«На краю доверия» Часть 3

Вечер четверга. Было почти восемь. Лера подходила ко двору Хозяина и заметила что калитка немного приоткрыта. Зайдя во двор Лера сняла платье оставшись абсолютно голой, только в босоножках, стала на колени и начала ждать его.

Хозяин шел встречать свою рабыню и увидев эту картину искренне улыбнулся. Он видел стремительный прогрес неопытной юной рабыни. В руках она держала сложенное платье и свой блокнот.

- Моя ты хорошая, - похвалил ее хозяин. - Ты очень правильно поняла правило на отсутствие одежды при мне. Но поза в которой ты находишься - не правильная. Но ничего, со временем ты этому научишься, у тебя нет другого выхода. Запоминай: во дворе я разрешаю тебе передвигатся на ногах, но в доме или там где есть ковровое покрытие - ты будешь передвигатся только на коленях (кроме моментов когда будешь готовить на кухне). Поняла? А позы мы с тобою будем учить в субботу, на завтра уже есть планы. Завтрашний день ми проведем городе. Сегодняшний вечер тоже будет тяжёлым. Спать мы ляжем поздно. Во первых я хочу прочитать твои записи, во вторых - нужно сделать пару формальностей, в третьих...

На этом хозяин замолчал, пристегнул к ошейнику Леры поводок и жестом показал ей двигаться за ним. Лера встала и поспешила за хозяином стараясь идти так чтобы поводок не натягивался. Зайдя в дом, хозяин повел Леру в кабинет.

- Лера, сейчас ты выучишь первую позу, которую должна знать хорошая рабыня, - произнёс Хозяин как только мы зашли в кабинет. Он забрал блокнот и поатье из моего рта и продолжил. - Это называется "поза ожидания", ты стоишь на коленях, колени разведены в стороны, твои ягодицы касаются пяток. Спина ровно, плечи разведены назад, руки на коленях ладонями вверх. Голова слегка опущена.

Я приняла нужную позу, и поняла почему она так называется. Мне было относительно легко сидеть так, но при этом Хозяин хорошо видел все мои прелести.

- Запомни эту позу. Это основа, в ней ты будешь находится большую часть времени. - продолжил он. - Теперь перейдем к формальностям. Я дам тебе сейчас прочитать Контракт с приложением к нему, а также дам тебе анкету, которую нужно заполнить. Эти документы нужны для того чтобы зарегистрировать тебя как новую рабыню в международном BDSM-сообществе. Это позволит защитить тебя от чрезмерноых воздействий с моей стороны и предотвратит любые возможные конфликты в будущем.

Хозяин протянул мне несколько листов и я углубилась в чтение. Контракт представлял собой документ, в котором я добровольно соглашаюсь стать временной рабыней хозяина для обучения, но при этом оставлял мне право в любой момент разорвать его. На время действия контракта Хозяин имел право украшать мое тело на его усмотрение, но с моего согласия. Вот текст контракта:

"_________"

В дополнении к контракту шёл перечень правил, которым я должна следовать на время действия контракта.

И самой известной была анкета. В ней было много пунктов, в которых кроме стандартных вопросов, были пункты о моих физических параметрах, включая очень интимные. Хозяин объяснил что это нужно для того, чтоб сделать систему ограничений и оков специально для меня.

После того как я все прочитала он спросил:

- Тебе всё понятно? Возможно есть какие-то вопросы?

- Хозяин, - заговорила я, - у Вашей рабыни есть несколько вопросов относительно анкеты, но есть ещё один вопрос, о котором я думаю уже почти неделю. У Вашей рабыни на следующей неделе начнутся месячные, до этого я пользовалась прокладками, а как быть теперь? Ведь я не смею носить нижнее белье, а не хотелось бы все пачкать кровью в эти дни.

- Умница, что напомнила мне об этом. Завтра у нас с тобой большие планы. Мне нужно сводить тебя к геникологу чтоб сделать полный осмотр и избежать проблем со здоровьем в будущем, а также выписать тебе противозачаточные препараты. Хотелось бы избежать беременности на данном этапе. Верно?

- Верно, - согласилась я.

- Также я хочу заменить твой пирсинг, который есть на новый и сделать ещё несколько проколов. Но это при условии что ты подпишешь договор. Что касается месячных, я думаю что использование тампонов решит данную проблему, но мы ещё проконсультируемся у врача. А сейчас ещё раз внимательно прочти контракт, и если ты всё ещё хочешь учится быть рабыней - поставь свою подпись.

Я сидела на коленях в кабинете Хозяина, ощущая, как моё обнажённое тело мягко касается прохладного пола. Поза ожидания, которую он только что мне показал, заставляла чувствовать себя одновременно уязвимой и сосредоточенной. Колени разведены, ягодицы покоятся на пятках, спина прямая, плечи отведены назад, в руках листи бумаги. Мой взгляд был слегка опущен, как того требовала эта поза. Я держала контракт, и он казался тяжёлым, словно это была не просто бумага, а ключ к новому, неизведанному миру. Моё сердце билось так сильно, что я чувствовала его ритм в груди, а мысли кружились вихрем, переплетаясь с эмоциями: страхом, предвкушением, стыдом, гордостью и чем-то ещё — странным, почти необъяснимым влечением к тому, что ждало впереди.

Я перечитывала строки контракта, и каждая буква словно отпечатывалась в моём сознании. Документ был строгим, но честным: он обещал мне защиту, право выбора и возможность в любой момент выйти из игры, но в то же время требовал полного подчинения, дисциплины и готовности учиться. Я понимала, что подпись под этими листами станет не просто формальностью, а шагом, который изменит мою жизнь. «Что, если я не справлюсь? » — мелькнула мысль, и моё сердце сжалось от страха. Я была новичком в этом мире, мой опыт ограничивался лишь несколькими неделями под руководством Хозяина, и каждый новый шаг казался прыжком в пропасть. Но в то же время его слова — «Моя ты хорошая» — всё ещё звучали в моих ушах, наполняя меня тёплым чувством одобрения. Он видел мой прогресс, мои старания, и это придавало мне смелости.

Я украдкой взглянула на Хозяина. Его спокойная уверенность, внимательный взгляд, следящий за каждым моим движением, успокаивали. Он не торопил меня, не давил, а дал время на размышления, и это рождало во мне доверие. «Он знает, что делает», — подумала я, но тут же задалась вопросом: «А могу ли я полностью ему довериться? Что, если я ошибаюсь? » Моя обнажённость — не только физическая, но и эмоциональная — усиливала чувство уязвимости. Анкета, которую мне предстояло заполнить, с её интимными вопросами о моём теле и предпочтениях, вызывала лёгкий стыд. Я никогда раньше не обсуждала такие вещи так открыто, и мысль о том, что моё тело будут «украшать» по усмотрению Хозяина, пугала и интриговала одновременно. «Как далеко я готова зайти? » — спрашивала я себя, представляя новые проколы, которые он упомянул, или оковы, созданные специально для меня.

Но страх смешивался с другим, более сильным чувством — желанием расти. Я хотела доказать себе и Хозяину, что я способна. Его похвала грела меня изнутри, и мысль о субботе, когда мы будем изучать новые позы, вызывала во мне любопытство. «Какие ещё тайны этого мира я открою? Смогу ли я стать той, кем он хочет меня видеть? » — думала я, ощущая, как моё тело невольно откликается на эти мысли: лёгкий трепет, учащённое дыхание, тепло в груди. Меня привлекала идея подчинения, но в то же время я боялась потерять себя в этом процессе. Хозяин упомянул, что вечер будет тяжёлым, и это рождало во мне смесь тревоги и предвкушения. Что он имел в виду? Какие испытания ждут меня? Мысль о том, что он скоро прочтёт мои записи в блокноте, заставляла меня чувствовать себя ещё более обнажённой — не только телом, но и душой.

Контракт подчёркивал моё право выбора, и это было для меня якорем. Я могла уйти в любой момент, и это знание придавало мне смелости. «Я здесь по своей воле», — напомнила я себе, и эта мысль успокаивала. Вопрос о месячных, который я подняла, всё ещё занимал мои мысли. Я боялась практических трудностей, связанных с моей физиологией, но забота Хозяина — его слова о визите к гинекологу, о противозачаточных, о тампонах — показывала, что он думает о моём комфорте и здоровье. Это было ещё одним доказательством того, что он не хочет мне навредить.

Я глубоко вдохнула, пытаясь унять хаос в своей голове. Мои пальцы дрожали, когда я взяла ручку. Контракт лежал передо мной, и каждая строчка казалась вызовом и обещанием одновременно. Я чувствовала себя на пороге чего-то значительного, как будто моя жизнь вот-вот разделится на «до» и «после». Страх, стыд, любопытство, гордость — всё смешалось во мне, но в глубине души я знала: я хочу попробовать. Это был мой выбор, мой шаг в неизведанное. Подпись под контрактом станет не только актом подчинения, но и актом смелости — смелости узнать себя, свои границы, свои желания. С замиранием сердца я поставила свою подпись, ощущая, как моя жизнь делает новый, волнующий поворот, полный загадок и возможностей.

Я аккуратно положила ручку на стол, моя подпись теперь чернела на бумаге, словно отпечаток моей решимости. Контракт был подписан, и в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь моим учащённым дыханием. Я сидела в позе ожидания, чувствуя, как напряжение в теле смешивается с лёгким трепетом от осознания сделанного шага. Хозяин, стоявший рядом, внимательно смотрел на меня, и в его взгляде я видела удовлетворение, смешанное с чем-то, что я пока не могла разгадать — то ли гордость, то ли предвкушение.

Он медленно подошёл ближе, взял контракт со стола и пробежал глазами по моей подписи. Уголки его губ приподнялись в лёгкой улыбке.

- Хорошо, Лера, — произнёс он, и его голос, спокойный и твёрдый, словно обволакивал меня. — Теперь ты официально моя рабыня. Это не просто бумага — это наш с тобой договор, который будет направлять тебя и защищать. Запомни: всё, что будет происходить, будет происходить с твоего согласия. Но я жду от тебя полной отдачи.

Я кивнула, не поднимая глаз, как того требовала поза. Мои мысли всё ещё кружились: я чувствовала облегчение от того, что решилась, но одновременно меня охватывало волнение перед тем, что ждёт дальше. Хозяин положил контракт в папку, затем взял мой блокнот, который я принесла с собой, и начал листать страницы. Его лицо оставалось непроницаемым, но я заметила, как его брови слегка приподнялись, когда он остановился на одной из записей. Моя душа замерла — что он там увидел? Мои самые сокровенные мысли, мои страхи, мои сомнения, которые я изливала на бумагу, теперь были в его руках. Я почувствовала, как моё лицо заливает жар, но я заставила себя оставаться в позе, сохраняя спокойствие, насколько это было возможно.

Я знала, что нарушила одно из его правил. Этой ночью я мастурбировала и кончила три раза. Моё тело так этого просило, особенно после недели разлуки с Хозяином — с прошлых выходных я не видела его, и моё желание стало почти невыносимым. Я не смогла сдержаться, хотя знала, что это запрещено без его разрешения. В своём дневнике я честно написала о нарушении, зная, что он прочтёт, и теперь, сидя перед ним, я была готова к последствиям. «Он увидит мою слабость», — подумала я, и моё лицо запылало от стыда. Но в то же время я чувствовала странное облегчение от того, что была честна. Я не скрыла правду, и это, возможно, смягчит его реакцию.— Лера, — его голос стал строже, и я невольно напряглась, продолжая держать позу. — Ты знаешь, что нарушила правило. — Он сделал паузу, и я почувствовала, как его взгляд пронизывает меня насквозь. — Но ты была честна, и это достойно похвалы. Честность — это то, что я ценю в тебе. Однако нарушение остаётся нарушением, и оно не может остаться без последствий. Я сглотнула, стараясь сохранить спокойствие. Мои ладони, лежащие на бёдрах, слегка вспотели. «Какое наказание он выберет? » — мелькнула мысль. Я боялась, но в то же время что-то внутри меня трепетало от предвкушения. Его строгость, его контроль — всё это было частью того, что тянуло меня к нему, к этому миру.— Подними голову, — приказал он, и я тут же выполнила команду, встретившись с его взглядом. Его глаза были серьёзными, но не жестокими. — Нарушение требует наказания, но твоя честность говорит о твоей преданности. Сегодня ты получишь урок, который поможет тебе лучше контролировать свои желания. Это будет не только наказание, но и часть твоего обучения.

Хозяин замолчал, позволяя его словам осесть в тишине кабинета. Я сидела в позе ожидания, чувствуя, как моё сердце колотится, а кожа словно оживает под его взглядом. Его глаза, спокойные и властные, изучали меня, и я ощущала себя полностью открытой перед ним — не только телом, но и душой. Он подошёл к деревянному шкафу в углу, открыл дверцу и достал плётку — чёрную, с длинными кожаными хвостами, которые слегка покачивались в его руке, обещая одновременно боль и что-то ещё, чему я пока не могла дать названия.

— Лера, — произнёс он, поворачиваясь ко мне, — ты нарушила правило, и за каждое нарушение есть последствия. За каждый твой оргазм без моего разрешения — десять ударов плёткой. Три оргазма — тридцать ударов. — Его голос был твёрд, но не жестокий, и в нём чувствовалась та же уверенность, которая заставляла меня доверять ему. — Но твоя честность заслуживает поощрения. Ты не скрыла правду, и это говорит о твоей преданности. Поэтому я сокращаю наказание вдвое. Пятнадцать ударов, Лера. Это будет твоим уроком.

Я кивнула, не поднимая глаз, как того требовала поза. Пятнадцать ударов пугали, но его снисхождение наполняло меня странным теплом. Я боялась боли, но в глубине души ощущала, как что-то внутри меня отзывается на его слова — смесь страха, стыда и необъяснимого желания принять это наказание, чтобы стать лучше, ближе к нему.

— Встань, — приказал Хозяин, и я поднялась, стараясь двигаться плавно, чтобы угодить ему. Он указал на центр комнаты, где стоял низкий деревянный стул с мягкой обивкой. — Обопрись руками о спинку стула, ноги на ширине плеч, спина прямая.

Я выполнила его команду, чувствуя, как прохладный воздух ласкает мою обнажённую кожу. Мои ладони легли на спинку стула, тело слегка наклонилось вперёд, а ноги дрожали от волнения. Хозяин встал позади меня, и я услышала лёгкий шелест плётки, когда он проверял её в руке. Этот звук пробудил во мне волну мурашек, и я почувствовала, как моё тело невольно напрягается, ожидая первого удара.

— Ты будешь считать каждый удар вслух, — сказал он. — Если собьёшься, начнём сначала. Поняла?

— Да, Хозяин, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, несмотря на дрожь в груди.

Первый удар плётки обрушился на мои ягодицы, и я вздрогнула от резкой, жгучей боли. Она была острой, но не такой невыносимой, как я боялась. Однако за болью пришло нечто неожиданное — тепло, которое начало разливаться по коже, смешиваясь с чем-то глубже, внутри меня. Я сглотнула и произнесла:

— Один.

Второй удар последовал быстро, чуть выше первого, и я снова вздрогнула, но на этот раз боль словно перетекла в пульсирующее тепло, которое распространялось не только по коже, но и глубже, пробуждая мои нервы. Я почувствовала, как моё дыхание становится тяжелее, а внизу живота зарождается лёгкий, но настойчивый жар. Это было странно и почти пугающе — моё тело реагировало на наказание не только болью, но и чем-то, что я не могла полностью осознать.

— Два, — выдохнула я, и мой голос слегка дрогнул.

С каждым ударом плётки боль становилась острее, но одновременно с ней росло и это странное, почти запретное чувство. К пятому удару я почувствовала, как мои бёдра невольно напрягаются, а тепло внизу живота превращается в тянущее, сладкое ощущение, которое заставляло меня краснеть от стыда. Я старалась сосредоточиться на счёте, но моё тело предавало меня: дыхание становилось неровным, кожа покрывалась мурашками, а между ног я ощущала лёгкую влажность. Это возбуждение было неожиданным, и я боролась с ним, стараясь не показать Хозяину, как сильно меня это волнует.

— Пять, — произнесла я, и мой голос был чуть хриплым, выдавая моё состояние.

Хозяин, кажется, заметил перемену в моём тоне. Он сделал паузу, и я почувствовала его взгляд на себе — внимательный, изучающий. Это заставило моё лицо запылать ещё сильнее, но я не осмелилась повернуться или нарушить позу. Плётка снова опустилась, и с каждым новым ударом я всё глубже погружалась в это странное состояние: боль смешивалась с наслаждением, а чувство подчинения Хозяину только усиливало моё возбуждение. Мои пальцы крепче сжали спинку стула, я старалась дышать ровно, но каждый удар словно подливал масла в огонь, разгорающийся внутри меня.

— Десять, — выдохнула я, и мой голос дрожал от напряжения. Кожа на ягодицах горела, но это ощущение только усиливало жар, который пульсировал во всём моём теле. Я чувствовала себя уязвимой, обнажённой не только физически, но и эмоционально, и это почему-то делало меня ещё более открытой перед Хозяином.

— Хорошо, Лера, — сказал он, и в его голосе я уловила лёгкую улыбку. — Осталось пять. Сосредоточься.

Последние пять ударов были самыми сложными. Боль нарастала, но вместе с ней росло и моё возбуждение, которое я уже не могла игнорировать. Каждый удар плётки посылал волны тепла через всё моё тело, и я боролась с желанием сжать бёдра, чтобы унять этот нарастающий жар. Мои губы дрожали, когда я считала:

— Пятнадцать.

Я закончила счёт, и моё тело дрожало — от боли, от возбуждения, от смеси эмоций, которые я не могла полностью понять. Я осталась в позе, тяжело дыша, чувствуя, как жар на коже смешивается с пульсацией внизу живота. Хозяин отложил плётку на стол и подошёл ко мне. Его шаги были медленными, уверенными, и я почувствовала его присутствие за спиной, словно тёплую тень.

— Ты хорошо справилась, Лера, — сказал он мягко, и его голос был как бальзам на мои натянутые нервы. Он взял небольшую баночку с полки, открыл её, и я уловила лёгкий травяной аромат мази. — Теперь расслабься.

Его пальцы, прохладные и осторожные, коснулись моих пылающих ягодиц, нанося мазь на кожу. Я вздрогнула от первого прикосновения, но его движения были такими нежными, что боль начала стихать, сменяясь приятным облегчением. Он аккуратно втирал мазь, и каждое его прикосновение казалось заботливым, почти ласковым. Я чувствовала, как напряжение в теле постепенно растворяется, а моё возбуждение, всё ещё тлеющее внутри, смешивается с новым чувством — благодарностью за его заботу.

Закончив с мазью, Хозяин провёл ладонями по моим бёдрам, его прикосновения были лёгкими, но уверенными, словно он напоминал мне, что я принадлежу ему. Затем он наклонился и мягко поцеловал меня в плечо, его губы были тёплыми и успокаивающими. Я закрыла глаза, ощущая, как этот поцелуй посылает новую волну мурашек по коже. Он провёл рукой по моей спине, а затем ещё раз поцеловал меня — теперь в шею, чуть ниже ошейника. Этот жест был таким интимным, таким нежным, что я почувствовала, как слёзы подступают к глазам — не от боли, а от переполняющих меня эмоций.

— Моя хорошая, — прошептал он, и его голос был полон тепла. — Ты показала свою силу и преданность. Я горжусь тобой.

Я опустилась обратно в позу ожидания, как он ранее учил, чувствуя, как моё тело всё ещё дрожит от смеси боли, возбуждения и его нежности. Мои мысли были в смятении, но я знала, что этот момент — наказание, его забота, его поцелуи — сделал меня ближе к нему. Я была готова продолжать, учиться, открывать этот мир, который он мне показывал.

Я глубоко вдохнула, стараясь унять волнение, всё ещё бурлящее в моём теле. Его забота и нежность после наказания наполнили меня уверенностью, и я хотела показать, что готова двигаться дальше.

— Хозяин, — начала я тихо, — Ваша рабыня благодарит Вас за урок и за Вашу заботу. Я… она хочет учиться дальше и быть достойной Вас. Может ли рабыня задать вопрос?

- Спрашивай.

- Господин, Вашей рабыне стало интересно, а на сколько глубоко можно погрузится в подчинение? Бывает такое, контроль передается полностью?

- Да Лера, - ответил Хозяин. - Бывают случаи, когда сабмисив полностью передает контроль своему верху. И тогда его жизнь полностью определяется желаниями Хозяина или Хозяйки. Да, нижними могут быть как мужчины, так и женщины. Также и верх может быть мужчина или женщина. Есть ещё и темная сторона в теме. Существует "черный рынок рабов". И вот там рабство настоящее.

Хозяин замолчал на мгновение, его взгляд стал глубже, словно он взвешивал, сколько стоит мне рассказать. Он медленно прошёлся по кабинету, остановился у окна, глядя в темноту за стеклом, и продолжил, его голос был спокойным, но с ноткой серьёзности, которая заставила меня напрячься ещё сильнее.

— Лера, ты спрашиваешь о глубине подчинения, и это важный вопрос. В нашем мире — мире BDSM — подчинение может быть разным. Для кого-то это игра, ритуал, ограниченный временем и местом, как у нас с тобой сейчас. Для других это стиль жизни, где контроль передаётся почти полностью, но всегда — подчёркиваю, *всегда* — на основе добровольного согласия. Это называется TPE, Total Power Exchange, или полный обмен властью. В таких отношениях сабмиссив отдаёт своему Доминанту право принимать решения за него: от того, что он ест и во что одевается, до того, как проводит свой день. Но даже в TPE есть границы, прописанные в контракте, и право на безопасное слово, которое может всё остановить. Это основа, Лера. Безопасность и согласие — это то, что отличает наш мир от хаоса.

Он повернулся ко мне, его глаза внимательно изучали моё лицо, словно проверяя, как я воспринимаю его слова. Я сидела в позе ожидания, стараясь сохранять спокойствие, но внутри меня всё кипело от любопытства и лёгкого страха. Его слова о TPE звучали как что-то далёкое, почти нереальное, но в то же время я чувствовала, как они будят во мне странное волнение. Я пыталась представить, каково это — полностью отдать контроль, доверить кому-то каждый аспект своей жизни. Это пугало, но в то же время манило, как тёмная глубина, в которую хочется заглянуть.

— А что касается «чёрного рынка рабов», о котором я упомянул… — Хозяин продолжил, его голос стал тише, но твёрже, — это тёмная сторона, Лера. Это не наш мир. Там нет согласия, нет контрактов, нет безопасности. Это место, где людей используют, лишая их выбора, их воли. Это преступление, а не BDSM. В нашем сообществе такие вещи осуждаются, и мы делаем всё, чтобы защитить друг друга от этого. Именно поэтому я дал тебе контракт, анкету, и именно поэтому мы регистрируем тебя в международном сообществе. Это не просто формальность — это твоя защита. Ты должна знать, что я никогда не позволю тебе оказаться в ситуации, где твоя воля будет нарушена.

Я кивнула, чувствуя, как его слова успокаивают меня, но в то же время заставляют задуматься. Мысль о «чёрном рынке» вызвала холодок по спине, но его уверенность, его забота о моей безопасности возвращали мне чувство защищённости. Я доверяла ему, и это доверие росло с каждым его словом.

— Хозяин, — тихо сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, — Ваша рабыня благодарна за объяснение. Она хочет учиться дальше, хочет понять, где её границы, и… — я запнулась, чувствуя, как щёки снова заливает жар, — хочет быть достойной Вас. Но она боится, что может не справиться. Что, если она не сможет отдать столько контроля, сколько Вы захотите?

Хозяин подошёл ближе, его шаги были мягкими, но уверенными. Он присел передо мной так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Его взгляд был тёплым, но в нём чувствовалась сила, которая заставляла моё сердце биться быстрее.

— Лера, — произнёс он, и его голос был мягким, почти ласковым, — подчинение — это не про то, чтобы сломать себя или потерять. Это про доверие, про открытие себя через другого. Ты не должна отдавать больше, чем готова. Если ты боишься, это нормально. Страх — часть пути. Важно, чтобы ты была честна со мной и с собой. Если ты скажешь, что не готова, я услышу. Если ты захочешь остановиться, мы остановимся. Но если ты решишь идти дальше, я буду рядом, чтобы вести тебя.

Его слова проникли глубоко, словно растворяя мои сомнения. Я чувствовала, как напряжение в теле отпускает, и в груди разливается тепло. Он не требовал от меня невозможного, но в то же время его уверенность в том, что я способна расти, вдохновляла меня. Я хотела быть лучше, сильнее, достойной его доверия.

— А теперь, — продолжил он, поднимаясь и возвращаясь к своему обычному тону, — вернёмся к делам насущным. В анкете есть измерения которые ты сама не сможешь сделать. И я познакомлю тебя ещё с одной комнатой в доме.

И прицепив поводок к ошейнику он повел меня в спальню. Там он открыл стенной шкаф отодвинул в сторону одежду и открыл ещё одну дверь, очень хорошо замаскированную.

Мы попали в новый для меня мир. Такие комнаты я видела в некоторых фильмах про БДСМ.

Когда Хозяин открыл замаскированную дверь и ввёл меня в комнату, моё сердце замерло, а дыхание на мгновение перехватило. Я стояла на пороге, босая, ощущая холод гладкого деревянного пола под ногами, и чувствовала, как моё тело невольно напрягается. Комната была тёмной, почти таинственной, с этими глубокими чёрными стенами, на которых едва заметно играл бордовый отблеск. Свет был мягким, тёплым, но его было так мало, что тени казались живыми, словно они шептались между собой, наблюдая за мной. Запах кожи, металла и чего-то древесного, может, лака или масла, ударил в нос, и я почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Это место было не просто комнатой — оно было другим миром, и я вдруг осознала, что стою на пороге чего-то, что может перевернуть всё, что я знаю о себе.

Я медленно обвела взглядом пространство, стараясь унять дрожь в руках. Всё здесь было таким… продуманным, строгим, но в то же время притягательным. Металлические цепи, свисающие с решётки на стене, поблёскивали в полумраке, и я представила, как они могут сомкнуться на моих запястьях или лодыжках. От этой мысли в груди сжалось, но не только от страха — было что-то ещё, какой-то странный, тёплый трепет внизу живота, который я не хотела признавать. Скамья в центре, обитая чёрной кожей, выглядела одновременно мягкой и угрожающей, а кольца и ремни на ней намекали на то, что она создана для полного контроля. Я поймала себя на том, что пытаюсь представить, каково это — лежать на ней, быть связанной, полностью открытой перед Хозяином. Эта мысль заставила мои щёки запылать, и я опустила взгляд, боясь, что он заметит моё смущение.

Клетки в углу… они меня напугали больше всего. Одна — стальная, холодная, с тонкой подушкой внутри, другая — деревянная, почти как шкатулка, но с этими узкими прутьями, которые кричали о тесноте и неподвижности. Третья, с кожаными ремнями, выглядела как что-то среднее между убежищем и ловушкой. Я представила себя внутри, запертой, с опущенной головой, и моё сердце заколотилось быстрее. Это было пугающе, но в то же время… заманчиво. Почему? Почему часть меня хотела узнать, каково это — оказаться там, подчиниться полностью, отдать контроль? Я почувствовала стыд за эти мысли, но не могла их прогнать. Они были как волны, накатывающие одна за другой, и я не знала, как с ними справиться.

Шкаф с игрушками притягивал взгляд, как магнит. Флоггеры, верёвки, блестящие зажимы — всё это было таким чужим, но таким притягательным. Я никогда раньше не видела ничего подобного так близко, и мысль о том, что эти предметы могут коснуться моей кожи, вызвала новый прилив жара. Я знала, что краснею, и старалась дышать ровно, чтобы Хозяин не заметил, как сильно меня это волнует. Но он наверняка видел — его взгляд всегда замечал всё. Это пугало, но и успокаивало: я была под его контролем, и это чувство защищённости боролось с моим страхом перед неизвестностью.

Я посмотрела на металлический столб у стены, с этими подвижными кольцами и ремнями, и представила, как стою, привязанная к нему, с разведёнными руками, полностью открытая. Эта картина вызвала дрожь, но не только от страха — было что-то в этом образе, что заставляло моё тело откликаться, словно оно знало что-то, чего мой разум ещё не понимал. Я почувствовала лёгкую влажность между ног и сжала бёдра, пытаясь скрыть это от самой себя. Как я могла так реагировать? Это было неправильно, стыдно… но так реально. Я хотела отвернуться, убежать от этих ощущений, но в то же время хотела шагнуть вперёд, узнать, что будет дальше.

Моё тело всё ещё помнило наказание — лёгкое жжение на ягодицах, следы плётки, мазь, которую Хозяин так заботливо нанёс. Его забота, его голос, его уверенность — всё это держало меня здесь, в этой комнате, несмотря на страх. Я боялась, что не справлюсь, что не смогу быть той, кем он хочет меня видеть. Но в то же время я чувствовала, как во мне растёт желание доказать — ему, себе, — что я способна. Эта комната была вызовом, зеркалом, которое показывало мне мои страхи, мои желания, мои границы. Я не знала, где они заканчиваются, но хотела это выяснить.

Я глубоко вдохнула, стараясь унять хаос в голове. Мои пальцы слегка дрожали, но я заставила себя стоять прямо, как он учил. Я была здесь по своей воле, и это знание было моим якорем. Эта комната пугала меня, но она же звала меня, манила узнать больше — о себе, о нём, об этом мире. Я чувствовала себя на краю пропасти, но Хозяин был рядом, и его присутствие давало мне смелость сделать следующий шаг.

— Лера, — обратился ко мне Хозяин, его голос, спокойный и властный, вывел меня из оцепенения. — Мне нужно сделать несколько слепков частей твоего тела, это не больно и безопасно. Также я сделаю замеры для анкеты, и тут в какие-то моменты будет очень больно и неприятно. Но это нужно сделать. Слепки я сделаю с помощью альгината. Мы сделаем точную копию твоего лица, груди и промежности. Для этого я на время сниму украшения с сосков и пиздёнки. Но перед этим я измерю возможности твоей пизды, жопы и рта, чтоб знать, какие размеры игрушек я могу использовать.

Его слова ударили, как молния, и я почувствовала, как сердце заколотилось, а в груди сжался комок. Слепки с лица, груди, промежности… Я представила холодный альгинат, обволакивающий кожу, фиксирующий каждый изгиб, и мои щёки запылали от стыда. Зачем ему это? Что он будет с ними делать? Мысль о том, что он хочет знать меня так детально, пугала и волновала одновременно. Это было, словно он создаёт карту моего тела, чтобы владеть им полностью. А слова о замерах, которые будут «больно и неприятно», вызвали холодок по спине. Какую боль он имел в виду? Похожую на плётку или что-то совсем другое? Я вспомнила её жгучие удары, как боль перетекала в тепло, в возбуждение, и подумала: «А если это будет слишком? Смогу ли я? »

«Он снимет украшения», — эта мысль вызвала странное чувство потери. Пирсинг стал частью меня, символом моего подчинения, и его временное отсутствие казалось почти предательством. Но я доверяла ему — его забота, его уверенность были моим якорем. А слова о «возможностях» моего тела — грубые, прямые — заставили жар залить не только лицо, но и всё тело. Он говорил о моём теле как об инструменте, который будет изучать, и это пугало, но вызывало трепет. Какие игрушки? Как далеко он зайдёт? Я почувствовала лёгкую влажность между ног и сжала бёдра, стыдясь своей реакции. Как я могла так реагировать? Это было неправильно, но так реально.

— Ваша рабыня согласна, — сказала я, и голос дрогнул, но был решительным. — Вы в праве делать с моим телом то, что посчитаете нужным.

Я была готова, даже если страх и стыд боролись с желанием угодить ему. Я хотела доказать, что способна, хотела узнать себя через него. Но в глубине души шептался страх: «А если я не справлюсь? Если боль будет слишком сильной? Или… если мне это понравится больше, чем я готова признать? » Это возбуждение, которое я не могла контролировать, пугало меня не меньше его слов. Я стояла на краю пропасти, но его присутствие давало смелость сделать шаг вперёд, в этот пугающий, но манящий мир.

— Лера, — голос Хозяина, спокойный и властный, вырвал меня из оцепенения, — мне нужно сделать несколько слепков частей твоего тела, это не больно и безопасно. Также я сделаю замеры для анкеты, и тут в какие-то моменты будет очень больно и неприятно. Но это нужно сделать. Слепки я сделаю с помощью альгината. Мы сделаем точную копию твоего лица, груди и промежности. Для этого я на время сниму украшения с сосков и пиздёнки. Но перед этого я измерю возможности твоей пизды, жопы и рта, чтоб знать, какие размеры игрушек я могу использовать.

Его слова ударили, как раскалённый металл, и сердце заколотилось, сжимая грудь тугим комком. Слепки… лица, груди, промежности… Я представила холодный альгинат, обволакивающий кожу, запечатлевающий каждый изгиб, и щёки запылали от стыда. Зачем ему это? Что он будет делать с этими слепками? Мысль, что он хочет изучить меня так глубоко, пугала и манила, словно он создавал карту моего тела, чтобы завладеть им полностью. А слова о замерах, «больно и неприятно», пробудили холодок вдоль позвоночника. Какую боль он задумал? Похожую на плётку, что жгла и волновала, или иную, неподвластную мне? Пирсинг, символ моего подчинения, будет снят, и эта мысль вызвала щемящую пустоту, но его забота, его уверенность были моим якорем.

«Измерить возможности» — эти слова, грубые, откровенные, заставили жар залить всё тело. Он говорил о моём теле как об инструменте, который будет изучать, и это пугало, но будило трепет. Какие игрушки? Как далеко он зайдёт? Я почувствовала влажность между ног и сжала бёдра, стыдясь предательской реакции тела. Как я могла так откликаться? Это было неправильно, но так живо, так реально.

— Ваша рабыня согласна, — мой голос дрогнул, но был решителен. — Вы в праве делать с моим телом то, что посчитаете нужным.

Я была готова, несмотря на страх и стыд, боровшиеся с желанием угодить ему. Я хотела доказать, что способна, хотела узнать себя, но в глубине души шептался страх: «А если я не выдержу? Если боль окажется слишком сильной? Или… если мне это понравится больше, чем я готова признать? » Это возбуждение, неподвластное мне, пугало не меньше его слов. Я стояла на краю пропасти, но его присутствие давало смелость шагнуть вперёд.

— Для того чтоб измерить твои дырочки, я закреплю тебя вот в этом устройстве, — сказал Хозяин, указывая на деревянный козёл, чьи строгие линии и кожаная обивка манили и пугали. — Это позволит сделать замеры максимально точно. Ложись вот на эту перекладину, колени ставь на подставки, а локти вот сюда.

Я опустилась на козёл, и мягкая перекладина под животом приподняла мою попу, заставляя чувствовать себя ещё более открытой. Ремни, которыми он зафиксировал мои руки и ноги, были тугими, но не жестокими, и их давление странным образом успокаивало, словно освобождая от выбора. Когда он закрепил перекладину над поясницей, вынудив прогнуть спину и выпятить ягодицы, я ощутила, как моё тело дрожит от уязвимости и предвкушения. Стоматологический расширитель в моём рту, цепочка, тянущая голову назад, и его руки, фиксирующие её, лишили меня свободы движений. Челюсть ныла, но я дышала, цепляясь за его присутствие, за его контроль, как за спасение.

— А теперь, Лера, терпи, — произнёс он, и его голос, твёрдый, но не жестокий, был как маяк в бурю. — Это будет вызывать дискомфорт и боль. Но продлится недолго. Он зашёл сзади, и я вздрогнула, когда что-то холодное, твёрдое, похожее на фаллоимитатор, вошло в мою пизду. Поначалу это было лишь неприятно, но когда он продвинул его глубже, резкая боль пронзила меня, и я сжалась, насколько позволяли ремни. Я хотела отстраниться, но не могла, и это чувство беспомощности смешивалось с доверием к нему. Когда он начал увеличивать толщину, боль стала острой, жгучей, и слёзы хлынули из глаз. Я закричала, но всё что я могла, — терпеть, дышать, верить, что он знает что делает. Он остановился, записал что-то, и когда инструмент, уменьшившись, покинул моё тело, я задыхалась от облегчения, а разум был в смятении.

Смазка на моём сфинктере была холодной, и я напряглась, когда он начал вводить тот же инструмент. Неприятное ощущение быстро переросло в боль по мере того как инструмент погружался в мою жопу, и я сжала кулаки, стараясь выдержать. Он был осторожен, останавливался, давая мне привыкнуть, но каждый раз, когда он увеличивал толщину, я чувствовала, как моё тело протестует, словно его разрывает. Я выла, слёзы текли по щекам, но его размеренность, его внимание к моим реакциям давали мне силы терпеть. Это измерение было дольше. Он немного увеличивал толщину инструмента и ждал несколько минут, и так до момента пока толщина перестала увеличиватся. Тогда он остановился, записал результат и вытащил инструмент, я ощутила, как дрожь сменяется странным чувством выполненного долга.

Он поцеловал мои ягодицы, погладил по голове, и этот жест нежности был как луч света в темноте. Последнее испытание — мой рот — было самым тяжёлым. Инструмент, обработанный дезинфицирующим средством, вошёл в горло, и рвотные позывы начали накатывать волнами. Я старалась дышать носом, как он велел, но когда он начал увеличивать толщину, моё горло словно разрывалось. Паника сжала грудь, я задыхалась, слёзы текли, но он мгновенно среагировал, уменьшив толщину и вытащив инструмент. Его быстрота вернула мне чувство безопасности, несмотря на боль и страх.

— Ты умница, девочка моя! — его голос, тёплый и гордый, проник в меня, как бальзам. — Самое сложное уже позади. Сейчас мы прикрепим тебя к другому устройству, и я дам тебе немного отдохнуть.

Я была измотана, мои дырочки отдавали болью, но его похвала наполнила меня гордостью. Я выдержала. Я доверилась ему, и он не подвёл. Мысли кружились: «Почему я это сделала? Смогу ли я быть с ним дальше? » Страх, что мои границы слишком тесны, боролся с желанием идти вперёд. Его забота, его контроль делали меня сильнее, и я хотела быть достойной его.

Хозяин отстегнул меня от козла, и я, всё ещё дрожа от пережитых замеров, поднялась, ощущая, как тело ноет от напряжения. Его рука, тёплая и уверенная, поддержала меня за локоть, и этот жест был как мост между моим смятением и его спокойствием.

— Теперь мы используем раму, — произнёс он, его голос мягкий, но с властной ноткой, от которой сердце билось быстрее. — Она поможет сделать слепки точно и безопасно. Доверься мне.

Он подвёл меня к металлической раме в углу — сложной конструкции из стали с подвижными шарнирами и множеством креплений, поблёскивающих в тусклом свете. Она выглядела как инструмент полного контроля, и от этой мысли по коже пробежали мурашки.

— Ноги немного раздвинь, — приказал он.

Я расставила ноги, и холодные стальные фиксаторы сомкнулись на щиколотках, а затем чуть выше коленей, удерживая их неподвижно. Моя поза стала открытой, уязвимой, и жар снова залил щёки. Стальной обруч охватил талию, плотно удерживая меня в раме, но не сдавливая. Шея была зафиксирована стальным кольцом, заставившим держать голову ровно. Запястья он закрепил в стальных манжетах, подняв руки вверх, и я оказалась полностью обездвижена, тело доступно почти со всех сторон. Холод металла на коже контрастировал с жаром, пульсирующим внутри, и я чувствовала себя на грани — между паникой и странным, запретным возбуждением.

— Хорошо, Лера, — сказал он, и в его голосе мелькнула лёгкая улыбка. — Сначала немного отдохнёшь.

Он отошёл и вернулся с чашей мороженого. Я удивилась, и мои брови дрогнули. Он поднёс ложку с ванильным мороженым к моим губам.

— Открой рот, — его тон был неожиданно ласковым. — Ты заслужила немного вкусняшки.

Я открыла рот, и холодное, сливочное мороженое растеклось по языку, успокаивая. Он кормил меня медленно, и каждый его жест был полон заботы. Это было странно — быть зафиксированной, уязвимой, и получать эту нежность. Щёки горели, но я не могла отвести взгляд от его глаз, где читались гордость и что-то ещё, неуловимое.

Закончив, он взял инструмент и аккуратно снял украшения с сосков. Я вздрогнула, ощутив пустоту, когда пирсинг покинул тело. Затем он снял украшение с половой губы, и каждое движение вызывало трепет, усиливая жар внизу живота, тело предавало меня.

Он взял вибратор и включил его. Жужжание заполнило тишину, и я напряглась, предчувствуя. Когда он прижал вибратор к клитору, я ахнула, тело дёрнулось в фиксаторах. Ощущение было острым, почти невыносимым, и волны удовольствия захлёстывали меня. Он двигал вибратор медленно, то усиливая, то ослабляя давление, доводя меня до края оргазма, но не давая переступить грань. Я стонала, бёдра дрожали, и я боролась с желанием умолять. Когда он убрал вибратор, я выдохнула с мучительным облегчением, но тело кричало от неудовлетворённого желания, и это было почти больнее замеров.

— Теперь сделаем слепки, — сказал он, его голос спокойный, с лёгкой насмешкой, словно он знал, как я борюсь с собой.

Он взял две короткие, толстые затычки — закруглённые с одного конца трубки — и нанёс смазку. Первая вошла в пизду, холодная и тяжёлая, вызывая дискомфорт, но не боль. Вторая вошла в анус, и я закусила губу, стараясь расслабиться. Он работал медленно, уверенно, и я чувствовала, как тело подстраивается, несмотря на стыд и возбуждение.

Затем началась процедура с альгинатом. Он смешал раствор, и его прохладная, влажная текстура коснулась кожи вокруг промежности. Он наносил его кистью, слой за слоем, начиная от половых губ и ануса, где торчали концы затычек. Раствор был липким, обволакивающим, и каждый мазок ощущался как ритуал, фиксирующий моё тело. Между слоями он прокладывал тонкую марлевую ткань, чтобы укрепить конструкцию и надёжно зафиксировать затычки. Он работал методично, покрывая бёдра, нижнюю часть живота, пока не сформировалась плотная оболочка, напоминающая шорты. Альгинат холодил кожу, но возбуждение, оставленное вибратором, пульсировало, усиливая ощущение уязвимости.

С грудью он поступил так же. Раствор лёг на кожу, обволакивая соски, всё ещё чувствительные после вибратора. Он наносил его аккуратно, слой за слоем, прокладывая ткань для прочности. Каждый мазок кисти был как прикосновение, и я чувствовала, как моё тело дрожит, балансируя между стыдом и желанием. Альгинат затвердевал, формируя плотный слепок, и я ощущала себя статуей, созданной его руками.

Для лица он начал с подготовки. Волосы он убрал под шапочку для плавания, и его пальцы, скользя по коже, вызвали мурашки. Брови он смазал вазелином, защищая их, и надел на глаза силиконовые овалы, лишив меня зрения. Тонкие трубки в ноздрях позволяли дышать. Он вставил толстый кляп в рот, приказав обхватить его губами, и я повиновалась, чувствуя, как губы дрожат. В уши он вставил плотные беруши. Альгинат начал покрывать лицо — прохладный, влажный, он лёг на подбородок, щёки, лоб, обволакивая всю голову. Он наносил его кистью, слой за слоем, добавляя марлевую ткань, пока не создал плотную маску, охватывающую всё лицо и голову. Я не могла двигаться, говорить, видеть — только дышать через трубки, и это чувство было пугающим и освобождающим одновременно.

Моё тело горело от возбуждения, разожжённого вибратором и неудовлетворённого. Желание кончить было почти невыносимым, пульсируя внизу живота, в каждой клеточке. Я хотела умолять, двигаться, но стальные фиксаторы держали меня, напоминая, что удовольствие возможно только с его разрешения и по его воле. Мысли путались: «Почему я так хочу этого? Почему боль и стыд сплетаются с желанием? » Я боялась потерять себя, но его контроль делал меня сильнее. Я была его, и эта мысль, несмотря на страх, наполняла меня гордостью и решимостью узнать, на сколько глубокая кроличья нора.

Мои чувства были словно натянутые струны, готовые лопнуть от малейшего прикосновения. Альгинат, плотно облегающий голову, грудь и промежность, лишал меня возможности видеть и слышать, оставляя лишь ощущение собственного дыхания через тонкие трубки в ноздрях. Каждый вдох был усилием, медленным и осознанным, и это заставляло меня цепляться за него, как за единственную связь с реальностью. Кляп во рту, толстый и неподатливый, сдавливал губы, и я чувствовала, как они дрожат, пытаясь удержать его, как он приказал. Стальные фиксаторы рамы держали моё тело в плену — щиколотки, колени, талия, шея, запястья — всё было неподвижно, и эта неподвижность усиливала моё возбуждение, которое пульсировало внизу живота, как тлеющий огонь, не находящий выхода. Я хотела умолять, хотела кончить, но его слова о том, что удовольствие возможно только с его разрешения, эхом звучали в моей голове, напоминая, что я принадлежу ему. Эта мысль была одновременно пугающей и освобождающей — я была его, и в этом подчинении я находила странную силу.

Сенсорная депривация окутывала меня, как тёмный бархат. Я не знала, сколько времени прошло — минуты, часы? Время растворилось в этой пустоте, где не было ничего, кроме моего дыхания, биения сердца и жара, что не отпускал моё тело. Я не могла видеть его, не могла слышать его шагов, но чувствовала его присутствие, как невидимую нить, связывающую нас. Это доверие к нему было моим якорем. Я боялась потеряться в этой кроличьей норе, в этом мире, где боль, стыд и желание сплетались в одно, но его контроль, его уверенность держали меня на плаву. Я знала, что он не даст мне упасть, даже если я сама не понимала, куда ведусь.

Внезапно я почувствовала лёгкое движение — холодный металл поводка коснулся ошейника, и моё сердце дрогнуло от предвкушения. Его рука, твёрдая, но осторожная, начала отстёгивать фиксаторы. Сначала запястья, затем талия, колени, щиколотки — каждый щелчок металла отзывался во мне облегчением, но и новым трепетом. Я была свободна, но всё ещё в его власти. Когда он потянул за поводок, я инстинктивно опустилась на четвереньки, ощущая, как альгинат на теле ограничивает движения, делая их скованными, почти механическими. Холодный деревянный пол под ладонями и коленями сменился грубым, шершавым бетоном, от которого кожа слегка покалывала. Затем я почувствовала твёрдость дерева и, наконец, мягкость ковра, который ласкал кожу, как тёплое прикосновение. Каждое изменение поверхности под руками и коленями было как карта, которую я читала телом, не зная, куда он ведёт меня.

Я не могла видеть, не могла слышать, и это усиливало каждый шорох, каждый намёк на движение. Натяжение поводка было моим единственным ориентиром, и я следовала за ним, доверяя его воле. Мои мысли путались: «Куда он ведёт меня? Что будет дальше? » Страх перед неизвестным смешивался с возбуждением, которое не угасало, а лишь разгоралось от этой беспомощности. Я чувствовала себя животным, ведомым на поводке, и этот образ вызывал стыд, но в то же время будил что-то глубоко внутри — желание полностью отдаться, раствориться в его контроле. Я боялась, что потеряю себя, что эта нора слишком глубока, но его присутствие, даже невидимое, было как маяк. Я доверяла ему, доверяла так сильно, что это пугало меня не меньше, чем моё собственное желание.

Ковёр под коленями стал мягче, и я почувствовала, как поводок слегка ослаб, позволяя мне остановиться. Я замерла, всё ещё на четвереньках, ощущая, как альгинат сковывает кожу, а кляп давит на губы. Моё тело дрожало от напряжения и возбуждения, которое не отпускало, словно требуя выхода. Я хотела спросить, хотела узнать, что будет дальше, но могла лишь дышать, медленно и глубоко, через трубки в ноздрях. Этот ритм дыхания был единственным, что я могла контролировать, и я цеплялась за него, как за спасение. В голове крутились вопросы: «Что он задумал? Смогу ли я выдержать? » Но за ними следовала другая мысль, более сильная: «Я хочу быть достойной его. Я хочу узнать, насколько глубоко могу зайти». Его контроль, его забота, даже в этой пугающей неизвестности, делали меня сильнее, и я была готова следовать за ним, куда бы он ни вёл.

Через пару минут поводок натянулся, и я почувствовала лёгкий рывок, побуждающий встать. Мои ноги дрожали, но я повиновалась, медленно поднимаясь, ощущая, как альгинат сковывает движения, делая их неуклюжими. Хозяин положил руки мне на плечи, его прикосновение было твёрдым, но осторожным, и он направил меня назад, вынудив сделать шаг. Я почувствовала, как мои ягодицы коснулись чего-то мягкого, но твёрдого — возможно, стула или скамьи, обитой кожей. Его руки мягко надавили, и я опустилась, садясь, чувствуя, как альгинат на промежности и груди слегка тянет кожу, усиливая ощущение уязвимости. Моё тело всё ещё горело от неудовлетворённого желания, и каждое движение, каждый контакт с поверхностью отзывался новым всплеском жара.

Сначала он занялся грудью. Я почувствовала, как его пальцы коснулись края альгинатной оболочки, окружающей соски, всё ещё чувствительные после вибратора. Он взял швейные ножницы — я не видела их, но узнала по лёгкому металлическому звяканью, — и начал аккуратно разрезать слепок. Холодное лезвие скользило по коже, не касаясь её, но я вздрагивала от каждого звука, от каждого ощущения, как альгинат трескается и отходит. Он разрезал оболочку по бокам, от подмышек вниз, и я почувствовала, как прохладный воздух касается обнажённой кожи, вызывая мурашки. Его пальцы осторожно сняли слепок, слой за слоем, и я ощутила лёгкое жжение там, где альгинат прилип к коже. Он работал медленно, методично, и я представляла, как он держит этот слепок — точную копию моей груди, — и эта мысль вызвала новый прилив стыда, смешанного с возбуждением. Когда он закончил, он провёл пальцами по моим соскам, проверяя кожу, и я ахнула, не в силах сдержать реакцию. Его прикосновение было лёгким, но оно словно подливало масла в огонь, пылающий внутри меня.

Затем он перешёл к голове. Я почувствовала, как его руки коснулись шапочки для плавания, проверяя, на месте ли она, а затем лёгкое прикосновение ножниц к затылку. Металл звякнул, и я напряглась, но его движения были уверенными, точными. Он начал разрезать альгинат от затылка к макушке, и я ощутила, как маска трескается, освобождая кожу. Холодный воздух хлынул на лицо, и я вздрогнула, когда он осторожно потянул за края, снимая слепок. Трубки в ноздрях вышли вместе с маской, и я глубоко вдохнула, впервые за долгое время чувствуя свободу дыхания. Кляп покинул мой рот, оставив губы онемевшими, и я инстинктивно облизнула их, ощущая лёгкую боль. Хозяин взял мягкую ткань, смоченную чем-то тёплым, и начал вытирать моё лицо, убирая остатки альгината и вазелина с бровей. Его движения были нежными, почти ласковыми, и я почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза — не от боли, а от этой заботы, контрастирующей с моей уязвимостью.

Он наклонился и поцеловал меня в губы — мягко, но властно, и этот поцелуй был как печать, подтверждающая мою принадлежность ему. Мои губы дрожали под его прикосновением, и я хотела ответить, но могла лишь принять, растворяясь в этом мгновении. Возбуждение, которое не отпускало меня, вспыхнуло с новой силой, и я почувствовала, как моё тело невольно напрягается, жаждая большего.

— Встань, Лера, — приказал он, и я, всё ещё дрожа, поднялась, ощущая, как поводок слегка натянулся. — Ноги шире плеч.

Я повиновалась, расставляя ноги шире. Хозяин снова взял ножницы, и я услышала их звяканье, когда он начал разрезать альгинатные «шорты». Он провёл лезвием по внешним сторонам бёдер, от талии вниз, и я ощутила, как оболочка трескается, освобождая кожу. Холодный воздух коснулся промежности, и я вздрогнула, когда он осторожно потянул слепок, снимая его вместе с затычками. Они вышли медленно, и я почувствовала лёгкое жжение, смешанное с облегчением, но возбуждение, которое всё ещё держало меня в плену, сделало это ощущение почти мучительным. Он работал аккуратно, убирая остатки альгината с кожи, и каждый его жест был точным, как будто он не просто снимал слепок, а завершал ритуал, начатый им.

Когда последний кусок альгината был снят, я почувствовала себя обнажённой заново, словно он снял не только слепки, но и ещё один слой моих защит.

Хозяин, стоявший передо мной, всё ещё держал в руках поводок, слегка натянутый, как напоминание о его контроле. Его голос, спокойный и властный, прорезал тишину, и я почувствовала, как моё тело невольно напряглось, когда он задал вопрос:— Лера, расскажи, что ты чувствовала, когда слепки застывали. Я замерла, всё ещё стоя с широко расставленными ногами, ощущая лёгкое покалывание на коже там, где альгинат только что был снят. Мои губы, всё ещё ноющие от кляпа, дрогнули, и я глубоко вдохнула, пытаясь собрать мысли, которые кружились в голове, как обрывки сна. Его взгляд, внимательный и проницательный, словно проникал в меня, и я знала, что должна быть честной — не только ради него, но и ради себя.

— Хозяин, — начала я, и голос мой был тихим, слегка хриплым от недавнего напряжения, — когда альгинат застывал… это было… странно. Сначала он был холодным, влажным, как будто чужая кожа ложилась на мою. На промежности и груди он ощущался тяжёлым, липким, и я чувствовала каждый его мазок, как будто Вы… лепили меня заново. — Я запнулась, чувствуя, как щёки заливает жар от собственной откровенности. — Он сжимал кожу, особенно там, где были затычки, и это было… не больно, но как будто тело Вашей рабыни становилось частью чего-то большего, частью Вашего замысла. Рабыня не могла двигаться, и это усиливало всё — каждый вдох, каждый трепет. Её кожа словно горела под ним, но не от боли, а от… возбуждения. Ваша рабыня пыталась не думать об этом, но оно было повсюду, в каждой клеточке, и альгинат, застывая, как будто запирал это чувство внутри меня.

Я сглотнула, стараясь унять дрожь в голосе. Его взгляд не отпускал, и я чувствовала, что должна продолжать, несмотря на стыд, который поднимался во мне, как волна.

— Когда Вы покрывали мою голову… — я замолчала на мгновение, — это было пугающе. Он был холодным, скользким, и я чувствовала, как он заполняет каждый изгиб — вокруг губ, носа, глаз. Рабыня не могла видеть, не могла слышать, только дышать через трубки, и это… это было, как будто я растворяюсь. Кляп во рту, трубки в ноздрях, силикон на глазах — всё это делало её такой беспомощной, но в то же время… она чувствовала Вас. Даже без зрения и слуха, рабыня знала, что Вы рядом, что Вы контролируете каждый шаг. И это доверие… оно держало рабыню, не давало панике взять верх.

Я опустила взгляд, чувствуя, как сердце колотится.

— Пока альгинат застывал на голове, он становился тяжелее, плотнее, как маска, которая не только скрывает, но и открывает что-то во мне. Ваша рабыня не могла пошевелиться, и это усиливало её возбуждение, хотя я стыдилась этого. Рабыня хотела… хотела кончить, хотела умолять Вас, но не могла. И это чувство — быть полностью в Вашей власти, быть статуей, которую Вы создаёте, — оно пугало, но в то же время делало меня сильнее. Ваша рабыня боялась, что потеряет себя, но в то же время хотела узнать, насколько глубоко могу зайти, насколько могу довериться Вам.

- Хочешь повторить подобный опыт с сенсорной депривацией?

— Хозяин, — начала я тихо, голос дрожал, но я заставила себя говорить, зная, что он ждёт честности. — Когда рабыня была в той темноте, без зрения, без слуха, скованная рамой и альгинатом… это было пугающе. Она чувствовала себя такой маленькой, такой беспомощной, словно растворилась в Вашей воле. Каждый вдох через трубки, каждый момент, когда рабыня не могла пошевелиться, напоминал ей, что она полностью в Ваших руках. И это… это было одновременно страшно и… освобождающе. — Я запнулась, чувствуя, как щёки заливает жар от стыда за свои слова. — Возбуждение, которое Вы во разожгли, не отпускало, и рабыня не могла с ним бороться. Оно было сильнее её, и это пугало, но… чувствуя Вас, Ваш контроль, это давало силы.

Я глубоко вдохнула, стараясь унять дрожь.

— Я… Ваша рабыня хочет повторить, Хозяин. — Мой голос стал тише, почти шёпот, но в нём была решимость. — Он хочет узнать, насколько глубже можно зайти, хочет почувствовать это снова — эту смесь страха, желания и полной сдачи. Если Вы считаете, что я готова, Ваша рабыня хочет попробовать. Хочет быть лучше для Вас.

- Хорошо, как то попробуем. Только с латексным костюмом. Пока я сделаю нам кофе, ты можешь рассмотреть как получились слепки, — сказал он, его голос спокойный, но с властной ноткой, напомнившей, что я в его власти. Он указал на стол в углу, где на чёрной бархатной ткани лежали снятые альгинатные слепки, аккуратно разложенные, как реликвии. Он отстегнул поводок от ошейника, давая мне свободу движения, и вышел, оставив меня в тишине, нарушаемой лишь моим учащённым дыханием.

Я медленно подошла к столу, ощущая, как холодный пол покалывает босые ступни, а кожа всё ещё хранит память о процедуре — лёгкое жжение на груди и промежности, где альгинат соприкасался с телом. Возбуждение, разожжённое вибратором и неудовлетворённое, пульсировало внизу живота, делая каждый шаг почти мучительным. Передо мной лежали три слепка: головы, груди и промежности, каждый — точная копия моего тела, созданная с пугающей детализацией. Я чувствовала себя обнажённой заново, словно эти слепки раскрывали меня перед Хозяином глубже, чем я могла осознать.

Слепок головы притягивал взгляд, как маска, запечатлевшая момент моей полной сдачи. Альгинат, затвердевший и слегка сероватый, сохранил каждую черту лица: мягкий изгиб губ, растянутых в форме буквы «О» вокруг большого кляпа, который был всё ещё внутри слепка, его тёмный силуэт проступал сквозь тонкий слой материала. Контуры скул, лёгкие ямочки на щеках, даже отпечатки ресниц были видны с пугающей точностью. Две тонкие трубки, застрявшие в области ноздрей, торчали из слепка. Затылочная часть, разрезанная ножницами, обнажала рваные края, где марля торчала, как нити, напоминая о том, как Хозяин освобождал моё лицо. Я провела пальцем по краю маски, ощущая её прохладную, чуть шершавую текстуру, и почувствовала, как сердце сжимается. Это была я — уязвимая, открытая, полностью его. Мысль, что он держал эту маску, вызвала жар в щеках и новый всплеск возбуждения, которое не отпускало меня.

Слепок груди был меньше, но не менее детализированным. Альгинат запечатлел округлость форм, чуть припухшие соски, всё ещё чувствительные после вибратора, и едва заметные следы от пирсинга. Я коснулась слепка кончиками пальцев, и ощущение было странным — словно я гладила собственную кожу, но холодную, отстранённую. Это усилило возбуждение, смешанное с гордостью: я доверилась ему настолько, чтобы позволить создать этот слепок, и он был совершенен, как доказательство моей преданности.

Слепок промежности, лежавший чуть в стороне, заставил моё дыхание замереть. Он напоминал короткие, плотные шорты, но с пугающей точностью повторял мои самые интимные черты. Материал сохранил каждый изгиб половых губ, их лёгкую асимметрию, складки, которые я никогда не рассматривала так близко. Клитор, чуть выступающий, был запечатлён с такой детализацией, что я почувствовала, как лицо пылает от стыда. Тонкая кожа между влагалищем и анусом, натянутая во время процедуры, отпечаталась в слепке с пугающей ясностью, её текстура была чуть более гладкой, чем остальная поверхность, но всё равно узнаваемой. Две затычки, всё ещё внутри слепка, торчали из отверстий — одна в области влагалища, другая в анусе, их закруглённые концы были плотно зафиксированы марлевой тканью. Отверстия были идеально круглыми, но вокруг них альгинат сохранил мельчайшие детали: лёгкие складки кожи, следы от пирсинга, даже едва заметные волоски, которые не были удалены перед процедурой. Я смотрела на этот слепок, и мои пальцы замерли в воздухе, не решаясь прикоснуться. Он был таким откровенным, таким интимным, что я чувствовала себя разоблачённой перед самой собой. Но в то же время я ощущала восхищение: Хозяин создал это с такой тщательностью, что каждая деталь была его творением, его взглядом на меня. Возбуждение, всё ещё тлеющее во мне, вспыхнуло сильнее, и я сжала бёдра, пытаясь унять жар, который этот слепок только усиливал.

Мои мысли кружились: «Это я. Это то, что он видит. Почему это так волнует меня? » Каждый слепок был зеркалом, отражающим мою готовность довериться ему, отдать себя полностью.

Хозяин вернулся, и я услышала его шаги ещё до того, как он вошёл в поле моего зрения. Лёгкий аромат свежесваренного кофе коснулся моего обоняния, смешиваясь с уже знакомым запахом кожи и лака, всё ещё витающим в воздухе. В одной его руке были две дымящиеся чашки, в другой — пара чёрных босоножек на высоких шпильках, их лаковая поверхность поблёскивала в тусклом свете. Он поставил босоножки на пол, и его взгляд, спокойный, но властный, остановился на мне. Жестом, лёгким движением руки, он приказал мне надеть их, и я почувствовала, как моё сердце снова заколотилось, предвкушая новый шаг в его мире.

— С этого момента, приходя в мой дом, ты будешь носить эту обувь постоянно, не снимая, — произнёс он, его голос был твёрдым, но с мягкой ноткой, которая всегда заставляла меня чувствовать себя под его защитой, даже в моменты уязвимости. — И ещё, напомни мне завтра купить тебе чулки. Это будет твоя форма одежды в моём доме.

Я опустилась на колени, чтобы надеть босоножки, ощущая, как холодный пол покалывает кожу. Мои пальцы дрожали, когда я взяла первую туфлю, её гладкая лаковая поверхность была прохладной на ощупь. Я надела её на ногу, и тонкие ремешки, обвивающие щиколотку и подъём, легли плотно, как продолжение его контроля. Когда я застёгивала ремешки, раздался тихий щелчок — в них были встроены миниатюрные замочки, едва заметные, но надёжные, с крошечными металлическими защёлками, которые поблёскивали, как маленькие стражи. Я поняла, что не смогу снять их самостоятельно, и эта мысль вызвала новый всплеск жара в груди — смесь стыда, возбуждения и странной гордости от того, что он так тщательно продумал мою роль. Вторая босоножка легла так же плотно, и замочки защёлкнулись с тем же тихим звуком, запирая меня в этой новой форме подчинения.

Каблук был высоким — выше, чем я когда-либо носила. Я медленно поднялась, стараясь удержать равновесие, и почувствовала, как мои ноги напрягаются, а мышцы икр натягиваются, приспосабливаясь к непривычной высоте. Каждый шаг был испытанием: шпильки заставляли меня двигаться осторожно, выпрямляя спину и слегка отводя плечи назад, чтобы не упасть. Мои ступни слегка дрожали, и я чувствовала, как кончики пальцев упираются в твёрдую подошву, а ремешки плотно обхватывают кожу, напоминая о том, что я не могу освободиться без его разрешения.

Хозяин, словно прочитав мои мысли, шагнул ближе, его взгляд скользнул по моим ногам, и в его глазах мелькнула искра одобрения.

— Привыкай, — сказал он, его голос был спокойным, но с лёгкой насмешкой, которая всегда заставляла меня чувствовать себя ещё более открытой перед ним. — Каблук ниже тебе не позволен. Теперь вся твоя обувь будет на таком или выше каблуке. Ножки у тебя красивые, нужно их подчеркнуть. На четвереньках ходить такая обувь тоже не будет мешать.

Его слова о моих ногах, о том, что он хочет их подчеркнуть, вызвали лёгкий жар в щеках, но в то же время я почувствовала гордость — он видел во мне красоту, и эта красота была для него, для его дома, для его правил. Мысль о том, что я буду носить эти босоножки постоянно, даже на четвереньках, была пугающей, но в ней было что-то притягательное. Я представила, как двигаюсь по его дому, как шпильки постукивают по полу, как ремешки с замочками удерживают меня в его воле, и это усилило возбуждение, которое всё ещё тлело во мне после процедуры со слепками. Мои мысли кружились: «Смогу ли я привыкнуть? Буду ли я достойна его ожиданий? » Но его взгляд, его уверенность давали мне силы. Я хотела быть той, кем он меня видит, даже если это означало шагнуть ещё глубже в его мир.

Я сделала несколько осторожных шагов, чувствуя, как каблуки заставляют меня двигаться грациознее, но с усилием. Мои ноги дрожали, но я старалась держать спину прямо, как он учил, и каждый щелчок шпилек по полу был как ритм, задающий мне новый темп подчинения. Я была его, и эти босоножки, запертые на замки, были новым символом этого.

Хозяин протянул мне две тёплые чашки кофе, и я осторожно взяла их, чувствуя, как их жар контрастирует с прохладой моих пальцев. Аромат свежесваренного кофе окутал меня, на мгновение отвлекая от пульсирующего возбуждения, которое всё ещё не отпускало. Его рука скользнула к моему ошейнику, и я услышала лёгкий щелчок, когда поводок снова пристегнулся к кольцу. Это звук был как напоминание о его контроле, и моё сердце дрогнуло, балансируя между трепетом и странным успокоением.

— Держи кофе, — сказал он, его голос спокойный, но с той властной ноткой, которая заставляла меня чувствовать себя одновременно уязвимой и защищённой. — Пойдём посидим у воды.

Я кивнула, стараясь удержать равновесие на высоких шпильках, которые всё ещё казались чужими. Каждый шаг отзывался лёгкой дрожью в ногах, ремешки с миниатюрными замочками плотно обхватывали щиколотки, напоминая, что я не могу снять их без его разрешения. Мы двинулись к бассейну, и я следовала за ним, чувствуя натяжение поводка, как нить, связывающую меня с его волей. Щелчки каблуков по полу эхом отдавались в тишине, и я старалась идти грациозно, как он ожидал, хотя мышцы икр уже ныли от непривычной высоты.

Мы вышли к бассейну, где вода отражала мягкий свет фонарей, создавая мерцающие блики, похожие на звёзды. Хозяин сел в своё кресло. Я поставила чашки на небольшой столик рядом и, повинуясь его взгляду, опустилась на колени на мягкую подушку, лежащую у его ног. Ткань подушки была прохладной, но приятной, и я почувствовала, как моё тело расслабляется, несмотря на напряжение, всё ещё сковывающее меня. Хозяин взял поводок и пристегнул его к кольцу, вделанному в основание кресла, и этот жест, такой простой, но значимый, вызвал новый всплеск тепла в груди. Я была на своём месте — рядом с ним, под его контролем, и это чувство наполняло меня странной смесью покоя и возбуждения.

Он взял свою чашку, сделал глоток и посмотрел на меня, его взгляд был внимательным, но тёплым. Я осторожно взяла свою чашку, ощущая, как её тепло согревает ладони, и поднесла к губам. Кофе был крепким, с лёгкой горчинкой.

— Завтра будет насыщенный день, Лера, — начал он. — Первым делом с утра я завезу тебя в салон красоты. Там тебе сделают лазерную депиляцию. Избавимся от всех ненужных волос. Подмышки, зона бикини, может, ещё что-то, на что укажет мастер. Потом макияж, причёска и цвет волос. Завтра ты станешь рыжиком. — Он улыбнулся, и в его глазах мелькнула искра, от которой моё сердце сжалось. — Потом к гинекологу. А после, думаю, можно будет где-то пообедать. И, наконец, салон пирсинга. Я хочу до твоих месячных сделать все необходимые проколы, чтобы всё побыстрее зажило.

Его слова рисовали передо мной картину завтрашнего дня, и я чувствовала, как моё тело реагирует на каждую деталь. Лазерная депиляция… Рыжий цвет волос — такой яркий, такой заметный — был его выбором, его способом сделать меня ещё больше его творением. Гинеколог, пирсинг… Эти слова звучали как шаги вглубь кроличьей норы. Новые проколы — я хотела быть достойной этого, но боялась, что боль или стыд окажутся сильнее меня. Мысли кружились: «Смогу ли я? Буду ли я той, кем он хочет меня видеть? » Но его голос, его уверенность, его взгляд, который, даже когда он смотрел на воду, чувствовался на мне, давали мне силы.

Я сделала ещё один глоток кофе, ощущая, как его тепло растекается по горлу, и посмотрела на него. Поводок, пристёгнутый к креслу, слегка натянулся, когда я чуть повернулась. Его рука, тёплая и властная, скользнула к моим волосам, пальцы мягко погладили меня, и я ощутила, как по коже пробежала дрожь, будто ток. Это прикосновение, нежное, но с оттенком контроля, заставило моё сердце колотиться, а пизда запульсировала сильнее. Его пальцы спустились к моей щеке, и я, повинуясь порыву, прижалась губами к его руке, целуя её с робкой жадностью. Мои губы дрожали, касаясь его кожи, и я чувствовала, как стыд и желание борются во мне, но возбуждение разгоралось всё сильнее, делая мою пизду горячей и влажной.

Его рука не спешила уходить. Пальцы скользнули к шее, где ошейник сдавливал кожу, напоминая, кто я для него. Он провёл по ней, лаская нежную впадину у ключиц, и я задрожала, чувствуя, как моё тело подаётся навстречу. Его пальцы двинулись ниже, к сиськам, обводя их округлость, дразня соски, которые уже стояли от его прикосновений. Я закусила губу, стараясь не стонать, но моя пизда текла, и каждый его жест только усиливал этот жар. Его рука спустилась к животу, обводя пупок, и остановилась так близко к моей пизде, что я невольно сжала бёдра, чувствуя, как клитор пульсирует от желания. Он знал, как довести меня до края, и его ласки были как пытка, разжигающая во мне похоть до предела.

Его пальцы вернулись к моему лицу, и он мягко, но настойчиво потянул меня вниз. Я поняла, чего он хочет, и моё сердце заколотилось, но я не сопротивлялась. Поводок, пристёгнутый к ошейнику и кольцу у кресла, натянулся, когда я наклонилась, стоя на коленях на подушке. Мои пальцы, дрожащие от волнения, потянулись к его брюкам, расстёгивая молнию. Я вспоминала порно, которое смотрела тайком, где бабы заглатывали хуи с жадностью, и те пару раз, когда я сама пробовала, неуклюже, но старательно. Его хуй вырвался наружу, твёрдый, горячий, с лёгким мускусным запахом, и я замерла, чувствуя, как пизда сжимается от похоти. Я наклонилась ближе, мои губы, всё ещё ноющие от кляпа, коснулись его головки, и я обхватила её, стараясь не выдать своей неопытности.

Я начала сосать, медленно, робко, обводя языком головку, как видела в фильмах. Мои движения были неровными, я то брала его глубже, то отступала, боясь, что ошибусь. Его хуй был тёплым, гладким, и я чувствовала, как он напрягается под моими губами. Я старалась заглотить глубже, но горло сжималось, и я боролась с рефлексом, дыша носом, как могла. Его рука в моих волосах сжалась, направляя меня, задавая ритм, и я пыталась следовать, двигаясь быстрее, плотнее обхватывая его губами. Моя пизда текла всё сильнее, и я чувствовала, как бёдра дрожат от желания, но поводок держал меня на месте, напоминая, что моя похоть вторична. Я вспоминала сцены из порно, где бабы глотали хуи до конца, и старалась подражать, хотя мои губы дрожали, а щёки горели от стыда за свою неловкость.

Его дыхание стало тяжелее, и я почувствовала, как его хуй дёрнулся во рту. Я ускорилась, заглатывая глубже, несмотря на слёзы, которые подступили к глазам от усилия. Мои губы плотно обхватывали его, язык скользил по стволу, и я старалась не думать о своей неопытности, сосредоточившись на его тепле, на его реакции. Внезапно он напрягся, и я почувствовала, как горячая сперма хлынула в мой рот, солоноватая, густая. Я замерла, стараясь не поперхнуться, и начала глотать, как видела в фильмах, хотя вкус был непривычным, почти ошеломляющим. Я проглотила всё, до последней капли, чувствуя, как горло сжимается, но не отпуская его хуй, как будто это было моим долгом. Я держала его во рту, ощущая, как он медленно расслабляется, становится мягче, и только тогда я осмелилась чуть ослабить хватку губ, всё ещё чувствуя его тепло.

Его рука скользнула к моему лицу, поглаживая щеку, и я подняла глаза, встретив его взгляд, полный одобрения. Но моё тело всё ещё горело, пизда пульсировала, мокрая и готовая, и я чувствовала, как желание кончить становится почти невыносимым. Его пальцы спустились к моей груди, сжимая соски, и я застонала, не в силах сдержаться. Он провёл рукой по животу, к пизде, и я задрожала, когда его пальцы коснулись клитора, скользнув по влажной коже. Он начал ласкать меня, медленно, но настойчиво, обводя клитор круговыми движениями, и я почувствовала, как волны удовольствия захлёстывают меня, доводя до края. Мои бёдра дрожали, я хотела кончить, но знала, что должна просить.

— Хозяин, — выдохнула я, голос дрожал от похоти, — пожалуйста, позвольте мне кончить.

Его рука мгновенно замерла, пальцы, всё ещё влажные от моей пизды, остановились, оставив меня на краю мучительного желания. Я почувствовала, как моё тело напряглось, а сердце заколотилось от страха, что я сделала что-то не так. Его взгляд, тяжёлый и властный, впился в меня, и я ощутила, как щёки пылают от стыда. Он выпрямился в кресле, и его голос, холодный, но с лёгкой насмешкой, прорезал тишину:

— Рабыня, даже во время сильного возбуждения ты не должна забывать, кто ты, и правило говорить о себе в третьем лице никто не отменял.

Я замерла, осознавая свою ошибку, и стыд накрыл меня, как волна, смешиваясь с всё ещё пульсирующим желанием. Моя пизда была мокрой, клитор ныло от его ласк, но я знала, что подвела его. Я опустила взгляд, чувствуя, как поводок, пристёгнутый к ошейнику, слегка натянулся, напоминая о моём месте. Его рука потянулась к карману, и я услышала лёгкий металлический звон. Он вытащил тонкую серебристую цепочку, на концах которой поблёскивали маленькие зажимы, их зубцы выглядели одновременно пугающе и маняще. Мои сиськи, всё ещё чувствительные после снятия пирсинга, напряглись, предчувствуя боль.

Он наклонился ко мне, и я почувствовала, как его пальцы коснулись моего соска, слегка сжимая его, прежде чем прикрепить первый зажим. Холодный металл укусил кожу, и я ахнула, ощутив резкую, жгучую боль, которая тут же перетекла в странное тепло, усиливая возбуждение, которое и без того было почти невыносимым. Второй зажим лёг на другой сосок, и я закусила губу, стараясь не вскрикнуть, но мои бёдра невольно сжались, а пизда запульсировала сильнее. Цепочка, соединяющая зажимы, слегка покачивалась, натягивая соски, и каждое её движение отзывалось новой вспышкой боли и удовольствия. Я чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но это был не только стыд за мою ошибку — это было желание, которое он разжёг ещё сильнее, наказывая меня.

Его рука вернулась к моей пизде, и я задрожала, когда его пальцы снова коснулись клитора, скользнув по влажной коже. Он начал ласкать меня, медленно, но настойчиво, обводя клитор круговыми движениями, то усиливая давление, то дразня лёгкими касаниями. Моя пизда текла, каждый его жест доводил меня до края, и я чувствовала, как оргазм приближается, но я знала, что должна исправить свою ошибку. Мои губы дрожали, когда я выдохнула, стараясь говорить правильно, несмотря на похоть, которая затуманивала разум:

— Хозяин, — голос был хриплым, почти умоляющим, — пожалуйста, позвольте Вашей рабыне кончить.

Он не ответил сразу, его пальцы продолжали теребить клитор, входя в меня, касаясь самых чувствительных точек, и я стонала, борясь с желанием поддаться. Цепочка на сиськах слегка качнулась, и боль от зажимов смешалась с удовольствием, делая ощущения почти невыносимыми. Наконец, его взгляд смягчился, и он кивнул, едва заметно. Его пальцы ускорились, входя глубже, сжимая клитор, и я взорвалась, оргазм накрыл меня, как буря, заставляя тело содрогаться. Я кричала, пизда сжималась вокруг его пальцев, а зажимы на сосках отзывались жгучей болью, которая только усиливала экстаз. Я дрожала, задыхаясь, пока волны удовольствия не отпустили меня, оставив слабой и измотанной.

Его рука осталась на моей пизде, лёгкими движениями успокаивая, и я чувствовала, как слёзы текут по щекам — не от боли, а от облегчения и благодарности. Мои мысли путались: «Я подвела его, но он всё равно дал мне это. Почему я так хочу быть его? » Оргазм, мощный, как буря, выжал из меня все силы, и я, обессиленная событиями вечера — слепками, наказанием, его ласками, — рухнула на пол, мои колени подогнулись, а тело дрожало от пережитого. Холодный пол под бёдрами контрастировал с жаром, всё ещё пылающим внутри, и я лежала, тяжело дыша, чувствуя, как зажимы на сосках слегка тянут кожу, посылая слабые вспышки боли, смешивающиеся с отголосками удовольствия.

Я ощущала его взгляд, тяжёлый и внимательный, словно он изучал меня, наслаждаясь моим состоянием — уязвимой, открытой, полностью его. Он не торопился, позволяя мне лежать так, на подушке у его кресла, с поводком, всё ещё пристёгнутым к ошейнику, и босоножками на высоких шпильках, чьи замочки напоминали о моём плене. Наконец, я услышала, как он застегнул брюки, звук молнии был резким в тишине, и затем он отцепил поводок от кольца у кресла. Его руки, сильные и тёплые, подхватили меня, и я почувствовала, как он легко поднял меня на руки, словно я была невесомой. Моя голова уткнулась в его плечо, и я вдохнула его запах — смесь кожи, лёгкого пота и чего-то неуловимо его, что успокаивало меня, несмотря на всё.

Он нёс меня через дом, и я, всё ещё в полубессознательном состоянии, ощущала, как полы сменяются под его шагами — от твёрдого дерева к мягкому ковру. Мы вошли в спальню, и он опустил меня на кровать, покрытую прохладным шёлковым покрывалом, которое коснулось моей кожи, вызвав лёгкие мурашки. Я лежала, всё ещё дрожа, пока он доставал знакомые предметы. Его движения были уверенными, привычными, и я знала, что последует дальше, как в прошлые выходные. Он взял браслеты с цепями, их металл холодил кожу, когда он застегнул их на моих щиколотках, соединяя ноги короткой цепью, которая звякнула, ограничивая движения. Затем он завёл мои руки за спину, и я почувствовала холод наручников, которые сомкнулись на запястьях с тихим щелчком, лишая меня свободы. Зажимы на сосках, всё ещё сковывающие их, слегка качнулись, и я закусила губу, чтобы не застонать от новой волны боли, смешанной с возбуждением.

Он взял фаллический кляп, чёрный, гладкий, с кожаными ремешками, и я открыла рот, уже зная, что он ждёт. Кляп заполнил мой рот, его твёрдая поверхность надавила на язык, и я ощутила, как ремешки затягиваются на затылке, а маленький замок защёлкнулся, фиксируя его. Мои губы плотно обхватили кляп, и я чувствовала, как горло сжимается, привыкая к его присутствию.

— Помни про то, что рабыня просыпается первой, — мягко произнёс он, его голос был тёплым, но с той властной ноткой, которая напоминала о моих обязательствах. — Встаём мы рано, замок на кляпе расстегнётся в 7:30. К восьми ты должна меня разбудить минетом.

Я кивнула, насколько позволял кляп, чувствуя, как мои щёки снова заливает жар. Его слова, такие прямые, такие требовательные, вызвали новый всплеск возбуждения, несмотря на усталость. Он наклонился ко мне, и я почувствовала, как его пальцы скользнули к моей жопе, нанося прохладную смазку. Затем он вставил анальную пробку, которую вытащил, когда я только пришла к нему. Её холодная, гладкая поверхность вошла медленно, растягивая меня, и я вздрогнула, ощущая лёгкую боль, которая тут же сменилась чувством заполненности. Зажимы на сосках всё ещё тянули кожу, и это сочетание — пробка, кляп, наручники, цепи — делало меня ещё более беспомощной, ещё более его.

Хозяин разделся, и я услышала шорох ткани, падающей на пол. Он лёг в постель, и его рука потянула меня к себе, подтаскивая под его плечо. Моя голова легла на его грудь, тёплую и твёрдую, и я чувствовала, как его сердце бьётся ровно, успокаивающе. Мои связанные руки упирались в спину, цепь на ногах слегка звякнула, когда я устроилась ближе, и я ощущала пробку в жопе, зажимы на сиськах, кляп во рту — всё это было как продолжение его воли, его контроля. Мои мысли кружились, не давая уснуть: «Почему боль от зажимов, от пробки, от моей беспомощности приносит столько удовольствия? Почему подчинение, этот ошейник, эти цепи заставляют мою пизду течь, а сердце биться быстрее? » Я пыталась понять, как стыд, страх и похоть сплетаются в одно, делая меня такой живой, такой открытой перед ним. Каждый укол боли от зажимов, каждый толчок пробки, каждый натянутый ремешок кляпа напоминали, что я его, и это чувство наполняло меня странной радостью, как будто я находила себя в этом подчинении. Хозяин давно уже спал, его дыхание было ровным, глубоким, а я всё лежала, прижавшись к его груди, чувствуя, как мои веки тяжелеют под тяжестью размышлений. Наконец, мысли начали растворяться, и я засыпала, погружаясь в темноту, где боль и удовольствие были едины, как и моя принадлежность ему.