из дерьма лоранских лордов!

«Ночная Фурия» бесшумно и стремительно растворилась в ночи, унося свою тайну и своего капитана прочь от берегов прошлого. Навстречу ветрам, волнам и неведомой свободе. Тень уходила в море, чтобы больше никогда не вернуться. Капитан Талия начала свое плавание.

Глава 56. Пиратский счёт к гильдии

Год спустя.

Солнце слепило Элизу, стоявшую на капитанском мостике. Она впивалась взглядом в линию горизонта через латунную подзорную трубу, сканируя бескрайнюю синеву. И вдруг – как нож в печень. Корабль! Трехмачтовый фрегат, чистый, ухоженный, преисполненный самодовольства. И на его гроте – ненавистная, вышитая золотом эмблема Лоранской гильдии. Змея, обвивающая кошель. Красная тряпка для быка. Кровь ударила в виски, внутри все сжалось в ледяной комок ярости. Ну конечно же, лорд Делакруа шлет подачки своим жирным крысам-торгашам. Золотишко для новых дворцов и породистых кобыл…

Резкий, как пистолетный выстрел, голос Элизы прорезал гул ветра:

– К БОЮ, УБЛЮДКИ! ЛОРАНСКАЯ КРЫСА НА ГОРИЗОНТЕ!

Палуба взорвалась движением. Черные, как сама ночь, паруса с выбеленным до костяной белизны черепом взметнулись по мачтам. Ветер, словно старый соратник, надул их с глухим хлопком, и «Ночная Фурия» рванула вперед, остроносый корпус рассекая волны с хищным шипением. Команда, давно отточенная до автоматизма, металась по палубе: одни втаскивали на реи пушки, другие точили абордажные крючья, третьи доставали из ящиков пистоли и сабли. Воздух загустел от предвкушения боя и запаха пороха.

Фрегат Гильдии, этот плавучий символ спеси, заметил их. На его палубе засуетились белые мундиры. Он попытался рвануть, развернуться, но был неповоротлив, как беременная свинья – трюмы, набитые под завязку богатством, тянули его ко дну больше якорей. Дистанция таяла на глазах. Элиза видела растерянные лица солдат, слышала отдающиеся команды их капитана. Она ухмыльнулась, оскалив зубы.

– Барни! Дай им прощальный салют!

Грохот бортового залпа «Фурии» потряс воздух. Ядра просвистели, одно шлепнулось в воду у самого борта фрегата, другое с треском снесло часть перил. На вражеской палубе поднялась паника.

– КОРМА ПОД НАМИ! АБОРДАЖНЫЕ КРЮЧЬЯ – ГОТОВЬ! – проревела Элиза, уже стоя на планшире. – ПЕРВАЯ ШЕСТЕРКА – ЗА МНОЙ! ОСТАЛЬНЫЕ – ПЕРЕСТРЕЛЯТЬ ИХ ГНИЛЫХ КУРОВОДОВ НА ЮТЕ! ДАВИ ИХ, СОБАКИ!

Лавина пиратов, воющая, как стая голодных гиен, обрушилась на палубу фрегата. Канаты и абордажные мостки прогнулись под их весом. Элиза – всегда первая, всегда в самой гуще – спрыгнула с каната, приземлившись на вражескую палубу с кошачьей грацией, но с яростью демона. Ее клинок, «Осколок Бури», сверкнул в солнечном свете, описав кровавую дугу. Первый солдат, не успевший даже вскрикнуть, рухнул, хватая ртом воздух с перерезанным горлом. Второго она проткнула под ребра, вывернув клинок с мокрым чавканьем.

– К МНЕ, ТВАРИ! КАПИТАНА МНЕ – ЖИВЫМ! – ее голос резал слух громче лязга стали. Она шла вперед, отбивая удары, парируя выстрелы, превращаясь в смертоносный вихрь. Один солдат попытался зайти сбоку – она плюнула ему в лицо, ослепив, и в следующее мгновение ее кортик глубоко вошел ему в глаз.

– Сдохни, крыса лоранская! – прошипела она, выдергивая окровавленный клинок.

Она видела, как ее пираты режут и рубят. Старый Одноглазый Джек забивал черепа абордажным топором, как дрова. Молодой Клык, весь в крови, с диким хохотом гнался за убегающим офицериком. Но она мчалась к корме, к высокому, холеному капитану в расшитом золотом мундире, который пытался организовать оборону. Два телохранителя бросились ей наперерез. Один – огромный детина с алебардой. Элиза присела под смертоносным взмахом, ее сабля молнией блеснула – и гигант заревел, хватаясь за перерезанное сухожилие под коленом. Второго, метнувшегося с кинжалом, она встретила лобовым ударом головы в переносицу. Хруст, кровь – и он отлетел.

Капитан Гильдии, бледный, но сжимающий шпагу, бросился на нее. Их клинки скрестились с визгом металла. Он был хорош, техничен, но в нем не было той дикой, животной ярости, что горела в глазах Элизы. Она парировала его выпад, нанесла серию молниеносных ударов, заставляя его отступать.

– Дерзишь, сука! – выкрикнул он, разозленный.

– Сука? – Элиза ухмыльнулась, зловеще. – А я думала, ты крыса!

Она сделала обманный выпад вниз, он клюнул, защищаясь – и ее нога со всей силы врезалась ему в пах. Он ахнул, согнувшись. Она ловким движением выбила шпагу из его ослабевшей руки. Она звякнула о палубу.

Капитан Гильдии, корчась от боли, поднял на нее взгляд – и остолбенел. С Элизы во время боя слетела ее собственная треуголка (которую она носила больше по привычке), и густая, огненная копна ее волос рассыпалась по плечам и спине, сливаясь с пятнами крови на ее кожаной куртке.

– Ж…женщина? – выдохнул он в шоке, не веря глазам.

Элиза не дала ему опомниться. Она впилась коленом ему в грудь, придавив к липкой от крови палубе. Острие «Осколка Бури» холодом коснулось его шеи, прямо под кадыком. Глаза Элизы, зеленые и безжалостные, как море перед штормом, смотрели прямо в его перекошенное от страха лицо. Голос ее был тихим, но каждое слово падало, как камень в могилу:

– Прикажи своим щенкам сложить оружие. Сейчас. Иначе я начну резать их глотки одного за другим, начиная с тебя. Сдайся – сохранишь им и себе жалкую жизнь. Моргай дважды, если понял, мразь.

Он заморгал. Часто-часто. Потом закричал, хрипло, надрывно:

– Сложить оружие! Сдаемся! Ради Бога, сложите оружие!

Крик командира сломал последнее сопротивление. Белые мундиры побросали шпаги и мушкеты. Гул боя стих, сменившись стенаниями раненых и тяжелым дыханием победителей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Связать их! Всех до одного! В трюм, к крысам! – рявкнула Элиза, поднимаясь. Она плюнула на поверженного капитана. – Барни! Контролируй погрузку. Выгребаем все! Золото, шелка, масло… И порох! Особенно порох, этих бочек много не бывает!

Барни лишь кивнул:

– Будет сделано, Капитан.

К нему Элиза обращалась иначе. Он заслужил.

Перегрузка добычи превратилась в слаженный хаос. Ящики, бочки, тюки – все ценное перекочевывало с тонущего в роскоши фрегата на поджарый, хищный корпус «Фурии». Элиза подошла к грот-мачте. Лоранский флаг – символ всего, что она ненавидела: угнетения, жадности, лицемерия – все еще трепетал на ветру. Она вцепилась в полотнище, рванула с такой силой, что канат лопнул. Плюнула на синее поле с золотой змеей. Швырнула флаг под ноги. И со всей силы, с ненавистью, выплеснутой в этом движении, вдавила каблук тяжелого сапога в вышивку, втирая в грязь и кровь палубы.

– Ненавижу… – прошипела она, и в этом слове был весь ее ад, вся боль, вся ярость против системы, отнявшей у нее все. – Сжечь эту посудину. Пусть идут ко дну со своим позором.

Глава 57. Клык встречает своих волков

Курс был взят на остров Клык – их скалистое, ветреное убежище, ставшее невольной базой за последние месяцы. Не место, которое Элиза выбрала бы сердцем – слишком уж напоминало оседлость, – но идеальное с точки зрения стратегии: скрытая бухта, пресный источник, высокая скала для дозора и достаточно места, чтобы спрятать «Ночную Фурию» от любопытных глаз. Здесь можно было спокойно поделить добычу, залатать пробоины, дать отдохнуть измотанным телам и переждать сезон свирепых восточных штормов, которые уже начинали показывать зубы на горизонте.

Жителей – горстка. Старые, молчаливые рыбаки, чьи предки сгинули в море, да пара семей, сбежавших от лоранских поборов. Они держались особняком, в глубине острова, и Элиза ценила это. Никаких привязок. Никаких обязательств. Никаких лишних глаз и языков. Остров был камнем, якорем на время – не домом. Но даже камни нужны, когда за спиной – шторм, а под килем – вражеское море.

Стоило ящикам с золотом и бочкам с порохом коснуться песка бухты, как дикое веселье охватило команду. Костер взметнулся к темнеющему небу, выше пальм. Запах жареной рыбы и дичи смешался с едким дымом и сладковатой вонью перебродившего пальмового сока, который лился рекой вместо дорогого рома. Заиграла скрипка – криво, пьяно, но весело. Затопали сапоги по песку, закружились в диких плясках фигуры, отбрасывая на скалы нелепые, прыгающие тени. Смех, пьяные крики, похабные песни – все слилось в оглушительный гул.

– Эй, Шестерка! Отдай масло, тварь! Это ж капитанская доля! – рявкнул Одноглазый Джек, швырнув в кого-то рыбьей головой.

– Сам ты тварь, старый пес! Хлебни еще, язык развяжется! – огрызнулся Пит, обливаясь пальмовым соком.

– Тише там, ублюдки! – пронеслось над костром.

Это была Элиза. Она сидела чуть поодаль, на большом, обмытом волнами валуне, словно на троне. В одной руке – грубо сколоченная кружка, в другой – кусок жареной черепахи. Ее рыжие волосы, распущенные, казались языками пламени в отблесках костра. Глаза блестели неестественно ярко. Она уже перебрала. Значительно. Но держалась. Пока.

– Устроили базар, как портовые шлюхи! Пейте тише, или я затычки из пороха вам в глотки забью!

Команда заулюлюкала в ответ, но притихла – на минуту. Капитанский гнев, даже пьяный, был вещью серьезной. Элиза осушила кружку до дна, почувствовав, как жар разливается по жилам, притупляя остроту мыслей, но не глуша назойливый червячок сомнения. Добыча богатая. Победа полная. Почему же внутри – пустота и раздражение? Вид лоранского флага под сапогом? Или… этот остров? Эта вынужденная остановка? Этот рой людей, которые ждали от нее решений, дележа, приказов? Она поймала на себе взгляд молодого юнги, восторженно смотревшего на нее. Глядит, как на идола. Дурак. Не знает, что идолы падают и разбиваются.

Кто-то громко пукнул под смех окружающих. Элиза скривилась.

– Вонючие свиньи… – пробормотала она, пытаясь встать. Мир поплыл. Сильная рука ловко поддержала ее под локоть.

– С тобой все в порядке, Капитан? – спросил Барни. Его голос, хриплый, как скрип несмазанных шлюпбалок, был островком спокойствия в этом пьяном хаосе. Он смотрел на неё с заботой.

– Пустяки, Барни. Ром… пальмовое дерьмо это… ударило в голову. Скоро выветрится, – Элиза попыталась отстраниться, но ее шаги были нетверды.

Барни не отпустил.

– Пойдем, Капитан. Отоспишься. Утро вечера мудренее.

– Они же… – Элиза махнула рукой в сторону гуляющей команды.

– Они знают свое дело. И знают, что завтра кто-то не встанет – тому каюк. Отдохни.

В его тоне не было приказа, но была непререкаемая убежденность старого волка, видавшего виды. Он знал Элизу лучше, чем она сама себя порой. Знавал ее ярость и ее слабости. И охранял и то, и другое.

Он почти довел ее до маленькой хижины из пальмовых стволов и выброшенных морем досок – ее временной «резиденции». Внутри пахло смолой, морем и пылью. Висела ее сабля, лежал пистолет, стоял кувшин с водой.

– Спасибо, Барни, – выдохнула Элиза, с трудом выговаривая слова, но без привычных ругательств. Это было больше, чем просто «спасибо». Это было признание его места рядом с ней. Единственного, кому она могла позволить увидеть себя такой – уставшей, пьяной, уязвимой.

– Не за что, Капитан, – кивнул он коротко. – Спокойной ночи. Крепко спи.

Он вышел, тихо прикрыв плетеную дверь.

Элиза плюхнулась на жесткую лежанку, покрытую грубым полотном. Голова гудела, как улей. За стенами доносились приглушенные звуки пира – смех, музыка, дикий вопль. Она зажмурилась, и мир поплыл в другую сторону.

Ей снился Арколис. Не просто пир. Тот, когда она только что попала на остров. Вино лилось рекой. Музыканты выбивались из сил. Она была на вершине – дерзкая и красивая, с гордо поднятой головой. Все смотрели на нее. Капитан Грей, властитель Южного побережья, его ледяные глаза неотрывно следили за ней. И вот он встал. Он подошел. Сильная рука обхватила ее запястье – не грубо, но властно, не оставляя выбора.

– Моя звезда… – прошептал он губами, которые чуть тронула усмешка. – Пора обсудить твою… невероятную удачу.

Он повел ее сквозь толпу, которая почтительно расступалась. В его каюту… Сердце Элизы билось чаще – от триумфа? От предвкушения? Во сне она улыбнулась его силе, его вниманию, этому признанию ее мощи…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но потом… Инстинкт. Резкий, как удар кинжала. Ее рука потянулась к бедру – туда, где всегда висела сабля, ее продолжение, ее защита. Пальцы нащупали лишь грубую ткань рубахи. Пусто. Где клинок? Где «Осколок Бури»? Паника, холодная и липкая, обожгла кожу. Безоружна. В логове волка. Его рука на ее запястье вдруг показалась не приглашением, а кандалами. Улыбка Грея стала хищной, его глаза – бездонными и опасными.

Элиза резко перевернулась на другой бок на своей жесткой лежанке на Клыке, сбив грубое покрывало. Сердце бешено колотилось, дыхание перехватило. Темнота хижины, запах смолы и моря – реальность вернулась, резкая и облегчающая. Сон растаял, как дым от костра. Но осадок остался – щемящее чувство уязвимости, потерянности и глухой, старой ненависти, перемешанной с чем-то еще… чем-то опасным, о чем она не смела думать наяву. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пока боль не прогнала последние призраки сна. Просто пьяный бред. Грей далеко. Он – прошлое. Но прошлое, как оказалось, умело кусаться даже во сне. И без оружия она чувствовала себя голой. Она потянулась к сабле, висевшей рядом на стене. Холод металла успокоил дрожь в пальцах. Только тогда она закрыла глаза снова, пытаясь загнать обратно демонов, вырвавшихся наружу вместе с пальмовым соком и тревожным сном.

Глава 58. Порог, за которым прошлое

Утро после пира впилось в Элизу тысячей грязных иголок. Солнце, пробивавшееся сквозь щели хижины, било прямо в мозг, превращая его в раскаленную пульсирующую массу. Каждый звук – крик чайки, скрип пальмы на ветру – отдавался в висках адской кувалдой. Рот был выстлан прогорклым войлоком, а желудок угрожающе перекатывал вчерашнее пальмовое пойло пополам с черепахой.

Со стоном, больше похожим на рычание загнанного зверя, она оторвала себя от грубого полотна лежанки. Казалось, каждую кость в теле кто-то вывихнул, а мышцы налились свинцом. Шатаясь, как только что сошедший на берег после шторма, Элиза выволокла свое измученное тело на узкую веранду хижины. Свежий, соленый воздух обжег легкие, но не принес обещанного облегчения. Голова гудела.

В углу веранды стояла старая, почерневшая от времени бочка, доверху наполненная дождевой водой. Элиза, не раздумывая, подошла к ней. Как заправский мужик после самого отчаянного кутежа, она сунула туда голову – целиком. Ледяная вода обожгла кожу, смывая липкий пот и часть похмельного кошмара. Она продержалась под водой несколько долгих секунд, пока легкие не закричали о воздухе.

– Аааррргхх! – с хриплым рыком, сотрясающим все существо, она выдернула голову наружу. Вода хлынула потоками, мокрые, огненно-рыжие пряди намертво облепили лицо, шею, заливая воротник рубахи. Она откинула их резким движением, шлепая ладонями по щекам, чтобы прогнать воду из глаз. Дышала тяжело и прерывисто, но взгляд, хоть и мутный, уже стал чуть осмысленнее.

– Ха! – раздался знакомый хрипловатый смешок. Барни, как тень, возник у края веранды, прислонившись к столбу. В его глазах светилась привычная усмешка, смешанная с укором. – Не умеешь пить, Капитан, лучше не берись. Голову потом из бочки вытаскивать – не капитанское дело.

Элиза посмотрела на него сквозь мокрую завесу волос. Голова все еще раскалывалась, и его слова впились, как заноза.

– А тебя кто спрашивал, старый пес? – выпалила она колко, голос был хриплым и срывающимся. Она вытерла лицо мокрым рукавом. – Принеси чего-нибудь… на опохмелку. Что-нибудь… живое. А то я тут сдохну, и тебе с этой сворой ублюдков разбираться.

Барни лишь хмыкнул, но в его взгляде мелькнуло понимание. Он исчез так же тихо, как и появился. Элиза тяжело опустилась в грубо сколоченное кресло-качалку, стоявшее на веранде. Оно жалобно заскрипело под ее весом. Она начала раскачиваться, медленно, монотонно, пытаясь унять дрожь в руках и утихомирить бунт в желудке. Каждое движение отдавалось тупой болью в затылке. Проклятый пальмовый сок. Никогда больше.

Через несколько минут Барни вернулся. В его руке была глиняная кружка, из которой валил густой, терпкий пар. Запах был… специфическим. Крепким, травяным, с явной ноткой чего-то отталкивающе-кислого.

– На, Капитан. Вышибает дух, зато потом легче.

Элиза с опаской глянула на зелье, но жажда жизни (или просто желание перестать чувствовать себя как выброшенная на берег медуза) пересилила. Она взяла кружку, зажала нос и сделала три больших, решительных глотка. Густая, обжигающая жидкость ударила в глотку, поползла вниз, как раскаленная смола… и тут же встретила яростное сопротивление желудка.

– Блэээ… – Элиза резко наклонилась вперед, срыгнув прямо с веранды в кусты. Тело сотрясали спазмы. Но странное дело – после этого жгучего позыва наступило почти мгновенное, пусть и частичное, облегчение. Давящая тяжесть в желудке уменьшилась, а туман в голове чуть рассеялся. Она вытерла губы тыльной стороной ладони, шумно выдохнула и хрипло констатировала:

– Хорошо, – это было высшей похвалой для снадобья Барни.

Она откинулась в кресло, снова начав раскачиваться. Теперь движения были чуть увереннее.

– Что там… с добычей, Барни? – спросила она, уже более внятно.

– Все распределили. Честно, по уставу. Золото – в общак, в тайник. Шелка – под замок, ждут своего часа. Оружие – на вооружение, кто что выбрал. Порох… – Барни почесал щетинистый подбородок, – …пороху, с прошлого раза, да с этого – полный склад. Давно пора на Мартеллу, Капитан. Скоро крыша провалится. Надо опустошать склады, пока он не рванул.

Элиза кивнула, прикрыв глаза. Голова все еще ныла, но мысли уже прояснялись. Мартелла. Большой портовый город под крылом местного князька, который смотрел на контрабанду сквозь пальцы – за хороший процент. И Барни был прав. С порохом шутки плохи. Да и продать его выгодно мог только он.

– Хорошо, Барни, – пробормотала она. – Готовь «Фурию». Как только я… как только эта дрянь из меня выйдет окончательно – отчаливаем. Торгуй, как знаешь.

Она знала: спорить с Барни в вопросах торговли было глупо. У старого морского волка был нюх на выгодную сделку и умение выбить цену так, что даже мартелльские крысы уважали. Он всегда действовал один, таинственный представитель неуловимого капитана, о подвигах которого уже ходили легенды по всему Восточному побережью.

«Смелый, быстрый и удачливый» – шептались в тавернах. Никто не знал его имени, а Барни хранил молчание, как могила.

Элиза тоже бывала в Мартелле в это время, но никогда – рядом с Барни. Она появлялась отдельно, под другим именем, в другой одежде. Город был ее глотком воздуха, возможностью сбросить кожу Капитана «Ночной Фурии». Здесь она могла раствориться в толпе, поспорить с купцами о ценах на пряности, послушать новости, а пару раз – с наслаждением ввязаться в потасовку в какой-нибудь задрыпанной таверне, просто чтобы почувствовать кулак на чужой челюсти без ответственности за корабль и команду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но самым главной ее отдушиной были скачки. Она всегда заходила в конюшню на окраине, где под присмотром верного (и щедро оплачиваемого) конюха стоял Гром – мощный, вороной жеребец с горящими глазами. Стоило ей сесть в седло, как вся тяжесть, все мысли улетучивались. Она вырывалась за городские стены, и Гром мчался по бескрайним прибрежным холмам, как ветер, унося прочь и похмелье, и тревоги. В эти мгновения она была просто Элиза – свободная и неудержимая.

Однажды, после особенно удачной (и, следовательно, особенно пьяной) сделки Барни, она, шатаясь, брела к своему постоялому двору. Голова гудела, ноги заплетались. И, черт побери, она свернула не в тот переулок. Подняла тяжелую голову, чтобы сориентироваться, и… кровь стыла в жилах. Над дверью покачивалась знакомая, ненавистная вывеска: «Коралловый Грёзы».

Нет. Только не это. Не сейчас.

Она мгновенно протрезвела, как от ледяного душа. Адреналин выжег остатки хмеля. Сердце бешено заколотилось. Развернись и уйди. Тихо. Быстро. Но уже было поздно. Дверь распахнулась, выпуская облако табачного дыма и гул голосов. На крыльце, облокотившись на перила, стояла Она. Марта. Все такая же пышная, с наглой ухмылкой и острым, все видящим взглядом. В руке дымилась длинная трубка.

Их взгляды встретились. Улыбка Марты стала шире, хищнее. Она оттолкнулась от перил, сделала шаг вперед.

– Эй! Красотка! – ее голос, густой и насмешливый, прокатился по переулку. – Неужто вернулась? Ко мне? Или просто ноги сами принесли?

Она помахала рукой с трубкой, приглашая подойти.

Элиза почувствовала, как горит лицо. Не от стыда, нет. От ярости, от беспомощности, от нахлынувших воспоминаний, которые она так яростно пыталась затопить в море. Не думая, не оглядываясь, она резко развернулась и… побежала. Прочь. От этого места. От этого голоса. От прошлого, которое, казалось, настигало ее даже здесь, на краю света.

– Идиотка! Кретинка! Дрянь! – ругала она себя шепотом, продираясь сквозь узкие переулки, спотыкаясь о камни, чувствуя, как слезы злости и унижения жгут глаза. Какого чёрта ты туда запёрлась. Теперь Марта может рассказать Грею, что в Мартелле видела его бывшую подружку.

Бежала как последняя трусиха. Это было хуже любого похмелья. Гораздо хуже.

Глава 59. Рубашка грубая, сердце — женское

Дымный воздух таверны «Тухлая Селедка» висел густым маревом, пропитанным запахом дешевого эля, жареного сала и немытых тел. Элиза забилась в самый дальний угол, подальше от шумного центра. Ее кружка с мутноватым элем была лишь ширмой. Настоящая цель – уши. Уши, настроенные на шелест сплетен, на ропот новостей, что текли по Мартелле, как грязные ручьи после дождя. Она медленно потягивала пену, глаза, скрытые тенью капюшона простого холщового плаща, скользили по залу.

К двери ввалилась шумная ватага. Пираты. Не ее команда – чужие, загорелые, с лицами, изборожденными морскими ветрами и драками. Они громко рассаживались за соседний стол, заказывали эль и жаркое, смеялись грубо и гулко. Элиза нахмурилась, собираясь уйти – слишком шумно. Но одно слово заставило ее застыть, будто громом прибило к скамье.

– …Грей.–

Имя прозвучало, как выстрел в тишине ее мыслей. Несмотря на общий гам, оно врезалось в сознание. Она невольно затаила дыхание, пальцы судорожно сжали ручку тяжелой глиняной кружки. Кости побелели.

– Да, этот гад последнее время совсем озверел, слыхал? – продолжал коренастый детина с татуировкой якоря на шее. – Корабль под белым флагом с детьми на борту – и тот пустил ко дну у Южных рифов! Никакой пощады!

– Что с ним стряслось? – спросил молодой, с испуганными глазами. – Раньше хоть правила какие-то соблюдал…

– Черт его знает! – отмахнулся третий, вытирая эль с бороды. – Говорят, ищет кого-то. Как дьявол мечется по морю. Кровью умывается, говорят…

«Ублюдок», прошипела Элиза про себя, и казалось, яд этого слова капнул в ее эль, отравив его горечью. «Будь ты проклят в этой жизни и всех последующих.» Внутри все сжалось в холодный, ненавидящий комок. Образ Грея – холодного, расчетливого, несущего разрушение – всплыл перед глазами. Его руки… Его глаза… Ищет кого-то? Мысль кольнула ледяной иглой, но она гневно отогнала ее.

Разговор пиратов, к счастью, переключился. Один из них, оглядевшись, понизил голос, но Элиза все равно уловила:

– А вы видели? В бухте стоит… «Ночная Фурия». Черная, как грех, с этим костяным черепом на парусах.

Соседи за столом закивали, оживившись.

– Видали! Красавица! Говорят, капитан у них – сам черт в человечьем обличье! Удачливый как…

– …как сам Грей в лучшие годы! – подхватил другой.

– Корабль – молния! Самый быстрый, что я видал! – восхищенно добавил третий.

Элиза едва заметно улыбнулась в тени капюшона. Гордость, острая и сладкая, смешалась с горечью от предыдущей темы. Ее корабль. Ее гордость.

И тут понеслось. Гадание началось.

– Почему он скрывается, как крот? – начал детина с якорем. – Может, беглый раб? Шрамы на спине скрывает…

«Почти беглая, – мысленно поправила Элиза, – но не раба.»

– А может, он слепой? – фантазировал молодой. – Оттого и не показывается!

«Ха! Не слепая, – ехидно подумала Элиза, – хотя в свое время и хотела бы ослепнуть… чтобы не видеть и не…» Мысль оборвалась, оставив знакомый горький привкус. Не влюбиться.

– Благородный лорд! – уверенно заявил бородач. – Сбежавший от скучных дворцовых интриг! Ищет приключений на море!

«Ха! Почти в точку, – мысленно усмехнулась Элиза, вспомнив пыльные коридоры своего прошлого. Только сбежала не от скуки… а от кое-чего пострашнее.»

Они гадали еще долго, перебирая нелепые версии: от проклятого моряка до инопланетного пришельца (этот вариант вызвал особенно громкий хохот). Но ни одна, даже самая безумная догадка, не коснулась истины. Никто и представить не мог, что грозный капитан «Ночной Фурии», наводящий ужас на торговые пути Лоранской гильдии, сидит в двух шагах от них – женщина в потершем плаще, медленно допивающая эль.

Элиза представила, как встает, срывает капюшон, шагает к их столу и со всей силы бьет кулаком по древесине, заставляя кружки подпрыгнуть. Как она смотрит им в глаза и говорит тихо, но так, чтобы услышали даже на кухне:

– Я – капитан «Ночной Фурии». Я – та самая «чертовка». И да, я – женщина. А теперь выпейте за мое здоровье и заткнитесь, пока я не передумала вас резать за эту тупую болтовню.

Она ясно видела их рожи: обалдевшие, перекошенные страхом и неверием. Эта картина вызвала у нее такую волну дикого, почти истерического веселья внутри, что она чуть не фыркнула в кружку. Ох, черт, это было бы зрелище…

Но она осталась сидеть. Неподвижная, как камень в тени. Просто наблюдала. И ловила себя на мысли: В последнее время… обо мне говорят больше, чем о Грее. Это было странное чувство. Удовлетворение? Да. Но и тревога. Слава – обоюдоострое оружие. Она привлекала не только восторженных юнг, но и охотников за головами, и завистников, и… его. Особенно его.

И тут, как всегда, когда мысли заходили о Грее, ее охватывал знакомый, леденящий страх. Не страх смерти или боя – с этим она давно сжилась. Страх встречи. Здесь, в Мартелле. На этих самых узких, пахнущих рыбой и преступностью улочках. Она боялась не его – она боялась себя. Боялась, что ярость, копившаяся годами, прорвет все плотины, что она бросится на него с голыми руками, с ножом, с чем угодно, лишь бы перерезать то изящное, ненавистное горло, которое когда-то шептало ей лживые слова. Она не сомневалась – в ярости она сильнее. Но последствия… Пощады не будет никому. Город превратится в бойню. Ее команда, ее «Фурия»… все погибнет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она глубоко вздохнула, отпивая глоток эля, чтобы смыть ком в горле. И, как всегда в такие моменты, мысленно поблагодарила ту слепую удачу или странное стечение обстоятельств, которое до сих пор уберегало их от столкновения в Мартелле. Ни разу их корабли не швартовались в бухте одновременно. Ни разу их тени не пересеклись на этих мощеных камнях. «Может, море само разводит нас? – подумала она с горькой иронией. Или он знает, что я здесь, и избегает?» Последняя мысль показалась ей смешной и маловероятной. Нет, просто удача. Хрупкая, ненадежная удача. И она молилась всем демонам моря, чтобы она не иссякла. Не здесь. Не сейчас.

Глава 60. Ночная Фурия: враг без лица

Тяжелая дубовая дверь капитанской каюты на «Морской Ведьме» глухо поскрипывала в такт мерному покачиванию корабля на волнах. Капитан Грей сидел за массивным столом, заваленным картами, логами и дорогими, но потускневшими от морской соли приборами. Его лицо, обычно холодное и бесстрастное, как маска, сейчас было напряжено, брови сведены в жесткую складку. Он просматривал донесения, и каждое слово о наглых нападениях на востоке, о безнаказанности какого-то выскочки, заставляло его сжимать челюсти.

Тук-тук.

Грей даже не поднял головы.

– Входи! – его голос, низкий и ровный, прозвучал как удар хлыста по тишине каюты.

Дверь отворилась, пропуская Моро. Он молча подошел к столу. В его руке был лист качественной бумаги, сложенный вчетверо, с видимой издалека зловещей печатью Лоранской Гильдии – золотой змеей, обвившей кошель. Моро без лишних слов швырнул лист на стол перед капитаном. Бумага скользнула по полированной поверхности и остановилась перед его сжатыми кулаками.

Грей медленно развернул лист. Глаза пробежали по изысканному шрифту, объявлявшему награду. Сумма заставила его бровь едва заметно дрогнуть. Но не имя. Имя было ожидаемо: «Капитан “Ночной Фурии”».

Тишину каюты разорвал резкий, сухой, лишенный всякой теплоты звук.

– Ха! – Грей откинулся в кресло, его губы растянулись в улыбке, больше похожей на оскал. – Этот ублюдок… и тут меня обогнал.

Он ткнул пальцем в цифру награды.

– За его голову – в два раза больше, чем за мою. Два раза, Моро!

В его глазах вспыхнул холодный огонь – смесь ярости, оскорбленной гордости и… странного, извращенного восхищения. Выскочка. Но чертовски эффективный выскочка.

– Не удивительно, Капитан, – ответил Моро, его голос был монотонен, как скрип снастей. – За три года – сорок три корабля Гильдии на его счету. Сорок три. Появился будто из морской пучины, без прошлого, без имени. Действует дерзко, ловко… и удача – его верная шлюха.

В словах Моро не было страха, лишь констатация факта, вызов, брошенный старой гвардии новым игроком.

Грей молчал секунду, его пальцы барабанили по столу, зрачки сузились до булавочных головок, превратившись в два ледяных буравчика.

– Ты что-нибудь… выяснил про него? – спросил он, намеренно растягивая слова. Хоть тень. Хоть намек. Кто этот призрак, который смеет затмевать его славу?

Моро покачал головой, почти незаметно.

– Нет. Этот чертов Барни… – помощник произнес имя с редким для него раздражением, – …молчит, как рыба, которую он и есть. Предан своему капитану, как старый пес. Готов зубы сломать, но не выдаст ни слова. Никаких слабостей. Никаких связей.

– Что еще? – Грей не отрывал взгляда от объявления. Сумма награды пылала перед глазами.

– Ходят слухи, Капитан, – продолжил Моро. – Будто он не человек вовсе, а дьявол во плоти. Что его корабль – проклятый, что он умеет быть невидимым… Глупости портовой шпаны. Но… – Моро сделал паузу, – …но факты упрямы. Он есть. Он бьет. Он уходит. И Гильдия в бешенстве.

Грей внезапно вскинул руку и со всей силы сжал объявление. Дорогая бумага смялась, порвалась в его мощной ладони с хрустом. Он сжал ее в тугой, бессмысленный комок, в котором смешались золотая змея, цифры награды и имя призрака. Его взгляд, полный ледяной ярости и неутоленного любопытства, уставился куда-то в пространство за иллюминатором, где клубился туман.

– Надеюсь… – его голос был тише, но в нем звенела сталь, – …надеюсь, мы когда-нибудь встретимся, Капитан “Ночной Фурии”. Лицом к лицу. Море одно… рано или поздно оно сведет нас.

Он швырнул смятый комок бумаги в угол каюты, где тот бессильно ударился о переборку. В каюте воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая только скрипом корабельного набора и тяжелым дыханием капитана. Охота на призрака только что обрела для Грея новый, личный смысл.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 61. Шторм был вчера

Небо над Восточным побережьем сжалось, как кулак разъяренного божества. Воздух, еще вчера напоенный соленым теплом, стал тяжелым, свинцовым, обжигающим легкие предгрозовой сыростью. «Ночная Фурия», спеша укрыться на «Клыке», рвала черные паруса, но сезон дождей опередил их. Он пришел не по календарю, а с яростью обманутого зверя.

Сначала это был лишь глухой рокот за горизонтом. Потом ветер сменился резко, ударив в борт не теплым дыханием моря, а ледяным кулаком. Волны, еще недавно игривые, вздыбились черными, маслянистыми горами, увенчанными пенистыми гривами. Море закипело.

– УБЛЮДКИ! ПО ШВАМ ТРОСЫ! ВСЕ, ЧТО НЕ ПРИБИТО – ЗАБРАСЫВАЙТЕ В ТРЮМ ИЛИ ВЫШИБАЙТЕ ЗА БОРТ! – голос Элизы прорезал нарастающий вой ветра, как сабля.

Она стояла на шканцах, привязанная ремнями к мачте, ее рыжие волосы, вырвавшиеся из косы, хлестали по лицу, как плети. В глазах не было и тени страха – только яростная концентрация, холодный расчет.

– Барни! Брамсели долой! Бизань на гитовы! Марсовые – на реи, убрать клотики! БЫСТРО, СОБАКИ, ИЛИ К ЧЕРТЯМ СОЙДЕМ!

Команда бросилась выполнять приказы. Но шторм набирал силу с чудовищной скоростью. Небо раскололось ослепительными молниями, гром заглушил все крики. «Фурия» взлетала на водяные скалы, чтобы тут же рухнуть в бездонные провалы между ними. Дерево корпуша стонало под невиданным напором. Вода хлестала через планширь, сбивая с ног. Кто-то сорвался с реи и исчез в кипящей пучине – крик его растворился мгновенно.

И вот тогда, в самый пик адского хаоса, когда паника начала сковать даже бывалых волков, Элиза вдруг… вспомнила.

Не образ. Не чувство. А движение. Точные, выверенные, ледяные команды. Спокойствие гранита посреди безумия. Его спокойствие. Капитана Грея.

– Руль… лево на борт! Не борись с волной, иди ей навстречу, подставь плечо… – голос прошлого прозвучал в ее сознании так же ясно, как гром над головой.

– РУЛЕВОЙ! ЛЕВО НА БОРТ! ДЕРЖИ КУРС НА ЭТУ ГОРБУШУ! – заорала Элиза, указывая на особенно чудовищный водяной холм.

Пираты у руля побледнели. Это было самоубийство! Но Барни, стоявший рядом, рявкнул:

– СЛЫШАЛИ КАПИТАНА? ДЕЛАЙ!

«Фурия» развернулась носом навстречу чудовищной волне. Казалось, она вот-вот нырнет под нее и никогда не вынырнет. Но в последний момент, когда корабль взлетел на гребень, Элиза скомандовала:

– ПРАВО НА БОРТ! ПОЛНЫЙ! ДАВИ ЕЕ, ТВАРЬ!

Корабль, используя инерцию подъема, резко качнулся, его корма проскользила по склону водяной горы, а не приняла удар всей массой. Волна, потеряв опору, обрушилась мимо, лишь окатив палубу ледяным шквалом.

– Бизань… держи ее натянутой, как струну. Она руль в шторм… – эхом из памяти.

– Барни! Бизань – не давать слабины! Тяни, как струну! Она наш руль сейчас! – Элиза уже не орала, ее голос стал резким, как скрежет стали.

Боцман, не задавая вопросов, бросился к снастям, хрипло подбадривая пиратов:

– Тяни, ублюдки! Тяни, как за яйца дьявола!

Тактика работала. Каждый маневр, отчаянный и точный, был подсмотрен в прошлом, в том первом, жутком шторме с Греем. Она вспоминала каждое его слово, каждый жест, каждую секунду его ледяного контроля над кораблем и стихией. Она стала им в этот момент – расчетливым, безжалостным к страху, абсолютным хозяином положения.

Команда, мечущаяся по скользкой, бушующей палубе, ловила каждое ее слово. Им было не до мыслей о поле капитана. Они видели только Капитана. Того, кто вел сквозь ад. Того, чьи команды, выкрикиваемые сквозь рев стихии, звучали для них как единственный якорь спасения.

– Фок на гитовы! УБЛЮДКИ, ШЕВЕЛИТЕСЬ! ЕЩЕ ОДНА ТАКАЯ – И МЫ КИШКИ ОБОМОЕМ!

И когда она звала их «псами» или «ублюдками», в этом не было презрения. Это был их боевой клич. Каждое такое слово было теперь знаком доверия, знаком того, что они ее команда, выдерживающая невыносимое. Они лезли на обледеневшие реи, рвали руки в кровь о мокрые тросы, дергали шкоты – и делали это не из страха, а потому что верили в нее. Старая пословица о женщине на корабле рассыпалась в прах под напором ее воли и мастерства. Сейчас каждый из них, от юнги до старого калеки, был готов душу дьяволу продать за нее. За их Рыжего Капитана.

Барни, проходя мимо, чтобы проверить заклепки на люках, крикнул ей сквозь вой ветра, и в его глазах горело нечто большее, чем уважение:

– ДЕРЖИМСЯ, КАПИТАН! ТЫ ВЕДЕШЬ КАК САМ ЧЕРТ!

Шторм бушевал еще несколько часов, но его ярость начала стихать. «Ночная Фурия», избитая, залитая водой, с порванными парусами, но «целая» выползла из чрева стихии. Когда первые лучи рассвета пробили рваные тучи, осветив покрытую солью и синяками палубу, команда молча смотрела на своего Капитана. Она стояла, отвязавшись от мачты, мокрая, изможденная, но не сломленная. Она вытерла с лица смесь морской воды и пота, оглядела потрепанный, но гордый корабль и бросила в наступившую тишину, хрипло, но отчетливо:

– НУ ЧТО, ПСЫ? ПОЧЕСАЛИСЬ? А ТЕПЕРЬ – УБИРАТЬ ПОСЛЕДСТВИЯ! БЫСТРО! И НАЛИТЬ МНЕ ЧЕРТОГО РОМУ!

Ответом ей был не ропот, а дружный, хриплый рев облегчения и восхищения.

– УРА КАПИТАНУ! – заорал кто-то. И этот крик подхватили все. Они бросались выполнять ее приказ не из страха, а с лихорадочной энергией спасенных. Каждый ее будущий окрик «ублюдок» или «пес» теперь будет для них не оскорблением, а высшей наградой – знаком принадлежности к команде самой удачливой и бесстрашной Капитаны Морей. Женщина или нет – это уже не имело никакого значения. Она была их капитаном. И они были ее псами. И это было честью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 62. Призрак из прошлого Элизы

Элиза, легкая и цепкая как кошка, стояла на салинге грот-мачты, впившись в горизонт через подзорную трубу. Солнце слепило, но ее зоркие глаза выхватили едва заметную точку. Она замерла, труба не дрогнула ни на миллиметр. Ниже, на палубе, Барни, не отрывая взгляда от ее спины, хрипло рявкнул, не дожидаясь команды:

– Эй, сволочь морская! Брось тараканьи бега! К орудиям – невидимку готовить! Паруса – под ветер! Капитан что-то унюхала!

Команда, давно выдрессированная, бросилась по местам без лишней суеты. Они знали: если Барни зашевелился – жди беды или добычи.

Элиза не полезла вниз – она спрыгнула. Стремительно, ловко цепляясь за ванты, она рухнула на палубу как камень, амортизировав удар согнутыми коленями. Пыль взметнулась у ее сапог.

– ПОГОНЯ! – ее голос, резкий и не терпящий сомнений, прорезал воздух. – Лоранский кит! По курсу норд-ост! Плетется, как беременная черепаха – трюмы под завязку! Свернет за Змеиный Мыс меньше чем за полчаса! Потеряем, если будем плестись!

Она метнулась к штурвалу.

– Что он там забыл, черт возьми? Прямо на рифы лезет! Идиот! Ну что ж… нам только на руку! Барни! Паруса – драть до нитки! Пусть мачты трещат! Руль МОЙ!

Элиза вцепилась в начищенные рукояти штурвала. Ее руки, сильные и уверенные, работали не просто быстро – они работали понимающе. Она не просто крутила – она чувствовала корабль, как продолжение себя. «Ночная Фурия» ожила под ее руками. Она не шла напрямую – Элиза вела ее по сложной дуге, ловя боковые порывы ветра, которые другие капитаны посчитали бы бесполезными. Она заставляла корабль скользить по воде, остроносый корпус резал волны с хищным шипением, оставляя за кормой узкий, кипящий след. Паруса, туго натянутые до предела, гудели под напором ветра. Каждый ее поворот был выверен, каждый рывок – рассчитан. Она выжимала из «Фурии» все, на что та была способна, и корабль отвечал ей послушанием и скоростью.

Барни стоял рядом, прислонившись к ограждению люка, наблюдая за ее работой. На его обветренном лице играла не просто улыбка – это была смесь глубочайшего уважения и отеческой гордости. Он видел, как из грубого алмаза под его наставничеством родился бриллиант невероятной огранки. Элиза, ловя его взгляд краем глаза, рявкнула, не отрываясь от курса:

– Чего ухмыляешься, старый пес? Штурвал ждет твоих мудрых советов?

Барни хрипло рассмеялся.

– Советов? Тебе? Да ни в жизнь. Просто… гляжу. Сильно ты переменилась, Капитан. Пять лет… как смена времен года.

Его голос стал тише, задумчивее, заглушаемый свистом ветра в снастях.

– Помнишь нашу первую абордажку? На том утлом шлюпе? Ты потом всю ночь ревела в трюме. Из-за того парня… которому саблей руку по локоть снесла. И из-за тех двоих, что под твоим началом отправились кормить рыб…

На лице Элизы, на мгновение, пробежала тень. Что-то старое, больное, юное дрогнуло в уголках губ, в глубине зеленых глаз. Но она резко встряхнула головой, как бы отгоняя назойливую муху.

– БЫЛА МОЛОДОЙ И ГЛУПОЙ! – выкрикнула она, перекрывая гул ветра и скрип дерева. – Сопли вытирала! Море дурость выбило – и слава Дьяволу!

– А сейчас… – Барни кивнул в сторону бешено несущегося корабля, в сторону ее рук, крепко держащих штурвал, – …сейчас ты – бриллиант. Самый чертовски острый бриллиант на всем Востоке.

Элиза громко расхохоталась, ее смех слился с воем ветра.

– Не подбивай клинья, Барни! Золото мое сердце не прельстит, а ты уж точно не в моем вкусе!

Барни фыркнул в ответ, его смех был теплым и искренним. Даже когда она выкрикивала новый приказ марсовым:

– На фоке! Подтянуть шкот! Да живо, ублюдки, ветер утекает! – в ее тоне не было злобы, только азарт и полная уверенность в своей команде.

И тут, неожиданно, посреди хаоса погони, Элиза на секунду повернула голову к Барни. Ее взгляд был прямым и благодарным.

– Держи! – коротко бросила она, отпуская штурвал и передавая управление в его надежные, мозолистые руки. – Спасибо тебе… ты… ты меня многому научил.

Она схватила подзорную трубу, которую засунула за пояс, и снова взгромоздилась на планширь, вглядываясь в удаляющийся силуэт лоранца.

– ЧЕРТ! Они почти свернули! Нам еще минут двадцать на этой скорости! УСКОРИТЬСЯ, БАРНИ! ВЫЖМИ ИЗ НЕЕ ВСЕ СОКИ!

Пока Барни ловил ветер, стараясь выжать из «Фурии» еще пол-узла, его мысли нырнули в прошлое. Их странная дружба… Два изгоя, преданные своими капитанами (он – старым хозяином «Морского Волка», она – Эйданом, а потом и отцом), нашедшие друг в друге опору. Они учили друг друга выживать, драться, вести корабль. Они вытаскивали друг друга из запоев после тяжелых потерь. Была однажды та ночь… После дикой пьянки на Клыке. Он тащил ее, абсолютно бесчувственную, в хижину. И вдруг… запах ее волос, близость… Глупая, пьяная мысль. Он прижал ее к стене хижины и впился пьяными, неловкими губами в ее шею. Ответ был мгновенным и сокрушительным – ее кулак со всей силы врезался ему в левый глаз, а тяжелый сапог – в пах. Он валялся потом час, свернувшись калачом на песке, кляня свою глупость. Боль прошла, синяк сошел, но урок был усвоен навсегда: она для него – только Капитан. Не женщина. Стихия.

Позже, когда ее слава начала греметь по всему побережью, он как-то неосторожно пробормотал, наводя порядок в такелаже:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Твоя слава, Капитан… она уже Эйдана Грея, кажется, затмевает. Великого Эйдана…

Он не успел договорить. Ее кулак, словно молот, обрушился ему в правый глаз. С тех пор имя «Грей» стало на корабле таким же табу, как свистеть в трюме или упоминать церковь в пятницу. Он не знал, что связывало ее с этим человеком – жестокая ссора при дележе? Предательство? Ее изгнание с его корабля, как когда-то изгнали самого Барни? Загадка. И спрашивать было смерти подобно. Его выдернул из воспоминаний не приказ, а вопль Элизы, полный ледяной ярости и азарта:

– ПРИГОТОВИТЬСЯ К АТАКЕ! ПОВОРОТ ЗА МЫС! ВИЖУ ИХ! АБОРДАЖ – ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ! ВСЕМ БЫТЬ ГОТОВЫМИ, ИЛИ Я ВАС САМА ПЕРЕРЕЖУ!

Ее фигура на планшире, освещенная косыми лучами солнца, с подзорной трубой, направленной как стрела на лоранский корабль, удалявшийся за мыс, казалась воплощением самой морской ярости. Барни крепче вцепился в штурвал. Бриллиант засверкал всеми гранями. Охота начиналась.

«Ночная Фурия», скользнув за Змеиный Мыс как тень, резко замедлила ход. Паруса были стремительно убраны по приказу, корабль почти замер на воде, скрытый скалистым выступом. Воздух, еще секунду назад наполненный криками готовящихся к абордажу пиратов, сгустился до звенящей тишины. Все взгляды устремились на Элизу.

Она стояла на шканцах, словно вкопанная. Подзорная труба была прикована к кораблю, стоявшему на якоре в уютной бухте. Знакомый, ненавистный силуэт врезался в ее сознание еще до фокусировки. «Морская Ведьма». Труба дрогнула в ее внезапно побелевших пальцах.

Барни подбежал, его шепот был полон тревоги.

– Капитан? Что там? Лоранцы вот-вот скроются в бухте!

– «Морская Ведьма», — ответила Элиза, голос — ледяная стружка, режущая тишину.

Барни широко распахнул глаз.

– «Морская Ведьма»?! Но… черт возьми, что ОНИ здесь делают?!

Элиза медленно опустила трубу, поворачиваясь к нему. В ее зеленых глазах бушевала смесь шока, старой ненависти и чего-то острого, невысказанного.

– Вот и я не возьму в толк… Что они делают в моем море?

Ее взгляд был прикован не просто к кораблю, а к фигуре на квартердеке.

Труба снова поднялась к ее глазу. Дрожь в руках стала заметной. Латунь холодела под пальцами. Она скользнула по знакомым до боли очертаниям корпуса, рангоута, выщербленных бортов «Ведьмы». Фокус резко дернулся, наведясь на корму. На капитана.

Эйдан Грей.

Он стоял у штурвала, наблюдая за приближающимся лоранским кораблем. Его профиль, всегда такой холодный и уверенный, был обращен к бухте. Знакомый плащ бился на ветру. Элиза почувствовала, как нож прошлого вонзился ей под ребра. Здесь. Сейчас. На моем пути.

Барни приблизился, следуя за направлением трубы.

– Капитан? Кто…? На шканцах… Это же…?

– Грей, — выдохнула Элиза, имя сорвалось с губ хриплым, чужим звуком. – «Морская Ведьма»… и он.

Барни побледнел. Запретное имя. Запретный корабль.

– Черт… Подплывем? Перехватим лоранца первыми?

– Нет, — резко отрезала Элиза, поворачивая к нему голову. Взгляд был как обнаженный клинок. – Ни шага ближе. Не наша война. Не сейчас. Не с ними.

Пальцы впились в латунь трубы. Она снова навела ее на «Морскую Ведьму».

Эйдан. Капитан Грей. И тут что-то сжалось внутри Элизы. Непрошенные, жгучие слезы сами наполнили глаза, застилая ненавистный образ влажной пеленой. Она яростно моргнула, смахивая предательскую влагу тыльной стороной руки. Слезы? Из-за него? Никогда!

Но что-то другое заставило ее замереть, заставило присмотреться пристальнее. Лицо его… Она никогда не видела его таким. Где привычная маска ледяного спокойствия? Где насмешка или расчет? Растерянность. Чистая, неприкрытая растерянность застыла на его чертах. Он оглядывал палубу своего корабля, и в его позе читалось не властное ожидание, а… недоумение? Беспомощность?

Элиза резко отвела трубу от Грея, скользнув линзой вниз, по палубе «Морской Ведьмы». И картина, открывшаяся ей, ударила сильнее, чем вид самого Грея. Суета. Хаос. Знаменитая дисциплина Грея рассыпалась как карточный домик. Его пираты метались, словно муравьи, потревоженные в муравейнике. Они сталкивались друг с другом, кричали что-то невнятное, не зная, за что хвататься. Один, пытаясь перебежать палубу, поскользнулся и с громким плеском свалился за борт! Никто даже не бросился немедленно спасать.

– Они… — прошептала Элиза, и в ее голосе прозвучало ошеломленное понимание, смешавшееся с прежней ненавистью. – Они застигнуты врасплох. Совершенно.

Ее взгляд метнулся к лоранскому фрегату, который теперь не просто убегал в бухту, а мчался к «Морской Ведьме» с явно агрессивными намерениями, разворачивая бортовые орудия.

– Фрегат лоранский… Вот почему он так рванул сюда, свернув за мыс! Они увидели «Ведьму»! И нежданно нагрянули!

Осознание ударило, как гром среди ясного неба. Лоранцы не искали убежища – они шли в атаку! На самого Грея! И «Морская Ведьма», видимо, стояла в бухте настолько беспечно, что оказалась абсолютно не готовой к такому повороту.

Элиза резко захлопнула трубу. Лицо ее было бледным, но глаза горели уже иным огнем – огнем стратега, оценивающего внезапно изменившееся поле боя. Ярость никуда не делась, но ее оттеснил холодный азарт и жгучее любопытство. Прошлое в лице Грея и «Ведьмы» не просто явилось – оно оказалось уязвимым. И в эту уязвимость вонзились клыки Лоранской Гильдии. Приказ «Не наша война» висел в воздухе, но теперь он звучал иначе. Теперь это была пауза перед выбором. Тень «Ночной Фурии» затаилась за скалой, наблюдая, как разворачивается драма, в которой она неожиданно оказалась не участником, а зрителем. Зрителем с козырем в руке.

Глава 63. Грохот и ярость

Оглушительный ГРОХОТ бортового залпа лоранского фрегата потряс воздух. Ядра с воем пронеслись над водой, два шлепнулись рядом с «Морской Ведьмой», подняв фонтаны пены, третье с треском врезалось в ее борт у ватерлинии. Элиза инстинктивно присела, ощущая ударную волну даже на расстоянии. Она вцепилась в подзорную трубу, как в якорь.

– Чертовы крысы! «Ведьма»... Совсем не готова! – вырвалось у нее сквозь стиснутые зубы.

Труба выхватывала жуткую картину: палуба корабля Грея – ад кромешный. Паника. Бестолковая беготня. Люди врезались друг в друга. Орали приказы, которые тонули в общем хаосе. Сам Грей стоял на шканцах, его лицо, обычно – маска ледяного контроля, было искажено растерянностью. Неуверенностью. Это зрелище ударило Элизу сильнее ядра.

"Черт возьми, Эйдан Грей! – мысленно закричала она, ярость клокотала в ней, смешиваясь с невероятным разочарованием. – Где твоя знаменитая предусмотрительность?! Почему простой торговый фрегат, пусть и вооруженный, застал ТЕБЯ врасплох?! Почему ты растерялся?! Сейчас ты со своей проклятой «Ведьмой» пойдешь ко дну! Ты – самый глупый пиратский капитан, которого я знаю! Зачем приплыл сюда?! Зачем потерял бдительность?! Чтобы красиво утонуть в этой чертовой бухте?! Может, это ты и заслужил?!"

Лоранцы действовали как отлаженный механизм. Их шлюпки уже спускались на воду, абордажные крючья летели на палубу «Ведьмы». Пираты Грея метались, как ошпаренные тараканы. Эйдан выхватил саблю, рубанул одного нападавшего, пнул сапогом другого, успевшего вскарабкаться на борт, переключился на третьего... И вот этот третий, отлетевший от пинка, поднялся. В его глазах горела злоба. Он схватил упавшую саблю и, пригнувшись, пополз сзади к Грею, занятому отражением атаки спереди.

– ЭЙДАН, ОБЕРНИСЬ! – крик Элизы сорвался сам собой, громче грохота пушек. Но шум битвы поглотил его. Грей не услышал.

И тут в груди Элизы что-то надломилось. Горькое разочарование, ярость, старая боль – все смешалось в один безумный порыв. Крик вырвался из самого сердца, из глубины души, крик, которого она сама не ожидала:

– ПОДНЯТЬ ПАРУСА! ОРУЖИЕ К БОЮ! К АБОРДАЖУ! ЗА МНОЙ!

«Ночная Фурия» ожила мгновенно. Барни, не задавая вопросов, рванул штурвал. Паруса взметнулись вверх, ловя ветер. Пушки с грохотом выкатили на боевые порты. Пираты, вооружившись саблями, пистолями, абордажными топорами, заняли позиции у борта. Азарт сменил недоумение – их Капитан вела их в бой. Неожиданный бой.

– Барни! Заходи слева, прижимайся к «Ведьме»! В упор! – скомандовала Элиза, уже стоя на планшире с абордажным канатом в руке. Она видела без трубы: солдаты Гильдии уже хлынули на палубу «Ведьмы». Эйдан, с лицом, залитым потом и кровью, отбивался от двоих. А тот третий... тот третий был уже в двух шагах сзади, занося саблю для удара в спину.

– Барни, старый черт! КОПАЕШЬСЯ! БЛИЖЕ! – завопила Элиза в бешеном нетерпении. «Фурия» еще не легла вплотную, но Элиза не ждала. Она метнула канат, крюк впился в фальшборт «Ведьмы».

– ЗА МНОЙ! – и она полетела над водой, как черт из табакерки, прямо на палубу хаоса, целясь в предательского убийцу.

Она приземлилась с перекатом, вскочила и бросилась вперед. Сабля «Осколок Бури» сверкнула в воздухе. Убийца только начал разворачиваться на шум – его голова, отделенная одним яростным ударом, отлетела в сторону. Но его клинок успел скользнуть по спине Грея. Капитан «Ведьмы» ахнул, пошатнулся и рухнул на палубу, как подкошенный дуб.

Пираты с «Фурии» обрушились на лоранцев следом за своим Капитаном. Элиза подбежала к Грею. Он лежал на боку, глаза закатывались, сознание ускользало. Кровь растекалась темным пятном по дереву.

– НЕТ! – закричала Элиза, хватая его за плечи, не замечая липкости на своих руках. – ЭЙДАН! Я ЗАПРЕЩАЮ ТЕБЕ УМИРАТЬ СЕГОДНЯ! ТЫ СЛЫШИШЬ? ЗАПРЕЩАЮ!

Его взгляд, мутный и теряющий фокус, на мгновение поймал ее лицо. В глубине потухающих глаз мелькнуло узнавание. Шок? Неверие? Его тело обмякло окончательно. Молния пронзила Элизу – боль, страх, ярость, все сразу. Она резко подняла голову.

Рядом стоял Моро, первый помощник Грея. Он смотрел на Элизу, на ее руки в крови своего капитана, с ошеломленным, потерянным лицом.

– Чего стоишь, идиот?! – рявкнула Элиза, вскакивая. – Оружие в руки и в бой! Или ты тоже на дно собрался?!

Моро вздрогнул, как от пощечины, но команда подействовала. Он схватил саблю и кинулся в схватку.

Элиза соскочила с колен. Под сапогом было липко. Она посмотрела вниз. Лужа крови Грея стала больше. Темная, растекающаяся.

Грохот нового залпа лоранцев потряс «Ведьму». Корабль содрогнулся, Элиза едва устояла на ногах. Она обернулась. На нее смотрели десятки глаз команды «Морской Ведьмы» – испуганные, потерянные, ищущие команды. Грей лежал в своей крови. Его тень исчезла. И теперь они смотрели на нее. На Элизу.

– ЧЕГО ПРОХЛАЖДАЕТЕСЬ, ГРЯЗНЫЕ СВИНЬИ?! – ее голос, хриплый от крика, прорезал грохот боя, как сабля. – ОРУЖИЕ В РУКИ И В БОЙ! КТО СПАСУЕТ – ШКУРУ СПУЩУ ЖИВЬЕМ! ЗА КАПИТАНА!

И она побежала вперед, не оглядываясь. Но за ней – поднялся рык. Рык «Ведьмы». Они кинулись в бой, яростный, отчаянный, ведомые этой бешеной женщиной, с лицом, забрызганным кровью их врагов и... их капитана.

Элиза ловко командовала двумя командами. Голос ее ревел, отдавая приказы то пиратам «Фурии», то пиратам «Ведьмы». И те, и другие слушались. Бой слился в единый яростный вихрь. И когда последних лоранцев загнали обратно на их фрегат, Элиза, стоя на окровавленном планшире «Ведьмы», обернулась. Взгляд ее упал на лужу крови у ног Грея. Она стала намного больше. Холодная ярость, чернее морской пучины, накрыла ее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– НИКОГО! – ее крик заставил содрогнуться даже бывалых. – НИКОГО НЕ ОСТАВЛЯТЬ В ЖИВЫХ! ВСЕХ – К ЧЕРТЯМ! ЗАТОПИТЬ ЭТУ ЛОРАНСКУЮ ПАДАЛЬ!

И «Ночная Фурия», и уцелевшие пушки «Морской Ведьмы» развернулись в сторону фрегата Гильдии. Начался последний, беспощадный акт этой кровавой драмы. Элиза не смотрела на огонь пушек. Ее взгляд был прикован к неподвижной фигуре на палубе и к темной, все растущей луже.

Глава 64. Гонка со смертью

Тело капитана Грея, бледное и бездыханное, бережно перенесли на «Ночную Фурию». Элиза бросила последний взгляд на «Морскую Ведьму». Корабль, некогда грозный символ власти, теперь был жалкой грудой изрешеченного дерева, медленно, но неумолимо заглатываемой морем. Лоранский фрегат, захваченный и поставленный под охрану, дожидался своей участи – сначала его трюмы выпотрошат до нитки, а потом отправят ко дну. Но золото могло подождать. Сейчас счет шел на минуты.

В каюте Элизы царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь прерывистым, хриплым дыханием Грея, лежащего на ее кровати. Над развернутой картой склонились три фигуры: Элиза, Барни и Моро. Палец Барни, грубый и покрытый шрамами, водил по пергаменту.

– Мирадиум – далековато, – пробормотал он. – Мортелла – еще дальше. Не довезем.

– Арколис? – предложил Моро, но тут же встретил ледяной взгляд Элизы. Он сглотнул.

– Дарсмит, – резко ткнула пальцем Элиза в ближайшую точку на побережье. – Самый близкий порт.

Барни нахмурился.

– Дарсмит? Под самым крылом лорда Делакруа, Капитан. Опасно. Как черт от ладана.

Моро вопросительно посмотрел на Элизу.

«Почему опасно? – читалось в его глазах. – Это же ее отец! Разве она не сможет договориться? Убедить?»

И вдруг, как удар абордажным топором, его пронзила правда. Всплыл недавний разговор с капитаном Греем. Тот смятый листок с баснословной наградой за голову Капитана «Ночной Фурии»…

Команда «Ведьмы» ничего не знала о судьбе сестер Делакруа с тех пор, как Грей один вернулся с той роковой «сделки». После его возвращения приказ: кто произнесет имя Делакруа на борту – будет вздернут за ноги. Теперь Моро понял: Капитан «Ночной Фурии», как и их собственный капитан, давно были персонами нон грата во всех портах Лоранской Гильдии. Вход туда – верная смерть.

Ни одна мышца на лице Элизы не дрогнула под тяжелым, осознающим взглядом Моро. Она лишь еще раз, с силой, ткнула пальцем в «Дарсмит». Голос ее был стальным:

– Выдвигаемся. Немедленно. Барни – быстрее ветра.

– Есть, Капитан! – Барни выпрямился и выскочил из каюты. Сразу за дверью засветилась его команда: приказы сыпались как град, отдаваемые на лету. «Фурия» дернулась, почувствовав напор ветра в парусах.

В каюте остались Элиза и Моро. Она подошла к Грею, сменила пропитавшиеся кровью тряпки на его ране. Кровь сочилась упрямо.

– Принесу чистых, – бросила она, поворачиваясь к двери.

– Элиза, – Моро остановил ее, его голос был непривычно тихим. – Стой. Это… это ты тогда? В Мартелле? Предупредила о поддельных разрешениях на торговлю?

Она замерла на пороге. Медленно обернулась. Молча. Кивнула. Одним резким движением. И вышла.

За дверью она чуть не врезалась в двух пиратов, прилипших к косяку и пытавшихся одним глазком заглянуть в каюту, чтобы увидеть своего капитана – Клейма и Купера. Старые знакомые.

– Черти! Чего под ноги лезете?! – выругалась Элиза, отшатнувшись.

– Мисс Делакруа! – выпалил Клейм, его глаза округлились от изумления. – Это правда?! Вы… вы и есть Капитан «Ночной Фурии»?

Реакция Элизы была мгновенной. Нож «ее верный кортик» оказался у его горла быстрее, чем он успел моргнуть. Она резко оглядела вокруг – пусто. Никто не слышал. Облегчение смешалось с яростью.

– Еще раз, – прошипела она, впиваясь взглядом в побледневшего Клейма, – еще раз ты произнесешь эту фамилию, и я вспорю твое брюхо от ушей до пупа. Понял?

Клейм, чувствуя холод стали на коже, задрожал.

– Кивни, если усвоил!

Он закивал, отчаянно, как марионетка.

– Зовите меня просто Капитан, – приказала она, убирая нож.

Оба – Клейм и Купер – закивали синхронно, как испуганные совы.

Они смотрели на нее в немом шоке. Они помнили ее – барышню в платьях, послушную тень капитана Грея. Которая понимала его приказы с полуслова и никогда не смела перечить. А перед ними стояла самая настоящая, лютая пиратка, чья слава гремела громче грома. По их спинам пробежали мурашки. Но любопытство Купера пересилило страх.

– Мисс… Капитан? – поправился он. – Вы… вы действительно капитан этого судна? «Фурии»?

Элиза молча кивнула, ее взгляд был непроницаем.

Они переглянулись. И вдруг, не сговариваясь, бросились к ней. Крепкие, пропахшие потом и порохом мужики чуть не сбили ее с ног в порыве благодарности, едва сдерживая слезы.

– Спасибо, Капитан! – бормотал Клейм, сжимая ее руку. – Спасибо, что пришли на помощь!

– Спасибо, что спасли капитана! – вторил Купер, чуть не плача.

Элиза резко высвободила руку, отстранившись.

– Пока еще не спасла, – ее голос был резок, как удар весла по воде. – Ему совсем худо.

Лица пиратов мгновенно потемнели. Веселье исчезло.

– Совсем? – прошептал Купер.

– Худо, – подтвердила Элиза безжалостно. – Молитесь. Молитесь хорошо.

Она сделала шаг, чтобы уйти, потом резко обернулась и поманила их к себе пальцем. Они подбежали, настороженно подставив уши. Ее шепот был ледяным, как морская глубина:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– А может… око за око, зуб за зуб? Помните, как вы держали меня и Жюстин в той темнице? Ты, – она ткнула пальцем в грудь Клейма, – грозил меня вздернуть. А ты, – палец вонзился в Купера, – обещал кормить крысами до скончания веков. Не хотите попробовать мой клинок на вкус? Может, он слаще крыс?

Они отпрянули, как от удара током, лица побелели, как паруса. Закаленные моряки стояли, словно мальчишки, пойманные на краже рома, капитулировав перед ее взглядом.

Элиза вдруг рассмеялась – коротким, сухим, невеселым смехом.

– Кто старое помянет – тому глаз вон! – хором тут же подхватили Клейм и Купер, стараясь улыбнуться, но получалось жалко.

– Ладно, – махнула рукой Элиза, поворачиваясь. – Я подумаю.

И пошла прочь, оставив двух пиратов вытирать холодный пот со лба и гадать, шутила ли их новая Капитан или нет. Спасение Грея висело на волоске, а путь лежал в самое логово врага. Дарсмит ждал.

Глава 65. Побег на рассвете

«Ночная Фурия» встала на якорь в зловещей тишине, недалеко от освещенных редкими фонарями причалов Дарсмита. Вода черная, как деготь. Быстро спустили три шлюпки. Две – битком набитые пиратами, сжимающими сабли и пистоли, глаза сверкали в темноте хищной решимостью. В третьей шлюпке – носилки с бездыханным телом капитана Грея. Его голова покоилась на коленях Элизы. Ее руки, сильные и ловкие, что рубили врагов, теперь отчаянно, с бессильной яростью, зажимали пропитанную кровью тряпичную подушку на его ране. Но что потрясло сидевших в шлюпке пиратов «Ночной Фурии» больше вида крови и бледности Эйдана Грея, так это их Капитан. По ее запыленному, исчерченному сажей и кровью лицу, не скрываясь, текли слезы. Они бежали из ее глаз двумя непрерывными потоками, оставляя светлые дорожки на грязи, капали на кожаную куртку и на бледный лоб Эйдана Грея. Она не всхлипывала, не вытирала их – просто сидела, сжав рану, и плакала. Тихими, беззвучными слезами отчаяния и страха.

Пираты переглядывались, перешептывались. Они видели Элизу яростной, беспощадной, пьяной от победы, изможденной после шторма. Но такой – беззащитной, слабой, открыто рыдающей – они не видели НИКОГДА. Это было непостижимо. Это ломало все представления о Железном Капитане, Рыжей Бестии, наводящем ужас на Восточное побережье.

А Элизе в тот момент было все равно. Пусть видят. Пусть знают. Пусть весь мир узнает, что она боится. Боится потерять ЭТОГО человека. Этого проклятого, ненавистного, единственного Эйдана Грея. Она готова была жизнь отдать, лишь бы его рука снова сжала штурвал, а его холодные глаза снова увидели горизонт. Ради этого она плакала на виду у всех. Ради этого она везла его в логово врага. Ради этого она готова была сжечь весь Дарсмит дотла.

На берегу, настороженные тени в форме уже ждали. Десяток солдат с мушкетами наперевес. Когда шлюпки причалили, стволы сразу нацелились на высаживающихся пиратов. Элиза вышла вперед, отстранив Барни локтем. Ее голос, громкий и властный, разрезал ночную тишину:

– Я – Элиза Делакруа! Дочь Армана Делакруа! Немедленно уберите оружие и пропустите нас! Иначе вы ответите не только перед этой сворой, но и перед моим отцом! Лично!

Имя лорда Делакруа сработало как щелчок выключателя. Солдаты замешкались, переглянулись. Один, видимо старший по чину, бледнея, махнул рукой. Кажется, он узнал ее. Стволы опустились, строй разомкнулся. Элиза мысленно отметила: Хоть один плюс этого проклятого имени.

У Барни, стоявшего за ее спиной, чуть не отвисла челюсть. Его Капитан... дочь самого лорда Делакруа?! Вот это поворот из старой бочки!

Элиза не теряла ни секунды. Она ткнула дулом мушкета в ближайшего солдата:

– Ты! Сейчас же веди к самому толковому врачу в городе! Или я вытрясу твои кишки через глотку! Живо!

Солдат, побледнев, кивнул и бросился бежать вглубь спящих улиц. Элиза – за ним, как тень. Несколько самых крепких пиратов («Фурии» и «Ведьмы») подхватили носилки с Греем. Остальные сомкнулись вокруг них плотным, щетинящимся оружием кольцом, прикрывая своего капитана.

– Вот тут! Доктор Моррис! – солдат остановился у скромного домика, задыхаясь.

Времени на стук не было. Элиза с разбегу пнула дверь. Дерево треснуло, створки распахнулись с грохотом. В небольшой гостиной за столом сидел немолодой человек, прервав скромный ужин. Он вздрогнул, рот открылся от изумления.

– Где операционная?! – рявкнула Элиза, врываясь в дом, за ней – пираты с окровавленными носилками.

– Т-там... – доктор Моррис растерянно указал на дверь в соседнюю комнату.

– Быстро! Ему нужна помощь! Сейчас! – Элиза подтолкнула пиратов с носилками в указанном направлении. Доктор вскочил, увидев бледное лицо и окровавленную повязку.

– Моя ассистентка, Дарси... живет на соседней улице, позову...

– Некогда! – отрезала Элиза, срывая с себя кожаные перчатки. – Я буду ассистировать. Говори, что делать!

Операция прошла в лихорадочном темпе. Доктор, быстро собравшись, отдавал четкие приказы:

– Зажим! Пинцет! Иглу держи! Шелк! Ножницы!

Элиза подавала инструменты мгновенно, иногда угадывая нужный раньше, чем он его называл. Потом пошли более сложные указания:

– Тот сосуд... третий слева в верхнем ряду! Порошок в синей склянке – быстро!

Она работала с фокусом хирурга, ее руки не дрогнули ни разу. Доктор обработал глубокую рану, сшил порванные ткани, влил в Грея какие-то мутные микстуры. Когда последний шов был завязан, доктор вытер лоб тыльной стороной руки.

– Эта ночь... решающая. У него жар. Если к утру не спадет – заражение крови. Плохо. Очень плохо. Он потерял море крови... Вот, – он поставил рядом на столик несколько баночек, – по 10 капель каждые полчаса на язык. Через час – наложить эту мазь на рану. Еще через два часа – влить вот эту микстуру. Только осторожно...

Он собрался уйти в гостиную, но путь ему преградила Элиза. Ее сабля легла ему на плечо, не угрожающе, но недвусмысленно.

– Доктор, – ее голос был тихим, но в нем звенела сталь. – Если к утру ему не полегчает... то дело плохо не только у него. Вы останетесь здесь. С ним. И сделаете все, что в ваших силах, и даже больше. Поняли?

Доктор Моррис задрожал, глядя в ее ледяные глаза. Он молча кивнул и опустился на стул у кровати Грея.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза вышла к пиратам, нервно толпившимся на крыльце и во дворике. Они бросились к ней:

– Капитан?! Как он?

– Рана зашита. Теперь ждем утра. Жар – главный враг.

Ее ответ был лаконичен. Она отвела в сторону Барни и Моро, понизив голос до шепота:

– Рассвет – наш потолок. Бьюсь об заклад, один из этих солдатиков уже скачет в Гольдрен к лорду Делакруа. Живыми нас отсюда не выпустят.

Моро мрачно кивнул:

– А если... Капитану не полегчает? Доктор нужен будет...

– Тогда прихватим этого ученого ублюдка с собой, – без тени сомнения ответила Элиза. – Живым или мертвым – как получится.

Всю ночь Элиза и доктор не отходили от кровати. Они поили Грея каплями, меняли холодные компрессы на его пылающем лбу, накладывали мазь. Жар бушевал внутри него, как шторм. Тело Грея металось на узкой койке, мышцы напрягались в судорогах. Губы шевелились, выкрикивая обрывки слов, имен, приказов. И чаще всего, сквозь хрип и бред, прорывалось одно имя:

– Элиза… Элиза… Где?.. Элиза…

Каждый раз, когда его голос, слабый и потерянный, звал ее, Элиза крепче сжимала его горячую, влажную руку в своей. Ее пальцы впивались в его ладонь, пытаясь приковать его к реальности, к себе.

– Я тут, Эйдан, – шептала она сквозь ком в горле, наклоняясь ближе, чтобы он, быть может, услышал сквозь бред. – Я рядом. Я с тобой. Держись. Держись, слышишь?

Она не знала, доходили ли ее слова до него, но чувствовала, как его пальцы иногда слабо сжимались в ответ, цепляясь за ее руку, как за спасительный канат в бушующем море безумия. Доктор наблюдал эту немую сцену, устало покачивал головой, но ничего не говорил. Сила этой связи, этой отчаянной хватки, была почти осязаема в душной комнате.

К утру доктор, бледный и шатающийся от усталости, прошептал, проверяя пульс и лоб:

– Хорошая... новость... Жар спадает... Слаб, но... борется...

Элиза увидела, что он валится с ног.

– Идите доктор. Поспите.

Доктор кивнул, еле волоча ноги, рухнул на диван и мгновенно захрапел.

Пираты не спали всю ночь. Они плотным кольцом окружили дом доктора, невидимым частоколом из стали и бдительности, охраняя своих капитанов – и того, что лежал внутри, и ту, что боролась за его жизнь.

Элиза, сидя на стуле у кровати Грея, задремала, положив голову на руки. Ее разбудил тихий стон. Она сорвалась с места.

Грей открыл глаза. Стеклянные, мутные, они с трудом сфокусировались на ее лице. Уголки его губ дрогнули в слабой, почти неуловимой улыбке. Голос был тихим, как шелест паруса:

– За все... мои грехи... я попал в рай? К такому... ангелу прекрасному?...

Он сделал паузу, вбирая воздух.

– Или... этот ангел... встречает меня... в аду?.. Прошу... только... не исчезай...

Его рука дрогнула, пытаясь подняться, дотянуться до нее, но силы оставили его. Глаза снова закрылись, он провалился обратно в бездну.

Элиза выскочила в гостиную, растолкала доктора. Тот, морщась и протирая глаза, осмотрел рану (уже менее страшную, с признаками заживления), проверил пульс и лоб.

– Затягивается... Жара нет... Крепкий... Очень крепкий. Встанет. Даст Бог.

Он быстро собрал Элизе сумку с лекарствами и травами, вложил листок с подробными инструкциями: что, когда, сколько. Его руки дрожали – от усталости и страха перед этим исчадием в женском облике.

На улице занимался серый, влажный рассвет. Группа пиратов с заранее приготовленными носилками осторожно несла Грея обратно. Они двинулись к шлюпкам быстрым, почти бегом шагом, оглядываясь через плечо. Казалось, сам черт с косой гнался за ними по спящим улицам Дарсмита. К шлюпкам. К «Ночной Фурии». К морю. Где их ждали не причалы лорда, а безграничная свобода и новые опасности. Но главное – капитан Грей был жив.

Глава 66. Фурия, рожденная его предательством

Элиза провела двое суток, не отходя от Эйдана, лишь крадучись отлучаясь на короткие передышки для сна и еды. Румянец вернулся на его щеки, дыхание стало ровным. Иногда он выплывал из пучины сознания, открывал глаза, метал потухшим взглядом, что-то бессвязное шептал. Порой его взгляд на несколько секунд цеплялся за Элизу, на измученном лице вспыхивала тень улыбки – и тут же он снова нырял в небытие.

На третий день она стояла у штурвала. Рядом Барни, рассказывал о гибели «Морской Ведьмы»: как они перегружали добычу с лоранского фрегата, как «Ведьма» внезапно накренилась и затонула у них на глазах.

– Даже бывалые волки, капитан, смахивали скупую слезу, – добавил он хрипло.

Элиза сжала рукояти штурвала так, что побелели костяшки пальцев. Волна горячей жалости накрыла ее. Она вспомнила страстные ночи с Эйданом в его каюте, как впервые встала у штурвала под его твердыми руками, как впервые парила на мачтах, чувствуя ветер свободы. Счастье, ярость, страх – все это было на «Ночной Ведьме». А теперь она покоилась на дне, став могилой для части их прошлого.

В это время в её каюте Эйдан Грей лежал и оглядывался вокруг. Незнакомое место... Но он слышал – скрип мачт, глухие удары волн о борт, сдержанные крики команды. Он на корабле. Он попытался подняться – острая, рвущая боль в боку вогнала его обратно в подушки. Последнее, что помнил: бой на его корабле... Они бросили якорь в незнакомой бухте, чтобы пополнить запасы пресной воды. Место было чужим, берега незнакомыми, волны – враждебными. Грей потерял бдительность. Когда увидел надвигающийся лоранский фрегат, было уже поздно. «Наверное, я сейчас в каюте лоранского судна, подумал он с горечью. Везут к лорду Делакруа мою голову за награду.»

Горькая усмешка исказила его бледное лицо. «Вот чем закончится твоя гонка за призраками, Эйдан Грей. Виселицей и веревкой.»

Потом его взгляд скользнул в угол каюты. Там, на стуле, скрючившись, спал...

– Моро! – резко крикнул Эйдан, голос был хриплым, но властным.

Тот соскочил, подпрыгнув от неожиданности. Глаза, полные сна, мгновенно прояснились, когда он увидел открытые, осознающие глаза капитана.

– Хвала Посейдону! Вы пришли в себя! – Моро кинулся к койке.

– Где мы? На лоранском фрегате? – выдохнул Эйдан, готовясь к худшему.

– Нет, – ответил Моро, и в его голосе слышалось облегчение. – На «Ночной Фурии».

– На «Ночной Фурии»? – переспросил капитан, искренне удивленный. Его бровь поползла вверх.

И тогда Моро начал рассказывать. Он говорил о бегстве из бухты под огнем, о гибели «Морской Ведьмы», о капитане «Ночной Фурии», который «рвал паруса и гнал корабль как бешеный», чтобы спасти их. Он описывал отчаянную вылазку в Дарсмит, «дерзкую до безумия». Но имя капитана Моро упорно обходил молчанием. Это имя было под негласным запретом, а главное – он смертельно боялся реакции еще слабого капитана. Пусть окрепнет, думал он. Потом узнает.

– Позови его сюда, – приказал Эйдан, собрав силы. – Хочу поблагодарить. И посмотреть в лицо этому смельчаку.

Моро замялся.

– Капитан занят... Вы еще слабы... Может, позже...

Но взгляд Эйдана, внезапно полный старой, привычной ярости и непреклонности, заставил его отступить. Моро выглянул за дверь, подозвал вертлявого Генри:

– Передай своему капитану: Грей пришел в себя и хочет ее видеть.

Он вернулся в каюту, избегая прямого взгляда Эйдана.

– Сейчас она придет.

– Она? – голос Эйдана прозвучал резко, почти сорвался. – Капитан «Ночной Фурии»... женщина?

Моро опустил глаза, словно изучая щели в палубных досках.

– Да.

Пауза повисла тяжелым свинцом. Потом он добавил, почти шепотом, выталкивая слова силой:

– И... капитан «Ночной Фурии»... это Элиза Делакруа.

– Капитааан! – звонкий, пронзительный голос Генри разрезал тяжелый воздух. Он подбежал как метеор. Элиза от неожиданности вздрогнула всем телом.

– Генри, проклятый мальчишка! – вырвалось у нее, сердце бешено колотилось. – От страха чуть не умерла! Еще раз напугаешь – вернешься на Мартеллу своим родным крысам песенки распевать!

– Там… там… – Генри, запыхавшись, остановился рядом. – Капитан Грей… он пришел в себя! Глаза открыл, вроде вменяемый!

Первым порывом Элизы было броситься стремглав в каюту. Она даже сделала рывок, а Барни ловко подхватил штурвал, освобождая ей путь. Но ноги вдруг стали ватными. Она замерла посреди палубы. Холодный ужас сжал горло. Что она увидит в его глазах? Благодарность? Презрение? Ту же ледяную отстраненность, что была на берегу?

В памяти всплыл тот жуткий миг: песок, впивающийся в колени, ее руки, вцепившиеся в его ноги, мольбы, переходящие в истерику… А он? Он стоял над ней, и его смех, жесткий и безжалостный, резал слух:

– Использовал, глупая! Мелкую пешку, чтобы сломать Делакруа! Ты думала, это любовь?

Она медленно, словно против невидимой силы, развернулась и вернулась к штурвалу. Барни, передав управление обратно, бросил на нее быстрый, понимающий взгляд. Он видел, как резко померк свет в ее глазах, как сжались плечи. Но влезть к капитану в душу – даже он не решался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Решение созрело твердое, как скала: «Нет. Не пойду». Она уже один раз дала команде увидеть ее разбитой и униженной – когда рыдала над раненым телом Эйдана, потеряв всякую волю. Если сейчас, после всего, после рисков и побед, он вышвырнет ее из ее же каюты на глазах у всех… Команда просто отвернется. Дважды она рисковала их жизнями: первый раз – ведя в атаку в Бухте Змеиного Мыса, второй – в Дарсмите, вырывая Эйдана из лап смерти. И в благодарность? Пинок под зад. Его хриплый крик, полный ненависти:

– Идиотка! Кто просил тебя совать нос в мои дела?!

«Нет. Не пойду. Поговорим на Клыке. Без свидетелей. Наедине, пусть кричит. Пусть мечет проклятия.»

Но… сможет ли она промолчать в ответ, как прежде? Рука Элизы инстинктивно потянулась к рукояти сабли у бедра, пальцы сжали холодный металл. Не для удара. Для опоры. Напоминание о том, что она теперь тут главная – Капитан Элиза.

В каюте Эйдан Грей застыл и не дышал. Сначала – просто непонимание, мозг отказывался принимать информацию. Потом – ослепительная вспышка осознания. И за ней – смесь ледяного ужаса и чего-то невыразимо сложного, щемящего. Он предал ее. Насмеялся над ее чувствами. Вытолкнул из своей жизни как ненужный хлам. А она... она спасла ему жизнь. Ценой чего? Рискуя своим кораблем, своей свободой, своей, вероятно, уже закаленной пиратской душой? Он даже представить не мог. Сейчас она зайдет... Что он скажет? Как посмотрит ей в глаза? Что сделает? Мысли путались, не находя выхода, оставляя только пустоту и жгучую неловкость.

Но она не пришла. Ни через час. Ни на следующий день. И он понял ее. Понял эту ледяную стену молчания. Она ненавидит меня. Перед его внутренним взором снова и снова вставало ее лицо на том проклятом берегу – искаженное болью и унижением, мокрое от слез. Ее крик, пронзительный и полный отчаяния: «Ненавижу!» – звенел у него в ушах, как наваждение, возвращая в тот самый момент.

И в этой тишине, в этой отсрочке, к ужасу и стыду примешалась странная, горькая благодарность. Спасибо за эти несколько дней передышки. Перед неизбежной, страшной встречей. Время, чтобы прийти в себя физически. Время, чтобы попытаться собрать осколки своих мыслей. Время, чтобы принять то, что он натворил, и то, что она совершила вопреки всему.

Лежа в каюте, он слышал – ее быстрые, уверенные шаги по палубе над головой, ее резкие, но точные команды, ее крепкие проклятия в адрес нерасторопных пиратов. Он чувствовал через корпус корабля, как ловко она лавирует, как чувствует ветер и волну. И в груди, рядом с гнетущим камнем вины и ожидания расплаты, шевельнулось что-то еще – гордость. Гордость за нее. За ту силу, что подняла ее из пепла, в который он ее втоптал. За то, что она не сломалась, а восстала – и, восстав, нашла в себе безумную смелость протянуть руку тому, кто ее предал.

И эту гордость тут же съедала яростная ненависть к самому себе. Эйдан Грей растоптал алмаз, а он, оказалось, лишь закалился в огне, превратившись в лезвие. Лезвие, которое теперь держало его жизнь на кончике. И ждало.

Глава 67. Танец паука и мухи — роли поменялись

Шли дни. Грей уже вставал, мог ходить по каюте, чувствуя, как сила по капле возвращается в израненное тело. Но выйти на палубу... Он не решался. Тяжесть предстоящего разговора висела над ним тяжелее якорной цепи.

И вот в один из дней по ее командам – резким, уверенным, несущимся сквозь дерево корпуса прямо в его каюту – он понял. Они подходили к берегу. К Клыку. Их логово. Прибежище. Место, где прятки закончились.

На палубе началась бешеная суета. Слышался топот ног, звяканье блоков, и сквозь все это – ее голос, как бич:

– Купер! Ты что, впервые канат видишь? Тяни сильнее, слабак! Престон! И ты туда же! Будто впервые домой возвращаешься! Вздерну обоих, как спустимся на берег! Тупые ублюдки!

Время пришло. Эйдан собрал всю волю, всю остаточную силу в кулак, глубоко вдохнул, превозмогая ноющую боль в боку, и шагнул на палубу.

Перед ним, спиной, залитая первыми лучами солнца над Клыком, стояла Элиза. Она ловко раздавала команды, ее фигура была напряжена, как тетива лука.

– Купер! Престон! Я с вами разговариваю! – крикнула она, но вдруг замолчала.

Она увидела, как пираты замерли, уставившись куда-то за ее спину.

– Надо тянуть канат, а вы что, сирен увидели? Заворож... – она резко повернулась, готовая обрушить гнев, – КАКОГО ЧЕРТА ВЫ ТАМ УВИДЕЛИ?!

И врезалась. Прижавшись со всей силы в чью-то мощную грудь. На миг мир сузился. Знакомые сильные мышцы под тонкой рубахой. Знакомый, терпкий запах моря, солнца, и сандала. Знакомая волна тепла, пробежавшая по телу, смывшая на мгновение все стены. Его запах. Она инстинктивно расслабилась, тело вспомнило то доверие, что было до.

И тут же – в ушах, как нож: его ледяной, унижающий смех на берегу. «Использовал, глупая!»

Она отпрянула как ошпаренная, лицо исказила маска ярости и презрения.

– Чего лезешь под ноги, идиот?! Не мешай! – ее голос звенел, как разбитое стекло. – Вернись в каюту! Сейчас пойдем через рифы к берегу – опасно! Ты слаб еще, не удержишься, вывалишься за борт!

Она сделала шаг вперед, ее глаза, полные ледяного огня, сверлили его.

– Второй раз не кинусь на помощь. Запомни.

Каждое слово – как кинжал. Он физически ощущал их удар в сердце, видел, как сжались его кулаки, как побелели губы. Элиза развернулась, чтобы идти, потом резко обернулась. Натянула кривую, ледяную улыбку приличия.

– Рада, что вам лучше, капитан Грей, – бросила она через плечо, тон гладкий, как масло, но несущий смертельный холод. И вернулась к команде.

Элиза кричала приказы, голос ее был стальным, но внутри все сотрясалось. Она боялась, что голос вот-вот предательски дрогнет, надломится, и все увидят, что она – на грани взрыва. Руки, сжимавшие планшир, мелко дрожали. Она представляла их встречу десятки раз за эти дни: холодную, как могила, или яростную, как шторм. Но она случилась внезапно, не по сценарию. Страх услышать его проклятия, увидеть презрение – был почти парализующим. Но в его глазах... В тот миг, когда она врезалась в него... Там был не гнев, не насмешка. Там был тот самый интерес, то самое восхищение, что зажигалось в них раньше, во время их страстных ночей. Это обезоружило ее на миг, сбило с толку.

Но нет. Она резко встряхнула головой, отгоняя наваждение. «Не позволю! Ни за что!»

– Купер! Еще раз зазеваешься – выброшу за борт кормить акул! – рявкнула она, вкладывая всю ярость в команду.

«Ты не ожидал, самодовольный идиот? Ты думал, я опять брошусь в твои «сильные и прекрасные» объятия? Стану любоваться твоими «горячими» губами? Помучайся. Почувствуй на своей шкуре хоть тень моих страданий.»

Мысли жгли.

И он почувствовал. В полной мере. Такая холодная. Такая жесткая. Его Элиза. Та, что как мотылек дрожала в его объятиях, доверчивая и страстная... Теперь стояла перед ним сильная, негнущаяся, безжалостная. Капитан. Сабля, которую он сам выковал и заточил своим предательством. И теперь ее острие было направлено на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 68. Мост сожжён — пепел в ладонях

На острове Клык разлилось море огня и шума. Два огромных костра плясали языками пламени, бросая длинные, пляшущие тени на лица пиратов. Воздух гудел от смеха, перекрикиваний, треска дров и шипения жира, стекающего с туш, жарившихся на вертелах. Кружки с темным элем ходили по рукам. Праздник удачи, возвращения и жизни.

Эйдан Грей, уже крепче стоявший на ногах, но все еще бледный, пристроился на краю одного из кругов у костра. Глаза его беспокойно скользили по толпе, выискивая одну фигуру. Он тронул за локоть проходившего мимо Одноглазого Джека, уже изрядно хмельного.

– Капитан… придет? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал просто из вежливого любопытства.

Одноглазый Джек громко хохотнул, брызгая элем.

– Придет? Конечно! Сейчас с Барни последние дела по добыче утрясут – и явится! Наш капитан, – он подмигнул Эйдану, – никогда попойку не пропускает. Напьется – хоть кого под поезд кинет! Как заправский боцман после полугодового плавания!

Он грохнул Эйдана по плечу (тот едва не вскрикнул от боли в боку) и пошагал дальше, подпевая похабной песне.

Слова Джека, как раскаленные угли, упали в сухую траву надежд Эйдана. «Наверное, запивает, – подумал он с внезапной, болезненной нежностью. – Запивает прошлое. Мою подлость. Тоску… по нам?» Ведь он знал этот дурман – когда выпьешь, острые углы чувств сглаживаются, боль притупляется на миг. Может… не всё потеряно? Сердце забилось чаще. Если она пьет, значит, помнит. Значит, боль еще жива, а где боль – там и… что-то еще. Он представил, как подойдет к ней позже, когда она будет расслаблена элем, но еще не пьяна. Как упадет на колени (в душе, если не физически). Покается во всех грехах. Расскажет, как все эти годы хранил верность ее призраку: ни одной юбки, ни единого посещения борделя. Он будто знал – судьба сведет их снова. Он наблюдал за краем поляны, где стояли бочки с элем. Наверное, она меня тоже не забыла…

Но в душе Элизы… Огонек, тлевший где-то в самой глубине, действительно никогда не гас совсем. Да. Но он был завален грудой обломков – растоптанного доверия, поруганных чувств, ядовитого стыда. От одной мысли о случайной встрече с ним в темном углу острова, рука инстинктивно сжимала рукоять шпаги. Она не ждала, не верила, не надеялась. Надежда – для дураков. Она пыталась выжечь его память другим огнем. Первым, к кому потянуло – был капитан Рыжая Борода. Грубоватый, веселый, с глазами цвета штормового моря. Несколько встреч на Мартелле… Страсть была. Тело отзывалось. Но после – пустота. Ни трепета, ни безумия, ни той проклятой тоски по его прикосновению. Только удовлетворенная плоть и легкая скука. Потом были другие. Молодые, опытные, нежные, дерзкие. Она искала в них ту самую страсть, тот всепоглощающий огонь, что горел для Эйдана. Чтобы заменить его пламя, выжечь его имя из души, переписать историю заново. Но увы. Никто не мог разжечь в ней больше, чем искру. Никто не был им.

И тогда накатывало. Тоска. Не по нему, черт возьми! По потерянной способности чувствовать так безумно, так больно, так… живо. По тому ненавистному наваждению, которое когда-то называлось любовью. И она топила эту тоску. Топила в горьком, крепком элем. Кружка за кружкой. Пока шум праздника не превращался в приятный гул, лица – в размытые пятна, а воспоминания – в беззвучное кино, лишенное боли. На следующий день все возвращалось: и боль, и ярость, и его лицо перед глазами. Добавлялась лишь свинцовая голова и сухость во рту. Но ночь тишины, ночь без его призрака – стоила этой утренней агонии.

Эйдан увидел ее. Она вышла из темноты, освещенная всполохами костра. Шла уверенно, но в глазах, поймавших его взгляд на мгновение, мелькнуло что-то дикое, натянутое – как у загнанного зверя, который вышел к огню, потому что темнота за спиной страшнее. Она направилась прямиком к бочкам с элем. Его сердце екнуло: Сейчас. Или никогда. Он сделал шаг ей навстречу, забыв о боли, о прошлом, о страхе перед ее шпагой. Надежда, как огонек в его душе, вспыхнула ярче костра. Не всё потеряно… Шаг. Еще шаг. Сейчас заговорю… Но внезапно ее окружила плотная стена тел. Его бывшие пираты – Купер, Клейм, еще пара рож – сгрудились вокруг нее у бочки.

– Капитан!

Купер перехватил ее пустую кружку, чтобы налить снова.

– А правда, что… – начал он, но Клейм грубо перебил, толкнув его плечом:

– Да брось ты! Скажи лучше, как дочь лорда, в шелках да в золоте, до жизни нашей докатилась? А?

В их глазах светилось не только пьяное любопытство, но и какое-то грубое восхищение этой метаморфозой.

Элиза осушила только что налитую кружку одним долгим глотком. Скривилась, вытирая рот тыльной стороной ладони:

– Гадость редкостная! На помои смахивает!

Но в ее глазах, поймавших на мгновение взгляд Эйдана сквозь толпу, не было отвращения к элю – только холодное презрение к его надеждам. Она ловко взобралась на бочку, как на трон. Пираты расступились, кто-то плюхнулся на песок, кто-то прислонился к соседней бочке, подперев голову кулаком. Наступила тишина, жадная, предвкушающая.

И она начала рассказывать. Сначала – свою историю. Не ту, что для чужих ушей, а горькую, искреннюю. О дворцах, что были золотыми клетками. О предательстве отца, который видел в ней лишь пешку. О побеге, отчаянном и безумном. О первых днях на «Ведьме», когда она была не капитаном, а «барным грузом», над которым смеялись. Он, стоявший под деревом в тени, услышал свое имя - не проклятое, а просто констатация факта: «…и тогда Грей сказал: 'Будешь драть палубу, пока руки в кровь не сотрешь, или прыгай за борт'.» В ее голосе не было ненависти в тот миг, только суровая правда выживания. Потом пошли пиратские байки – одна невероятнее другой: о шторме у Мыса Скелетов, о погоне с лоранскими фрегатами, о том, как она обвела вокруг пальца самого адмирала Даваско.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– А потом, – голос ее звенел, как сталь, – этот старый черт Грозный Билл на Мартелле… напился как сапожник, да и заснул прямо на столе в таверне! Мы ему всю бороду в чернила макнули да усы к столу приклеили! Проснулся – а вся портовая ржёт!

Взрыв хохота потряс воздух. Даже угрюмый Клейм давился от смеха.

Эйдан стоял под деревом, наблюдал. Не смеялся. Любовался. Она сидела на бочке, освещенная снизу багровым светом костра, как некое языческое божество. Волосы, выбившиеся из косы, светились рыжим золотом. Глаза, обычно холодные, горели азартом рассказчицы. Рот растягивался в широкой, чуть хищной улыбке, когда она описывала очередную выходку. Она была в самом центре. И эти грязные, жестокие, преданные ей пираты смотрели на нее с открытым восхищением, ловя каждое слово, каждый жест. Они верили ей. Следовали за ней. Любили ее своей пиратской, грубой любовью.

В его душе что-то оборвалось. Надежда, что он минуту назад нес как хрупкий сосуд, разбилась вдребезги. Вернуть? Что он мог ей дать? Она нашла здесь то, чего никогда не имела у него: не страсть в темноте каюты, а настоящую власть, уважение, принадлежность. Она не тосковала по потерянной любви – она строила новую жизнь. Из пепла, из обломков, из его предательства. И строила ее блестяще.

Он отвернулся. Шум праздника, ее смех, гул голосов – все это вдруг стало невыносимым. Шагнул вглубь темноты, прочь от света костра, прочь от ее сияния. Его покаяние, его верность, его надежда на прощение – все это казалось жалким и ненужным перед лицом этой новой, могучей Элизы, Капитана «Ночной Фурии», которой он был уже не нужен. Не всё потеряно? Оказалось, потеряно все. Она переплыла его море лжи и вышла на другой берег. Он остался на этом – один, с грузом вины и бесплодным восхищением, которое теперь горело в нем только болью.

Потом он увидел. Барни, осторожно обойдя самую шумную толпу, подошел к Элизе. Она уже была хорошо захмелевшей, смех стал громче, движения чуть размашистее. Барни что-то сказал ей на ухо, показывая в сторону хижин. Она отмахнулась, но он настойчиво поддел ее под локоть, мягко, но неотвратимо потащил прочь от костра, к темноте. Сейчас или никогда. Сердце Эйдана ушло в пятки. Он резко двинулся наперерез.

– Я провожу ее, Барни, – сказал Эйдан, перекрывая путь. Голос звучал тверже, чем он ожидал.

Барни остановился, вопросительно подняв бровь, глядя не на Эйдана, а на Элизу. Та, ее взгляд был мутным от эля, но где-то в глубине – острым, как лезвие, секунду колеблясь, молча кивнула. Она тоже понимала. Детские прятки заканчивались. Разговор назрел.

Они шли к ее хижине в гнетущем молчании, освещенные лишь прыгающими тенями от далеких костров. Она открыла калитку и… рукой указала на крыльцо. Не внутрь. Даже не на ступеньки. На доски перед дверью. Она не хочет пускать меня даже на порог своего мира, – сжалось все внутри у Эйдана. Крыльцо – граница.

Сели. Тишина висела между ними, густая, колючая. Эйдан собирался с духом, подбирая слова, которые казались теперь жалкими тряпками. Элиза сидела, выпрямив спину, одной рукой сжимая перила крыльца так, что пальцы побелели. «Успокойся, – приказывала она себе. – Не режь глотку. Слава Посейдону, Барни всегда отбирает оружие, когда я пью… Иначе…»

Она мысленно представила кровавый исход, и это отрезвило на долю секунды.

– Твой отец… – начал он, голос сорвался. – Он… посеял сомнения. Говорил… что ты заслуживаешь большего. Чем быть тенью какого-то пирата. Без имени, без будущего… И я… я поверил ему. Подумал… что он прав.

Слова лились неуклюже, как оправдание ребенка.

– Я любил тебя… и страдал от мысли, что ломаю твою жизнь. А те слова… про месть… Я сказал их, чтобы ты… перестала унижаться. Чтобы ты ушла. Потому что я… я не мог…

Она молчала. Потом выдохнула резко, будто сплевывая горечь:

– Это так глупо. Просто самая тупая глупость в мире, капитан Грей.

Капитан Грей. Даже не по имени. Официально. Холодно.

– Теперь я это понимаю! – в голосе Эйдана прорвалась отчаянная искренность. – Из-за моей глупости мы столько лет потеряли! Могли бы… могли бы жить в радости! А жили… как жили…

– Не приплетай отца! – она перебила его резко, как удар ножом.

Встала.

– Этому набитому мешку с золотом… ему нужно было только больше золота! Меня продать, как вещь! А ты… – она шагнула к нему, глаза горели в темноте, – Ты мог просто поговорить со мной! ДАТЬ МНЕ ПРАВО ВЫБОРА! Самой решать! Или… или договориться! «Элиза, если тебя не устроит что-то, уйди без сожаления!» Я должна была ВЫБРАТЬ! Не ты за меня! Ты ОТНЯЛ у меня этот выбор!

Хмель улетучился мгновенно. В ней бушевала чистая, неразбавленная ярость.

– А ты… ты поступил как… как… как самый жестокий пират!

Он вскочил.

– А я такой и есть! – выкрикнул он в ответ, его собственная боль и ярость на себя вырвались наружу. – И всегда им был! Не умею по-другому! Только рубить! Только убивать! Но ты пришла… и я ИСПУГАЛСЯ! Испугался за тебя! За себя! За эту… эту хрупкость, что ты внесла! И в этом страхе… я наделал глупостей! Но прошу…

Его голос сорвался на мольбу.

– Давай попробуем заново! Увидев тебя снова… я понял, какой я идиот!

Он двинулся к ней. Быстро. Решительно. Не дав опомниться. Одной рукой схватил ее за запястье, другой крепко обхватил за талию, притянул к себе с силой, и впился губами в ее губы. Поцелуй был грубым, отчаянным, полным боли и старой страсти.

Она была застигнута врасплох. Сравнимо с тем, как его самого застал врасплох лоранский фрегат в бухте. И что из этого вышло? «Морская Ведьма» на дне. Предательские, давно забытые ощущения прокатились волной по ее телу. Тепло его рук, знакомый вкус его губ, запах… Тело вспомнило. Ей захотелось этих крепких объятий, этих горячих поцелуев, этой иллюзии… На миг, на один предательский миг, она прижалась к нему ближе, ответила на поцелуй…

И тут – внутренний голос, ледяной и безжалостный: «Ты хочешь оказаться на дне? Как «Морская Ведьма»? Ты УЖЕ ТАМ БЫЛА! Благодаря ЕМУ! Сможешь ли выплыть ВТОРОЙ РАЗ?!»

Она оттолкнула его со всей силы, что было в ней. И влепила звонкую, оглушительную пощечину. Звук хлопка разнесся по тихому острову.

– УХОДИ!!! – ее крик, дикий, разрывающийся от боли, ярости и непрошеных слез, эхом прокатился по спящим хижинам, заглушив на миг шум праздника у костров. – УХОДИ ОТСЮДА!!!

Она стояла, дрожа всем телом, указательным пальцем тряся в сторону темноты, лицо искажено нечеловеческой смесью ненависти, отчаяния и только что преданного собственного тела. Эйдан, пошатнувшись, прижал ладонь к пылающей щеке. В его глазах не было гнева. Только пустота. Пустота понимания, что все кончено. Навсегда. Он повернулся и шагнул в ту самую темноту, куда указывал ее палец, поглощенный ночью и собственным непоправимым прошлым.

Глава 69. Сделка с дьяволом в юбке

На следующий день, когда солнце уже высоко стояло над Клыком, а в воздухе витали запахи гари от потухших костров и моря, Эйдана нашел пират. Молодой парень, еще трезвый, щелкнул каблуками:

– Капитан хочет вас видеть, капитан Грей.

Сердце Эйдана нелепо екнуло. После вчерашнего… после крика… Она зовет? Слабая, глупая надежда теплилась в груди – может, передумала? Может, зовет объясниться… или… в постель? Он поспешил за посыльным.

Но все надежды рухнули, как карточный домик, когда они свернули не к ее хижине с проклятым крыльцом, а к другому, крепкому дому у причала. Дверь была открыта, внутри – строгий кабинет. Карты на стенах, тяжелый стол, учетные книги. Элиза сидела за этим столом, одетая в практичную одежду – рубаха и брюки, волосы туго стянуты. Барни стоял рядом, наклонившись, они что-то внимательно разглядывали в толстой книге. Барни тыкал пальцем в строчки, что-то тихо пояснял.

Эйдан зашел, шаги гулко отдались по деревянному полу. Элиза подняла голову. В ее глазах не было ни вчерашней ярости, ни слез. Только холодная деловитость. Она коротко указала пальцем на стул напротив:

– Садись, капитан Грей.

Никаких имен. Только звания. Он молча опустился на стул, чувствуя, как под ним проваливается последний призрак надежды.

– Приношу соболезнования, – начала она ровным, лишенным эмоций тоном, – по поводу «Морской Ведьмы».

Лицо Эйдана дрогнуло. На мгновение перед глазами встал Моро, шепчущий эту страшную весть в каюте «Фурии». Вспыхнула ярость, бессильная и всепожирающая, желание сжечь Гольдрен дотла… и тут же – острая боль в боку, пригвоздившая его тогда к койке. Он лишь кивнул, сжав челюсти.

Элиза продолжала, не глядя на него, перебирая бумаги:

– Мне искренне жаль. Она… тоже была мне когда-то домом.

Голос чуть дрогнул на последнем слове, но она тут же взяла себя в руки.

– У меня предложение!.. Несколько дней – наши люди приходят в себя, запасы пополняем. Потом выдвигаемся. На Мартеллу.

Она наконец подняла на него взгляд.

– Я знаю там отличного судостроителя. Он построит тебе новое судно. Быстро. Качественно.

– Но у нас… – начал Эйдан, подразумевая золото, свои тайники, недоступные после гибели «Ведьмы».

– Не беспокойся, – резко перебила его Элиза, словно читая мысли. – Я знаю все твои тайники на Арколисе.

Она сказала это так буднично, что стало ясно – это не угроза, а констатация факта.

– Мы просто дадим тебе взаймы. Чтобы не терять время на челночные рейсы туда-сюда.

Барни наклонился к ее уху, что-то быстро прошептал. Элиза едва заметно кивнула, и тут же добавила, глядя Эйдану прямо в глаза:

– Отдашь в два раза больше.

В углу ее губ мелькнула едва уловимая, жесткая усмешка. На лице Барни расплылась довольная, хищная улыбка. Грабительский процент был его идеей.

– Что скажешь? – спросила Элиза, откинувшись на спинку кресла. Ее взгляд был непробиваемым.

Эйдан замер. Взаймы. В два раза больше. Зная все мои тайники… Это был не просто заем. Это был капкан, финансовые кандалы. Но…

– Хм, – он хрипло рассмеялся, в его смехе звучала горечь. – Грабительская сделка, капитан. Но… думаю, выбора у меня действительно нет. По рукам.

Он медленно протянул ей руку через стол – жест доверия, партнерства, памяти о прошлом…

Элиза даже не взглянула на его руку. Она ровным движением пододвинула к нему лист плотной бумаги.

– Договор о займе, – пояснила она сухо. – Подпиши здесь и здесь.

Он замер. Она даже не верит моему слову. «По рукам»… Для нее это пустой звук. Только бумага. Только гарантии. Горькое осознание ударило сильнее, чем вчерашняя пощечина. Он молча взял перо, медленно, с усилием вывел свое имя в указанных местах. Каждая буква давалась как ножевой удар по гордыне.

Через несколько дней «Ночная Фурия», с трюмами, отягощенными не только припасами, но и золотом для строительства нового корабля Эйдана Грея, отдала швартовы. Корабль легко развернулся и выдвинулся в сторону знакомых берегов Мартеллы. Элиза стояла на шканцах, спиной к острову и к прошлому. Эйдан смотрел на удаляющийся Клык с палубы ниже. Между ними лежали не морские мили, а глухая стена контракта, недоверия и невозвратно утраченного времени. Путь к новому кораблю начинался. Путь назад – был отрезан навсегда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 70. Компас, который ведёт её

Плавание на Мартеллу проходило под знаком ледяного перемирия. Две команды, пираты «Ночной Фурии» и уцелевшие с «Морской Ведьмы», смешались, став единым экипажем. Они трудились бок о бок, делили вахты, шутили у котла – общая беда и золото в трюме стерли границы. Но над палубой висела незримая стена между двумя капитанами.

Элиза и Эйдан общались только по делу: сухо, кратко, избегая взглядов. Приказы Элизы новая команда Грея выполняла беспрекословно, чувствуя ее авторитет и грабительскую щедрость, оплатившую их будущий корабль. Но Элиза видела, как мучается Эйдан. Его врожденная натура капитана, лидера, не находила выхода. Он был пассажиром, советчиком в лучшем случае, но не хозяином положения. Это был ее корабль, и тут правила она. Он ходил по палубе, как загнанный зверь в клетке, его пальцы нервно барабанили по планширу, когда он слышал команды, которые отдал бы иначе.

Однажды утром Элиза не вышла из каюты, сославшись на головную боль. Команда замерла в нерешительности. И тогда Эйдан, без лишних слов, просто встал к штурвалу. Его грозный, привычно-властный голос раскатился по палубе:

– Грот на гитовы! Брамселя долой! Купер, к румпелю! Живо!

Команда взбодрилась, заработала с удвоенной энергией под знакомым командованием. Элиза, сидя у иллюминатора в каюте, слышала каждый окрик. И трепет пробежал по ее спине. Трепет знакомый – от того самого голоса, который она сначала возненавидела (пленница!), потом безумно полюбила (капитан ее сердца!), потом снова возненавидела (предатель!). И вдруг, незаметно для себя, она подумала: «А что потом? Продолжится эта цепочка ненависти-страсти? Или… оборвется навсегда? Она провела в каюте два дня, читая старые лоции, но слова расплывались перед глазами, заменяясь его фигурой у штурвала.»

На третий день Генри ворвался к ней, лицо белое от страха:

– Капитан! Шторм! Надвигается быстро!

Элиза выскочила на палубу. Небо почернело, ветер выл в снастях, первые тяжелые капли хлестали по лицу. Эйдан уже был в эпицентре бури:

– Убрать все лишнее с палубы! Обвязаться! Престон, закрой люки! Барни, к штурвалу!

Его голос резал гул ветра.

Элиза влилась в хаос. Сначала они мешали друг другу:

– Лево руля! – кричал Эйдан.

– Нет, лови волну! Право! – парировала Элиза, видя опасную волну-убийцу с другого ракурса.

– Фок убрать! – командовал он.

– Оставить! Он тянет нас! – спорила она, чувствуя иначе корабль под ногами.

Они сталкивались у штурвала, их плечи касались – и мгновенно отдергивались, как от ожога. Взгляды, брошенные через бушующую палубу, были полны ярости и раздражения. «Не мешай!» – кричал каждый внутренне.

Но море не прощало разногласий. Корабль заскрипел всем корпусом, громадная волна накрыла нос, смывая двух не успевших обвязаться пиратов. Крик ужаса пробился сквозь вой стихии. Этот крик сработал как удар тока.

Вдруг, без слов, они поняли. Старая связь, сработала сквозь ненависть. Они перестали спорить и начали дополнять:

Элиза взлетела на кормовую надстройку, цепляясь за мокрые ванты. Ее острый глаз видел проход между волнами:

– Право на три румба! СЕЙЧАС! – заорала она, указывая рукой.

Эйдан у штурвала мгновенно повторил маневр, его мощные руки крутили тяжелый румпель с яростью отчаяния.

– Право на три! Держись, Барни!

– Грот отдать! Полностью! – скомандовал Эйдан, чувствуя, как ветер рвет мачту.

Элиза уже кричала вниз:

– Рея грота – развернуть по ветру! Быстро! – и люди, не раздумывая, бросились исполнять.

Он видел слабину каната, грозящего снести человека за борт.

– Клейм, держись!

Она, уже спускаясь, успевала подхватить падающий блок, спасая голову юнги.

– Генри, под бимсы!

Они двигались как части одного механизма. Ее зоркость и интуиция, его сила, опыт и мгновенная реакция. Он предугадывал ее команды, она чувствовала его следующий шаг. Без слов. Только взгляды, жесты, крики, слившиеся в один боевой клич против стихии. Корабль, измученный, но послушный, танцевал на волнах под их двойным управлением.

Когда шторм начал стихать, оставив после себя измотанный корабль, мокрых, дрожащих от усталости, но живых людей, Дрейк и Барни подошли к капитанам, стоящим у штурвала, плечом к плечу, дышащими наравне.

– Мы справимся, капитаны, – сказал Барни, его лицо было серым от усталости, но в глазах – уважение. – Идите. Отдохните. Вы свое отвоевали.

Они молча кивнули. Не глядя друг на друга, разошлись по своим каютам. Каждый рухнул на койку, физически опустошенный до предела, одежда мокрая, тело ноет от напряжения, на губах – соленый привкус моря и адреналина.

И в тишине своих кают, разделенные толстой деревянной переборкой, они оба вспоминали. Не сегодняшнюю ночь. Другую ночь. После их первого шторма вместе, на «Морской Ведьме». Тогда она была пленницей, он – ее мучителем и невольным спасителем. Тогда их разделяла лишь тонкая сорочка Элизы, мокрая и прозрачная, а в каюте витал заряженный воздух неистовой страсти, смешанной со страхом и благодарностью за жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сейчас их разделяла стена. Крепкая, непроницаемая. А в воздухе висела тяжелая смесь невысказанной признательности, старой боли, усталости и горького вопроса: Что это было? И к чему это ведет? Звезды и луна, иголка и нитка в шторме… Но на земле (или на палубе) снова были только капитан Делакруа и капитан Грей. Должник и кредитор. Разбитые сердца за непроницаемыми масками. И море, которое снова свело их вместе лишь для того, чтобы напомнить, как глубоко пропасть между ними.

Остальная часть пути на Мартеллу прошла под знаком неожиданного затишья. Море было спокойным, словно затаив дыхание после шторма. На «Ночной Фурии» воцарилась почти идиллия. Раны, нанесенные стихией, залечивались, паруса ловили ровный попутный ветер. И что важнее – два капитана не стали разрушать ту хрупкую командную связь, что возникла меж ними в пекле шторма. Они управляли кораблем вместе. Элиза отдавала приказы по навигации и такелажу, Эйдан, с его невероятным чутьем на ветер и течение, корректировал курс у штурвала, его голос звучал уже без прежней ярости, но с привычной властной уверенностью.

Элиза ловила себя на мысли, что довольна. Довольна не просто возвращением порядка, а тем, что вернулся тот Грей – грозный, компетентный, капитан до мозга костей. Его присутствие на мостике больше не было угрозой ее власти, а стало… ценным ресурсом. И в глубине души, наблюдая, как его руки уверенно лежат на румпеле, она улавливала его тихую благодарность. Благодарность за то, что она пустила его обратно на капитанский мостик, позволила снова чувствовать корабль и море, а не быть беспомощным пассажиром.

Глава 71. Деньги на паруса, монеты на страсти

Прибыв на Мартеллу, они сразу отправились в доки. Нашли Мэтта, судостроителя, чьи корабли славились скоростью и прочностью – идеал для пирата. Эйдан, деловито и без лишних сантиментов, изложил требования: быстроходность, маневренность, скрытность. Мэтт, коренастый мужик с руками, покрытыми вечной стружкой и смолой, кивал, прикидывая в уме.

Барни, стоя чуть позади, ловко встрял в паузу:

– И, Мэтт, старина, насчет процента? За то, что привели тебе такого славного клиента?

Мэтт хотел было отмахнуться, но Барни уже достал из-за пазухи потрепанный блокнот и грифель, его лицо расплылось в хитрой, настойчивой улыбке.

– Ну-ну, не скромничай, работа есть работа!

Спорить с Барни было себе дороже. Ворча, Мэтт согласился на скромный, но ощутимый откат.

Эйдан, наблюдая эту сцену, обернулся к Элизе:

– С таким помощником, капитан, ты точно не пропадешь. Урвать может даже из камня.

В его голосе звучала не насмешка, а искренняя, чуть горделивая оценка. Гордость за нее – за то, что она смогла приручить и использовать такую грозную силу, как Барни.

Элиза невольно выпрямила спину, подняв голову чуть выше.

– Он знает свое дело, – сухо согласилась она, но уголок губ дрогнул.

Сделка была заключена, договор подписан. Будущий корабль Эйдана Грея обрел чертеж и срок постройки.

Позже на рынке слова прозвучали ровно, без лишних эмоций — просто констатация факта. Когда Барни, разгружая бочки с порохом, рявкнул покупателям:

– Товар с «Ночной Фурии»! Лично капитан Элиза привезла! – толпа замерла.

— Капитан… Элиза? — прошипел седой торговец, роняя тюк с табаком. — Капитан «Ночной Фурии» – женщина? Та самая, что три лоранских фрегата на дно отправила?

— За час, говорят! — крикнул кто-то из толпы.

Барни лишь хлопнул по бочке:

– Спросите у Лоранских адмиралов — если доплывут!

Люди ахнули. Торговцы перестали торговаться, матросы замерли с ящиками на плечах. Они ожидали увидеть бородатого великана, а не женщину в промасленном камзоле, которая спокойно пересчитывала монеты.

— Так это вы... "Морскую горгону" потопили? — выдавил молодой поставщик снастей.

Элиза кивнула, не отрываясь от кошелька.

— Черт возьми... — засвистел кто-то сзади. — Да Делакруа до сих пор в гаванях дрожит!

Страх, что Грей узнает, что она капитан «Фурии» - исчез. Она сама привезла его сюда. Теперь это имя звучало как факт её власти, а не тайна.

К вечеру слух облетел порт как пороховая искра. Когда команда «Фурии» ввалилась в «Якорь», гам стих на мгновение — затем грохнул вдесятеро громче.

— Говорят, она на «Ночной Фурии» фрегат таранила!

— Врёшь! Это лоранцы сами на рифы рванули, спасаясь от её пушек!

— Капитан-женщина... Да Делакруа за её голову золото мешками сулит!

Эйдан и Элиза сидели в углу. Он наблюдал, как её пальцы водили по конденсату на кружке эля.

— Теперь ты не просто легенда, — усмехнулся он. — Ты — военный трофей Делакруа. Смотри, даже шлюпочник от счастья плачет.

Коренастый штурман с татуировкой осьминога встал у их стола, покачиваясь:

— Женщина... и фрегат потопила? Не верю!

Элиза медленно подняла глаза. Левый рукав её камзола был густо испачкан пороховой копотью.

— Проверим? — спросила она тихо.

Штурман замер, затем грохнул кружкой о стол:

— За Фурию! Чтоб лоранцы ср... сроду не оправились!

Трактир взревел. Кто-то затянул песню про «деву с ядрами вместо бус», но боцман «Фурии» лишь закатил глаза. Эйдан наклонился к Элизе:

— Поздравляю. Теперь ты не пират — ты гроза империй.

— Так и надо, — она отпила эль, оставив на столе мокрое кольцо. — Пусть знают. Мы починим «Фурию» и отплываем, – сказала Элиза, глядя на пену в кружке. – Может, еще встретимся тут, пока ты будешь ждать свой корабль.

Возвращаясь с легкой хмельной дымкой в голове по знакомым улочкам Мартеллы на корабль, они свернули в узкий переулок. В конце его, ярко освещенная фонарями, кричала вывеска «Коралловые Грёзы».

Эйдан замедлил шаг:

– Не хочешь повидаться с Сарой? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал легко.

Элиза фыркнула, стараясь сохранить шутливый тон:

– Что, соскучился по ее девочкам?

Но укол – острый, ревнивый, глупый – вонзился в сердце.

Он резко остановился, развернулся к ней. Его взгляд в полумраке переулка был необычайно серьезным:

– Я там не был. Ни разу. Больше никогда. Я тебе говорил. Хочешь – поклянусь на чем угодно.

Элиза смотрела на него. Марта… Марта не сказала ему, что видела меня там. Значит…

– Не стоит, – тихо ответила она, отводя взгляд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она поверила. Или просто устала не верить.

Они двинулись дальше, к свету «Коралловых Грёз». Элиза поймала себя на мысли: «А почему бы и нет? Какое-то развлечение.» Пока ее пираты возятся с «Фурией». Увидеть Сару. Посмотреть, изменилось ли что-то. И главное – посмотреть, как поведет себя он теперь, в этом месте. Это был вызов. Себе? Ему? Прошлому? Она не совсем понимала. Но дверь «Коралловых Грёз» распахнулась, впуская их в знакомый шум, смех и запах дорогих духов, смешанных с дешевым вином. Новая глава старой истории начиналась прямо здесь, на пороге борделя.

Глава 72. В плену страсти

Девочки, как стайка ярких, шумных птиц, быстро окружили Эйдана.

– Ты ли это, Капитан?! – завизжала одна, хватая его за рукав.

– А мы уж думали, ты сгинул в море! – вторила другая, смеясь и пытаясь поправить его воротник.

– Забыли уже, как ты выглядишь! – подмигнула третья, явно кокетничая.

Их прикосновения были профессионально-ласковыми, но для Эйдана – невыносимыми. Он стоял, как в капкане, напряженный, его взгляд искал Элизу.

Элиза стояла в стороне, прислонившись к резной колонне. Нет, она не ревновала. Разумом понимала: последний раз эти руки касались его тела до их встречи, до всего. Но видеть его в этом привычном гареме… было противно. Сверху донесся знакомый, чуть хрипловатый голос Сары:

– Девочки, не толпитесь! Пропустите гостя!

И сама хозяйка показалась на лестнице. Элиза отметила про себя: морщин прибавилось, слой макияжа стал гуще, как броня. Сара спустилась, деловито пожала руку Эйдану:

– Капитан Грей. Редкий гость.

Ее взгляд скользнул мимо него – и застыл на Элизе. В глазах Сары мелькнул мгновенный шок, затем – расчетливый восторг.

– О! Капитан Элиза! – голос Сары вдруг стал на два тона выше и слаще.

Она буквально кинулась к Элизе, оттесняя девочек, и схватила ее руки в свои, покрытые кольцами.

– Добро пожаловать! Какая честь!

Молва о том, кто скрывался за именем «Ночной Фурии», разнеслась по Мартелле как пожар. Шок от того, что это женщина, сменился у Сары жадным интересом. Элиза была самой опасной, самой удачливой пиратшей на море. А значит, у ее команды полные кошельки золота, и они должны стать клиентами «Коралловых Грёз». Девочки, уловив настроение хозяйки, тут же начали стекаться к Элизе, осыпая ее комплиментами и обещаниями.

И тут появилась Марта. Она легко положила руку Элизе на плечо, как старой подруге, ее глаза смеялись:

– А я все жду тебя, красотка! Ты готова опробовать мой самый мягкий матрас в этом доме? Он тебя ждет!

Элиза подмигнула ей с той же фамильярной легкостью, с какой общалась с пиратами, и шлепнула Марту по ягодице:

– Я подумаю, детка!

Марта радостно взвизгнула, притворно обижаясь.

И тут Элиза увидела лицо Эйдана. На нем была неприкрытая ярость. Губы сжаты в белую нить, глаза метали молнии. «Ревность?» – мелькнула у Элизы мысль с горькой усмешкой. После всего?

– Девочки! Хватит! – властно срезала Сара веселье.

Она ловко отгородила Элизу и Эйдана от девиц.

– Не мешайте! Нам надо поговорить с капитанами по делу! Всему свое время!

И, взяв Элизу под руку, а Эйдану кивнув следовать, повела их наверх, в свою самую роскошную приемную комнату.

Быстро принесли лучшее вино (не эль, а именно вино, дорогое и терпкое) и изысканные закуски. Сара уселась напротив Элизы, полностью игнорируя Эйдана, который мрачно опустился в кресло у окна.

– Расскажи, дорогая, о своем корабле! Слышала, «Ночная Фурия» – настоящий штормовой демон! – начала Сара, заливаясь сладкими речами.

Она расспрашивала о скорости, о пушках, о недавних подвигах, ловко льстя и поддакивая. Потом, плавно, как опытный капер меняет курс, перешла к главному:

– А твои молодцы… После стольких недель в море, в штормах да боях… Им надо хорошенько набраться сил перед новым плаванием! Расслабиться, отдохнуть душой и телом.

Она наклонилась к Элизе конфиденциально:

– Только мои девочки смогут их по-настоящему… зарядить на новые подвиги. Знаешь, как это важно для боевого духа!

Элиза смотрела на Сару, слушала ее гладкие речи. Она ясно слышала звон монет, который Сара уже мысленно пересчитывала в своем кармане. Элиза взяла бокал, сделала глоток.

– Конечно, Сара, – сказала она ровно, глядя хозяйке борделя прямо в глаза. – Отныне мои парни – твои клиенты. Сара расцвела, как мак под солнцем.

– О, капитан! Ты сделала мой вечер!

Взгляд Элизы скользнул к Эйдану. Он сидел, все так же мрачный, с лицом, на котором застыла смесь ярости и… чего-то еще, непонятного. Ревность? Отвращение? Беспомощность?

Внизу вдруг поднялся шум – громкие голоса, смех, топот сапог. Сара насторожила ухо:

– Ага, похоже, новый корабль в порту. Партия пиратов явилась развлечься. Простите, капитаны, мне надо спуститься, встретить дорогих гостей. Располагайтесь, отдыхайте!

Она быстро выскользнула из комнаты, оставив за собой шлейф духов и тяжелую, гулкую тишину.

Дверь закрылась. Элиза и Эйдан остались одни в роскошной, душной комнате «Коралловых Грёз», с бокалами дорогого вина и грузом невысказанных слов, висящим между ними в гуще бордельных духов. Шум веселья снизу казался теперь насмешкой. Элиза поднесла бокал к губам, ее глаза встретились с его горящим взглядом через край хрусталя.

Эйдан взял бокал, его пальцы крепко сжали хрусталь. Он отошел к окну, спиной к ней, к комнате, к этому месту. Внизу плескалось темное море Мартеллы, усеянное огнями кораблей. Он задумался о пустоте. Как он будет жить, когда они расстанутся? Пусть между ними лежала глыба льда недоверия и боли, но они были рядом. Он дышал тем же воздухом, слышал ее шаги, ее команды. Его не волновало, что ее слава обогнала его. Слава – дым. Ничто не вечно. Но сегодня... Эта шутливая, фамильярная близость Марты, этот легкий флирт Элизы с девушками... Он едва сдержался, чтобы не броситься и не прибить ту рыжую бестию к стенке. А как он сможет плавать спокойно по морю, зная, что она сейчас, в эту самую минуту, может быть в объятиях какого-нибудь мерзкого типа? На его лице, освещенном лунным светом из окна, сменялись тени: испуг, ярость, беспомощная тоска.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза наблюдала за ним. Его фигура у окна – сильная, мощная, как сам корабль в шторм. Она видела, как играли мышцы под тонкой льняной рубашкой, напрягаясь и расслабляясь в такт его тяжелым мыслям. Тишину комнаты разрывали звуки из-за стен: приглушенный стон, отчаянный, жадный; скрип кровати, ритмичный и навязчивый. Сознание Элизы предательски рисовало картины: Вот он, ее Эйдан... Бросает ее на эту самую кровать... Рвет тонкую рубашку... Губы его жгут кожу... Его руки... Его... Внизу живота заныло, знакомое, глубокое, сладкое и мучительное. Мурашки пробежали по всему телу. Разум кричал «Нет!», но тело помнило все. Помнило слишком хорошо.

Она встала. Беззвучно. Подошла к двери. Тихо щелкнул ключ в замке. Заперто. Мир остался снаружи. Она повернулась и пошла к нему. Решительно.

«Нет уж. Я не упущу своего. Не сегодня. Пусть завтра будет что будет – гнев, стыд, новая стена... Но сегодня он МОЙ.»

Она обняла его сзади, прижавшись лицом к его напряженной спине, ощущая тепло сквозь ткань. Он вздрогнул от неожиданности, тело мгновенно окаменело. Но через мгновение... понял. Понял по дрожи в ее руках, по прерывистому дыханию у своей спины. Он развернулся. Его глаза, темные и горящие, встретились с ее зелеными, любимыми глазами. В них не было ярости или упрека. Только голое, неистовое желание, зеркальное его собственному. Он не спросил. Не прошептал слов. Он просто накрыл ее губы своими. Грубый, властный, полный годами сдерживаемой тоски и ярости. Она ответила с той же дикой силой, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая ближе, стирая последние сантиметры.

Они рухнули на толстый персидский ковер, сбив тяжелый табурет. Воздух вырвался из легких Элизы с хриплым стоном. Эйдан навис над ней, его колени сжали ее бедра, руки прижали запястья к шершавой шерсти ковра возле головы. Лунный свет из окна резал его лицо пополам: одна половина – освещенная, напряженная, с каплей пота на виске, другая – погруженная во тьму, словно маска. Его дыхание было горячим и прерывистым, пахнущим терпким вином и чем-то неуловимо его.

— Ты… — он начал, голос хриплый, как скрип несмазанных блоков. — Ты сводишь меня с ума, Элиза. Всегда сводила.

Он не ждал ответа. Его губы обрушились на ее шею не для поцелуя, а для захвата, пометки. Зубы сжали нежную кожу у ключицы – больно, сладко, властно. Она взвыла, не в страхе, а в вызове, выгнулась всем телом, пытаясь высвободить руки. Ее ноги сомкнулись на его пояснице, пятки впились в его ягодицы, притягивая его еще ближе, стирая последние границы одежды. Льняная рубаха на нем была порвана у горла, обнажая твердые мышцы груди и старый шрам – память о давнем бою. Ее пальцы, вырвавшись из его хватки, впились в этот шрам, не лаская, а ощупывая границы старой боли, словно проверяя его на прочность.

— Животное! — выдохнула она, но в ее глазах, поймавших лунный блик, горел не гнев, а тот же дикий огонь, что и в его.

— А ты что? — он рычал прямо в ее кожу, его руки скользнули вниз, грубо стащили с нее тонкую рубашку. Холодный воздух комнаты обжег обнаженную грудь. — Львица. Всегда была львицей. Даже когда дрожала.

Его ладонь обхватила ее грудь, большой палец резко провел по затвердевшему соску. Волна электричества прокатилась от макушки до пят. Она закинула голову назад, обнажив горло, ее стон слился с какофонией звуков из-за стен – но был глубже, настоятельнее. Он схватил этот стон губами, его язык обжигал кожу ее горла, спускался вниз, к впадине между грудями, к ее пульсирующему животу.

Он знал ее тело как свои карты – ямочку у ключицы, чувствительную точку на внутренней стороне бедра, тот звук, что вырывался из ее горла, когда он...

Его путь вниз был не мольбой, а завоеванием. Каждый сантиметр кожи, который он открывал, метя поцелуями-укусами, был новой взятой крепостью. Она корчилась под ним, не в попытке убежать, а в такт его яростной ласке, ее пальцы спутались в его темных волосах, то притягивая, то отталкивая. Когда его губы нашли чувствительный бугорок на внутренней стороне бедра, она вздрогнула всем телом, сжав его голову бедрами.

— Эйдан… — ее голос сорвался, это было не имя, а стон, мольба, проклятие.

Он поднял голову. Его глаза в полумраке пылали. Не яростью. Чистым, необузданным желанием. Он схватил ее за бедра, его пальцы впились в плоть, резко приподнял ее таз. Она вскрикнула от неожиданности и мгновенной, пронзительной волны возбуждения. Он вошел в нее одним мощным, безжалостным толчком.

Боль. Сладкая, разрывающая, знакомая боль. От резкости, от полноты, от разлуки и лжи. Она впилась ногтями ему в спину, почувствовала, как кожа рвется под ее пальцами. Он замер на мгновение, глубже, чем когда-либо, его взгляд впился в ее лицо, ловя каждую гримасу, каждый проблеск ощущения. Тишина. Даже звуки из соседних комнат замолкли. Было только их прерывистое дыхание, стук сердец в унисон, жгучая точка соединения.

— Моя, — прошипел он, и это было не вопрос, не утверждение. Это был факт, выжженный в реальность болью и страстью. — Всегда моя. Даже когда ненавидишь.

Он начал двигаться. Не ритмично, не плавно. Яростно. Глубоко. Каждый толчок был попыткой добраться до самой ее сути, разбить стену, доказать что-то, что нельзя доказать словами. Она принимала его, встречая каждый удар движением бедер, впиваясь зубами в его плечо, чтобы не кричать. Ее тело горело, мускулы напрягались до предела, волна за волной накатывало из глубины, но не отпускало, держа на краю. Это была пытка и восторг, битва и слияние.

И в самый пик, когда мир сузился до стука их сердец и сливающегося дыхания, дверь дернули. Резко. Настойчиво. Потом – настойчивый стук.

– Капитаны? Все в порядке? – донесся голос Сары, обеспокоенный долгой тишиной за запертой дверью.

Эйдан оторвался от шеи Элизы, его голос, хриплый и невероятно властный, прогремел сквозь дверь:

– ДО УТРА НЕ БЕСПОКОИТЬ!

За дверью воцарилась тишина. Шаги Сары удалились.

Она чувствовала каждую мышцу его спины под ладонями, каждый шрам, каждую впадину. Знакомую топографию его тела. Его запах – пот, море, металл крови от ее ногтей – заполнял ее, как наркотик. Его губы нашли ее губы в темноте, поцелуй был не нежным, а голодным, отчаянным, со вкусом крови и соли. Они дышали друг в друга, боролись языками, как будто пытаясь проглотить, вобрать в себя.

Ритм ускорялся. Он поднял ее ногу выше, закинул ее себе на плечо, углубляя проникновение до невыносимого предела. Она завыла, ее ногти оставили кровавые дорожки на его ягодицах.

– Да! Да! Черт! Да! – слова вырывались хрипло, бессвязно. Его рычание стало глухим, звериным. Он впился зубами в ее плечо, удерживая ее, якорем в бушующем море ощущений.

Волна накрыла ее первой. Не плавно, а обвалом. Конвульсивная, взрывающая каждую клетку. Она закричала, забыв про стены, про бордель, про боль, вцепившись в него так, будто он был единственной реальностью в рушащемся мире. Ее тело сжалось вокруг него, волнами пульсируя, выжимая последние капли контроля. Его стон слился с ее криком, глубокий, из самой глубины груди. Он вдавил ее в ковер, его тело напряглось, как тетива лука, и он выпустил в нее всю свою ярость, тоску, отчаяние и немыслимую, запретную нежность одним долгим, сокрушительным толчком.

Тишина. Тяжелая, звонкая, наполненная только их хрипящими вдохами и бешеным стуком сердец. Он рухнул на нее, его вес пригвоздил ее к полу, его лоб прижался к ее мокрому виску. Они лежали, сплетенные, облитые потом, дрожащие, как после смертельной схватки. Из-за стены снова донесся приглушенный стон, напоминая, где они.

Постепенно дыхание выровнялось. Его рука, лежащая на ее боку, провела медленную линию от ребер к бедру – уже не требующая, а ощупывающая, вопрошающая. Она повернула голову, их взгляды встретились в полумраке. В его глазах не было триумфа. Была усталость, глубокая, бездонная пустота и… вопрос. В ее – отражение той же пустоты и непонимания. Что они только что сделали? Зачем?

Он медленно выскользнул из нее. Физическая пустота была почти болезненной. Он перевернулся на спину рядом, закрыл глаза, грудь поднималась и опускалась ровно. Его рука нашла ее руку в темноте, пальцы сплелись – не в любви, а в немом перемирии, в признании совместно пережитого шторма.

Они лежали так долго, слушая, как их сердца замедляли бег, как шум за стенами стихал. Никто не говорил. Слова были бы ложью или ножом. Было только это молчаливое сплетение пальцев на шершавом ковре «Коралловых Грёз», под холодным взглядом луны, в комнате, которая стала свидетелем их нового падения… и странного, временного воскрешения. Утро было еще далеко. И у них была вся ночь, чтобы снова продолжить эту опасную игру.

И они продолжили. Всю ночь. На диване, на полу, снова у окна, под холодным лунным светом. Они занимались любовью. Нежнее теперь. Медленнее. Глубиннее. Словно шторм утих, оставив после себя изможденное, но очищенное море. Они исследовали шрамы – физические и душевные. Прикосновения стали ласковее, но не менее требовательными. Шептали слова – не клятвы, не извинения, а обрывки воспоминаний, звуки имен, нелепые, полузадушенные смешки от абсурдности происходящего здесь и сейчас. Они не говорили о завтра. Они жили этим мгновением, выжимая из него каплю за каплей страсти, близости, временного перемирия плоти. Стена между каютами еще существовала. Но в эту ночь, в этой проклятой и благословенной комнате борделя, они были по одну ее сторону. Обреченные, запутавшиеся, но – вместе. До рассвета.

Глава 73. Ночь перемен. Утро после страсти

Солнечный луч, настырный, как пират за золотом, пробился сквозь щель ставней, ударив Элизе прямо в глаза. Она заворчала, пытаясь зарыться лицом в подушку, но наткнулась на твердое плечо Эйдана. Он уже проснулся, лежал на спине, одна рука закинута за голову, другая – тяжело и тепло лежала на ее талии. Его пальцы лениво водили круги по её нежной коже.

Элиза, не открывая глаз, ворчливо произнесла:

— Твои пальцы холодные, Грей. Убери.

Эйдан не убирал руку, наоборот, притягивая ее ближе.

— Твоя вина. Кто всю ночь норовил скинуть одеяло? Борешься как с вражеским флагом.

Его голос был хрипловат от сна, но в нем звучала знакомая издёвка.

Элиза наконец открыла глаза, уставившись в потолок с резными, пошлыми амурами.

— Не одеяло виновато. У тебя под боком спать – все равно что на камбузной плите заваляться. Жарко, как в аду. И храпишь ты, кстати.

Эйдан фыркнул, повернулся на бок к ней, опираясь на локоть.

— Храплю? Это ты свистишь, как риф в шторм, Делакруа. И «камбузная плита»? Поблагодари, что живая печка рядом. Помнишь, как на «Ведьме» ты мерзла в своей каюте, как щенок дрожала? Лезла ко мне под борт, отогреться…

Элиза резко села, отбрасывая его руку.

— Не было такого! И не ври. Я прекрасно спала одна. Это ты вечно норовил подсунуться, как блохастая собака!

Она встала, начала шарить по полу в поисках штанов. Лицо было серьезным, но в уголках губ дрожала усмешка.

Эйдан следил за ней, глаза смеющиеся.

— Ох уж эта благодарность! Спасаю от переохлаждения, а меня – «блохастая собака». Вот тебе и вся любовь. А помнишь, как ты тогда, в первую свою вахту на штурвале, чуть нас на рифы не посадила? Я тебя отстранял, а ты…

Элиза нашла штаны, натягивая их с резким движением.

— Я отлично помню! Ты орал как резаный, а потом Моро сказал, что ветер сменился и твой курс был бы в три раза хуже! Ты просто из зависти, что у ученицы глаз острее!

Она накинула рубаху, не застегивая, начала искать сапоги. Вид у нее был боевой, пиратский – растрепанные волосы, ссадина на плече от его зубов, горящие глаза.

Эйдан тоже поднялся, потягиваясь так, что мышцы спины напряглись под шрамами.

— Зависть? К тебе? Да я…

Он вдруг замолчал, увидев, как она ковыряется под диваном.

— Что ты там ищешь, призраков прошлого?

Элиза вытащила один сапог, начала яростно трясти его.

— Мой второй сапог! Ты его куда, идиот, зашвырнул?! Вечно твои «страсти» кончаются потерей моих вещей!

Эйдан рассмеялся громко, настоящим смехом.

— Ах вот оно что!

Он нашел второй сапог за занавеской, подал ей с преувеличенным поклоном.

— Вот, миледи. Возмещаю ущерб.

Элиза вырвала сапог, ткнув его носком в грудь, но уже смеясь.

— «Миледи»? Вот гад! Заткнись и помоги зашнуроваться. Спина не гнется после твоих акробатических номеров.

Она повернулась к нему спиной, откинув волосы, открывая шнуровку корсажа поверх рубахи.

Эйдан подошел близко, его пальцы ловко взялись за шнурки. Дыхание касалось ее шеи.

— Акробатических? Это ты меня чуть не скинула с дивана, когда…

Он не договорил. Его пальцы, затягивая шнурок, вдруг замедлились. Он обнял ее за талию, прижал к себе спиной к своей груди. Голос стал низким, густым.

— …Элиза. Может, еще разок? Для закрепления пройденного материала? А то вдруг забудешь, как правильно капитана с дивана не скидывать…

Элиза замерла, почувствовав, как его губы коснулись ее шеи под ухом, как руки начали скользить вниз, к поясу ее штанов. Тепло разлилось по телу. Она положила свои руки поверх его, не отталкивая сразу.

— Эйдан…

Ее голос потерял боевой запал, стал глубже.

— Успеем. Вся жизнь… кажется, впереди.

Она слегка нажала на его руки, останавливая их движение вниз.

— А сейчас…

Она повернула голову, поймав его взгляд. В ее зеленых глазах было не «нет», а «потом».

— Сейчас надо на корабль. Управлять ремонтом. Барни без присмотра – он у Мэтта последние гвозди из подковы выбьет на сдачу. И твой новый корабль построят из щепок.

Эйдан вздохнул преувеличенно скорбно, но отпустил ее, последний раз крепко обняв.

— Проклятая ответственность. Ладно, капитан Делакруа. Командовать так командовать. Но учти…

Он наклонился, быстро, почти по-воровски поцеловал ее в губы.

— Это только отсрочка.

Он шлепнул ее по тому месту, куда так стремились его руки минуту назад, и шагнул к двери с вызывающей ухмылкой.

— Штаны целы. Пока что. Вперед, на подвиги! А я пойду разбужу Сару… сказать «до свидания».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиза поправила рубаху, пытаясь скрыть улыбку.

— И поторопись. Если опоздаешь – на «Фурию» будешь плыть вплавь!

Перепалка сошла на шутку, оставив после себя не раздражение, а привычное, наэлектризованное тепло между ними. Обиды прошлого были лишь шипами на крепкой лозе их связи – больно зацепиться можно, но не сломать. Будущее оставалось туманным, но утро они встретили вместе, смеясь, и дверь в «Коралловых Грёзах» они покидали не с опущенными глазами, а с вызовом в походке и тайным обещанием в переплетенных взглядах.

Спускаясь по лестнице в холл, они еще догоняли друг друга колкостями про потерянные сапоги и храп, как вдруг на пути встала Марта. Яркая, как попугай в дешевых шелках, с нагловатой ухмылкой во всю ширину накрашенных губ. Ее глаза хищно скользнули с Элизы на Эйдана и обратно, задерживаясь на расстегнутой на пару крючков рубашке Элизы, на свежей ссадине у нее на шее.

— Ох, капитан Элиза!

Марта сделала шаг вперед, нарочито томно поправляя глубокий вырез своего блуза.

— Выглядишь… освеженной. Небось, наш матрас пришелся по вкусу? Она подмигнула, явно напоминая прошлое вечернее приглашение. — А раз уж ты все равно здесь…

Марта протянула руку, пытаясь обвить пальцы вокруг запястья Элизы с фамильярностью старой подруги.

— Может, теперь ко мне? Покажу, какие настоящие чудеса бывают на мягких перинах…

Элиза только приподняла бровь, готовая съязвить или просто отшвырнуть назойливые пальцы, но Эйдан среагировал быстрее.

Он не закричал. Не оттолкнул Марту грубо. Он просто шагнул между ними, его движение было стремительным и неоспоримым, как удар клинка. Его большая рука сжала запястье Марты не больно, но с такой железной силой, что ее пальцы тут же разжались, отпуская Элизу.

— Проваливай, — прозвучал его голос. Тихий. Низкий. Напряженный, как туго натянутый канат. — Не лезь.

Марта фыркнула, пытаясь сохранить браваду, но в ее глазах мелькнул испуг. Она не привыкла к такому тону от клиентов, даже от капитанов.

— Ой, ревнуешь, Грей? — попыталась она парировать, но голос дрогнул. — Мы же с Элизой… по-девичьи…

— Не лезь, — повторил Эйдан, наклоняясь к ней чуть ближе. Его глаза, темные и абсолютно безжалостные, впились в нее. — Потому что эта лисичка… Он свободной рукой обхватил Элизу за талию, прижал к себе так крепко, что она на миг потеряла дыхание. — …моя.

Он сделал паузу, давая словам врезаться в сознание Марты, Сары, которая наблюдала из-за стойки, и даже в пыльные портьеры.

— Моя.

Еще одно слово. Тяжелое. Окончательное.

— Навеки.

Пальцы на талии Элизы сжались сильнее, не оставляя сомнений. Это был не просто жест ревности. Это было клеймо. Признание. Обет.

Марта отпрянула, как от удара. Вся ее нахальная игривость сдулась. Она побледнела под слоем румян, кивнула резко, почти по-солдатски, и шмыгнула в сторону кухни, подальше от этого ледяного взгляда и тихой, сокрушительной силы его слов. Больше она не обернулась.

Элиза стояла, прижатая к его боку. Она не отстранилась. Его слова – «моя», «навеки» – ударили в грудь теплой волной, смешанной с ошеломлением. Это было грубо. Собственнически. Абсолютно пиратски. И после всего, что было… чертовски искренне. Она подняла взгляд на него. Он смотрел не на убегающую Марту, а на нее. В его глазах не было триумфа. Была усталость. Глубина. И вопрос, застывший в зрачках: Ты слышала?

Сара, наблюдая сцену, хитро улыбнулась. Она подошла, грациозная и всеведущая.

– Капитаны… Надеюсь, отдых был… плодотворным? – ее голос капал медом.

Эйдан даже не удостоил ее взглядом. Он достал из-за пояса увесистый мешочек и бросил его Саре прямо в руки. Золото звонко звякнуло.

– За комнату.

Сара взвесила мешочек на ладони, улыбка стала еще шире и хищнее.

– Всегда к вашим услугам, дорогие капитаны. Приезжайте еще. С командой.

Она кивнула в сторону Элизы, явно намекая на вчерашнюю сделку.

Элиза лишь хмыкнула. Бизнес есть бизнес. Она повернулась к выходу. Эйдан сразу же шагнул рядом. Он не взял ее за руку сразу. Но когда они вышли на утреннюю улицу Мартеллы, где воздух был свеж и резок после духоты борделя, его пальцы нашли ее пальцы. Сплелись. Крепко. Не как любовники, идущие на свидание, а как союзники после тяжелой битвы, как подельники, несущие общий, тяжелый груз.

Они шли по знакомым улочкам к причалу, где темнел корпус «Ночной Фурии». Солнце слепило глаза, чайки кричали, запах рыбы, смолы и свободы ударил в ноздри. На палубе уже кипела работа – стучали молотки, скрипели лебедки. Барни, увидев их приближающихся рука об руку, лишь приподнял густую бровь, но ничего не сказал. Мудрый старый пират. Команда замерла на миг, глаза округлились, но никто не осмелился на ухмылку или комментарий. Авторитет обоих капитанов был слишком высок, а их соединенные руки говорили о чем-то слишком серьезном, чтобы шутить.

Глава 74. Вместе на краю света

Ремонт «Ночной Фурии» завершился с каперской скоростью – Барни и его команда работали так, будто за спиной у каждого стоял сам дьявол с раскаленной кочергой. Сидеть же на берегу, дожидаясь, когда в доках закончат клепать новый корабль Эйдана, было выше их терпения. Скука – враг хуже лоранского адмирала.

Команда «Морской Ведьмы» и «Ночной Фурии» вышли на охоту вместе.

Команда Элизы, перебралась на просторный Арколис, превратив его ещё больше в грозное гнездо морских разбойников. А с того самого утра после примирения в «Коралловых Грёзах», по портам и тавернам от Мартеллы до Тортуги поползла, обрастая невероятными подробностями, новая легенда. Легенда о двух капитанах – Эйдане и Элизе Грей.

На море они были грозой Лоранских торговых путей. Их тактика сводила с ума адмиралов: «Морская Ведьма», могучая и неумолимая, сминал борт фрегата, словно скорлупу, а «Ночная Фурия», верткая и смертоносная, как оса, впивалась в корму, отрезая пути к бегству. Эйдан вел бой с яростной, почти безумной отвагой, его шпага мелькала молнией в самой гуще схватки. Элиза же, стоя на юте «Ведьмы» или ведя свою команду на абордаж с «Фурии», была воплощением хладнокровной точности. Ее выстрелы били офицеров сквозь щели в такелаже, ее команды разносились звонко даже под рев пушек. Они читали друг друга в бою, как открытую книгу, предугадывая маневры, подхватывая инициативу – единый разум в двух телах.

А в капитанской каюте каждую ночь бушевал иной пожар. Страсть, вырывалась наружу с удесятеренной силой. Их перепалки, их споры о тактике или дележе добычи разрешались не словами, а жадными прикосновениями, укусами, которые оставляли синяки на загорелой коже, и смехом, заглушаемым плеском волн о борт. Карты на столе сметались на пол, компас падал со стойки, а тяжелый дубовый стол скрипел под их весом. Команда втихаря посмеивалась, слыша глухие стуки и приглушенные возгласы за дубовой дверью, но трепетала – гнев капитана Грея (любого из них!) после «бессонной ночи» был страшен.

– Опять качка в капитанской койке, – бормотал старый Моро. – Штормовой предвестник. К утру жди лоранца на горизонте.

И он редко ошибался.

Слава их росла не по дням, а по часам. «Грей» – это уже было не имя, а звание, символ неудержимой силы и дерзости.

«Осторожнее, – шептались купцы в гаванях. – В море ходят Греи. Он – бешеный волк, она – рыжая ведьма. Вместе… вместе они как буря и молния». Истории обрастали мифами: что их корабли связаны незримой нитью, что Элиза колдует ветер, а Эйдан видит сквозь туман, что их сабли пьют души. И ни одна легенда не врала о главном – о той наэлектризованной связи, что вибрировала между ними, превращая бой в танец, а яростную страсть – в единственное пристанище посреди бушующего моря. Еще не было в истории Карибского моря капитанов, подобных Эйдану и Элизе Грей. Они писали свою летопись не чернилами, а порохом, сталью и жаром общих ночей, и каждая страница этой летописи звенела, как клинки при абордаже. Их путь только начинался, и море содрогалось в предвкушении новых подвигов.

И так они шли сквозь шторма и штили – Эйдан и Элиза Грей, два яростных сердца, два корабля под одним флагом бесстрашия, оставив за кормой не только дымящиеся обломки лоранских фрегатов, но и саму невозможность, став вечной грозой морей и живой легендой, чья сага о страсти и стали пережила века. Их путь закончился только там, где заканчивается само море.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец