Развод. Точка невозврата?

Глава 1. Эмма

Проверяю, не размазалась ли помада, и приглаживаю выбившийся из идеальной укладки локон.

Не дай бог хоть одна деталь будет не на месте — что скажут люди?

Обо мне будет судачить вся Москва. Уже представляю заголовок в каком-нибудь светском телеграм-канале: «Шок! Скандал! Эмма Князева впервые выглядит неидеально».

Позволяю себе криво усмехнуться этой мысли.

Может, ради смеха заявиться в джинсах и биркенштоках?

Или даже в старой футболке Руслана с «Ramones».

Нет, не пойдет.

Нельзя рисковать — ещё подумает, что я все эти годы бережно хранила её. Не хочу, чтобы он знал, что я сплю в ней каждую ночь, когда его нет. Он может решить, что я с нежностью вспоминаю начало наших отношений, а этого допустить никак нельзя. Я слишком долго и упорно убеждала его и весь остальной мир, что у меня вообще нет чувств, чтобы выдать себя из-за двадцатилетнего куска хлопка.

Подхватываю футболку с кровати, где бросила её утром, и подношу к лицу. Разумеется, за два десятилетия её стирали сотни раз, но какая-то уловка памяти позволяет мне ощущать въевшийся в ткань аромат тех времён: лёгкий шлейф каких-то сладких девчачьих духов, нотки геля для душа Руслана, а в основе — запахи блинов, кофе, дешёвого пива и редких сигарет. Беззаботные времена, когда мир казался совсем другим. Делаю последний глубокий вдох и прячу футболку на её законное место — на самое дно ящика с нижним бельём. Именно там я храню все доказательства своей единственной постыдной тайны: я на самом деле живая.

Разобравшись с этим, позирую перед зеркалом в полный рост, тщательно изучая себя со всех возможных ракурсов. Выбирать наряд на свадьбу — всегда испытание, отчасти потому, что я ненавижу свадьбы. В них слишком много надежд и обещаний. Но от этой мне не отвертеться, так что придётся стиснуть зубы и терпеть. Могло быть и хуже — по крайней мере, его семьи там не будет.

Платье чуть ниже колена, облегающее, но не вульгарно-обтягивающее. Глубокий красный цвет, говорящий о сдержанной элегантности. Добавляю серьги — скромные, со вкусом подобранные бриллианты — и капельку любимых духов. Я давно сменила тот девичий аромат на что-то французское и непостижимо дорогое, как и подобает женщине моего положения. Надеваю туфли на шпильке и провожу финальный осмотр. Да, так будет идеально.

Годы практики научили меня находить верный баланс для самых разных светских мероприятий. На свадьбе нельзя слишком стараться, рискуя навлечь на себя обвинения в попытке затмить мать невесты. Однако нужно всегда выглядеть безупречно, иначе за спиной поползут шепотки и смешки о том, что ты себя запустила.

Перед зеркалом репетирую свой свадебный арсенал улыбок: восторженно-удивлённую «как я рада тебя видеть!», мягкую «невеста просто восхитительна, правда?» и мою любимую — приторную «боже мой, сколько лет, сколько зим!». Проверив время, невольно усмехаюсь собственному цинизму. Помню, как эта жизнь казалась мне такой гламурной. Сколько же прошло времени с тех пор, как я так себя чувствовала?

Не рановато ли для бокала вина?

Может, немного пино-гриджио поможет мне пережить этот день.

Соблазнительно, но нет.

Ещё нет и полудня, и пить алкоголь так рано — дурной тон. Меня до сих пор преследуют яркие воспоминания о матери — как она поднимала бокал за завтраком и со смехом говорила: «Где-то в мире уже точно пора пить джин, дорогая». У меня нет ни малейшего желания идти по её стопам и продолжать эту семейную традицию, даже если теперь я понимаю всю её притягательность.

Конечно, в большинстве случаев мне бы это сошло с рук. Я могла бы выпить целую бутылку, и никто бы не заметил. Я одна в этом огромном, прекрасном особняке. Здание в стиле модерн, построенное в 1908 году, четыре этажа, шесть спален с собственными ванными и сад на крыше с потрясающим видом на город. Сколько женщин жило здесь за эти десятилетия, и чувствовала ли хоть одна из них себя такой же одинокой, как я сейчас?

Несмотря на размеры дома, у нас нет постоянной прислуги, потому что Руслан и его братья выросли именно так. Их матери это нравилось, но в их доме всегда царили шум и жизнь. Это же место больше похоже на мавзолей. Памятник всем нашим разбитым мечтам. Когда Руслана нет, я брожу по нему в звенящей тишине. Хотя, по правде говоря, я брожу по нему в одиночестве, даже когда он здесь. Дом настолько велик, что мы можем спокойно жить в нем, ни разу не пересекаясь. Возможно, в этом и кроется половина проблемы. Может, нам стоит продать его и купить студию в хрущевке?

Это заставило бы нас взглянуть в лицо реальности — тому, во что превратился наш брак.

И что тогда? Мы бы решили всё исправить или разойтись? Сбросить карты или играть дальше?

Понятия не имею.

У нас есть люди, которые убирают, чинят, возят и поддерживают идеальный порядок, чтобы мы могли заниматься своими Очень Важными Делами. В случае Руслана — зарабатыванием ещё больших денег. В моём — их раздачей. Я не питаю иллюзий — я живу благословенной жизнью, по крайней мере, в финансовом плане. Единственная моя работа — благотворительность, и, по совести говоря, я в этом хороша. Это ещё одна роль, которую я прекрасно играю, как Любящая Жена и Восхищенная Гостья на Свадьбе. Устраивая грандиозные вечера, я собрала средства для сотни различных фондов, и я — ценный актив для Руслана и компании, которой он управляет. На первый взгляд, у меня есть всё, о чём только может мечтать женщина.

Под этой глянцевой поверхностью, конечно, совсем другая история. Под ней — полный крах.

Чёрт.

Бокал пино-гриджио зовёт меня всё настойчивее.

Приходит сообщение от Руслана: «Буду ровно через десять минут». Разумеется, я готова, но всё равно заставлю его подождать. Он, полагаю, этого и ждёт. Кажется, я уже много лет не выходила из дома вовремя. Что-то всегда мешает мне переступить порог, когда он приезжает. Даже сейчас, зная, что он уже в пути, чувствую, как в животе начинают трепетать нервы. Ещё раз осматриваю себя в зеркале.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всё идеально.

Идеально.

Вскоре я слышу гудок «Бентли» под окнами. Но остаюсь на месте, словно ноги приросли к полу. Мысль о целом дне притворства, о том, что нужно быть идеальной женой… Кровь стынет в жилах. Присаживаюсь на край кровати и делаю несколько глубоких вдохов. Всего несколько часов, и всё закончится. Мне просто нужно пережить сегодняшний день, а потом у меня целых три вечера без светских мероприятий. Три вечера, когда я смогу в одиночестве смотреть сериалы или планировать свой следующий триумфальный гала-ужин. Три вечера, когда мне не придется видеть Руслана и вспоминать, какая я неудачница.

Ещё один гудок, и я смотрю на телефон. Как пролетели пятнадцать минут, пока я сидела здесь, пытаясь надышаться? Он разозлится ещё больше, когда увидит, что я прочитала его все более нетерпеливые сообщения. Мне действительно пора спускаться. Бросаю быстрый взгляд в окно, прячась за шторой.

Вот он, мой муж, прислонился к машине и выглядит злым. Злым и до неприличия сексуальным, мне на беду.

Когда я наконец выхожу из дома, ноздри Руслана раздуваются, а серые глаза сверкают. Оба признака крайнего раздражения, которого я вполне заслуживаю. Вижу, как он скользит взглядом по моему наряду, задерживаясь на ногах, и практически чувствую, как он заставляет себя успокоиться. Между нами всё ещё существует физическое притяжение, которое ни один из нас не может игнорировать, как бы мы ни старались. И я стараюсь, но мой муж обладает непринуждённой сексуальностью, которую невозможно не замечать. Вижу по его глазам, что он тоже чувствует это притяжение, но борется с ним так же, как и я, — что, без сомнения, и стало причиной его ухода из нашей супружеской спальни.

— Ты прекрасно выглядишь, — тихо говорит он, заставая меня врасплох.

Простое, искреннее признание, и у меня перехватывает дыхание. После всех этих лет, после всей этой холодной войны между нами, этот мужчина всё ещё может с такой лёгкостью выбить меня из колеи. Я ждала резкости, а он выбрал ласку. С этим справиться гораздо труднее. От внезапной уязвимости у меня дрожат ноги и колотится сердце. Поддаюсь эмоциям, а эмоции — враг.

Лишь киваю в знак благодарности, и он открывает передо мной дверцу машины. Такой незначительный жест, но он никогда о нём не забывал. Даже в разгар ссоры, после которой мы не разговариваем неделями, Руслан всегда открывает для меня дверь машины. Иногда мне кажется это милым, а часто хочется сказать ему, что я взрослая женщина и могу сама открыть себе чёртову дверь.

Сегодня?

Сегодня я просто принимаю это и с благодарностью скрываюсь в тёмном салоне «Бентли». Оказавшись внутри, чувствую себя гораздо менее уязвимой, чем под безжалостными лучами осеннего солнца.

— Привет, Ирина, — говорю нашему водителю. — Мне жаль, что заставила ждать.

Она встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида, её тёмные глаза искрятся весельем. Ирина настаивает на ношении водительской фуражки, хотя мы её об этом не просим, и из-под неё выбивается копна чёрных кудрей.

— Правда, Эмма Андреевна? — отвечает она. — Вот прямо-таки жаль?

Подмигиваю ей, но ничего не отвечаю. Руслан устраивается рядом, и Ирина поднимает звуконепроницаемую перегородку.

— Как прошёл вечер? — спрашивает он, разглаживая брюки и смахивая невидимую пылинку. От него исходит божественный аромат — почти такой же пьянящий, как у той футболки «Ramones», но куда более изысканный.

— О, обычная суматоха при планировании мероприятий. Как ты знаешь, в следующем месяце я одна из устроительниц благотворительного вечера в Пушкинском музее, и пришлось потушить пару пожаров.

— Да? Носилась, вышибая двери и строя всех подряд?

— Естественно. Ну кто, скажите на милость, сажает Роксану Волконскую рядом с Оливией Самойловой на благотворительном ужине?

Он на мгновение прищуривается, прежде чем ответить.

— Не могу вспомнить, что они не поделили. Роксана увела у Оливии мужа?

— Всё гораздо хуже. Она переманила её домработницу.

Уголок его рта изгибается в ухмылке. Обожаю эту кривоватую ухмылку Руслана. Это одна из немногих вещей, которые в нём не изменились за эти годы, и она напоминает мне о более ранних версиях наших отношений. Может, поэтому я немного смягчаюсь и совершаю ошибку.

— А как прошёл твой вечер с семьёй? Всё в порядке?

Едва слова срываются с моих губ, я тут же жалею о них. Нас с Русланом не назовёшь счастливой парой, но мы, по-своему, заставили этот брак работать. По общему признанию, сейчас это больше похоже на деловое партнерство, чем на союз по любви, но как пара мы функционируем. Один из способов достижения этой гармонии — наше негласное соглашение избегать трудных тем. Самое большое и страшное табу — его семья. Мы оба делаем вид, что для нашего брака их не существует, потому что разговоры о них никогда не заканчиваются добром. И вот по какой-то неведомой причине я сама открыла этот ящик Пандоры, и теперь его содержимое расползается по мне. Мысленно даю себе пощёчину и произношу про себя гомеровское «Доу!».

Он удивлённо вскидывает бровь, и я достаю из сумочки пудреницу и подкрашиваю губы — не потому что это нужно, а чтобы чем-то прикрыться.

— А, они отлично, спасибо, что спросила, — говорит он нейтральным тоном. — Там была Алина с малышом Лёней и её младшая сестра, Яна, которая учится в магистратуре в СПбГУ. Она очень похожа на Алину, только ещё более живая и непосредственная. А потом приехала Майя.

С щелчком захлопываю пудреницу и киваю. Девушка Егора — тема куда более безопасная. Я довольно много общалась с Майей, и она действительно чудесный человек. Ему повезло найти любовь всей своей жизни в лице своей секретарши. Он и правда счастлив. С женой Кирилла, Алиной, я виделась лишь однажды, и наша встреча была короткой и напряжённой. По крайней мере, напряжённой с моей стороны, так как я была уверена, что мой милый деверь уже успел рассказать ей, какая я ядовитая стерва. Я не почувствовала от неё враждебности, но я лучше, чем кто-либо, знаю, как хорошо женщины умеют скрывать свои истинные чувства.

Я и сама сейчас этим занимаюсь — киваю и улыбаюсь в нужных местах, пока он говорит. Он рассказывает мне о здоровье Георгия и о любовных похождениях Дмитрия, разглагольствует о том, как Лёня похож на Кирилла, а я создаю впечатление, что меня это ничуть не задевает. Я скрываю, что на самом деле провела вчерашний вечер в тоскливом одиночестве, в компании лишь ноутбука и бутылки красного. Делаю вид, что меня не беспокоит, что он проводит столько времени с людьми, которые меня терпеть не могут, — что он каждый раз выбирает их, а не меня.

Конечно, так было не всегда.

— Звучит мило, — коротко отвечаю, надеясь, что он почувствует, как мне тяжело. Молясь, чтобы мы перешли к чему-то менее спорному, вроде политики, религии или вопроса о том, является ли «Крепкий орешек» рождественским фильмом.

Он рассеянно теребит галстук — верный признак нервозности. Протягиваю руку и поправляю его. Мои пальцы касаются кожи на его шее, и мы оба вздрагиваем от неожиданного контакта.

— Вот, — говорю я. — Теперь всё в порядке. Не хватало ещё, чтобы ты опозорил меня на людях.

— Небеса уберегут, — говорит он, закатывая глаза. — Кстати, я тут подумал…

О боже.

Сейчас начнётся.

Я не знаю, что именно, но чувствую — что-то неприятное.

— Я подумал, может, ты хочешь посмотреть на Лёню?

Господи.

И это всё?

Почему он сказал это таким тоном, будто собирался сообщить что-то ужасное?

Может, я и не общаюсь с его семьей, но я же не полное чудовище.

Осторожно киваю, он достаёт телефон и начинает листать фотографии, и я скоро понимаю, что там не только Лёня.

Там они все.

Семья Князевых в полном составе, все вместе в доме, в который я не ступала уже много лет. Странно видеть мелкие изменения — другой цвет стен, новый диван, целый угол, заваленный игрушками и детскими вещами. Руслан находит серию снимков Лёни, которому скоро десять месяцев. Он сидит на коленях у Кирилла в костюмчике тыквы и выглядит очаровательно. Даже присутствие Кирилла на заднем плане не может сдержать моей улыбки. Руслан пролистывает три или четыре фотографии, на каждой из которых малыш с кем-то из членов семьи. Я сосредотачиваюсь на Лёне — он не виноват, кто у него родственники. Наконец, он доходит до снимка, где малыша держит на руках симпатичная молодая женщина, которую я не узнаю.

— Это сестра Алины, Яна, — объясняет он. — Та, что учится в СПбГУ. Умница.

Хм-м.

Умница и хохотушка.

Молодая, красивая, и за пять минут знакомства она стала в семье Князевых большей своей, чем я за двадцать лет.

Милашка Яна.

И милашка Алина, и милашка Георгий, и милашка Кирилл. Как это всё прекрасно.

Знаю, что реагирую слишком остро. Что веду себя мелочно и глупо, ревную. Я не могу возражать против того, что меня не зовут туда, где я ясно дала понять, что не хочу быть. Вот за что я ненавижу эмоции — в них нет никакой логики, и их невозможно контролировать. Чувствую грусть, злость и обиду на то, что Руслан ничего этого не замечает.

Осознаю, что веду себя иррационально — внешне я не подала ни малейшего знака о своих чувствах. Я слишком хорошо научилась скрывать то, что творится у меня внутри.

Это моя суперспособность.

И всё же с каждой секундой сохранять спокойствие становится всё труднее. С каждой милой фотографией и каждым восторженным комментарием, слетающим с губ моего мужа. Руслану тяжело управлять двумя половинами своего мира, но и мне нелегко. Я так хотела быть частью того мира — пока не стало слишком поздно. Слушая его сейчас, такого счастливого, когда он говорит о них, я лишь острее чувствую, как мы далеки друг от друга.

Может, он и застрял где-то посередине, но я-то осталась совсем одна на другом берегу, и здесь чертовски одиноко. Мне хочется кричать, вопить и плакать. Мне хочется заорать на него: «Если они все, чёрт побери, такие идеальные, почему бы тебе просто не уйти к ним? Почему бы не найти себе кого-то нового? Почему бы не сделать то, что, по мнению твоих братьев, ты и должен, — и не уйти? Почему бы не избавить нас обоих от этих мучений и не признать, что без меня ты был бы счастливее?»

Отбоя от предложений у него точно не будет. В конце концов, он до неприличия красив. Не говоря уже о том, что богат, обаятелен, добр и, по-своему, уморительно смешон. Я давно не вижу эту его сторону, но другая женщина, вероятно, увидела бы. Майя, Алина и драгоценная младшая сестрёнка Алины, несомненно, видят эту его сторону чаще, чем я. Чёрт, я уверена, даже бариста из кофейни на углу видит её чаще.

— Посмотри на эту, — говорит он. — Лёня здесь уже ходит.

Он не замечает бури, бушующей внутри меня, хотя я сижу буквально в нескольких сантиметрах от него. Да, вот насколько я хороша. Я смотрю на телефон, разваливаясь на части, но при этом издавая все правильные звуки. Леонид очарователен, и я уверена, что скоро у него появится младший братик или сестричка. А Егор и Майя так влюблены, что я не удивлюсь, если они тоже скоро вступят в родительский клуб. Кажется, все вокруг играют в счастливые семьи.

То, как Руслан говорит о Лёне, как он говорит о них всех… этого он хочет и для себя. Того, что он ожидал получить, когда мы только сошлись. Любящую жену, прекрасных детей, дом, наполненный любовью и смехом.

К несчастью для Руслана, он женился на мне. И я не дала ему ничего из этого.

— Может, мы могли бы, не знаю, как-нибудь встретиться, выпить? — спрашивает он, наконец убирая проклятый телефон. — Мы с тобой, Егор и Майя. Может, Валентин. Ты же его не видела с тех пор, как он вернулся в Россию. Возможно, даже Алина с Кириллом?

Чёрт.

Он это серьезно?

Он себя слышит?

Он действительно думает, что несколько снимков милого малыша что-то изменят?

Как, чёрт возьми, по его мнению, Кирилл отреагирует на идею весело провести вечер в моей компании?

Подозреваю, он скорее согласится на удар электрошокером по яйцам.

Я сама виновата. Я дала слабину. Проявила капельку интереса и приоткрыла эту дверь. Теперь мне нужно с силой захлопнуть её.

Он хочет, чтобы мы все дружили. Он видит их счастье и думает, что для нас это ещё возможно. Чёрт, он хочет, чтобы мы все взялись за руки, забыли прошлое и стали лучшими друзьями навеки. В глубине души Руслан — хороший человек, который просто хочет, чтобы важные люди в его жизни ладили друг с другом. К сожалению, он понятия не имеет, насколько это невозможно для всех остальных. Он застрял на этой ничейной земле между нашими окопами, призывая к перемирию, которого никогда не будет.

— Я занята в этот вечер, — говорю немедленно. — Благотворительный ужин. Прости.

— Правда? — спрашивает он, вскидывая брови. — Какой фонд?

— «Спасение красноногой камышовки», — быстро отвечаю. — Это вымирающий вид. Очень редкий. — На самом деле, ещё более редкий — это существо, которое существует только в моём воображении.

Кивнув, он, кажется, принимает моё оправдание и смотрит на проносящиеся за окном улицы Москвы. Когда он снова поворачивается ко мне, то говорит нарочито небрежно:

— Забавно, что ты уже знаешь о своей занятости, хотя я не назвал конкретную дату. Напомни мне потом сделать пожертвование в пользу бедной камышовки, хорошо?

— Конечно, дорогой, — уверяю его, продолжая лгать. — Можешь на меня рассчитывать.

Намеренно отвожу взгляд, давая понять, что наше короткое перемирие окончено. Не могу дождаться, когда выйду из этой машины и окажусь подальше от него, хотя бы на несколько минут, чтобы прийти в себя. Чтобы вспомнить, что я — Эмма Князева, и пусть говорят, что человек не остров, но эта женщина к этому чертовски близка.

Мне не нужны братья Князевы. Мне не нужно, чтобы они меня любили или одобряли, не нужно, чтобы они знали, как я скучаю по тем дням, когда я тоже была частью их семейных сборищ.

Мне не нужен никто из них.

Включая Руслана.

Глава 2. Руслан

Украдкой бросаю взгляд направо, на свою жену. В машине она меня просто уничтожила — ледяным молчанием, своим фирменным оружием.

Я надавил.

Слишком сильно, слишком рано. И вот результат: она снова непробиваема, снова в режиме Снежной королевы.

Горький опыт подсказывает: этот день уже не спасти. Она будет находиться рядом, чисто из чувства долга, соблюдая приличия. Но не будет ни настоящего тепла, ни искренней радости.

Вообще ничего настоящего.

Только её холодное презрение и демонстративное безразличие, от которого веет арктическим холодом.

Наверное, дело в фотографиях племянника. Нет, в предложении выпить с Кириллом.

А может...

Чёрт, да во всём сразу.

Она никогда по своей воле не говорит о моей семье, поэтому её интерес меня одновременно и удивил, и обрадовал. Настолько, что я потерял контроль. Хватило бы одного фото Лёни.

Зачем я показал ей всю галерею в телефоне?

Теперь я расплачиваюсь.

Лучше бы она накричала на меня, влепила пощечину за то, что я повёл себя как бесчувственный идиот. А ведь так и было — я же знаю, как её ранят разговоры о детях. Скажи она мне «заткнись к чёрту», я бы извинился, и у нас был бы шанс спасти вечер.

Но нет.

Она выбрала свой излюбленный метод — глухую оборону.

Она не проронила ни слова с тех пор, как мы приехали. Для неё я умер. По крайней мере, на сегодня.

Но, несмотря на досаду, на этот лед между нами, я не могу отвести от неё глаз. Я пытаюсь играть по её правилам, сохранять хладнокровие, но где мне до неё. Мой взгляд снова и снова притягивает к ней, засасывает в чёрную дыру её красоты. Эмма сшибает с ног. Сейчас, в свои сорок, она ещё ослепительнее, чем в девятнадцать, когда я встретил её впервые.

Её карамельные волосы — гладкое, сияющее полотно. Безупречный макияж подчёркивает высокие скулы и точёные черты лица. Идеально скроенное платье облегает её стройную фигуру — этот фирменный, только ей присущий стиль, балансирующий на грани элегантности и дерзости. Она закидывает ногу на ногу, и мой взгляд скользит по её точёным икрам к заоблачно высоким шпилькам. Никто не должен уметь ходить на таких, но она движется с непостижимой грацией.

Против воли в голове вспыхивает картина: эти длинные ноги обвивают мои бёдра, она обнажена, если не считать этих глянцевых лодочек, и стонет от наслаждения, когда я вхожу в неё.

Чёрт!

Почему это всегда происходит? Какого лешего со мной не так?

Ради нас обоих я должен держать дистанцию — это было бы единственно верным решением. И во всех остальных сферах жизни я — человек, который принимает верные решения.

Но когда дело касается Эммы, мой член, кажется, обретает собственный разум и заявляет о своих правах, плевать ему на мудрые решения. Мой член — чёртов идиот. Ему пора бы уже усвоить правила игры и относиться к ней с той осторожностью, которой она заслуживает. Эмма может казаться грациозной и безмятежной, но в её жилах течёт аккумуляторная кислота, а не кровь.

Словно по команде, она медленно поворачивает голову. Выражение её лица не оставляет сомнений: она прочла мои мысли и не заинтересована ни в чём из того, о чём я только что думал. Хочу отвести взгляд, но с ней это невозможно. Я в ловушке, пригвождённый её карими, цвета виски, глазами, околдованный тёмным взмахом безумно длинных ресниц. Она растягивает губы в идеальной улыбке — на случай, если кто-то смотрит — и наклоняется ко мне. Её дыхание восхитительно тёплое на моей шеё, когда она шепчет:

— Перестань так на меня смотреть, Руслан. Мы так больше не делаем, помнишь? С тех пор, как ты переехал в отдельную спальню.

Она произносит эти слова, мурлыча, и, хотя их смысл — удар под дых, сам звук бьёт прямо в пах. От одного её присутствия меня бросает в жар, но её слова — как ушат ледяной воды. Этот контраст выбивает почву из-под ног. Я ненавижу, что хочу её. И ещё больше ненавижу, что она это знает.

Господи, чёрт возьми.

Как же я всё это ненавижу. Ненавижу, что она до сих пор имеет надо мной такую власть. Она сидит рядом, абсолютно невозмутимая, а я чувствую, как схожу с ума. Опьянённый её близостью, этим лёгким касанием дыхания, её бедром всего в нескольких сантиметрах от моего. И дело даже не в физике — будь это просто животное влечение, с ним было бы проще справиться.

Дело в Эмме.

Во всей, целиком.

В её теле, разуме и измученной душе. Я не понимаю, как можно любить женщину, которая, кажется, тебя ненавидит. Которая не выносит моего окружения и наказывает за малейшую ошибку. Кирилл постоянно твердит мне, чтобы я покончил с этим, нашёл другую. Но никто из братьев не понимает. Если бы я хотел другую, всё было бы просто. Но мне нужна только она. Всегда была нужна только она.

Сказав своё, моя жена отворачивается и складывает руки на коленях, с притворным восторгом вздыхая, когда мы встаём, чтобы посмотреть на невесту. Она великолепно изображает, будто заворожена волшебством момента, и я следую её примеру. В конце концов, мы на свадьбе и должны вести себя подобающе. А когда останемся одни, сможем вернуться к нашим настоящим отношениям — тем, по сравнению с которыми гладиаторские бои в Колизее покажутся днём в спа-салоне.

Подавляю внутренний шторм и сосредотачиваюсь на девушке в белом. Элла Перфильева буквально плывёт к алтарю под звуки струнного квартета, играющего «Свадебный марш» Вагнера. Она светится от счастья, держа под руку своего отца, Аркадия Перфильева, финансового директора моей корпорации. Жених, Михаил, кажется, лишился дара речи от восторга, его сияющие глаза не отрываются от прекрасной невесты.

Это действительно трогательное зрелище, и я чувствую прилив нежности к счастливой паре. Нежности и, может быть, толику тоски. Они в самом начале пути и понятия не имеют, как им повезло.

Неужели этот романтический момент растопил глыбу льда, которую Эмма носит вместо сердца?

Она и правда выглядит увлечённой этой милой сценой, но я слишком хорошо её знаю, чтобы обмануться. Как она сама мне сегодня напомнила, эта женщина могла бы получить «Оскар» за актёрское мастерство. С таким же выражением лица она могла бы восхищаться платьем невесты или планировать массовое убийство — никто бы не заметил разницы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вновь обретаю толику самоконтроля и накрываю её пальцы своей ладонью. Она могла бы быть королевой притворства, но я учился у мастера. Подношу её руку к губам и, игнорируя едва заметное сопротивление, оставляю лёгкий поцелуй на её ладони. Со стороны это будет выглядеть так, будто я растроган нежным моментом приближения Эллы к своему жениху со слезами на глазах. К чёрту это лицемерие. Я не какой-то беспомощный тюфяк, которого можно пинать всякий раз, когда ей вздумается.

— Я бы не лег с тобой в одну постель, даже окажись мы посреди Арктики, а я — гол как сокол, — шепчу, наклоняясь ближе. — Я научился не желать того, что для меня губительно, дорогая.

Никто другой не заметит, что я её задел. Никто не увидит ничего, кроме того, что она позволяет им видеть — стильную светскую львицу, счастливую жену генерального директора многомиллиардной корпорации. Только я вижу, как едва заметно дрогнули её ноздри, как дёрнулся уголок глаза. По меркам Эммы, это равносильно нервному срыву.

Она пытается вырвать свою руку, но я сжимаю пальцы крепче, не давая ей освободиться. Мой член всё ещё думает за меня, и ему это нравится — физический контакт, игра во власть, то, как вздымается и опадает её грудь от участившегося дыхания. Будь мы одни, она бы ушла.

Но здесь... здесь она в ловушке.

Здесь у меня есть немного власти, и я решаю её использовать. Я хочу сбить её с толку, удивить. Чёрт, да что уж там — я хочу с ней поиграть.

Провожу свободной рукой по её плечу.

— Хотя, дорогая жена, это платье могло бы меня переубедить. Обожаю этот цвет на тебе, — бормочу я. — Но ещё больше я бы полюбил это платье без тебя. Оно бы отлично смотрелось на полу в мужском туалете.

У неё перехватывает дыхание, а кожа в вырезе платья приобретает едва уловимый розовый оттенок. Она хочет послать меня к дьяволу, но мы оба продолжаем улыбаться, оба играем спектакль, которого ждёт от нас мир.

— Я тоже скорее умру, чем снова лягу с тобой в постель, — бормочет она. — Найди себе одну из своих шлюшек, одну из своих игрушек, раз тебе так этого хочется. Я даже одолжу ей это платье, если это поможет тебе кончить.

В ярости роняю её руку, будто это дохлое животное.

Какого хрена? Откуда это вообще взялось?

У меня нет никаких шлюшек, и я не развлекаюсь с другими женщинами. За двадцать один год, что мы вместе, я ни разу не изменил Эмме. Она это знает...

Ведь знает же?

Нет, — с горечью думаю я, — стоп. Мы не «занимались любовью» уже больше десяти лет. Был злой секс, когда мы трахали друг друга до полного молчания после ссор. Иногда нас накрывало животное влечение, которое, кажется, так и не угасло между нами. Но за этим яростным, фантастическим сексом всегда следовало отступление одного из нас — обычно Эммы. И каждый раз мы оставались с чувством сожаления и ненависти к себе.

Представляю, как она докрасна трёт себя мочалкой в душе, коря за проявленную слабость. Может, она сто раз пишет в одном из своих блокнотов, с которыми никогда не расстается: «Я не должна спать со своим мужем».

Что бы она ни делала, это работает, потому что в последнее время не было даже этих случайных контактов. Мы строго придерживались своих комнат, своих частей нашего слишком большого общего дома.

Своих жизней.

Но всё это не ново, так почему она решила, что я стал бы изменять ей сейчас? Или она просто издевается?

Чёрт.

С ней никогда не поймешь. Заставляю себя снова натянуть улыбку.

— Боже мой! — Эмма отодвигается от меня ещё на сантиметр. Теперь она говорит громче, радуясь, что её восторги могут услышать. — Посмотрите, как Михаил на неё смотрит. Вот он, рецепт настоящей любви.

А вот так, — думаю я, стараясь не поддаваться на её провокацию, — вот так выглядит рецепт любви, если добавить в него ещё один ингредиент: щепотку ненависти.

Глава 3. Эмма

Мой муж, если уж подбирать слова, чертовски привлекателен. До неприличия. Высокий, широкоплечий, в безупречной физической форме. Его тёмные волосы и борода всегда идеально уложены, а дорогие костюмы сидят как влитые. Его обезоруживающая улыбка способна растопить сердце любой женщины с двадцати шагов, а с десяти — заставить забыть обо всех приличиях. Он лощёный, искушённый, стильный — само воплощение светского секс-идола.

Но, несмотря на всю эту глянцевую обложку, дело в его глазах. Всегда было в них — с самого первого дня нашей встречи. Необычный, глубокий серый оттенок, в котором прячется что-то дикое, первобытное, не имеющее ничего общего с залами заседаний и совещаниями директоров. Когда Руслан раздражён или просто в ярости, в его взгляде вспыхивает искра свирепости, которая неизменно заставляет моё сердце биться чаще. А поскольку рядом со мной он почти всегда раздражён или просто зол, это случается слишком часто, чтобы можно было к этому привыкнуть. Моё бедное сердце совершенно выбивается из сил.

Именно по этой причине я сейчас избегаю встречаться с ним взглядом. Я сама его подначивала, провоцировала, получая какое-то нездоровое, извращённое удовольствие от того, что выводила его из равновесия.

Стоило ли оно того?

Бросаю на него взгляд из-под ресниц и решаю, что нет. Теперь он даже не выглядит злым. Когда Элла шла к алтарю, его лицо озарила искренняя, тёплая улыбка. Вопреки всему, он остался романтиком. Но сейчас он выглядит напряжённым и опустошённым, и вся заслуга в этом — моя. Я и впрямь тот подарок, который не перестаёт «радовать».

Он этого не заслуживает. Я этого не заслуживаю. И всё же ни один из нас, похоже, не знает, как это исправить, и ни у кого не хватает духу уйти. Мы словно заперты в этом бесконечном кругу ада.

Мы сидим вместе за столом для новобрачных, хотя слово «вместе» — это, пожалуй, сильное преувеличение. Физически мы находимся рядом, но, как и всегда, пропасть между нами огромна и безрадостна. Я даже не могу вспомнить, когда кто-то из нас в последний раз пытался её преодолеть. Его переезд в отдельную спальню полгода назад стал последним гвоздём в крышку гроба нашей близости. Не то чтобы в нашей общей постели многое происходило, но по крайней мере мы были в одном пространстве. По крайней мере, какая-то форма близости была возможна. Теперь мы ведём всё более раздельную жизнь, и только на подобных мероприятиях вынуждены дышать одним воздухом.

К нам подходит официант, нервно улыбаясь из-за большого серебряного подноса.

— Вина? — спрашивает он. Бедный мальчик выглядит до смерти напуганным.

— Да, пожалуйста, — отвечаю, и его рука дрожит, когда он передаёт мне бокал.

— Первый день?

— Эм, ага, — он смущённо улыбается. — Так заметно?

— Ничуть. Просто угадала. У вас отлично получается — и не волнуйтесь, дальше будет легче. К тому же, скоро все так напьются, что им будет всё равно.

Когда парень уходит, на лице Руслана мелькает удивление.

— Что? Я не могу быть милой?

— По моим наблюдениям — нет, — бросает он и снова утыкается в телефон.

Он приклеился к этому проклятому аппарату с самого начала банкета, и я не могу его винить. Может, он переписывается с одной из тех любовниц, в наличии которых я его недавно обвинила, — и опять же, если бы это было так, я бы не стала его винить. Безудержная радость и оптимизм, присущие свадьбам, в сочетании с нашим разговором в машине сделали меня ещё большей стервой, чем обычно. И снова его семья стала причиной разрыва между нами — на этот раз даже не присутствуя. Как бы я хотела чувствовать внутри такое же безразличие, какое демонстрирую снаружи, но не могу. Боль и чувство отверженности, словно саранча, набрасываются на мои оголённые нервы и пожирают меня целиком.

Делаю глоток вина и притопываю ногой в такт музыке. Свинговая аранжировка «Утекай» от «Мумий Тролля» на удивление звучит органично. Когда-то мы отрывались под эту песню на студенческих вечеринках, распевая её хором с друзьями и танцуя в большом пьяном кругу. Это было миллион лет назад, но мне интересно, помнит ли он. Если и помнит, то на его лице нет ни единого намёка на это.

Вообще никаких эмоций.

Он ушёл в себя, отключился.

Покинул поле боя.

С тщательно отрепетированной свадебной улыбкой на лице я машу знакомым и перебрасываюсь парой фраз с теми, кто останавливается у нашего стола. Я играю свою роль в совершенстве. Этого от меня ждут, и в данном случае это правильно — было бы несправедливо омрачать моей горечью самый счастливый день в жизни бедняжки Эллы. По крайней мере, самый счастливый до тех пор, пока через несколько лет подружки не организуют ей традиционную вечеринку по случаю развода с мужским стриптизом.

Ха.

Именно из-за таких мыслей мне и приходится притворяться.

Руслан едва притронулся к своему бокалу и ничего не ел. Я замечаю такие вещи, потому что замечаю в нём всё, но не комментирую. Он взрослый мужчина, а я ему уж точно не мать. Узел его галстука слегка ослаблен, а длинные пальцы летают по клавиатуре телефона.

Чёрт, а что, если он и правда пишет другой женщине?

Я не имела этого в виду, когда говорила ему пойти развлечься с кем-нибудь ещё. Одна только мысль об этом способна сломить меня, даже если я никогда не позволю ему это увидеть.

На мгновение я задумываюсь, что произойдёт, если я перегнусь через стол и вырву телефон из его рук. Если запутаю пальцы в его густых волосах, загляну в глаза и позову за собой.

Примет ли он это приглашение? Посадит ли к себе на колени и поцелует так, как целовал раньше — властно, жадно, впиваясь горячими губами, пока его большие ладони исследуют моё тело? Или он с ужасом оттолкнёт меня и вернётся к своему телефону?

Неважно.

Я никогда этого не сделаю.

Сама идея абсурдна.

Я больше не ребёнок и давно отказалась от глупых мечтаний.

— Я просто пишу Дмитрию по работе, — говорит он, словно почувствовав мой пристальный взгляд. — Они приземлились в Лондоне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ах, Дмитрий.

Конечно, это не другая женщина. Это его младший брат, который, надо признать, куда веселее Кирилла. Жаль только, что он ненавидит меня не меньше.

Издаю смешок — такой, что любой, кто его услышит, сочтёт его приятным, беззаботным и идеально подходящим к случаю.

— Милый, ты мог бы обсуждать со Светланой Ходченковой партию в покер на раздевание в джакузи, мне было бы всё равно. Неужели ты до сих пор не понял, что меня это не волнует ни на йоту? — произношу я всё это мягким, насмешливым тоном, и его плечи в ответ напрягаются.

Зачем я так сильно его задеваю?

Ах, вот зачем, думаю я, когда в этих великолепных серых глазах снова вспыхивает ярость. На одно лишь мгновение я чувствую себя живой от доказательства того, что между нами всё ещё что-то есть — даже если это что-то всего лишь гнев.

— Ясно. Сообщение получено и понято, — говорит он, возвращая мою фальшивую улыбку. — Можешь спланировать свой собственный покерный вечер с Безруковым.

— Сергей — очень счастливый семьянин, дорогой. Разве ты не помнишь свадьбу? Хотя, полагаю, я могла бы позвонить Козловскому.

Говоря это, я медленно провожу пальцем по ножке бокала, и его взгляд приковывается к моим рукам. Вижу, как дёргается его кадык, когда он сглатывает. По телу пробегает лёгкая дрожь триумфа. Он может ненавидеть меня до глубины души, но он всё ещё меня хочет. А это чего-то да стоит.

Он отрывает взгляд от бокала, от моих пальцев, и возвращается к телефону.

— Валяй, детка. Всё, что твоей душе угодно, — он пожимает плечами, сама невозмутимость. — Уверен, у кого-то из нас найдётся его номер.

Я уже собираюсь ответить, когда к нашему столу подходит сама Элла, раскрасневшаяся невеста. На её щеках играет прелестный румянец, а прическа очаровательно растрепалась после зажигательного танца под «Утекай».

Мы с Русланом улыбаемся, на этот раз искренне. Мы знаем Эллу с десяти лет, и видеть её такой счастливой действительно приятно. Мне становится стыдно даже за то, что я представляла себе её вечеринку по случаю развода.

— Кто-нибудь уже говорил, как прекрасно ты сегодня выглядишь, Элла? — тепло говорит Руслан.

— О, да, несколько человек, и это так приятно, — щебечет она. — Я просто хотела подойти и поблагодарить вас обоих за то, что вы здесь, и за щедрый подарок. Я… Мы… Мы оба очень благодарны!

Руслан и виду не подает, но он понятия не имеет, что мы им подарили. Это целиком и полностью входит в мои супружеские обязанности — я оставляю ему управление его межгалактической бизнес-империей, а сама занимаюсь благотворительными обедами, светским календарём, вечеринками, домом и, конечно же, свадебными подарками. Я могла бы немного помучить его, и обычно мне бы это доставило удовольствие, но это было бы жестоко по отношению к Элле. К тому же, думаю, на сегодня я свой лимит по издевательствам над Русланом исчерпала.

— Всегда пожалуйста, дорогая, — говорю, похлопывая её по руке. — И я надеюсь, вы прекрасно проведёте время. Каждый брак должен начинаться с большого приключения.

— Ну, думаю, частный самолет, который доставит нас на неделю на наш собственный остров в Карибском море, определённо считается таковым. Это потрясающее свадебное путешествие, и мы с Михаилом его очень ждем, — она краснеет и хихикает, и это невероятно мило.

Такая юная.

Такая наивная.

Я могу быть озлобленной и циничной по отношению к собственной жизни, но я искренне желаю им всего наилучшего. В мире есть счастливые пары, и хотя я лично знаю не многих из них, от всего сердца надеюсь, что Элла и Михаил останутся в числе этих немногих.

Я наблюдала за лицом Руслана, когда она упомянула наш подарок, и его брови, возможно, поднялись на миллиметр. Его покерфейс почти так же хорош, как мой. Не то чтобы он был против — я знаю его лучше. Мой дорогой муж может быть кем угодно, но только не скрягой. Он вырос в окружении невероятного богатства и привилегий, но он осознаёт это и не принимает как должное. Всю свою жизнь я вращалась в кругу одного процента, и многие из них — отвратительные задницы, когда дело касается денег.

Руслан?

Он с радостью отдал бы последний грош, если бы считал, что поступает правильно. К счастью, до этого вряд ли когда-нибудь дойдёт, учитывая, что он превратил «Корпорацию Князевых» в ещё большего гиганта, чем она была до того, как он принял бразды правления от Георгия. Если бы за деньги действительно можно было купить счастье, он бы вечно качался на радуге и распевал арии из мюзиклов.

— Прекрасно вам отдохнуть, Элла, — говорит он, улыбаясь ей своими сияющими серыми глазами. Её румянец становится гуще, и я понимаю, что она в него влюблена — или, по крайней мере, была влюблена на каком-то этапе своей жизни. Да и почему бы нет? Он взрослый мужчина с внешностью модели. Вероятно, она влюбилась в него, когда ей было двенадцать. — Думаю, вы с Михаилом будете очень счастливы вместе. Я чувствую это всеми фибрами души, — добавляет он. — А мои фибры никогда не ошибаются.

— Боже, я надеюсь, — восторженно выдыхает она, глядя на нас двоих. — Если мы будем счастливы хотя бы на долю так же, как вы, ребята, мне этого будет достаточно. Как долго вы вместе?

На мгновение мне кажется, что он может случайно рявкнуть «слишком, чёрт возьми, долго», но он в этом спектакле почти так же хорош, как и я.

— Мы вместе двадцать один год, а женаты восемнадцать, — говорит он. — И каждый день с Эммой был невероятно… особенным.

Сдерживаю смешок.

Особенным — какое потрясающе двусмысленное слово. Его с одинаковым успехом можно применить к чему угодно: от вечной любви до ядерного холокоста, включая щенков лабрадора и серийных убийц, переодевающихся в клоунов.

Особенным!

— В чём ваш секрет? — Элла, очевидно, пропустила паузу и не уловила двойного смысла в этом слове.

Мой взгляд встречается с взглядом Руслана, и мы выдаём наш хорошо отрепетированный ответ.

— Нужно уметь и отдавать, и принимать, — произносим мы в унисон, на этот раз идеально синхронно.

Я не позволяю скорби, захлестнувшей меня, отразиться на моём лице. Когда-то мы были влюблены, этот мужчина и я. Мы делили всё, не хранили друг от друга секретов, наши жизни были переплетены, как нити гобелена. Он был моей второй половиной, моим лучшим другом, моим любовником. Его страсть зажигала моё сердце и заставляла меня сиять изнутри.

А теперь… теперь есть только одно, что мы с Русланом, кажется, делаем хорошо вместе.

Лжём.

Глава 4. Эмма

Выжидаю ровно столько, сколько требуют приличия, прежде чем начать обдумывать побег. Вернее, на таких каблуках — обдумывать быстрый уход. Руслан даже не заметит. Он с головой ушёл в разговор со своей ассистенткой Лизой и Аркадием. Склонив головы над столиком, они, вероятно, набрасывают на салфетке схему нового поглощения. Они слеплены из одного теста, и для всех троих работа — это всё, а остальное — лишь наполнитель, пустота между делом и делом.

Аркадий насладился своим звёздным часом в роли заботливого отца, но если я его хоть немного знаю — а я знаю его довольно хорошо, — то сейчас он с облегчением вернулся к обсуждению дел «КнязевТех». Руслан несколько часов кряду разыгрывал партию преданного мужа, прежде чем сдаться на милость зова сирены, а Лиза… нет, Лиза, по правде говоря, никогда и не пыталась казаться кем-то другим. Она пришла на свадьбу в строгом деловом костюме и весь день не вынимала из ушей наушники.

Эта троица выглядит по-настоящему увлечённой. Лиза что-то оживлённо говорит, энергично жестикулируя. Сразу видно, она из тех, кто буквально «говорит руками». Остальные гости танцуют и пьют, но эти трое получают удовольствие по-своему. Ничто не заставляет их сердца биться чаще, чем азарт крупной сделки — выпады, финты и уколы безжалостного мира, в котором они существуют.

Мой отец был точно таким же. Наверное, не стоит удивляться, что я вышла замуж за человека, который всегда предпочтёт вечерним котировкам на бирже свидание со мной. В детстве я почти не видела отца, он и сейчас остаётся для меня далёкой, почти чужой фигурой. Отчасти потому, что меня сослали в закрытый пансион, как только я научилась держать ложку, а отчасти потому, что он буквально жил в своём кабинете. У него там даже стояла кровать. Моя мать справлялась с этим как умела — ежедневно топила себя в бутылке джина и, следуя избитому клише, спала с мальчиком для бассейна. По сравнению с ней я — образец успеха. Я пью только вино, и мальчика для бассейна у нас нет.

Со своего места у барной стойки продолжаю наблюдать за Русланом, позволяя мыслям блуждать где-то далеко, пока сама делаю вид, что мне интересен сидящий рядом хирург-ортопед. Поначалу я надеялась, что он развлечёт меня пикантными историями о знаменитостях, учитывая его репутацию «хирурга для звёзд», но пока что я выслушала лишь пятнадцатиминутную лекцию об операциях по замене тазобедренного сустава. Киваю и улыбаюсь в нужных местах, но на самом деле меня куда больше интересует мой муж. Мой взгляд против воли снова и снова возвращается к нему, как бы я ни сопротивлялась. Это сродни тому чувству, когда тянешься за вторым куском шоколадного торта: точно знаешь, что будешь жалеть, но всё равно ешь.

Он не всегда был таким. Когда мы познакомились в университете, Руслан был трудолюбивым и амбициозным, но при этом невероятно весёлым. Из тех парней, что могли на спор залпом осушить бокал на вечеринке, но только после того, как посетят все лекции и отсидят положенное в библиотеке. После свадьбы он оставался внимательным и любящим, и быть светом его очей заставляло меня чувствовать себя самой счастливой женщиной на земле. Я чувствовала себя его главным приоритетом, несмотря на то бремя ответственности, что возложили на него с юных лет. Большие деньги не означают лёгкую жизнь, и с таким отцом, как Георгий, он с самого начала знал, что планка задана невероятно высокая. Старший сын, наследник — на его широких плечах лежали огромные ожидания.

К тому же он всегда серьёзно относился к своей роли старшего брата для четверых младших, особенно после смерти их матери, Марии. Он пытался впитать их боль, даже когда тонул в своей собственной.

— О, правда? Как поразительно, — произношу, реагируя на какую-то сводящую с ума деталь о титановых стержнях.

Руслан указывает на что-то в планшете Лизы, и разговор троицы становится ещё более оживлённым. Работа теперь для него — всё.

Она и семья.

Его кровная семья.

Потому что постепенно, год за годом, пока время утекало, как вор в ночи, крадя у нас так много, меня вытеснили с позиции главного приоритета в его жизни. А точнее, я избавила его от хлопот и сама вычеркнула себя из этого списка.

То, что у нас есть сейчас, — это социальный контракт, а не брак, и сегодня вечером тяжесть этого соглашения тянет меня на дно. Я тону в море боли, отчаянно пытаясь выплыть, но меня держат цепи сожалений. Даже сейчас, спокойно сидя здесь, поддерживая светскую беседу и делая всё, что от меня требуется, внутри я кричу. Внутри меня нарастает паника, ужас от того, что я оказалась в ловушке собственной жизни. Не уверена, что выдержу ещё хотя бы минуту. Не уверена, что смогу изобразить еще одну улыбку, отпустить ещё один пустой комментарий или перекинуться парой бессмысленных фраз с людьми, которых я едва знаю и не имею ни малейшего желания узнавать. Мне нужно уйти, пока не случилось что-то ужасное — например, я не разрыдалась на публике. Не дай бог мир — или, что ещё хуже, мой муж — станет свидетелем такой слабости.

Ещё нет и девяти. Уйти так рано будет заметно, так что, возможно, придётся изобразить симптомы социально приемлемого недуга. Мигрень — всегда хороший вариант. Подношу руку ко лбу и жду, когда мой собеседник спросит, всё ли со мной в порядке. Он же врач — может, хоть здесь пригодится. Увы, он слишком поглощён звуком собственного голоса, чтобы что-то заметить. Слегка щурюсь, раздумывая, не рухнуть ли у его ног, чтобы проверить, насколько плохи его наблюдательные способности.

— Эмма, — раздаётся голос за моей спиной. — Могу я украсть тебя на минутку?

Оборачиваюсь и вижу Марту Вольскую, одну из моих так называемых подруг и сопредседателя нескольких благотворительных комитетов. Нет, она всё же подруга — «так называемая» — это просто мой цинизм. Мы близки настолько, насколько позволяют наши жизни и характеры, то есть не ближе, чем на расстояние воздушного поцелуя в щёку. Любезно извиняюсь перед доктором Занудой и следую за Мартой к соседнему столику.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я уж боялась, ты там уснёшь, — шепчет она, втискивая своё слишком худое тело в кресло. Её муж Фёдор — известный ходок, и она находится в вечном поиске способов удержать его интерес. Она не ела углеводов больше десяти лет, а в её лице филлеров больше, чем собственно лица. Ничто из этого не сработало; Фёдор ведёт себя так же отвратительно, как и всегда, потому что проблема, очевидно, в нём, а не в ней. Ходят слухи, что он сидит на кокаине, что, вероятно, лишь добавляет ему маниакальности. Я бы посоветовала ей бросить его, но, откровенно говоря, я не в том положении, чтобы давать кому-то советы о состоянии их отношений.

Впрочем, что бы ни творилось в её личной жизни, Марта обладает едким чувством юмора, которое я нахожу скандально забавным. Оно делает бесконечную череду благотворительных вечеров и манерных званых обедов намного веселее.

— Я сама с ним застряла чуть раньше, — продолжает она, подливая мне в бокал. — Он потерял меня на титановых стержнях.

— Он и с тобой говорил о титановых стержнях? Чёрт. Теперь я чувствую себя такой дешёвкой. Спасибо за спасение. Он — ходячая скука. — Подмигиваю ей, и она хихикает.

— Лыс, как бильярдный шар, и такой же увлекательный собеседник.

Смеюсь. Шар, о котором идёт речь, действительно абсолютно лыс.

— У меня как раз начиналась мигрень, — говорю, отпивая ещё немного вина в надежде, что наконец-то опьянею. — И знаешь, кажется, она всё ещё не прошла.

— Ты уверена? — спрашивает Марта. — В смысле, конечно, у тебя может быть мигрень — я любому подтвержу, что у тебя был бледный вид, — но… ты могла бы и остаться. Мы могли бы потанцевать, пофлиртовать с симпатичными официантами, словно сошедшими с рекламы Calvin Klein, и пожаловаться на наши до тошноты привилегированные жизни.

В её глазах мелькает что-то отчаянное, и я на миг задумываюсь, не сказать ли «да». Может, я смогу продержаться ещё пару часов. В конце концов, что ещё мне делать?

Если поеду домой, то буду просто сидеть, пить дальше, смотреть какой-нибудь сериал и жалеть себя. Потом пойду в свою идеальную, прекрасную спальню и буду лежать без сна, гадая, где Руслан, с кем он и что делает. К тому времени, как услышу шум подъезжающей машины, я буду вне себя от ярости и печали, но слишком горда, чтобы это показать. И наконец усну часов в пять утра, с красными, как стоп-сигналы, глазами.

Не лучшая перспектива.

Постукиваю ногтями по бокалу и снова смотрю на мужа. Внучка Аркадия забралась к Руслану на колени, её пышное розовое платье пеной растеклось по его ногам. Она играет с ним — теребит его бороду пухлыми пальчиками. Любочке три года, очаровательный светловолосый комочек веселья, и её щечки с ямочками морщатся от смеха, когда он притворно плачет. Она дёргает — он хнычет. Она перестает — он улыбается. И так по кругу.

Он прирождённый отец.

Когда старшая дочь Аркадия, Светлана, подходит, чтобы забрать малышку, видно, как неохотно он её отдает. Он говорит что-то Светлане, отчего та смеётся, затем в последний раз обнимает Любочку, прежде чем мама уносит её. Когда он машет им на прощание, в его глазах появляется тоскливый взгляд. Я видела этот взгляд и раньше, и, как всегда, он ощущается как удар кулаком в солнечное сплетение.

Руслан должен иметь это. Он должен быть отцом — он был бы чертовски хорошим отцом. Он заслуживает дом, полный детского смеха, собственных малышей, теребящих его бороду. Он должен играть в мяч в парке и однажды присутствовать на свадьбе собственного ребёнка. Он должен иметь всё — всё то, чего я никогда не смогу ему дать. Всё, чего он так отчаянно хочет, как бы усердно ни притворялся, что это не так.

— Дорогая, — говорю Марте, возвращая ей всё своё внимание, — я и правда чувствую себя неважно. Клянусь, это даже не ложь. Я извинюсь и уеду, но мы должны пообедать в ближайшее время, хорошо? Только мы вдвоём.

Она выглядит разочарованной, но поднимает бокал и натягивает свою лучшую улыбку.

— Абсолютно.

Мы обмениваемся дежурными воздушными поцелуями, и я проскальзываю мимо неё к выходу.

Я была права с самого начала. Я не выдержу здесь больше ни минуты.

Глава 5. Руслан

Я точно знал, где она, до тех пор, пока к нам не подошла эта очаровашка Любочка. Настоящий ангелочек с плутовской улыбкой и убийственными ямочками на щеках. А ещё, как я теперь могу засвидетельствовать, у неё довольно сильная хватка, когда она дёргает за бороду. Надеюсь, ради всего святого, на Новый год её не поведут в резиденцию Деда Мороза — она разоблачит его как мошенника, едва сев на колени.

Я как раз беседовал со своей ассистенткой Лизой и дедом Любочки, Аркадием, когда она подлетела к нам — вихрь смеха в пышном розовом платьице. Мы обсуждали потенциальное поглощение IT-компании в Сеуле, что, вероятно, было не совсем уместно, учитывая повод. И всё же это занятие нравилось мне куда больше, чем всё остальное за сегодняшний день. Было приятно погрузиться в безопасный мир деловых разговоров. В этой игре я всегда выигрываю, потому что знаю, что делаю, и делаю это очень, очень хорошо. В отличие от роли мужа — тут я, очевидно, полный профан. Эмма весь день вела себя непредсказуемо, переходя от смеха к колкостям так резко, что у меня голова шла кругом.

Разговор с коллегами, по правде говоря, был чертовским облегчением, потому что азиатские финансовые рынки куда менее сложны, чем моя жена.

Но чем бы я ни занимался, она всегда на задворках моего сознания. Это раздражает — словно эмоциональный шум в ушах, — но я научился с этим мириться. Как и от любой зависимости, я не могу полностью отказаться от Эммы, но в то же время знаю, что она для меня — яд. Эта женщина — мой героин, и время, проведённое с ней, было чередой невероятных взлётов и сокрушительных падений.

Поэтому, внимательно слушая импровизированный отчёт Лизы, я краем глаза продолжал следить за Эммой, надеясь, что она этого не замечает. Я стараюсь всегда знать, где она находится в помещении, даже если только для того, чтобы её избегать.

Она разговаривала с каким-то лысым типом, которого я смутно припоминал как врача, и много кивала, широко распахивая свои огромные карие глаза — так она делает, когда хочет произвести впечатление. Я потерял её из виду после того, как она присоединилась к Марте за столиком. Мне жаль эту женщину. Её муж — первостатейный мудак, адвокат по разводам, который ежедневно внюхивает в себя половину колумбийского урожая. Он и с женой обращается как с дерьмом, но, с другой стороны, может, и Эмма говорит обо мне то же самое.

Кто знает?

Может, они вдвоем выпускают пар, поливая грязью своих никчёмных супругов за обедами с шампанским.

Потом подбежала Любочка, и я отвлёкся на простое удовольствие от общения с ребёнком. Я люблю детей, люблю, как они живут настоящим моментом, как легко их порадовать. Мой племянник Лёня недавно сделал первые неуверенные шаги. Кирилл уверяет меня, что он вундеркинд и будет играть за ЦСКА. Не знаю, как насчёт этого, но я обожаю восторг на его пухлой мордашке, когда ему удаётся доковылять до моих рук, и его восторженный визг, когда я подхватываю его и кружу в воздухе. Так что да, я отвлёкся.

К тому времени, как Любочка помахала ручкой на прощание и моя голова вернулась в игру, Марта уже сидела одна, разглядывая одного из накачанных молодых официантов так, словно собиралась съесть его вместо канапе с копчёным лососем на его подносе. Эммы, однако, нигде не было видно. Говорю Аркадию и Лизе, что мы ещё увидимся, и подхожу к Марте.

— Руслан, — говорит Марта, беззастенчиво пробегаясь по мне взглядом. Этой женщине сегодня явно не хватает внимания. — Ты выглядишь божественно в этом костюме, дорогой. Присоединишься? Не волнуйся, я не кусаюсь. Я знаю, что ты счастливый семьянин.

Мне почудился сарказм, или у меня паранойя?

— Ты тоже прекрасно выглядишь, Марта. Нравится твой новый цвет волос.

Её руки взлетают к голове, когда свет отражается от едва заметных золотых отблесков в её локонах.

— Как мило, что ты заметил, — говорит она с искренним удовольствием в голосе. Полагаю, комплименты нечасто срываются с уст Фёдора, и я рад, что смог заставить кого-то улыбнуться.

— Ты не знаешь, куда пошла Эмма? — спрашиваю, оглядывая зал.

— О, она сказала, что у неё начинается мигрень. Разве она не сказала тебе, что уходит?

Демонстративно достаю телефон из кармана и проверяю его, затем улыбаюсь, читая несуществующее сообщение.

— А, вот оно. Должно быть, не почувствовал вибрацию. Она написала, что не хочет портить мне вечер. Ты же знаешь Эмму, всегда думает о других в первую очередь.

Не уверен, что Марта купилась на моё представление, но если и нет, она достаточно давно вращается в этом мире, чтобы подыграть. Мы все в какой-то степени играем, а мы с Эммой создали публичный образ, который пережил наш личный союз уже на много лет. Моя семья знает правду, но для остального мира мы кажемся идеальной парой. Мы играем свои роли, посещая вместе приёмы, устраивая благотворительные вечера, налаживая связи в деловом мире. Мы представляем единый фронт, а потом возвращаемся домой к стене молчания и раздельным спальням.

Это изматывает.

— Пожалуй, я и сам закруглюсь, — говорю Марте, которая даже не слушает. Она смотрит, как её муж выставляет идиотом себя — и её — на танцполе с блондинкой вдвое моложе. — Поеду домой, проверю, как она.

— Отличная мысль. — Её ответ звучит с секундным опозданием, отработанная улыбка на губах кажется чуть натянутой. Бедная женщина умирает изнутри. Я могу её понять. — Вы так хорошо заботитесь друг о друге.

Правда? — думаю, шагая к выходу. Когда-то мы действительно заботились, но это было так давно, что теперь кажется сценой из сна. Эмоциональная мышечная память о чувстве безопасности и любви. Моё сердце всё ещё помнит те дни. Дни, когда мама была рядом, а мой брак был полон надежд, возможностей и нежности. Когда всё в мире казалось правильным.

Только вот пусть моё сердце катится к чёрту. Вспоминать это дерьмо больно. В наши дни единственное, что в мире правильно, — это моя работа, и этого недостаточно. Никогда не было достаточно.

Если Эмма ушла, значит, она не хочет быть рядом со мной. Я должен отпустить её, дать ей шанс изгнать тех демонов, что борются сейчас внутри неё. Время имеет свойство сглаживать наши ссоры. Скорее всего, завтра она проснётся и будет вести себя так, будто ничего не произошло. Будто она не была весь вечер натянута, как струна рояля. Иногда мне кажется, что она робот, судя по тому, как она перезагружается за ночь. Она контролирует свои чувства лучше, чем кто-либо, кого я когда-либо встречал. Словно дисциплина, которой она научилась за годы занятий балетом, так же глубоко укоренилась в её сознании, как и в теле. Её рано заставили научиться не показывать слабость и не ожидать многого от людей, которые якобы её любили, потому что Эмму вырастили волки. Очень богатые, очень успешные волки, но всё же волки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У неё никогда не было той безусловной любви и товарищества, которые были у нас с братьями в детстве. В её детстве не было хаоса братьев и сестёр и тёплого сияния мамы, которая делала её центром вселенной. Мой отец много работал, но мы никогда не сомневались, что он сделает для нас всё. Наше детство не было идеальным, но оно было богато любовью, и каждый из нас, мальчишек, чувствовал, что его ценят. У Эммы ничего этого не было, и, несмотря на её активную социальную жизнь и плотный график благотворительных мероприятий, по натуре она может быть невероятно одиноким человеком.

Если она чем-то расстроена, она не скажет мне спасибо за то, что я лезу к ней в душу. Когда ей больно, она похожа на зверя — ускользает и зализывает раны в одиночестве. И всё же, когда дело касается моей жены, знать, что я должен делать, и делать это на самом деле — две разные вещи.

Помедлив в холле и подумав примерно восемь секунд, решаю, что пойду за ней, хочет она того или нет. Должно быть, у меня ломка по следующей дозе.

И вообще, кто знает, может, у неё и вправду мигрень, и мне не нравится мысль, что она одна на ночных улицах. Район, может, и престижный, но риски есть всегда. Моя работа — заботиться о ней, даже если она предпочтёт идти домой пешком, лишь бы не проводить в моём обществе и десяти минут.

Если она остановилась, чтобы забрать пальто из гардероба, думаю, я не сильно от неё отстал. Своё брать не стал, это только задержит меня. У меня много пальто, но жена всего одна. Не уверен до конца, почему я чувствую потребность её выследить. Может, отчасти дело в защите, но она взрослая девочка, вполне способная поймать такси или позвонить Ирине. Даже если она пойдёт пешком, вряд ли её здесь ограбят или похитят.

Так зачем я на самом деле это делаю? Почему я всё ещё гонюсь за ней, после стольких лет?

Она ведь ясно дала понять, что её не поймать.

Чтобы мы могли ещё поссориться? Чтобы помучить друг друга? Чтобы я мог заглянуть в эти её невероятные глаза и пожелать, чтобы всё было иначе? Я что, какой-то эмоциональный мазохист?

Чёрт его знает — я просто знаю, что мне нужно её найти.

Приём проходит в отеле на Тверской, и тяжёлые капли дождя хлещут меня по лицу, как только я выхожу на улицу. Конец октября, и у погоды перепады настроения. Весь день небо было пронзительно-ясным, голубым, но теперь небеса разверзлись. Наверное, стоило вернуться за пальто, но к чёрту. Это меня не убьёт.

Останавливаюсь прямо перед отелем. Вызвала ли она нашу машину?

Это было бы логично, но почему-то мне так не кажется. Подозреваю, сегодня вечером она как раз в одном из своих затворнических настроений.

Я всё равно быстро звоню Ирине, и она говорит, что от госпожи Князевой звонка не было. Затем спрашивает, не нужно ли мне подать машину, но я отвечаю, что не стоит. Более того, говорю ей ехать домой, потому что только что краем глаза заметил вспышку алого цвета. Сую телефон обратно в карман и бегу по тротуару, когда она сворачивает на Кутузовский проспект. Или мне кажется, что это она. Может, я гонюсь за случайной дамой в красном и сейчас получу в лицо струю перцового баллончика за свои старания.

Нет, думаю, сокращая расстояние.

Это она.

Никто другой так не ходит. Её длинные ноги грациозно поглощают метры тротуара, высокие каблуки уверенно стучат по бетону, словно крича: «Не связывайся со мной». Её алое кашемировое пальто туго затянуто на узкой талии, и даже проливной дождь не смог умалить её непринужденной элегантности. Всё, что делает Эмма, она делает со стилем — включая побег с вечеринки.

— Эмма! Подожди! — кричу, желая её предупредить — ни одной женщине не понравится, если незнакомый мужчина внезапно набросится на неё сзади.

Она прижимает к себе сумочку и ускоряет шаг.

Какого чёрта она так быстро двигается на этих проклятых каблуках? И, что ещё важнее, почему она так быстро двигается?

Она, должно быть, слышала меня, но всё равно набирает скорость. Она уже почти бежит, её ноги мелькают в отчаянной спешке, давая понять, что она пытается оторваться.

Куда, чёрт возьми, она идет? И неужели она всерьёз думает, что сможет от меня убежать?

Приближается такси, его шины поднимают брызги с залитой водой улицы, и она поднимает руку, чтобы его остановить. Если она сядет в это такси, она точно от меня скроется, а я этого не допущу. Потому что теперь я чертовски зол. Она бросила меня на свадьбе, где мы должны были быть вместе, не попрощавшись, а теперь я бегу под дождём, выкрикивая её имя как дурак, пока она делает вид, что меня не существует. Даже по меркам Эммы, это запредельное стервозное поведение.

Когда увеличиваю скорость, подошвы моих туфель скользят по мокрому тротуару, и я добегаю до жёлтого такси в тот момент, когда она распахивает дверь. Я не пытаюсь с ней договориться — я не в настроении для разумных доводов. Я с размаху захлопываю приоткрытую дверь и сверлю её взглядом.

— Какого хрена, Эмма? — Я промок до нитки, замёрз, и понятия не имею, что, чёрт возьми, здесь происходит.

Как мы дошли от ссоры, пусть и неприятной, но в пределах нормы, до вот этого?

Водитель такси опускает стекло и оценивает сцену.

— С Вами всё в порядке, девушка? Если нужно сесть, садитесь. Со мной Вы будете в безопасности.

Даже сидя, я вижу, что этот парень сантиметров на двадцать ниже и килограммов на сорок легче меня, но он смотрит на меня так, будто готов со мной сцепиться. У него есть яйца. Надо бы его нанять, чёрт знает для чего, но для чего-нибудь.

— С ней всё в порядке, — отвечаю, пытаясь сдержать гнев. В конце концов, это не его вина. — Она моя жена.

— Мне всё равно, жена она Вам или нет, если леди хочет сесть в мою машину, Вы ей не помешаете. Я всегда могу вызвать полицию, чтобы помочь нам разобраться. — Он держит свой телефон, будто это граната, и он вот-вот выдернет чеку.

Господи.

Я всего лишь хотел поговорить со своей чёртовой женой, а теперь какой-то таксист-дружинник угрожает вызвать на меня ментов. Это какой-то грёбаный сюрреализм.

— В этом нет необходимости, — говорит Эмма, наконец нарушая молчание. Она отворачивается от меня и прячется за пеленой волос, заглядывая в окно. — Спасибо Вам большое… Как вас зовут?

— Меня зовут Андрей, госпожа.

Я не вижу лица Эммы, но вижу его, и его реакция говорит мне, что она включила свой гипноз. Её глаза такие большие, такие выразительные, что подавляют любое сопротивление. Мужчина, женщина, зверь — все бессильны перед ней.

Включая меня.

Сейчас она повторит его имя пятнадцать раз в одном предложении, и он будет так польщён вниманием, что у него над головой практически запорхают мультяшные птички.

— Что ж, я Эмма, Андрей, и я хочу поблагодарить Вас за то, что вы такой джентльмен — кто сказал, что рыцарство умерло? — Она вкладывает в свой голос неподдельную теплоту, и грудь Андрея немного расправляется. И правильно, потому что, если бы моей жене грозила реальная опасность, я бы хотел, чтобы кто-то вроде него за неё заступился. — Дело в том, Андрей, что это на самом деле мой муж. Мы просто немного повздорили — Вы же знаете, как это бывает, правда?

— О да, ещё как знаю. — Он улыбается и показывает ей своё обручальное кольцо. — Тридцать два года в браке.

— Я так и думала. Тогда вы понимаете, Андрей, как это иногда бывает. Я просто выпускала пар, а мой муж совершенно справедливо не хотел, чтобы я исчезла в ночи одна. По-своему, неуклюже, он тоже проявил рыцарство.

Неуклюже?

Серьёзно?

Эта женщина не упустит ни единого шанса поставить меня на место. Андрей отрывает взгляд от Эммы и внимательно изучает меня. Стараюсь выглядеть как можно менее угрожающе, и, наконец, он кивает.

— Хорошо, если Вы уверены. Я всё ещё могу отвезти вас, куда захотите. Бесплатно.

— Андрей, Вы прелесть, правда, — но думаю, мы с мужем прогуляемся домой вместе, дадим себе шанс остыть и поговорить. Но я не забуду Вашей доброты, Андрей — прекрасного вам вечера, слышите?

В её голосе с последними словами появляется лёгкий южный оттенок. Эмма выросла в окрестностях Питера, но лето проводила у бабушки в Сочи. Иногда этот говорок проскальзывает незаметно, когда она злится или чем-то отвлечена. А иногда он появляется, когда ей нужно показаться скромной и доступной. Обычным человеком, а не ледяной королевой, женой миллиардера. Сегодня, возможно, комбинация всех трёх случаев.

Сую Андрею пару тысяч.

— Спасибо, — говорю я просто. — Вы хороший человек.

Его глаза слегка сужаются, словно он всё ещё пытается составить обо мне мнение, но деньги всё равно берёт. Сигнал клаксона, лёгкий взмах руки от Эммы, и он уезжает в облаке выхлопных газов и брызг дождевой воды. Белый рыцарь в жёлтом такси.

Поворачиваюсь к жене, но она уже снова в движении. Эти каблуки снова стучат, её шаг удлиняется. Быстро догоняю её, хватаю за руку и разворачиваю. Она отшвыривает мою руку, но наконец замирает. Мы стоим под уличным фонарем, дуга света сияет над нашими головами, как золотой зонт. Она сжимает губы, смотрит на тротуар и смахивает с щёк дождь.

Кроме… это не дождь.

Эмма плачет.

Какого чёрта?

Эмма никогда не плачет — по крайней мере, не при мне.

И в тот же миг вся моя ярость испаряется. Я не хочу ничего больше, чем обнять её, прижать к себе и утешить. Теперь я понимаю, почему она убегала — она не хотела, чтобы я видел её такой.

Лить слёзы на публике?

Она слишком сильная, слишком гордая, слишком натренированная скрывать свои чувства. На самом деле, она скрывает их так хорошо, что я иногда забываю, что они у неё вообще есть.

Мы оба молчим, наши тела в нескольких сантиметрах друг от друга, промокшие под ливнем, который с каждой секундой становится всё сильнее. Если я попытаюсь дотронуться до неё, есть вполне реальный риск, что лишусь конечности. Её гнев и горечь ясно читаются в понуром виде и в том, как она держится. В том, как она отказывается встретиться со мной взглядом. Она проявила слабость передо мной, а для Эммы это величайший грех, который она могла совершить.

— Ты в порядке? — спрашиваю, понимая, насколько неуместны эти слова, но не в силах придумать ничего лучше.

— А я похожа на ту, что в порядке? — огрызается она.

— Нет. Ты выглядишь несчастной, милая.

— Не надо мне «милая», Руслан. Мне сорок лет.

— Верно. Так почему ты ведёшь себя как подросток, сбегающий от папочки?

Она фыркает и наконец поднимает на меня глаза. Рост Эммы — метр семьдесят пять, и когда мы познакомились, одним из моих главных достоинств были мой рост и комплекция. Она ценила, что может носить каблуки, а я всё равно буду выше. В те дни, когда она любила во мне всё.

— Папочки? — повторяет она с тенью улыбки на лице. — Если ты так говоришь. У меня комендантский час? Ты отберёшь у меня карманные деньги? Я под домашним арестом?

— Нет, но ты ведёшь себя как избалованная девчонка. Почему ты так ушла? Почему не сказала мне, что уходишь? Это небезопасно для тебя, гулять по этим улицам ночью, выглядя так…

— Богато? — подсказывает она. Я собирался сказать «красиво», но её горький тон говорит мне, что она этого не оценит. Что она предпочтёт ссору комплименту.

— Неважно, Эмма. Кроме всего прочего, это было унизительно.

Теперь я говорю на её языке, и на её изысканных чертах мелькает тень раскаяния.

— Да. Я понимаю. Прошу прощения, если я тебя унизила.

— Чёрт возьми, Эмма, мне на самом деле плевать на это — мне не плевать на тебя. Почему ты ушла? И почему ты плачешь?

Она зажмуривается, её длинные ресницы влажные и слипшиеся, руки сжаты в напряжённые кулаки.

— Я ушла, потому что ты флиртовал со Светланой.

Что за чертовщина? Я флиртовал со Светланой? Со Светланой, дочерью Аркадия, которая одновременно является мамой Любочки и находится на пятом месяце беременности? Которая, насколько мне известно, счастливо замужем?

Я ни разу в жизни не смотрел на неё

так

. Да я и словом почти не обмолвился с этой женщиной сегодня вечером.

Прикусываю язык и делаю глубокий вдох, позволяя мозгу догнать события, прежде чем мой рот откроется. Это обязательный навык при общении с Эммой. Моя жена — сложная женщина и абсолютный мастер уводить разговор в сторону. У неё талант заставлять людей верить в то, во что она хочет, чтобы они верили, убеждать их, что её идеи были их собственными, уклоняться от всего, что может ей не подойти. Она хочет, чтобы я на это отреагировал. Она хочет, чтобы я сосредоточился на её несправедливом обвинении.

Но зачем?

Она искренне расстроена, расстроена больше, чем я видел за многие годы, но дело не в Светлане. Не может быть дела в Светлане. Если я сейчас огрызнусь и раздую эту ссору, это будет контрпродуктивно и, возможно, именно то, чего она ждёт. Если мы закончим тем, что будем орать друг на друга, я не стану копать глубже. Не спрошу снова о её слезах, и ей не придётся признавать, что они вообще существуют.

Но если дело не в Светлане, то в чём?

Ответ приходит ко мне вспышкой, и я чувствую себя так, будто получил удар под дых. Она расстроена не из-за Светланы, она расстроена из-за Любочки. Готов поспорить, она видела, как я играл с маленькой девочкой. Она видела, как я смеялся и обнимал её, и в сознании Эммы она видела, как я сожалею о каждом мгновении своей жизни с тех пор, как мы поженились. Так устроен её мозг, логично это или нет. Она не может иметь детей, а я люблю детей — следовательно, я должен быть с ней несчастен.

Чёрт.

Честно говоря, иногда я и вправду с ней несчастен. Но это не имеет никакого грёбаного отношения к детям. Это потому, что я просыпаюсь каждый божий день с мыслью, не умру ли я от обморожения.

— Я не флиртовал со Светланой, — говорю тихо, убирая из голоса и языка тела всякий вызов, не давая ей повода для ссоры. — Но мне жаль, если ты так подумала. Мне жаль, если я тебя расстроил. Прости меня. Давай пойдём домой, как ты и сказала. Давай остынем. Может, зайдём куда-нибудь выпить, только вдвоём — кофе в «Ночном экспрессе» или поздний коктейль, как раньше?

— Ты правда думаешь, что клубничный дайкири всё исправит? — спрашивает она, её глаза всё ещё блестят от слёз. Она позволяет им стекать по щекам и не пытается их вытереть. Это так на неё не похоже, что меня пронзает укол страха. Физически, покалывание ужаса, бегущее вверх и вниз по позвоночнику, как нервная боль.

— Ну, дайкири никогда не вредит. — Протягиваю руку и глажу её по щеке. Она прижимается к моей ладони, её щека мягкая на моей коже, и на мгновение у меня появляется надежда. — Эмма, милая, мы оба промокли до нитки. Давай зайдём в бар, или ещё лучше, пойдем домой. Ты, должно быть, устала.

Она смотрит на меня снизу вверх, и её глаза такие большие и сияющие, что, клянусь, я вижу в них отражение огней ночного города.

— Я устала, Руслан, да. Я вымотана, и знаю, что ты тоже. Зачем мы продолжаем это делать? Зачем мы продолжаем танцевать этот танец? Почему бы нам просто… не отпустить?

Мои ноздри раздуваются, и моя рука падает.

— Что ты имеешь в виду?

Её вздох говорит о смертельной усталости.

— Я имею в виду, что с меня, кажется, хватит, Руслан. Я хочу развод.

Глава 6. Руслан

Мы вернулись домой, в нашу огромную, безупречно обставленную гостиную. За панорамными окнами — вековые сосны нашего подмосковного участка, присыпанные первым снегом. В камине потрескивают дрова, тяжёлые портьеры плотно задёрнуты, свет приглушён. Несмотря на размеры комнаты, здесь уютно, камерно и тепло. Полная противоположность нашему разговору.

Мы сидим вместе, чтобы обсудить, как нам расстаться. Она — на одном диване, я — на другом. И я ненавижу всё, что сейчас происходит. Мне хочется сгрести её в охапку и целовать так сильно, чтобы она задохнулась. Сказать ей, как сильно я её люблю, как хочу, чтобы наш брак выстоял. Как она мне нужна.

— Так что, сначала просто разъедемся или сразу развод? — вместо этого произношу, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно, потому что вижу — она сама едва держится.

Эмма свернулась калачиком, поджав под себя ноги. На ней шёлковая пижама, колени прикрыты пледом, влажные после душа волосы растрёпанными прядями лежат на плечах. Она ничем не напоминает ту гламурную диву, что выходила из этого дома сегодня утром, но я люблю эту её версию не меньше. Мы промокли до нитки, пока добрались домой, и сразу пошли переодеваться.

Она выглядит хрупкой, и я знаю, как ей это не понравится. Она молчит, лишь отпивает из кружки с горячим шоколадом, которую держит в руках. И мне сделала — какая редкость. Ирония в том, что для такого проявления доброты потребовалось обсуждение развода. Я плеснул в свою кружку добрую порцию хорошего скотча — чувствую, он мне понадобится.

— У тебя опять этот твой фальшиво-спокойный голос, Руслан, — наконец говорит она, глядя на меня поверх клубов пара. — А может, и не фальшиво, кто знает. Может, для тебя это всё — облегчение. Наконец-то избавишься от меня, и при этом тебе не придётся становиться подонком, который бросает свою бесплодную жену. А я, как обычно, могу сыграть роль бессердечной стервы, превратившей твою жизнь в ад.

Слова звучат резко.

Она срывается, потому что ей больно. Ей будет проще, если всё это перерастет в ссору, — это оправдает её решение.

— Я не спокоен, — отвечаю я. — Может, так кажется, но это не так. Я сейчас чувствую всё что угодно, но только не спокойствие. Я зол. В шоке. И я… Блин, Эмма, мне больно, понятно? Просто чертовски больно. Я никогда этого не хотел, так что не веди себя так, будто это моя инициатива. Не я ведь прошу о разводе, так?

— Не на словах, нет. Но действиями — да. Ты по-своему просил об этом годами. Тем, сколько времени проводишь в офисе. Тем, что переехал в другую спальню. Своей преданностью семье, которая меня на дух не переносит.

Сохраняю бесстрастное выражение лица, анализируя её слова. Хочется возразить, сказать, что всё это чушь, но в её словах достаточно правды, чтобы я замолчал. Всё сложнее, чем она представляет, но я не могу отрицать ни одного из этих обвинений. Может, стоит хотя бы попытаться объяснить.

— Эмма, я тебя слышу. Я действительно слишком много работаю, знаю, но, в своё оправдание, скажу, что тебе, кажется, так даже удобнее. Когда я слишком часто бываю рядом, становится только хуже. Спальня… да. Я всего лишь человек, и моему терпению тоже есть предел. Лежать рядом с тобой, такой близкой и абсолютно недосягаемой? Видеть, как ты каждую ночь отворачиваешься к стене, будто тебе невыносим мой вид? Я должен был это прекратить, потому что это было больно, Эмма. Чертовски больно. И до сих пор больно.

Каждое следующее предложение звучит громче предыдущего, и последнее, кажется, ещё несколько долгих секунд звенит в воздухе. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Её руки мелко дрожат, и я делаю глубокий вдох. Крик нам не поможет.

— А что до моей семьи… Слушай, есть ли смысл это снова ворошить? Вы не ладите. Такое случается, мы не первые и не последние. Я до сих пор не понимаю почему, но это так. Ты хочешь, чтобы я выбирал между вами? Хочешь, чтобы я вычеркнул их из своей жизни? Это сделало бы тебя счастливой?

Сделал бы я это? Она никогда не просила об этом прямо, но сделал бы?

Когда-то ей нравилось быть частью моей семьи. Но что-то изменилось, а я так и не понял, почему. И, никогда не спросил. Я просто принял это как данность, позволяя пропасти между ними расти, пока она не стала непреодолимой.

Это невозможный выбор.

Я люблю Эмму, но люблю и свою семью. В нас течёт одна кровь, нас связывают общие воспоминания. Я руковожу империей, которую построил отец, я — старший в клане, глава, старший брат, а теперь ещё и любящий дядя Леонида. Могу ли я отвернуться от всего этого?

Я всегда надеялся, что всё изменится. Что что-то в итоге наладится. Было тяжело находиться меж двух огней, но я был готов это терпеть, если бы это сохранило обе половины моего мира. Вот только слово «счастье» — последнее, что ассоциируется у меня с Эммой. Да и со мной тоже. Мы оба чертовски несчастны уже много лет, и я не уверен, что это можно изменить.

Блин.

Может, она права.

Зачем я вообще борюсь? Только из-за упрямства, потому что не люблю проигрывать? Или я действительно верю, что у нас есть надежда?

— Я бы никогда не попросила тебя делать такой выбор, — тихо говорит она. — Никогда. Но даже если бы попросила, не уверена, что ты выбрал бы меня. Я не дура, Руслан. Я знаю, какой у меня тяжёлый характер и как мало я могу тебе предложить. Знаю, как тяжело тебе всё это далось. Так что, может, пора прекратить попытки. Мы оба измотаны. Истощены. И ещё не поздно спасти хоть какой-то кусочек счастья от жизни. Ты ещё достаточно молод, чтобы найти другую. Ту, что сможет дать тебе то, чего ты хочешь.

— И чего же, Эмма? — спрашиваю, точно зная, о чём она, но мне нужно, чтобы она это произнесла.

Не знаю почему.

Нам обоим будет больно, но, возможно, нам это необходимо. Возможно, нам следовало поговорить об этом много лет назад.

Свежие слёзы наворачиваются ей на глаза, и я тут же чувствую себя последним подонком.

— Детей, Руслан. Это дети. Не притворяйся, что не хочешь своих собственных. То, как ты говоришь о Лёне, как ты относился к дочке наших друзей… В тебе всё ещё жив этот отцовский инстинкт. И в этом нет ничего плохого, совсем ничего. Это одна из тех вещей, за которые я тебя полюбила при встрече. Ты был таким сильным, таким надёжным — я знала, ты будешь прекрасным отцом. И мы ведь планировали это, помнишь? Планировали нашу семью. Я хотела двоих, ты — столько, сколько получится. — Она слабо улыбается, словно предлагая перемирие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я всегда буду помнить те ночные разговоры, когда мы болтали до рассвета, настолько увлечённые друг другом, что темы не кончались. Она хотела мальчика и девочку, мечтала назвать их Марго и Михаилом, в честь любимых артистов балета. Я говорил, что хочу минимум шестерых, но мы сошлись на трёх или четырёх.

Боже, какими мы были наивными. Уверенными, что можем строить такие планы, что всё в наших руках. Оглядываясь назад, я понимаю, что именно тогда между нами всё начало рушиться. После нескольких лет бесплодных надежд на чудо секс стал чем-то механическим. Мы занимались им в определённые дни месяца, даже в определённое время суток. Это было меньше похоже на любовь и больше — на медицинскую процедуру. Эмма пробовала травяные отвары, пила отвратительные чаи, запретила мне алкоголь и мотоцикл. Мы сидели на какой-то жуткой диете с грецкими орехами и лососем в каждом блюде, и действовал строжайший запрет на самоудовлетворение, чтобы поддерживать моих «пловцов» в идеальной форме. Несмотря на всё это, на все её исследования и наши попытки, каждый месяц она выходила из ванной бледная и заплаканная. Однажды у неё была недельная задержка, и она с таким волнением делала тест — но снова нас ждало лишь сокрушительное разочарование. Я тоже был расстроен, но Эмма была просто разбита.

Когда мы наконец обратились к специалисту, выяснилось, что из-за непроходимости маточных труб она не может зачать естественным путём.

Мы были опустошены.

И измучены.

Были альтернативы — операция и ЭКО, возможно, даже усыновление, — но к тому моменту, думаю, мы были слишком выжаты, чтобы принимать какие-либо решения. Мы договорились взять паузу, попытаться избавиться от этой навязчивой идеи.

А потом у мамы диагностировали рак, и все наши силы ушли на это. Это был двойной удар, и, честно говоря, не думаю, что наш брак когда-либо от него оправился. Очевидно, Эмма — точно нет. Она отказывалась обсуждать это позже и с каждым днём отдалялась всё больше. И вот теперь она сидит напротив меня, так близко и в то же время за целую вселенную от меня, плачет в свою кружку с шоколадом, и мы обсуждаем наш развод.

Мне хочется подойти к ней, утешить её. Блин, да я и сам хочу, чтобы она утешила меня. Хочу машину времени, чтобы вернуться в те первые дни, понять, что пошло не так, и всё исправить.

Я собираюсь встать, но она поднимает руку и качает головой.

— Нет! Пожалуйста, не надо. Я не… я не вынесу сейчас твоей доброты, Руслан. Просто не смогу. Прости. Я знаю, что дело не только во мне и что для тебя это шок, но так будет правильно. Мы ведь так мучаем друг друга, правда? Каждый божий день. Это похоже на войну на истощение, в которой никто из нас не может победить. Я так устала от всего этого. Я хочу перестать сводить счёты. Просто хочу… — Она опускает взгляд на кружку и шепчет: — Хочу быть счастливой. — И произносит это так, словно «счастье» — настолько чуждое понятие, что она сомневается, правильное ли слово подобрала.

— И ты не думаешь, что можешь быть счастлива в браке со мной?

— Судя по последнему году, не думаю, что кто-то из нас может. Я не виню тебя и говорю всё это не для того, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Мы оба пытались, и мы оба проиграли, и я ненавижу то, во что мы превратились. Я хочу лучшего — для нас обоих. Ты заслуживаешь иметь детей. А я заслуживаю перестать чувствовать себя такой никчёмной, той, кто подвёл тебя и твою семью. И ни то, ни другое невозможно, если мы останемся вместе.

Закрываю лицо руками, чувствуя, что вот-вот сам расплачусь.

Неужели она всё это время так себя чувствовала? Неудачницей, разочарованием не только для меня, но и для всей моей семьи?

Блин.

Это слишком тяжёлый груз для любого человека.

— Милая, я не считаю тебя неудачницей. Никогда не считал, — говорю, и мой голос срывается. — Это я? Я заставил тебя так себя чувствовать?

— Нет. Не вини себя, Руслан, дело не только в тебе — ты хороший человек. Это… Боже, это всё так сложно, правда? Но, если честно, я никогда до конца не верила тебе, когда ты говорил, что мне достаточно быть просто собой. Я никогда не думала, что меня достаточно, и знаю, что твоя семья меня недолюбливает. Твои родители хотели, чтобы у тебя были дети. Ты был старшим, и на тебе лежал этот груз ожиданий, потому что ты должен был возглавить бизнес. Ты должен был произвести на свет наследника. Я не смогла дать тебе этого, не смогла дать им этого. Не смогла дать этого себе. Я чувствовала эту потерю каждый день, а ещё чувствовала… не знаю, вину?

Она никогда раньше так не говорила. Никогда не делилась этими чувствами, этой болью — по крайней мере, со мной.

Почему нет? И почему сейчас?

Она может называть меня хорошим человеком, но я себя таким не чувствую. Я позволил ей уйти в себя, когда должен был бороться за неё сильнее. Наверное, я думал, что она всегда будет рядом, что у нас всегда будет время всё исправить. Найти дорогу обратно друг к другу.

Неужели я ошибался?

— Эмма, — тихо говорю, переполненный эмоциями. — Я не знал. Не знал, что ты так себя чувствовала. Что ты через столькое прошла. Почему ты ничего не говорила?

— Сначала — потому что мне нужно было время, чтобы всё это переварить. Я была так расстроена, и я знала, что ты тоже. А потом, совсем скоро, заболела твоя мама. — Дрожащей рукой она подносит кружку ко рту и делает маленький глоток. — Это была долгая, тяжёлая битва, которую мы все вели, особенно она. Потом она умерла, и… в общем, подходящего момента так и не нашлось. Тебе было больно, мне было больно. Вся твоя семья была разбита. Помнишь? Это было похоже на то, будто вас всех, сделанных из стекла, сбросили с крыши небоскреба. Вы все разлетелись на осколки, и последнее, что вам было нужно, — это моё блеяние на заднем плане, пока ты пытался склеить всех воедино. — Она морщится, её карие глаза полны страдания. — Но я говорила об этом с родителями.

Я вздрагиваю от неожиданности. Эмма не близка со своими родителями, никогда не была. Единственным членом семьи, кто когда-либо проявлял к ней любовь, была моя мама. Эмма, казалось, любила её гораздо больше, чем собственную, и постоянно говорила мне, как ей нравится быть частью нашей семьи.

— И что они сказали? — спрашиваю, со страхом ожидая ответа.

Она вскидывает на меня брови.

— Ну, как ты можешь себе представить, разговор был очень вдохновляющим. Отец, по сути, заявил, что мне повезло, что ты всё ещё хочешь быть со мной, учитывая мою «дефектность», и что я должна быть благодарна за любые крохи, которые мне достанутся. Мама любезно добавила, что он прав и что никакой другой мужчина меня теперь тоже не захочет. А потом они оба поинтересовались условиями нашего брачного договора.

— Ты не «дефектная», — рычу, сжимая руки в кулаки. Мне стоит полететь в Питер и пробить жирной головой Романа Воронцова окно за такие слова. Как он посмел?

— Он не использовал именно это слово, милый, не надо включать мачо. Кажется, он употребил слово «некондиция», что, если вдуматься, ненамного лучше.

Обожаю, когда она называет меня «милый». В этом слове, слетающем с её губ, проскальзывает что-то неуловимо-нежное, и у меня теплеет внутри. Я так много всего люблю в этой женщине, но, очевидно, так же многого о ней не знаю.

Неужели я действительно её потеряю?

— Он идиот, какое бы слово ни использовал. А брачного договора у нас никогда не было, потому что я верил в нас. И до сих пор верю. Я не хочу этого, Эмма. Не хочу развода. Я хочу всё наладить.

Она печально улыбается.

— Это в тебе говорит шок, дорогой. И, может быть, гордость. Ты же знаешь, ты не любишь проигрывать. Но спроси себя вот о чём: сколько раз за последний месяц ты наслаждался хотя бы одним спокойным часом в моём обществе? Сколько раз за последний месяц мы вместе смеялись? Сколько раз ты искренне ждал возвращения домой, чтобы увидеть меня? А теперь сравни это с тем, сколько раз мы ссорились, проклинали друг друга, сверлили взглядами или избегали… Математика не лжёт. Знаю, сейчас больно, но правда в том, что нам уже давно больно. Я встала между тобой и твоей семьей и даже не делаю тебя счастливым. Это как… смерть от тысячи порезов, каждый божий день. Я не могу так больше, и не думаю, что ты должен, Руслан.

Господи, у меня в голове каша. Я в таком шоке, что едва могу соображать. Она слишком откровенна, слишком разумна, слишком честна. Я не знаю, как справиться с такой Эммой.

— Сегодня был не лучший день, признаю, — провожу рукой по волосам. — Но и не хуже обычного, по нашим-то меркам.

Её смех — хрупкий звук, такой неуместный посреди всего этого.

— О, милый. Ты себя слышишь? Ты только что доказал мою правоту. Не думаю, что кто-то из нас должен довольствоваться «не хуже обычного», правда? Ты действительно, по-настоящему хочешь провести следующие несколько десятилетий, измеряя наши дни тем, насколько они были

не плохими

, а не тем, насколько они были

хорошими

?

Смотрю на неё, на эту свою жену. Закутанную в плед, с растрёпанными волосами, с лицом, лишённым привычной гламурной маски. Я любил её с того дня, как встретил. С тех пор как увидел её, лежащую на пледе на траве университетского газона, слушающую музыку в наушниках, с венком из маргариток в волосах. С закрытыми глазами она так фальшиво подпевала какой-то заунывной песне, что я не смог сдержать смеха. Уже на первом свидании я знал, что она — женщина, на которой я женюсь, женщина, которая станет матерью моих детей. Женщина, с которой я состарюсь. Теперь похоже, что лишь одно из этих предсказаний сбылось.

И самое ужасное, я даже не могу отрицать её слова. Мы действительно истязаем друг друга и пробуждаем друг в друге худшее. Мы — зона бедствия, и я провожу столько же времени, презирая её, сколько и обожая. Она права — мы не проводим вместе тихие вечера и не смеёмся, и да, иногда я чувствую облегчение, когда возвращаюсь домой, а её нет.

Сколько раз я сбегал с её благотворительных вечеров ради работы или бросал её, когда был нужен одному из братьев? Как часто я по-настоящему пытался с ней поговорить, достучаться, наладить контакт? Когда я в последний раз искренне ставил её на первое место? Когда в последний раз говорил ей, что люблю?

— Давай уедем, — говорю я. — Хочешь, прямо сейчас. Соберём сумку и отправимся куда-нибудь. Туда, где нас никто не найдет. Я брошу работу и семью. Я брошу всё, Эмма. Я люблю тебя, милая. Я не хочу, чтобы всё закончилось.

Она не может скрыть удивления, и на мгновение мне кажется, что она согласится. На мгновение я чувствую восторг, ужас и воодушевление одновременно. Но потом она качает головой, улыбается той самой печальной улыбкой и говорит:

— И что мы будем делать, Руслан? Держать пляжный бар где-нибудь на Бали? Прятаться в хижине в лесу? Жить остаток наших дней в босоногом блаженстве?

— Да. Всё это. Что угодно. Где угодно и как угодно, как ты захочешь.

— И что случится, когда ты начнёшь скучать по братьям? Когда увидишь в новостях, что акции «КнязевТех» рухнули? Что будет, когда здоровье твоего отца ухудшится? Ты будешь ненавидеть себя за то, что пропускаешь детство Леонида. Сколько пройдёт времени, прежде чем ты начнёшь винить меня за то, что я увела тебя из твоего мира? Нет, это нереально. Я бы никогда не попросила тебя об этом. Я бы никогда не попросила тебя изменить себя ради шанса спасти брак, который, как мы оба знаем, уже мёртв. — Она делает глубокий вдох и добавляет голосом, до боли нежным: — Но, если тебе это важно, милый, я тебя тоже люблю.

Её отказ бьёт меня как молотом по сердцу, но, опять же, она говорит лишь правду. Я не тот человек. У меня здесь есть обязательства — перед семьей, перед бизнесом, перед моими сотрудниками.

Но если она права, то почему всё это кажется таким неправильным?

Глава 7. Эмма

Уйти от него, на подкашивающихся ногах добрести до своей комнаты — было настоящей пыткой, но необходимой. Эмоции зашкаливали у нас обоих, и я твёрдо решила не дать ситуации выйти из-под контроля. Всё закончилось бы либо жестокой ссорой, либо тем, что мы сорвали бы друг с друга одежду, а может, и тем и другим сразу, что было бы совсем нехорошо. Я его шокировала — ранила — и сама истекаю кровью. Дальнейшее обсуждение ни к чему бы не привело. Нам обоим нужно было свыкнуться с этой мыслью и проснуться с ясной головой.

Вот только я просыпаюсь совсем не с ясной головой. Я просыпаюсь с улыбкой, потягиваясь под одеялом, всё ещё балансируя на грани между сном и реальностью. В моём сне Руслан посреди ночи проскользнул в мою комнату и забрался ко мне в постель. Он ласкал меня, играл со мной и довёл до пика своим языком. После этого я ублажала его ртом, принимая в себя всего без остатка и осушая до дна, пока он выкрикивал моё имя. Сон был настолько реальным, что я почти чувствую его щетину на своих бёдрах, вкус его плоти на губах. Я так возбуждена, что бельё стало влажным.

Проходит минута или две, прежде чем воспоминания о том, что на самом деле произошло вчера вечером, вытесняют этот сон. И когда это случается, реальность обрушивается на меня, как тонна кирпичей, погребая под обломками и душа пылью.

Неужели я и правда это сделала? Сказала Руслану, что хочу развода?

Боль в глазах и тяжесть на сердце подтверждают, что да. Контраст между моей фантазией и реальностью ужасен.

Я лежу в постели и рыдаю. Плачу, вспоминая скорбь в его глазах, и плачу о себе. О нашем совместном будущем, которого никогда не будет. Я хотела состариться с этим мужчиной, провести с ним остаток своих дней, но теперь этому не бывать. Я ненавижу то, что чувствую, но должна оставаться сильной. Потому что если я не выдержу, мы действительно состаримся вместе — и будем презирать друг друга. Это была бы худшая из судеб.

Некоторые его слова прошлой ночью почти убедили меня, что мы могли бы всё преодолеть, всё исправить и отстроить заново. Я знаю, что он любит меня, и я люблю его в ответ, но этого недостаточно. Слишком много болевых точек, слишком много прошлого, слишком много способов причинить друг другу боль мы открыли за эти годы. Проблемы никуда не денутся. Я чудом не стану способной родить, а он не перестанет хотеть детей. Даже если он заявит, что больше не хочет, я ему никогда не поверю. Я всегда буду чувствовать, что сдерживаю его. Что лишила его возможности стать отцом, что он пожертвовал ролью, для которой был рождён, чтобы остаться со мной в браке. Может, я и смогла бы с этим смириться, если бы мы действительно делали друг друга счастливыми, но это не так. Мы словно два бойца в клетке, запертые вместе в самом роскошном из вольеров.

Не знаю, почему всё достигло апогея именно прошлой ночью, но это случилось, и теперь нам придётся с этим разбираться. Нужно многое обсудить, многое решить, и это будет тяжело и изнурительно. У меня нет ни малейшего энтузиазма, поэтому я позволяю себе ещё немного полежать, свернувшись калачиком под одеялом. Грустить — это нормально, и плакать — тоже нормально. И даже нормально, если я буду делать это на глазах у Руслана.

Я больше не хочу притворяться. Я слишком долго играла роль в собственной жизни и больше не могу этого выносить. Я даю себе обещание, что с этого момента не буду бояться показать миру своё истинное лицо. Я даже не помню, каково это — просыпаться с искренним предвкушением нового дня. Что-то должно измениться, и начнётся это с того, что я отпущу Руслана. Мне следовало сделать это много лет назад, когда его мать, Мария, впервые сказала мне об этом. Она была права с самого начала.

Когда встаю с постели и раздвигаю шторы, великолепный осенний день заявляет о себе. В сквере через дорогу уже кипит жизнь: гуляют с собаками, поют птицы, а небо — полотно пастельно-голубого цвета с прожилками облаков. Это первый день оставшейся жизни, и я понятия не имею, что будет дальше.

Принимаю душ и одеваюсь в тренировочные штаны и мешковатую толстовку, сознательно игнорируя зов косметички, но всё же поддаюсь и наношу увлажняющий крем. Всё лицо кажется отёкшим и ноет от слёз.

Чувство страха сворачивается в узел в животе, когда я выхожу из своей комнаты и на цыпочках, словно чужая, иду по коридору. Понятия не имею почему — это всё ещё мой дом, по крайней мере, пока, и нет смысла пытаться избегать Руслана. По иронии судьбы, теперь нам нужно проводить вместе больше времени, чем обычно.

Внизу его нет.

Наши чашки из-под какао стоят в раковине, и я машинально их мою. Обычно я не мою посуду, и осознаю, насколько избалованной это меня делает. Осознаю, как мне повезло во многих отношениях.

Но я часто ловлю себя на мысли, что променяла бы свою жизнь на жизнь Дианы, нашей домработницы. Ей за пятьдесят, она замужем за Эдуардом, машинистом в метро. У них четверо детей, двое из которых — подростки и всё ещё живут с ними. Остальные женаты, у них свои дети. Весь её мир вращается вокруг семьи, и она постоянно улыбается, рассказывая об их достижениях, показывая мне выпускные фото и детские снимки, просто купаясь в лучах их любви. У них нет несметных богатств. Никаких «Бентли», личных водителей или частных островов. Но у них есть нечто бесценное — счастье. Я бы отдала всё своё состояние и влияние за это. Может, именно это мне и нужно сделать.

Половина восьмого, и Руслан обычно уже на ногах: либо в штаб-квартире «КнязевТех», либо, если это выходные, работает в своём домашнем кабинете. У нас обоих плотное расписание, и, кажется, у меня самой скоро должна быть какая-то встреча за завтраком. Надо будет посмотреть в ежедневнике, чтобы отменить.

Вообще, думаю, я просто отменю всё. Вероятно, я потеряю большую часть своей привлекательности как организатор благотворительных сборов, как только перестану быть женой Руслана Князева. Будет интересно посмотреть, кто по-прежнему захочет со мной обедать, когда новость разлетится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

О боже.

Справляться со слухами будет кошмаром. Семья Князевых знаменита, да и я сама не раз появлялась на страницах светской хроники. Пресса устроит себе праздник, а социальные сети — тем более. Я десятилетиями оттачивала свой образ альфа-самки высшего света Москвы, а теперь меня будут жалеть. Это отвратительно, но я не могу оставаться в браке, чтобы избежать сплетен. Придётся поработать над созданием хотя бы иллюзии безразличия.

Руслану всё это тоже будет нелегко, но по крайней мере у него будет поддержка отца и братьев. Блин, да они, скорее всего, устроят парад в честь этого и сожгут на костре чучело в виде меня. Лишь Егор воспримет это как дурную весть. Как бы мне хотелось связаться с ним и рассказать, что происходит. Мы близки, но он брат Руслана, и Руслан будет в нём нуждаться. Я не могу ставить друга в положение, когда ему придётся разрываться. Я хочу, чтобы в этой ситуации он был целиком и полностью на стороне Руслана, а я только всё усложню.

Сделав себе чашку кофе, прислоняюсь к столешнице и пью обжигающую жидкость, благодарная за боль на языке, которая отвлекает от суматохи в мыслях и чувства пустоты, растущего с каждой секундой.

Как я через это пройду? Как я буду жить без него?

Вся моя взрослая жизнь была подчинена браку, и я понятия не имею, кто я без него. Мне бы хотелось воодушевиться открывающимися возможностями, почувствовать себя смелой и полной надежд перед лицом нового приключения, но я не чувствую ничего из этого. Я просто встревожена, опустошена и снова начинаю плакать.

Нет.

Я не буду стоять здесь и рыдать. Я не поддамся отчаянию. Я не обязана быть супергероем, но и устраивать себе вечеринку жалости тоже не буду. Вылив остатки кофе в раковину, возвращаюсь наверх и иду дальше, пока не достигаю этажа Руслана, его владений на самом верху дома. Сначала заглядываю в его кабинет, но его там нет. Кресло с высокой кожаной спинкой и его MacBook без следов недавнего использования.

Сделав глубокий вдох, замираю у его спальни. Я не входила в эту комнату очень, очень давно. Опять же, наш образ жизни позволил мне уклоняться от определённых обязанностей, тех мелочей, которые связывают жизни большинства пар. Наше богатство позволило нам отдалиться друг от друга с пугающей лёгкостью, и я нервничаю, стоя перед тёмной дубовой дверью. Его может и не быть здесь. Возможно, он встал и уехал в офис так рано, что я его не слышала.

Тихо поворачиваю ручку, толкаю дверь, и то, что я вижу, разбивает мне сердце. Мой муж распростёрт на кровати, простыни спутаны вокруг его ног после очевидно бессонной ночи. Волосы взъерошены, руки раскинуты по матрасу.

На прикроватной тумбочке стоит пустая бутылка из-под «Макаллана». Когда я уходила, она была полна как минимум наполовину. Стакан, из которого он пил, лежит на боку в лужице янтарной жидкости. Его одежда брошена на пол — ещё одно свидетельство его душевных терзаний. Руслан обычно аккуратен и педантичен. Должно быть, он плакал во сне, потому что его ресницы влажные, а под глазами красные следы от того, как он их тёр.

Мои руки взлетают к груди, я судорожно вдыхаю.

О боже, что я наделала?

Эта боль навсегда? Или он оправится? Сможем ли мы оба оправиться?

Думаю, да.

Надеюсь.

Мне ненавистна мысль, что я причинила ему боль, что, возможно, сломала его, но потом я напоминаю себе, что причиняла ему боль больше десяти лет. Что только вчера на свадьбе я намеренно провоцировала его и отвергала. Мой уход ранит его, но если я останусь, это ранит его ещё сильнее. И он будет ранить меня в ответ, потому что мы просто не можем иначе.

Он внезапно вздрагивает, бормочет что-то неразборчивое, его голос срывается, и наконец затихает на спине, выставив на всеобщее обозрение своё обнажённое мускулистое тело.

Несмотря на всю эмоциональность момента, я всё ещё чувствую притяжение. То уникальное физическое влечение, которое ни один из нас так и не смог до конца побороть. Яркий сон врывается в сознание, и щёки вспыхивают жаром, пока я смотрю на него. Часть меня жаждет скользнуть к нему под простыни, в его сильные руки. Положить голову на его крепкую грудь и сказать, что всё это было ужасной ошибкой. Мы бы занялись любовью, обменялись нежными прикосновениями, и наши тела запели бы в унисон. Я отчаянно этого хочу.

Но что потом?

Мы могли бы провести несколько волшебных дней, чувствуя себя возрождёнными и облегчёнными, но старые проблемы в конечном итоге всплыли бы на поверхность. Он бы сказал что-то о своей семье, я бы отреагировала как стерва, он бы ответил тем же. Затем он бы ушёл с головой в работу, заставляя меня снова чувствовать себя ненужной. Или, может, у меня случился бы срыв, когда я в следующий раз увидела бы, как он общается с ребёнком. Или как придерживает дверь для беременной женщины.

Нет.

Слишком много разрушено.

Кости нашего брака сломаны. Разорвать его — правильное решение, как бы сильно мне ни хотелось сейчас протянуть руку и коснуться его.

Молча выхожу из комнаты и вынуждена признаться себе, что моё нежелание его будить связано не столько с состраданием — после прошлой ночи позволить ему оставаться без сознания как можно дольше — это малая милость, которую я могу ему оказать, — сколько с трусостью. Я боюсь, что не смогу устоять перед искушением сделать вид, будто прошлой ночи не было, если мне придётся заглянуть в его глубокие серые глаза.

Мне нужно уехать на время. Нам обоим нужно пространство.

Через полчаса я уже с собранными вещами еду в такси в аэропорт. Я напишу ему, когда доберусь до Шереметьево. Не хочу сбегать, оставив его в неведении. Он этого не заслуживает, и это задаст неприятный тон тому, что нас ждёт.

Я думала написать ему настоящее письмо, но это было бы слишком. Ещё одно напоминание о былых днях, когда мы оставляли друг другу маленькие любовные записки на подушках. У меня до сих пор хранится потрёпанная стопочка этих записок, с загнутыми уголками и выцветшими чернилами, спрятанная в шкатулке с сокровищами вместе с программками концертов, билетами и другими сувенирами того периода нашей жизни. В эту шкатулку давно не добавлялось ничего нового.

Такси несётся по Ленинградскому проспекту, оставляя позади центр Москвы. Мой рейс скоро, и через пару часов я окажусь в совершенно другом мире. Я буду со своей бабушкой Людмилой, на юге, у моря — в месте, где я провела самые счастливые дни своего детства. Мне нужны утешение и совет, и она — единственный человек, которому я доверяю.

Глава 8. Руслан

Сказать, что утро выдалось паршивым, — не сказать ничего.

Первая проблема обозначилась, едва я попытался разлепить слипшиеся веки. Полоска света, пробивавшаяся сквозь плотные шторы, ударила по сетчатке, будто в лицо швырнули световую гранату. Во рту — пустыня, голова раскалывалась на части, а от меня несло вчерашним скотчем.

Шикарно.

Но всё это было ничто по сравнению с той лавиной боли, что накрыла меня, стоило сознанию окончательно проясниться. Эмма, убегающая со свадьбы. Эмма, рыдающая на промокшей от дождя улице.

Эмма, просящая о разводе.

Блин.

Она и при свете дня хочет того же? У меня есть хоть малейший шанс её отговорить? И если честно… стоит ли вообще пытаться?

С силой вдавил подушку в гудящую голову, чувствуя, как меня мутит во всех возможных смыслах.

Я люблю свою жену. Никогда не переставал любить. Но где-то на этом пути я перестал за неё бороться. Я находил утешение в работе, в семье — во всём, что лежало за пределами нашего брака. За последний год или около того между нами всё стало только хуже. Кажется, у нас осталось всего два режима: полная боевая готовность или тотальное избегание друг друга. Мы — чужие люди под одной крышей, которые пересекаются на светских раутах, но почти не контактируют, оставаясь наедине в нашем доме.

Это ненормально.

По крайней мере, не та норма, к которой я привык — мои мать и отец были без ума друг от друга до самого последнего дня её жизни.

Глядя на Кирилла с Алиной, а теперь ещё и на Егора с Майей, я особенно остро осознал, насколько пуста моя собственная жизнь. Насколько холодными стали наши с Эммой отношения. Я безмерно рад за братьев, но, признаться, немного завидую. Они словно ожили, когда рядом с ними появились правильные женщины.

Это прекрасно.

По-настоящему прекрасно.

У меня тоже должно было быть так, но этого нет уже очень давно. Та уязвимая Эмма, которую я увидел вчера, стала для меня откровением. Я уже и не помню, когда в последний раз видел её такой. Долгие годы она была для меня закрытой книгой, пряча свои истинные чувства, словно сокровища, и всегда держа меня на расстоянии.

Пискнул телефон.

Я на ощупь нашёл его на тумбочке. Блин, даже экран слепит. Сообщение от Эммы заставило меня с трудом сесть. В обычный день это было бы напоминание о каком-нибудь мероприятии или просьба назначить встречу. Да, мы дошли до того, что назначаем друг другу встречи для обсуждения дел.

Но сегодня всё было иначе. Она писала, что садится в самолёт и улетает «на какое-то время» к своей бабушке Людмиле в Сочи. Тон сообщения не был холодным или агрессивным, что уже можно считать прогрессом, но это всё равно был удар ножом в сердце.

Где-то в глубине души я надеялся, что сегодня мы поговорим. Может, позавтракаем где-нибудь в городе, прогуляемся по Парку Горького, и она продолжит открываться мне. Что мы, возможно, найдём выход. Сентиментальный уголок моего мозга верил, что это новое начало, а не конец. Что мы сможем ожить, стать как Кирилл и Алина, как Егор и Майя.

Руслан и Эмма.

Но она как раз этого и избегает.

Эмма не дура.

Она понимает, как легко будет скатиться к старым привычкам и сделать вид, что вчерашнего вечера не было. Если бы она проснулась сегодня утром и вела себя как обычно, я бы подыграл. Я бы продолжил жить, будто это ещё один обычный день.

В краткосрочной перспективе это было бы куда менее мучительно и намного проще для нас обоих. Мы оба прекрасно умеем делать вид, что разговора о разводе просто не было.

Вместо этого она предпочла улететь за полторы тысячи километров. Это говорит о серьёзности её намерений. Эмма больше не хочет притворяться.

К чёрту.

Она ушла.

Ушла по-настоящему.

Что до Людмилы, мы с ней всегда ладили, но она — само определение «боевой дамы старой закалки» и будет на сто процентов на стороне Эммы. Понятия не имею, как эта поддержка будет выглядеть в её исполнении.

Встаю с кровати, и голова взрывается болью от движения. Оглядываю комнату с омерзением. Пролитый виски, разбросанная одежда, похмелье, как у первокурсника после вписки. Я разбит — и внутри, и снаружи.

Логика подсказывает, что она поступила правильно. Нам действительно нужно пространство и время, чтобы привести мысли в порядок. И мне нужно всё по-настоящему обдумать, обдумать своё будущее. Я так много принимал как должное. Я был уверен, что мой брак вечен, пусть он и превратился в испытание на выносливость. В моей картине мира мы были вместе навсегда, спарринг-партнёры на всю жизнь. Я был уверен, что Эмма будет рядом до самого конца, в горе и в радости, как мы и клялись.

Эта новая реальность давит невыносимо. Мне нужна логика, но я на неё не способен, когда болит всё — и тело, и душа. Одинокая слеза скатывается по щеке.

Жалкое зрелище.

К горлу подкатывает тошнота. Я понятия не имею, как пережить этот день без Эммы, не говоря уже об остальной жизни.

Заставляя себя сосредоточиться на том, что есть, а не на том, чего нет, спрашиваю себя, как будет выглядеть моя жизнь через год, если мы всё-таки разведемся.

Стану ли я счастливее без Эммы? Без этого постоянного ощущения разочарования и неодобрения, которое, казалось, исходило от неё?

Я так от всего этого устал — она права, она не единственная, кто устал.

Вчера она сказала мне то, чего не говорила никогда, позволила заглянуть в свою боль, но меняет ли это что-то на самом деле?

Похоже, она считает, что для нас уже слишком поздно что-то исправлять, а в одиночку я наш брак не спасу.

Внезапно снизу доносится громкое жужжание. На мгновение я думаю, что это ещё один симптом адского похмелья, но потом понимаю — это пылесос. Пришла Диана, наша домработница, и принялась за свою шумную работу. Сегодня воскресенье — дурацкий день для уборки, но Эмма разрешила Диане поменять график. У её ребенка какие-то особенности развития, а мужу изменили смены, и ей стало сложнее работать в будни. Из счетов я также знаю, что жена заодно и ощутимо подняла ей зарплату. Под жёсткой оболочкой Эммы скрывается мягкая, добрая и ранимая душа. Ей бы не понравилось ни одно из этих определений, и эту её сторону мало кто видит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дважды чёрт.

И что мне делать? Валяться в постели, воняя перегаром и жалея себя? Плакать в одиночестве, слушая на повторе «Я тебя никогда не забуду» часами напролёт?

Именно этого мне и хочется. Но это не про меня. Мне нужно выбраться отсюда, выбраться из собственной головы.

Набираю сообщение единственным людям, на которых могу положиться. Пальцы слушаются отвратительно, и это занимает больше времени, чем должно.

Срочный сбор. Лаунж «Берингтон». Через час.

Наконец, нажимаю «отправить» и заставляю себя встать и пойти в душ.

Глава 9. Руслан

Бар на Таганке находится в пяти минутах ходьбы от дома и по воскресеньям обычно закрыт. Я не из тех, кто злоупотребляет своим состоянием и влиянием, но сегодня день далеко не обычный. Короткий разговор с владельцем — и вот заведение открыто, кухня работает, а напитки льются рекой. Интерьер в стиле английского загородного клуба: панели из тёмного дерева, книжные шкафы, элитный алкоголь. Именно то, что мне сейчас нужно. Что-то более светлое и жизнерадостное вызвало бы только приступ тошноты.

Я впервые в жизни разослал семье сигнал SOS, и к тому моменту, как я вошёл в отдельный кабинет в глубине зала, все уже были там. Как я и знал.

Валентин, мой младший брат, одет в мешковатые спортивные штаны и выцветшую футболку с надписями на санскрите. Егор читает «Ведомости», перед ним на столе стоит кофе, его волосы, как и мои, ещё влажные после душа.

Кирилл тут же отрывается от телефона, в его тёмных глазах мелькает беспокойство.

— Ты в порядке?

— Нет ничего, что не исправит скотч, — бросаю, подзывая официанта, застывшего у двери. — Принесите нам бутылку пятидесятилетнего «Макаллана», — прошу я. — И еды. Много еды.

— Да, сию минуту. Могу я уточнить… что именно Вы подразумеваете под едой?

Едва сдерживаю саркастический ответ. Он не виноват, что у меня паршивое настроение.

— Булочки с кунжутом. Копчёный лосось и сливочный сыр. Картофель фри, побольше. Бекон. Вафли. Яичницу-глазунью и омлет. Печенье с шоколадной крошкой. И мороженое. — Криво улыбаюсь братьям. — А вы чего хотите?

Официант выглядит ошарашенным. Быстро заверяю его, что пошутил, и отсылаю прочь. На столе стоит кофейник, и я наливаю себе чашку, ожидая скотч. Как только его приносят, добавляю пару пальцев. Старый «Макаллан» напоминает мне об Эмме. В бутылке виски точно такого же карего оттенка, как её глаза.

Я всегда так думал или это только сегодня всё напоминает о ней?

Даю себе минуту, чтобы насладиться тёплым сочетанием кофе и скотча, обжигающим горло, прежде чем повернуться к братьям. Я уже собираюсь заговорить, когда звонит телефон. Дмитрий, из Лондона. Ставлю телефон у кофейника и киваю, когда его лицо заполняет экран. Остальные трое собираются вокруг, чтобы лучше его видеть.

— Ты в порядке, брат? — спрашивает Дмитрий. Между движением его губ и звуком есть задержка, но, когда он доносится, голос звучит чётко, несмотря на расстояние.

— Да. Простите за драму. Тебе не нужно было звонить. Я знаю, что ты занят.

Он качает головой, изображение слегка смазывается.

— Не говори глупостей. Мой старший брат шлёт SOS — я буду рядом, и неважно, какие встречи придётся отменить.

Внутренне съеживаюсь. Эти встречи касались «КнязевТех» и были важны. Хочу извиниться, но Валентин кладёт руку мне на плечо и дарит свою едва уловимую улыбку дзен-мастера. Он хоть и младший, но после долгих лет странствий по миру кажется мудрейшим из нас.

— Всё в порядке, Руслан, — говорит он. — Дмитрий не против. Никто из нас не против. Ты важнее всего, что мы планировали на сегодня.

— Да. Точно, — энергично кивает Дмитрий. В Лондоне сейчас середина дня, и он в деловом костюме. Воскресные встречи — вот она, гламурная жизнь корпоративного мира. — Так что случилось?

Наливаю ещё «Макаллана».

Вижу, как они переглядываются. Ещё нет и десяти утра. Делаю глоток и провожу рукой по волосам.

— Эмма попросила о разводе.

Никто не реагирует сразу, чего я и ожидал. Валентин обдумывает, у Дмитрия небольшая задержка связи, а два юриста — мировые эксперты в умении держать карты при себе. Кирилла не зря прозвали Айсбергом — он получил это прозвище не за излияние чувств. Но я внимательно слежу за его лицом, потому что знаю тонкие признаки, выдающие то, что творится у него в голове. Губы чуть сжались, глаза едва заметно сузились. Это значит, что он в ярости.

— Что она сделала? — спрашивает он низким, стальным голосом.

— Попросила о разводе. А потом уехала. Улетела к бабушке в Сочи.

Егор наклоняется и сжимает мою руку. Он единственный из них, кто терпит мою жену. Я бы даже сказал, они близки. Не горжусь этим, но бывали моменты, когда я ревновал их друг к другу. Не то чтобы я хоть на секунду подозревал между ними что-то неподобающее, но, кажется, он ей действительно нравится. Настолько, что она добровольно проводит с ним время, счастливчик.

— Как ты? — спрашивает он, изучая моё лицо, словно ищет повреждения. — Как она?

— Как она? — вмешивается Кирилл, хлопая ладонями по столу. — Да какая, к чёрту, разница, как она? Она годами отравляла жизнь нашему брату.

— Всё не так просто, Кирилл, — огрызается Егор. — И если бы ты хоть на минуту вынул голову из задницы, то увидел бы это.

Это не зал суда, и они не оспаривают дело — это моя чёртова жизнь.

— Оба заткнулись! — взрываюсь, удивляя их. — Ей не очень, и мне тоже. Но она убеждена, что права, что она каким-то образом, не знаю… освобождает меня.

— Что ж, — говорит Кирилл, откидываясь на спинку стула и прилагая очевидное усилие, чтобы успокоиться. — Хоть в чём-то мы с ней наконец сошлись.

Вздыхаю и качаю головой. Для него всё всегда чёрно-белое.

Так просто.

И хотя он говорит это из лучших побуждений, мне всё равно хочется врезать ему по лицу.

— Кирилл, мы все обожаем Алину, — говорю, плеснув в кружку ещё скотча. — Но что, если бы мы её не любили? Ты бы стал любить её меньше?

— Это не одно и то же. Лина делает меня счастливым. Эмма делает тебя несчастным. Посмотри на себя — ты же практически вдыхаешь этот «Макаллан».

— Это потому, что она меня бросила. Потому что моё сердце, чёрт возьми, разрывается на куски.

Я с такой силой опускаю кружку на стол, что виски выплёскивается. Валентин тут же вытирает лужицу салфеткой.

— Нам всем нужно выдохнуть, — тихо говорит он. — Это решение могут принять только Эмма и Руслан. Это происходит с ними, а не с нами. Руслан — наш брат, и он пришёл к нам за поддержкой. Может, именно её мы ему и дадим?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вижу вспышку гнева в глазах Кирилла, но также и неохотное уважение. Он знает, что Валентин прав, и коротко кивает.

— Да. Хорошо. Извини. — Он качает головой и вздыхает. — Просто я ненавижу, какой несчастной она делала тебя все эти годы.

Ему было тяжело, им всем было тяжело наблюдать, как рушится мой брак. Наверное, ему проще ненавидеть её — как она и предложила вчера, сделать её злодейкой в этой пьесе. Но мы оба делали друг друга несчастными. Я виноват в состоянии нашего брака не меньше, чем Эмма, — факт, который он, кажется, не способен признать.

Мы замолкаем на несколько минут, пока на фуршетном столе позади нас расставляют еду. Это даёт нам передышку, время выдохнуть, как сказал Валентин. Я сажусь с полной тарелкой, но аппетита нет совсем.

— Блин, выглядит аппетитно, — доносится из телефона голос Дмитрия. — Это пытка.

— Что? — спрашивает Кирилл, поднимая вилку с куском вафли. — В Англии нет еды?

— Такой — нет. Зато девушки тут горячие. Что-то в этом акценте меня заводит. Ладно, пока вы набиваете животы, вот моё мнение. Руслан, брат, я тебе сочувствую, правда. Должен признаться, когда я впервые услышал новость, моей первой реакцией было: «Динь-дон, ведьма мертва»… Потому что Кирилл не врёт. Ты был несчастен. Эмма тоже ясно дала понять, что ей на нас плевать, так что мне пофиг, как она там, — но мне не пофиг на тебя. Для тебя это отстой, и тебе очевидно больно. Но это пройдёт. Дай этому время, мужик. Пусть уляжется, и это перестанет казаться концом света. К тому же, посмотри на светлую сторону — сможешь ходить со мной по клубам. Буду твоим ведомым.

— Господи, — говорю, улыбаясь краешком губ. — Это типа ободряющая речь? Потому что это участь хуже смерти.

— Это лучше, чем сидеть дома в одиночестве и дрочить по пятьдесят раз в день.

Валентин поднимает глаза и кладёт вилку.

— Пятьдесят раз в день? Блин, Дмитрий, у тебя, должно быть, обезвоживание.

— Я не дрочу пятьдесят раз в день, придурок, — у меня есть реальная сексуальная жизнь. Не все мы буддийские святые.

— Я не буддист, — спокойно говорит Валентин, не обращая внимания на подколки о своём целибате. — Но, в отличие от тебя, я хотя бы знаю, как это пишется.

— Я знаю, как это пишется, — настаивает Дмитрий. — Это пишется Ж-О-П-А.

Это действительно помогает — видеть, как братья беззлобно шутят и подкалывают друг друга. Это возвращает меня на землю, заставляет почувствовать, что мир не так уж и пуст. Это то, что мне было нужно. Я даже умудряюсь съесть кусочек бекона.

— Слушайте, мне скоро надо идти, — говорит Дмитрий, взглянув на часы. — Пробки в Лондоне не хуже, чем в Москве, а я обещал отцу встретиться с ним выпить. Мне рассказать ему об этом?

Несколько месяцев назад у нашего отца был небольшой сердечный приступ. Несерьёзный, конечно, не такой, как предыдущий, но он всех нас встревожил.

— Как он? — спрашиваю я.

Дмитрий морщится.

— Он упрямый, властный старый козёл, который постоянно угрожает прийти на деловые встречи, чтобы «показать мне, как надо». Потому что, знаешь ли, мне пять лет, и я никогда раньше на них не был.

— Ясно. Ну, звучит неплохо. Звучит как обычно. Расскажи ему, да, всё в порядке. Нам нужно… Нам нужно будет поговорить о том, что это значит и как мы это преподнесём. Когда-нибудь. Если это окончательно.

Дмитрий занимается всем, что связано с корпоративным имиджем «КнязевТех», и если мы с Эммой действительно разойдёмся, людям нужно будет об этом сообщить. Будет пресс-релиз, всплеск общественного интереса и…

Блин.

Это проблема для другого дня.

— Не парься из-за этой фигни, — говорит Дмитрий. — Ты просто сосредоточься на том, чтобы нажраться с остальными, окей? Это твоя единственная задача на сегодня.

— Нажраться — моя единственная задача?

— Именно, и я вижу, ты с ней справишься на отлично. Я люблю тебя, брат. Увидимся через несколько дней, ладно? Держись.

Кладу телефон обратно в карман и делаю ещё один долгий глоток скотча.

— «Если это окончательно»? — спрашивает Егор, пристально глядя на меня. — Ты думаешь, есть шанс, что нет? Думаешь, вы могли бы всё наладить?

Нож Кирилла со звоном падает на стол, но Валентин бросает на него предостерегающий взгляд.

— Не знаю. Это всё стало полным шоком. Я и понятия не имел, что она движется в этом направлении. Она может быть моей женой, но она для меня — загадка. У нас всё было не очень, особенно в последнее время, но я думал… Блин, я не знаю. Наверное, я думал, что она так же твёрдо привержена нашему несчастью, как и я. — Что, когда я произношу это вслух, звучит совершенно по-ублюдски. Боже. Я провожу рукой по волосам и стону. — Я просто не знаю, что, чёрт возьми, с собой делать. Без неё всё не так.

Они молчат несколько мгновений. Закрываю лицо руками и борюсь со слезами, которые рвутся наружу.

— Всё будет хорошо, Руслан, — говорит Валентин. — Дмитрий был прав. Время поможет. Оно всегда помогает.

— И это ещё не конец, — добавляет Егор. — Пока не кончено, ничего не кончено. Тебе нужно продолжать с ней говорить. Не сдавайся.

— Вот. — Кирилл наливает ещё скотча в мою кружку. — Пей.

Делаю, что велено, и понимаю, что усугубляю вчерашний перебор. Дмитрий и в этом был прав — я действительно справлюсь со своей единственной задачей на сегодня.

— Мы здесь, — говорит Кирилл, его рука уверенно ложится мне на плечо. — Мы здесь, пока ты в нас нуждаешься.

— Да? — спрашиваю, взглянув на него. — Я знаю, что ты говоришь искренне, и ценю это. Но я также знаю, что часть тебя уже думает о брачном контракте и разделе имущества.

Его глаза говорят мне, что я попал в точку. Он пожимает плечами.

— Не буду врать — эти мысли приходили мне в голову. Это важно. Никто не ожидает, что развод станет таким кошмаром, каким он почти всегда становится, и даже пары, которые расходятся по-хорошему, могут оказаться в грязи.

Ему не нужно добавлять, что мы с Эммой — далеко не та пара, что расходится по-хорошему, и я ненавижу его за то, что он прав. Я также ненавижу себя за то, что понимаю его — он мой брат, моя семья, и он заботится обо мне единственным известным ему способом.

— Что ж, боюсь, у меня плохие новости, — отвечаю, дрожащей рукой потянувшись за скотчем. — У нас не было брачного контракта. Отец советовал, ты советовал, даже Эмма говорила, что не против… но я не видел необходимости. Я верил в нас. Верил в себя и Эмму. Верил в наше совместное будущее. Сейчас ты скажешь: «А я ведь говорил»?

— Нет. Никакое «я-ведь-говорил» не сможет компенсировать то, что я вижу тебя таким, Руслан. Мне жаль, правда. Моё отношение к Эмме вряд ли изменится, но сейчас я понимаю лучше. Тогда я был зелёным циником. Я никогда не верил в сказки, как ты, и я ненавижу видеть твою боль.

Киваю и вливаю в себя ещё алкоголя. Из всех нас, братьев Князевых, он всегда был самым циничным в сердечных делах. Ирония в том, что в итоге он получил сказку, в которую не верил, а я остался ни с чем.

Никогда не задумывался, как это, должно быть, ранило Эмму. Она знала всю историю с вмешательством отца, что он нашёл Кириллу жену специально для того, чтобы та родила наследника, что и произошло. В сознании Эммы это место должно было быть её. Она, должно быть, чувствовала укол отвержения, провала. Тот факт, что из-за её неспособности иметь детей, Кирилла попросили занять это место.

Блин.

Теперь, когда я знаю больше о том, что с ней происходило, я вижу всё гораздо яснее.

Насколько тяжело всё это было для моей жены? Сколько боли она скрывала?

Она просила не связываться с ней несколько дней, так что спросить я не могу. И это не обязательно изменит наш путь. Если она хочет уйти, она уйдёт — и я должен признать, что это может быть к лучшему.

Для нас обоих.

Это печально, но в реальном мире печальные вещи случаются каждый божий день.

Сейчас я чувствую себя как выжатый лимон, но есть все шансы, что, как только шок пройдёт, я буду чувствовать себя иначе.

Кто знает?

Может, я и правда буду ходить по клубам с Димой. Может, я встречу кого-то другого и у меня будет совершенно иное будущее.

Второй акт.

Блин.

Я ненавижу все это. Поднимаю кружку со скотчем в извращённой версии тоста за моих братьев. Сегодня я позволю себе развалиться на части в безопасной компании родных. Сегодня я сосредоточусь на выполнении своей единственной задачи — нажраться в хлам.

А завтра… Да хрен его знает, что будет завтра.

Глава 10. Эмма

Последние три дня я жила у бабушки Люси, и сегодня она наконец-то вытащила меня на улицу. Вопреки всему, я даже получаю удовольствие — осеннее солнце, ласкающее кожу, пошло мне на пользу. Погода в Сочи в это время года идеальна, и я почти забыла, как здесь красиво. Пожалуй, я вообще забыла, что в мире осталось что-то красивое.

Городская набережная — прелестное место с потрясающим видом на море. Мы дошли сюда пешком от её дома в историческом центре. Нас проводила взглядом её подруга Вера, зашедшая на поздний обед. Теперь мы сидим у фонтана, наблюдая за закатом. Этот парк и фонтан, построили, когда я была совсем маленькой. Приходить сюда всегда было настоящим событием. Я обожала плескаться в воде и карабкаться на деревянные качели под пирсом. Я танцевала и делала «колесо» на зелёных лужайках, словно живое перекати-поле, а бабуля угощала меня то мороженым, то кунжутными печеньями, то пирожками с рыбой — в зависимости от нашего настроения.

Это были простые времена.

Счастливые.

Мои воспоминания об этом месте, о её причудливом доме в одном из самых старых районов города, чисты и полны радости. Бабуля всегда была эксцентричной, но рядом с ней я чувствовала тепло и безопасность. Она так хорошо обо мне заботилась, и я знала, что могу на неё положиться. Жизнь здесь была полной противоположностью моей жизни в школе или дома с родителями. Я обожала приезжать в Сочи и весь год ждала лета, полного бесконечных жарких, влажных дней. Мне никогда не надоедало проводить с ней время, даже когда я стала подростком.

Сегодня она не терпит никаких соплей. А уж если бабушка Люся решила не терпеть соплей, значит, так оно и будет. В свои восемьдесят девять ей для ходьбы нужна трость, но она всё ещё бодра и активна. Её седые волосы коротко подстрижены «под пикси», что идеально ей подходит, потому что при росте в метр с кепкой она и сама похожа на эльфа. Признаки возраста, конечно, налицо — морщины, пигментные пятна на коже, скрюченные артритом пальцы, — но от неё всё равно исходит удивительная энергия. Она легко смеётся, а её восхитительный южный говорок звучит, как мёд. Правда, сейчас слушать его мне не очень-то приятно.

— Хватит уже себя жалеть, Егоза, — говорит она, используя моё детское прозвище. — Я дала тебе достаточно времени, чтобы отсидеться в своей комнате. Пора выходить на свет, дитя.

И правда, светло, думаю я. Небо расчерчено розовыми и красными полосами заходящего солнца, цвета отражаются в воде. Интересно, какая сегодня погода в Москве. В это время года там может быть что угодно — от ослепительного солнца до града. И конечно, я тут же начинаю думать о Руслане и о том, чем он сейчас занят. Под ослепительным солнцем или под градом. Понятия не имею, как он, потому что он уважил мою просьбу и не выходил на связь. А может, он не выходит на связь, потому что ненавидит меня до глубины души и уже живёт дальше. Может, братья таскают его по стрип-клубам и устраивают свидания с женщинами по имени Сахарок или Пышечка.

Может…

Нет.

Немедленно прекрати!

— Да, бабуль, — послушно отвечаю, хотя бы показывая, что слушаю.

— Я знаю.

— Правда, Егоза? И что же ты знаешь?

— Что мне нужно перестать себя жалеть. Я поняла. Это ужасно непривлекательно.

Она фыркает от смеха и хлопает себя по худым коленям.

— Непривлекательно? Да кому какое дело? Ты всегда слишком много думала о том, что скажут другие. В этом есть смысл, если речь идёт о людях, чьё мнение ты ценишь, но у тебя ведь не всегда так, правда? Ты бросила балет, потому что какой-то придурок сказал, что на пуантах ты похожа на жирафа.

— Мне было всего четырнадцать. И вообще, он был прав — я и так была слишком высокая.

— Слишком высокая для чего? Для примы-балерины — может быть, но чтобы получать удовольствие? Любить танцевать? Для этого не бывает «слишком высоких». Ты также послушала свою мать, когда она сказала, что тебе нужно «сбросить пару кило» перед выпускным, и своего отца, когда он заявил, что мужчинам не нравятся слишком умные женщины.

Смотрю на неё искоса. Она абсолютно права по всем пунктам.

— Я и тебя слушала, бабуль, — говорю я. — И следовала зову сердца. Верила в любовь. Вышла замуж за мужчину, которого обожала. И это добром не кончилось.

— Пф! Чепуха. Твой брак пошёл наперекосяк не потому, что ты слишком его любила. Какая глупость. Хотя ты до сих пор толком не объяснила, что именно пошло не так, верно? Только и делаешь, что целыми днями ревёшь в подушку.

Вздыхаю и смотрю на закат. Он и вправду великолепен, словно абстрактная картина в небе. Будь здесь Мария, она бы запечатлела его во всей красе. У меня перехватывает дыхание, когда я представляю её в той самой забрызганной краской мужской рубашке, которую она так любила — Руслан как-то рассказывал, как она в творческом порыве рассеянно схватила одну из брендовых сорочек Георгия, — с кисточкой, зажатой в зубах, и ещё одной в руке, а за её спиной плещется фонтан. Мы ведь планировали поездку. Они с бабушкой Люсей познакомились на свадьбе, но толком пообщаться не успели. Они бы спелись, как пироги с капустой. Но потом прозвучал диагноз, и поездка так и не состоялась. Выдыхаю, отгоняя горько-сладкие воспоминания.

— Всё сложно, бабуль.

Она снова фыркает — это одно из её любимых занятий.

— Уверена, что сложно, Егоза, уверена. Мне же ни за что не понять, правда? Ваше поколение думает, что это вы изобрели «сложность». Тогда скажи мне одно. Ты всё ещё его любишь?

— Да, — отвечаю как о само собой разумеющемся. — Но я также терпеть не могу то, что чувствую, когда нахожусь рядом с ним.

— Это ещё что, чёрт возьми, значит? И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Поворачиваюсь к ней, и её суровое лицо смягчается, когда она видит мои слёзы. Она гладит меня по щеке.

— Ох, милая. Бедное моё дитя. Тебе и вправду очень больно, да?

Киваю, и от нежности в её голосе слёзы льются ручьём. Иногда я держусь лишь на силе воли, и достаточно одного ласкового прикосновения, чтобы я рассыпалась. Нападайте на меня с топором — я буду драться; скажите доброе слово — и я упаду к вашим ногам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она держит меня за руку, и мы сидим вместе, наблюдая, как мимо проносится на роликах компания подростков. Когда они скрываются из виду, она говорит:

— Что значит, ты терпеть не можешь то, что чувствуешь, когда находишься рядом с ним? Что он тебе сделал? Потому что я, может, и выгляжу хрупкой старухой, а он, может, и богач, но это не значит, что я не смогу надрать его тощую московскую задницу.

Хихикаю при этой мысли. Она хрупкая и старая, но я не сомневаюсь, что она бы попыталась. Да и задница Руслана далеко не тощая. Задница Руслана — это… идеальный мужественный персик.

Сколько ей рассказать?

Она знает мою историю вдоль и поперёк, за исключением одной детали.

Я никогда не забуду ту ночь, до конца своих дней. Я любила Марию Князеву всем сердцем — она была мне большей матерью, чем моя собственная. Она умела радоваться жизни, была полна тепла и юмора. Руслан привёл меня знакомиться с семьей, когда мне было девятнадцать, и я жутко нервничала. Она заключила меня в объятия — такие медвежьи, в каких специализировались и её сыновья. С первого дня я почувствовала себя желанной гостьей, а когда вышла замуж за Руслана, мне казалось, что я обрела не только любовь всей своей жизни, но и маму.

От этого всё стало только хуже. Мало того, что эта драгоценная женщина умирала, так она ещё и потратила один из своих последних осмысленных разговоров на то, чтобы сказать мне, что я недостаточно хороша. Сказать, что я «сломанная» — именно это слово она использовала.

— Ты не должна была выходить замуж за моего мальчика, — сказала она, — зная, что ты сломанная.

Я пыталась убедить себя, что это была не она. Что это были лекарства, и она не имела в виду те ужасные слова. Но мне так и не удалось в это поверить.

Часть меня всегда задавалась вопросом: а что, если лекарства просто сняли все запреты и позволили ей сказать то, что было у неё на сердце?

Правда в том, что даже если она и не имела в виду то, что сказала, её слова задели за живое. Они стали эхом того, что я и так уже чувствовала. Руслан поддержал меня, когда мы узнали, что я не могу иметь детей, но я боялась, что в глубине души он думает иначе. Для мужчины, который хотел целое племя ребятишек, узнать, что его жена не может ему их дать, должно быть, было огромным ударом.

Я ненавидела себя.

Ненавидела за то, что не могу сделать то, что миллионы женщин с лёгкостью делали на протяжении всей истории человечества. Как сказала Мария, я была сломанной.

Я так и не рассказала Руслану. Он горевал, и я тоже. Момент казался неподходящим, чтобы взваливать на него ещё и эту ношу. Вот тогда-то и пошла трещина. Я была ранена и начала отдаляться. Сначала совсем чуть-чуть, чтобы дать своей боли пространство. Я надеялась, она пройдёт. Но она только росла и росла, а он даже не замечал. Я прощаю его за это. Потеря матери была для него как таран, что прошёлся по всей его семье.

Это было грязное и трудное время, и между нами уже никогда не было как прежде. Соответственно, и с его семьей тоже. Каждый раз, когда я приезжала в их дом, чувствовала на себе серые глаза Георгия и воображала, что вижу в них презрение и разочарование, словно он чувствовал себя обманутым, лишённым внуков, которых заслуживал. Мне казалось, что, когда я входила в комнату, все замолкали, потому что говорили обо мне. Бедная бесплодная Эмма, женщина, которая заманила Руслана в ловушку.

Сколько в этом было правды, а сколько — паранойи?

Не знаю.

Но я продолжала отдаляться — от них и от него. Всё это было слишком больно, и это был единственный известный мне способ выжить. Теперь я вижу, насколько все усугубила. Я должна была ему рассказать. Должна была протянуть руку, а не замыкаться в себе.

Смахиваю слёзы с лица и легонько сжимаю костлявую руку бабушки. Солнце наконец опускается за горизонт. Я пережила ещё один день этой агонии и с каждым закатом буду становиться сильнее.

— Тебе не нужно драть ему задницу, бабуль. Зная Руслана, он и сам себе её дерёт. Он не любит проигрывать.

— Но ведь дело не в проигрыше, правда? Дело в счастье. В любви. И не закатывай мне глаза, мадам, потому что я говорю о самой важной вещи на свете. Вы казались такой подходящей парой. Вы казались такими… увлечёнными друг другом. Что пошло не так, Егоза? Пожалуйста, скажи, что это не из-за того, что у вас не могло быть детей. Не всем нужно быть матерями, знаешь ли. А некоторым женщинам, как твоей маме, так и вовсе не стоило бы. Твой папаша тоже не получит наград за родительское мастерство.

Никогда не понимала, как бабушка Люся умудрилась вырастить такого человека, как мой отец. Она соткана из эмоций, а он — из чугуна. Он никогда ничего не любил так сильно, как свою работу. Его отец умер, когда ему было всего шесть, и Люся растила его и его братьев одна. Мои дяди — славные люди, которые уделяют внимание своим близким, а мой отец едва замечает их существование.

— Это было частью проблемы. — Вставая, протягиваю ей руку, чтобы помочь подняться. Она отмахивается и опирается на трость. — Но только частью. Всё было плохо уже много лет, и мы оба просто… цеплялись, наверное. Мы оба были слишком слабы, чтобы всё закончить.

— Пока ты не перестала быть слабой? — спрашивает она, когда мы медленно выходим из парка.

— Да, наверное. Пока не перестала. Только мне ужасно страшно, бабуль.

— Потерять его? Или узнать, кто ты такая без него? Потому что между этими двумя вещами есть разница.

— Знаю. — Иду за ней к одному из милых маленьких баров, разбросанных по этой части города. — Куда мы идём?

— Напиваться, разумеется — не травяным же чаем единым жив человек. А теперь иди займи нам столик, а я мигом.

Как всегда, Люся меня удивляет, но я более чем счастлива подыграть. Заказываю себе бокал пино, а ей — «Пунш плантатора». Она утверждает, что маринование себя в роме сохраняет ей здоровье, и с доказательствами не поспоришь.

В баре людно, суетятся какие-то творческие личности и несколько туристов, из колонок доносится что-то блюзовое. Отпиваю вино и смотрю на телефон. Егор звонил пару раз, но во время моего трёхдневного «бабушкиного ретрита» я ни с кем не разговаривала. И вот от него приходит сообщение, и я мгновенно чувствую себя виноватой.

Ты в порядке? Дай знать, что ты в порядке. Почему ты мне не сказала? Я могу помочь?

Воздух со свистом вырывается из моих лёгких, и я быстро печатаю ответ.

Я в порядке. Прости за молчание. Будь рядом с ним и убедись, что он тоже в порядке — присмотри за ним для меня.

Знаю, что он захочет сказать больше, и, конечно же, его ответ приходит меньше чем через минуту.

Разумеется. Но я и за тебя тоже, ты же знаешь. Я могу быть многозадачным.

Тихонько смеюсь и отправляю в ответ несколько эмодзи с поцелуями. Не хочу ввязываться с ним в долгий разговор по душам и не хочу разрывать его между мной и братом. Поставив телефон на беззвучный режим, убираю его в сумку. Чего не вижу, то не ранит.

Бабушка присоединяется ко мне через десять минут, неся подарочный пакет из одной из ближайших галерей.

— Ягнёночек что-то медленно хвостиком вилял, — говорит она, передавая мне пакет. Внутри — ручка и красивый блокнот, обложка которого украшена жёлтым жасмином.

— Это для чего?

— Ну, милая, это называется ручка, и люди используют её, чтобы делать на бумаге пометки, называемые письмом. Ты, может, слышала о таком, даже в своей Москве.

— Ха-ха, очень смешно. Зачем ты мне это даёшь?

— Чтобы ты могла составить несколько списков. Не говори мне, что ты столько лет управляла светской Москвой и не составляла списков?

Вскидываю брови. Она права, и я действительно люблю хорошие списки — ничто не приносит такого удовлетворения, как вычёркивание сделанных дел. У меня обычно было три-четыре списка в работе одновременно, но после моего «Великого побега» я забросила их все. Кроме Егора, со мной связывались только люди, связанные с различными светскими мероприятиями, которые я либо организовывала, либо была гостьей. Я плавала на мелководье и не могу сказать, что скучаю по этому. Я была так занята, чтобы отвлечься, чтобы почувствовать себя полезной. Чтобы не мешаться под ногами у Руслана. Понятия не имею, что буду делать теперь.

— Хорошо, — медленно говорю, затем отпиваю вино и с опаской смотрю на неё. Не стоит недооценивать Люсю. — И какой список ты имела в виду?

— Ну, для начала, тебе следует составить список того, что нужно сделать в этой твоей новой жизни. А потом я бы предложила, возможно, список того, что ты хочешь сделать. И даже список того, чего ты никогда раньше не пробовала, но должна. Например, знаешь, найти работу?

Давлюсь вином.

— Бабуль! У меня была работа.

Она отмахивается от меня.

— Пять недель в яхт-клубе на побегушках одним летом не считается, Егоза. Я знаю, ты была занята всеми своими благотворительными делами, и уверена, что приобрела там довольно полезные навыки. Тебе нужно найти им хорошее применение.

Она права. Я могу организовывать мероприятия и планировать гала-ужины, могу взаимодействовать с несколькими командами, чтобы всё это осуществить. На бумаге звучит здорово, но я не питаю иллюзий — всё это было намного проще, имея под рукой неограниченные ресурсы.

— К тому же, у тебя есть диплом. У тебя высшее образование, — добавляет она. — Чего у меня никогда не было.

— Бабуль, у меня диплом гуманитария — не уверена, насколько он полезен. И в любом случае, я не умру с голоду. Руслан не… Он бы не…

— Не кинул бы тебя при разводе? Никто никогда так не думает. Но допустим, ты права. Допустим, ты получишь справедливые отступные. Ты сможешь жить где угодно, делать что угодно. Как это выглядит для тебя? Ты молода. У тебя впереди десятилетия жизни. Что ты собираешься делать со всей этой жизнью, милая? Или ты будешь вечно довольствоваться ролью бедной маленькой богачки? — Она всасывает свой ромовый пунш, её голубые глаза сверкают на морщинистом лице.

Если она пытается меня напугать, у неё получается. Технически, я никогда не жила одна. Никогда не беспокоилась о деньгах. Никогда не оформляла кредит, не была в «Ашане» и не сплетничала с коллегами у кулера. Моя жизнь была далека от идеала, но она была привилегированной.

Что я хочу делать? И что ещё важнее, на что я способна?

— Мне страшно, бабуль, — бормочу, листая страницы блокнота. — Страшно, что буду скучать по нему так сильно, что могу умереть. Страшно строить новую жизнь без него. Пытаться понять, кто я, и осознать, что я могу быть… никем.

— Ерунда! Ты всегда будешь кем-то, Эмма. Ты гораздо больше, чем просто чья-то жена или чья-то дочь — даже чья-то внучка. Но тебе самой предстоит выяснить, каким именно «кем-то» ты станешь. Тебе нужно быть смелой. Дерзкой. Тебе нужно составить чёртов список.

Несколько человек оборачиваются, чтобы посмотреть, кто произносит столь страстную речь, и, вероятно, удивляются, увидев крошечную седовласую женщину под девяносто. Я не удивлена — Люся всегда была стихийным бедствием. Когда я не отвечаю сразу, она щурит на меня глаза.

— Тебе сколько? Сорок лет?

Морщусь, прежде чем вспоминаю, с кем говорю, и готовлюсь к обычной лекции на тему «ты ещё цыпленок». Вместо этого она просто кивает.

— Уверена, это страшно — начинать всё сначала в середине жизни. Но ты должна помнить, что никогда не поздно измениться. Расти. Найти то, что делает тебя счастливой. Я не делала этого до семидесяти трех лет.

Хмурюсь. Что случилось с ней шестнадцать лет назад?

— Задумалась, да, дитя? Ну, когда мне было семьдесят три, я встретила Арменчика на фермерском рынке.

— Твоего соседа Армена? — Армену под шестьдесят, у него седые волосы и такой стиль в одежде, что напоминает мне дядюшек из фильма «Практическая магия». Я легко могу представить, как он взбивает в блендере ночную «Маргариту».

— Да, он мой сосед, Егоза, — но он также и мой любовник. Мы вместе все эти годы.

Ставлю бокал, пока не уронила его. Армен её

что

? Я правильно расслышала? Моя бабушка Люся только что совершила передо мной каминг-аут?

— Закрой рот, солнышко, а то муха залетит.

Сжимаю губы, но всё ещё таращусь на неё. На её лице лёгкая улыбка, и она выглядит самую малость самодовольной. Если она хотела выбить меня из ступора жалости к себе, то своей цели она достигла.

— Что… Почему ты мне не рассказывала? — выдавливаю я.

— Это было не твоё дело. Кроме того, поначалу я сама во всем разбиралась. Я была совершенно счастлива с твоим дедушкой, но я была девственницей, когда выходила за него замуж, и мне особо не с чем было сравнивать. После его смерти, конечно, было несколько других мужчин. Я не святая. По правде говоря, Егоза, я так и не могла понять, из-за чего весь сыр-бор. До Армена. Тогда я поняла. В общем, я рассказываю тебе это не для того, чтобы тебя шокировать, хотя это и забавно, — я просто хотела доказать свою точку зрения. Никогда не поздно найти то, что делает тебя счастливой.

— Хм. — Поднимаю руку, чтобы привлечь внимание официанта. Мне понадобится ещё вина. — И в твоём случае, это горячий сосед?

— Не знаю, — говорит она, пожимая плечами. — В моём возрасте я вряд ли пойду вразнос по свиданиям. Но я счастлива, да. Больше, чем когда-либо. С возрастом начинаешь понимать, как коротка жизнь. Нужно выжимать из неё как можно больше сока. Может, добавишь это в свой список. В список новых вещей, которые стоит попробовать.

— Спать с соседом-армянином?

— Нет, идиотка, — жить полной жизнью. Хотя, эй, почему бы и не попробовать?

Широкая улыбка расползается по моему лицу. Кажется, это первая искренняя улыбка с той ночи, когда я сказала мужу, что хочу развода.

— Не думаю, бабуль, — говорю, качая головой.

Она фыркает так сильно, что ромовый пунш вылетает у неё из ноздрей, и я громко смеюсь. Мне удалось её шокировать, и это наполняет меня восторгом. Она смеётся вместе со мной и вытирает лицо салфеткой.

— Ох, Егоза, — говорит она, её глаза блестят от весёлых слёз. — Удивительно ли, что мы так хорошо ладим? Ты такая же плохая, как и я.

Это, решаю я, самый настоящий комплимент. Смотрю на чистые страницы блокнота перед собой. Все эти пустые строки, ждущие, чтобы их заполнили. Все эти списки, ждущие, чтобы их составили. Вся эта жизнь, ждущая, чтобы её прожили. Справлюсь, говорю я себе.

Я справлюсь.

Глава 11. Эмма

Я не справлюсь. Думала, что смогу, но я ошиблась. Вернуться в Москву оказалось гораздо тяжелее, чем я могла себе представить.

Две недели в уединении прошли так просто, так ясно. С Русланом мы начали переписываться около недели назад, и каждое сообщение было пропитано душераздирающей вежливостью. Мы оба старались сохранять спокойствие и цивилизованность — то, что нам никогда толком не удавалось.

Мы договорились, что не хотим грязи, и решили, что единственным юристом в нашем деле будет Егор. Положение, в которое мы его поставили, — адское, но он сказал, что не против, а ему мы оба хотя бы доверяем. С Кириллом, конечно, всё было бы иначе — он бы в мгновение ока вышвырнул меня на улицу с пожитками в тележке из супермаркета.

Гордость кричала во мне, чтобы я просто отказалась от всего, заявив, что мне не нужно ни копейки, но это было бы неразумно и даже нечестно. Я вложила в этот брак всю себя, в жизнь Руслана, в его социальный статус. Быть женой Руслана Князева — вот почему я так и не построила собственную карьеру. Как бы жалко это сейчас ни звучало, но быть женой Руслана Князева

и было

моей карьерой. Теперь всё должно измениться. Я начала вести тот самый блокнот, что подарила мне бабушка, составлять списки, которые она посоветовала, и тогда, вдали отсюда, я чувствовала прилив сил, веру в то, что смогу двигаться дальше. Теперь, вернувшись, я уже ни в чём не уверена.

Слышать его голос по телефону — мучительно. Низкий, с хрипотцой, когда он пытается скрыть эмоции, а на фоне — привычные звуки московской жизни. Это каждый раз напоминало мне, что я потеряла. От чего я отказываюсь.

Наш последний разговор был особенно тяжёлым. Годовщина смерти Марии всегда бьёт по нему наотмашь, по ним всем, и даже в наших нынешних обстоятельствах я не могла не позвонить.

Я была обязана.

Обычно они едут на кладбище, а потом идут куда-нибудь выпить, помянуть её. Я набрала его поздно вечером, чтобы спросить, как всё прошло.

— Прошло… нормально, наверное, — ответил он, и боль сочилась из каждого слова. — Думаю, Валентину было тяжелее всех. Или, может, он единственный из нас, кто так открыто это показывает. Я скучал по тебе, Эмма.

Я никогда не ездила с ним на эти поминальные встречи, но в этот день мы всегда объявляли перемирие, и я следила, чтобы он не оставался один.

— Я всё время ловил себя на мысли, что бы сказала мама, — продолжил он. — О нас.

Конечно, я прекрасно представляла, что бы она сказала: «Беги, сынок, пока есть шанс». Но эту мысль я оставила при себе, и мы кое-как пробрались через остаток разговора, сохраняя неловкую вежливость.

Наша новая нормальность.

Он несколько раз спрашивал, уверена ли я, что действительно этого хочу. Его нейтралитет, несомненно, был намеренным, ради нас обоих, но я его ненавидела. Он спрашивал так безэмоционально, будто просто выполнял формальность, ставил галочку в списке.

Это сводило меня с ума — как я могу быть той, кто подал на развод, и одновременно злиться, что он не борется за наш брак?

Не знаю как, но именно это я и чувствовала.

Егор подал первоначальные документы, начал составлять проекты соглашений, и теперь весь процесс зажил своей собственной жизнью. Я прилетела сегодня вечером и, как мы договорились, вернулась в наш дом. Руслан съехал в отель, пока мы не решим, что делать дальше.

И вот я стою в огромной прихожей, чемодан у ног, и смотрю на широкую лестницу и грандиозные люстры. Здесь безупречно чисто, пахнет свежей полиролью и воском, в вазах красуются белые лилии.

Постаралась наша домработница.

А повариха, наверняка, забила для меня холодильник. Оставила тарелку с бутербродами, наполнила вазу фруктами. Винный погреб, слава богу, полон, и всё, что мне могло бы понадобиться, — на расстоянии одного телефонного звонка.

Ненавижу это место.

И мечтаю сбежать отсюда обратно, подальше от Москвы.

Поначалу мы были счастливы в этом доме, Руслан и я, но то счастье давно померкло, погребённое под руинами ссор. Я не брожу по этим комнатам, вспоминая лучшие времена, — я вспоминаю скандалы. В моей памяти звучат хлопающие двери, ледяное молчание и звон изредка брошенного на пол бокала. Вспоминаю пропасть, что росла между нами.

Когда мы въехали, то ожидали, что наполним дом детским смехом, сделаем его по-настоящему

нашим

. Вместо этого он стал местом, где умер наш брак. Я бы променяла всё это на съемную однушку где-нибудь в Люберцах, если бы верила, что мы можем вернуть ту любовь.

Мне даже не нравится, как выглядит этот дом — слишком вылизанный, слишком идеальный. Устало бреду вверх по лестнице. Разобрав вещи, бросаю взгляд на телефон. Сообщение от Марты с предложением встретиться и выпить. С удивлением обнаруживаю, что рада её сообщению. Один из пунктов в моём новом списке — «завести настоящих друзей».

Может, стоит начать с тех, кто у меня уже есть?

В нормальной семье я бы дружила с Алиной и Майей, но сейчас это кажется чем-то запредельным. Майя будет смотреть на меня глазами Егора, а вот Алина… это другая история.

Нет.

Мне нужно встать на ноги за пределами круга семьи Князевых. Мы с Мартой никогда не были близки, но её компания мне приятна. По крайней мере, это заполнит вечер. Мысль о том, чтобы остаться в этом доме одной, угнетает.

Мы договариваемся о встрече. Принимаю душ, съедаю сэндвич и начинаю собираться. Так странно быть здесь одной. Не то чтобы это в новинку — я часто оставалась одна, когда Руслан был у родных или в командировках. Но тогда это было временно.

А теперь — навсегда.

Возможно, именно так и выглядит моё будущее. Я, мечущаяся между персиковыми стенами этого особняка, как в клетке.

Я этого не хочу, решаю, вытаскивая из шкафа пыльно-розовое платье с запахом. Не хочу этот дом. Я поговорю об этом с Егором, он поговорит с Русланом, и, может, он оставит его себе.

Или продаст.

Не знаю, не думаю, что и у него с этим местом связаны счастливые воспоминания. Так или иначе, однажды я выйду за эти двери и больше не вернусь. Мне нужно начать всё с чистого листа, а здесь это невозможно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Приняв это решение, чувствую себя лучше и сажусь за туалетный столик. За время, проведённое вдали от Москвы, я отвыкла от ритуалов красоты. Косметика, процедуры, походы в салон, модная одежда и дизайнерские туфли — всё это было дополнительным слоем защиты. Способом оградить себя от мира, который порой бывает жесток. Сборы на светское мероприятие походили на подготовку к битве, а макияж был моими доспехами.

Сегодня я наношу лёгкий, естественный макияж, по моим меркам — практически никакого. Расчёсываю волосы до блеска, но не использую укладочных средств. На ноги — туфли на каблуке цвета мокрого асфальта. Каблуки я люблю — если бы мне и впрямь пришлось идти в бой, я бы хотя бы смогла кого-нибудь ими проткнуть.

Блин, а что, если я когда-нибудь встречу другого мужчину, и он окажется не таким высоким, как Руслан? Что, если мне придётся носить балетки, чтобы он не комплексовал из-за роста?

Эта проблема, говорю я себе, для другой жизни. Сейчас у меня нет ни малейшего желания искать другого мужчину.

Место, где мы встречаемся с Мартой, находится в центре. Прежде чем выйти из дома, на мгновение застываю в растерянности.

Мне вызвать водителя? Кому из нас при разводе достанется личный шофер и «Бентли»? Когда я вообще в последний раз спускалась в метро, как нормальный человек?

Смотрю на свои каблуки и решаю, что сегодня не вечер для подземки. На улице вызываю такси, стараясь не думать о той ночи, когда мы встретили нашего милого водителя с золотым сердцем. По крайней мере, сегодня нет дождя.

Сквозь витрину бара вижу Марту, ожидающую меня в кабинке, и останавливаюсь, прежде чем войти. Руслан попросил Дмитрия подготовить короткий пресс-релиз, чтобы объявить миру о нашем расставании, но на данный момент об этом знают только наши семьи.

Могу ли я рискнуть и рассказать Марте? Могу ли я ей доверять, или к полуночи вся светская Москва будет обсуждать мои дела?

Может, и могу, но это новость не только моя. Направляясь к ней, решаю, что риск того не стоит. Заведение кипит жизнью, оно набито красивыми людьми, яркий свет и гул голосов резко контрастируют с темнотой снаружи. Марта отрывается от телефона, когда я сажусь напротив, и её лицо озаряется улыбкой. Она выглядит искренне радoй меня видеть, и мне грустно от того, что сегодня придётся ей лгать. Даю себе обещание, что она будет первой, с кем я свяжусь, как только новость станет достоянием общественности.

— Ну ты, мать, выглядишь просто охренительно, — говорит она, окинув меня взглядом. — Мне нравится этот твой новый образ.

Я и не думала, что это так заметно, и невольно касаюсь лица без тонального крема.

— Благодарю. Экспериментирую с минимализмом.

Она наливает мне бокал вина.

— Что ж, полагаю, это лучше, чем экспериментировать с метамфетамином. Выглядишь отлично. Как твоя бабушка? Я столкнулась с Русланом на прошлой неделе, он сказал, ты уехала к ней.

Упоминание имени Руслана немного выбивает меня из колеи, но я лишь киваю и улыбаюсь.

— Да. Ей восемьдесят девять, знаешь ли. Мне нужно было провести с ней время, наступает момент, когда семью нужно ставить на первое место.

Ни слова лжи — бабушке действительно восемьдесят девять, — но подтекст был в том, что она стара и больна, и я за ней ухаживала. На самом деле всё было наоборот, но я не могу позволить Марте это узнать. Впрочем, я рада, что Руслан упомянул об этом, — это даёт мне идеальное оправдание, почему я отменила все ближайшие светские мероприятия.

— Святая правда, дорогая, святая правда. Надеюсь, мои дикие отпрыски проявят такое же отношение, когда я буду в её возрасте. У них сейчас такой период, что я ничего не могу сделать правильно. Их раздражает даже моё дыхание. Думаю, они были бы не прочь, если бы я вообще перестала дышать.

У Марты пятнадцатилетние дочери-близнецы, и я немного содрогаюсь при мысли о таком количестве гормонов, запертых в одном доме.

— У матерей и дочерей так бывает, — говорю я. — Какое-то время. Уверена, они это перерастут, а потом увидят в тебе чудо материнства, которым ты и являешься.

— Твоими бы устами да мёд пить, Эмма. Так… Ты слышала про Аню Петрову? Врезалась на своём «Мерседесе» в полицейскую машину у самого Кремля. Это уже второй раз за вождение в нетрезвом виде.

И вот так, в один миг, мы возвращаемся на знакомую территорию — сплетни, скандалы и разбор чужих проблем. Забавно, ведь ни у Марты, ни у меня жизнь не идеальна. Я на пороге развода, а ей бы давно следовало на него подать, учитывая поведение её мужа. Но мы этих тем не касаемся. В каком-то смысле это даже расслабляет, словно мы заключили негласное соглашение игнорировать личное в пользу публичного.

Не уверена, что это соответствует цели из моего списка «завести настоящих друзей», но пока сойдёт. Как только я смогу говорить об этом свободно, доверюсь Марте и посмотрю, что будет. Если, конечно, она всё ещё захочет иметь со мной дело. Есть все шансы, что без влияния фамилии Князевых я стану социальным изгоем.

Оглядев зал, понимаю, что мне плевать. Несмотря на то, что Москва — один из самых густонаселённых городов на земле, она часто кажется очень маленькой.

Буду ли я переживать, если больше никогда не увижу эти знакомые лица? Если бесконечный поток приглашений и вечеринок иссякнет?

Нет.

На самом деле, это было бы облегчением. Может, я вообще уеду жить в бревёнчатый домик у озера и стану сумасшедшей кошатницей. Научусь ловить рыбу и разводить костры, жить вдали от цивилизации и чистить зубы содой.

Хотя… вряд ли.

Наверное, есть какая-то золотая середина, которую мне ещё предстоит найти.

Марта заканчивает свой рассказ о конкурсе выпечки в школе её дочерей.

— В смысле, мы же все покупаем эти чёртовы торты и делаем вид, что испекли их сами, — я так точно делаю. Но бедняжка Лиля Уварова допустила ошибку, принеся свои профитроли прямо в коробке из кондитерской. Мне было её жаль, правда.

— Жаль настолько, что ты призналась, что тоже обманываешь?

— Ты что, нет! С какой стати? — говорит она, подмигивая мне. Качаю головой, и она заказывает ещё вина. Подозреваю, к моему приходу она уже успела пропустить несколько бокалов.

— Тебе никогда не надоедает, Марта? Всё это… притворство?

Она щурится.

— Ты ведь не только про благотворительную ярмарку выпечки, да?

— Нет, не только. Я обо всём.

Она допивает свой бокал и закусывает губу. На мгновение мне кажется, что она вот-вот скажет что-то настоящее. Что мы на пороге прорыва.

— Милая, — наконец говорит она, — если я перестану притворяться, у меня ничего не останется. Такова жизнь для таких женщин, как мы. Лучше не задавать вопросов и не копать слишком глубоко.

— Почему? — спрашиваю я.

Она легко смеётся и грозит мне пальцем.

— Потому что это может вызвать разрыв в пространственно-временном континууме. Или что-то в этом роде. Ничего хорошего из этого всё равно не выйдет. Я на минутку в дамскую комнату. Не выпей всё вино, когда принесут новую бутылку.

Она выскальзывает из-за стола, её облегающее платье подчёркивает выступающие кости бёдер, плоские ягодицы. Она похожа на скелет в платье от Donna Karan. Как только она исчезает в толпе, приносят вино. Наливаю ей бокал и ещё один себе.

Вечер начинает горчить.

Дождусь её возвращения, а потом найду предлог уйти. Мне нужно домой, чтобы добавить в свой список: «Найти новые места, где можно проводить время».

Делаю глоток и оглядываюсь. Столько знакомых лиц, но ни с кем не хочется говорить. Нет места более одинокого, чем переполненная комната.

Уже собираюсь достать телефон и проверить сообщения, когда вижу

его

.

Когда вижу

их

.

Они встают из-за стола, уставленного пустыми тарелками и бокалами. Болтают и смеются, им комфортно друг с другом, будто всё это совершенно нормально. Они на противоположной стороне зала, а я пытаюсь спрятаться, с недоверием глядя, как они идут к выходу. Мой муж и женщина — девочка, на самом деле, — которую я узнаю по фотографиям. Младшая сестра Алины, Яна. Та самая, яркая и жизнерадостная, которая учится в СПбГУ. Та самая, что сейчас смотрит на моего мужа с обожанием, ловя каждое его слово.

Его рука ложится на её поясницу, когда он ведёт её через толпу, и это словно удар ножом в сердце. Он тоже улыбается, выглядит расслабленным и счастливым и, разумеется, дьявольски красивым. В руках у Яны несколько пакетов из магазинов, у него тоже пара.

Какого хрена? Я вижу то, что я вижу? Мой муж развлекается с двадцатилетней девчонкой? Руслан стал «папиком»?

Они подходят к выходу, он берёт её пальто и помогает ей надеть, как истинный джентльмен. Она хихикает и благодарит его, и отсюда мне видно, как блестят её глаза.

Сердце, кажется, вот-вот взорвётся, и я понимаю, что уже целую вечность не дышу. Я сжалась, наблюдая, как они уходят. Как они прогуливаются по оживлённой улице, помахивая пакетами, с глупыми улыбками на глупых лицах. Не могу поверить, что он мог так со мной поступить.

Все эти разговоры о том, чтобы остаться цивилизованными. Все те разы, когда он спрашивал, уверена ли я. То, как он плакал в ночь, когда я сказала, что хочу развода. Начинаю думать, что всё это было неправдой. А если и было, то он, очевидно, утешается в объятиях Яны Рождественской. Которая молода, великолепна и, очевидно, без ума от него.

Раздавлена, но и в ярости.

Как он смеет? Как он смеет выставлять напоказ свою новую игрушку, да ещё и в месте, где его все знают?

Он бравирует этим, и это больно. Я бы никогда так с ним не поступила.

Мысль о том, что Руслан с кем-то другим, пронзает меня острой, пульсирующей болью. Словно с меня живьем сдирают кожу. Может, это даже не в новинку — может, это длится уже давно, прямо у меня под носом. Может, поэтому он и переехал в другую спальню.

Он только притворяется, что расстроен разрывом? Он разыгрывает любезность, чтобы я не наняла какого-нибудь адвоката-убийцу и не раздела его до нитки?

Сосредоточиться на гневе гораздо лучше, чем поддаться боли. Вскакиваю на ноги, хватаю сумочку и выбегаю в ночь. Одним глазом слежу за счастливой парочкой, другим — за экраном телефона, наспех печатая сообщение Марте, что мне пришлось уйти. Я как-нибудь перед ней извинюсь, если ей вообще есть до этого дело. Прохладный воздух обжигает, и до меня доходит, что я оставила своё пальто, но мне плевать.

Чувствую себя нелепо, преследуя их, словно героиня плохого шпионского фильма. Прячусь в подворотнях, уворачиваюсь за группой офисных работников, вышедших покурить, стараясь не подходить слишком близко. Руслан пару раз оглядывается, будто чувствует, что за ним наблюдают, но так меня и не замечает. Через несколько минут они останавливаются у входа в шикарный отель. Рядом с ними тормозит знакомая машина — «Бентли». Похоже, вопрос о том, кому достанется водитель, решён. Моё сердце сжимается, когда он открывает для Яны дверь машины — так же, как когда-то открывал для меня. Он смеётся над чем-то, что она говорит, и жестом приглашает её сесть. Затем он наклоняется вперёд, его голова и плечи исчезают в салоне.

Он целует её? Пристёгивает ей ремень безопасности? Говорит, что любит её?

Он снова выпрямляется, закрывает дверь и хлопает по крыше, прежде чем машина уезжает. Затем он стоит мгновение, проверяя телефон, проводит рукой по бороде и улыбается.

Наверное, переписываются.

Что-то вроде «уже скучаю» и строчки из поцелуйчиков. Наверняка ещё и эмодзи в виде сердечек, потому что ей же двенадцать.

К своему отвращению, чувствую, что вот-вот расплачусь.

Где мой стержень?

Да, я подала на развод, но он всё ещё мой муж. Мог бы проявить хоть каплю уважения и подождать пять минут, прежде чем найти замену.

Руслан убирает телефон в карман и входит в холл отеля. Жду несколько секунд, сдерживая слёзы, а затем следую за ним. Он направляется прямо к лифту, нажимает кнопку и ждёт. На нём тёмно-серый костюм, идеально сидящий на широких плечах, несколько верхних пуговиц белой рубашки расстёгнуты. Он выглядит ослепительно, и я ненавижу его за это.

Понятия не имею, что собираюсь делать или говорить. Знаю только, что я

что-то

сделаю. Двери лифта открываются, и он ждёт, пропуская пожилую пару. Я бегу через мраморный хол вестибюля, и когда двери уже начинают закрываться, просовываю руку в щель.

Глава 12. Руслан

Яна очаровательна, но от неё быстро устаёшь. Этот неиссякаемый энтузиазм, бесконечные вопросы, лёгкий, ни к чему не обязывающий флирт — поддерживать такой темп непросто. Не знаю, дело в разнице в возрасте или просто я сейчас не в лучшей своей форме, но я с облегчением усаживаю её в «Бентли». Она остановилась у Кирилла с Линой и весь день посвятила предновогоднему шопингу, прежде чем мы встретились на ужин. Я ставлю её покупки рядом с ней на сиденье и обещаю скоро быть на связи.

Я согласился стать наставником младшей сестры Алины. Как только Яна закончит учиться, она присоединится к семейному холдингу Рождественских с прицелом на должность CEO, когда будет готова. Она станет ценным активом для их бизнеса. Яна амбициозна, умна, целеустремлённа и жаждет учиться. Меня немного беспокоит, что её интерес выходит за рамки делового, но, скорее всего, я просто накручиваю себя. Я знаю её достаточно давно — она флиртует со всеми, это её естественное состояние. Уверен, это ничего не значит. Блин, надеюсь, что это так, потому что ей всего двадцать два. У меня нет ни малейшего желания спать с кем-то, кто годится мне в дочери.

Откровенно говоря, у меня вообще нет желания ни с кем спать. Кроме моей жены, разумеется — той самой, что подала на развод. Последние пару недель выдались тяжёлыми, и я всё жду того момента, когда смогу смириться с её решением. Жду дня, когда проснусь с твёрдой уверенностью, что всё это — к лучшему. Но он так и не наступает. Вместо этого я просыпаюсь и скучаю по ней.

Думаю, что она сейчас делает.

Во что одета.

Такой ли у неё по-прежнему восхитительный вкус…

Блин.

Мне нужно прекратить об этом думать. Мы несколько раз говорили, и она оставалась непреклонной. Вежливая, приятная в общении — настолько не похожая на себя, что меня это пугает. Я бы предпочёл, чтобы она вела себя как стерва; это хотя бы показало бы, что внутри ещё горит огонь.

Хотя, глядя, как «Бентли» растворяется в ночной мгле, понимаю, что и сам не был особо эмоционален.

Если я так по ней скучаю, почему до сих пор ничего не предпринял?

Ответ мне не нравится. Я всё ещё не уверен. Раны, которые мы годами наносили друг другу, слишком свежи. Рубцовая ткань разрослась глубоко, и любое прикосновение к ней болезненно. К тому же я не знаю, не желаю ли я её лишь потому, что не могу получить — не ведёт ли меня за собой та самая жажда соперничества, что течёт в крови всех Князевых. Было бы нечестно убеждать её остаться моей женой, если мои мотивы не чисты.

Не хочу торопиться ни с разводом, ни с воссоединением — ни один из этих вариантов не кажется правильным на сто процентов. Егор сказал, что, поскольку развод проходит без взаимных претензий, его могут оформить всего за шесть недель. К Новому году я могу стать официально свободным. Впрочем, я только рад задержкам, неизбежным из-за праздников, потому что пока у меня нет ни малейшего желания становиться холостяком.

Телефон пикает — сообщение от Алины. Открываю милое фото Леонида из собачьего приюта, где она волонтёрит. Он сидит рядом с нелепым тигровым питбулем, который вылизывает его макушку, словно леденец. Улыбнувшись этой передозировке милоты, вхожу в отель.

В планах — принять ванну, выпить скотча и немного поработать. Наш разрыв с Эммой плохо сказался на моей профессиональной жизни. Сделка с корейцами выглядит многообещающе, но требует финальной шлифовки. Послезавтра у нас с Лизой очные встречи в Сеуле, и мне нужно подготовиться. Я не могу всё испортить, постоянно тоскуя по своей, вероятно, скоро уже бывшей жене.

Ещё нужно ответить Дмитрию по поводу заявления, которое он подготовил для прессы о нас с Эммой. Я даже не открывал этот документ. Он сделает всё слишком реальным.

Лифт звякает, и двери разъезжаются. Отступаю, пропуская пожилую пару, и замечаю, как они держатся за руки. Почти так же мило, как Лёня с питбулем, но настроения это не улучшает. Старая любовь ещё драгоценнее молодой. Легко любить, когда ты молод и жизнь кажется сплошным праздником. А вот выдержать испытание временем… это совсем другое дело.

Нажимаю кнопку пентхауса, настолько погружённый в свои мысли, что едва замечаю, как чья-то рука в последний момент проскальзывает между медленно сходящимися створками. Двери снова открываются, и у меня глаза на лоб лезут, когда в проёме появляется Эмма. Я знал, что жена вернулась в город, но мы не договаривались о встрече.

Первая мысль: блин, она выглядит потрясающе.

Вторая: твою мать, что я натворил?

Её невероятные глаза впились в меня, как в добычу, кожа раскраснелась от эмоций. Она даже не пытается это скрыть — она в ярости. Она подходит ко мне и толкает в грудь. Натурально, блин, толкает обеими руками, так сильно, что я отступаю на шаг. Я никогда не видел её такой разъярённой, и, по правде говоря, это охренительно возбуждает.

— Как давно это продолжается? — выпаливает она. Голос натянут, как струна, лицо в нескольких сантиметрах от моего.

— Как давно продолжается что? Будь конкретнее, Эмма.

— Вы с Яной, вот что. Я только что вас видела, увешанных пакетами, смеющихся. Ты трогал её, Руслан, так что не притворяйся, будто между вами ничего нет.

Смотрю в её сверкающие глаза, на сдержанный макияж, естественную укладку, на платье.

Блядское платье.

Идеально облегающее её стройную фигуру, цвета тёмной розы. Словно лепесток, который так и просит, чтобы его сорвали. На улице холодно, и я вижу, как сквозь шёлковую ткань проступают соски. Сглатываю и с усилием перевожу взгляд обратно на её лицо.

— Между мной и Яной только дружба и взаимный профессиональный интерес. Я её наставник, это услуга для Алины. Если я и прикасался к ней, то совершенно невинно, и что бы ты там себе ни надумала — ты ошиблась. Но позволь напомнить, что это ты попросила о разводе. Какого хрена тебя волнует, что я делаю своими руками?

— Не волнует! — кричит она, хотя её слова и действия полностью противоречат друг другу. — Мне всё равно. Я просто… я ненавижу тебя сейчас! — Её ладони сжимаются в кулаки, ноздри раздуваются, пока она смотрит на меня снизу вверх.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ничего себе.

Вечер первых открытий.

Я привык, что она на меня злится, но не привык, чтобы она показывала это так явно.

Так беззастенчиво.

Что, мать вашу, на неё нашло? Откуда вся эта страсть? И если бы наш брак действительно был окончен, волновало бы её это так сильно?

— Ты меня ненавидишь? — медленно повторяю, делая шаг вперёд. Желание змеёй ползёт по венам.

— Да, я, блядь, тебя ненавижу, ясно? Сколько раз мне нужно это повторить?

Она снова поднимает руки, пытаясь оттолкнуть меня, когда я нависаю над ней. Перехватываю оба её хрупких запястья.

— Давай ты скажешь это ещё раз.

Притягиваю её к себе, она сопротивляется. Пытается вырваться, но я лишь крепче сжимаю её и впечатываю её тело в своё.

— Я ненавижу тебя, — шепчет она. Её карие, цвета виски, глаза наполняются слезами, губы дрожат от переполняющих эмоций.

Её спина отражается в зеркальных стенах лифта, и я стону при виде её длинных ног и роскошной задницы.

Невероятно высоких каблуков.

Прижимаю её к стеклу и вскидываю её руки по обе стороны от головы, игнорируя сопротивление. А затем вжимаюсь в неё, мои бёдра ударяются о её, мой член твёрд, как железо.

Она издаёт тихий стон, и от этого я становлюсь ещё твёрже. Утыкаюсь носом ей в шею, покусывая нежную кожу, а она стонет и мурлычет в ответ. Блин, как же она пахнет. Отпускаю одну её руку и распахиваю ворот её платья. Её прекрасная грудь прямо передо мной, в чашечках кружевного розового бюстгальтера. Втягиваю воздух и стону от желания. Её пальцы порхают к моей руке — слабый протест умирает на губах, когда наши взгляды встречаются. Зрачки расширены, и я знаю, что мои тоже.

Она может меня ненавидеть, но она, блядь, хочет меня так же сильно, как и я её. Господи, что за херня. Я должен отступить, дать ей возможность уйти. Я определённо не должен пользоваться этой жаждой, что светится в её поразительных глазах. По иронии, всё было бы намного проще, не будь мы женаты. Если бы мы были просто двумя незнакомцами в поисках секса на одну ночь.

Может…

Может, мы могли бы ими стать?

— Я вижу обручальное кольцо на твоём пальце, — шепчу, проводя подушечкой большого пальца по кружеву её бюстгальтера, и радуюсь тому, что она всё ещё носит моё кольцо, гораздо сильнее, чем следовало бы. Она подаётся навстречу моему прикосновению, её напряжённые соски умоляют о прикосновении моих губ. — Ты замужем?

На её переносице появляется милейшая морщинка, но затем в глазах вспыхивают понимание и озорство.

— Да. — Она вздёргивает подбородок и извивается подо мной, пока я целую её шею. — Я… я замужняя женщина.

— Ясно. — Оставляю дорожку поцелуев вдоль линии её челюсти, упиваясь её тихими стонами. Мои пальцы скользят под её платье, вдоль бедра. Прижимаю ладонь к её киске. Господи Иисусе. Чувствую сквозь трусики, насколько она влажная, и она беззастенчиво трётся о мою руку. — А твой муж знает, что тебе нравится, когда тебя лапает незнакомец в лифте? Он знает, как сильно это тебя заводит? Какая ты грязная маленькая шлюшка?

Что, блин, мы здесь творим? Что это за извращённая игра? И, если честно, какая мне разница?

Мне нужно быть внутри этой женщины.

Прямо сейчас.

Лифт никто не остановил, но мы играем в русскую рулетку с каждым этажом. И почему-то это делает всё только более захватывающим.

— Нет, он не знает… Он не знает. Но я и вправду грязная маленькая шлюшка, ты прав. Я обожаю, когда меня трахают незнакомцы.

Блин!

Это так горячо, что мой член, кажется, вот-вот взорвётся. Просовываю палец под её трусики и провожу по влажной щели. Она содрогается, я слегка отстраняюсь и подношу свой блестящий палец к её лицу. Она тут же берёт его в рот, облизывая. Затем её руки обвивают мою шею, пальцы вплетаются в волосы, и она притягивает меня для поцелуя. Это не нежный поцелуй. Это зубы, губы и жажда, наши языки сражаются друг с другом, и никто из нас не заботится о дыхании. Если бы это был мой последний поцелуй, я бы умер счастливым человеком.

Заставляю себя оторваться, чтобы глотнуть воздуха, смотрю вниз и вижу новую Эмму. Дикую, безрассудную, абсолютно раскованную. Ни за что на свете я не смогу остановить то, что сейчас происходит. Могу лишь надеяться, что она чувствует то же самое.

— Я тоже женат, — говорю, показывая кольцо. — Но сегодня я ночую в этом отеле. Как насчёт того, чтобы подняться ко мне в номер? Никаких обязательств, никаких обещаний. Только секс. Быстрый, жёсткий, грязный. Твой муж никогда не узнает, как и моя жена. Это будет наш маленький секрет. Что скажешь?

Звенит звонок — мы прибыли на этаж пентхауса. Она смотрит на меня из-под длинных ресниц, её грудь тяжело вздымается.

Она поправляет платье.

— Я скажу «да».

Глава 13. Руслан

Молча подношу ключ-карту к замку, и дверь в номер бесшумно открывается. Этот люкс должен был стать моим убежищем. Способом дать нам с Эммой немного пространства, воздуха, которого в нашем браке почти не осталось. И вот она здесь, вторгается в это святилище, и, мать вашу, я не мог и мечтать о большем.

Жестом приглашаю её войти. Она скользит мимо, и её огромные глаза смотрят на меня снизу вверх. В ней что-то изменилось. Дело не только в почти полном отсутствии макияжа или простой прическе. Что-то в её взгляде, в каждом движении.

Она кажется… более свободной?

Не уверен, что это правильное слово, но что бы это ни было, так гораздо лучше. Да, всего пару минут назад она кричала на меня, но потом растаяла от моих прикосновений. Поцеловала меня с такой страстью, какой я не чувствовал уже много лет. Словно вся эта московская броня, вся эта столичная колкость, которую она носила годами, смылась после её поездки.

А может, дело просто в возбуждении от секса с незнакомцем. В любом случае, меня это устраивает.

Она останавливается посреди комнаты, оглядываясь, пока я снимаю пиджак. До чего же она красива. Единственное, чего мне хочется, — это заключить её в объятия и сказать, что я люблю её. А потом, да, оттрахать до беспамятства. Но незнакомец из лифта так бы не поступил. Во всяком случае, первую часть он бы точно опустил.

Наливаю нам по порции скотча в тяжёлые хрустальные стаканы и протягиваю один ей. Наши взгляды встречаются, когда мы одновременно делаем по глотку. Она слегка морщится, но послушно сглатывает. Эмма предпочитает вино, но я не хочу рушить момент — незнакомец не может знать, что ей нравится пить.

— Как тебя зовут? — спрашивает она совершенно невозмутимым тоном.

— Руслан. А тебя?

— Эмма.

— Эмма, — повторяю, пожирая её глазами, словно она — самый соблазнительный экспонат на витрине. Мой взгляд задерживается на её груди, на всё ещё твёрдых сосках. Клянусь, они набухают ещё сильнее под моим взглядом. — Красивое имя. Сними платье, Эмма.

Она на мгновение застывает от удивления, её брови взлетают вверх.

— Я сказал, сними, — рычу. — Хочу видеть тебя голой. Я не трахаю то, что не осмотрел.

Понятия не имею, откуда, блин, это во мне.

Я всегда относился к женщинам, и особенно к своей жене, с уважением, а теперь превратился в какого-то ублюдка?

Но не могу отрицать, что это работает. Мой член пульсирует в боксерах, сердце колотится. И на неё это тоже действует — она колеблется, заливается румянцем, а затем тянет за пояс, стягивающий платье, и две половины ткани расходятся. Пылая лицом, она спускает его с плеч, и платье змеёй соскальзывает на пол. Она смотрит на меня снизу вверх, явно смущённая, но в то же время дерзкая.

Господи.

Она великолепна.

Её длинные, стройные ноги слегка дрожат на этих сумасшедших каблуках. Грудь вздымается в розовом кружеве бюстгальтера. Трусики того же оттенка, и я прикусываю верхнюю губу, глядя на влажный треугольник, который они едва прикрывают. Моя жена всегда была красива, но сейчас, в этом свете, в этой игре — она ослепительна.

— Всё, — спокойно говорю, потягивая скотч. — Или ты передумала? Хочешь сбежать обратно к мужу? Или ты не хочешь, чтобы я вонзил свой твёрдый член в твою тугую, мокрую киску?

Её глаза расширяются, и она качает головой.

— Нет, не передумала, — отвечает она низким, хриплым голосом.

Дрожащими руками она тянется за спину и расстёгивает бюстгальтер. Её грудь вырывается на свободу, и кровь бросается мне в голову при виде этих дерзких, упругих сосков. Руки чешутся прикоснуться к ним, но я заставляю себя играть свою роль и держу дистанцию, наблюдая, как она цепляет пальцами резинку трусиков. Она смотрит на меня, облизывает губы, затем поворачивается, демонстрируя вид сзади. И какой это вид.

Она стягивает трусики вниз по ногам, сантиметр за дразнящим сантиметром, и наклоняется, чтобы снять их через туфли на высоких каблуках. Она так и застывает в наклоне, обхватив лодыжки, и медленно качает обнажёнными ягодицами из стороны в сторону. Не могу отвести от неё глаз, загипнотизированный этим движением. Её киска блестит от влаги, задница — идеальный персик. Всё, чего я хочу, выставлено на показ.

Господи Иисусе, кто эта женщина? Та, что двадцать лет спала в моей постели, или эта, незнакомая, сводящая с ума?

Она выпрямляется и бросает на меня взгляд через плечо. Когда она прикусывает губу, понимаю, что она нервничает. Она устроила шоу, и теперь моя очередь сделать шаг и вернуть контроль.

Сокращаю дистанцию и обнимаю её сзади. Она пошатывается на каблуках, когда я притягиваю её к себе и шиплю, когда её горячая плоть касается моего тела, согревая меня даже сквозь одежду. Мой твёрдый член упирается в её обнажённые ягодицы, а руки блуждают по её упругой коже. Она прижимается ко мне, и я нежно целую её в шею.

— Ты офигенно сексуальна, Эмма. Я так рад, что встретил тебя в лифте.

— Я тоже, — шепчет она.

Мои пальцы находят её сосок, и она вскрикивает, выгибаясь навстречу моему прикосновению. Сжимаю его сильнее, чем обычно, и у неё подкашиваются колени. Если бы я не держал её, она бы рухнула на пол. Прикусив её плечо, сжимаю ещё сильнее, захватывая тугой бутон большим и указательным пальцами. Другой рукой раздвигаю её губки, и мои пальцы скользят вдоль входа.

— Блин. Ты такая мокрая. Ты ведь очень этого хочешь, да?

— Да. Хочу. Хочу тебя. Пожалуйста.

Она хнычет, когда я нахожу её клитор, набухший и пропитанный влагой, отчаянно жаждущий внимания. Осторожно перекатываю его между пальцами, и всё её тело содрогается. Она уже почти на грани.

Блин.

Мне нужно попробовать её. Нужно, чтобы она кончила. Когда убираю руку, она издаёт жалобный стон.

— Руслан, пожалуйста…

— Не волнуйся, детка, я доведу тебя до оргазма. Но сделаю это, когда буду готов. — Разворачиваю её к себе. — Встань спиной к стене. Руки прижми к ней, ноги расставь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она колеблется, неуверенная теперь, когда я её не касаюсь.

— Делай, или убирайся из моего номера. Ты здесь только для одного. Для другого ты мне не годишься.

Выгнал бы я её, если бы она не подчинилась?

Блин.

Никогда бы так не поступил, но я понятия не имею, кто я сейчас. Возможно, эта моя версия и смогла бы.

Мне не приходится это выяснять, потому что эта версия Эммы подчиняется. Она прижимается спиной к стене и раздвигает ноги. Всё ещё в туфлях.

Всё ещё мокрая.

Всё ещё на грани.

Стою перед ней и провожу руками по её телу. Её кожа такая тёплая и мягкая, и то, как она дрожит под моими прикосновениями…

Блядь!

Это слишком.

Смотрю ей в глаза и вижу сияющее в них желание.

Она хочет меня.

Я хочу её.

И плевать, что для этого нам нужна эта игра, если в итоге мы оба получим то, в чём нуждаемся.

Её пальцы неуклюже пытаются расстегнуть пуговицы на моей рубашке, но я хватаю её за руки и прижимаю ладонями к стене.

— Руки на стену, Эмма, как я и сказал.

Её нижняя губа дрожит, и это самое сексуальное, что я когда-либо видел. Наклоняюсь, чтобы поцеловать её, затем втягиваю её губу в рот. Лёгкий укус, и она взвизгивает подо мной, её тело извивается. Впиваюсь в её губы и прижимаю её тело своим. Она в ловушке, полностью охваченная мной. Нагая, дрожащая и беспомощная. Её язык сплетается с моим, и жар между нами разгорается с каждой секундой контакта.

Отстраняюсь, оставляя её задыхающейся и разочарованно стонущей.

— У моего рта есть дела поважнее, — мой голос тёмен от желания. Целую её шею, спускаясь ниже, вдоль тонкой линии ключицы. Провожу языком по ложбинке между грудей, затем всасываю её соски, пока она не начинает сползать по стене. Она обессилена от желания, и я подхватываю её, не давая упасть.

— Стой, Эмма. Я ещё даже не начал.

— Руслан, — стонет она, когда я опускаюсь на колени. — О боже! Мне нужно… пожалуйста…

— Я знаю, что тебе нужно, моя грязная девочка, и я тебе это дам. Ноги шире. Позволь мне увидеть тебя всю.

Стою на коленях перед ней, поклоняясь алтарю её идеальной киски. Её запах сводит меня с ума. Вдыхаю этот аромат и провожу пальцами вверх по её дрожащим внутренним бёдрам. Шелковистая кожа, мягкая и сочная, поблёскивает в тусклом свете гостиничного номера. Глажу её ладонями, затем наклоняюсь и облизываю. Блин, она на вкус как рай.

Провожу пальцем по её входу, её аккуратный светлый лобок влажный и вьющийся, когда я раздвигаю её губки. Она мокрая, розовая и жаждущая, её набухший клитор блестит, а бёдра слегка покачиваются. Осторожно дую, и тёплое дыхание заставляет её вздохнуть. Её руки сжимаются в кулаки.

— Ты готова кончить для меня, детка? — говорю я.

— Да! Пожалуйста, да.

В этот момент она принадлежит мне. Она вся состоит из потребности. Она сделает всё, о чём попрошу, лишь бы я прикоснулся губами к её промокшей киске и заставил её кричать.

К её счастью, это именно то, что я собираюсь сделать.

Для начала провожу языком по её шву, плоско, мягко и ровно. Она стонет, и её сжатые кулаки разжимаются, а расправленные ладони шлёпают по стене. Ускоряю темп и увеличиваю давление, ориентируясь на ритм её вздохов. Её бёдра подаются вперёд. Удерживаю её руками за бёдра, пока мой язык распутывает клубок её возбуждения.

Погружаю его внутрь, сворачивая и разворачивая, слизывая её восхитительную суть. Чувствую, как нарастают вибрации. С её губ срывается низкий стон.

Она так близко.

Заменив язык средним пальцем, вхожу и выхожу из неё, наслаждаясь каждым грязным, влажным звуком, который она издаёт, пока я свожу её с ума.

Её пальцы зарываются в мои волосы, нарушая правила. Но я не отталкиваю её руки. Теперь я хочу их там. Хочу чувствовать её ногти на своём скальпе, чувствовать, как её бёдра дрожат у моего лица. Хочу испытать каждое ощущение, пока она разваливается на части. Всосав её клитор в рот, хлещу его языком снова и снова, подстраиваясь под темп движений пальца. Стенки её влагалища сжимаются вокруг меня.

— Рус! — кричит она, и даже её голос теперь дрожит. Она кончает в великолепном порыве, мышцы её влагалища сокращаются и пульсируют, и её возбуждение захлёстывает мои чувства. Продолжаю свои движения, выжимая каждую последнюю секунду удовольствия, помогая ей оседлать волну до самого конца. Она продолжает дрожать, когда я в последний раз провожу по ней языком, и всё её тело обмякает.

Нежно глажу её дрожащие бёдра, целую её киску в последний раз, а затем поднимаюсь на ноги, как раз вовремя, чтобы поймать её, когда она начинает сползать по стене.

Она неуверенно улыбается мне, на щеках снова тот милый румянец, глаза блестят.

— И что теперь? — шепчет она. — Ты меня трахнешь?

— Ты этого хочешь, Эмма? Хочешь меня в себе? Думаешь, справишься со мной?

Её язык высовывается и увлажняет губы, слабые руки обвивают мои плечи.

— Да. Я справлюсь.

— Хорошая девочка.

Поднимаю её, и она обвивает ногами мою талию. Её промокшая киска трётся о меня, и я решаю, что никогда больше не постираю эту рубашку. Несу её в спальню и бросаю на матрас. Она приземляется, запутавшись в длинных конечностях, и хихикает, моё сердце опасно ёкает. Слишком давно я не слышал, как моя жена так смеется.

Нет, напоминаю я себе, раздеваясь. Эта женщина — не моя жена. Я — не её муж. Мы только что познакомились. Игра даёт нам обоим свободу получать это удовольствие друг от друга без всей той сложной фигни, которая обычно происходит между нами. Сегодня ночью между нами ничего не будет стоять.

Забираюсь на кровать и вползаю между её раздвинутых бёдер. Она лежит передо мной, обнажённая и дерзкая, всё, о чём только может мечтать мужчина. Опускаюсь к её губам и целую так глубоко, что кажется, будто могу потерять себя. Она притягивает меня ближе, обвивая ногами. Одна из её туфель падает на пол, и она смеётся — звук почти такой же прекрасный, как она сама.

Отстраняюсь, снимаю с её ноги вторую туфлю и бросаю на пол. Затем просто изучаю её, впитывая изгибы и углы, из которых состоит её великолепное тело. Это зрелище, от которого я никогда не устану. Кажется, её смущает, как я сижу молча, мой взгляд скользит по каждому открытому сантиметру. Её взгляд перемещается на мой каменный член.

Она сглатывает.

Её смех угасает, и она кажется менее уверенной в себе.

— Как… Как ты меня хочешь?

Во всех позах.

— Ляг на живот. Задницу вверх.

Её ресницы трепещут, и я знаю, что она нервничает. И мне это нравится. Мне нравится видеть эту женщину, всегда такую стоическую, такую уверенную, выбитой из колеи. Наверное, это делает меня мудаком, но я слишком занят, любуясь тем, как плавно она скользит на живот. Слишком занят, разглядывая её сочную задницу, идеально очерченный персик.

Когда она бросает на меня взгляд через плечо, что-то в её глазах глубоко трогает меня. Мы не были так близки больше полугода. Ободряюще улыбаюсь — может, я и играю роль подонка, но хочу, чтобы она чувствовала себя в безопасности. В безопасности со мной. Даже в этой жестокой игре. Она улыбается в ответ, и тепло, разливающееся у меня внутри, не имеет ничего общего с сексом.

— Ну? — дерзко говорит она, снова осмелев. — Ты так и будешь пялиться на мою задницу или всё-таки трахнешь меня?

Мне нравится вызов в её голосе почти так же сильно, как её трепет. Этот коктейль из дерзости и уязвимости пьянит. С резким треском шлёпаю её по заднице, и она взвизгивает.

Затем набрасываюсь, хватаю её за бедра и вгоняю свой член прямо в неё. Она кричит, явно не ожидая внезапного вторжения.

— Это отвечает на твой вопрос? — рявкаю в ответ, вбиваясь в неё так сильно, что она отлетает вверх по кровати. Её киска всё ещё мокрая, всё ещё такая тугая после оргазма. Словно бархат и мёд, и мой член тонет в этом блаженстве.

Просовываю руку к её клитору и нежно потираю его круговыми движениями.

— Нет, Руслан, я не смогу… — протестует она.

— Сможешь. Обещаю, детка.

Вдалбливаюсь в неё так сильно, как только могу. Я и сам долго не продержусь. Мой член готов взорваться, и то, как она пульсирует вокруг меня, пока я играю с ней, не помогает. Изгибаю своё тело вокруг её, целую шею, покусываю плечи, входя в неё всё быстрее и сильнее. Мои пальцы скользят в её влаге, и она делает большой отчаянный вдох и выкрикивает моё имя, когда кончает снова. Её голова повернута набок, розовая щека лежит на подушке, пухлые губы приоткрыты. Смотрю, как её закрытые веки трепещут в экстазе, её карамельные волосы рассыпались по простыням, пока она дрожит и содрогается. Это всё, что мне нужно.

Блин!

С последним мощным толчком я наконец отпускаю себя. Мой оргазм настолько силён, что кажется, я могу потерять сознание, и теперь дрожу не только я. Продолжаю держать её за бёдра, выливая в неё каждую последнюю каплю, и наконец падаю рядом с ней на кровать.

Мы оба мокрые от пота, в разных стадиях отхода от этого умопомрачительного секса. Я бы хотел, чтобы мы могли остаться так навсегда. Моя рука скользит по простыням, и я толкаю её мизинец своим. Она толкает в ответ, затем поворачивается на бок, чтобы посмотреть мне в глаза.

Она действительно нечто.

Всё ещё расширенные зрачки в её карих, цвета виски, глазах, волосы прилипли влажными прядями к раскрасневшейся коже. Лёгкая улыбка на губах. Убираю волосы с её лица и провожу ладонью по скуле.

— Что теперь? — говорю и тут же проклинаю себя.

Я разрушил чары.

Она целует меня один раз, нежно, и встаёт. Кровать кажется пустой без неё. Чувствую себя пустым без неё. Я не хочу, чтобы она уходила, но не чувствую, что могу попросить её остаться. Может, это был последний раз. Прощальный секс на память. Сохраняя нейтральное выражение лица, смотрю, как она подбирает разбросанную одежду и снова надевает платье. Она проводит пальцами по волосам, пытаясь привести их в порядок, но это не особо помогает.

Она упирает руку в бок.

— Я похожа на женщину, которую только что трахнули?

— Ага, — отвечаю, ухмыляясь. — На сто процентов. Люди, наверное, будут показывать на тебя пальцем на улице.

— Ха! Пусть. Мне плевать. — Она опускает взгляд, затем снова смотрит на меня. — Что ж, это было… интересно. На самом деле, это было потрясающе. Но это не может повториться — ты же знаешь, да? Мы не можем позволить этому случиться снова. Я не ищу… роман? Это правильное слово?

— Полагаю, да, — говорю, потягиваясь и закидывая руки за голову. Вижу, как она смотрит на меня, её глаза скользят по моему телу и задерживаются на прессе.

Словно пытаясь прояснить мысли, она качает головой, затем надевает туфли и выдавливает из себя вежливую улыбку.

— Что бы это ни было, как я уже сказала, это не может повториться.

— Боишься, муж узнает?

Она одаривает меня дьявольской ухмылкой.

— Нет. Я люблю своего мужа, но он даже не заметит, что у меня роман, если только его ассистентка не пришлёт ему об этом служебную записку.

Приподнимаю бровь и ухмыляюсь в ответ, но меня до глубины души ранит правда в её словах.

— Похоже, он тот ещё козел.

Её лицо смягчается.

— О, у него бывают проблески.

— Прощай, Эмма.

Она машет мне рукой.

— Пока, Руслан.

Глядя, как её прекрасная задница качается, словно маятник, пока она выходит из спальни, и слушая, как через несколько секунд за ней закрывается дверь, я уверен в одном: это обязательно повторится. Эта игра — наш единственный шанс. И я его не упущу.

Глава 14. Эмма

Я утопаю в диване, сжимая в руках кружку с ромашковым чаем. На лице до сих пор застыла глупая, совершенно блаженная улыбка, хотя я вернулась домой час назад, успела принять душ и переодеться в пижаму. Но у меня так давно не было секса. А такого хорошего секса у меня не было…

Пожалуй, никогда.

У нас с Русланом всегда было мощное физическое притяжение, и в первые годы брака в этой сфере не возникало никаких проблем. Всё пошло наперекосяк, когда начались трудности с зачатием. Секс превратился из спонтанного порыва страсти в запланированное мероприятие. А потом, когда врачи вынесли вердикт, что я не забеременею, сколько бы мы ни старались, что-то внутри меня умерло. Я отчаянно пыталась прийти в себя, найти новый смысл.

Зачем заниматься сексом, если я всё равно не смогу родить ребенка?

Порочная логика, знаю, но тогда я была совершенно разбита.

Вскоре после этого пришла болезнь Марии, и я не могла вынести мысли о том, чтобы обременять Руслана ещё и своими потребностями. Я думала, что поступаю благородно, что делаю ему одолжение, подавляя собственные желания ради его спокойствия. А на деле — лишь способствовала медленному угасанию нашего брака.

Позже, спустя годы после смерти Марии, когда мы с Русланом отдалились друг от друга ещё сильнее, секс стал чем-то совсем иным. Наши конфликты были скорее ледяной войной, чем огненной бурей, но время от времени очередная ссора заканчивалась тем, что мы трахались. Это было быстро, отчаянно и жарко — и служило ещё одним способом причинить друг другу боль. Словно соревнование, кто кого. Оба яростные, полные невысказанного гнева. И неважно, насколько это приносило удовлетворение в моменте, — после я всегда чувствовала лишь сосущую пустоту.

Но сегодня…

О боже.

Сегодня всё было иначе. Руслан всегда доминировал в постели, и, честно говоря, мне это нравилось. Но сегодня — это был какой-то новый уровень. Мы вышли так далеко за пределы нашей привычной зоны комфорта, но я наслаждалась каждой секундой. Знаю, что должна считать это неправильным, порочным, но, блин, это ощущалось так правильно. Не думаю, что когда-либо в жизни я кончала так сильно.

И хотя секс был невероятным, в нём нашлось место и для неподдельной нежности. То, как он улыбнулся мне, почувствовав моё напряжение, как наши пальцы соприкоснулись после… Несмотря ни на что, он по-прежнему единственный мужчина, с которым я когда-либо чувствовала себя так защищённо, так спокойно.

Я была уверена, что развод — разумное решение для нас обоих, но теперь… теперь я уже не так уверена.

Может ли наш брак быть действительно окончен, если между нами всё ещё горит такая яркая искра?

По телевизору Грейси в своём нелепом наряде баварской доярки отвешивает тумаков Эрику на сцене конкурса красоты в «Мисс Конгениальность». Научиться драться — определённо стоит внести в мой список «вещей, которые я никогда не делала, но хочу попробовать». Стать сильнее во всех отношениях — вот мой главный приоритет. И работать над телом будет намного проще, чем над головой. В последнее время мои мысли в полном раздрае, и прямо сейчас они всё ещё в постели с Русланом.

Я сказала ему, что это не должно повториться.

Вот только…

Даже мысли о том, что мы делали, заставляют меня ёрзать. Тупое, но настойчивое томление нарастает между бёдрами, и я уже извиваюсь на диване, мечтая потереться о что-нибудь, кроме грубого шва пижамных штанов. Мои пальцы — слабая замена языку и огромному члену Руслана, но с ними всё гораздо проще.

Телефон пиликает — новое сообщение.

От Марты.

Пишет, что добралась до дома, весело провела вечер с какими-то незнакомцами, с которыми познакомилась после моего ухода. Она прислала фото, где она в моём пальто пьёт коктейль, поднимая бокал в камеру. Это вызывает у меня улыбку, и я быстро набираю ещё одно извинение, обещая назначить новую встречу в самое ближайшее время. Я перед ней в долгу.

Как только заканчиваю, прилетает новое сообщение. На этот раз от Руслана. Глубоко вдыхаю, прежде чем открыть его.

А что, если это фото члена?

Нет.

Руслан не из таких парней, хотя часть меня хотела бы, чтобы он был из таких. Может, мне стоит сфотографировать себя с рукой в трусиках, чтобы, так сказать, начать игру…

Так, стоп, Эмма.

Это безумие.

Мне нужно взять под контроль свой мозг, своё либидо и свою жизнь в целом. Мои руки слегка дрожат, когда я касаюсь экрана.

«Я оставил кое-что для тебя на пороге. И чтобы внести ясность: между мной и Яной ничего нет. Меня интересует только одна женщина».

Это же я, да?

С трепетом нервного возбуждения в животе откладываю телефон и иду к входной двери. Руслан давно не дарил мне подарков, и, учитывая нынешнее бурное состояние наших отношений, это может быть что угодно.

Бриллиантовое кольцо.

Гигантский вибратор.

Уведомление о выселении.

Гадюка.

Всё вышеперечисленное.

Хотя насчёт Яны я ему верю. Его появление застало меня врасплох. А вид его с другой женщиной всколыхнул во мне что-то, о существовании чего я и не подозревала. Но его потрясение, когда я набросилась на него, было искренним. К тому же, Руслан кто угодно, но не лжец.

Замираю у входной двери, прежде чем открыть её. Наверное, не стоит разгуливать на улице в пижаме в такой поздний час.

Может, пойти в комнату охраны и посмотреть записи с камер, чтобы узнать, что меня там ждёт?

У нас нет прислуги, живущей в доме, но зато полно камер и сигнализаций. Мы богаты, а богатым людям, очевидно, всё это нужно.

Улыбаюсь, вспоминая, как несколько лет назад к нам в дом приезжал специалист по личной безопасности. Он проверял нашу систему охраны и был обеспокоен отсутствием у меня телохранителя и тем, как свободно разгуливаю по Москве без защиты. Он сказал Руслану, что я — идеальная мишень для похищения. Руслан посмотрел на меня и с абсолютно невозмутимым видом произнёс: «Гарантирую, любой дурак, что похитит мою жену, в итоге сам предложит нам выкуп, лишь бы мы её забрали обратно».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Даже тогда мне показалось это смешным.

И правдивым.

Но сейчас, нерешительно приоткрывая дверь, ловлю мысль, что чувствую себя гораздо уязвимее, чем раньше. Этот дом слишком большой, и я совсем не хочу оставаться здесь одна. Улица предсказуемо тихая. На верхней ступеньке крыльца лежит небольшая картонная коробка. Приседаю и забираю её.

Заперев дверь, возвращаюсь в гостиную.

Внутри коробки — телефон.

Зачем он дал мне телефон?

Причём даже не какую-то навороченную модель. Простой аппарат, какой можно купить в любом салоне связи. Он без упаковки и, как я вижу, включив его, уже заряжен. На экране сообщение от незнакомого номера. Нажимаю на него.

«Это Руслан. Мы виделись сегодня. Если захочешь увидеться снова, используй этот номер. Это будет наш секрет. Никто не должен знать».

Блин.

Мой собственный муж прислал мне левый телефон. Мой собственный муж предлагает держать наши встречи в тайне.

Мой собственный муж приглашает меня завести с ним роман.

Волна острого, запретного возбуждения пронзает меня.

Мой ответ должен быть «нет». Решительное «нет, блин». Я должна выбросить этот хренов телефон в мусорку и забыть, что сегодняшний вечер вообще был. Это безумная идея, и она не закончится ничем хорошим.

Так почему же на моём лице улыбка, а в животе порхает целый калейдоскоп бабочек?

Меня будто разрывает на части. Голова говорит одно, а сердце — и ещё пара частей тела — совсем другое.

Сможем ли мы? Способны ли мы завести интрижку? Сможем ли упаковать наши эмоции и все сложности нашей совместной жизни в аккуратную коробочку и держать их отдельно?

Нельзя отрицать притягательность его предложения, а мысль о том, что всё будет тайно, делает его ещё более соблазнительным.

У меня никогда не было романа на стороне — а разве сейчас не то самое время в моей жизни, чтобы совершить несколько «впервые»?

Что-то, что можно добавить, а затем вычеркнуть из моего списка желаний.

Стою посреди комнаты, кусая губу. Я так нервничаю, но это приятное волнение. Как тогда, когда мы с Русланом только познакомились. Когда я по уши в него втрескалась, но не была уверена в его чувствах. Только тогда я была подростком, а сейчас мне сорок. Я не должна стоять здесь, переминаясь с ноги на ногу и не зная, что делать.

Но я знала ответ, как только прочла его сообщение. Блин, да я знала его, как только вышла из его гостиничного номера. Вероятно, это полное безумие, но, боже, как я этого хочу.

И разве я не заслуживаю получить хоть немного того, чего так желаю? Разве мы оба не заслуживаем?

«Никто не узнает? Даже мой муж?»

Отправляю сообщение и пялюсь на экран, представляя, как он ждёт моего ответа.

Он так же взволнован, как и я? Он такой же тревожный, нервный и… возбуждённый?

Ответ приходит почти мгновенно.

«Обещаю. Это только для нас двоих. А весь остальной мир пусть катится к чёрту».

Прижимаю телефон к груди и сжимаю губы, подавляя рвущийся наружу восторг. А потом понимаю, что я совершенно одна и могу сколько угодно топать ногами и визжать, как девчонка-подросток.

Именно это я и делаю.

Глава 15. Эмма

Пять дней спустя, вернувшись в «реальный» мир, мы наконец согласовали заявление о нашем расставании. Документы на развод уже поданы, так что надеяться, будто никто не заметит, бессмысленно — рано или поздно всё всплывет. Заявление, составленное Дмитрием с учётом наших правок, получилось коротким и простым.

«После более чем двадцати лет совместной жизни генеральный директор «КнязевТех» Руслан Князев и его жена Эмма приняли решение о расставании, — гласил текст. — Решение было принято обоюдно, по-дружески и основано на взаимной любви и уважении. Эмма и Руслан остаются близкими друзьями и продолжат поддерживать друг друга на новом этапе своей жизни».

Дальше шла какая-то банальщина о просьбе уважать нашу частную жизнь — чушь, в которую в эпоху соцсетей и новостных агрегаторов никто не верит. Дмитрий выложит это на сайт компании завтра утром, и новость разлетится мгновенно.

Странное чувство — знать, что эти слова станут достоянием общественности. Что всё это станет реальным. Журналисты будут обрывать мне телефон, требуя комментариев, а знакомые — изумлённо ахать. Наш брак превратится в пищу для пересудов. Люди будут сплетничать о нас за обедом, гадая, что же пошло не так у, казалось бы, идеальной четы Князевых. А то, чего мы не сообщим в виде фактов, они додумают сами. И к концу недели Руслан, вероятно, уже будет крутить роман со своей секретаршей, я — обрету веру и уйду в монастырь, а нас обоих «возможно» заметят в свингер-клубе в компании доминатрикс.

Языки будут чесаться так, что отвалятся. Я знаю это, потому что и сама грешила подобным. Надеюсь, никогда не со зла и не с целью навредить, но я сплетничала за бокалом коктейля. Превращала чужие жизни в развлечение. Уверена, так поступает большинство.

Впрочем, интерес к нашему разрыву угаснет, таков закон жанра. Если мы будем вести себя тихо и достойно, люди быстро заскучают, и шумиха сойдёт на нет.

Меня удивляет, как сильно это ранит. После той ночи часть меня надеялась, что всё может измениться. Что кто-то из нас передумает. Очевидно, этого не произошло, и хотя умом я понимаю, что так лучше, на душе всё равно паршиво. Мне плевать на сплетни, но это ещё один шаг к концу моего брака, к концу того, что я когда-то считала священным.

Нажимаю «ответить всем» в цепочке писем — я, Руслан, Дмитрий и Егор — и подтверждаю, что согласна. «Согласна», конечно, не то слово.

Я в ужасе.

В смятении и тревоге. И хотя сама всё это затеяла, боль никуда не делась. Я стараюсь, чтобы тон моего ответа был вежливым и деловым, но внутри меня разрывает от невыносимой тоски.

Наше странное, волшебное свидание в номере Руслана определённо показало, что между нами всё ещё что-то есть. С тех пор мы даже обменялись несколькими пикантными сообщениями. Это было весело и волнующе, но, очевидно, мы оба не считаем, что этого достаточно, чтобы спасти целый брак.

Егор написал мне отдельно, спросив, не хочу ли я отложить публикацию заявления, и заверил, что спешки нет. Дай бог ему здоровья, он пытается дать нам шанс всё переосмыслить. Но он наверняка сначала спросил Руслана, а мой муж, очевидно, не стал нажимать на тормоз.

Да, между нами всё ещё что-то есть, но это естественно после стольких лет. Может, это просто остаточное явление, эхо того, что было когда-то. Что бы это ни было, этого мало, чтобы исправить весь тот вред, что мы причинили друг другу.

Я совершенно не понимаю, как одна наша версия спокойно обсуждает детали развода с Егором, а другая — использует одноразовые телефоны, чтобы продолжать наш тайный «роман». Впрочем, в этом мире я много чего не понимаю.

Одобрив публикацию, пишу Марте, предлагая встретиться и выпить в ближайшее время. На самом деле мне не очень-то хочется, но завтра новость разлетится, а она — самый близкий мне человек в нашем с Русланом общем мире. У неё будут вопросы, и я ей обязана после того, как бросила её, чтобы заняться любовью с собственным мужем. Интересно, что, как я сейчас понимаю, в тот вечер мы обе старательно избегали разговоров о наших мужчинах.

В этом нет ничего необычного — мы не то чтобы закадычные подруги, — но имя Фёдора ни разу не сорвалось с её губ, а я не проронила ни слова о своём браке. Я-то знаю, почему молчала, но и она держала язык за зубами.

Фёдор — один из самых жёстких адвокатов по разводам в стране. У него репутация человека, который безжалостно защищает своих клиентов и потрошит их оппонентов, но при этом он, по иронии судьбы, отвратительный муж. О его постоянных изменах знает весь наш круг общения, и я не понимаю, как Марта это терпит. Наверное, все мы идем на компромиссы. По крайней мере, Руслан со мной так не поступал. Он изменял мне с работой, с семьёй, но никогда — с другой женщиной.

Но однажды он встретит другую. Я ведь этого для него и хочу — по крайней

мере, я так говорила и ему, и себе. Но только сейчас осознаю, как буду раздавлена, когда это случится.

Блин, моя жизнь — сплошной хаос. Поддавшись этому настроению, вычёркиваю ещё одно неприятное дело из списка — звоню родителям, чтобы предупредить их о завтрашней новости. Когда я сообщила им о разрыве, их, предсказуемо, волновало лишь то, сколько денег я отсужу. Весь разговор состоял из мрачных предостережений и историй о женщинах, которые после жестоких разводов остались бездомными и с одной почкой. О моём душевном состоянии не было сказано ни слова, а в голосе мамы звучал цинизм, будто она этого и ждала. Она даже выдала бессмертную фразу: «Ну, по крайней мере, нет детей, которые бы всё усложнили».

Я давно смирилась с эмоциональной некомпетентностью своих родителей, но иногда всё ещё ловлю себя на том, что надеюсь на их поддержку, и каждый раз с болью осознаю, что её не только нет, но и никогда не было. К счастью, бабушка Людмила одна стоит их обоих.

Уже середина дня, я дома одна. Я приостановила все свои светские выходы на неопределённое будущее и теперь маюсь от избытка свободного времени. Руслан улетел по работе в Сеул, а я пыталась чем-то себя занять и вычеркнуть пару пунктов из своего списка. Я думала, что «освоить новый навык» — довольно простой пункт для начала. Однако я уже бралась за вязание крючком, создание украшений, живопись и вышивку. И быстро поняла, что у меня нет ни таланта, ни удовольствия ни от одного из этих занятий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вместо этого я разобрала свой гардероб и пожертвовала на благотворительность неприлично большую гору почти не ношенной дизайнерской одежды. Я также навела порядок во всех остальных шкафах в доме — кроме шкафа Руслана. Мне показалось неправильным перебирать его вещи.

Мне нужна работа, какая-то цель, иначе я сойду с ума. Нужно найти что-то, что зажжёт во мне страсть или хотя бы принесёт пользу миру. Алина, жена Кирилла, до сих пор работает ветеринаром, а Майя — секретарем Егора. От этого мне становится ещё хуже. У обеих партнёры-миллиардеры, но они смогли сохранить собственную идентичность. Правда, у них немного другая история — они встретили своих Князевых, когда им уже было за тридцать. Мне же было всего девятнадцать. Я выросла вместе со своим, вылепила свою жизнь вокруг него. Всё это распутывание клубка прошлого пугает, но, как сказала бабушка, меняться никогда не поздно.

Сажусь с ноутбуком и ищу образцы резюме на сайтах по трудоустройству. Стыдно признаться, но мне никогда не приходилось его писать. Руслан сделал мне предложение, когда я ещё училась в университете. У меня не было жгучего желания строить корпоративную карьеру, но были грандиозные идеи по изменению мира. Может, работать в некоммерческих организациях или основать свой собственный благотворительный фонд. Но потом брак с Русланом подарил мне новую роль — быть идеальной женой главы корпорации и матерью. Следующей Марией Князевой. И это была роль, которой я хотела. Которой недолгое время искренне наслаждалась. Я сделала её своей, и хотя не занималась изменением мира, как представляла, я всё же приносила пользу.

Многие свысока смотрят на светских жён и их благотворительность, но я относилась к этому серьёзно. Я решила менять мир к лучшему так, как умела, сохраняя при этом свою главную роль — супруга Руслана Князева. Возможно, это была старомодная идея, слишком старомодная для такой женщины, как я. Но я обожала Руслана и не хотела ничего больше, чем строить наш мир вместе. Я была счастлива просто быть женой и матерью, играть свою роль. Как оказалось, в первом я не слишком преуспела, а попробовать себя во втором мне так и не удалось.

Просматриваю советы на сайте и морщусь. Даже вымышленные персонажи в шаблонах резюме кажутся куда более впечатляющими, чем я. Уверена, я могла бы получить какую-нибудь ужасную представительскую должность просто из-за того, кто я есть — кем я была? — но я этого не хочу. Хочу чего-то настоящего. Моя жизнь с этого момента, пообещала я себе, будет настоящей.

Моё собственное резюме довольно скудное, поэтому решаю последовать совету из раздела «возвращение на работу» и заняться волонтёрством. Только в моём случае это будет не «возвращение», а «вступление». В этом есть смысл. Волонтёрство даст мне шанс набраться опыта и понять, чем я хочу заниматься на следующем этапе своей жизни, как выразился Дима. Начинаю искать варианты, но быстро понимаю, что составить резюме сложнее, чем кажется.

Как лаконично описать то, что я могу предложить?

У меня есть небольшой практический опыт работы в пунктах временного размещения беженцев, где я помогаю, и все те ужины, аукционы и гала-вечера, которые я организовывала. К тому же я в буквальном смысле собрала миллионы на благотворительность и пополнила фонды сотен различных организаций, от больниц и театров до домов престарелых. Но почти всё это делалось на расстоянии. Да, я уговаривала, убеждала и использовала своё влияние, чтобы все эти мероприятия увенчались успехом, но я редко участвовала в работе «на земле». Редко вносила какой-либо вклад, кроме финансового и представительского от лица семьи Князевых. Уязвимость, необходимая, чтобы регулярно отдавать себя делу вот так, была мне не свойственна и, вероятно, до сих пор не свойственна, но я больше не хочу возводить стены между собой и остальным миром.

Я не идиотка — понимаю, что большинство благотворительных организаций предпочтут увесистый чек моему появлению на их пороге.

В самом деле, какая от меня польза?

У меня нет никаких ощутимых или практических навыков. Я не могу построить стену или ухаживать за садом, починить сломанный унитаз или водить автобус. Я светская львица с хорошими связями, которая любит организовывать мероприятия. По крайней мере, такой я была до сих пор. Пришло время выяснить, кем я стану дальше.

Бабушка знала, что делает, когда купила мне тот блокнот и велела составлять списки. Это помогло, пусть даже просто показав, чего я делать не хочу. Я ношу его с собой повсюду, и сейчас, открыв свой список «освоить новый навык», морщусь, глядя на все зачёркнутые пункты — и не потому, что я их освоила. Может, стоит изменить его на просто «пробовать новое». Записываю «сделать что-то своими руками и принести пользу» под зачёркнутой вышивкой. Затем добавляю в скобках: «и перестать себя жалеть». Сделав это, я тут же чувствую прилив решимости. Словно теперь обязана это сделать, иначе подведу Людмилу.

Вернувшись к компьютеру, решаю зарегистрироваться на сайте, который подбирает волонтёров для различных проектов в Москве, и вскоре понимаю, что моя первоначальная самооценка была совершенно неверной. У меня есть целый набор навыков, которые ищут многие рекрутёры. Мне просто нужно научиться продавать себя по-новому. Это может занять некоторое время, но времени у меня теперь предостаточно.

По крайней мере, это отвлекает от грызущей тоски, которая съедает меня изнутри. Это переходный период, и расстраиваться естественно, но я не могу вечно так сидеть. В моей жизни должно быть что-то ещё, кроме тоски по Руслану.

Я всё ещё сижу в интернете, когда приходит наша домработница. Вика стоит передо мной со своей метёлкой для пыли, явно удивлённая, застав меня дома. Она действительно замечательная женщина. Брюнетка лет тридцати пяти, она всегда с улыбкой на лице и с песней на устах, несмотря на все жизненные трудности.

— Ой! Эмма, — говорит она. — А что Вы здесь делаете?

— Я здесь живу, Вика, — отвечаю, улыбаясь, чтобы она поняла, что я шучу.

— Ах, да. Забыла, — шутит она в ответ. — Как съездили?

— Очень хорошо, спасибо, что спросили. Как у Вас дела, как семья?

Она болтает несколько минут, вводя меня в курс дел, и я понимаю, что буду по ней скучать. Именно я занимаюсь координацией и общением с командой людей, которые на нас работают, и надеюсь, я была справедливым и отзывчивым работодателем. Мне очень нравятся дружеские отношения, которые я выстроила со всеми.

Кто знает?

Как меня все предупреждают, разводы могут быть грязными. Может, однажды я постучусь в дверь к Вике или Диане, просясь переночевать на диване.

Если серьёзно, я действительно не хочу оставаться в этом доме, а это в конечном итоге означает перемены для моего персонала. Это добавляется в мой мысленный список дел — убедиться, что с ними поступят хорошо. Руслан — порядочный человек, который никогда сознательно не обидит трудягу, но ему может и в голову не прийти подумать о домоправительнице, уборщице или Стёпе, парне, который занимается мелким ремонтом. Я поговорю с ним об этом. Этот и ещё миллион других мелких деталей нужно уладить.

Хм.

Глажка.

Ещё одно дело, в котором я полный профан. Мои жизненные навыки серьёзно хромают.

— С Вами всё в порядке, Эмма? — спрашивает Вика. — Вы какая-то… немного не в себе.

Понятия не имею, как много она знает. Вероятно, больше, чем я могу себе представить. Наш персонал имеет доступ к интимным деталям нашей жизни.

Раздельные спальни.

Раздельные трапезы.

— Бывало и лучше, честно говоря, Вика, но это уже другая история. Зато я тут подумала заняться волонтёрством. Присядьте, пожалуйста.

Она кивает и садится на стул напротив. Обычно, когда мы болтаем, она продолжает работать. Она — энергичная душа, которая считает сидение на месте пустой тратой драгоценного времени.

— Разве Вы и так недостаточно делаете, Эмма? Все эти комитеты, в которых Вы состоите, все эти мероприятия, которые Вы организуете.

— Я думаю о чём-то более… практичном. Хотелось бы познакомиться с другими людьми. Выйти из зоны комфорта. Почувствовать, что я помогаю. Хочу действительно что-то делать, понимаете?

Она хмурится, обдумывая это. Наверное, я кажусь ей сумасшедшей. Моя жизнь, должно быть, выглядит такой идеальной, такой беззаботной, со всем её богатством и привилегиями. Даже с раздельными спальнями она, должно быть, думает, что у меня всё в шоколаде, пока она носится по городу, заботясь о детях и работая.

— Да, наверное, скучно общаться с этими надменными дамочками с палкой в заднице. Вы никогда не были на них похожи.

Мне приходится улыбнуться.

Не самый изысканный комплимент в мире, но я его принимаю.

— А что Вы имели в виду? — продолжает она. — Что Вам интересно?

— Я не совсем уверена, но открыта для идей. Раньше я любила балет и занималась им много лет. Мне нравится дикая природа, если она не слишком дикая — обожаю наблюдать за белками в парке. Я, эм-м, полагаю, мне довольно интересны люди? Ну, знаете, их истории?

— В смысле, вы любопытная? — говорит она, озорно подмигнув. — В хорошем смысле. Вы же слушаете, как я тут трещу без умолку, Эмма, а не все мои клиенты вообще видят во мне человека, так что я это очень ценю. А дети, Вы их любите?

— Это тот момент, когда я должна сказать что-то вроде «да, но целиком не съем»?

Она смеется, а я прикусываю губу, обдумывая ответ. Я собирала деньги для детских благотворительных фондов, но избегала проводить много времени с малышами. Сначала было просто слишком тяжело находиться рядом с тем, чего я так отчаянно хотела и не могла иметь. Потом, когда мои ровесницы и подруги по университету начали заводить свои семьи, мне стало ещё труднее. Я этим не горжусь, но видеть их с большими беременными животами, а затем с их прекрасными младенцами было выше моих сил. Я завидовала и злилась. Во многом из-за этого у меня сейчас нет настоящих подруг — возникло естественное разделение. Их жизнь стала вращаться вокруг детских площадок, садиков и домов в Подмосковье. Моя жизнь никогда не стала бы такой, и их путешествие в материнство уводило их всё дальше и дальше от меня. Наш общий опыт сужался, и я стала считать их невыносимо самодовольными. Сейчас понимаю, что это было не так, но я так чувствовала.

Киваю Вике, которая терпеливо ждёт моего ответа.

— Да. Я люблю детей.

Это правда.

Я обожаю их со всем их шумом, беспорядком и радостным хаосом. И может, теперь я готова.

Более зрелая.

Способная справиться с их присутствием.

— Ну, смотрите, Эмма… Есть общественный центр недалеко от нас, в Люберцах, им всегда нужны люди. Не буду врать, это не то место, к которому Вы привыкли.

— Я и не ищу привычного. Продолжай, — говорю я.

— «Содействие» — это не та организация, которой уделяют много внимания, понимаете? Никто не будет устраивать шикарные ужины, чтобы собрать для них деньги, но они делают много хорошего. Райончик не самый лучший, но это лишь означает, что там больше нуждающихся, если Вы понимаете, о чём я.

Киваю, заинтересованная.

— Ты сказала «Содействие»? Что это за центр? И чем они занимаются?

— Да, это общественный центр «Содействие», и они предлагают всего понемногу. У них проходят утренние посиделки за кофе, мастер-классы, уроки рисования, самообороны, тренировки по разным видам спорта. Чего там только нет. Многие старики приходят туда за общением, а детей это удерживает от неприятностей. Ну, некоторых из них. Они стараются. Как вы относитесь к мотоциклам?

Это резкий поворот, но я справляюсь.

— Никогда не ездила. И не планирую. Это обязательное условие?

— Не-а, просто хотела упомянуть, потому что некоторые ребята, которые там тусуются — байкеры. Грубоватые с виду, но с добрым сердцем.

Она замолкает на полуслове и качает головой.

— Это… Слушайте, Эмма… Теперь, когда я всё это произнесла вслух, я думаю, что это не место для Вас. И не думаю, что Вашему мужу понравилось бы, что Вы там бываете.

На это я ничего не отвечаю. Что Руслану понравилось бы, а что нет — уже не имеет значения, но в эти мутные воды я погружаться не хочу.

Вика, очевидно, считает, что её мир будет для меня слишком суров. Она, вероятно, думает, что я мягкая и слабая, и что её сообщество съест меня заживо. Но, как и большинство людей, она не понимает, насколько я на самом деле сильная. Сила бывает разной, и меня это ничуть не пугает.

— Но как ты думаешь, я могла бы быть полезной? — спрашиваю её. — Не просто… пожертвовать? В смысле, это звучит замечательно, и я это тоже сделаю. Но, правда, я бы хотела найти что-то более деятельное.

Она удивлённо вскидывает брови.

— Да, Вы бы им пригодились. Дети обожают танцевать, а их преподавательница только что ушла. Может, Вы могли бы этим заняться.

— Не знаю. Я не учитель. Я не танцевала много лет.

— Ну, попытка не пытка. Есть и другие дела. Эй, Вы всегда можете заняться уборкой. — Она вскидывает свою метёлку, и мы обе смеёмся над этой идеей.

Вот только я была бы не против. У меня, может, и нет навыков Вики, но, полагаю, я смогла бы управиться со шваброй, если понадобится.

— Кстати об этом, — говорит она, — мне и правда пора за работу. Хотите, я позвоню в центр, скажу им, что Вы можете с ними связаться?

— Да, пожалуйста. И, Вика? Спасибо. Я очень это ценю.

— Без проблем, Эмма. Мы, девчонки, должны держаться вместе, верно?

Чувствую странный подъём после нашего разговора. Она не отмахнулась от меня, не сочла меня наивной мечтательницей, и её предложение меня взбодрило. Надо бы почаще пробовать этот трюк с просьбой о помощи.

Понятия не имею, сработает ли эта идея с центром «Содействие». Не уверена, что вообще когда-либо была в Люберцах. Конечно, проезжала мимо, но, к своему стыду, мой мир по большей части ограничивался центром Москвы. Возможно, всё это часть моей жизненной реабилитации — расширение горизонтов.

Слышу, как Вика напевает на заднем плане — «Bad Romance» Леди Гаги — и бросаю взгляд на телефон. Всё ещё середина дня. Я бы пошла прогуляться, но погода отвратительная. Ноябрь ведет себя скверно, с температурами ниже нормы и шквалистым ветром с дождём. Интересно, как справляются белки, и я несколько мгновений переживаю за них.

Может, отнести им еды, попытаться соорудить какое-то укрытие?

Напоминаю себе, что белки выживали много лет без моего вмешательства и, несомненно, будут в порядке.

Интересно, что сейчас делает Руслан. Грустит ли он так же, как я, из-за заявления о разрыве?

Вероятно, нет.

У него нет времени сидеть и предаваться сантиментам. У него могут быть встречи, даже в выходной. Он может быть со своей семьёй, играть с маленьким Леонидом, пока Георгий принимает всех на воскресном обеде. Подозреваю, он даже не задумался об этом ни на секунду.

Слышу писк, и сначала не узнаю его.

Когда вспоминаю, где слышала этот звук раньше, вытаскиваю левый телефон из потайного кармана в сумочке. Номер есть только у одного человека, и такое чувство, будто я так сильно о нём думала, что материализовала его.

Сердце начинает колотиться.

Смотрю на экран.

Я сегодня свободен. А ты?

Глава 16. Эмма

Мы договариваемся встретиться в Истре. Милый, приятный район, но мы обычно не бываем в таких местах. В этом-то и вся суть — если бы у нас и впрямь был тайный роман, мы бы ни за что не рискнули появиться вместе там, где нас могут узнать. Он присылает адрес в мессенджере, и от всего этого веет чем-то волнующим и таинственным.

Обычно, если мы встречались вечером, он присылал за мной Ирину. Он всегда так обо мне заботился, с самого первого дня нашего знакомства. Провожал домой после каждого свидания, следил, чтобы я благополучно добралась до общежития в университетском городке. Настоящий джентльмен во многих отношениях, именно таким его воспитала мама. Даже в последнее время, когда наши отношения остыли до предела, он не перестал беспокоиться о моей физической безопасности. Сегодня он не прислал Ирину, но, когда я выхожу из дома, чтобы поймать такси, то вижу машину, уже ждущую с работающим двигателем. Окно со стороны водителя опускается, и на меня смотрит знакомое лицо.

— Госпожа Смирнова? Постойте, это вы, Эмма? Вы и есть госпожа Смирнова? — спрашивает он с ухмылкой. Это Андрей, тот самый галантный таксист, что так храбро защитил меня в вечер свадьбы Эллы. Одно из немногих светлых воспоминаний о том кошмарном дне. Явно дело рук Руслана, а «госпожа Смирнова» — милая деталь. Полагаю, у нас ведь и правда роман.

— Андрей! — восклицаю я. — Как я рада Вас видеть. Какое счастливое совпадение! — Забираюсь в машину, благодарная за спасение от пронизывающего ветра. Всего за тридцать секунд на улице мои волосы превратились в хаос. Обычно они идеально уложены и зафиксированы лаком, но сегодня это какой-то сумасшедший вихрь. На мне узкие чёрные джинсы, ботильоны на шпильке и простая чёрная рубашка на пуговицах. Чтобы добавить немного шика, я надела длинное ожерелье с серебряной кисточкой из ткани. Наряд неплохой, но далеко не изысканный.

— Не думаю, госпожа Смирнова. У меня был заказ именно по этому адресу и на это время. Вы сегодня прекрасно выглядите, если позволите так сказать.

— Конечно, Андрей, спасибо. Как Ваши дела?

Пока мы едем, он рассказывает о своей дочери, которая недавно родила тройню.

— Трое малышей, — говорит он, и в его голосе слышится неподдельная радость. — Все здоровенькие. Такое благословение.

— А как Ваша дочь, справляется со своими благословениями?

— О, ну, конечно, она не всегда воспринимает это как благословение. Вся её жизнь теперь — подгузники. Но мы помогаем, и на самом деле она очень счастлива. У нашего сына, тоже Андрея, тоже трое детей, но он пошёл по старинке, по одному за раз.

Он продолжает говорить, полный гордости и восторга от своей семьи, и его рассказы согревают мне сердце.

Интересно, сколько времени ушло у Руслана, чтобы его найти? Он обзванивал все таксопарки Москвы в поисках нужного Андрея? Или поручил это одному из своих многочисленных подчинённых?

Скорее всего, второе, но, зная Руслана, он бы лично перепроверил информацию, чтобы убедиться, что нашёл того самого человека. У него достаточно денег, чтобы просто купить новую машину и нанять нового водителя, но я понимаю, что этот вариант ему понравился больше. Андрей уже доказал, что ему можно доверить мою безопасность.

Мы едем по продуваемым ветром улицам Москвы, мимо людей, борющихся с выворачиваемыми наизнанку зонтами и перебегающих от машин к зданиям, и въезжаем в Истру. Мы останавливаемся перед красивым особняком, светящимся тёплым светом из-за закрытых ставен.

Не совсем понимаю, что это — бар, ресторан, отель?

Настолько уединённое место, что нет даже вывески, и такое уютное, что могло бы быть чьим-то домом.

Андрей поворачивается ко мне и протягивает сложенный листок бумаги.

— Это мой номер, госпожа Смирнова. Звоните в любое время, когда понадобится машина. В таксопарке открыт счёт, и я в Вашем распоряжении круглосуточно.

— А как же подгузники? — спрашиваю, картинно округлив глаза.

Он подмигивает.

— Ну, по правде говоря, иногда приятно от них сбежать. Но Вы звоните, в любое время. Я к Вашим услугам.

Благодарю его и убираю номер в сумочку. Руслан, вероятно, оплатил его эксклюзивные услуги на обозримое будущее, и Андрей, должно быть, ломает голову над тем, что происходит, но не стал смущать меня вопросами. Не уверена, что смогла бы внятно всё объяснить, даже если бы попыталась. Итак, дело обстоит так: мужчина, с которым я ссорилась в вечер нашего знакомства, — мой муж, и мы разводимся. Но ещё у нас роман, и моя фамилия не Смирнова.

Запутались?

Я тоже.

Андрей уверяет, что всю ночь будет на связи, если мне понадобится поехать домой, и я выхожу из машины. Тут же из особняка появляется элегантно одетый мужчина и раскрывает надо мной огромный зонт-трость, защищая от непогоды.

— Госпожа Смирнова, прошу за мной, — он указывает на ступени, ведущие в здание. — Господин Смирнов уже здесь.

Внутри меня провожают в небольшой зал со столиками и стульями. Мы проходим мимо элегантной зеркальной барной стойки, полки которой уставлены дорогими напитками. Суперстильно, камерно, но идеально оформлено — и совершенно пусто. Наверное, обычно здесь шумно, но сегодня нет никого, кроме Руслана. Он ждёт меня в дальнем конце зала, подальше от двери. Именно там, где сидел бы человек, у которого тайный роман.

Он встаёт — до неприличия аппетитный в джинсах и облегающем белом поло с коротким рукавом, которое подчёркивает каждый мускул, — и я стараюсь не упасть в обморок. Для него это довольно расслабленный образ — кажется, не я одна решила сменить имидж. На нём ещё и новый парфюм, что-то пряное и дьявольски мужественное. Этот аромат словно проникает прямо… туда, вниз живота, заставляя всё сжаться в предвкушении. Эти перемены едва уловимы, но их достаточно, чтобы поддерживать иллюзию, будто передо мной сексуальный незнакомец.

— Эмма. — Его серые глаза скользят по моему лицу и телу. Они задерживаются на дерзких ботильонах на шпильке, как я и предполагала. — Ты выглядишь сногсшибательно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Краснею от комплимента и улыбаюсь, когда он отодвигает для меня стул. На освещённом свечами столе стоят две бутылки вина, белое и красное, и его стакан со скотчем. Я уже поела, и это удачно, потому что едой здесь и не пахнет.

Я понятия не имела, как будет выглядеть наше «свидание» — ужин, напитки или сразу к чёрту в постель?

Блин.

Краснею ещё сильнее, представляя себе постель.

— Спасибо. Господин и госпожа Смирновы? — говорю, изогнув бровь. — Серьёзно?

— Я подумал, это уместно, нет? И место для этого подходящее.

Оглядываюсь, складывая дважды два.

Никакой вывески.

Окна плотно закрыты ставнями. Уединённое место вдали от оживлённых улиц.

— Господин Смирнов, Вы привели меня в элитный отель на час?

— Не думаю, что это есть в их рекламных брошюрах, но да, именно так. Эксклюзивное заведение, созданное специально для пар, которым нужна, кхм, приватность. — Говоря это, он поднимает бутылку с белым вином. Он явно дразнит меня — он знает, что я предпочитаю красное. Указываю на другую бутылку — мой любимый пино-нуар, — и он с ухмылкой наливает.

— Что ж, приватности у нас сегодня хоть отбавляй. Почему так пусто?

— Потому что я снял всё заведение, — отвечает он, одаривая меня той самой кривоватой улыбкой, от которой у меня всегда замирает сердце.

Поднимаю бокал в знак признания и слегка киваю.

— Весьма амбициозно, господин Смирнов.

— Что я могу сказать? Ты пробуждаешь во мне лучшее, госпожа Смирнова.

«Если бы это было правдой», — думаю, отпивая вино. Та же мысль, кажется, проносится и в его голове, потому что его глаза, полные бурных эмоций, встречаются с моими над мерцающим пламенем свечи. Не отвожу взгляд, и мы просто смотрим друг на друга несколько мгновений.

Я люблю этого мужчину. Я действительно, по-настоящему его люблю. Так почему же я не могла быть с ним счастлива?

— Почему, — спрашиваю, рискуя разрушить чары, — нам пришлось притворяться незнакомцами, чтобы заняться лучшим сексом в нашей жизни?

— Не знаю. — Он берёт свой скотч и делает маленький глоток. — Я задавал себе тот же вопрос. Может, это прозвучит по-свински, но не могли бы мы продолжить притворяться? Хотя бы сегодня? Я ненавидел сегодняшний день, Эмма. И знаю, что завтра буду ненавидеть ещё больше.

Боль в его голосе неподдельна, и это, по крайней мере, отвечает на один из моих предыдущих вопросов — да, ему тоже грустно.

Как и мне.

Но, как и я, он не пытается дать нашему браку ещё один шанс. Кажется, мы оба знаем, что этот корабль уплыл, и сейчас мы цепляемся за спасательный плот из того, что между нами осталось. Он проводит рукой по волосам, и его взгляд кажется затравленным.

Беру бутылку вина и встаю.

— Да, мы можем продолжить притворяться. Пойдём. Пойдём посмотрим одну из тех комнат, господин Смирнов. — Улыбка преображает его лицо, и он берёт мою протянутую руку.

Тот парень, что встретил меня — консьерж, метрдотель или, может, сутенёр, кем бы он ни был, — видит, что мы направляемся к выходу, и жестом приглашает нас пройти за красную бархатную портьеру в коридор, обшитый деревянными панелями. Он вручает Руслану старомодный металлический ключ на овальном брелоке и вежливо кивает, прежде чем исчезнуть.

Мы вместе поднимаемся по лестнице, и Руслан открывает дверь в роскошную комнату, в которой доминирует впечатляющая кровать с четырьмя столбиками и балдахином. Всё в глубоких красных и чёрных тонах, от простыней и балдахина до ковра, а в комнате пахнет чем-то мускусным и пряным. На мгновение я задумываюсь, существует ли специальный аромат для таких мест — «Аромат Порока. Люкс №9» или что-то в этом стиле.

Руслан забирает у меня бутылку вина и ставит на столик из красного дерева. Его глаза сияют тёмным восторгом, и он в мгновение ока сокращает расстояние между нами. По спине пробегает восхитительная дрожь, когда он обхватывает меня за талию и притягивает к себе. С моих губ срывается тихий вздох, когда я чувствую его тело, прижатое ко мне. Твёрдость его члена, упирающегося в мой живот, не оставляет сомнений в том, что он готов перейти на следующий уровень. Его большие руки скользят по моим ягодицам, властно сжимая их, когда он прижимает меня ещё ближе.

Он зарывается лицом в мои волосы, вдыхая их аромат.

— Я так тебя хочу, — шепчет он, и его тёплое дыхание касается кожи на моей шее. — Я возбудился в тот момент, когда ты вошла. Не могу дождаться, когда окажусь внутри тебя. — Его слова, его тон и его прикосновения затапливают меня волной желания.

— Я тоже не могу дождаться, — бормочу, покачивая бёдрами. Мой клитор уже пульсирует от соприкосновения.

Вытаскиваю его рубашку из-за пояса и провожу ладонями по спине. Боже, я забыла, какой он на ощупь. Его кожа мягкая, как бархат, покрывающая стальную силу его тела. Мышцы перекатываются при каждом движении, и, как всегда, рядом с ним я чувствую себя маленькой и защищённой, но в то же время уязвимой. Уязвимой так, что всё внутри ноет и увлажняется.

Отстраняюсь, расстёгиваю его рубашку и стягиваю её. При виде его рельефного торса я вздыхаю. Упругие грудные мышцы, очерченные кубики пресса, бугрящиеся бицепсы, восхитительная тёмная дорожка волос, исчезающая в джинсах…

Этот мужчина — произведение искусства, и я могла бы смотреть на него весь день.

Он притягивает меня к себе и накрывает мои губы своими. Его язык проникает в мой рот, пальцы путаются в моих волосах. Мы теряемся в поцелуе, оба охваченные огнём и страстью. На вкус он как дорогой скотч и чистое желание, и он громко стонет, когда я наконец отрываюсь, чтобы глотнуть воздуха. Мой взгляд скользит по его широким плечам, вздымающейся груди, вниз, к бугру в его джинсах.

Предвкушающе облизываю губы.

— Я хочу попробовать тебя на вкус. — Мой голос неузнаваем, низкий и хриплый. Чужой. Я сама его не узнаю.

Его ноздри раздуваются, и бугор становится ещё больше. Он медленно расстёгивает мою рубашку, голодно глядя на мою грудь.

— Ты хочешь, чтобы я завладел твоим ртом, Эмма?

Обычно он так со мной не разговаривал, но это так возбуждает. И да, я хочу этого. Я не пробовала его на вкус уже как минимум год, и я жажду ощутить этот солёный привкус на своём языке. Облизывать, сосать и ласкать так, как я знаю, ему нравится. Почувствовать опьяняющую власть, заставляющую его терять контроль.

Руслан был не первым мужчиной, с которым у меня был секс, но он единственный, с кем я им наслаждалась. Он заставил меня почувствовать себя девственницей, потому что всё было так ново, так сильно отличалось от того, что я испытывала раньше. Тот опыт был во всех отношениях провальным, от разочаровывающего до травмирующего, и только встретив Руслана, я поняла, из-за чего весь сыр-бор.

Именно Руслан показал мне, сколько удовольствия способно дарить и получать человеческое тело. Он был первым мужчиной, который довёл меня до оргазма, тем, кто раскрыл все секреты моего тела. Он же научил меня технике глубокого минета, и мне это нравилось. Мне нравилось, какой сильной я себя чувствовала, как сильно это на него действовало. Никогда не забуду, как впервые смогла, как он смотрел на меня сверху вниз со смесью гордости и страсти. Я хочу этого снова, прямо сейчас.

— Да, именно этого я хочу.

Он кивает, но всё равно не торопится снимать с меня рубашку.

— Тогда ты это получишь. Со временем.

Он расстёгивает мой бюстгальтер и отбрасывает его в сторону. Его глаза пожирают меня, и он проводит языком по губам, глядя на мою грудь. Я считаю её слишком маленькой, но он всегда говорил, что она идеальна. Когда он повторяет это сейчас, по тому, как он смотрит на меня, понимаю — он не лукавит.

Он берёт мою грудь в ладони, наклоняется и нежно целует каждый сосок, заставляя меня застонать от прикосновения. Его язык скользит по ним, и я отчаянно хочу большего. Это слишком нежно, слишком дразняще. Я хочу, чтобы он сосал их, сжимал, впивался в них зубами. Он убирает губы, но продолжает ласкать руками, нежно массируя мою чувствительную грудь, пока я не превращаюсь в дрожащий комок. Моя реакция вызывает у него улыбку. Мужчина точно знает, что со мной делает.

Я стону, выгибаясь к нему, и он берёт серебряное ожерелье, которое на мне. Цепочка длинная, свисает между грудей. Он поднимает конец с кисточкой и проводит шелковистыми нитями по моим соскам, с восхищением наблюдая, как они твердеют ещё больше. Вслед за этим следует его прикосновение, и вид его больших рук на моём теле так возбуждает, что я уже чувствую себя на пути к оргазму. Он перекатывает мои соски между большим и указательным пальцами, и я извиваюсь под его умелыми руками, кладя свои ладони на его, чтобы подбодрить.

— Сильнее?

Прикусываю губу и отчаянно киваю. Глядя мне прямо в глаза, он делает, как я прошу, усиливая нажим. Изысканная боль простреливает от сосков прямо к моему лону, и я шепчу его имя, чувствуя головокружение от этого божественного шока. После последнего сжатия он убирает руки, оставляя меня опустошённой и ошеломлённой. Растерянно смотрю на него.

— А теперь я хочу, чтобы ты встала на колени, Эмма, — командует он. — Но сначала сними джинсы.

Делаю, как велено: сначала скидываю ботильоны, а затем стягиваю деним по бёдрам и ногам.

Он замечает на мне тонкие чёрные стринги, и его дыхание сбивается.

— Трусики оставь.

Я так возбуждена, полностью в его власти, что, скажи он мне съесть эти чёртовы трусики, я бы съела.

Мои колени опускаются на мягкий ковёр. Он обходит меня и приседает сзади. Дрожь пробегает по телу, когда он убирает волосы с моей шеи и касается губами плеч. Подаюсь навстречу его губам, когда он шепчет:

— Мне нравится это твоё ожерелье. Я свяжу им тебе руки. Хорошо?

Удивлённо вдыхаю.

Мы уже играли так раньше, но совсем немного, и это было больше десяти лет назад. Мне нравилось тогда, и, кажется, нравится и сейчас.

— Так нормально, Эмма? — повторяет он строгим тоном. — Мне нужно услышать твой ответ.

Дрожащим голосом киваю:

— Да. Хорошо.

Удовлетворённый, он мягко заводит мои руки за спину так, что запястья оказываются на пояснице, а затем связывает их длинной серебряной цепочкой. Она завязана не слишком туго, и я, наверное, могла бы освободиться, но ни одна частичка моего существа этого не хочет. Остаюсь на коленях, дрожа, в ожидании, с напряжёнными сосками. С руками, связанными за спиной, моя киска отбивает нетерпеливый ритм, который барабанит по всему телу.

Он снова встаёт передо мной. Его серые глаза изучают моё тело, и его дьявольская улыбка заставляет меня дрожать.

— Ты идеальна, — говорит он, снимая ботинки. —

Eres tan hermosa.

Я так давно не слышала испанских слов, но я узнаю их. «

Ты так прекрасна

». Он расстёгивает ремень и стягивает джинсы. Звук расстёгиваемой пряжки заставляет мою киску трепетать ещё сильнее, потому что я знаю, что будет дальше. Громко сглатываю, когда он достаёт свой член, чувствуя прилив волнения, когда он держит его в руке. Длинный, толстый, твёрдый, как никогда.

Смогу ли я ещё это сделать?

Я хочу, очень хочу, но не уверена.

Руслан поглаживает свой впечатляющий ствол, и на головке блестит жемчужная капля смазки. Облизываю губы, практически ощущая её вкус.

Да, я смогу.

— Ты хочешь этого, Эмма? — рычит он. — Хочешь облизать мой член? Будешь сосать его, как хорошая девочка?

Произнося свои грязные слова, он кружит вокруг меня, и я пытаюсь следить за ним взглядом.

— Нет, — говорит он твёрдо. — Смотри прямо. Я просто хочу полюбоваться видом сзади, прежде чем дам тебе то, о чём ты просила. Блин, ты выглядишь потрясающе… Твои руки, связанные так? Сексуальнее любой женщины, которую я когда-либо знал, госпожа Смирнова. И твоя задница в этих трусиках просто сенсационна.

Встав на колени позади меня, он подхватывает мою грудь и ласкает её. То, как его руки и губы скользят по моей коже, заставляет меня жаждать большего.

Всего.

Его грудь кажется твёрдой и тёплой, и моё сердце колотится, когда его руки опускаются ниже по моему телу. Он просовывает пальцы под чёрный шёлк моих стрингов и проводит одним вдоль моей промежности. Это как удар током.

— О, Рус…

— Твою мать. Ты такая мокрая, детка. Я хотел заставить тебя подождать, но, кажется, не смогу устоять. Хочешь кончить?

— Да!

— Да, что? — Он касается моего входа.

— Да, пожалуйста. Пожалуйста, Руслан.

Он обхватывает меня одной рукой за талию, крепко и уверенно удерживая, пока его пальцы медленно уничтожают меня. Он всегда понимал моё тело, всегда умел играть на мне, как маэстро на своём любимом инструменте, но это… это нечто невероятное.

Мои руки зажаты между нами, его твёрдый член упирается мне в спину. Моя голова откидывается на его плечо, дыхание срывается на отчаянные всхлипы, пока он творит своё волшебство.

— Смотри вниз. Смотри, что я с тобой делаю. Видишь, какая ты мокрая.

Делаю, как он велит. Мои колени разъехались сами собой, а он отодвинул тонкую ткань трусиков в сторону. Два пальца скользят в меня и из меня. Они покрыты моей смазкой, и её аромат наполняет комнату. Он ускоряется, пока я смотрю, его большой палец поглаживает мой клитор при каждом движении, заставляя меня содрогаться.

— Боже, я обожаю этот запах… этот звук… звук, с которым твоя изголодавшаяся киска всасывает мои пальцы.

Он прав.

Я изголодалась.

Я такая мокрая.

Так близко.

Каждая клетка моего тела кричит, и я едва могу дышать. Пульсация, идущая изнутри, распространяется по всему телу, застилая зрение и стуча в ушах, как шум океана. Он покусывает моё плечо и сосредотачивается на клиторе. Потирая этот крошечный узелок плоти, снова и снова шепча моё имя, он поднимает меня всё выше и выше. Он дразнит и играет, подводит меня к краю и оттаскивает назад столько раз, что я рыдаю от отчаяния.

— Пожалуйста, Рус… Мне нужно…

Он рычит и ласкает мой набухший бугорок, крепко прижимая меня к себе, пока подводит к грани и наконец позволяет сорваться. Мир взрывается вспышкой света, звука и ощущений, блаженство накрывает меня волна за волной чистого удовольствия.

— Вот так, детка, вот так, — шепчет он, держа пальцы глубоко во мне, пока я сжимаюсь и сокращаюсь вокруг них.

Я парю где-то между сознанием и беспамятством, в моей вселенной не существует ничего, кроме Руслана и того, что он заставил меня почувствовать. Никто никогда не вызывал у меня такого оргазма.

Даже он.

Он даёт мне успокоиться, целуя и шепча что-то на ухо, его пальцы кружат внутри моей сжавшейся киски, касаясь всё ещё дрожащих стенок. Когда он наконец вынимает их, вся его рука покрыта моей смазкой, и моё лицо вспыхивает от смущения. Он проводит пальцами по моим губам, пока я не открываю их, а затем проталкивает их мне в рот.

— Вылижи меня дочиста, Эмма. Попробуй себя на вкус. Ты та ещё грязная шлюшка, да? Связанная и беспомощная, и тебе это оочень понравилось.

Сосу его пальцы, и он мягко поворачивает мою голову в сторону и целует меня под этим неудобным углом. Его пальцы и язык наполняют мой рот, кружась, исследуя и доминируя. Другая его рука ложится на мою шею, сжимая горло, пока он исследует меня. Я разбита на куски, но всё ещё хочу большего. Я хочу его в свой рот.

Я хочу всего.

— Блин! — с силой говорит он, отстраняясь. Он поднимается на ноги и встаёт передо мной. — Я чуть не кончил, просто почувствовав вкус твоей киски у тебя во рту.

Смотрю на него снизу вверх, на его мускулистые ноги, широко расставленные передо мной, на его большой, пульсирующий в руке член.

— Это была бы пустая трата, — говорю, наконец обретая дар речи, — когда ты можешь кончить в меня.

Подползаю к нему, мои движения скованы тем, что руки всё ещё связаны. Он стонет и хватает меня за волосы, оттягивая голову назад.

— А у вас грязный язычок, госпожа Смирнова. И сейчас я его использую.

Мне удается слегка кивнуть, и, несмотря на прежнее волнение, открываю рот, чтобы принять его. Он начинает нежно, давая мне привыкнуть к его размеру. Провожу языком по его головке, слизывая солёную смазку и заставляя его стонать. Когда вбираю его глубже, мне жаль, что мои руки не свободны. Я хочу обхватить его, схватить за задницу, потянуть глубже. Слегка дёргаюсь, надеясь распутать запястья.

— Нет, — говорит он, теперь уже зарываясь обеими руками в мои волосы. — Оставь их. Вид тебя связанной так сексуален.

Говоря это, он проталкивает себя глубже. Слёзы наворачиваются на глаза, и я дышу через нос.

Я смогу.

Мне просто нужно расслабиться и позволить ему трахать меня.

Я хочу этого.

Его темп нарастает, поднимаю глаза и вижу, что он полностью потерялся в моменте. Его взгляд прикован к моему, рот приоткрыт, пока он вдалбливается в меня. Его хватка на моих волосах не ослабевает, бёдра движутся вперёд и назад. Слюна стекает из уголков моего рта, слёзы текут по щекам.

— Ты так хороша в этом, детка, такая хорошая девочка. Твой рот — это нечто. О, блин!

Он входит в меня глубже, чем когда-либо, и жёстко держит мою голову, пока вскрикивает и изливается в меня. Когда он наконец заканчивает, выходит из меня и наклоняется. Он выцеловывает моё лицо.

— Это было великолепно. — Он, пошатываясь, подходит ко мне сзади, развязывает цепочку на моих запястьях и помогает подняться. Падаю на него, дрожа после долгого стояния на коленях. Мы оба неустойчивы, и он смеётся, когда мы, спотыкаясь, движемся к огромной кровати с балдахином. Он падает на неё, увлекая меня за собой.

Хихикаю, когда он хватает меня за задницу, наши ноги переплетаются, дыхание смешивается, пока мы катаемся по кровати. Когда он заключает меня в объятия, моя голова ложится ему на грудь. Нежными движениями он распутывает мои волосы, а мои пальцы обвивают его талию. Он подхватывает одну из простыней и небрежно накидывает на нас.

Мы просто лежим неподвижно несколько минут, успокаивая дыхание и позволяя сердцам прийти в норму. Это так интимно, нежно, и я не уверена, как к этому относиться. Мы с Русланом столько лет причиняли друг другу боль — всё ещё не кажется безопасным так открываться ему.

Чувствует ли он себя таким же беззащитным, как и я?

— Если бы у нас и правда был роман, — тихо говорит он, всё ещё перебирая пальцами мои волосы, — как думаешь, мы бы… как это назвать? Обнимались?

Тихо смеюсь и чувствую, как он улыбается мне в макушку.

— Обнимались? Да, полагаю, это хорошее слово. А насчёт того, обнимаются ли люди, у которых роман, не могу ответить. Это мой первый. Вообще-то, в этом году я многое делаю впервые. У меня есть список.

— Правда? — спрашивает он, меняя положение так, чтобы видеть моё лицо. — Расскажи.

— Ну, бабушка Люся дала мне блокнот и велела составить список того, что я хочу изменить, и того, что хочу сделать. Для начала, с меня хватит моих доспехов.

Он не отвечает сразу, а потом говорит:

— Ты имеешь в виду свою внешность? Я заметил смену стиля. Мне очень нравится.

— Спасибо. Мне тоже.

— Что ещё в этом твоём списке? — Он звучит искренне заинтересованным.

— Эм, ну, кое-что ещё в процессе. Но я собираюсь пойти на курсы самообороны и научиться готовить. Хочу завести новых друзей. Я также поняла, что у меня ограниченный набор навыков, поэтому планирую заняться волонтёрством, а потом найти работу.

Он кивает, пока я перечисляю, — вплоть до последнего пункта.

— Ты же знаешь, что тебе не обязательно это делать, правда? — Он хмурится, глядя мне прямо в глаза. — Искать работу? Слушай, если хочешь — дерзай, я в тебя верю. Уверен, ты добьёшься успеха во всём, за что возьмёшься. Но в финансовом плане, я… мы… Блин. Ненавижу это говорить. Когда говоришь, это становится реальным.

Кладу ладонь ему на щеку, прекрасно понимая, что он чувствует.

— Я знаю, Руслан. Но это реально. Сколько бы мы ни притворялись господином и госпожой Смирновыми, это реально.

Он кивает и целует мою ладонь.

— Ты права. Так вот, я пытаюсь сказать, что в финансовом плане тебе никогда не придётся работать. Я всегда буду о тебе заботиться.

Не знаю, мило ли это и обнадеживающе, или покровительственно и оскорбительно. Полагаю, это зависит от того, как я решу это интерпретировать.

— Спасибо. Я это ценю. Но в жизни есть нечто большее, чем деньги. Мне нужна цель, нужно быть кем-то большим, чем твоя жена или член семьи Князевых. Мне нужно узнать, кто я без тебя. Прости, если это ранит, и надеюсь, ты понимаешь.

— Не до конца, но я хочу понять, — говорит он с искренней честностью на лице. — Помоги мне понять, детка.

В последние годы меня раздражало, когда он называл меня «деткой», но сейчас… Это кажется таким естественным, когда мы вот так лежим.

— Ты уверен, что хочешь этого? Разве все это не должно быть просто развлечением? Разве не в этом вся суть господина и госпожи Смирновых?

— Да, я уверен, Эмма. И мы оба знаем, кто мы на самом деле, сколько бы нам ни нравилось притворяться. Поговори со мной, — говорит он твёрдо. — Я хочу понять, что с тобой происходит.

На мгновение колеблюсь.

Могу ли я доверить ему эту часть себя?

Понятия не имею — я так давно не позволяла никому по-настоящему увидеть меня. Но Руслан — один из немногих, кому выпадала такая честь. Кроме того, напоминаю себе, я поклялась сделать свою жизнь более настоящей. Это хороший первый шаг к этой цели.

— Хорошо, я попробую, — отвечаю, и моя рука ложится на его плечо. — Но я не уверена, что сама до конца во всём разобралась. Есть ещё вещи, которые я собираю по кусочкам, заставляя себя взглянуть им в лицо впервые. Полагаю, я пыталась понять, где всё пошло не так, понимаешь?

— Понимаю. Я делал то же самое. Продолжай. — Он утыкается носом в мои волосы и прижимает меня ближе.

— Хорошо. Ну… Это трудно описать, но я чувствую, будто… будто я много лет ходила во сне. Я постоянно чем-то занята, играю на своих сильных сторонах, но я притворяюсь. Внутри я была такой пустой. Когда узнала, что не могу иметь детей, мне кажется, я потеряла смысл своего существования. Я больше не видела в себе смысла. Была печальной, злой и в конце концов ожесточённой, а это не лучшее сочетание. Это была огромная потеря, и я так и не смогла её по-настоящему оплакать из-за того, что всё случилось в неподходящее время.

— Моя мама? — спрашивает он, и его голос срывается.

— Да. Она узнала, что больна, и это стало приоритетом, так и должно было быть — и поверь, я не виню тебя за это. Но у меня не было возможности оплакать тот факт, что я не смогу стать матерью — что мы потеряли жизнь, которую всегда себе представляли. Я подавила всё это, и ты, наверное, тоже, и в итоге мы срывались друг на друге. Теперь мы наконец вырвались из этого круга, и у тебя по-прежнему есть всё, что делает тебя тобой — твоя семья, твоя работа, твои друзья и коллеги, «КнязевТех». Ты увлечён этим. У меня ничего этого нет, и я понятия не имею, чем увлечена. И я говорю это не для того, чтобы ты меня жалел. Я говорю это, чтобы объяснить — мне нужно найти свой собственный путь. Мне нужен мир за пределами твоего. В этом есть хоть какой-то смысл?

Он перекидывает ногу через меня, и я провожу пальцами по его мощному бедру.

— Есть. И ты права — не думаю, что кто-то из нас по-настоящему пережил эту потерю. — Он нежно целует моё обнажённое плечо. — Я был подавлен, и ты тоже. Мы должны были… Что ж, полагаю, сейчас это уже не имеет значения. А что касается того, чтобы ты нашла свой мир за пределами моего, если ты этого хочешь, я рядом. Буду болеть за тебя с трибуны. — Его голос тяжёл от эмоций, и я знаю, что он примет мои слова близко к сердцу. Он обдумает это и посмотрит на всё со всех сторон. Такой уж он человек.

— Я правда не могу представить тебя в форме чирлидера, — говорю, пытаясь разрядить обстановку. В этом, полагаю, и есть проблема объятий — они открывают слишком много дверей.

— Ты удивишься. Может, это будет одно из моих «впервые».

Он тоже пытается разрядить обстановку, и я с благодарностью хватаюсь за эту возможность.

— Не уверена, что мне это понравится — ты и помпоны. Если уж наряжаться, уверена, мы сможем найти для тебя что-то получше. Сексуальный доктор. Гладиатор. Пират. Пожарный. Стриптизёр…

— Эй, полегче, тигрица. Ты слишком много об этом думала.

— Что? — возражаю, изображая возмущение. — А ты нет? Что это за роман такой?

Он смеётся, а затем смотрит в потолок, медленно кивая.

— Честно говоря, я бы согласился на любой из этих вариантов. Сексуальный доктор — хорошая идея. Мне нравится мысль о твоих великолепных ногах, пока я провожу твой тщательный осмотр. — Мы всего лишь шутим, но образ получается ярким… и мне он нравится.

Очень.

— Кажется, мы уже пробуем кое-что новое в спальне? — говорит он. — Не уверен, что бабушка Люся это одобрит.

— Ха! Бабушка Люся гораздо более широких взглядов, чем ты можешь предположить. Но да, пробуем. Кажется, у тебя развился очень грязный язычок.

— И тебе это очень нравится.

И мне это действительно очень нравится.

Вместе с ролевыми играми, связыванием рук и тем, что, блин, происходит с моими сосками?

Они словно, не знаю, перезарядились.

— Что мы вообще здесь делаем? — Смотрю на него, искренне недоумевая, и он смеется.

— Детка, я понятия не имею. Но что бы это ни было, это работает для нас обоих. Это лучший секс, который у нас когда-либо был.

— Правда ведь? Наверное, не стоит это слишком глубоко анализировать.

— Нет. Давай не будем. Давай относиться к этому, как к фее Динь-Динь, и просто продолжать верить.

Легонько шлёпаю его по груди.

— Не сравнивай нашу извращённую сексуальную жизнь с персонажем Диснея. Дисней никогда не должен быть сексуальным.

— Что? Это откровенная чушь — ты видела Малефисенту? Впрочем, это ролевая игра на другой день. Расскажи мне больше о своем списке. Где ты будешь волонтёрить?

— Ещё не уверена. Возможно, в общественном центре в Люберцах.

Чувствую, как он напрягается, и не в хорошем смысле. Он замолкает, и я практически ощущаю, как вращаются шестерёнки в его голове. Вот так, беззаботное настроение, царившее мгновение назад, испарилось. Мне стоило догадаться, что он так отреагирует. Он, вероятно, ожидал, что я останусь в своём безопасном мирке светского общества центра Москвы, а я выбила его из колеи.

— В Люберцах? — повторяет он.

— Да, Руслан. Это рядом.

— Я, блядь, знаю, где это. Но это же… Ты уверена, что там безопасно? А как насчёт охраны? Одно дело игнорировать её, когда ты устраиваешь благотворительные ужины на Новом Арбате, но Люберцы?

Глубоко вдыхаю и стараюсь сохранять спокойствие. Не хочу ссориться, но и не могу позволить себя контролировать. Руслан говорит это, потому что всё ещё оберегает меня. Потому что всё ещё считает это своей обязанностью. Но мы оба должны принять тот факт, что мы разводимся, и моя безопасность — больше не его забота.

А моя.

— Это ещё не решено окончательно, Руслан. Меня могут и не взять, так что не паникуй. Но да, я уверена, что там безопасно. Там, знаешь ли, живут миллионы людей.

— Да, но они не… ты.

— Ты имеешь в виду, они не связаны с семьёй Князевых? Их не могут похитить? Они не являются мишенью из-за своих бывших мужей-миллиардеров?

— Всё это правда, но я не это имел в виду.

Мы оба начинаем раздражаться, и я слышу, каких усилий ему стоит сохранять спокойствие, как и мне. Этот роман не сможет существовать, если господин и госпожа Князевы будут постоянно скрываться под поверхностью, ожидая возможности вернуться к старым привычкам.

— Тогда что ты имел в виду? — спрашиваю, приказывая себе слушать. Не срываться и не осуждать — не душить его язвительностью, как я обычно делаю.

— Я имел в виду, что ни один из этих миллионов людей — не ты, поэтому мне на них плевать. Ты единственный человек, который меня волнует, Эмма, и подписание каких-то бумаг этого не изменит. Ничто и никогда этого не изменит. Ты можешь уйти от меня, развестись, никогда больше со мной не разговаривать, но я всегда буду за тобой присматривать, хочешь ты этого или нет. Я так устроен. Я защищаю тех, кого люблю.

Снова утыкаюсь лицом ему в грудь, потому что не могу на него смотреть. Не могу видеть выражение его лица и не хочу, чтобы он видел блеск свежих слёз в моих глазах. Всё это так напряжённо, и мои чувства настолько противоречивы, боюсь, что не смогу их все сдержать. Боюсь, что взорвусь, как граната, напичканная эмоциями вместо осколков. Он крепко сжимает меня, полностью укутывая в своё тело. Он точно знает, что я делаю — прячусь.

Его дыхание касается моих волос.

— Прости, детка. Мы в таком хаосе, да?

— Ещё каком, и я не уверена, что вся эта честность помогает. Может, это не такая уж хорошая идея. Может, нам стоит держаться друг от друга подальше.

— Ты, наверное, права, — говорит он, и его рука скользит по моему бедру и останавливается на талии. — Вот только… Я, блядь, не хочу.

Его тон капризен, и, несмотря на слёзы, я не могу не рассмеяться.

— Ты же знаешь, что звучишь как ребёнок, у которого вот-вот начнётся истерика?

— И что? Может, я так и чувствую. Слушай, я знаю, что всё это хреново. Знаю, что мы разводимся. Но за последний час я чувствовал себя более живым, чем когда-либо с той ночи в моём гостиничном номере. Не знаю, из-за романа ли это, из-за притворства или из-за умопомрачительного секса, которым мы, кажется, постоянно случайно занимаемся. Но я не хочу, чтобы это прекращалось. А ты?

Мои пальцы очерчивают шелковистые волосы на его груди. Это сумасшедшие американские горки, и даже за последние несколько минут мы то взлетали, то падали, мечась между игривостью и чрезмерной серьёзностью. Но я не могу отрицать, что тоже чувствую себя живой.

— Нет. Если честно, я тоже не хочу, чтобы это прекращалось. Но с завтрашнего дня мы официально расстаёмся в глазах всего мира, и нам действительно придётся держать это в секрете. Нам придётся продолжать прятаться, находить другие места, подобные этому.

Он пожимает плечами.

— Меня устраивает. И к тому же, мне нравится это место. Может, я его куплю. Или сниму на год.

Он совершенно серьёзен — я вижу это по его лицу. Я выросла без денежных забот, но уровень богатства Руслана — это нечто запредельное, и он всё ещё умудряется меня удивлять.

— Правда? Ты купишь это место, просто чтобы заниматься здесь сексом со своей бывшей женой?

— Да, а почему нет? Мне нравится эта кровать. Я бы хотел привязать тебя к этим столбикам и поиграть с тобой. Хотел бы отшлёпать тебя, пока твоя задница не заблестит. Трахнуть тебя в душе и взять в ванной.

Ухмыляюсь его словам, и эта игривость помогает снять напряжение, которое нарастало между нами.

— Очень красноречиво, Руслан.

— Что я могу сказать? — пожимает он плечами. — У меня сердце поэта.

И тело греческого бога, рот моряка, руки фокусника… Довольно соблазнительное сочетание.

— Я серьезно, Эмма. Я бы хотел исследовать с тобой некоторые из этих «впервые». Я бы хотел делать с тобой самые разные вещи. Это место безопасное и уединённое, и из него получится идеальная игровая комната.

Не буду притворяться, что меня это не интригует. Моя киска уже слегка пульсирует, а торчащий член говорит о том, что эти образы действуют и на него. Мы, может, и были вместе больше двадцати лет, но сейчас всё ощущается как нечто новое и захватывающее. Это лучшее из двух миров — мы знаем тела друг друга вдоль и поперёк, но в то же время делаем шаги в неизвестность.

— Очень в духе… Кристиана Грея.

— Да? А ты, блядь, обожала эти книги.

Краснею.

Не знала, что он в курсе. Эти книги были забавными, эскапистскими и горячими. Но когда я доводила себя до оргазма после особенно эротичной сцены, в моих фантазиях был не Кристиан Грей, а офигенно великолепный миллиардер, лежащий рядом со мной. Тот, что сейчас просовывает свою большую руку мне между бёдер.

Он приподнимается на одной мускулистой руке и улыбается, просовывая палец в меня и заставляя меня застонать.

— Госпожа Смирнова, — говорит он хриплым голосом. — Полагаю, мы достаточно наговорились. И я считаю, Вы готовы, чтобы Вас как следует трахнули.

О, да, я готова, господин Смирнов.

Глава 17. Руслан

Лиза что-то говорит мне о сделке с Кимом, но я снова с трудом могу сосредоточиться из-за острого приступа «синдрома Эммы». Моя ассистентка хмурится и, щёлкнув пальцами, проводит рукой у меня перед лицом.

— Земля вызывает Руслана, приём, — произносит она своим обычным напористым тоном.

— Я тебя слышал. — Сверлю её ответным взглядом.

У Лизы невероятно острый деловой ум. Она сообразительна, целеустремленна и амбициозна, но совершенно не умеет считывать атмосферу в комнате. Вернее, умеет, но предпочитает игнорировать то, что считывает.

— И что же я тогда сказала? — спрашивает она.

Она стоит передо мной, уперев руки в бока, её тёмные волосы, как всегда, стянуты в жесточайший пучок. Она работает в «КнязевТех» уже шесть лет, упорно пробивая себе дорогу наверх, и последние полтора года является моей правой рукой. Она — настоящая заноза в заднице, и ей сходит с рук то, как она со мной разговаривает, — то, что не сошло бы никому другому. Сходит, потому что её постоянные вызовы делают меня лучше. Это как иметь рядом одного из братьев, только без их вечных подколок. Она не боится говорить то, что думает, и держит меня в тонусе. Если видит дерьмо — так и говорит. Что, собственно, и делает прямо сейчас.

— Ты сказала… что-то о том, что внучка господина Кима — фанатка Zivert?

Она резко кивает.

— Почти. Я сказала, что нам стоит достать ей билеты на концерт и, если получится, организовать встречу со звездой. Ей двенадцать.

— Zivert всего двенадцать?

— Господи. Нет, Чимин двенадцать. Что с тобой сегодня?

Поморщившись, качаю головой. Она права, и одна из вещей, которые я ценю в Лизе больше всего, — это её полное отсутствие подобострастия.

— Со мной сегодня всё не так. Прости, голова не на месте. Поговори насчёт Zivert с Дмитрием. Он, вероятно, по выходным играет с ней в волейбол или что-то типа того. Идея хорошая. Такие мелкие штрихи помогают склонить сделку в нужном направлении.

— Знаю. Поэтому и предложила. Я видела в твоём расписании, что приедет Эмма — в этом дело? Последние несколько дней были тяжёлыми, а я не всегда замечаю такие вещи. Я… эм, сожалею? — Она выглядит почти растерянной, произнося это слово, словно оно совершенно чуждо её губам.

Ухмыляюсь её неловкости, но ценю этот жест.

— Не о чем сожалеть, Лиза. И да, она должна быть с минуты на минуту. Я отвлёкся, а не должен был. Хорошо, что ты возвращаешь меня в строй, так что не извиняйся за это.

Она кивает, не сводя с меня своих больших карих глаз.

— Хорошо. Тогда оставлю тебя. У меня всё равно полно работы.

Конечно, у неё полно. Эта женщина только и делает, что работает. Кроме Егора, до того как он встретил Майю и обрёл подобие жизни, она — единственный человек, которого я знаю, кто проводит в офисе столько же времени, сколько и я. У меня, по крайней мере, есть преимущество в виде должности генерального директора «КнязевТех» и фамилии в названии компании — она же делает это, потому что работа — весь её мир.

Меня с детства учили много работать, но последние несколько лет я довёл это до крайности. Наш разрыв позволил мне увидеть многое чётче, и я признаю совершённые ошибки. Когда мы с Эммой отдалялись друг от друга, разделённые пропастью, слишком глубокой, чтобы кто-либо из нас мог её пересечь, я искал утешения в работе. Как она и намекала, корпорация стала моей любовницей, и я редко мог устоять перед её зовом сирены.

Ирония в том, что с тех пор, как мы договорились расстаться, я думаю об Эмме чаще, чем когда-либо. Возможно, потому, что скучаю по ней. А возможно, и потому, что мы тайком трахаемся до беспамятства. Работа может быть соблазнительной, но она не может конкурировать с моей женой, с тем, как она отдаётся мне, с сокрушающими мозг оргазмами, которые мы дарим друг другу.

Опускаю взгляд и вижу, что брюки натянулись. Блин. Даже мысли о ней вызывают эрекцию, и теперь я застрял здесь. Звонит телефон на моем столе, и я снимаю трубку.

— Эмма в приёмной, — говорит Дмитрий. — Встретимся в главной переговорной?

— Э-э… да, хорошо. Дай мне пять минут.

— Ладно, только не оставляй меня там с ней надолго одного. Я могу начать говорить правду.

Он вешает трубку, а я отчаянно пытаюсь игнорировать вечеринку, начавшуюся у меня в штанах. Прибегаю к проверенному методу и представляю доктора Бронштейн, стоматолога, к которой мы ходили в детстве. Она выглядела лет на сто, страдала от чудовищного запаха изо рта, а когда наклонялась над тобой, всё, что ты видел, — это волосы в её ноздрях. Она не только поддерживала наши зубы в отличном состоянии, но с тех пор, как мой член вырос и обрёл собственный разум, я использую её образ как ментальный эквивалент холодного душа.

Она и на этот раз творит своё волшебство, и я направляюсь в переговорную.

Штаб-квартира «КнязевТех» находится в Москва-Сити, в нескольких кварталах от юридической фирмы Кирилла и Егора. У нас с Дмитрием и Аркадием Перфильевым, вместе с парой других ключевых сотрудников, апартаменты на верхнем этаже. Спускаюсь на лифте на уровень ниже и глубоко вдыхаю, прежде чем войти в комнату.

Эмма практически не выходит у меня из головы с тех пор, как я отвёз её в тот закрытый отель на прошлой неделе, и с тех пор мы виделись ещё трижды. Не могу от неё оторваться, но именно наша первая ночь вместе продолжает прокручиваться в моей памяти. В ту ночь она поделилась со мной большим, чем за последнее десятилетие. Я хочу, чтобы она была довольна своей жизнью, чтобы была счастлива. Я просто не хочу, чтобы это было связано с каким-то общественным центром в Люберцах. Она прожила довольно защищённую жизнь, и хотя я тоже не из трущоб, я, по крайней мере, умею за себя постоять. Наша мама в детстве настаивала, чтобы мы все учились танцевать, а отец — чтобы учились боксировать. Оба навыка не раз пригодились за эти годы.

Все эти тревоги нужно запереть в ящик, пока мы на встрече с Дмитрием.

Они не помогут.

Как и эта история с эрекцией, которая, кажется, случается каждый раз, когда я её вижу или думаю о ней. Не могу выбросить из головы образ: она на коленях, руки связаны за спиной. То, как податливо она принимала мой член. С размаху бью ладонью по стене коридора. Блин, мне нужно взять свои мысли под контроль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы здесь, чтобы обсудить медиастратегию, напоминаю себе. Реакция на пресс-релиз Дмитрия о нашем разрыве была предсказуемо бурной. Мой телефон разрывался несколько дней от звонков людей, которых я действительно знаю и которые выражали искреннюю озабоченность, и от журналистов, ищущих комментариев. И я, и Эмма за годы совместной жизни наработали множество контактов в прессе. Для меня это часть работы — руководить одной из крупнейших технологических компаний в мире. Для неёе — это связано с различными благотворительными фондами, для которых она собирает средства, но это также было частью её роли как моей жены, а точнее — госпожи Князевой. Роли, с которой, с точки зрения бизнеса, она справлялась блестяще, несмотря на наши личные проблемы.

Никто из нас не новичок в свете софитов, но это другое. Это глубоко личное, не то что деловая статья или фото Эммы, перерезающей ленточку в новом крыле больницы.

Мы ожидали, что объявление привлечёт внимание, но не настолько.

Дмитрий, как глава отдела корпоративных коммуникаций, тоже отбивался от звонков и решил, что нам всем стоит сесть и обсудить это. Это прямолинейно и необходимо, и мне нужно с этим разобраться. Стоять снаружи и думать о невероятной жене не поможет делу.

Когда собираюсь с мыслями и готовлюсь войти, до меня доносится морозный тон голоса Эммы из переговорной, и я замираю, словно получив удар под дых. Я не слышал этой ледяной интонации со дня свадьбы Эллы Перфильевой.

В тот день она использовала её с большим эффектом, но с тех пор?

Ни разу.

С тех пор она плакала, злилась и кричала моё имя в экстазе, но ни разу не отгородилась от меня ледяной стеной. Я совсем по этому не скучал. Словно призрак всего, что было не так в нашем браке, вернулся, чтобы преследовать меня.

Придаю лицу нейтральное выражение и вхожу в комнату. Секретарь Дмитрия уже приготовила нам кофе и выпечку, к которым, похоже, никто не притронулся. Эмма одета в облегающее чёрное платье и сапоги до колен на шпильках, способных убить человека. На ней то самое ожерелье с кисточками, что и несколько дней назад, и я сужаю глаза, когда замечаю его. Она озорно подмигивает мне, пока Дмитрий встаёт, чтобы поприветствовать меня. Эта чертовка прекрасно знает, что делает.

Лицо Дмитрия побагровело, костяшки пальцев побелели, и я вижу, что он с огромным удовольствием врезал бы по чему-нибудь.

— Она отказывается сотрудничать, что совсем не удивительно.

— Я не отказываюсь сотрудничать, — произносит Эмма, и запатентованный лёд сочится из каждого её слова. — Просто отказываюсь делать то, о чём ты меня попросил, Дмитрий. В основном потому, что это глупая идея. Может, тебе стоит проконсультироваться с пиарщиком, который хоть что-то соображает в своём деле.

Его ноздри раздуваются, и он резко поворачивается к ней. Кирилл тоже терпеть не может Эмму, но он — Ледяной Князь.

А Дмитрий — нет.

Дмитрий быстро смеётся, быстро выходит из себя, быстро прощает. Эмма всё это знает и играет на его нервах — чего я не знаю, так это зачем.

Просто для развлечения?

Полагаю, это возможно.

Кладу успокаивающую руку на плечо младшего брата.

— Прежде чем мы объявим друг другу войну, может, ты расскажешь мне, что предложил?

Кивнув, он садится и бросает быстрый взгляд на мою жену, а затем демонстративно игнорирует её. Её губы изгибаются в усмешке, когда она наливает себе кофе.

Да.

Определённо играет на его нервах.

— Думаю, одна из причин, почему вся эта история привлекает гораздо больше внимания, чем мы ожидали, в том, что люди хотят знать больше, — говорит он. — Вы оба — публичные фигуры. Руслан — потому что ты успешный генеральный директор многомиллиардной корпорации, а Эмма — потому что хорошо выглядишь в коктейльном платье и делаешь вид, что тебе не плевать на добрые дела.

Сдерживаю смех.

Дмитрий тоже очень острый на язык и крайне забавный. Реакция Эммы бесценна: её голова приподнимается и слегка наклоняется набок. Она смотрит на него своими неотразимыми глазами, само воплощение элегантности, а затем резко показывает ему средний палец. Даже у него уголки губ дёргаются.

— Вы двое прекратите вести себя как дети? — говорю, вспоминая, что не ел весь день, и хватаю датскую булочку.

— Я прекращу, если она прекратит. — Дмитрий показывает ей язык, она отвечает тем же, но затем поднимает руки в жесте примирения.

— Слушай, я же здесь, верно? Мне тоже не нравится вся эта шумиха. Мой телефон не умолкает, и несколько журналистов стучались в дверь. Меня даже подловил папарацци сегодня утром во время прогулки по парку.

— Господи, надеюсь, ты хоть ему не показала палец. — Дмитрий следует моему примеру и берёт круассан.

Он шутит, но мне совсем не смешно.

Я в ярости.

— Этому больше не бывать. Нужно поставить охрану. Я сделаю несколько звонков, к вечеру кто-нибудь будет на месте. Камер недостаточно, чтобы с этим справиться. — Думаю, ей нужен кто-то, кто будет жить там круглосуточно. — Ты не должна быть в том доме одна, когда хрен знает кто ошивается снаружи.

У нас есть охранная компания на контракте, но я не уверен, что они достаточно хороши. В идеале, я бы поставил у дома отряд спецназовцев. Или Кирилл мог бы поговорить со своими клиентами, Грановскими, — это, по сути, сербская мафия, и они бы точно её защитили. Закон для меня ничего не значит, когда дело касается моей жены. Я и так ненавижу быть вдали от неё, но мысль о том, что она одна и в осаде, заставляет мою кровь кипеть.

— Стоп, господин Контроль, — говорит она, прерывая мои мысли. — Всё это не нужно. Во-первых, это было не страшнее того, с чем я уже сталкивалась. Они были достаточно вежливы, и никто не пытался затолкать меня в машину. Даже фотограф извинился, как только сделал свой снимок. Плюс, и это самое главное, я не останусь там. Я решила съехать.

Когда, мать вашу, она это решила?

Она не упоминала об этом ни разу, когда мы виделись, но Дмитрий ничего не знает о нашем романе, поэтому я сохраняю ровный голос, когда говорю:

— В смысле, ты съезжаешь? Когда ты это решила?

— Я думала об этом, честно говоря, с тех пор, как вернулась из Сочи. Дом… — Она качает головой. — Он слишком большой для меня одной. Мне нужно новое место.

Наши взгляды встречаются за столом, и я отчаянно жалею, что Дмитрий здесь. Отчаянно жалею, что не могу просто сказать: «К чёрту всё, я вернусь. Позволь мне о тебе позаботиться». Но это не то, чего она хочет, и это неразумно. Встречаться как притворные незнакомцы в тайных гостиничных номерах — одно, а возобновлять совместную жизнь — совсем другое.

— Какого хрена ты сразу не сказала? — рявкает Дмитрий на Эмму, затем бросает взгляд на меня и объясняет: — Я хотел, чтобы вы вдвоём дали интервью в доме. Продемонстрировать единый фронт, подчеркнуть преемственность, ответить на несколько заранее подготовленных вопросов. По сути, перекормить прессу и публику такой приторной любезностью, чтобы они потеряли к вам интерес. Нет ничего скучнее, чем «осознанное расставание».

— Я не сказала, потому что ты не дал мне шанса, — тянет она. Чем медленнее она говорит, тем больше раздражена. — К тому же, это то, что я предпочла бы сказать дрессировщику, а не его ручной обезьянке.

Качаю головой и выдыхаю.

Эти двое.

Они почти не виделись годами, и я почти забыл, как сильно мне хочется стукнуть их головами друг о друга. С силой опускаю руки на стол, чтобы прекратить их бесконечные препирательства.

— Эмма, куда ты думаешь переехать? — спрашиваю, гораздо больше обеспокоенный её дальнейшими шагами, чем тем, что о нас напишет какой-нибудь светский хроникер. — Ты можешь выбрать любую недвижимость, принадлежащую «КнязевТех», — у нас есть квартиры для приезжих гостей и сотрудников. Или я могу связаться с нашим риелтором и посмотреть, что есть подходящего для тебя.

— Подходящего? — повторяет она с отчётливым и опасным блеском в глазах. Это ещё один фирменный жест Эммы, которого я не видел с тех пор, как мы решили развестись, и он заставляет меня чувствовать себя точно так же, как и всегда — разочарованным, непонятым и полным идиотом. — Что ты имеешь в виду под «подходящего», Руслан?

— Подходящего в смысле безопасного. В смысле, где тебе будет комфортно, — говорю, сохраняя ровный голос, зная, что ступаю на тонкий лёд.

Но нет, к черту это. Эмма из моего гостиничного номера, Эмма из нашего тайного убежища исчезла, и её заменил бессердечный автомат, способный уничтожить меня одним словом, одним взглядом. Заменила Эмма, которая, кажется, наслаждается причинением мне боли. Я понимаю, почему эта Эмма существует, гораздо лучше, чем когда-либо, и ценю, что на самом деле она вовсе не бессердечная, но я не хочу возвращаться к той жизни. Я слишком долго так жил.

— Господи, знаешь что? Живи где хочешь.

Голова Дмитрия резко вздёргивается, его глаза расширяются. Сама Эмма просто кивает и со щелчком ставит кофейную чашку на подставку перед собой. Она встаёт, эффектными, обдуманными движениями разглаживает платье и хватает пальто.

— Что ж. Спасибо большое, господа. Это было продуктивно. — Она разворачивается и выходит из комнаты, её каблуки стучат по полу, и мне кажется, что с каждым её шагом они вонзаются мне в сердце.

Дмитрий встречается со мной взглядом.

— Не иди за ней, — говорит он твёрдо. — Она того не стоит.

Хмуро смотрю на него. Он, по крайней мере, частично виноват в её поведении. Она не питает иллюзий насчёт того, как Дмитрий к ней относится, и всегда чувствовала себя на втором месте после моих братьев. Расстроенная, она снова спряталась за свой образ ледяной стервы. Это маска, но маска, которая всё ещё способна причинять мне боль.

— Дмитрий, я тебя нежно люблю, но не пошёл бы ты? — Вскакиваю на ноги так быстро, что опрокидываю стул. Двери лифта закрываются, когда я подхожу к ним, поэтому бегу по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вылетаю в вестибюль, когда она выходит из здания. Несколько сотрудников растерянно смотрят на меня, когда я проношусь мимо, спеша догнать её, прежде чем она успеет прыгнуть в такси.

— Эмма, — кричу я. — Подожди!

Она замирает на месте, и я с облегчением понимаю, что на этот раз мне не придётся её преследовать. Она подносит руки к лицу, и я тихо ругаюсь.

Она плачет.

То ли это слёзы гнева, то ли печали, то ли и то, и другое, понятия не имею.

Она резко разворачивается, её карие, цвета виски, глаза мечут в меня молнии, а это проклятое ожерелье с кисточками качается между её грудей.

— Что, Руслан? Что ты хочешь?

— Я хочу поговорить с тобой. Хочу, чтобы мы снова говорили как люди. Хочу, чтобы мы хоть на пару чёртовых минут снова стали Смирновыми.

— Правда? И что именно ты имеешь в виду? Хочешь затащить меня в тёмный переулок и трахнуть как животные? Может, прижмёшь меня к стене и возьмёшь сзади?

— Нет, я не это имел в виду. Но, если тебя это заводит, детка, я с радостью услужу.

Она явно в ярости. Я не уверен, злится ли она на меня, на Дмитрия или на себя за то, что проявила слабость и заплакала. Эта проклятая женщина и все её защитные механизмы. Настоящая Эмма прячется за таким количеством стен, что до неё почти невозможно добраться.

Вздыхаю и сокращаю расстояние между нами. Уже больше пяти, и офисные здания вокруг нас пустеют. Мы, как последние идиоты, перегородили тротуар, мешая потоку клерков, спешащих к метро, но мне на это глубоко плевать. Стираю её слёзы, смахивая тушь со щёк. Моё прикосновение, кажется, успокаивает её.

— Глаза панды? — тихо спрашивает она.

— Больше нет. — Мне хочется обнять её и прижать к себе. Поцеловать и сказать, что я люблю её.

Блин.

Я бы с удовольствием принял и её предложение насчёт переулка. Но всё это неосуществимо, не на публике. Она берёт себя в руки и отступает от меня.

— Прости, что я превратилась там в первостатейную стерву, — говорит она, кусая пухлую нижнюю губу. — Это всё из-за Дмитрия. Из-за твоего офиса. Это… я не знаю. У меня в голове всё перепуталось. Я не хотела так тебе говорить, о переезде.

— Всё в порядке. Я понимаю. Мы оба под давлением. Но ты уверена, Эмма? Насчёт дома? Он твой — ты же это знаешь, правда? На столько, на сколько захочешь. Навсегда.

— В том-то и дело, Руслан, — я не хочу его. Больше не хочу. Когда у тебя было последнее счастливое воспоминание, связанное с этим местом? Оно не то чтобы ими наполнено.

Качаю головой, потому что она права. Мне пришлось бы вернуться далеко в прошлое, чтобы найти хоть одно.

— Нет, не наполнено. И я понимаю, о чём ты. Просто пообещай мне, что ты, ну, знаешь…

— Не перееду в захолустье? — Её губы дёргаются.

— Да. Именно. Или если переедешь, то хотя бы скажи мне. Я не пытаюсь тебя контролировать… но я также не могу просто щёлкнуть выключателем и перестать о тебе заботиться. Ты — часть меня, и всегда ею будешь.

Она кивает и вытирает глаза, когда на них снова появляются слёзы.

— Я знаю. Спасибо тебе за это. — Её губы изгибаются в дрожащей улыбке, и она делает маленький шаг назад. — Слушай, я пойду. Я договорилась встретиться с Егором и Майей, выпить по коктейлю после… — Она машет рукой в сторону здания «КнязевТех». — У меня было предчувствие, что мне понадобится разрядка.

Её планы — напоминание о том, как долго наши жизни были разделены. Меня не приглашали выпить с ней и Егором столько, сколько я себя помню. И как бы мне ни хотелось пойти с ней сейчас, ей нужно своё пространство. К тому же, по правде говоря, оно нужно и мне. Она, может, и извинилась, но меня всё ещё трясёт от того, как легко мы оба вернулись к своим старым ролям. Я люблю её до чертиков, но не вернусь к такой жизни.

— Хорошо. Будь осторожна. Позвони Ирине, если понадобится машина. И позвони мне, если кто-то будет беспокоить тебя у дома. Я серьёзно.

Её улыбка не скрывает печали в глазах.

— Позвоню, обещаю. — Она подходит и коротко целует меня в щёку. — А теперь тебе лучше вернуться к Дмитрию. Ты ему нужен. — Её губа дрожит, и на секунду мне кажется, что она скажет что-то ещё, что-то важное. Но она качает головой и натягивает улыбку, которая, как я знаю по многолетнему опыту, фальшивая. — Не сомневаюсь, он там уже назначает цену за мою голову.

— Не-а, Кирилл пытался это сделать много лет назад, — говорю, заставляя себя усмехнуться. — Никто не взялся за работу. Тебя даже Джон Уик побоялся бы.

Она закатывает глаза и машет на прощание, когда начинает накрапывать дождь. Стою под моросью, окружённый офисными работниками, спешащими домой, и смотрю ей вслед.

Оглядываюсь на башню «КнязевТех» — место, где я провёл большую часть последних десяти лет своего брака.

«Ты ему нужен», — сказала она.

Неужели он нужен мне больше, чем она?

Глубокое сожаление грызёт меня изнутри. Должно быть, было время, когда я был нужен ей больше.

И был ли я рядом, когда это случилось?

Честно говоря, не знаю.

Несколько минут назад, когда она проглотила то, что собиралась сказать…

Привычка удержала меня от того, чтобы настоять, но я должен был надавить.

Были бы мы здесь сейчас, если бы я давил больше? Если бы я заставлял её довериться мне все те разы, когда в её невероятных глазах мелькала скорбь, но её ледяная маска говорила мне не лезть?

Она сворачивает за угол через квартал, и мне требуется вся сила воли, чтобы не броситься за ней и не спросить.

Глава 18. Эмма

С опаской приближаюсь к офису «Князев и Ко», то и дело оглядываясь по сторонам. Рабочий день подходит к концу, и основной поток сотрудников уже расходится. Вряд ли Кирилл присоединится к этому массовому исходу, но кто знает. Мне с лихвой хватило столкновения с Дмитрием, а по сравнению с Кириллом он — просто пушистый котёнок.

В прошлой жизни, когда ещё чувствовала себя частью семьи Князевых, я ладила со всеми братьями, но Кирилл всегда держался особняком. Самый циничный из них от природы. У нас с Русланом была большая, пышная свадьба, и я помню, как Кирилл оглядывал все эти ленты, безделушки и шифон с чем-то вроде снисходительного любопытства. Думаю, он уже тогда сомневался в нашем союзе, и, признаться, я ненавижу себя за то, что доказала его правоту.

Мне удаётся добраться до крыла, где расположен кабинет Егора, без неприятных встреч. Я пришла раньше, и рабочее место Майи перед его кабинетом пустует. Постучав, называю себя.

— Входите, — через секунду кричит Егор. — Быстрое совещание? — спрашивает он, когда я захожу.

— Да. Мы перешли от цивилизованной беседы к драке примерно за шестьдесят секунд.

Он сочувственно кивает, и Майя приносит мне кофе из его кофемашины. Стою у окна и, попивая напиток, смотрю на город. Вечно забываю, какой отсюда открывается великолепный вид.

— Как вы тут, голубки?

Майя слегка краснеет, а я замечаю, что обычно безупречная прическа Егора немного растрёпана.

Ага.

Понятно.

У них всё очень хорошо, спасибо.

— Раз уж ты здесь, мне нужно, чтобы ты подписала кое-какие бумаги. — Егор достаёт папку из ящика стола. — Если ты, конечно, всё ещё уверена.

Его прекрасные карие глаза встречаются с моими, и я вижу в них проблеск надежды. Он любит брата, хорошо относится ко мне и хотел бы, чтобы мы дали друг другу ещё один шанс. Он единственный, кто знает о той ночи в комнате Марии. О том, что она сказала мне, и какой урон это нанесло. Но он не до конца понимает, насколько всё было плохо последние несколько лет.

Я-то думала, что после переезда Руслана станет лучше, но, похоже, старые привычки не умирают. Взять хотя бы сегодняшний день: как быстро я снова стала прежней — и в манере одеваться, и в макияже, и в укладке. Да, я собираюсь выпить с друзьями, и да, я могу выглядеть как мне заблагорассудится, но поездка в «КнязевТех», зная, что я увижу Диму, ощущалась как марш-бросок на вражескую территорию. Мне снова понадобились эти доспехи. И нам всем не потребовалось много времени, чтобы скатиться до взаимных уколов и язвительных замечаний. Я чувствовала себя такой одинокой, такой беззащитной. Так же, как и все последние годы.

Но я отвечала ударом на удар и не позволила никому из них, включая Руслана, увидеть, как сильно меня это ранит. За все годы нашей совместной жизни я ни разу не попросила его о поддержке и не показала слабости — потому что я Эмма Князева, Снежная Королева, Суперстерва.

Твёрдая как сталь.

Вот только в глубине души я совсем не такая. И хоть раз, всего один раз, я бы хотела услышать, как Руслан велит им всем катиться к чёрту. Но я потратила слишком много душевных сил на эту тему и больше не хочу, чтобы моя жизнь была такой. Не хочу, чтобы каждый день был полон мелких дрязг и сведения счётов. Как ни печально, но мой брак окончен.

— Я всё ещё уверена, дорогой, — отвечаю Егору. — Просто скажи, где подписать.

Мы разбираемся с документами, пока Майя приводит себя в порядок в ванной комнате Егора.

— Может, сходим куда-нибудь в другое место? — спрашиваю я. — Обычный арбатский «аквариум» сейчас не лучшее место для меня.

— Проблемы? — Егор вскидывает бровь.

— Ничего серьёзного. Просто повышенный интерес после публикации заявления. Слишком усердные папарацци. И, боже, миллион адвокатов по разводам, предлагающих свои услуги, — к такому я не была готова.

Он смеётся.

— Да, надо было тебя предупредить. Акулы, почуявшие кровь в воде. И раз уж мы заговорили об этом, я должен кое-что сказать. То, как мы ведём это дело, — нестандартно. Я на сто процентов готов сделать процесс максимально справедливым и безболезненным для вас обоих, но обычно разводы так не проходят. Я бы даже посоветовал тебе нанять кого-то другого или, по крайней мере, найти юриста, который проконтролирует окончательное соглашение от твоего имени. Просто чтобы убедиться, что мой конфликт интересов никоим образом тебе не навредит.

— Но мы же уже обо всём договорились и всё подписали, разве нет?

— Да, но пока ещё ничего не окончательно — ты всё ещё можешь обратиться к стороннему консультанту. Вероятно, тебе даже стоит это сделать.

Мне, конечно, уже говорили об этом. Мои родители пришли в ужас, когда я сказала им, что нас обоих представляет Егор, и даже бабушка Люся выразила протест. Знаю, что традиционный подход к юридическому завершению брака похож на поле боя. Жена с одной стороны со своим войском, муж с другой — со своим. Они либо впадают в ярость берсерков и бьются насмерть, либо встречаются посередине и кромсают друг друга, пока не подпишут мирный договор. Я ничего из этого не хочу. Мне хватило конфликтов с Русланом и его семьёй на всю жизнь, и я просто хочу закончить всё это как можно более мирно.

— Егор, всё в порядке. Я ценю, что ты поднял этот вопрос, и знаю, что это нетрадиционно. Но что я могу сказать? Я доверяю тебе, и доверяю Руслану. Что бы между нами ни произошло, я верю в его элементарную человеческую порядочность. Он не станет меня обманывать, и уж точно я никогда не поступлю так с ним. Хотя не могу себе представить, чтобы Кирилл был в восторге от такого расклада.

— Это ты верно подметила, — качает головой Егор. Должно быть, это и между ними создаёт проблемы, мне жаль. Но я ничего не могу с этим поделать. — Он беспокоится за «КнязевТех».

Хмурюсь, обдумывая эту мысль. Мне и в голову не приходило, что я могу претендовать на какую-то часть семейного бизнеса Князевых. Возможно, это наивно с моей стороны. Учитывая, что у нас нет брачного контракта, это было бы справедливо, — но я этого не хочу. У семьи Князевых достаточно независимого капитала, чтобы всё уладить, не взяв ни копейки из компании.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Понятно. А Георгий… твоего отца это тоже беспокоит?

Никогда не чувствовала такой же душевной связи с Георгием, как с Марией. Но его здоровье в последнее время пошатнулось, и мне бы очень не хотелось добавлять стресса в его жизнь. Он уже немолод, и у него больное сердце. Нам не обязательно быть родственными душами, чтобы я не хотела становиться причиной дальнейших осложнений с его здоровьем.

Егор кивает.

— Беспокоит. Ты же его знаешь. «Князев-Тех» — это часть него.

— Великое наследие семьи Князевых. Слушай, это потенциально рискует подорвать мою с таким трудом заработанную репутацию, но не мог бы ты, пожалуйста, сделать всё возможное, чтобы его успокоить? Я, очевидно, не против, чтобы Кирилл помучился, но не твой отец. Пожалуйста, заверь его, что я не хочу иметь ничего общего с «Князев-Тех». Я не просила об этом и не собираюсь. Честно говоря, не могу представить себе ничего хуже, чем быть привязанной к этой компании до конца жизни. Знаю, что они все считают меня злом во плоти, и это, вероятно, никогда не изменится, но не хочу, чтобы у твоего отца подскакивало давление из-за беспокойства, что я украду его драгоценный бизнес. Если думаешь, что это поможет, я подпишу соответствующий документ прямо здесь и сейчас.

Из ванной вышла Майя. Она переводит взгляд с одного на другого, но молчит. Наверное, для нее всё это странно. Она так естественно влилась в клан Князевых, и всё, что она видит, — это их доброта, щедрость и тепло. Надеюсь, она никогда не увидит ничего другого. Но у них есть и другая сторона. Люди не становятся миллиардерами, не обладая долей безжалостности.

— Нет, в этом нет необходимости. Не сегодня, — твёрдо говорит Егор. — Но я скажу ему, и думаю, он поверит. Он не считает тебя таким уж чудовищем, как ты думаешь, Эмма.

— Блин. Надо стараться лучше. Ладно, хватит об этом. — Пожимаю плечами и встряхиваю руками. — Мне нужно вино, и немедленно.

— Позвонить Константину? — предлагает Майя. — Я подумала, мы могли бы отвезти Эмму в мой старый район.

— Отличная идея. — Егор одаривает жену очаровательной улыбкой. — Уверен, там её никто не узнает и всем будет всё равно, кто она такая.

— Ты уверена? — спрашиваю, когда мы спускаемся в лифте. — Я всегда могу замаскироваться. У меня в сумочке есть накладной нос и парик Элвиса.

— Абсолютно уверена, но ты всё равно можешь их надеть, просто для смеха, — говорит Майя.

Мы забираемся в лимузин, здороваюсь с Константином, и он везёт нас через мост в Люберцы.

Мы направляемся в небольшое итальянское заведение, и я улыбаюсь, наблюдая, как Майя оживлённо болтает с хозяином.

— Она что, всех здесь знает?

— Вроде того, — с нежностью глядя на неё, отвечает Егор. — По крайней мере, в своём маленьком уголке. Она здесь выросла. Мы, как ты знаешь, переехали в лофт на Арбате, но у неё есть квартира её мамы, которую она почти освободила и планирует со временем отремонтировать, чтобы сдавать. Это будет началом её империи недвижимости. Скоро она будет править миром.

Он говорит это с такой гордостью, и я практически вижу связь между ними. Она словно невидимая нить, связывающая их вместе. Её ореховые глаза сияют жизнью, когда она возвращается к нам, помахав рукой ещё нескольким знакомым.

— Данил сейчас принесёт нам пару пицц к пиву. Или ты предпочтёшь вино, Эмма?

— Обычно я бы сказала «да», но сегодня, думаю, пиво будет в самый раз. Каково было здесь жить?

— О, это было здорово, — с энтузиазмом говорит она. — Мне очень нравилось. Здесь настоящее чувство общности, люди действительно заботятся друг о друге, понимаешь?

Киваю, но на самом деле не понимаю. Я изучаю компании друзей, семьи и пожилые пары за соседними столиками. Все выглядят такими же счастливыми, как Майя. Кажется, никто не разглядывает наряды друг друга и не носит «Ролексы», все расслабленно едят пачкающую руки еду, смеются и болтают. Это так далеко от того, к чему я привыкла.

— Я переезжаю из дома на Арбате, — объявляю в тот самый момент, когда официантка приносит наше пиво. Делаю пробный глоток и одобрительно киваю. Лучше, чем я думала.

— Почему? — хмурится Егор. — Ты жила там с самой свадьбы, и Руслан планировал оставить его тебе.

— Я не хочу его, потому что мы жили там с самой свадьбы. Мы ожидали, что наполним его детским смехом, но этого не произошло.

По тому, как Майя отводит взгляд, по её напряженному лицу я понимаю, что она знает: я не могу иметь детей.

— Всё в порядке, Майя. — Похлопываю её по руке на столе. — Это нормально, что ты знаешь, и нормально, что мы об этом говорим. Мне следовало больше говорить об этом с самого начала. Если бы я это сделала, может, люди бы перестали спрашивать. Это было как пытка — постоянные вопросы. «Когда же мы услышим топот маленьких ножек?» Мне было стыдно, абсолютно без всякой на то причины, и это делало всё только хуже. К тридцати годам меня так часто об этом спрашивали, что я подумывала дать объявление в «Ведомости». Что-то вроде извещения о бесплодии, прямо рядом с объявлениями о рождении, браке и смерти.

Лицо Егора мрачнеет.

Я никогда не говорила ему, как сильно меня это задевало.

— И как ты сейчас к этому относишься? — спрашивает Майя, её тон осторожный, но заинтересованный.

— По правде говоря, мне всегда будет грустно из-за этого, — но я также не хочу, чтобы то, чего я не могу сделать, определяло меня.

— Это логично, — говорит она. — И переезд с Арбата — это часть твоего плана?

Я вообще-то не говорила, что переезжаю с Арбата, но, на самом деле, почему бы и нет? Что меня там держит? Фальшивые друзья, бессмысленные светские мероприятия, шоппинг?

Как только развод будет оформлен, у меня не останется веских причин оставаться в Москве. Я могла бы уехать в Сочи или куда угодно. Не проходило и дня, чтобы я не думала о том, чтобы вернуться к бабушке Люсе зализывать раны. Но есть разница между бегством и переездом, и я не побегу. Пока останусь в городе. Кроме того, у меня довольно увлекательный роман, и я не уверена, как далеко господин Смирнов готов будет ездить.

— Переезд из дома — это точно. Мне нужно подыскать себе жилье. Проблема в том, что мне никогда не приходилось заниматься подобными вещами. Я не подписывала договор аренды и не разбиралась, как оплатить электричество.

— Бытовыми вопросами, ты имеешь в виду? — спрашивает она.

— Именно. Я переехала от родителей в общежитие, а оттуда — к Руслану. Жалко, но правда. Уверена, я со всем разберусь.

— Конечно, разберёшься, — говорит Егор. — Ты всё можешь, Эмма. Не стоит себя недооценивать.

Приносят пиццу, и это, пожалуй, лучшая пицца, которую я когда-либо пробовала. Следующие двадцать минут мы погружаемся в коматозное состояние из соуса и сыра. После я откидываюсь на спинку стула с бокалом пива. Возможно, я даже нарушу правило всей своей жизни и отрыгну на публике.

Когда тарелки убирают, Майя вытирает лицо салфеткой и смеётся над моим выражением лица.

— Думаешь, это было вкусно? Подожди, пока не попробуешь мексиканские пончики-эклеры у Филиппа.

— Не уверена. Звучит опасно.

— Так и есть, — закатывает глаза Егор. — Опасно вкусно. Этот район — просто рай для грешной еды.

— Хм. Может, мне тогда сюда переехать.

Майя барабанит пальцами по столу и, прищурившись, смотрит на меня.

— Может, и стоит. Как насчёт моего жилья?

— Насколько я поняла, ты начинающий магнат недвижимости.

— Едва ли. Но квартира моей мамы… это хорошая квартира в хорошем доме. Она не большая и не шикарная, но, возможно, тебе подойдёт.

Егор удивлённо смеётся, и я перевожу на него взгляд. Ухмыляясь, он поднимает руки в знак капитуляции.

— Прости. Я просто… Мысль о том, что ты будешь жить в Люберцах? Не может быть.

— Что случилось с «не недооценивай меня»? Ты думаешь, я какая-то избалованная принцесса, которая может упасть в обморок, если окажется слишком далеко от своего маникюрного салона?

— Э-э, ну, да — немного. Прости, если это задевает твои чувства. Слушай, я понимаю, что ты ищешь новый старт. И это действительно хороший дом, но это совсем не то, к чему ты привыкла.

— Дорогой, я привыкла чувствовать себя несчастной каждый божий день. Всё что угодно будет лучше этого. Мы можем пойти посмотреть? Или ты боишься, что твой старший брат не одобрит? — Поддразниваю его, и он это знает. Егор — средний брат, и он всегда безумно много работал, чтобы занять своё место в иерархии.

— О, я почти уверен, что мой старший брат не одобрит. Ты прекрасно знаешь, что Руслан захочет, чтобы у твоего дома круглосуточно дежурил СОБР, если ты уедешь с Арбата. — Он откидывается на спинку стула и смотрит на меня. Я знаю, что он у меня на крючке.

— Ты опять делаешь свой «немигающий» взгляд, Эмма. Ты меня гипнотизируешь?

— Не знаю, а что, похоже?

— Ну, меня клонит в сон, но это, может быть, от пива. Ладно, пошли. Прогуляемся. Но предупреждаю, вся квартира примерно размером с твою гардеробную.

— Ничего страшного. В этом плане я тоже сокращаю расходы.

После того как Егор оплачивает счёт, мы идём несколько кварталов до дома, где выросла Майя. По дороге она ведёт непрерывный комментарий, показывая мне пекарню «У Лады», гастроном и бар, где по выходным играет живая музыка. Это очень мило, и Егор ни на секунду не отпускает её руку.

Утренний дождь прекратился, но в воздухе всё ещё прохладно, и я рада, когда Майя наконец объявляет, что мы пришли. Это тихий двор с аккуратными домами. Небольшие палисадники ухожены, стоят качели, а машины все как минимум десятилетней давности. Стоит жёлтое такси и «Газель» сантехника — признаки людей, у которых есть настоящая работа в реальном мире. Открывается окно, и в темноте вспыхивает красный огонек сигареты.

— Здравствуйте, Зоя Михайловна! — кричит Майя, махая ей рукой.

— Привет, Майя. Я тебе цветы полила, деточка. У тебя всё в порядке?

За сигаретой появляется лицо пожилой женщины с тугой седой химической завивкой. Она выглядит жилистой и сильной и напоминает мне Софию из «Золотых девочек». Широко ей улыбаюсь на случай, если она окажется моей соседкой. Она выглядит не впечатлённой, но я люблю вызовы.

Майя болтает с ней несколько мгновений, а затем ведёт нас в подъезд. Квартира, как и говорил Егор, по моим меркам очень маленькая. Вика убрала бы её за полчаса, а Диана пришла бы в ужас от кухни. А может, и нет — она маленькая, но безупречно чистая и совершенно обычная.

На стене в гостиной висит фотография Майи и её мамы в рамке. Очевидно, снимок сделан на какой-то вечеринке, так как они обе держат бокалы с вином и на них бумажные колпаки. Это сразу вызывает у меня улыбку.

— Вы так похожи, — говорю я. — И выглядите так, будто вам очень весело.

— Нам всегда было весело. — Майя подходит и встаёт рядом со мной. — Она была потрясающей женщиной, и я скучаю по ней каждый день. А ты близка со своей мамой?

— Увы, нет. Совсем. Но я очень близка с бабушкой. Она живет в Сочи.

Майя целует кончики пальцев и прижимает их к фотографии матери.

— Ну, вот. — Она слегка смущённо обводит всё вокруг жестом. — Не бог весть что, полагаю, по сравнению с тем, к чему привык кто-то вроде тебя.

Теперь, когда мы здесь, кажется, она жалеет о своём предложении.

— Она чудесная, — быстро успокаиваю её. — Милая и уютная, и у неё прекрасная энергетика. Она ощущается как дом, а не просто помещение. Если предложение ещё в силе, я бы с удовольствием здесь пожила.

Её лицо озаряется.

— Это потрясающе. Я так рада. — Она хлопает в ладоши. — Большую часть маминых вещей уже вывезли — мне помогли мои подруги Нина и Ольга. Ты ведь знаешь Ольгу? Ольгу Кошевую?

Удивлённо киваю.

Ольга — из старых денег, арбатская аристократия, и мне трудно представить её в этой маленькой квартирке с мешками для мусора и веником. Похоже, я и сама виновата в том, что сужу о книге по обложке.

— Я начала красить, — продолжает она, указывая на стену, испещрённую мазками разных оттенков жёлтого. — Но так и не смогла определиться. Я обожаю красить. А тебе нравится? Может, ты продолжишь за меня.

Протягиваю руку и касаюсь стены, почему-то мне нужно почувствовать её под пальцами.

— Не знаю, — отвечаю, с удивлением глядя на неё. — Никогда в жизни не красила стены.

— Что ж, это будет для тебя совершенно новый опыт. — Её звонкий смех наполняет уютное пространство.

Пытаюсь представить себя живущей здесь. Она права, это не то, к чему я привыкла — думаю, это может быть даже лучше. Представляю себя, свернувшуюся калачиком на диване, поедающую пиццу на вынос — или те самые взрывающиеся пончики. Я могла бы смотреть телевизор в одиночестве, как и сейчас, но в таком месте я бы не чувствовала себя и вполовину так одиноко. Может, я начну курить и буду сидеть по вечерам на крыльце с Зоей Михайловной. И я могла бы красить стены.

Это вырвало бы меня из моей нынешней тюрьмы, освободило бы из пустой оболочки моего арбатского мира. Это было бы то самое полное обнуление, которое мне так необходимо.

Егор качает головой.

— Что не так? — спрашиваю я.

— Всё так. Я просто… — Он улыбается. — Не помню, когда в последний раз видел тебя такой одухотворённой. Но могу себе представить, как отреагирует Руслан, когда узнает.

Ах.

Руслан.

Пытаюсь представить его здесь, свернувшегося на диване рядом со мной.

Красящего эти стены.

Прогуливающегося по оживлённым улицам этого приятного рабочего района. Я могу это представить, но тут же гоню эти образы прочь. Будь он господином Смирновым или господином Князевым, я больше не могу позволить ему влиять на мои решения.

Впервые в жизни мне нужно делать выбор, руководствуясь только своими собственными мыслями и чувствами.

Глава 19. Эмма

Когда несколько дней спустя я приезжаю в отель в Истре, то, следуя инструкциям господина Смирнова, сразу поднимаюсь наверх. На этот раз у нас другой номер, и пока иду по коридору, всматриваясь в таблички на дверях, по спине пробегает нервная дрожь.

Я не видела его со встречи с Дмитрием, но мы говорили по телефону. Я рассказала ему о своих планах немедленно переехать в Люберцы. Егор и так оказался меж двух огней, и я не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным вести этот разговор со своим братом.

— В Люберцы? — переспросил он тогда.

— Да, Руслан, это…

— Так, давай не будем начинать сначала — я знаю, где находятся Люберцы. Почему ты хочешь туда переехать?

— Потому что мне там нравится, и Майя предложила снять её старую квартиру. Я не шутила, когда говорила, что уезжаю из нашего дома. Пожалуйста, не делай из этого трагедию. Пожалуйста… просто постарайся порадоваться за меня.

На несколько мгновений он замолчал, и я живо представила, как он, дымясь от злости, изучает в «Яндексе» криминальную статистику по Люберецкому району.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я постараюсь порадоваться за тебя. Ты свободна завтра вечером?

— Я или госпожа Смирнова?

Он рассмеялся.

— О, детка, определённо госпожа Смирнова. И скажи ей, чтобы не утруждала себя нижним бельём.

И вот я здесь, в облегающем чёрном платье с глубоким вырезом и без белья. Чувствую себя порочной, особенно потому, что между ног уже влажно. Понятия не имею, что он для меня приготовил, но уверена — мне понравится.

Найдя нужный номер, на мгновение замираю у двери, проводя пальцами по волосам и делая глубокий вдох.

Время для игры.

После моего стука он велит войти, и я, изображая уверенность, которой на самом деле не чувствую, переступаю порог и закрываю за собой дверь. Не успеваю сделать и шага, как он хватает меня. Взвизгиваю, когда он разворачивает меня и прижимает лицом к двери. Он всем телом наваливается сзади, вдавливая меня в холодное дерево, и заламывает мои руки, припечатывая ладони над головой.

Трётся щекой о мою шею, целует мочку уха.

— Госпожа Смирнова. Вы опоздали.

— Вовсе нет, — возражаю, пытаясь вырваться. Ну, может, на пару минут.

— Если я говорю, что опоздала, значит, опоздала. Это первое предупреждение. Понятно? — Он прижимается бёдрами ещё плотнее, и его твёрдый член упирается в меня.

— Я поняла, господин Смирнов. Прошу прощения.

— Хорошо. А теперь стой, где стоишь. Мне нужно проверить, подчинилась ли ты правилам. — Он медленно проводит своими большими ладонями по моему телу, скользя по атласной ткани платья, исследуя каждый изгиб. Этот обыск кажется невероятно сексуальным, и я почти жалею, что послушалась. Интересно, что бы он со мной сделал?

Он задирает юбку платья выше бёдер, обнажая мои ягодицы. Сильные руки скользят по коже, грубо сжимают грудь. Вскрикиваю, когда он прикусывает моё обнажённое плечо.

— Очень хорошо. Без белья, как и было приказано.

Слышу какой-то шорох, и мир погружается во тьму. Ахаю и пытаюсь возразить, но он игнорирует меня, завязывая на затылке повязку из прохладной, мягкой ткани. Он разворачивает меня лицом к себе, всё так же удерживая у двери. Протягиваю руку и кладу её ему на плечо.

— Руслан, я не уверена насчёт этого.

Теперь я нервничаю ещё больше, разрываясь между возбуждением и дискомфортом. Невозможность видеть делает меня уязвимой. Он нежно гладит мою скулу, затем проводит пальцами по линии подбородка. Лишённая визуальных подсказок, вздрагиваю от неожиданности, когда он целует меня. Его язык проникает в мой покорный рот, а руки блуждают по телу. Он стягивает одну бретельку платья и перемещает губы туда, очерчивая поцелуями ключицу. Откидываюсь на дверь и стону, пока он ласкает меня.

Слегка подаюсь бёдрами вперёд, трусь о него и на мгновение теряюсь, когда он отстраняется.

— Я разрешал это делать? — спрашивает он.

— Нет, но…

— Нет, не разрешал. Второе предупреждение.

— А сколько у меня предупреждений? — лепечу, и даже мне мой голос кажется капризным. Я совершенно сбита с толку; моё тело наслаждается происходящим, но разум всё ещё сомневается.

— Столько, сколько я решу дать. А теперь сбрось эти каблуки и сними платье.

Дрожу от его властного тона. Он звучит как совершенно незнакомый человек, и, возможно, это помогает. Дрожащими руками стягиваю платье через голову и остаюсь стоять перед ним — нагая и с завязанными глазами. Я понятия не имею, где он и что делает, и это выбивает из колеи. Вскрикиваю, когда чувствую его руки на своей заднице и его дыхание на шее.

— Ты дрожишь. Боишься?

— Немного, да. Что ты собираешься со мной делать?

— Я ещё не совсем решил. — Он скользит рукой между моих бёдер и проникает в меня одним длинным пальцем. Мои ноги автоматически раздвигаются шире, впуская его, и я откидываюсь на него, задыхаясь, когда он умелыми движениями обводит мой клитор. — Ты просто до неприличия мокрая, Эмма. Ты грязная девочка, да?

— Да, это так. Пожалуйста, не останавливайся.

Он обхватывает другой рукой моё горло, и то, что я этого не вижу, делает ощущение ещё более захватывающим. Затем он мягко сжимает пальцы — легкое удушье, которое сводит меня с ума. Из-за повязки на глазах все чувства обострились, словно перешли в режим повышенной готовности. Не убирая пальцев с моего горла, он целует мою шею, всё время поддерживая идеальное давление на мой набухший клитор.

— Не кончай, Эмма, — шепчет он мрачно.

— Что? — бормочу, сбитая с толку, затуманенная желанием и слишком близкая к краю, чтобы остановиться.

— Я сказал, не кончай.

Он продолжает ласкать чувствительный бугорок между моих ног, продолжает трахать меня пальцем, не перестаёт кусать мою шею и мягко сжимать горло. Это слишком, и он, должно быть, это знает.

— Если ты кончишь, мне придётся тебя наказать.

Этот грубый рык, обещание, завёрнутое в угрозу, — именно то, что толкает меня за грань. Он слишком искусен, чтобы ему сопротивляться, а вся эта ситуация слишком горяча, чтобы я могла выдержать. Оргазм пронзает меня, разрывая изнутри, от промежности до каждой клеточки тела. Запрокидываю голову, мои руки судорожно сжимают воздух, стенки сокращаются вокруг его пальцев. Он крепко держит меня, помогая выжать каждую каплю удовольствия из этого оргазма. Но как только всё заканчивается, я чувствую его дыхание у своего уха.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я велел тебе не кончать, Эмма. Ты снова ослушалась меня. Больше никаких предупреждений.

Пытаюсь отстраниться, когда он берёт меня за руку и ведёт за собой.

— Что происходит? Ч-что ты собираешься делать?

— Собираюсь наказать тебя. Ты была непослушной девочкой, а мы все знаем, что маленьким капризулям нужна дисциплина, да?

— О боже… Н-но что, если я не хочу наказания?

Он дёргает меня за руку, и я врезаюсь в твёрдую стену его груди. Мои руки взлетают к его плечам, чтобы удержать равновесие.

— Если не хочешь, чтобы я продолжал, скажи мне остановиться. Или используй стоп-слово. В твоём случае, давай это будет «принцесса», хорошо?

— Нет, мне не нравится это стоп-слово.

Мой голос звучит раздражённо, как у избалованного подростка, и я поражаюсь, как легко втягиваюсь в игру.

— Что ж, ты только что доказала мою правоту, Эмма — значит, «принцесса».

Ковыляю вперёд, совершенно не видя, куда иду, мои босые ступни утопают в плюшевом ковре. Он держит меня за руку, пока не опускается ниже, и я предполагаю, что он сел на край кровати. Он тянет меня к себе, и я чувствую его бёдра по обе стороны от себя. Мои мечущиеся руки находят его голову. Он притягивает меня ближе и обнимает.

— Сейчас я тебя отшлепаю, Эмма. Ты предпочитаешь стоять на коленях или лечь на мои? — говоря это, он сильно сжимает мою задницу, заставляя меня подпрыгнуть.

— Я предпочитаю ни то, ни другое, — огрызаюсь. — Я не ребёнок.

— Нет. — Один палец скользит по моей киске. Он проводит им по моему чувствительному клитору, затем проталкивает внутрь. — Ты точно не ребёнок. Ты настоящая женщина, но сегодня мы играем в игру, и играем по моим правилам. Итак, на свои колени или на мои?

Прикусываю губу.

Блин, я правда не знаю. Никогда раньше такого не делала.

— На колени.

— «На коленях», что? Прояви немного уважения. — Он с влажным звуком вытаскивает из меня палец.

— На коленях, господин. Пожалуйста.

— Уже лучше… Но я чувствую, что ты неискренна. Полагаю, это означает, что мы сделаем всё по-моему.

Не успеваю опомниться, как уже лежу поперёк его колен, распластавшись на мощных бёдрах. Моя голова падает на кровать, и я извиваюсь, пытаясь вырваться. Он держит меня на месте, положив одну большую руку мне между лопаток.

— Просто скажи слово. «Принцесса».

— Пошёл ты.

— Нет, это не то слово, но не волнуйся, я определённо тебя оттрахаю. Твоя задница, кстати, невероятна. На ней можно основать целую религию. Люди будут съезжаться за сотни километров, чтобы поклоняться ей.

Он проводит руками по моим ягодицам, нежно и благоговейно. Он не торопится, и это так сексуально. Без всякого предупреждения он шлёпает меня так сильно, что я взвизгиваю. Звук его ладони, ударяющей по моей коже, раздаётся резким хлопком, и он тут же наносит второй удар. Больно, но мне это нравится гораздо больше, чем я думала. Есть что-то освобождающее в том, что он держит меня здесь, его ладонь опускается на мою кожу, а я вскрикиваю и извиваюсь, пока он сосредоточен на своём деле. На мне всё ещё повязка, но я могу представить его лицо: выражение серьёзной концентрации, когда он шлёпает меня, расширенные зрачки, огонь в его глубоких серых глазах.

Он останавливается так же внезапно, как и начал, и гладит мою ноющую кожу, нежно растирая место удара.

— О, детка, тебе бы сейчас увидеть свою задницу… ярко-красная. Так и хочется, блядь, сфотографировать. — Думаю, что он закончил, и пытаюсь приподняться. — О нет, ещё не всё. Думаю, этот прекрасный экземпляр выдержит ещё немного, как считаешь?

Блин.

Теперь действительно больно.

Но я хочу доставить ему удовольствие, и хочу, чтобы он прикасался ко мне ещё. И мне нужно увидеть, к чему это приведёт.

— Да, — шепчу я.

— Да, что? Я не расслышал.

— Да, пожалуйста, господин, — бормочу, слегка приподнимая зад, мои руки вцепляются в простыни подо мной.

— Хорошая девочка. Уже ведёшь себя лучше.

Следующий шлепок приходится по задней поверхности бёдер, и я вскрикиваю от неожиданности. Он снова поднимается к моим ягодицам и продолжает наносить свои жгучие удары. К тому времени, как он наконец заканчивает, из моих глаз текут слезы, и я дрожу.

Он снова мягко проводит руками по моей коже, поглаживая и успокаивая.

— Ты выглядишь идеально в таком виде. Я знаю, тебе больно, детка, но ты такая мокрая. Я чувствую это сквозь штаны.

Мои щёки вспыхивают, и я пытаюсь отстраниться. Я, очевидно, извращенка, вдобавок ко всему прочему.

— Не стыдись, — говорит он, удерживая меня на месте. — Уверен, ты чувствуешь, насколько я тоже наслаждаюсь этим.

Чувствую.

Его член твёрд как камень и упирается мне в живот. Он поднимает меня на руки, убаюкивает и целует в лоб. Шиплю, когда моя задница касается его ног, но это не невыносимо. На самом деле, мне это даже нравится. Он целует мою шею, заставляя меня мурлыкать, затем укладывает меня на кровать.

— Просто лежи так.

На мне всё ещё повязка, и хотя я могу снять её в любой момент, я не хочу. Чувство предвкушения великолепно, и я лежу, слушая, как он передвигается по комнате. Слышу, как он расстёгивает пряжку ремня и вытаскивает его из петель. Картина слишком ясно возникает в моей голове: он стоит рядом с кроватью, с ремнём в руках. Это пугает меня, но тёплая влага, сочащаяся между ног, говорит о том, что мне это тоже нравится.

Руслан подползает ко мне, и я дрожу, когда он проводит ремнём по моему телу. Пряжка задевает мои соски, он продолжает движение вверх к моему лицу и подносит ремень к носу. Пахнет кожей и им, и я чувствую, как учащается мой пульс.

— Тебе это нравится, детка, я вижу. Ты хочешь почувствовать мой ремень на себе, правда? Ты ещё грязнее, чем я думал. Но сегодня я тебе этого не дам. Твоя задница и так натерпелась, а когда я использую на тебе ремень, хочу, чтобы ты это, блядь, по-настоящему прочувствовала. А пока мы используем его для другого.

Руслан берёт обе мои руки и поднимает их над головой. Скрестив мои запястья, он связывает их своим ремнём.

— Как ощущения? Потому что выглядит это сногсшибательно. Ты на этих чёрных простынях, твои волосы растрёпаны. Повязка, ремень… Ожившая эротическая фантазия.

Лишённая зрения, я могу только чувствовать. Его руки на моём теле, на моей груди. Его губы на моих сосках.

— О боже, Руслан, это…

— Что, милая? — Он отстраняется, оставляя меня в отчаянии. — Какие ощущения?

— Это потрясающе. Что… Что ты собираешься со мной делать?

— Ты постоянно это спрашиваешь. Придётся подождать и увидеть.

По звукам я могу только догадываться, что он снимает остальную одежду. Затем раздаётся знакомый звон льда и жидкости в стакане, и я пытаюсь представить, что он делает.

— Ты… Ты пьёшь скотч?

— Да. Особенно прекрасный бокал «Макаллана». Идеальное дополнение к этому прекрасному виду. Раздвинь для меня ноги.

Не реагирую сразу, и когда он говорит снова, его голос звучит мрачно и властно.

— Раздвинь ноги. Сейчас же. — На этот раз я делаю, как мне велят, и он рычит, когда я открываюсь ему. — Блин. Ты такая мокрая. Такая, блядь, жаждущая. Я мог бы смотреть на это целый день. Оставайся именно так.

Стакан ставится на деревянную поверхность.

Открывается ящик.

С завязанными глазами, со связанными над головой руками, я лежу здесь, выставив свои самые интимные части на обозрение, как экспонат в галерее. Моя киска плачет, умоляя его снова прикоснуться ко мне.

Когда он это делает, это совсем не то, чего я ожидала. Он берёт мои ноги и раздвигает их шире. Затем быстрыми движениями привязывает мои лодыжки куском шёлковой ткани к деревянным углам кровати с балдахином.

— Ч-что ты делаешь? — задыхаясь, спрашиваю, с трудом приподнимая голову.

— А что, по-твоему, я делаю? Привязываю тебя, чтобы твои ноги были широко раздвинуты. Потом я буду с тобой играть и заставлю тебя кончить. А потом вытрахаю из тебя всю душу. Возражения есть?

О боже.

Это происходит на самом деле. Он переходит к другой моей ноге, и я роняю голову обратно на подушку.

Моё сердце колотится.

— Эмма. Поговори со мной. Если хочешь, чтобы я остановился, ты знаешь, что сказать.

Качаю головой.

— Я не хочу, чтобы ты останавливался.

Он скользит руками по внутренней стороне моих бёдер, и я чувствую себя до смешного беззащитной. Я полностью в его власти, и мне это нравится.

— Так я и думал, моя похотливая маленькая шлюшка. Посмотри, какая ты мокрая. Если я сейчас прикоснусь к этой киске, думаю, ты сразу кончишь. Думаю, ты уже почти на грани после порки и связывания. Ты в отчаянии.

— Да, пожалуйста, прикоснись ко мне.

Он смеётся, и меня охватывает разочарование, когда он убирает руки с моей кожи. Я снова слышу звук его стакана и чувствую, как матрас прогибается под его весом. Он проводит рукой по моим связанным запястьям, вниз по рукам, вокруг горла. Я чуть не подпрыгиваю до потолка, когда он прижимает что-то ледяное к одному моему соску, а затем к другому.

— Что это? — взвизгиваю. Мои соски твердеют.

— Лёд из моего скотча. Ничего, что причинит тебе боль, так что успокойся. — Он водит кубиком льда круговыми движениями вокруг моего напряжённого соска. Это больно и идеально одновременно, и он тут же припадает к нему ртом, втягивая бугорок губами. Контраст между холодом льда и теплом его языка сносит крышу, и он явно наслаждается моими мучениями.

Моё дыхание становится тяжёлым и прерывистым, пока он продвигается вниз по моему телу, проводя кубиком льда по коже, оставляя за собой ледяную, влажную дорожку. Он достигает моей промежности, и я вскрикиваю, когда он проводит тающим кубиком по самому центру.

— О! Так холодно. Это… О, боже. — Дрожу, холодная вода капает внутрь меня и смешивается с моими собственными соками, стекая на простыни.

— Здесь чего-то не хватает, — бормочет он, снова слезая с кровати. Чувствую, как на мою промежность льётся жидкость, теплее льда. Знакомый аромат достигает моего носа.

— Это скотч? — спрашиваю я. — Ты только что вылил пятидесятилетний «Макаллан» мне на киску?

— Да. Идеальный коктейль — скотч, лёд и твоя киска. А теперь я хочу попробовать этот коктейль.

Его губы опускаются на мою чувствительную плоть, и его язык начинает слизывать с меня жидкость. Он вылизывает всё до капли, затем его нос скользит вверх и вниз по моему входу, его язык проникает внутрь, чтобы извиваться и играть с моими внутренними стенками. Он крепко держит мои бёдра, и я понимаю, что выгибаюсь и извиваюсь под ним. Всё моё тело в огне.

Связывание, лёд, жар…

Это всё слишком.

Он втягивает мой клитор в рот и держит его там, хлеща языком, сводя меня с ума. Он посасывает сильнее, и я взрываюсь. Оргазм проносится по мне, и я кричу его имя, мои связанные ремнём руки молотят по кровати, глаза закатываются за повязкой. Он продолжает, слизывая каждую каплю скотча, позволяя мне содрогаться у его лица. Кажется, это длится вечность, и к тому времени, как он наконец отстраняется, я полностью разбита.

— Твою мать, — говорит он, и я представляю, как он вытирает бороду. — Лучший напиток, который я когда-либо пробовал. А теперь я тебя отимею, детка.

Он вводит в меня свой огромный член и стонет.

— Господи. Такая, блядь, узкая. — Его руки опускаются по обе стороны от моей головы, и я поворачиваюсь, чтобы поцеловать его руку. Я почти не могу двигаться и ничего не вижу, но это я могу сделать. — Твой муж трахает тебя так? — Он вбивается в меня, быстро и жёстко, его дыхание учащается в погоне за собственным наслаждением.

«Теперь — да», — думаю, но не могу вымолвить ни слова.

Когда он наконец кончает, кричит:

— Блядь! Эмма! — Затем он падает на меня, смеётся и в конце концов скатывается на бок.

В комнате неярко, горит только одна лампа, но я так долго была в темноте, что после того, как он снимает повязку, мне требуется несколько мгновений, чтобы привыкнуть. Лежу в огромной мокрой луже — вода, скотч и сок от нас обоих, — и моя задница всё ещё болит после порки, но я не думаю, что когда-либо чувствовала себя лучше.

Он расстёгивает ремень и целует мои запястья, а затем сползает вниз, чтобы сделать то же самое с моими ногами. Как только освобождаюсь, он заключает меня в объятия, и я сворачиваюсь калачиком у него на груди.

— Это было… э-э, необычно, — тихо говорю я.

— Да. И фантастически. Не могу дождаться, когда использую на тебе свой ремень. — Краснею и прячу лицо у него на груди. — Что? Почему ты смущаешься? Если ты этого хочешь и я этого хочу, в чём проблема?

— Не знаю, я чувствую себя немного… удивлённой, наверное. Знаю, мы и раньше играли в подобные игры, но давно, и не так интенсивно. Это слишком. Думаю, я немного ошеломлена. К тому же ты напоил мою киску и довёл до такого оргазма, что мои мозги превратились в кашу.

Его смех, глубокий и раскатистый, заставляет меня улыбнуться. И почувствовать, что всё в мире будет хорошо.

— Ладно. Что ж, пока твои мозги — каша, можем мы немного поговорить о Люберцах? И Эмма — не начинай описывать мне, где находятся Люберцы.

— Думаю, мне придётся, Руслан. Твои познания в географии просто плачевны. — Смеюсь, когда он щиплет меня за бок. — Ладно, ладно. О чём ты хочешь поговорить? Мне не нужно твоё разрешение, чтобы туда переехать — ты ведь это знаешь, правда? Я могу подчиняться приказам в спальне, но ты не можешь контролировать, где я живу.

— Да, я это знаю. Но у меня есть некоторые опасения, и если ты продолжишь капризничать, мне, возможно, придётся держать тебя привязанной к кровати вечно, так что прекращай язвить. Ты всё ещё моя жена. Я имею право спросить.

Делаю глубокий вдох и напоминаю себе сохранять спокойствие.

Он прав.

Он просто просит о разговоре.

— Это очень хорошее место, Руслан. Действительно хороший район, где люди присматривают друг за другом. Я буду осторожна. Я не слишком опытна в этом, но могу научиться. К тому же, я буду пользоваться услугами Андрея, когда мне понадобится — эй, а ты знал, что он на самом деле живет в трёх улицах от дома Майи?

— Нет, не знал, и должен сказать, это меня успокаивает. Ладно. Как ты и сказала, тебе не нужно моё разрешение. Я просто… я должен быть уверен, что ты в безопасности.

Обнимаю его за талию, а он зарывается руками в мои волосы. Понятия не имею, что мы делаем. То, как мы переключаемся с самого авантюрного секса, который у нас когда-либо был, на эти интимные разговоры, так сбивает с толку.

— Знаю, Руслан, — говорю, целуя его в грудь. — И я в безопасности, обещаю тебе.

По крайней мере, я в безопасности физически, думаю, закрывая глаза. Самая большая опасность для меня сейчас — это то, что я чувствую к собственному мужу.

Глава 20. Эмма

– Спасибо, Андрей, – протягиваю ему пару тысяч и выхожу из машины.

Он высовывается из окна, с беспокойством оглядывая серое здание позади меня.

– Вы уж поосторожнее, Эмма Аркадьевна. Звоните, как забрать.

– Думаю, меня подбросит кто-нибудь из волонтёров, Андрей. Поезжай домой, отдохни перед праздниками.

Он смотрит на меня с подозрением.

– Если что – сразу звоните. Хорошо?

Киваю, машу ему на прощание и, развернувшись на каблуках, иду ко входу. Мимо проходят последние опоздавшие.

– Добрый день, – окликает меня один из них. Нечёсаные волосы с проседью, измождённое, уставшее лицо.

– И Вам добрый, – отвечаю я.

– Вы к нам? Проходите скорее, – киваю на двойные двери. – Нужно занимать места пораньше. Говорят, самые вкусные пироги разбирают к четырём.

Он улыбается, и в уголках его глаз собираются морщинки. В его взгляде столько тихой доброты, что я невольно задумываюсь, какая история за ним скрывается. У каждого здесь – своя драма, своя боль. И каждая такая встреча заставляет меня с острой, почти болезненной благодарностью осознавать, в каком же привилегированном мире я живу.

– Я здесь впервые. Немного волнуюсь, если честно.

Открываю дверь.

– Вам здесь понравится. У нас очень душевно. – Приглашаю его войти, но он галантно придерживает дверь, пропуская меня вперёд.

– Эмма! – тут же замечает меня Аделина. – Ринат на кухне. Ему нужна помощь с пюре.

Шутливо отдаю ей честь, провожаю нашего нового гостя к столику и направляюсь на кухню. Из меня, прямо скажем, повар никудышный, но уж с картофельным пюре я как-нибудь справлюсь.

Я знаю Рината и Аделину Хабировых уже десять лет. Мы познакомились на благотворительном вечере, который я организовывала. Они оба – настоящие столпы своего района. Я стала попечителем их фонда, и в самый первый год они предложили мне поработать волонтёром на предпраздничном обеде, чтобы я своими глазами увидела, какое добро они творят. Тогда это показалось мне спасением. Чем угодно, лишь бы не высиживать очередной ледяной ужин с семьей Руслана, где каждое слово взвешивается, а каждая улыбка фальшива. Чем угодно, лишь бы не оставаться в тот день одной в нашем огромном, пустом доме. С тех пор я провожу этот день только здесь, каждый год.

Поэтому, когда Руслан спросил, есть ли у меня планы на сегодня, я ответила, что, как обычно, встречаюсь с друзьями. Он не стал расспрашивать – он никогда не расспрашивает. И я почти уверена, что он вздохнул с облегчением. Ему не пришлось изображать интерес и делать вид, будто он хочет провести этот день со мной. Эта его отстранённость – одновременно и спасение, и тихое, ноющее оскорбление.

– Привет, – Ринат встречает меня с улыбкой и протягивает фартук. – Картошка ждёт свою королеву. – Он кивает на огромную кастрюлю на плите.

– Какой же праздник без моего фирменного пюре, – ухмыляюсь, надевая фартук и убирая волосы под косынку.

– Это точно, Эмма, – соглашается он, возвращаясь к столу, чтобы продолжить раскатывать тесто для пирогов.

Мы болтаем какое-то время – обо всём и ни о чем. И этот простой, незамысловатый разговор – как глоток свежего воздуха. Ни слова о разводе, о Руслане, о его семье, о всей той жизни, где я – «Снежная Королева» Эмма Князева. Здесь я могу быть просто Эммой. И, наверное, именно за это я так люблю это место. Вскоре к нам присоединяется Аделина и ещё пара волонтеров, и все вместе мы готовим настоящий пир, которого хватит, чтобы накормить сегодня не меньше двухсот человек.

Когда приходит время раздачи, я с искренней улыбкой накладываю еду в тарелки. Передо мной проходят самые разные люди: одинокие старики, целые семьи с детьми, те, кому больше некуда пойти и нечем накормить себя. От этого зрелища сердце сжимается, а любая гордость улетучивается без следа. И каждый год я выписываю чек на всё большую сумму для этого фонда.

Поразительно, но, несмотря на все трудности, в глазах большинства этих людей всё ещё теплится надежда на лучшее. И сквозь слёзы здесь всегда пробивается смех. Я слушаю их истории, сколько могу, становясь для них благодарным слушателем, подбирая слова утешения или отшучиваясь, когда это уместно. Иногда человеку важнее всего знать, что его слушают.

Что он небезразличен.

И сегодня, раздавая еду, вытирая столы, я вдруг особенно остро понимаю: несмотря на всю мою личную боль, на рухнувший брак и несбывшиеся мечты о материнстве, у меня есть то, чего лишены эти люди.

Привилегия.

Свобода выбирать, как жить дальше, чтобы быть счастливой. И я, как никогда прежде, полна решимости сделать со своей жизнью что-то настоящее. Что-то, что изменит к лучшему не только мою судьбу, но и чью-то ещё.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21. Руслан

Гостиная в отцовском доме. Я сижу в глубоком кресле, после плотного ужина, в кругу почти всей семьи. Отец, мои братья, Алина с Майей, маленький Лёня на руках у матери. Даже двоюродный брат и сестра Алины, которые давно уже стали частью нашего клана. Казалось бы, я должен чувствовать полное, безоблачное счастье.

Так почему же вместо этого в груди зияет ледяная пустота?

Всю свою жизнь я проводил такие вечера в кругу семьи. Это наша незыблемая традиция. А Эммы не было здесь уже больше десяти лет.

Так какого же хрена меня так бесит, что она и сегодня предпочла общество друзей, а не моё?

Я не могу понять, почему так отчаянно по ней скучаю. Почему её образ неотступно стоит перед глазами, вытесняя всё остальное.

Когда за столом пошла череда тостов, и каждый говорил, за что благодарен судьбе, я произнёс привычные слова — за семью. В моём сознании это понятие всегда включало и её, но сегодня именно Эмма первой возникла в мыслях.

Я благодарен за этот второй шанс, который нам выпал. Неважно, как долго он продлится.

Но произнести это вслух, перед всеми, я не мог. Это было только наше.

Кирилл протягивает мне стакан скотча.

— Ну, по крайней мере, сегодня можно не волноваться, что вдруг явится Эмма, да? — он ухмыляется, и Дима тут же подхватывает его смех.

— Это что ещё значит? — стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но внутри уже всё кипит от ярости.

— Мы с Димоном каждый год заключали пакт: если она заявится и испортит нам праздник, мы притворимся, что у нас ротавирус, и свалим в винный погреб пить скотч. Это первый год, когда нам не пришлось этого делать, — он говорит это так небрежно, будто речь идёт не о моей жене.

Хмуро смотрю на него и на Диму, сжимая челюсти.

— Вы в своём уме?

У Димы, по крайней мере, хватает совести смутиться.

— Всё не так плохо, как звучит. Это была шутка. Конечно, мы бы никогда не стали бы симулировать болезнь.

Вскакиваю с кресла, игнорируя протянутую руку Кирилла и предложение отличного скотча.

— Шутки должны быть смешными, придурки. Вы говорите о моей жене. — Обвожу взглядом отца и остальных братьев. — Вы все так думали?

Егор тут же заявляет, что нет, Валентин напоминает, что он на таком ужине второй раз за много лет, а отец лишь неопределённо пожимает плечами.

— Господи. Неудивительно, что она никогда не хотела быть рядом с вами.

— Эй, — хмурится Кирилл. — Это началось уже давно после того, как Эмма сама от нас отдалилась.

Отступив от него на шаг, делаю глубокий вдох, чтобы не наговорить лишнего.

Неужели именно это она чувствует рядом с ними? Унижение? Ощущение, что она — чужая, та, кого лучше избегать?

Ледяной холод сковывает внутренности от этой мысли.

— Это правда была просто шутка, Руслан, — виновато говорит Дима.

Качаю головой, с трудом проглатывая жгучий ком в горле.

— Она всё ещё моя жена. И я требую, чтобы вы относились к ней с долбаным уважением. — Срываю свой пиджак со спинки кресла.

— Ты куда, сын? — спрашивает отец с усталым вздохом.

— Домой. — Игнорирую их протесты и невнятные извинения Димы и Кирилла. — Мне нужно побыть одному, — кричу, выходя за дверь, и благодарен судьбе, что никто не пытается меня остановить.

Сажусь в свой Bugatti — подарок Кирилла на моё сорокалетие. Если бы я не любил эту машину так сильно, я бы вернулся и засунул ключи ему в задницу. Вместо этого я достаю мобильный и пишу Эмме сообщение на её обычный номер, а не на тот, что для наших игр. Сегодня я хочу провести время как супруги Князевы.

Привет, малыш. Знаю, ты занята, но есть ли хоть какой-то шанс увидеться сегодня вечером?

Смотрю на экран, гадая, ответит ли она или слишком увлечена весельем с людьми, которые, в отличие от моей семьи, действительно хотят быть рядом с ней. Сердце начинает биться чуть быстрее, когда я вижу три точки, означающие, что она печатает.

Всё в порядке?

Нет. Всё пошло к чёрту, и только ты можешь это исправить.

Но я этого не пишу.

Просто очень хочу тебя увидеть. Я могу подождать, пока ты освободишься. Может, забрать тебя и подвезти домой?

Точки исчезают, и я торопливо добавляю:

Без всяких обязательств. Просто хочу тебя увидеть.

Я закончу через час. Можешь подвезти меня, если хочешь.

Улыбка расползается по моему лицу, и напряжение в плечах спадает.

Буду через час. Где ты?

Я скину геоточку. Мне правда нужно бежать. х

От этого «х» на конце улыбка становится шире, но когда на карте появляется отметка, я уверен, что она ошиблась адресом. Благотворительная столовая в Бирюлёво. Проверяю местоположение её телефона — совпадает с тем, что она прислала. Возможно, она входит в совет директоров… Я никогда не мог уследить за всеми организациями, в которых она состояла. Но это не объясняет её присутствия там в праздничный вечер. В голове проносится дюжина сценариев с моей женой, работающей в столовой для бездомных.

Без охраны.

Без защиты.

И без малейшего понятия, как себя защитить, если что-то случится.

Блин.

Как бы я ни любил эту новую Эмму, она сведёт меня в могилу до сорока пяти.

Паркуюсь через дорогу и пишу ей, что жду снаружи. Чувствуя себя привилегированным ублюдком в машине за двести миллионов рублей у дверей столовой для бедных, я почти жду, что она позвонит и скажет, будто всё перепутала и на самом деле сидит в каком-нибудь шикарном ресторане на Арбате. Но не проходит и минуты, как она выходит из здания, плотнее запахивая пальто.

Увидев меня, она расплывается в улыбке, от которой на душе становится теплее, чем за весь этот проклятый день. Кепка надвинута на лоб, из-под неё выбивается конский хвост, на лице ни грамма косметики, но она сияет.

И это что, кроссовки на её ногах?

Эмма Князева на публике в кроссовках.

Выскакиваю из машины и открываю ей дверь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Bugatti? Серьёзно? Не мог выбрать что-нибудь менее заметное? — Её улыбка превращается в лукавую ухмылку, от которой у меня в мозгу что-то щёлкает, и память услужливо подсовывает картину того раза, когда мы занимались яростным сексом на капоте этой самой машины. Судя по огоньку в её глазах и тому, как она прикусила губу, её воспоминания проигрывают тот же фильм.

Это было на мой день рождения. Она была в ярости, что Кирилл купил мне такой дорогой подарок и, по её мнению, попытался её затмить. Мы были в нашем частном гараже, я сказал ей, что она ведёт себя как сумасшедшая. Она назвала меня гигантским членом, а в следующую секунду я уже прижимал её к капоту и вбивался в неё.

Глядя на серебристый спорткар, я собираюсь объяснить, что вызвал бы такси, если бы знал, что поеду сегодня в благотворительную столовую. Но мне слишком нравится эта её игривая сторона, так что я подыгрываю. Пожалуй, быть господином и госпожой Смирновыми проще, чем пытаться быть Князевыми.

— Я хотел отвезти Вас домой стильно, госпожа Смирнова.

Жестом приглашаю её сесть, и она, прежде чем скользнуть в салон, дарит мне лёгкий поцелуй в щёку. Лёгкое подрагивание в паху перерастает в полноценную, ноющую боль.

Мы едем обратно к центру, она сняла кепку и откинулась на кожаное сиденье с довольной улыбкой. У меня есть несколько вопросов, и некоторые из них, скорее всего, выведут её из себя, так что я захожу издалека.

— Так ты теперь волонтёр в столовой для бездомных?

Она мычит в ответ.

— Не теперь, нет. Я работаю там только на этот праздник. У них самый загруженный день в году, а меня это спасает от одиночества.

В этой фразе столько всего, что хочется разобрать на части, но я не знаю, с чего начать. И снова выбираю безопасный путь.

— Ты делала это раньше?

Она кивает.

— Каждый год. Последние десять лет.

— Что? — Я чуть не врезаюсь в отбойник. — Почему я не знал? Что ты… — Захлопываю рот, прежде чем сказать что-то, что спровоцирует ссору.

Её губы изгибаются в улыбке.

— Ты ведь помнишь, как я организовывала благотворительный вечер для этой столовой? — спрашивает она, и я надеюсь, она не ждет ответа, потому что, по правде говоря, я не помню. Она организовала сотни таких вечеров. За всеми было невозможно уследить. К счастью, она продолжает: — Ну, я подружилась с людьми, которые ею управляют, Ринатом Хабировым и его женой Аделиной. Они пригласили меня поработать волонтёром, и мне так понравилось, что с тех пор я делаю это каждый год.

— Но как никто не узнал? Пресса? Почему я не знал, Эмма?

Она пожимает плечами.

— Пряталась у всех на виду, полагаю. Либо так, либо кепка — маскировка получше, чем принято считать. Но, честно говоря, не думаю, что кто-то ожидал бы от меня такого, поэтому никто и не искал меня там. А Ринат с Аделиной никогда бы меня не выдали — они слишком крутые для этого.

Она права.

Не могу представить, чтобы кто-то искал Эмму Князеву в столовой для бездомных, по крайней мере ту Эмму Князеву, которую я знал раньше.

— И ты не сказала мне, потому что?..

— А зачем? — В её голосе звучит искреннее недоумение. — Ты бы волновался, что я там, да и у нас не было планов провести этот вечер вместе. Я сказала тебе, что буду с друзьями, и это была правда.

Чувство вины и сожаления, усугублённое поведением моих братьев-придурков, сжирает меня изнутри.

— Но если бы я знал, что ты проводишь праздник одна…

Бросаю на неё взгляд и вижу, что она хмурится.

— Я была не одна.

— Ладно, очевидно, ты была не одна, но я не понимал, что у тебя нет планов. Если бы я знал, я бы…

— Бросил свою семью? — Я не пропускаю лёд, прокравшийся в её тон. — И у меня были планы. Я вполне довольна тем, как решила провести этот вечер.

— Ты должна была мне сказать, Эмма, — тихо говорю я.

— Зачем? Не похоже, что ты бы изменил свои планы и остался со мной, вместо того чтобы провести время с отцом и братьями.

Теперь она несправедлива.

Она не может так утверждать, не дав мне шанса доказать обратное. Костяшки моих пальцев белеют на руле.

— Конечно, остался бы!

Она фыркает.

— Это ложь, и мы оба это знаем.

— Не выставляй меня каким-то монстром. Я бы никогда сознательно не оставил тебя одну в праздник.

Она поворачивается в кресле, и когда я снова бросаю на неё взгляд, она сверлит меня глазами, в её карих, цвета виски, глазах полыхает огонь.

— Ты ведь и правда в это веришь, да?

Съезжаю на обочину, чтобы уделить ей всё своё внимание.

— А ты нет? Неудивительно, что мы разводимся, раз ты считаешь меня настолько жестоким.

— Не жестоким, дорогой, просто… — Она вздыхает и качает головой.

— Просто каким?

— Просто тем, кто ты есть. Преданный старший брат, которому необходимо быть нужным своей семье. Помнишь, как я пригласила тебя поехать со мной в Сочи, а ты сказал, что не можешь их оставить?

Не могу поверить, что она так вопиюще переписывает нашу историю.

— Один раз, Эмма. Это был один раз, тринадцать лет назад.

— Это был один из целой серии инцидентов. Я перестала просить тебя что-либо делать или куда-либо ехать со мной, потому что было слишком больно, когда ты выбирал их, а не меня. Каждый. Чёртов. Раз.

Неужели она так себя чувствовала весь наш брак? Словно она на втором месте?

— В любом случае, сейчас это уже не имеет значения. Это дела давно минувших дней. У меня на самом деле был прекрасный вечер, и я бы не променяла его ни на что другое. Пожалуйста, отвези меня домой.

Зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох.

— Я хочу понять, Эмма. Пожалуйста, поговори со мной.

Она качает головой.

— Ты расстроишься и начнёшь защищаться, и тогда вечер будет испорчен. Так что нет. — Слова жестокие, но тон безразличный.

Кладу руку ей на плечо и жду, когда она посмотрит мне в глаза и увидит, насколько я искренен.

— Я обещаю, что буду слушать непредвзято.

Она облизывает губы, а затем одаривает меня взглядом, который ясно говорит: «Ну, ты сам напросился, идиот».

— Твои братья, кажется, всегда в тебе нуждаются, и я иногда задаюсь вопросом, так ли это на самом деле, или они просто привыкли, что ты всегда рядом, и думают, что нуждаются.

— Это называется быть хорошим братом. — Я тут же жалею о своих словах и резком тоне. Я только что подтвердил её правоту насчёт того, что я расстроюсь и начну защищаться. Понижаю голос, стараясь говорить нейтрально. — Разве я не должен быть рядом, если я им нужен? Даже если на самом деле нет? Не понимаю, что в этом плохого.

— Конечно, ты должен быть рядом со своими братьями, Руслан, но не в ущерб… — Её горло сжимается, она сглатывает, и глаза наполняются слезами. — Их четверо, а я одна.

Что, блин, это должно означать?

— Ты действительно думаешь, что я ставил их выше тебя?

Она смотрит с недоверием.

— А ты нет?

Волна вины захлёстывает меня при виде неприкрытой, чистой боли в её глазах.

— Ладно, я так делал. Иногда. Но только когда я им был действительно нужен. Что я должен был делать? Я их старший брат.

— И ты мой муж. И это было не иногда, Руслан, а каждый раз.

— Например, когда?

Она закатывает глаза.

— Я могла бы составить тебе список длиннее телефонного справочника, но навскидку: благотворительный вечер фонда «Искусство и Природа» пару лет назад — ты кинул меня в последнюю минуту, чтобы поехать на ужин к Кириллу. Ужин, который я устроила для совета попечителей больницы, и на котором ты не появился, потому что Диме нужно было обсудить с тобой какие-то заметки для совещания. Совещания, к которому он был более чем готов. Три месяца назад, когда Валентин попросил тебя отвезти его на собрание Анонимных Наркоманов в другой город, а у меня был повторный приём у врача после тревожного результата ПАП-теста. Продолжать?

На кончике языка вертится возражение, но я проглатываю его. Она уверяла меня, что плохой результат мазка — это пустяк, что ей не нужна моя суета. Но, конечно, это было не так. Ей, должно быть, было страшно.

Чертовски страшно.

Я был в ужасе.

Несмотря на её заверения, я всё время, пока Валентин был на собрании, пялился в телефон, ожидая, когда она сообщит, что всё в порядке.

Но она не могла этого знать, потому что я слишком боялся её холодного отказа, чтобы сказать, как сильно хочу быть рядом. Я искренне верил, что я ей не нужен для всего этого. Но это не оправдание. Моя работа была в том, чтобы знать, что я ей нужен. Моя работа была в том, чтобы сделать её своим главным приоритетом.

— Эмма, я… Мне так жаль. Я не осознавал… не знал… Я должен был знать, что я тебе нужен.

Она смахивает слезу с щеки.

— По правде говоря, я давно научилась в тебе не нуждаться — я поняла, что на тебя нельзя положиться. Но никогда не переставала надеяться, что однажды ты всё-таки выберешь меня.

Её слова острее ножа в сердце, и я не могу отрицать их правдивости. Любой из моих братьев был бы счастлив отвезти Валентина на собрание, но я должен был вмешаться и стать братом года. А тем временем я претендовал на звание худшего мужа десятилетия.

Вспомнив, как я чувствовал себя у отца и как, должно быть, она чувствовала себя рядом с ними всё это проклятое время, снова беру её руку и сжимаю её тонкие пальцы.

— Прости меня за каждый раз, когда я не ставил тебя на первое место, и за каждый раз, когда заставлял тебя чувствовать себя второй.

Её улыбка дрожит, но она так прекрасна.

— Я ценю это.

— Блин, я был дерьмовым мужем.

Она кивает.

— А я была дерьмовой женой. Но не всё время. Мы как-то функционировали в нашей собственной искажённой манере. И, как я уже сказала, это дела давно минувших дней. — Её выражение лица полностью меняется, в глазах зажигается свет. — У меня сегодня был такой энергичный и поучительный день, Руслан, и он действительно заставил меня быть благодарной за очень многое. Так что давай не будем больше ворошить наши прошлые обиды. Как насчёт того, чтобы просто наслаждаться друг другом, пока мы можем?

Искорка в её глазах придаёт мне смелости.

— И где бы вы хотели это сделать, госпожа Смирнова? Я полностью в Вашем распоряжении.

Её ресницы трепещут на розовых щеках.

— А номер в отеле в Истре свободен?

Прижимаю её костяшки к своим губам.

— Для тебя,

mi amor

, всегда.

Она вздыхает, и я притягиваю её для долгого поцелуя, не в силах вспомнить, когда в последний раз называл её своей любовью. Сожалею об этом так же сильно, как и обо всём остальном, в чём она обвинила меня сегодня вечером. Так же сильно, как обо всех тех случаях, когда я подводил её за последние двадцать лет. Я всегда гордился тем, что я хороший человек, и, по крайней мере, в глазах других людей, вероятно, таковым и выгляжу. Но всё это не имеет значения, когда я не смог быть рядом с единственным человеком в этом мире, который должен был иметь возможность на меня положиться.

Это горькая пилюля, но я буду заниматься самобичеванием завтра. А сегодня на её лице улыбка, и я отдам ей каждую унцию своего внимания. Она заслуживает не меньшего.

Я позвонил в отель и предупредил менеджера, что мы едем, чтобы он подготовил наш номер. Сегодня здесь есть и другие постояльцы, и я хотел, чтобы мы могли незаметно пройти прямо к себе. Он ждал нас по прибытии и сунул мне в руку ключ от нашего обычного номера.

От нашего напряжённого разговора в машине не осталось и следа, и когда я сжимаю руку жены и втягиваю её в комнату, меня накрывает волной желания. Судя по тому, как расширяются её зрачки, когда я прижимаю её к двери, её тоже.

Стаскиваю с неё пальто, даю ему упасть на пол, и она впивается идеальными белыми зубами в свою пухлую нижнюю губу, прежде чем посмотреть на себя.

— Не думаю, что я одета подобающе для романтического свидания.

Мой взгляд голодно пожирает её тело. Да, она одета проще обычного — кроссовки, выцветшие джинсы и простой кашемировый свитер нежно-голубого цвета, — но для меня она выглядит невероятно.

— Я и не собираюсь оставлять тебя одетой надолго, малыш.

Она накручивает кончик своего хвоста на палец и морщится.

— От меня пахнет кухонным жиром.

Провожу носом по её шее, вдыхаю, но чувствую только её запах.

Пьянящий.

Вызывающий зависимость.

— Тогда как насчёт душа для начала?

Она мурлычет и медленно двигает бёдрами, прижимаясь к моему твёрдому члену.

— Думаю, это хорошая идея. Ты ведь подождёшь, пока я закончу? — Дразнит.

Подхватываю её на руки и обвиваю её ноги вокруг своей талии.

— Чёрта с два.

Она хихикает, обвивая руками мою шею, пока я несу её в ванную. Мне не требуется много времени, чтобы избавить нас обоих от одежды и затащить под горячую воду. Она стоит спиной ко мне, и на мгновение я просто смотрю, как капли стекают по её позвоночнику и идеально круглым ягодицам. Сильным шлепком по заднице пресекаю её настойчивые попытки помыться самой, и вскоре она уже стоит с закрытыми глазами и приоткрытыми губами, пока я мою и обрабатываю кондиционером её карамельные локоны.

Закончив с волосами, выдавливаю щедрую порцию геля на ладонь, скольжу руками ей на грудь и медленно массирую её. Она стонет, прижимаясь ко мне спиной, пока мой пульсирующий член не оказывается между её ягодицами. Покусываю её плоть, наслаждаясь звуками, которые она издает, пока я намыливаю каждый сантиметр её тела. Когда пена почти смыта, просовываю руку между её бедер и накрываю ладонью её сладкую киску.

— Пора сделать тебя по-настоящему мокрой,

mi amor

.

Она кладёт голову мне на плечо, когда я ввожу в неё один палец.

— Руслан, — хнычет она, её бедра дрожат. — Пожалуйста.

— Хочешь кончить, детка?

Она впивается ногтями в мышцу моего предплечья.

— Да.

Добавляю второй палец и проникаю глубже и сильнее, упиваясь её тугим жаром, сжимающим меня, её бархатистой влагой, покрывающей мои пальцы, пока я подвожу её к краю. Именно в этот момент она отдаёт мне полный контроль — когда дрожит от нужды. Я бы жил в этих мгновениях вечно, если бы мог, в мгновениях, когда в мире нет ничего, кроме нас двоих. Прижимаюсь губами к её уху.

— Я здесь. Позволь мне позаботиться о тебе, Эмма.

Свободной рукой начинаю теребить её чувствительные соски, и жалобный стон срывается с её губ, когда она кончает для меня. Влажный жар стекает по моей ладони, и мой член дёргается, отчаянно желая взять своё. Пока она всё ещё дрожит, разворачиваю её и поднимаю. Прижав её спиной к прохладной плитке и обвив ногами мои бёдра, вхожу в неё прежде, чем она успевает вздохнуть, полностью заполняя её узкую киску.

— Никто и никогда не будет трахать тебя так, как я, правда?

Она обвивает руками мои плечи и утыкается лицом мне в шею.

Не в силах вынести мысль о её потере, рычу. Идея, что она когда-нибудь уйдёт от меня, подобна миллиону лезвий, вспарывающих моё сердце. Медленно выхожу и одним плавным толчком снова вхожу в неё.

— Правда?

— Нет, Руслан, — хнычет она, цепляясь за меня, пока я вбиваю её в стену.

— Вот моя хорошая девочка. — Трахаю её сильнее, вкладывая в движения всё разочарование, накопившееся внутри. Кирилл и Дима, ведущие себя как придурки. Наша ссора в машине. Вина, которую чувствую, зная, что всё, что она сказала, было правдой.

Она принимает всё.

Каждый карающий толчок.

Пока вся злость и боль не уходят, и снова остаёмся только мы вдвоём против всего мира. Здесь, где никто не может нас достать.

Жар нарастает внизу живота и расходится по бёдрам, когда моя собственная разрядка приближается, и я просовываю руку между нами и обвожу большим пальцем её клитор.

Она выкрикивает моё имя, и я не могу сдерживаться ни секунды дольше. Наполняю её узкий канал своей разрядкой, и мы тяжело дышим, прижавшись лбами друг к другу, пока пережидаем наши оргазмы. Когда я наконец могу говорить, убираю её волосы со лба и спрашиваю:

— Ты останешься со мной сегодня ночью?

Её глаза цвета виски сияют, и она прикусывает губу. Если она скажет нет, я всё равно могу привязать её к кровати, но она улыбается и шепчет:

— Да.

Осторожно опускаю её дрожащие ноги на пол душевой и улыбаюсь, касаясь губами её кожи. Я закажу еду и вино, и мы будем есть, пить и снова заниматься любовью, прежде чем она заснёт в моих объятиях. Это самый идеальный способ провести вечер, который я только могу себе представить. Как бы я ни любил проводить время с остальной частью моей семьи, не помню, чтобы был таким счастливым и таким благодарным за очень долгое время.

Глава 22. Руслан

Бросаю взгляд на часы и понимаю, что пора ехать. Однако у моего племянника на этот счёт совершенно иные планы: он раз за разом лупит меня по голове блоком из «Дженги». И каждый раз, когда ему это удается, Лёня заливается истерическим хохотом. Он сидит на своём коврике, как крепко сбитая статуэтка Будды, и визжит от восторга, размахивая пухлыми ручонками в воздухе. И этот звук — один из лучших на всём белом свете.

Мало что на свете могло бы заставить меня сдвинуться с этого места, но Эмма — одна из таких причин. Я позволяю Лёне нанести последний удар, и он попадает мне прямо в нос, а потом хохочет так сильно, что заваливается на спину. Лёжа, он сучит ножками, агукает и пытается засунуть себе в рот пятку. Щекочу его животик, и к тому моменту, как я снова усаживаю его, по его круглым румяным щекам уже текут слёзы от смеха.

— Малой, ты самый крутой чувак из всех, кого я знаю, — говорю, поднимаясь на ноги.

Кирилл и Алина на кухне, и отсутствуют они уже подозрительно долго. Предусмотрительно стучу, прежде чем войти, и застаю их в виде слишком уж растрёпанном для тех, кто просто «пошёл за перекусом для малыша». Вскидываю бровь, и Кирилл ухмыляется в ответ. Самодовольный засранец.

— Ты ведь останешься на ужин, правда? — спрашивает меня Алина, поправляя волосы. — Пожалуйста.

С тех пор как я объявил о разводе, вся моя семья наперебой приглашает меня на ужины, обеды и завтраки практически каждый день. Кажется, они думают, что без них я умру с голоду, но на самом деле это их способ продемонстрировать поддержку и убедиться, что у меня не будет слишком много времени наедине с собой, чтобы жалеть себя. Это мило и, куда лучше, чем если бы им всем было плевать или рядом не было бы никого из родных. И тут до меня внезапно доходит, что именно в таком положении сейчас находится Эмма.

Блин, почему я осознал это только сейчас?

— Брат, ты в порядке? — спрашивает Кирилл, кладя руку мне на плечо. Киваю и выдавливаю улыбку.

— Всё хорошо, спасибо. Но на ужин остаться не смогу, извини.

Мы втроём возвращаемся в гостиную, чтобы присмотреть за Леонидом. Теперь, когда он стал более подвижным, он способен натворить немало бед.

— Почему нет? — Кирилл подхватывает сына на руки и фыркает ему в шею, отчего Лёня заливается громким смехом. — Потому что твой племянник играет в «Дженгу» лучше тебя?

— Он жульничает. Явно в отца пошёл. Нет, я… э-э… занят. У меня дела.

Кирилл и Алина переглядываются, и брат вскидывает брови. Алина одаривает меня милой улыбкой и говорит:

— О. Дела? Это сейчас так называется?

— Понятия не имею, о чём ты, — отвечаю, сохраняя нейтральный тон.

— Она имеет в виду, что мы знаем, что у тебя свидание, хитрец, — отвечает Кирилл. — И мы заметили, что в последнее время ты прямо-таки порхаешь. Такой пружинистостью в походке мужчину может обеспечить только женщина. Не нужно так защищаться. Ты теперь свободный человек. Тебе можно ходить на свидания.

Пожимаю плечами и беру куртку.

— Так это серьёзно? — Он высвобождает свои волосы из цепких пальчиков Леонида и продолжает: — Или это просто, ну, знаешь, способ прийти в себя после Эммы?

Изо всех сил стараюсь сохранить невозмутимое выражение лица.

— На данном этапе не знаю, серьёзно это или нет. Но точно не мимолётно.

— Какая она? — спрашивает Алина. — Она хорошая?

— Да. Очень, — отвечаю, не добавляя вслух: «Хотя она изо всех сил пытается убедить окружающих в обратном». — А ещё она забавная, добрая и умная.

— И при этом горячая штучка? — подмигивает Кирилл.

— О да, — не могу сдержать улыбку. — Самая сногсшибательная женщина из всех, кого я когда-либо знал.

Алина бросает на нас обоих строгий взгляд.

— Могу я напомнить вам двоим, что мозг Лёни сейчас впитывает слова как губка? Я не хочу, чтобы его первым словом было что-то нецензурное. Понятно?

— Да, мам, — говорит Кирилл.

Алина закатывает глаза, и они вдвоём провожают меня до двери. Кирилл пожимает мне руку и задерживает её на секунду дольше, глядя мне в глаза.

— Я очень рад, что ты кого-то встретил, брат. Знаю, ситуация с Эммой непростая, но поверь мне, без неё тебе лучше. Нам всем лучше.

Его слова идут от чистого сердца, но они бесят меня.

— Не говори о ней так, хорошо? Ты можешь думать о ней что угодно, но прояви ко мне уважение и держи своё мнение при себе.

Он выглядит удивлённым, затем раздосадованным. Алина успокаивающе кладёт руку ему на плечо, прежде чем он успевает что-то сказать. Это действует мгновенно, и он делает вдох.

— Сообщение получено и понято. Но она твоя бывшая — ты больше не обязан её защищать.

Не отвечаю, потому что ничто из того, что я мог бы сейчас сказать, не принесло бы пользы. Вместо этого протягиваю малышу Леониду блок от «Дженги», который нашёл у себя в кармане. Тот приходит в восторг, издаёт демонический смешок и со всей силы заезжает им отцу прямо в глаз.

Закрывая за собой дверь, улыбаюсь, услышав восклицание брата: «Блин!»

Я дал Ирине выходной, как делаю всегда, когда встречаюсь с Эммой. Я полностью доверяю нашему водителю, но нечестно ставить её в такое трудное положение, заставляя хранить наш с Эммой секрет. Ловлю такси и по дороге в Подмосковье проверяю телефон. Сегодня мы совершаем преступление — пересекаем границы субъектов. Это была идея Эммы: с тех пор как неделю назад она переехала в Люберцы, ей полюбилась идея пробовать новые места. Как джентльмен, я, разумеется, не хочу препятствовать её духу авантюризма. Особенно учитывая, что он, похоже, распространяется на все аспекты её жизни, включая спальню.

Изначально я был против её переезда в Люберцы. И под «против» я имею в виду «в абсолютном, мать его, ужасе». Основной удар принял на себя Егор, и он, как обычно, был в своём репертуаре. Он слушал с совершенно непроницаемым лицом, пока я рвал и метал, и позволил мне выпустить пар. А потом поставил меня на место.

— Ты ведёшь себя как идиот, — сказал он. — Нет ничего плохого ни в Люберцах, ни в доме, где выросла моя девушка. Вынь голову из задницы и признай, что ты просто не хочешь, чтобы она выходила из-под твоего контроля и поля зрения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Возразить на это было особо нечего, не доказав его правоту, но я предпринял вялую попытку оправдать свою озабоченность соображениями безопасности. Он и слушать не стал.

— С ней всё будет в порядке. Рядом живёт Зоя Михайловна, а эта женщина кого угодно до смерти напугает. К тому же Эмма собирается изучать единоборства и купить себе травмат.

Я уставился на него, и он наконец-то улыбнулся.

— Шучу. — Он откашлялся, очевидно, борясь с желанием рассмеяться, и добавил: — Она скорее из тех, кому пойдёт пистолет с перламутровой рукояткой, не находишь?

В конце концов, мне пришлось признать, что я не могу контролировать Эмму или её решения, — и тот факт, что она стала намного счастливее, принимая решения, исходя только из собственных желаний и потребностей. Она стала легче, словно змея, сбросившая кожу вместе со всеми ожиданиями и блестящей мишурой своего прежнего образа жизни.

Когда она переехала в Люберцы, я вернулся в наш таунхаус и сразу понял, откуда у неё взялось желание сбежать оттуда. Этот дом слишком велик для одного человека. Блин, он был слишком велик и для двоих, и всё это лишнее пространство, казалось, издевательски напоминало мне о той жизни, которую мы планировали, когда покупали его.

Валентин оставался у меня на несколько ночей, и это было здорово. Мне понравилось проводить время с младшим братом и лучше узнавать его нового. Годы путешествий и борьбы с собственными демонами изменили его, сделали не таким, как мы все. Без сомнения, более здоровым. Надеюсь, что теперь он задержится на некоторое время — ради нас всех, но особенно ради отца.

Приятно, когда он рядом, но ничто не сравнится с этим — с трепетом тайной ночи с Эммой. Моя жена и моя любовница в одном опьяняющем флаконе.

Мы едем за город, чтобы встретиться на людях за ужином, как любая другая изменяющая пара, полагаю, и я едва могу дождаться. Она предложила маленький городок на реке, известный своей уютной атмосферой и историческими зданиями. Крайне маловероятно, что мы встретим там кого-то из знакомых, а интерес СМИ предсказуемо угас после того, как мы опубликовали короткое видео, снятое на нейтральной территории в офисе Егора. Как и предсказывал Дмитрий, мы до смерти утомили их своей чёртовой цивилизованностью. Ха, если бы они только знали.

Конкретное место встречи выбрал я, и у меня припасён ещё один сюрприз неподалёку. Ловлю себя на том, что ухмыляюсь в такси, предвкушая её реакцию. Мы подъезжаем к ресторану, и я поражаюсь, насколько этот городок отличается от центра Москвы. Всего час езды, а будто целый мир. Эмма приезжает в то же время, и я вижу, как она болтает с Андреем через окно его такси. Она со смехом отпускает его, а когда поворачивается и видит меня, широкая, удивлённая улыбка преображает всё её лицо, делая его сияющим.

Я предупредил её одеться повседневно. Это часть моего сюрприза. Она восприняла мои слова буквально. Её бесконечные ноги обтянуты светло-серыми легинсами, а на ней мешковатый бледно-голубой свитер, доходящий до середины бедра. Это повседневный наряд, но это всё та же Эмма — она дополнила его туфлями на каблуках и ещё одним ожерельем на длинной цепочке, которое уносит мои мысли в тёмные и опасные дали.

— У тебя такой вид, будто ты собралась на йогу в Кремль, — говорю, заключая её в объятия. Она с лёгким писком прижимается ко мне и обвивает руками мою талию.

— Отлично. Именно такого эффекта я и добивалась. Как поживаете, господин Смирнов?

Моё сердце учащённо бьётся, когда я накрываю её губы своими. Наши языки голодно скользят друг по другу, она стонет и тает в моих руках, как горячий воск.

— Теперь лучше, госпожа Смирнова, — говорю, когда наконец отрываюсь, чтобы глотнуть воздуха.

Она трётся о меня и улыбается.

— Да. Я чувствую. Тебе бы лучше подумать о своём детском стоматологе, иначе нас могут арестовать за непристойное поведение в общественном месте.

— Что ж, это было бы для тебя впервые, правда? — Беру её за руку и веду внутрь. — Быть арестованной?

— Насколько тебе известно, — парирует она, улыбаясь мне. Блин, до чего же она красива. Кажется, каждый мужчина в зале оборачивается, чтобы посмотреть на неё, и я чувствую себя самым счастливым человеком на свете. Потому что мне можно не только смотреть, но и прикасаться.

Нас провожают к столику у окна с видом на реку. На улице темно. Жёлтый свет из окон домов и фары машин на мосту отражаются в стеклянной глади воды.

— Думаю, это ещё один «первый раз», — говорю, когда мы делаем заказ. — Ты пришла вовремя.

— О, я знаю. Я чуть не пришла раньше — вот это была бы катастрофа. — Она делает паузу, затем говорит: — Я никогда не делала это нарочно, знаешь. — Её глаза наполняются слезами, она моргает, сгоняя их, и одаривает меня лукавой улыбкой. — Ну, может, иногда.

Она явно пытается сохранить лёгкий тон разговора, так что я подыгрываю.

— Я так и подозревал. Ты и вправду была ужасно избалованной девчонкой.

— Эй, полегче с «была», если не возражаешь. У меня и сейчас бывают моменты. — Её огромные глаза сияют так же ярко, как огни на реке, карамельно-русые волосы лежат свободными волнами на плечах. На ней немного косметики, но это уже не доспехи, а скорее игривая маска.

Эта новая жизнь, которую она строит для себя, ей к лицу. Чувствую укол ревности от этого, потому что её новая жизнь — та, которую она строит без меня, но я также восхищаюсь ею. Нужна смелость, чтобы делать то, что она делает. Нужна была смелость, чтобы сойти с того безумного и токсичного поезда, в котором мы вместе застряли.

— Ты выглядишь потрясающе, — тихо говорю, наливая ей вино. — Ты и есть потрясающая. Не думаю, что когда-либо видел тебя более сногсшибательной. — Мой голос звучит особенно глубоко, и её щёки заливает румянец.

— Спасибо, — говорит она с лёгким смешком. — Но не уверена, что ты прав. Весь этот образ «минимум ухода» не всегда полезен для эго. Я вижу гораздо больше морщинок, чем раньше. Полагаю, я в том возрасте, когда большинство женщин нашего круга делают себе пластику.

— Нет, это не так, — твёрдо говорю я. — Ты никогда не будешь в этом возрасте. Ты всегда будешь идеальна такой, какая ты есть.

— Правда? Даже когда я буду старой, седой и сморщенной, как изюм?

— Даже тогда. Ты всё равно будешь красива. Просто у тебя будет немного больше… патины.

Её улыбка захватывает дух, и я совершенно бессилен перед ней.

— Патина, — повторяет она, обдумывая концепцию. — Как у статуи Свободы. Мне подходит. Кстати, о драгоценностях, на которых виден их возраст… Я говорила тебе, что бабушка Люся нашла себе бойфренда?

Я поперхнулся вином, и она смеётся, пока я вытираю бороду салфеткой.

— Ты специально сказала мне это после того, как я сделал глоток?

— Конечно. Иначе было бы не смешно. Но это правда. У неё есть друг по имени Армен.

— Ух ты. Не уверен, что хочу развивать этот образ в голове. — Я хорошо отношусь к бабушке Люсе, но, как правило, стараюсь не думать о сексуальной жизни восьмидесятилетних. — А что она думает обо… всём этом?

Официант приносит нашу еду, и она смотрит на него огромными глазами, благодаря с медовыми нотками в голосе. Неудивительно, что, повернувшись уходить, он спотыкается о собственные ноги.

— Ну, она не знает о господине и госпоже Смирновых. Не думаю, что ей нужно знать, как горячо ты выглядишь в костюме пожарного. — Её зрачки расширяются при воспоминании о нашей последней небольшой сессии в отеле в Истре.

— Удивлён, что ты вообще знаешь, как горячо я выгляжу в костюме пожарного. Он был на мне всего тридцать секунд.

— Что я могу сказать? Иногда девушке нужен герой. Голый. Было весело, правда?

Время, которое мы провели вместе с тех пор, как она вернулась из Сочи, было гораздо больше, чем просто весельем — это были одни из лучших, самых счастливых моментов в моей жизни. Что заставляет меня всерьёз задуматься, почему мы столько лет жили в аду.

Чуть не подпрыгиваю, когда её пальцы ног скользят по моему внутреннему бедру и мягко опускаются на пах. Её улыбка становится дьявольской, когда она легонько потирает мой член.

— Ты всегда так ходишь, или я особенная?

Протягиваю руку под стол и решительно убираю её ногу. Я не могу ответить ей тем же с этого ракурса, но в какой-то момент я отомщу. И она будет наслаждаться каждой секундой.

— Ты определённо особенная. Мой член всегда готов для тебя, детка. Мы сидим здесь, в этом милом местечке, притворяемся цивилизованными, но всё, о чем я могу думать, — это как войти в тебя по самое небалуй.

Говорю тихо, но грязные словечки производят желаемый эффект. Она ухмыляется и прикусывает свою пухлую губу. Знаю, что она сейчас мокрая, и мне хочется залезть под этот стол и доводить её, пока она не кончит.

Мы смотрим друг на друга, а затем одновременно смеёмся.

— Всё это пребывание на публике — настоящее испытание, — говорит она. — Может, мы скорее пара для закрытых дверей.

— Может быть, и так. — Интересно, заметила ли она, что назвала нас парой. Её рука слегка дрожит, когда она подцепляет вилкой кусочек салата, так что, полагаю, заметила. Сжаливаюсь над ней. — Как Люберцы? И когда у тебя собеседование в общественном центре?

Она хватается за предложенный выход и рассказывает мне о жизни в бывшем районе Майи. Она с настоящим энтузиазмом говорит о еде, барах, ощущении, что находишься в настоящем месте. Пока она болтает, её руки летают, а глаза блестят. Люберцы зажгли в ней что-то, и меня охватывает необоснованная ревность. Она знает мой мир, каждый его сантиметр, но она переехала в совершенно новый, который меня не включает. Не знаю, улавливает ли она мою иррациональную ревность, но она делает паузу.

— Ты мог бы, не знаю, приехать в гости? В смысле, если захочешь.

Мы на зыбкой почве. Вся эта ситуация и так совершенно ненормальная — иметь роман с партнером, с которым ты в процессе развода, достаточно странно. Но, по крайней мере, мы оба знаем, что это.

Это фантазия.

Это наш способ поставить точку в отношениях, которые держали нас обоих в своём плену более двух десятилетий.

Но приехать к ней в Люберцы? Увидеть её новый мир?

Не уверен, что это хорошая идея.

— Может, и приеду, — просто говорю, не давая обещаний, но и не отвергая её. Она кивает, и неловкий момент проходит. Вероятно, она и сама пожалела о приглашении, как только оно сорвалось с её губ.

— Собеседование в общественном центре послезавтра. — Она быстро меняет тему. — Это заняло целую вечность, потому что им нужно было провести всевозможные проверки, убедиться, что я не закоренелая преступница или что-то в этом роде. Тем временем я смотрела видео с уроками танцев на RuTube, и думаю, у меня может получиться. Это не обязательно должен быть балет или что-то такое структурированное. Скорее, речь идёт о том, чтобы получать удовольствие и вдохновлять их. Это будет не похоже ни на что, что я когда-либо делала, но… это хорошо. Это то, чего я хочу. — Её голос становится тише, и её опьяняющий взгляд останавливается на моём лице.

— Я сумасшедшая?

— Определённо. Но, конечно, ты справишься. Я ни секунды в этом не сомневаюсь.

Проведя собственное расследование и поговорив об этом с Викой, я всё ещё испытываю некоторые опасения, но это, очевидно, уважаемая организация. Если она в итоге станет там волонтёром, я определённо сам нанесу туда визит.

Сменив тему, она спрашивает меня о работе, и я ввожу её в курс дела по южнокорейской сделке. Она задает все правильные вопросы и даже делает несколько предложений. У Эммы острый деловой ум, и она исключительно хорошо играла роль жены руководителя корпорации. Всякий раз, когда нам приходилось принимать гостей или развлекать высокопоставленных визитеров, она была на высоте. Вместе мы устраивали фантастическое шоу. Лишь когда мы оставались одни, начинали лететь колкости и выпускались когти.

Мы переходим к Лёне, и я показываю ей фотографии, которые сделал сегодня вечером. Он держится за диван и стоит на нетвёрдых ножках с довольной слюнявой ухмылкой на лице.

— О боже, посмотри на эти ляжки, — с восторгом говорит она, пролистывая фото. — Обожаю эти складочки. Он восхитителен, правда? — Её тон — чистая радость, без намёка на сарказм, грусть или скрытую язвительность.

Закончив с напитками и едой, мы выходим на холодный ночной воздух. Она принесла с собой большую шубу из искусственного меха, и она выглядит сногсшибательно даже с её повседневным нарядом. Её рука скользит в мою, когда мы прогуливаемся вдоль набережной, и я сжимаю её холодные пальцы. Мы идём, говоря обо всём и ни о чём, и это просто и радостно. Не могу вспомнить, когда мы были так умиротворены друг с другом.

— Готова к своему сюрпризу? — спрашиваю я. Она с довольным видом смотрит на меня снизу вверх, и ясно, что она чувствует то же самое.

— Всегда, — отвечает она, приподнимаясь, чтобы поцеловать меня. — Если только это не пони.

Блин. Почему я об этом не подумал?

Глава 23. Руслан

Смотрю на карту в телефоне, внезапно ощущая укол нервозности.

— Ага. Я купил тебе пони. Будем держать его в конюшне где-нибудь под Истрой и навещать по выходным.

— Ура! Как раз то, о чём я всегда мечтала.

Она это серьёзно?

Как и большинство девушек из её круга, в детстве Эмма брала уроки верховой езды и обожает животных. Хотя я никогда не замечал у неё особого интереса именно к лошадям. Но, блин, если она хочет пони, я достану ей этого грёбаного пони. Просто за ближайшие пять минут я это никак не организую.

К тому времени, как мы добираемся до места, я уже почти уверен, что она будет разочарована. Останавливаюсь у здания, к которому мы направлялись, и беру её ладони в свои.

— Слушай, это не пони.

Она запрокидывает голову и смеётся.

— Я так и не думала.

Киваю, стараясь скрыть облегчение.

— Ладно. А теперь я завяжу тебе глаза.

— Значит, у нас сегодня такая ночь? — её губы соблазнительно изгибаются. — Я не против, если ты тоже.

Блин.

Мой член снова колом. Если так пойдёт и дальше, у меня разовьётся какая-нибудь патология.

— Может, позже, — достаю из кармана пальто повязку. — А пока — чтобы не испортить сюрприз.

Она позволяет мне завязать ей глаза. Убирая её волосы с плеч, вдыхаю аромат её шампуня. Даже он пахнет иначе — тонкий, с ноткой кокоса. Веду её внутрь, предупреждая о ступеньках и направляя по коридору. За дверью царит полумрак.

Снимаю повязку.

Она крепко держит меня за руку и слегка щурится, когда я щёлкаю выключателем. Лампы под потолком с гудением оживают, и её глаза расширяются, когда она понимает, где мы. Она прикрывает рот рукой и кружится на месте, впитывая увиденное. Меня не интересует зал — я смотрю только на неё. Хочу, чтобы она была счастлива, хочу видеть восторг на её лице. Хочу, чтобы у неё было всё, что ей нужно, и даже больше. Может, это и не пони, но, похоже, она рада и этому.

— О боже, Руслан! Это великолепно.

Она тут же скидывает туфли на шпильках и шубку и начинает носиться по залу, словно паря над светлым деревянным полом. Внезапно остановившись, она указывает на меня пальцем.

— Ты ведь не купил это? Потому что мне правда не нужна собственная балетная студия.

— Нет, — уверяю я. — Просто арендовал на вечер. Подумал, ты сможешь немного попрактиковаться.

Она подбегает ко мне и обвивает руками шею.

— Спасибо. Мне так нравится.

Поднимаю её и кружу, вне себя от радости, видя её восторг.

Едва ставлю её на пол, она снова уносится прочь. Она кружится, порхает и прыгает, смеясь, как маленькая девочка новогодним утром. Моё сердце трескается и раскрывается настежь. Как бы я хотел нажать на паузу в этот идеальный момент. Нет ничего чудеснее, чем видеть, как моя прекрасная жена ведёт себя как та беззаботная девушка, какой она была, когда я впервые её встретил. До того, как жизнь потащила нас обоих на дно, словно раненых зверей.

Она подбегает к станку, проводит руками по полированному дереву и тут же принимает балетную позицию. Носки врозь, она низко приседает, грациозно вытягивая одну руку в сторону. Она продолжает выполнять серию движений, а я с удовольствием наблюдаю, как она плавно и гибко переходит из одной позы в другую.

Включаю на телефоне плейлист с классической музыкой, она благодарно кивает мне, а затем поднимает руки и выполняет пируэт. Останавливается и стягивает через голову мягкий голубой свитер, под которым оказывается белая майка на тонких бретельках.

— Я не была в таком месте много лет, — она делает небольшой разбег и взлетает в воздух, расставив ноги и вытянув носки. — Удивительно, как тело всё это помнит. Я ходила на танцы и занималась пилатесом, но ничто с этим не сравнится. Даже если я выгляжу как слонёнок, это чудесное чувство.

Она выглядит просто невероятно — длинная, стройная, соблазнительная, она танцует по залу, и её отражения следуют за каждым движением, словно подтанцовка. Тёмное торнадо волос вьётся вокруг её лица, когда она набирает скорость во вращении, и она смеётся, кружась всё быстрее и быстрее. Она делает энергичный круг по всему залу, совершает ещё один прыжок, а затем скользит на пол, приземляясь в шпагат.

Господи.

Это должно быть незаконно.

Когда я аплодирую, она поднимает взгляд. Лицо раскраснелось, тёмные пряди прилипли к блестящему от пота лбу. Она поднимается на ноги и делает мне небольшой поклон. Длинное серебряное ожерелье опускается и касается пола. Балет — это искусство, но когда я смотрю на неё, согнувшуюся почти пополам, с её задницей, отражающейся в зеркале…

Что ж, скажем так, мои мысли далеки от культуры.

— Давай, твоя очередь. — Она подходит, хватает меня за руки, поднимает на ноги и тащит к станку.

— О нет, ни за что, — твердо говорю, качая головой. — Балет не для меня.

— Оу. Слишком трусишь, да? — Она машет руками по бокам и издаёт кудахтающие звуки. — Полагаю, балет только для самых сильных мужчин.

— Прекрати. Я вырос с четырьмя братьями. Меня невозможно спровоцировать.

— Ладно, но тебя невозможно и убедить? Потому что я бы очень хотела, чтобы ты попробовал. Я делаю столько всего нового, впервые. Тебе тоже стоит. Или ты думаешь, что не сможешь меня поднять?

Я точно знаю, что она делает. Она добивается своего — в этом она мастер. Её большие глаза сохраняют невинность, а грудь слегка вздымается, пока она восстанавливает дыхание после усилий. Белая хлопковая майка обтягивает её грудь, соски отчётливо видны сквозь тонкую ткань.

Мать вашу, она без лифчика.

Это тоже должно быть незаконно.

Она замечает мой взгляд и одаривает меня кокетливой улыбкой.

— Что я могу сказать? Балет меня возбуждает.

— Ладно. Я попробую, — в моём голосе появляется хрипота, не имеющая ничего общего с желанием танцевать.

— Великолепно. Но сначала немного разомнись. Не хочу, чтобы ты потянул мышцу. Постарайся копировать меня, но не волнуйся, если не получится. Делай что можешь, и если что-то заболит, остановись.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она выполняет несколько базовых приседаний и растяжек, ничего такого, чего бы я не делал в спортзале или во время спарринга, затем ведёт меня к станку. Пытаюсь повторять её движения, но с переменным успехом. Я ни за что не смогу поднять ногу так же высоко или выпрямить её так же, как она, и она это знает. Клянусь, она едва сдерживает смех всё это время.

— Знаешь, — говорю, когда она без усилий опускает руки к полу, а я дотягиваюсь лишь до половины пути, — это нечестно. Надо бы вытащить тебя на боксёрский ринг и посмотреть, как ты справишься.

Она медленно выпрямляется, вытягивая руки вверх, и я делаю то же самое. Спину сводит, но я игнорирую это.

— С удовольствием, — с энтузиазмом говорит она. — Назначай дату, и я приду. Ладно, готов к поддержке?

— А ты? Я могу уронить тебя на голову. Я понятия не имею, что, блин, делаю.

— Нет, имеешь. Я с тобой танцевала. У тебя есть пластика. К тому же, ты большой, сильный парень, и я тебе доверяю. Ты меня не уронишь.

Она всё ещё разминается, и её майка постоянно задирается, обнажая гладкий живот и нижние ребра. Я хочу положить на неё руки прямо сейчас. Провести пальцами по каждому сантиметру обнажённой кожи, поцеловать эти вздёрнутые соски и сжать в ладонях её идеальную круглую задницу. Но сначала, похоже, мне придется танцевать. Она берёт мой телефон и меняет музыку.

— Серьёзно? — стону, протестуя против её выбора песни, расстёгивая рубашку и разминая плечи. Её взгляд с одобрением скользит по моему обнажённому торсу, что заставляет меня чувствовать себя намного лучше.

— Серьёзно, — отвечает она.

— Ладно, хорошо. Но кто из нас Патрик Суэйзи?

Она кладет обе руки мне на плечи и, наклонившись, целует меня в грудь, полностью стягивая рубашку. Вижу нас в зеркале, и, блин, это так горячо — смотреть, как она меня касается. Её руки скользят вверх по моим рукам, очерчивают грудные мышцы.

— Ты, — хрипло говорит она. — Ты определённо Патрик.

— Итак, — она отстраняется, её глаза пылают. — Разбег делать не будем. Может, в следующий раз. Ты держишь меня за бока, вот так. — Она направляет меня, проверяет положение, а затем кладёт руки мне на плечи. Её прикосновение мягкое и тёплое, выражение лица полно доверия. — Теперь ключ к этой поддержке в том, чтобы ты опустился ниже — пусть ноги дадут тебе дополнительную силу. Затем, когда я прыгну на тебя, на счёт три, ты просто… заставишь меня взлететь. Как только я окажусь наверху, зафиксируй локти, а остальное я сделаю сама. Давай. Мы сможем.

Блин.

Я действительно не хочу, но, полагаю, именно это и происходит, когда арендуешь танцевальную студию для своей будущей бывшей жены. Будущей бывшей жены, которая сейчас переживает этап «делаю это впервые» в своей жизни.

Откровенная радость, которую она излучает с тех пор, как мы сюда приехали, — болезненное напоминание обо всех её мечтах времён университета. Мечтах, от которых она отказалась, чтобы стать идеальной корпоративной женой, в которой я нуждался. Она собиралась изменить мир, та прекрасная, широкоглазая Эмма, полная надежд и обещаний. Я подвел её во многих отношениях. Она потеряла себя, а я не заметил.

Музыка нарастает до знакомого крещендо, и я киваю ей.

— Да. Конечно, сможем.

Она улыбается и считает. На «три» она словно взмывает с земли, вверх и вперёд, говоря:

«Сейчас, сейчас, сейчас!»

Выталкиваю её вверх силой согнутых коленей. Она взлетает в воздух, её руки и ноги выпрямляются. Сила её пресса поразительна, и она даже хихикает, держась абсолютно неподвижно, бросая вызов гравитации.

Ангел в полёте.

Мне удаётся сделать полный оборот на месте, и она сохраняет равновесие, всё время смеясь. Улыбаюсь ей, хотя чувствую напряжение. Моя жена стройная, но высокая, и она не пушинка. Руки начинают протестовать, но упрямая часть меня отказывается показывать слабость.

В конце концов, именно она начинает шататься.

— Я спускаюсь, — говорит она, соскальзывая по моему телу. Она опирается руками на мои плечи, а я обхватываю её задницу и прижимаю к себе. Её грудь прямо у моего лица, дыхание заставляет её соблазнительно подниматься и опускаться.

К чёрту всё, я всего лишь из плоти и крови. Втягиваю один сосок в рот и чувствую каждую его напряжённую линию сквозь майку. Она стонет и зарывается руками в мои волосы, притягивая меня ближе. Жадно сосу, переходя от одного соска к другому, наслаждаясь звуками, которые она издаёт.

После нескольких мгновений пытки медленно опускаю её на нетвердые ноги, и она держится за меня, её глаза полны желания, пока я стягиваю с неё майку и бросаю на пол.

Когда опускаю взгляд, не могу сдержать самодовольной улыбки. Её светло-серые легинсы подчёркивают тёмное пятно между ног — её киска уже настолько мокрая, что влага просочилась наружу.

Она слегка краснеет.

— Не смущайся. Просто позволь мне о тебе позаботиться.

Хватаю её большую шубу, расстилаю на деревянном полу, а затем поднимаю Эмму на руки и осторожно опускаю на неё. Её руки не покидают моего тела. Они исследуют мои мышцы, гладят волосы на груди, играют с сосками. Устраиваюсь над ней, убираю влажные волосы с её лица, а затем замираю, просто чтобы посмотреть на неё, насладиться её растрёпанной красотой, её идеальной грудью, лёгким блеском пота на теле.

Я переживаю лучшие моменты своей жизни.

Оставляю лёгкие поцелуи на её веках, скулах, изящной шее. Целую её, спускаясь к груди, животу, и она извивается подо мной.

— Руслан, — шепчет она, и её хриплый голос бьёт прямо в пах.

— Я здесь, малыш. Именно там, где должен быть.

Цепляю пальцами пояс её штанов, и она приподнимает задницу, чтобы мне было легче. Трусики слетают вместе с ними, и она лежит передо мной обнажённая, если не считать этого дразнящего ожерелья, свисающего на искусственный мех.

Господи, блин.

Никогда в жизни не видел ничего сексуальнее. Провожу руками по её ногам, скользя по влаге у самых бёдер. Развожу их и смотрю на её киску. Рыча, ввожу в неё один палец. Её стенки сжимаются, и я понимаю, что многого не потребуется, чтобы довести её до грани.

— Блин, Эмма. Балет и правда тебя возбуждает.

Она извивается и вздыхает, когда я опускаю лицо между её ног. Её запах сводит с ума, всё это желание, вся эта потребность.

Всё для меня.

Медленно и плавно вылизываю её, проводя языком, раскрывая и исследуя. Затем щёлкаю по набухшему бутону её клитора и втягиваю его в рот, пока её стоны не становятся глубже. Её бёдра вжимаются в моё лицо, и я удерживаю её, доводя до исступления своим языком.

— Кончи для меня, Эмма.

Она кричит моё имя, спина выгибается дугой, когда экстаз пронзает её. Её тело содрогается, пока я провожу языком. С дрожащими бёдрами, обхватившими мою голову, утыкаюсь в неё и улыбаюсь.

— Блин. Можно я останусь здесь навсегда?

Она приподнимается на локтях и смеётся, на её лице большая глуповатая улыбка.

— Ну, мог бы, дорогой, но не уверена, что это поможет тебе заключить сделку с Южной Кореей.

Вытираю лицо и подползаю к ней. Она ждёт, пока я лягу на спину, а затем садится на меня верхом. Мой член в восторге, когда она трётся о меня, и Эмма снова вздыхает и извивается.

— Ох, милый, нам правда нужно что-то сделать с этим отёком.

— Да, нужно, правда? Как насчёт того, чтобы ты подошла к тому станку?

Её брови взлетают вверх.

— Ты хочешь трахнуть меня, пока мы смотрим в зеркало?

— Я хотел этого с того момента, как мы вошли сюда. Ведь для этого и нужны зеркала, верно?

— Сегодня — да, — отвечает она, поднимаясь. Её ноги всё ещё немного дрожат от оргазма, но она быстро обретает равновесие, и я наблюдаю, как она, совершенно нагая, направляется к деревянному станку. Она хватается за него ладонями и наклоняется, подставляя мне свою задницу. Она бросает взгляд через плечо. — Чего вы ждёте, господин Смирнов?

Блин.

На секунду я был так заворожён её видом, что потерял способность двигаться. Вскакиваю на ноги, избавляюсь от ботинок и брюк и становлюсь позади неё. Отчаянно хочу войти в эту узкую киску, особенно когда вижу, что она всё ещё блестит, но я не тороплюсь. Провожу руками по её сочной, круглой заднице.

— Как-нибудь в другой раз, Эмма, я бы с удовольствием трахнул и эту задницу. Это могло бы стать одним из наших «впервые».

Она сглатывает, но ещё настойчивее прижимается задом к моим рукам. До меня у неё был неудачный опыт с анальным сексом, и это мешало ей попробовать снова. Но теперь она совсем другая женщина.

— Я бы хотела, Руслан. Правда хотела бы.

В её голосе слышится лёгкая дрожь. Она всё ещё нервничает — нервничает, но готова попробовать.

Блин, она невероятна.

Даю себе клятву, что сделаю это для неё максимально приятным, когда возьму её так. Я покажу ей совершенно новый способ трахаться.

Наклоняюсь и оставляю два смачных поцелуя на её ягодицах — по одному на каждую, — и она хихикает. А пока я более чем счастлив трахнуть её прелестную розовую киску. Держу её за бёдра и погружаю свой твёрдый как камень член в неё. После всей этой прелюдии она ожидает, что я возьму её жестко и быстро, поэтому я действую медленно, наслаждаясь замешательством на её лице. Для меня это тоже пытка, но я вхожу в неё сантиметр за неторопливым сантиметром. Она вцепляется в станок, её костяшки белеют, пока я наполняю её, и я наблюдаю за её лицом в зеркале. Её глаза закрываются, язык облизывает губы. Да, ей это нравится. Она кончит снова, и я буду наслаждаться каждой секундой.

Провожу рукой по её бедрам и скольжу к клитору. Я полностью внутри, погребённый в её мягком бархате, и я держусь там, пока ласкаю её набухший бугорок. Она больше не жалуется на боль. Она знает, что это меня не остановит, и уже поняла, что способна терпеть чувствительность, пока не кончит снова.

— Думаю, нам стоит провести эксперимент, — наблюдаю, как меняется её лицо в зеркале по мере её приближения. — Мы должны выяснить, сколько раз подряд я смогу заставить тебя кончить. Сколько раз я смогу довести тебя до пика.

— Мммм… хорошо…

Улыбаюсь её невнятному ответу. Я бы плохо справлялся со своей работой, если бы она была способна на связную речь.

— Открой глаза, Эмма. Смотри на меня, пока кончаешь.

Эмма делает, как я велю, и это растапливает меня. Она выглядит такой красивой, такой доверчивой. Полностью в моей власти.

— Хорошая девочка. — Ускоряю движения пальцев. Меня убивает необходимость сдерживаться и не вбиваться в ней, но это того стоит.

Ощущение офигенно потрясающее.

Эмма не отрывает от меня взгляда в зеркале, и я вижу и чувствую момент, когда начинается её оргазм. Её полные губы приоткрываются, она выкрикивает моё имя. Сокращения её внутренних мышц вокруг меня настолько сильные, что кажется, будто она делает это рукой.

Невероятно.

Жду, пока её оргазм не иссякнет, а затем обнимаю её, приподнимая. Она прижимается ко мне, затылок упирается в моё плечо, наши взгляды встречаются в зеркале. На мгновение мы замираем в тишине.

— Трахни меня, Руслан, — требует она.

Мне не нужно повторять дважды. Одной рукой обхватив её спереди, другой оперевшись на станок, вдалбливаюсь в неё так, словно завтра не наступит, слушая её крики и стоны и наблюдая, как её грудь подпрыгивает в отражении. Её бёдра блестят, соски напряжены. Ожерелье подпрыгивает между грудей.

Эмма зажата между моим толкающимся телом и станком, прижимаясь ко мне. Пряди её волос липнут к моей груди и спине, а её огромные глаза не отрываются от моих. Всаживаю в неё ещё два-три раза, а затем рассыпаюсь на части. Мой оргазм проносится сквозь меня, и удовольствие настолько мощное, что я вижу звезды.

Стону её имя, мои губы опускаются на её плечо, пока я кончаю. Она протягивает руку назад и кладёт её мне на шею.

— Я, блядь, люблю тебя, Эмма, — шепчу я.

— Знаю. И я тебя тоже люблю, Руслан.

Снова поднимаю взгляд, и её отражение дарит мне слабую улыбку. Один момент чистой, идеальной связи. В каком-то смысле этот общий взгляд был более интенсивным, чем оргазмы.

Затем она выскальзывает из моих объятий и начинает одеваться. Момент ушёл, наша связь разрушена. Она движется по комнате, прячась за волосами, её плечи дрожат.

Хочу подойти к ней, отвести эту завесу волос с её лица. Хочу заставить её посмотреть на меня и снова сказать, что я её люблю. Эти эмоции такие сильные, такие мощные, они грозят нас захлестнуть. Это не просто секс, и мы оба это знаем. Я должен подхватить её, унести домой. Сказать, что больше никогда не выпущу её из виду.

Вместо этого я делаю то же, что и она. Глубоко запрятав эмоции, собираю свою одежду и одеваюсь. Слышу, как она звонит по телефону, просит Андрея заехать за ней, и когда она наконец поворачивается, ей удалось взять себя в руки. Она поправляет волосы, отказываясь смотреть на себя в стену зеркал.

— Он ждал, навещая сестру, — объясняет она. — Будет здесь через пять минут. Ты… э-э, тебя подвезти?

Ситуация донельзя неловкая, но она вежлива и спокойна, совсем не агрессивна, и от этого только больнее.

Её ставни опущены.

Игривая, страстная Эмма покинула здание. Женщина, которую я распустил своим языком и пальцами, ушла, чтобы спрятаться за своими непробиваемыми стенами.

— Нет, всё в порядке, — отвечаю я. — Сам доберусь. Но прежде чем ты уйдёшь, у меня для тебя подарок.

Не уверен, что сейчас подходящий момент, но какого хрена — я договорился, чтобы его оставили здесь, так что могу и отдать.

— О? — она пытается улыбнуться. — Это пони?

Усилие, которое она прилагает, чтобы вернуть прежнюю беззаботность, кажется, полностью её истощает. Ссутулившись, она выглядит так, будто её может сбить с ног лёгкий ветерок.

Иду в угол комнаты, нахожу коробку и протягиваю ей. Новая жизнь вспыхивает в ней, когда она видит, что внутри, и она подносит белые атласные пуанты к лицу. Крепко зажмурив глаза, она хрипит: «Спасибо», затем прочищает горло.

— Они прекрасны. Но мне нужно набраться сил, прежде чем я снова встану на пуанты.

— Что ж, если в чём-то ты и сильна, так это в умении набираться сил. И пожалуйста.

Она целует меня в щёку, снова благодарит и поворачивается, чтобы уйти. Выключив свет, выхожу за ней и жду в дверях, пока она благополучно не сядет в машину к Андрею, прежде чем вызвать себе такси.

Поездка обратно проходит как в тумане, водитель всю дорогу громко слушает музыку и подпевает. Всё кажется сюрреалистичным, как будто это происходит с кем-то другим.

На автопилоте вхожу в наш дом — таунхаус, в который мы переехали вместе, полные юношеского оптимизма. С годами он стал не столько домом, сколько полем битвы. Наш оптимизм сменился цинизмом, нашу надежду уничтожило взаимное разочарование.

Я, блядь, ненавижу это место теперь. Она правильно сделала, что ушла. Представляю её в Люберцах, в безопасности и тепле в маленькой квартирке Майи. Может, она примеряет эти пуанты. Или, может, свернулась калачиком и плачет, что мне и самому хочется сделать.

Наливаю себе большой стакан скотча и поднимаюсь в сад на крыше. Холодная, прекрасная ночь, опускаюсь в одно из кресел и смотрю на невероятный вид. Внизу раскинулся парк, а изгибы и шпили культового московского скайлайна так же знакомы и ошеломительны, как и всегда.

Мне на все это плевать. Мне всё равно, что я вижу и насколько это ошеломительно. Меня волнует только то, чего я не вижу.

Её.

Эмму.

Мою жену.

Что мы делаем?

Наш брак не окончен.

Развод?

Я не хочу развода. Я хочу начать всё сначала. Хочу, чтобы она была рядом со мной, в моей постели, в моём доме. Она уже в моём сердце, и я теперь понимаю, что она всегда там будет.

Сегодняшний вечер, может, и закончился резко, но он показал глубину чувств, всё ещё существующих между нами.

Он показал мне, что наша история любви всё ещё пишется. Мы не можем сейчас от неё отказаться. Я слишком её люблю, и знаю, она чувствует то же самое.

То, как мы болтали за ужином, как держались за руки, гуляя вдоль реки.

Это было идеально.

Всё во мне оживает и сияет, когда я рядом с ней — разум, тело и душа. Всё в ней влечёт меня. Она — человек, который делает меня цельным. Который делает цельной мою жизнь.

Наши отношения будет нелегко восстановить, но мы стоим этих усилий.

Немногим везёт встретить кого-то, кто заставляет их чувствовать подобное, и было бы преступлением это выбросить.

Потягиваю скотч и смотрю на огни города. Я люблю свою жену. Люблю её и хочу её вернуть. Мне всё равно, на какие компромиссы придётся пойти или сколько изменений внести. Эмма — моя, и я полон решимости её удержать.

Напряжение покидает моё тело, как только принимаю это решение, и я улыбаюсь про себя. У меня есть цель, а я не из тех, кто не достигает своих целей.

Достаю из кармана второй телефон и набираю сообщение единственному контакту в нём.

Могу я увидеть тебя завтра вечером?

После бесконечного, мучительного ожидания приходит одно слово.

Глава 24. Эмма

Встречаюсь с Мартой на поздний обед — в её случае, скорее всего, жидкий.

Мы поддерживали связь урывками с тех пор, как новость о нашем с Русланом разрыве разлетелась по Москве, и я, конечно же, написала ей, как только Дмитрий опубликовал официальное заявление. Может, мы и не закадычные подруги, но она одна из немногих женщин из моей светской жизни, в чьей компании мне действительно приятно находиться.

Но сначала — немного работы в квартире Майи. Ничего серьёзного, просто нужно немного прибраться в квартире. Это помогает занять руки и голову. Прошлая ночь была… насыщенной. Во всех возможных смыслах.

Танцы, секс.

Подарок.

Когда он сказал, что любит меня, я почувствовала себя такой беззащитной, обнажённой до самого сердца. Словно мы больше не были господином и госпожой Смирновыми — мы снова стали Эммой и Русланом двадцатилетней давности, и весь мир лежал у наших ног.

Он расстроился, что я так быстро уехала, но у меня не было выбора. Я не могла ясно мыслить, когда он был так близко. Слишком интимно, слишком велик был риск, что я потеряю всю свою решительность и скажу ему, что не хочу, чтобы все это заканчивалось.

Я скучаю по нему, и мне всё ещё горько от того, что мой брак рушится, но я нахожу проблески надежды в своей новой жизни. Мне нравится жить в Люберцах, узнавать этот причудливый район. Мне нравится болтать с Зоей Михайловной и самой ходить за продуктами. Я даже начала учиться готовить по видео на RuTube. Я работаю над собой, и мне нужно понять, совместимо ли то, что я чувствовала прошлой ночью, с этой новой Эммой.

Андрей отвёз меня домой, я заварила себе какао и устроилась на диване. Тело всё ещё пело после оргазмов и танцев. Я достала пуанты из коробки и положила их на колени. Обожаю запах новых балетных туфель — смесь кожи и клея. Помню, как быстро они начинают пахнуть совсем иначе…

Они прекрасны, и чем дольше я на них смотрю, тем яснее понимаю — то, что они символизируют, ещё прекраснее. Возможно, я слишком много думаю, но мне кажется, они — символ принятия. Руслан беспокоился, что я живу здесь и волонтерю в местном ДК, но подарив мне эти туфли, он словно сказал, что принял и то, и другое. Я рассказала ему, что хочу попробовать в жизни дальше, и он меня поддержал.

Я сделала последний счастливый вдох, прежде чем отложить их и включить телевизор. Мысленно я была измотана, но слишком взбудоражена, чтобы лечь спать. Вполуха смотрела старый сериал, когда осознала, как сильно хочу быть с ним. Не в том доме, не так, как раньше. А где-то в новом месте, для нас обоих.

Не сошла ли я с ума, думая так? Не будет ли открытие сердца

ему

снова означать отказ от всего прогресса, которого я достигла?

Но пуанты, решила я, говорили об обратном. Они говорили, что он тоже может измениться и принять, что изменилась я, что меняемся мы оба.

Я всё ещё прокручивала это в голове, когда пискнул мой «секретный» телефон. Логика подсказывала не отвечать до утра. Я была выбита из колеи, сбита с толку потрясающим сексом и простым удовольствием от ухаживаний собственного мужа. Но логика оказалась трусихой. Она не устояла перед той частью меня, что ликовала при мысли о скорой встрече. Так что я ответила «да» и легла спать, пьяная от счастья.

Это головокружение не прошло и утром, но к нему добавилось сомнение. Наш роман выходит из-под контроля, по крайней мере, для меня. Я начинаю чувствовать гораздо больше, чем следовало бы.

Интересно, испытывает ли он такую же неуверенность, и поэтому ли хочет встретиться сегодня вечером?

Переполненная вопросами без ответов, я с такой силой захлопываю крышку мусорного бака, что раздаётся громкий металлический лязг.

— Эй, Эмма! — кричит Зоя Михайловна с балкона. — Чем тебе бак-то не угодил?

— Он на меня косо посмотрел, Зоя Михайловна.

Она машет мне сигаретой и хохочет.

— Ну, в таком случае, дай ему жару, девочка.

С улыбкой возвращаюсь в дом, отгоняя мысли о Руслане и сосредотачиваясь на сборах.

Быстрый душ, укладка.

В последнее время мне комфортнее в повседневной одежде, но я стараюсь выбрать что-то приличное из своего значительно поредевшего гардероба. Скорее всего, после встречи с Мартой я сразу поеду к Руслану, так что усилия не пропадут даром. Не то чтобы ему было важно, во что я одета, или чтобы одежда на мне долго задерживалась в его присутствии.

И всё же, думаю, это он заметит, разглядывая в зеркале выбранное красное платье. Облегающее, с вырезом чуть глубже, чем я обычно ношу, но сегодня у меня такое настроение. Добавляю сапоги на шпильке и ещё одно длинное ожерелье. И то, и другое сведёт его с ума. Марта, наверное, решит, что я так нарядилась, потому что недавно развелась и ищу приключений. Никто и никогда не догадается — что у меня свидание с мужчиной, с которым я развожусь.

Вчера Андрей предупредил, что сегодня не сможет — у него «дежурство по тройняшкам» с женой, но я без проблем ловлю такси. Пока мы едем в центр, снова вибрирует «секретный» телефон.

Не могу дождаться вечера. Очень скучаю. Нам правда нужно поговорить.

Он прав — нам нужно поговорить. Я хочу своей независимости, хочу научиться жить в реальном мире и найти своё призвание, но я хочу и его. Бесполезно отрицать — я снова влюбилась в собственного мужа. И, как всегда бывает, когда влюбляешься, это чувство сложное. Оно наполняет меня и радостью, и ужасом.

Тоже не могу дождаться. Согласна, нам нужно поговорить ххх

Добавляю «поцелуйчики», раз уж не смогу поцеловать его лично до вечера. Технически ничего не изменилось, но я чувствую себя совершенно иначе. Словно парю над землей. Когда увижу его сегодня, когда поцелую по-настояшему, я буду честной и скажу, как я запуталась. Расскажу ему об изменениях, которые хочу внести в нашу жизнь, но дам понять, что если он этого хочет, у «нас» всё ещё есть шанс. Что мы могли бы попробовать ещё раз.

Ещё один сигнал из сумочки, и безумная улыбка не сходит с моего лица, пока я достаю другой телефон, тот, которым пользуется весь остальной мир. Это Марта, просит встретить её у офиса Фёдора, потому что она немного задерживается, заскочив к нему о чём-то поговорить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Отвечаю, что без проблем, и называю водителю новый адрес. Это в центре, недалеко от скопления первоклассных юридических фирм и офисов, включая «КнязевТех» и «Князев и Ко».

Не знаю, как вести себя с Мартой. Раньше нам удавалось невероятно весело проводить время, напиваясь до чёртиков и не затрагивая ничего личного. Надеюсь, сегодня получится так же, только, может, с меньшим количеством алкоголя. Чего я точно не хочу, так это весь вечер говорить о разводе.

Меня высаживают прямо у здания, где располагается «Шахов, Михальсон и Партнеры». Едва вхожу в холл, прилетает ещё одно сообщение от Марты.

Поднимайся в офис к Фёдору, это затягивается. Тебя будет ждать кофе. Прости, сама знаешь, как это бывает.

Да, я знаю, каково это — быть замужем за человеком, встречу с которым нужно планировать. Если мы с Русланом решим дать себе ещё один шанс, нам обоим придётся сделать друг друга гораздо большим приоритетом, чем когда-либо прежде.

Никогда не была в офисе Фёдора, но следую по указателям, поднимаюсь на лифте на нужный этаж, и меня с улыбкой встречает элегантный ассистент.

— Госпожа Князева? — говорит он, заметив меня. — Я Анатолий. Позвольте Вас провести.

Иду за ним к угловому кабинету, он открывает передо мной дверь. Вхожу, ища глазами Марту, и он закрывает дверь за моей спиной. Фёдор Шахов вскакивает из-за своего стола. Марты по-прежнему нет.

Может, в уборной.

Хоть я и чувствую себя совершенно сбитой с толку, инстинкты берут своё. Лицо мгновенно принимает дружелюбное выражение.

— Привет, Фёдор, как дела?

— С твоим появлением — несравненно лучше, Эмма. Выглядишь сногсшибательно, как всегда.

Когда он подходит ко мне, я тут же жалею о красном платье с глубоким вырезом. Его глаза, словно лазерные лучи, скользят по моей фигуре, а на губах, похожих на губы слизняка, появляется сальная ухмылка. Мне никогда не нравился Фёдор Шахов, и не только из-за того, как он обращается с Мартой.

В нём есть что-то отталкивающее, хищное. Он немного ниже меня, особенно на этих каблуках, и, не считая дряблого животика, нависающего над ремнем, он тощий. Просто невероятно, на что идёт Марта, чтобы удержать интерес такого мужчины.

— Марта здесь? — спрашиваю, слегка отступая. Он подошёл слишком близко и слишком быстро, и я замечаю, что все жалюзи в кабинете опущены. Единственный естественный свет проникает с его балкона.

— Нет, её нет. Боюсь, это была небольшая уловка, чтобы заманить тебя сюда.

— Правда? — Паника подступает к горлу, но мне удаётся сохранить голос надменным и контролируемым. — И зачем же?

— Прошу, присядь, — он указывает на большой диван в глубине комнаты.

— Нет, пожалуй, не буду. Я приехала встретиться с твоей женой, и если её здесь нет, мне действительно пора.

— Ох, не будь такой, Эмма. Мы же старые друзья, правда?

Нет, мы не старые друзья. Мы старые знакомые, и это большая разница. Он кладёт руку мне на локоть и пытается направить к дивану. Сопротивляюсь, но он сильнее, чем кажется, этот маленький гадёныш. Годы светского воспитания берут своё, и я начинаю поддаваться.

Устроить сцену — один из худших грехов, которые может совершить девушка, это мне вбивали в голову с рождения. Даже будучи малышкой, я знала, что плакать нужно наедине.

— Эм, вообще-то, я немного тороплюсь. Что ты хотел?

— Я хочу сделать тебя богатой, Эмма. Хочу сделать тебя одной из самых богатых женщин в стране.

Я на мгновение ошарашенно смотрю на него и наконец умудряюсь вырваться.

— Фёдор, не хочу показаться грубой, но я понятия не имею, о чём ты говоришь.

Он вздыхает и качает головой, словно я глупышка, не понимающая реального мира. Ужасная ухмылка растягивает его лицо, полное неестественно белых виниров, отчего он становится похож на крокодила.

— Хочу представлять тебя на разводе. Я — очевидный выбор. У Руслана все деньги, вся власть — он непременно тебя обдерёт. Со мной на твоей стороне можешь быть уверена, что этого не случится.

Я получила множество предложений от разных адвокатов по разводам, но Фёдора среди них не было. Видимо, у этой конкретной акулы был свой подход, и он использовал жену, чтобы заманить меня сюда. Вспышка обиды на предательство Марты обжигает изнутри, но я её подавляю.

— Спасибо, Фёдор, но в этом нет необходимости. У меня уже есть адвокат, и процесс идёт полным ходом.

Он всё ещё напирает, всё ближе. На каждый мой шаг назад он делает большой шаг вперёд. Мне совсем не нравится маниакальный блеск в его глазах, ни капельки. Что-то не так с его зрачками, и я понимаю, что слухи о его зависимости, несомненно, правдивы. Я впервые осталась наедине с Фёдором Шаховым — и уж точно в последний раз.

— Кто? — спрашивает он, отбросив все попытки очаровать. Слюна летит у него изо рта, пока он распаляется. — Кого ты наняла? Ты же знаешь, я лучший! Остальные — просто мусор по сравнению со мной.

— Мой развод — не твоё дело, Фёдор. А теперь убирайся с дороги.

Он зажал меня в самом углу комнаты, моя спина упёрлась в стену. Мне больше некуда идти, и волна страха почти душит меня.

Какого хрена здесь происходит?

Фёдор может быть агрессивным, он привык получать желаемое и в личной, и в профессиональной жизни, но это безумие. Мужчина вышел из-под контроля. Его глаза прикованы к моему декольте, и он облизывает губы своим толстым языком. Его руки опускаются к паху, и я с ужасом вижу эрекцию, отчетливо проступающую сквозь брюки костюма.

Поднимаю руку, чтобы оттолкнуть его, но он перехватывает моё запястье и прижимает к стене. Он сжимает его со злобой, болезненно сминая косточки. Хочу закричать, я должна закричать — за дверью целый офис людей.

Кто-нибудь услышит.

Кто-нибудь поможет.

Но когда его похотливое лицо приближается, я цепенею.

Не могу кричать.

Не могу бежать.

Я замерла.

Неподвижна.

Всё, что я могу, это отпрянуть от его зловонного дыхания.

— Ты высокомерная стерва, ты знала об этом, Эмма? Вечно смотрела на меня свысока, только потому, что я из маленького городка под Самарой и у меня нет таких изысканных манер, как у тебя.

— Фёдор, я не понимаю, о чём ты. Я даже не знала, что ты из-под Самары. Отпусти меня!

— Нет, не думаю, — говорит он, и я содрогаюсь от ощущения его твёрдой эрекции, трущейся о моё бедро. — Прекрасная Эмма Князева, вечно воображает себя королевой, смотрит на нас, остальных, свысока. Полагаю, я недостаточно хорош, чтобы представлять тебя, да? А как насчёт этого, это для тебя достаточно хорошо?

Фёдор хватает мою руку и заставляет её коснуться своей твёрдости. Его лицо искажается экстазом, пока он трёт моими пальцами свой пах, закрывает глаза и чмокает губами. Этот человек абсолютно омерзителен.

Какого хрена я стою здесь и терплю это?

Его самодовольное выражение наконец выводит меня из ступора.

Выдёргиваю руку и со всей силы даю ему пощёчину. Он так ошеломлён моим отпором, что теперь его очередь замереть. Толкаю его изо всех сил, он заваливается назад, спотыкается о стеклянный кофейный столик и в итоге приземляется на задницу. Он долго смотрит на меня снизу вверх, прежде чем вскочить на ноги и ринуться вперёд.

— Ах ты, сука!

Уворачиваюсь, слишком быстрая для него, и выбегаю из кабинета так быстро, как только несут ноги. Мне нужен свежий воздух, нужно быть как можно дальше от Фёдора, его цепких пальцев и безумных глаз.

Ассистент Анатолий вскакивает, чтобы заговорить со мной, но я продолжаю идти, отчаянно ища дамскую комнату. Едва держусь, сдерживая слёзы и тошноту, когда ужасно знакомый голос выкрикивает моё имя.

— Эмма, стой!

Закрываю глаза.

Каждая мышца в моём теле напрягается. Я продолжаю идти, надеясь добраться до лифта прежде, чем он меня настигнет. Не повезло — нажимаю кнопку, но кабина на первом этаже. Расправив плечи, выпрямляюсь и напоминаю себе, кто я такая. Эмма Князева, высокомерная стерва. Он, может, и Ледяной Человек, но я — Снежная Королева.

Резко разворачиваюсь, и Кирилл Князев надвигается на меня. Борюсь с паникой, сдавившей горло. Он всегда злится, когда видит меня. Он маскирует это сарказмом и язвительными комментариями, но под этим скрывается чистая ярость — я причинила боль его любимому брату.

Я — враг.

Заставляю себя стоять на месте. Я и так сегодня слишком много уступала, и я не позволю ещё одному мужчине запугивать меня.

— Кирилл, — холодно говорю. — Что ты здесь делаешь?

— У меня была встреча по делу. А ты что здесь делаешь?

— Не твоё собачье дело, — огрызаюсь я.

Он выглядит опешившим.

Обычно я спокойна и холодна, но сегодня я не могу так хорошо притворяться.

Приезжает лифт, я жду, пока выйдет молодая женщина.

— Иди по лестнице, Кирилл, — говорю, заходя внутрь.

— Пошла ты, Эмма, — он придерживает дверь и говорит тихо — мы всё-таки на людях, — улыбаясь при этом. — Каково это, когда тебя заменили?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что Руслан встретил другую. Он уже некоторое время с ней встречается, и она на него хорошо влияет. Гораздо лучше, чем ты. На самом деле, он сейчас счастлив, как никогда. Приятного тебе дня.

Последние слова он произносит с издевательским южным акцентом и выглядит невыносимо довольным собой, когда двери лифта закрываются.

Отшатываюсь к стене, наконец позволяя гордому выражению исчезнуть с лица. Адреналин оставил меня слабой и дрожащей, и как только я добираюсь до холла, направляюсь прямиком в дамскую комнату. Плещу в лицо водой и несколько минут тру руки обжигающе горячей водой, пытаясь смыть все следы грязного прикосновения Фёдора Шахова.

Я знала, что он изменщик, но понятия не имела, что он хищник, и я не знаю, что с этим делать.

Позвонить в полицию? Поговорить с Русланом? Вернуться наверх и набить ему морду?

Я не наивна — если он так вёл себя со мной, он, несомненно, делал это и раньше. Вот почему я в шоке, что никогда не слышала ни шепотка о сексуальных домогательствах.

Как ему удавалось хранить это в тайне?

Моё отражение смотрит на меня, бледное и измученное. Руслан заставит меня почувствовать себя в безопасности, хотя бы это.

Делаю несколько глубоких вдохов и достаю свой «секретный» телефон.

Есть шанс встретиться немного раньше?

Нажимаю «отправить» и опираюсь на мраморную столешницу, ожидая его ответа. Он не заставляет меня долго ждать.

Для тебя — всё, что угодно. В пять?

Отвечаю поцелуйчиками, чувствуя облегчение от перспективы снова его увидеть, особенно сейчас. Мне нужны его руки, чтобы они заменили это ползучее ощущение, оставленное Фёдором. Мне нужно, чтобы Руслан держал меня, пока этот ужас не утихнет. Мне нужен мой муж.

Глава 25. Руслан

Откидываюсь в кресле и торжествующе вскидываю руки. Она хочет увидеться раньше, и в последнем сообщении поцелуев было больше, чем в предыдущем. Какая разница, что я веду себя как прыщавый подросток — я просто в восторге от её ответа. Настолько счастлив, что отодвигаю кресло от стола, поднимаю ноги и кручусь на месте. Единственное, что удерживает меня от крика «Ура!» — это то, что стены моего кабинета не звукоизолированы. От генерального директора «Князев-Тех» ожидают хотя бы толики достоинства.

Слышу, как Валентина с кем-то разговаривает за дверью — игривый тон подсказывает, что с хорошо знакомым человеком. Хватаюсь за стол, чтобы остановить вращение, беру в руки ручку, надеясь выглядеть как серьёзный мужчина, занятый серьёзной работой. Хотя чувствую себя совсем не так.

Когда вчера вечером я написал Эмме, то искренне не знал, как она отреагирует. Вполне возможно, что она отдалилась бы от меня ещё больше. Когда она согласилась встретиться, я понял — есть шанс. А шанс — это всё, что мне нужно. Наша переписка сегодня только подтверждает мой оптимизм.

Поцелуи — текстовые поцелуи!

Не думаю, что Эмма присылала мне поцелуи в сообщениях больше десяти лет, а сегодня уже дважды за день.

Блин.

Не могу поверить, как же хорошо я себя чувствую. И не могу поверить, что приходится скрывать это от всего мира — по крайней мере, пока мы с Эммой не поговорим как следует.

Нам предстоит многое обсудить, но я уверен, что мы сможем всё наладить. Впервые за долгое время я вижу для нас будущее. Такое, где мы болтаем за ужином, гуляем, занимаемся потрясающим сексом и поддерживаем друг друга любовью и добротой. Будущее, где мы союзники по жизни. По такому пути мы шли, когда женились, и принимали это как должное.

Больше никогда.

Быстро пишу Лизе, отменяя стратегическое совещание, которое планировали на вечер, и невольно интересуюсь, с кем болтает Валентина. Она смеётся и говорит: «Боже мой. Он просто красавец!»

Через несколько секунд раздаётся быстрый стук в дверь, и входит Кирилл.

— Показывал ей фотки Леонида или Джейсона Момоа? — спрашиваю, улыбаясь.

— Ну, все снимки Момоа пришлось удалить, когда Алина начала ревновать, — шутит он, подходя ко мне. Несмотря на шутки, ясно, что его что-то беспокоит.

Он опускается в кресло напротив и проводит руками по тёмным волосам — верный признак расстройства. Незаметно поглядываю на часы и надеюсь, что всё, что бы это ни было, не помешает мне добраться до Эммы к пяти. Опоздать из-за драмы Кирилла было бы неуместно. Именно такие выборы и завели нас в этот беспорядок. Хотя нелегко, когда тебя тянет в противоположные стороны.

Он скрипит зубами и сжимает кулаки. Он не просто расстроен — он кипит от ярости.

— Братан, что случилось? — спрашиваю, и он с такой силой ударяет кулаком по столу, что тот сотрясается. — Кирилл, какого хрена происходит? С Алиной всё в порядке?

— Что? — В его глазах мелькает недоумение. — Да, конечно. — Он качает головой. — Слушай, Руслан, нет лёгкого способа сказать это. Она тебя подставляет.

— Что? Кто?

— Кого, блин, ты думаешь, я имею в виду? Эмму! Я знал, что она стерва, но никогда не думал, что опустится так низко.

— Кирилл, я уже говорил тебе раньше — перестань её поливать грязью. — Встаю, чувствуя, как вспыхивает собственный гнев. Мне надоело это постоянное перетягивание каната. Мне надоело, что собственная семья отказывается видеть что-то хорошее в женщине, которую я люблю.

Он тоже вскакивает и наклоняется ко мне через стол:

— Это не поливание грязью, если это правда, и тебе действительно нужно перестать её защищать. Она не та, кем ты её считаешь, Руслан — она тебя обвела вокруг пальца. Нужно было заставить её подписать брачный контракт.

Заметно усилием воли успокаиваясь, он делает глубокий вдох, плюхается обратно в кресло и потирает переносицу:

— Садись, ладно? Нам нужно поговорить.

Что-то здесь очень не так. Я не видел его таким расстроенным уже годы. Он мастерски умеет демонстрировать миру спокойный, холодный фронт, но внутри Кирилл — глубоко страстный человек. Он любит свою семью и сделает всё, чтобы защитить нас. Противоречивое выражение его лица подсказывает, что он собирается сказать что-то такое, что, как он знает, причинит мне боль.

Сажусь, заставляя себя сохранять спокойствие:

— Ну давай. Выкладывай. Только быстро, потому что в пять мне нужно быть в одном месте.

С женой.

С женщиной, которую он ненавидит. Понятия не имею, как когда-нибудь совместить две половины своей жизни, но должен найти способ. А это означает ставить Эмму на первое место — каждый раз.

— Вы оба согласились использовать Егора для развода, правильно? — спрашивает он.

— Да.

— Значит, вас обоих представляет один адвокат. Брачного контракта нет. Никто не заботится только о тебе. Понимаешь, насколько это опасно? Не только для тебя, но и для «Князев-Тех»?

Куда он клонит?

— Значит, ты считаешь меня идиотом. Ты уже предельно ясно это дал понять. Есть какой-то смысл во всём этом, или ты просто зашёл заставить меня чувствовать себя дерьмом? Всё это и так достаточно тяжело, а тут ещё ты со своим мнением, указывающий на мои недостатки.

Он прикусывает язык, ноздри раздуваются. Он сильно старается контролировать себя:

— Я зашёл не для того, чтобы заставить тебя чувствовать себя дерьмом — я зашёл сказать, что она играет не по тем же правилам, что и ты. У неё нет и капли той честности и порядочности, которые есть у тебя, и я не хочу, чтобы тебя поимели.

— Красивый образ — но откуда всё это?

Его глаза встречаются с моими, и голос превращается в низкий рык:

— Её представляет не только Егор. Она пошла к Феде Шахову.

Слова словно пощёчина, и я откидываюсь в кресле. Должно быть, какая-то ошибка. Федя Шахов — ну, он сукин сын, но также крайне хорош в своём деле. Возможно, самый жестокий и беспощадный адвокат по разводам в стране. Он представлял кинозвёзд, криминальных авторитетов, банкиров-миллиардеров — и их супругов. В каждом случае результат был одинаковым. Клиент Феди выходил победителем. Не просто победителем, а полностью доминирующим. Их вторые половинки либо оставались ни с чем, либо в серьёзном финансовом упадке. Нет, Кирилл не может быть прав. Она не стала бы так со мной поступать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что заставляет тебя так думать? — спрашиваю, нуждаясь в фактах.

— Слушай, я её только что видел. Был в их здании на совещании, и она сидела с Федей в его кабинете. А когда увидела меня, когда я её прижал, она поняла, что попалась — вся бледная и дрожащая, совсем не похожая на себя. Потому что знала, что я тебе расскажу, очевидно. Она тебя разводила с самого начала, Руслан.

Может ли он быть прав? Может ли это быть правдой?

Прокручиваю события в уме. Егор посоветовал ей найти собственного адвоката, чтобы проверить соглашение, а она создала впечатление, что не будет этого делать.

Но может, мы оба ошиблись? Может, она нас разводила? Зачем ещё ей быть в кабинете Феди Шахова?

Она не любит этого типа. Всегда говорила, что он её жутко раздражает.

— Может, она встречалась там с Мартой? — говорю скорее себе, чем ему. — Они дружат.

Он печально качает головой:

— Марты там не было. Я видел, как Эмма пришла одна, и ассистент Феди встретил её и проводил в его кабинет. На тот момент я не был до конца уверен. Знаю, что не был её большим поклонником, но, честно говоря, никогда не думал, что она опустится так низко. Поэтому задержался и подождал. Она общалась с Федей и больше ни с кем. Это был не светский визит. Тебе нужно проснуться и принять меры. Без брачного контракта и с этим подонком на её стороне она может отнять у тебя всё. Всё это время, пока ты играл по-джентльменски, она, вероятно, собирала информацию. Информацию, которую Федя Шахов использует против тебя.

Вчера вечером за ужином она проявила большой интерес к сеульской сделке.

Было ли это более зловещим, чем казалось?

— Когда это было? — спрашиваю, пытаясь выяснить хронологию.

— Это было минут двадцать назад. Я приехал прямо сюда.

Её сообщение пришло сразу после того, как Кирилл с ней поговорил.

Блин, значит ли это, что он прав?

Она пыталась опередить события, изменив наши планы, чтобы добраться до меня раньше него. Может, придумать какую-то чушь, чтобы прикрыть свою задницу. Её идеальную задницу в форме сердца.

Действительно нет другой причины для неё быть наедине с Федей Шаховым в его кабинете. Или разговаривать с его ассистентом. Если бы дело было в Марте, они бы потягивали коктейли в том местечке, которое они любят на Тверской, а не проводили деловые встречи.

И всё же спрашиваю:

— Ты уверен?

Он кивает, пристально глядя на меня:

— Да. Не могу придумать другого объяснения. Хотел бы, честное слово. Знаю, что ты хотел, чтобы всё закончилось по-другому, и что у тебя всё ещё есть к ней чувства.

— Чувства? — эхом отзываюсь. Слово совершенно неподходящее. — Чувства? Я любил эту женщину больше двадцати лет, Кирилл. Ты ведь знаешь, что такое любовь, не так ли?

Раненый и злой, я не могу удержаться от атаки, и мне наплевать.

— Да, придурок, знаю, что такое любовь, — огрызается он.

— Может, теперь и знаешь, Кирилл, но тогда не знал. Когда я привёз Эмму домой, ты не приложил никаких усилий к общению с ней. А потом, после маминой смерти, ты действительно попался на папину удочку — всю эту чушь «никогда не влюбляйся», которой он нас кормил. Ты воспринимал любовь как признак слабости. Никогда не задумывался, не поэтому ли тебе потребовалось так много времени, чтобы найти кого-то?

— Ну и что с того? Это не делает меня неправым в данном случае. Нет, мне не нравится Эмма, но это не значит, что я ошибаюсь. Как сказал, хотел бы ошибаться. Очень хотел бы. Извини, Руслан. Мне так жаль. Но она планирует тебя уничтожить.

Меня добивает искреннее сочувствие. Оно в его глазах и голосе, ясное как день. Это было тяжело для него, и он сделал это не из злости и не потому, что не понимает, что такое любовь. Он сделал это, потому что любит меня.

— Хорошо, — говорю тихо. — Я тебя услышал. Я... Блин, я тебе верю. Просто не хочу. — Звучу таким же разбитым, каким себя чувствую.

Он обходит стол и подходит ко мне:

— Вставай, придурок. Как я тебя обниму, если ты там внизу?

Делаю, как он говорит. Он заключает меня в медвежьи объятия, и мы похлопываем друг друга по спинам, когда закончили. Я не чувствую неловкости — я из тех, кто любит обниматься — но жажду, чтобы он ушёл. Мне нужно побыть с этим наедине.

— Езжай домой к Алине и Леониду, — говорю я твёрдо. — И спасибо.

— Что будешь делать? — спрашивает он. Будь его воля, тут были бы факелы и вилы.

— Пока не знаю.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я поднимаю руку, заставляя его замолчать:

— Нет. Не надо. Оставь пока это мне.

Что-то в моём голосе или выражении лица убеждает его, что я серьёзно, потому что он кивает, последний раз похлопывает меня по плечу и уходит.

Сажусь обратно, ноги слабые, сердце тяжёлое. Прежде всего беру трубку и звоню в фирму «Шахов, Михальсон и Партнёры». Не сомневаюсь, что брат видел то, что говорит. Может, он и презирает Эмму, но не стал бы врать о таком. У него слишком много порядочности, и он знает, какой ущерб это причинит. Но прежде чем что-то предпринимать, мне нужно быть абсолютно уверенным.

Как только объясняю, кто звонит, меня сразу соединяют с Федей:

— Руслан Князев. — В его голосе есть нотка, но он совсем не кажется шокированным моим звонком. Словно ждал. — Я думал, что услышу тебя. Могу объяснить.

— Объяснить что? — сохраняю ровный и вежливый тон. На данном этапе ничего не выиграть, раздражая его. Ему не нужно объяснять, почему он взялся за дело моей жены, хотя, предполагаю, это может быть неловко в обществе, поскольку мы вращаемся в одних кругах. Удивляет, что его это беспокоит, но Федя всегда был непредсказуемым.

Он долго не отвечает, а когда отвечает, в голосе слышны колебания:

— Всё, что угодно. Что я могу для тебя сделать, дорогой?

— Ну, для начала можешь сказать, представляешь ли ты мою жену в бракоразводном процессе.

Пауза, а затем он издаёт восторженный смешок:

— Ну, Руслан, ты же знаешь, что я не могу тебе этого сказать — я связан конфиденциальностью клиента. Но между нами, поскольку мы друзья, твоя прелестная жена действительно навестила меня сегодня. Мы кое-что обсудили в моём кабинете. Это всё, что могу сказать по этому поводу. Остальное оставлю твоему воображению.

Он звучит невыносимо самодовольно, и я бы с удовольствием врезал ему. Вместо этого делаю глубокий вдох:

— Спасибо, Федя. Ценю это.

После того как вешаю трубку, потираю лицо руками.

Я — сорокадвухлетний мужчина, сидящий в своём кабинете и плачущий, потому что жена мне солгала.

Нет, она не просто солгала — она, как сказал Кирилл, разводила меня как лоха.

Мне следовало знать.

Я всегда говорил, что эта женщина могла бы получить «Оскар». Она притворилась, что хочет хорошего, цивилизованного развода. Она даже притворилась, что для нас есть надежда, видимо, чтобы отвлечь меня и размягчить. Блин, и это сработало слишком хорошо. Всё, о чём я думал последние сутки — как вернуть её. Видимо, всё, о чём думала она — сколько Федя Шахов сможет с меня содрать.

Руки дрожат, когда наливаю себе скотч.

Может ли всё это быть ложью? Секс, наша связь? Любовь?

Кусаю губу и чувствую вкус крови.

Должно быть, это была ложь. Федя Шахов это подтвердил. Сладкая, чувственная ложь — на которую я купился полностью. Она говорила мне то, что я хотел услышать. Она меня подцепила и подсекла.

Я идиот.

Идиот с разбитым сердцем.

Достаю из кармана запасной телефон и кладу на пол. Направляя всю свою злость и боль через тело, с силой опускаю ногу и вдавливаю подошву в экран, растирая его каблуком в мелкие кусочки. Господин и госпожа Смирновы больше не существуют.

Глава 26. Эмма

Снова смотрю на телефон. Уже десять минут шестого, а его всё нет. Сижу за нашим обычным столиком в нашем месте в Истре. Как обычно, зал совершенно пуст, если не считать меня.

Артём, управляющий, принёс мне бутылку пино, но я едва пригубила. Я не ела с утра, и меня всё ещё трясёт после встречи с Федей Шаховым.

Встреча...

Нет, это не то слово.

Нужно называть вещи своими именами.

Сексуальное насилие.

Возможно, дело не дошло до крайности, но это было насилие. Меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю, как он силой прижал мою руку к своему паху. Выражение экстаза на его лице. Это было отвратительно, и после этого я просто не могла есть. Меня тошнило несколько раз, и с огромным облегчением я добралась сюда. Мысль о том, что скоро увижу Руслана, давала мне силы пережить последние пару часов.

До сих пор не верится, что я позволила зайти так далеко.

Почему я дала ему загнать себя в угол? Почему не доверилась инстинкту? Почему не закричала?

Никогда не считала себя пассивным человеком, но это не первый раз, когда на меня нападают, а я не даю отпор.

Много лет назад, когда мне было всего восемнадцать, мой так называемый парень пытался убедить меня заняться анальным сексом. Я сказала «нет», и он, казалось, это принял — но позже той ночью, напоив меня алкоголем, заставив почувствовать себя такой взрослой, он всё равно это сделал.

Я очнулась от пьяного забытья, едва в сознании, лицом вниз на его кровати. До сих пор помню вкус подушки на губах, его руку на моей шее. Жгучую боль и звериные хрюкающие звуки, которые он издавал. Потом он сказал мне, что это была моя идея. Что я разбудила его и сказала, что хочу этого.

Я знала, что он врёт, но не была уверена, что с этим делать. Он был «хорошим» парнем из приличной семьи, и я была уверена, что никто мне не поверит. Не знаю, поверила ли бы я сама девушке в моей ситуации. Если бы я заявила, разразился бы огромный скандал, а родители бы этого не потерпели.

Я попыталась поговорить с мамой об этом, притворившись, что с подругой случилась трудная ситуация, а она только фыркнула над своим бокалом джина. «Скажи своей подруге, чтобы забыла об этом, вот мой совет, — сказала она. — Такое с женщинами случается постоянно. Ей нужно быть осторожнее в выборе компании».

Я так и не узнала, разгадала ли она мой приём с «подругой», и после такой реакции не собиралась выяснять. Она укрепила моё убеждение, что я сама виновата, и я жила с этим. Задвинула в дальний угол памяти и пыталась вести себя так, будто этого не было. И вот я здесь, снова чувствую тошноту от стыда и самоненависти.

Подала ли я какой-то сигнал, что заставил Федю Шахова думать, будто я заинтересована? Флиртовала ли я с ним когда-нибудь на вечеринке или дала повод считать, что он мне нравится?

Уверена, что нет — и в любом случае, то, как он со мной разговаривал, было оскорбительно. Слова, которыми он меня называл, были не соблазнительными, а агрессивными. Это не моя вина.

Сколько бы раз я это ни повторяла, всё равно не совсем в это верю. Мне нужен здесь Руслан. Мысль о том, чтобы снова оказаться в его объятиях, — единственное, что удерживает меня в здравом уме. Встретить сразу после Шахова Кирилла не помогло, но я черпала утешение в его словах — что новая женщина Руслана делает его таким счастливым. Невольно Кирилл предложил мне утешение, и это давало мне что-то, за что можно было цепляться до сих пор.

Делаю ещё глоток вина и снова смотрю на телефон. Прошло всего несколько минут с последней проверки.

Случилось что-то ужасное?

Если бы он застрял в пробке или задержался на совещании, он бы позвонил. Возможно, он просто перепутал время. Должно быть простое объяснение. Он сам инициировал эту встречу и казался таким же взволнованным, как и я.

Так где же он?

Это на него не похоже — опаздывать. Это больше про меня.

Вчера вечером мы шутили о том, как я мучила его своими опозданиями — может, он отплачивает той же монетой, думая, что это будет забавно?

Он понятия не имеет, что случилось со мной сегодня, что шутка не удастся.

Нет.

Это тоже не то. Проверяю и рабочий телефон, и обычный. Никаких сообщений, пропущенных звонков. Думала, может, Марта свяжется, но нет. Наверное, это к лучшему, хотя бы сегодня.

Через десять минут я сдаюсь и пишу ему сообщение — что-то вроде «просто проверяю, как дела». Смотрю на экран, сердце всё больше падает с каждой секундой, что он остается пустым. После этого пробую звонить на оба его номера. Рабочий телефон долго гудит, а обычный переключается на автоответчик. Когда кладу трубку, что-то во мне умирает ещё немного.

Он опаздывает уже почти на час, и с ним нет связи. Что-то могло серьёзно случиться — авария, его отец, что угодно — но если бы это было так, Егор бы мне сказал. Другие, нет, но Егор бы позвонил.

Этот день выходит совсем не таким, как я надеялась. Я надеялась, что мы с Русланом нормально поговорим о будущем. Потом, после того что случилось с Шаховым, мне нужно было, чтобы он утешил меня, посоветовал что-то и защитил. Теперь я сижу одна в пустом зале с бутылкой вина, гадая, где мой муж, и надеясь, что с ним всё в порядке, хотя у меня растёт чувство, что он просто послал меня.

Решаю попробовать в последний раз и печатаю сообщение на рабочем телефоне.

«

Ты едешь? Сегодня со мной случилось что-то ужасное, и ты мне нужен, Руслан. Я люблю тебя. Пожалуйста, не подводи меня».

Проходят минуты.

Снова тишина, снова боль скручивает живот. Машу Артёму, и он тут же подходит. Он выглядит расстроенным, когда я спрашиваю, звонил ли господин Смирнов или оставлял сообщение.

— Боюсь, что нет, госпожа Смирнова, кроме как по электронной почте, и там точно не было никаких изменений в сегодняшней брони. Может, он задержался?

— Видимо, так. Не могли бы вы сказать — мой муж, эм, купил это место?

Он улыбается и качает головой.

— Нет. Но он забронировал его для вашего эксклюзивного использования на... Ну, он заплатил на три месяца вперёд, но в том письме, что я упомянул? Он сказал, что с завтрашнего дня мы можем снова открыться для публики, потому что больше не нуждается в наших услугах. Я подумал, что Вы с супругом нашли новое место для встреч.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как только слова слетают с его губ, он выглядит очень неловко и явно гадает, не совершил ли ужасную бестактность.

Его слова выбивают из меня дух, но я слишком опытна, чтобы это показать. Тихо смеюсь и бросаю на него кокетливый взгляд.

— Ну, это было бы слишком откровенно, правда?

Он смеётся вместе со мной, потом спрашивает, нужно ли мне что-то ещё. Я говорю «нет» и поддерживаю притворство, пока он не уходит.

Как только он отступает обратно к бару, позволяю себе рассыпаться, но только внутри.

Нужно принять реальность.

Руслан не придёт.

Он отменил бронь и игнорирует мои звонки. Он дал понять настолько ясно, насколько мог, что то, что было между нами, что бы это ни было, теперь кончено. Ненавижу снова чувствовать себя так — горько и разочарованно. Доверие к нему начинало восстанавливаться, и я начинала верить, что мы сможем найти способ всё наладить. Теперь всё, чего я хочу, — это убежать, спрятаться от всей этой боли и тоски.

Обычно я не так плохо разбираюсь в ситуациях, и это ещё один удар по моей уверенности и самоуважению. Я искренне думала, что он хочет поговорить о том, чтобы мы попробовали снова — как господин и госпожа Князевы, а не господин и госпожа Смирновы.

Очевидно, я ошибалась.

Очевидно, я самая большая дура в мире. Тру запястье, которое всё ещё болит там, где Шахов меня схватил. Физическое напоминание о том, что случилось.

Руслан не придёт.

Он меня не любит. Он даже не потрудился приехать и закончить всё лично, лицом к лицу. Я протянула руку, сказала, что чувствую, а он меня проигнорировал. Не знаю, почему ожидала чего-то большего — я никогда не была первой в списке приоритетов Руслана, и это никогда не изменится.

Обхватываю себя руками и сжимаю. Было бы так легко утонуть в этой бутылке пино и заглушить всю боль. Но я не стану своей матерью. Не буду использовать выпивку как обезболивающее. Встаю и направляюсь к выходу на дрожащих ногах.

Я не упаду, говорю себе. Я буду ставить одну ногу перед другой. Пора возвращаться в Люберцы и учиться чувствовать себя в безопасности самой.

Глава 27. Руслан

Мысль о том, что она сидит там одна, разочарованная, когда поймёт, что я не примчусь к ней, как влюблённый дурак, слегка облегчает душу. С ухмылкой игнорирую её звонок. Наверняка сначала она пробовала дозвониться на запасной номер, но тот телефон окончательно мёртв. К этому времени она, должно быть, начинает нервничать всё сильнее.

Возможно, она уже всё поняла — далеко не глупая женщина. Вероятно, догадалась, что Кирилл сложил дважды два и пришёл рассказать мне. Скорее всего, она сейчас лихорадочно просчитывает варианты — действительно ли Кирилл видел её в кабинете Феди Шахова, или могло быть какое-то другое объяснение. Размышляет, сможет ли она найти достойное оправдание и продолжить свою подлую игру.

К настоящему моменту она уже знает, что ответ на этот вопрос — категорическое нет. Больше никогда она не сможет мной манипулировать. Может, она и подписала контракт с Федей Шаховым, но меня он не пугает. Завтра я сяду с Егором, и мы выработаем стратегию. Это ранит и его тоже. Сука не представляет, во что ввязалась. Мы уничтожим её точно так же, как она планировала уничтожить меня.

Я разорю её так же, как она разорила меня. Хотя не совсем так же — она разорвала моё сердце на куски. Её бессердечие не позволяет отплатить той же монетой, но я могу и разрушу единственное, что ей дорого — её репутацию. Федя Шахов может быть и акулой, но ему ещё не приходилось сталкиваться с Кириллом и Егором, а они съедят его на завтрак.

Это именно то, чего мы надеялись избежать — тотальная война. По крайней мере, то, чего надеялся избежать я. А она всё это время притворялась передо мной, тайно строя планы с Федей. Держала меня в дурацком ослеплении, чтобы я не увидел удара.

Теперь я снова в особняке, переполненный гневом и приветствующий его. Гнев лучше того, что было прежде. Дайте мне добрую старомодную ярость вместо разбитого сердца — каждый день недели.

Снимаю костюм, остаюсь в спортивных шортах и футболке, спускаюсь в спортзал в подвале — нужно что-то побить. Обмотав руки, начинаю с пневматической груши. Наращиваю силу, пока она не превращается в размытое пятно перед глазами, затем перехожу к тяжёлому боксёрскому мешку, подвешенному к потолку. Надеваю перчатки и начинаю молотить. Каждый удар отзывается приятным глухим стуком, и я основательно потею. Но в конце концов даже этого становится недостаточно.

К чёрту.

Стягиваю перчатки и швыряю их на пол. Мне нужно почувствовать настоящую боль.

Двадцать минут спустя я закончил. Опускаюсь на бетонный пол и выливаю полбутылки воды себе на голову. Пот течёт ручьями, лицо горит, как после паяльной лампы, лёгкие разрывает. Выпиваю остатки воды и смотрю на руки. Костяшки содраны и окровавлены, пальцы опухли и покраснели. Крайне глупо, но было необходимо. Нужно было отвлечься от физического, потому что эмоциональное грозило вырубить меня начисто.

Поднимаюсь на ноги и замечаю, что спина всё ещё болит после вчерашней балетной фигни.

Господи.

Неужели это было только вчера?

Кажется невозможным, что так много изменилось так быстро.

Как долго она собиралась продолжать эту шараду?

Судебный процесс рано или поздно показал бы её истинное лицо. Возможно, она и этот ублюдок Федя Шахов планировали эффектное разоблачение. Кто знает — бессмысленно пытаться это понять.

Принимаю самый горячий душ в мире, истязая себя струями на самом жестоком режиме, а затем переключаю на ледяную воду. Это единственный способ отвлечь мысли от неё. Но даже сейчас моя проклятая память издевается надо мной, заливая сознание образами её в душе в отеле в Истре. Я трахал её там во время нашей последней встречи, её длинные ноги обвивали мою спину, ягодицы были в моих руках. Она так сильно кончила, кричала моё имя, глаза закатывались. Вода стекала с её изящных плеч, каскадом проливаясь на напряжённые соски...

Чёрт!

Рука сама опускается к члену, и несмотря на ледяную воду, я всё ещё твёрд.

Я всё ещё хочу её. Я не более чем грёбаное животное.

Она использовала это против меня, и я ненавижу, что был такой лёгкой мишенью. Ненавижу, что несмотря ни на что, моё глупое, мягкое сердце всё ещё разбито на куски.

Вытираюсь, натягиваю спортивный костюм и наливаю ещё скотча. Не знаю, что с собой делать. Не могу перестать думать о ней, о том, что она наделала. Мысли рикошетят в голове, как шарик пинбола на кислоте. Слишком много чувств, и я не знаю, куда их девать. Слишком много вопросов и никакого способа получить ответы.

Если только...

Всего десять вечера.

Слишком рано ложиться спать, а рядом с семьёй находиться не хочется. Кирилл согласился пока молчать о ситуации. Последнее, что мне нужно — это жалость или новые вопросы. Хуже того — едва различимое ощущение "а я говорил", которое я буду воображать, даже если его нет.

Я искренне верил, что мы с Эммой снова находим дорогу друг к другу, и так этого хотел. Каждый раз, когда я видел её во время нашей "связи", мои чувства к ней углублялись. Я видел, как она раскрывается и смягчается, и наблюдал, как раскрываюсь сам. Сегодня вечером я планировал выложить перед ней всё до конца — попросить её вернуться, пообещать ей весь мир, отдать ей всё своё сердце.

Я всё ещё не понимаю, зачем ей нужно было притворяться и обманывать.

Хотя, наверное, понимаю.

Эмма ясно дала понять, что думает о моей семье. Кроме Егора, она терпеть их не может, и это взаимно. За годы это отношение затвердело в ней, сделало её озлобленной. Как рубцовая ткань, скрытая под поверхностью. Она увидела шанс нанести ответный удар, отомстить им так же, как, по её мнению, они отомстили ей, и воспользовалась им.

Блин, может, я всё неправильно понимаю. Возможно, дело в банальной жадности.

Очевидно, я знаю свою жену не так хорошо, как думал, так с чего бы мне удалось самостоятельно разгадать её мотивы?

Есть только один человек, который может дать мне нужные ответы.

Я достаточно осознан, чтобы понимать — ищу предлог увидеть её в последний раз, прежде чем всё станет по-настоящему мерзко. Но мне это нужно. Нужно посмотреть ей в глаза и обличить её. Только тогда я смогу окончательно к ней спиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Колочу кулаком в дверь Эммы, игнорируя звонок с висящим над кнопкой ловцом снов. Ответа нет, стучу снова. Стоя здесь, понимаю, что толком не продумал план — возможно, её нет дома. Может, она уже нашла себе нового мужика. Дыхание замирает в лёгких, и я бью обеими руками по деревянной двери.

Наконец я слышу шаги. Если она нашла другого мужчину, и он здесь с ней, я не отвечаю за свои действия.

— Эй, дурак! — кричит кто-то сзади. Голос курильщицы со стажем, полный хрипоты. — Заткнись! Некоторые из нас пытаются спать!

Оборачиваюсь и вижу злобную старуху, сверкающую на меня глазами. Блин, это, должно быть, знаменитая Зоя Михайловна, женщина, которую Егор считает бывшим спецназовцем. При росте всего в полтора метра она всё равно умудряется быть устрашающей.

Прежде чем успеваю ответить, Эмма открывает дверь, и я поворачиваюсь обратно, оказавшись лицом к лицу с женой. Она не выглядит как чудовище, но клише не зря клише — внешность действительно может обманывать.

— Эмма, дорогая, с тобой всё в порядке? — кричит Зоя Михайловна. — Хочешь, чтобы я вызвала мусоров или пристрелила его в задницу?

Не сомневаюсь, что она из тех, кто держит пистолет рядом с вставной челюстью, и готовлюсь нырнуть на пол.

— Всё в порядке, Зоя Михайловна, — отвечает Эмма. — Спасибо. Идите спать. Завтра я зайду за тем рецептом, о котором мы говорили.

— Ладно, дорогая. Ты знаешь, как меня найти.

Последняя фраза звучит как предупреждение, угроза, и когда я оборачиваюсь посмотреть, как она закрывает дверь, взгляд, который посылает мне эта старуха, заставляет яйца подтянуться к животу.

Господи.

Если бы я ещё беспокоился о безопасности Эммы, присутствие бдительной старой секиры по соседству вполне бы меня успокоило.

Дрожа в одной только футболке, которая заканчивается на середине бедра, Эмма смотрит на меня снизу вверх. Это моя футболка "Ramones" времён молодости.

— Я думал, ты сказала, что выбросила её в мусор.

— Да. Ну. Соврала. Лучше заходи, а то Зоя Михайловна устроит скандал. Она не шутила. У неё там есть ружьё "Мосберг".

Она отходит, не сказав больше ни слова, и я следую за ней в маленькую квартиру. Кто-то недавно красил, в воздухе витает запах какао. Пространство уютное и милое, определённо женские владения. Пытаюсь представить бессердечную, коварную стерву, живущую здесь, но две половинки не складываются.

Она прислоняется к кухонной стойке, и я изо всех сил стараюсь не замечать ноги.

Или твёрдые соски.

Или восхитительно растрёпанные волосы.

— Чего тебе нужно, Руслан? — В её тоне нет агрессии. Нет и её фирменного холода. Она просто звучит грустно и устало.

Смотрю на её лицо, действительно смотрю, и вижу, какая она бледная. Глаза красные, под ними формируются тёмные круги. Не помню, чтобы видел её такой разбитой, и борюсь с желанием утешить её.

— Я хочу знать, когда ты собиралась мне сказать.

— Сказать что?

— Блин, Эмма, ты знаешь что.

Она снова трёт глаза и вздыхает.

— Руслан, уже поздно, и я слишком устала для этого. Больше не могу играть с тобой в эти игры. Это болезненно и жестоко. Так что просто спроси, что хочешь спросить, и оставь меня в покое.

Хм.

Реакция совсем не та, которую я ожидал. Думал, она будет плеваться, как загнанная в угол тигрица, готовая выцарапать мне глаза.

— Согласен. Больше никаких игр. Так как долго Федя Шахов тебя представляет?

Она резко поднимает на меня взгляд, глаза огромные.

— Что? — Она дрожит, ноги выглядят так, будто вот-вот подкосятся. Кожа становится ещё белее, и когда она пытается выпрямиться, колени подгибаются, и она начинает падать.

Ловлю её под мышки и притягиваю к себе. Она обвисает на моём теле, затем сразу же начинает махать руками, будто пытается от меня отбиться.

Что за чёрт такой?

Какой-то спектакль?

Теперь она притворяется больной?

— Отпусти меня, со мной всё в порядке. — Она отталкивает меня слабыми толчками, но как только ослабляю хватку, она снова шатается.

Дерьмо.

Это не спектакль.

Она в полном раздрае.

Подхватываю её на руки, как ребёнка, несу в гостиную, укладываю на диван и укрываю розовым вязаным пледом, накинутым на спинку. Отводя волосы с лица, замечаю её расфокусированные глаза и дрожащие губы.

— Когда ты последний раз ела? — спрашиваю резко. Я всё ещё зол, и у меня всё ещё есть вопросы, но она не ответит на них в обмороке.

— Не знаю, может, завтракала... Неважно. Просто уйди, Руслан, оставь меня в покое, как делал раньше. Ты мне не нужен.

Слова вылетают неровным потоком, и пока она говорит, из глаз льются слёзы. Она отмахивается от меня, но я не двигаюсь с места.

— Принесу тебе поесть и чаю. Сейчас вернусь.

Как только встаю, она сворачивается клубком под пледом и прячет голову в руках, рыдая неконтролируемо. Понятия не имею, что здесь происходит, поэтому сосредотачиваюсь на основах.

Много времени не нужно, чтобы найти необходимое. Делаю тосты с маслом и чашку ромашкового чая, который она любит, добавляю пару печенек с шоколадными крошками. Какао, запах которого я почувствовал раньше, всё ещё стоит в кружке, полностью остывшее. Должно быть, она приготовила его и оставила, когда пошла спать.

Изучаю признаки её жизни здесь: разноцветные банки с чаем и какао, миска с киви, стопка документов. Это вторжение в её частную жизнь, но я листаю страницы. Верхняя называется "Заявление и анкета волонтёра", и её элегантный почерк заполняет каждую страницу.

Изучаю её ответ на вопрос о том, почему она хочет там работать волонтёром, и её очевидная открытая честность, желание оказать длительное влияние на окружающий мир наполняют меня сомнениями.

Зачем тратить время на заполнение двенадцатистраничной анкеты, если вся эта история с переездом в Люберцы и поиском себя была притворством?

Решив получить ответы, несу еду и чай обратно в гостиную, где она всё ещё свернулась клубком, но перестала рыдать.

— Эмма, давай. Тебе нужно поесть. — Осторожно разжимаю её руки и помогаю сесть прямо. Она позволяет мне манипулировать собой, но подтягивает колени и отказывается смотреть в глаза. Укутываю её пледом и передаю тарелку. Руки дрожат так сильно, что она с трудом доносит еду до губ, и не думаю, что моё присутствие помогает.

— Я схожу в туалет, но ешь и пей чай. Тебе нужно восстановить силы.

Она не отвечает, но откусывает кусочек тоста, так что я оставляю её и иду искать туалет, давая ей немного пространства.

Закрыв за собой дверь, хриплым шёпотом выдыхаю: "Блин!"

Пришёл сюда, переполненный самодовольной яростью, а теперь она всё разрушила. Кирилл сказал бы, что она притворяется, но я знаю свою жену, и она действительно в тяжёлом состоянии. Из-за того, что её поймали, или по какой-то другой причине — пока не знаю.

Эта маленькая, несомненно женственная комната странным образом, кажется, подходит ей так, как никогда не подходили комнаты в нашем доме. Рассеянно беру флакон шампуня со стороны ванны и вдыхаю кокосовый аромат, который она использует теперь. Дешёвая косметика из обычного магазина — ещё одно вопиющее несоответствие, дополнительное доказательство того, что в головоломке, которую я пришёл сегодня решать, не хватает гораздо больше кусочков.

Настроенный узнать правду раз и навсегда, плещу в лицо холодной водой и возвращаюсь вниз.

Дать ей минуту окупилось. Она съела большую часть тоста и надкусила печенье, теперь сидит с чаем в руках, пар образует облако перед лицом.

— Чувствуешь себя лучше? — спрашиваю, садясь рядом.

Она отодвигает ноги, будто боится прикоснуться ко мне.

— Лучше, да. Спасибо. Теперь ты уйдёшь?

— Нет. Не уйду. Пока нет. Я знаю, что ты не в лучшей форме, но не уйду, пока не получу ответы. Как долго ты варишь эту штуку с Федей?

Снова при упоминании его имени кровь отливает от лица, и она тяжело сглатывает, прежде чем заговорить.

— Я ничего не варю с Федей и не знаю, о чём ты говоришь. Если ты собираешься продолжать спрашивать только это, нас обоих ждёт долгая ночь.

Делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться. Кричать на неё в таком состоянии не поможет.

— Кирилл видел тебя там, Эмма. Ты должна была знать, что он мне расскажет.

Она хмурится, глядя на меня с недоумением.

— Что он тебе сказал?

— Что видел тебя. Что у тебя была встреча с Федей Шаховым в его кабинете, наедине — что он твой адвокат.

Она смотрит на меня, как будто у меня выросла лишняя голова, и отпивает чай.

Вероятно, выигрывает время.

— Надо было догадаться, что он именно так это истолкует и примчится рассказать тебе, что вытворяет твоя большая плохая стерва-жена. — Она качает головой и издаёт смех без юмора. — Я подумала бы об этом, если бы соображала нормально. Даже в голову не пришло... Какая же я дура. — Большие карие глаза стеклянные, но слёзы не падают. — Ты просто... просто поверил ему?

Она звучит так разочарованно. Лучше бы она плеснула мне чаем в лицо, чем услышать этот побеждённый тон в голосе.

— Конечно, поверил. Кирилл может быть многим, но не лжецом. Если он говорит, что видел тебя, значит, видел. Но я также звонил Феде.

— Понятно. — Она кивает. — И? Как прошёл разговор?

— Ну, он в основном подтвердил слова Кирилла. Сказал, что ты к нему приходила, и не может подтвердить, что ты его клиентка из-за конфиденциальности, но что я могу сам додуматься.

Она горько смеётся и ставит чай.

— Хорошо. Теперь понятно. Ты думаешь, что я притворялась, будто согласна с планом цивилизованного развода, а всё это время тайно крутилась за твоей спиной. Планировала что именно? Украсть все твои деньги? Твою драгоценную "Князев-Тех"?

Тон спокойный и ровный, и я не знаю, что думать, поэтому просто пожимаю плечами.

— Что-то в этом роде, да.

— И ты думаешь, что я спала с тобой из, чего, злости? Чтобы выкачать информацию? Чтобы заставить тебя недооценить меня?

Всё это я рассматривал. Она всё ещё не злится, и это меня сбивает с толку. Возможно, просто нет сил, и как только подействует сахар, она окажется на другом конце дивана с выпущенными когтями.

— О, Руслан. Во что мы превратились? — Она откидывает голову назад и закрывает глаза. — Как глубоко мы пали, если ты способен так обо мне думать? — Когда она смотрит на меня, горе в глазах пронзает насквозь, но не соответствует её смиренному тону. — Ирония в том, что я думала... я думала, что у нас может получиться, понимаешь? Думала, что мы могли бы снова быть вместе. Но вот мы снова здесь. Я — с одной стороны, а ты и твоя семья — с другой. Ты даже не спросил меня. Не дал мне презумпцию невиновности. Вместо этого автоматически поверил своему брату, который меня ненавидит, а затем поверил Феде Шахову, который... — Голос дрожит, и она подтягивает плед, прикрывая рот. Глаза снова наполняются слезами, и она смотрит вниз, на то, как они падают каплями на яркую пряжу.

— Который что, Эмма? — мягко говорю. Хочу протянуть руку и прикоснуться к ней, но закрытое положение тела останавливает меня. Сейчас ей нужно пространство.

В конце концов она поднимает взгляд, и боль в выражении лица высасывает весь воздух из комнаты. Она кусает губу, затем кивает — почти себе, будто нашла внутреннюю силу и признаёт это.

— Федя Шахов, который сегодня чуть меня не изнасиловал.

Глава 28. Руслан

Мозг отключается. Время застыло. Я могу только смотреть на неё, не в силах отвести взгляд. Наконец, спустя, кажется, целую вечность, я обретаю голос.

— Что он сделал?

— Он напал на меня, Руслан. Тот самый человек, в сговоре с которым ты меня так уверенно обвинял, обманом заманил меня к себе в офис. Я должна была встретиться с Мартой, а он подговорил её, чтобы она попросила меня подождать её там. Я ни о чём не подумала. Думала, что иду на встречу с подругой. Как уже сказала, я — дура.

В её голосе звучит злость, но направлена она на саму себя. И всё равно эта злость — ничто по сравнению с той яростью, что я испытываю к себе.

— Ты не дура, Эмма. А теперь расскажи мне, что случилось. Пожалуйста.

— Ты уверен, что хочешь знать? — спрашивает она, и в её глазах мелькает боль, а в голосе слышится дрожь. — Уверен, что поверишь мне?

Блин, какой же это кошмар. Моя жена сидит передо мной, совершенно разбитая, очевидно, произошло что-то ужасное. А она боится мне рассказать, потому что не уверена, что я ей поверю. Я пришёл сюда, убеждённый в своей правоте. Какой же я ублюдок.

— Я уверен, Эмма. И да, я поверю тебе. Обещаю.

Она снова отводит взгляд, крепко зажмуривается и начинает говорить.

— Он сказал, что хочет представлять мои интересы при разводе. Для этого и попросил Марту заманить меня к нему. С этого всё началось — он хотел заполучить меня как клиента, говорил, что ты меня обдерёшь как липку и только он сможет меня защитить. Когда я сказала «нет», что у меня уже есть адвокат, он… он изменился. Стал какой-то взвинченный, на нервах. Мой отказ он воспринял как личное оскорбление и начал нести всякую чушь. Называть меня последними словами. А потом он зажал меня в углу и… он… Блин! Ну почему я опять плачу? — Она смахивает слезы, и я почти слышу, как она мысленно себя подбадривает.

Ярость выжигает меня изнутри, но я заставляю себя сохранять спокойствие.

Сейчас главное — она.

— Всё в порядке, милая. Не торопись. Я здесь.

Она проводит руками по волосам и делает глубокий, успокаивающий вдох.

— Ладно. Я смогу, — бормочет она себе под нос и продолжает. — Он зажал меня в углу. Я пыталась его оттолкнуть, но он прижал мои запястья к стене. Сделал мне больно. Потом он… Он тёрся об меня и… о, господи! Он был твёрдым. Он заставил меня дотронуться. Прижал мою руку, пока тёрся об неё. Это было… Боже, это было так омерзительно! Это привело меня в чувство, и мне удалось вырваться, но до того момента меня будто парализовало. Я была беспомощна. Не могу поверить, что позволила этому случиться.

Она содрогается и закрывает глаза. Я знаю, она прямо сейчас заново переживает тот момент. Сегодня, возможно, был худший день в её жизни, а я даже не дал ей шанса рассказать мне об этом. Вместо того чтобы быть рядом, я её бросил. Оставил одну в тот момент, когда был нужен больше всего. В желудке всё скручивается от тошноты. Я едва могу дышать от ненависти к самому себе. Я прикончу этого Федю Шахова.

Но сначала — она.

Осторожно кладу руку на её колено, укрытое пледом. Она вздрагивает, но не отстраняется.

— Ты не позволила этому случиться, Эмма. Это не твоя вина. Ты ведь знаешь, правда? Виноват только он.

— Я понимаю это умом, Руслан. Но всё равно чувствую, что должна была его остановить. Что я будто бы… не знаю, сама напросилась.

— Нет, милая, это не так. Мне так жаль, если бы я только знал… — Я не заканчиваю фразу, потому что нет таких слов, которые могли бы передать, насколько я был неправ и как омерзительно себя чувствую из-за того, что снова её подвёл.

Она смотрит на мою руку на своём колене, и я гадаю, позволит ли она ей остаться.

Позволяет.

Но когда она снова поднимает на меня глаза, в её взгляде столько боли, что кажется, будто она вырвала у меня сердце из груди.

— Я хотела, чтобы ты знал, Руслан. Первое, что я сделала, вырвавшись оттуда, — написала тебе. После того, как столкнулась с Кириллом, конечно. Вот ведь повезло, да? — Она издаёт пустой, глухой смешок, и я вспоминаю слова брата, что она была бледной и дрожала, была сама не своя. Мы оба решили, что она так выглядит, потому что её поймали с поличным.

Идиоты.

— Это случилось буквально за несколько минут до того, как я спросила, можем ли мы встретиться раньше, — продолжает она. — Я была в дамской комнате, меня вот-вот должно было стошнить. Я не хотела говорить о таком по телефону, я была в шоке. Я отчаянно хотела тебя увидеть. Отчаянно хотела быть с тобой, почувствовать твои объятия и… снова ощутить себя в безопасности. Как и говорила, я — дура.

Нет, это я дурак.

— И как говорил я, ты не дура. Это я здесь вёл себя как последняя сволочь, а не ты. Блин, когда я звонил Феде, он так странно себя вёл…

— Наверное, думал, что я уже всё тебе рассказала, и ждал, что ты ему устроишь.

Киваю, сузив глаза и прокручивая в голове наш разговор.

Да, всё сходится.

Технически, всё, что он сказал, было правдой. Он делал намеки, которые лишь подтверждали то, чего я и так боялся, а я, как идиот, был готов их проглотить. Кирилл и мои собственные страхи подготовили почву, и я поверил в эту ложь без остатка.

Федя, должно быть, понимал, что я рано или поздно узнаю правду, но в его голосе звучало злорадство, когда он подтвердил, что она была у него. Я дал ему возможность посеять раздор, и он ею воспользовался. Вероятно, он надеялся, что это напугает её, покажет, как он может испортить ей жизнь. Что он сможет отвлечь нас, создав этот конфликт. Этот мелкий ублюдок, должно быть, до смерти боится визита полиции. И он ещё может случиться, в зависимости от того, как всё сложится. Хотя сейчас мне кажется, что полиция — это слишком гуманно для него. Правосудие может настигнуть его в куда более личной и непосредственной форме. Но это всё потом.

Она потирает синяки на запястье. Синяки, оставленные Федей Шаховым. Сглатываю приступ ярости при одной мысли о том, что он её касался, и беру её ладонь в свою. Подношу руку к губам и осторожно целую потемневшую кожу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не просто не пришёл к ней сегодня, я намеренно оставил её одну. Я знал, что делаю. Я мучил её, мелочно мстя за то, чего она не совершала. Я хотел, чтобы она страдала. И я получил то, чего хотел.

— Я написала тебе… на тот телефон. Написала, что случилось ужасное. Что я люблю тебя. Что ты мне нужен. Ты не ответил. Это… прозвучит глупо, но это ранило сильнее, чем то, что сделал Федя.

Моё сердце раскалывается надвое. Я подвёл её самым ужасным образом, и я не осужу её, если она никогда меня не простит. Я сам себя никогда не прощу.

— Это не глупо. Но я не получил сообщение. Я… я был так зол, так расстроен. Я разбил телефон.

— О. Что ж. Надеюсь, тебе полегчало. — Нота сарказма в её голосе на самом деле немного облегчает моё состояние. Я это заслужил, мать вашу.

— Не полегчало. Послушай, мне так жаль, Эмма. Очень жаль. За всё. Я не имел права так с тобой поступать. Я слушал Кирилла, слушал этого грёбаного Федю, слушал собственные страхи, когда должен был слушать только тебя. Знаю, это не оправдание, но я был так разбит, милая. Я собирался просить тебя вернуться. Хотел, чтобы мы снова были вместе. Я до смерти боялся, что ты откажешь, но был готов рискнуть. Я ненавидел быть вдали от тебя.

Она кивает, не вынимая своей ладони из моей.

— Я тоже этого хотела, Руслан.

«Хотела?»

Прошедшее время.

Моё сердце, и так уже расколотое, разлетается на осколки.

— Неужели нет пути назад? Я знаю, был неправ. Я был самым большим кретином на свете. С тобой случилось ужасное, а меня не было рядом, когда я был так нужен… но я люблю тебя, Эмма. Всем своим сердцем люблю тебя.

— Может, и любишь, Руслан, но… — Она сжимает мои пальцы и убирает свою руку, пряча её обратно под розовый плед. — Ничего не изменится. Всегда будет Кирилл и остальные, кто будет нашёптывать тебе гадости. Ты снова выбрал его, а не меня. Ты хоть знаешь, что я при этом чувствую? Чувствую себя ничтожной, незначительной, жалкой. Я всегда буду на втором месте, а я этого не заслуживаю. Не заслуживаю и не собираюсь с этим мириться. Больше нет.

Её слова звучат сильно, но голос — нет. Он всё ещё дрожит, и её губы снова начинают дрожать. Она из последних сил цепляется за самообладание, заставляя себя быть храброй.

И она права.

Во всём.

— Нет, ты этого не заслуживаешь, Эмма, правда. И поверь, я бы всё отдал, чтобы вернуться в прошлое и всё исправить. Я не могу. Всё, что я могу — это извиниться, сказать, что люблю тебя, и пообещать, что больше никогда, никогда так не поступлю.

— О, милый. — Ей удаётся слабо улыбнуться. — Я знаю, что сейчас ты говоришь искренне, я верю. Но не уверена, что смогу довериться твоему обещанию. Думаю, мы зашли слишком далеко. Слишком много боли причинили друг другу. Когда Федя… — её голос срывается. Она прочищает горло и продолжает. — Когда он так ко мне прикоснулся, моим первым инстинктом было обратиться к тебе. Положиться на тебя. Ты подвёл меня, Руслан, и знаешь, что самое печальное? Я не слишком-то и удивилась.

Блин.

Эти слова больнее ножа в сердце. И я не могу оспорить ни единого её слова.

Опускаюсь на колени на пол рядом с диваном и беру её лицо в свои ладони. Её кожа мягкая и тёплая, и её глаза встречаются с моими. В них по-прежнему нет злости, и это убивает меня. Она должна быть в ярости. Должна кричать, обвинять, называть меня последними словами. Вместо этого в ней лишь смирение. Будто это единственная реальность, которую она когда-либо знала. Вся её былая сила иссякла.

Целую её очень нежно, лишь лёгким касанием губ, медленно и осторожно, опасаясь, что после сегодняшней травмы даже такое деликатное прикосновение будет для неё невыносимо. Мы прислоняемся лбами друг к другу и замираем так на долгое мгновение.

— Я подвёл тебя, Эмма. И не знаю, смогу ли когда-нибудь это исправить, или позволишь ли ты мне хотя бы попытаться. Поверь, я готов. Я сделаю всё, что нужно, чтобы доказать тебе свою преданность. Всё, что ты захочешь. Всё, что тебе нужно. Знаю, что прямо сейчас ты, возможно, не видишь для нас будущего. Понимаю. Я всё испортил. Этого так просто не исправить, но сегодня вечером… я бы хотел остаться с тобой.

— Зачем? — спрашивает она.

— Потому что я не вынесу мысли, что ты одна, и, по правде говоря, я тоже не хочу быть один. Я лягу на диване, если так будет лучше, а если скажешь, чтобы я ушёл, то буду спать на площадке перед дверью. Но мне нужно быть рядом. Я не прошу тебя брать на себя обязательства или давать обещания, и ты будешь в своём праве, если утром проснёшься и решишь, что больше не хочешь меня видеть. Но сегодня, пожалуйста, просто позволь мне о тебе позаботиться.

Чувствую, как она дрожит, прижавшись ко мне, и жду с колотящимся сердцем, пока она обдумывает моё предложение. Наконец она едва заметно, дрожа, кивает.

Глава 29. Эмма

ЭММА

Просыпаюсь в его объятиях, и на одно мимолетное, сладостное мгновение всё кажется идеальным. Его мощная грудь вздымается и опускается под моей щекой, наши ноги переплетены под простынями, тела словно сплавились в одно целое. Вздыхаю, медленно возвращаясь в реальность.

И тут же ужас вчерашнего дня обрушивается на меня всей своей тяжестью.

Федя.

Кирилл.

Одиночество в номере отеля в Истре, после того как Руслан выбросил меня, словно использованную салфетку. Долгая дорога домой по ночным пробкам и моё постепенное погружение в эмоциональный хаос. Я не могла ни есть, ни пить, и меня рвало одной желчью. Я плакала, пока глаза не отекли и не начали гореть, и стоило мне забыться в беспокойной дрёме, как Руслан уже колотил в мою дверь.

Не жалею, что позволила ему остаться — завернувшись в объятия мужа, я на удивление крепко спала. Мой разум позволил себя обмануть, подарил мне одну-единственную ночь безопасности. Но теперь, когда холодный зимний рассвет просачивается сквозь шторы, начинается новый день. Глубоко дышу, пытаясь успокоиться, прежде чем паника успеет схватить меня за горло. И я совсем не уверена, что хочу этого нового дня.

— Доброе утро, малыш, — говорит Руслан, поглаживая мои плечи и прижимая к себе. Поднимаю голову и почти таю при виде его тёмно-серых глаз, полных любви. Его волосы растрёпаны, он криво улыбается мне, а затем нежно и ободряюще целует в макушку. — Как ты себя чувствуешь?

— Даже не знаю, — честно отвечаю. — Рада, что ты остался. Спасибо тебе за это. Но…

— Но это ничего не меняет? Знаю, малыш. Я и не ожидал. Думал о том, что ты сказала, и ты была права. Я не хотел верить Кириллу, но всё равно поверил. Думал, что поступаю объективно, проверяя факты у Феди… что проявляю должную осмотрительность, звоня тому ублюдку, который на тебя напал. Я не поставил тебя на первое место и не доверился тебе настолько, чтобы встать на твою сторону. Это была ошибка, и я не могу обещать, что не совершу других. Всё, что я могу сказать, — это то, что я хочу попытаться. Хочу дать нам ещё один шанс. Наш лучший шанс. Я люблю тебя, Эмма, и не готов тебя отпустить.

Красивая речь.

Невольно улыбаюсь при мысли о том, как он её репетировал.

— Давно проснулся, да?

— Ещё бы, — смеётся он. — Ждал, когда ты откроешь глаза, чтобы всё это выпалить. Но я серьёзно, каждое слово. Дай мне ещё один шанс. Дай

нам

ещё один шанс. Хотя бы скажи, что подумаешь.

Лежу, прижавшись к нему, наслаждаясь ощущением шелковистых волос на его груди. Его присутствие всё ещё успокаивает, но я больше не верю, что он будет рядом, когда мне это понадобится.

— Я ничего не обещаю, Руслан. Прямо сейчас мой ответ был бы «нет». Так что, если ты хочешь услышать «да», тебе придется дать мне время и личное пространство. И мне кажется, не мне одной нужно подумать. Тебе нужно по-настоящему осознать, что будет значить наше воссоединение. Для тебя, для твоей семьи — это вызовет не меньше конфликтов, чем наш разрыв. Тебе придётся нелегко, когда тебя будут тянуть в разные стороны.

Мне тоже придётся нелегко, но этого я не говорю. Думаю, и не нужно. Изображая тайный роман, мы сумели восстановить немалую часть нашего фундамента и выстроить новый мост доверия. Одним махом всё это было сметено. Заживающая рана снова вскрыта, и я не знаю, хватит ли у кого-то из нас сил начать всё сначала.

— Я тебя слышу, но уверяю, я уже обо всём подумал, Эмма. Я дам тебе время и пространство, если тебе это нужно, но мне — нет. Я выбираю тебя. И я знаю, что это потребует практики, что это не будет так просто — выбирать тебя каждый раз, но я буду над этим работать. Если это поможет, мы могли бы, не знаю… может, пойти на семейную терапию? — его голос, такой уверенный на протяжении всей речи, дрогнул на последней фразе, и я удивлённо рассмеялась.

— Я почти готова сказать «да», просто чтобы увидеть тебя на кушетке у психотерапевта. Судя по твоим костяшкам, ты уже прибег к своей обычной терапии и что-то бил?

Он пожимает плечами и кивает.

— Что сказать? Люблю бить вещи.

— Я знаю. Ха, ты и психолог… Ты же понимаешь, что это сработает, только если придёт вся семья? Твой отец, Дмитрий, Валентин, Егор, Кирилл… Может, даже Леонид. Все парни Князевы в сборе.

Он ухмыляется и проводит рукой по бороде.

— Да уж. Нам понадобится диван побольше. — Шутка слабая, но она немного разряжает напряжение. — Кстати, обожаю на тебе эту майку «Ramones». Почему ты сказала, что выбросила её?

Лгать сейчас бессмысленно.

— Я думала, что, сохранив её, покажу свою слабость. Не хотела, чтобы ты подумал, будто я раскисла, поэтому спрятала её и носила, только когда тебя не было рядом. В ней я чувствовала себя в безопасности… даже когда ты не мог мне её дать.

Он сглатывает, и я знаю, что эти слова причинили ему боль. Но я сказала это не со зла, просто устала прятаться.

— Понятно. И ты надела её прошлой ночью, после того как я тебя подвёл. Обещаю, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы больше никогда тебя не подводить.

— Ты не можешь мне этого обещать, Руслан. Так же, как я не могу обещать, что никогда больше не буду холодной стервой или что никогда не закроюсь от тебя. Мы оба приложили руку к тому, где мы сейчас. Разрушение нашего брака было командным видом спорта.

Он бормочет что-то похожее на согласие, и я понимаю, что начала перебирать пальцами волосы на его груди. Пока мы говорили, моя нога скользнула поверх его бёдер, и его дыхание стало тяжелее. Чувствую, как гулко бьётся его сердце. Моя рука скользит вниз по его груди, по рельефному прессу. Он втягивает воздух, когда я опускаюсь ниже.

— Господи, малыш, прости, — бормочет он. — Это крайне неловко.

Его член твёрд под тканью боксеров, он напрягается и подрагивает от моего лёгкого прикосновения.

— Почему неловко? — спрашиваю, чувствуя, как внизу живота зарождается медленная, тягучая волна.

— Из-за того, как я повёл себя вчера… из-за того, через что ты прошла с Федей. Я остался, чтобы позаботиться о тебе, а теперь у меня каменный стояк. Я почти уверен, что это последнее, что тебе сейчас нужно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Наверное, так и должно быть. Я должна бежать из комнаты или выгонять его из постели. Но… я этого не делаю. На самом деле, моя рука уже скользнула под его боксеры. Я глажу его ствол, исследуя его твёрдую, как камень, длину. Мои пальцы ласкают его, и он стонет.

— Эмма, милая, пожалуйста, прекрати.

— Почему? — Я легонько качнулась, потёршись своим лоном о его бедро так, что всё моё тело пронзила дрожь.

— Потому что если ты не прекратишь, я в конечном итоге трахну тебя, а я не думаю, что это будет правильно.

— Правда? — шепчу, потирая головку его члена и находя каплю смазки, чтобы размазать её. — Тебе кажется, что это неправильно?

— Конечно, блин, это правильно, — он звучит почти страдальчески, накрывая мою руку своей, словно пытаясь её убрать. — Но…

— Но теперь я слишком испорчена для секса, так, Руслан? — Сажусь и смотрю ему в глаза. — Позволь мне кое-что сказать: Федя Шахов не победит. Федя Шахов — отвратительный извращенец, и он не помешает мне наслаждаться сексом. Я не хочу, чтобы последним членом, которого я касалась, был его. Я хочу… я хочу тебя, Руслан.

Под одеялом я стаскиваю с себя трусики и стягиваю его боксеры, а затем забираюсь на него сверху. Я уже вся мокрая, моё лоно скользит по его стволу, пока я извиваюсь, отчаянно желая наполниться им.

— Может, в этом и нет смысла, Руслан, но мне это нужно. Неважно, что будет с нами в долгосрочной перспективе, мне это нужно от тебя сейчас. Мне нужно, чтобы ты помог мне прогнать воспоминание о нём. Ты можешь это для меня сделать?

Медленно двигаю бёдрами, покрывая его своей влагой. Он стягивает с меня майку и бросает её на пол, не отрывая взгляда от меня.

— Да, я могу это для тебя сделать. Блин, посмотри на себя… такая мокрая. Скачи на мне, Эмма. Оседлай меня. Я весь твой.

Я более чем готова к нему и вздыхаю, когда нахожу нужный угол и пронзаю себя на всю его впечатляющую длину. Затаив дыхание, полностью опускаюсь на него, чувствуя себя восхитительно растянутой и полной. Он держит свои большие руки у меня на талии, и его взгляд становится напряжённым, когда я начинаю двигаться. Обычно он предпочитает доминировать, и я вижу, как он борется с собственными инстинктами, но он отдаёт мне контроль.

Напряжение нарастает быстро, мой клитор пульсирует с каждым толчком бёдер. Ему даже не нужно прикасаться ко мне там; трения между нами уже достаточно, чтобы поджечь меня. Он скользит руками вверх по моему телу, сжимает мои груди и пощипывает соски именно так, как мне нравится.

— Боже, ты самое прекрасное, что я видел в своей жизни. Я чувствую, как ты сжимаешь меня, малыш. Блин, это так хорошо.

Люблю смотреть, как он выглядит подо мной: его огромное мускулистое тело распростёрто на моей кровати, глаза затуманены похотью. Кладу руки ему на плечи и ускоряю темп. Он приподнимается и втягивает сосок в рот, этого достаточно, чтобы я сорвалась.

— Рус! — кричу, впиваясь ногтями в его плоть, когда меня накрывает оргазм. Волны чистого блаженства захлёстывают меня, бёдра судорожно дёргаются.

Он рычит и одним ловким движением грубо переворачивает меня под себя, всё время оставаясь внутри. Ахаю от удивления, и он замирает.

— Всё в порядке? — тихо спрашивает он, пока я обвиваю его задницу дрожащими ногами.

— Да, всё в порядке. Трахни меня, Руслан. Трахни меня жёстко.

Он упирается руками по обе стороны от моей головы и смотрит мне в глаза.

— Готова? — спрашивает он, дьявольски ухмыляясь.

Он не дает мне шанса ответить — у меня перехватывает дыхание, когда он начинает вбиваться в меня. Хватаюсь за его плечи, держась как за спасательный круг, пока он пригвождает меня к матрасу. Скорость, мощь и огромный член — эта убойная комбинация вскоре заставляет меня снова кричать его имя и кончать.

Наши вспотевшие тела скользят друг по другу.

— Я. Блять. Люблю. Тебя, — рычит он с каждым толчком. Затем замирает, находя разрядку, и выглядит при этом великолепным и диким. Обмякнув рядом, он тут же сгребает меня в охапку. Он знает, что я могу сбежать, и, кажется, не хочет меня отпускать.

Устраиваюсь у него на груди, позволяя себе насладиться моментом.

— Ты выглядишь уставшим, — дразню я. — Думаю, тебе нужно поработать над кардио.

Он крепко шлёпает меня по заднице — именно на это я и надеялась. Мне нравится приятное жжение, которое растекается по коже.

Руслан, конечно, замечает мою реакцию и приподнимает бровь.

— Настроена на ещё одну порку? С радостью исполню.

Он поднимает одну из своих огромных ладоней, и внизу живота сладко сжимается.

Смеюсь.

— Заманчивое предложение, но нет, спасибо. У меня сегодня и правда есть дела. И, возможно, мне понадобится сидеть, пока я их делаю.

Кроме того, я не могу позволить себе снова соблазниться миром господина и госпожи Смирновых. У нас только что был секс, и это был фантастический секс, но мне нужна ясная голова. Это должно быть в последний раз, по крайней мере, на какое-то время. Я не шутила, когда говорила, что мне нужно время и пространство.

— У тебя же собеседование в центре, верно?

— Скорее неформальная беседа, как мне сказали. Понять, подходим ли мы друг другу.

— Всё пройдет отлично. Им повезёт заполучить тебя. — Он сжимает меня крепче и целует в макушку. — Я слышал, что ты сказала ранее, и я дам тебе время и пространство, которые тебе нужны, но позволишь мне подержать тебя ещё немного?

Киваю и прижимаюсь к нему, даря нам обоим ещё несколько минут. Когда я целую его в грудь и сажусь, он убирает волосы с моего лица и ободряюще улыбается.

— Знаю, это немного портит настроение, но прежде чем я уйду, мне нужно спросить… Что ты хочешь делать с Федей? — От этого имени я напрягаюсь, но Руслан ожидал этого и уже успокаивает меня долгими поглаживаниями по спине.

Закрываю глаза и глубоко вздыхаю.

— Не знаю. Я задавала себе этот вопрос вчера. Я бы солгала, если бы сказала, что часть меня не хочет просто обо всём забыть. Так было бы проще, но это сделало бы меня трусихой.

— Нет, это сделало бы тебя человеком. Ты пережила травмирующий опыт. Конечно, ты хочешь об этом забыть. И если ты так решишь, я тебя поддержу. Но…

— Но я не была первой. — Вздыхаю. — Он был так самонадеян. Так уверен в себе. Он не в первый раз нападает на женщину.

— Думаю, ты права. То, как он говорил со мной… Он смеялся. Он явно думал, что ему снова всё сойдёт с рук, и я подозреваю, что он занимается этим годами. — Руслан скрипит зубами, его лицо темнеет, как грозовая туча. — Если ты готова, я бы хотел убедиться, что, хотя ты и не была первой, то станешь последней.

— Думаешь, нам стоит позвонить в полицию?

— Мы можем это сделать, — предлагает он. — Или ты можешь оставить это мне.

— Что ты имеешь в виду? — хмурюсь я. — Руслан, я знаю, на что ты способен, какой ты собственник… Я терпеть не могу этого человека, но, пожалуйста, не убивай его, ладно?

Он прикусывает верхнюю губу, и я вижу, что он рассматривал этот вариант.

Мой муж, психопат.

— Я его не убью. Но позабочусь о том, чтобы он больше никогда не причинил вреда ни одной женщине. Ты мне доверяешь? — Поднимаю брови, и он добавляет: — Ты доверяешь мне в этом конкретном деле? Обещаю, я не окажусь в камере для пожизненного заключения.

— И ещё пообещай, что не сделаешь ничего, что навредит Марте.

Он хмурится.

— Какого хрена ты о ней заботишься? Она была частью этого.

— Да, но… Мы не лучшие подруги, но я знаю Марту. Она… Ладно, иногда она пустая, самовлюбленная и поверхностная, но большая часть этого — маска. Она напоминает мне раненую птицу, Руслан. Её муж… — качаю головой. — Он калечит женщин ради развлечения. Могу только представить, сколько оскорблений она вытерпела за эти годы. А их девочки, им всего пятнадцать. Они ни в чём не виноваты. Когда я ждала тебя, прежде чем… Ну, я думала о том, чтобы заявить в полицию, но постоянно возвращалась к одному и тому же: что станет с этими бедными девочками, если их отца будут полоскать во всех СМИ как сексуального хищника?

Вздохнув, он кивает.

— Да. Хорошо. — Затем он качает головой и смотрит на меня с изумлением. — Ты потрясающая, знаешь это? — Прежде чем успеваю придумать, что ответить, он продолжает: — Позволь мне разобраться с этим, хорошо? Обещаю, что позабочусь о защите Марты и девочек. Но этот мелкий дерьмоед проклянет тот день, когда посмел тебя тронуть.

Тихая, смертельная ярость в его голосе заставляет дрожь пробежать по моей спине. Внешне он всегда цивилизован, но когда причиняют боль тем, кого он любит…

Федя Шахов вот-вот узнает, что именно скрывается за лоском фамилии Князевых. Эх, если бы я только могла быть мухой на стене.

Приподнимаюсь в его объятиях и легко целую его.

— Хорошо, я позволю тебе с этим разобраться. И, пожалуйста, не говори Егору, Кириллу или кому-либо ещё. Мне не стыдно — мне нечего стыдиться, — но я не хочу пережёвывать это с ними.

— Конечно, малыш. Всё, что захочешь.

— Прямо сейчас я хочу пойти и собраться на встречу, — говорю, выпрыгивая из кровати, прежде чем он успевает меня остановить.

Он тоже встаёт и потягивается. Блин, он и впрямь произведение искусства. Подбираю майку «Ramones» и бросаю ему.

— Можешь забрать её с собой, если хочешь.

— Не-а. — Он бросает на меня многозначительный взгляд и медленно проводит майкой по своей груди. — Думаю, оставлю её здесь, с тобой. Чтобы ты обо мне не забывала.

Ухожу, делая вид, что меня это ничуть не тронуло.

И шанса не было

, — думаю, выходя в коридор, пока щёки пылают, а образ его великолепного тела выжжен на сетчатке моих глаз. —

Я не смогла бы его забыть, даже если бы попыталась.

Глава 30. Руслан

Наспех одеваюсь и звоню Валентине, своей секретарше, планируя сразу ехать к Кириллу.

Эмма пообещала, что ей лучше, и я проследил, чтобы она поела, прежде чем я уйду. Андрей отвезёт её на собеседование и будет ждать там, пока она не освободится. От этой мысли мне становится спокойнее. Впрочем, не мне рассуждать об опасностях окраин, особенно после того, как я набью морду Феде. Жизнь в пределах Садового кольца ещё не гарантия безопасности — и кое-кто скоро узнает это на собственной шкуре.

Секретарша брата, кажется, ошарашена моим видом — и неудивительно. Кажется, я не выходил из дома в спортивных штанах со студенческих времен.

— Доброе утро, Елена. Он у себя? — вежливо спрашиваю, останавливаясь у её стола. Эта формальность скорее для неё, чем для него. Я войду в его кабинет, что бы она ни сказала.

— Да, Руслан Георгиевич. Но через полчаса у него звонок из Гонконга.

Киваю и выдавливаю улыбку.

— Не проблема. Уверен, к тому времени я уже закончу.

Стучу и, не дожидаясь ответа, захожу. Кирилл, погружённый в работу, не отрывает взгляда от монитора. На его столе высится гора бумаг. Он специализируется на уголовном праве, и это дало ему связи, которыми я надеюсь воспользоваться. Наконец он поднимает голову, и его тёмные глаза внимательно изучают мой наряд. Он-то точно решит, что у меня нервный срыв на почве семейных неурядиц.

— Блин, — произносит он, указывая на мои треники обломком карандаша. — Тебя ограбили или ты только что из вытрезвителя? Вид такой, будто ты оделся в бюро находок.

Выдавливаю смешок — остряк хренов — и сажусь напротив. За его спиной висит картина, написанная мамой, — пляж в Испании, где мы когда-то отдыхали всей семьей. Я хотел однажды отвезти туда Эмму, но когда решился предложить, наш брак уже дал слишком глубокую трещину. Она соврала что-то про подруг, с которыми не хочет расставаться надолго, и только сейчас я понимаю, насколько это было фальшиво. У неё нет близких подруг. Она просто не хотела быть со мной там, где каждый камень был частью легенды клана Князевых.

— Ты в порядке? — спрашивает Кирилл, и его взгляд скользит по моим сбитым в кровь костяшкам. Он ничего не упускает из виду и разбирается в людях как никто другой. Эмма — его единственное слепое пятно. А может, всё дело в жёнах. Когда-то он сделал поспешные выводы о своей, и это едва не стоило ему брака.

Часть меня злится на него за ту роль, что он сыграл во всей этой истории. За то, как он поверил в худшее и убедил меня в своей правоте. Но я подавляю этот гнев, потому что единственный, кто заслуживает ярости, — это я сам.

Я её муж.

Человек, который клянётся ей в любви. Человек, который хочет её вернуть. И поступить правильно должен был я, а не он.

— Нет, я не в порядке. Всё это было полной чушью, Кирилл. Её интересы не представляет никакой Федя Шахов. Мы ошиблись.

Его ноздри раздуваются, а карандаш в руке с треском ломается пополам.

— Я не ошибся, Руслан. Она была там. Думаешь, я стал бы выдумывать такое дерьмо?

— Блин, нет, конечно, так что успокойся. Да, она была там. Но она не его клиентка. Её единственный адвокат — Егор, и она не собирается наезжать на «Князев-Тех». Это была подстава.

Он щурится.

Не верит.

С силой опускаю ладонь на его стол, но он даже не вздрагивает. Ледяная глыба, а не человек.

— Кирилл, я говорю тебе правду. Происходит то, о чём ты не знаешь, и нет, я не собираюсь тебе рассказывать. Не всё нужно выносить на семейный совет. Знаю, ты считаешь меня слабаком, когда дело касается Эммы, но в этом случае я прав. Ты должен отступить. Можешь не доверять ей, но мне, надеюсь, ты доверяешь?

Он медлит секунду, затем коротко кивает.

— Да. Доверяю.

— Отлично. Тогда тебе придётся этим удовлетвориться. Я понимаю, почему ты так решил, но ты был неправ. А теперь мне нужно, чтобы ты свёл меня со Стасом Грановским. Или, точнее, с его женой… или она жена Мирона?

Он хмурит брови.

— Она

их

жена. Там всё сложно. Но что важнее — зачем тебе Грановские? Они не из твоего мира, Руслан.

И у Кирилла, и у Егора есть клиенты, чьи отношения с законом, мягко говоря, натянутые. Грановские в Москве, Черновы в Новосибирске — ни тех, ни других не назовешь образцовыми гражданами.

Я это знаю.

Но я знаю и своих братьев: какой бы репутацией ни обладали такие люди, как Грановские, Кирилл не стал бы их защищать, если бы считал их подонками.

— Скажу просто: мне нужно поговорить с ними кое о чём, что совершенно не твоё собачье дело. И я говорю это не для того, чтобы тебя задеть. А потому, что как их адвокату — блин, как моему адвокату — тебе лучше ничего не знать.

— Правдоподобное отрицание? — усмехается он.

— Именно. Так ты мне поможешь или нет?

— Конечно, блин, я тебе помогу — ты мой старший брат. Только будь осторожен, хорошо? С этими людьми шутки плохи. А с Диной — тем более. Она может внести тебя в список террористов и отправить в Лефортово за десять секунд.

— Принято к сведению.

— И сначала поговори со Стасом. Я дам тебе его номер, а не её.

— Почему? Ей не позволено говорить за себя?

Он смеётся.

— Ты бы так не спрашивал, если бы был с ней знаком. Говорить-то ей позволено, вот только Грановские её слишком оберегают.

Уж кому, как не мне, понимать этот инстинкт.

Он чиркает номер на клочке бумаги обломком карандаша и протягивает мне.

— Руслан? — окликает он, когда я уже собираюсь уходить.

Оборачиваюсь.

— Да?

— Прости, хорошо? Если ты прав и Эмма ни в чём не виновата… мне жаль, что я заставил тебя пройти через всё это.

Понимающе киваю.

Кирилл не хотел причинить мне боль, но от этого рана не становится менее реальной. Кто знает, смогу ли я когда-нибудь вернуть доверие Эммы. А пока сосредоточусь на том, что могу контролировать.

Я сотру в порошок жизнь Фёдора Шахова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31. Эмма

– Ну что, под что танцевать будем? – спрашивает рыжеволосая женщина, стоящая напротив меня. – Может, под «Руки Вверх!»? Или старое доброе диско? О, знаю, знаю.

Она вскакивает на ноги, пальцы порхают по экрану телефона, а потом улыбается мне, и в её голубых глазах пляшут озорные искорки.

– Обожаю «Мадагаскар», а ты?

К этому моменту я уже окончательно растерялась, но песню узнаю сразу, как только она врубается – «I Like to Move It» от Reel to Real. Песня, конечно, потрясающая, отлично подходит для танцев, но это совсем не то, чего я ожидала от собеседования. Меня предупредили, что оно будет неформальным, но это больше походило на спонтанную вечеринку.

– Сёма! – кричит она, и её голос пробивается даже сквозь грохот музыки. – Можешь сделать погромче?

Светловолосый мальчишка лет десяти-одиннадцати отрывает взгляд от своего угла комнаты. Это огромное помещение, похожее на школьный спортзал, где вокруг нас кипит какая-то деятельность. Он кивает, забирает телефон и несёт его к аудиосистеме, и через несколько секунд трек уже гремит из колонок, расставленных по всему залу.

– А ну-ка, давайте зажигать! – кричит Ася, жестом приглашая всех присоединиться. Не могу сдержать улыбку, когда дети всех возрастов, форм и размеров сбегаются в центр зала и начинают отрываться по полной.

Она в самом центре всего этого, её длинные рыжие волосы развеваются, кроксы отбивают ритм по полу. Кажется, ни у кого здесь нет никаких комплексов, и я решаю, что и у меня их не будет. Вскоре я растворяюсь в чистой радости танца. Дети кружатся и прыгают вокруг меня, некоторые протягивают мне руки.

Смеюсь, кружу их, а на припеве придумываю небольшую связку движений, где нужно немного повертеть хвостом. Они все повторяют за мной, а когда следующей песней оказывается «Макарена», я веду их в энергичном танце. Ну и что, что некоторые из них не отличают лево от право – включая Асю.

Это так весело, и мы все хохочем, когда музыка затихает. Сёма, долговязый паренёк с техническими способностями, подходит, чтобы дать мне пять, и возвращается в свой угол. У него на полу разбросана целая стопка учебников и карандашей.

– Он талантлив, – говорю, кивая в его сторону. – Здорово танцует.

– Сёма? Да. Он отличный парень. И мама у него хорошая. Просто её на всех не хватает, работает на трёх работах, чтобы прокормить семью. Отец давно сбежал, и, судя по всему, скатертью дорога. Сёма обожал уроки танцев, которые вела Эстер. Она всегда говорила, что у него настоящий талант.

Эстер, как я поняла, была здесь кем-то вроде легенды. В свои восемьдесят с лишним она всё ещё садилась на шпагат на прощальной вечеринке. Она уехала на пенсию в Сочи, где, по всей видимости, учит своё новое окружение парочке движений из канкана. Понятия не имею, как я смогу занять место такого человека.

– Что ж, Эмма, если тебе интересно, добро пожаловать к нам. Если, конечно, ты понимаешь, во что ввязываешься.

– Что? – иду за ней в более тихую часть здания. – Но мы же толком и не поговорили…

Она издаёт что-то вроде «пф!» и машет рукой.

– Я верю в интуицию, а моя интуиция говорит, что ты здесь отлично справишься. Детям ты явно понравилась. Ты знаешь, что делать на танцполе, и хотя я видела, что тебе было не по себе, ты всё равно присоединилась. Это говорит мне, что у тебя есть стержень. Итак, стержень плюс способности плюс хватка… – Ася решительно кивает. – У тебя всё получится.

– Хватка? – повторяю с улыбкой. – Это что-то из арсенала отчаянной героини боевика?

– Ага, а она здесь нужна, уж поверь мне.

– Ладно. Она у меня есть. Хватка – моё второе имя. Записывайте меня.

Она смеётся моему энтузиазму, и я улыбаюсь ей в ответ. Я на многое надеялась, но мне здесь нравится даже больше, чем я ожидала. А Ася совсем не такая, какой я её себе представляла. В моей голове «бывшая монахиня» рисовало образ пожилой и скромной женщины. Но ей, может, под пятьдесят, и она – настоящий фейерверк.

Невысокая, с пышной грудью, очень красивая своей естественной красотой без грамма косметики, Ася – в прошлом сестра Анастасия – очевидно, из тех женщин, что бросаются в бой, где бы они ни понадобились, и добиваются своего. Она – идеальный образец для подражания для меня в этой новой главе моей жизни.

– Вы же знаете, что у меня нет никакой квалификации? – Мне так хочется получить эту работу, и я не хочу больше разочарований. – Ну, кроме бесполезного диплома о высшем образовании.

– Не бывает бесполезных дипломов. Уверена, ты вынесла из учёбы что-то ценное.

Да, уж,

– думаю я, пока она ведёт нас к диванчикам у окон. –

Своего мужа, и больше почти ничего.

Мы сидим в окружении побитых металлических шкафчиков и стен, расписанных красивыми рисунками.

– Я знаю, что ты не опытный преподаватель, Эмма, но у большинства здесь нет официальных дипломов. Нам важнее преданность делу. Если захочешь пройти обучение, у нас есть небольшой бюджет, и мы, возможно, сможем найти для тебя какие-нибудь курсы.

– Если есть курсы, которые помогут мне приносить больше пользы, я с удовольствием их пройду, но расходы возьму на себя. Вика вам много обо мне рассказала?

Она склоняет голову набок.

– Немного. Ничего слишком личного, не волнуйся. Она соблюдает Кодекс домработниц.

– Существует Кодекс домработниц?

Ася смеётся.

– Понятия не имею, но Вика не сплетница. Я знаю, что твоё прошлое – это совершенно другой мир, далёкий от этого места. Она клянётся, что ты хороший человек, и я ей верю, но, полагаю, мне всё же нужно спросить – ты уверена в этом? Как уже сказала, я бы с радостью тебя взяла, но не хочу, чтобы это было для тебя чем-то вроде эксперимента, игрой в бедность, понимаешь? Не хочу, чтобы дети привыкли к тебе только для того, чтобы ты потом исчезла обратно в свой особняк. Без обид.

Киваю и смотрю в окно. Там виден сад, и очевидно, каким великолепным он станет весной. Они выращивают фрукты и овощи для своих подопечных.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Это справедливый вопрос, Ася, и никаких обид. У меня действительно есть особняк, но я променяла его на двухкомнатную квартиру в Люберцах. Мы с мужем разводимся, и я… я больше не могла выносить ту жизнь. Деньги покупают безопасность, а безопасность необходима, и я знаю, что говорю это с позиции привилегированного человека, но – богатство действительно не приносит счастья. Я глубоко благодарна за то, что мне никогда не приходилось беспокоиться об оплате продуктов. Но радости в моей жизни было очень мало. Мне нужна радость, Ася, и я меняю свою жизнь так, чтобы найти её.

– Молодец, Эмма. – Она кивает, глядя на меня с интересом и, смею сказать, с впечатлением. – Есть ли опасения, что твой муж будет создавать проблемы? Разводы бывают грязными, и это не станет препятствием, но мы должны знать, с чем имеем дело, чтобы справиться с этим.

– Боже, нет. Он… Он замечательный, во многих отношениях. Вам точно не нужно беспокоиться, что он будет создавать проблемы. По правде говоря, я всё ещё люблю этого человека. Но у нас ничего не получается, и не думаю, что когда-нибудь получится. Я дошла до той точки, когда мне нужно это принять и начать строить жизнь, в центре которой не будет его.

Мне ужасно тяжело произносить эти слова, будто я его предаю. Но их правдивость очевидна в том, как я расцвела с тех пор, как начала ставить себя на первое место. Кто знает, как всё сложится между нами в будущем, или сможем ли мы когда-нибудь разобраться в своих проблемах. Что бы ни случилось, у меня должна быть своя собственная жизнь.

Я должна быть главной героиней своей собственной истории, а не просто играть второстепенную роль в его. Танцевать в общественном центре с кучей детей и немного эксцентричной бывшей монахиней было так освобождающе – потому что это не имело абсолютно ничего общего с моей прежней жизнью.

– Ты пересоздаёшь себя, – говорит она. – Феникс, пепел, вся эта фигня. Понимаю. Я сама через это прошла. Ну, ладно, если хочешь к нам – добро пожаловать. Но прежде чем ты примешь окончательное решение, Вика упоминала о… ребятах, которые нам помогают?

– Она говорила что-то о байкерах...

Она закусывает щеку изнутри.

– В этом районе много замечательных людей. Подавляющее большинство – порядочные и трудолюбивые. Обычные люди. Но есть и проблемы, плохие элементы. Они пристают к местным детям, пытаются втянуть их в то, во что не следует. Понимаешь, о чём я? Мы стараемся предложить им альтернативу. Сёма – хороший пример. Он умный мальчик, и его мама вкалывает как проклятая, чтобы удержать его на правильном пути, но он ещё и симпатичный, и быстрый, и был бы ценным кадром.

– Почему? – спрашиваю я. – Простите, если прозвучит наивно, но чем он может быть им полезен?

– Дети вроде Сёмы полезны некоторым не самым законопослушным здешним обитателям. Невинный вид – большое преимущество. А ещё они – расходный материал.

Бледнею от мысли, что какой-то ребёнок может быть для кого-то расходным материалом, но я не настолько наивна, чтобы считать, что Ася преувеличивает.

– Вот тут-то и появляются байкеры. Неофициальная охрана. Они помогают нам поддерживать здесь приятную и дружелюбную атмосферу. Если не считать уроков бокса и борьбы. И конкурсов выпечки. – Она смеётся. – Там бывает довольно жарко.

Солгу, если скажу, что у меня не мелькнуло сомнение. Не то чтобы страх, потому что это место кажется безопасным, а скорее беспокойство, что я действительно не принадлежу этому миру. Я никогда не считала себя снобом, но меня обвиняли в этом достаточно часто, чтобы я не могла делать вид, будто это совсем не про меня.

А что, если я настолько же пуста, как думают обо мне братья Руслана, и подведу этих детей, не сумев устоять перед зовом сирен высшего общества, дизайнерских туфель и брони в эксклюзивных ресторанах?

Нет.

Это невозможно.

За то время, что я съехала с элитки и ушла от той жизни, я испытала больше радости, чем за все предыдущие десять лет вместе взятые.

– Расскажите мне о байкерах, – говорю я.

– Ну, они называют себя МК «Неформат» – мото-клуб, если ты ещё не догадалась – и название, в общем-то, говорит само за себя. Большинство мотоклубов состоят из довольно стереотипных мачо с большими байками и маленькими членами.

Смеюсь её формулировке, и она мне подмигивает.

– Эти ребята другие.

– У них маленькие байки и большие члены?

– Байки у них что надо, а насчёт членов прокомментировать не могу. Но они все очень разные, понимаешь? Разные люди с разным прошлым. Это не должно работать, но работает. Главный у них Виктор. Он сибиряк. Оказался здесь после того, как отсидел в Матросской тишине за то, что проломил кому-то голову за пинок собаке.

– Он мне уже нравится.

– Он легко располагает к себе. Не все из них такие. Они все суровые мужики, у которых была тяжёлая жизнь. Они как семья – очень долбанутая семья. Они часто здесь бывают, и ваши пути пересекутся, поэтому я тебе всё это и рассказываю. Они – наши защитники. У них достаточно мускулов и безбашенности, чтобы их остерегались. Они помогают нам сохранять это место безопасным.

Пытаюсь представить их мир – тот, в котором живут эти дети, где им нужны байкеры, чтобы защищать их, – но не получается. Всё, что я могу, – это попытаться привнести в него что-то хорошее.

– А вот и Виктор, – говорит она, кивая на окно. За густым рёвом мотора следует появление огромного мотоцикла, который останавливается у здания. – Я сказала ему, что ты придёшь, и он хотел с тобой познакомиться. Только не пытайся заставить его танцевать, ладно?

Смеюсь, но мои мысли тут же возвращаются к той ночи в студии с Русланом. К тому, как он пытался повторить за мной разминку, даже потянув спину. К тому, как он держал меня в поддержке, такой сильный, надёжный и оочень сексуальный. К потрясающему сексу после…

Замолчи, замолчи, замолчи!

Но я не могу не думать, чем он сейчас занимается. Беспокоюсь, что он может натворить глупостей из-за Феди, и у него будут проблемы. Решив, что позвоню ему, как только закончу здесь, выкидываю его из головы.

Гигант выключает двигатель мотоцикла и встречается со мной взглядом через стекло. Он один раз кивает в знак приветствия, и я киваю в ответ, любуясь тем, как грациозно он слезает с байка и широким шагом направляется к зданию со шлемом под мышкой, весь – сплошные мускулы и татуировки. Под косухой на нём чёрная майка, и каждый видимый сантиметр кожи, вплоть до самой шеи, покрыт чернилами. Его устрашающий вид лишь слегка смягчается классически красивым лицом – квадратная челюсть, высокие скулы, глубокие карие глаза. У него широкий рот и полные губы, уголки которых изгибаются, когда он входит в комнату и приветствует Асю. Полагаю, это и есть версия широкой улыбки у этого человека.

– Эмма Князева, – говорит он, его голос глубокий и на удивление тихий. – Приятно познакомиться. Меня зовут Виктор Воронцов.

Он стягивает кожаную перчатку и протягивает мне мясистую руку для рукопожатия. Она полностью поглощает мою, его пальцы покрыты татуировками.

– Больно было? – спрашиваю, глядя на замысловатые узоры, вьющиеся между костяшками.

– Как суке, – отвечает он, полуулыбаясь. Он отпускает мою руку и вопросительно изгибает бровь, глядя на Асю.

– Как видишь, Эмма, наш Виктор не очень-то разговорчив. Этой бровью он только что спросил меня, что я решила насчёт тебя, присоединишься ли ты к нашей весёлой команде. И да, Виктор, она присоединится – если, конечно, она этого хочет?

Они оба поворачиваются и смотрят на меня, и я чувствую тяжесть их взглядов. Они оба кажутся потрясающими людьми, каждый по-своему, хоть и совершенно за пределами всего моего жизненного опыта. Но от них исходит исключительно положительная энергия, и я знаю, что это то, чего я хочу. Я не лгала, когда говорила, что мне нужна радость, и я могу найти её здесь. Я могу изменить что-то к лучшему здесь, и это не будет иметь никакого отношения ни к деньгам, ни к семье, в которую я вошла, выйдя замуж.

– Я бы с радостью присоединилась, – говорю я. – И обещаю, буду очень стараться.

Виктор кивает один раз.

– Это всё, о чём мы можем просить.

Глава 32. Руслан

Не прошло и часа после моего первого разговора со Стасом Грановским, как он перезвонил.

— Информация, которую Вы запрашивали, доставлена к Вам в офис, — сообщил он.

Никакой лишней болтовни. Мне это нравится.

— Это… оперативно.

— Наша девочка — лучшая в своём деле. К тому же, по её словам, этот урод был настолько самонадеян, что даже не пытался заметать следы. Всё лежало на его ноутбуке, словно дожидаясь, пока кто-то вроде неё придёт и найдёт. Хотя других, как она, не существует.

— Что ж, признателен. Как мне компенсировать Дине потраченное время?

— Не нужно. Она оскорбится, если Вы попытаетесь. Для неё честь — убирать с дороги подобную мразь. Что Вы собираетесь делать с этой информацией? Надеюсь, мне не нужно объяснять, что в суде её использовать нельзя, и на Дину ничего не должно указывать.

— Нет, понимаю. Я собираюсь его уничтожить. И, возможно, перед этим — переломать ему все кости.

Стас рассмеялся, и звук этот был не из приятных.

— Звучит как план. Если со второй частью понадобится помощь — ты знаешь, где нас искать.

Как только я повесил трубку, в дверь постучала Валентина и внесла флешку в форме человеческого большого пальца.

Забавно.

Я не торопясь изучил её содержимое, и к концу у меня сложилась предельно ясная картина деятельности Феди Шахова. Эмма была далеко не первой женщиной, над которой он надругался, как мы и предполагали. Он проделывал то же самое с несколькими клиентками и сотрудницами. Электронные письма подтверждали это, уходя в прошлое на годы, и я догадывался, что это лишь верхушка айсберга. Большинство женщин, скорее всего, поступили так, как инстинктивно хотела поступить Эмма, — попытались забыть.

И кто их осудит?

Он влиятелен и богат, мастер манипуляций.

Те, о ком Дина нашла подробности, — это женщины, которые пытались ему противостоять. Несколько угрожали судом, одна даже подала заявление в полицию. Дело замяли за отсутствием улик. Её слово против его, а она — всего лишь уборщица, недавно переехавшая в Москву из провинции. Не удивлюсь, если и правоохранительным органам перепало немного наличных.

Остальным женщинам он просто угрожал в ответ — но масштабнее, изощрённее и больнее. Он обещал отнять у них дома, работу, всю их жизнь. Говорил, что если они расскажут, им всё равно никто не поверит — у него слишком большие связи, слишком безупречная репутация.

Блин, меня просто тошнит от этого. Понятия не имею, смог бы он на самом деле исполнить все свои угрозы, но в итоге все они поверили, что смог бы, и отступили. А Федя просто продолжал калечить всё новых и новых женщин. Я презирал его, когда думал, что он всего лишь прелюбодей и подонок. Теперь я бы стёр его с лица земли. Я заставил себя сесть и обдумать всё как следует, потому что любое мое действие сейчас будет продиктовано не здравым смыслом, а яростью.

Я распечатал всю информацию, включая фотографии нескольких женщин. Закончив, просидел ещё некоторое время. Спустя двадцать минут я понял, что спокойнее не становлюсь. Мои поиски здравого смысла были обречены. Когда я заезжал домой принять душ и переодеться, я надел одну из своих любимых рубашек, но к чёрту её. Новую рубашку я всегда смогу купить.

Офис Феди был недалеко, а мне нужно было сжечь избыток энергии, поэтому я решил пройтись пешком. Не вступая в разговоры ни с администратором, ни с его ассистентом, ни с кем-либо ещё — я был слишком взбешён, чтобы вести себя как цивилизованный человек, — я ураганом ворвался в его кабинет и захлопнул дверь перед носом запыхавшегося молодого человека, бежавшего за мной.

— Вызвать охрану, господин Шахов? — прокричал парень через дверь, пока я надвигался на стол Феди. Я навис над ним на несколько секунд, а затем сел в кресло для посетителей, наслаждаясь его замешательством. Я практически слышал, как скрипят шестерёнки в его мозгу, пока он пытался просчитать все варианты.

— Не нужно, Толя, — отозвался он. — Господин Князев — мой старый друг.

— Вы… Вы уверены?

— Да, блин, уверен. Иди отсюда, Толик.

Наконец Федя удостоил меня своим полным вниманием, и я впился в него взглядом, всё ещё кипя от ярости, но держа её под контролем.

— Чем могу быть полезен, Руслан? — спросил он с самодовольной ухмылкой.

Мне хотелось проломить кулаком его мелкую рожу. Вместо этого я разложил на его столе фотографии, лицом к нему.

— Светлана Захарова. Марина Лосева. Анна Шереметьева. Эти имена тебе о чём-нибудь говорят, Федя?

Он опустил на них взгляд, и, должен признать, он был хорош. Как и у Егора с Кириллом, у него было превосходное лицо юриста. Я бы не хотел играть в покер ни с одним из них. Кроме едва заметного подрагивания брови, никакой реакции. Он повернул фотографии обратно ко мне.

— Нет, ни о чём. Зачем ты здесь, Руслан? — Он откинулся на спинку кресла и сложил руки на своём дряблом животе. — Егор не справляется с ролью адвоката по разводам?

Он это, блядь, серьезно?

Он действительно думает, что я пришёл просить его представлять мои интересы?

Невероятно.

— Ты знаешь, зачем я здесь, Федя, так что давай перейдём к делу. Ты напал на мою жену и намекнул, что являешься её адвокатом.

— Осторожнее с голословными обвинениями, Руслан. Я могу подать на тебя в суд за клевету. Что до остального… Что ж, я изложил тебе факты. Твои выводы — это твои выводы. А теперь, если это всё, я занятой человек. — Он машет в сторону двери и переключает внимание на свой компьютер.

С силой опускаю ладонь на стол. Его кресло визжит, когда он отскакивает назад. Его лицо юриста даёт сбой, и, когда я наклоняюсь ближе, он бледнеет. Должно быть, что-то в моих глазах говорит ему, что я не шучу.

— Ты. Тронул. Мою. Жену.

Федя вскакивает, и я понимаю, что он собирается бежать. Все жалюзи опущены, отрезая любой визуальный контакт с остальным зданием. Вероятно, он держит их так, чтобы играть в свои больные игры. Чтобы скрыть то, что он делал с Эммой, с другими, подобными ей. Он делает несколько шагов к двери, и я преграждаю ему путь. Я, наверное, сантиметров на двадцать выше и килограммов на сорок тяжелее этого парня — мимо меня ему не пройти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Шахов выглядит напуганным, когда понимает, что в ловушке, и я наслаждаюсь этим. Именно так, должно быть, чувствовала себя Эмма. Шагаю вперёд, толкая его и заставляя отступить. Каждый раз, когда он пятится, я делая шаг вперёд. Он отчаянно ищет путь к отступлению, защитно выставив руки перед собой.

— Выхода нет, Федя. Я загнал тебя в угол. Точно так же, как ты загнал Эмму. Каково это? Хочешь, чтобы я потрогал твой член, Федя? Хочешь, я нагну тебя над этим столом, засуну степлер тебе в задницу и скажу, что тебе это нравится?

Он трясётся, и я чувствую запах мочи. Мокрое пятно расползается по передней части его брюк, и он хнычет:

— Руслан, пожалуйста… я могу объяснить.

— Правда? Ну, давай.

Несмотря на ужас, он суетится и бормочет несколько бессвязных фраз о «недоразумении», «противоречивых сигналах» и «неправильно понятых намёках». Впечатляющее количество брехни для человека, который только что от страха обмочился.

Держу его в ловушке, но делаю вид, что слушаю. Когда он заканчивает, то смотрит на меня с надеждой в глазах, и я могу только рассмеяться.

— Не-а. Извини, Федя, но я тебе не верю. Давай-ка проветримся, а?

Открываю раздвижную дверь на его балкон и выталкиваю его наружу. С верхнего этажа вид весьма впечатляющий. Хватаю его за смятую ткань рубашки и прижимаю прямо к перилам балкона, наваливаясь на него так, что он выгнулся назад. Он мёртвой хваткой цепляется за мой пиджак. Здесь, наверху, ветрено, и его волосы трепещут, открывая лысину.

— Руслан, пожалуйста, — скулит он. — Ты же цивилизованный человек, не делай этого.

— О, Федя, это лишь показывает, как мало ты меня знаешь. Я не цивилизованный. Не тогда, когда дело касается моей жены. Моей жены, на которую ты посмел наложить свои грязные руки. Моей прекрасной, идеальной жены, которую ты осмелился тронуть без её разрешения, ты, грёбаный извращенец.

Моя ярость нарастает по мере того, как слова срываются с губ, и, не успев подумать, я хватаю его за лодыжки и свешиваю с балкона. Он машет руками и кричит, но ветер уносит большую часть звука.

— Тебя никто не слышит, Федя. И из этой ситуации ты не выкрутишься, мелкий ты ублюдок! Каково это — быть бессильным, а? Когда кто-то трогает тебя без разрешения?

Слегка встряхиваю его, понимая при этом, что он немного тяжелее, чем кажется. Я бы с огромным удовольствием его отпустил, но я обещал Эмме, что не убью его. Глубоко внутри, несмотря на ярость, я знаю, что она права.

Он пытается свернуться, но не может.

— Подними меня. Руслан, подними меня. Что ты от меня хочешь? Мне жаль. Мне так жаль.

— Что я хочу? Я хочу тебя уронить, Федя. Хочу убить тебя за то, что ты сделал. Но что я могу сказать? Я обещал своей невероятной жене, что не совершу сегодня убийство. Так что ты сделаешь вот что: ты свяжешься со всеми женщинами, над которыми надругался. Не только с теми, кого я сегодня упомянул, а со всеми. Извинишься и скажешь им, что это была не их вина. Ты дашь им всем, допустим, по миллиону — хорошая круглая цифра. Это не искупит того, что случилось, но, может, оплатит их терапию, ублюдок.

Мы так высоко, что машины, проносящиеся по улицам города, кажутся Лёниными игрушками.

— Миллион? — воет он. — Это слишком много!

Он что, серьёзно пытается сейчас торговаться? Вися вниз головой и рискуя вот-вот размазаться по оживлённому московскому тротуару?

Качаю головой.

— Цена только что выросла. По миллиону каждой. И по новой машине.

Отпускаю одну лодыжку и хватаю другую обеими руками. Федя кричит и дёргается, его свободная нога мелькает в воздухе.

— Хорошо! Хорошо! Всё, что скажешь. Миллион и машина.

— Значит, договорились, Федя? Я очень на это надеюсь, ради твоего же блага. Я поддерживаю форму, но вчера я долго был в спортзале, и мои руки устали… — Слегка встряхиваю его, просто для удовольствия, но руки и вправду начинают ощущать напряжение.

— Договорились. Тащи меня наверх, психопат хренов!

Втаскиваю его обратно на балкон, «случайно» поколотив по пути, и к тому времени, как он падает на задницу, у него вдобавок разбит нос и ссадины по всему лицу.

— Вот, — говорю, присев перед ним, — дай-ка я посмотрю твой нос. Похоже, он может быть сломан.

Мой удар сильный и точный, и он визжит.

— Да. Теперь сломан, — говорю я. — Давай, Федя, заходим.

Затаскиваю его обратно в кабинет и задвигаю за нами балконную дверь. Становится странно тихо после шума машин и ветра. Швыряю его в кресло, и он обмякает, весь в моче, с растрёпанными волосами, истекая кровью и плачет, прижимая руки к носу. Собираю распечатки и встаю над ним.

— Посмотри на меня, Федя, — приказываю я. Он повинуется, в его маленьких глазках смешиваются боль и ненависть.

— Возможно, ты думаешь о том, чтобы позвонить ментам после моего ухода, или что найдёшь способ нагадить мне финансово — но забудь об этом. Ты назвал меня психом там, на балконе, и ты прав. Это наш маленький семейный секрет. У всех Князевых внутри сидит свой псих, которого мы выпускаем, когда это необходимо. Так что позволь мне кое-что прояснить. Ты меня слушаешь? — С размаху бью его по лицу ладонью, размазав кровь по щеке.

Он кивает и бормочет:

— Слушаю.

— Хорошо. Вот что произойдёт: сейчас я уйду. Ты запустишь процесс по компенсационному пакету, который мы обсудили. Сначала ты пришлёшь мне на почту копию своих извинений, чтобы я мог убедиться, что ты пресмыкаешься достаточно усердно. Моя рекомендуемая формулировка будет включать что-то вроде: «Я грёбаный ублюдок, сосущий грязь, который охотится на невинных, и я молю о Вашем прощении» — ты юрист, уверен, что-нибудь придумаешь. Ты не будешь сообщать об этом в полицию и не скажешь ни единой душе — свои травмы ты объяснишь традиционным способом. Был неуклюж и упал с лестницы. Ты пока со мной?

Ещё больше крови капает с его носа, когда он кивает.

— Молодец. Если ты скажешь хоть слово, я вернусь и убью тебя. Может, сделаю это сам, а может, найму кого-нибудь. У меня есть деньги и ресурсы. Ты даже не поймёшь, откуда прилетело, Федя. Кроме того, помни, что теперь я знаю всё. Я буду следить за тобой; другие будут следить за тобой. Если ты тронешь ещё одну женщину или хотя бы посмотришь на кого-то неподобающим образом, я узнаю. Может, найму шпиона, чтобы он устроился к тебе на работу. Может, установлю скрытые камеры. Могу приставить к тебе хвост. Но я узнаю, Федя, и я с тобой покончу. И кстати, почему бы тебе просто не перестать, блядь, изменять своей жене.

— Я больше не буду, Руслан, — хрипит он. — Обещаю, не буду. Я болен и обращусь за помощью.

— Пошёл ты, Федя. Ты болен, но это не болезнь. Ты просто мелкая, мерзкая гнида. Так. Что ж. Хорошо поболтали — очень продуктивно. Я тебя оставлю. У тебя много дел. И не забывай — я буду следить.

Вытираю окровавленные руки о его рубашку и оставляю его плакать в своём кабинете.

Да.

Теперь мне лучше.

Глава 33. Руслан

Смотрю на экран мобильного, полностью игнорируя окружающий меня шум. Привычный гул большого семейного сборища Князевых. Все в сборе, кроме одного человека.

Самого важного.

Ком подкатывает к горлу, когда перечитываю своё последнее сообщение, отправленное ей час спустя после того, как я уехал от неё два дня назад.

Всего несколько слов:

«Я дам тебе личное пространство. И буду ждать столько, сколько потребуется. Я люблю тебя».

Она прочла, но не ответила. Не то чтобы я её винил. Я снова подвёл её. Сделал больно, когда ей и без того было невыносимо. Никогда себе этого не прощу, так что и от неё прощения не жду. Хотя, подозреваю, она уже простила. Держать обиду — это не в стиле новой Эммы. Она доказала это, когда позволила мне остаться у неё в ту ночь и когда искала утешения в моих объятиях на следующее утро.

Блин, как же я по ней скучаю.

Но сейчас я здесь, а она — там, и я изо всех сил стараюсь дать ей обещанное пространство. Хотя это последнее, чего мне хочется.

— Привет, ты сегодня говорил с Эммой? — тихо спрашивает Егор, присаживаясь рядом на диван.

Резко поднимаю голову и сую телефон в карман, стараясь не выглядеть виноватым.

— Нет. А что?

Он обводит взглядом шумную комнату.

— Я звонил ей, чтобы уточнить банковские реквизиты для соглашения, и она… В общем, голос у неё был просто ужасный. Пыталась отшутиться, свалила всё на разогретую еду, которую вчера заказывала на ужин. Но звучало так, будто она плакала. Мы с Майей собирались заехать к ней по дороге домой, проверить, всё ли в порядке.

Эмма никогда не болеет. У неё здоровье как у быка, и это хорошо, потому что она до смерти боится тошноты. Последствия интерната, где одна из её одноклассниц чуть не задохнулась ночью.

Она просила дать ей время, и я обещал. Но я не могу оставить её одну, напуганную и беззащитную.

— Нет, я сам к ней поеду. — Вскакиваю, выискивая глазами остальных братьев.

— Ты уедешь прямо с обеда в честь дня рождения Димы? — Недоверие в голосе Егора — ещё одно доказательство того, что я слишком долго не ставил её на первое место.

— Да. Сейчас же. — Когда оборачиваюсь, на его губах играет улыбка, и он понимающе мне подмигивает.

Быстро нахожу Дмитрия и говорю, что мне нужно уехать по неотложному делу. Учитывая его непростые отношения с моей женой, не вдаюсь в подробности, а он, убедившись, что всё в порядке, и не настаивает.

Хоть он и разочарован, что я пропускаю его праздник, но он всё понимает. Конечно, понимает, потому что я, блин, хороший брат, и у меня есть право на жизнь вне этой семьи. У всех нас есть.

Вот так просто… и так, блин, сложно.

Не прошло и часа, как я уже стою на пороге квартиры Эммы, сжимая в руке белый бумажный пакет с коробкой электролитов. Женщина в аптеке заверила меня, что это лучшее средство для восстановления водно-солевого баланса после пищевого отравления.

Замираю, так и не позвонив. Я обещал уважать её просьбу о личном пространстве, и вот я здесь. Вторгаюсь в её жизнь. Однако любые сомнения, связанные с её возможным гневом, меркнут перед тревогой за неё.

Наконец звоню.

Проходит несколько мгновений, прежде чем дверь открывается. Всё это время я переминаюсь с ноги на ногу, надеясь, что не разбудил её. Дверь приоткрывается на узкую щель, и я вижу лишь краешек её лица, но и этого достаточно, чтобы понять, какая она бледная и измученная.

— Руслан, что ты здесь делаешь? — Голос у неё хриплый и усталый.

— Я знаю, что обещал дать тебе время, но Егор сказал, что ты заболела. А я… — провожу свободной рукой по волосам. — Я помню, как тебя пугает тошнота, и не хотел, чтобы ты была одна.

Дверь открывается чуть шире, и её глаза наполняются слезами. Нижняя губа дрожит.

Блин!

— Но как же день рождения Димы?

Делаю шаг ближе, осторожно кладу руку на дверь, чтобы она не подумала, будто я врываюсь силой, и заглядываю в её прекрасные глаза.

— Милая, для меня нет ничего важнее тебя. Знаю, что слишком поздно это понял, но поверь мне, когда я говорю, что ты — мой главный приоритет. Я не жду ничего взамен. Это ничего не меняет в нашем разговоре. Как только ты захочешь, чтобы я ушёл, я уйду. Без вопросов. Но вместе мы или нет, я всегда буду рядом, когда понадоблюсь тебе.

— Руслан… — Моё имя срывается с её губ вместе со всхлипом, от которого у меня сжимается сердце. Я не уверен, впустит она меня или пошлёт ко всем чертям, пока она не распахивает дверь шире, пропуская меня внутрь.

Не теряя ни секунды, заключаю её в объятия, и она обмякает у меня на груди.

— Я ужасно себя чувствую, — бормочет она.

Глажу её по спине и только сейчас замечаю, что на ней моя майка «Ramones» — та самая, в которой она чувствовала себя ближе ко мне, в безопасности, даже когда меня не было рядом. Это наполняет меня надеждой, что инстинкт всё ещё тянет её ко мне.

Прижимаюсь губами к её макушке.

— Это из-за еды?

— Угу. Я разогрела остатки курицы из того ресторанчика на углу, — говорит она с громким стоном. — Наверное, плохо разогрела, или… — Её рука взлетает ко рту, и она грубо отталкивает меня, прежде чем броситься вверх по лестнице. Через несколько секунд я морщусь от звуков.

Оставив пакет на столе, иду на звук, нахожу её и опускаюсь рядом на колени, чтобы мягко поглаживать её по спине. Наконец, она садится и вытирает рот. Убираю с её лба прилипшие влажные волосы.

— Наверное, я сейчас очень привлекательно выгляжу, да? — ей удается выдавить смешок.

Смотрю на неё.

Бледные щёки.

Сухие, потрескавшиеся губы.

Волосы собраны в растрёпанный хвост.

— Для меня ты всегда прекрасна, — говорю совершенно искренне.

Простонав, она закрывает крышку унитаза и прижимается лбом к прохладному фарфору.

— Подлиза.

Нахожу полотенце, смачиваю его холодной водой и провожу по её шее сзади. Она поднимает голову, позволяя мне протереть и лоб.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Её ресницы трепещут и закрываются.

— Как хорошо.

— Давай я унесу тебя с этого твёрдого кафеля, милая.

Подхватываю её на руки, и она даже не пытается протестовать. Вместо этого она сворачивается калачиком у меня на груди. Несу её вниз, сажусь на диван, усадив её к себе на колени, и обнимаю.

— Тебе что-нибудь нужно? Воды? Крекеры?

— Сейчас ничего, — бормочет она.

— Когда сможешь немного выпить, я принёс те пакеты для регидратации.

— Фу... Они же отвратительные.

— Знаю, милая, но это лучший способ восполнить потерю жидкости. Так что придёется выпить. Хорошо?

— Ты такой командир. — Прикусываю язык, чтобы не напомнить ей, что она ещё и сотой доли моего командирского тона не слышала. Потому что, если бы я и впрямь начал командовать, то настоял бы, чтобы у неё был личный повар, и она бы больше не травилась сомнительной едой на вынос.

Целуя её в макушку, не могу сдержать улыбку. Быть с ней — единственное место, где я хочу находиться. И если я радуюсь тому, что она заболела и позволяет мне заботиться о ней, то пусть я буду эгоистичным засранцем. Таким я и являюсь.

— Это ничего не меняет, Руслан, — тихо говорит она, утыкаясь головой мне в грудь.

Снова целую её в лоб.

— Знаю.

— Но для меня очень много значит, что ты здесь. Я и правда ненавижу быть одна, когда болею.

— Ззнаю.

Она кладёт руку мне на грудь, прямо на сердце.

— Спасибо, что выбрал меня.

Сегодня я выбрал её, и это хорошее начало, но этого недостаточно. Я должен был выбирать её всегда, и если она даст мне ещё один шанс, я больше никогда не упущу возможности поставить её на первое место.

Глава 34. Эмма

Я и понятия не имела, как сильно мне нужен девичник, пока не оказалась в самом его центре. Идея целиком и полностью принадлежала Майе. Она заявила, что мне пора устроить новоселье и что в субботу она с подругами заглянет в гости. Возразить я не могла — в конце концов, она владелица этой квартиры. К тому же, сказала я себе, сейчас в моей жизни время для «впервые», и я впервые живу одна. Мысль принять у себя подруг показалась мне прекрасной.

Днем я созвонилась с бабушкой Люсей, и она пошагово объяснила мне, как приготовить для всех глинтвейн. Я расставила на столе чипсы и соусы, а Майя заверила, что всё остальное они принесут с собой.

Всё это было бесконечно далеко от светских раутов, которые я привыкла организовывать. Но сейчас, глядя, как Майя повязывает на голову мишуру и допивает третий бокал глинтвейна, понимаю, что так гораздо, гораздо веселее.

Она приехала первой, притащив целую охапку трубочек от Лады, а вскоре появилась её подруга Нина с несколькими коробками пиццы. Ольга привезла столько выпивки, что хватило бы споить все Люберцы, а Алина явилась с самым неожиданным подарком — новогодней ёлкой.

Я немного нервничала, когда Майя сказала, что придёт жена Кирилла. Наши с ним отношения колеблются где-то между холодным безразличием и статусом заклятых врагов — всё зависит от настроения. Ёлка определённо помогла растопить лёд. Она была гигантской, и её водитель, Эдвард, помог Алине затащить дерево внутрь. Уходя, он уважительно кивнул мне, с интересом оглядев моё скромное жилище.

— Интересно, — сказала Алине, пока та задирала голову, глядя на ёлочного монстра, — а у водителей семьи Князевых бывает свой новогодний корпоратив? Можешь себе представить, сколько секретов они знают? Сколько всего видели и слышали?

Она слегка поморщилась.

Ха.

Похоже, лимузин Кирилла тоже повидал немало драм.

— Боже мой. Никогда об этом не думала. Надеюсь, что нет — они, должно быть, считают нас полными сумасшедшими.

— И они были бы правы. Хочешь пунша?

Она с радостью согласилась, и я почувствовала, как напряжение отступает. Это было почти три часа назад, и теперь ёлка наряжена… правда, только с одной стороны. Майя вытащила все до единой игрушки, что хранились у них с мамой, но этого всё равно не хватило. Впрочем, кажется, это никого не волновало — Нина уже начала вешать на ветки столовые приборы. Все слегка захмелели, из колонок играла новогодняя музыка, а Ольга расспрашивала меня о новой работе в общественном центре. Странно было видеть её в такой расслабленной обстановке, но и приятно — открывать в людях совершенно новые стороны.

— Ну, я там всего неделю, но пока всё отлично, — отвечаю я. — Дети просто фантастические, и Ася, женщина, которая всем заведует, тоже. Я веду уроки танцев, помогаю на кухне и в целом… приношу пользу. Это приятно. Я очень давно не чувствовала себя полезной. Если честно, возможно, никогда. Бабушка Люся однажды назвала меня избалованной девочкой из богатой семьи, и, подозреваю, она была права. Но теперь, вместо того чтобы жалеть себя, я что-то с этим делаю.

— Это потрясающе, — говорит Алина, поднимая бокал. — Я бы с ума сошла без работы. А как Руслан к этому относится?

Вопросительно изгибаю бровь, и она смеётся.

— Знаю, знаю — вы разводитесь, и его это не касается. Но если бы мы с Кириллом, не дай бог, когда-нибудь развелись… он бы ни за что не перестал быть… эм, как бы это сказать… — он, и я думаю, Руслан такой же, — он бы не перестал быть…

— Деспотичным козлом? — любезно подсказывает Нина.

— Нет, — одновременно произносим мы с Алиной.

— Ну, иногда, — признаёт она. — Но в основном просто… оберегающим.

— Они все такие, — добавляет Майя. — Не могу говорить за Валентина и Дмитрия, но Егор, Кирилл и Руслан — все немного собственники. И если честно… прости, Нина, не убивай меня… я нахожу это довольно сексуальным. Когда у Егора появляется этот тёмный, напряжённый взгляд… Да-а-а. — Её губы изгибаются в мечтательной улыбке. — Как я и сказала, довольно сексуально. — Она краснеет, и мы все смеёмся вместе с ней. — Расскажи нам про байкеров, Эмма, — добавляет она, очевидно, пытаясь перевести внимание.

— О-о-о, байкеры, — объявляет Нина, потирая руки. — Вот это другой разговор. Они из тех, что сексуальные?

Отпиваю глинтвейн и ухмыляюсь.

— О да. Если тебе нравятся татуировки, мускулы и кожа.

— Блин, да! — радуется Нина. — Меня на их новогоднюю вечеринку позовут?

— Не уверена, что она у них есть, но узнаю. Они на самом деле очень славные. Я даже беру у них уроки самообороны.

Нина отпускает по этому поводу скабрезную шуточку, веселье продолжается, и я, воспользовавшись моментом, сбегаю на кухню. Вечер невероятен, но я немного перегружена. Я отвыкла от такой близости, от того, чтобы быть настолько уязвимой с людьми. Чувствую себя улиткой без раковины, которая ждёт, когда же с небес спикирует гигантская хищная птица и заклюёт её до смерти.

Проверяю телефон и улыбаюсь, увидев сообщение от Руслана, но одновременно чувствую желание снова спрятаться в свою раковину. Хоть я и люблю его, также осознаю, что он опасен. Я до сих пор не забыла, что чувствовала тогда, в отеле в Истре, и эта боль вечно скрывается где-то под поверхностью. Кроме того раза, когда он заботился обо мне во время болезни, я не видела его целую неделю.

На следующее утро после моего «пищеварительного сбоя» он не ушёл, пока не убедился, что я в порядке, и не рассказал, что случилось с Федей. Я довольна тем, как Руслан решил поступить. Федя, без сомнения, заслуживает тюрьмы, но в реальном мире всё было бы не так просто.

Марта тоже выходила на связь, мы должны скоро встретиться. Понятия не имею, как я к ней теперь отношусь, а сегодняшний вечер показал мне, как на самом деле может выглядеть здоровая женская дружба. И всё же я её хотя бы выслушаю.

Быстро набираю ответ и прикрепляю фотографию нашей гигантской елки. Я немного смягчилась в вопросе личного пространства, позволив нам восстановить связь на расстоянии. Он снова стал моим лучшим другом, совсем как в старые времена, и сейчас мы болтаем по телефону и переписываемся чаще, чем со времен университета.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она почти голая.

Ответ приходит мгновенно.

Я тоже. Только что с массажа.

Сглатываю.

С массажа?

Где он?

И кто делает ему массаж? И насколько он голый?

Боже, уверена, он выглядит потрясающе: лежит, раскинувшись на столе, весь в масле, его мышцы блестят…

Решаю не отвечать.

Я слишком много выпила, и ничем хорошим это не кончится. В любом случае, меня прерывают — на кухню входит Алина, и я виновато сую телефон в карман. Вижу, что она заметила, но Алина лишь слегка улыбается и наливает себе стакан воды.

— Ты в порядке? — спрашивает она, прислонившись к столешнице и делая глоток. Мы впервые остались наедине, и я надеюсь, неловкости не возникнет.

— Да. Просто немного устала. По правде говоря, я обычно ложусь в десять.

— Сейчас как раз начало одиннадцатого, — говорит она, взглянув на часы. — Но мне, наверное, тоже скоро пора домой. Кирилл отлично справляется с Леонидом, но я не люблю надолго их оставлять.

Киваю.

Мне не хочется говорить о её муже — разговор может быстро свернуть не туда.

— Что ж, спасибо, что пришла, Алина. Было приятно тебя видеть.

— И правда, было славно, правда? Я сначала сомневалась, когда Майя позвала меня. Всё так… сложно.

Тихонько смеюсь.

— Это ты ещё вежливо выразилась.

— Слушай, Эмма, просто чтобы прояснить, — я — это не мой муж. Я люблю и доверяю Кириллу, и он обычно один из лучших знатоков человеческих душ, которых я знаю. Мало кто может прочитать человека так, как он. Но я не совершаю ошибки, считая его богом, и у меня есть собственное мнение.

— Должно быть, это его раздражает.

— Да, но на самом деле ему это нравится — даёт нам повод для ссор. А это, в свою очередь, даёт нам повод для фантастического секса в знак примирения. В любом случае. Я отлично провела время и надеюсь, мы ещё увидимся.

Поддавшись порыву, наклоняюсь и быстро обнимаю её. Она выглядит удивлённой, но довольной.

— Тебе стоит привести Леонида в центр, — говорю, снова не успев толком обдумать. — Если хочешь, конечно.

— Он, наверное, ещё маловат для танцев, — смеётся она.

— У нас на самом деле довольно много малышей, которые приходят со своими старшими братьями и сёстрами. Кажется, им очень нравятся музыка и движение.

Она задумывается, потом кивает, улыбаясь.

— Может, и приведу. Ладно, я пойду. Посмотрю, какое там настроение.

Настроение, как оказалось, было смешанным. Майя объявила, что возвращается на Арбат, и поехала вместе с Алиной. Ольга и Нина, ко всеобщему веселью, решили отправиться по барам, обе с ожерельями из мишуры. Они пытались уговорить и меня, но я и вправду устала. Машу всем на прощание, а затем быстро навожу порядок: собираю мусор в пакет, ставлю бокалы в посудомойку. Фотографирую пустую тару от глинтвейна и отправляю бабушке Люсе, чтобы показать, какой был успех.

Она отвечает молниеносно.

В следующий раз зови меня.

Ухмыляюсь и обещаю, что позову. Убедившись, что пицца не плодит бактерии, как вчерашняя курица, заворачиваю остатки и убираю в холодильник. Я всё ещё не великий кулинар, так что завтрашний обед обеспечен. Это мелочь, но она так много говорит о том, как изменилась моя жизнь. У меня больше нет домработницы или огромной кухни, забитой продуктами, которые появлялись там словно по волшебству. Больше никаких ежедневных деловых обедов. У меня больше нет многого из того, что я принимала как должное, и я ни о чём из этого не скучаю.

Кроме него.

Сажусь на диван и наливаю себе ещё бокал вина. Я всё ещё скучаю по Руслану, и неважно, как сильно я стараюсь построить новую жизнь без него, это притяжение к нему, кажется, не ослабевает. Не уверена, что когда-нибудь ослабнет. Возможно, это то, с чем мне просто придётся научиться жить.

Чтобы отогнать подступающую меланхолию, делаю то, что обычно, — включаю телевизор. Мне везёт: натыкаюсь на серию «Костей», которые всегда были моим тайным порочным удовольствием. Хотя нет, поправляю себя, вовсе не порочным — если одинокая женщина за сорок не может наслаждаться просмотром сериала, где брутальный агент ФБР работает в паре с красивой, но занудной специалисткой по судебной экспертизе, то куда катится этот мир?

Их романтическое напряжение в стиле «будут-они-или-не-будут» на фоне расследования жуткого убийства помогает мне отвлечься от мыслей о Руслане. Если я буду думать о нём, то в конце концов позвоню, а это сегодня — ужасная идея.

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть так, что я проливаю вино. В своё оправдание скажу, что это случилось в особенно напряжённый момент, когда двух главных героев заживо похоронил сумасшедший серийный убийца. Вставая, вспоминаю свои уроки самообороны, главный из которых — избегать ситуаций, где их вообще придётся применять. Выглядываю в глазок и не верю своим глазам. Либо я выпила гораздо больше, чем мне кажется, либо на моём пороге стоит Дед Мороз. Замираю на мгновение, потом смотрю снова. Он всё ещё там. Пялюсь ещё немного, и когда он поворачивает ко мне лицо, понимаю, что Дед Мороз — это на самом деле Руслан. Усмехнувшись, бросаюсь открывать дверь.

— Хо-хо-хо, — произносит он с абсолютно невозмутимым видом.

— Это кого ты тут шлюхой назвал? — отвечаю, уперев руки в бока. Оглядываю его с ног до головы и взрываюсь хохотом. Он выглядит до смешного нелепо в своём красном костюме и дурацкой шапке, с фальшивой густой бородой, свисающей с лица, как впавшая в кому овца.

— Можно войти? — спрашивает он. — Эта штука не такая тёплая, как кажется. Но не буду жаловаться — купил её в круглосуточном магазинчике на Тверской всего за пару тысяч. Надеюсь, у настоящего Деда Мороза утеплитель получше.

Жестом приглашаю его войти. Он останавливается в прихожей, несколько секунд дуя на руки.

— Эм, не то чтобы это не очень празднично, но почему ты здесь? И почему на тебе дешёвый костюм Деда Мороза?

— Ну, потому что у меня не было времени купить дорогой, очевидно. Ты сказала, что твоей ёлке нужна помощь, так что я принёс игрушки. Могу я заинтересовать тебя содержимым моего мешка, юная дева? — Он многозначительно шевелит бровями, и я закатываю глаза. Его не должно здесь быть. Но уже поздно, я выпила вина, и я скучала по нему. К тому же, даже в костюме Деда Мороза он выглядит сексуальнее, чем имеет на то право.

— Валяй, — говорю, показывая ему на ёлку. — А что это за запах?

— Смотря какой. Тебе нравится?

— Нравится, но не могу понять, что это.

Он срывает фальшивую бороду, и становится гораздо лучше. Его собственная щетина куда симпатичнее.

— Ну, я был на приёме у двоюродного брата Алины, Тимура. Он физиотерапевт.

— Понятно. И как он заставил тебя так пахнуть?

— Он делал мне массаж спины. Дал с собой немного масла. Миндальное, кажется.

Понимающе киваю.

— Ясно. Та самая больная спина после танцевальной разминки?

— А я-то думал, что хорошо это от тебя скрыл. Теперь мой мачо фасад разрушен.

Смеясь, тычу его пальцем в живот.

— Думаю, этот наряд рушит любую иллюзию мачо, приятель. Он помог? Тимур?

— Помог. Он очень хорош в своём деле. Никогда не думал, что мне будет комфортно, когда меня разминает мужик с ладонями размером с моё лицо, но он болтал о футболе, пока работал, чтобы меня успокоить. Настоящий заклинатель, не иначе. Как прошёл твой девичник?

— Отлично, — говорю, помогая ему развешивать новые шары на ёлке. Ни один из них не совпадает по цвету с теми, что уже висят, но по фиг. Мне нравится этот хаос. — Алина принесла ёлку.

Он приподнимает бровь.

— И как всё прошло?

— Очень хорошо. — Передаю ему игрушку и показываю на верхние ветви. — Она милая. И если в моём голосе звучит удивление, то так оно и есть. Этого почти достаточно, чтобы я подумала, что Кирилл, возможно, не абсолютное зло.

— Эй, не увлекайся рождественским духом.

Мы шутим и смеёмся, пока работаем. Я угощаю его пивом — виски в доме нет, но он, кажется, вполне доволен. К тому времени, как мы отступаем назад, чтобы оценить нашу работу, несколько пузатых бутылок исчезли, как и остатки моего вина.

— Выглядит как дерьмо, но мне нравится, — говорит он, склонив голову набок. Он расстёгивает свой костюм Деда Мороза, под которым оказывается обтягивающая белая футболка. Наши взгляды встречаются, и я снова чувствую это притяжение. Потребность прикоснуться к нему, почувствовать его тело рядом со своим. Вот идеальный пример того, почему он опасен. Почему мне следует держаться от него подальше.

Напряжение нарастает, и он прекрасно знает, что делает со мной, когда протягивает руку и мягко заправляет прядь волос мне за ухо. На первый взгляд, безобидный жест, но любого прикосновения достаточно, чтобы я рассыпалась на части.

— Руслан, не надо, — шепчу, пытаясь отступить, но натыкаюсь на колючие ветви ёлки. Он замирает, но всё ещё находится в нескольких сантиметрах от меня.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — спрашивает он, его голос становится глубоким и хриплым, а взгляд скользит по мне. — Просто скажи, Эмма, и я уйду.

Я хочу сказать ему, чтобы он уходил. Я знаю, что должна.

Но я молчу.

Его рука ложится мне на талию, и он притягивает меня к себе.

— Или ты хочешь, чтобы я остался и заставил тебя кричать моё имя?

Наши бёдра соприкасаются, и низ живота сводит судорогой, когда я чувствую, какой он твёрдый.

Горячий. До. Чёртиков.

— Это… Ты… О боже, я… Не уходи.

Он ухмыляется, глядя на меня сверху вниз, кладёт одну большую ладонь мне на ягодицу и прижимает ещё ближе. Трусь о него, уже пульсируя от желания. Он приподнимает мой подбородок, и его ухмылка становится шире.

— Только посмотри на себя. Зрачки расширены. Я знаю, что твои трусики уже мокрые. Ты трёшься о меня, как похотливая дьяволица. Ты определённо в списке непослушных девочек.

— Ты прав. Это очень непослушно. Мы не должны этого делать.

— Непослушание идеально подходит для этого времени года. А теперь будь хорошей девочкой и сними для Деда Мороза всю свою одежду.

Глава 35. Эмма

ЭММА

Пока стягиваю с себя платье, он уже готовит наше ложе. Расстилает пушистый плед прямо на ковре, устраивая уютное гнездышко под самой ёлкой. А потом начинает свой спектакль. Медленно, дразня, он избавляется от костюма Деда Мороза.

Невольно фыркаю, когда он, пародируя танцора бурлеска, начинает игриво двигать бёдрами, срывая с себя халат и дурацкую шапку. В финале он с размаху швыряет футболку, и та, зацепившись, повисает на одной из нижних еловых лап.

— Ты очень, очень плохой Дед Мороз, — выдыхаю, проводя ладонями по его горячей груди. Мои пальцы скользят ниже, очерчивая каждый мускул его рельефного торса, и я млею от этих прикосновений. В его руках — пьянящая, животная сила, а один взгляд на стальные кубики пресса заставляет меня невольно облизать пересохшие губы.

Опускаюсь перед ним на колени и принимаю его в рот. Дразню, играю языком, пробуя на вкус. Мои ладони ложатся на его упругие ягодицы, сжимают их, и он хрипло стонет.

— Блин, малышка… Ты просто невероятна. Никто. Никогда. Никто не делал этого так, как ты.

Он медленно подаётся бёдрами мне навстречу, и я чувствую, как он сдерживается из последних сил. Моя ладонь опускается ниже, нежно обхватывает его, поглаживает. Не могу насытиться им, его вкусом, его запахом. Внезапно он останавливает меня, отстраняется. Поднимаю на него растерянный взгляд, а он, усмехаясь, качает головой.

— Я не хочу кончать. Ещё не время. Будет невежливо. Сначала леди.

— Истинный джентльмен, — бормочу, пока он опускается рядом со мной на плед.

В его серых глазах вспыхивает что-то дикое, первобытное, и я сглатываю, кожей чувствуя волны исходящей от него мощи.

— Не всегда, — рычит он. — Сядь на меня. Позволь мне попробовать твою сладкую киску. — Он ложится на спину, раскидывая руки. — И не смей стесняться. Я хочу чувствовать тебя. Вдыхать твой запах, пробовать тебя на вкус, смотреть на тебя. Прямо сейчас.

Мои щёки вспыхивают от его грязных слов, но я гоню прочь смущение. Глупо стыдиться мужчины, который знает каждый изгиб моего тела. Медленно устраиваюсь на нём, разводя колени по обе стороны от его торса. Провожу моим влажным лоном по его твёрдому члену, оставляя за собой блестящий, влажный след.

Руслан хрипло стонет, когда я продвигаюсь выше. Его колючая щетина царапает нежную кожу на моих бёдрах, а он грубовато хватает меня за талию, притягивая к себе. Замираю прямо над его губами, так близко, что чувствую его горячее дыхание на своей коже.

— Вот так. Да, именно так. Блин… какой же вид, малышка. Посмотри, как ты промокла… — Он проводит языком по моим лепесткам, и ощущения в этой позе просто сводят с ума. Он движется вверх-вниз, крепко удерживая меня на месте, исследуя, пробуя. А потом проникает языком в самую мою суть.

Громко ахаю, и он притягивает меня ещё ниже. Его нос скользит по моему клитору, пока язык вылизывает меня изнутри. Давление нарастает, превращаясь в жаркую пульсацию, во второе сердцебиение где-то внизу живота.

Его сильные руки контролируют каждое моё движение, пока он целует и вылизывает мою набухшую плоть. Жар разгорается с каждым прикосновением его рта. Он втягивает в себя мой клитор, обводит его языком, доводя меня до исступления.

— Рус! — срывается с моих губ, и его ладони сжимают мои ягодицы, прижимая ещё плотнее. Каждая клеточка тела звенит от напряжения, и оргазм пронзает меня, словно удар молнии. Волны удовольствия текут по венам, я не могу унять дрожь. А он всё не отпускает, удерживает меня, вылизывая и впитывая в себя мой стон.

— Блин, это было божественно, — хрипло говорит он, наконец переворачивая меня на спину. Он вытирает лицо тыльной стороной ладони и смотрит на меня голодными, потемневшими глазами.

Я всё ещё дрожу, пытаясь отдышаться после того, что он со мной сделал. Того, что он, кажется, делает со мной всегда. Притягиваю его к себе для поцелуя и чувствую на его языке вкус самой себя.

И этого мало.

Я хочу ещё.

Руслан отвечает голодным рыком, властно впиваясь в мои губы. Его руки блуждают по телу, сжимают грудь, скользят под ягодицы, безжалостно сминая мою плоть. Он терзает губами мои соски, и я чувствую, как новая волна желания поднимается изнутри.

Когда он отстраняется, наши взгляды встречаются. Его борода влажно блестит, а лицо потемнело от страсти.

Пугающий и великолепный.

Я хочу его всего, без остатка. И пусть всё это сложно.

Пусть неправильно.

Мне плевать.

Он нужен мне.

— Сегодня, Руслан, — шепчу я. — Я хочу это сделать. Сегодня.

— Что, малышка? Что ты хочешь сделать? — Его взгляд такой напряжённый, такой горячий, что я буквально ощущаю его кожей. Его огромный, пульсирующий член упирается мне в бедро, и я сглатываю, подавляя укол сомнения.

— Я хочу попробовать то, чего мы никогда не делали.

Его кадык заметно дёргается.

— Ты уверена? — тихо спрашивает он. — Ты не должна.

— Я и не чувствую, что должна, Руслан. Я хочу. Пожалуйста?

— Малышка, — выдыхает он, вскакивая на ноги. — Меня не нужно просить дважды. Я просто хотел убедиться, что ты сама этого хочешь. А раз так… — Он ныряет рукой в красный мешок Деда Мороза и достаёт маленький флакон. — Миндальное масло, — торжествующе объявляет он. — Я знал, что оно может пригодиться.

Он снова опускается на пол.

— Переворачивайся. Начнём с массажа. Нам некуда спешить, и чем больше ты расслабишься, тем будет лучше для нас обоих.

Послушно ложусь на живот. Он выливает масло на ладони, согревает его, и вот уже его сильные руки ложатся мне на плечи. Я напряжена сильнее, чем думала. Несмотря на всё моё желание, нервы дают о себе знать. Но он удивительно хорош в этом, он словно интуитивно чувствует, где надавить сильнее, а где проявить нежность. Его прикосновения одновременно расслабляют и дико возбуждают.

Каждый раз, когда его ладони скользят вниз по моим бокам, он задевает края моей груди. И каждый раз мне хочется, чтобы он сжал её, коснулся смелее. Это медленная, тягучая прелюдия, и к тому моменту, когда его руки добираются до моих бёдер, я уже вся плыву.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он одобрительно хмыкает, разминая мои ягодицы.

— Я уже говорил, малышка, но твоя задница… она просто произведение искусства. Самая идеальная попка на свете. — Он делает паузу, и его голос становится ниже, глуше. — Не могу дождаться, когда войду в тебя. Ты всё ещё хочешь этого, Эмма? Хочешь, чтобы я трахнул тебя в попку?

Его грязные слова заставляют меня хотеть его ещё сильнее. Ёрзаю, приподнимая бёдра, безмолвно предлагая себя ему. Что, собственно, и является правдой.

— Да, всё ещё хочу.

— Тогда на колени. Попку вверх. Голову опусти, найди удобное положение… Да, вот так. — Он проводит пальцами по моей мокрой щёлочке и легко вводит два пальца в моё лоно. — Блин. А ты и правда готова, моя грязная девочка. — Он лениво поглаживает мой клитор, почти доводя до пика, но в последний момент останавливается, оставляя меня дрожать на самом краю. Разочарованно стону, и он тихо смеётся. — Пока нет, милая, пока нет. Поверь, будет ещё лучше, если ты немного подождёшь. Сначала мне нужно оказаться в твоей сочной попке.

Он льёт масло прямо на меня, и это странное, но волнующее чувство, когда тёплая, густая жидкость стекает между ягодиц. Он осторожно раздвигает их и шумно выдыхает.

— Блин. Ты и здесь идеальна. Малышка, я наполню тебя собой.

Стону, представляя это.

— Да, пожалуйста.

Он подносит смазанный маслом палец к моей дырочке и осторожно входит. Ощущение непривычное, но не больно. Совершенно не похоже на то, что я испытывала раньше.

Последний раз это было против моей воли, но сейчас… сейчас всё иначе. Сейчас я сама этого отчаянно хочу. Хочу, чтобы мой муж сделал это — со всей страстью, но с уважением. Моя киска уже сжимается в предвкушении.

Подаюсь назад, насаживаясь на его палец, и он начинает двигаться быстрее, глубже.

— Господи… как же хорошо. Ты в порядке? Тебе не больно?

— Нет. Я готова. Я хочу больше, Руслан.

— Блин, — рычит он, вынимая палец и тут же заменяя его горячей, твёрдой головкой. Он снова раздвигает мои ягодицы, и я чувствую, как он давит на вход. — Просто расслабься, малышка. Дыши глубоко. Расслабься для меня.

Медленно, миллиметр за миллиметром, он проталкивается сквозь тугое колечко мышц.

Сопротивление.

Острая боль.

Резко вдыхаю и заставляю себя дышать, пока он медленно входит всё глубже.

— Вот так, — бормочет он, успокаивающе поглаживая меня по спине. — Ты умница. Блин, как же ты сейчас выглядишь…

Он делает последний мощный толчок, и я вскрикиваю, когда он входит до самого основания. И тут же замирает, давая мне привыкнуть. Его пальцы снова находят мою киску, и я снова кричу, но уже от чистого удовольствия, чувствуя, как он заполняет меня, растягивает.

Очень медленно он начинает двигаться, его толчки идеально совпадают с ритмом его пальцев в моём лоне. Подушечка его большого пальца скользит по клитору, и я почти плачу от остроты ощущений.

— Я чувствую свой член… через твою плоть… своими же пальцами. Боже, как мне это нравится. И я вижу, что тебе тоже. Кончи для меня, Эмма. Сожмись на моих пальцах, моя мокрая девочка. Кончи для меня, пока я трахаю твою идеальную попку.

Давление нарастает, пульсируя сразу в двух местах. Я заполнена им до предела, а он продолжает ласкать мой набухший бутон и двигать пальцами внутри моей промокшей киски. Его член растягивает меня, подталкивая к самому краю. Он снова и снова обводит большим пальцем мой клитор, изгибает пальцы внутри, находя ту самую точку, которая сбрасывает меня в пропасть.

— Рус! — кричу, и моё тело взрывается ослепительным, всепоглощающим оргазмом.

— Да, вот так! Идеально. Чёрт!

Он выжимает из моего пика каждую последнюю судорогу, а потом кладёт обе руки мне на бёдра, крепко сжимая.

— А теперь моя очередь, малышка. — Он с силой вбивается в меня, и я ахаю от его мощи. Теперь, когда я кончила и он знает, что я могу его выдержать, он словно срывается с цепи. Вдалбливается в меня, как одержимый. Это дико, немного страшно и не похоже ни на что из того, что я испытывала раньше. И я обожаю каждое это бешеное мгновение.

Руслан кончает с громким стоном, выкрикивая моё имя, опустошаясь глубоко внутри. А потом выходит из меня и просто падает рядом. Я лежу, совершенно измученная, но безмерно счастливая. Он поворачивается на бок, смотрит на меня огромными зрачками, его дыхание — рваное, тяжёлое.

Он убирает прилипшую прядь с моего лица и нежно целует.

— Я люблю тебя. — Такой нежный, трепетный момент после того, как он только что по-звериному трахал меня.

— Я тоже тебя люблю, — шепчу в ответ. — Это было… э-э… весело?

Он перекатывается на спину и ухмыляется, глядя на ёлочные ветки над нами.

— Ничто так не создает новогоднее настроение, как хороший трах. Спасибо. Спасибо, что подарила мне ещё одно «впервые».

— Всегда пожалуйста. Мне тоже понравилось.

Он сладко потягивается, закинув руки за голову, и зевает.

— Блин, я вымотался. Угнаться за тобой — та ещё работёнка. Пойдём в кровать?

Его вопрос заставляет меня замереть. Я тоже устала, но не могу позволить ему остаться. То, что сейчас произошло, было верхом близости, но спать в его объятиях, проснуться рядом с ним… Мне всё ещё слишком больно после всего, что случилось. Я не могу просто так вернуться к тому, что было.

В нашей игре в господина и госпожу Смирновых была невинность, которой больше нет. Теперь есть только мы, Эмма и Руслан Князевы, пара в процессе развода.

Какого хрена мы вообще творим?

Молча встаю и начинаю одеваться. Он смотрит на меня секунду, потом тоже поднимается. По моему молчанию он всё понял. Понял, что ночёвки не будет. И я вижу, как ему одновременно и обидно, и зло.

— Прости, Руслан, — говорю, когда мы уже одеты. — Не думаю, что тебе стоит оставаться. Наверное, всё это было плохой идеей.

— Ты, без сомнения, права, — отрезает он ледяным тоном. — Это была ошибка. Значит, трахнуть тебя в задницу — это нормально, а лечь со мной в одну кровать — уже слишком?

— Это нечестно, — отвечаю, чувствуя, как внутри закипает ответная злость. — Я же говорила тебе, Руслан. Говорила, что после того, как ты разбил мне сердце, я не могу тебе доверять. Не настолько, чтобы пытаться всё вернуть.

— Но доверилась настолько, чтобы позволить мне трахнуть тебя вот так?

Он огрызается, потому что ему больно, но я не собираюсь это терпеть.

— Да. Физически я доверяю тебе на все сто, Руслан. Но моё сердце? Мои чувства? Тут доверия нет. И потом, я не звала тебя сегодня, так ведь? Ты пришёл сам. Сам напросился. И жаль, что я вообще открыла эту чёртову дверь!

Как это вообще возможно?

Во мне ещё его семя, я всё ещё влажная после оргазма, а мы стоим и бросаемся друг в друга колкостями. Секс — единственное, что у нас ещё получается. Но этого слишком мало.

— Я не хочу так, — говорю тихо, глядя в его потемневшие глаза. — Не хочу ссориться. Мы либо трахаемся, либо ругаемся. Третьего не дано.

Слёзы катятся по моим щекам, и я вижу, как блестят его глаза.

— Я знаю, Эмма. Знаю. Я тоже не хочу. Я уйду. Прости. Блин, я уже сам не знаю, за что извиняюсь. Наверное, за нас. За то, что мы никак не можем всё исправить.

Он надевает мне на голову свою дурацкую шапку Деда Мороза, быстро целует в кончик носа и дарит мне печальную-печальную улыбку.

— Береги себя, малышка. Увидимся.

Когда за ним закрывается дверь, шепчу в пустоту, что так будет лучше. Но слова звучат фальшиво и горько.

Глава 36. Руслан

Местом встречи стал кабинет Егора – наша общая «Швейцария». Нейтральная полоса, на которой мы должны были подписать капитуляцию.

Мы с Эммой садимся по разные стороны стола, словно противники на ринге. Егор устраивается напротив своей ассистентки, Майи, которая уже открыла блокнот, готовая протоколировать конец нашего брака.

Мы не разговаривали с той ночи, когда Эмма выставила меня из своего дома. Сколько раз я был на грани того, чтобы позвонить, но сдерживался. Она имела полное право попросить меня уйти. Как она сама и заметила, меня туда никто не звал. Понимаю, почему она держит дистанцию – я всё испортил.

Грандиозно, необратимо.

Именно в тот момент, когда между нами только-только наметилось хрупкое перемирие, когда забрезжила надежда, что мы сможем вернуться друг к другу, я нанёс ей удар.

Но, блин, я тоже не из камня. Было унизительно приехать к ней, пережить то безумие, тот снос крыши в её постели, а потом оказаться бесцеремонно выставленным за дверь. Не знаю, на что я рассчитывал.

Что соблазню её, и она меня простит?

Если бы всё было так просто.

Нам обоим нужно время. Это не очередная сделка, которую нужно закрыть в свою пользу. Не игра, в которой я обязан победить. На кону – вся наша дальнейшая жизнь. Нужно честно взглянуть на наши отношения и признать, какой урон мы нанесли друг другу. Признать те порочные круги, из которых мы, кажется, не в силах вырваться.

Сейчас она, очевидно, не верит, что оттуда есть выход, и усердно строит свою собственную жизнь. Жизнь, в которой для меня нет места. И, какого лешего, я ненавижу это, но пока вынужден принять её правила.

К тому же, в глубине сознания постоянно звучит этот назойливый голосок. Тот, что шепчет, что она, возможно, права: как бы наши тела ни влекло, мы не подходим друг другу и никогда не будем счастливы вместе. Я не до конца верю этому голосу, но он здесь, он всегда нашёптывает.

Так что я держался от неё подальше, а она – от меня. Егор созвал это совещание, чтобы ознакомить нас с последними новостями и заставить подписать ещё кипу бумаг. Хренова юридическая система, должно быть, несёт ответственность за вырубку лесов больше, чем любая другая отрасль.

Мы могли бы сделать это по отдельности, но он настоял – подозреваю, это его последняя отчаянная попытка убедиться, что мы оба этого хотим.

Он раскладывает документы, и Майя раздаёт нам ручки, пока он говорит:

– Прошло шесть недель с момента подачи первоначального заявления. Будут задержки из-за времени года, но в любом случае процесс может занять от шести до двенадцати недель. Это одна из ваших последних возможностей передумать. – Он переводит взгляд с меня на Эмму и обратно. Она кивает, вежливо улыбается и, не раздумывая ни секунды, подписывает проклятую бумагу.

Выглядит она, разумеется, сногсшибательно. Облегающие брюки и алая блузка из какой-то летящей ткани, названия которой я не знаю.

И каблуки.

Как всегда, каблуки, от которых её ноги кажутся греховно, бесконечно длинными. Заставляю себя сохранять нейтральное выражение лица и напоминаю себе, что мы здесь только для того, чтобы утвердить условия развода.

Моему либидо стоит заткнуться и не мешать. Вот только оно, разумеется, предпочло бы заняться не самобичеванием, а ею.

До сих пор мы оба вели себя предельно вежливо и абсолютно цивилизованно, как два послушных робота.

Мне хочется кричать.

Орать.

Встряхнуть её за плечи, чтобы выбить из нас обоих это наваждение, остановить это сомнамбулическое движение к пропасти, к концу нашего брака. Но одного взгляда на её ледяное спокойствие достаточно, чтобы понять: не стоит и пытаться. Ей тоже нелегко, и она справляется с этим своим традиционным способом – наглухо опустив жалюзи.

Отгородившись от всего мира, и в первую очередь – от меня. Знакомое выражение её лица наполняет желудок кислотой. Это как сидеть рядом с вежливой незнакомкой, а я прожил так слишком много лет.

К чёрту.

Подписываю бумаги и передаю их дальше по столу, игнорируя разочарование брата. Кажется, он расстроен больше всех нас.

Егор качает головой и продолжает, пробегаясь по основным деталям соглашения. Эмме отходит наш особняк на Остоженке и единовременная выплата в пятьсот миллионов. По её просьбе, никаких дополнительных выплат не предусмотрено. Есть и другие пункты, но мы уже всё согласовали, и я почти не слушаю.

Как брак может так закончиться? Как можно так быстро свести его к фактам и цифрам, будто он ничего и не значил?

– Вы оба всё ещё согласны с этим? – спрашивает Егор.

– Нет, – произносит Эмма. Впервые с тех пор, как поздоровалась. – Я бы хотела внести поправку. Я не хочу особняк.

– Тебе не обязательно в нём жить, Эмма, – срываюсь я. – Просто продай его к чёртовой матери, если так хочешь.

Она качает головой, и её упрямство выводит меня из себя.

– Что? – спрашиваю, и собственный голос кажется мне низким и злым. – Хочешь, чтобы я вместо этого увеличил отступные? Накинуть ещё сотню миллионов сверху, чтобы компенсировать? Ты на это намекаешь?

Сознательно провоцирую её.

Эмма ведь и пятиста миллионов не хотела и уступила, только когда Егор сказал ей, что она затормозит весь процесс, настаивая на скромном пособии, которого хватит, пока она не найдёт постоянную работу.

«На кой хрен мне столько денег?»

– вот её точные слова.

Обвинять её в жадности – последнее дело, но меня уже несёт, и тормоза отказали. Вся эта ситуация вызывает во мне бешенную тоску, а она не даёт мне ничего.

Никаких эмоций.

Я всегда ненавидел, когда она вот так замыкалась в себе.

Эмма смотрит на меня в упор, и в её глазах блестят слезы. Кажется, в последнее время я часто вызываю у неё такую реакцию. И да, я полный урод, потому что рад их видеть. Я хочу, чтобы она плакала. Хочу, чтобы ей было так же паршиво, как и мне.

– Нет, Руслан, я не хочу ещё сотню миллионов. Я не хочу иметь ничего общего с этим особняком. Он лишь символ того, в какое жалкое состояние пришли наши отношения. Оставь его себе, продай, взорви – мне всё равно. Я даже не хочу ту сумму, о которой мы договорились. Она мне не нужна. Может, я и бесполезна в реальном мире, но я найду способ обеспечить себя и без тебя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Боль в её голосе звенит сталью. Она говорит абсолютно серьёзно, и, мать вашу, я не могу не восхищаться ею.

– Мы договорились об отступных, Эмма, и будем придерживаться соглашения. Считай это компенсацией за то, что тебе пришлось так долго терпеть наши жалкие отношения.

Её глаза сверкают, она открывает рот, но потом делает глубокий вдох и сохраняет спокойный тон.

– Прости, что я так сказала. Не всё было жалким, и я извиняюсь. Но насчёт денег я серьёзно, Руслан. Я с радостью уйду из этого брака ни с чем.

Она пытается разрядить обстановку, успокоить меня, но это невозможно. Всё вдруг становится невыносимым. Она ушла от меня, и хотя она права – мы часто были несчастны, – я всё ещё люблю её. Я столько всего натворил, и меня убивает, что я не могу это исправить.

Но как она может сидеть здесь и говорить так? Как она может быть такой невозмутимой? Ей что, совсем всё равно?

– Ты сегодня очень кроткая, Эмма, – говорю, сузив глаза. – Почти безмятежная. Это от мысли, что сбежишь от меня, или от всей моей семьи? Радуешься, что наконец-то освободишься от нас?

Её ноздри раздуваются, она качает головой, но продолжает хранить это сводящее с ума молчание.

Даже не моргает.

Наклоняюсь ближе.

– А что касается твоего ухода из этого брака «ни с чем» – это невозможно. Как минимум, ты уйдёшь из этого брака с моим сердцем. Для тебя это – «ничего»?

– С твоим сердцем? – повторяет она, наконец сорвавшись на крик. – С твоим сердцем? Руслан, мы все знаем, что оно принадлежит твоей семье – мне никогда не оставалось ничего, ведь так? Я всегда подбирала крохи под вашим столом. С благодарностью хватала то, что не понадобилось Кириллу, Дмитрию или твоему отцу.

– Это чушь собачья! – вскакиваю на ноги. – Да, я люблю свою семью. Это что, преступление? Не вини меня – ты десятилетиями делала всё, чтобы оттолкнуть их.

Эмма тоже встаёт, и мы сверлим друг друга взглядами, как боксёры перед боем.

– Стоп! – Егор с размаху бьёт по столу тяжёлым томом в кожаном переплёте, заставляя нас всех вздрогнуть. Майя выглядит встревоженной, её взгляд мечется от брата к нам. А Егор просто в ярости. – Вы ведёте себя как дети, – говорит он, для верности снова ударяя книгой по столу. – Дети, которые всё ещё любят друг друга. Если бы это было не так, вы бы так не реагировали. С моего места ваш брак не выглядит законченным. Так какого лешего вы тут устраиваете?

Мы с Эммой пытаемся заговорить одновременно, но он качает головой.

– Сядьте. Немедленно. И заткнитесь, ради всего святого. Мне до смерти осточертела эта глупость. Мне нужно кое-что сказать.

Меня так и подмывает перепрыгнуть через стол и вырубить его, но я понимаю, что это лишь бессильная злоба. Сажусь и заставляю себя молчать. Эмма делает то же самое.

Егор проводит руками по волосам, и Майя успокаивающе кладёт руку ему на плечо. Когда он снова поднимает на нас глаза, гнев в них сменяется печалью.

– Эмма, ты должна ему рассказать, – спокойно говорит он.

Что за чертовщина происходит?

– Расскажи ему, что случилось в ту ночь.

Моя жена мгновенно бледнеет, её руки сжимаются в кулаки.

– Нет, Егор. Это не имеет значения. Это было так давно. Сейчас это уже неважно.

– А я считаю, что важно, – настаивает он. – И если ты ему не расскажешь, расскажу я. Выбирай. А мы с Майей уходим, потому что, честно говоря, мне нужно выпить. Причём срочно. А потом я поеду домой со своей девушкой и всю ночь буду говорить ей, что люблю её. А вы двое… разберитесь уже со своим дерьмом.

Егор хватает пальто со спинки стула и уносится прочь. Майя на мгновение задерживается, неловко улыбаясь.

– Кофе можете налить себе сами. А во втором ящике стола у него бутылка скотча.

С этими словами она оставляет меня наедине с моей женой.

Понятия не имею, что происходит, но Эмма, кажется, готова бежать вслед за ними.

Ни за что.

Она никуда не уйдёт, пока я не выясню, о чём говорил Егор. Подхожу к столу, нахожу «Макаллан» и два стакана для виски. Щедро плеснув в оба, протягиваю один ей. Она морщится от запаха, но всё жё делает глоток. Следую её примеру, и привычное тепло виски немного успокаивает.

– Эмма, о чём говорил Егор? Что ты должна мне рассказать?

Она качает головой и так сильно прикусывает губу, что на коже остается след от зубов.

– Он не имел права этого говорить. И это действительно неважно.

– Что «неважно»? Ты слышала Егора – если не расскажешь ты, расскажет он. Просто выкладывай.

Эмма на мгновение прячет лицо в ладонях, а когда поднимает голову, кажется ещё бледнее. Допив свой виски, она делает жест «налей ещё», и я подчиняюсь, наливая ей полстакана. Она берёт его и подходит к окну. Ещё нет и пяти, но за окном уже стемнело.

– Разве не захватывает дух? – говорит она. – Отсюда всегда потрясающий вид на Москву, но сейчас, с новогодними огнями…

– Да, – соглашаюсь, подходя к ней. Мне плевать на вид, но ей, очевидно, нужна минута. – Красиво.

Она кивает и садится на большой кожаный диван, глядя мимо меня в пустоту.

– Егор говорит о том, что случилось много лет назад. Я не хочу всё это ворошить. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Сажусь рядом, но не прикасаюсь к ней.

Даю ей пространство.

– Может, это мне решать. Егор, во всяком случае, так считает. Блин, милая, хуже ведь уже не будет, правда?

Она горько усмехается.

– Не стоит так говорить. По моему опыту, хуже может быть всегда. Ладно. Полагаю, твой дорогой братец не оставил мне выбора. Это случилось в конце октября, четырнадцать лет назад.

Хмурюсь, складывая два и два.

– Когда мама болела? – Она умерла первого ноября.

Эмма кивает и отпивает ещё виски.

– Было поздно, мы тогда жили у твоих родителей. Я пошла проведать её. Я так любила твою маму, Руслан. Ты ведь знаешь, правда?

– Знаю, – растерянно говорю. – И она тебя тоже любила.

Её улыбка кажется хрупкой.

– Я тоже так думала. Ты знаешь, как я росла, каким было моё детство. Какими были мои родители. Знаешь, что в том доме не было любви. Когда я встретила тебя, а потом твою маму и братьев, я впервые в жизни почувствовала себя частью настоящей семьи. Словно я наконец нашла своё место, понимаешь? А потом всё рухнуло. Всё началось в ту ночь.

– Что ты имеешь в виду? Я понятия не имею, о чём ты.

– Знаю, милый, – говорит она, глядя на меня своими огромными, печальными глазами. – Потому что я скрыла это от тебя. В ту ночь твоя мама высказала мне всю правду в лицо. Ей было так больно, она принимала лекарства, которые туманили ей разум, но я никогда до конца не верила, что дело только в них. Наверное, в глубине души я всегда думала, что она говорила серьёзно.

– Что серьёзно? – подталкиваю её, когда она снова замолкает.

– Что мне не следовало выходить за тебя. Что я… бракованная. И бесплодная. И что вся семья ненавидит меня за то, что я с тобой сделала.

Смотрю на неё, вижу, как по щекам катятся слезы, и не могу осмыслить сказанное.

– Что она сказала?

– Что я сломанная и не должна была становиться твоей женой. Что ты лишь притворяешься, будто тебе всё равно, что я не могу родить тебе детей.

– Нет, – шепчу, мысленно возвращаясь в то ужасное время нашей жизни. – Нет, она бы не смогла. Моя мать, та женщина, которую я знал, не была способна на такую жестокость.

Эмма смотрит на меня, молчит несколько мгновений.

– Верно, – тихо отвечает она, и в её голосе звучит такое поражение, что у меня сжимается сердце. – Конечно, ты прав.

Она встаёт, залпом допивает остатки виски, потом наклоняется и целует меня в щёку.

– Мне нужно идти. Прости, что Егор затеял этот разговор. Как я и сказала, это дела давно минувших дней. Уверена, ты прав, а я просто всё неправильно запомнила. Береги себя, милый, хорошо?

Всё ещё оглушённый её откровением, не могу вымолвить ни слова. Я просто смотрю ей вслед, пока она не исчезает за дверью.

Глава 37. Руслан

— Ты где? — цежу в телефон, чеканя шаг по запруженной улице в центре Москвы. Прохожие шарахаются в стороны, прижимая к себе пакеты с новогодними покупками, чтобы не попасть под мою тяжелую руку. — Мне нужно тебя видеть.

— Я с Майей, — отвечает Егор. — Готов все обсудить, но на очередную мелодраму не настроен, ясно?

Стискиваю зубы.

Мне все еще хочется ему врезать.

Впрочем, он прав.

Обычно я не склонен к театральным эффектам, но отрицать свою роль в том, что произошло у него в кабинете, было бы глупо.

Адрес, который он присылает сообщением, всего в паре кварталов. Когда я вхожу в тихий полумрак бара, то сталкиваюсь с Майей, которая как раз уходит.

— Могла бы и не уходить из-за меня, — говорю, чувствуя себя виноватым.

Она улыбается и легонько касается моего плеча.

— Это между вами, Руслан. Только будь с ним помягче, хорошо?

Прежде чем успеваю ответить, она исчезает, оставив меня в полном недоумении.

Помягче с ним? Какого фига это значит?

Нахожу Егора за столик в углу. Перед ним — бутылка виски и два стакана.

Блин.

Значит, разговор будет из тяжелых. Скольжу на диван напротив. Он молча наливает мне виски.

Трет переносицу.

Вид у него подавленный, словно он только что плакал. За всю его взрослую жизнь я видел, как Егор плачет, лишь однажды, и слова Майи снова эхом отзываются в голове.

— Она тебе рассказала? — спрашивает он, поднимая на меня глаза.

Киваю.

— Да. Но я ничего не понимаю. С какой стати мама стала бы ей такое говорить? Если бы это была не Эмма, я бы в жизни не поверил.

— Поверь, Руслан, — твердо отвечает Егор. — Я был там. Я все слышал.

Склоняю голову, изучая его. Он уже успел прилично выпить, и видно, как тяжело ему дается этот разговор.

— Что значит «ты был там»?

— Это случилось за несколько дней до ее смерти. Вы тогда ночевали у нас. Я спустился за пивом, а когда возвращался, прошел мимо ее комнаты. Она отчитывала Эмму. Я сначала тоже ушам своим не поверил. Но она была не в себе — ты же помнишь, в каком она была состоянии? Как под конец даже нас не узнавала?

То, как она изменилась, будет преследовать меня вечно. Годами я прикладывал неимоверные усилия, чтобы изгнать эти образы из памяти, не позволить нескольким последним дням затмить все остальное.

Она была любящей матерью, заботливой женой, страстной, веселой женщиной, никогда не забывавшей о своих испанских корнях. Она была всем этим и даже больше.

Я отказываюсь помнить ее обезумевшим от боли существом, которое так страдало перед уходом. Ее смерть стала избавлением после всего, что ей пришлось вынести.

— Помню. Но все равно не понимаю. Да, у мамы был взрывной характер, она была женщиной-фейерверком, но жестокой — никогда.

— Знаю, в это трудно поверить, но клянусь, я слышал каждое слово, Руслан. Она назвала ее бесплодной. Сказала, что она — бракованная. Кажется, ее точные слова были: «Он будет ненавидеть тебя за то, от чего ему пришлось отказаться». Она даже сказала, что вся семья чувствует то же самое — всем жаль бедного Руслана. Блин, это было ужасно. Эмма рыдала навзрыд. И, можешь себе представить, извинялась. За то, что не может подарить ей внуков.

Его рука дрожит, когда он берет стакан. Кажется, я не видел его таким разбитым с тех самых пор, как умерла мама. Но, несмотря на его очевидное страдание, я зол на него до чертиков, мне трудно принять то, что он говорит. Я еще могу понять, почему Эмма скрыла это от меня.

Но он?

Мой родной брат.

Мать вашу.

Этого я не понимаю.

— Почему я узнаю об этом только сейчас? Как ты мог скрывать это от меня?

Мой ледяной тон его не обманывает. Егор, как и Кирилл, читает людей как открытую книгу.

— Ты в бешенстве, — говорит он. — Понимаю. Постараюсь объяснить. Но если после этого ты захочешь меня ударить, я не стану сопротивляться. Я тебе должен.

— Мы не дети, Егор. Я не собираюсь с тобой драться. Просто… поговори со мной, прошу.

Он кивает и проводит рукой по волосам.

— Эмма… Сначала она заставила меня в ту же ночь пообещать, что я тебе не расскажу. Она знала, как ты страдаешь, и не хотела делать хуже. Хотела, чтобы ты мог сосредоточиться на маме и отце, да и на нас тоже… ты всегда слишком серьезно относился к своим обязанностям старшего брата. Ты пытался удержать нас всех на плаву, и она знала, как тебе тяжело. Может, она думала, что поговорит с тобой позже, но потом, когда мама умерла, легче не стало. Похороны, все, что было после. Отец был раздавлен. Мы все были. Ты горевал, потом Валентин слетел с катушек. Одно наваливалось на другое, и, полагаю, она так и не нашла подходящего момента.

Залпом осушаю стакан.

Блин.

Я ошибся.

Мне все-таки хочется ему врезать. Хочется впечатать кулак ему в лицо за то, что он скрыл от меня нечто настолько важное. То, что в конечном счете разрушило мой брак.

Эмма не сказала мне, потому что не хотела ранить, и тащила этот груз в одиночку, одновременно скорбя по моей матери… и по детям, которых у нее никогда не будет.

А несколько минут назад, когда она наконец рассказала мне, я посмотрел ей в лицо и…

Блин, что я ей вообще сказал?

Я был в шоке.

Неужели она подумала, что я ей не верю?

Перед глазами вспыхивает ее лицо в тот момент, когда она выходила из кабинета Егора, и у меня внутри все обрывается. Я могу не помнить дословно своих слов, но точно знаю, что подвел ее.

Снова.

Закрываю глаза, мечтая повернуть время вспять.

Что со мной не так?

— Я все равно не понимаю, почему ты так и не рассказал мне, — стараюсь сдержать гнев, но он все равно просачивается в мой голос.

— Это сложно. Во-первых, она постоянно брала с меня обещания. Но у меня была и своя эгоистичная причина. Я ненавидел себя за то, как поговорил с мамой в ту ночь. Я не думал, просто отреагировал, понимаешь? Эмма рыдала, а мама любила Эмму. Она просто… она была не в себе. И она не помнила, что говорила. Она… — он сглатывает, и еще одна слеза капает на стол. — Она обвинила меня в том, что я все выдумал. Что сказал это, чтобы ее ранить. Последними ее словами, сказанными мне в здравом уме, были: «Уйди и оставь меня в покое». И последнее воспоминание обо мне, которое у нее осталось, — это то, что я причинил ей боль. После той ночи она уже не приходила в себя. Никогда по-настоящему. Я… Блин, Руслан, я всегда ненавидел себя за это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Егор осушает стакан и с глухим стуком ставит его на стол. Смотрю на него, потрясенный до глубины души. Мой последний настоящий разговор с матерью был об отце. О том, как она хотела, чтобы он жил и снова полюбил, когда ее не станет.

Мама заставила меня пообещать, что я присмотрю за ним, позабочусь, чтобы он нашел кого-то, когда придет время. Она говорила о моих братьях и просила приглядывать за ними. И наконец, она заговорила обо мне. Прижала мою руку к своим сухим губам и поцеловала.

«Te amo, Руслан, — прошептала она. — Мой первенец. Мой прекрасный мальчик. Всегда такой сильный. Te amo».

Я бережно хранил это воспоминание. Доставал его и рассматривал все эти годы, позволяя ему утешать меня. Использовал его, чтобы закрасить ужасную картину тех потерянных дней в самом конце.

Я и не осознавал, как мне повезло, пока не услышал историю Егора и не увидел его муку.

Наливаю ему еще и подвигаю стакан.

— Я понял, Егор. Понял. Мне так жаль. Но ты же знаешь, что она любила тебя? И чувствовала твою любовь. Один безумный разговор, когда она была не в себе от обезболивающих, не может перечеркнуть всего этого.

— Я понимаю, да, по крайней мере, умом. Майя сказала то же самое. Но это было тяжело. А вы с Эммой… Блин, я должен был сказать раньше. Мне кажется, это что-то в ней сломало, понимаешь? После похорон она начала отдаляться от нас. Перестала так активно участвовать в жизни семьи.

Я помню это слишком хорошо. Ее отчуждение от семьи началось с малого.

От меня.

Мелочи вроде «слишком занята, чтобы приехать на воскресный обед». Она была рядом, когда я в ней нуждался, подставляла плечо, чтобы я мог выплакаться, но я чувствовал, что она что-то недоговаривает.

Эмма никогда не говорила о своем дне, о своих проблемах, о своих тревогах. Она отступила не только от меня, но и от всех. Именно тогда в наши отношения стала проникать гниль. Когда отец начал свою кампанию против любви.

Эмма ускользала от меня, а я понятия не имел, что послужило причиной. Спустя месяцы — может, даже год — я затронул с ней тему детей. Спросил, не хочет ли она попробовать ЭКО, но она отмахнулась.

«Прости, Руслан, — сказала она. — Я знаю, ты не на это подписывался. Все должно было быть просто, правда? Но я не вижу смысла продлевать нашу агонию. Этот вариант не дает гарантий, и, в конце концов, разве в мире и так не хватает детей?»

Тогда я был ранен, сбит с толку.

Когда она успела это решить?

Но она к тому времени уже закрывалась в своей раковине, а я, по правде говоря, все еще не отошел от горя. Все еще пытался склеить свою раздробленную семью. У Валентина начались проблемы, отец терял хватку в «Князев-Техе», и я чувствовал, будто тащу на плечах весь мир.

Возможно, какая-то часть меня испытала облегчение, что не придется проходить через все круги ада лечения бесплодия, и именно поэтому я не стал настаивать.

Конечно, теперь я понимаю гораздо больше — к тому моменту она уже убедила себя, что я ее ненавижу, а моя семья — презирает.

Блин.

Какая чудовищная каша.

— Прости, Руслан, — говорит он, и в его извинении слышится искреннее раскаяние. — Прости, если я сделал все только хуже. Я сам был в аду, а потом просто сбежал в Новосибирск. Я всегда думал, что вы двое разберетесь.

Я совру, если скажу, что не зол и не раздосадован. Возможно, мы могли бы избежать многих лет боли и страданий. Но моя жена — это стихийное бедствие. Она и кошку убедит лаять.

Убедить скорбящего юношу утаить губительную информацию от его скорбящего старшего брата было для нее проще простого. Как бы ни был зол и разочарован, я не могу позволить ему винить себя.

— Ты прав, ты должен был мне рассказать, — говорю, кивая. — Но я прощаю тебя, Егор. Неизвестно, изменило бы это что-нибудь, а в том, что случилось с моим браком, — не твоя вина. Мы с Эммой взрослые люди, и мы сами делали свой выбор. Я слишком легко сдался. Даже сейчас, даже совсем недавно… Блин, даже сегодня. Я повел себя как последний козел. Выражение ее лица… Господи, какой же несчастной она выглядела. Словно я снова выбрал кого-то другого, а не ее. Снова не встал на ее защиту. Проклятье! — Трясу головой, чтобы прояснить мысли, и снова сосредотачиваюсь на брате. — Это не на тебе, Егор. Это на мне.

— Блин. Ладно. — Он кивает и шумно выдыхает.

Мы допиваем виски в тяжелом молчании, прежде чем он снова заговаривает.

— Ну что, брат, как думаешь, до какой степени мы сегодня напьемся?

Несмотря на боль, заставляю себя рассмеяться и чокаюсь с ним.

— Нет. Ты поезжай домой, к Майе. У тебя невероятная женщина. А мне… мне нужно найти Эмму.

И как-то дать ей понять, что мама не просто была неправа в каждом своем слове в тот вечер… а что я больше никогда не дам ей повода усомниться во мне.

Глава 38. Эмма

Сегодня вечером у меня нет занятий, но я все равно еду в центр. Там будет компания, тепло и гораздо меньше соблазна напиться до беспамятства. Андрей высаживает меня за квартал — хочу немного пройтись, чтобы унять бушующие внутри эмоции.

Он, как обычно, болтлив, и, кажется, совсем не замечает моего состояния. Впрочем, в этом я мастер. Мастер по сокрытию боли.

Настолько, что могла бы вести на эту тему тренинги личностного роста.

Слушать, как Егор сухо перечисляет детали развода, было достаточно тяжело, но то, что последовало за этим, почти уничтожило меня. Все эти годы я скрывала от Руслана правду о той ночи.

Я должна была защитить его от ужасных слов его матери, чего бы мне это ни стоило. То, как он смотрел на меня, отказываясь верить, после того как сам вынудил меня на откровенность… это был сокрушительный удар.

Часть меня понимает его недоверие, но я так устала быть вечно на вторых ролях. Устала от осознания, что его инстинкты всегда будут на стороне его семьи, а не меня — его жены.

Что ж, очень скоро я перестану быть его женой, напоминаю себе, шагая к общественному центру. Сегодня я впервые без тени сомнения поняла, что развод — единственно верное решение, и от этой тяжести сердце разрывается на части. Мы с Русланом все еще любим друг друга, но мы обречены.

Пора это принять.

Смаргиваю слезы и приказываю себе сосредоточиться на настоящем. Меня встречают гостеприимные огни центра. Здесь, в этом рабочем районе Люберец, я чувствую себя более живой, чем когда-либо в богатых кварталах центра Москвы.

Здесь есть угрозы и опасности, но, по крайней мере, ты знаешь, что они из себя представляют. Ты видишь их приближение.

Прохожу через большие металлические ворота и тут же замечаю группу молодых людей. В этом нет ничего необычного или тревожного. Ася не раз говорила, что многие местные парни вынуждены выглядеть и вести себя круче, чем они есть, просто чтобы выжить.

Но что-то в этой компании заставило сработать все мои сигналы тревоги, пусть я и не могу похвастаться большим опытом в таких делах.

Они сбились в кучу у стены здания, вне поля зрения с улицы, — там, куда дети иногда бегают тайком покурить. Уверена, многие из них не отказались бы и от чего покрепче, но никто не рискует нарушать правило Аси о нулевой терпимости к любым наркотикам.

Их было человек пять или шесть, и они столпились вокруг чего-то… или кого-то. Наверное, ничего серьезного, но мне стоит позвать на помощь.

У входа припаркованы два больших байка, значит, пара ребят из «Неформата» здесь, да и у самой Аси в кабинете припрятан травмат. Мне даже не нужно заходить внутрь. Можно просто достать телефон и позвонить.

Да.

Именно так и следует поступить.

Вглядываюсь в небольшую толпу, слежу за ее движением, слышу чей-то плач. И вдруг понимаю, что не хочу звать на помощь — я хочу сама помочь. Решительно шагаю к ним, и мои каблуки гулко стучат по бетону.

— Эй! — кричу, подойдя ближе. Они удивленно оборачиваются, и им требуется всего пара секунд, чтобы их удивление сменилось подозрением, а затем и полной уверенностью в том, что я не представляю никакой угрозы.

В центре круга, съежившись, стоит Сёма, талантливый танцор из моей группы.

У него разбита губа, и он прикрывает лицо руками.

— Я в порядке, Эмма Викторовна, — отчаянно говорит он. — Это мои друзья. Пожалуйста, не вмешивайтесь.

Нет уж.

Из пацана всю душу вытряхивают, а он еще и пытается меня защитить?

Ни за что.

Проталкиваюсь в их круг, и они смыкаются вокруг меня, как стервятники. Должно быть, я кажусь им легкой добычей. Может, так оно и есть.

— Не очень-то они похожи на друзей, Сёма, — говорю, вкладывая в голос всю уверенность, на какую способна. Их главарь отделяется от стаи и подходит ко мне вплотную.

— Какого хрена тебе надо, тетка? Сёма — один из нас.

— Нет, не один из вас, урод. А теперь с дороги. Я не в настроении терпеть эту хрень. У меня был очень плохой день, и вам лучше со мной не связываться.

Его глаза расширяются, и я понимаю, какую огромную ошибку совершила, осадив его перед дружками. Теперь он выглядит слабаком, и единственный способ это исправить — показать им, кто здесь главный.

— Сёма, — быстро говорю. — Уходи. Сейчас же. Я в порядке.

Я не в порядке, я это знаю, но все будет напрасно, если Сёма пострадает еще больше. Встречаюсь с его испуганным взглядом и вижу, каким храбрым он пытается быть.

— Давай, Сёма, беги внутрь.

Один из них пытается схватить его, когда он проходит мимо, но тут-то танцевальные навыки и пригодились. Сёма уворачивается, ныряет под руку и проскальзывает у него между ног. Словно молния, он несется к дверям центра.

Судорожно вдыхаю воздух, проглатывая вместе с ним и свой страх. Я не добыча, и я не покажу им страха.

— Ни фига себе у тебя смелости, сучка. Ты кто, блин, такая?

— Да так, ничего особенного. Но я не позволю вам тронуть этого мальчика, слышите меня?

Он толкает меня к стене, и его приятели хихикают, когда он тянет за ремешок моей сумки.

— Хочешь ее? — спрашиваю. — Забирай. Там наличка и помада Tom Ford, думаю, оттенок — как раз то, что тебе надо.

Его дружки гогочут, один даже присвистывает. Однако ему самому, похоже, совсем не до смеха. Краем глаза вижу, как Сёма скрывается за дверью центра.

— Может, я заберу твою сумку, а может, и тебя заодно, — угрожающе произносит главарь. — А ты неплохо выглядишь для старухи.

— Я не старая, мне сорок, — огрызаюсь. — И не смей меня трогать.

Словесные оскорбления я вытерплю, и мне плевать, если он заберет мою сумку, чтобы сохранить лицо. Но он не посмеет до меня дотронуться, каким бы здоровым ни был.

А он здоровый.

С меня хватит мужчин, которые считают, что могут прикасаться к женщинам, как к своей собственности. Мой страх отступает перед решимостью не позволить этому случиться со мной снова.

Главарь протягивает руку, хватает меня за плечо, и я начинаю демонстративно задирать колено — трюк, которому меня научил Виктор. Если мужчина подозревает, что ты целишься в его «фамильные драгоценности», все его внимание тут же переключается на защиту паха.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И точно, мой мучитель немедленно бросает взгляд вниз и пытается увернуться. В тот же миг я со всей силы бью основанием ладони ему по носу, снизу вверх. Отвратительный хруст, хлынувшая кровь и его вопль:

— Блядь! Ах ты ж сука! Ты мне нос сломала!

Из его глаз ручьем текут слезы, кепка слетела в борьбе. Парни за его спиной выглядят потрясенными, и я понимаю, что они моложе, чем мне показалось вначале, — ни одному из них нет и двадцати.

— Оставьте Сёму в покое, — сурово говорю. — Вообще всех этих детей оставьте в покое. И ремень купи, ради всего святого. Ходишь, штанами асфальт подметаешь, того и гляди навернешься.

Обхожу их, чувствуя, как по венам разливается адреналин, а реальность произошедшего начинает догонять. Я заставляю себя не оглядываться, не показывать слабости, но осознаю, насколько безумной была вся эта затея. Как плохо все могло закончиться.

Любой из этих парней мог причинить мне вред.

Иду быстрым шагом, изо всех сил сдерживая желание побежать, и меня накрывает волна облегчения, когда я вижу идущих мне навстречу Эдика и Виктора.

Эдик на мгновение останавливается, спрашивает, все ли со мной в порядке, а затем идет разбираться с группой подростков, которая тут же рассеивается. Как и говорила Ася, байкеров они все побаиваются.

Виктор, проходя мимо, смотрит на парня с разбитым носом, потом на меня.

— Твоя работа? — спрашивает он.

— Моя, — отвечаю, внезапно ощущая дрожь во всем теле.

— Хороший удар. Но глупо, — почему нас не позвала?

— Не знаю. Я была не в духе, да и, кажется, выпила на пару бокалов виски больше, чем следовало, — честно отвечаю. — Они меня просто взбесили. Сёма в порядке?

— В порядке. Его мама уже едет сюда. Ты все еще не в духе?

— После этого стало немного легче. Мой муж… без пяти минут бывший… боксер. Он обожает лупить по разным предметам. Теперь я его понимаю.

Виктор кивает, но, как обычно, молчит. С такого близкого расстояния я замечаю, что одна из его многочисленных татуировок — королевская кобра: капюшон на передней части горла, а тело змеи обвивает шею и исчезает под майкой.

Интересно, как выглядят остальные его тату?

Это не похоть, просто любопытство. Он горяч, но сейчас мужчины меня совершенно не привлекают. Кроме одного… а он — табу.

— Есть время на урок? — спрашиваю.

— Зачем? Все еще нужно что-то поколотить?

Киваю.

— Нужно. Это поможет мне почувствовать себя лучше. К тому же у меня есть кое-какие идеи насчет Сёмы и его ситуации, и мне нужно прочистить голову.

Эдик слышит наш разговор и вмешивается:

— Ничто так не прочищает голову, как хорошая драка. Давайте, Эмма Викторовна. Покажите, на что способны. — Он ухмыляется и жестом приглашает меня в большой спортивный зал.

— О, благодарю вас, любезный господин. — Улыбаюсь в ответ, чувствуя благодарность.

Следующий час я буду слишком занята, нанося и блокируя удары, чтобы даже думать о семье Князевых.

Глава 39. Руслан

Как только понимаю, что ее нет дома, мелькает мысль позвонить Андрею — ее водителю — и спросить, не отвозил ли он ее в общественный центр. Но этот тип меня по-прежнему недолюбливает, и, честно говоря, я не горю желанием это менять.

Блин, хоть у нее будет один союзник.

Телефон разрывается.

Лиза, Дмитрий — все по работе. Кирилл, обеспокоенный тем, что я сегодня поставил финальную подпись под документами о разводе, настойчиво предлагает выпить, поужинать или даже переночевать у него.

А в голосовой почте — сообщение от отца. Он интересуется, не приведу ли я свою «новую даму сердца» на семейный обед в ближайшее время.

Господи.

Я люблю свою семью всем сердцем, но сейчас хочется, чтобы они все от меня отвязались. Мне нужно найти кнопку «без звука» для всего мира, чтобы сосредоточиться.

Какого лешего я не додумался до этого много лет назад?

Бросив Ире, моему водителю, следующий адрес, разбираюсь с остальными делами прямо с заднего сиденья.

Отвечаю на вопросы по сделке с корейцами, обещаю Кириллу позвонить завтра и отправляю отцу сообщение, в котором отрезаю: никакой новой дамы сердца нет, что бы там ни трепали языками в семейных кругах.

Блин, мне бы повезло, если бы женщина, которую я люблю больше половины своей жизни, вообще согласилась остаться моим другом.

Что за адский бардак. Тру ладонями лицо, заросшее щетиной, пытаясь сбросить напряжение.

Может, ради ее же блага, мне стоит ее отпустить?

Но я не настолько хороший человек — и, будь я проклят, она нужна мне. То, как она держалась сегодня, — это спокойствие, с которым она наблюдала, как мы крушим наш брак, — сводило меня с ума.

Я все еще думаю о ней как о своей и не могу вынести мысль, что это изменится.

И что теперь?

Я не могу заставить ее чувствовать иначе. Не то чтобы я преуспел в искусстве убеждения.

С какой стати ей хотеть принадлежать мне после того, как я с ней обращался?

К тому моменту, как мы подъезжаем к общественному центру, ясности в голове не прибавляется. Я — сплошной комок оголенных нервов и звенящей энергии.

— Приехали, Руслан Георгиевич, — произносит Ира, встречаясь со мной взглядом в зеркале заднего вида. — Я Вас подожду, хорошо?

Меня это заставляет улыбнуться. Мой водитель ростом метр с кепкой беспокоится о моей безопасности.

— Конечно. Спасибо, Ира.

Из окон здания льется свет. Мельком замечаю сад и стены, покрытые впечатляющим граффити.

Ярко, гостеприимно.

За стойкой регистрации меня встречает знакомое лицо.

— Руслан Георгиевич, — говорит Вика, когда я подхожу. — Добро пожаловать в наш центр. Рады вас видеть. Это Алёша. Алёша, это муж нашей Эммы.

Мальчишка-подросток улыбается мне.

— Мне нравится Эмма. Она классная.

— Это точно, — соглашаюсь, улыбаясь в ответ. — Собственно, я из-за нее и здесь. Где я могу ее найти, Вика?

Она смотрит на экран и склоняет голову набок.

— Э-э, не уверена, Руслан Георгиевич. Она здесь, я ее видела, но у нее сегодня нет занятий. Вот, возьмите. — Она протягивает мне бейдж посетителя на прищепке. — Можете пройти и поискать.

В здании пахнет чистящими средствами и выпечкой. Стены украшены новыми граффити, афишами и объявлениями. Расписание кулинарных курсов, спортивных секций, вечеров настольных игр. Из-за закрытых дверей доносятся музыка и детский смех.

Теперь я понимаю, почему Эмме нравится это живое, дружелюбное, кипучее место. Здесь больше искреннего тепла, чем во всех ее светских раутах вместе взятых.

Заглядываю в зал, где идет тренировка по боксу, и с интересом наблюдаю. Паренек на ринге молод и худощав, но в нем чувствуется сила и явный талант. Многие великие бойцы вышли из таких вот районных центров.

В своем костюме и дизайнерских туфлях я выгляжу здесь чужеродным элементом, но люди кивают и здороваются, пока я иду по коридорам. В какой-то момент начинаю сомневаться, что она вообще здесь.

Остается одна дверь.

Заглядываю в маленькое стеклянное окошко, чтобы понять, что происходит внутри. И с ревом врываюсь в комнату.

Моя жена лежит на полу, прижатая к матам. Ее руки заломлены над головой, а на ней сверху — какой-то здоровенный ублюдок, вылитый викинг. Смутно осознаю, что в комнате есть кто-то еще, и понимаю, что должен бы сбавить обороты, оценить угрозу, но не могу.

Эмма в опасности.

Кто-то причиняет боль моей жене.

Низко пригибаюсь и врезаюсь в него, как таран, сбивая с нее на пол прежде, чем он успевает среагировать. Оседлав его, бью кулаком в висок. В ушах — белый шум, перед глазами — красная пелена.

Молочу ублюдка, смутно слыша, как Эмма кричит где-то на фоне:

— Прекрати!

На миг замираю, оглядываясь в поисках второго, и викинг пользуется моментом. Он бьет меня в челюсть, и я отлетаю назад, приземляясь на задницу. Но тут же вскакиваю, готовый снова броситься в бой, но меня хватают сзади.

Сильные руки оттаскивают назад, ноги теряют сцепление с полом. Рычу, вырываюсь и освобождаю одну руку.

Никогда не чувствовал себя таким диким. Я их, блядь, убью. Викинг остается на полу, качает головой и смотрит на меня, подняв руки в жесте капитуляции. Эмма подходит и кладет ладони на мою вздымающуюся грудь.

— Я в порядке, Руслан. Я в порядке.

Ее руки на моем теле и умиротворяющий тон голоса действуют.

Втягиваю воздух.

— Что за херня здесь творится? — требую, стряхивая с себя руки державшего меня мужчины.

Он отпускает.

Поворачиваюсь, чтобы испепелить его взглядом, и вижу, что у него из носа идет кровь. Должно быть, я его приложил головой. И, честно говоря, не жалею.

— Это Эдик, — Эмма указывает на светловолосого гиганта, который с трудом поднимается на ноги. — А это Виктор. Они учат меня самообороне.

Гнев все еще кипит под поверхностью, но я заставляю себя успокоиться. Она в спортивной одежде, волосы собраны в хвост, на ней ни царапины. Накрываю ее ладони своими и заглядываю ей в глаза. Только тогда я наконец начинаю расслабляться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И чувствую себя полным кретином.

— Это, должно быть, муж, — говорит Эдик, смеясь и протягивая мне огромную лапу для рукопожатия. Из рассеченной брови сочится кровь, но его это, кажется, не беспокоит. — Неплохо, мужик. Хотя я тебя почти уделал.

Вскидываю бровь.

— Не думаю, Эдик. Но… блин. Наверное, извините?

Виктор, такой же огромный и покрытый татуировками, вытирает кровь с лица.

— Не стоит. Проехали. Со стороны, наверное, выглядело хреново, — его голос низкий и спокойный. — Но она отлично справляется.

— Она прирожденный боец, — снова смеется Эдик. — Сама уложила одного малолетнего гопника.

— Что она сделала? — повторяю, сузив глаза и глядя на жену.

Эмма пожимает плечами.

— Ничего подобного. Я просто… строго с ним поговорила.

— Ты сломала ему, блядь, нос, — говорит Эдик.

Эмма дьявольски усмехается, в ее глазах сверкает огонек.

— Да. Пожалуй, так и было, верно?

Качаю головой, позволяя новой реальности уложиться в сознании.

Моя жена — вышибала.

— Эмма, мы можем где-нибудь поговорить?

Оба гиганта смотрят на нее, ожидая ответа.

Напрягаюсь.

Они не встанут у меня на пути, какими бы здоровыми ни были.

Она кивает.

— Хорошо. Через два квартала есть паб. Я переоденусь и встречу тебя там.

Паб? С каких это пор Эмма ходит по пабам в Люберцах?

Летом, до всей этой истории с разводом, я водил Егора в настоящий гадюшник на Таганке. Я тогда сказал, что мне там нравится, потому что она бы это место возненавидела.

Боже, каким же я был мудаком. Но это лишь подчеркивает, как сильно она изменилась за такое короткое время. Она не просто сбросила старую кожу — она заменила каждую клетку своей ДНК.

Кивнув Эдику и Виктору, выхожу и сообщаю Ирине, куда мы едем. Неудивительно, что она знает это место. Оказывается, этот паб не такая уж и дыра. На самом деле, очень приличное место.

Заказываю себе «Гиннесс» и «Бушмилс», а для Эммы — пино, и устраиваюсь за столиком в ожидании. Через пятнадцать минут входит она и снимает верхнюю одежду. Очевидно, успела принять душ.

На ней леггинсы и майка. Волосы взъерошены и влажны, ни грамма косметики. Она похожа на совершенно незнакомого человека — великолепную, опьяняющую незнакомку. Она кивает мне, садится и делает большой глоток вина. Хоть что-то не изменилось.

Слава богу.

— Прости, — говорю, решив начать так, как должен был. — За то, что случилось там. Я просто увидел тебя на полу, и…

— Все в порядке. Я понимаю. И они понимают. Увидев тебя в таком положении, я бы поступила так же.

Улыбаюсь ей.

— Да, думаю, ты бы так и поступила. Ты полна сюрпризов, Эмма.

— Большинство из них, — говорит она, улыбаясь в ответ, — сюрпризы и для меня самой. Так что ты на самом деле здесь делаешь, Руслан? Если ты пришел обсудить ту историю с твоей матерью, пожалуйста, не надо. Мне кажется, мы оба сказали все, что нужно.

В ее голосе слышится сталь, но я замечаю и легкую дрожь в руке, когда она поднимает бокал. Как обычно, она пытается казаться менее человечной, чем есть на самом деле. Годами она прятала свою уязвимость под маской холода.

Может, я и гожусь для того, чтобы врываться в комнату и нападать на викингов, но я не защитил ее по-другому. Так, как это было важно. И это осознание снова бьет под дых.

— Нет, не думаю, что мы все сказали, — отвечаю. — И не думаю, что в русском языке найдется достаточно слов, чтобы извиниться. Возможно, придется начать на испанском.

Эмма удивленно приподнимает бровь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что мне жаль так, как я никогда, блядь, не смогу выразить словами. Мне жаль, что я немедленно не обнял тебя и не извинился за то, что наговорила тебе моя мать. Я ни на секунду не сомневался, что ты говоришь правду, Эмма. Я ненавижу ее за эти слова. И еще больше ненавижу, что ты чувствовала себя обязанной защищать меня от этого, когда тебе самой было больно. Я подвел тебя, и у меня закончились все оправдания.

Она немного бледнеет и качает головой.

— Нет. Как я уже говорила, мы оба совершали ошибки. Я скрывала от тебя. Закрылась. Я сыграла в этом очень большую роль.

— Может быть, в прошлом — да, мы оба ошибались. Но история с Федей? То, что было сегодня? Это все на мне, Эмма. Я люблю тебя. Я всегда тебя любил. И я хочу вернуть тебя, больше всего на свете. Мне потребовалось все это, чтобы понять, насколько сильно. При этом я думаю, нам нужно было это время порознь. Мне нужно было серьезно подумать и разобраться в своем дерьме. А тебе… Блин, малыш, тебе нужно продолжать делать то, что ты делаешь, потому что тебе это идет. Ты, блядь, сияешь. Я вижу, как ты растешь, меняешься и зажигаешься изнутри. Я не хочу этому мешать. Не хочу тебя сдерживать. Но ты должна знать, что моя любовь к тебе никогда не угасала. И никогда не угаснет.

Эмма закусывает губу и смотрит на столешницу. Прежняя Эмма просто испепелила бы меня взглядом и сказала бы что-нибудь колкое и острое, что разорвало бы меня на куски.

Новая Эмма?

Понятия не имею.

— Что ты хочешь от меня, Руслан? — тихо говорит она, наконец поднимая на меня глаза, в которых блестят слезы.

— Все, — отвечаю. — И ничего. Думаю, за нас стоит бороться, но я также знаю, что сейчас не время на тебя давить. Я понимаю, что тебе все еще нужно время.

Она смеется и вытирает слезы.

— Ты так думаешь? — Вызов в ее глазах — идеальное сочетание старой и новой Эммы. — После всего, что случилось, я не знаю, наступит ли когда-нибудь подходящее время, чтобы на меня давить. Я люблю тебя, но и остерегаюсь. У тебя надо мной слишком много власти. Как только вижу тебя — сразу хочу. Я не могу перестать о тебе думать. Я тоже хочу бороться за нас, но думаю… я думаю, сейчас мне нужно бороться за себя. В этом есть хоть какой-то смысл?

— Есть, — отвечаю, зная, что она права, но ненавижу каждую секунду этого разговора. — Понимаю. И пока я это принимаю. Но, Эмма? Это не значит, что я сдаюсь. Это значит, что я даю нам пространство, чтобы дышать. Мне нужно разобраться с семьей и посмотреть на то, как работа поглотила мою жизнь. Как насчет того, чтобы нажать на паузу? По-настоящему нажать на паузу, до следующего года?

— Руслан, сегодня уже двадцать первое декабря, — ухмыляется она. — Слишком много дел, чтобы исправить все за десять дней.

— Я знаю, и это не дедлайн. Это просто… Эмма, мы любили друг друга больше двадцати лет. Уверен, это стоит хотя бы еще нескольких дней. Или больше, если потребуется. Давай посмотрим, как мы будем себя чувствовать в новом году.

Вижу нерешительность в ее глазах, смесь надежды и страха. Я поселил в них этот страх, и теперь мне остается только молиться, чтобы надежда победила.

— И ты обещаешь, что оставишь меня в покое до тех пор? Не будешь появляться на пороге, не будешь слать двусмысленных сообщений, не будешь… э-э…

— Устраивать потрясающе горячий секс? Не буду связывать тебя и трахать? Никаких повязок на глаза, никаких пыток твоих сладких сосков? Никаких оргазмов, никакой порки…

Эмма вспыхивает, и мой член предсказуемо реагирует.

— Руслан! Прекрати.

Ухмыляюсь.

Я мог бы уговорить ее лечь в постель прямо сейчас. Но сделка есть сделка, и я подавляю это желание.

— Обещаю.

Ее кивок едва заметен, но тверд.

— Хорошо. Я согласна. — Эмма резко отодвигает стул — она хочет прикоснуться ко мне так же сильно, как и я к ней. В ту ночь она была права. Ссориться и трахаться — в этом мы великолепны, но нам нужно нечто большее, если мы хотим выжить.

Она уходит, оставляя за собой облако кокосового шампуня, а я остаюсь и допиваю свой виски.

Блин.

Понятия не имею, что между нами будет, но, по крайней мере, это еще не конец.

Глава 40. Эмма

Встречаюсь с Мартой на обед на следующий день после того, как мы с Русланом решили взять настоящую паузу. Она смущенно машет мне, приглашая за свой столик, и мы обе даже не пытаемся обменяться нашими обычными дежурными поцелуями в щеку.

Вскидываю брови, глядя на кофейную чашку в ее руках.

— Знаю, — говорит она, морщась. — И в ней даже нет ни капли водки. Слушай… я хотела извиниться. За то, что так тебя подставила. Это было свинство с моей стороны, и я очень жалею.

Киваю и заказываю себе кофе. Вид и голос у нее искренне раскаивающиеся, и мне становится интересно, как много она на самом деле знает.

— Что он тебе рассказал? — спрашиваю, когда официант уходит.

— Что он предложил тебе свои услуги, а ты не заинтересовалась.

Хм.

Ну, это, безусловно, один из способов описать произошедшее.

— И ты знала, что он собирался, кхм, предложить мне свои услуги?

— Да. Как только новость о вас с Русланом просочилась в прессу, он… Боже, Эмма, он был в ярости. Он так злился на меня.

— На тебя? — переспрашиваю, сбитая с толку.

— Да, на меня. Потому что мы подруги, а я не предупредила его, что самый громкий развод десятилетия вот-вот попадет в заголовки. Я пыталась объяснить, что сама ничего не знала, но это его только раззадорило. Он был… я никогда не видела его таким взбешенным. Словно представлять твои интересы было его святым правом, понимаешь? Потому что мы так давно знакомы. Он был в бешенстве и сказал, что я должна загладить свою вину, устроив эту встречу. Это было ужасно, но я испугалась, Эмма. И, как обычно, сделала то, что он хотел. Прости.

Мне приносят капучино, и я выигрываю время, дуя на его молочную пенку, такую воздушную и хрупкую, как и наша беседа.

— Почему ты испугалась, Марта? Только честно. Если соврешь или начнешь нести какую-то фальшивую чушь, я просто встану и уйду. У меня сегодня дел по горло.

— Честно? Дорогая, я уже и не помню, какая она на вкус, эта правда. Ох, да какого черта, почему бы и нет? — Она встречается со мной взглядом и вздыхает. — Я боюсь, потому что он заставил меня подписать самый чудовищный брачный контракт в мире. Ты же знаешь Федю — он гений в своем деле. Он держит меня в ежовых рукавицах. В случае развода я не получаю буквально ничего, и, что еще важнее, девочки тоже.

— Что? Зачем ему это? Они же его родная кровь.

— Да, это так. И я понятия не имею, пошел бы он на это на самом деле. Но когда я в последний раз пригрозила уходом, он… ну, он сказал мне убираться. Но предупредил, что я не получу ни копейки, и что он скорее оставит меня с девочками на улице, чем уступит. Его лицо, Эмма… его чертово лицо. Я ему поверила. И до сих пор верю. Лично я, наверное, как-нибудь справилась бы, но девочки… я не могла так с ними поступить. И так уже много лет. Всеми финансами заведует он. У меня нет ни своего счета, ни своих денег. Он оплачивает все счета, школу, дом записан на его имя. Меня как будто не существует. Поначалу я думала, он просто старомоден, знаешь? Но дело не в этом. Это…

— Это форма контроля. Понимаю. Есть что-то еще, Марта? Мы все знаем про его интрижки, но есть ли что-то еще?

Она залпом пьет кофе и несколько мгновений избегает моего взгляда.

— Он бывает… кхм… контролирующим и в других вещах. Скажем так, у него повышенные аппетиты.

— Нет, милая, давай не будем «скажем так», а назовем вещи своими именами. Он применяет к тебе насилие: физическое, эмоциональное и сексуальное. Он контролирует тебя через твою любовь к дочерям и твою финансовую зависимость. Что-то еще? — Кладу свою руку на ее, чувствуя, как под моими пальцами дрожат ее.

Марта смотрит на меня со слезами на глазах и выдавливает слабую улыбку.

— Он вечно оставляет сиденье унитаза поднятым?

Улыбаюсь в ответ.

Я знаю, для нее это слишком. Смотреть правде в глаза всегда тяжело.

— Марта, твой муж — абьюзивный урод. Он и со мной пытался провернуть нечто подобное в тот день в своем кабинете.

Внимательно наблюдаю за ней — ее шок неподделен.

— О боже. О господи, нет. Эмма, я не знала… клянусь, я не знала.

— Все в порядке, дорогая, я верю тебе. И со мной все хорошо. Но сейчас нам нужно найти для тебя выход. Я не буду вдаваться в подробности, но у Руслана есть кое-какие рычаги давления на Федю. Полагаю, в последнее время он помалкивает на тему развода Князевых?

Марта кивает, смахивая слезы со щек.

— Да, это так. Он ходит мрачнее тучи, с ним невозможно находиться рядом, но он ни разу не упомянул ни тебя, ни Руслана. Что… что это за рычаги?

Думаю, стоит ли ей рассказывать, но это не моя история. Я не стану подставлять других женщин без их разрешения.

— Я не буду это обсуждать, Марта. Но мы можем помочь, если ты этого захочешь. Как для тебя сейчас выглядит счастливый финал?

Она задумывается и, размышляя, начинает ковырять вилкой еду, к которой до сих пор не притронулась. Я впервые за много лет вижу, как она ест что-то твердое.

— Недавно он упал с лестницы и разбил себе лицо. Мне это понравилось. Но… нет, в конце концов, он все еще отец моих детей, так что я не желаю ему смерти в результате несчастного случая. Думаю, я просто хочу немного свободы. Хочу жить спокойно, хочу, чтобы мои девочки остались в том же доме и в той же школе, и чтобы у них были деньги на университет. И я хочу… Блин, я хочу чувствовать себя в безопасности. Знать, что он не попытается мне как-то отомстить. Я так давно живу в страхе, что уже забыла, каково это — чувствовать себя в безопасности.

Прокручиваю это в голове. Звучит вполне осуществимо, и я уверена, Руслан будет более чем счастлив помочь организовать нечто подобное. Он будет рад любому предлогу, чтобы закрутить гайки Феде — и этот мелкий гаденыш получит по заслугам.

Он больше не прикоснется ни к одной женщине, а если Руслан все сделает по-своему, его деловая репутация тоже полетит к чертям. Это не арест, но для такого, как Федя, лишиться власти и статуса — почти то же самое. Нам просто нужно сначала обезопасить Марту и девочек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хорошо. Оставь это мне. Ты не против, если Руслан свяжется с тобой напрямую?

Марта кивает, но выглядит растерянной.

— Ты сделаешь это? Поможешь мне, вот так, после всего?

— Конечно. На самом деле, это доставит мне огромное удовольствие. Только пока молчи. Избегай его, когда это возможно, и притворяйся, когда невозможно.

Она смеется.

— Ну, с этим проблем точно не будет. Последние двадцать лет я только и делаю, что изображаю всё — от улыбок до оргазмов. Но… вы с Русланом. Я была в шоке, в настоящем шоке. Вы всегда казались такой идеальной парой. В тот вечер на свадьбе Эллы, я помню, подумала, как это мило… и горячо. То, как вы не могли оторвать друг от друга глаз.

Тот вечер…

Словно в прошлой жизни. И она права, мы и правда не сводили друг с друга глаз, только вот причины были совсем не те, о которых она думает.

У меня в голове до сих пор полная каша. Кажется, стоит мне принять решение, как тут же происходит что-то, что все меняет. Я хочу уйти — он уговаривает меня остаться.

Я хочу остаться — мы ссоримся. Я строю жизнь без него, но понимаю, что с ним она была бы намного богаче, полнее. Я люблю его, тоскую по нему, даже зная, что он не всегда хорош для меня.

Никакой ясности, и это сумасшедшее физическое притяжение, которое я к нему испытываю, ничуть не помогает. Все это так вымотало меня, и мне нужна передышка, которую он обещал.

Сегодня вечером я улетаю в Сочи, к бабушке Люсе, проведу там Новый год и Рождество, и могу лишь надеяться, что соленый морской воздух поможет мне прочистить мозги.

— Ну, Марта, не мне тебе говорить, но за глянцевым фасадом чужого брака никогда не угадаешь, что творится на самом деле. — Или что творится во время развода.

— Я знаю, но… ты уверена? — не унимается она. — Даже сейчас, то, как ты о нем говоришь, — он все еще очевидно часть тебя. Я не осуждаю, и, как ты сказала, лучше многих знаю, как хорошо мы умеем притворяться. Но я была по-настоящему несчастна со своим мужем почти весь наш брак. Не уверена, что вообще когда-либо его любила. И мне точно никогда не нравилось с ним спать — ну, это неправда. Раньше нравилось, до того, как начались измены, а они начались рано. Но вы с Русланом… то, что есть у вас, невозможно подделать. Ты уверена, что все кончено?

Это, конечно, вопрос на миллион. И именно на него я и попытаюсь найти ответ.

— Что ж, похоже, мы разводимся, — отвечаю, сохраняя легкий тон. — Не самый классический признак здорового брака. Но кто знает? Я уж точно не знаю.

Марта сочувственно смотрит на меня и поднимает свою чашку с кофе. Чокаюсь с ней своей, и мы обе улыбаемся. Мы ведем настоящий разговор, и мы даже не пьяны.

Чудеса, да и только.

Глава 41. Эмма

Время, проведенное вдали от него, вдали от моей московской жизни, пошло мне на пользу. Бабушка Люся, как всегда, была очаровательна, а погода в Сочи — чертовски лучше, чем в столице. Это физическое расстояние дало мне столь необходимую передышку, и ощущение, что я живу в скороварке под давлением, начало понемногу отступать.

Руслан не пропадал, но сдержал слово и вел себя как настоящий джентльмен. Мы созванивались, переписывались, делились новостями, но… никакого флирта. И я, кажется, даже успела по нему соскучиться. Возможно, он вел очень хитрую игру. Изображая идеального джентльмена, он заставил меня тосковать по тому восхитительно-грязному на язык монстру, каким я его знала. И все же было приятно на время убрать секс из нашего уравнения. Просто говорить. Просто дать себе выдохнуть.

Сегодня канун Нового года, и бабушка устроила вечеринку. Ее дом набит битком интереснейшими людьми — музыкантами, писателями, профессорами, художниками. Всех мастей, возрастов и размеров. Кто-то играет на скрипке, и посреди гостиной стихийно образовался танцпол. Только что отплясав какой-то заводной танец, выхожу на веранду остыть. Усаживаюсь в одно из плетеных кресел и с наслаждением прислушиваюсь к гулу веселья, который доносится из дома. Бабуля позвала всех соседей, так что, по крайней мере, на шум никто не пожалуется.

Через пару минут она присоединяется ко мне, обмахиваясь бумажной тарелкой. Усаживается рядом, залпом допивает свой глинтвейн и, заметив мой удивленный взгляд, заявляет:

— Что? Не хочу помереть от обезвоживания. К тому же мне сто лет в обед — что бы я ни делала, оно, похоже, работает.

Улыбаюсь и отпиваю немного вина.

— Ну, с этим не поспоришь.

Она указывает на мобильный у меня на коленях.

— Держишь под рукой, чтобы поговорить с Русланом?

Бабушка права, но мне становится неловко. Разве это так уж плохо — хотеть услышать его голос? И вообще, не она ли сама учила меня поменьше заботиться о том, что подумают другие?

— Что с лицом, Эммик?

— Ох, не знаю, бабуль… все это так сложно. Мой бедный маленький мозг просто не справляется.

— Пф-ф! Брось ты эти сказки. Твой мозг более чем справляется. И не так уж все и сложно. Я наблюдала за тобой с самого твоего приезда. Слушала. Была очень внимательна.

— Хорошо, — протягиваю, прищурившись. — Тогда выкладывай, мисс Марпл. У тебя явно есть что сказать.

— Есть. Ты вся светишься, когда говоришь о нем, улыбаешься до ушей, когда он присылает сообщение, и практически визжишь от радости, когда он звонит.

— Вовсе нет!

— Еще как. В общем, очевидно, что ты все еще любишь его, а он — тебя. Воспринимай это как тревожный звонок, который наконец-то вас разбудил. Разберитесь уже со своими проблемами и сходитесь. Я знаю, тебе кажется, что все это тянется целую вечность, но это не так. Прошло всего мгновение, а ты посмотри, как сильно изменилась. Сколького добилась. Как там говорят в этих дурацких телешоу? Стать лучшей версией себя? Вот именно это я и вижу, дорогая, — ты ею становишься. Но я все еще не думаю, что ты счастлива без него. Ты выглядишь гораздо лучше, чем в свой последний приезд, но… словно не хватает какого-то кусочка. Кусочка пазла в форме Руслана.

Она, конечно, права. Именно так я себя и чувствую. В прошлый раз, когда я гостила у нее, я была просто развалиной. А сейчас? Что ж, я все еще развалина, но, по крайней мере, я пытаюсь с этим что-то делать. И чего она не знает, так это того, что за время нашей разлуки у меня был головокружительный роман с собственным мужем. Хотя… кто ее знает. От нее можно ожидать чего угодно.

— Возможно, — произношу я. — Но у нас за плечами такая история… мы причинили друг другу столько боли. Я не знаю, можно ли после всего этого начать сначала.

— Звучит как полная чушь. Он хочет попробовать снова, и, в глубине души, я думаю, ты тоже. Уж я-то последней скажу тебе, что для полноты жизни нужен мужчина, дитя мое, но в твоем случае, я думаю, именно

этот

мужчина мог бы сделать тебя счастливой. Если бы ты позволила ему попытаться.

Если бы все было так просто.

— Я не доверяю ему, бабуль. Я боюсь, что он снова сделает мне больно.

Она, должно быть, слышит боль в моем голосе, потому что на этот раз обходится без своей обычной шоковой терапии. Она протягивает руку и накрывает мою своими узловатыми пальцами.

— Доверие — коварная штука, Эммик, я знаю. Но его можно выстроить заново, кирпичик за кирпичиком. Что бы ты ни решила, я рядом, ты знаешь. Всегда можешь переехать к своей бабуле, буду за тобой ухаживать, когда станешь старой и немощной.

Она хрипло смеется собственной шутке и поднимается на ноги.

— Так. Ну что ж. Почти полночь. Ты идешь?

Качаю головой.

— Нет. Там слишком шумно для такой тихони, как я.

Бабушка целует меня в макушку и скрывается в доме. Бросаю взгляд на телефон и вижу сообщение от Руслана. Идиотская улыбка сама собой расплывается по лицу — черт, она права.

Он, должно быть, сейчас у отца, готовится встречать Новый год. В самом начале я не пропускала ни одной новогодней вечеринки у Князевых, но после смерти Марии мне стало не по себе приходить к ним. Они были таким монолитом — братья Князевы и их отец. Особенно после того случая с его матерью я чувствовала себя чужой, лишней. Если они и вправду втайне презирали меня, как она намекала, то последнее, чего мне хотелось, — это встречать с ними Новый год. Прошло уже столько времени, что у нас сложилась собственная традиция — быть врозь в полночь.

Сообщение простое, но заставляет меня улыбнуться еще шире.

«Как жаль, что тебя нет рядом».

Не уверена, что полностью с ним согласна. Да, я была бы рада увидеть Егора и Майю, может, даже Алину с малышом Леонидом. Но ведь остается еще вся его семья.

«Мне тоже. Ты бы видел, какая тут сумасшедшая вечеринка».

Он тут же начинает печатать ответ.

«Я могу быть там через несколько часов, если ты этого хочешь. Я им все скажу. Скажу, что люблю тебя и не могу без тебя жить. Только скажи слово, малышка».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ахаю, в груди все замирает. Он бы правда это сделал? Оставил бы свою семью и примчался сюда, ко мне? А насчет «все им скажу»… я прекрасно понимаю, каким серьезным шагом это было бы. На следующей неделе у него запланирована поездка в Сеул, так что работа, как обычно, тоже не выходит у него из головы. Мне трудно поверить, что он готов вот так, в один миг, перевернуть всю свою жизнь с ног на голову — просто чтобы меня увидеть.

О боже. Хочу ли я этого? Часть меня — безусловно, да. Но какая именно часть? Та, что хочет сказать «да» лишь для того, чтобы его проверить? Чтобы надавить и посмотреть, где проходят его границы. Если мы собираемся все строить заново, это не самый здоровый способ начать.

Ответив, что я тоже его люблю, откидываюсь на спинку кресла и устремляю взгляд в усыпанное звездами небо. Ночь уже озаряют первые, преждевременные вспышки фейерверков, и я невольно улыбаюсь. А может, это Руслан заставляет меня улыбаться. Для меня очень много значит то, что он готов рассказать о нас своей семье.

Но сейчас мне не хочется ничего анализировать слишком глубоко. Не хочется разбирать все на части и рассматривать под микроскопом — я просто хочу насладиться этим моментом, этим чувством.

Из дома доносится обратный отсчет, и я смеюсь, когда небо во всех направлениях взрывается разноцветными огнями. И под этим радужным мерцанием меня наполняет надежда. Бабушка Люся, как всегда, права. Он — тот самый недостающий кусочек моего пазла.

И я хочу все построить заново.

***

Дорогие мои, приглашаю Вас в свою новинку литмоба "Запретный плод"

Сводный Враг, Сводный Грех

В мою тихую, правильную жизнь ворвался хаос по имени Данил. Теперь мы живем под одной крышей.

Мой сводный брат. Мой личный демон-искуситель с глазами ангела. Он возненавидел меня с первого взгляда. Каждое его слово - яд, каждый жест - унижение. Он приехал, чтобы свести с ума моего отчима, но, кажется, сведёт с ума меня.

Мой разум кричит "беги", но тело предательски тянется к его опасной ауре. Смогу ли я устоять перед его грешным обаянием? И что останется от моего сердца, когда он уедет?

Глава 42. Руслан

Она любит меня. Черт возьми, она действительно любит меня. И хочет, чтобы я был рядом.

И… Какого лешего, может, просто сорваться и полететь? Какой вообще смысл в частном самолете и всех этих возможностях, если не использовать их для таких вот безумств? Если я вылечу сейчас, то к трем часам ночи буду в Сочи. А к половине четвертого — в ее постели…

Я все еще прокручиваю этот дерзкий план в голове, когда Дмитрий так ощутимо толкает меня в бок, что я едва не роняю телефон.

— Брат, — шепчет он, кивая в сторону балкона. — Смотри.

Раздраженный тем, что меня вырвали из сладких фантазий об объятиях Эммы, я все же прослеживаю за его взглядом. Там, в морозной дымке, стоят Егор и Майя. Одни.

— И что? — спрашиваю, не сразу улавливая суть.

Рядом материализуется Валентин, потягивающий апельсиновый сок из хрустального бокала для шампанского, и ухмыляется.

— Егор весь вечер сам не свой. По-моему, это оно.

Я вдруг понимаю, насколько погрузился в собственную драму, что почти упустил из виду все остальное. Я задержался в офисе, закрывая сделку по корейцам, и к моему приезду вечеринка уже гремела вовсю. Обменялся парой слов с братьями, поздоровался с Алиной и Тимуром, справился о делах у отца, но, если быть честным, все мое внимание было где-то далеко. Весь вечер я ждал подходящего момента, чтобы написать Эмме. Застать ее ближе к полуночи и дать понять, что, пусть мы и врозь, все мои мысли только о ней. Я вспоминаю все те новогодние вечера, что провел здесь без нее, и готов отдать что угодно, лишь бы вернуть их и все исправить. Но прошлого не изменишь. Остается лишь двигаться вперед, и я был абсолютно искренен, когда предлагал прилететь к ней.

Теперь же мое внимание возвращается к семье — и к этому балкону.

— Ох, надеюсь, он решится, — произносит Дмитрий, бросая взгляд на часы.

— Она идеально ему подходит. Давай, давай, Егор. Почти полночь.

Рита вместе с отцом начинают обратный отсчет, и с последним ударом часов дом взрывается радостными криками. И как только гул стихает, все взгляды снова устремляются на балкон, где Егор опускается на одно колено. Блин, он и вправду это делает. Никто из нас не слышит его слов, но Майя закрывает лицо руками, а он протягивает ей маленькую черную коробочку.

— Надевай ей кольцо, пока не передумала, брат! — орет Дмитрий, заставляя всех рассмеяться.

Мы свистим и улюлюкаем, наблюдая, как Егор в точности исполняет его команду. Чувствую, как к глазам подступают слезы. Черт побери, вот это начало года. Мой младший брат нашел свое счастье. Невозможно быть более довольным за него.

Не проходит и минуты, как вся толпа, словно фанаты после финального свистка, врывается на балкон. Мы душим их в объятиях, осыпаем поцелуями и поздравлениями. Дмитрий с Валентином подхватывают Егора на плечи и начинают таскать его по гостиной. Когда к ним присоединяется Кирилл, мы делаем то же самое. Егор цепляется за нас, смеется и требует, чтобы мы немедленно его отпустили обратно к невесте.

В конце концов мы ставим его на пол, но не отпускаем без еще одного круга рукопожатий и братских объятий.

И сейчас, глядя, как моя семья празднует, как все вокруг наполнено теплом и любовью, я понимаю — мне пора. Пора обрести и мне свое счастье. А единственный человек в мире, кто может мне его подарить, — это Эмма. Моя Эмма Князева.

Найти пилота, готового и способного лететь в Сочи после полуночи первого января, — задача не из легких. Но это как раз тот случай, когда огромное состояние оказывается не просто приятным бонусом, а крайне полезным инструментом. Ресурсом, который решает проблемы. Наш постоянный пилот советует пару коллег, и в итоге я нахожу человека, который одновременно и трезв, и рад поработать — разумеется, по тройному тарифу. Мне все равно. Это того стоит.

Я уже бывал в очаровательном доме бабушки Люси несколько раз, но с последнего визита прошло уже несколько лет. В этом историческом районе почти ничего не изменилось, и я улыбаюсь, пока машина везет меня по красивым, утопающим в южной зелени улочкам. Почти пять утра, и лишь в нескольких окнах горит свет. Дом бабушки Люси — один из них.

Выхожу из такси и разминаю затекшие ноги. Сумасшедшая ли это затея? Безусловно. Но мы с Эммой слишком долго жили в холодной вежливости. Страсть «господина и госпожи Смирновых» высвободила в нас что-то давно забытое, и действовать вот так, импульсивно, кажется единственно правильным решением. Я знаю, что обещал дать ей пространство, но я начну этот год так, как намерен его и закончить — с женой рядом. И думаю, в глубине души она хочет того же.

Входная дверь приоткрыта. Внутри я нахожу следы вечеринки, которая, судя по всему, была легендарной. Дом бабушки Люси и в лучшие времена напоминал лавку чудес, а сейчас выглядел так, будто здесь отгремела вечеринка богемной коммуны. Спящие гости разбросаны по диванам, укрытые вязаными пледами; один спит сидя под широкими листьями монстеры. Бокалы, стаканы и бумажные тарелки покрывают каждую поверхность, а огромный графин из-под глинтвейна абсолютно пуст. Из соседней комнаты доносится тихая музыка, и там я нахожу бабушку Люсю, свернувшуюся калачиком на большом кресле-мешке рядом с мужчиной с седыми волосами. Люся поднимает на меня глаза и улыбается, ничуть не удивившись моему появлению.

— Наконец-то, — говорит она. — Наверху, третья дверь. Она уже несколько часов в постели — у нынешней молодежи совсем нет выносливости. И Руслан? — Киваю, ожидая продолжения. — Две вещи. Во-первых, с Новым годом. И во-вторых, если ты еще хоть раз обидишь эту девочку, я тебя найду и прикончу. Усвоил? — Последнее слово она произносит тоном крестного отца мафии.

Вскидываю руки в знак капитуляции.

— Усвоил, бабушка Люся. У меня и в мыслях нет ее обижать.

Поднимаюсь по лестнице, перешагивая через толстого черного кота, который сверкает на меня ядовито-зелеными глазами, и нахожу нужную дверь. Она спит на боку, лишь наполовину укрытая простыней. Свет из коридора очерчивает ее фигуру в шелковой розовой комбинации, волосы раскиданы по белоснежным подушкам. Боже, до чего же она красива. Закрыв за собой дверь, быстро раздеваюсь и забираюсь в кровать рядом с ней. Осторожно, чтобы не напугать, обнимаю ее со спины и убираю волосы с ее ушей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Малыш, — шепчу, — это я. С Новым годом.

Эмма что-то бормочет и улыбается во сне, потом ее ресницы вздрагивают и приоткрываются. Она выглядит восхитительно, ее глаза изумленно расширяются.

— Руслан… Что ты здесь делаешь?

Прижимаюсь к ней теснее и целую в щеку.

— Я хотел быть с тобой. Все в порядке?

Она тянет мою руку, обвивая себя крепче. Мои пальцы нежно исследуют ее тело, и она вздыхает, когда я ласкаю ее грудь. Соски мгновенно твердеют под тонким шелком. Она прижимается бедрами к моему уже напряженному члену.

— Да. Все в порядке, — бормочет она сонным голосом. — Более чем в порядке.

Эмма лениво потягивается, и я целую ее тонкую шею, пока она издает тихие, довольные звуки. Задираю ее комбинацию и даю волю рукам. Ее кожа мягкая и теплая, и она сама двигается мне навстречу, идеально принимая меня в себя.

— О, малыш, ты уже вся мокрая.

— Я знаю. Ты мне снился. Очень… неприличный сон.

Сдавленно стону и вхожу глубже. Это просто рай. Она ахает, откидывая голову мне на плечо. Внутри она узкая и влажная, и мне стоит огромных усилий не начать двигаться грубо и быстро. Вместо этого мгновение становится нежным. Это не просто секс. Это возвращение домой. Наши тела работают как единое целое, идеально угадывая ритм каждого толчка, и мы оба стонем от простого удовольствия снова быть вместе. Провожу рукой вперед, чтобы ласкать ее клитор, и очень скоро получаю свою награду. Ее идеальное лоно сжимается вокруг меня, и она издает божественные тихие вскрики, когда ее накрывает волна экстаза. Мы плывем на этой волне вместе, наращиваю темп, и ее оргазм подталкивает меня к собственной разрядке.

— Я люблю тебя, Эмма, — шепчу, содрогаясь в ее объятиях.

Мы лежим так несколько минут, ее стройное тело прижато к моему, мои руки обвивают ее. Она гладит мои ладони и целует кончики пальцев, и это, пожалуй, один из самых совершенных моментов за всю мою чертову жизнь.

Наконец, она переворачивается ко мне лицом, и ее карие, цвета виски, глаза искрятся. Она кладет ладонь мне на скулу и улыбается.

— Мы, кажется, совсем не можем друг без друга, да?

— Не можем. Да и с какой стати мы должны? Ты моя, Эмма, а я — твой. Мы не можем сдаться и отказаться от нас. Я не сдамся. Никогда.

— Ты сказал им, куда поехал? — Ей не нужно объяснять, кого она имеет в виду под «ними».

Качаю головой и молюсь, чтобы она поняла.

— Нет. Но не потому, что не хотел. Просто это был не мой вечер. Егор сделал Майе предложение.

Эмма выглядит искренне обрадованной и смеется, и от этого звука напряжение покидает меня.

— Дай угадаю: ровно в полночь, на балконе?

— Да, откуда ты знаешь? Он рассказал тебе о своих планах?

— Нет, просто… это так стильно. Романтично. А с тех пор, как он встретил Майю, он именно такой. Я безумно за них рада и прекрасно понимаю, почему ты не захотел перетягивать внимание на себя. Твой отец был доволен?

Вглядываюсь в ее слова, ища следы боли, хоть малейший намек на притворство, но не нахожу ничего.

— Был, да. Все были, и я тоже. Но все, о чем я мог думать, — это вот об этом. О тебе. О том, чтобы быть здесь, рядом. И если ты готова дать нам еще один шанс, я им все расскажу. Обещаю.

Она становится серьезной, и мое сердце ухает вниз.

— Думаю, да, Руслан. Готова. Но мне все еще… не знаю, страшно?

— Конечно, страшно. — Целую ее в лоб и притягиваю еще ближе. — Если честно, мне тоже. Но я верю в нас. Мы справимся.

Глава 43. Эмма

Руслану пришлось уехать уже на следующий вечер после прилета, чтобы вернуться к работе, а еще через несколько дней я тепло попрощалась и с бабушкой Люсей. Она провожала с самодовольным видом человека, чья правота была доказана, а я была слишком счастлива, чтобы обращать на это внимание. Сам факт, что он бросил семью и примчался ко мне через полстраны, доказывал: он хочет восстановить наши отношения с нуля. Еще год назад он бы никогда так не поступил.

Как и сказала бабушка, все это стало для нас отрезвляющей пощечиной. И какой бы трудной ни была дорога впереди, я верю, что нам с Русланом лучше быть вместе.

Будущее одновременно и волнует, и пугает меня. Впереди столько трудностей. Когда я только сбежала в Сочи, в самом начале всего этого кошмара, бабушка сказала, что мне нужно быть смелой и дерзкой. Тогда я и представить не могла, что «быть смелой и дерзкой» будет означать согласие начать все сначала с собственным мужем.

И вот я здесь, в Люберцах, где только что закончилось мое первое в новом году занятие по танцам. Сегодня была младшая группа, и, как всегда, это было чистое веселье. А еще меня ждал приятный сюрприз в лице наших особых гостей — Алины и малыша Лёни.

Лёня был в полном восторге: он колотил пухлыми кулачками по мату в такт музыке и, пошатываясь, пытался встать на нетвердые ножки, чтобы присоединиться к танцу. Находиться рядом с ним — сплошное удовольствие, и мы с Алиной смеемся над его забавными выходками, болтая о том о сем.

Алина выглядит немного уставшей и, кажется, благодарна за возможность просто посидеть и дать Лёне порезвиться с другими детьми. Он крупный и активный для своего возраста и сейчас сидит в кругу с другими малышами, стуча по полу большим кубиком «Дупло», пока тот не оказывается заброшен в пользу рисового хлебца, который он теперь усердно грызет. Похоже, лакомство настолько вкусное, что требует всего его внимания.

Наш с Алиной разговор остается поверхностным, и мне становится совестно, что я не могу ей открыться. Несмотря на ее, скажем так, сомнительный вкус в мужчинах, моя невестка кажется прекрасной женщиной, и я надеюсь, что мы еще станем подругами. Но пока она с восхитительной дипломатичностью обходит тему нас с Русланом. Вместо этого мы обсуждаем помолвку Егора и Майи — тема безопасная и приятная.

— Прости. Я плохо сплю в последнее время, — говорит она после долгого зевка, выглядя смущенной. — Здесь здорово, правда? — Она обводит взглядом светлую, жизнерадостную комнату.

— Да, это так. Мне очень нравится. Ты, я уверена, знаешь мою историю. Мне потребовалось много времени, чтобы снова почувствовать себя комфортно рядом с детьми. А теперь кажется, что они повсюду.

Она сочувственно смотрит на меня.

— У… у меня были выкидыши. Один до Лёни и два, когда я была моложе. Я нечасто об этом говорю, но был период, когда я не была уверена, что у меня вообще когда-нибудь будут дети. А теперь я… Ну, вот. — Она явно останавливает себя, не давая сказать больше, но я, кажется, догадываюсь, в чем дело. Усталые глаза, зевота. Кофе без кофеина. Не буду ставить ее в неловкое положение — она сама расскажет, когда будет готова, — но, похоже, клан Князевых скоро станет еще больше.

Провожу быструю внутреннюю ревизию чувств, чтобы понять, расстраивает ли меня это, и с удивлением обнаруживаю, что нет. Кажется, я больше не воспринимаю такие вещи так глубоко и лично.

— Это ужасно, Лин. Такая потеря, должно быть, опустошает. Я так рада, что в итоге у тебя появился этот маленький богатырь.

Мы обе смотрим на Лёню и одновременно замечаем, что он как-то странно побледнел. Алина тут же бросается к нему, проверяет рот, затем уверенно хлопает по спине. Она говорит с ним успокаивающим тоном, но он не дышит, его личико темнеет, а из глаз катятся слезы.

— Лёня! — вскрикивает она. Другие родители начинают оборачиваться, остальные дети — плакать. Алина снова хлопает его по спине и растерянно смотрит по сторонам. — Что мне делать? — молит она. — Он задыхается. Вызовите 112!

Не раздумывая ни секунды, подхватываю Лёню, кладу его лицом вниз себе на колени и резко, основанием ладони, бью между лопаток. Алина, дрожа и плача, стоит рядом. На четвертом ударе большой комок разжеванного хлебца вылетает у него изо рта и шлепается на пол. Малыш тут же с шумом втягивает воздух и начинает истошно орать, молотя кулачками по моим бедрам. Алина выхватывает его, утирает слезы и принимается делать то, что делают все мамы, — осматривать с ног до головы на предмет повреждений.

— Он в порядке? — спрашивает одна из мам, очевидно, все еще говорящая по телефону с диспетчером. — Они спрашивают, в сознании ли он.

— Ну, он орет во все горло, так что, полагаю, да, — язвительно отвечает другая. Эту информацию передают диспетчеру вместе с уточнением, переставал ли он дышать и надолго ли. Нам говорят, что, скорее всего, теперь все в порядке, и поскольку это длилось всего несколько секунд, его мозг не был лишен кислорода достаточно долго, чтобы нанести какой-либо вред. Мама на телефоне передает совет: если будут опасения, нужно показать его врачу в приемном отделении.

По комнате проносится общий вздох облегчения, пока Лёня продолжает демонстрировать всю мощь своих легких. Одна из родительниц подходит и хлопает меня по спине — гораздо нежнее, чем я бедного Лёню.

— Молодец, Эмма. А ведь могло все плохо кончиться.

Убедившись, что с ее мальчиком все хорошо, Алина подходит ко мне. Уровень адреналина в моей крови все еще зашкаливает, и я едва замечаю, как она берет мою руку и сжимает ее. Ее зеленые глаза блестят от слез.

— Спасибо тебе, огромное. Ты, возможно, только что спасла ему жизнь. Откуда ты знала, что делать?

— Эм-м, это немного неловко, но, кажется, я видела это в одной из серий «Анатомии страсти»… Что сказать? Я много смотрю сериалов по ночам.

Она смеется и целует уже заметно успокоившегося малыша в пухлые щеки.

— Что ж, слава богу, что смотришь, Эмма. Я не могу выразить, как я благодарна за то, что ты сделала. А с меня-то какая помощь, а?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Увидеть, как задыхается твой собственный ребенок, — от такого кто угодно впадет в панику, Лин. Но пожалуйста, не стоит.

Глядя, как она прижимает к себе малыша и закрывает глаза, делая глубокие, облегченные вдохи, я чувствую укол гордости. А затем на смену ему приходит куда менее благородное чувство.

Попробуй теперь ненавидеть меня, Кирилл Князев.

Глава 44.Эмма

Алина в итоге все-таки свозила Лёню к врачу для собственного спокойствия, и тот подтверждает, что с малышом все в полном порядке. И — о, чудо из чудес! — примерно через час после ее сообщения мне позвонил сам Ледяной Человек.

Увидев его имя на экране, я чуть было не сбросила вызов. Что-то в Кирилле всегда выводит меня из себя, заставляет чувствовать подступающую тошноту и глухую тревогу. Естественно, я скрываю это за маской еще большей холодности, чем обычно, и очень боюсь, что, пока мы с Русланом пытаемся выстроить нашу новую норму, я так и не смогу избавиться от этой привычки.

— Кирилл, — это все, что я сказала, ответив на звонок. Надеюсь, он не услышал мысленное «да пошел ты к черту».

— Эмма, — ответил он таким же ледяным тоном. А вот я отчетливо услышала его безмолвное «ненавижу тебя каждой фиброй своей души». Возникла пауза, на фоне которой слышались звуки мультиков. Либо Кирилл внезапно стал фанатом «Смешариков», либо он был дома с Лёней. Эта мысль немного смягчила меня.

— С ним все в порядке? — спрашиваю я.

— Да, все отлично. Алина рассказала, что случилось, и я, наверное, просто хотел позвонить и… э-э… поблагодарить тебя?

— Это что, вопрос?

— Нет. Нет, не вопрос. Спасибо, Эмма. Алина была сама не своя, а ты позаботилась и о ней тоже, а не только о Лёне. Я ценю это. Знаю, у нас были разногласия, и… в общем, спасибо.

Закатываю глаза. Каждое слово он выдавливает из себя, словно клещами.

— Пожалуйста. Тот факт, что у нас «были разногласия», не означает, что я стала бы спокойно смотреть, как твой ребенок задыхается, Кирилл. — Прикладываю немало усилий, чтобы сохранить спокойный тон. — Даже я не такой монстр.

— Я знаю, что ты не монстр, — говорит он. — Я просто не думаю… Блин, я сказал, что хотел. Еще раз спасибо.

— Все в порядке. И… спасибо, что позвонил.

Этот разговор был пыткой для нас обоих, и я с облегчением вздыхаю, когда он вешает трубку. Смотрю на телефон, качая головой.

Понятия не имею, наладятся ли когда-нибудь наши отношения. Я — Снежная Королева, а он — Ледяной Король, и почему-то мы не способны играть другие роли, когда находимся рядом. Я нервничаю из-за того, что он скоро узнает, что мы с Русланом снова вместе. Муж до сих пор не рассказал семье, и я прилагаю героические усилия, чтобы это не сбило меня с пути. В последнее время у них и так было много всего: помолвка Егора, сделка в Сеуле, обследование сердца Георгия. Пока что врачи говорят, что все чисто, но это было тревожное время для всех них. И это вряд ли поспособствует нашему будущему семейному счастью, если его отец умрет от шока, узнав, что я вернулась на сцену.

Все это произошло утром, а днем, после окончания уроков, я провела занятие для старших ребят в центре. Задержалась еще немного для индивидуальной тренировки с Сёмой, и вот теперь я дома. В опасной праздности. Руки мои свободны, и, боюсь, дьявол-искуситель уже готовит для них работу.

Мы должны увидеться с Русланом завтра, но я не хочу ждать. Он работает из дома, в своем особняке в центре Москвы, а я здесь, в Люберцах, и я хочу быть с ним. Когда мы вместе, все становится лучше, и одна только мысль о его удивленном лице заставляет меня улыбаться.

Скоро он улетает в Сеул, и я хочу использовать каждую минуту, что у нас есть, до его отъезда.

Надев совершенно особенный наряд, который ему точно понравится, наношу легкий макияж, пару капель духов, а затем то самое длинное ожерелье с кисточками, которое он так любит. Завершает образ темно-синий тренч. Андрей приезжает через несколько минут, как всегда рад меня видеть, и к тому времени, как он высаживает меня у дома на Арбате, я улыбаюсь до ушей.

Я не была здесь с тех пор, как уехала в Люберцы, и думала, что ощущения будут куда более странными. Но теперь это просто здание, в котором находится Руслан, а Руслан — это тот, ради кого бьется мое сердце. Так странно, что расставание сделало нас ближе, чем когда-либо. Теперь я могу позволить себе быть игривой, какой не была с двадцати с лишним лет.

На мне шпильки, высокие даже по моим меркам. Я осторожно поднимаюсь по ступеням к двери и звоню в звонок, зная, что снаружи выгляжу совершенно нормально и респектабельно. Слышу приближающиеся шаги и с трудом сдерживаю смешок — он сейчас обалдеет!

Я рассчитываю время идеально, выжидая до последней секунды, когда тяжелая деревянная дверь распахивается и на пороге появляется он.

— Сюрприз! — восклицаю, распахивая тренч. Под ним — самый бесстыдный комплект из черного бюстгальтера и трусиков, дополненный черными чулками и кружевным поясом.

— Черт! — выпаливает Валентин, отскакивая назад и заслоняя глаза, словно его ослепила светошумовая граната.

— Черт! — повторяю за ним, поспешно запахивая плащ и туго затягивая пояс. — Прости, прости, я не ожидала тебя увидеть.

Валентин осмеливается взглянуть сквозь пальцы, чтобы проверить, прикрылась ли я. Может, он и младший в семье, но сейчас передо мной стоит взрослый мужчина. Румянец на его щеках выглядит трогательно, и я подозреваю, что мой собственный расползается по всему телу.

— Я так и понял, — говорит Валентин, жестом приглашая меня войти. На нем фартук, который обычно носит Диана. — Э-э, я готовил. Остальные выпивают, а я решил сделать закуски.

— Остальные? — переспрашиваю, застыв от ужаса и еще туже затягивая пояс на талии. Он виновато кивает, и до меня доносятся громкие голоса из гостиной. Блин. Вот уж не вовремя.

— Руслан сказал, что у него для нас новость. Думаю, я теперь догадываюсь, какая именно. Вы снова вместе?

Смотрю на его красивое лицо и киваю. Он похлопывает меня по руке и ободряюще улыбается.

— Отлично. Главное, чтобы вы были счастливы. Хочешь, пройдем на кухню? Или… э-э… поднимешься наверх и наденешь нормальную одежду?

Я вижу, как ему не терпится увести меня куда-нибудь отсюда. Куда угодно, подальше от явно разгорающегося спора в соседней комнате. Качаю головой и иду обратно к двери. Кирилл и Дмитрий настолько предсказуемы, что я могла бы сама написать сценарий их речей, и у меня нет ни малейшего желания слушать первую реакцию Георгия. У меня слишком много самоуважения, чтобы стоять здесь и слушать, как меня поливают грязью. А если мы с Русланом хотим, чтобы у нас все получилось, мне придется выстроить с ними хоть какие-то отношения. А то, что однажды услышано, уже не забудешь. Урок, который я усвоила очень давно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Валентин бросает на меня обеспокоенный взгляд.

— Не уходи, Эмма. Останься, поешь.

— Мне правда пора, но спасибо. Пожалуйста, не говори Руслану, что я здесь была. — Он будет только переживать, что я расстроилась, услышав их ссору.

— Ни за что, Эмма, — отвечает он, следуя за мной по ступенькам на улицу. — Ты выглядишь расстроенной. Я позову Руслана.

Он не совсем понимает, почему я ухожу.

— Я правда в порядке, Валентин, честно. Я просто не ожидала, что они будут здесь.

Он внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, лгу ли я.

— Это было спонтанно, — объясняет он. — Он должен был работать, но потом Кирилл рассказал ему, что случилось с малышом, и Руслан всех позвал.

В этом есть смысл. Руслан, должно быть, увидел в моем сомнительном героизме отличный повод для своего объявления. В его голове это, вероятно, звучало так: «Эй, ребята, знаете Эмму, женщину, которая сегодня спасла Лёню от удушья? Так вот, мы снова вместе. Разве не здорово?» Мой муж всегда видел в людях только лучшее.

— Понятно. Слушай, я просто выбрала неудачное время, и прости, что так ошарашила тебя своим видом. Я оставлю его разбираться с делами и поеду домой. Пожалуйста, сделай вид, что меня здесь не было. Мне так неловко. — Изображаю румянец и прикрываю лицо руками.

Он хмурится, и я не уверена, что он до конца мне верит.

— Ты ведь… э-э… ничего толком не увидел? — спрашиваю с ужасом в голосе. — Я сгорю со стыда.

Этого оказывается достаточно, чтобы он попался на крючок. Валентин быстро качает головой.

— Нет. Обещаю. Все было как в тумане — я ничего не видел. — Он явно все видел, и мне его почти жаль. Он смущен не меньше, чем я притворяюсь, и в итоге, думаю, именно это решает дело.

— Позволь мне просто улизнуть. — Кладу руку ему на предплечье и смотрю на него большими глазами. — Честно, я совсем не расстроена. Просто немного унижена тем, что явилась в таком виде, и мне будет еще хуже, если все узнают. Я свяжусь с Русланом позже, все будет хорошо. Эй, хорошо хоть, дверь открыл не твой отец.

Мы оба улыбаемся, и я вижу, как напряжение покидает его.

— Ладно. Если хочешь уйти, позволь хотя бы проводить тебя до такси. Уже поздно, а ты одета в… э-э…

— Почти ни во что? — с улыбкой подсказываю я.

— Именно, — отвечает он, берет меня под локоть и ведёт по улице. Я пользуюсь возможностью, чтобы расспросить его о том, как у него дела с тех пор, как он вернулся, и через несколько минут ему удается вызвать мне такси через приложение.

Оставшись одна на заднем сиденье, позволяю себе довольную улыбку, гордясь тем, как со всем справилась. Я могла бы остаться и выслушать возражения Дмитрия и Кирилла. Могла бы войти туда и устроить им обоим разнос. Но я предпочла довериться Руслану — поверить, что он со всем разберется. Что он защитит наши отношения и, если понадобится, пошлет их всех к черту.

Понимаю, что мне совсем не хочется домой. Меня охватывает ностальгия по былым временам, когда будущее было полно надежд и обещаний. Совсем как сейчас.

И я знаю, куда мне нужно отправиться.

Глава 45. Руслан

— Брат, нет. Да черт побери, ты же не серьезно? Ты только что от нее сбежал, — ожидаемо взрывается Дмитрий. Я и не ждал от него другой реакции, когда решил рассказать им всем о нас с Эммой.

— Более чем серьезно, — отвечаю. Голос звучит напряженно, но я сохраняю внешнее спокойствие.

Егор поздравляет меня, благодарно киваю, но теперь мой взгляд прикован к Кириллу. Я жду его возражений.

— Я сегодня утром говорил с Эммой. Как ты знаешь, она спасла жизнь моему сыну, и за это я буду вечно ей благодарен. Но, Руслан, это полный бред. Она же годами превращала твою жизнь в ад. Без нее тебе однозначно лучше.

Краем глаза замечаю, как отец вцепился в подлокотники кресла.

— Отец? Пап, ты в порядке? — через секунду я уже рядом с ним. Он бледен, и кажется, ему больно. Семейная баталия, которую я собирался начать с братьями, мгновенно отходит на второй план.

— Конечно, в порядке, — рявкает он, раздувая ноздри. — Я просто… Черт побери, где те закуски, что обещал Валентин? Я с обеда ничего не ел.

Братья подходят ближе, на лицах у всех беспокойство. Он отмахивается от нас и выпрямляется во весь рост, выпятив грудь, словно напоминая нам, мальчишкам, кто здесь по-прежнему главный.

— Я. В. Полном. Порядке. Не нужно вести себя так, будто вы мои няньки. Я ценю вашу заботу, но помирать не собираюсь. Если вам так нужно знать, я принимаю новое лекарство, и если не ем регулярно, немного слабею. Вот и все.

Кирилл лезет в карман пиджака и протягивает отцу пачку с печеньем в форме зайчика. Мы все уставляемся на него. Он пожимает плечами.

— Это для Лёни, но мне они вроде как тоже нравятся.

Отец быстро сжевывает печенье, и к нему почти мгновенно возвращается румянец. Он откидывается на спинку кресла.

— Чертовски вкусно, — говорит он, заставляя нас всех рассмеяться.

Отец прав, мы и правда ведем себя как няньки. Кризис миновал, и как только я на сто процентов убеждаюсь, что с ним действительно все в порядке, возвращаюсь к главному вопросу. Я нежно люблю своих братьев, но с меня хватит их бреда. По крайней мере, у отца хватило такта просто спросить, уверен ли я, а не читать мне лекции.

— Дмитрий, Кирилл, — говорю, сверля их обоих взглядом. — Вы несете полную чушь. Вы понятия не имеете, о чем говорите, и вы совершенно ее не знаете.

Кирилл открывает рот, чтобы возразить, но я поднимаю руку, призывая его к молчанию. Время от времени власть старшего брата окупается, и он на этот раз молчит.

— Нет. Я не стану здесь стоять и выслушивать ни единого чертова слова о женщине, которую я люблю. Если у вас есть ко мне хоть капля уважения, вы закроете рты и выслушаете. Я люблю Эмму, и так было всегда. Я предан своей жене, и мне следовало проявлять к ней куда больше уважения, чем в последние несколько лет. Она перестала быть моим приоритетом, и, что еще хуже, я позволил ей поверить, что ее для меня недостаточно. Я собираюсь провести с ней остаток своей чертовой жизни. Если вы не можете с этим смириться, если не найдете способ принять мой выбор, то вам придется держаться от меня подальше. Потому что я смогу прожить без вас всех, если придется, но я не проведу без нее ни дня больше. С этого момента мы — одно целое. Вам понятно?

Смотрю на них обоих так, словно они нашкодившие школьники в кабинете директора. Дмитрий отчаянно хочет съязвить, а Кирилл, похоже, не прочь бы мне врезать.

— Ну? — рявкаю я.

— Ладно, брат, мы поняли, — наконец произносит Дмитрий, качая головой.

Кирилл лишь раз кивает — это самое близкое к одобрению, на что я мог рассчитывать. Егор просто встает и хлопает меня по спине.

— Поздравляю, брат, — говорит он, сияя так же сильно, как хмурится Кирилл.

Отец поднимается и пожимает мне руку.

— Похоже, ты уверен, сынок, — говорит он с ухмылкой. — Ну что, кто-нибудь хочет выпить минералки в честь этого? — Он сокращает потребление виски, и мы все смеемся от неприкрытого ужаса в его голосе при словах «минералка».

В этот момент в комнату возвращается Валентин. И никаких закусок у него нет. Я не хотел сообщать новость без него, но Кирилл начал говорить о Лёне и о том, что случилось в том районе Москвы, и слово за слово…

— Эй, засранец, — говорит Дмитрий, игриво толкая Валентина. — Где тебя носило? Ты пропустил большое объявление.

Валентин обводит комнату взглядом, хмурясь. Наконец, он с шумом выдыхает.

— Думаю, я догадываюсь, о чем речь, — говорит он, кивая в мою сторону. — Эмма только что была здесь.

— Что? — растерянно переспрашиваю. Мы же договорились встретиться завтра, и я с нетерпением ждал возможности рассказать ей обо всем этом. Послезавтра у меня рейс в Сеул, и я хотел официально оформить наше воссоединение до отъезда. — Эмма была здесь? И где она сейчас?

— Ушла. На ней было… А, неважно. Она зашла на минуту и услышала, как вы спорите.

— Что она слышала? — спрашиваю. — Весь разговор?

— Да откуда мне, черт возьми, знать? Я понятия не имею, о чем был весь разговор. Она услышала повышенные голоса и ушла. Я проводил ее до такси, и она попросила не говорить тебе, что приходила.

Двойное «черт» и «дерьмо»! Классический ход Эммы — спрятать боль и сделать вид, что все в порядке. Я благодарен Валентину за то, что он каким-то образом оказался невосприимчив к ее эпической силе убеждения и все мне рассказал.

Мысленно прокручиваю недавнюю сцену, и у меня внутри все сжимается от дурного предчувствия. Что она услышала? Если она была здесь всего минуту, это значит, что она, скорее всего, застала самую худшую часть и не слышала, как я вступился в ее защиту. Блин.

Я не утруждаю себя объяснениями. Просто ухожу, намереваясь добраться до Люберец так быстро, как только возможно. Из машины я пытаюсь ей позвонить и оставляю голосовое сообщение, говоря, что уже еду. На полпути приходит ее сообщение.

«Я не дома. Все еще в центре. Захотелось прогуляться. Встретимся в ресторане „Лунный свет“».

Таксист почти не реагирует, когда я говорю ему, что нужно разворачиваться. Ресторан «Лунный свет» находится недалеко от Театральной площади, мы часто бывали там в юности.

Это забавное место, которое привлекает разношерстную публику, от пожарных до театралов. Я не заходил сюда много лет, но здесь ничего не изменилось. Я нахожу ее за столиком в углу. Она пьет кофе из большой кружки, на ней темный тренч. Не похоже, что она плакала, но это не гарантия, что она не расстроена или не зла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Черт бы побрал Валентина, — тихо бормочет она, когда я сажусь напротив. — Я-то думала, что убедила его.

— Похоже, твои джедайские штучки не действуют на моего младшего брата. Эмма, то, что ты слышала…

— Нет. Позволь мне тебя остановить. Неважно, что они сказали.

Полагаю, важно лишь то, чего она не услышала от меня. Прежде чем успеваю ответить, официантка приносит мне кружку, молча наливает кофе из кофейника и уходит. Я делаю глоток, обжигая губы, и жду, пока мы снова останемся одни.

— Я сказал им. Они отреагировали не очень хорошо, но мы ведь этого ожидали, правда?

Эмма молчит, потягивая кофе. Мое сердце трещит по швам. Если она слышала их слова, если она слышала, как я спрашивал отца о самочувствии вместо того, чтобы наброситься на них…

Блин, я знаю, как это должно было прозвучать и как сильно это, должно быть, ее ранило.

Торопливо объясняю про бледность отца и его новые лекарства, но обеспокоенный взгляд на ее лице заставляет меня замолчать.

— С ним все в порядке? — спрашивает она.

— Да, пустяки, но именно поэтому ты не услышала, как я тут же вмешался и послал их к черту.

— А ты это сделал? — спрашивает она, склонив голову набок. — Послал их к черту?

— В общем-то, да. Я сказал им, что с этого дня мы — одно целое. Что нельзя получить одного из нас без другого, и если у них с этим проблемы, то им больше нет места в моей жизни, потому что ты — самый важный для меня человек во всем мире. Ты единственный человек в этой вселенной, без которого я не согласен жить, и мне очень жаль, что нам понадобился развод, чтобы я это осознал.

Она обдумывает новую информацию, попивая кофе, и, блин, у нее лучшее в мире непроницаемое лицо.

— Ты мне веришь? — спрашиваю я.

Эмма смотрит на меня поверх пара от кофе, и я искренне не представляю, в какую сторону она качнется.

— Малыш, — говорю низким голосом. — Я люблю тебя и переверну весь свой мир, чтобы все между нами наладить. Но мне нужно услышать твои слова.

Она высовывает кончик языка и облизывает губы. Затем кладет на стол тысячную купюру — этого более чем достаточно, чтобы оплатить наш кофе, — и выходит из-за стола, туже затягивая пояс плаща на талии.

Вот и все. Я облажался слишком много раз, и неважно, что сегодня я заступился за нее — за нас, — потому что все те разы, когда я этого не делал, уже не исправить. Я был дерьмовым мужем, и это цена, которую я плачу.

— Ты куда?

Ее глаза полны эмоций, когда она пригвождает меня взглядом.

— Домой.

Мое сердце разлетается на миллион осколков.

Затем она протягивает мне руку, и несколько секунд я просто смотрю на нее. Она приглашает меня с собой или это прощальное рукопожатие? Ее тихий смех выводит меня из ступора.

— Ты не идешь?

Иду ли я? Домой? С ней? Да, блин, иду. Выскальзываю из-за стола, беру ее руку в свою, и мы вместе выходим из ресторана.

Стоя на углу в ожидании такси, обнимаю ее за талию.

— Я не стала дожидаться, как ты будешь рассказывать братьям о нас, милый, — говорит она, кладя руки мне на плечи. — Я не хотела слышать их возражений и верила, что ты за нас заступишься.

Меня накрывает волна облегчения.

— Ты не могла сказать мне это десять минут назад, прежде чем я убедил себя, что ты ушла, потому что услышала все плохое и ничего из хорошего?

Эмма смотрит на меня снизу вверх, озорно улыбаясь.

— А Валентин тебе случайно не рассказал, в чем я была, когда он открыл дверь? — В ее голосе звучат греховные, бархатные нотки.

Щелкаю по кончику пояса ее тренча.

— Нет, но, судя по этой сексуальной вещице, скажи мне, пожалуйста, что под ней ничего нет, кроме белья, любовь моя.

— Полагаю, скоро ты это выяснишь, — подмигивает она.

Подъезжает такси и я практически заталкиваю ее внутрь, заставляя снова рассмеяться.

Мне отчаянно нужно остаться с женой наедине — и не только чтобы выяснить, что там под этим плащом, но чтобы сказать и показать ей всеми возможными способами, что я не могу без нее жить.

Глава 46. Эмма

Едва разлепляю глаза на следующее утро, как тут же натыкаюсь на его взгляд. Он смотрит на меня сверху вниз, подперев голову рукой. Наши тела — единое целое: моя нога перекинута через его бедро, его руки обвивают меня. Мышцы приятно ноют от сладкой усталости, и, кажется, я никогда в жизни не была так счастлива. После того как Руслан обнаружил, что скрывалось под моим плащом, он сорвал с меня каждый лоскуток и взял меня прямо на лестнице. А потом снова, уже в нашей постели. В нашей общей постели. Дважды.

— А ты знаешь, что пялиться на спящих жутковато? Как в триллерах про маньяков.

Его губы кривятся в ухмылке.

— А ты знаешь, как я обожаю твой дерзкий язычок? — он нежно целует меня. — Но я бы с огромным удовольствием выбил из тебя эту спесь парой шлепков.

Запускаю пальцы в его густые волосы и притягиваю к себе для нового поцелуя. По опыту я знаю, как сильно нам обоим это понравится. Его язык скользит по моему, углубляя поцелуй, он переворачивается и нависает надо мной, и следующие несколько минут — а может, и часов — мы целуемся без остановки, как пара подростков. Он всегда был невероятен в поцелуях, и я совсем забыла, сколько удовольствия можно найти в этом простом действии.

Вибрация мобильника Руслана на прикроватной тумбочке прерывает нас. По крайней мере, меня. Отстраняюсь.

— Тебе лучше ответить.

Он качает головой и снова впивается в мои губы. На несколько блаженных секунд я поддаюсь, но потом снова отталкиваю его.

— Ты можешь ответить на звонок. Твоя работа, твоя семья — они важны для тебя, Руслан. Я не жду, что ты изменишься.

Он хмурится.

— Ты должна ждать, что я изменюсь. Я почти всю нашу совместную жизнь ставил на первое место не то и пренебрегал самым важным… нет, самым важным человеком в моем мире. И это должно измениться, малышка. Это не обсуждается.

Кладу ладонь ему на щеку. Он прав, нам обоим нужно было измениться, чтобы снова быть вместе.

— Я люблю тебя.

Руслан нежно целует меня в лоб, а затем перекатывается на спину, увлекая меня за собой так, что моя голова оказывается у него на плече.

— Я очень по этому скучал, — в его голосе столько грусти, что у меня сжимается сердце. — Просто лежать вот так с тобой — лучшее, что есть в этом гребаном мире.

— Неужели самое лучшее?

Это заставляет его рассмеяться.

— Как бы я ни любил наш невероятный секс, малышка, — а поверь, я его очень люблю, — ничто не сравнится с этим.

Довольно мычу. В его словах есть смысл.

Руслан утыкается губами в мои волосы.

— Я и не осознавал, как сильно скучал по нашей былой близости. Понятия не имел, что можно тосковать по человеку, который находится прямо рядом с тобой.

Прижимаюсь к нему всем телом, вспоминая, сколько раз в последние годы нашего брака мне хотелось протянуть руку и коснуться его. Почувствовать связь с мужчиной, которого я никогда не переставала любить. Но наступил момент, когда я стала слишком бояться его отказа. Не то чтобы он отверг бы меня в ту самую секунду, но позже, когда он уходил бы на работу или решал очередную семейную проблему, я бы снова ощутила это жгучее чувство, что меня оставили. Что он снова выбрал их, а не меня.

— Я знаю, о чем ты.

***

Руслан как раз разговаривает по телефону с Дмитрием, когда вибрирует мой мобильный. На экране высвечивается имя Егора.

— Привет, как ты? — спрашивает он с неподдельным беспокойством в голосе.

— Я в порядке. Правда, в полном порядке.

— Скажи мне, пожалуйста, что Руслан с тобой.

Заверяю его, что да, он со мной.

— О, слава богу. Я уж подумал, ты услышала, что наговорили мои братья-идиоты, и ушла до того, как он успел им всыпать по первое число.

— Ну, я ничего не слышала, но Руслан мне рассказал, что случилось. Он еще сказал, что ваш отец плохо выглядел.

— Да. Мы думали, у него какой-то приступ, но вроде обошлось. Слава богу.

Мне не нужно было подтверждение слов Руслана — он не лжец, и я ему поверила, — но все равно приятно услышать это от Егора.

— Значит, он все-таки всыпал им по первое число, да?

Егор смеется.

— Еще как. Включил режим старшего брата на полную катушку. Видела бы ты их лица! Но если серьезно, Эмма, он прошелся по ним обоим катком, и они это заслужили.

Представив себе их высокомерные физиономии, тоже смеюсь.

— Я рада, что вы все уладили. Вы же все уладили, правда? Вы снова вместе? Он не прикован наручниками в подвале или что-то типа того?

— В данный момент нет. Но позвони ты пару часов назад… — смеюсь. — Шучу. Нам нечего было улаживать. По крайней мере, не вчера. Мы снова вместе, и у нас все серьезно.

— Рад это слышать, — его тон становится серьезным. — Я счастлив за вас обоих.

— Я тоже за нас счастлива.

— Слушай, а как насчет того, чтобы приехать к нам на ужин сегодня вечером? Будем только мы с Майей. О, и Валентин. И папа. И Лёня, потому что мы сидим с ним, пока Кирилл и Лина на каком-то благотворительном вечере в защиту животных.

— А Дмитрий?

— Нет. У него, судя по всему, горячее свидание. Ну так что скажешь? Папа и Валентин очень ждут встречи с вами. Будет весело. Обещаю.

Закатываю глаза. «Весело» — не первое слово, которое приходит на ум при мысли о вечере с семьей Князевых, но, возможно, это идеальный способ плавно вернуться в их мир. Я люблю Егора, Майю и Лёню. Георгий никогда не был со мной откровенно неприятен, а Валентин… что ж, мне кажется, в нем вообще нет ни капли злости.

— Дай я поговорю с Русланом, но, думаю, мы сможем приехать.

— Отлично. Ждем вас к шести на закуски и шампанское.

Я обещаю постараться, и мы заканчиваем разговор как раз в тот момент, когда Руслан завершает свой звонок Дмитрию. Он тут же заключает меня в объятия, словно не может вынести и секунды, не касаясь меня.

— Егор пригласил нас на ужин к себе сегодня. Там будут твой отец и Валентин. И малыш Лёня.

Руслан опускает руки мне на ягодицы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я завтра улетаю в Сеул. Я бы предпочел, чтобы до тех пор ты была только моей.

Обвив руками его шею, подаюсь вперед. Мое тело прижимается к его, еще одно напоминание о том, как идеально мы подходим друг другу. Как всегда подходили, даже когда сами этого не видели.

— Мне кажется, это может пойти нам на пользу. Твоя семья важна для тебя, Руслан, а значит, я хочу, чтобы она стала важна и для меня. Это может быть отличным первым шагом. Егор и Майя, и, конечно, малыш Лёня, на нашей стороне. А твой отец и Валентин настроены куда менее враждебно, чем Кирилл и Дмитрий.

Руслан щурится.

— Ты не обязана этого делать. Да, они важны для меня, но не так сильно, как ты.

Кладу голову ему на плечо. Мои губы касаются его шеи.

— Я люблю тебя за эти слова и за то, что ты действительно так думаешь. Но я правда хочу поужинать с ними. Это даст мне возможность поговорить с Валентином, будучи полностью одетой, а потом… — провожу ногтем по пуговицам его рубашки. — Как только мы вернемся домой, ты сможешь показать мне, как сильно будешь скучать, пока будешь в Сеуле.

Руслан подхватывает меня на руки, как невесту, заставляя хихикать, словно девчонку.

— Зачем ждать до вечера, когда я могу показать тебе это прямо сейчас?

***

Рука Руслана лежит у меня на пояснице, пока мы поднимаемся в частном лифте в лофт Егора и Майи.

— Ты в порядке, малышка?

Всего полгода назад этот вопрос был бы встречен ледяной враждебностью — я бы огрызнулась, сказав, что, конечно, я в порядке. Что мне приходилось иметь дело с мужчинами и похлеще, чем Георгий и Валентин. Теперь же я глубоко вдыхаю и признаюсь в своих истинных чувствах.

— Немного нервничаю. Как в тот самый первый раз, когда ты привел меня знакомиться с семьей.

Руслан притягивает меня к себе, убирает прядь волос за ухо и улыбается.

— Я тогда уже сказал маме, что ты — женщина, на которой я женюсь. Я тебе когда-нибудь рассказывал?

Копаюсь в воспоминаниях.

— Нет, никогда. Так вот почему она приготовила свою знаменитую паэлью и усадила меня за ужином рядом с собой?

В тот день они все были такими теплыми и гостеприимными, даже Кирилл. Ну, настолько теплым, насколько он вообще мог быть с кем-либо в те времена.

— Нет, — он улыбается, глядя на меня. — Она сделала это, потому что полюбила тебя с первой же минуты.

Мое сердце немного надкалывается. До того ужасного дня мы с Марией были близки. Вот почему меня так ранили ее слова. И да, она была больна и не совсем в себе, но она затронула мои самые потаенные, самые темные страхи.

— Мне жаль, что она причинила тебе боль, малышка, — его голос тихий и искренний. Ему стоило огромных усилий примириться с тем фактом, что женщина, которую он боготворил, так сильно меня ранила, пусть даже и невольно. Теперь, с высоты прошедших лет, я понимаю, что она причинила не так много вреда, как я сама. Один разговор не может перечеркнуть все те прекрасные воспоминания, которые у нас были. И я разочарована в себе, что так долго использовала ее слова как инструмент для разрушения нашего брака, потому что не знала, как еще справиться со своей болью.

— Мне тоже жаль, дорогой. Но это новое начало, верно? Наверное, поэтому у меня такое чувство, будто я знакомлюсь с ними впервые.

Руслан кивает.

— Спасибо, что дала им всем еще один шанс. И что бы ни случилось, что бы ни было сказано или не сказано, знай, я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Для меня ты всегда самый важный человек в любой комнате. Если захочешь уйти по любой причине, просто подай мне знак, и мы тут же исчезнем.

Накручиваю на палец густой локон на его затылке.

— И что же это будет за сигнал?

Он ухмыляется, но двери лифта разъезжаются, прежде чем он успевает ответить.

— Блин, да отпусти ты ее, братан, — говорит Валентин.

Руслан кашляет, и я высвобождаюсь из его объятий, входя в лофт.

— Рада снова тебя видеть, Валентин, — вежливо говорю. — Особенно когда я полностью одета.

Он очаровательно краснеет.

— Эй, я ничего не видел.

А потом он делает нечто неожиданное — сгребает меня в охапку медвежьих объятий и шепчет на ухо:

— Я правда очень рад тебя видеть, Эмма.

Меня захлестывает такая волна нежности к нему, что я теряюсь. Он пережил столько горя в своей жизни, но в нем все еще столько доброты. Вместо того чтобы пытаться скрыть свои чувства, принимаю их, позволяя слезинке скатиться по щеке.

— Спасибо, Валентин. Я тоже очень рада тебя видеть.

— Эмма, как же давно мы не виделись. — Георгий распахивает руки, когда Валентин меня отпускает, и я, собравшись с духом, иду прямо в его объятия, решив принять это новое начало всем сердцем. Объятия Георгия Князева кажутся теплыми и знакомыми. Он пользуется одним и тем же одеколоном уже больше двадцати лет, но дело не только в этом. Все ощущается в точности как в тот день, когда я встретила его впервые.

***

Датчик на кухне сигнализирует, что кто-то вошел в холл, и Майя взволнованно взвизгивает.

— Это, должно быть, Лина с Лёней. Я пойду помогу ей с сумкой для малыша.

Егор, чьи руки перепачканы сырой курицей, подмигивает ей и кивает в сторону булькающей кастрюли на плите.

— Только если не хочешь подавать свой фирменный соус с вилкой, родная моя.

Она хлопает ресницами.

— Уверена, он все равно будет восхитительным.

Они смотрят друг на друга, и воздух между ними трещит от сексуальной энергии. Я внезапно чувствую себя вуайеристкой. Особенно потому, что я единственная в комнате, пока остальные мужчины из клана Князевых накрывают на стол.

Ставлю свой бокал с шампанским на стойку, радуясь возможности оставить двух голубков наедине.

— Я помогу ей.

Шагаю по мрамору, пока спешу к двери, предвкушая встречу с Линой и Лёней. Вот только когда двери открываются, из лифта выходит Кирилл со спящим сыном на руках.

Внутренне застонав, расправляю плечи, готовясь к битве. Наши взгляды встречаются, и по моей спине пробегает дрожь. Саркастические замечания уже готовы сорваться с языка, но я прикусываю его. Если мы с Русланом хотим, чтобы у нас все получилось, я должна хотя бы попытаться быть вежливой.

Кирилл заговаривает первым.

— Прежде чем ты что-либо скажешь, я хочу извиниться за все, что ты могла вчера услышать. Руслан — взрослый мужчина, и я знаю, что для брака всегда нужны двое — и чтобы его построить, и чтобы разрушить. Если вы счастливы вместе, я не имею права в это лезть.

Могу представить, как тяжело ему дались эти слова, но не могу удержаться от искушения немного его помучить.

— И это, по-твоему, извинение, Кирилл Князев? — обязательно сопровождаю вопрос ехидной ухмылкой.

Он зажмуривается, словно от боли.

— Ты понятия не имеешь, как, блин, это было трудно.

— О, думаю, имею.

Веки Лёни трепещут, и он, открыв глаза, оглядывается, пытаясь понять, где находится. Как только он осознает, что на руках у отца, он радостно кричит:

— Папа!

Все существо Кирилла смягчается, и он целует сына в макушку. Я никогда раньше не видела, как он общается с Лёней. Это делает его… ну, почти человеком. Затем Лёня замечает меня, и его милые карие глазки загораются восторгом.

— Эм! — кричит он, протягивая ко мне свои пухлые ручки.

Кирилл удивленно вскидывает бровь, пока я забираю у него малыша.

— Похоже, твой сын меня обожает.

Он хмыкает, проводя рукой по бороде.

— Как и мой брат. И, кажется, моя жена тоже.

Подавляю довольную ухмылку.

— Полагаю, это значит, что нам придется видеться чаще, а?

Кирилл закатывает глаза.

— Если под рукой будет бутылка хорошего виски, возможно, я сочту это терпимым. И, разумеется, отныне я буду звать тебя только Эм.

Пожимаю плечами.

— Уверена, это всяко лучше, чем то, как ты обычно меня называешь.

Его губы дергаются, он пытается подавить усмешку, но безуспешно.

— Раз уж я тут извиняюсь, думаю, мне стоит извиниться и за тот день, когда я видел тебя в офисе Феди Шахова.

Стараюсь сохранить нейтральное выражение лица, но чувствую, как кровь отхлынула от щек. Даже очаровательное гуление Лёни не в силах прогнать воспоминания о том дне.

— Руслан так и не рассказал мне, что случилось, но… — он прикусывает верхнюю губу. — Но что бы это ни было, учитывая, с какими людьми он просил меня его связать после этого, и вспоминая, в каком ты была состоянии… В общем, я могу себе представить. — Он сглатывает, на его горле дергается кадык.

Черт побери. Столкнувшись с его нехарактерной неловкостью, я и сама чувствую себя немного спокойнее.

— Я сделал предположение, которое, как я теперь знаю, было ошибочным. Мне жаль, что я не стал для тебя опорой, Эмма. Если бы это была Лина, и она столкнулась бы в таком состоянии с кем-то из моих братьев, я бы ожидал, что они позаботятся о ней и надерут задницу Феде. Независимо от того, что между нами происходило, мне стыдно, что я не поступил так же. А должен был.

Уже собираюсь сказать ему, что он не должен извиняться, что он не мог знать, что произошло, но останавливаю себя. Это было сексуальное домогательство, и сразу после этого я столкнулась со своим деверем. Он абсолютно прав — я должна была иметь возможность хотя бы попросить его о помощи.

Поэтому я заставляю себя признать свою роль в наших враждебных отношениях и киваю, сжимая пухлый кулачок Лёни, чтобы помешать ему засунуть его мне в рот, что он, похоже, твердо намерен сделать.

— Я ценю это, Кирилл. Спасибо.

Очевидно, почувствовав мою неловкость от этого разговора, он цокает языком.

— Мы что, только что цивилизованно поговорили?

Ахаю, изображая удивление.

— Знаешь, а ведь похоже на то.

Кирилл смотрит мне за спину и кивком приветствует кого-то.

— Здесь все в порядке? — гладкий, глубокий голос Руслана заполняет прихожую, и секунду спустя его уверенные руки ложатся мне на талию, притягивая к себе. Не могу отрицать, как это приятно. Словно мы на одной стороне.

Единый фронт.

— Все хорошо, — уверяю его.

Он наклоняется ко мне, чтобы поцеловать племянника, отчего Лёня хихикает и ерзает у меня на руках, а затем Руслан переводит внимание на брата.

— Не ожидал тебя увидеть. Я думал, Лёню привезет Лина.

— Я хотел извиниться перед твоей женой за то, что сказал вчера. И еще кое за что. — Могу только представить себе недоверчивое выражение на лице моего мужа, когда Кирилл добавляет: — И она милостиво приняла мои извинения.

Руслан целует меня в макушку.

— Это потому, что она и есть само милосердие и милость.

Практически чувствую, как Кирилл борется с желанием закатить глаза, но ему это удается, и я не могу сдержать улыбку.

Это не значит, что мы с Кириллом теперь лучшие друзья. Мы не будем созваниваться, чтобы обсудить последний выпуск «Давай поженимся», или ходить выпить после тяжелого дня. Но мы больше не враги, и это, определенно, прогресс.

Глава 47. Эмма

Четыре дня спустя после того, как я случайно сверкнула нижним бельем перед Валентином, от Егора пришло письмо. Я ждала его, но сердце все равно ухнуло вниз, а в животе скрутился ледяной узел. Слова на экране обладали властью, которой я от них не ожидала.

Развод оформлен. Мы с Русланом больше не женаты.

Смотрю на обручальное и помолвочное кольца, все еще украшающие мой безымянный палец. Мне казалось неправильным снимать их раньше, но теперь это кажется вопиющей ошибкой.

Бумаги придут позже, но со вчерашнего дня я больше не госпожа Эмма Князева. Как же это странно, почти нереально, после стольких лет. Я была еще ребенком, когда встретила его, девятнадцатилетней девчонкой. Мы поженились, когда мне было двадцать два — по нынешним меркам почти шекспировская драма. Но я всегда была счастлива. У меня и до него были парни, но все они просто меркли рядом с Русланом. То, как я в него влюбилась… Словно мое сердце сорвалось в свободное падение с Останкинской башни.

И вот она я. За сорок, не замужем и совершенно другой человек. Блин, да я стала другой женщиной всего за несколько месяцев. Количество времени, которое я экономлю, не тратя его на идеальную укладку и полный макияж, просто поражает, и я ни капли не скучаю ни по своему гигантскому гардеробу, ни по фальшивым светским подругам. Вместо того чтобы убеждать других богачей жертвовать на благотворительность для безликих жертв, я теперь сама пачкаю руки, помогая людям напрямую. Я живу в крошечной квартирке в Люберцах, тусуюсь с байкерами из «Неформата» и ругаюсь, когда мне, мать вашу, вздумается. И мне это безумно нравится.

Как сказала бы бабушка Люся, мы проживаем много жизней — мы постоянно меняемся и развиваемся. Эмма, которая смотрит на меня сегодня из зеркала в ванной, — это не та Эмма, что давала клятвы Руслану все эти годы назад. Она стала старше и мудрее, в чем-то сильнее, а в чем-то — уязвимее. Но она, без всяких сомнений, все еще по уши влюблена в Руслана Князева.

Собираясь в центр на вечернее занятие, отчаянно жалею, что его нет рядом. Он в Сеуле, завершает сделку с господином Кимом, и с тех пор, как пришло письмо, от него ни слуху ни духу. Разница во времени с Москвой у них шесть часов. Я получила письмо вчера поздно вечером, у них была уже глубокая ночь. Я надеялась, что к этому моменту он выйдет на связь, но он, должно быть, погряз в бесконечных встречах. Я все понимаю. Работа для него важна. Дело не в деньгах — господи, их у него и так куры не клюют. Дело в его семье, в его принципах, в самой его сути. И я горжусь всем этим.

И все же, как бы я хотела, чтобы он был здесь. Эти сухие официальные слова в письме Егора пробрали меня до костей.

Выхожу из своей маленькой квартирки и в каком-то тумане сажусь на заднее сиденье такси Андрея. Он что-то говорит, отвечаю на автомате, но над головой все это время висит свинцовая туча тоски.

Никто не знает, что готовит будущее. Никто не может быть уверен, сложатся ли отношения, а нам с Русланом предстоит заново отстроить очень многое. Но этот развод… он ощущается таким окончательным, таким жестоким. Свидетельство того, как мы ранили друг друга и сколько времени потратили впустую. Мы не старые, у нас впереди целая жизнь, но впервые почти за двадцать лет я больше не его жена, и это выбивает почву из-под ног.

На встрече с Асей, где мы обсуждаем сбор средств для нашего центра, я сыплю предложениями и беру на себя несколько задач. Это то, что я умею делать с легкостью. Я, может, и выпала из своего прежнего мира, но навыки остались. В конце концов, теперь я и сама богатая женщина. Ася хочет собрать деньги на бассейн — не только для плавания, но и для реабилитации детей-инвалидов и тренировок местных школьных команд. Идея грандиозная, и я ставлю себе цель ее осуществить.

В перерыве между встречей и началом моего занятия проверяю телефон и с трудом сглатываю разочарование. От Руслана ничего. Прошло уже больше суток с момента письма Егора. К черту разницу во времени — он точно уже все видел. Он должен знать, что больше не является моим мужем, и я отчаянно хочу понять, что он чувствует по этому поводу.

Да, мы оба решили попробовать снова, но это… это важный момент. Крошечный, параноидальный уголок моего сознания шепчет, что он испытал облегчение. Что теперь, зная о разводе, он думает обо всех преимуществах, которые дает свобода. Может, поэтому он и не выходит на связь.

Хватит! Я сама себя накручиваю, в этом нет никакого смысла. Если Руслан так решил, значит, так тому и быть. А у меня есть дела поважнее — комната начинает наполняться, и мне нужно справиться с двадцатью детьми в возрасте от четырех до двенадцати лет. Уровень шума растет: они смеются, болтают, кто-то тихо ждет, а кто-то уже толкается. Мой, признаться, скромный опыт уже научил меня: если не взять контроль в свои руки прямо сейчас, я их упущу. Резко хлопаю в ладоши, и все взгляды устремляются на меня. Болтовня мгновенно стихает.

— Добро пожаловать, друзья, — говорю я. — Кто-нибудь из вас слышал о «Лебедином озере»?

— Это в Парке Горького, Эмма Викторовна? — спрашивает один из малышей.

— Нет, глупый, это где-то в Питере, — возражает другой.

Поднимаю руки, призывая их к тишине.

— У нас нет глупых, так что давайте добавим это слово в наш список запрещенных, договорились? «Лебединое озеро» — это не место. Это балет. И прежде чем вы спросите, да, его тоже сочинил еще один покойный классик.

Мы изучали разные танцевальные направления, включая современные стили со всего мира, чтобы охватить все их культуры. И хотя балет со времен моей юности немного изменился, самые известные произведения по-прежнему принадлежат «покойным классикам».

Включаю видео на телевизоре в углу, и мы смотрим знаменитый «Танец маленьких лебедей». Коротко рассказываю о нем, а потом мы делаем разминку, вдохновленную лебедиными движениями.

Очевидно, мы не собираемся воссоздавать сложнейшую хореографию в общественном центре в Люберцах, но мы можем немного повеселиться и чему-то научиться. Я уже решила потратить часть своих отступных на ежегодный бюджет для культурных поездок. Эти дети живут всего в нескольких километрах от величайших произведений искусства, театров и танцевальных сцен мира, но большинство из них никогда этого не видели. Я попрошу Андрея поработать водителем автобуса. Будет весело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После того как мы разучили несколько простых вариаций, объявляю перерыв на воду. Сёма продолжает репетировать в одиночестве, и я улыбаюсь, впечатленная его самоотдачей. По балетным меркам, в одиннадцать лет начинать уже слишком поздно, но у него есть тот природный талант, которым могут похвастаться немногие.

Пока дети заняты, я делаю то, что им строго-настрого запрещено, — проверяю телефон. От Руслана по-прежнему ничего, и у меня начинают заканчиваться для него оправдания. Разница во времени, совещания… Ничто из этого больше не успокаивает. Я написала ему еще утром, и до сих пор нет ответа. Червячок сомнения вползает в душу, бередя старые раны, и я так рада быть здесь, с этими детьми. Рада чувствовать себя нужной и отвлечься.

Через пять минут хлопаю в ладоши, чтобы привлечь их внимание, и мы возобновляем занятие. Вернее, пытаемся — нас прерывает появление незваного гостя.

Руслан входит в комнату и выглядит здесь настолько неуместно, насколько это вообще возможно. Костюм помят, но это все еще дорогой костюм, а его рост и телосложение делают его гигантом в комнате, полной детей. Он уверенно шагает ко мне, улыбаясь, его пронзительные серые глаза прикованы к моему лицу. Классическая музыка, благодаря Сёме за пультом, затихает, превращаясь в нежный фон, который тонет в возбужденном гомоне детей. Они показывают пальцами, хихикают и таращатся, явно заинтригованные гостем.

Его волосы взъерошены, галстук ослаблен, но, боже мой, как же он хорош. Все дело в глазах — штормовых, серых, смотрящих на меня так, словно никого больше в мире не существует.

— Что ты здесь делаешь? Ты разве не в Сеуле?

— Да, должен быть там, — отвечает он, ухмыляясь. — Но я оставил Лизу и Дмитрия со всем разобраться. Господин Ким — человек семейный. Он поймет, что иногда работу нужно отодвинуть на второй план. — Для Руслана это настоящее откровение. — Иногда, — продолжает он, — нужно ставить на первое место самое важное в твоей жизни. А это ты, малышка. Ты — мой мир. Мой номер один, сейчас и навсегда. Как только я увидел то письмо от Егора, запрыгнул в самолет и полетел прямо сюда. Я так торопился, что забыл мобильный. Это заняло время, но я здесь. И обещаю, что больше никогда тебя не оставлю.

Слезы жгут глаза. Какие прекрасные слова. Слова, которые я и не мечтала когда-либо услышать из его уст. Он опускается на одно колено, и все дети взрываются восторженными криками. Может, они и не видели такого вживую, но все прекрасно знают, что это значит. Я тоже знаю, и у меня от волнения перехватывает дыхание. Он достает из кармана пиджака коробочку и открывает ее. Идеально.

Оранжево-желтый камень мерцает в свете ламп, и меня накрывает такая волна радости и любви к нему, что я на мгновение забываю, как дышать.

— Он прекрасен, Руслан.

Камень потрясающий, и он значит для меня гораздо больше, чем тот безумно дорогой бриллиант, который он подарил на нашу первую помолвку. Но что действительно растапливает мое сердце — это выражение его лица. Взгляд, который говорит, что все это всерьез. Что я — его, а он — мой.

— Эмма, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Окажешь ли ты мне честь стать моей женой?

— Снова? — спрашиваю, улыбаясь ему сверху вниз.

Руслан ухмыляется в ответ.

— Снова. Но на этот раз — навсегда. На этот раз мы все сделаем правильно.

Киваю, позволяя слезам течь по щекам, пока он надевает идеальное кольцо мне на палец. Там уже целая коллекция, и это заставляет нас обоих тихонько рассмеяться.

Он поднимается на ноги и заключает меня в объятия. Прижимаюсь к нему, чувствуя, как гулко стучит его сердце, ощущая его теплое дыхание на своей коже. В безопасности, счастливая, любимая. Это была долгая, извилистая дорога, но она привела нас именно сюда, и нет на земле другого места, где бы я хотела сейчас оказаться. Все недостающие части нашей мозаики наконец-то сложились.

Дети вокруг сходят с ума. Сёма включает новую песню — «Happy End» группы Пара Нормальных. Мельком думаю, откуда парень его возраста знает такую вещь.

И, хотя песня совсем медленная, вокруг нас разворачивается стихийная вечеринка, а Руслан не выпускает меня из объятий, медленно покачиваясь в такт и прижавшись губами к моему уху.

— Я больше никогда тебя не отпущу, малышка, — шепчет он.

Чувствую то же самое. Вместе мы танцуем в центре зала, окруженные неудержимой радостью юности. Окруженные жизнью и любовью. Мы в объятиях друг друга, именно там, где и должны быть.

Глава 48. Эмма

ВЕСНА

Теплые волны Средиземного моря омывают мои ноги, и пальцы глубже зарываются в мягкий, прогретый за день песок. Вздыхаю, глядя на безупречно-голубое небо над головой. Ни единого облачка, лишь ласковое тепло клонящегося к закату солнца.

Это место идеально… почти. Уголки губ сами ползут вверх, когда я слышу за спиной его шаги, шлепающие по мелководью. Вот теперь — идеально.

Руслан обхватывает меня за талию, крепко прижимая к себе. Его твердая грудь, эти потрясающие бедра… И знакомое, всегда желанное прикосновение его члена. На нем нет плавок, но это, полагаю, не проблема, ведь мы на нашем частном пляже. Откидываюсь на него, наслаждаясь двойным теплом — погоды и моего мужа. Моего совершенно нового и в то же время давно любимого мужа. Единственного мужчины, которого я по-настоящему любила.

— Ты счастлива,

mi amor

? — спрашивает он, целуя мое плечо.

Мы проводим медовый месяц здесь, на побережье Испании, недалеко от Валенсии, родного города его матери. В детстве братья Князевы часто приезжали сюда на каникулы, и это место хранит для Руслана драгоценные воспоминания. Раньше я сопротивлялась идее приехать сюда, но теперь... теперь я чувствую покой. Я примирилась с тем, что случилось с его матерью, и с его братьями. Прошлое осталось там, где ему и место, а все наши мысли устремлены в будущее, которое мы строим вместе. Этот мужчина на сто процентов мой, так же как я — его, и ничто, и никто не встанет у нас на пути. Мы усвоили уроки прошлого.

— Очень счастлива, — отвечаю я. — Счастливее, чем когда-либо. Спасибо, что привез меня сюда. Это действительно особенное место.

Чувствую, как он улыбается мне в кожу.

— В детстве оно всегда казалось мне волшебным. Спасибо, что согласилась, госпожа Князева.

— Не стоит благодарности. Здесь прекрасно, господин Князев. Идеальное место, чтобы отпраздновать наше новое начало.

Мы с Русланом быстро поженились снова. Скромная церемония в его семейном доме, на которой присутствовали только его родные, а еще бабушка Люся и её Арменчик. Своих родителей я не позвала — они принесли бы с собой лишь свою ядовитую ауру.

Я боялась, что того же можно ожидать от Кирилла и Дмитрия, но они оба вели себя безупречно. Даже обняли меня. Скорее всего, мы никогда не станем лучшими друзьями, но это и не нужно — достаточно просто оставить все в прошлом. Мы все любим Руслана, и ради него способны заключить перемирие.

Я знаю, Руслану все понравилось — особенно небольшая вечеринка после, где впервые за столько лет собрались все его близкие. Рита приготовила для нас настоящий пир, а позже присоединились несколько друзей, включая Марту.

Как я и предполагала, Руслан с радостью ей помог. Я не задавала лишних вопросов, но Марта, кажется, довольна условиями развода, которые освободили ее от контроля Феди. И вскоре после того, как она оказалась в безопасности, произошла забавная вещь — в машине Феди обнаружили крупную партию кокаина. Он клялся и божился, что наркотики не его, и, судя по ухмылке на лице Руслана, когда появились новости, я подозреваю, что Федя говорил правду. Но этот скользкий мерзавец не заслуживал ничего иного.

После свадьбы мы вернулись в квартирку в Люберцах, и Руслан перенес меня через порог. Банально, но так мило, и я была на седьмом небе от счастья. Огромный особняк в центре Москвы никогда не станет для нас настоящим домом, не после всего, что там произошло. Мы говорили о том, чтобы найти что-то новое, но ни один из нас не торопится покидать место, которое открыло для нас эту новую главу.

А теперь мы здесь, под ласковым испанским солнцем, после дня, наполненного изысканной едой, плаванием и простым наслаждением обществом друг друга. И сексом. О, боже. Сколько же у нас секса. Такое чувство, будто мы открыли его для себя только сейчас, несмотря на двадцать с лишним лет, прошедших с нашей первой ночи.

Его большие ладони блуждают по моему телу, и я ахаю, когда он проскальзывает ими под лифчик бикини. Его пальцы играют с моими сосками, а поцелуи в шею сводят меня с ума.

— Мы еще не занимались любовью в море, — шепчет он, прижимаясь ко мне своим каменным членом.

Хихикаю.

— Мне кажется, это единственное место, где мы еще этого не делали.

Руслан согласно мычит, не отрывая губ от моей кожи.

— Балкон. Кухонный остров. Диван. Душ. Джакузи. Прямо на песке.

Он сопровождает каждое названное место поцелуем в шею.

— Но не в море.

— Что ж, может, сейчас самое время. Если ты, конечно, не слишком устал?

Руслан разворачивает меня к себе и одним движением подхватывает, так что мои ноги обвивают его талию.

— Устал? Я покажу тебе, что такое «устал», проказница.

Смеюсь и держусь за его плечи, любуясь тем, как капельки соленой воды поблескивают на его мускулистом теле. Наклоняюсь, чтобы поцеловать его, а он отодвигает тонкую ткань моих плавок. Один палец скользит в меня, а большой ложится на мой клитор. Он безошибочно знает, как управлять моим телом. Знает все мои секреты. Впрочем, и я знаю его. Провожу рукой между нами и сжимаю толстое основание его члена.

— Хочу тебя. Внутри.

Он проворачивает палец.

— Я и так внутри,

mi amor

.

Несмотря на дразнящий тон, он прекрасно понял, чего я хочу, и через несколько секунд уже насаживает меня на свой твердый член, заполняя так, что я выкрикиваю его имя. Вскоре мы оба стонем от удовольствия под нежный плеск волн. Он утыкается лицом в мою шею, и я прижимаю его к себе. Идеальный момент, застывший во времени.

— Я так тебя люблю, — шепчет Руслан. — Давай останемся здесь навсегда?

— Нет. Но мы будем вместе навсегда, а это еще лучше.

Мы остаемся в объятиях друг друга, наблюдая, как впечатляющий закат окрашивает небо в розовый. От этого зрелища захватывает дух. Но пока я с Русланом, неважно, где мы находимся. В Люберцах, в районе Курского вокзала или хоть в Тимбукту.

Где бы мы ни были, наш дом — там, где мы вместе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 49. Руслан

ДЕКАБРЬ

Выражение лица моей жены бесценно. Ради таких моментов я живу. Мой взгляд должен быть прикован к сцене, но для меня величайшее зрелище на земле сидит прямо рядом со мной. Каждый раз, когда смотрю на Эмму, я вижу не просто женщину, а целую вселенную — мою вселенную.

Мы в переполненном зале одной из самых престижных танцевальных школ на Арбате. Рождественское представление захватывает дух — смесь разных стилей хореографии и музыки, дети от четырех до пятнадцати лет демонстрируют выдающиеся таланты. Каждый номер — маленькое чудо, но я здесь не только ради искусства. Мы здесь, чтобы увидеть Сёму, который начал обучение по стипендии в этой школе в сентябре.

Весь наш ряд забит его болельщиками — Ася, парни из мотоклуба, его мама и братья с сестрами. И в центре всего этого — Эмма. Она — сердце этого проекта, его движущая сила. Женщина, которая сделала все это возможным.

Ее руки сложены перед собой, янтарные глаза сияют от радости, следя за каждым движением мальчика на сцене. В этом взгляде — вся ее нежность, вся нерастраченная материнская любовь, которую она теперь дарит этим детям. Пухлые губы приоткрыты в восхищении, и она выглядит невероятно. Да, даже здесь я хочу ее. Это не просто физическое влечение — это глубокое, всепопоглощающее чувство к женщине, которая каждый день доказывает свою невероятную силу. Но больше того, я восхищаюсь ею.

Моя жена стала настоящей стихией, женщиной с миссией. Она использовала деньги от развода, чтобы основать фонд, и Сёма был первым, кто получил помощь. Ее деловая хватка, которую я всегда ценил, теперь направлена на благотворительность. И это делает ее еще более притягательной.

Фонд «Отважные Юные Таланты» оплачивает полное обучение Сёмы плюс все «дополнительные расходы». Андрей был первым водителем, нанятым фондом, и с тех пор их стало больше — дети не ограничены отсутствием транспорта. По сути, она помогает детям добраться туда, куда им нужно, самыми разными способами. Есть талантливый юный боксер, получающий тренерскую подготовку высшего уровня, суперзвезда математики, проходящая курсы университетского уровня, и подросток из неблагополучного района, чье стремление стать архитектором теперь финансируется.

Выгоду получили не только молодые люди из Люберец, но и со всей Москвы. Она взяла навыки, полученные за годы благотворительной работы, и объединила их со страстью что-то изменить. Я не мог бы гордиться больше своей умной, доброй и, да, сногсшибательно красивой женой.

Представление подходит к концу, и она первая вскакивает на ноги, аплодирует и кричит. Потом, шокируя меня, засовывает два пальца в рот и свистит, пока Сёма кланяется. Эта непосредственность, эта живая энергия — то, что я люблю в ней больше всего. Даже после всего этого времени она умеет удивлять.

У мамы Сёмы слезы текут по лицу, и то, как она смотрит на мою жену, по-настоящему доходит до меня — Эмма полностью изменила судьбу этого молодого человека. Будущее всей его семьи теперь может выглядеть совсем иначе.

Я аплодирую вместе со всеми, затем жду с женой, пока все выходят из зала, направляясь на прием в фойе. Удерживаю ее в затемненном зале и притягиваю в свои объятия, как только мы остаемся одни. Этот момент принадлежит только нам.

Эмма издает восхитительный маленький писк, и я убираю ее волосы с лица. Целую скулы, шею и, наконец, губы. Ее руки обвиваются вокруг меня, пальцы переплетаются в моих волосах. Каждое прикосновение — подтверждение нашей связи.

Она смеется, когда мы отстраняемся.

— Я вижу, балет теперь тоже возбуждает тебя, господин Князев?

Провожу рукой по ее спине и останавливаю на идеальной попке.

— Нет, это все ты, госпожа Князева. Я всегда хочу тебя. И горд. Очень горд. То, что ты сделала… Это потрясающе.

Эмма краснеет и отмахивается.

— Нет, это не так — Сёма потрясающий. И все эти другие дети. Но я бы солгала, если бы сказала, что это не приносит удовлетворения. Я люблю наблюдать, как они расцветают. Так волнительно видеть, кем они могут стать.

Когда она это говорит, я понимаю — в некотором смысле эти молодые люди теперь как ее собственные дети. Она вложилась в их будущее, работая с семьями. Это ее способ быть матерью, дарить любовь и заботу, которую не смогла подарить своим собственным детям. Это разрывает мне сердце, но одновременно наполняет гордостью.

Достаточно ли этого для нее? Мы не слишком стары для ЭКО или усыновления, но пока никто из нас об этом не упоминал. Отчасти потому, что мы были слишком заняты, наслаждаясь друг другом. Мы переехали в новый дом — место поменьше, где можем создавать новые воспоминания. Там есть место для детей, но это то, что мы не обсуждали.

— Я только что говорила о них, как о своих собственных детях, да? — произносит она, ее мысли явно отражают мои.

— Да, но в этом нет ничего плохого. Ты можешь быть похожей на маму, не будучи ею.

Эмма проводит рукой по моей щеке, и я поворачиваюсь, чтобы поцеловать ее ладонь. Ее глаза смотрят в мои, и я чувствую силу нашей связи. Мы поклялись всегда быть честными друг с другом. Достижение дна стало отправной точкой, чтобы подняться снова — вместе. Теперь ничто и никто никогда не разлучит нас — включая нас самих.

— Я счастлива этим, Руслан. Жизнью, которую мы построили, и тем, что я тетя. А ты? Потому что если нет, мы можем обсудить наши варианты.

У Кирилла и Алины родился новый малыш, есть Лёня, и Майя скоро родит. Семья Князевых расширяется, и мы играем в этом активную роль. Мы няньки по вызову, и Эмма помогла Майе подготовить детскую в их лофте на Арбате. Нахождение рядом с матерями и младенцами больше не причиняет ей боли. Думаю, она смирилась с этим, и я тоже.

Кроме того, проводя больше времени с детьми, я понял одно — они очень выматывают. Я люблю, когда они рядом, но также люблю отдавать их обратно. Моя жизнь с Эммой идеальна, и я не хочу ничего менять. Мы как влюбленные подростки, которые не могут насытиться друг другом. Возможно, это эгоистично, но я хочу, чтобы так и оставалось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я тоже счастлив тем, что у нас есть, — говорю, обнимая ее за плечи и неохотно иду к вечеринке за дверями зала. Не могу удержаться от последнего поцелуя. — Тебя, родная, для меня достаточно. Ты всегда была, и всегда будешь. Я так сильно люблю тебя — именно такой, какая ты есть. Именно такими, какими мы есть.

Эмма обнимает меня за талию и одаривает сияющей улыбкой, и мы вместе входим в комнату, полную друзей и счастливых лиц. Многое изменилось за последние месяцы, но одно остается неизменным — я не могу оторвать от нее глаз и рук. Мое желание к ней не угасает, оно становится глубже, пронизанное уважением и восхищением.

Мы прошли через ад, чтобы оказаться там, где мы сегодня, и я бы не изменил ни единой секунды. Наша любовь сильнее, чем когда-либо, и ничто в мире не может встать на нашем пути. Это не просто слова — это истина, выгравированная в наших сердцах.

Эпилог. Руслан

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

— Боже мой, какой же он очаровательный! Только посмотри на эти пухленькие щечки, — голос Эммы наполнен счастьем, глаза светятся чистой радостью, пока она баюкает Алекса, нашего младшего племянника.

Она бросает взгляд на Кирилла, стоящего рядом с ней.

— Знаешь, я думала, он похож на Алину, но теперь вижу в нем много от тебя. — Она быстро целует макушку Алекса, покрытую нежным пушком, прежде чем добавить: — Думаю, дело в слюнотечении.

Улыбка, которую она дарит моему брату, откровенно озорная, а Кирилл лишь закатывает глаза и отпивает виски.

Их отношения кардинально улучшились за прошедшие двенадцать месяцев — настолько, что теперь они регулярно проводят время в компании друг друга, не прибегая к открытой войне. Их перепалки нынче больше напоминают добродушные подколы между дружелюбными соперниками, нежели ядовитые нападки заклятых врагов.

— Думаю, она права, братишка, — говорит Дмитрий, подходя к ним. — Видел, как ты точно так же пускал слюни сегодня утром в кабинете. Кофе в одной руке, Алекс в другой, а сам дремлешь как старик.

Кирилл игриво толкает младшего брата в плечо.

— Это потому что я был измотан, придурок. Твои племянники, похоже, объявили войну сну.

Эмма и Дмитрий обмениваются понимающими взглядами — еще одни отношения расцветают благодаря их схожему злому чувству юмора — затем снова переключают внимание на Алекса.

Мы с женой знаем не понаслышке, насколько изматывающими могут быть дети Кирилла — мы забираем племянников к себе на ночь как минимум раз в месяц. Обожаем ухаживать за мальчишками и стараемся давать передышку Алине и Кириллу, когда можем. Но должен признать, что еще больше мы любим возвращать детей родителям и восстанавливать покой в нашем доме.

После того как Алина забирает Алекса, чтобы уложить его спать, Эмма направляется ко мне, и теперь на ее лице совсем другая улыбка.

— Почему ты стоишь здесь в одиночестве?

Я наклоняю голову, прижимаясь губами к ее уху.

— Наблюдал за тобой и представлял, как сорву с тебя это платье, как только доберемся наверх.

Эмма ахает, изображая возмущение, прежде чем провести руками по глубокому красному шелку.

— Только не это, дорогой. Оно одно из моих любимых.

Скольжу рукой к ее заднице и властно сжимаю.

— Тогда не стоило дразнить меня этой совершенной попкой в нем, милая.

— Дразнить? Серьезно? — Ее ресницы трепещут, и немного южанки проскальзывает в голосе.

Как же мне хочется увести ее наверх прямо сейчас. Но если я это сделаю, то затащу в постель и мы не покинем ее до следующего года. Ни за что не захочу возвращаться сюда, когда у меня будет голая и, несомненно, возбужденная Эмма в полном распоряжении.

Это ее первый Новый год в доме отца за больше чем десятилетие, и это много значит для нее — и для меня. Для моей семьи тоже. Так что мы насладимся вечеринкой, а я сдержу свое желание еще на несколько часов.

— Каждый раз, проходя мимо меня, ты специально покачиваешь этими прекрасными бедрами. Не притворяйся, что не так, малышка. Я знаю тебя слишком хорошо.

Ее смешок ничуть не утоляет мой голод. Эта женщина держит меня за горло, и я не хотел бы, чтобы было по-другому.

— Я ничего такого не делаю, дорогой. Думаю, у тебя проблемы, и пора бы тебе обратиться за помощью по поводу этой растущей сексуальной зависимости. — Она произносит это с абсолютно серьезным лицом, только озорной блеск в глазах выдает ее.

Сжимаю ее задницу сильнее и прижимаюсь ртом к уху, чтобы никто не услышал.

— Этим ты заслужила себе шлепки на потом, моя маленькая проказница.

Чувствую, как дрожь пробегает по ее телу, когда она прижимается бедрами к моим.

— Буду считать часы, господин. — С этими словами она уплывает через комнату и садится рядом с сильно беременной Майей.

Вскоре они погружаются в то, что кажется увлекательной беседой, но это не мешает ее взгляду то и дело находить меня, словно она проверяет, что я все еще здесь. Все еще наблюдаю за ней. И я действительно наблюдаю. Даже когда болтаю с отцом и братьями, я исподтишка слежу за ней.

Ее невозможно игнорировать.

Больше двадцати лет вместе, а я все еще безумно влюблен в нее.

∙ ∙ ∙

— Тебе понравился вечер, малышка? — Стягиваю бретельку ее платья и скольжу ртом по шелковистой коже, которую обнажаю.

Покончив с фейерверками и празднованием, мы удалились в святилище нашей спальни здесь, как только это стало прилично.

Казалось, она хорошо проводила время на вечеринке, но я не могу не думать о том, каким большим шагом это было для нее. Для нас. Это первая ночь, которую мы проводим вместе в моем детском доме с тех пор, как снова поженились, и я прекрасно понимаю, как тяжело ей было согласиться на это.

— Очень, — она обвивает руками мою шею, мурлычет от удовольствия.

Весь вечер я дразнил ее, недвусмысленно давая понять, какие непристойные вещи планирую с ней проделать, как только останемся одни. Но и она дразнила меня не меньше — просто своим существованием. Облачив свои феноменальные изгибы в это платье и красуясь в нем передо мной последние шесть часов.

Осыпаю поцелуями ее ключицы, быстро управляясь с платьем, отправляя его туда, где ему и место — на пол спальни.

— Спасибо тебе за это, дорогая. Это так много для меня значит.

Эмма тихо смеется, и когда я смотрю на ее лицо, глаза сияют от счастья. Она прекрасно понимает, о чем я говорю, и это зажигает меня изнутри. Проведя столько времени в прежнем браке, едва общаясь друг с другом, теперь мы просто невероятны в этом, и я очень горжусь нами.

— Не нужно меня благодарить, милый. Мне нравится проводить время с твоей семьей.

Она говорит правду, и это еще одно свидетельство того, как далеко мы оба продвинулись за прошедшие четырнадцать месяцев. Но я не принимаю как должное то, насколько великодушно она приняла их всех обратно в свою жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаю, но я все равно благодарен тебе. Благодарен, что ты снова встречаешь Новый год с нами. — Спускаюсь ртом ниже и сосу затвердевший сосок сквозь бледно-розовый шелк лифчика.

Эмма стонет, запуская пальцы в мои волосы.

— Но еще больше я благодарен, что мы здесь наедине. — Скольжу рукой в ее крошечные трусики, с удовольствием обнаруживая, что она уже влажная для меня. — Только ты и я.

Она подается бедрами вперед, трется о мои пальцы.

— Я тоже.

Кружу указательным пальцем вокруг ее набухшего клитора, наслаждаясь тихими мяукающими звуками, которые она издает для меня.

— Такая жадная маленькая киска, малышка.

Эмма выгибает спину, сильнее прижимая сосок к моему рту.

— Руслан. — Ее отчаянный стон заставляет мой член болезненно пульсировать от желания заполнить ее, но не раньше, чем я еще немного подразню ее.

Скольжу пальцем сквозь ее мокрые складки, касаясь кончиком пальца входа в ее киску и массируя то чувствительное местечко, от которого она мурлычет как чертова кошечка.

— Здесь ты хочешь меня?

Она притягивает меня ближе, обхватив руками мою шею.

— Д-да. Именно там.

Вскальзываю одним пальцем внутрь, продолжая дразнить ее чувствительную плоть другим.

— Довести тебя до оргазма, прежде чем трахнуть? Сделать тебя красивой и влажной, чтобы я мог заполнить тебя своим членом?

Одним плавным движением она обхватывает ногами мою талию, вцепившись в шею, пока я довожу ее до исступления. Обожаю ощущение ее бархатистых стенок, сжимающихся вокруг меня, то, как она извивается подо мной, когда ловит свой оргазм. Такой, какой только я давал и буду давать ей.

Укладываю ее на кровать, рука все еще в трусиках, пальцы все еще играют с ее совершенной киской. Она умоляет позволить ей кончить, пока я скольжу зубами и губами по ее коже. Дразню и мучаю, пока она не балансирует на грани, а мой член не плачет от желания быть внутри нее. Сжалившись над ней, прижимаю подушечку большого пальца к ее набухшему клитору, и она распадается подо мной, неконтролируемо дрожа и выкрикивая мое имя.

И пока она еще дрожит, еще наслаждается последствиями оргазма, стягиваю с нее лифчик и трусики, оставляя ее прекрасно и совершенно обнаженной подо мной.

— Ты так совершенна,

mi amor

, — бормочу, губы не отрываются от ее кожи.

Ее тонкие пальцы проходят сквозь мои волосы.

— Мне нужно, чтобы ты был во мне, милый. — Снова этот намек на южанку, и я уверен, она делает это специально, зная, что это сводит меня с ума. Это одна из причин, почему мы полдюжины раз ездили в Сочи в прошлом году — помимо желания Эммы чаще видеться с бабушкой Люсей, конечно, и моей решимости проводить больше времени с женой и меньше с работой. Что напоминает мне...

— Забыл сказать — у меня есть сюрприз для тебя. Для нас обоих. — Освобождаю свой пульсирующий член из брюк, не тратя время на то, чтобы полностью раздеться, потому что не могу больше ни секунды не погружаться в нее. И когда я действительно скольжу в восхитительно опьяняющее и шелковистое тепло киски моей жены, ее глаза закатываются.

Ей требуется несколько секунд, чтобы отдышаться и сказать:

— Какой сюрприз?

Ласкаю носом ее шею, выскальзывая и медленно вхожу обратно, сдерживаясь от желания трахать ее так жестко, как хочется, пока не расскажу о спонтанном отпуске, который забронировал для нас.

— Ты, я и семь ночей на нашем собственном частном пляже в Турции. Я уже договорился с Асей, она проведет твои занятия.

— Руслан, а как же...

Врываюсь в нее, больше не в силах сдерживаться, когда меня атакуют образы ее в крошечном бикини или вообще без ничего на следующей неделе. Можно подумать, что после более чем двадцати лет вместе мой голод к ней должен был хоть немного утихнуть, но клянусь, он становится сильнее с каждым днем.

Эмма обхватывает меня длинными ногами, упираясь икрами в мою задницу. Прижимаюсь губами к ее шее.

— Что насчет... твоей работы? — задыхается она между вдохами, выгибая спину.

— Обо всем позаботился, малышка. Теперь позволь мне позаботиться о тебе. — Накрываю ее губы своими, не давая высказать дальнейшие сомнения, и забочусь о ней снова и снова, пока она стонет мое имя и сжимает мой член. Здесь или на тропическом пляже — она единственное место, где я хочу быть.

Единственное место, где мне положено быть.

Единственное место, которое я называю домом.

Конец