Незабываемый день рождения Матвея. Из книги Рождение шлюхи

День восемнадцатилетия Матвея выдался нервным. Подростковая бравада и настойчивые советы друзей привели его к массивной дубовой двери "массажного" салона с вывеской «Оазис Релакса». Сердце бешено колотилось. Он толкнул тяжелую дверь.

Полумрак и густой запах ароматических масел обволакивали его. За стойкой сидела женщина, склонившись над журналом. Когда она подняла голову, Матвей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Перед ним была его мать, Анна Петровна. Ее обычно мягкие черты лица застыли в маске ледяного ужаса. Цвет стремительно сбежал с ее щек.

— Мама?! — вырвалось у него, голос сорвался.

Анна вскочила, опрокинув стул. Ее глаза, широко распахнутые, метались между сыном и дверью.

— Матвей?! Что ты здесь делаешь?! — ее голос был визгливым шепотом. — Ты сошел с ума?! Восемнадцать лет – и сразу сюда?! Я тебя так не воспитывала!

Стыд обжег Матвея с головы до пят. Он казался выше матери, но сейчас съежился.

— Я... я не знал, мам! Честное слово! — залепетал он, чувствуя жар на лице. — Ребята сказали... адрес дали... Я думал, просто... расслабиться...

Но внезапно стыд сменился гневом. Он выпрямился.

— А ты? Что ты здесь делаешь? Работаешь... в таком месте? Это же... это же позор!

Боль и горечь мелькнули в глазах Анны. Она резко шагнула ближе, опуская голос до едва слышного шепота.

— Позор? Да, Матвей! Позор! — глаза ее блестели. — Позор, который оплачивает твой институт! Твою новую куртку! Твои гулянки! Оплачивает счета за квартиру! На моей зарплате медсестры мы бы давно сидели на хлебе и воде!

Матвей отшатнулся. Ему стало физически плохо. Анна схватила его за рукав, пальцы дрожали.

— Слушай! Ни звука громче шепота! — ее голос стал жестким, отчаянным. — В каждой комнате камера. Без звука. Если администратор увидит, что я не выполнила процедуру... меня уволят на месте. Сейчас же. Без всего.

Она закрыла глаза. Открыла – в них была ледяная решимость.

— Какой заказ? «Полный релакс»?

Матвей, все еще онемевший, кивнул.

— Нет. Ты заказал «Особый релакс», — прошептала она с ужасом, глядя в журнал записей. — Ты подписал согласие. Там... там контакт. Пениса между... между половыми губами массажистки. И... оральная стимуляция в конце.

Матвей побледнел. Он машинально подписывал бумаги, не вчитываясь.

— Мам, я... я не... — начал он.

— Молчи! — ее шепот был как удар хлыста. — Я должна это сделать. И ты будешь лежать смирно и делать вид, что тебе... что это нормально. Ради моей работы. Ради нас. Понял? Если камера зафиксирует отказ, сопротивление – меня вышвырнут. И тогда... тогда нам конец. Заходи.

Она открыла дверь в комнату. Матвей, как автомат, прошел внутрь. Тусклый свет, кушетка, едва заметная камера в углу потолка. Анна закрыла дверь и повернулась к нему спиной. Шелест ткани. Халат упал на пол. Она стояла в одном белье – простом черном бюстгальтере и трусиках. Ее тело, некогда стройное, теперь с мягкими складками на животе, следами времени. Груди, полные и тяжелые, подчеркнутые бюстгальтером. Матвей отвернулся, стыд сдавил горло.

— Раздевайся. Полностью. Ложись на спину. Сейчас, — ее голос звучал чужим, профессиональным, но с явной дрожью.

Каждое движение давалось Матвею с мукой. Он сбросил одежду, обнажив свое юношеское тело: узковатые плечи, плоский живот, уже заметно напрягшийся член и яички. Он лег на спину, прикрыв глаза рукой. Анна подошла, сняв бюстгальтер. Ее груди, с темными ареолами и сосками, слегка провисли. Она сбросила трусики, обнажив треугольник лобковых волос, половые губы. Матвей сквозь пальцы видел этот унизительный для них обоих вид.

— Расслабься. Ради Бога, расслабься... Двигайся естественно... Камера... — ее голос сорвался.

Первые прикосновения ее намасленных рук к его груди, животу заставили его вздрогнуть. Он напрягся.

— Не дергайся! — прошипела она. Ее руки скользнули ниже, обхватив его член. Он ахнул, инстинктивно попытавшись отодвинуться.

— Лежи! — ее шепот был полон паники. — Имитируй... наслаждение...

Ее пальцы начали двигаться по его члену, стимулируя ствол, головку, яички. Каждое прикосновение было пыткой стыда. Он чувствовал, как его тело реагирует против воли, что добавляло мучительной неловкости. Анна работала методично, ее лицо было каменным, но губы дрожали.

Затем наступил самый страшный момент. Анна приподнялась над ним, широко раздвинув ноги. Матвей увидел ее клитор, влажную щель между половых губ. Она направила его член к себе.

— Помоги... подтолкни... — прошептала она, глядя в потолок, избегая его взгляда.

С невероятным усилием он поднял бедра. Она опустилась, сжав его член между своими половыми губами. Тепло, влажность. Матвей застонал, но не от удовольствия – от ужаса и стыда. Анна начала ритмично двигать бедрами, создавая трение. Ее движения были механическими, отрепетированными, но для Матвея каждое смещение кожи, каждое прикосновение к его крайней плоти было невыносимым напоминанием о том, кто перед ним. Он видел, как ее груди качаются в такт движениям, соски напряжены. Он сжал веки, пытаясь исчезнуть. Стыд был всепоглощающим, физически ощутимым гнетом.

Прошло вечность. Анна остановилась, ее дыхание было прерывистым. Матвей думал, что кошмар закончился. Но нет.

— Теперь... конец процедуры... — прошептала она, голос едва слышен. На ее лице читалась немыслимая борьба. Она медленно сползла с него и опустилась между его ног. Матвей в ужасе приподнялся на локтях.

— Мам... нет... не надо... — он задыхался.

— Лежи! — в ее глазах стояли слезы отчаяния и унижения. — Заказ... камера... Довести до... завершения...

Она наклонилась. Матвей почувствовал прикосновение ее губ к головке члена, затем влажное тепло рта, обхватившего его. Ее язык скользнул по уздечке. Он вскрикнул, не в силах сдержаться, от стыда и неловкости, а не от наслаждения. Вид головы матери между его ног, ее щеки, втянутые при сосании, был самым унизительным зрелищем в его жизни. Он видел гримасу страдания на ее лице, слезы, катившиеся по щекам и смешивающиеся со слюной у его члена. Процесс был мучительно долгим, механическим, лишенным всякой эротики, наполненным только гнетущим осознанием происходящего кошмара.

Наконец, его тело, измученное стрессом и стимуляцией, непроизвольно среагировало. Анна резко отстранилась, едва сдерживая рвотный позыв. Часть спермы попала в рот, остальное на лицо, щеки и губы. Она схватила салфетку, с отвращением выплюнув то, что успело попасть в рот, и быстро вытерла его член и себя от спермы.

— Одевайся. Быстро, — прохрипела она, отвернувшись и торопливо натягивая белье и халат. Голос ее был хриплым от сдерживаемых рыданий.

Матвей одевался дрожащими руками, не глядя на нее. В комнате висел тяжелый, гнетущий запах пота, масла и унижения. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание обоих.

У выхода из комнаты Анна сунула ему в руку бумажку – сдачу с его же денег. Ее пальцы были ледяными.

— Вот. Теперь уходи. И никогда... никогда больше... — она не закончила, отвернувшись. Плечи ее содрогнулись от беззвучных рыданий.

Матвей выбежал на холодную улицу. Деньги в его руке казались кровавыми. Он сжал кулак, чувствуя, как слезы душат его. Восемнадцатилетие. Он получил урок о цене, которую платят любящие. Цене, измеряемой в сантиметрах кожи, в каплях слюны и слез, в невыносимом, всепоглощающем стыде, который теперь навсегда разделял его с матерью. Он не мог смотреть на свои руки, на свое тело. Они были свидетелями. Улица кружилась, и единственным желанием было исчезнуть.