Ты случилась вдруг 2: Лед тронулся

Глава 1 — Приехать и не сказать

Томск встретил тишиной. Не холодом — воздух был ещё тёплый, пах листвой и чем-то сыроватым, словно утренний чай, забытый на подоконнике. Не суетой — вокзал почти пустой. А тишиной. Такой, в которой слышно не только шаги, но и собственные мысли.

Зачем я здесь?

Максим стоял у стеклянных дверей Томска-1, сжимая лямку рюкзака. Внутри — три футболки, толстовка, паспорт, зарядка и пачка денег, сложенных по убыванию. пятьдесят тысяч. Всё, что осталось от прежней жизни. В кармане — телефон, в голове — голос Сони, озвучивающий каждое новое сообщение.

"Ты бы точно оценил наш проспект осенью. Вон там клёны как будто горят."

Он посмотрел в ту сторону — и правда, что-то горело. Только не клёны, а мост.

Он нашёл хостел в пяти остановках от вокзала. Пахло грибами, хлоркой и дешёвым гелем для душа. На ресепшене сидел подросток с фиолетовыми волосами и пластиковыми наушниками. Пожевал губами:

— Номер нужен?

Максим кивнул, протянул паспорт, еле улыбнулся. Хотелось лечь, закрыть глаза и проснуться дома — но не в той квартире, где орала Лена, а в доме, которого никогда не было.

Комната оказалась на втором этаже, с пятном на потолке и двумя металлическими кроватями. Вторая была пустая. Максим швырнул рюкзак на матрас и достал телефон. Соня была онлайн.

Он задержал палец над клавиатурой. В голове вспыхнуло:

Сказать? Просто написать — “я в городе. хочешь увидеться?”

Но вместо этого он набрал:

— Привет. Как ты?

Ответ пришёл почти сразу.

— Замёрзла. Осень у нас настоящая уже. Ветер злой.

Максим улыбнулся. У него внутри тоже дул ветер. Только злой ли он — ещё не знал.

Он написал:

— Зато ты умеешь носить шарфы. Наверное, опять как гусеница замоталась?

Соня прислала смайлик и фото. Она действительно была в огромном шарфе, который закрывал половину лица. Только глаза торчали — серые, как небо сегодня. Макс смотрел на них и чувствовал, как внутри сжимается что-то тихое, но живое.

Я рядом,

— хотел он написать.

Но стёр.

Он лёг, не раздеваясь, и смотрел в потолок. Пятно казалось ему картой. Где-то там — река. Где-то — университет. А где-то — она. Не в переписке. А на другом конце города. Настоящая.

Я приехал. Но не знаю, имею ли право быть здесь.

* * * * *

Утро началось с треска кипятильника. Максим сидел на узкой кухне хостела, ел лапшу из крышки, потому что тарелок не было. Пластик скрипел под вилкой, а чай отдавал железом — наверное, из-за местной воды. Он ел медленно, разглядывая стены с облупившейся краской, и думал:

вчера он приехал в город, где никто его не ждал. И всё равно — не хотел уезжать

.

В кармане оставалось мало денег. Он сделал скрин банковского баланса и без особой цели сохранил его в отдельную папку. Назвал её «начало». Почему-то показалось важным.

В обед он вышел на улицу. Погода была серая, хмурая, но без дождя. Через пару остановок — студгородок. Максим знал маршрут почти наизусть: ещё весной Соня скидывала ему видео, где идёт по этой аллее, снимая жёлтые листья. Он узнал дом. Узнал почтовый ящик, у которого она однажды делала селфи.

Он не стал заходить. Просто прошёл мимо, будто случайный прохожий. Сердце билось в горле. На секунду мелькнула мысль —

а если она сейчас в окне?

. Он поднял взгляд. Третья створка сверху. Пусто.

Вернувшись, он лёг на кровать и провалился в сон, даже не разувшись.

Во сне он стучал в какую-то дверь. Снова и снова. Нерешительно. С той стороны кто-то был — он чувствовал дыхание. Но дверь не открывали. Он говорил:

«Я не зря пришёл. Просто впусти»

. Но ответа не было. Только шарф, который скользнул под порог. Шарф — как у Сони. И звук шагов, удаляющихся по лестнице.

Он проснулся с дерганым вздохом. В окно било солнце, будто его не было тысячи лет. Он не сразу понял, где находится. Поднялся, посмотрел в зеркало — растрёпанный, бледный, с красными глазами.

Телефон завибрировал. Соня написала:

—

Завтра у нас будет киноночь. Девчонки накупили какой-то фигни и настаивают на "Сумерках". Спаси.

Он поймал себя на том, что улыбается. И тут же почувствовал, как эта улыбка трещит изнутри — как лёд под ногами.

Он ответил:

— Бери мятный чай и делай лицо, как будто страдаешь. Может, тебя пожалеют.

Она прислала гифку с унылой Беллой. Он не удержался и ответил смайлом. Потом положил телефон и сел на край кровати.

Она пишет. Она смеётся. Она считает, что я где-то далеко.

Максим посмотрел на свою обувь. Грязные кроссовки, прошедшие шесть вагонов и двенадцать часов пути. Он был ближе, чем она думала. Но признаться — пока не мог.

* * * * *

Он вышел ближе к вечеру. Улицы были почти пусты — в Томске рано темнеет, особенно осенью. Ветер шёл низко, как будто тёрся щекой о асфальт. Сухие листья царапали ботинки, будто кто-то нашёптывал:

задержись

.

Максим шёл без маршрута. Просто двигался. Под ногами — деревянные мостки, потрескавшийся бордюр, куски старого асфальта. Домики как из фильмов: резные ставни, облупленные таблички с номерами. Где-то за стеной кто-то играл на баяне. Или, может, просто пытался — ноты срывались, как пьяный смех.

Этот город странный,

— подумал он. —

Старый. Но не мёртвый. Как будто только что проснулся после тяжёлого похмелья.

Он остановился у светофора. Зеленый — моргнул и тут же исчез. Машин почти не было. Улица казалась безвременной — ни спешки, ни суеты. Как будто город никому ничего не должен. Как он сам.

Максим зашёл в маленькую кофейню с тусклым светом. За стойкой — девушка с пирсингом в губе, лет двадцати. Она кивнула:

— Капучино?

Он кивнул в ответ. Пока ждал, смотрел в окно.

Снаружи прошёл парень с гитарой. Девочка в шарфе. Пожилая пара с собачкой. Все — как будто в своём кино.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он взял бумажный стакан, сел у окна. Пил медленно. Кофе был не очень — но тёплый. Тепло растекалось по груди, будто возвращая телу форму.

Я же не просто так здесь. Я хотел, чтобы было по-другому.

На стене кто-то оставил надпись ручкой:

«здесь можно дышать, если не боишься»

Максим улыбнулся. Он не знал, боится ли. Но дышал.

* * * * *

В хостеле было душно. Кто-то жарил сосиски на общей кухне, и запах вёл себя нагло — залез под дверь, забрался в волосы, въелся в простыню. Максим лежал на кровати, босиком, в футболке, уставившись в потолок. Наушники валялись рядом, но музыка казалась фальшью. Хотелось тишины — той, что бывает, когда с кем-то просто рядом.

Телефон завибрировал.

Соня

:

—

Я пришла домой и опять забыла купить яйца. На завтрак будет йогурт и уныние.

Он улыбнулся. Её сообщения всегда были как глоток воздуха — живые, странные, немного нелепые.

Максим

:

—

Йогурт с унынием — это по-нашему. Ты хотя бы купи весёлую ложку. С ушками.

Соня

:

—

У меня есть с пандой. Но она сломалась. У панды больше нет лапы. Теперь это ложка-инвалид.

Максим

:

—

Главное, чтобы не ложка-самоубийца.

Соня

:

—

Она просто немного выгорела. Как и мы все.

Он задержал палец над экраном. Хотел ответить легко, в шутку. Но вдруг — остановился.

Набрал:

Я сегодня был в кофейне на Крылова. Там такие пельмени с картошкой, что я чуть не заплакал.

И тут же стёр.

Если она увидит адрес — догадается. Её квартира — в пяти минутах оттуда.

Он снова набрал:

А у нас в Сибири — если не ел пельмени, не жил.

Она ответила стикером — пельмень с глазами, в ушанке. Потом — молчание. Минуты три. Максим уже думал, что она ушла спать. Но телефон снова мигнул.

Соня

:

—

У меня на кухне потоп. Макароны сбежали из кастрюли, кран капал всю ночь, и теперь пол скользкий, как каток. Велкам в общагу.

Максим усмехнулся. Даже в жалобах у неё был стиль. Она умела превращать бардак в анекдот.

Максим

:

—

Просто ты приручила хаос. Надо было сразу выдавать тебе медаль: "Героически выжила среди мокрых макарон".

Соня

:

—

Хаос — это я. Полузамёрзшая, в носках, с половником в одной руке и полотенцем в другой. Словно не человек, а бытовая трагедия.

Максим

:

—

Ну, бытовая трагедия с чувством юмора — уже почти кино.

Соня

:

—

Значит, ты будешь тем загадочным героем, который спасёт меня от воды и варёной лапши?

Он завис.

Я бы пришёл прямо сейчас. Убрал бы, сварил нормальный ужин и остался на ночь. Только ты пока не знаешь, что я рядом.

Но написал другое:

Максим

:

—

Если ты оставишь ключ под ковриком — подумаю. Но только ради лапши. Не ради тебя, конечно.

Соня

:

—

Само собой. Какой романтики, вы что.

Ответ сопровождался стикером — уставшая панда в халате и с кружкой. Он долго смотрел на этот стикер, будто пытаясь запомнить всё, что в нём было: её упрямство, ирония, уставшая нежность.

Он не стал больше писать. Просто лёг на кровать, закинул руку за голову.

Соня была где-то недалеко. В пределах маршрута.

Он знал улицу, знал окно, знал даже, какой шарф у неё сегодня.

Но она — не знала о нём. Ещё нет.

И в этом молчании между строк вдруг стало тепло. Как будто она всё равно чувствовала.

* * * * *

Утро началось с бодрого намерения «искать работу». Максим нацепил худи, кроссовки, включил карту и пошёл по ближайшим меткам: «работа разнорабочим», «курьер», «монтажник». Первые два адреса оказались просто номерами в закрытых офисных центрах. Третье — маленькая конторка на первом этаже жилого дома с табличкой, сорванной наполовину.

Он позвонил. Никто не ответил. Через минуту вынырнул мужик в форме и с сигаретой:

— Тебе чего?

— У вас висит объявление, — сказал Максим, стараясь говорить вежливо.

— А, это старое. Мы уже никого не ищем. Забыл снять. Бывает.

И ушёл, даже не дослушав. Максим постоял пару секунд, потом развернулся и пошёл вдоль улицы. Было противно не то что от отказа — от чувства, будто его

не видят. Он вроде бы и есть, но для этого города — как тень. Бессильная, ненужная.

На перекрёстке он присел на скамейку. Рядом копошился дворник: старик в телогрейке, с замотанным шарфом, гнал листья в кучу. Щётка поскрипывала, как будто сама разговаривала.

— Устал? — не поднимая глаз, сказал старик.

Максим удивился, но кивнул.

— Немного.

— Не страшно. Тут все сначала устают. Потом привыкают. А потом уходят.

— А если не уходить?

— Значит, начинаешь жить. Только не сразу. Тут время по-другому идёт. Сначала ты Томск слушаешь, потом он тебя.

Он подмигнул и пошёл дальше, волоча за собой совок на колёсиках. Максим смотрел ему вслед — и впервые за день не чувствовал себя полным идиотом.

Вернувшись в хостел, он зашёл на кухню. Там, как обычно, сидел тот парень с чёрной кофтой и слишком серьёзным лицом. На футболке — принт: "Root access is sexy". Рядом лежал ноутбук, а на столе — обрывки проводов, разобранный роутер и какой-то коммутатор.

— Ты кто? — спросил парень, не отрываясь.

— Макс. Недавно заселился.

— Я Антон. Админ. Если хочешь ловить нормальный вайфай — скинь мне сто рублей и не трогай антенну на подоконнике. Я её настраивал неделю.

Максим усмехнулся.

— Не трону. Я даже не знаю, что это.

Антон кивнул, довольный. Потом снова уткнулся в экран и пробормотал:

— Я тут хочу запустить ретранслятор через крышу. Если подцепить питание от водонагревателя, будет сигнал во весь двор. Только не говори управляйке. Они тупые.

— Угу. Не скажу. А если взорвётся?

— Тогда все узнают. Но хотя бы красиво.

Максим засмеялся. Впервые за последние дни — по-настоящему. Глупо, но легко. Словно что-то в этом парне с фанатизмом в глазах было заразительным. Он вспомнил, как сам мог часами возиться с плеером в детстве — только бы всё работало.

Он ушёл к себе и лёг на кровать. Телефон мигнул.

Соня

:

—

Завтра в девять на работу. Какое же это преступление — вставать, когда ещё темно. Хочу быть берложным зверьком и спать до весны.

Максим усмехнулся. Уже узнаваемый тон — жалоба с хвостом шутки.

Максим

:

—

Зато ты молодец. Те, кто встают рано, заслуживают тёплые носки и медаль за выживание.

Через минуту — сердечко под сообщением. И тишина.

Он смотрел на экран, как будто это был не просто смайлик, а что-то настоящее. Как будто её рука коснулась его пальцев — легко, мимолётно, почти случайно.

Сказать бы ей. Просто взять и сказать: «Я рядом».

Но он не сказал.

Пока нет.

P.S. Первая часть книги -

Глава 2 — На расстоянии шага

Проснулся Макс от звука перфоратора. Сначала не понял, где находится — привычка думать, что в родной квартире, с орущим чайником или криками Лены из соседней комнаты. Только тут — не орали. Гудело. Стук, вибрация, будто дом проваливался в асфальт.

Максим сел на кровати, потёр лицо. Было семь двадцать. В хостеле уже кто-то шаркал тапками, хлопала дверь душа. Под потолком — трещина, знакомая, как родинка. Точно. Он всё ещё здесь. В Томске. В хостеле. С семнадцатью тысячами в кармане.

На доске у ресепшена висело объявление:

“Нужен помощник на стройку. Без документов. Наличка каждый вечер. Адрес: ул. Никитина, 14. Спросить дядю Колю.”

Он сфоткал на автомате.

Через полчаса уже стоял у нужного подъезда. Бетонный мешок с отколотой плиткой. У ступеней курил мужик в старом свитере и кирзачах, с лицом, которое уже видело всё и даже чуть больше.

— Ты по делу? — спросил он, без приветствия.

— По объявлению. Я могу попробовать.

— Сколько весишь?

— Семьдесят.

— Потянешь мешки?

— Да.

— Тогда погнали.

И всё. Без анкет, без имени. Сразу — на площадку.

Там пахло цементом, металлом и чужим потом. Максим три часа таскал блоки, дважды чуть не навернулся с лестницы, один раз пролил грунтовку и услышал от прораба классическое «ты что, не головой родился?». Но никто не выгонял. Просто кидали очередную задачу — и он шёл, не огрызаясь.

К обеду руки дрожали. Вода из пятилитровки казалась вкуснее любого капучино. Он думал, что упадёт прямо в мусорный бак, но выдержал.

К шести дядя Коля дал ему конверт:

— Тут полторы. Завтра приходи — если не передумаешь.

Максим поблагодарил и пошёл. Медленно. Как будто каждая ступень тротуара — экзамен.

В хостеле от него пахло мокрым песком и болью в пояснице. Он скинул кроссовки, рухнул на кровать и смотрел в потолок.

Я не пропал. Я работал.

Это было ничтожно, грязно, тяжело. Но своё. Без скандалов. Без унижений. Просто обмен времени на выживание.

Он достал телефон. И начал набирать:

Соня. Я здесь. В Томске. Уже неделю. Хотел сказать — но не знал, как.

Палец завис над кнопкой «отправить». Он замер. Потом гасит экран.

Не сегодня.

Но скоро.

* * * * *

Он проснулся в 9:17.

Потолок не двигался, время — тоже. Только тело болело так, будто ночью по нему прошлись молотком, а потом сверху пролили бетон. Руки не гнулись. Плечо будто стёрлось. Спина ныливо просила:

«ещё пять минут»

.

Но потом его словно ударило током:

Работа. Чёрт. Работа в восемь.

Максим вскочил. Рюкзак, носки, кроссовки. Щётка в зубы на бегу, лицо под ледяную воду, футболка даже не та — чужая, из корзины «на всякий случай». Он выскочил из хостела, проскочил мимо ресепшена, чуть не сбил бабушку у ларька и, запыхавшись, примчался на стройку.

Во дворе дядя Коля курил. Уже без каски. Его взгляд был ленивый и равнодушный, как у человека, который всё понял ещё до того, как ты открыл рот.

— Ты опоздал, — сказал он, не отрываясь от дыма.

— Я... Проспал. Вчерашний день — просто…

— Не рассказывай, — перебил тот. — Не обижай ни себя, ни меня. У нас не театр. Тут на место твой сосед уже пришёл. Не плачь. Иди дальше. Всё.

Максим стоял пару секунд. Потом кивнул.

Слов не было. Да и не нужны они были.

Он вышел за ворота, прошёл пару метров и присел на бетонный блок. Плечи опустились. В голове — гул, как будто снова перфоратор, только уже внутренний.

Блядь. Сутки. Я продержался сутки.

Руки дрожали не от холода. Не от усталости. А от того, что всё усилие — впустую. Опять.

Он достал телефон. Хотел написать Соне:

«Знаешь, я лох. Меня уволили, потому что не услышал будильник.»

Но экран оставался пустым.

Он просто положил его на колени и смотрел, как в лужах отражается октябрьское небо. Мутное, с рваными облаками. Как внутри.

Скоро, Соня. Обязательно скажу. Но не сейчас. Сейчас — просто посижу немного. Чтобы не развалиться.

* * * * *

Он пришёл в хостел к обеду, с ногами, как деревянными балками. В голове стоял гул от слов дяди Коли, но больше всего — от собственного молчания. Он не сказал ни "извините", ни "дайте шанс", ни даже "хорошо". Просто ушёл.

На кухне было пусто. Максим закинул в кружку лапшу, залил кипятком из общего чайника и сел. В ложке дрожала крошка зелёного лука. На вилке — тугой ком теста.

Он ел медленно. Как будто чем медленнее будет еда, тем дольше удастся не думать.

Но мысли приходили.

Я в городе. Без денег. Без работы. В рубашке с чужого плеча. А она даже не знает.

Он достал телефон. Открыл чат.

Долго смотрел. Потом всё-таки написал:

Максим:

—

Соня. Я в Томске. Уже неделю. Прости, что сразу не сказал.

Он замер, уставившись в экран.

Никаких прочитано. Никаких движений. Он убрал телефон экраном вниз.

Прошёл час. Потом ещё сорок минут. Потом ещё двадцать. И только в момент, когда он снова заварил чай и собирался уйти в душ, пришло:

Соня:

—

Серьёзно?

Он сразу набрал ответ:

—

Я не знал, обрадуешься ли. Не хотел влезать. Но я рядом. И хотел бы увидеться.

Ответ пришёл не сразу. Пять минут. Десять. Он встал, прошёлся по коридору. Вернулся. Сел. И только тогда:

Соня:

—

Не знаю, что сказать. Но ладно. Давай попробуем.

Он выдохнул. Словно всё напряжение, копившееся внутри, ушло сквозь пол.

Они быстро согласовали место: набережная. Вечером. Там, где обычно не шумно.

В 18:30.

Он встал, пошёл к зеркалу. Щетина с двухдневной злостью. Синие круги под глазами. Он включил воду, начал бриться, сбривая остатки страха. Потом нашёл чистую футболку — случайно завалившуюся под кровать. Старые кеды — в мусор. Из ящика "забытая обувь" возле ресепшена достал почти новые — и по размеру, и по духу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Побрился. Почистил зубы. Побрызгал левым антиперспирантом от кого-то до него. Посмотрел на себя — не красавец. Но и не тень.

Если уже сказал «я здесь» — будь здесь полностью.

Он вышел на улицу. Солнце садилось. Листья кружились, как мысли.

Впереди — встреча. Без шаблонов. Без гарантий.

Но впервые — настоящее.

* * * * *

Он пришёл на место за двадцать минут до времени. Сел на край скамейки, откуда открывался вид на реку. Ветер тянулся от воды, пах чем-то влажным и острым — то ли прелыми листьями, то ли чужими историями.

Максим теребил край рукава. В голове не было ни одной репетиции, хотя он столько раз представлял эту встречу. В каждом варианте всё шло иначе: Соня либо обнимала, либо хлопала по щеке, либо смеялась — но молчаливого взгляда в упор он не просчитывал.

Она появилась ровно в 18:30.

Пальто цвета кофе с молоком. Волосы собраны в невысокий пучок. Без макияжа, без попытки произвести впечатление. Просто — она. Как была в переписке. Только живее.

— Привет, — сказала она первой.

— Привет, — ответил он.

Пауза. Они не обнялись. Не подошли ближе. Просто стояли в полуметре. Как будто рядом — слишком близко, а дальше — уже поздно.

— Ты правда… всё это время был здесь? — спросила она, не глядя.

Максим кивнул.

— С первого дня. С вокзала. Хостел. Потом… попытка с работой. Не получилось.

— Почему не сказал?

Он сглотнул.

— Сначала думал — сюрприз. Потом понял, что сюрпризом это не будет. Потом испугался. Подумал, вдруг ты уже… другая.

— Я?

Она чуть усмехнулась, но без насмешки. Просто, чтобы разрядить воздух.

— А ты?

— Я — здесь. Всё тот же. Только с синяками под глазами и лапшой по утрам.

Они медленно пошли вдоль набережной. Молчали. Только шаги и вода. Иногда машины проезжали за спиной. Иногда листья падали прямо на дорожку, и она чуть ускорялась — будто не хотела, чтобы он видел, как ей не по себе.

— Ты ждал, что я обрадуюсь? — спросила она.

— Нет. Только надеялся, что не отвернёшься.

Соня прикусила губу. Посмотрела в сторону воды.

— Не отвернулась. Просто не понимаю, что с этим делать.

Максим кивнул.

— Я не прошу. Не навязываюсь. Просто хотел сказать: я не исчез. Мне было важно быть ближе. Потому что…

ты — тот человек, о ком я вспоминал, когда всё рушилось.

Соня остановилась. Смотрела на него несколько секунд.

Он боялся дышать.

— Я не знаю, что сказать, — тихо сказала она. — Но мне не хочется уходить.

Он не улыбался. Просто кивнул.

Они пошли дальше. Слов было больше не нужно.

* * * * *

Они дошли до её дома, не договариваясь. Просто шли. Молча, в такт шагам. Воздух становился холоднее, но внутри у Максима было тепло. От её взгляда. От того, что не ушла. От того, что шла рядом.

У подъезда она остановилась и достала ключи. Металл звякнул о перила. Она посмотрела на него — ровно, спокойно.

— Спасибо, что проводил, — сказала она. Не "что приехал". Не "что сказал". Просто — "проводил". Будто не было этих семи дней молчания, не было срыва на работе, хостела с грибками на потолке и лапши в пластиковом стакане.

— Спасибо, что не ушла, — ответил он.

Она слегка улыбнулась. Почти невидимо. Поставила ключ в замок, но не повернула. Просто стояла, будто собираясь что-то сказать — и не говоря. Между ними висела пауза. Почти уютная. Почти пугающая.

Максим сделал шаг ближе. Она не отступила. Только чуть подняла глаза.

Но когда он приблизился, она инстинктивно отстранилась. Резко, как кошка, почувствовавшая нелепое движение. Он замер. Не настаивал.

— Прости, — сказал он тихо.

Соня вздохнула. Словно внутри у неё что-то растаяло.

Сделала шаг к нему. Коснулась рукавом его куртки. Подняла глаза.

— Просто… не сразу, ладно?

Он молча кивнул.

Она наклонилась — сама. Осторожно. Медленно. Как будто боялась разбить что-то хрупкое.

Их губы встретились. Не резко, не страстно. А будто бы пробовали, как тёплое молоко: не обжечься. Сначала она была напряжённой. Но потом — расплылась. Раскрылась. Почти выдохнула в него. Он чувствовал, как в её губах тает то, что раньше держало дистанцию. Не защита — осторожность. Не стена — дверца с замком.

Поцелуй длился несколько секунд. Потом она отстранилась, чуть покраснев.

— Ладно. Мне пора.

Он кивнул, не удерживая.

Она открыла дверь и исчезла за ней. Без обиды. Без недосказанности. Просто — ушла внутрь своей комнаты. Но уже не от него. А чтобы подумать.

Максим остался на ступеньке. Стоял, чувствуя остаточное тепло на губах. И впервые за долгое время не боялся, что оно исчезнет. Потому что теперь оно было не выдумкой. А настоящим.

Он шепнул, почти неосознанно:

— Спасибо.

И пошёл домой. Медленно. С ощущением, что на этот раз — всё только начинается.

Глава 3 — Бригадир и обнимашки

На балансе оставалось 7200 рублей.

Он знал это число наизусть. Смотрел на него каждый день, как на приговор. Примерно три-четыре дня с лапшой, потом — тишина. Не голодная. Финансовая.

Уже неделю он почти не писал родителям. Отвечал коротко:

«всё нормально», «позже наберу», «работа нашлась»

.

Он знал: они не давили. Но ждали.

Именно поэтому сейчас страшнее всего было нажать “вызов”.

Максим сел на край кровати в хостеле, уткнулся взглядом в окно. За стеклом — мокрые кусты, серый двор и чувак в шапке, который третий раз бегал курить с чашкой кофе.

Он глубоко вдохнул. И всё-таки позвонил.

Мама ответила на первом гудке.

— Максюша! — голос её был светлый, но в нём была нота напряжения. — Наконец-то. Мы уже думали, ты куда пропал.

— Привет, мам. Прости. Тут немного завал был… да и связь не всегда ловит.

— Ты нас совсем не радуешь. Папа волнуется. Я — тоже. Ты же понимаешь…

— Понимаю. Правда, всё нормально. Устроился. В монтажную бригаду. Пока подработка, но платят. По чуть-чуть. Жильё — хостел, тихий, нормальные люди. Не шик, но мне хватает.

— А кушаешь ты что? Ты ж у меня ничего не умеешь, кроме яичницы.

Он усмехнулся.

— Ну, вот и учусь. Макароны, сыр, суп из пакета. Иногда беру йогурт. Всё потихоньку.

На самом деле, он уже ел вторую неделю лапшу, которую заливал кипятком из чайника. Но в её голосе появилась лёгкость — и он понял: она поверила.

— Сейчас папу позову.

Пауза. Шорох. Далёкий голос:

«Да он, наконец!»

— Алло, Макс? — отец всегда говорил чуть громче, чем нужно. — Ну как ты? Обустроился?

— Да, нормально. Привыкаю. Люди адекватные. Работа… тяжеловатая, но справляюсь.

— Смотри сам. Главное — не болей и не ленись. И не забывай, кто ты есть.

Он сказал это, как всегда. Без лишней эмоции. Но именно в этом была суть: он ждал, что сын справится.

— Не забываю, — тихо ответил Максим.

— Ну и ладно. Если что — звони. Мама всё время тебя вспоминает.

— Спасибо, пап.

Они попрощались. Он нажал «завершить» и положил телефон экраном вниз.

В комнате стало так тихо, что слышно было, как где-то капает кран в ванной. И как сердце стучит — глухо, как отбойный молоток в подвале.

Я вру. И они верят. Потому что так проще. Для всех.

Максим встал. Посмотрел в окно. Курильщик ушёл. Осталась только лужа. И он сам. Между реальностью и тем, что хочет казаться.

Он подошёл к раковине, залил кипятком очередную лапшу. Вдохнул пар. Посидел на подоконнике.

Нельзя дальше так. Или работа, или…

Он не договорил даже себе. Просто встал, натянул худи и вышел. Надо было идти. Куда-то. Любую сторону. Главное — вперёд.

* * * * *

Он шёл без цели. Просто двигал ногами, будто боялся остановиться. Как только останавливался — возвращались мысли. А вместе с ними — тревога, липкая, густая, такая, от которой не отмыться даже в душе.

Дождь моросил, как будто кто-то наверху выжал тряпку. Томск дышал влагой. Листья слипались на асфальте, машины шуршали грязной водой. Он завернул за угол, прошёл мимо автомойки, где пели радио и пахло резиной.

И тут:

—

Эй, лось! Это что, Максим?

Голос — знакомый, как запах школьной столовой. Максим замер, обернулся.

К нему шёл парень в тёплой куртке, с растрёпанными волосами, лукавой улыбкой и мешком жизнерадостности на лице.

— Шнур?! — он даже не сразу поверил.

— Самый чёрт побери, да! — Егор хлопнул его по плечу с такой силой, будто выталкивал тоску. — Ты чего в Томске, в натуре? Туризм по серости?

Максим выдохнул.

— Долгая история.

— Идём. Расскажешь.

Они сели на бетонную тумбу у автомойки. Пар от земли валил, как дым, от них пахло осенью, чужими куртками и жизнью.

Максим рассказал коротко. Без нытья, но честно.

Про Соню. Про хостел. Про стройку и дядю Колю. Про лапшу.

Егор слушал, кивая. Потом рассмеялся.

— Братан, ты, конечно, романтик, но туповатый. Серьёзно — приехать ради девушки без бабок, без плана, без жилья? Ну красавец.

Максим улыбнулся:

— Спасибо. Мне не хватало, чтобы кто-то сказал это вслух.

— Пожалуйста. Но ты молодец. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что ты сделал. А не «думал сделать». А теперь — слушай сюда. У меня Ира уехала на байк-сборы на неделю. Квартира свободна. Кровать тоже.

Сегодня ночуешь у меня. Завтра — поедешь со мной на склад. Мне как раз руки нужны. Начнёшь хоть что-то. Там весело. Начальница строгая, но справедливая. Будешь как Человек из Коробки.

Максим смотрел на него, будто перед ним стоял мост. Настоящий. Через холодную воду, бессонные ночи и страх “не справлюсь”.

— Серьёзно? — спросил он.

— Абсолютно. Только не ной. И не пытайся платить. Я тебе лапшу не отдам, но гостевой одеялко — всегда пожалуйста.

Максим рассмеялся. Внутри что-то дрогнуло — не болью, а облегчением.

— Тогда пошли. Пока я не придумал, почему это плохая идея.

— Вот это по-нашему. Пошли, брат. А то ещё раз размякнешь — и опять кто-нибудь подскажет:

“ну, может, не стоит”

. А я тебе говорю: стоит. И жрать хочется.

Они пошли по улице вдвоём. Два бывших студента, один с потухшей надеждой, другой — с вечным запасом дури.

И между ними — что-то настоящее. Дружба. Или просто спасение.

* * * * *

Квартира Егора находилась в старом кирпичном доме — с облупленным подъездом, кодовым замком, который надо было бить кулаком, и лифтом, способным напугать даже бывалого сантехника.

— Не шик, — сказал Егор, поворачивая ключ в скрипучем замке. — Но и не хостел с грибком.

Максим вошёл первым.

В квартире пахло пиццей, квасом и каким-то мужским уютом. То есть — лёгким бардаком. На столе валялись гантели и провода от колонки. На подоконнике стояла чашка с засохшим кофе. Но одеяло на диване было сложено. А в ванной висело три чистых полотенца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У тебя… тут хорошо, — сказал Максим, снимая куртку.

— Я стараюсь. Ира приучила. До неё тут была жопа из “Битвы экстрасенсов”. А теперь порядок и базовый уровень человеческого существования.

Макс кивнул. Было тепло. Настоящее. От батарей. От стены. От факта, что рядом — человек, у которого нет повестки “а что ты мне дашь взамен”.

— Вот диван, вот одеяло. Наволочка чистая, клянусь жизнью соседа. Вон тапки. Душ — направо. Холодильник — общий. Там сосиски и кефир. Бери, что хочешь, кроме последней банки огурцов. Её охраняет дух Иры.

Максим рассмеялся.

— Не буду рисковать. Слишком рано для мистики.

Он зашёл в душ. Горячая вода текла напором. Почти обжигала. Он стоял под ней долго, пока с плеч не смыло усталость, страх, слой невидимой пыли, накопившейся за эти недели. Вышел в чужой футболке, но чувствовал: тело снова его.

На кухне Егор поджарил сосиски, насыпал гречки и воткнул в стакан вилку.

— Ужин философа. Кулинарный минимализм. Но сытно.

Максим ел медленно. Он не помнил, когда в последний раз ел мясо. Даже сосиску. И чтобы кто-то поставил еду перед ним — просто так.

— Спасибо, — сказал он тихо.

— Хватит, — отмахнулся Егор. — Вот когда разбогатеешь — купишь мне PlayStation. А пока ешь. Только быстро, пока не остыло.

Позже они смотрели старый КВН. Хохотали. Не всегда над шутками — иногда над их нелепостью. В комнате пахло гречкой, стиранным бельём и чем-то почти забытым.

Домом.

Когда Максим лёг на диван, укрылся, включил телефон и прочитал:

Соня:

—

Как день?

Он набрал:

—

Лучше, чем вчера. Потом расскажу.

Он не соврал.

Просто пока ещё не знал, как объяснить — что значит впервые за месяц не бояться сна.

* * * * *

На следующее утро они выехали в семь двадцать. В маршрутке было жарко и душно, водитель слушал шансон, будто специально. Егор зевал, сидя с рюкзаком на коленях. Максим молчал, вжимая подбородок в шарф.

— Не ссы, — пробормотал Егор. — Она нормальная. Просто не улыбается. Как вообще никто. Наверное, даже в детстве — и то с каменным лицом фоткалась.

— Кто?

— Ольга Петровна. Хозяйка склада. Там всё на ней. У нас начальников три, но она — как босс уровня «конец игры». Главное — не сиди, не тупить и не ерничай. Любит молчаливых.

Склад был на окраине — ангар с выцветшей надписью, большой двор, штабеля коробок и прохладный воздух с запахом картона и кофе. Внутри — свет тусклый, лампы мерцали.

Егор махнул рукой:

— Ольга Петровна! Кандидат!

Из глубины склада вышла женщина лет сорока пяти. Высокая, худая, в куртке без капюшона и с косынкой, завязанной так плотно, будто под ней шлем. В руках у неё был планшет, в глазах — сканер. В смысле: сканировала каждого.

— Имя? — спросила она, не здороваясь.

— Максим.

— Опыт?

— Физически работал. Монтаж, немного складов. Могу учиться.

— Грузить можешь?

— Да.

— Проблемы с дисциплиной есть?

— Нет.

Она посмотрела на Егора.

— За него ручаешься?

— Да. Молчит и таскает. Идеальный типаж.

Ольга Петровна кивнула.

— С понедельника оформим. Пока без бумаг — стажировка. Если сойдёмся — переведу на почасовку. Пройди с Игорем, покажет зону приёмки.

И ушла.

Максим выдохнул. Егор засмеялся:

— Ну, ты видел? Человек-директива. Но справедливая. Если не косячишь — всё будет.

Работа оказалась несложной, но тяжёлой. Он таскал коробки, переписывал накладные, разносил груз по стеллажам. Руки ныли, но внутри было ровно. Усталость без унижения — это был прогресс.

К обеду он пил чай с Егором в каморке. Чёрный, крепкий, из кружки с трещиной.

Телефон завибрировал.

Соня:

—

Как твой день?

Максим задержал взгляд на экране. Не “Привет”. Не “чем занят”. А «как твой день».

Значит — интересно. Значит — важно.

Он ответил:

Максим:

—

Холодный, пыльный, но хороший. Сегодня — склад. Вперёд — к грузчикам мира.

Она ответила гифкой с ленивцем в шлеме. Потом:

Соня:

—

Если у тебя появится мускулатура — я первая заброшу тебе апельсин.

Он рассмеялся.

Ответил:

—

А если нет?

Соня:

—

Тогда просто посижу рядом. Я всё равно не ем апельсины.

Максим не знал, как на это ответить. И не стал. Просто поставил сердце.

* * * * *

Вечером, после смены, они сидели на кухне.

Горела только одна лампа над столом, холодильник тихо гудел, за окном капал дождь — ритмично, как метроном. На столе стояли две банки пива, пакет с сухариками и раскрытая пачка чипсов, которая уже почти стала общей собственностью.

Максим пил медленно. Не хотелось пьянеть — хотелось просто

остановиться

.

— Ну, — протянул Егор, — и что за она?

Максим усмехнулся.

— Кто?

— Да не притворяйся, будто у тебя там гастрономический туризм. Ты ж ради неё сюда приперся. Давай, выкладывай.

Он помолчал. Потом начал.

Про Соню — не всё, но по сути.

Про переписку. Про то, как она писала ему иначе, чем кто-либо. Про шарф с ушками. Про фото с кружкой. Про то, как он боялся разрушить её мир своим появлением. Про то, как всё равно поехал.

— Она не такая, как Лена, — сказал он наконец. — Там всё было как в сериале. Скандал, трах, скандал. А тут — просто человек. Без истерик. Без “кому ты это лайкнул”. Я… не знаю, умею ли я так.

— Тихо?

— Да.

— С чистого?

— Почти.

— И от этого страшнее?

Максим кивнул.

— Я столько лет думал, что любовь — это качели. Что если не больно, то не настоящее. А сейчас… вроде тепло. А я, как дурак, жду, что за этим будет удар. Понимаешь?

Егор открыл вторую банку.

— Понимаю. У меня с Ирой было не похоже, но похоже.

— Как так?

— Ну, сначала она показалась мне психованной. Шлем в черепахах, голос как у диктора, матерится, как дальнобойщик. А потом… я понял, что она за мной всегда оглядывается. Не контролит — просто проверяет: не потерялся ли. Она может вывернуть душу, но только если ты сам закрыт. А если ты рядом — она молчит.

И это, брат, вообще страшнее любой драмы.

— Почему?

— Потому что ты не можешь спрятаться за “да она сумасшедшая”. Ты остаёшься с собой. А себя — хрен обманешь.

Они молчали. Только холодильник вздохнул.

— Я боюсь, что сломаю, — тихо сказал Максим. — Я же всё в себе держу. А она чувствует. Смотрит — и видит. Иногда молчит, но я вижу, что чувствует. А я — молчу в ответ. Потому что сказать — страшно. Потому что если скажешь, это уже не внутри. Это между.

Егор поставил банку на стол.

— Тогда просто сядь рядом. И дыши. Ты же не актёр. Ты не обязан быть кем-то. Будь собой — и если она останется, значит, это твой человек.

Максим улыбнулся.

— Ты звучишь, как Ира. Хоть я ее и не знаю.

— Спасибо. Я её слушаю. Иногда.

Они рассмеялись.

В комнате стало легче.

На кухне было пиво, сухарики, дружба.

А в груди — что-то, что впервые не колотилось, а просто было.

Глава 4 — Прогулка по льду

Октябрь выдался каким-то чересчур самоуверенным. Мороз уже давно заступил за свои права, будто на календарь плевать хотел. Утро было резким: из-под двери хостела тянуло студёным, а стекло в туалете покрылось хрупкой, будто рисованной паутиной. Максим проснулся от вибрации телефона и хриплого кашля соседа по койке. Сообщение было от неё.

«Пойдём сегодня погуляем? Лагерный сад. Где-то в два?»

Он перечитал дважды. Потом ещё раз. Соня обычно не звала первой. Максим даже ощутил, как внутри что-то чуть нагрелось — словно закипала вода в чайнике. Не резко, а с приятным нетерпением.

Он встал, натянул старые джинсы, кофту, свитер, поверх — куртку, что купил ещё дома. Она не грела как пуховик, но пока держалась. В кармане — сто тридцать шесть рублей и один рваный носовой платок. Максим достал вязаный шарф, укутал нижнюю часть лица, как ниндзя, и шагнул в сухой мороз.

Возле чугунных ворот парка он оказался на десять минут раньше. Дышал сквозь шерсть, смотрел, как редкие прохожие в спешке проходят мимо, сжимая пакеты или поводки. Синие птицы прыгали по снегу и ловили крошки у урн. Он подумал, что, наверное, именно так в детстве выглядели настоящие прогулки: без кафе, без тиктоков, просто — парк, перчатки, холодный нос.

Соня пришла, как всегда, молча. Только кивнула и улыбнулась — немного, но достаточно. На ней было тёмное пальто, под которым угадывались вязаный свитер и серый шарф. Щёки алели. Глаза блестели.

— Привет, — сказал он, делая шаг навстречу.

— Привет.

— Знаешь, мне кажется, октябрь перепутал себя с декабрём. Как минимум.

Соня усмехнулась.

— Или зима просто очень торопится.

Они пошли вглубь парка, по вычищенной от снега дорожке. Мимо проходили молодые мамы с колясками, старики в клетчатых шарфах, двое подростков играли в снежки и с визгом бегали между деревьями. Макс всё думал, стоит ли предложить кофе, но вспомнил, что даже на дешёвый у него не хватит. И замолчал.

— Когда я была маленькой, — вдруг сказала Соня, — мы с папой каждый октябрь выходили сюда. Он говорил, что именно в октябре Томь — как стекло. Хрупкая. И очень честная.

Максим повернул к ней голову. Она не смотрела на него — только вперёд, в сторону реки.

— Честная?

— Ну… потому что видно, насколько она не готова. Лёд тонкий, снег ещё рыхлый, всё будто говорит: «не сейчас».

Он улыбнулся.

— А мы всё равно идём?

Она кивнула, но не ответила.

Хрупкая, но честная. Как она сама

, — подумал он и шагнул рядом, стараясь дышать не громко.

* * * * *

С тропинки они свернули к реке. Под ногами похрустывал наст, а в воздухе пахло смешением хвои, замёрзшего дыма и чего-то едва сладковатого — то ли сгущёнкой, то ли варёными сосульками из детства. Вдоль берега шли медленно: Соня смотрела под ноги, Макс — в её профиль. Временами руки почти касались, но ни один не решался взять другого за пальцы.

Сквозь облетевшие деревья открывался вид на Томь — ровную, тускло-блестящую. Лёд был прозрачный, с прожилками воздуха внутри, и казался неустойчивым, будто стеклянная витрина. По нему уже бегали дети в коньках, кто-то катался на санках, а двое парней — явно студенты — устроили импровизированный хоккей с палками и пакетом.

— Там можно пройти, — сказал Макс, кивая в сторону утоптанной тропы, что вела прямо по льду к противоположному берегу.

Соня остановилась, прикусила губу.

— Он ещё тонкий.

— Дети же бегают. Видишь?

Он пошёл первым — медленно, чуть отталкиваясь пятками, как по катку. Под подошвами скрипело, лёд глухо отзывался, но держал. Сзади он услышал, как Соня тихо выдохнула и пошла следом.

— Я в детстве боялась воды, — сказала она, когда оказались на середине. — Особенно, если не видно дна.

— А сейчас?

— Сейчас боюсь не воды. А когда не знаю, что человек чувствует.

Он бросил взгляд на неё — взгляд, в котором было всё: и неуверенность, и желание, и странная, почти ребёнком наивная надежда. Но Соня уже смотрела вниз, на пузырьки в глубине льда, как будто ничего не сказала.

— Я… — начал было он, но не договорил.

Лёд чуть хрустнул под правой ногой. Едва слышно — как щелчок пальцев. Они оба замерли. Соня напряглась, а Макс рассмеялся:

— Твой папа был прав. Очень честная.

Она усмехнулась в ответ, но на шаг приблизилась. Почти плечом к плечу. Разговаривали уже тише. Про музыку. Про одногруппников. Про то, как странно чувствовать себя в другом городе и как будто — в другой коже.

В этом разговоре не было признаний, но было что-то важнее — разрешение быть собой

.

* * * * *

Максим ступил чуть в сторону от протоптанной тропы. Хотел обогнуть наледь, где лёд выглядел мутно. Под снегом что-то поблёскивало — то ли осколки стекла, то ли тонкий слой воды, замёрзший поверх пузырей. Он сделал шаг — осторожно, на носке — и в тот же момент услышал хруст. В ушах резко звякнуло, как если бы кто-то щёлкнул зубами прямо в голове.

— Макс… — сказала Соня, не громко, но тревожно. Она остановилась в трёх метрах.

Он повернулся к ней, хотел махнуть рукой, мол, всё нормально — и тут под ногами словно задрожала чаша. Тонкий слой снега провалился вниз, и нога ушла в пустоту. Всё произошло почти без звука: треск, холод, резкий, как удар током, и мгновенное ощущение, что тебя обняло ледяное железо.

Макс с громким «чёрт!» рухнул по пояс в воду. Промокли джинсы, нижняя куртка моментально напиталась влагой. Пальцы оцепенели. Он дёрнулся вверх, но лёд под локтями крошился. Тело сковал панический холод — такой, который не чувствуешь кожей, а ощущаешь в костях.

— Не двигайся! — крикнула Соня. Голос её дрожал. Она бросилась на живот, растянулась, как в кино, и поползла к нему, не отрывая локтей от поверхности. У неё не было времени думать, правильно ли она делает. Только глаза — испуганные, как у человека, который увидел во сне смерть и пытается её отменить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Возьми руку! — Она подползла ближе, протянула варежку, схватила его за запястье. — Давай, я держу!

Макс опёрся, подтянулся. Снег леденил живот, но на этот раз лёд выдержал. Он вытянул ноги, перекатился на бок, тяжело дыша. Куртка прилипла к спине, штаны были будто налиты свинцом. Губы онемели. Но он уже лежал на твёрдом.

Соня всё ещё держала его руку.

— Ты… идиот… — выдохнула она и впервые за всё время прижалась к нему. Щека коснулась его виска, слёзы — едва ощутимые — скользнули по его щеке.

Макс не шевелился. Только слушал, как она всхлипывает у него под ухом. Ему не было стыдно. Не было страшно. Только странное, обволакивающее ощущение:

вот оно — случилось. Настоящее

.

* * * * *

Они нашли дерево, уткнувшееся кривым торцом в сугроб у самого берега. Максим сел первым, морщась — джинсы моментально заледенели, прилипли к коже. Из-под подола капало на снег. Пальцы едва слушались. Казалось, что язык тоже начинает коченеть: он хотел что-то сказать, но вместо слов вышел кашель.

Соня стояла рядом. Молча. Потом вдруг села рядом, почти на колени. Он почувствовал, как её пальцы коснулись его лица.

— Ты замёрз, — прошептала она.

Макс кивнул.

— Ага. Немного. Зато проснулся.

Попытался пошутить, но вышло слабо. Голос дрожал, как натянутый провод. Соня ничего не ответила. Только резко, будто через себя, обняла его за плечи. Прижалась. Макс услышал её дыхание — частое, рваное. Потом — всхлип.

— Соня…

— Я думала, ты исчезнешь. Прямо подо льдом. И… — Она не договорила, но уткнулась лбом в его шею.

Максим не знал, куда девать руки. Потом просто накрыл её спину ладонями, гладя через ткань пальто. Соня дрожала, и он не знал — от холода или от пережитого страха. Наверное, и то и другое.

— Прости, — сказал он. — Глупо получилось.

— Не делай так больше. Пожалуйста.

Он кивнул. Почувствовал, как изнутри поднимается тепло — не телесное, а что-то совсем другое. Как будто в центре груди кто-то распахнул окно, и туда вошёл свет. Соня всё ещё не отпускала. Она не спрашивала, не упрекала. Просто была. Рядом. Реальная. Живая.

И если ради этого нужно было нырнуть под лёд — значит, оно того стоило.

* * * * *

Он шёл в её сторону, ступая неловко: джинсы окаменели, пальцы в ботинках слиплись, а куртка будто налетела морозом изнутри. Одежду одолжил Егор — старую, потрёпанную куртку с потертым мехом на воротнике. От неё пахло табаком и машинным маслом, но сейчас Максу было всё равно. Лишь бы не хрустеть при каждом шаге.

Соня шла рядом. Молча. Иногда скашивала взгляд, будто проверяя: не дрожит ли он. Два раза предлагала вызвать такси — Максим отмахнулся. Он не чувствовал ног, но чувствовал себя живым.

У подъезда остановились. Старые фонари рисовали жёлтые круги на обледенелом асфальте. Дворник где-то вдалеке сбивал лёд ломом, каждый удар отдавался в воздухе, как сердцебиение.

Соня повернулась к нему. Несколько секунд ничего не говорила — только смотрела.

— Ты… как? — наконец спросила.

Он хотел усмехнуться, но не смог.

— Замёрз. Но это поправимо.

Она кивнула. Потом сделала шаг ближе. Макс уже собирался попрощаться, но в этот момент она сама взяла его за руку. Сквозь варежку — мягко, но намеренно.

— Не делай так больше.

Голос был не осуждающий. Не испуганный. А какой-то... обжитый. Как будто она уже сто раз это проговаривала про себя. И только сейчас позволила себе вслух.

Он кивнул.

— Обещаю.

Пауза. Секунда. Две. И тогда она сжала его пальцы чуть крепче. Только на миг. А потом отпустила и поднялась по ступенькам.

Максим смотрел ей вслед. Не улыбался, не вздыхал. Только чувствовал — под грудной клеткой что-то большее, чем слова.

Это было не "люблю". Но ближе уже некуда.

Глава 5 — Декабрь под кожей

Декабрь в Томске не приходит — он наседает. Давит на плечи снегом, лезет в уши ветром, ложится под ногти холодом. Город будто проваливается в ледяное молчание: машины гудят ленивее, люди на улицах сжаты в плечах, всё дышит коротко. Максим теперь ходил пешком. До склада — почти два часа. До Сони — чуть меньше. Назад — столько же.

Он бы рад кататься, но автобус стал роскошью. Последние купюры давно растаяли на аренде, еде и паре глупых спонтанных трат. С Егором он больше не жил — ушёл с благодарностью, чтобы не обременять. Поселился в сыром хостеле. Десять тысяч в месяц. Это — почти всё. Оставшееся — на хлеб, чай и недосып.

Соня не знала. Он не говорил. Не из гордости — просто не считал нужным. Зачем? Это же его яма. Его холод. Его зима. Он выбрал. Он справится.

Работа всё та же. Дрели гудят на фоне рождественской музыки из чужих колонок. Время идёт, деньги — нет. Иногда он ел всухомятку прямо в рабочем подвале. Иногда — никак. А потом шёл домой. По колено в снегу. С мёрзлыми пальцами, с челюстью, сведённой от ветра, и одной мыслью:

выстоять

.

Соня писала редко. Не потому что охладела — учёба, сессия, круговерть своих дел. Иногда спрашивала: «Ты где?» — а он отвечал: «Устал. Завал. Позже». Всё что угодно — лишь бы не сказать правду. Не потому что врал, а потому что боялся выглядеть... не тем. Не тем, кто достоин.

Через три дня у неё день рождения. Она уже сказала, что не любит праздники, что ничего не ждёт. И всё равно — он знал: он что-то должен подарить. Хоть что-то. Хоть малость. Потому что именно в такие моменты человек проверяется.

А у него в кармане — тысячу последних рублей и две мелкие монетки, у которых уже не видно номинала.

Но подарок будет.

Он найдёт способ. Потому что чувства не измеряются нулями в банковском приложении.

* * * * *

Он вошёл в магазин, как в храм — с мыслью, что надо сделать невозможное. Декабрьский супермаркет пах смешением — мандаринами, хлоркой, варёной колбасой и каким-то тревожным ожиданием. Люди бегали между полками, как перед штурмом: корзины ломились, лица горели. Макс чувствовал себя среди них чужим. Он пришёл не за торжеством. Он пришёл — за смыслом.

В кошельке было ровно 632 рубля и горсть монет. Он пересчитывал в углу у витрины, словно грабитель перед делом. Самую дешёвую шоколадку — отмёл. Цветы — даже искусственные — не влезали в бюджет. В отделе с подарочными наборами — искал не цену, а запах.

Он выбрал набор: мыло, шампунь, лосьон, маленький крем для рук. Всё — с ванилью. Упаковка скромная, но аккуратная. Белая с золотистыми листьями. На ней было написано «Нежность каждый день». Макс улыбнулся криво.

Как раз то, чего ты заслуживаешь. И то, чего я не умею дарить.

Рядом, на стенде, он нашёл открытку. Без зайчиков, без бантиков — простую. Серую, с надписью «Ты — свет». Сел у окна в уголке, взял ручку. Долго не мог начать. Потом вывел:

Соня. Я не умею выбирать подарки, но зато умею держать тебя в голове — каждый день. И если бы чувства можно было запаковать в коробку, я бы выбрал только одно: благодарность. За то, что ты есть. Это от сердца. Макс.

Он перечитал. Захотел вычеркнуть. Потом — передумал. Сложил открытку, вложил в пакет. И пошёл.

По дороге ветер бил в лицо, как будто проверял — не передумаешь? Он не передумал.

Плевать на гордость. Главное — честно. Остальное переживём.

* * * * *

Макс стоял у подъезда, переминаясь с ноги на ногу. Ветер гнал снежную пыль по асфальту, закручивал её у ступенек. Пальцы в варежках окоченели, но он не уходил. В пакете — ванильный набор из мыла, шампуня и крема. Скромный, но аккуратный. Рядом в кармане — открытка, которую он писал полдня, стирая каждое второе слово.

Он позвонил.

— Алло?

— Соня, это я… я у подъезда. Можешь спуститься на минуту?

— Сейчас.

Она вышла через пару минут — в пальто, с распущенными волосами, без макияжа, чуть заспанная. Макс вдруг понял, как сильно скучал. Как сильно хотел просто быть рядом. Хоть пять минут.

— Привет, — выдохнул он.

— Привет… — сдержанно. Не холодно, но отстранённо. — Что-то случилось?

Он протянул пакет:

— Это… тебе. Я знаю, ты не отмечаешь, но… всё равно.

Соня взяла пакет. Молча. Постояла. Потом достала один флакон, потом второй. Потом — открытку. Раскрыла. Прочитала. И застыла.

Максим увидел, как у неё дрогнули плечи. Как она быстро моргнула. Как будто не хотела, чтобы он заметил.

— Ты правда… думал, что вот… — голос сорвался. — Что это будет приятно?

Он напрягся.

— Соня, я… Я просто хотел, чтобы ты…

— …Чтобы я что? Улыбнулась? Расплакалась? Приняла как должное?

Голос дрожал.

— Мы даже не… ты же знаешь, мы не встречаемся, Макс. Я никогда не говорила, что мы… вместе. Но ты всё равно… ходишь за мной, смотришь так, будто я тебе что-то должна. Я ничего не просила.

Первые слёзы блеснули в глазах.

— Я не ради подарков. Но ты пришёл, как будто между нами что-то есть. Как будто я обязана понять твой жест. А я не понимаю. У меня нет на это сил. Не сегодня…

Она резко отвернулась, сделала шаг назад. Потом ещё. Губы задрожали. Ресницы моргнули раз — и уже не сдержались.

— Извини… — выдохнула, но договорить не смогла. Горло перехватило. И вдруг — как будто прорвало. Она разрыдалась. Резко, громко, по-настоящему.

Никаких слов. Никаких объяснений.

Развернулась и побежала к подъезду, почти вслепую. Пакет с подарком прижала к груди, будто он жёг.

Дверь захлопнулась с глухим ударом. Металл проглотил её силуэт, лестничная клетка — шаги. Осталась только пустота.

Максим стоял, не двигаясь. Снег хлестал по щекам, но он ничего не чувствовал. В кармане — мятая открытка. Он сжал её так сильно, что края врезались в пальцы.

Он просто хотел подарить тепло. Но, кажется, снова стал чужим в чужом фильме.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * * * *

Он шёл, не глядя под ноги. Снег лип к шнуркам, забивался в голенища, кололся в щиколотки ледяной крошкой. Метель захлёстывала лицо, задувала под воротник. А он не ускорялся. Не оглядывался. Только шёл — как будто мог вытоптать в этом городе собственную прямую линию, хоть одну.

Улица была почти безлюдной. Фонари жгли глаза тусклым оранжевым светом. Машины проезжали изредка, оставляя за собой снежную пыль и гул, похожий на эхомот.

Максим засунул руку в карман. Нащупал бумагу. Достал.

Открытка. Та самая. Он не успел её отдать. Не решился. Или не нашёл момент. Или понял — поздно.

Он открыл её. Смял и выбросил.

Пусто было внутри. Не обида. Не злость. Даже не разочарование. Просто —

тишина

. Такая, в которой слышишь, как снег скрипит у тебя под ногами, и всё, что ты делал — мимо.

Он прошёл ещё квартал. Потом второй. Снег всё сыпал и сыпал — как будто город пытался замести всё, что болит.

А потом в голове всплыла одна мысль. Чёткая. Простая. Тёплая, как рука друга на плече:

Хватит. Нужно что-то менять.

Для Сони. Не ради «доказать». Ради себя. Ради чувства, что ты не просто выживаешь.

Нужно зарабатывать больше. Нужно, чтоб в следующий раз — без стыда. Без компромиссов. Без этих "прости, больше не было".

Подарок должен быть настоящим. И он будет.

Макс сжал кулаки в карманах и впервые за вечер ускорил шаг.

Глава 6 — Шампуни и серьги

Он проснулся рано. Даже слишком. В комнате было темно, но сквозь щель в занавеске уже пробивалась сероватая заря — мутная, томская. Максим лежал на спине, глядя в потолок, и впервые за долгое время не чувствовал в теле ваты. Только намерение. Чёткое, прямое, без всяких «а вдруг».

Так не пойдёт. Нужно больше. Иначе — никогда.

Он заварил себе самый дешёвый чай в тонкой кружке, в которой был скол у ручки, и открыл ноутбук. Первые полтора часа — безрезультатные: «менеджер с опытом», «гибкий график» с оплатой в конце месяца, «дружный коллектив, но ставка только после испыталки».

А потом — зацепка: «Прямые продажи. Подарочные наборы. До 40% с каждой продажи. Опыт не важен. Главное — общаться». Ещё одно объявление: «Ищем активных! Работа с выездом. Чем больше продаёшь — тем больше получаешь». Он выписал телефоны. Позвонил. Через три часа уже был на собеседовании.

Объяснили быстро: сумка, каталоги, образцы. Ходи по торговым центрам, стоишь в точке — либо впаривай, либо носи домой. Зарплата — это ты сам. За каждый шампунь, каждое мыло — процент. Смешно и обидно. Но Макс кивнул:

— Беру.

Он вышел на улицу, вдохнул морозный воздух и позвонил Егору. Тот ответил сразу.

— Ну что, живой?

— Да. Слушай… Я уволюсь. Спасибо тебе за всё. Но надо вперёд.

На том конце повисла тишина. Потом — тяжёлый вздох.

— Ну… понял. Не буду отговаривать. Но если что — дверь не закрою.

— Я знаю. Спасибо, Шнур.

— Серьёзно хочешь в продажники?

— Серьёзно. Хочу хоть раз что-то сам. И заработать. По-настоящему.

— Тогда вперёд, — сказал Егор. — И не мёрзни там. Смотри, чтоб от своих шампуней не облысел.

Макс усмехнулся. Первый раз за долгое время — без горечи.

Он знал: это будет тяжело. Но хотя бы — с шансом.

Потому что просто терпеть — больше невозможно.

* * * * *

Сумка была тяжёлая. Не физически — морально. Большая, квадратная, с липучками и выцветшим логотипом какой-то «корейской косметики». Внутри — мыло, шампуни, лосьоны, гели с запахами маракуйи, ванили и чего-то фиолетового, что называлось «ночная орхидея».

Макс шагал по торговому центру с этим баулом в руках, словно школьник с наказанием. Плечи опущены, взгляд вниз. Он чувствовал себя нелепо.

Ну вот и дожили. Работа мечты: мужик с коробкой мыла.

Первый час — ни одной продажи. Люди проходили мимо. Кто-то делал вид, что не замечает. Кто-то криво усмехался. Пожилая женщина сказала:

— Не надо, мальчик. Сама моюсь, спасибо.

В какой-то момент он поймал себя на том, что мысленно проговаривает:

Здравствуйте! Косметические наборы, подарок для близких.

Снова и снова. Пока голос не стал уверенным.

Он подходил к людям. Улыбался. Объяснял. Не настаивал. И через два с половиной часа — первая покупка. Мужчина лет сорока взял набор «Алоэ плюс мёд» и сказал:

— Жене надо что-то недорогое. А ты — молодец. Не стрёмно так ходить?

Макс ответил:

— Стрёмно — сидеть без копейки. А это нормально.

Мужик кивнул и ушёл.

Он остался один. Но уже чуть увереннее. Немного прямее спина. Немного чище внутри.

А потом посмотрел на витрину, где были выложены те самые наборы — почти точно такие же, как он тогда купил Соне. Те, после которых она разрыдалась.

И вдруг подумал:

Как же странно устроен мир. Одним это — унижение. Другим — мелочь под ёлку. А ты в этом стоишь. Посередине. И продаёшь свою вину поштучно.

* * * * *

Максим продолжал писать. Через день, иногда раз в три. Короткие сообщения:

«Как ты?»

,

«Привет. Надеюсь, не болеешь»

,

«Увидел книгу, о которой ты говорила — улыбнулся»

. Ни одного слова про обиду. Ни упрёков. Ни давления.

Ответов не было. Синие галочки — и тишина.

Он уже почти смирился. Почти.

Однажды вечером, когда он сидел в общаговской кухне с лапшой и записями продаж, на телефон пришло сообщение с незнакомого номера:

«Привет. Я Вика. Подруга Сони. Мы живём вместе. Можем поговорить?»

Он вышел в коридор. Сердце гулко билось под курткой. Позвонил. Ответила сразу.

— Привет, — сказала девушка. Голос у неё был спокойный, но взрослый, сдержанный. — Смотри, не знаю, правильно ли делаю… но Соня очень переживает. С тех пор, как ты был. Она не говорит, что случилось, но плачет. Часто. Особенно по ночам.

Макс замер. Потом глубоко вдохнул.

— Я не хочу, чтобы ты ей что-то передавала. Просто… хочу объяснить тебе. Чтобы хоть кто-то понял.

Он рассказал. Про работу. Про последние деньги, ушедшие на тот несчастный набор. Про открытку, которую не отдал. Ни слёз, ни театра — просто факты. Но где-то посередине у Вики дрогнул голос:

— Честно? Я догадывалась. Но… Соня не умеет догадываться, если ей не сказать прямо.

— Не говори ей. Пожалуйста. Пусть всё будет так, как будто она сама решит. Я не хочу, чтобы она жалела. Я хочу, чтобы… просто была рядом. Сама.

Вика помолчала. Потом сказала:

— А ты что дальше?

Макс выдохнул:

— Я решил. До конца января я куплю ей серьги. Настоящие. Не с рынка. Настоящие золотые, простые, как она любит. И не для того, чтобы «переиграть»… а чтобы хотя бы раз подарить что-то, что не стыдно.

— Тогда продолжай писать. Даже если она не отвечает. Она читает. Я знаю. Только не дави. Будь… просто рядом.

— Спасибо, Вика.

— И да… — голос стал мягче. — Продолжай делать. Не только говорить.

* * * * *

На следующий день Макс придумал, как ускорить продажи. Он зашёл не в ТЦ, а в офисный центр. Протиснулся мимо охраны с уверенным видом, поднялся на 4 этаж, подошёл к стойке:

— Добрый день. Я не навязываюсь, у меня предложение. У вас в офисе больше двадцати человек. Можно я за пять минут покажу новогодние наборы? Без покупки, просто покажу.

Администратор кивнула. Через десять минут он уже раскладывал флаконы на столе в переговорке, улыбался и делал презентацию так, будто в руках были не шампуни, а артефакты с волшебством.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Продал пять наборов за пятнадцать минут. Потом ещё семь — в соседней фирме.

И в этот вечер он впервые вышел из офиса не как мужик с коробкой, а как тот, кто двигается вперёд.

Каждая проданная баночка — это шаг к серьгам. А значит, к ней.

* * * * *

С дня рождения прошло почти месяц.

Максим по-прежнему писал. Не каждый день — но стабильно. Без давления, без истерики. Просто был. Просто держал её в поле.

И вдруг — однажды — пришёл ответ.

«Как ты?»

— спросил он в пятницу вечером, возвращаясь с тяжёлой сумкой и сбитыми ногами.

«Нормально.»

— ответила она.

Он остановился на месте. Перечитал. Несколько раз. И, будто ничего не произошло, через два часа написал снова:

«Что делаешь?»

«Сижу.»

Никаких смайликов. Никакой нежности. Но это уже был не лёд. Это была тонкая корка, под которой — движение.

Лед тронулся.

Он не прыгал от счастья. Не выдыхал. Он просто пошёл дальше. Потому что теперь —

нельзя было останавливаться.

Работа шла. Он выкручивался. Брал с собой по 15–20 наборов в день. Обходил офисы, автомойки, детские студии. Иногда делал 3–4 презентации подряд, хрипел от усталости. Люди соглашались. Иногда — сочувствуя. Иногда — ради запаха. Иногда — просто из уважения к тому, как он говорил.

Он почти не ел. Утром — чай и печенья. Днём — как придется. Вечером — ролтон с хлебом. Каждая купюра откладывалась. Он завёл конверт и написал на нём ручкой:

Серьги.

Однажды, проходя мимо ювелирного, он увидел их. Простые. Белое золото. Маленькие камни. Без лишнего блеска. Как она любит.

Продавщица сказала:

— Если отложить, на неделю максимум. Потом не обещаем.

Макс кивнул:

— Не надо. Я приду. До конца месяца.

И ушёл. Даже не посмотрел назад. Потому что если бы остался на секунду — купил бы их на последние. А надо было — дожать.

Он шёл по городу, с коробкой в руках, с пустым желудком, с болью в спине — и с ощущением, что у него есть цель. Простая, ясная, светлая.

Подарить серьги. Подарить себя — не жалкого, не обиженного. А способного.

* * * * *

Максим сдал последнюю смену, вышел из торгового центра и сел на заснеженную скамейку у входа. Ноги гудели, плечи тянуло вниз. В термосе — холодный чай с остатком заварки на дне. Он отпил глоток, положил рядом рюкзак, расстегнул молнию и достал конверт.

Считал медленно. Разворачивая каждую купюру, будто проверяя на подлинность.

Тысяча. Ещё тысяча. Пятьсот. Две сотни. Пятьсот. Снова тысяча.

Он знал сумму заранее, но пересчитывал, как будто так подтверждал себе:

я правда это сделал.

Хватило. Даже осталось немного — на проезд, аренду квартиры и даже на нормальную еду.

Он встал. И пошёл.

Ювелирный был тот же, на первом этаже ТЦ. Продавщица узнала его сразу, даже чуть улыбнулась. Без насмешки — как будто уважительно.

— Пришёл, значит? — спросила.

— Пришёл, — кивнул он. — Я обещал.

Она достала коробочку — белую, с мягкой подложкой. Серьги лежали на бархате, как две снежинки. Лёгкие, простые, ничего лишнего. Только тонкое белое золото и маленькие камешки. Не кричащие, не вычурные. Как она.

— Упаковать? — спросила продавщица.

— Да. И ленточку, если можно.

Она всё сделала медленно, красиво. Завязала белую ленту с узлом сбоку. Поставила коробочку в пакет с серебристыми ручками.

— Вот. Удачи вам, молодой человек.

Максим взял пакет. Поблагодарил. И вышел.

На улице было тихо. Снег шёл редкий, лёгкий, будто кто-то сверху дул через сито.

Он остановился, посмотрел на пакет в руке. Улыбнулся. Небольшая. Тихая. Настоящая.

Теперь я готов постучать снова.

Глава 7 — Снежное настроение

Январь был тусклым и вязким. Снег не скрипел — он крошился под ногами, оставляя мокрые, неуверенные следы. На улицах уже не сверкала зима, как в открытках — только слякоть, грязный лёд на обочинах, и этот липкий ветер, который не бил в лицо, но будто выдувал силы изнутри. Максим стоял на остановке, прижимая к себе сумку и белый пакет с маленькой коробкой внутри.

Серьги. Простые, но дорогие. Без бриллиантов, но и не из перехода. Внутри — тонкая лента и вложенный чек.

Если уж говорить правду — говорить до конца

, подумал он.

Последнюю неделю он работал как на износ. Он придумал трюк: заходил в бухгалтерии и сразу, при всех, устраивал мини-презентацию. Где-то выгоняли, но где-то и покупали. Особенно женщины — им нравился его голос, видимо. Или — глаза. В сумке каждый день становилось легче, а в голове — тяжелее.

Сегодня он закрыл первую сотню продаж. И решил: хватит откладывать.

Трамвай качался, скрипел, как старый табурет. Он ехал, не глядя в окно. Думал:

Скажу. Всё скажу. Даже если уйдёт — пусть хоть не из-за лжи

.

У подъезда ждал минут десять. Снег падал редкими, жирными хлопьями. На звонок ответила не сразу.

— Кто?

— Макс. Я… просто спустись, пожалуйста. На пару минут.

— …Сейчас.

Дверь открылась с характерным хрустом, и Соня вышла — в пальто, с распущенными волосами и усталым лицом. Под глазами — тень. На губах — ничего. Даже не полуулыбки.

— Привет, — сказал он.

— Привет.

Он протянул ей пакет.

— Это тебе. Я не хотел дарить в долг. Хотел — по-настоящему. Сам.

Соня взяла. Сжимала ручки пакета, будто внутри было что-то живое. Не открывала. Смотрела. И молчала.

— Серьги. Такие, какие смог. Без пластика.

— Я знаю, — тихо ответила она. — Подруга рассказала.

Максим вздрогнул.

— Что?

— Она всё знала. Что ты жил почти на нуле. Что ничего не купил не потому, что забыл. А потому что не мог. Что уходил в себя и жил на дошираках.

Максим отвёл взгляд.

— Я просил её не говорить…

— А ты сам почему молчал? — Голос у неё дрогнул, но не стал выше. — Почему не мог просто написать: «Мне плохо. Я провалился. Я не справляюсь»?

Он стоял в снегу, как школьник перед родительским собранием. Только не виноватый — сломанный.

— Потому что я боялся. Что ты подумаешь, будто я с тобой из нужды. Что будешь жалеть. А это хуже.

Соня кивнула, будто ожидала именно этого.

— А вместо этого я просто не понимала, что происходит. И додумывала.

Максим сжал кулаки.

— Прости. Я не хотел, чтобы ты переживала. Я… просто хотел сделать хоть что-то правильно. Без жалости.

Они помолчали. Снег начал падать чаще. Соня прижала пакет к себе, будто он действительно что-то значил. Потом — выдохнула:

— Спасибо. Открою дома.

— Там чек внутри, — добавил он, — на случай, если не подойдут.

Она усмехнулась — почти незаметно.

— Самоуверенно. Но хоть теперь — честно.

И в этот момент стало тише. Даже снег падал мягче. Ни упрёков. Ни обид. Только два человека под подъездом, которые оба впервые сказали вслух то, что раньше прятали за молчанием.

* * * * *

Соня не спешила возвращаться в подъезд. Снег ложился ей на плечи, цеплялся за кончики волос, и казалось, будто она не замечает этого. Она сделала пару шагов в сторону двора и обернулась:

— Погуляем чуть-чуть? Тут недалеко сквер, ты ведь помнишь?

— Помню, — кивнул Максим. — Там ещё фонарь мигающий, как в фильмах ужасов.

— Уже не мигает, — сказала она. — Починили. Всё чинят, кроме людей.

Они шли медленно. Молча. Он — чуть позади, как будто боялся нарушить её ритм. Соня не держала его за руку, но шаг замедляла каждый раз, когда он отставал. Снег под ногами скрипел — наконец-то, как настоящий январь. Воздух стал суше, мороз чуть прихватил щёки.

— Когда ты ушёл в тень, — вдруг сказала она, не глядя на него, — я каждую ночь крутила в голове: что я сделала не так? Не сказала? Не дала? А потом… поняла, что просто хотела знать. Хоть что-то. А ты молчал.

— Я думал, так будет проще. Не грузить тебя.

— Не грузить — это значит делиться, а не исчезать, — ответила она тихо. — Понимаешь?

Он кивнул. Понимал. Слишком хорошо.

Они свернули во двор. Сквер был почти пуст. Только один человек на скамейке — закутанный, с термосом. Из кустов торчал замёрзший мяч. Фонарь действительно не мигал: светил стабильно, ровно. Но в его жёлтом свете лица казались теплее.

Соня остановилась, обернулась.

— Макс... А теперь ты знаешь, что можешь сказать. Даже если стыдно. Даже если страшно. Хорошо?

Он хотел сказать "да", но вместо этого кивнул и протянул руку. Не для поцелуя, не чтобы взять её пальцы — просто лёгкое касание рукава. Соня не отдёрнулась. Стояла близко. И тогда он чуть наклонился.

Поцелуй вышел простым. Без торопливости. Без напряжения. Их губы почти не двигались — только коснулись, как будто пробуя: можно ли снова так? Можно ли иначе?

Когда отстранились, она смотрела на него в упор.

— Я всё ещё учусь, — сказала она. — Доверять. Себе. Людям. Тебе. Поэтому — не жди сразу. Но если готов идти рядом… иди.

— Я никуда не спешу, — сказал он. — Главное — не обратно.

Они стояли в тёплом круге фонаря, и снег падал на их плечи, не тая. Тихо. Как будто сам воздух боялся спугнуть этот миг — момент, в котором не было больше молчания. Был только снег, губы и первое, по-настоящему честное

вместе

.

* * * * *

К Егору он пришёл ближе к девяти — с дороги, в той же куртке, ещё пахнущей улицей. В пакете — дешёвое пиво и две закуски «на автомате»: чипсы и вяленая рыба. На столе уже стояла миска с нарезанным салом, и гаркнул голос из кухни:

— Заходи, не стой как гость! У нас тут круг поддержки для всех влюблённых идиотов.

Макс усмехнулся, сбросил куртку. В комнате пахло жареным луком, гарью от старого утюга и сигаретами. И всё это было родным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Егор сидел на подоконнике, покуривая, в трениках и носках разного цвета. В другой комнате из-за двери доносилось «О, Господи, не туда!» — Ира смотрела какую-то байкерскую передачу и комментировала вслух.

— Ну что? — спросил Егор, беря банку. — Отдал?

— Отдал, — кивнул Макс, плюхаясь рядом. — Без лишних слов. Просто — вот. А она... взяла. Послушала. И не ушла.

— Уже победа, — кивнул Егор. — А сказала что?

Максим помолчал, открыл банку. Пена пошла вверх, он чуть обжёг пальцы.

— Сказала, что знала. Подруга рассказала. Сказала, что ей было больно, когда я молчал. А ещё — что всё ещё учится доверять. И если я готов идти рядом, то без рывков и геройств.

— Мудрая девочка, — протянул Егор. — Не то что мы. Мы же любим либо в ноль, либо чтоб взрывалось. А по-нормальному — не умеем.

— Вот я и учусь, — буркнул Макс. — Только иногда кажется, что всё равно запарываю. Слово не то, шаг не туда.

Егор щёлкнул пепел.

— Братан, мы все запарываем. Но если тебя ждут после этого — значит, есть за что.

Максим усмехнулся.

— Ты это так говоришь, будто с Ирой у вас всё гладко.

— Ага, особенно когда она разбивает мне шлем и говорит, что хочет новый, потому что «этот хреново передаёт настроение». — Егор закатил глаза. — Но я же знаю, зачем она это делает. Чтобы проверить — выдержу ли. И если да — значит, всё по-настоящему.

Максим задумчиво глянул в окно. Снег усилился. У подъезда проехала машина, фары выхватили пятно света, которое сразу растаяло.

Он достал телефон. Новых сообщений не было. Положил рядом. Выпили молча. Пошутили про будущие штрафы и про мотоциклы на льду. В какой-то момент Макс поймал себя на том, что не чувствует вины. Не боится. А просто — есть. Здесь. Сейчас.

Телефон вибрировал коротко и тихо. СМС от Сони:

— Спасибо за серьги. Я их чувствую, даже когда снимаю.

Макс не стал отвечать сразу. Он просто посмотрел на экран, медленно улыбнулся и перевёл взгляд на Егора.

— Она осталась.

— Ну и отлично, — сказал Егор. — Главное — не сдохни от счастья. Остальное — решаемо.

* * * * *

Максим проснулся рано. Без будильника. Без комка в горле. Было ещё темно, но хостельное окно уже посерело от первых теней рассвета. Он лежал, глядя в потолок, и впервые за долгое время не чувствовал внутри пустоты. Только лёгкую ноющую усталость — ту, которая остаётся после правильного шага.

В комнате пахло чужим дезодорантом и макаронами из микроволновки. В коридоре кто-то кашлял. Где-то хлопнула дверь. Но всё это было фоном. Главным было — вчера. Она. Её глаза. Её

спасибо

.

Он потянулся к телефону. Экран тускло мигнул. Новых сообщений не было. И всё же он написал первым:

— Доброе утро. Надеюсь, серьги не унеслись во сне.

— Доброе. Они на полке. Смотрят на меня с подозрением.

— Почему с подозрением?) Я же их честно купил.

— Именно поэтому.

— Эти серьги мне достались кровью и потом)

— Я это чувствую. Спасибо… не только за серьги.

— За что ещё?

— За то, что вчера был живой. Не вежливый. Не сильный. Просто — ты.

— Я постараюсь быть им почаще. Без маски продавца и героя.

— Без маски ты лучше. Улыбаешься искренне. Целуешь — по-настоящему.

— Могу повторить сегодня. Или завтра. Или всегда.

— Не шути.

— Не шучу.

— Тогда... может встретимся у меня? Моя подруга уехала на 3 дня. Квартира свободна

— Обязательно прийду

— Хорошо. Тогда — до вечера.

Макс откинулся на подушку. Сердце стучало тихо, размеренно, как часы в тишине. Он не знал, что будет дальше. Не знал, получится ли. Но точно знал одно: лед между ними начал таять. И это — было настоящим.

Глава 8 — Там, где нет ролей

Макс вышел из дома, как будто шёл не к девушке, а в открытый космос. Внутри — сгусток тревоги и нежности одновременно. В рюкзаке — мягкий плед, бутылка вишнёвого сока, коробка винограда и безумная мысль:

А вдруг она просто хотела поговорить?

Он шёл медленно. Рядом с пешеходкой шумели машины, лужи хлюпали под ногами, ветер трепал капюшон. В голове стучало одно:

Главное — не торопи. Главное — слушай, а не показывай

. Впервые он не думал о том, как «правильно», или «мужчина должен». Только о ней. О том, чтобы не спугнуть.

Когда подошёл к подъезду, не стал звонить. Просто набрал:

— Я под домом.

Ответ пришёл сразу:

— Открываю. Поднимайся.

Он шагал по лестнице, стараясь не наступать громко. Дверь приоткрылась ещё до того, как он позвонил. Соня стояла в тёплых носках и мягком свитшоте с рукавами до пальцев. Волосы распущены. Ни макияжа, ни украшений. Только она — настоящая.

— Проходи, — сказала, чуть улыбнувшись. — У нас тут уют, но хулиганский: бардак, кружки не мыты, кошка сбежала.

— Я не за кошкой, — ответил он, и только потом понял, как это прозвучало.

Соня тихо засмеялась.

— Хорошо, потому что её реально нет.

Он прошёл на кухню. Обычная коммуналка, но везде — её след. Магниты на холодильнике. Жёлтая кружка с выцветшей надписью. Книга, раскрытая лицом вниз.

— Я принёс сок, — сказал он, вытаскивая из рюкзака бутылку и виноград. — И плед. Вдруг похолодает. Ну, и… вдруг мы решим просто смотреть в потолок.

— Потрясающе, — она взяла виноград, как будто это был драгоценный камень. — Я думала, ты придёшь с презервативами и фразой «ну что, начинаем?»

— Это было бы глупо, — серьёзно сказал он.

Соня опустила взгляд. Поставила виноград на стол.

— Хочешь чаю? Или просто — перейдём в комнату?

Макс посмотрел на неё. Не как мужчина, ожидающий развязки. А как тот, кто умеет слушать.

— Я хочу, чтобы тебе было спокойно. Где бы мы ни были.

Она кивнула и чуть-чуть дёрнула уголком губ.

— Тогда пошли.

Он шёл за ней по коридору, вдыхая запах её волос, почти касаясь пальцами ткани свитшота. Внутри было всё — и волнение, и ожидание, и странная, почти детская благодарность. За то, что его пустили — не в квартиру. В пространство, где он может быть собой.

* * * * *

Комната пахла тепло — чем-то знакомым, уютным, будто детством. Гирлянда над книжной полкой светила тускло, как если бы боялась спугнуть. Соня молча закрыла дверь, повернулась к нему — и не подошла. Просто стояла. В домашнем свитшоте, с заправленными в носки штанами, с уязвимым лицом.

Макс ничего не говорил. Он ждал. Спокойно, не двигаясь, только взглядом давал понять — он здесь. Не уйдёт первым.

Соня шагнула к нему. Медленно. Как будто переступала невидимую черту. Потом ещё шаг. И остановилась совсем рядом. На секунду закрыла глаза. А потом — вслух:

— Я не знаю, почему… именно сегодня.

Максим смотрел внимательно. Без улыбки. Слушая.

— Просто… я не чувствую страха. Не как раньше. Есть дрожь, есть… непонимание. Но нет паники. Это странно?

Он покачал головой.

— Это нормально.

— Ты не спрашиваешь, готова ли я, — сказала она. — А я ведь не знаю, готова ли. Просто — чувствую, что не хочу бежать.

Она смотрела в глаза, и в этом взгляде не было эротики. Было что-то другое. Серьёзнее. Глубже.

— Я девственница. Ты это помнишь, да?

Макс кивнул.

— Помню.

— Я не берегла это специально, не строила из этого культ, — выдохнула она. — Просто никто раньше не был... правильным.

Он осторожно взял её ладонь. Прижал к губам.

— И ты думаешь, я — правильный?

— Я думаю, ты — настоящий. И это пугает сильнее всего.

Максим не ответил. Только потянулся — медленно — и поцеловал. Сначала в висок. Потом в щёку. И только потом — в губы. С нежностью, без напора. С вопросом.

Соня поцеловала в ответ. Неуверенно, но искренне. Её руки легли на его грудь. Ладони дрожали. И всё же она не отстранилась. Только прошептала:

— Если ты спросишь: «Ты уверена?» — я уйду. Потому что не уверена.

Он прижался лбом к её лбу.

— Я не спрошу. Потому что я рядом. А не — сверху.

Она сняла свитшот сама. Под ним — белая майка, слегка просвечивающая. Он провёл ладонью по ткани, не торопясь. Почувствовал, как её сердце бьётся — глухо, быстро.

Максим помог ей лечь. Остался в одежде. Только лёг рядом. Гладил волосы, целовал шею, плечи, скулы. Она не говорила больше ни слова. Только дышала — иначе. Как будто вдохнуть полностью мешала не ткань, а важность момента.

Когда он скользнул рукой под майку, она подняла руки — дала ему снять её. Под ней — простое тело. Настоящее. Без макияжа, без позы, без фильтра.

Макс не смотрел. Он чувствовал. Кожей, губами, ладонями. И каждая её дрожь была не вопросом, а ответом.

Соня шептала только одно:

— Не торопись. Пожалуйста. Я хочу. Но… медленно.

* * * * *

Он не торопился. Даже когда она слегка выгнулась навстречу, он продолжал целовать медленно — ниже ключицы, по центру груди, к солнечному сплетению. Кожа под его губами была горячей, как будто вся её кровь отлила туда, где ждало прикосновения.

Соня держалась за плед. Сжимала его, как будто он мог её удержать на месте, если вдруг накроет сильнее, чем она готова. Макс поднял глаза — она смотрела на него. Без маски. Ни капли кокетства. Только ожидание. И напряжение, от которого дёргались мышцы живота.

Он провёл губами ниже. До пояса. Целовал край пижамных штанов, задержался дыханием на низе живота — там, где уже пульсировало. Спросил взглядом. Она не кивнула — просто сама приподнялась, чтобы он мог снять с неё всё.

Он стянул штаны, оставив только тонкие хлопковые трусики. Влажное пятно уже читалось на светлой ткани. И не потому, что она готова. А потому, что тело хотело — больше, чем она сама осознавала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он провёл пальцем по внутренней стороне бедра. Потом — языком. Она дёрнулась. Вздох — рваный, как будто его выдернули из лёгких. Он не лез сразу между губами. Целовал пах, бедро, низ живота, повторяя траекторию дыханием. Разогревая.

И только потом — через ткань — провёл языком по её промежности. Легко. Без давления. Но точно. Она вздрогнула — не от страха. От неожиданности.

Он знал:

пока не прикасайся к клитору — не пугай

. Всё должно быть мягким, как вода. Он облизывал её сквозь трусики. Словно пробовал вкус, не жуя, а смакуя. А ткань — тонкая, влажная — передавала всё. Она сжала ноги, потом разжала. Сама. Без просьбы.

Макс аккуратно оттянул резинку. И вдохнул — её запах. Сладкий, тёплый, чуть солоноватый. Живой. Не возбуждающий — растворяющий. В этой секунде она не была девочкой или подругой. Только телом. Доверенным телом.

Он развёл пальцами её губки — медленно, чуть надавливая, чтобы ткани разошлись. Она была тесная. Закрытая. Как створки, которые не открывались никогда. Он не лез пальцами. Только языком. Касался наружной части — нежно. Потом — внутрь. И снова наружу. Вбок. Скользя. Слушая, как дёргается её дыхание.

Соня зажмурилась. Лоб наморщился. Пальцы всё ещё стискивали плед, но ноги больше не сжимались — наоборот, разошлись шире. Она впустила.

Он продолжал. Плоско, широко, будто утюжил каждую складку. Потом точечно. Осторожно коснулся клитора. Один раз. Второй. Она судорожно втянула воздух.

— Не прекращай… — прошептала.

Макс не ответил. Только крепче обнял её бёдра. Уткнулся в неё полностью. Дышал в пах. Языком рисовал восьмёрки. Касался, отпускал, снова находил. Вслушивался. В тело. В каждый её дёрганый вдох.

И вот — она всхлипнула. Не громко. Но слабо. Как будто сломалось что-то старое — контроль, роль, защита.

Её ноги подогнулись. Пальцы зажали его волосы. Спина выгнулась.

Оргазм пришёл не как вспышка. А как дрожь. Глубокая. Долгая. Тепло растекалось изнутри, обжигало, и в какой-то момент она даже заплакала.

Он не испугался. Просто поднялся. Обнял. Уткнул лицо в её шею.

Она всхлипывала тихо. Не от боли. От облегчения. От того, что

пустота впервые заполнилась чем-то не страшным

.

— Как... — прошептала она, — как в прошлый раз на озере.

Макс прижал губы к её уху.

— Это может быть ещё ближе. Но не сейчас. Только когда ты захочешь.

* * * * *

Соня лежала на спине, дыхание уже выровнялось, но глаза всё ещё были влажными. Максим гладил её бедро — тыльной стороной ладони, почти не касаясь. Он не пытался сказать «всё хорошо» — потому что знал: лучшее, что он может сейчас дать, — это тишина. Присутствие. Ладонь на её коже. Щека у её виска.

— Макс… — тихо, почти шёпотом. — Я хочу, чтобы ты вошёл.

Он замер.

— Уверена?

— Не совсем, — честно сказала она. — Но если ждать, когда стану уверенной… это может никогда не случиться. А сейчас — я не боюсь. Я просто хочу, чтобы это был ты.

Он сел рядом. Провёл пальцами по её волосам.

— У меня было много девушек, — сказал он. — Но девственниц — ни одной. Я не знаю, как правильно. Только… чувствую, что с тобой нельзя по-другому. Только медленно. Только по-настоящему.

Соня чуть улыбнулась — устало, но тепло.

— И не надо «правильно». Только будь. Здесь. Со мной.

Он встал, стянул с себя футболку. Потом — штаны. Остался в боксёрах. Возбуждение никуда не ушло — оно сидело внизу живота, пульсировало, но не толкало. Он не был охотником. Он был — частью её дыхания.

Она смотрела на него. Не смущаясь. Её взгляд скользил по его телу — с интересом, с волнением, с растущим доверием.

Максим лёг рядом. Провёл рукой по её животу, спустился вниз. Целовал снова — пах, внутреннюю сторону бедра. Почувствовал, как она раздвигает ноги чуть шире. Медленно. Сама.

Он снял боксёры. Его член был твёрдый, готовый, но он не двинулся. Только прижался к ней животом. Пауза.

— Если станет больно — сразу скажи, — прошептал. — Я остановлюсь.

Она кивнула.

Он лёг между её ног. Провёл головкой по её влажной щели — легко, едва касаясь. Потом — чуть надавил. Не входя, просто чтобы почувствовала.

Соня вздрогнула. Зажмурилась.

— Тише… всё хорошо… — прошептал он. — Это просто первый контакт.

Он снова провёл — вверх, вниз. Медленно. Прогревал, как ладонью по стеклу. Она уже была влажная. Готовая. Но внутри — тугая, как будто тело ещё не верило. Он попробовал войти — чуть сильнее. Не получилось.

Он не дёрнулся. Только выдохнул:

— Не спешим. Я с тобой.

Соня дышала глубоко. Пальцы сжимали простыню. Он провёл пальцами по её клитору — один раз, второй, третий. Она снова застонала. Расслабилась. Тогда — попытка снова.

Медленно. На пару миллиметров. Он чувствовал, как её тело сопротивляется, не пуская. Но он ждал. Дышал. Целовал её шею, грудь, щёку. И снова — чуть толчок. Она вскрикнула — не громко. Больше от неожиданности, чем от боли.

— Стой… подожди…

Он остановился. Замер, не двигаясь. Только ладонь на её боку. Только дыхание рядом.

— Всё хорошо. Я не тороплюсь, — сказал он. — Если сейчас не пойдёт — это нормально.

— Нет, — прошептала она. — Просто дай мне привыкнуть.

И через пару секунд — он снова попытался. Осторожно. И вдруг почувствовал: мышцы чуть разошлись. Она раскрылась.

Он вошёл — медленно, не до конца. Почувствовал тепло, тесноту, пульсацию. Она сжалась вся, как будто переживала оргазм от одного ощущения наполненности.

— Ещё чуть-чуть, — шепнула.

Он толкнулся вперёд. До конца. Мягко. Без рывка.

Соня затаила дыхание. Несколько секунд лежала без движения. Потом — выдохнула:

— Это не так больно, как я думала.

Максим не двигался. Только гладил её по щеке.

— Кровь будет, — прошептала она. — Я чувствую.

— Это неважно, — сказал он. — Главное — ты.

Она кивнула.

— Двигайся, — добавила через паузу. — Только медленно.

Он начал — почти незаметно. Вперёд. Назад. Её тело чуть подрагивало. Но не от боли — от новой волны чувств. Она тихо стонала. Сначала — от дискомфорта. Потом — от принятия. Потом — от удовольствия. Настоящего.

В этой комнате, где пахло яблочным шампунем, где мерцала гирлянда и капала кровь на простыню, она потеряла девственность. Без боли. Без страха. Без роли.

И впервые — почувствовала себя женщиной. Не как статус. А как тишину, в которой ей больше не нужно было защищаться.

* * * * *

Они лежали, обнявшись, под одеялом, укрывшись пледом, который он принёс в рюкзаке. Гирлянда всё ещё светила — неровно, мерцая. На полу — одежда. На простыне — кровь. На губах — тишина.

Максим не отпускал её. Его рука лежала на её животе. Соня — лицом к нему, нога закинута поверх его бедра. Её дыхание уже не сбивалось, только временами становилось глубже, будто организм всё ещё догонял, что случилось.

Он гладил её по спине — медленно, ритмично. Ни один из них не хотел вставать. Не потому что устали. А потому что выйти из этого момента значило бы вернуться туда, где могут быть слова, маски, ожидания.

— Ты не жалеешь? — спросил он наконец, тихо.

Соня не сразу ответила.

— Нет. Не жалею.

Она прижалась к нему крепче, спрятала лицо в его шее.

— Я думала, это будет что-то страшное. Или... глупое. Но это было — как будто я перестала держать стены.

Макс кивнул, даже не двигаясь.

— Так и было.

— Ты останешься? — почти шёпотом.

— Конечно. Пока не выгонишь.

— Подруга вернётся только через три дня, — сказала она, по-прежнему не глядя. — Но я не предлагаю ничего. Просто… мне спокойно с тобой.

Он поцеловал её в висок. Долго держал губы на коже, как печать.

— И мне.

Они лежали долго. Разговаривали шёпотом. О детстве. О снах. О том, как она в шесть лет не могла выговорить «холодильник». Он смеялся, уткнувшись в её волосы. Она молчала, улыбаясь. И всё это — без напряжения. Без «а что дальше».

В какой-то момент она приподнялась, посмотрела в глаза.

— Ты правда меня любишь?

Максим не ответил сразу. Он посмотрел на неё. Вдохнул. Потом протянул руку, убрал волосы с её лица. Медленно. По-настоящему.

— Да, — сказал он. — Но не за это. А всё равно.

Соня не ответила. Только кивнула. И осталась рядом.

В эту ночь они спали вместе — по-настоящему вместе. Без дистанции, без ролей. Только двое, дышащие в одном ритме. И если бы кто-то тогда вошёл в комнату, он бы понял: в этой тишине сказано больше, чем в сотне признаний.

Глава 9 — На двоих не делится

Март был обманчивым. Солнце стояло выше, дни тянулись дольше, но в душе ничего не расправлялось. Воздух пах не весной, а слякотью и безденежьем. Город оживал — а Макс будто медленно уходил в тень.

Он вернулся в хостел к вечеру, с пустым пакетом в руке и тяжестью между лопаток. В комнате было сыро, как всегда — одна батарея, пятеро жильцов, запах лапши и чужой потной обуви. Он снял куртку, бросил сумку на койку, сел.

Пальцы сами потянулись к бумажнику. Тот лежал в боковом кармане, тёплый от тела — но внутри было холодно. Пара мятых соток, чек из пекарни, скидочная карта, которую он давно не использует. И всё.

Максим выложил содержимое на кровать. Посмотрел на эти остатки — как на улики.

Два месяца назад всё казалось движением вперёд. Я был с ней. Мы снова говорили. Она разрешала трогать, пускала ближе, целовала, смотрела не отводя глаз. Я думал — прорвёмся. А вышло — просели.

Они с Соней действительно стали ближе. Почти каждый вечер — переписка. Иногда гуляли по два часа, по заснеженным набережным или между студенческими корпусами. Раз в неделю — кино или кафе. Без статуса, без «мы встречаемся», но и не просто так. Иногда, когда её соседка уезжала — она звала. Они занимались сексом. Медленно. По-настоящему.

Но в хостел — не приходила. Ни разу.

Говорила:

там тесно

, или

неудобно

, или просто заминала. И он понимал. Сам бы туда не пошёл, если бы был на её месте.

Я не злюсь. Просто чувствую, что этот быт — как грязь на ботинках: даже если её не видно, она пахнет. И её — она чувствует.

Он пересчитал деньги ещё раз. Потом — в голове: сколько уходит на еду, сколько на транспорт, сколько на товар. Шампуни снова стали плохо продаваться. Подарочные наборы никому не нужны. Люди отмахиваются:

не сейчас, неинтересно, дорого

.

Аренда койки — каждый рубль тянет вниз. Он стал есть один раз в день. Иногда — два, если повезёт продать. Перестал покупать кофе. Сигареты — только если Антон угостит.

Он лёг на спину, уставившись в облезший потолок. От лампочки тянулась паутина. Кто-то громко чихнул за перегородкой.

Я люблю её. Я правда люблю. Но как любить, когда в кармане — пусто? Как не ощущать себя слабым, когда не можешь даже купить ей кофе?

Глотать такие мысли становилось привычкой. Как холодный воздух — сначала обжигает, потом привыкаешь.

Максим закрыл глаза.

Сколько осталось? Пара дней? Неделя? А потом — снова просить? Или исчезнуть?

Он не хотел ни того, ни другого. Он просто хотел жить рядом с ней — но не за её счёт. Не с опущенными глазами.

* * * * *

Он не исчез. Просто стал отвечать реже.

Сначала — с задержкой. Потом — коротко. Иногда открывал её сообщение, читал, но не знал, что ответить. Не потому, что не хотел. А потому что не мог придумать ничего, кроме

«всё нормально»

. А это было ложью.

Она не писала обид. Не писала претензий. Просто начала писать меньше.

—

Ты как?

—

Нормально.

—

Сильно устал?

—

Есть немного.

—

Погуляем завтра?

—

Давай позже напишу.

И тишина. Он держал телефон в руке, смотрел на экран, стирал слова, не отправляя. Каждый раз — по одной и той же схеме:

настроение не то, да и денег на трамвай нет, да и что я ей скажу, если спро́сит — как дела?

А врать уже не получалось.

Он чувствовал, как она ждёт. Не давит, но ждёт. И это давило сильнее любых упрёков.

Однажды вечером, когда он вернулся с трёхчасовой попытки продать шампуни в бизнес-центре, они встретились у продуктового. Случайно. Она стояла у входа, с пакетом мандаринов, в наушниках.

Он не узнал её сразу. Она — его — сразу. Улыбнулась. Осторожно. Почти как раньше.

— Привет. —

— Привет. Ты… как? —

— Нормально. Устала. Хотела сладкого. А ты?

— Тоже нормально.

Тишина.

Он хотел поцеловать. Но не решился. Руки в карманах, взгляд в сторону. Она тоже ничего не сделала.

— Ты стал каким-то… — она замялась. — Далёким. Всё хорошо?

Он кивнул.

— Да. Просто работы много. Думаю о всяком.

— Это из-за меня?

Макс резко посмотрел в её глаза. Неожиданно. Слишком резко.

— Нет. Не из-за тебя. Из-за жизни. Из-за меня.

Она сжала пакет.

— Я просто не понимаю, что происходит. Ты был рядом. А теперь — как будто в телефоне остался. Не здесь.

Он хотел объяснить. Сказать про долги. Про шампуни, которые больше никто не покупает. Про то, как вечером считает рубли на проезд. Про то, как стыдно приходить без сил. Но вместо этого сказал:

— Я просто устал. Но я справлюсь. Правда.

Она кивнула. Но уже не улыбалась.

— Ладно. Тогда… напиши, если захочешь встретиться. Я не обижаюсь. Просто не знаю, ждать или отпускать.

И ушла.

Он остался. У витрины с мороженым, глядя на своё отражение. Худой, с потемневшими глазами, в застиранной куртке. И в голове только одно:

Ты снова всё испортил. Молчанием. Именно тем, от чего ты когда-то убежал.

Он написал Алине, сестер. Без вступлений. Он у нее часто спрашивал совета.

— Что делать, если устал?

Ответ пришёл не сразу. Минут через двадцать.

— Не сдавайся. Даже если страшно.

Макс смотрел на экран. Долго. Потом погасил его. Поднял воротник. И пошёл. Домой. В хостел. На дно. Пока ещё своё.

* * * * *

Он не считал, сколько сообщений пришло от Сони за день. Наверное, восемь. Или десять. Никаких претензий. Только:

— Ты где?

— Как день?

— Что кушал?

— Почему не отвечаешь сразу?

— Всё хорошо?

— Я начинаю волноваться.

И дальше по кругу. Каждое — с добротой, без давления. Но каждое — как капля по стеклу, когда пытаешься разглядеть, куда идёшь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не злился. Правда. Просто не мог. Он не ел нормально два дня. Он пытался сбыть хоть что-то из последней партии. Он ночами крутил в голове таблицы с остатками и пытался выжать из них план на завтра. Он жил в сжатом кольце: транспорт — хлеб — попытка продать — сон без отдыха.

А её сообщения, как ни странно, не спасали. Они мешали сосредоточиться. Потому что в них — забота. А ему сейчас не нужна забота. Ему нужна

работа

.

Макс посмотрел на экран. Последнее сообщение:

— Просто скажи, что у нас всё в порядке. Мне этого хватит.

Он хотел написать

да

, но не стал. Потому что это тоже была бы ложь. Сейчас у него не было даже порядка в себе.

Он убрал телефон. Глубоко вдохнул. И в тишине хостела, где кто-то чавкал лапшу за занавеской, подумал:

Я снова на краю. Только теперь всё не про любовь. А про то, как выжить, не став при этом чужим для той, кто ждал тебя настоящего.

* * * * *

— Ну, как ты там, герой рекламы? — голос Егора звучал громко даже через гул вентиляции.

Гараж был тот же: бетонный, прохладный, в масляных пятнах и с мутным светом от голой лампы под потолком. В углу шипела плитка — на ней грелась кастрюля с сосисками, а в банках уже налито пиво. Егор стоял в тёплой флиске, усы мокрые, от смеха.

Макс усмехнулся, хлопнул по плечу.

— Не реклама, а парфюмерный квест. Угадай запах — получи скидку.

— Опять с шампунями носишься?

— Угу.

— Сколько продал за неделю?

— Пять. Один — себе. Второй — случайно уронил.

Егор рассмеялся.

— Легенда маркетинга, мать его. Садись, сейчас сосиски пойдут. Расскажу кое-что.

Макс устроился на старом стуле, прислонился к стене. Впервые за день — не надо было ничего продавать, ни перед кем держать спину ровно. Можно было просто слушать.

Егор сделал глоток, вытер губы.

— Я устроился, брат. В нормальную фирму. Склад, оптовики, логистика, реклама. Я там теперь маркетологом. Официально. С ноутом, совещаниями и даже кофе из машины — не из автомата, а с молоком.

Макс приподнял брови.

— Серьёзно? Поздравляю.

— И вот что. Им нужен помощник. Человек, который будет собирать таблицы, вести рассылки, помогать с презентациями. Работы — до чёрта. ЗП — после испыталки. Девяносто, старт.

Максим замер.

— Подожди. Девяносто? Это…

— Это не шутка, — подтвердил Егор. — Но месяц бесплатно. Испытательный. Стажировка. Говорят сразу: покажешь себя — возьмут. Не покажешь — до свидания. Никаких обещаний. Только шанс.

Макс отставил банку. Пиво стало горьким.

— Я не вывез месяц бесплатно, Егор. У меня на еду еле хватает. На проезд — в долг перед самим собой. Я уже не живу, а вытягиваю.

— Знаю, — кивнул Егор. — Я тебя и позвал, потому что сам через это прошёл. Спал в гараже. Ел хлеб с майонезом. Но если хочешь вылезти — нужно рискнуть. Или дальше — шампуни. И «нормально». И «почти». И без шанса.

Макс молчал. В груди стучало неровно. Мысли бегали:

Соня. Деньги. Риски. А если не получится? А если уйду — и не вернусь?

— Я тебя не уговариваю, — продолжил Егор. — Но если решишься — в понедельник с утра будь на складе. Я всё устрою. Просто скажи «да».

Макс не ответил. Только кивнул. Очень медленно. И допил пиво залпом.

Шанс — это всегда не вовремя. Всегда страшно. Всегда без гарантии. Но если я его не возьму — я останусь здесь. В этом гараже. В этом «почти». Навсегда.

* * * * *

Он пришёл в понедельник. Без пафоса. Без уверенности. Просто пришёл.

Склад оказался больше, чем он ожидал. Металлические стеллажи до потолка, запах пластика и картона, компьютеры на старых столах, мониторы в пыли. Рядом с Егором сидела девушка с синими волосами и наушниками — кивнула на Макса, даже не снимая гарнитуру.

— Вот твой стол, — сказал Егор. — Вот твой ноут. Вот список задач.

Максим молча сел. Таблицы. Тексты. Рассылка поставщикам. Каталог на сайт. Егор время от времени подсказывал:

вот тут ярче, тут короче, тут цифры не бьются

. Он не хвалил. Но и не давил.

С девяти до шести — так прошло три дня.

Потом — маршрутка. Потом — рюкзак с шампунями. Потом — стук в двери офисов, общаг, клиник. Иногда — отказ. Иногда — покупка. Иногда — просто:

оставьте прайс, мы подумаем.

Максим ел раз в сутки. Спал по пять часов. Шаги отдавались в голенях, ладони чесались от бумаги и коробок. Но в голове — впервые не было пустоты. Была точка. И направление.

Он не рассказывал Соне. Не потому, что не хотел — просто не успевал. Отвечал коротко. Без подробностей.

— Всё хорошо. Работаю много.

— Потом расскажу. Устал.

— Обнимаю.

Она писала чаще, чем раньше. Присылала фото еды, котов, книгу, которую читает. Он смотрел — но не открывал сразу. Иногда только ночью. Лёжа в своей койке. Глядя в тёмный потолок.

У меня нет сил быть внимательным. Но я всё ещё хочу быть с ней. Просто не сейчас. Сейчас я строю фундамент. Чтобы не провалиться снова.

Через неделю он почувствовал — у него снизился вес. Он всё ещё был измотан. Но теперь — не от бессмысленности. А от движения.

Вечером, укладываясь спать, он достал из рюкзака обрывок бумаги. Написал сверху:

До конца месяца

— выжить

— доказать

— не просить

— не исчезнуть

А ниже, вдруг, вписал:

— прийти к ней, когда не будешь чувствовать себя ничтожеством

Он сложил бумагу, сунул в карман и закрыл глаза.

Теперь я живу на два фронта. День — на будущее. Ночь — чтобы не умереть в настоящем. А любовь… пусть подождёт чуть-чуть. Главное — не потерять её в пути.

Глава 10 — Когда молчание — не стена

Храп был ровным, как циркулярка. Глухой, с вибрацией, будто сосед через тонкую стенку спал не носом, а мотором от «КамАЗа». Максим лежал на спине, в старой майке, которая скомкалась у живота, и смотрел в потолок. Пятно над головой будто выросло. Или просто стало важнее. Как центр вселенной, в которой ничего не происходит.

Он ворочался. Сбросил одеяло. Натянул обратно. Подушку свернул пополам, потом зажал ухо — храп не утих. Чавкнули губы где-то слева. Кто-то перевернулся на скрипучей койке. Кто-то шептал голосовыми. Макс сжал глаза, но тело не отпускало. Не из-за шума. Из-за того, что он в этом всём застрял.

Когда ты последний раз спал нормально? Когда просыпался без стыда за себя и свою вонючую футболку?

Он вспомнил, как Соня как-то сказала:

— Тебе идёт запах улицы. Он про движение.

А сейчас он пах не улицей. Он пах дешёвой лапшой, чужим потом и нерешённой жизнью.

Он встал. Медленно, стараясь не шуршать матрасом. Пошёл босиком до кухни. Взял остаток вчерашнего чая. Без сахара. Выпил. Холодный. Горький. Сел у окна. За стеклом — мокрый двор, рваный снег, и пара птиц, долбящих ледышку возле мусорки.

Как я тут оказался? И когда — выбирался в последний раз?

Телефон мигнул. Соня.

— Ты не спишь?

Он не ответил сразу. Только смотрел на экран, потом на мокрое окно. Потом снова — на экран.

Стер набранное

«не могу»

, набрал другое:

— Соседи храпят. Всё как обычно.

Ответ:

— Можешь приехать ко мне. Подруга уехала. У меня тишина.

Макс набрал:

— Спасибо. Но я должен сначала разобраться. Не с тобой. С собой.

И не стал отправлять.

Закрыл диалог. Убрал телефон в карман. Выпил ещё глоток горького чая.

Если я не начну говорить — снова потеряю всё. Но говорить сложно, когда даже внутри тишина — будто кто-то выключил звук.

Он вернулся в комнату. Храп всё ещё был. Но он уже звучал не как помеха, а как декорация. Как напоминание:

или ты останешься частью этого хора, или пойдёшь искать голос сам.

* * * * *

Он приехал после полуночи. Без предупреждений. Без «можно». В хостеле было душно, кто-то жарил сосиски, кто-то храпел через стенку, и в какой-то момент он просто встал, оделся и вышел.

Пальцы окоченели на ветру, куртка продувалась. Он не писал. Просто дошёл до её дома, набрал домофон и коротко бросил:

— Это я.

Пауза. Щелчок.

Дверь открыта.

Соня встретила в майке и носках. Лампочка в прихожей не горела. Она стояла, прислонившись к косяку, без слов. Он смотрел на неё секунду. Потом захлопнул дверь, шагнул — и схватил.

Губы — в губы. Сразу. Без захода. Не поцелуй — срыв. Он сжал её за талию, прижал к стене, уткнулся в шею, задыхаясь. Она только выдохнула в ответ, без удивления. Как будто ждала.

Ему не нужно было спрашивать. Он развернул её к себе спиной, рванул с неё майку через голову, коснулся ладонями оголённой спины — и понял: она горит. Сама. Без слов. Без просьбы.

— Сильно… — прошептала она, когда он сжал пальцами её бедро, впечатываясь телом.

Он молча стянул с себя куртку, потом футболку. Брюки остались висеть на коленях, когда он уже вёл её в комнату, не отпуская от себя.

Они упали на кровать, как единое целое. Он уже знал, где у неё дрожит, где щёлкает дыхание, где сосок тонет в ладони. Она выгибалась, шептала:

да, не останавливайся, ещё…

— и он не останавливался.

Надел презерватив. Проник быстро, сразу. Точно. Без подготовки — не надо было. Её тело было влажным, злым, горячим. Она подалась бёдрами навстречу, обвила ногами, как будто требовала:

возьми меня, иначе я развалюсь.

Он двигался резко, будто выдавливал из себя весь день. Весь страх. Всю тишину. Он трахал её не ради разрядки, а потому что больше не мог молчать. Телом — говорил.

Она стонала глухо, впиваясь в его плечи, и в какой-то момент укусила — сильно, до следа. Он сжал её бедро, рванул на себя и встал на колени, продолжая вбиваться, пока она не вздрогнула — коротко, резко, будто внутри что-то оборвалось.

Он кончил, глухо выдохнув, с лицом, уткнутым в подушку рядом с её ухом. Не целовал. Не гладил. Только тяжело дышал. И она — тоже.

Пауза. Только их дыхание. Только её ладонь на его животе. Она провела пальцами по его рёбрам, поцарапав чуть ногтем.

— Так ты живой всё-таки, — сказала она негромко.

Он не ответил.

Она выдохнула.

— Просто в следующий раз не исчезай. Мне не нужен весь ты сразу. Но хоть что-то. Хоть одна рука. Хоть один звук.

Макс закрыл глаза. Он был внутри неё. Даже после всего — оставался там. Но не чувствовал, что рядом.

Тело — здесь. А остальное?

* * * * *

Утром пахло овсянкой. Точнее — кипящей водой и варящимся в ней каким-то недопонятым завтраком. Максим открыл глаза в незнакомой тишине. Простыня сбилась, он лежал боком, обняв подушку. Соня стояла у плиты. В сером свитшоте, в тех же тёплых носках. Волосы собраны в небрежный пучок.

Она не повернулась, когда он вышел. Просто сказала:

— Привет.

— Привет, — пробормотал он, чувствуя, как холод пола просачивается сквозь пятки.

Он подошёл ближе, вдохнул запах — овсянка, молоко, немного ванили. И — её кожа. Она пахла не сексом, а теплом. Домом.

Он хотел подойти, обнять сзади. Но остановился. Что-то в её спине говорило:

не сейчас

.

— Я сварила на двоих, — сказала она, поставив кастрюлю на стол.

— Спасибо.

Они сели напротив. Ели молча. Овсянка была слишком горячей, сахарной, обыденной. Макс смотрел на ложку, на её губы, на запястья, на кольцо света от окна на столешнице. Всё было нормальным. Слишком нормальным.

— Ты всегда так исчезаешь? — вдруг сказала Соня, не поднимая глаз.

Он отложил ложку.

— Нет. Не всегда.

— Только когда страшно? Или только когда рядом кто-то, кто может заметить?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он молчал.

— Я не прошу драмы, — сказала она спокойно. — И не прошу рассказов. Но ты приходишь, трахаешь меня так, будто я последнее, за что ты держишься. А потом… тишина. Между. После. Внутри.

Она подняла на него взгляд.

— Я не ломаюсь, если ты молчишь. Но я начинаю бояться, что ты говоришь со мной только телом. А всё остальное — прячешь.

Максим выдохнул. Он не знал, как защититься. Потому что не было нападения. Только точное попадание — в ту часть, которую он давно прятал.

— Прости, — сказал он. — Я не специально. Мне просто… так проще. Когда через руки. Когда через рот — страшнее.

— А мне наоборот, — сказала она. — Когда ты молчишь — у меня в голове тысяча голосов. И ни один не твой.

Он провёл рукой по столу. Поймал взгляд. Долго смотрел. Потом сказал:

— Я правда не знаю, как быть, когда всё рушится. Я либо замираю, либо бегу. А ты… ты единственная, к кому я бегу. Это всё, что у меня получается.

Соня кивнула. Медленно. Как будто примеряла это к себе.

— Тогда просто скажи: ты со мной?

— Да.

— И ты останешься, даже если будет тяжело?

Он посмотрел в окно. Потом на неё.

— Да. Если ты не уйдёшь первой.

Она чуть усмехнулась. И наконец-то — коснулась его ладони.

— Я не из тех, кто уходит первым. Но если тишина становится привычкой, в ней начинаешь умирать.

Он сжал её пальцы. Не крепко. Просто — чтобы напомнить: он слышит.

* * * * *

Он остался до вечера. Без просьб. Без секса. Просто — остался.

На кухне посуду мыла Соня. На плече — мокрое пятно от брызг. Он стоял рядом, молча. Иногда подносил тарелки. Иногда просто смотрел. Потом — комната. Обычная, её. Две книги, зарядка от старого айфона, блокнот на подоконнике, стопка лекций с подписями разными почерками.

Он сидел на полу, облокотившись на кровать. Она легла рядом, на живот, уткнулась подбородком в подушку. Между ними — вытянутое молчание. Только не глухое, а... выдыхающее. Как после долгого заплыва.

— Знаешь, — вдруг сказала она, — я иногда думаю, что мы вообще не вместе.

Он не повернулся.

— В смысле?

— В прямом. Прошло сколько? Месяцы. Мы гуляем. Иногда спим. Иногда пишем. Но мы не называем это ничем.

Он кивнул, хотя она этого не видела.

— Ты хочешь, чтобы было официально?

— Я не знаю, — честно сказала она. — Иногда — да. Иногда — нет. А иногда я боюсь, что если сказать, то всё сломается. Назовёшь — и исчезнет.

Максим поднял глаза. Смотрел в неё.

Я влюблён, как идиот. По-настоящему. С каждым сообщением, каждым шагом рядом, каждым словом, которое она не говорит, но думает. И всё равно не смею спросить: мы кто? Потому что боюсь — скажет «никто».

Он хотел сказать это. Всё. Как есть.

Но она вдруг поднялась, полезла в ящик стола.

— Я кое-что тебе покажу. Только не ржать. Обещаешь?

— Обещаю, — улыбнулся он, впервые за день.

Она вытащила старую коробку из-под обуви. Села на кровать. Уложила её на колени. Открыла.

— Письма, обрывки, заметки. Я иногда… пишу. Чтобы не треснуть.

Максим подошёл ближе. Сел рядом.

Внутри — крошечные записки, дневниковые страницы, клочки с фразами вроде:

— «Он сказал, что я слишком молчу. А я кричу внутри.»

— «Никому не интересно, что я думаю, пока я улыбаюсь.»

— «Если он уйдёт, я не напишу первой. Даже если сдохну от этого.»

Соня смотрела в коробку, не мигая.

— Большинство — до тебя. Но некоторые — уже с твоим лицом.

Максим взял одну бумажку. Прочёл:

— «Он рядом. И всё равно страшно. Потому что я не верю, что это надолго.»

Он долго смотрел на неё.

— А ты хочешь, чтобы я остался надолго?

Она не ответила сразу. Только вздохнула. Потом — кивнула.

— Только если ты перестанешь молчать, когда тебе плохо.

Он сжал её руку.

— Я постараюсь. Но ты тоже — не прячься в коробки.

Она усмехнулась.

— Справедливо.

Потом — тишина. Уже не холодная. А та, в которой можно дышать.

* * * * *

Он шёл домой медленно. Не потому что устал. Потому что не хотел терять это странное послевкусие — вечер, когда ничего не произошло вслух, но что-то внутри сдвинулось. Как лёд в апреле: ты ещё не видишь воды, но уже знаешь — под трещиной всё живое.

Соня не поцеловала его на прощание. Только посмотрела — долго, ровно, без улыбки.

— Напиши, когда дойдёшь, — сказала.

— Обязательно.

Он шёл через двор, где качели скрипели в пустоте. Сквозь них — маршрутка. Потом — пересадка. Потом — промозглая улица с вонючим ларьком и хостелом, где пахло лапшой и обидами.

Проходя мимо зеркала в коридоре, он впервые не посмотрел на себя. Не потому что не хотел. А потому что внутри не было той нужды — сверяться, кто ты. Он знал.

Он зашёл в комнату. Соседи спали. Один — с храпом, другой — с наушниками, в которых тикали какие-то лекции. На своей койке — пусто. Тишина.

Макс лёг. Рюкзак под голову. Экран мигнул.

Соня:

—Дошёл?

Он написал:

—Да. Всё нормально. Тепло внутри.

Потом добавил:

—Я люблю тебя. Просто… не говори ничего сейчас. Пусть пока побудет молчание. Но не то, от которого уходят. А то, где дышат вместе.

Ответа не было. Но точка не нужна была. Всё сказано.

Он закрыл глаза.

И услышал тишину, в которой не страшно.

Глава 11 — Где начинается мост

Макс вышел из офиса, щурясь от весеннего солнца. Апрель будто соскочил с тормозов — в воздухе пахло землёй, влажными крышами и чем-то ещё... живым. После зимы город казался чужим: шумный, мокрый, неопрятный — но в этом беспорядке было чувство свободы.

В кармане — карта. На ней почти полная зарплата. Девяносто тысяч. Он прошёл испытательный. Больше не стажёр, не временный. Полноценный помощник маркетолога в конторе, где работал с Егором. И это не спасение, не временная затычка. Это — работа. С задачами, дедлайнами, даже с обедами в столовке. Он не любил её, но уважал. Потому что сам нашёл. Сам держится. Сам зарабатывает.

Он зашёл в маленькую кофейню возле остановки. Раньше — только мимо. Сегодня — впервые зашёл внутрь.

— Два капучино. Один — с карамелью.

— Средний или большой?

— Большой.

На улице он поставил стаканы на перила, достал телефон.

Макс:

—Ты освободилась?

Ответ пришёл быстро:

Соня:

—Да. На перекрёстке у Сенной. Устала как собака.

Он свернул во двор, прошёл мимо киоска с цветами, где тётка разлаживала тюльпаны. Увидел её — у светофора. В чёрной куртке, с волосами, собранными в пучок. В руке — пластиковый пакет с каким-то кондитерским мусором. Соня зевнула, заметила его — и чуть улыбнулась.

— Угадал? — Макс протянул ей стакан. — С карамелью.

— Ты что, поднялся? — она взяла кофе, понюхала. — Или премия?

— Зарплата. Полная.

Он кивнул. — И без просрочек. Я теперь официально взрослый.

Соня отпила, морщась:

— Сладкий.

— Ты же так любишь.

— Любила в феврале. Но приятно.

Они пошли вдоль Томи. Мимо тающих сугробов, где ещё торчат сосновые иглы и фантики от жвачки. Город шумел. Набережная — наполовину под водой, шум выше обычного.

Макс шёл в рубашке и тонкой куртке. Он не мёрз. Он впервые за долгое время не ощущал тяжести внутри. Было легче. Честно легче. Потому что деньги есть. Работа есть. Женщина — рядом.

Он посмотрел на неё. Соня шла, зажав стакан двумя руками. Усталая. Без косметики. Слегка опухшие веки.

И всё равно — красивая. По-настоящему. Без фальши.

* * * * *

Они шли молча. Иногда обменивались короткими фразами — кто что ел на обед, кто как накосячил на работе. Но слова были не главными. Главным было то, как она иногда касалась его плеча, когда смеялась. Как он бросал взгляд на её руки, в которых кофе дрожал от усталости. Как внутри него всё чаще звучало:

она здесь. И это — норма.

На повороте к спуску с парапета ветер усилился. С Томи доносился звук, похожий на барабан. Весна билась о камни, гнала воду по закоулкам города. Перила были мокрые, скамеек почти не видно — всё скрыла паводковая пена.

И вдруг — странный звук. Не плеск. Не гул. А

лай

.

Макс остановился. Прислушался.

— Слышала?

Соня остановилась рядом, кивнула.

— Там кто-то лает?

Они подошли ближе к краю. И действительно — чуть дальше по течению, на узком куске суши между двумя затопленными плитами, металась собака. Маленькая, лохматая, с одним рыжим ухом. Мокрая до кожи. Виляла хвостом — от страха, а не радости. Бегала взад-вперёд, не решаясь прыгнуть в воду.

— Блядь, — выдохнул Макс.

Соня положила руку на его локоть.

— Только не говори, что сейчас полезешь. Там же течение.

— Она утонет, если останется.

— Макс, серьёзно… ну пусть… может, кто-то вызовет службу…

Он уже расстёгивал куртку.

Снял её. Положил телефон в капюшон.

— У нас нет времени. Вода поднимается.

— Макс… — прошептала она. Но не удерживала.

Он подошёл к краю, аккуратно спустился вниз по скользким ступеням. Сначала по щиколотку. Потом по колено. Холод бил сразу. До боли. Он не думал. Просто шёл.

Глина под ногами скользила. Один раз — почти упал. Вцепился в трубу, прошёл ещё три шага. Вода — по пояс. Сердце гудело.

На островке собака сначала зарычала, потом поджала хвост. Он присел, вытянул руку.

— Иди сюда, малышка. Не бойся.

Она подошла. Трусцой. Прижалась боком. Он поднял — мокрая, вонючая, дрожащая. Обнял.

Пошёл обратно.

На полпути — соскользнул. Резкий вдох, лицо в воде, рефлекторный кашель. Собака взвизгнула. Он удержался. Поднялся. Пошёл дальше. Ещё три шага.

И выбрался.

По ступеням — на парапет.

Встал. Поставил собаку на асфальт. Та встряхнулась и метнулась в кусты, даже не оглянувшись.

Макс остался стоять. Мокрый. Замёрзший. Злой — на себя, на реку, на хрупкое тело, которое снова трясёт от холода. Но внутри — странная ясность.

Соня стояла в двух метрах. Смотрела, не отрываясь. Молчала.

Он выдохнул.

— Жива.

— А ты? — спросила она тихо.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Но, кажется, не сдох.

Она шагнула ближе. Взяла его за запястье, будто проверяя пульс. Потом — чуть сжала.

— Ты сумасшедший, — прошептала. — Но теперь я знаю, почему всё ещё здесь.

Он посмотрел на неё. В её глазах не было ни обиды, ни страха. Только принятие. И что-то очень близкое к признанию.

* * * * *

Они сидели на холодном парапете.

Под ногами — лужи, сверху — низкое апрельское небо.

Макс дрожал. Вода в кроссовках чавкала, как в пакете.

Соня молча выкручивала его рукав.

Потом — второй.

Потом подняла подол футболки и тоже начала отжимать.

— Зря, — сказал он. — Всё равно промок.

— Не из-за эффекта. Просто чтоб что-то делать, — ответила она.

Пауза.

Макс уставился на реку.

— Я не геройствовал. Серьёзно. Я… просто не смог пройти мимо. Это как… если бы промолчал, а потом не смог себя простить.

Соня кивнула. Тихо. Без театра.

— Вот поэтому…

Она осеклась. Взгляд — в сторону. Руки продолжали механически теребить его рукав.

Макс повернулся к ней:

— Что?

— Ничего, — отрезала она, быстро. — Я просто… осталась. Даже когда не хотела. Даже когда ты исчез. Даже когда я ненавидела себя за то, что всё ещё тянет к тебе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он молчал.

Она добавила:

— Это не “любовь”, не “романтика”. Это как… когда ты дома, и там темно. Но всё равно идёшь туда. Потому что своё. Потому что знаешь: свет включится, если руку протянуть.

Он опустил голову. Его затрясло сильнее. И от холода, и от слов.

— Соня…

— Не надо, — перебила она. — Не говори. Мне пока проще молчать.

Макс сжал кулак. Потом медленно разжал. И положил ладонь на её колено.

Не как жест. А как точка.

Она не убрала.

* * * * *

Они шли медленно, молча.

Не потому что было нечего сказать — просто… не надо было.

Каждое слово казалось бы лишним.

Каждый шаг — наоборот, точным.

Макс чувствовал, как вода в кроссовках натирает пятки, но не останавливался.

Соня держала его за руку. Крепко. Не как девушка, не как подруга — как та, кто остаётся. Кто выбрал.

Мимо прошёл парень на самокате. Улыбнулся. Кивнул Соне. Она не ответила. Макс это заметил — и тоже промолчал.

Больше не цепляло.

Не жалило.

Не вызывало желания спросить

«а кто это»

.

На повороте к улице, где они обычно прощались, она вдруг остановилась.

Повернулась к нему.

— Ты ведь мокрый насквозь, да?

Он кивнул.

— Но мне всё равно.

— Ты простудишься.

— Может быть.

— Тогда… давай до квартиры проводишь. Я дам тебе сухую футболку.

Он усмехнулся.

— А если я не захочу уходить?

Соня посмотрела. Долго. Спокойно.

— Посмотрим.

Они снова пошли вперёд.

За спиной ревела река — тяжёлая, с разливом, как расплавленная жизнь.

Наверху — фонарь. Светил жёлто, чуть дрожал от ветра.

Слева — балкон с выстиранными простынями, справа — мост, по которому ехала маршрутка.

Их шаги звучали в унисон.

Руки не разжимались.

Макс подумал:

Ни статуса, ни даты, ни официального "мы".

Но в сердце было тишина, в которой не страшно.

А в груди — чувство, как будто построился мост.

Не к ней. А вместе с ней.

Глава 12 — Я тебя люблю!

Был конец июля, но вечер всё ещё держал жару, как будто не хотел отпускать день. Асфальт под ногами хранил тепло, даже трава казалась сухой и горячей. Где-то лаяли собаки, пахло костром и арбузом. Возле подъезда двое мужиков играли в домино, с глухими щелчками бьют кости о деревянный ящик. Макс не сразу заметил, что улыбается.

Они с Соней сидели на лавке — чуть в стороне, под старой липой. Она сняла босоножки, закинув ноги на лавку, и раскачивалась — то вперёд, то назад, как будто искала ритм. На ней была тонкая белая рубашка, расстёгнутая до ключицы, и светло-голубые джинсы. Волосы чуть влажные — недавно помыла. Макс помнил, как гладил её затылок, пока она сушила голову полотенцем и ругалась на фен. Потом он пошёл в магазин — за вином и багетом. Просто — чтобы было как в кино. Она засмеялась. А теперь — вот они. Просто сидят. Просто дышат одним вечером.

— Ты знаешь, что я никогда не думала, что с тобой всё так получится? — вдруг сказала она, не глядя.

— Так — это как?

— Что я не сбегу. Что ты не исчезнешь. Что мне будет… спокойно.

Макс посмотрел на неё. Хотел сказать что-то про то, как сам боялся. Как всё ждал, что она уйдёт. Что передумает. Что найдет кого-нибудь с машиной, с уверенностью, с планами на пять лет.

Но промолчал.

Соня вздохнула. Потянулась, щёлкнула пальцами.

— Я иногда просыпаюсь ночью, и у меня паника. Вдруг — ты не мой. Вдруг я придумала. Привязалась. Залепила в себе дыру.

Он повернулся к ней.

— И?

— А потом слышу, как ты сопишь рядом. Или как пишешь что-то в телефоне. Или как зовёшь во сне. И думаю — нет. Это не про дыру. Это про дом.

Макс смотрел, не мигая.

Потом — тихо:

— Я давно хотел спросить, но боялся. Почему ты всё ещё без этих слов?

Соня замерла.

Потом медленно, очень медленно подняла взгляд.

Улыбнулась уголком губ. Без напряжения. Без маски.

— Потому что теперь они будут настоящими.

Макс ничего не сказал. Только ждал. Он не дышал. Он боялся спугнуть.

Соня посмотрела прямо в глаза.

— Я тебя люблю.

Просто. Без спецэффектов. Без голосов в голове. Без «а вдруг».

— Я тебя люблю, Макс. И я не боюсь это говорить.

Он закрыл глаза. Только на секунду. Чтобы всё внутри перестало дрожать.

Она тихо добавила:

— Теперь ты можешь выдохнуть.

Он рассмеялся. Тихо, но срываясь.

Господи…

Соня прижалась плечом.

— Это всё. Что тебе нужно было услышать, да?

— Это всё, что я ждал давно, — прошептал он. — И всё, о чём боялся просить.

Они сидели под липой. Ветви чуть колыхались, с них падали липкие мелкие семена. Где-то вдалеке бахнула петарда — кто-то что-то праздновал. И вдруг мир стал проще. Как будто внутри него выключили вечное напряжение.

Соня сказала:

— Пошли домой?

Он кивнул.

— В смысле… домой? Твой или мой?

Она посмотрела внимательно.

— Ни твой. Ни мой. Наш.

— ?

— Сними со мной квартиру. Настоящую. Где мы будем жить. Где ты будешь не в гостях, не “на часик”. Где мы — пара. Не почти. А просто вместе.

Макс не ответил сразу. Только сжал её пальцы.

И снова — засмеялся. Уже без слёз. Счастливо, по-настоящему.

* * * * *

Макс шёл один.

В рюкзаке — бутылка воды, мелочь, которую они не допили. Телефон молчал — Соня написала:

«Отпишись, как дойдёшь. Я уже скучаю.»

Он не отвечал сразу. Просто шёл.

Тепло разливалось в теле, как от удачного глотка — не сразу, а слоями. Ушло то напряжение, с которым он обычно возвращался в хостел: как будто сейчас снова будут вопросы, храп, липкий душ и вечное

«что ты вообще тут делаешь, чувак»

.

А он знал.

Сейчас — знал.

Он поднялся по скользкой лестнице. Открыл дверь. В комнате — знакомый хаос: один сосед уткнулся в ноут, другой разогревал пельмени, пахло носками и соевым соусом. Никто не повернулся. И слава богу.

Макс сбросил рюкзак, сел на койку. Не разувался.

Просто сидел.

Просто улыбался.

Ему не нужно было срочно уезжать. Не нужно было немедленно собирать чемодан. Он хотел — впитать это чувство. Сохранить его как ориентир.

Чтобы потом, в трудные дни, напоминать себе:

это было.

Это есть.

Это будет.

Он вытащил из кармана ключ. Новый. От квартиры Сони. Пока что — запасной. Пока что — символ.

Но в руке он лежал тяжелее, чем паспорт.

И теплее.

Макс достал телефон.

Макс:

—Дошёл. Сижу. Глупо улыбаюсь.»

Соня:

—Ты красивый, когда глупый. Спокойной ночи, мой.»

Он не стал писать больше.

Просто лёг.

Закрыл глаза.

Вдох.

Выдох.

Впервые за очень долгое время — не потому, что устал.

А потому что счастлив.

* * * * *

Он не мог уснуть.

Комната дышала по-своему: кто-то переворачивался на верхней койке, у стены щёлкало зарядное, в окно светил далёкий фонарь. Было не душно, но и не прохладно — то неловкое летнее тепло, от которого потеют колени, но хочется укрываться пледом.

Макс лежал, раскинув руки, и смотрел в потолок.

Иногда так бывает — будто день прошёл, а ты не хочешь, чтобы он заканчивался. Потому что боишься, что завтра окажется хуже. Или — не таким настоящим.

Он достал телефон. Открыл заметки.

Новую строку. Без заголовка. Просто:

“Если ты читаешь это — значит, ты ещё жив.”

Он замер. Потом набрал:

“И если тебе страшно — это нормально. Страшно было и мне. Даже сегодня.”

Он задумался.

Прежде чем писать дальше, позволил себе вспомнить. Всю грязь. Все крошки на подоконнике. Всё молчание, которое прятал под «нормально». И всё одиночество, от которого текли слёзы в ванной, когда никто не видел.

“Помнишь первую ночь? Когда приехал и прятал деньги под матрас, потому что боялся, что украдут? А потом ел лапшу всухомятку, потому что кипятильник был у соседа. Помнишь, как писал ей, но не решался сказать, что уже в Томске? А когда решился — сидел у окна, как дебил, и ждал ответа. Даже не знаешь зачем, просто… ждал.”

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Макс приподнялся. Подложил руку под голову. Листал память, как старые фото.

“Ты думал, что сгоришь на том складе, если честно. Когда пламя рвануло — ты прыгнул не потому что герой, а потому что нечего было терять. Потом — холодная вода, дыра в сапоге, сгоревший паспорт, ноль на счёте. И одна мысль: зачем я вообще всё это начал.”

Он усмехнулся. Тихо.

“Ответ — ради неё. Нет, не ради секса. Не ради красивых слов. А потому что где-то в ней была та часть тебя, которую ты давно потерял. Та, которая хотела быть добрым. Ненужным, но настоящим. Любящим. Просто — идущим рядом. Без подвига. Без драмы.”

Он дописал:

“И если сейчас тяжело — не сдавайся. Просто не сдавайся. Потому что пройдёт. Потому что однажды ты услышишь: ‘Я тебя люблю’ — и тебе не нужно будет бежать, вымаливать, спасать. Ты просто будешь рядом. И этого будет достаточно.”

Он остановился. Вдохнул. Потом добавил:

“Ты выберешься, брат. Только держись. Только не отворачивайся от себя. Всё, что сейчас кажется концом — однажды окажется началом. И ты даже не поймёшь, в какой день это начнётся. Просто однажды проснёшься — и поймёшь: ты дома. Потому что она рядом. Потому что ты рядом с собой.”

Он закрыл телефон.

И в тишине хостела вдруг почувствовал — внутри стало легче.

Будто кто-то, кого он давно потерял, вернулся.

И сказал:

«Я знал, что ты справишься.»

* * * * *

Следующий день был обыкновенным. Почти.

Макс встал в семь. Залил кипятком растворимый кофе, схомячил всухую батон с сыром, выбежал на маршрутку. На работе — почта, отчёты, дедлайны. Ничего не выпадало из рутинной колеи.

Но он улыбался. Часто. Без причины.

— Ты чего такой довольный? — буркнул Егор, когда они вышли покурить за офис. — Скажи честно, тебе премию обещали?

Макс пожал плечами.

— Нет.

Пауза.

— Соня сказала, что любит. И предложила снять квартиру.

Егор замер на полслова. Потом рассмеялся:

— Ну наконец-то, а то я думал, у вас там монастырь в стиле «переспим, но без обязательств».

— Почти так и было.

— Слушай, это круто. Ты выглядишь, как человек, которого наконец-то пустили к рулю.

Макс кивнул.

— Наверное, впервые не боюсь, что всё исчезнет.

После работы они поехали в гараж — отдохнуть.

Пахло бензином, у стен валялись старые детали. Егор возился с мотором, Макс сидел на табурете и листал телефон. Потом просто открыл галерею — и показал.

Фото: Соня на кухне, в его растянутой рубашке, ест макароны из кастрюли, уткнувшись в книгу.

— Мы пока только ищем. Хочу накопить, чтоб сразу нормально. Не на два месяца.

Егор глянул на фото.

— Она настоящая, Макс. Такая, как есть. Без фильтров.

— Знаю.

— И ты теперь — не тот, кто прячется, — Егор бросил тряпку в угол. — Это видно.

Они помолчали. Потом Егор кивнул:

— Только не теряй себя в комфорте.

— А если я себя впервые именно в нём нашёл?

— Тогда держись за это.

* * * * *

В хостел он вернулся поздно. На кухне кто-то жарил картошку, в коридоре обсуждали футбол. Всё было по-прежнему — запах стирального порошка, трещина на кафеле, плешивая занавеска в душе. Но в этот раз Макс смотрел иначе.

Он вошёл в комнату.

Сосед храпел уже в наушниках. У стены стоял его чемодан, тот самый — с облезлой ручкой и стикером

«Омск»

. Макс сел рядом.

Взял чемодан за ручку. Подержал.

И вдруг понял: он готов отпустить это место.

Да, здесь было всё.

И холод. И одиночество. И рост.

Но теперь — можно прощаться.

Пока — мысленно.

Пока — шаг за шагом.

Но точно: пора.

Макс проснулся рано — ещё до будильника. Солнце било сквозь тонкие шторы прямо в лицо, и было то странное ощущение, когда ты не можешь вспомнить сон, но уверен: он был хороший.

Он потянулся, встал, пошёл умываться. Пока чистил зубы, вспомнил, что сегодня пятница. Зарплата. А значит — первый взнос в копилку

на квартиру

. На

дом

.

Соня уже писала:

Соня:

«Доброе утро, мой почти-сожитель :) Как спал?»

Макс:

«Как будто меня кто-то наконец выбрал. Проснулся с этой мыслью.»

Соня:

«А это — правда.»

Он не ответил сразу. Просто смотрел в окно. На крыши, на людей, на утренний город. И внутри будто что-то тихо раздвигалось — как лёд весной, как сердце, когда не боишься.

Он достал тот самый чемодан. Расстегнул. Вынул свои вещи — пару рубашек, книгу, блокнот. Разложил на кровати.

Потом сложил обратно.

Рано.

Пока — рано.

Он не торопится.

Он теперь умеет — идти, а не бежать.

* * * * *

Позже он снова встретился с Соней — в обед. Они ели бургер на лавке у фонтана.

Она говорила о списке квартир, он — о скидках на диваны. Смеялись.

Не обсуждали, «насколько серьёзно». Не нужно было.

На прощание она поцеловала его в висок.

— Думай над названием Wi-Fi, — шепнула. — Чтобы был общий.

— «Сеть_мечты»? — усмехнулся он.

— Слишком поэтично. Ты же не в романе.

Он прижал её к себе.

— Ещё как в романе, — прошептал. — И мне нравится его писать.

* * * * *

Вечером он вернулся в хостел. Сосед курил у входа, махнул рукой. Макс кивнул, поднялся.

Но вдруг не пошёл в комнату.

Повернул в другую сторону — к лестнице на крышу, чтобы остаться на секунду внутри тишины, в которой слышно сердце.

Он сел на бетонный бортик. Снизу — город. Сверху — небо.

В кармане брелок: ключ от Сониной квартиры. Пока — не главный. Но уже не просто символ.

Он посмотрел вперёд. И подумал:

Теперь всё начнётся по-настоящему. И я не знаю, что там будет. Может, ссоры. Может, ремонт. Может, кризисы. Может, счастье.

Но я иду туда — не один.

Он закрыл глаза.

И улыбнулся.

Как человек, который не надеется — а уже живёт.

Ты случилась вдруг 3: Где живет любовь

Продолжение истории!

Если вы хотите узнать продолжение истории про Макса и Соню — переходите по ссылке

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец