Ты случилась вдруг

Глава 1 — Когда всё горело

— Ты тварь, Максим! — голос Лены звенел, как осколки стекла. — Ты просто жалкий, жалкий пёс, который готов пялиться на любую юбку, даже рядом со мной!

Он стоял у окна, голый по пояс, со спущенными брюками и сигаретой в руке. За окном серела зима, а в номере — пахло сексом, влажным телом и её духами. Истерика накрывала, как цунами: знакомо, больно, глупо. Он даже не пытался перебить.

— Ты думаешь, я не вижу? Думаешь, я идиотка? — Лена ходила по номеру, не заботясь, что халат почти соскользнул с плеча. — Вот стоим мы у ресепшена, и ты такой: «да, номер на пару часов», и пялишься на эту шлюшку за стойкой! Зачем ты вообще со мной, Максим?!

Он выдохнул дым.

— Потому что у меня выбора нет, да? — проговорил он. — Если уйду, ты будешь стоять у моего дома, орать под окнами. Как тогда.

— Ах вот как? — Она остановилась. Глаза расширились. — Значит, ты со мной только из страха?!

— Нет, Лена, — он резко развернулся. — Я с тобой, потому что, блядь, не могу понять, как из любви всё стало этим дерьмом!

Она замерла. Дышала тяжело. Потом рассмеялась. Глухо, нервно.

— А тело твоё помнит, да? — Она подошла. — Ты же не можешь мне отказать. Даже сейчас.

Она приблизилась вплотную. Её дыхание обжигало. Губы влажные, глаза пульсируют от злости, но в зрачках — ярость, смешанная с голодом. Он знал этот взгляд. Знал, что будет дальше.

— Лена…

— Молчи, — прошептала она, провела пальцами по его животу. — Просто молчи.

Она медленно опустилась на колени. Халат распахнулся, обнажив чёрное кружевное бельё. Рыжие волосы обвили плечи, лёгкий румянец на скулах, грудь приподнята, дыхание сбивчивое. Она выглядела красиво. Но в этой красоте было что-то острое, болезненное. Как игла, от которой не спастись.

Пальцы Лены коснулись пояса. Она ловко освободила его член, взяла в руку и медленно провела языком по головке. Один раз. Потом ещё. Горячо, почти нежно. Как будто там, где не хватало слов, начиналась власть.

Максим вздохнул. Закрыл глаза. Не от наслаждения — от бессилия. От того, что снова поддаётся. Что не может остановить.

Лена втянула его в рот. Медленно. Без суеты. Слюна побежала по стволу, язык скользил вдоль вены, губы сжали плотно. Она двигалась ритмично, с точной лаской. Иногда смотрела снизу вверх — взглядом, от которого у него дрожали колени. Он взял её за волосы — не резко, просто чтобы держаться.

Она знала, как управлять этим телом. Как ломать его лаской. Как доводить до грани не словами, а движением губ, влажным щелчком языка, глубиной, которую никто, кроме неё, не мог дать.

Максим застонал.

— Не делай это из злости, — выдохнул он. — Лена…

Она усилила темп. Облизала его, провела ладонью вдоль длины и снова втянула в рот. Он чувствовал, как всё сжимается внутри. Как ноги подгибаются. Как будто её рот — всё, что осталось от прежней любви. Грубая, голодная, но живая ниточка.

И вдруг — она остановилась. Встала. Взяла салфетку, вытерла губы. Повернулась к кровати, села и бросила через плечо:

— Видишь? Всё ещё мой.

Максим застыл. В груди — пустота. Он чувствовал, как дрожит. Не от оргазма. От ярости. От бессилия.

Он пошёл в душ. Холодная вода обрушилась на плечи. Он смотрел в запотевшее зеркало. Чужие глаза. Потухшие. Как будто внутри давно всё выгорело.

Когда всё стало вот этим?

И был ли вообще момент, когда это было любовью?

* * * * *

Три года назад.

Город казался другим — мягким, светлым, с длинными тёплыми осенними вечерами. Максим учился на третьем курсе, носил вечно мятую рубашку и считал себя взрослым, хотя всё ещё записывал пароли на бумажках и не умел по-настоящему уходить.

Это случилось в столовой университета. Место, где пахло котлетами, где подоконники были облуплены, а чай наливали в пластиковые стаканчики, как воду из-под крана.

Он сидел у окна и ел булку с маком. Листал телефон. И вдруг увидел —

её

. Рыжая, в чёрной водолазке и джинсах с высокой талией. С коротким каре и сосредоточенным лицом. Вошла, будто ничего не ищет. Но взглядом всё считала. Он это сразу почувствовал.

Она прошла мимо, потом вернулась. Села напротив. Даже не спросила.

— Ты Максим? — спросила, не поднимая глаз.

— Ага. А ты?..

— Лена. Я с рекламы. Видела тебя на общей лекции. Ты жуёшь ручки.

Он рассмеялся.

— А ты всё подмечаешь?

Она глянула на него впервые. Глаза — как янтарь, с темневшими краями.

— Просто у тебя лицо странное. Доброе, но будто ты прячешь что-то.

— А у тебя глаза как у лисы, — выдохнул он.

— Я и есть лиса, — усмехнулась она. — Маленькая, злая. Укушу — не заметишь.

— Тогда ты Лисёнок. Мой.

Она приподняла бровь.

— Сразу твой? Быстрый ты. Знаешь, ты похож на барсука.

— На кого? — он чуть поперхнулся булкой.

— Барсук. Молчаливый, копается в себе, но уютный. Я видела тебя пару раз на парах — ты вечно один и в наушниках. Барсук. Это даже мило.

Максим улыбнулся. Не знал, что ответить. Но в груди вдруг стало очень тепло.

Она протянула ему половинку своей сосиски в тесте.

— На, Барсук. Ешь. А то булка без мяса — это печаль.

Он взял. И в этот момент подумал, что уже не хочет, чтобы она была просто мимолётной встречей.

Через пару дней он оставил ей в рюкзаке записку:

"Ты не просто красивая. Ты — как запах леса после дождя. Лисёнок, который забежал в мою голову и не собирается уходить."

А на следующем семинаре она повернулась к нему и прошептала на ухо:

— Барсук, ты странный. Мне нравится.

И ушла, оставив в его ладони маленький пакетик с мятными конфетами.

* * * * *

У Лены дома пахло яблоками и кофе. Родители уехали на дачу на выходные, и она сразу же написала ему:

«Приезжай. Просто побыть».

Он приехал — с коробкой пирожных и дрожащими руками. В рюкзаке — запасные носки, дезодорант и пара презервативов, купленных с видом человека, ищущего зелёный чай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда он позвонил в дверь, она открыла почти сразу. На ней было вечернее платье. Бархатное, тёмно-синее, облегающее фигуру. Грудь — полная, открытая, мягко очерченная тканью. Волосы распущены, губы — чуть влажные, взгляд — лукавый, но в нём не было вызова. Только намёк. Только то, от чего у него сжалось всё внутри.

— Ты серьёзно так нарядилась? — спросил он с полуулыбкой.

— А ты принёс пирожные? — ответила она, будто это одно и то же.

Он зашёл. Она закрыла дверь, и сразу стало тихо. Почти интимно. Они устроились на диване. Включили фильм, но никто его не смотрел. Он украдкой смотрел на её колени, на вырез платья, на то, как её грудь едва двигается под дыханием. Он даже не знал, куда деть руки.

Потом она положила голову ему на плечо. И тихо сказала:

— Ты дрожишь.

— Я просто… рядом с тобой.

— А хочешь быть… ближе?

Он кивнул.

Она выключила телевизор, встала.

Сначала пошла, потом обернулась и сказала:

— Иди за мной. Барсучок.

Он пошёл. В её комнату.

Там пахло лавандой. Торшер заливал всё мягким светом. Она стояла у кровати. Спиной к нему. Медленно расстегнула молнию на спине. Платье скользнуло вниз — и он впервые увидел её всю.

Без лифа. Без поз. Просто она.

Полная грудь с крупными сосками, ровная спина, тёплая кожа. Он застыл.

Она обернулась и сказала:

— Не бойся. Я не сделаю тебе больно.

Он подошёл, будто во сне. Поцеловал. Неловко, сбивчиво. Она ответила — мягко, медленно. Провела пальцами по его затылку, потом по спине. Сняла с него рубашку, штаны.

Они легли. Он целовал её, как умел — с жадностью, с внутренним криком:

лишь бы ей было хорошо

.

Целовал грудь, живот, внутреннюю сторону бедра. Дышал неровно.

— Я… — он замер. — Я раньше не...

— Я знаю, — прошептала она. — Я вижу. И мне это нравится.

Он дрожал. Но надел презерватив, собрался. Поднялся над ней. Вошёл. Только прикоснулся — и всё сразу сорвалось. Он застонал. Глубоко. Как будто потерял сознание. И кончил. Почти мгновенно.

Застыл.

— Прости… — прошептал он, горячий от стыда. — Я не хотел так. Я...

— Тсс, — она обняла его. Прижалась щекой к его груди. — Всё хорошо. Это был ты. И это был я. Всё — правильно.

Он лежал на ней, не зная, как дышать. Её пальцы скользили по его спине.

— Ты не понимаешь... — сказал он. — Я так давно думал об этом. Представлял. Но когда почувствовал тебя… я просто не смог сдержаться.

Она поцеловала его в висок.

— Это не про сдержанность. Это про то, как сильно ты хотел. И как честно ты чувствовал. Я горжусь, что это был ты.

Он впервые понял:

Секс — это не результат. Это момент. И если ты внутри него — ты внутри человека

.

* * * * *

Он проснулся от тепла. Не от холода, как обычно, не от будильника, не от шума — от тёплого, живого прикосновения. Лена лежала рядом, лицом к нему, с чуть приоткрытым ртом и растрёпанными рыжими волосами. На ней была только тонкая простыня, сползшая до пояса. Она выглядела такой настоящей, домашней, уязвимой, что его снова кольнуло в груди.

Максим не двигался. Только смотрел. Словно боялся, что если моргнёт — она исчезнет.

На её плече остался отпечаток от его ладони. На ключице — тонкий, почти незаметный след от его поцелуя. Она дышала ровно. И он чувствовал — это было внутри. Не просто в теле. А в нём. Глубоко. До сих пор.

Он повернулся на спину. Потолок был белый, чуть треснутый в углу. Но ему было всё равно. Потому что в этой комнате было нечто, что нельзя было объяснить. Их дыхание. Её запах. То, как всё случилось. Неловко. Быстро. Но честно.

Он вспомнил, как кончил почти сразу, едва войдя в неё, как обнял её в стыде, пряча лицо. А она — только гладила по волосам. Ни капли разочарования. Только тепло. Это оставило в нём что-то большее, чем любой другой момент в жизни.

Лена зашевелилась. Прикрыла грудь простынёй, зажмурилась.

— Утро уже? — хрипло, севшим голосом.

— Почти, — шепнул он. — Спи.

— Не могу. Родители скоро будут. Мама писала — к обеду приедут. Надо убираться и... — она подняла голову, посмотрела на него, и в её глазах мелькнуло что-то странное. Мягкое. — Мне не хочется, чтобы это исчезло.

Он улыбнулся. Провёл пальцем по её щеке.

— Не исчезнет.

— Обещаешь?

Он кивнул.

— Обещаю.

Они полежали ещё немного. Потом она встала, натянула его футболку, пошла на кухню. Он слышал, как булькает чайник, как шуршит упаковка с печеньем. И в голове было только одно:

Если бы всё могло остаться таким навсегда...

* * * * *

Они были вместе почти каждый день. Сначала — как пара, которая только-только открыла друг друга: не могли надышаться, наглядеться, насладиться. Потом — как лучшие друзья, которые понимают друг друга с полуслова. Всё было легко. Как будто не нужно было объяснять, зачем ты рядом. Просто хотелось быть рядом — и всё.

Максим забирал Лену после пар, таскал её рюкзак, водил в столовую, где она теперь называла его только Барсуком. А он дразнил её Лисёнком, гладил за шею, когда она злилась на преподавателей, и всегда прятал для неё шоколадку в кармане куртки.

Секс стал для них чем-то естественным. Не спортом, не страстью — а продолжением. Они могли смотреть фильм, сидя на полу, и вдруг просто начать целоваться. Она садилась к нему на колени, обнимала, и всё становилось медленным, тёплым. Он учился у неё ласке. Она училась у него быть открытой. Иногда они просто лежали, обнявшись, не раздеваясь. И этого было достаточно.

С друзьями тоже всё сложилось. Их часто звали на вечеринки. Лена быстро влилась в компанию: веселилась, шутила, танцевала. Максим держал её за талию, а она — за рукав его худи. Они были «той самой парой», которой немного завидовали.

Так прошло полгода. Полгода почти без ссор. Полгода тихой, светлой радости, с запахом её волос, с голосовыми сообщениями на ночь, с совместными походами за шавермой и бессмысленными фото на фоне подземных переходов.

Но однажды, почти незаметно, в её голосе поселилось напряжение.

— А кто эта Даша, которая лайкает все твои фотки? — спросила она как бы между делом.

— Просто одногруппница, — пожал он плечами.

— А чего она тебе смайлики под постами ставит?

Он не ответил. Тогда это показалось мелочью. Она ревновала чуть-чуть, по-детски, почти мило. Он даже смеялся:

— Что, моя Лисичка боится, что кто-то украдёт Барсука?

Она улыбалась в ответ, но в её глазах уже жила тень. Она ещё не выросла в бурю. Но была. И он это почувствовал.

* * * * *

Нынешнее время

Максим вышел из душа, вытер волосы полотенцем и остановился. В комнате пахло их телом, табаком и чем-то ускользающим — как будто время здесь остановилось, но всё внутри него уже куда-то ушло.

Лена сидела на кровати. Уже в халате, с ногами, поджатыми под себя. Красная помада размазалась по уголку губ, волосы спутались, взгляд был тяжёлый.

— Ты хочешь уйти, да? — её голос был глухим, с надломом.

— Я просто устал, — ответил он. — Устал от качелей. От истерик. От того, что мы любим друг друга только когда трахаемся.

— Не говори так, — она подняла на него глаза. — Я правда тебя люблю, Максим. Слышишь? Сильно. И не отпущу. Никогда.

Он молчал. Не от холода, а от пустоты. В груди было сухо, будто внутри всё выгорело. А она продолжала:

— У нас же всё было. Мы были близкими. Ты называл меня Лисёнком, помнишь? А я… я не могу быть без тебя.

— Лена… — он подошёл ближе. — Ты не замечаешь, что между нами осталось только «было»? Мы уже не мы. Мы — что-то, от чего мне хочется выдохнуть и уйти.

— Тогда уходи, — прошептала она. — Но знай, ты всё равно мой. Ты не сможешь забыть. Ни одно тело тебе не будет так подходить, как моё.

Он сел на край кровати. Положил ладонь ей на колено. Она дрожала. Но в этом дрожании не было нежности. Только страх потерять власть.

— Возможно, — сказал он. — Возможно, ты права. Но ты забыла, что тело — это не всё. Что-то внутри нас умерло, Лена. Мы не говорим. Мы только цепляемся.

— Я просто... боюсь, — вырвалось у неё. — Ты уходишь, а я остаюсь здесь, в этом номере, в этом городе, где всё — с тобой. И если ты уйдёшь сейчас — это конец.

Он посмотрел на неё. Она была всё та же. Красивая. Горячая. Резкая. Но как будто не слышала его вовсе.

— Я не знаю, Лена, — сказал он устало. — Может, это конец. А может, пауза. Но сейчас... я просто хочу тишины.

Он оделся молча. Без резких движений. Телефон молчал. Сердце — тоже. Он был выжат.

Когда взялся за ручку двери, она вдруг прошептала:

— Я всё равно тебя люблю.

Он остановился.

— Может, и правда любишь. Только, может, не меня, а то, как я тебя хочу. А я уже не знаю — хочу ли сам себя с тобой.

Он вышел. Дверь захлопнулась тихо.

Без хлопка. Без прощания. Без оглядки.

Только след от сигаретного дыма — и пустая комната, где кто-то ещё долго будет лежать и ждать. Уже зря.

Глава 2 — Слишком близко

— Да пошёл ты нахуй, Максим! — тарелка ударилась об кафель с таким звуком, будто выстрелили.

Вокруг — тишина. Кто-то из официантов вздрогнул. За соседним столом девушка закрыла рот рукой. За их столом — тоже никто не двигается. Только он. Максим. Он сидит, сжав челюсть, чувствуя, как раскатываются волны стыда, горячие, мокрые, обжигающие, будто он весь в кипятке.

— Лена... — тихо говорит он, но голос — пустой. Слишком поздно. Слишком громко. Слишком на всех.

— Что, блядь, «Лена»? — она трясётся от злости. — Ты думаешь, я не вижу, как ты пялился на эту длинноногую мразь?! Ты думал, я ослепла?!

— Она просто подруга по учёбе, — говорит Дима, пытаясь защитить его, но Лена тут же оборачивается к нему:

— Ты вообще закрой ебальник! Тоже, блядь, друг… Все вы друг другу яйца подтираете!

Марина и Аня смотрят на свои тарелки. Дима отвёл взгляд. Никто не смеется. Никто не встаёт. Все будто замерли, чтобы не попасть под горячую руку.

Лена стоит у стола, сжатыми кулаками, дыхание сбивчивое, грудь под футболкой тяжело поднимается. На ней — джинсы и обтягивающая чёрная кофта. Рыжие волосы спутались, глаза горят.

— Ты даже не скрываешься уже, да?! — она смотрит на Максима, будто хочет ударить. — Думаешь, я тупая? Думаешь, я этого не чувствую?

Он молчит. Он сгорел уже внутри.

— Знаешь, что ты, Максим? — шипит она. — Ты — тряпка. Ты даже сказать мне ничего не можешь. Тебя трахают — ты молчишь. На тебя кричат — ты молчишь. Потому что ты никто. Ник-чё!

Она хватает салфетку, кидает ему в лицо, разворачивается и уходит.

Все молчат. Несколько секунд — звенящая, вязкая тишина. Максим сидит, не двигаясь. Его уши пылают. Он чувствует, что лицо у него белое. Не от злости. От

стыда

.

— Слушай, может, позвони ей? — говорит Аня тихо, но он не отвечает.

Он поднимается. Медленно. Оставляет деньги на столе. И тоже уходит.

Уже на улице, набрав её номер, слышит гудок, и внутри всё дрожит.

Он знает, чем всё закончится. Он снова приедет. Скажет: «Прости». Она скажет: «Ты мой». Потом будет секс — грубый, сильный, жаркий. Она скажет: «Ты никуда не уйдёшь». И он

снова останется

.

Потому что не может не остаться.

* * * * *

Он пришёл, как обычно.

Сначала хотел не идти. Хотел держаться, быть сильным, послать к чёрту. Но уже через час после скандала сидел в маршрутке, уставившись в окно. Потом стоял у её подъезда с зажатыми кулаками. Потом звонил.

Она открыла на первом гудке.

Лена стояла в коротком халате. Ноги босые. Глаза опухшие. Без макияжа. Но красивая — по-своему: растрёпанная, злая, живая.

— Ты пришёл, — сказала она. Не вопрос. Констатация.

Он кивнул.

— Ты знал, что придёшь, да? — в голосе сквозила горечь. — Потому что ты мой. И ты не сможешь без меня.

Он ничего не ответил.

Она отвернулась и пошла в комнату. Он пошёл за ней.

Как только закрылся за ними дверной замок — всё случилось. Она подошла, резко, почти толчком. Вцепилась в его рубашку. Поцеловала. Не ласково —

властно

, с нажимом. Язык, зубы, жар. Он даже не успел выдохнуть, как она уже сдёргивала с него одежду. Всё — на грани грубости. Но он не сопротивлялся.

— Ты мой, — шептала она, стягивая с себя халат. — Мой, понимаешь? Не этой длинноногой, не друзьям. Только мой.

Она толкнула его на кровать, села сверху, обнажённая, тяжело дышащая. Грудь вздымалась. Волосы липли к шее. Она вела бёдрами резко, будто не трахалась, а наказывала. Он держал её за талию, вцепившись, и не мог не двигаться в ответ. Как будто тело — предатель. Как будто желание сильнее любви. Сильнее всего.

Она стонала. Громко. Размашисто.

— Только ты и я. Слышишь?!

Он кивал. С закрытыми глазами.

Ты врёшь, — говорил себе. — Ты больше не хочешь её. Но ты всё ещё хочешь быть нужным.

Она обхватила его руками за шею и прижалась к нему всем телом. Пульсировали вместе. Сильно. Жадно.

Он кончил с дрожью, почти с рычанием. Не потому что чувствовал. А потому что она вытянула из него всё, до последнего удара сердца.

Когда всё стихло, она легла рядом, прижавшись к его плечу, и тихо прошептала:

— Я знаю, ты злишься. Но мы всё равно вместе. Мы всегда будем вместе.

Он молчал. Гладил её по спине.

И чувствовал, как внутри него что-то отдаляется. Не от неё — от себя.

* * * * *

— Баня? — голос Лены в телефоне звенел, как раскалённый металл. — Ты серьёзно сейчас?

Максим сидел в прихожей, завязывая шнурки. Друзья уже скинули адрес, заказали мясо, кто-то даже захватил колонку. Вечер обещал быть простым, мужским. Ему так не хватало этих обычных посиделок. Он так хотел просто выдохнуть.

— Лена, там все свои. Пацаны. Мы просто поедем, попаримся, пожрём и разойдёмся. Ты же знаешь их…

— А вот хер ты туда поедешь, — перебила она. — Я что, дурочка? Знаю я эти бани. Телки в полотенцах, пьяные шутки, а потом ты мне будешь сказки рассказывать, с кем сидел, с кем «просто разговаривал».

— Ты серьёзно сейчас? — устало спросил он. Даже не раздражённо. Просто тихо.

— Более чем. Или ты думаешь, мне кайфово сидеть дома, когда мой парень хер знает где и с кем?

— Лена, я устал… — пробормотал он. — Я просто хочу побыть с пацанами. Без скандалов. Без драмы.

— А вот пошёл нахуй, Максим. Устал он. Значит, трахаться ты не устаёшь, а как с друзьями — сразу обморок?! Не поедешь. Я сказала.

Он замолчал.

Трубка повисла на линии. Секунду. Две.

— Хорошо, — сказал он.

Он снял куртку. Развязал шнурки обратно. Медленно. Как будто каждый жест — это камень, который он глотает.

Сел на кровать. Взял телефон. Написал:

«Ребят, без меня. Лена не в духе».

Ответов было два.

«мы это знали»

и

«Опять?»

Он положил телефон экраном вниз. Лёг на спину. Закрыл глаза.

В груди — тишина. Ни обиды. Ни злости. Просто выключенность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она пришла через двадцать минут. В тонкой майке, без слов. Села к нему на колени, стала целовать шею, ластиться.

— Прости, — шептала. — Просто я люблю тебя. Мне страшно, понимаешь?

Он гладил её по спине.

Это не страх. Это контроль,

— думал он.

Но в голосе произнёс другое:

— Я понимаю.

И снова остался. Потому что не знал, как не остаться.

* * * * *

Они сидели на подоконнике. Окно было открыто, за окном гудел вечерний город. Где-то лаяла собака, шуршали машины. В комнате пахло апельсиновыми корками, которые она только что почистила.

Максим смотрел вперёд, в пустоту. Лена — на него.

— Ты странный сегодня, — сказала она.

— Я просто думаю.

— О чём?

Он помолчал.

Потом выдохнул:

— О нас.

— Что с нами? — голос стал тревожным.

— Я не чувствую, что живу своей жизнью. Честно. Всё как будто... через тебя. Через твои реакции. Через твои страхи. Я не могу никуда пойти, не могу что-то сделать, не ожидая скандала. Мне тяжело.

Она замолчала. Несколько секунд. Потом встала.

Пошла по комнате. Резко. Нервно. Как будто в ней закипало.

— Значит, ты хочешь уйти, да? — бросила она. — Всё, наигрался? Сначала трахал, а теперь, значит, «мне тяжело»?

— Я не это сказал. Я сказал, что мне невыносимо в таких условиях. Ты не даёшь мне свободы. Я боюсь тебе что-то сказать — и это ненормально, Лена.

Она остановилась.

В глазах — слёзы. Настоящие.

— А ты думаешь, мне легко с тобой? Я каждый день боюсь, что ты уйдёшь! Я с ума схожу, когда тебя нет рядом. Я люблю тебя, Максим! Неужели ты этого не видишь?

Он посмотрел на неё.

Усталым взглядом.

Без осуждения.

Без злости.

Просто — опустошённо.

— Я вижу, — сказал он. — Я просто... не знаю, люблю ли я тебя так же.

Тишина. Давящая. Длинная.

Она подошла. Села к нему на колени. Прильнула телом. Стала целовать в шею, в щёку, в висок.

— Ну не говори так, пожалуйста... — прошептала она. — Я всё исправлю. Правда. Только не уходи. Я не смогу без тебя.

Он взял её за руку. Хотел убрать, но не смог.

Она уже целила его губы. Медленно. Горячо.

Пальцы проникали под рубашку. Бёдра двигались ближе.

Он почувствовал её дыхание. Грудь. Тепло между ног.

— Давай просто будем вместе, — сказала она. — Без этих разговоров. Без этого «не знаю». Просто я и ты. Только я и ты.

Он закрыл глаза.

А где в этом — я?

— подумал.

Но губы уже отвечали.

И всё снова стало телом. Не выбором.

Привычкой.

* * * * *

Ночь. Поздняя, тягучая, будто город сам устал чувствовать. Максим шёл по пустым улицам без направления, как будто сбежал не столько из квартиры, сколько из собственного тела. Всё казалось тяжёлым: воздух, одежда, кожа, даже мысли. После её слов, после её прикосновений, после того, как она снова втянула его в себя, он чувствовал себя не мужчиной, а инструментом — как будто его использовали до капли. Он не злился. Не обвинял. Просто не чувствовал ничего. Ни любви, ни вины, ни желания.

Фонари мерцали сквозь лёгкий туман, асфальт был влажным, и каждый шаг отдавался глухо, будто по воде. Он не знал, сколько времени шёл — час, два, десять минут? Всё стерлось. Был только он и это странное, вязкое чувство внутри, похожее на истощение после болезни. Он не думал, он выдыхал. Мозг молчал. Тело двигалось само. В груди — глухо. В животе — пусто. На сердце — никаких сигналов.

Он сел на скамейку возле сквера. Раньше они часто тут гуляли, смеялись, пили кофе из одного стакана. Сейчас лавка была холодной, а воспоминания — будто из чужого фильма. Он опустил голову, уткнулся лбом в ладони и замер. Перед глазами снова всплывала сцена: как она садится к нему на колени, просит: «Не уходи», и тут же скользит рукой под футболку. Как он молчит, хотя хочет сказать: «Я не люблю тебя». Как поддаётся. Не потому что хочет, а потому что не знает, как иначе.

И вот сейчас, в этой тишине, в одиночестве, наконец-то возник вопрос, которого он избегал.

А если бы не секс — остался бы я с ней?

Без этого жара, без её языка, без её груди, без того, как она двигается и шепчет: «Ты мой». Без всех этих срывов, сцеплений, оргазмов. Без тяжёлого дыхания и царапин на спине. Остался бы? Если бы между ними остались только разговоры, только глаза, только душа — остался бы?

Ответ пришёл тихо. Но ясно.

Нет.

Без тела — она ему чужая. И он сам — чужой себе рядом с ней. Потому что любовь закончилась давно. А осталась только зависимость. И страх — не её потерять, а столкнуться с пустотой, которую она всё это время прикрывала собой. Он не знал, как быть один. Он не знал, кто он без неё. Он не знал, как жить, если не быть нужным, хотя бы её телу.

Он встал. Пошёл дальше. Не домой. Не к ней. Просто — вперёд. Как будто это что-то решит. Как будто этот шаг — уже не слабость. А начало. Хрупкое, неуверенное. Но честное. Шаг в сторону себя.

Глава 3 — Когда любовь душит

— Лена, я хочу, чтобы ты спокойно выслушала. Только выслушай, — сказал он. Голос был ровным, без злобы, без нажима. Но в нём не было и ласки. Только усталость. Она сразу насторожилась. Уселась на кровати, обхватив колени. В глазах — тревога, смешанная с напряжением.

— Мне нужно время. Немного. Просто… передышка. Я запутался. Я не понимаю, что с нами. Я не понимаю — кто я рядом с тобой. Всё стало каким-то… тяжелым, Лена.

Секунду она просто молчала. Потом встала.

— Ты охуел?

— Я не ух—

— Нет, стой! Ты. Просто. Охуел.

Она уже кричала.

— Я тебе что, мешаю, да?! Это я стала проблемой в твоей великой, блядь, жизни? Я, которая тебе ужин готовит, которая на коленях у тебя, которая всё для тебя делает?!

— Я не это имею в виду…

— А что ты имеешь в виду, а?! Что я тебе душу вывернула, а ты такой — «мне пауза нужна»?! Максим, ты просто хочешь съебаться, и ищешь красивую формулировку, чтобы потом не чувствовать себя виноватым! Ну так не выйдет! Не выйдет, слышишь?!

Она швырнула в него подушкой, потом схватила его худи с кресла, кинула на пол.

— Валишь? ВалИ! Только не вздумай потом возвращаться! Понял?! Я не шлюха, которой можно поиграть и бросить, когда надоело!

Он стоял. Он даже не знал, куда деть руки. Он хотел сказать:

«Ты всё перепутала. Я не бросаю. Я задыхаюсь».

Но понимал — она не слышит. Не может. Или не хочет.

Лена подошла вплотную. Её грудь ходила от дыхания. Глаза — мокрые, красные.

— Ты даже не представляешь, как я тебя люблю… — прошептала она. — А ты… ты хочешь уйти. После всего. После меня. Как ты можешь?

— Потому что я не знаю, люблю ли тебя теперь, — сказал он тихо.

Всё замерло. Она будто онемела. Потом — вскрик. Резкий, истеричный. Она схватила рамку с фотографией, ту самую, где они стояли обнявшись на берегу озера, и со всей силы бросила в стену. Рамка разлетелась. Стекло рассыпалось. Фото упало.

— Всё! НЕТ НАС! НЕТ! — закричала она.

Он не подошёл. Только смотрел.

— Ты не уйдёшь! Не сейчас! Не так! — она снова плакала. Уже захлёбываясь.

Он медленно подошёл. Хотел обнять.

— Не прикасайся, — прошипела она. — Или трахни меня сейчас. Прямо сейчас. Докажи, что ты ещё мой. Иначе — ты никто.

Он смотрел ей в глаза. А в груди было только одно:

"Я не могу. Но и уйти не могу."

* * * * *

Он вышел из квартиры, захлопнул дверь, и на мгновение стало тихо. Сердце колотилось, как после драки. Он быстро спускался по лестнице, пролет за пролетом, не давая себе времени подумать. Если он задержится — всё, останется. Он знал этот круг: сначала истерика, потом слёзы, потом секс. И снова — ничего. Он хотел прервать это. Хотя бы раз.

Но не успел.

— Максим! — её голос раздался над ним, как удар.

Он не обернулся. Ускорился. Но она бежала следом. Тапки хлопали по ступеням, дыхание сорванное.

На третьем этаже она догнала его, схватила за руку. Он остановился резко.

— Лена, не надо. Я серьёзно. Я сейчас просто хочу уйти.

— Нет, — прошептала она, и её голос дрогнул. — Ты не уйдёшь вот так. Не после того, что ты сказал.

Прежде чем он успел убрать руку, она уже стояла на коленях. Прямо на холодной бетонной площадке между этажами. Схватила его за ремень. Руки у неё дрожали. Но движения — уверенные. Зубами стянула молнию, достала его член. Он был уже наполовину встал — то ли от возбуждения, то ли от шока. Он застонал.

— Лена… стой. Не надо.

— Надо, — прошептала она и взяла его в рот.

Сразу глубоко. Без подготовки. Тепло и резко. Её язык обвил головку, потом прошёлся по нижней стороне. Щёки втянулись. Она начала двигаться — ритмично, с шумным всасыванием, с влажными звуками, которые эхом отдавались по пустому подъезду.

Он схватился за перила. Закрыл глаза. Не мог дышать ровно. Её губы были горячими, губы плотно сжимали, а рука работала у основания. Он чувствовал, как волна поднимается снизу — не оргазм, а дрожь.

Ты же хотел уйти. Что ты делаешь, чёрт возьми?

— кричал внутренний голос.

Но тело не слушалось. Она облизала весь ствол, задержалась языком на венке, потом снова втянула его до корня. Руки легли на его бёдра, ногти впились сквозь джинсу. Он стонал. Глухо, сдержанно.

Но — не кончил. Что-то внутри держало. Отчуждение. Резкость. Он чувствовал губами её — но не чувствовал себя.

Она поняла. Подняла голову, лицо блестело от слюны. Глаза влажные.

— Тогда возьми меня, — прошептала. — Прямо тут. Сейчас. Я не отпущу тебя иначе.

Она развернулась, встала на четвереньки, руки упёрлись в стену подъезда, зад раскинут, трусики сорваны и отброшены. Всё было мокрым, готовым. Она повернула голову через плечо, губы дрожали.

— Войди в меня. Я твоя. Только твоя. Дай мне это. Сейчас.

Он молчал. Механически достал из кармана кошелька презерватив — привычка. Надел. Подошёл.

Схватил её за бёдра.

Вошёл резко. До конца.

Она вскрикнула — не от боли, от удовольствия, от захвата, от победы. Он начал двигаться — глухо, тяжело, вдавливая её в стену. Лена стонала, чуть расставив колени, подставлялась, подмахивала. В подъезде пахло потом, сексом, пылью и злостью.

— Вот так… да… — шептала она. — Только не уходи. Трахай меня. Ещё. Сильнее. Не дай мне тебя потерять.

Он усилил темп. Не слышал уже, что она говорит. Он просто бился в ней. С каждым движением — будто выбивал из себя остатки чувств. Он трахал её не ради близости, а потому что иначе не знал, как закончить это.

Оргазм накрыл его резко. Он замер. Кончил глубоко, в презерватив, с коротким всхлипом. Потом — тишина.

Она осталась на четвереньках. Медленно опустилась на локти. Дрожала.

— Всё равно мой… — прошептала она.

Он застегнулся. Не сказал ни слова.

Повернулся и пошёл вниз.

Внутри было только одно:

я снова не смог уйти. И снова потерял себя.

* * * * *

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На следующий день она позвонила с мягким голосом. Без крика. Без истерики. Просто сказала:

— Погода хорошая. Давай сходим погуляем за городом, как раньше.

Он хотел отказаться. Но не нашёл силы. Просто сказал:

— Ладно. Приезжай.

Они ехали в электричке. Лена сидела напротив, в худи и джинсах, с распущенными волосами. Она не сцеплялась в него глазами, не проверяла телефон, не устраивала сцен. Даже улыбалась. Говорила о фильмах, о том, как хочет на шашлыки весной, о новых кедах. И он смотрел на неё — и ничего не чувствовал.

Раньше эти дни были счастьем: выезды, термос с чаем, фото на фоне деревьев. Сейчас — будто всё это повторялось по чужому сценарию. Он шёл рядом, держал её за руку, целовал в висок. Но внутри был пуст.

Когда они свернули в сторону лесополосы и прошли немного вглубь, Лена остановилась.

— Помнишь, как мы здесь в прошлом году валялись в траве?

— Помню, — коротко сказал он.

— Хочешь… повторить?

Он не ответил. Она подошла ближе, взяла за руку, прижалась телом.

— Я была дурой. Правда. Но ты — мой. И я больше не буду ломать нас.

Он почувствовал, как её пальцы скользнули под ремень.

— Здесь… прямо сейчас, — прошептала она. — Хочу, чтобы ты снова был во мне. Без злости. Только ты и я.

Он кивнул. Даже не из желания — из механики. Потому что так было проще.

Она расстегнула его джинсы, опустилась на колени — не спеша, по-настоящему ласково. Провела языком по стволу, облизала, подышала на головку. Потом встала, стянула трусики и встала на четвереньки, опираясь на поваленное дерево.

— Без слов, — сказала она. — Просто возьми меня.

Он надел презерватив. Подошёл.

Вошёл.

Деревья шелестели. Где-то вдалеке шумела трасса. Она стонала тише, чем обычно. Не кричала. Двигалась навстречу, нежно, как будто всё было не о боли — а о возвращении. Она прижималась к его телу, гладила свои бедра, шептала «ещё».

А он… молчал.

Ему было хорошо. Но не от неё. А от воздуха, от того, что никто не говорит. От того, что всё — телом, без смысла. Он закрыл глаза. Представил, что он один. Что это не Лена. Что это просто — акт.

Он кончил медленно, глухо, держась за её талию.

Она не обернулась. Только выпрямилась и прижалась спиной.

— Вот так и надо. Молча. Без истерик, — прошептала она.

Он не ответил.

Потому что всё внутри него давно замолчало.

* * * * *

— Ты даже не извинился! — Лена почти кричала в прихожей, сжимая кулаки. — Ты реально думаешь, что можешь вот так просто исчезнуть на день, не отвечать, и всё нормально?!

— Я просто с парнями в боулинг пошёл. Я тебе скинул фотку, — пытался говорить спокойно Максим, но голос предательски дрожал. Он знал, что будет сейчас. Всё снова.

— В боулинг?! А кто это рядом с тобой в сторис? Эта тварь в майке с черепом! Сучка какая-то! — Она подняла телефон, ткнула в экран. — Ты думаешь, я идиотка? Думаешь, я не вижу?!

— Лена, хватит, — он шагнул в комнату. — Папа с мамой здесь. Успокойся.

— Мне плевать! Пусть знают, что их сыночек — подонок! Ты врёшь, Максим! Постоянно врёшь! А потом делаешь вид, будто это я сумасшедшая!

Мать вышла из кухни, вытирая руки о полотенце, отец молча поднялся с кресла.

— Лена… — осторожно начала мама.

— Вы тоже его оправдываете?! Конечно! Он же лапочка у вас, идеальный мальчик! А то, что я ночами рыдаю, вы не видите?!

— Лена, прошу тебя, — тихо сказал отец. — Не надо в доме на повышенных тонах.

— А как ещё с ним?! — Она повернулась к Максиму, слёзы уже текли. — Я тебя люблю, как дура. А ты... ты не ценишь. Ни-че-го.

Максим опустил взгляд. Он не знал, что сказать. Не знал, как снова выбраться из этой воронки.

Лена схватила сумку.

— Всё! Я ухожу! Ты не мужчина. Ты просто... трус.

Хлопнула дверь. Тишина. Мать села на стул, тяжело выдохнув.

Отец посмотрел на него внимательно.

— Мы давно тебе говорили… — сказал он. — Она не твоя. Она тебя ломает, Максим. А ты всё тянешь.

Мама коснулась его плеча:

— Мы же не против, если ты с кем-то… но не с той, кто тебя превращает в тень. Посмотри на себя. Мы тебя не узнаём.

Максим ничего не сказал.

Он смотрел на дверь. И в голове стучала только одна фраза:

«Я всё равно останусь. Пока сам не решу уйти».

* * * * *

Максим сидел на балконе. За окном — вечер. Липкая жара, комары у стекла, медленно тающая в небе дымка. Он держал в руках кружку с остывшим чаем и смотрел на двор, где когда-то гонял мяч с парнями. Всё было тихо. Слишком.

Он вспомнил Ленины глаза. Расширенные зрачки, полные слёз и обиды. Вспомнил, как она визжала, не стесняясь ни родителей, ни чужих. И как он стоял — сгорбленный, чужой, будто не мужчина, а мальчик, попавший в ловушку взрослой игры.

«Ты не мужчина», — сказала она. — «Ты трус». Но почему я чувствую это только рядом с ней?

В голове прокручивались последние месяцы — ссоры, оправдания, унижения. Как он стоял с пакетами на лестничной клетке, пока она не открывала дверь. Как врал друзьям, что не может прийти, потому что «работа» — на самом деле просто не отпустила. Как выкручивался, прятал переписки, стирал лайки в Инстаграме. Он стал тем, кем презирал быть — ведомым, поджатым, мёртвым внутри.

Он потерял почти всех. С одногруппниками больше не общался. С Лёхой — тот вообще сказал: «Ты как будто не ты, Макс. Твоя баба съела тебя». С родителями теперь — молчание и сочувствие. Но даже они уже смотрели с тревогой.

Максим вдруг понял: дело не в ней. Дело в том, что он

позволил

этому случиться. Он же сам — возвращался. Он же сам — каждый раз думал, что может быть лучше. Потому что тело… потому что вспоминал, как она шепчет в темноте. Как стоит в одних чулках. Как смотрит, когда хочет. Это держало. Но ведь кроме тела — ничего не осталось. Ни уважения, ни тепла, ни доверия. А тело… оно больше не спасало. Оно стало грязным компромиссом.

Он встал. Впервые за долгое время — прямо. Без сомнений.

«Я уйду. Не из злости. Не из мести. Просто потому, что если останусь — предам себя».

Он проговорил это вслух. Тихо. Без пафоса.

Внизу залаяли собаки. Где-то хлопнула дверь. Внутри — странная тишина. Не страшная, а будто

свободная

. И он позволил себе впервые за много месяцев — чуть-чуть выдохнуть.

«Я ухожу, Лена. Не потому что ты плохая. А потому что я хочу быть живым».

Глава 4 — Пауза длиною в зиму

Он не повышал голос. Не хлопал дверями. Не ждал, пока она закатит истерику. Просто сел на край кровати и сказал:

— Лена, я устал. Правда. Не как “ой, трудный день”. А как… будто я больше не живу. А просто откликаюсь на твои эмоции.

Она замерла, не веря. Потом рассмеялась. Не громко — зло, почти по-мужски.

— О, ты устал, Максим. Ну конечно. А я, значит, в отпуске тут была, да?

Он не отвечал. Он впервые не хотел спорить.

— Я всё для тебя делаю, сука, — уже шипела она. — Всё! А ты… ты просто хочешь сбежать. Красиво, с формулировками. “Я устал”. А сказать “я тебя больше не люблю” — кишка тонка, да?

Он вздохнул. Поднялся. И сказал:

— Я не знаю, люблю ли. Вот в чём проблема.

Она замолчала. Как будто воздух вылетел из комнаты. Потом — медленно, по слогам:

— Повтори.

— Я… не знаю. — Он смотрел на неё честно. — Я не чувствую ничего. Ни тепла. Ни радости. Только напряжение. Только, как ты проверяешь, где я, с кем. Я будто в клетке. И я сам её построил, Лена. Но теперь — я из неё выхожу.

Сначала он думал, что она закричит. Разобьёт что-нибудь. Как в прошлый раз.

Но она сделала другое.

Подошла. Встала вплотную. Смотрела в упор. И прошептала:

— Если ты уйдёшь сейчас — я порежу себе вены. Я не шучу, Максим. Я правда не знаю, как жить без тебя. Я убью себя. И ты будешь виноват.

Он побледнел. Сердце сжалось. Не от любви — от страха. Он хотел взять её за руку, сказать «не говори так». Но не сделал.

— Не надо так, — прошептал он. — Это шантаж. Ты же знаешь. Я тебе не враг.

— А кто ты мне теперь? — вскинулась она. — Никто? Человек, который трахал меня, а теперь “устал”?

— Лена… — голос дрогнул. — Всё пошло не туда. Мы оба это знаем.

Она ударила его по груди. Не сильно. Но срываясь.

— Нет! Ты не уйдёшь! Я не отпущу! Я выложу наши переписки! Фото! Я всем покажу, какой ты на самом деле! Пусть твои родители узнают, как ты любишь “на коленях”, как ты стонешь, когда я…

— Хватит! — впервые он закричал. — Просто хватит, Лена! Не делай меня чудовищем только потому, что ты не можешь принять конец!

Она отпрянула. И снова — в слёзы. Визг. Скаталась на пол, обхватила колени.

— Я тебя люблю… — всхлипывала она. — Не бросай меня… Пожалуйста…

Максим стоял у двери. Не двигался. Только смотрел, как человек, которого он когда-то считал близким, теперь лежит на полу, голая, в слезах, и цепляется за него не любовью, а болью.

Ты хотел правды, Макс. Вот она.

Он взял куртку. Медленно. Почти по кадрам.

— Не потому что ненавижу, Лена. А потому что не могу дышать.

Она не ответила.

Он вышел. Не хлопнув дверью. Не разбив ни одной чашки.

Просто — вышел.

Но внутри всё равно дрожало. Как будто он всё ещё в ловушке. Только теперь — снаружи.

* * * * *

Максим не отвечал. Ни на звонки, ни на сообщения. Сменил аватарку, сменил привычку проверять входящие. Думал — сработает. Прошло три дня. Ночь. Он лежал, глядя в потолок, когда пришло первое сообщение.

"Привет, Макс. Ты не знаешь меня, но я кое-что о тебе знаю."

Сначала он не понял. Профиль без фото, странное имя. Потом — картинка.

Лена. В кружевном нижнем белье. Чёрный лиф, полупрозрачный, грудь почти вываливается. Трусики — как сетка, видно всё. Лежит на кровати, раскинув ноги. Телефон где-то между грудей. Взгляд — прямо в камеру. Внизу надпись:

"Вспомнил, как ты тут кончал у меня на живот?"

Он выключил экран. Сердце застучало. Не от возбуждения. От злости. От бессилия.

Зачем ты это делаешь, Лена?

Через минуту — новое фото. Уже без трусиков. Она на коленях перед зеркалом, держит раздвижные пальцы между ног, показывает крупным планом вагину. Даже свет поставлен. Даже подпись:

"Только не говори, что не хочешь это снова."

Он бросил телефон. Вышел на кухню, налил воду, выпил залпом. Пальцы дрожали.

Это не возбуждает. Это ломает.

В два часа ночи — новое сообщение. Видео. Максим не стал смотреть. Но в превью видел: она, в чулках и в розовом корсете, мастурбирует. Лежит на кровати, стонет. На фоне — их фото, прикреплённое к изголовью.

Под видео — текст:

"Я дрочу на тебя. А ты теперь с кем дрочишь, Максим?"

Он выбросил телефон на пол. Сел на пол, прижав ладони к лицу. Ему было страшно. Не за себя. А за то, как сильно она всё ещё держит его.

Следующие дни стали похожи на паранойю. Он просыпался в холодном поту, открывал телефон — новые фейки. С разных номеров. Голосовые, в которых она рыдала. Или шептала:

"Я всё равно чувствую, как ты смотришь мои фото. Ты мой. Не обманывай себя."

Однажды пришёл файл. Обычное имя — "IMG_3482". Он открыл — и застыл. Это была их запись. Та самая, где она сидит на нём сверху, в чулках, с красной помадой, стонет, кусает губу, шепчет «ты глубоко». Он помнил, как снимал. Никому не показывал. Значит, у неё тоже была копия.

Там, в кадре, он — с раскрытым ртом, с руками на её бёдрах, покорный, зависимый. Максим был красивым. Но слабым. И она это знала.

Она играла этим. Как оружием.

Однажды ночью он выглянул в окно — и увидел её. Внизу, у подъезда. В тёплой куртке, в капюшоне. Стояла, уткнувшись в телефон. Потом подняла голову. Улыбнулась. В темноте светился её экран. Она знала, что он дома.

Он не вышел. Просто лёг. Спиной к окну. Телефон завибрировал:

"Я здесь. Хочу просто обнять. Открой дверь. Или я не уйду."

Он не открыл.

Она ушла только под утро. После 30 сообщений. Последнее — фото: она, сидящая на скамейке, босиком, с надписью:

"Я замёрзла. Но ты всё равно мой."

Он стёр всё. Очистил память. Отключил уведомления. Поставил ночной режим.

Но в голове всё равно звучал её голос. И пахло её духами. Даже когда её не было.

* * * * *

Он продержался две недели. Без сообщений. Без фото. Без её имени на экране. Без крика в трубке и без сладковатого запаха духов на ладонях. Две недели.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А потом — просто сорвался.

Не от тоски. Не от желания. А от внутренней тягости. От одиночества, которое, как плесень, расползалось по телу. От того, что всё вокруг — фальшь, чужие лица, пустые разговоры. И только она… хотя бы настоящая. Болезненно, уродливо, но живая.

Он не писал. Просто приехал. Стоял у её двери, не зная — стучать или нет. Она открыла сама. Будто знала.

На ней была простая майка и домашние шорты. Без макияжа. Усталое лицо. Красные глаза.

— Ты пришёл, — тихо.

Максим кивнул. Молча.

Они не разговаривали. Не выясняли. Не вспоминали. Она просто зашла в комнату. Легла на кровать. Раздвинула ноги. Без пошлости. Без вызова. Как будто сказала: вот оно, бери, и уходи, если сможешь.

Он встал на колени.

Сначала поцеловал внутреннюю сторону бедра. Мягко. Медленно. Потом вторую. Её кожа была тёплой, пахла кремом и чем-то знакомым, будто детством. Она не двигалась. Только глубоко дышала.

Он провёл языком по её губам. Сначала осторожно. Потом — увереннее. Она чуть приподняла бёдра, застонала. Но без театра. Без крика. Просто звук — как выдох. Лизнул по центру, обвёл клитор, зажал губами, соснул. Она дрожала. Сжала простыню. Но не говорила ни слова.

Максим делал это долго. Как будто пытался вспомнить, за что когда-то её любил. Искал это в запахе, в пульсации под языком, в том, как она сжалась, когда он усилил нажим.

Лена кончила. Почти беззвучно. Только выгнулась, прикусила губу и вскрикнула — коротко.

Макс поднял голову. Девушка смотрела на него. Молча. Ни страсти. Ни победы.

— Почему ты это сделал? — прошептала она.

Он сел рядом. Провёл рукой по её бедру. И ответил:

— Чтобы убедиться.

— В чём?

Он посмотрел ей в глаза.

— Что всё кончилось. Даже тело уже не хочет. Только жалею.

Лена отвернулась. Закрыла лицо ладонями.

Он встал. Оделся. Ничего не сказал.

И вышел.

На этот раз — спокойно. Без дрожи. Без страха. Как будто впервые по-настоящему ушёл.

* * * * *

Март. Снег начал таять, асфальт дышал влагой. Максим шёл по улицам, не опуская глаз. В наушниках играл старый трек, который она раньше ненавидела. Он поставил его специально. Как вызов.

Лена не исчезла.

Она всё ещё писала. С новых страниц. Через друзей. Под предлогами:

«Твоя флешка у меня»,

«Мне снился сон, ты там плакал»,

«Ты не ответил, а я вот стою на мосту».

Иногда — голосовые. Ночью. Слезливые, неразборчивые, с фоном телевизора. Он удалял их, не дослушивая.

Иногда — фото. Старые. Где она лежит на животе, с голой задницей, со шпагатом, с приоткрытым ртом. Подписанные:

«Ты же скучаешь. Признайся»

или

«Только ты так смотрел на меня. Никто не сможет».

Он смотрел. Иногда — злился. Иногда — возбуждался. И пару раз дрочил. Вспоминал, как она шептала, как сгибалась, как вгрызалась в плечо. Оргазм приходил быстро. Но после — только холод.

Я не хочу её. Я просто не научился хотеть никого другого.

Он был один. И это было правильно.

Он перестал врать друзьям. Начал ходить в бар с Лёхой, ездить за город на шашлыки с коллегами. Снова открыл Телеграм-каналы про книги и фильмы. Посмеялся с мемов. Перестал бояться открыть Инстаграм.

Лена ещё пару раз звонила. Один раз, когда он ехал в метро. Он нажал «сбросить». И всё. Без сожаления.

Она пыталась устроить очередной скандал:

«Ах ты тварь. Я ради тебя. А ты как крыса» —

но это было уже не про него. Он читал — и чувствовал:

эта истерика летит в пустоту.

Весной он снял себе квартиру. Маленькую, убогую, с облезлым диваном, но свою. Без чужих ног в коридоре. Без Лениных серёжек на полке. Без её следов в ванной.

Он начал вставать раньше. Готовить сам. Слушать подкасты. Не из-за мотивации. Просто потому, что появилось место для себя.

Ночью он всё ещё иногда дрочил. На порнуху. На фантазии. Иногда — на обрывки памяти. Но уже не на неё. Просто потому, что тело — не сразу забывает.

А душа уже забыла.

Лена — всё ещё звонила.

Но он — больше не слушал.

* * * * *

Июнь начался с солнца и сообщения от Ани.

«Ты видел? Лена с каким-то типом теперь. Вроде качок, из спортзала. Везде сторисы вместе. Жесть»

Максим читал дважды. Потом зашёл в её профиль.

Он был открыт.

Первое фото — селфи. Она в белой майке, с распущенными волосами, сидит на коленях у парня. Тот лысый, в бордовой футболке, обнимает её за талию, смотрит в камеру с самодовольной рожей. Подпись:

«Ты — мой. И это навсегда»

Максим усмехнулся. Почесал затылок. И вдруг — засмеялся. Вслух. Долго. Как в детстве, когда сорвался урок, и можно было сбежать на улицу. Смех был лёгким. Чистым. Почти пьяным.

Он сел на пол, рядом с кроватью. Прислонился к стене. И сказал вслух:

— Спасибо. Господи, спасибо.

Он не чувствовал ревности. Ни грамма. Наоборот — как будто его официально освободили. Как будто печать поставили:

срок истёк, можно выходить

.

Он набрал Лёху.

— Сегодня пьём. У меня. Без обсуждений.

— Что случилось?

— Она нашла себе парня. Нового. Твою мать, Лёха, она наконец-то съебалась с моей шеи!

Через два часа у него на кухне стояли бутылки, чипсы, музыка на колонке, Лёха, Костя и даже Ася, которую он не видел сто лет.

— За свободу, брат, — Лёха поднял стакан.

— За новое дыхание, — подхватил Костя.

Максим выпил. Закусил. Засмеялся. Опёрся на стол, глядя в потолок. И сказал:

— Я думал, буду страдать. А мне, блядь, хочется танцевать!

Они пили до ночи. Слушали музыку из нулевых. Достали пиццу, вспоминали универ. Лёха включил их старое видео, где Максим в юбке танцует на спор — он смеялся, аж до слёз. Не из иронии. А потому что чувствовал себя живым.

Позже, оставшись один, он вышел на балкон. Лето было тёплым. Воздух — густым, вечерним. Где-то лаяла собака. Мимо шла пара, держась за руки. Он смотрел на них и не чувствовал ни боли, ни зависти. Только лёгкость.

Он налил себе чаю. Сел на подоконник. Достал сигарету — первую за много недель. Затянулся. И подумал:

Вот теперь — всё. Это конец. И, может быть, когда-нибудь я даже скажу ей спасибо. За то, что показала, как не должно быть. И дала шанс начать с нуля.

В этот момент зазвонил телефон.

Алина, сестра.

— Макс, ты на выходных в Зареченске?

Он усмехнулся.

— Буду. А что?

— Мы тут с ребятами на базу отдыха собираемся. Выездом. Поехали с нами. Сменишь обстановку, расслабишься.

Он не думал. Просто ответил:

— Поехали.

Он не знал, что там будет. Но впервые за долгое время хотел не спрятаться — а двинуться вперёд.

Глава 5 — Последняя остановка

Максим проснулся рано. Без будильника. Потянулся, сел на кровати и просто посидел. Тихо. Без мыслей.

В комнате пахло кофе — он поставил таймер на кофемашине с вечера. Луч солнца медленно пробивался через щель в шторе, рисовал полоску на полу. Было утро. И оно никому не принадлежало.

Он встал, прошёл босиком до кухни. Налил в кружку кофе. Без сахара. Просто горький, обжигающий — как нужно.

Открыл окно. Подул лёгкий ветер. Двор ещё не проснулся, кто-то чистил машину во дворе, сквозь тишину доносился скрип лопаты.

Максим сел на подоконник. Кружка тёплая в ладонях. Он смотрел на улицу и вдруг понял — тишина больше не давит.

Она не звенит, не душит, не напоминает. Она просто есть.

Раньше он просыпался в тревоге — что не ответил Лене, что она могла позвонить, написать, устроить сцену. Он проверял телефон в полусне, читал сообщения, которых не хотел читать, боялся упустить вспышку гнева. Сейчас — телефон лежал в другой комнате. И было всё равно.

Он вспомнил её. На секунду. Просто лицо. Без боли.

Поставил кружку на стол. Протёр ладонью щетину. Посмотрел на себя в тёмное стекло окна. Лицо — своё. Уставшее, но спокойное.

Живу. Не бегу, не оправдываюсь. Просто живу.

Он открыл холодильник. Достал йогурт, яблоко, сварил яйцо. Сам. Без чужого настроения за спиной. Без шепота в ухо: «Ты опять не поцеловал меня утром».

Максим ел — и чувствовал, как возвращается вкус.

Потом включил музыку. Что-то спокойное, инструментальное. И сел за ноутбук.

Впереди — работа. Почта. Клиенты. Звонки. Планёрка. Но сейчас, в эту минуту, он просто был. Не как чья-то тень. А как Максим.

* * * * *

Офис встретил его обычным шумом: гудящие кулеры, скрип кресел, звонки через гарнитуру. Утро шло по графику: письма, кофе из автомата, встреча с клиентом на обед.

Максим прошёл к своему столу, сел, включил монитор. На экране — цифры, отчёты, таблицы. Он начал работать, и… почувствовал удовольствие.

Не потому что любил это. А потому что всё под контролем. Его мысли — здесь. Его действия — в порядке. Никто не пишет «где ты?», никто не присылает фото с подписью

«ты скучаешь, да?»

. Просто тишина, задачи и он — такой, каким всегда хотел быть: вовлечённым, но свободным.

— Слушай, ты что, спортом занялся? — спросил Витя с отдела логистики. — Или баба появилась? Лицо прям другое.

Максим усмехнулся:

— Ни того, ни другого. Просто выспался.

— Да ладно? Ты год не высыпался, — поддела его Настя. — А сейчас прям сияешь.

Он только пожал плечами. Не хотелось объяснять. Это было его сияние, и он никому его не должен.

Он сделал три звонка подряд — всё чётко, по скрипту, без сбивок. Закрыл заявку, продал партию оборудования, даже выбил скидку у поставщика. Когда повесил трубку, почувствовал прилив. Приятный, рабочий. Как будто он снова умеет побеждать.

В обед вышел на улицу, купил себе шаурму, сел на лавку. Ему не нужно было ни с кем писать. Ни о ком думать. Смотрел, как ветер шевелит листья, как бегают дети в школьной форме. И думал:

Я один. И это не трагедия. Это территория.

Вернувшись в офис, он поймал себя на том, что не проверял телефон уже три часа. И не скучал. Не ждал. Не вспоминал. Просто жил.

— Макс, ты вообще не бесишь сегодня, — сказала Настя, проходя мимо. — Даже приятно с тобой работать. Держи курс.

Он усмехнулся.

— На юг, пожалуйста. К теплу.

Внутри было светло. Не как праздник. А как здоровье.

* * * * *

Вечером Макс пришёл домой не вымотанным — просто уставшим. По-хорошему. Как человек, который отдал день, но не продался. Скинул рубашку, включил ноутбук, открыл план-график на неделю. Перед ним — таблица со звонками, просроченные заявки, пара e-mail с пометкой «важно». Он поставил рядом банку холодного пива, открыл чипсы, закинул ногу на ногу и принялся разбирать всё по порядку.

Работа — не смысл жизни. Но когда ты собран внутри, даже Excel кажется не тюрьмой, а инструментом. Он писал ответы клиентам, уточнял детали отгрузки, переносил созвон на четверг. Пальцы стучали по клавишам уверенно. В фоне — тихо играл старый сериал, в котором он всё равно не следил за сюжетом. Просто голос. Просто кто-то говорит — но не орёт.

Когда в комнате тихо, ты слышишь, как ты дышишь.

В полдевятого пришло сообщение от Алины.

«Не забудь, в субботу выезд. Сбор у меня в 9:30. Только умоляю, не проспи, как обычно»

Он усмехнулся.

«Принято. Ставлю будильник уже сейчас»

«Берём купальники, шорты, тёплое. Там может быть холодно ночью. У нас один день — общий, потом все расходятся кто куда. Но будет классно. Не думай, просто едь»

«Я уже не думаю. Я хочу»

Максим нажал «отправить» — и вдруг почувствовал странное волнение. Не как перед поездкой с девушкой. Не как перед тусовкой. А как будто внутри что-то тихо оживает.

Что там будет? Кто там будет? Плевать. Главное — это будет не повторение. А что-то новое.

Допил пиво. Закрыл ноутбук. Остался сидеть в полутьме, облокотившись на колени. Комната была тёплая, тишина — мягкая. Ни от кого не приходили голосовые. Никто не требовал, не проверял, не дышал в шею. Он не чувствовал пустоты. Он чувствовал… пространство.

Он встал, прошёлся босиком до кухни, вымыл кружку, убрал остатки еды. Потом включил сериал с начала, положил телефон на беззвучный и сел на диван. Откинулся, закинул руки за голову.

А вдруг там будет кто-то? Не «замена». Просто — взгляд. Тепло. Кто-то другой.

Он не стал додумывать. Не стал мечтать. Просто позволил себе чуть-чуть хотеть.

Впереди — ещё день работы, сборы, дорога. А пока — вечер. Покой. Взрослая радость от простых вещей.

Максим зевнул, выключил сериал. Улегся, не включая будильник — знал, что проснётся сам. Потому что теперь у него есть зачем.

* * * * *

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пятница выдалась спокойной. Он закрыл все задачи, отправил последние письма, отключил мессенджеры и встал из-за стола с внутренним «всё, теперь точно можно». Вечер был его.

Максим включил свет в комнате и открыл шкаф.

Там — хаос. Майки, свитера, худи вперемешку с пакетами, пыльными шарфами и тем самым рюкзаком, с которым они с Леной когда-то ездили на электричке в лес. Он не пользовался им с тех пор. Но сейчас достал. Стряхнул пыль. Открыл. Пахло сухим деревом и чем-то сладким, будто остатком прошлой осени.

Макс сел на корточки, стал складывать вещи. Футболки — аккуратно. Шорты, запасные носки, трусы, толстовка. Взял книгу. Положил на всякий случай. Засунул термос. Потом подумал — и добавил плед.

На нижней полке он увидел ту самую тёмно-синюю толстовку с надписью «Siberia», в которой когда-то целовал Лену за гаражами, когда им было всё равно, кто смотрит. Он провёл пальцем по ткани. Она была мягкая, вытертая, но тёплая.

Он замер. Потом вздохнул — и убрал её обратно.

Не потому что боялся воспоминаний. Просто — она уже не его. Он другой.

Максим выбрал простую чёрную худи. Без знаков. Без прошлого.

Потом прошёлся по ванной. Положил зубную щётку, гель, крем от солнца. Взял наушники, зарядку, пачку мятных конфет. Всё как надо — как будто собирается не в поездку, а в новую главу жизни.

Когда всё было готово, он прошёлся по комнате взглядом. Ничего не забыл. Всё — как надо.

Но главное было не в вещах. А в том, что внутри — ни капли тревоги.

Он знал: утром сядет в машину к Алине, и дорога пойдёт. Не в неизвестность. А в возможность.

Выключил свет. Рюкзак стоял у двери. Он был готов.

* * * * *

Утро было лёгким. Впервые за долгое время Максим проснулся без чувства, что должен куда-то бежать или кому-то что-то объяснять. Он просто проснулся, умылся, выпил кофе и вышел.

Двор был тот же, что в детстве — облезлая качеля, ржавый турник, скамейка под берёзой, на которой они с Алиной когда-то ели мороженое. Сейчас всё выглядело тише. Или это он сам стал другим.

Он нажал на домофон. Гудок, щелчок, голос сестры:

— Ого. Неужели ты не проспал?

— Чудеса случаются, — хмыкнул он.

Она открыла дверь уже в куртке, с рюкзаком в руке. Кофе — в другой. Волосы в пучке, лицо без макияжа, глаза ясные. Алина всегда была простая, но живая. И с ней — никогда не нужно было играть.

— Ну что… — она осмотрела его с головы до ног. — Щёки розовые, глаза не опухшие, плечи не висят… Слушай, ты правда стал человеком. Я уж думала, придёшь снова как призрак на учёбе.

— Меньше драмы, сестра, — усмехнулся он.

— Это не драма, это факт. Ты выглядишь… хорошо. То есть даже как мужчина, а не как тот выжатый носок, с которым я виделась зимой.

Максим вздохнул, поправляя рюкзак.

— Не начинай. Только не про неё.

Алина прищурилась:

— А я ничего не говорила. Просто, похоже, рядом с тобой больше нет одной рыжей истерички. А значит — ты снова дышишь.

—

Не надо о ней

, — жёстче, чем хотел, сказал он. Потом смягчился. — Я сейчас… стальной. Не рвусь, не бегу, не падаю. И не тянет назад.

— Ладно, ладно. Сняла с языка. Но знай — я очень рада тебя видеть в таком состоянии. Прямо горжусь.

Они прошли на кухню. Там, как всегда, пахло поджаренным хлебом, лимоном и чем-то домашним. Она включила чайник, он сел на стул у окна.

— Ты правда нормально? — спросила она, наливая в кружку воду.

— Нормальнее, чем был за последние два года. Без шуток.

— Ты даже шутишь.

— И даже улыбаюсь. Без таблеток.

Она рассмеялась. Подошла, села напротив.

— На базе будет норм. Ребята свои. Никто не полезет к тебе в душу.

— А если полезет — утоплю.

— Это если дойдёшь до озера.

Он улыбнулся. Было хорошо. Просто. Без напряжения.

— Я серьёзно, Алин. Спасибо, что вытащила. Я бы сам, наверное, ещё месяц просидел на балконе с видом на мусорку и думал, что живу.

— Ты просто устал быть в тишине. Даже когда она правильная — долго её не выносишь. А в компании — ты вспомнишь, как смеяться.

— Над кем?

— Над собой, конечно. Кто же ещё?

Они рассмеялись. Потом встали почти одновременно.

— Пошли. Нам ещё доехать надо, а ты, как я знаю, собираешься дышать воздухом и начать новую жизнь.

— Ага. С шашлыком и в кроссовках.

Они вышли во двор. Максим помог закинуть её сумку в багажник. Сел рядом. Алина включила свой плейлист — там играло что-то летнее, лёгкое, с гитарами и голосами.

Он пристегнулся. Вдохнул. В окно — зелень, солнце, пыль над дорогой. Лето начиналось. Машина тронулась с места.

Он смотрел вперёд.

Не в прошлое. Не в Лену. Даже не в Алину.

В себя.

Глава 6 — Непрошеный

База выглядела как на старых летних фотках: щит с облупленной надписью «БЕРЁЗКА», покосившиеся домики из вагонки, скрипящий турник и ржавая лавка возле кострового круга. Но воздух — чистый. Лес рядом. Солнце высоко. И тишина такая, какой не бывает в городе.

Алина припарковалась между двумя машинами — одна с наклейкой «Не догонишь», вторая битая сзади. Дальше, у домиков, уже стояли рюкзаки, кто-то выгружался из багажника, кто-то вытаскивал гитару.

— Приехали, — сказала Алина, заглушая мотор. — Не пугайся. Тут шумные, но нормальные.

— Я не пугаюсь. Я просто пока что никто, — усмехнулся Максим, выходя из машины.

Он потянулся, глубоко вдохнул. В лицо ударил запах сосны и прогретого дерева. Лето — без прикрас. Настоящее. Живое.

Они только успели захлопнуть двери, как из тени вышла девчонка — высокая, стройная, с тугим хвостом и футболкой с надписью "Я здесь главная". И с порога — хмуро:

— Алина… мы же договаривались — без левых. Только поток.

Рядом появились ещё две. Молча. Но взгляд — в сторону Макса. Оценивающе-холодный.

Максим замер на секунду. Но потом просто снял рюкзак с плеча и спокойно сказал:

— Всем привет. Я не левый, я семейный подряд. Родной брат Алины, если что. Если мешаю вайбу — не вопрос, перееду жить в багажник. Там уютно.

Одна из девчонок — та, что с каре и солнечными очками на голове — фыркнула:

— Ну ты с юмором.

— А я без другого не приезжаю.

Алина сделала шаг вперёд:

— Девочки, я просто хотела, чтобы он выдохнул. У него сейчас… ну, немного другой этап в жизни. Он не будет мешать, обещаю. Максим — нормальный. Он вас за косички дёргать не станет.

— Мы не боимся, — буркнула третья. — Просто тут все свои. И когда кто-то не из тусовки — это ломает настрой.

Максим не ответил. Только кивнул.

И в этот момент из-за домика вышел парень — коротко стриженный, в бейсболке, с банкой «Колы» в руке:

— Эй, это тот самый брат? Здорово. Я Артём. Пацан Алины — автоматически свой.

— Максим, — пожал руку Макс. — Без шуток. Рад знакомству.

— Тут пока все только расселяются, — сказал Артём. — Никто не бухает, не орёт. Так что самое время влиться тихо и без паники.

Максим взглянул по сторонам. Люди выкладывали спальники, кто-то шёл к речке, кто-то просто курил у домика. Атмосфера — неагрессивная, но и не гостеприимная. Настороженная.

Парни переглядывались, но без напряжения. Девчонки — наоборот: смотрели так, будто его забыли предупредить, что он здесь лишний.

— Я пока рюкзак скину. Домики свободные?

— Вон тот дальний, — кивнула Алина. — Я с Настей. А ты с пацанами. Я договорилась.

— Окей.

Он пошёл вперёд. Шаги были лёгкими. Но внутри — щелчок.

Ты чужой. Прямо сейчас. Прямо здесь.

Он не боялся. Он это принял.

* * * * *

Домик оказался небольшим — два двухъярусных матраса, деревянные стены, старый шкаф и запах влажной древесины. Максим первым делом открыл окно. Воздух пошёл свежий, с травой, пылью и чем-то чуть гнилым — как будто база жила здесь дольше, чем все они вместе взятые.

— Тут будешь ты, Артём и я, — сказал парень в клетчатой рубашке, кидая на кровать рюкзак. — Я — Вадим. Если что, не храплю. Но могу разговаривать во сне. Иногда на французском.

— Буду думать, что у нас международный выезд, — усмехнулся Максим. — Я вообще молчу, даже когда не сплю.

— Идеально. Главное — без гитар под утро, — подал голос Артём, задвигая свой чемодан под кровать. — Был у нас один чувак, который вставал в шесть и наяривал «Кино» на весь лес. Мы его потом перевели в санчасть. Навсегда.

Максим рассмеялся. Пацаны — лёгкие, без заморочек. Свои. Не по прописке — по вайбу.

— Как ты влетел вообще? — спросил Вадим, присаживаясь на нижнюю койку. — Сестра сказала — “возьмём Макса”, и всё. Но по тебе не скажешь, что ты из наших тусовок.

— Я и не из них, — честно сказал он. — Просто из жизни. Там был хаос. Тут, надеюсь, костёр, сосны и никто не орёт матом в трубку ночью.

— О, ты явно пережил что-то тяжёлое, — кивнул Артём. — Симпатичная, но ебанутая?

Максим усмехнулся, не отрицая:

— Трехлетний сериал. Финал без титров.

— Слушай, ну ты молодец. Приехать сюда — это уже шаг. Тут, если что, терапия разговором и сосисками.

— А если не поможет?

— Переходим на шашлык и футбол. А потом — баня и сгоревшие уши.

Максим кивнул. Уже тепло на душе. Уже можно расслабить спину, не ждать, что кто-то врежет словом сзади.

Он вышел на улицу, глянул на поляну. Девчонки всё ещё держались в стороне. Группа в группе. Три из них стояли у дерева, смотрели в телефоны. Две смеялись, перебрасываясь платками. Кто-то поймал его взгляд — и сразу отвернулся.

Ты не проходишь кастинг, парень.

Но он и не пытался.

Вернувшись к пацанам, взял бутылку воды и присел на корягу у кострового круга.

— Расскажите лучше, кто из вас будет громче всех петь в первый вечер.

— Всё зависит от того, кто проиграет в “Крокодила”, — ответил Вадим. — Или напьётся первым. Иногда это один и тот же человек.

— Но не ты?

— Я вообще гость сдержанный. Только до второго литра.

Максим улыбался. Не натужно. А честно.

Впервые за много месяцев он просто вписался — без усилий, без фальши. Не перед кем не прыгал выше головы. Не держался на поводке. Просто был собой.

И этого, кажется, было достаточно.

* * * * *

На поляне закипало движение. Кто-то рубил овощи, кто-то раскладывал одноразовую посуду на деревянный стол. В тени стояли пакеты с провизией, ближе к мангалу уже хлопали крышки пива. Воздух наполнялся запахом зелени, влажного угля, шумом голосов и смехом.

Максим не сидел в стороне — он хотел быть нормальным, не обузой. Подошёл ближе к девчонкам, где двое резали огурцы, третья выкладывала куриные ножки на противень.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Привет. Может, помочь? Я умею чистить картошку почти без крови, — сказал он, улыбнувшись.

Одна — та, что с хвостом и тонким носом — даже не подняла глаз. Продолжила шинковать. Вторая, с короткой стрижкой и пирсингом в брови, посмотрела на него мимолётно, как на официанта, и снова — к овощам.

Третья — загорелая, в чёрной майке , усмехнулась:

— О, гость с другого факультета. У нас тут не экскурсия.

Максим кивнул, всё с той же спокойной полуулыбкой:

— Окей. Тогда я рядом посижу и буду делать вид, что вы — музей. Красивый, но молчаливый.

Он развернулся, пошёл обратно. Не резко, не с обидой. Просто — снял предложение с повестки. Если не берут — не навязывай.

Но внутри — кольнуло. Не больно. Просто отчётливо.

Он сел ближе к пацанам. Артём открывал пиво, Вадим вытаскивал упаковку с мясом, пара других парней устанавливали складной стол.

— Как дела на кухонном фронте? — спросил Артём, передавая банку.

— Я предложил руку помощи — её игнорировали. Так что теперь буду помогать дистанционно. Духовно, — ответил Максим, отхлебнув.

— Забей. У них реакция на любое мужское внимание — как будто кто-то на личный вай-фай залез. Особенно если не знаком.

Максим кивнул. Смотрел на девчонок издалека. Они продолжали делать вид, что его нет, но всё равно переглядывались. Иногда — слишком быстро отводили глаза, когда он поворачивал голову.

Он чувствовал: он здесь, но не с ними.

И всё же — это было терпимо. Он не рвался в их круг. Он просто был рядом. И этого достаточно. Пока что.

* * * * *

К середине дня жара стала мягкой. Деревья отбрасывали полосатую тень, воздух тёк лениво, как мёд. Над поляной стоял запах жареного мяса, укропа, пива и чего-то сладкого — то ли лимонада, то ли духов от кого-то из девчонок. Шашлык уже сняли с решётки, стол накрыли: одноразовые тарелки, кетчуп, хлеб в пакете, бутылки в ряд.

Все расселись кто где — на пеньках, складных стульях, лавке у мангала.

Максим оказался рядом с Артёмом, Вадимом и двумя девчонками — одной с пирсингом, второй в панамке. Алина села чуть дальше, с какой-то парой. По кругу пошли пластиковые стаканчики, кто-то начал разливать.

— Ну что, чтобы не быть банальными… — сказал Вадим, поднимая стакан, — давайте выпьем за то, чтобы никто не съехал после первой рюмки, не влюбился в первого встречного и не потерял тапки до вечера.

— И чтобы никто не ушёл с базы беременным, — добавил кто-то с заднего ряда.

Смех. Глотки. Перекличка.

Максим пил немного, но чувствовал себя расслабленно. Тело расправилось. Язык развязался. Шутки лились сами.

— У меня в школе был физрук с прозвищем “Чебурек”. За то, что один раз потерял сознание от жары и упал прямо в лужу майонеза. Я до сих пор не могу есть “Махеев” без уважения.

Девчонки хихикнули. Даже та, что утром фыркала. Лера — как оказалось. Худая, дерзкая, с цепким взглядом.

— А у нас была Катя “Убийца Лего”. На турслёте наступила на десять штук сразу и даже не пискнула. Её потом с осторожностью обходили.

— Вот она бы справилась с Лёхой из моего двора, — отозвался Максим. — Он однажды запустил лего в глаз старшему брату. После этого у него был прозвище “Око Саурона”.

— Ты прям как стендап, — сказала Катя, уже без колкостей.

Максим кивнул:

— У меня просто выбора нет. Либо быть смешным, либо снова лечиться. Я выбрал первое, дешевле.

На этот раз засмеялась и третья — та, что была тише всех. Тёмные волосы, собраны в лёгкий пучок, лицо — как будто холодное, но взгляд внимательный. Соня.

— Тебе бы с микрофоном на площадь, — тихо сказала она. — Там как раз вечно пусто.

Максим просто усмехнулся, не придавая значения.

Окей. Значит, лёд чуть тронулся.

Он ел, запивал, смеялся с парнями, перекидывался шутками. Ближе к концу первой бутылки кто-то уже пел что-то про “молодость ушедшую вдаль”, кто-то чесал гитару без струн.

А он просто сидел и ощущал: я в компании. Не чужой. Просто я.

И, наверное, именно это чувствовали остальные.

* * * * *

После еды и первой волны расслабления кто-то предложил:

— Волейбол! Пошли разминаться. Пока солнце есть.

Сетка была натянута между двумя соснами — старая, потрёпанная, с порванными краями. Мяч — мягкий, потрескавшийся, но упругий. Все высыпали на поляну. Кто в кедах, кто босиком, кто в тапках. Делили по принципу "где стоишь — там и играешь".

Максим оказался в команде с Вадимом, Катей, каким-то длинным парнем по имени Саша и… Сониной подругой Лерой. Соня — напротив. В майке, шортах, волосы убраны под повязку.

— Мяч через сетку, не в лицо. Кто забывает — моет посуду, — крикнул Артём.

— Если мне попадут в лицо, пусть кто-нибудь платит за ринопластику, — отозвался Максим.

— Мы просто наложим кетчуп и скажем, что так и было, — сказала Лера, смеясь.

Игра началась с хаоса. Никто не знал правил, никто не держал позиции. Мяч улетал в кусты, по людям, вверх, куда угодно.

Максим был в ударе.

— У меня так же проходили первые отношения — сначала всё летело, потом я падал, потом кто-то плакал, — прокомментировал он после очередного промаха.

Смех.

— Мячик, как бывшая, возвращается неожиданно, но уже не тот, — добавил он, когда отбил его щекой.

Катя рассмеялась. Даже Соня, сдержанная до этого, прикрыла рот ладонью и посмотрела в сторону, пряча улыбку.

— Кто-нибудь, пожалуйста, выключите его, — пошутила Лера. — Он слишком стабильно веселит. Это пугает.

— Я просто пережил эмоциональную войну. Теперь у меня иммунитет, — отозвался он, прыгая за мячом и приземляясь с грохотом.

Алина стояла в стороне, пила воду из бутылки, наблюдала с полузаметной ухмылкой. К ней подошла Соня. Встала рядом. Пару секунд молчала. Потом негромко:

— Он… вроде нормальный.

— Ага, — кивнула Алина. — Я ж говорила.

— Хорошо, что ты его взяла. Правда.

— Вот теперь у меня будет моральное право сказать «я вам его открыла», — подмигнула Алина.

Игра продолжалась. Максим бегал, прыгал, смеялся, как будто вернулся в ту часть себя, которую давно потерял. Туда, где можно просто быть — не в роли, не в защите, не в вине.

Солнце клонилось к закату, но ещё держалось высоко.

Максим почувствовал: тело гудит, но приятно. Ни страха, ни напряжения.

Он — среди людей. И впервые это ничего не стоит.

Глава 7 — Тепло вечера

Воздух над поляной дрожал от запаха жареного мяса, влажной листвы и огня. Закат был медленным, густым, как будто солнце не спешило уходить, давая время ещё немного погреться. Максим сидел рядом с Вадимом на складной табуретке и наблюдал, как Артём с ловкостью повара переворачивает шампуры, изредка подбрасывая щепотку специй прямо на жар.

— А ты хорошо устроился, — сказал Вадим, подталкивая Макса плечом. — Только пришёл — уже в почёте. Мясо рядом, пиво рядом. Девки смотрят.

— Смотрят, как на эксперимент, — хмыкнул Максим. — Типа, выдержит ли этот парень весь вечер или попросится домой.

— А ты не просись. Ты — барсук. А барсуки зарываются и выживают.

Максим усмехнулся. Эта шутка про «барсука» снова кольнула изнутри — но теперь уже не от Лены. Просто воспоминание, чужое.

Он взял пластиковый стакан, отпил пива. Тёплое, пузырящееся, с привкусом смолы и дешёвого холодильника. Но сейчас — идеально. Он чувствовал, как мышцы становятся мягче, голова — легче, а границы между «я тут чужой» и «я тут с вами» — тают.

— Ну что, кто скажет тост? — крикнул кто-то с конца стола.

— За то, чтобы никто не рыдал в сортире, — предложил Вадим. — В прошлый раз три человека по очереди плакали, а потом целовались.

— За то, чтобы было стыдно, но не очень, — добавила Лера, уже подпитая, с розовыми щеками.

— За вечер, который мы запомним не по сторис, а по телу, — сказала Катя, поднимая рюмку. — Пусть у каждого что-нибудь болит утром. В хорошем смысле.

Смех. Чоканье. Максим тоже поднял стакан:

— За то, что не надо быть своим, чтобы почувствовать себя на месте.

Соня сидела напротив, немного в стороне. Она не пила. Или пила чуть-чуть, незаметно. На ней была тёмная толстовка, чуть великоватая, и светлые штаны, заправленные в мягкие кеды. Она слушала. Иногда кивала. Иногда даже улыбалась. Но будто сквозь стекло.

Максим подловил один её взгляд. Мимолётный. Быстрый. Она отвернулась сразу, но в нём было что-то… не отторжение. Не интерес даже. Признание. Как будто он уже стал частью картины, которую она в себе держала.

Он не стал приближаться. Просто ел, шутил, рассказывал, как однажды перепутал номер девушки и отправил голосовое, где стонал, своему начальнику.

— Что ты там стонал, Максим? — спросила Катя с прищуром.

— Стонал: “Когда же уже пятница…”

Опять смех. Лера даже пролила немного пива на колени, вытирала салфеткой и сквозь смешки сказала:

— Тебя не хватало в нашей банде.

Максим пожал плечами, глядя в костёр. Он чувствовал: это не комплимент. Это дверь. Пока приоткрытая. Но если не лезть — не закроется.

В какой-то момент он встал, подошёл к столу с пластиковой посудой, начал убирать. Протёр деревянную доску, собрал пустые бутылки. Не чтобы понравиться. Просто... так было правильно.

— О, редкий вид мужика: убирает после еды, — сказала тихо Соня.

Он не удивился. Просто повернулся и улыбнулся:

— Только после третьей дозы мяса. В меня больше не влезет, вот и расплачиваюсь.

— У тебя и правда чувство меры. Это странно.

— Почему?

— Обычно мужчины либо жрут, либо молчат. А ты... смеёшься. Но не клоуниш.

Максим пожал плечами.

— Это, наверное, потому что мне не надо никого впечатлять. Когда не хочешь завоевывать — просто живёшь.

Она кивнула. Очень медленно. И ушла к костру, будто ничего не сказала.

Максим остался с тарелками. Но внутри уже теплело по-другому.

Она не такая. И даже не пытается быть кем-то.

Он выдохнул. Тихо.

Впереди — ночь. И вдруг очень захотелось, чтобы она не кончалась быстро.

* * * * *

Костёр трещал, пламя поднималось вверх, словно пыталось коснуться веток. Кто-то достал гитару, но не играл, просто держал на коленях. Слова утихли, остались только обрывки фраз, глухие смешки и звон пластиковых стаканчиков, которые клали в ящик под лавкой.

Максим сидел сбоку, на длинной скамейке. К нему подсела Соня. Без пафоса. Без особого приглашения. Просто села — и всё. Между ними было сантиметров двадцать, не больше. Вроде ничего, но для Макса это ощущалось, как доверие.

Она держала в руках чашку с чаем. Пар поднимался медленно. На ногах — серые носки, заправленные в кеды. Она выглядела так, будто только что вышла из своей комнаты, а не из общего домика. Уютная. Настоящая. И странно красивая — без макияжа, без глянца, только взгляд, в котором не было пустоты.

— Ты всегда так... легко влетаешь в чужие компании? — спросила она, не глядя на него.

— Наоборот, — ответил Максим. — Обычно я стою у стены и думаю, как бы сбежать.

— А здесь?

— А здесь… просто не хочется сбегать. Даже если я всё ещё не свой.

Она кивнула. Сделала глоток чая. Потом:

— Ты мне сначала показался шумным. А потом — усталым. Странная комбинация.

— А ты — холодной. Но мне теперь кажется, ты просто тихая.

Она посмотрела на него. В упор. И не отвела глаз.

— Я не умею быть сразу. Мне нужно присмотреться.

— Кому?

— К человеку.

Он улыбнулся. Почесал висок.

— Ну и что ты увидела во мне, присмотревшись?

Соня задумалась. Не для эффекта. Просто всерьёз. И через пару секунд сказала:

— Парень, у которого внутри много дыма. Но он почему-то шутит, чтобы никто не догадался.

Максим замолчал.

Попала.

Он вздохнул. Не тяжело. Просто как будто спустил часть напряжения.

— А ты, — сказал он, — как книга без обложки. Неизвестно, роман там, поэзия или справочник по одиночеству. Но держать хочется.

Она снова посмотрела на него. Не отвернулась. Просто сидела и смотрела. И в этом было что-то, от чего внутри становилось мягко.

— Ты пьян? — спросила она.

— Немного. Но не от вина.

Она не улыбнулась. Но в уголке губ — дрожание.

— Ты флиртуешь, — сказала она.

— Нет, — честно ответил он. — Я просто говорю то, что чувствую. Без всякой задачи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Соня кивнула. Потом поджала ноги на скамейке, прикрыла колени худи, и чуть тише:

— Мне некомфортно с людьми. Они все хотят что-то. А я не умею хотеть в ответ.

Максим обернулся. Посмотрел в сторону поляны. Там уже звучали первые аккорды гитары, кто-то пел «На заре» голосом полусна. Девчонки смеялись где-то в темноте, за мангалом.

А рядом — она. Спокойная. Тонкая. Не играющая. И сейчас — немного уязвимая.

Он тихо сказал:

— Мне с тобой комфортно. Потому что ты ничего не требуешь. Просто... сидишь. Это, знаешь, редкость.

* * * * *

Огонь догорал. Остались угли — алые, ленивые, будто сами устали светиться. От прежнего гама не осталось и половины: кто-то уже ушёл спать, кто-то бродил в темноте, шатаясь и хихикая, одна пара целовалась в тени между домиками. Шум растворился в ночи, как вода в песке.

А они всё ещё сидели. Максим и Соня. Ближе, чем раньше. Почти плечом к плечу. Не специально — просто костёр маленький, тепло одно, и слова… их становилось всё больше.

— Я в детстве не умела говорить “нет”, — сказала она, крутя в руках пустой стакан. — Соглашалась на всё. Даже на то, что казалось против себя. Потому что думала: если откажу — стану плохой.

— А ты была плохой?

— Нет. Я была молчаливая. А таких считают удобными.

Максим смотрел на пепел. Он почти не дышал — только слушал. Соня говорила тихо, ровно, без жалости к себе. Как будто делилась частным случаем из статистики.

— А потом я начала говорить “нет”. И все исчезли.

Он кивнул.

— А я наоборот — слишком долго говорил “да”. Пока не понял, что уже не свой.

Соня повернулась. Смотрела на него внимательно. Не жалостливо — глубоко. Он выдержал этот взгляд. Ему не нужно было прятаться.

— С тобой тепло, — сказала она. — Не от слов. От пауз между ними.

Он не ответил. Просто выдохнул, медленно.

Пауза затянулась. И в этой тишине было почти больше, чем в предыдущем разговоре.

— Ты понял, что остались только мы? — спросила она вдруг.

Он оглянулся. Лавки пусты. Костёр — угас. Небо — тёмное, как бокал с вином. Ни одного фонаря. Только луна, только деревья, только её лицо в полутьме.

— Я думал, мы ещё среди людей.

— Нет. Все давно ушли. Просто мы… не услышали, как стало поздно.

Он усмехнулся.

— Это хороший знак?

— Это честный.

Они сидели рядом. Её волосы уже немного растрепались, щёки были чуть розовее. Не от алкоголя — от ночи. От откровенности.

— Я не часто так разговариваю, — сказала она. — Почти никогда. Обычно — или молчу, или вежливо улыбаюсь.

— А со мной?

— С тобой не страшно.

Он обернулся. И вдруг, впервые за весь вечер, коснулся её — легко, пальцами к запястью. Она не отдёрнулась.

— Ты не холодная, Соня.

— Я сдержанная. Это не одно и то же.

— А я с виду весёлый. А внутри — немного… разлом.

— Это видно, — сказала она. — Но ты не прячешь это. Ты просто… умеешь быть с собой. Это привлекает.

Он замер. Почувствовал, как дрожит воздух между ними. Не ветер. Не похоть. Что-то другое. Внимание.

— Тебе не хочется спать? — спросил он.

— Нет. А тебе?

Он покачал головой.

— Тогда… — она посмотрела в сторону деревьев, куда вела тропинка, — …пойдём прогуляемся?

Он не ответил. Только встал.

И она — тоже.

* * * * *

Ночь обняла лес мягко. Луна пробивалась сквозь ветви, серебрила стволы, будто всё вокруг погрузилось в кино без звука. Тропинка к озеру шла под уклон, и каждый шаг шуршал травой, сухими иголками, редкими корнями, вылезшими на поверхность.

Они шли рядом. Максим и Соня. Босиком, не торопясь. Он нёс в руке кеды, она — свою чашку с остатками чая. И оба были чуть навеселе: не пьяные до сумбура, но разогретые изнутри. Тело — расслабленное, язык — чуть свободнее. Мысли — честнее, чем днём.

— Мне нравится, как пахнет ночью, — сказала она. — Всё будто откровеннее. Даже земля.

— Ночью вообще всё будто говорит правду. Люди, запахи, желания. Днём — фасады, ночью — голоса.

Она кивнула. Потом остановилась, потрогала дерево. Пальцами — будто что-то проверяла.

— Знаешь, — сказала тихо. — Я давно не шла так рядом с парнем. Без напряжения. Без необходимости что-то давать взамен.

Максим посмотрел на неё сбоку. В свете луны её профиль был тонким, будто вырезанным. Он не перебивал. Только слушал.

— Со мной часто бывает неловко. Я… как будто не умею быть "девушкой". Во флирте, в играх. Мне ближе — смотреть и молчать.

— Мне ближе — чувствовать, не требуя.

Они пошли дальше. Идти рядом было легко. Они не касались — но шаг шёл в ритме, будто так и надо. Не догонять. Не уводить. Просто рядом.

— Я в какой-то момент подумала, что уже не откроюсь никому, — призналась она. — Что слишком много всего зарыла, чтобы кто-то добрался.

— А я думал, что если откроюсь — снова сделаю больно себе. Или ей.

— Было «ей»?

— Было. Долго. Плохо. Всё время надо было что-то доказывать. Бороться. Плевать против ветра.

Соня усмехнулась.

— Я всегда думала, что страсть — это и есть борьба.

— Нет, — покачал он головой. — Страсть — это когда ты внутри кого-то, не раздевая. Когда слова лишние. Когда тебя слышат, даже если ты молчишь.

Она остановилась.

— Максим…

— М?

— С тобой не страшно. Даже если это ошибка.

— Это не ошибка.

Соня посмотрела ему в глаза. Непривычно долго. Взгляд — не девичий, не игривый. Взрослый. Как будто она решалась на что-то, о чём никто потом не должен был знать.

— Тогда… — она выдохнула, — …давай просто будем. Без смысла. Без слов. Просто — сейчас.

Он не стал отвечать. Только протянул руку — не к телу, а к пальцам. Она положила свою ладонь в его. И они пошли дальше.

К воде.

* * * * *

Пляж был пустой. Совсем. Ни одного огонька. Ни голосов. Ни шагов. Только озеро — чёрное, спокойное, как поверхность сна. Где-то вдали покачивалась старая лодка, застрявшая у берега. В воздухе висел запах ила, травы и лета, которое было здесь настоящим, а не на картинке.

Они подошли ближе к воде. Соня скинула кеды и села прямо на песок, подогнув ноги под себя. Максим — рядом. Чуть сбоку, чтобы не мешать, но и не отдаляться.

— Море — кричит, — сказала она. — А озеро — как будто слушает.

Максим кивнул. Рядом с ней не хотелось спорить. Не хотелось перебивать. Даже не хотелось доминировать в разговоре. Он просто был рядом. Не как мужчина, которому надо чего-то добиваться, а как человек, который умеет сидеть в тишине и ничего не ломать.

— Я приезжала на эту базу три года назад, — вдруг сказала Соня. — Тогда всё было по-другому. Я была… более закрытой. А люди вокруг — громче.

— Сейчас ты открытая?

— Нет. Сейчас я выбираю, кого пускаю.

Максим кивнул. Луна отражалась в воде. Её свет ложился на щёку Сони — тонкую, немного уставшую, как будто ночь её сама пригрела.

— И я в этом выборе?

— Ты... незаметно туда попал.

Он усмехнулся.

— Хорошо, что не как вор.

— Нет. Ты — как кто-то, кто давно должен был быть рядом, но только сейчас дошёл.

Он замер. Не от пафоса. От того, как просто это прозвучало. Без драм. Без флирта. Просто факт. И от этого — важнее.

— А ты часто так с людьми говоришь?

— Нет. Почти никогда. Только когда чувствую, что мне не страшно, если они это запомнят.

— А если я забуду?

— Тогда это была просто хорошая ночь.

Он посмотрел в воду.

— Мне не хочется, чтобы это было “просто”.

Соня замолчала. Потом легла на спину. Смотрела в небо.

— Знаешь, когда я была маленькая, я боялась темноты. Думала, что в ней спрятано что-то живое. А потом поняла: в темноте просто легче говорить.

— Почему?

— Потому что никто не видит твоё лицо.

Максим тоже лёг. Рядом. Их плечи почти касались. Но не соприкасались. Только дыхание. И небо над ними.

— Я тебя вижу, — сказал он тихо.

Соня не ответила. Только выдохнула. И закрыла глаза.

В эту ночь можно было не говорить. Но они оба знали — запомнят каждое слово.

Глава 8 — Лунное прикосновение

Вода оставалась неподвижной. Только луна скользила по её поверхности, как дыхание. Пляж опустел, ночь спустилась плотно и мягко. Песок остывал, прохлада ласкала кожу у щиколоток.

Они лежали рядом. Не прикасаясь. Но уже не чужие. Молчание не давило. В нём жило напряжение — тёплое, зарождающееся где-то глубоко и медленно поднимавшееся к горлу.

Максим повернул голову. Вгляделся в её профиль. Соня лежала на спине, глаза были открыты, губы — приоткрыты. Лунный свет превращал кожу в фарфор. Вдох. Затем второй — уже с легкой дрожью. Не от страха. От близости.

Он приподнялся, опираясь на локоть. Рука медленно протянулась, коснулась плеча. Сквозь ткань худи ощущалась мягкость, живое тепло. Девушка не шевельнулась, но дыхание стало глубже.

Пальцы скользнули вдоль ключицы. Затем ниже, к рёбрам. Каждое движение — как шаг в неизвестность. Осторожно. С уважением. Её тело принимало прикосновения не сразу, но без отторжения — будто всё это уже было когда-то. В другом времени. В другом сне.

Она повернулась. Встретила взгляд. В этих глазах не было ответа. Только пульс, застывший между «ещё нет» и «уже можно».

Его лицо приблизилось. Щека коснулась щеки. Затем губы — первое касание, неуверенное, пробное. Он задержался. Она осталась. И тогда поцелуй стал глубже. Губы разомкнулись. Дыхания переплелись.

Целовал медленно. Словно создавал что-то заново. Как будто язык забыл слова и теперь учился говорить прикосновениями. Её рука легла на запястье — не оттолкнуть, а быть ближе.

Он провёл ладонью по щеке, по шее. Поцеловал в основание — туда, где кожа особенно тонкая. Где дыхание замирает от одного прикосновения. Где открываются самые беззащитные участки.

Путь губ продолжался вниз — к груди, скрытой под одеждой. Но он не торопился. Эта ночь не принимала спешки. Здесь всё было только через тепло. Через тишину. Слой за слоем.

Она дрожала. Едва заметно. Но не от холода. От того, что внутри наконец раскрылось.

Он посмотрел в глаза. Перед ним была не просто девушка. Что-то гораздо тише. Глубже. Как пауза между аккордами — важнее самого звука.

Ладонь скользнула по животу. К линии пояса. Не дальше.

Просто присутствие.

Просто:

я здесь. и слышу тебя.

* * * * *

Максим наклонился ближе. Ладонь по-прежнему покоилась на её животе. Тепло, исходящее от пальцев, растекалось плавно, как масло по горячему стеклу. Соня не отводила взгляда. В глубине её зрачков отражалась луна, превращая их в ночь — без дна, но с необъяснимым притяжением.

Ещё один поцелуй — дольше, глубже. Её губы дрожали не от страха, а от раскрытия. Он ощущал это каждой клеткой: она не пряталась — впускала. Медленно, как распускается бутон под полнолунием.

Он лёг рядом, прижавшись всем телом — от плеч до коленей. Сквозь одежду чувствовался её рваный пульс, будто она не верила, что остаётся здесь, открытая, живая, настоящая.

Касался губами шеи, проводил языком по краю уха, целовал мочку. В ответ — короткие выдохи. Её ладони легли на его грудь. Не толкали, не цеплялись. Просто были. Как знак присутствия.

Нащупав край худи, он отогнул ткань, пальцами скользнул по майке. Лёгкое движение — она слегка выгнулась, бедро прижалось. В этом импульсе — не зов, а принятие. Он едва сдерживал желание уйти вглубь. Но не время.

Поймал её взгляд. Дождался.

— Всё в порядке? — почти не слышно.

Кивок — медленный, словно и он, и вопрос растворились в пространстве.

— Я не думала, что смогу... вот так, — тихо проговорила. — Без плана. Без роли.

— И не нужно, — шепнул он. — Здесь можно просто быть.

Улыбка родилась в глазах. В уголках рта — только тень. Но в ней было всё: и доверие, и облегчение, и удивление от самой себя.

Поцелуи продолжились. Через ткань — на груди, на животе. Медленные. Ненуждающиеся в ответе. Пальцы спустились к поясу. Под ним — тёплое напряжение, пульсация, трепет. Не как зов. Как молчаливое

да

.

Он хотел лишь прикоснуться — не к телу, а к сути. И именно в этот момент она прошептала:

— Я... ещё не была с мужчиной.

Пальцы остановились. Он не отпрянул. Просто сдвинул ладонь в сторону, на бедро. Там и оставил — мягко, будто показывая: рядом, но не ближе, чем ты позволишь.

— Всё хорошо, — произнёс. — Я не здесь, чтобы что-то взять. Особенно — у тебя.

Девушка выдохнула глубоко. Словно впервые за ночь отпустила напряжение. В этом выдохе — тёплая улыбка. Спокойная.

— Я просто хочу чувствовать. Не убегать, не защищаться. Просто быть. Рядом. В теле. Но без шагов, которых я ещё не готова сделать.

Он кивнул.

— Значит, я останусь рядом. Ровно настолько, сколько ты откроешь.

Они снова соединились в поцелуе. Медленно, сдержанно. Без движения вниз, без требований. Только дыхание. Только ладонь на коже. Только ночь, в которой можно быть собой.

* * * * *

Она лежала на спине, медленно дыша. Ткань на груди едва заметно поднималась и опадала. Максим смотрел не на тело — на душу, что разрешила быть рядом. Ни спешки. Ни вожделения. Только шаг за шагом — будто босиком по стеклу.

Пальцы коснулись края её худи. Осторожно, почти незаметно, он начал поднимать ткань вверх. Сначала — живот, тёплая кожа, гладкая, с лёгкой дрожью. Затем — рёбра, застёгнутый топ, линии тела. Девушка приподнялась, помогая снять кофту. Под ней — белая майка, простая, без вызова. Он заглянул ей в глаза. Кивок. Одобрение — без слов.

Ладонь скользнула под ткань, исследуя изгибы, поглаживая мягкий живот. Движение поднималось всё выше, пока не коснулось небольшой, упругой груди. Соски напряглись — не от холода, от близости. Он стянул майку, и она послушно подняла руки.

Теперь перед ним — почти нагота. Только тонкие трусики. Обнажённая грудь — трепетная, нежная, настоящая. Взгляд задержался. Он наклонился, поцеловал ребро. Потом — чуть выше. Под самой грудью. Язык коснулся соска, едва-едва, будто боясь потревожить. Потом — другого. Девушка вздрогнула. Чуть, но ощутимо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не спешил. Каждое прикосновение — как разговор без слов.

Он опустил губы ниже, к животу. Оставлял поцелуи вдоль линии бёдер. Подбирался всё ближе, но не переходил границ. В её дыхании — стало больше огня. Пальцы сжались в песке.

Максим поднял глаза. Она лежала с раскрытым взглядом. Без страха. Без стыда. С доверием, от которого внутри у него защемило. Как будто сказала беззвучно:

можно. только аккуратно.

Он лёг между ног, провёл ладонью по бедру. Затем — по внутренней стороне. Трепет под кожей отдавался ему в пальцы. Снял трусики медленно, словно освобождал от чего-то большего, чем ткань.

Девушка выгнула спину. Не прячась. Не сопротивляясь. Только чуть затаив дыхание.

Он склонился. Коснулся губами лобка. Почувствовал, как она глубоко вздохнула. Раздвинул колени шире. Поцеловал внутреннюю сторону бедра. Потом — ближе. Язык прошёл по краю, легко, осторожно. Она напряглась. Замерла.

Максим погладил ногу, ждал, пока ритм её дыхания станет мягче.

Затем коснулся языком самых чувствительных губ. Аккуратно. Почти невесомо. Лизнул. Один раз. Потом второй. Медленно, с нарастающей уверенностью. Клитор отозвался, тело дёрнулось. Она застонала — сначала тихо, потом громче.

Язык работал с точностью, будто он знал её давно. Круги, скольжения, лёгкие всасывания. Она извивалась. Пальцы вжимались в песок, ноги подрагивали.

Он чувствовал — близко. Она вот-вот сорвётся. И не отступал. Хотел, чтобы она дошла до конца. Без страха. Без стыда.

И это случилось. Вскрик. Выдох. Сотрясающее напряжение. Она замерла, выгнувшись. Он продолжал — чуть мягче, пока не почувствовал, как она расслабилась.

Он поднялся. Губы коснулись бедра. Потом — живота. И, наконец, поцеловал её в губы. Сухо. Тихо. Почти по-дружески.

В её взгляде — туман. Как будто только что вернулась из другой части себя.

Улыбка была слабая. Но в ней читалось:

я не знала, что так бывает.

* * * * *

Она лежала, откинув голову на бок, с приоткрытым ртом и немного растрёпанными волосами. На шее — песчинки. На груди — следы его дыхания. Тело — расслабленное, но не уставшее. Дыхание медленное. Но не спокойное — настоящее.

Максим не отстранился далеко. Он лёг рядом, положил руку между ними, касаясь только её локтя. Он не смотрел на неё, не торопил. Просто лежал. Впитывал тишину.

Соня повернула голову. Глаза были ясные. Уставшие, но спокойные. Как у человека, который что-то отпустил.

— Мне ещё никто… — сказала она и замолчала.

Он не вмешивался.

— …никогда не делал то, что сделал ты.

Максим повернулся к ней.

— Я…

— Подожди. — Она прикрыла глаза, выдохнула, собрала внутри себя нужные слова. — Я никого не подпускала. Даже близко. Только целовалась. Немного. В школе, в универе. Всегда было как будто неправильно. Слишком громко. Слишком быстро. Слишком... чужие.

Она замолчала.

— А с тобой — не страшно. Я даже не поняла, как впустила. Просто… ты был рядом. И я больше не хотела быть закрытой.

Максим протянул руку, провёл пальцами по её волосам. Осторожно. Ни слова. Только жест.

— Я не думала, что могу доверять телом. Это было как… как если бы я открыла дневник и не пожалела, что его прочитали.

Он улыбнулся. Без торжества. С нежностью.

— Спасибо, что был бережным, — шепнула она. — Это как будто впервые дышать — и не бояться, что воздух закончится.

Они лежали в тишине. Где-то вдалеке крякнула утка, треснуло дерево.

Он взял её за руку. Просто так. И это было крепче любого поцелуя.

— Я не знаю, что будет дальше, — сказала она.

— Не нужно знать, — ответил он. — Достаточно, что было — правда.

Соня прижалась щекой к его плечу. Без слов. И в этом касании было больше, чем в любом «я люблю».

* * * * *

Они возвращались медленно, почти неслышно. Песок под ногами остыл, воздух стал свежее. Ночь будто сжалась — в тишину, в дыхание, в каждый шаг. Ни один не заговорил. Слова здесь были бы лишними.

База встретила пустотой. Костёр давно догорел, столы опустели. Всё вокруг выглядело так, словно вечер закончился давным-давно. Ни одного окна с огнём. Лишь один синий экран мерцал в темноте — забытый сериал играл на фоне чьего-то сна.

Дверь поддалась с лёгким скрипом. Внутри пахло перегаром, шампунем и табаком. На стуле висела чужая куртка, под ногами — разбросанная обувь. Жизнь команды растворилась в сонной тишине, и их отсутствие осталось незамеченным. И в этом — было что-то правильное.

У поворота они остановились. Слева — её комната. Справа — его.

Он посмотрел не в лицо, а в силуэт. В очертания плеч, изгиб шеи, напряжённые руки, прижатые к животу.

Соня дошла до своей двери. Обернулась. Не улыбнулась. Но в этом взгляде, негромком и спокойном, читалось всё, что следовало понять.

Максим приблизился. Касание — неуверенное, почти невесомое. Пальцы едва коснулись её ладони. Ответа не было, но и отстранённости — тоже.

Он отступил. Молча.

Она вошла, не произнеся ни слова. Дверь за ней закрылась мягко, как будто даже воздух не посмел пошевелиться.

Максим задержался на секунду в коридоре, а потом двинулся дальше. В своей комнате — темнота, расстеленные спальники, тихое дыхание.

Он опустился на койку. Закрыл глаза. Долго не мог выдохнуть.

Тело налилось тяжестью. Но в душе — ни капли сомнений. Ни сожалений. Только тихая уверенность: что-то закончилось. А что-то другое — началось. И впервые за долгое время, этому не требовалось имя.

Глава 10 — Её номер

Прошло два дня.

Максим вернулся в Зареченск в воскресенье вечером, а уже с утра понедельника сел в автобус до работы. Всё вокруг — как обычно: утренние лица в маршрутке, запах пластика и старой обивки, хмурый продавец в ларьке, мокрый асфальт после ночного дождя. Только он сам — не тот. Будто шёл внутри чужой оболочки, и никто не замечал подмены.

Он сидел за компьютером, отвечал на письма, что-то печатал, строил графики. Но мысли… всё время возвращались туда. К той ночи. К воде. К её глазам. К тишине, в которой было всё.

На экране Excel, а перед глазами — озеро.

Соня молчала. С того самого утра — тишина. Ни фразы. Ни попытки объясниться. Ни “извини”, ни “забудь”. Только это её

«уходи»

, сказанное с таким хрупким отдалением, будто она не злилась, а защищалась. От него. От себя. От того, что между ними всё-таки случилось.

Максим не знал, как с этим быть. Он не винил её. Не злился. Но внутри всё равно было ощущение —

неправильно

. Будто оборвали музыку, не дождавшись припева. Будто кто-то сорвал страницу до того, как дочитал.

Во вторник вечером, сидя за чаем, он вдруг вслух сказал:

— Алина.

Сестра подняла глаза от планшета:

— А?

Он помолчал. Потом выдохнул:

— Я хочу тебе рассказать. Только не перебивай. И не жалей.

Алина молча поставила кружку. Ждала. Максим начал говорить. Без нажима, без лишних пауз. Просто — как есть. Про вечер у костра. Про то, как сидели рядом. Про то, как ушли к воде. Про поцелуи. Про её глаза. И как она открылась. Не телом — душой. А потом — просто закрылась. Без крика. Без объяснений. Просто исчезла внутри себя.

Он говорил, а внутри чувствовал, как что-то отпускает. Как будто проговаривание делает боль чище. Уже не жалящей. Просто… грустной.

Алина не перебивала.

Только в самом конце сказала:

— Это была не случайность. То, что она выбрала именно тебя для этого. Она очень закрытая. Я же давно с ней общаюсь. Все её боятся трогать — думают, гордая, холодная. А она просто не может…

впустить

. Ты был первым, кто прошёл мимо защиты.

Максим кивнул. Смотрел в чай. Словно там что-то написано было.

— Но тогда почему она оттолкнула? — спросил он почти шёпотом. — Зачем позволила быть рядом, если потом…

Алина встала, подошла ближе, села рядом.

— Потому что уезжает. Она не из тех, кто играет чувствами. Просто… боится привязаться. Она говорила — у неё через две недели начинается новая жизнь. Томск. Работа. Стажировка. Всё серьёзно. Она не хочет, чтобы было что-то, за что потом будет больно держаться.

Максим медленно отодвинул кружку.

Томск. Уезжает.

Внутри кольнуло.

— Ты знал? — спросил он.

— Я — да. Но она просила не говорить. Никому. И не заводить разговоров.

Максим кивнул. Пальцы дрожали. Он пытался это понять, принять. Но всё равно где-то внутри раздался глухой стук.

Значит, всё это… было не началом. А прощанием?

Алина коснулась его плеча:

— Не думай, что она играла. Соня так не умеет. Она просто… выбирает боль заранее. Чтобы потом не развалиться.

Он ничего не ответил. Только сидел. Словно всё вокруг вдруг стало слишком громким — чайник, шум машин за окном, даже тикание старых часов. А внутри — наоборот. Глухо. Пусто. И странно… тепло.

Тепло, потому что это была правда.

И больно — потому что, возможно, конец уже случился.

* * * * *

Он не сразу решился. Целый день ходил с этим чувством в груди — словно камень лежал между рёбер. Всё пытался заняться делами: разобрать почту, купить что-то впрок, посмотреть фильм. Ни одно действие не клеилось. Внутри всё звенело.

К вечеру просто надел куртку, взял банку чая в термосе — и пошёл к сестре.

Алина жила в пяти остановках от него, в старой двухкомнатной квартире с балконом, на котором она выращивала что-то зелёное и бесполезное. Максим позвонил без предупреждения. Когда она открыла дверь — приподняла брови, но ничего не сказала. Только отступила:

— Заходи.

Он прошёл на кухню. Всё там было, как обычно: кружки со стёртыми рисунками, пятно от масла на плитке, кот спал в кресле, свернувшись в калачик. Он поставил термос на стол, сел.

Несколько секунд молчал. Потом сказал:

— Дай мне её номер.

Алина застыла, будто уже знала, к чему это идёт. Присела напротив, вздохнула:

— Сначала скажи, зачем.

— Я не знаю. Не уверен, что даже напишу. Но если не возьму хотя бы возможность... буду потом себя есть. Понимаешь?

Она кивнула. Ушла в комнату, через минуту вернулась с телефоном. Вбила цифры на листке, положила между ними. Села обратно.

— Я не уверена, что ты готов. Это не история с концом. Это, скорее, что-то… открытое. А в таких вещах чаще всего больнее.

— Я не жду, что она вернётся. Или что мы снова будем у костра. Просто...

я не хочу, чтобы всё это осталось без голоса.

Алина помолчала. Потом сказала:

— Она правда собирается уехать. Не просто поездка, а серьёзно — с концами. У неё всё давно решено. И, по-моему, она нарочно держалась от всех на расстоянии, чтобы потом не было тяжело.

Максим посмотрел на цифры. Пальцы медленно согнулись, будто боялся взять листок, как что-то горячее.

— Она тебе правда понравилась? — спросила Алина. — Не просто после той… не как компенсация?

— Нет. Не как “после”. А как “впервые не больно”. Там, у воды… я впервые был не в ловушке, а рядом с кем-то. Не как чужой. Не как мясо. Просто как… я.

Сестра усмехнулась. Тихо.

— Ну вот. Барсук влюбился.

— Барсук охренел, если честно, — сказал он, взял бумажку, сложил и сунул в карман.

Они ещё немного посидели молча. А потом он встал.

— Спасибо, Алин. Я не знаю, буду ли писать. Но теперь хотя бы знаю, что могу.

— Только не будь назойливым. Если она захочет — ответит. Если нет… не лезь с “а почему”. Она такая. Просто держи это как факт: ты коснулся чего-то важного. Даже если она не скажет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Максим кивнул. Обулся. Вышел. Холодный воздух ударил в лицо.

А бумажка в кармане жгла, как сигарета, которую забыл потушить.

* * * * *

Он вернулся домой уже в темноте. Куртку не вешал — просто скинул на стул. Прошёл на кухню, открыл холодильник, потом закрыл. Ничего не хотелось. Ни еды, ни слов. Только — как будто кому-то дышать в спину. Рядом. Без звука.

Он достал из кармана сложенную бумажку. Цифры смотрели прямо в лицо.

Если бы она хотела, уже написала бы сама...

Мысль возникла, как спасение. Он уцепился за неё, как за край — но тут же оборвал сам себя:

Да какая к чёрту сама. У неё даже нет моего номера.

Максим уселся, прислонился спиной к стене. Телефон лежал рядом. Тяжёлый. Будто из бетона. Он открыл мессенджер, набрал номер, сохранил. Пустой профиль. Ни фото. Ни статуса. Только глухое, белое поле, как чистый лист.

Он смотрел на него долго. Потом, очень медленно, набрал:

"Привет. Это Макс с турбазы. Помнишь?"

Прочитал. Почти вслух.

Глупо? Нет. Просто… честно.

Он нажал «отправить». И сразу пожалел.

Одна галочка. Минуты ползли.

Потом — вторая. Прочитано.

Он отложил телефон. Прошёлся по комнате. Вернулся.

Тишина.

Минут через двадцать — вибрация. Ответ.

"Привет. Да. Помню."

Он застыл. Не знал, радоваться или сжиматься сильнее.

Ответил:

"Просто… хотел узнать, как ты. Как дела?"

Долго — ничего.

Он даже начал думать, что больше ничего не будет. И вдруг:

"Нормально. Всё в порядке."

Без лишнего. Ни вопроса в ответ. Ни эмоции.

Максим прикусил губу.

Ладно. Это хоть что-то. Она пишет. Не игнор. Не молчание.

Он не знал, что писать дальше. Написал то, что крутилось весь день:

"Я часто вспоминаю ту ночь. Не потому что было что-то “особенное”. Просто… потому что было живо. И по-настоящему. Спасибо тебе."

Ответа не было долго.

Потом:

"Я тоже помню."

И сразу — следом:

"Но давай не будем это тянуть. Всё хорошо. Просто… пусть будет, как было."

Он прочёл дважды. Потом три.

Никаких точек, ни злости. Но будто поставили стену — тонкую, почти прозрачную, но твёрдую.

Максим набрал:

"Хорошо. Я просто… хотел, чтобы ты знала."

Отправил.

И больше ничего не ждал.

Он выключил экран. Положил телефон.

А в груди — будто тихо дернуло за нитку. Ещё не больно. Но уже не пусто.

* * * * *

На следующий день, около полудня:

Макс:

"Доброе утро. Надеюсь, не разбудил. Просто… думал о тебе."

(долгая пауза, больше часа)

Соня:

"Нет, не разбудил."

Макс:

"Ты сейчас в городе? "

Соня:

"Дома."

Макс:

"Как ты себя чувствуешь?"

(несколько часов тишины)

Соня:

"Нормально"

Макс:

"Мне кажется, ты всё держишь в себе. Можно я просто… побуду рядом, даже на расстоянии?"

Соня:

"Не надо. Это не злость. Просто — не надо."

Макс:

"Прости. Я не хочу лезть.

Просто сложно вот так взять и забыть."

Соня:

"Я не просила забыть.

Я просила — не держаться."

(пауза. он читает эти слова снова и снова)

Макс:

"А если я не умею иначе?"

(долгое молчание)

Соня:

"Тогда учись."

(ничего больше. ни смайла. ни точки)

Максим смотрел на экран. Писать что-то ещё — значило лезть туда, где его не ждут.

Он выключил мессенджер.

Но чат не закрывал.

* * * * *

Вечер был серым. Без дождя, но будто мокрым изнутри.

Максим сидел на кухне. Свет не включал — только экран телефона освещал ему лицо. За окном — глухой, вязкий июль. Машины шуршали, как будто медленно тонули в асфальте. Всё было заторможено. Даже дыхание.

Он держал телефон в руке. Уже полчаса. Просто листал вверх их переписку. Смотрел на короткие ответы Сони, как на камешки, из которых невозможно построить мост. И всё равно смотрел. Потому что даже тишина от неё казалась живее, чем всё остальное.

Он не писал с утра. Не хотел быть навязчивым. Не хотел давить. Но пальцы сами скользнули к клавиатуре.

"ривет. Я просто…

Он стёр. Начал снова:

Я всё ещё думаю…

Снова стёр.

Как ты сегодня?..

И в этот момент — экран мигнул. Новое сообщение. Совсем другое имя.

Лена.

Он замер.

Сердце будто провалилось куда-то в живот. Грудь — сжалась.

Открыл.

"Макс. Давай встретимся. Без сцен. Обещаю. Просто поговорим."

Никаких капканов. Всё спокойно. Слишком спокойно.

Он смотрел на эти слова, как на змею под стеклом. Вроде бы не кусает. Но ты знаешь, что может.

Пальцы сжались. Он не знал, что ответить. Не знал, отвечать ли вообще.

Почему сейчас? Почему, когда внутри и так трещит по швам?

Он вышел из чата. Вернулся в переписку с Соней. Пусто. Она не писала больше ничего.

А Лена — писала.

"Я рядом. Буквально на районе. Можем просто пройтись. Без упрёков. Без слов о прошлом. Мне просто важно тебя увидеть."

Он понял — ночь снова раздвоилась.

Как и он сам.

Одна его часть всё ещё ждала:

может, Соня напишет

.

Другая — уже слышала шаги Лены в голове. Уже знала её запах. Уже чувствовала, как всё может снова начаться — без слов, без гарантий. Без шанса выйти живым.

Он выключил экран. Положил телефон.

А внутри — как будто включили тревогу. Тихо. Постоянно.

И уже нельзя было сделать вид, что не слышишь.

Глава 11 — Старые привычки

Утро было липким. Солнце било в окно не светом — тяжестью.

Максим лежал, не двигаясь. Будильник не ставил. Да и зачем — если всё равно не спал почти всю ночь. Просто лежал, переводил взгляд с потолка на шторы, с штор — на телефон. Тот лежал рядом, как будто знал: скоро снова заговорит голос из прошлого.

Он включил экран.

Новых сообщений не было.

Он проверил чат с Соней. Никаких “онлайн”, ни кружочков, ни даже серой капли интереса. Пусто.

Максим выдохнул. Почти успокоился. Уже хотел встать, пойти умыться, когда экран мигнул.

Лена:

“Я всё ещё рядом. Проснулась рано. Если хочешь — можем сейчас. Без сцен. Просто поговорим.”

Он сел.

Тело было ватным, но внутри — будто кольнуло.

“Я всё ещё рядом.”

Будто призрак, что не ушёл ночью и просто пересидел в коридоре до утра.

Он смотрел в сообщение и чувствовал, как возвращается всё то, от чего бежал. Этот голос. Эти интонации. Эти слова “без сцен”, за которыми всегда прятался шрам.

Он медленно встал, прошёл на кухню. Включил чайник. Открыл окно. Воздух был душным, несмотря на утро. Всё вокруг казалось прежним, но внутри — как будто уже начался пожар, а вода кончилась.

Он снова взял телефон.

Если я не пойду — она найдёт другой способ. Постучит в окна. Позвонит маме. Приедет, как раньше, с криками. И если узнает… про Соню…

Мысль обожгла.

Она же рвёт тех, кто ей мешает. И Соню порвёт. Даже если та молчит, даже если исчезает.

Максим открыл клавиатуру.

“Где ты?”

Ответ — мгновенно:

“Парк за школой. Я на скамейке. Не шуми, просто подойди.”

Он выключил телефон.

Не от страха. От того, что знал: всё предсказуемо. Всё уже видел. Только теперь — он другой.

Быстро оделся. Умылся. Не смотрел в зеркало. Не за тем выходил.

В голове было одно:

надо встретиться. Надо закончить. Пока она не вцепилась снова.

Он вышел.

Двор был тихим. Машины стояли, как будто замерли. Птицы не пели. И даже собаки не лаяли. Всё будто ждало — чем закончится это утро.

* * * * *

Она сидела на скамейке боком, нога на ногу, сигарета в пальцах.

Когда он подошёл — не сразу посмотрела. Сделала вид, что не заметила. Только когда шаги остановились рядом — подняла глаза.

— Привет, — сказала мягко, почти беззвучно. — Я знала, что придёшь.

Максим кивнул.

Сел рядом, но не слишком близко. Между ними — спинка скамейки, воздух и молчание.

— Ты, как всегда, молчишь, — улыбнулась она криво. — Даже после всего.

Он не ответил.

— Ладно. Я не буду истерить, правда. Просто скажу. Я была с парнем.

(Пауза.)

— Месяца два. Думала, всё. Новая жизнь. У нас даже фотки были… ну, ты, наверное, видел.

(Она затушила сигарету, резко, почти злобно.)

— А он, прикинь, просто исчез. Без “прости”, без “пока”.

(Вздохнула.)

— И вот я подумала…

(Смотрит на него прямо.)

— Ты ведь всегда был настоящим. Ты не делал мне больно специально. Я бесилась — а ты терпел. Уходила — а ты ждал. Я теперь понимаю это.

(Её голос становится тише.)

— Может, мы просто… попробуем ещё раз?

Максим молчал.

Потом сказал:

— Я не ждал.

Она замерла.

Он продолжил:

— Я жил, Лена. Как мог. Не ждал. Просто пытался выжить после нас. Потому что с тобой было… невыносимо.

Она посмотрела в сторону. Сжал кулаки. Потом резко повернулась к нему:

— А ты думал, мне было легко?! Я каждый день вспоминала, как ты смотришь. Как трогаешь. Как…

Она дотронулась до его руки.

— Родителей нет. Пойдём? Просто на пару часов. По-человечески. Я соскучилась, Макс.

Он убрал руку. Медленно, но чётко.

— Я не хочу.

— Это ты сейчас так говоришь, — усмехнулась она. — Но мы оба знаем, что стоит нам… начать — и всё вернётся.

— Я не хочу, Лена, — повторил твёрже. — Ни секса. Ни “попробуем”. Ни даже дружбы. Прости.

Молчание.

Потом — как будто что-то щёлкнуло.

— Ах ты… — её голос сорвался. — Серьёзно?! Значит, вот так, да?! Я — извиняюсь, я — тянусь, а ты…

Она встала.

— Тебе кто-то есть? А? Ты с кем сейчас? Сказка какая-то, да? Думаешь, найдёшь себе идеальную, без тараканов?

Он не ответил.

— Я всё равно лучше. Услышал? Лучше, чем любая твоя эта… “тихая”! Лучше, Макс! Потому что я настоящая!

Он просто смотрел.

— Сдохни, — прошипела она и ушла. Быстро, нервно. Плечи — напряжены, как струны.

Максим остался сидеть.

Скамейка ещё хранила её тепло.

Но рядом уже никого не было.

Он выдохнул. Не злость. Не облегчение.

Скорее — сожаление о потраченном времени.

* * * * *

Он шёл медленно. Не потому что устал — потому что не знал, куда идти. Дом был ближе всего, но не был спасением.

Лена снова в его жизни. Как плесень. Как запах, который въелся в одежду.

И то, как она уходила, — было хуже, чем если бы кричала. Потому что молчание её — не конец. Это передышка.

Что она теперь сделает? Будет звонить? Приходить? Висеть под окнами? Или снова выложит в сторис “нового парня”, чтобы вызвать ревность?..

Он знал её схемы. Знал, что всё — только начало. А внутри — уже дрожала мысль: если Соня узнает об этом цирке…

Он выдохнул и сел на скамейку во дворе. Пальцы сами открыли чат с Соней.

Он не писал ей с прошлого вечера. Но чат светился, будто ждал.

Она всё равно не ответит… или ответит одним словом. Но хотя бы напишу. Просто, чтобы не сойти с ума.

Макс:

Привет. Утро было тяжёлым. Просто захотелось написать тебе.

(тишина. минут пятнадцать)

Соня:

Привет. Всё в порядке?

Макс:

Не совсем. Но я справлюсь.

Ты как?

(короткая пауза)

Соня:

Я собираю вещи. Осталась неделя.

Он смотрел на экран. Как будто эти слова были отсчётом.

Каждая — как минус один день.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Макс:

Если захочешь — увидимся. Без давления. Просто кофе. Просто город. Просто… ты.

(долгая пауза)

Соня:

Я не уверена, что это хорошая идея.

Он не удивился.

Просто устало улыбнулся.

Даже она чувствует, что я в хаосе. Даже по буквам — видно.

Он выключил экран. Сел тише. Облокотился на спинку.

Мимо проходили мамы с детьми. Пожилая пара. Собака потянула за поводок. Жизнь вокруг — как будто не заметила, что кто-то тонет.

Максим начал перебирать варианты.

Блокировать Лену? Она создаст фейк.

Сказать всё родителям? Сцены обеспечены.

Угрожать, что заявит в полицию? Смех сквозь слёзы.

Уехать? Куда? Как оставить работу, дом, сестру?

Как избавиться от человека, который считает тебя своей собственностью?

Он чувствовал, что зажат. Как будто Лена снова дышит в спину. И всё, что у него было светлого — снова под угрозой.

Он посмотрел в небо.

Облака двигались медленно.

Словно и они не знали, куда.

* * * * *

Весь день прошёл в телефоне.

Он не мог сосредоточиться ни на чём. Мысли возвращались по кругу.

Как избавиться от Лены?

Удалить? Не вариант. Она найдёт.

Сказать всё Алине? Значит, втянуть и её.

Игнорировать? Уже делает. Но это как пытаться не слышать сирену за окном.

Уехать? Абсурд. Это не бегство — это эмиграция.

Лена писала с утра. Без остановки.

Сообщения сыпались, как град:

“Макс, пожалуйста, я погорячилась.”

“Мне плохо, ты понимаешь?”

“Я же всё равно нужна тебе. Я же знаю.”

“Ответь. Просто ответь.”

“Ты с кем-то?”

“Скажи, ты трахаешь кого-то?”

В тот же день — в отдельном чате — жила другая реальность.

Там была Соня.

И переписка с ней была почти спокойной.

Почти.

Макс:

Как проходит сбор чемодана?

Соня:

Я теперь знаю, что у меня слишком много шарфиков.

Макс:

Это болезнь. И она передаётся. У меня 4 пары кроссовок на всякий случай.

Соня:

Жуткий диагноз. Надеюсь, он не смертельный.

Они шутили. Осторожно. Лёгкими фразами.

Он чувствовал, как это лечит. Медленно, но лечит. Как перевязка после раны.

Но Лена — не отставала.

Сообщения летели, как осколки:

“Ты же не стерва, чтобы вот так исчезать. Ответь хотя бы!”

“Я приду к тебе. Мне плевать.”

“Хочешь, я скину тебе то видео?..”

Последнее сообщение Максим долго смотрел.

Потом стёр, не открывая.

К вечеру стало ясно: она не остановится.

Его страх не за себя — за Соню. Лена способна и по имени её пробить, и по Алине выйти, и к подъезду прийти.

Нужен план. Решительный. Один раз — и навсегда.

И вдруг — мысль.

Острая.

Дикая.

Слишком отчётливая, чтобы не попробовать.

Он отложил её в сторону. Пока рано. Пока — не время.

Он снова открыл чат с Соней.

Словно между всеми этими сообщениями, как между слоями стекла, была только одна, что по-настоящему живая.

Макс:

Ты скоро уезжаешь.

Приходи ко мне. Просто вечер. Просто… вместе.

Он отправил.

И сразу пожалел.

Слишком прямолинейно. Слишком рискованно.

Сейчас она скажет “нет” или просто исчезнет.

Прошло десять секунд.

Пятнадцать.

Ответ:

Соня:

Пиши адрес. Я приеду.

Он замер.

Словно кто-то внутри него нажал на паузу.

А потом всё закрутилось — мысли, тело, руки. Он встал. Оглядел комнату. Посмотрел на себя в зеркало.

Сегодня всё может измениться.

Глава 12 — Вечер перед тишиной

Он начал с простого — с уборки.

Сначала пыль. Потом пол. Потом — перебрал книги на столе, сложил футболки, убрал чашки в раковину. Всё казалось незначительным, но всё было нужно. Он будто пытался стереть с квартиры свой прежний запах. Тот, который остался после Лены, после бессонных ночей, после одиночия, когда тишина становилась липкой.

Он даже сменил постель. Чистое — как попытка начать с нуля.

Окно приоткрыл, чтобы не было душно. Потом снова закрыл — вдруг будет прохладно. Всё казалось важным. Слишком важным. Будто от температуры воздуха зависело, останется она или нет.

Когда всё было почти готово — взял телефон.

Открыл список контактов. Отправил одну и ту же фразу родителям, Алине и двум близким друзьям:

“Уехал в другой город на день. Телефон может быть выключен. Завтра буду.”

Пауза.

Потом — режим “Не беспокоить”. Только один контакт в исключениях.

Соня.

Он смотрел на экран.

Зачем я это делаю? Чтобы скрыться? Или чтобы наконец остаться с кем-то наедине, без чужих вторжений?

Он знал ответ. Просто не хотел его формулировать.

Прошло десять минут.

Он подошёл к зеркалу. Волосы — чуть растрёпаны, щетина — оставил. Не специально. Просто так вышло. Он смотрел на себя и не узнавал. Как будто это был не Максим, а кто-то, кто всё-таки решился.

Не на секс.

На встречу.

Экран мигнул.

Соня:

“Еду. Буду минут через двадцать.”

Он ощутил, как что-то оборвалось под грудиной.

Не страх. Не радость. Что-то большее. Почти предчувствие.

Он снова взглянул на комнату.

Подушку поправил. Свет выключил, оставил только торшер.

Всё было готово.

Он не знал, что именно начнётся.

Но знал точно: что-то кончится.

* * * * *

Звонок в домофон — короткий, но резкий.

Он вздрогнул, как будто услышал выстрел.

— Алло.

— Это я.

Голос — спокойный, но живой. Настоящий. Он вдруг понял, как давно не слышал её вживую.

Нажал кнопку.

Открыл дверь.

Встал в проёме, будто не знал, как встречать. Цветы? Нет. Объятия? Рано. Просто — стоял.

И вот она.

Соня поднялась по лестнице без сумки, без макияжа. В светлой кофте, чуть длинной, будто чужой. Волосы — собраны, шея — открыта. В руке — телефон. На лице — ни улыбки, ни обиды. Только странная ясность.

— Привет, — сказала тихо.

— Заходи.

Он отступил, пропуская её. Она прошла мимо. Медленно, как будто это была не квартира, а граница.

Внутри — пахло чаем.

Максим специально заварил свежий, но не поставил чашки. Забыл.

— Ты один живёшь? — спросила, не оборачиваясь.

— Да. Снимаю квартиру.

Она кивнула. Отошла к окну.

Он стоял в двух шагах, не зная, как начать.

— Спасибо, что пришла, — наконец сказал.

— Я думала, не дойду, — ответила она. — По дороге было странное чувство. Будто это не я иду. А кто-то, кто хочет сделать ошибку.

Он замолчал.

— Но я всё равно пришла, — добавила она.

И вдруг повернулась к нему. Не резко. Просто встала лицом. Глаза — прямые, ясные. Без защиты.

Максим подошёл ближе.

Она не отступила.

Он поднял руку, коснулся её щеки. Она не отвела взгляда.

Пальцы скользнули за ухо.

И тогда — он поцеловал её.

Медленно.

Неуверенно.

Сначала один раз. Потом — второй.

И только потом — глубже. Рот к рту. Дыхание к дыханию. Никакого дикого желания. Только жажда быть услышанным.

Она ответила.

Тело дрогнуло.

Он обнял её за талию.

Она прижалась.

И всё стало тише. Как будто комната исчезла. Остались только двое — и что-то между ними, невидимое, но сильное.

— Можно?.. — шепнул он, уже не отрываясь.

— Да.

Голос её был тёплым, почти невесомым.

Их губы снова встретились.

На этот раз — без остановок.

* * * * *

Они переместились на диван. Не сразу. Сначала — шаг за шагом. Он взял её за руку, провёл пальцем по запястью. Она посмотрела вниз — будто сама испугалась того, как естественно это получилось.

Он обнял её. Она прижалась боком, подбородком к его плечу. Несколько секунд просто дышали в такт. И только потом — он стал медленно гладить её по спине. Под кофту, кончиками пальцев, осторожно, будто боялся спугнуть.

Соня не смотрела в глаза. Только дышала.

Тело у неё было напряжённым — до дрожи, но она не отстранялась. Только ловила каждое движение — как будто училась ему.

Он провёл губами по её шее.

Она вздрогнула.

Он прижал ладонь к её животу.

Соня вдруг тихо сказала:

— Я… никогда.

Он остановился.

— Никогда — это?..

— Ну…

вот так

. Минет. Ни разу. Даже… не пробовала.

Он молча кивнул. Провёл пальцами по щеке.

— Тогда давай не спешить. Если ты не хочешь…

— Хочу, — перебила. — Просто боюсь, что… глупо выйдет. Или не понравится.

Он улыбнулся.

— Ты уже нравишься. Всё остальное — только прикосновения.

Соня опустила взгляд.

Потом легла на спину. Нерешительно.

Он аккуратно снял с неё кофту. Осталась в майке.

Потом медленно потянул резинку её леггинсов. Она чуть приподняла бёдра — позволила.

Он скользнул вниз. Ни одного резкого движения.

Кожа под его губами — горячая. Сладко дрожащая. Она прикусила губу. Потом — чуть выгнулась. Пальцы вцепились в подушку. Он был терпелив. Он ласкал её, как музыку — будто боялся сыграть фальшиво. И когда язык прошёлся по самым чувствительным точкам — она выдохнула его имя. Не крик — почти мольбу. Словно не верила, что можно вот так. Мягко. Глубоко. С любовью.

После — они поменялись местами.

Соня медленно встала на колени, рядом. Губы дрожали. Руки — тоже. Он смотрел на неё, не торопя.

Она расстегнула молнию. Провела пальцами. Взяла. Осторожно.

Потом — наклонилась.

Первое прикосновение — как ток. Неуверенное, влажное. Он чуть застонал. Она напряглась, отстранилась.

— Всё хорошо, — шепнул он. — Просто продолжай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И она продолжила. С каждым разом — чуть глубже. Медленнее. Искренне. Он чувствовал, что для неё это не игра. Это как прыжок с высоты — страшно, но хочется лететь.

Когда он сжал ладонью её волосы и сказал “достаточно” — она послушалась сразу. Легла рядом. Прижалась лбом к его ключице. Дышала, как после забега.

Он поцеловал её в висок.

И не сказал ни слова.

Потому что всё уже было сказано.

* * * * *

Они лежали рядом.

Под одним пледом. На тёплом диване. Голоса не было. Только дыхание.

Максим гладил её по руке — лёгкими кругами. Соня смотрела в потолок, будто там было что-то, что могла понять только она.

— Хочешь чаю? — спросил он.

— Не надо. Если я встану — придётся уходить.

— Не обязательно.

— Обязательно, — сказала она почти шёпотом.

— Почему?

— Потому что, если останусь — ты подумаешь, что мы вместе. А мы не вместе.

Он замер.

Соня повернулась к нему. Подбородок чуть дрожал. Но глаза были ясными.

— Я правда не хотела делать тебе больно. И всё это… сегодня… — она кивнула на диван, на них — всё это было по-настоящему.

— Тогда почему нет? — спросил он. Тихо. Без упрёка. Просто.

— Потому что ты здесь.

— Я могу быть не здесь.

— Но ты не в Томске.

Пауза.

— А я уезжаю. Через несколько дней. И не вернусь. Это не “пожить у бабушки”, не “на сессию”. Это надолго. Это — по-настоящему.

Он сжал её ладонь.

— Но… ты мне нравишься.

— А ты — мне. И, наверное, это самое ужасное. Потому что если бы ты не нравился, всё было бы проще.

Она села. Медленно надела кофту. Потом — встала.

Он не остановил.

— Мне нужно сохранить себя, — сказала, натягивая носки. — А я умею привязываться. Слишком сильно.

— Ты уже привязалась?

— Нет. И хочу уехать, пока не успела.

Он подошёл. Обнял её. Не в страсти — в прощании.

Соня долго стояла так. Потом прошептала:

— Ты — очень хороший. Может, даже слишком.

— А ты — слишком настоящая.

Она прижалась к его щеке.

— Прости.

Он не ответил.

Потому что не знал, что именно нужно прощать.

Она ушла.

А он остался.

С лёгким запахом её духов на пледе.

С телефоном в руке.

С квартирой, в которой только что было что-то живое.

И с пустотой, которая снова возвращалась.

* * * * *

Он проснулся рано.

Свет пробивался через шторы — мягкий, сероватый. Комната казалась пустой. Не просто без неё. Пустой — внутри.

Он подошёл к окну. За стеклом — чужой город. Или, может, он сам стал чужим. Без неё.

В голове не было слов. Только ощущения.

Запах её волос. Вкус. Дрожь её пальцев.

И тишина, которую она оставила после себя — как если бы музыка резко оборвалась на середине куплета.

Он взял телефон.

Сообщений не было.

Открыл переписку с Соней. Последнее: “Пиши адрес”.

Он не стал писать “Спасибо”, “Ты мне нужна”, “Останься”.

Поздно.

Он открыл Instagram. Пусто. Даже сторис нет. Она уезжает — тихо. Как умеет.

Потом — другой звук. Сухой. Противный. Знакомый.

Лена.

“Мне всё равно, кто у тебя был. Я лучше. И я вернусь. Ты ещё поймёшь.”

И вдруг — что-то щёлкнуло.

Именно сейчас, в этот момент, он понял: всё, что его держит здесь — уже гниёт.

Работа? Рутинная.

Родители? Поймут.

Друзья? Поддержат, если настоящие.

Лена? Больше не страх. Не власть. Просто шум за стенкой.

Он провёл пальцами по экрану.

Удалил сообщение.

Выдохнул.

А потом — сел за ноутбук.

Открыл карту.

Нашёл Томск.

Нашёл вокзал.

Нашёл расписание.

И сказал вслух — самому себе:

— Я поеду.

Слова прозвучали удивительно легко.

Как будто всё остальное — было ложью.

А это — правда.

Глупая. Безрассудная. Твоя.

Он не знал, что скажет ей, если найдет. Не знал, где остановится. Как будет жить.

Но точно знал —

он больше не может не пытаться.

Глава 13 — Последний маршрут

Утро было ясным, будто нарочно — чтобы всё казалось не таким тяжёлым. Максим сидел на кухне, не включая свет и не заваривая чай. В комнате было прохладно, открытое окно пропускало ветер с улицы, пахло пылью и июлем. Он не спал почти всю ночь, просто лежал, слушал, как стучит сердце, и думал: что теперь? Рядом, на подоконнике, лежал телефон — тёмный, молчаливый, будто забытый. Он не писал с вечера. Не спрашивал, как добралась, не звал, не умолял — знал, что всё решено.

Сообщение пришло само, под утро. Короткое, будто вырезанное из холодного воздуха.

“Я уезжаю. Не провожай. Так будет легче. Спасибо за всё.”

Ни обращения, ни подписи, ни даже точки. Только это — как лезвие. Он прочитал один раз и не стал открывать снова. Всё было ясно и без пояснений.

Днём позвонила Алина. Голос у неё был тихий, как будто что-то знала заранее. Она сказала, что Соня уехала рано, с пересадкой — сначала электричка, потом поезд. Сама. Без провожающих. Без вещей, только рюкзак. Словно хотела исчезнуть без следа — как заехала, так и уехала.

Максим не удивился. Не взбесился, не начал метаться. Просто выдохнул и опёрся лбом о стекло. Было ощущение, что в комнате стало больше воздуха, но дышать легче не стало. Наоборот — грудь сжала медленно, как тиски. Всё, что было — осталось в этой комнате. А всё, что будет — ещё даже не родилось.

Он вышел на улицу только вечером. Прогулялся мимо старых дворов, где когда-то ждал Лену, где ссорились и мирились, где чувствовал себя то слабым, то нужным. Тени деревьев были длинные, вечер медленно укрывал город. Шёл, не глядя на людей, не замечая машин. Только чувствовал под ногами асфальт — и внутри гудело одно:

что теперь?

Но впервые в этом вопросе не было отчаяния. Была только странная, упрямая тишина. Как будто что-то внутри решилось. Слишком рано для слов. Слишком поздно для страхов. И он знал — дальше будет шаг.

* * * * *

Он не стал писать. Позвонил матери и коротко сказал:

— Приду сегодня. Хочу поговорить.

— Что-то случилось?

— Просто... надо.

Молчание с её стороны длилось пару секунд, прежде чем прозвучало:

— Хорошо. Мы дома.

По пути до родительского дома Максим чувствовал, как внутри что-то скручивается в узел. Не страх, не вина — что-то другое. Как будто сейчас он признается в чём-то важном, но непонятном даже себе. В кармане лежал телефон с отключённым звуком. Он не проверял сообщения. Сегодня — ни от кого. Ни от Сони. Ни, тем более, от Лены.

Дверь открыла мать. Улыбнулась, но сразу нахмурилась, уловив в нём что-то не то.

— Максим… ты как?

— Всё нормально. Можно зайду?

— Конечно.

Отец сидел на кухне, газета в руках, очки на носу. Глянул на сына поверх страниц, кивнул.

— Здорово. Что так внезапно?

Максим сел, сцепил пальцы.

— Я не буду тянуть. Я пришёл сказать, что… уезжаю.

Мать резко подняла голову.

— Куда?

— В Томск.

Пауза. В которой он услышал, как гудит холодильник.

— В Томск? — переспросил отец, откладывая газету. — Что у тебя там?

— Девочка.

Он выдохнул.

— Не “подруга”, не “знакомая”. Не знаю, как это правильно. Но я… влюбился.

Мать молчала. Только смотрела.

— Максим, ты с ума сошёл? Ты даже не знаешь её толком. Вы встречались один раз…

— Дважды. Но это неважно. Я… не могу это объяснить. Просто понимаю, что если сейчас не уеду — буду жалеть. Она уехала, а у меня внутри с тех пор всё как вывернуто. Я не сплю. Не могу думать ни о чём, кроме неё.

Отец опёрся на стол, долго смотрел на него.

— Ты уверен, что это не просто импульс?

— А разве импульс — это плохо? Иногда именно импульс и есть правда. Я взрослый. У меня нет долгов. Нет семьи. Нет даже собаки. У меня только чувство — и если я его не послушаю, значит, я вообще не живу.

Мать встала, налила себе воды. Медленно, чтобы потянуть паузу.

— Ты планируешь вернуться?

— Не знаю.

— А работа?

— Уволюсь. Это не та работа, ради которой стоит оставаться.

— У тебя там даже жилья нет, Максим.

— Я найду. Я справлюсь.

В комнате снова стало тихо. Только стучали капли из-под крана.

Отец встал и вышел. Вернулся через минуту, протягивая конверт.

— Тут немного. На первое. Мы не держим. Но ты должен понимать: романтика пройдёт. А жизнь — останется.

— Я понимаю.

— Если не сложится — возвращайся.

— Не как побитый, — добавила мать. — А как человек, который попробовал. Это, между прочим, гораздо лучше, чем быть тем, кто всю жизнь боялся.

Максим сжал конверт. Повернулся к ним.

— Спасибо.

— Ты нам не чужой, чтобы держать на поводке, — сказал отец. — Просто живи так, чтобы себя уважать. А это, как ни странно, самая трудная штука.

Он вышел от них не с облегчением — с осознанием. Что его выбор теперь не о побеге. А о начале.

* * * * *

Он начал с работы. Написал заявление молча, без вступлений. Когда пришёл в отдел кадров, Лариса, бухгалтерша, сначала решила, что он шутит.

— Ты? Уходишь? Макс, да ладно! Без тебя тут как-то... пусто будет.

Он улыбнулся, но не стал объяснять. Только сказал:

— Пришло время.

Она кивнула с такой грустью, будто провожала не коллегу — младшего брата.

Когда новость дошла до отдела, началась суета. Кто-то предложил собраться вечером, устроить мини-проводы.

— Ну ты хоть скажи, куда? — спрашивал Андрей с соседнего стола. — Или это как в фильме: исчез без следа?

— Томск, — коротко сказал Максим.

— Ты там был хоть раз?

— Нет.

На секунду повисла тишина. Потом Марина, всегда весёлая и язвительная, вдруг подошла и обняла его.

— Ты псих. Но если кто и может начать всё с нуля — так это ты.

Вечером они всё-таки собрались — пицца, чай, разговоры. Без алкоголя, без пафоса. Кто-то вспоминал его шутки, кто-то — корпоративы, где он спасал неловкие паузы.

— Слушай, ты реально был у нас как… связующее звено, — сказал один из стажёров. — Типа, с тобой не страшно было. Даже если жопа.

Максим молчал, просто смотрел на них всех — и чувствовал, как тяжело будет это оставить. Но и как правильно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом он удалил все соцсети. Одну за другой. Instagram, Telegram, ВКонтакте. Почистил Google-аккаунт. Отключил оповещения.

Каждый клик — как перерезанный канат, что держал его в прошлом. Не с ненавистью, а с благодарностью: за всё. Но пора.

На следующий день он пришёл в салон связи.

— Новый номер. Без переноса, без истории, без пакетов “привет от друзей”.

— Переходите на чёрную сторону? — пошутила девушка.

— Можно и так сказать, — улыбнулся он.

Сменил номер. Вставил симку. И всё — тишина. Никакого “Макс, ты где?”. Ни одного “вернись”. Даже Лена — исчезла. Или он просто впервые стал недоступен.

Он вышел во двор. На небе — розовая вечерняя полоса. Ветер.

И впервые в жизни — такая странная лёгкость. Как будто всё старое сложил в коробку, подписал “не моё” — и сдал в архив.

* * * * *

Он встал на рассвете.

Собрался быстро. Один рюкзак — одежда, зарядка, блокнот. И пакет — в нём тёплый пирожок, бутылка воды, термос с чаем. Мать положила молча, без лишних слов. Отец только кивнул, когда он выходил.

Такси до вокзала он заказал заранее. Проехал знакомыми улицами, не оглядываясь. Всё, что можно было вспомнить — уже вспомнил. Всё, что следовало отпустить — отпустил. Даже Лена, как ни странно, не казалась больше угрозой. Он стал… другим. Спокойным не потому, что нет боли. А потому что выбрал её не бояться.

На вокзале было оживлённо. Кто-то спешил, кто-то провожал. Максим был один.

И ему не нужно было иначе.

Он не хотел красивого “пока”. Не хотел, чтобы кто-то стоял у окна вагона, махал рукой. Это был его путь — не как жест, а как жизнь.

Соне он ничего не написал.

Да и что?

“Я еду в твой город, чтобы просто быть рядом?”

Она могла испугаться. Или отвергнуть. Или — промолчать.

А он не хотел ставить её в положение “должна”. Он просто поедет. Найдёт работу. Снимет жильё. И если судьба даст шанс — скажет. А если нет — будет жить.

Но не жалеть.

По громкой связи объявили посадку. Томск — четвёртая станция в маршруте. Он встал, взял рюкзак и пошёл. Лёгкий. Даже не из-за веса. Из-за того, что впервые — знал, зачем идёт.

У входа в вагон остановился.

Посмотрел на поезд. Потом — на небо.

Выдохнул.

Я иду за тобой,

— подумал. —

Даже если ты уже не ждёшь.

И шагнул внутрь.

Конец