Не по расчету

1

Самолет садится на посадку. На этом моменте, всегда внутри царит неприятное чувство тревоги. Ещё задержка рейса Хитроу — Домодедово на четыре часа уже вывела меня из себя. Из экономкласса слышится сдавленный плач ребенка, а турбулентность перемешала внутренности.

И наконец я на земле. Москва. Не меняется, чертовка. Все такая же хмурая, суетная и шумная. Замечаю, что люди, которые идут на посадку выглядят намного счастливее, чем те, кто прилетел.

А вот слышу и родные матерные словечки. Четко и по делу.

Но я скучала. Скучала по всему этому уже много времени. Нет, я не вернулась на родину. Просто моя дорогая мамуля со слезами уговорила приехать на ее юбилей.

К слову, магистратуру я окончила на отлично. Да-да. Времени на самом деле прошло уже очень много. Но я постараюсь рассказывать все по порядку.

Итак, начнем с важных вещей: Джеймс все ещё мой парень. Возлюбленный. Мужчина мечты. Преданный, нежный и понимающий.

Та статья… Многое поменяла в моей жизни в Лондоне. Джеймс, конечно же, все узнал не от меня, а от своих знакомых. Пришлось сознаться во всем. Он, конечно, немного прифигел, но все же принял мою позицию.

Хотя мне было тяжело его убедить в том, что моя семья довольно специфическая, особенно отец. Но тут я могу понять. У него родители совсем другие. Рос в заботе и любви. Никогда ни в чем не нуждался.

В общем, прихватила я его с собой, чтобы окунуть ненадолго в эту противную жижу, под фамилией Ильинские.

Кстати, ещё один повод, чтобы вернуться в Россию — хочу поменять фамилию. Пора уже вернуться к истокам и, возможно, открыть вакансию для фамилии Бронсон в своих документах… Шучу.

У меня аллергия на брак. Нам с Джеймсом и так хорошо вместе, а там уже как жизнь дальше сложится.

Насчёт Илоны — все просто. Осталась в Лондоне, присматривать за квартирой и порхать на крыльях любви к Бэну. Вот что удивительно — это ее первые длительные отношения. Почти год! С ума сойти… Это что-то из ряда вон выходящее.

Но с другой стороны, я очень рада за нее. Бэн и правда неплохой паренек. Веселый, оптимистичный, ответственный. Еще и англичанин. Не миллионер, конечно, как мечтала Илона, но не думаю, что сейчас это ее заботит.

Ладно… перейдем к самой неприятной части…

«Ты всегда была мастерицей создавать вокруг себя хаос, Мира. Только раньше это был наш с тобой хаос. Но теперь, вижу, у тебя появились новые… поклонники?»

Тот неожиданный звонок, казалось, снова перевернул мой мир на голову. Не знаю, что я делала бы, если бы рядом не было Илоны.

Никаких признаний в любви и сожаления о разводе. Нет. Не то чтобы я ожидала этого, но в тот момент, когда Влад со своей привычной злой иронией посмеивался мне в трубку… Что-то екнуло внутри. Больно царапало душу.

Он не унизил, не обидел, но и ничего хорошего не сказал. Просто сообщил о том, что, как и я, не позволит какой-то газетенке портить его репутацию. И через пару часов статья была удалена со всех интернет-ресурсов.

Не могу не сказать, что я была удивлена. Когда я верещала в трубку, меня никто не послушал, зато одно желание Влада — и все сдвинулось с мертвой точки. А может, он сам лично как-то повлиял на это… Уже и не узнаю.

Но пресс-конференция все же состоялась, и отцы на всеобщее обозрение твердо заявили о том, что ни о какой фикции — речи быть не может.

Но и о разводе, наконец, им пришлось признаться. Закрепили они это, словами об «обоюдном согласии». Якобы, мы все решили вместе и подали на развод.

Очень смешно. Как обычно, бред чистой воды, на благо «Инвестиционных Высот». Впрочем, не так страшно, верно? Главное, что история эта подошла к концу и теперь, я вольна делать все, что захочу.

— Baby, I'm so hungry, (Детка, я очень голоден,) — улыбается Джеймс, волоча за собой наши чемоданы.

Он никогда не был в России. И я намерена показать ему все. От уютных ресторанчиков, до самых шумных и крутых клубов. Ну и, конечно, погуляем по главным достопримечательностям, в перерывах между отвязным весельем.

— I can suggest sitting down somewhere for lunch, (Могу предложить присесть где-нибудь пообедать,) — пожимаю плечами, выходя из раздумий. — Or we can drive to my apartment and order delivery. (Или мы можем доехать до моей квартиры и заказать доставку.)

Конечно произношу так, чтобы было понятно, что я склоняюсь больше ко второму варианту. Полет отнял все мои силы. И нервы… Сентябрь совсем не радует солнечными днями. Рейс два раза задерживали из-за ливней и в Лондоне, и в Москве.

К счастью, Джеймс понял мой намёк и согласился потерпеть ещё пару часов, пока мы будем добираться до дома.

Какое счастье, что отец и правда сохранил мою квартиру. Старый предсказатель. Я хоть и вернулась, но точно не надолго. У Джея учеба в самом разгаре, последний курс. Он и так согласился пропустить пару недель, потому что очень сильно хотел поехать со мной.

Да и я тут не особо задерживаться хочу. Уже пора бы обдумать план для открытия бизнеса. За границей не все так просто, особенно если у тебя нет гражданства. Черт… Еще и этим заниматься.

В общем, дел куча. После окончания университета, их прибавилось с головой. Поэтому сейчас самое время, чтобы навестить маму, потому что в другой момент, возможность вырваться может уже и не представится так скоро.

Умиляюсь с того, как мой парень суетливо вертит головой в разные стороны в такси. Ему, кажется, все нравится. Каждый дом, небоскреб, каждая улочка, что мы проезжаем, вызывают в нем неописуемый восторг.

А казалось бы, не из деревни же он… Хотя, скорее всего, его просто удивляет что-то новое. И не важно, что он совершенно не понимает по-русски.

Да я и не стремлюсь учить его. Хватит с меня языковедения. С Илоной уже намучилась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— This is incredible! (Это невероятно!) — выдыхает Джей, крепко сжимая мою руку. — Everything is completely different here! (Здесь все совершенно по-другому!)

— Welcome to my world, darling. (Добро пожаловать в мой мир, милый).

Улыбаюсь. Замечаю, как таксист хмуро поглядывает на нас в зеркало заднего вида.

— Понаехали янки, — отчетливо слышу его бубнеж под нос. — Скоро места здесь под вас не хватит.

— А у вас переводом можно оплатить? — спрашиваю на чистом русском, в пух и прах разбивая его уверенность в том, что он безнаказанно обосрал нас.

Не знаю, взыграл ли в нем стыд, но он мельком кивнул, виновато поджав губы.

Ох, обожаю Россию. Ну что за великая страна!

2

В квартире всё так же, как я и оставила: чехлы на мебели, некоторые ненужные вещи, своеобразный декор. Запах спертый. Сразу понимаю, что никто здесь не появлялся за год.

Бросаю сумку на пол и иду на кухню, чтобы наконец-то выпить воды, по дороге распахивая все окна. Джеймс плетется следом, с прежним восторгом осматривая интерьер.

— And I also tried to surprise you with my view of the Thames, (А я ещё пытался удивить тебя своим видом на Темзу.) — присвистывает он иронично.

Я лишь улыбаюсь, отпивая глоток из стакана.

— You're tired, darling? (Ты устала, дорогая?) — спрашивает он, нежно обнимая меня со спины. Его руки теплые и крепкие. Приятно чувствовать его близость.

— Yep, (Ага,) — отвечаю, прижимаясь к нему. — But it's nothing. The main thing is that we are home. (Но это ничего. Главное, что мы дома.)

Хотя… «Дома»… Слово какое-то странное. Это больше не мой дом. Это просто квартира, которая все больше и больше кажется мне чужой.

Заказываем доставку и, пока ждём, я рассказываю Джеймсу о своей семье. Юбилей матери послезавтра, мы специально выехали пораньше, чтобы успеть немного отдохнуть перед мероприятием.

Как показала практика, моя мать не умеет устраивать скромные праздники. Но одно успокаивает — Волковых не будет.

Мать убедила меня, что Пётр уехал в Мюнхен на день рождения Влада несколько дней назад и решил задержаться там.

— Your father… he seems like a strong man, (Твой отец… Он кажется сильным человеком,) — замечает Джеймс. — I read his biography in my spare time and realized that his work is worthy of respect. Of course, if you don't take into account… His attitude towards you. (Я читал его биографию на досуге и понял, что его труд достоин уважения. Конечно, если не брать в расчёт… Его отношение к тебе.)

Я улыбаюсь горько.

— Yes, there are no complaints about him as a businessman. (Да, к нему как к бизнесмену претензий нет.)

Запихиваю в себя кусок пиццы, выслушивая от парня, что в ресторане его отца готовят лучше. Смеюсь с набитым ртом, пытаясь не извергнуть все обратно, а Джей умиляется, убирая крошки с моего подбородка.

Звоню матери. Радую ее новостью о том, что я уже приехала. Она сразу же начинает озадачивать меня подготовкой.

Каким-то магическим образом уговаривает меня сходить с ней завтра по магазинам, чтобы купить подходящие наряды. Отнекиваться нет ни сил, ни желания. Да и самой уже хочется провести с ней немного времени.

— Do you think they will accept me? (Думаешь, они меня примут?) — спрашивает Джеймс, когда я заканчиваю разговор.

Задумываюсь. Не уверена, что они будут в восторге. Отец, так вообще, может всем своим видом дать понять, что сын ресторатора — мне не пара. Мать, наверное, совсем ничего не скажет. Или улыбнется и похвалит, даже если он ей не понравится.

— The main thing is that I like you, (Главное, что ты мне нравишься), — улыбнувшись, целую его в щеку. — But be prepared for any outcome. Even I sometimes don't know what to expect from them. (Но будь готов к любому исходу. Даже я иногда не знаю, чего от них ожидать.)

Джеймс, кажется, стал чуть серьезнее. Понятное дело. Мы хоть и не мафия, но семейка и без этого хуже некуда. Черт возьми, подумала о мафии и поняла, что скорее всего, меня бы убили ещё в начале истории.

— Don't worry, (Не переживай,) — произношу тихо. — Everything will be fine. In any case, we can leave if something goes wrong. (Всё будет хорошо. В любом случае, мы сможем уйти, если что-то пойдет не так.)

Он молча кивает. Помогает мне снять чехлы с мебели. За делом, немного отвлекаемся от напрягающей неизвестности. Падаем на диван в гостиной и я утопаю в его теплых объятиях.

Смотрим несколько серий нашего сериала, который начали смотреть несколько дней назад. Сериалы сближают парочки, вы знали об этом? Я даже представить не могла…

Не о чем поговорить? Посмотрите сериал. Тем для разговоров найдется вагон.

Главное, не позволяйте своему молодому человеку лезть к вам на каждой постельной сцене. Это вынуждает пересматривать все заново!

Вот даже сейчас… Вероника и Бобби после долгой разлуки утоляют голод друг по другу на заднем сиденье его машины. А Джеймс уже вовсю гуляет пальцами под моим нижним бельем!

Ну как можно сконцентрироваться на сюжете, когда тебя откровенно искушают?

Сдаюсь. Перекидываю через него ногу и усаживаюсь на коленях. Лицом к лицу.

Ой, а засветился, как мартовский кот!

Обычно я не поддаюсь на его провокации, но сейчас сам бог велел снять усталость, чем-то более интересным.

Притягиваю его голову, обхватив за затылок. Его губы находят мои, мягкие и нежные. Отвечаю с большим напором, забывая обо всем на свете, кроме этого момента, этого единственного, всепоглощающего ощущения близости.

Его руки скользят по моей коже, вызывая мурашки. Чувствую, как его дыхание становится прерывистым, как и мое собственное.

Прерываемся лишь из-за нехватки воздуха. Джеймс мягко перекладывает меня на спину. Мир вокруг кажется расплывчатым, лишь он остается четким, реальным, желанным.

Он наклоняется, снова целуя меня, на этот раз более чувственно. Его руки обнимают меня, прижимая к себе так крепко, что я чувствую биение его сердца. Это биение отзывается в моей груди, усиливая волну страсти, которая проходит через меня.

Теперь он сверху. Нависает надо мной, контролируя процесс. Осыпает меня лёгкими поцелуями, не позволяя мне, взять на себя свою дебильную жёсткую инициативу.

Да, когда меня накрывает перевозбуждение, я забываюсь и начинаю в прямом смысле — рвать и метать. Кусаю, сжимаю, царапаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мой парень не любитель подобного. Не причиняет мне боли и не позволяет причинить ему. И наверное, это правильно, так ведь? Это… адекватно. А то, что творится со мной — уже странно.

— Maybe we finish watching the episode? (Может, мы закончим смотреть серию?) — произношу, отрывисто.

Джеймс удивленно поднимает голову, отрываясь от моей шеи.

— What's wrong? (В чем дело?) — спрашивает хрипло. — Did I do something wrong? (Я что-то сделал не так?)

Качаю головой, отводя взгляд на экран. Веронику там, нормально так, продолжают шпарить... У актеров в глазах страсти больше, чем во мне.

— No, I just feel like I can't handle it. Tired. (Нет, я просто чувствую, что не смогу с этим справиться. Устала.)

Просто не завожусь. Вот и все. Не знаю, что со мной. Последнее время, все наскучило. Близость — однотипная. Да, одной красивой картинки и накачанного, рельефного тела, бывает мало.

Джеймс не спорит. Наверное, привык уже к моей быстрой смене настроения. Возвращается обратно в сидячее положение, смотрит в экран телевизора.

А что поделать? Он ясно дал мне понять, что он не готов к чему-то более острому. А я просто не хочу обидеть его. Нам и так хорошо вместе. Без близости. Наверное…

Молчание повисло в воздухе, прерываемое лишь тихим звуком телевизора. Чувствую себя виноватой, словно подложила ему свинью. Он, кажется, тоже напряжен, но старается не показывать этого. Наконец, когда серия заканчивается, я срываюсь в душ.

Долго стою под горячими струями воды, пытаясь собрать себя в кучу. Понимаю, что веду себя ужасно по отношению к нему. Придумала ерунду какую-то и зациклилась на этом.

Мало было с Волковым экстрима?

Черт возьми... Как же низ живота свело от воспоминаний. Разгоняю мысль. Буквально физически ощущаю его руки на своем теле. Властные, грубые, но в то же время — умелые. Способные доводить до безумия, даже сквозь ненависть.

Наверное, эта ненависть и делала это все таким ощутимым. Эмоции. Как масло в огонь. Разжигали страсть. Доводили до исступления.

Мать твою... Опираюсь на холодную кафельную стену в душевой, со всей силы кусаю палец левой руки, пока правая, напоминает о прошлом, надавливая на нужные точки. Плюю на то, что вода с тропического душа, бьет прямо по лицу. Пытаюсь удержаться на дрожащих ногах.

И наконец, волна наслаждения захлестывает с головой, и, черт возьми, как же ярко я это почувствовала!

Скатилась вниз по стене. Слезы хлынули из глаз, на самом пике, а я даже не поняла из-за чего. Из-за того, что я мастурбирую, пока за стенкой мой парень со стояком?

Стыдно.

Нет, не стыдно...

Противно. От себя самой. От своих мыслей, фантазий. От того, что сейчас мне придется сделать вид, что я очень сильно хочу спать.

Встаю и, ещё несколько минут, пытаюсь восстановить дыхание. Кажется, Джеймс понял, что я слишком долго намываюсь. Стук в дверь, заставляет меня вздрогнуть. Отключаю воду.

— Baby, are you sure you're okay? (Детка, ты уверена, что с тобой все в порядке?)

Вздыхаю. Оборачиваюсь в махровое полотенце и выхожу из ванной. Парень, ожидает меня, облокотившись на стену. Блуждает по мне встревоженным взглядом.

— You blushed a lot. (Ты сильно покраснела.) — замечает, прислоняя прохладные ладони к моим щекам.

Ощущаю, контраст температур. Да, в какой-то момент, на меня в буквальном смысле полился кипяток…

— Everything is fine, (Всё хорошо,) — отмахиваюсь.

Замечаю, что Джеймс уже разложил наши вещи по полкам. Благодарно целую его в щеку. Переодеваюсь в домашние майку и шорты, и блуждая глазами по верхним полкам, понимаю, что мы с Илоной забрали в Лондон все комплекты постельного белья отсюда.

Не осталось ничего, на что можно было бы прилечь. На кровати под чехлом, только белоснежный матрас.

— I want to sleep for a couple of hours, (Я хочу поспать пару часов,) — произношу, укладываясь на диван в гостиной. — Then we'll go to the store. Need to buy food and bed linen. (Потом мы пойдем в магазин. Нужно купить еду и постельное белье.)

Джеймс ничего не говорит. Садится рядом и кладет мою голову к себе на колени. Гладит меня по волосам, заставляя расслабиться и погрузиться в сон.

3

Резкий солнечный луч ударил мне в глаза. Вскакиваю на кровати. На кровати? Кажется, я проспала все на свете. Подо мной — свежее, приятно пахнущее белье. Откуда?

Джеймса рядом нет. Паника накатывает волной. Быстро встаю и выбегаю из спальни. Нахожу своего парня на кухне, у кофеварки. На столе уже стоят тарелки с фруктами и тостами.

— James! (Джеймс!) — вскрикиваю, всё ещё пораженная тем, как так получилось. — Why didn't you wake me up? (Почему ты меня не разбудил?)

Он улыбается, радостный и гордый собой, как ребёнок, показывающий родителям свою первую картину.

— You were sleeping so soundly that you didn't even hear me leave, come back, change the bed linen, carry you to the bed and kiss you all over your body! (Ты спала так крепко, что даже не услышала, как я ушел, вернулся, поменял постельное белье, отнес тебя в кровать и расцеловал все твое тело!) — отвечает он, подходя ко мне и целуя в макушку.

Ничего себе... Вот это меня вырубило.

— But… how? (Но… как?) — шепчу я, не в силах скрыть недоумение. — You don't know Russian at all! And how did you pay for your purchases?(Ты вообще не знаешь русский! И как ты расплачивался за покупки?)

Он с усмешкой прижимает меня к себе, показывая на мой телефон на столе.

— Your phone, (Твоим телефоном,) — сияет он. — And I communicated with the help of a translator. Of course, there were some awkward moments, but everything went great! I even asked the sellers for help several times. They were very kind. (И я общался с помощью переводчика. Конечно, были некоторые неловкие моменты, но все прошло отлично! Я даже обращался за помощью к продавцам несколько раз. Они были очень любезны.)

Боже… Переживаю за него, как за ребёнка. Прижимаюсь щекой к его обнаженной груди. Ну что за чудо-чудное, диво-дивное мне попалось? Не бывает же таких хороших… Да и мне кажется, что за эту награду, я должна сполна хлебнуть в другом месте.

Джеймс, не выпуская меня из объятий, шепчет, что моя мама звонила несколько раз. Я закатываю глаза. Мама, и её нетерпение… это предсказуемо. Должно быть, она уже готова к шоппингу и сгорает от желания наконец-то увидеть меня.

Так и получилось. В трубке уже раздался ее нетерпеливый лепет о том, что она уже на низком старте.

Быстро доедаю тосты, и иду собираться.

— Don't be bored, (Не скучай,) — говорю я, целуя парня в щеку перед выходом. — And don't walk around the city alone, okay? Please stay home. I'll be back as soon as possible. (И не гуляй по городу один, ладно? Пожалуйста, оставайся дома. Я вернусь как можно скорее.)

Он хихикает с моего озадаченного вида и кивает, целуя меня в лоб.

— As you command, (Как прикажешь,) — шепчет он. — Prepare the ground there thoroughly for our acquaintance. (Тщательно там подготовь почву для нашего знакомства.)

Киваю и иду на выход. Возле подъезда меня уже ждёт мамин черный «Мерседес».

Сажусь на заднее сиденье и сразу же, попадаю в капкан из объятий.

— Ну, здравствуй, дочь! — вскрикивает родительница, стискивая меня сильнее.

— Мама! — хриплю, от нехватки воздуха. — Боже, давай ещё убей меня.

Мать наконец отпускает меня. Да она прямо вся светится от счастья! И это не мой приезд так повлиял на нее. Ну и он, конечно, тоже, но здесь ещё есть что-то немаловажное.

— Виталик, вези нас в ЦУМ! — командует мама водителю и затем снова поворачивается ко мне. — Как же я рада, что ты приехала! А где же твой... Джерри?

Улыбка с моего лица стирается и я закатываю глаза.

— Джеймс, мама. Его зовут Джеймс.

— Прости, — тушуется родительница. — Я просто не сильна в иностранных именах.

— Да ты ни в каких именах не сильна, — фыркаю с усмешкой. — Илона до сих пор вспоминает, как ты ее почти год “Радой” звала.

По дороге разговариваем о мелочах. В основном, она задаёт мне вопросы о перелёте, о делах в Лондоне, о моих планах. Все то, что мы обычно обсуждаем по телефону.

Наконец наступает ее черед рассказать о планах на завтрашний день. И, как я подозревала, ее юбилей — это не просто семейные посиделки, а очередная светская тусовка, да и ещё бал-маскарад!

Тут я, конечно, прифигела знатно. Старики совсем уже с катушек слетели без меня. Возникает существенный вопрос: почему, когда я жила здесь, не было так весело?

— Я просто хотела чего-то особенного! — улыбается мама, когда мы выходим из машины перед торговым центром. — И папа поддержал. Он вообще, в последнее время меня во всем поддерживает.

На этом ее интонация сменилась на мягкую. Она стала походить на влюбленную девочку. С ума сойти... Неужели отец и правда, под старость лет, решил про жену вспомнить?

ЦУМ встречает нас привычным блеском витрин и ароматом дорогих духов. Мама, словно дитя, носится между бутиками, примеряя наряды и выбирая украшения для нас обеих.

Я же, с чувством легкой иронии, наблюдаю за её энтузиазмом. В голове крутятся мысли о том, как странно всё это выглядит — я, после всего, что пережила, снова оказалась в этом вихре светской жизни, которую когда-то так ненавидела.

Через несколько часов блужданий мама, наконец, останавливает свой выбор на роскошном платье цвета индиго с вышивкой из бисера, которое идеально подчеркивает ее миниатюрную фигуру. Маску она выбирает похожего оттенка с платьем.

Затем следует череда примерок туфель, сумочек и украшений. Я выбираю себе простое, но элегантное чёрное платье, решив не перетягивать на себя внимание.

Добавляю к образу черные кружевные перчатки и маску, которая закрывает большую часть лица. Она переливается золотистыми блёстками и отлично подходит к платью. Не слишком вычурно, но и не скромно. То, что надо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всё-таки, можно же один разок за долгое время, чуть-чуть посверкать?

В глубине души понимаю, что этот маскарад — не просто вечеринка, а своего рода демонстрация: демонстрация успеха, благополучия и, возможно, того, что в нашей семье царит идиллия. Пусть будет так. Учитывая то, что сейчас и правда все спокойно.

Выходя из торгового центра, я ловлю себя на мысли, что мама стала как-то по-особенному смотреть на меня. Не как на дочь, а… как на равную.

Она берет меня под руку, и в её глазах я вижу не только материнскую любовь, но и что-то ещё — гордость? Уважение? Или что-то другое, что я пока не могу определить.

— Мирочка, дорогая, — начинает она, нежно сжимая мою руку, — я так рада, что ты приехала. Этот юбилей… Не просто праздник, это… новая страница. Для нас всех.

Молчу, наблюдая, как её взгляд устремляется куда-то вдаль. Вот тут меня уже как-то неестественно передернуло. Не знаю...

Говорю же — стоит хоть немного расслабиться, так обязательно, придется напрячься снова.

Решаем заехать в ресторан, пообедать и обсудить все чуть более подробно. Мама, сияя от предвкушения, рассказывает о деталях: о списке гостей, о музыкальной программе, о том, какой наряд она приготовила для отца.

Ее восторг заразителен, и я, несмотря на внутреннюю усталость, начинаю немного расслабляться.

— …И представляешь, Мирочка, — мама делает паузу, задумчиво помешивая кофе, — отец решил выступить с небольшой речью. Говорит, хочет рассказать о своих планах на будущее компании.

В её словах слышится лёгкая тревога. Я замечаю это и поднимаю вопросительный взгляд.

— Что-то не так? — спрашиваю осторожно.

— Дело в том, — мама вздыхает, — что он недавно… Ну, скажем так, поменял свою позицию относительно значимости бизнеса в его жизни.

— А что именно тебя беспокоит? — спрашиваю я, стараясь задать вопрос так, чтобы не прозвучать озабоченно.

— Не знаю, — мама пожимает плечами. — Просто… Чувствую я себя немного неуверенно. Как будто он что-то скрывает. Или… Возможно, я слишком много думаю.

— Ты говорила с ним? — спрашиваю я. — Может, он просто хочет поделиться с нами своими планами, и нет причин для беспокойства. Ты же говоришь, что он стал более… чутким?

Слово такое… С образом отца совсем не вяжется.

Мать вздыхает, ковыряя вилкой салат.

— Я пыталась, но он говорит, что это сюрприз. — пожимает плечами. — Подарок на день рождения.

— Может, он решил наконец выйти на пенсию? — усмехаюсь. — Продаст Петру Ивановичу свою долю.

Мама скептически улыбается.

— Мира, ты же понимаешь, что этого никогда не случится. Он так и помрёт в своем кабинете, не отходя от бумаг.

Хихикаем. Это верно.

— Ладно, завтра будет видно, что он там задумал, а сегодня предлагаю расходиться, — говорю я, поднимаясь из-за стола.

Мама кивает. Ей ещё нужно успеть кучу дел переделать перед приемом гостей. А мне нужно нарядить Джеймса…

Знала бы, что на праздник не подойдёт его обычный костюм, сразу бы взяла его по магазинам.

4

Утро встречает нас солнечным светом и легким волнением. Джеймс, обычно такой спокойный и уверенный в себе, суетится.

Ходит по комнате, нервно перебирая края своего нового черного смокинга, идеально сшитого, но явно вызывающего у него дискомфорт.

Ну а что поделать? Мать заявила, что все мужчины на маскараде должны быть в черном.

Его английский, обычно плавный и мелодичный, заменяется на серию коротких, неуверенных фраз.

Я улыбаюсь, наблюдая за его суетой. Это беспокойство забавно и трогательно. Знаю, что он волнуется не из-за самого мероприятия, а из-за встречи с моими родителями.

— James, honey, calm down, (Джеймс, милый, успокойся,) — говорю я, подходя к нему.

Его взгляд, полный тревоги, встречается с моим. В глубине его карих глаз я вижу всё то волнение, что он пытается скрыть.

— Everything will be fine, (Все будет хорошо,) — повторяю, гладя его по руке. — Be yourself, okay? And don't worry about the language. My father knows English very well. (Будь собой, ладно? И не беспокойся о языке. Мой отец очень хорошо знает английский.)

Он пытается улыбнуться, но напряжение всё ещё чувствуется в его плечах.

— I'm afraid to say or do something wrong, (Я боюсь сказать или сделать что-то не так,) — бормочет он, обреченно качая головой.

— Don't think about it. (Не думай об этом.)

Внимательно убираю небольшие заломы на пиджаке, разглаживаю белую рубашку.

Его напряженное тело медленно расслабляется под моими ласковыми прикосновениями. Взгляд становится немного мягче, улыбка появляется, демонстрируя небольшие ямочки на щеках.

Черт... Ну что скрывать… Внутри я сама безумно нервничаю, хоть и внешне выгляжу безразличной.

Вся эта ситуация с отцовским «сюрпризом» немного тревожит мое воображение. Это же может быть что угодно. Он непредсказуем. Сумасшедший в своих решениях. Да и понимаю, что Джеймс отцу точно не понравится. Это будет для него... «невыгодный союз».

Хотя... все же теплится капелька надежды на то, что все уже в прошлом, и то, что он правда стал мягче за это время, пока я была в Лондоне.

Глубокий вдох. Выдох. Зеркало отражает мое лицо — спокойное, почти бесстрастное. Натуральный блонд, собранный в элегантный пучок, напоминает о необходимости держаться холодно.

Да, я, кстати, вернула свой цвет волос. Надоело быть шатенкой. Когда из-за статьи большинство узнали, кто я, смысл прятаться исчез, и я сразу же вернулась в прежний вид, который мне явно идёт больше.

Джеймс, стоящий рядом, выглядит заметно спокойнее, хотя вижу, как его пальцы нервно теребят край галстука-бабочки.

— Ready? (Готов?) — спрашиваю, стараясь, чтобы мой голос звучал легко и непринужденно, несмотря на бушующий внутри ураган.

Кивает. Его карие глаза блестят, отражая свет от подсветки на зеркале в ванной. Вкладываю в его руки маску. Тут же беру свою, и мы уверенно выходим из квартиры.

Чем ближе мы к дому родителей, тем сильнее я ощущаю неприятную тревогу. Отмахиваюсь. Не буду омрачать вечер этими мыслями. Главное, что сегодня не будет тех, кого я совершенно не желаю видеть.

Заезжаем на территорию. Мои глаза расширяются от блеска и роскоши украшений. С ума сойти... Таким расписным наш коттедж я ещё никогда не видела. Мы всегда были более сдержаны в роскоши. Мать — любительница «стерильного» интерьера. Но сейчас...

Что-то невероятное. Дорожка от парковки выложена красной тканью. По периметру стоят огромные горящие золотые чаши. Освещают округу в сумерках, добавляя таинственности и мистической атмосферы.

Водитель достает из багажника огромную корзину с цветами. Белые розы. Мать без ума от них. Правда, сейчас они совсем не сочетаются своей невинностью с общей обстановкой.

Надеваем маски еще в машине и выходим. Кажется, Джеймс не слишком удивлен.

— Have you seen something like this? (Ты видел что-то подобное?) — спрашиваю, цепляясь за его локоть.

— This is not the first masquerade I have attended. But I must admit that your mother has excellent taste. (Это не первый маскарад, на котором я присутствую. Но должен признать, что у твоей матери превосходный вкус.)

Легко улыбаюсь, и немного тяну его за собой по бархатной ковровой дорожке.

— Be sure to tell her about this, (Обязательно скажи ей об этом,) — говорю я. — Then you will definitely become «Top One». (Тогда ты точно станешь «Топ один».)

В холле нас встречает мама. Она выглядит великолепно. Выбранный ей наряд дополнен сверкающим бриллиантовым комплектом украшений. Но даже они не сверкают так сильно, как она сама. Даже маска не может скрыть ее сияющего от счастья лица.

Обнимаю её крепко, чувствуя знакомый, родной запах её духов.

— Мамочка, с юбилеем! Ты просто великолепна! — шепчу ей на ухо, целуя в щеку.

Она улыбается, её глаза блестят слезами.

— Мирочка, моя дорогая! Как я рада тебя видеть! — её взгляд скользит на Джеймса, и я вижу лёгкое замешательство в ее глазах.

— Мама, это Джеймс, — специально делаю акцент на его имени, чтобы она вдруг не назвала его иначе.

Джеймс делает легкий поклон. Маска скрывает выражение его лица, но я вижу, как он слегка напряжен. Он немного отстраняется, позволяя водителю с цветами подойти ближе.

— Happy Birthday! (С Днем Рождения!) — говорит он, но слышу, что его голос звучит немного неуверенно.

Мама принимает цветы, её взгляд смягчается.

— Thank you, young man, (Спасибо, молодой человек,) — отвечает она, на довольно корявеньком английском. — Please, come in. (Пожалуйста, проходите.)

Её взгляд скользит по роскошному залу, и я замечаю, что в ее глазах мелькает какая-то тревога, которую она тщательно пытается скрыть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Где отец? — спрашиваю, когда мы проходим внутрь.

Здесь всё под золото. Мерцает и переливается. В огромной гостиной уже собралось несколько человек. Мебели нет, и поэтому пространство стало ещё больше. Да тут, отказывается, можно разгуляться не на шутку!

По краям стоят несколько столов с закусками и выпивкой. Пара официантов, тоже в масках, бегают по залу, предлагая шампанское в хрустальных бокалах. Беру пару. Один протягиваю Джеймсу, второй сразу же опрокидываю, не проходя в зал.

— Наверху, — отвечает мать, улыбаясь гостям. — Говорит, что на правах хозяина дома не хочет сливаться со всеми костюмами. Якобы приготовил что-то особенное. Вот я и переживаю, что он там может нацепить на себя.

Хихикаю. Снова подхватываю Джеймса за руку, чтобы он не чувствовал себя одиноко. На ухо перевожу кратко опасения мамы, что отец может вырядиться, как клоун.

Праздник действительно в самом разгаре. Музыка льется рекой, смех и разговоры сливаются в единый, немного пьянящий гул.

Мама, озабоченная встречей новых гостей, ускользнула в толпу, оставляя меня и Джеймса у барной стойки, где мы делимся негромкими шутками и наблюдениями за окружающими.

И вот, наконец, отец спускается. Его появление ощущается как легкое изменение в атмосфере зала — словно все ненадолго замирают, прежде чем снова окунуться в водоворот праздника.

Его взгляд, как всегда, суров, пронзительно-серьёзен, сканирует зал. Но когда его глаза встречаются с мамиными, в них на мгновение проскальзывает что-то… мягкое?

Нежность? Или просто усталость, скрытая под маской строгости? Я вижу это ясно, несмотря на то, что выражение его лица остается неизменным.

Его костюм, классический белый смокинг с черной рубашкой, выделяется из общего блеска и пестроты своей чистотой.

Выделиться среди присутствующих мужчин ему, конечно же, удалось. Но мать, кажется, не расстроена. Наоборот. Радостно подходит к нему, оглядывая его. Что-то говорит с улыбкой.

Делаю глубокий вдох, стараясь успокоить нервы. Сжимаю руку Джеймса чуть сильнее, показывая, что я рядом. И мы не спеша, но уверенно направляемся к родителям.

Взгляд отца, наконец, ловит меня. Скользит вниз по нашим рукам и поднимается на Джеймса. У того, кажется, пальцы дрогнули.

— Здравствуй, — киваю медленно, ожидая сурового ответа.

Отец задерживается глазами на Джеймсе чуть дольше, чем положено, и, наконец, снова фокусируется на мне. А дальше происходит что-то совершенно новое.

Он поднимает руки, приглашая для объятий.

— Я скучал, — произносит мягко.

Меня обдает кипятком. Когда всю жизнь выслушиваешь от человека одни упрёки, то его неожиданная нежность сразу же заставляет впасть в шок. Колеблюсь пару секунд, но все же делаю шаг к нему и позволяю себя обнять.

— Познакомься, — шепчу, отстраняясь. — Джеймс Уильям Бронсон.

Отхожу чуть назад, намекая взглядом Джеймсу на рукопожатие.

— Очен приятна, — чеканит по-русски парень, протягивая руку. — Sorry, but I don't know Russian well. (Извините, но я плохо знаю русский.)

Блеск в глазах отца сменился на некую недоверчивость. Еле заметную для чужих людей, которые мало его знают. Все же он пожимает руку моему парню.

— I speak English fluently, (Я свободно говорю по-английски.) — сообщает отец. — Please have fun. Today is a wonderful day. And don't forget to shower my wife with the best compliments. (Пожалуйста, развлекайтесь. Сегодня чудесный день. И не забудьте осыпать мою жену лучшими комплиментами.)

Джеймс заметно расслабляется, и на его лице проявляется дружелюбная улыбка. Он кивает и в вежливой форме делится своим восторгом по поводу праздника.

Мать плохо понимает, но отец с улыбкой переводит ей всё, что говорит Джеймс. Та краснеет и светится ещё больше.

А я что-то в ступоре. Как-то всё слишком идеально. Всё слишком гладко. Я уже привыкла ожидать худшего, и сейчас вот эта идиллия пугает меня ещё сильнее. Отец даже не устроил допрос Джею. Вообще никакого участия не проявил.

Это, конечно же, хорошо, но… Странно же.

Гостей всё больше и больше. Нахожу среди них знакомых, бывших коллег из «ИВ», маминых подруг. Со всеми поддерживаю непринужденные беседы. Рассказываю о жизни в Лондоне, о планах на будущее.

Есть, конечно, здесь и несколько человек со стороны Петра. Те, с которыми мои родители успели уже «породниться». Их взгляды на меня говорят о многом. Особенно когда Джеймс проявляет свою нежность ко мне в виде объятий и поцелуев.

Присутствует и та самая сестра Ирины Владимировны. Как Мегера, не спускает с меня пристального взгляда. Хотя выглядит так, что безумно рада меня видеть. Кивает бокалом каждый раз, когда я «невзначай» оборачиваюсь на нее.

Родители, словно забыв обо всех вокруг, кружатся в вихре танца вместе с гостями. Музыка, стараясь перекрыть шум разговоров, становится всё громче, всё настойчивее.

Воздух наполнен духами, смехом и легким опьянением — опьянением праздника, опьянением жизни.

Несколько бокалов шампанского, которые я выпивала залпом на каждом тосте, уже прилично согрели меня. Мысли становятся размытыми, не такими острыми. Тревога, которая не покидала меня весь вечер, приглушается, растворяется в ритмах музыки.

Джеймс, заметив мою расслабленность, протягивает мне руку. Его глаза светятся добротой и нежностью.

— Dance? (Танец?) — спрашивает он, с игривой улыбкой.

Нехотя соглашаюсь. Отказывать Джеймсу не хочется. Его присутствие сейчас приятно. Его рука в моей руке — это ощущение моего отрешения от этой богемы.

Мы вливаемся в толпу кружащихся людей. Джеймс ведет меня осторожно, аккуратно, как будто боится навредить. Я прижимаюсь к нему ближе, ища поддержку.

Музыка меняется, становясь медленнее, и мы продолжаем кружиться, словно потерявшись в этом ритме. В этот момент я чувствую, как мир вокруг нас словно замирает. Остаемся только я, Джеймс и его тепло, которое окутывает меня, как мягкий плед в холодный вечер.

— You know, (Знаешь,) — вдруг произносит он, наклоняясь ко мне, — I've been wanting to tell you something for a long time… (Я давно хотел тебе кое-что сказать…)

Поднимаю на него взгляд. Он выглядит серьезным, но в то же время его губы трогает легкая улыбка.

— What? (Что?) — спрашиваю, чувствуя, как мое сердце начинает биться быстрее.

— You are special, (Ты особенная,) — говорит он, и в его голосе звучит искренность, которая заставляет меня смутиться. — I can't explain why, but I feel different with you… (Я не могу объяснить почему, но с тобой я чувствую себя иначе…)

В этот момент музыка становится еще медленнее, и я прячу свой взгляд, кладя голову на его плечо.

— Miroslava, (Мирослава,) — продолжает Джеймс, прижимая меня сильнее. — I love you. (Я люблю тебя.)

Я всё прекрасно понимала и без этих слов. Всегда боялась услышать их в неподходящий момент. Застать меня врасплох.

Эти слова… Они обязывают ответить взаимностью. С такой же искренностью, как и сказаны. Но… разве с моей стороны это будет искренне? Любовь…

Понятия не имею, что это. Сомневаюсь, что я действительно ощущала ее хоть раз. Но я говорила эти слова. Так же в пустоту, как и сказал мне их Джеймс. В пустоту… человеку, который был без сознания. И хоть я знала, что ответ не последует, было не менее болезненно.

И что же, сейчас он чувствует то же самое? Ту же самую боль?

— Don't answer, my dear, (Не отвечай, моя дорогая,) — произносит Джеймс, ели слышно, когда молчание становится невыносимым. — I understand that it takes some people longer to be willing to say something like that out loud. (Я понимаю, что некоторым людям требуется больше времени, чтобы решиться сказать что-то подобное вслух.)

Поднимаю взгляд на него. В его глазах плещется такая нежность, что хочется нырнуть в неё с головой. Но я и правда пока не готова. Для меня это слишком важные слова, и я не хочу обманывать его, если на самом деле не чувствую ничего, кроме симпатии, привязанности и некой благодарности.

Музыка сменяется на другую, более ритмичную, и я, уже ощущая напряжение в ногах от высоких каблуков, ковыляю к барной стойке. Джеймс задерживается с маминой подругой на танцполе. Она весело сделала вид, что украла у меня его и повела в толпу, беднягу.

Ну, к женщине, которой за пятьдесят лет и за сто килограммов, ревновать я точно не стану. А вот Джею будет полезно пропитаться русским «колоритом» как следует.

Усаживаюсь на барный стул, прихватывая за ножку бокал игристого. Наблюдаю за разноцветными женщинами и одинаковыми мужчинами. Мать, конечно, умеет внести странности в дресс-код.

Родители уже разбрелись по разные стороны зала, каждый стоит в своей компании. Но я замечаю их мимолетные взгляды друг на друга. Будто держат под прицелом. Миленько…

Как будто попала совершенно в другую семью. Раньше на подобных мероприятиях они даже не вспоминали друг о друге. Даже на днях рождениях друг друга… Максимум, чем ограничивалось — демонстративным тостом, сухим поцелуем в щеку и поднятием бокала за здоровье.

— It was so cool! (Это было так круто!) — смеётся Джеймс, подлетая ко мне. — Women told me a lot of things, but I didn’t understand anything! (Женщины мне много чего говорили, но я ничего не понял!)

Усмехаюсь. Но улыбка не держится на моем лице долго. Мое внимание привлекает отец, который уже поднимается на лестнице, постукивая по бокалу. Ерзаю на стуле. Кажется, время сюрприза…

5

Отец произносит тост. Его слова льются плавно, искренне, с лёгкой грустью, но и с явной теплотой. Он благодарит маму за всё, вспоминает их долгую жизнь вместе, и, конечно же, упоминает свою дочь, с гордостью и нежностью в голосе.

На самом деле он каждый год благодарит ее за меня, но сегодня это звучит по-настоящему искренне. Что не менее странно…

В зале воцаряется тишина, все слушают, затаив дыхание. Его слова о том, как я выросла, как он гордится моими достижениями, звучат как музыка.

И в этот момент, когда я чувствую, как на моих глазах наворачиваются слёзы от неожиданных признаний, отец резко меняет направление.

— Я решил выйти на пенсию, — заявляет с холодной серьезностью. Затем обращается к маме, которая стоит на ступеньку ниже. — Милая, знаю, что ты настрадалась от меня из-за этого бизнеса, но все это было для вас и теперь... Я с гордостью готов заявить, что хочу оставить это все, чтобы остаток жизни посвятить только тебе.

Зал как будто замирает на мгновение. Затем, подобно волне, прокатывается шепот. Мать находит меня глазами и мы обе понимаем мысли друг друга. Там, в ресторане, мы шутили про его отставку, но даже и представить не могли, что это может воплотится в реальность.

— Свое руководство я передаю...

Петру Ивановичу Волкову...

— ...моей дочери Мирославе.

Ну нет… чувствовала же.

«Это все равно когда-нибудь станет твоим. От «Инвестиционных высот» ты далеко не убежишь.»

Слова отца перед моим отъездом в Лондон эхом отдаются в голове. И тут же меня окутывает холодный туман, не прозрачный, а плотный, густой, как туман холодного лондонского утра. С трудом различаю очертания людей вокруг.

Какое к черту руководство? Я же ясно дала понять, что не хочу связываться с этой чертовой компанией. И тем более с людьми, которые ее возглавляют.

— Baby, I don't understand… (Детка, я не понимаю...) — голос Джеймса выводит меня из ступора.

Понимаю, что перестала переводить ему, на словах о пенсии. Язык онемел и больше не поворачивается.

— Sorry, Jay, I need to... (Извини, Джей, мне нужно...) — тараторю, спрыгивая со стула.

Направляюсь к родителям с готовностью рвать и метать, но почему-то разреветься хочется больше.

— Наедине, — шиплю, проходя мимо отца на второй этаж.

Отец ещё произносит пару слов гостям и идёт за мной.

— Тогда здесь, — произносит он мягко, приоткрывая мне дверь в свой кабинет.

Залетаю внутрь. Отец кажется расслабленным. Безмятежным. Спокойно присаживается за свой стол.

Я опускаюсь в кресло, чувствуя, как напрягаются мышцы. Запах старой кожи и сигар витает в воздухе, смешиваясь с едва уловимым ароматом дорогого коньяка.

Отец включает настольную лампу, и ее мягкий свет падает на его лицо, подчеркивая усталость в глазах.

— Я готов выслушать твою фирменную истерику, дочь, — говорит он с лёгкой улыбкой.

— Я не планировала оставаться в Москве, — все что могу выдавить сейчас. — И ты знаешь это.

Отец невозмутимо кивает. Вздыхает, глядя в одну точку на своем столе. Его спокойствие вселяет в меня ещё большую тревогу. Особенно то, что это больше похоже на разговор отца с дочерью, а не на бескомпромиссное подчинение.

Тишина в кабинете длится недолго. Отец поднимает на меня взгляд и тихо произносит:

— Это решение далось мне не просто, Мирослава. Конечно, я не чувствую того, что мне уже пора уйти в отставку, но... судьба распорядилась иначе.

Он снова замолкает. В его глазах мелькает что-то похожее на… страх?

— Мне осталось недолго, и я хотел бы посвятить это время твоей матери, — продолжает он, подтверждая все мои страшные опасения. — Проблемы с сердцем. Малейший стресс и я в любой момент могу уйти, так и не успев наладить свои отношения с самыми дорогими женщинами в моей жизни.

Каждое слово, как хлыстом по лицу. Слезы наворачиваются на глаза от осознания того, что этот сильный, властный и бескомпромиссный человек так же, как и все, не властен перед смертью.

Раньше я никогда об этом не задумывалась. Но его возраст... Конечно, это уже не шутки. Каждая минута на счету.

— Не говори матери, — добавляет. — Она не должна переживать. Кажется, я вселил в нее настоящее счастье, но... Разве будет это счастьем, если она будет знать о том, что все это временно?

— То есть... Ты предлагаешь снова наплевать на мою собственную жизнь, ради вас? — шепчу сквозь всхлипы, не скрывая своего раздражения. — Вы никогда не дадите мне жить так, как я этого хочу?

Отец качает головой.

— Мирослава, я предлагаю тебе наконец стать самой успешной бизнес-леди в регионе, — отвечает он уверенно. — И по моим адекватным соображениям, это намного лучше, чем ты будешь в чужой стране каким-то захудалым, позорным менеджером. Это все, принадлежит тебе. Это все я строил для тебя.

— Допустим, — нервно веду плечами. — Но ты когда принимал решение, не думал о том, что Петр не захочет управлять компанией со мной?

Отец снова молчит пару минут. Крутит ручку в руках.

— Никто не считает тебя виноватой, — отвечает уверенно он. — Поверь мне. И Петр… он сам настоял на том, чтобы я передал тебе дела как можно скорее, чтобы испытывать меньше стресса.

Приподнимаю бровь в удивлении. Разве это похоже на правду? Петр хотел разделить компанию после развода, пока я не отказалась от доли. Я же прекрасно все это помню. За кого они меня держат сейчас?

— Я не хочу, — откидываюсь на спинку стула. — У меня другие планы на жизнь. Я не готова сейчас снова вернуться в Москву.

— Я дам тебе неделю, — произносит он. — Петр Иванович уже приедет к тому времени и мы сможем собрать совет директоров. Мира, я очень надеюсь, что в этот раз ты примешь правильное, взвешенное решение...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что будет, если я откажусь? — прищуриваю взгляд. — Снова заставишь?

Отец тяжело вздыхает. И от этой тяжести, я сама чувствую что-то тяжёлое в груди... Что-то, что заставляет меня сомневаться в собственных словах.

— Если бы я хотел заставить, то не разговаривал бы с тобой сейчас, — покачивает головой. — Я лишь хочу, чтобы ты сама приняла наследство. И... доказала всем на что ты способна. Ты ведь даже магистратуру окончила... Ради чего? Чтобы ещё тридцать лет пытаться построить мелкое подобие какой-то задрипанной конторы по экспресс-кредитованию? Ты умная женщина и должна понимать, что конкуренция и нестабильность рынка, могут сожрать даже самого квалифицированного специалиста.

— Может быть я просто хочу сделать хоть что-то своё, — проговариваю тихо. — Ты не думал об этом?

— Я понимаю, — невозмутимо кивает. — И я горжусь этой твоей независимостью, но она уже чрезмерна. Мира… в «Инвестиционных Высотах» куча дел. И твой новый, свежий взгляд может вывести компанию на еще более серьезный уровень. Пойми ты уже наконец, что открыть бизнес — дело не хитрое. Но не каждый может стать успешным в этом. Не каждый может продержаться на плаву. Но здесь, с Петром… у тебя хотя бы есть шанс не прогореть. Не поседеть к тридцати. И… продолжить дело всей моей жизни, чтобы потом передать его своим детям.

Молчу.

А что сказать? Конечно, он прав. Сейчас время такое... Я и так, прекрасно осознаю, что даже мой опыт и знания не на сто процентов гарантируют мне успех в Лондоне.

Здесь все устаканено. Родное. Моё. Здесь мне не дадут просрать все из-за амбиции или резкой смены настроения. Здесь, определенно, меня ждёт успех. Но ведь есть и другая сторона медали — это все семейная империя. Семьи, которой никогда и не было. По-настоящему.

Хоть Влад и остался в Мюнхене. И не собирается возвращаться в Россию, но Петр всё-таки его отец. И даже слова отца о том, что прошлые конфликты ушли в небытие, не вселяют в меня уверенности в том, что мне будет просто сотрудничать с ним.

— Неделя... — повторяю я больше себе, чем ему. — Хорошо. Обещаю, что подумаю на досуге.

Встаю. Нервы накалены до предела. Особенно бесит то, что присутствует страх за здоровье отца. Я бы могла устроить ему тут головомойку, как обычно, но боюсь навредить ему.

Он, и правда, выглядит... уязвимым. Этот неумолимый холод в глазах, который я так хорошо знала, исчез, оставив после себя лишь тусклый блеск серых глаз.

— Прости меня за все, — тихо произносит он, когда я собираюсь повернуться на выход. — Наверное, я был рождён, чтобы быть лишь бизнесменом. Как отец я... совсем не выдался. И это не болезнь натолкнула меня на эти мысли... Я всегда это знал. Знал, что тебе бы хотелось большего, но не мог дать этого. Не знал как, и поэтому стремился дать только то, что мог... благосостояние.

Падаю обратно на стул. Слезы снова душат, как бы сильно я не старалась их сдержать.

— Ты ненавидишь меня, — продолжает он с болью в голосе. — И наверное, я заслужил этого. Но я бы хотел... Я бы хотел, чтобы ты хотя бы сейчас...

Влага заполняет его глаза. А мне страшно. Страшно от происходящего. Страшно от того, что это все происходит по-настоящему. Отец... Это ведь все ещё мой отец?

Подхожу к нему. Неуверенно, опускаю ладонь на его плечо. Он мягко сжимает ее своей, не глядя на меня. Сердце сжимается от боли. Мне больно слышать это все, но я так же представляю, как больно ему это говорить.

— Я просто хотел бы, чтобы ты была моим продолжением. Перестала относиться ко мне, как к чему-то отвратительному, — наконец продолжает он, взяв себя в руки. — И я сделаю все что скажешь, ради этого.

Смахиваю ненавистный поток слез с лица.

— Тогда... — всхлипываю. — Тогда просто дай мне время. Не дави на меня с решением. Я все обдумаю и скажу тебе ответ через неделю... И дай мне слово, что... Что если мной ответ будет отрицательный, ты не будешь пытаться принуждать меня.

Отец кивает. Трёт глаза. Вижу, как он стыдится этой неожиданной слабости. Никогда не видела его таким. Да и если бы он всегда был так добр, наверное, его империя бы не стала такой влиятельной.

Молча прохожу в ванную комнату, которая находится в его кабинете. Умываюсь, пытаясь привести себя в более-менее приличный вид. Ещё подумают, что мы тут подрались. Большинство и не скрывают, что считают меня чрезмерно импульсивной и взбалмошной.

Пф… Вообще не обо мне. Я ведь пример спокойствия и уравновешенности.

Надеваю маску и выхожу. Отец остается в кабинете. Спускаюсь на первый этаж. В зале стало чуть посвободнее. Гости разбрелись по углам, болтают о своем, не обращая на меня внимания.

Ищу глазами Джеймса. Оставила беднягу в логове пожилых волчиц. Как бы не сожрали моего сладкого пирожочка…

А вот и он. Бродит за моей мамой хвостиком. Наверное, она взяла его под крылышко, чтобы отгонять разведенок. Главное, чтобы вместе с этим она не отогнала его самого от меня. Она же не всегда различает, о чем можно говорить, а о чем нельзя.

Джеймс хоть и в курсе каких-то важных деталей моей жизни, но все же есть и то, о чем я бы не хотела даже вспоминать, не то что рассказывать.

— Babe! (Детка!) — парень увидев меня, встревоженно направляется ко мне.

— Что ж ты ничего не сказала ему, — недовольно покачивает головой мама. — Парень-то совсем ничего не понял. Уже напридумывал тут всякого.

Пока мать с усмешкой причитает, Джеймс сгребает меня в объятия. Коротко поясняю ему, что я в порядке. Пустота в душе давит с неумолимой силой. Не могу больше продолжать изображать веселье, пока моя жизнь снова разворачивается на сто восемьдесят.

— Мамуль, мы поедем домой, — произношу я, обнимая немного расстроенную женщину. — Ещё раз с юбилеем тебя. И знаешь… желаю тебе столько женского счастья, чтобы даже не вмещалось ни в одной квартире или машинах, которые у тебя есть!

Мама хихикает и мягко гладит меня по спине.

— Спасибо, милая, — шепчет она дрожащим голоском. — Но я буду счастливее, если твое пожелание будет и тебя касаться.

Отстраняюсь от нее. Молча киваю. Вижу, что она хочет узнать о нашем разговоре с отцом, но перевожу на него стрелки. Пусть сам расскажет то, что считает нужным.

Прощаюсь с некоторыми гостями, по пути ведя Джейса за руку. Этот ДонЖуан уже так расслабился в советском обществе, что даже попытался весело протестовать. Но мне уже не до веселья.

Выходим из коттеджа, укутываясь прохладным ночным воздухом. Москва, несмотря на всю её раздражающую суету, сегодня кажется почти уютной, укутанной в ночную тишину.

Джеймс молчит, его рука в моей — теплая и немного неуверенная. Я чувствую, как напряжение, скопившееся за вечер, давит на меня, словно тяжелый плащ.

В машине он всё же решается заговорить, его английский акцент немного смягчается от волнения.

— Miroslava... I don't understand. Your father... this company... You're going to accept it over? It's hell? I thought you were avoiding this... (Мирослава... Я не понимаю. Твой отец... эта компания... Ты собираешься ее принять? Этот ад? Я думал, ты избегаешь эту...) — он подбирает слова, — this Russian roulette. (эту русскую рулетку.)

Я смотрю на него, на его красивое, немного растерянное лицо. Он искренне переживает, и это… приятно. Но это не та забота, которая мне сейчас нужна.

Мне нужна ясность, твердое решение, которое бы остановило эту карусель из семейных интриг и корпоративных войн. И первый раз в жизни я не хочу сказать твердое «нет». И от этого ещё тяжелее…

— Jay, (Джей,) — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, несмотря на бушующий внутри ураган эмоций, — I don't know yet. Dad... he's sick. It's more serious than it seems. And it's not just some deal. It's... a part of my life that I tried to ignore, to run away from it to London. But it seems... You can't run away from yourself. (Я пока не знаю. Папа... он болен. Это серьезнее, чем кажется. И это не просто какая-то сделка. Это... часть моей жизни, которую я пыталась игнорировать, убежать от нее в Лондон. Но похоже... от себя не убежишь.)

Он сжимает мою руку сильнее. Молчание затягивается, прерываемое только мерным гулом мотора и клаксонов других машин в потоке.

Я чувствую его взгляд на себе. Он хочет поддержать, сказать что-то успокаивающее, но не находит слов. И это… правильно. Он не тот, кто мог бы дать мне дельный совет. Да и не советы мне нужны, а самоанализ. Глубокий самостоятельный анализ плюсов и минусов.

— I have a week to make a decision, (У меня есть неделя, чтобы принять решение,) — наконец, говорю я, глядя в окно на мелькающие огни ночного города. — And we need to go to London urgently. I need to make sure I have something to lose there... or not. (И нам нужно срочно ехать в Лондон. Мне нужно убедиться, что мне там есть что терять… или нет.)

Джеймс кивает, и я вижу, что он пытается справиться со своими чувствами. Он любит меня, это очевидно, но он не понимает всей серьезности ситуации, моего мира, мира крупного бизнеса.

Да и если я останусь в Москве, это будет означать то, что мы будем в разлуке долгое время. Его учеба в Лондоне никуда не делась, да и сомневаюсь, что он мечтает оказаться в Москве не в качестве туриста. Там у него семья, друзья, жилье... И отсутствие языкового барьера!

Кажется, на этом моменте всплывает показатель моих чувств к нему. О нашей разлуке я подумала в самую последнюю очередь, и это тоже, к сожалению, не даёт точности моему решению.

Квартира встречает тишиной и полумраком. Джеймс, чувствуя мое настроение, не настаивает на разговоре.

Он тихонько снимает свой уже немного растрёпанный смокинг, изредка бросая на меня внимательные, заботливые взгляды. Я отвечаю ему короткими кивками, погруженная в собственные мысли. Решение давит на меня, как камень на груди.

Процедуры, которые обычно приносят успокоение и расслабление, сегодня кажутся бессмысленными. Я механически снимаю остатки макияжа, наношу крем, чищу зубы, но голова по-прежнему забита цифрами, договорами, аналитикой данных, бесконечными отчетами.

И слезы отца... неподдельные... Стоит этот образ в голове, никуда не собираясь свалить. Давит на чувство жалости. И мне жаль. Жаль потерянного детства, проведенного за математическими примерами и задачами. Мне двадцать шесть, а мой отец только сейчас показал мне каплю человечности. Именно когда я уже настроила себя на чистую ненависть.

Даже горячая ванна не способна успокоить бушующий внутри шторм.

Лежа в постели, смотрю в потолок. В голове кружатся варианты, последствия, риски. Если я возьмусь за «ИВ», это значит полное погружение в этот безумный мир борьбы за влияние.

Смогу ли я?

Мне же предстоит не только управлять компанией, но и справиться с прошлыми обидами.

Сон не приходит. Я просто лежу, глядя в темноту, и пытаюсь разобраться в лабиринте своих чувств и намерений.

Ну вот, один наследник уже вступает в дела. Допустим, я уже владею активами отца, но есть же ещё один наследник...

И, возможно, нам все равно через годы не избежать встречи, даже если мы будем делить эту компанию. И эта мысль... предательски греет мне душу. О встрече, а не о разделе.

6

Лондон встречает солнышком, уже ни капли не греющим мою замороченную голову.

Джеймс пополнил количество своих сумок, когда я устроила ему небольшую экскурсию по Москве. Набрал всяких побрякушек. От магнитиков до разнообразных матрёшек.

Довольный поездкой, светится от счастья. Пытается разгонять меня своим позитивом. А может быть, пытается поддержать и напомнить, что он рядом.

Приехала я сюда, чтобы было легче сопоставить все «за» и «против». Но уже в такси понимаю, что мне уже и здесь неспокойно. Лондон был моей мечтой с первого курса в московском вузе. Откуда вообще появилась эта мечта?

Точно… Староста нашей группы грезила мечтами об учебе в LSE. Трещала об этом на каждом шагу. Сначала я скептически относилась к ее рассказам об «уникальной» системе обучения. Но потом как-то втянулась…

Изучила всю информацию сама от и до. Начала общаться с выпускниками по сети и из-за положительных отзывов тоже загорелась.

Но вот мечта сбылась. Диплом на руках, а дальше-то что? Я, конечно, могу устроиться куда-нибудь в компанию от самого университета. Но… Тут правдивы слова моего отца о «захудалом менеджере». Меня ожидает долгий карьерный путь, на который я потрачу еще немало лет.

Да и все вокруг смотрят на меня, как на идиотку, что я, имея такие возможности, все еще строю из себя кого-то. Хотя плевать мне на окружение. Я уже и сама так думаю.

С Джейсом договариваемся разъехаться по квартирам. Хочу поболтать с Илоной наедине обо всем, что происходит. Хочу поделиться с ней настоящими переживаниями о том, что творится в моей душе.

Джеймс целует меня на прощание и говорит адрес своего дома таксисту. Я перебрасываю небольшую сумку через плечо и захожу в подъезд.

Илона дома. Ох... И Бэн тоже здесь. Застаю их в домашнем виде, а кого-то вообще в одних трусах. Парень смущенно извиняется и скрывается в ванной, неуклюже прикрываясь руками.

Улыбаюсь и обнимаю Илону. Падаю на кресло в гостиной и делаю глубокий вдох.

— Ну, рассказывай, — подруга садится рядом.

Бэн, всё ещё смущённый, но уже одетый, тихонько копается в телефоне на диване.

Я кидаю на нее уставший взгляд. Рассказываю всё как есть, на духу.

Илона слушает внимательно, её взгляд время от времени скользит к Бэну, который, кажется, всё ещё пытается слиться с диваном.

Закончив распинаться о сложности в выборе, я молчу, ожидая реакции.

— Мира… — наконец произносит Илона, её голос полон сочувствия и, неожиданно, какой-то стальной решительности. — Ты сама понимаешь, что это не просто бизнес. Это твоя семья, твое прошлое. Да, довольно гадкое прошлое, но ведь это также и будущее, которое ты можешь изменить так, как захочешь. Я всегда поддерживаю почти все твои решения. Мы сбежали в Лондон от этой твоей жизни, но... Я же вижу, что ты ещё до выпускного начала чахнуть здесь. Видно, что тебе все это больше неинтересно...

Бэн неожиданно откладывает свой телефон в сторону. Его глаза, обычно светлые и весёлые, стали серьезными.

— Мирослава, — начинает он по-русски, его английский акцент делает его слова еще более внимательными. — Я вижу, как ты мучаешься. Я не понимаю всех этих русских деловых интриг, но понимаю тебя. Ты не хочешь потерять свою независимость. Но возможно… возможно, Илона права, ты сможешь использовать эту ситуацию, чтобы возглавить империю на своих условиях.

Конечно, я всегда стремилась к независимости, но отказ от компании — это не только отказ от денег и власти, но и от возможности изменить что-то в семье, в отношениях с отцом.

— Спасибо, — тихо произношу я, впервые почувствовав капельку надежды. — Вы правы. Так ведь я могу и утереть нос тем, кто уже давно на мне крест поставил... Вывести компанию на такой уровень, что никто больше не сможет усомниться во мне... И...

Обрываю себя на полуслове. План начал вырисовываться в моей голове. Он смелый, рискованный и по-настоящему мой.

— ... и молва о тебе распространится не только в России, — с намеком продолжает за меня Илона.

С хитринкой смотрю на нее. Да... Возможность доказать, что я восстала из пепла. Показать то, чего лишился тот, кто лишил меня всего.

Звучит по-дебильному. По-детски. Но адреналин ударил в кровь именно от этой мысли. Я хочу, чтобы в компании сначала упоминали меня, а потом уже Петра Волкова.

Чтобы их фамилия померкла на фоне моей в компании. Только сначала нужно избавиться от их фамилии в моем паспорте... А то разогналась, блин.

Бэн уходит на кухню, чтобы сделать нам кофе.

— Я так понимаю, что вы хорошо освоились здесь вдвоем, — перевожу тему, лукаво глядя на подругу.

Та смущенно улыбается, мельком взглянув на своего парня.

— Это была моя идея, — берет на себя удар, который я не собираюсь наносить. — У Бэна очень шумные соседи, а я просто мечтала хоть одну ночь поспать в тишине.

— Да ладно, — весело отмахиваюсь. — Я разве против? Я же как раз и хочу поговорить об этом...

Делаю глоток холодного чая из кружки подруги.

— Как я понимаю, ты останешься здесь? — спрашиваю ее, ожидая ответ.

Илона снова смотрит на своего парня и в ее глазах мелькает еле заметное сомнение, но все же она кивает.

— Тогда живите здесь, — спокойно пожимаю плечами. — Я выпишу на тебя дарственную. Счета уже сами платите.

Подруга, кажется, не ожидала от меня такой щедрости. Ее глаза расширяются.

— Я думала, ты захочешь продать ее, — мямлит она.

— Зачем? — спрашиваю невозмутимо. — Илона, если ты планируешь остаться здесь, я хочу знать, что у тебя будет свой уголок.

Чуть приближаюсь к ее уху и более тише добавляю:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я буду спокойна, зная, что ты не останешься без крыши над головой. Неважно, в отношениях ты или нет.

Илона обнимает меня без ответа. Стискивает так, что у меня глаза выпучивает.

— Но если ты вернёшься, я смогу ее сдавать, — заключаю весело, обнимая ее в ответ. — Говорят, в Кенсингтоне космическая аренда, разбогатею только на этом.

Илона хихикает, отстраняясь, но я вижу в ее глазах блеск печали.

— Так это твоё окончательное решение? — переспрашивает она, чуть отстраняясь. — Принимаешь наследство?

— По ощущениям... — произношу тихо, поворачивая голову к окну. — Я скучаю по этой нервотрепке... Теперь я по-настоящему понимаю, что это топливо для моей жизни. Когда что-то щекочет нервы — хочется жить дальше. И, возможно, если бы я изначально нашла в себе силы продолжать работать, а не отказываться от доли… может и не было бы того нервного срыва.

— Не говори так, — покачивает головой подруга. — Многое тогда сломало тебя, а если бы ты ещё и в компании нервы мотала, то непонятно, что вообще бы с тобой стало.

Пожимаю плечами. Черт… неужели я и правда решилась? Просто стоило мне десять минут поболтать с подругой, как я готова уже весь мир на колени поставить. И как я без нее буду там? Одна? Одна… и правда…

Разлука с ней... Не представляю, как я буду без нее в Москве. Раньше она была хоть какой-то отдушиной от мира богатств и власти. А сейчас… мне будет не на что отвлечься.

Но я же не могу заставить ее делать выбор между мной и, возможно, настоящей любовью в ее жизни. Ей пора перестать нянчиться со мной и уже твердо встать хоть на какой-то путь. Хотя бы в амурных делах.

***

Бэн уехал, позволив нам быть наедине. Джеймс сидит в баре со своими друзьями, вручает им презенты из Москвы, а мы с Илоной купили вина, сыра, фруктов и решили устроить небольшую пижамную вечеринку, разговаривая обо всем на свете.

Мне удалось выплакать все, что накопилось за эти несколько дней. Сбросила тяжелый груз. Высказала все свои настоящие эмоции.

Между рыданиями смеюсь с подколок подруги, что я скоро буду носить на голове строгий пучок и костюм-двойку. Буду истеричная и стервозная, а по офису про меня будут пускать слухи об отсутствии секса в моей жизни.

Ну, в общем, приписала она мне классический набор властной, богатой женщины, которая поставила все на кон ради карьеры.

— …а ещё у тебя будет помощник, — хохочет Илона, закидывая винограднику в рот. — Такой, знаешь... очкарик, худой, сутулый, с сальными волосами. Он будет бегать за тобой по пятам, таская твои бумажки... И звать его будут... Антон! Во!

Загибаюсь от смеха только от одного имени.

— И весь офис только и будет слышать: «Антон, сделай мне кофе!», «Антон, где мои отчёты?!», «Антон, мать твою, какого черта, ты не отменил все мои встречи на сегодня?!». А бедный Антошка будет бегать целыми днями за тобой туда-сюда, а вечером, дома, будет бросать дротики в твою фотографию.

Истерика. Смеюсь в голос, захлебываясь слезами. Фантазия Илоны всегда убивала меня своей размашистостью.

— Главное, чтобы он не делал ничего другого с моей фотографией, — выдавливаю через смех, морщась.

Илона машет рукой.

— Вот как раз, он сначала сделает «что-то другое», а потом будет кидать дротики.

— Фу! — протягиваю, изображая рвотный рефлекс.

— Не нужен мне никакой Антон-сутулый! Выберу в помощницы женщину. Взрослую, строгую… Чтобы я на ее фоне одуванчиком казалась.

7

Лондонская жизнь течёт размеренно, как и планировала. Действительно, дел оказалось немного. За пару дней я разобралась с оставшимися мелочами: собрала чемоданы, закрыла все необходимые счета и передала Илоне права на собственность.

Прогулялись с друзьями напоследок по барам. Анна, оказывается, уехала на родину в Берлин, чтобы попробовать там открыть небольшую контору по устранению кризисных ситуаций в бизнесе. Признаться, я немного расстроилась, что она не была с нами в нашем уже любимом — «The Crown».

Дни летят незаметно. Я уже переместилась со своими собранными чемоданами к Джеймсу, чтобы перед своим отъездом провести с ним время.

Его реакция по поводу моего быстрого решения оказалась… спокойной. Я видела, как он расстроился, но в тот момент он крепко обнял меня и сказал, что будет со мной несмотря ни на что.

Также пошутил про «проверку» чувств на расстоянии. Я усмехнулась, но подумала о том, что это самое правдивое замечание. Как говорится: «Что имеем не храним…»

Утром он уходит на учёбу, а я готовлюсь к вечернему вылету. Завтра день, когда я должна дать свое решение. Написала отцу смс о том, что буду на совете директоров.

Смотрю в панорамные окна. Темза расстилается внизу, как извилистая дорога… Дорога неожиданных поворотов и крутых маневров. Все как и в жизни — никогда не знаешь, куда в очередной раз заведет тебя судьба.

Пытаюсь впитать в себя это чувство свободы, счастья и беззаботности, перед тем как снова окунуться в суровую московскую реальность.

Надеюсь, и Джей на каникулах тоже будет без проблем навещать меня, если я не смогу. Мы проговорили об этом вскользь, но это слишком печально. Поэтому решили плыть по течению и решать дела по мере их поступления.

Сижу на одном из трех чемоданов и не понимаю, как я тут успела разжиться за год. Столько барахла… И ведь все хочется забрать с собой. Даже чёртовы три килограмма конспектов захватила… Может быть, это уже синдром Плюшкина?

Джей возвращается раньше, что меня безмерно радует. Его печальный взгляд скользит по моим вещам и возвращается ко мне.

— Are you sure? (Ты уверена?) — раз в сотый переспрашивает.

Вздыхаю, кивая.

— It's only for a year... You'll finish your studies and we'll think a little more about how we'll live on. (Это всего на год... Закончишь учебу, и мы еще немного подумаем, как нам жить дальше.)

Он пожимает плечами, уводя взгляд в сторону. Иногда я, правда, замечаю в нем повадки ещё слишком молодого парня. Не понимаю, что его во мне так привлекло. Я, конечно, слышала про милф, но я далековата ещё от этого статуса, а так я ведь черствая, как сухарь.

В отношениях с ним я похожа на унылую лужу. Или на бешенную обезьяну. Зависит от обострения моей «биполярочки». У меня нет этого диагноза, просто Илона постоянно так говорит.

Ему бы кого-нибудь помоложе. Ту, которая будет восхищаться его «Феррари», видом на Темзу и наслаждаться милыми романтическими подарками. А я какая-то прожженная. Уже ничего в этом мире не удивляет.

Ладно, загналась снова. Ну а что поделать? Я ведь и так переживаю постоянно, что обижаю его. Он хороший. Островок спокойствия в моем этом жестоком бушующем мире. Как отказаться от него? И как не причинить ему боль?

Мягко беру его за руку, ведя в комнату, где стоит рояль. Его лицо озаряет легкая улыбка.

— Play for me, (Сыграй мне,) — прошу, усаживаясь на диванчик. — I want to remember this moment. (Я хочу запомнить этот момент.)

Джеймс садится за музыкальный инструмент. Его длинные пальцы плавно скользят по клавишам, заполняя комнату первыми аккордами. Мелодия, поначалу плавная, задумчивая, постепенно набирает обороты.

Слышу некий трагизм... боль... печаль, но и в то же время некий стимул. Стимул жить, слышать, видеть и идти дальше несмотря ни на что.

Музыка стихает, и парень плавно поворачивает на меня голову.

— As always, great, (Как всегда, великолепно,) — выдыхаю, улыбнувшись. — I'm going to miss this. (Я буду скучать по этому.)

Он встаёт из-за рояля и подходит ко мне. Присаживается на корточки возле дивана, оказываясь между моих коленей.

— Then I will call you every night and play, (Тогда я буду звонить тебе каждый вечер и играть,) — улыбается он грустно, но глаза горят серьезностью.

Обхватываю руками его плечи, притягивая для поцелуя. Он отвечает на поцелуй медленно, словно запоминая каждый изгиб моих губ, как будто знает, что скоро наши пути разойдутся, хоть и на короткое время.

Его руки ласково скользят по моему телу, снимая одежду. Без лишних слов, без спешки. Каждое его прикосновение — это признание в любви, тихая мольба остаться.

И я отвечаю ему. Отдаюсь моменту чувственности, понимая, что скоро мне придется уехать, оставить его здесь, в другой стране, пока сама я буду покорять вершины.

Он целует меня в шею, спускаясь ниже, к груди. Его дыхание горячее, влажное. Чувствую, как его руки сжимают мои бедра, притягивая ближе.

Отвечаю на его ласки, стараясь запомнить каждое ощущение, каждый момент близости. Это наш способ попрощаться, наш способ сказать: «Я буду скучать».

Мы занимаемся любовью, нежно и страстно одновременно. В каждом движении, в каждом вздохе — тоска и предвкушение скорой разлуки.

*****

Хитроу гудит, как переполненный улей. Вокруг снуют люди, чемоданы катятся по блестящему полу, а объявления о задержках рейсов звучат как фоновая музыка к моей собственной драме.

Джеймс и Илона стоят рядом, их лица — отражение моих собственных противоречивых чувств.

Илона рыдает навзрыд, уткнувшись мне в плечо. Её слезы пачкают мое серое пальто, но я даже не замечаю. Сама стою на грани слез, сжимая в руке ее руку — холодную и дрожащую.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Джеймс, хоть и пытается придерживаться своего обычного, немного застенчивого юмора, не может скрыть грусти в своих глазах. Его улыбка натянута, как струна на старом рояле.

— Well... (Ну...) — выдыхает он, пытаясь отвлечь нас от взаимного рыдания. — Miss Volkova is officially heading off to conquer the heights of Russian business. Just don't forget to send a postcard with a view of the Kremlin, otherwise I'll suddenly think you're under the table with your ex-father-in-law, drinking vodka. (Мисс Волкова официально отправляется покорять вершины российского бизнеса. Только не забудь прислать открытку с видом на Кремль, а то я вдруг подумаю, что ты под столом с бывшим свекром водку пьешь)

Его попытка разрядить обстановку не работает. Илона всхлипывает ещё сильнее, а я чувствую, как комок подступает к горлу.

Мы обнимаемся втроём, молчаливое прощание, полное невысказанных слов и скрытых надежд. В этих объятиях я вдруг понимаю, насколько сильно мне будет их не хватать.

Илона — это моя семья, моя опора в любой точке мира, человек, который знает меня лучше, чем кто-либо.

Джеймс… Его любовь — это необычайно мягкий свет, который освещает все углы моей жизни. Я боюсь потерять и то, и другое.

— Не переживай, — говорю я, вытирая слезы Илоне. Голос дрожит, но я стараюсь звучать увереннее. — Мы будем постоянно созваниваться, видеозвонки, переписки... Я обещаю. И вообще, я вас обоих жду в любое время. И сама буду стараться выбираться чаще, когда немного устаканюсь.

Илона кивает, всё ещё плача, но её слезы уже не кажутся такими отчаянными. Джеймс крепко сжимает мою руку, его взгляд полон какой-то странной смеси тревоги и надежды. Он молчит, но я вижу, что он тоже даёт мне понять: «Я верю в тебя. Я буду ждать».

Объявляют мой рейс. Я отпускаю руки друзей, чувствуя, как в груди сжимается что-то тяжёлое. Образ Джеймса, с его грустными глазами и неуверенной улыбкой, будет преследовать меня на протяжении всего полёта.

В голове звучит его шутка про водку с Петром... И это, кажется, единственное, что способно принести хотя бы малую толику улыбки в этот тяжелый момент расставания.

В самолете, наблюдая за расстилающимися под крылом облаками, я чувствую себя одновременно пустой и наполненной энергией.

Пустой от разлуки с дорогими мне людьми, наполненной предвкушением неминуемых перемен в моей жизни. Перемен, к которым я, похоже, всё ещё не до конца готова. Но отступать — больше не в моих правилах.

8

«Инвестиционные высоты» — стеклянный небоскреб, выглядит ещё более угнетающе, чем я его помню.

Дождь заливает город. Стекла моей машины, которую я с восторгом забрала из гаража родителей, покрыты каплями, сверкающими под тусклым утренним светом.

Внутри здания все деловито, суетливо. Окутывает знакомый прилив энергии, тот адреналин, который всегда сопутствовал мне в деловых переговорах. В лифте я поправляюсь, одергиваю бежевый жакет, подтираю красную помаду.

Чувствую себя в своей стихии, снова Мирославой Ильинской, а не женщиной, ищущей утешения в чьих-то объятиях. Да, работа. То, что всегда отвлекало от всего, что происходило в моей жизни.

Поднимаюсь на свой привычный этаж. Секретарша, молодая девушка с уставшим лицом, удивленно поднимает брови, увидев меня. Снова новенькая.

Пропускаю её удивление, сразу направляясь в конференц-зал. За дверью слышен голос отца, спокойный, но с присущей ему железной твердостью.

Глубоко дышу, собираюсь с мыслями и решительно открываю дверь. Внутри пахнет дорогим кофе и чем-то неуловимо мужским — кожа, табак, власть.

Петр Волков уже здесь. Сидит рядом с отцом. Его взгляд с осторожным интересом скользит по мне.

— Мирослава, — говорит отец, не отрываясь от бумаг. Его голос тише, чем обычно. — Присаживайся. Подождем всех ещё несколько минут.

Я сажусь напротив них, стараясь сохранять спокойствие. Внутри же бурлит шторм из сомнений и надежд.

— Я рад тебе, — кивает Петр Иванович.

Рад? Очень интересно.

Ничего не отвечаю. Сухо киваю в ответ и смотрю только на отца. Тот наконец поднимает свой взгляд.

— Ты согласна? — переспрашивает он с осторожной надеждой.

Снова киваю, уже тверже. Язык что-ли онемел. Все слова рассыпались, как только я зашла.

— Но я не подпишу документы, пока не сменю фамилию, — наконец хоть что-то удается выдавить. — Поэтому мне нужна будет твоя помощь, чтобы сделать это немного быстрее. Так же, как вы провернули это на свадьбе.

Петр заинтересованно поднимает бровь. Вижу лёгкую иронию в его глазах.

— До сих пор? — произносит он. — Я думал, ты уже давно...

— Не было возможности, — отмахиваюсь нервно.

Не могу же я сказать ему, что внушила себе хоть какую-то связь с Владом таким образом.

— Я могу помочь, — пожимает плечами он, откидываясь на спинку стула. — Это делается за два дня. Тебе не обязательно откладывать принятие доли.

— Хотите делать двойную работу? — хмыкаю. — Нет уж, я хочу принять долю как Ильинская. Чтобы уход отца не был заметен.

На моих словах отец чуть улыбается. Петр тоже подхватывает его улыбку.

— Как скажешь, — отвечает Волков. — Давайте хотя бы ознакомимся с документами?

Отец кивает и протягивает мои экземпляры. Гуляю глазами по сливающимся воедино буквам. То же самое, что и в мой уход отсюда. Криво усмехаюсь.

— Перебрасываем, как горящий шар, эти доли, — бубню себе под нос, но чтобы услышали.

Читаю дальше.

Договор, черт возьми, на десять страниц.

Уткнувшись в бумагу, слышу, как позади открывается дверь. Понимаю, что руководители отделов начинают стекаться. Не обращаю внимания. Иду дальше глазами по тексту, пока мой взгляд не утыкается в шокирующую вещь.

— Двадцать пять процентов снова у Влада? — удивлённо проговариваю.

Смотрю сначала на отца, потом на Петра. Их взгляд уперся за мою спину.

— Они и не переставали быть моими, — насмешка сзади — как вспышка молнии среди ночного неба.

А дальше... Дальше мы все знаем, что идут раскаты грома.

Сердце пропускает удары, а по венам растекается раскалённое железо. Я резко поворачиваю голову, и мои глаза встречаются с его. Моргаю, переставая осознавать реальность происходящего.

Живой, здоровый, стоит в дверях конференц-зала, словно призрак из моего прошлого.

Стоит...

Не отрываю взгляд от его лица, рассматриваю каждую частичку. Будто ничего страшного с ним не произошло.

Будто той аварии и не было. Не было ужасно сложных операций, травм, дыры в голове, сломанной руки, парализованного наполовину тела.

Той ужасной клинической смерти.

Как будто мне все это приснилось.

Его лицо не изувечено шрамами, немного заросло щетиной, добавляя ему какой-то непривычной грубости. Но глаза... Всё те же яркие зеленые глаза, которые всегда сводили меня с ума даже во снах.

Он жив, а я, кажется, умираю. Умираю от его взгляда.

Воздух словно застывает. Петр Иванович и отец будто совсем не удивлены его появлению. И это... Это хоть как-то даёт понять, что меня не накрыло снова.

— Влад... — выдыхаю я, голос едва слышно.

Это больше шепот, чем высказывание. Не могу поверить своим глазам.

Он медленно подходит, его походка уверенная и грациозная, как и прежде. Кажется, он стал ещё крупнее, чем был до аварии.

Не толще, а мускулистее. Разве такое возможно? Хотя... Может, я просто уже забыла, какой он был? В глазах всегда стоял образ нашей последней встречи.

Он останавливается в нескольких шагах от меня, его взгляд не отрывается от моего лица.

— Соскучилась? — говорит он, его голос спокойный, чуть ироничный.

Соскучилась? Безумно. До дрожи в коленях, до боли в груди. Как же остро я это ощущаю снова. Вот теперь точно онемел язык. Да и вообще все онемело. Атрофировалось.

Влад садится на стул рядом, и его тепло ударной волной врезается в меня. Я чувствую его запах. Тот самый аромат. Мужская энергетика, которая одновременно пугала и приманивала, как светлячка на лампочку.

— Что... Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, стараясь собрать связное предложение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И этот вопрос прозвучал глупее, чем я рассчитывала.

— Да вот узнал, что моя жена собирается стать главным акционером, — отвечает он, его губы изгибаются в легкой улыбке. — Разве я мог пропустить это?

— Б-бывшая жена, — хрипло поправляю. — Ты... уже поправился?

Ещё один тупой вопрос. Вижу же сама. Он как будто эликсир здоровья выпил.

Усмехается, и эта усмешка заставляет меня вспомнить столько моментов из нашего прошлого, что хочется провалиться сквозь землю. Вспоминаю его улыбку, его прикосновения, его запах. Всё это как резкие удары током, проходящие сквозь меня.

— Медицина творит чудеса, Мирослава, — отвечает он, и в его голосе нет ни капли сожаления о том, что пережил. Наоборот, в нём слышится уверенность, даже триумф. — А что касается моего возвращения... Мой отец всегда ценил преданность. И я, как видишь, верен своим обязательствам. Даже если они заключаются в возвращении в компанию, которую я ненавидел больше, чем ты меня.

Его слова звучат как удар. Ненавидел больше, чем я его?

Я?

Да я не отходила от его постели полгода!

Сердце сжимается от этой мысли.

Поворачиваюсь к Петру, который наблюдает за нами с неким озорством в глазах, к отцу, который блестит надеждой. Понимаю, что это все не решение одного дня. Это было запланировано заранее.

— Папа, — произношу тихо, пытаясь сдержать всю свою злость, подкатывающую изнутри. — Ты не говорил мне, что мы втроём будем. Ты говорил мне только о Петре... Что за игры? Вы оба снова пытаетесь сделать из меня идиотку? Вместе с этим... восставшим из пепла.

Нервно киваю в сторону Влада. Мне нужно срочно перевести свои эмоции в привычную ненависть, чтобы тут же не растечься лужицей от пьянящего бархатного голоса.

Честно говоря, мне безумно хочется прикоснуться к нему. Просто ощутить теплую плоть. Понять, что это правда. Я ведь по-настоящему рада, что реабилитация пошла ему на пользу. Но я помню, как мы расстались, и не собираюсь тут снова вымаливать прощение.

Гнев, кипящий внутри, угрожает выплеснуться наружу. Я чувствую, как мои пальцы сжимаются в кулаки.

Влад наблюдает за моей реакцией, его взгляд — смесь иронии и чего-то ещё... Чего-то, что я не могу расшифровать. Но его напускное безразличие как-будто не такое уж и прочное. Проскальзывают все же в его глазах некие эмоции...

Отец вздыхает, потирает виски.

— Влад просто изъявил желание вернуться в компанию... — начинает он, но я перебиваю его.

— Когда? Вчера? — мой голос срывается. — Решил и тут же прилетел, и вы не успели даже среагировать?

— Мирослава, — вмешивается Петр Иванович, его голос спокойный, но в нем слышится стальная твердость. — Ты действительно хочешь вернуться на два года назад и устраивать свои представления?

— Да вы постоянно мне врёте! — перебиваю я, вскакивая со стула. Гнев больше не сдерживается. Он вырывается наружу, словно дикий зверь. — Как я могу доверять своим будущим бизнес-партнерам, если они только и делают, что лгут и скрывают правду?

— Мира, это я попросил их не говорить ничего заранее, — Влад оказывается неожиданно близко, его рука мягко, но уверенно ложится мне на плечо. — Успокойся. Обсудим все как взрослые люди, хорошо?

Бархатистый, низкий голос окутывает меня, словно шелк. Парализует мою волю.

Я даже не ожидала от себя самой, что его эта мягкость, граничащая со стальной уверенностью, так сильно подействует на меня.

Смотрю в его глаза, в которые хотела вцепиться лишь пару секунд назад, и понимаю, что сейчас я только хочу раствориться в них. Что-то давно забытое зашевелилось внутри, заставляя меня подчиниться и молча сесть обратно.

Влад отпускает мое плечо, и я ощущаю неприятный укол пустоты. Будто он вместе с этим вырвал часть меня.

Отец, удовлетворенный моим резким успокоением, прокашливается.

— Ну так что? — он указывает на договора. — Начнем обсуждение деталей? Вас будет трое, а это значит, что и обязанности по руководству придется перераспределить.

Пытаюсь взять себя в руки. Посмотреть на ситуацию с другой стороны. Но рациональные мысли разбегаются по сторонам.

Я в шоке. До сих пор в шоке и от наполняющих меня противоречивых эмоций. Сижу на грани срыва.

Не была готова к этому. К его появлению. Да кто вообще может быть готов к подобному? Если бы мне изначально сказали, что он вернётся, я бы в другом направлении обдумывала свое решение. И взвешивала бы не риски бизнес-потерь, а риск потери своей жизни.

Но ведь я теперь настроилась. И в моих планах изначально было желание утереть нос всем. И, наверное, ему — в большем числе.

— Банк и страховая, — произношу, все еще пребывая в неком оцепенении. — Я беру их на себя. Дальше делите сами.

Тишина снова повисла в воздухе, густая и вязкая, как смола. Петр Иванович, с привычным выражением безмятежной уверенности на лице, начинает что-то писать в своем блокноте.

Отец смотрит на меня, в его глазах смешались удивление и скрытая надежда. Влад молчит, наблюдая за нами с нескрываемым интересом. Его молчание давит сильнее любых слов.

— Ты уверена, что готова сразу же взять на себя эту нагрузку? — наконец спрашивает отец, словно боясь нарушить хрупкий покой. — Может, для начала начнешь с чего-нибудь одного? Оставь банк, а Влад может продолжить заниматься страховой.

— Мое решение окончательное, — говорю я, стараясь звучать уверенно, хотя внутри меня бушует шторм. — Влад ненавидел страховую, и, на удивление, только я одна это заметила. Инвестиции — поистине «волковская» стихия. Заодно и автоломбард прихватите.

Это решение принимается не только на основе моих собственных способностей, но и на основе понимания ситуации.

Петр Иванович поднимает голову, его брови слегка сдвинуты.

— Интересная позиция… — медленно произносит он. — Надеюсь, что хоть помощь не будешь отвергать?

— Надеюсь, что помощь не понадобится, — отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие. — Я уверена в своих силах, и у меня уже есть неплохой план для повышения эффективности. Но также я хочу, чтобы и ваша часть была с полным и прозрачным доступом ко всем финансовым операциям, с ежемесячными отчетами, с независимым аудитом. Если мы хотим работать вместе, я должна хоть каплю начать вам доверять.

Влад впервые за этот разговор решает проговориться.

— Решила взять все под свой жёсткий контроль? — его голос спокойный, но в нем слышится сталь.

— Устрою вам презентацию на первом собрании совета директоров, — отвечаю сухо. — Конечно же, после того, как встану в должность.

— Как угодно, — говорит он, его губы склоняются в едва заметной улыбке.

Он смотрит своего отца, а затем снова переводит взгляд на меня. В этом взгляде чувствуется что-то невысказанное, загадочное, что нагнетает напряжение в комнате. И я чувствую, что это только начало.

— Тогда, когда твои новые документы будут готовы, мы сразу же оформляем сделку, — подытоживает отец.

— Новые документы? — переспрашивает Влад, приподнимая бровь. — Решила сменить личность перед тем, как взойти на трон?

— Сменить личность — не то выражение, — хмыкаю. — Это скорее... стереть клеймо.

Смотрю на обладателей ненавистной мне фамилии, и мои губы растягиваются в улыбке.

— Мирослава решила срочно сменить фамилию, — подхватывает иронию сына Петр. — Твоя ведь уже не актуальна.

Влад лишь хмыкает в ответ, не сводя с меня пристального взгляда.

— Это временно, — короткий ответ, который заставляет меня подпрыгнуть на месте.

Нервно хихикаю, но тут же осекаюсь. Даже думать не хочу, на что он намекает.

— Временно было ее присутствие в моих документах, — отвечаю едко. — Временно и глупо.

Волков-младший буравит меня взглядом, от которого у меня волосы на затылке шевелятся. Черт возьми… Он же и правда здесь?

Отворачиваюсь от него. Смотрю на отца, настроение которого уже чуть помрачнело. Побаивается, что я передумаю на полпути. И, честно говоря, желание такое есть, но теперь, учитывая, что я распрощалась с жизнью в Лондоне и первый раз за долгое время снова ощутила этот азарт к жизни…

Не думаю, что менять планы из-за возвращения моего бывшего мужа принесет мне успокоение.

Встаю. Пора заканчивать эти пустые переговоры. Уже и так ясно, что эта встреча была назначена только для того, чтобы продемонстрировать мне вернувшегося из ада. Пора готовиться к делам.

— Мирослава, может, пообедаем? — спрашивает отец, вставая за мной следом.

Поджимаю губы. Снова выслушивать его наставления на путь истинный? Ну уж нет. Есть план получше…

— Прости, отец, у меня ещё есть несколько дел, — отвечаю, невольно глядя на Волковых. — И мне нужно приступить к ним как можно скорее.

Выхожу из зала, прежде чем они успевают мне что-то сказать. Чувствую, как напряжение спадает, оставляя после себя легкую дрожь в руках. Воздух в коридоре кажется свежим, в отличие от сдавленной атмосферы комнаты переговоров.

Я машинально направляюсь к своему кабинету, на ходу проверяя телефон. Несколько пропущенных звонков от Джеймса. Позже перезвоню. Сейчас мне нужно сосредоточиться.

Мой кабинет совсем не изменился. Все те же темные стены, окно, которое пропускает недостаточно света, и стол, который напоминает мне совсем не о работе.

Ненавижу это место. В голове рождается греющая мысль о том, что когда я приму активы отца, захвачу и его просторный кабинет. Снесу стену, которая отгораживает от коридора, и заменю ее на стеклянную. Это же сказка — видеть, что происходит в офисе, не выходя из кабинета.

А эти пусть и дальше в своих бункерах прячутся.

Сажусь за стол, разворачиваю записную книжку. Первое, что нужно сделать, — проанализировать структуру «Инвестиционных Высот». Надо четко понимать, с чем я имею дело.

Сейчас, конечно, началась небольшая разруха. Когда мы с Владом... отсутствовали, наши отцы тянули на себе все вдвоем, и, конечно, это немного пошатнуло жесткую систему управления.

Внезапно раздается стук в дверь.

— Войдите, — отвечаю, не отрываясь от своих записей.

В кабинет заходит секретарь, та самая новенькая, молодая девушка с именем Светлана. Она держит в руках папку.

— Мирослава Игоревна, это документы по предыдущим сделкам, господин Ильинский попросил вас ознакомиться, — говорит она тихо. — И еще... Господин Волков просил вас зайти к нему в кабинет, как только у вас будет свободная минута.

— Уточняй, пожалуйста, какой Волков, — требую с долей раздражения. — У нас их два.

— В-Владислав Петрович, — заикается девушка. — Простите...

Ну конечно, стоило ли сомневаться.

— Передай Владиславу Петровичу, что у меня каждая минута на счету. И если ему так угодно, пусть сам идет сюда. И, пожалуйста, собери мне полный отчет о финансовом состоянии компании за последние два года. В электронном виде, с детальной расшифровкой.

— Конечно, Мирослава Игоревна, — отвечает Светлана и уходит.

Влад… Здесь.

Даже звучит странно. Учитывая мою пошатанную психику и то, что его образ преследовал меня очень долгое время, не даёт мне до конца осознать всю суть происходящего.

Как же страшно проснуться… Но думать о том, что он здесь не просто так, ещё страшнее. Мало ли что у него в голове… Да и я останусь одна. Против их семейства. Это ещё хуже…

Хотя… сейчас я свободна. Не сдержана оковами ненавистного брака, и надо мной не нависает отец, а это значит, что возможностей у меня теперь больше.

Волков так и не снизошел до меня. И это хорошо. У меня было достаточно времени, чтобы спокойно собрать всю необходимую информацию и поехать домой.

Конечно же, мне необходима поддержка сильной стороны. Того, кто действительно разбирается в этом…

9

Профессор Эндрюс, как всегда, приветлив и внимателен. Его веселое лицо высвечивается на экране моего ноутбука, освещая полумрак моей квартиры.

Он не скрывает радости от моего звонка, хоть и после моего выпуска прошло всего лишь два месяца. Радостно суетится, протирая камеру на своем гаджете.

Да, это мой скрытый козырь в борьбе за власть. Мой научный руководитель, который всегда наставлял меня на правильный путь.

Я излагаю свой план по захвату «Инвестиционных Высот», стараясь быть максимально лаконичной и точной. Но в то же время стараюсь не переходить на личности.

Роберт слушает, делая короткие заметки в своем блокноте. Его взгляд, спокойный и проницательный, не упускает ни одной детали.

Закончив, я с нетерпением жду его оценки.

— Miroslava, (Мирослава,) — начинает он, откладывая ручку, — your plan is… ambitious. You want to take control of the two most profitable parts of the company, leaving the to their partners with the less liquid assets. This will undoubtedly give you a significant advantage, but… risk? (Твой план... амбициозен. Ты хочешь взять под контроль две самые прибыльные части компании, оставив своим партнерам менее ликвидные активы. Это, несомненно, даст тебе значительное преимущество, но… риск?)

Я качаю головой, уже предвидя его возражения.

— The profit in a corporation is divided equally from all parts. Otherwise, there would be no point in merging two large empires if one owner received billions and the other a couple of hundred. (Прибыль в корпорации делится поровну со всех частей. В противном случае не было бы смысла в слиянии двух больших империй, если бы один владелец получил миллиарды, а другой пару сотен.) — проясняю.

— Right, (Верно,) — соглашается Эндрюс. — Then why are you want to take over the two most complicated industries? (Тогда почему ты хочешь взять под контроль две самые сложные отрасли?)

Хитро улыбаюсь.

— Revenge. (Месть.)

Слово сладко повисло в воздухе. Профессор Эндрюс поднял на меня брови, его взгляд стал еще пристальнее. Он молчит, давая мне самой развивать мысль.

— I'm not going to destroy business, (Я не собираюсь уничтожать бизнес,) — поясняю я, невозмутимо. — But I want to prove that I can manage better. That I can make «IV» more profitable than they ever imagined. This will be my best revenge - not destruction, but superiority. To prove that I am stronger, smarter, that their methods are outdated, and mine are the future. (Но я хочу доказать, что могу управлять лучше. Что я могу сделать «ИВ» более прибыльным, чем они когда-либо себе представляли. Это будет моей лучшей местью — не разрушение, а превосходство. Доказать, что я сильнее, умнее, что их методы устарели, а мои — будущее.)

Эндрюс кивает, задумчиво поглаживая подбородок.

— I understand, Miroslava. But this is a very risky plan. Banking and insurance are complex industries that require not only financial literacy, but also a deep understanding of political and economic processes. Are you ready for this level of responsibility? (Я понимаю, Мирослава. Но это очень рискованный план. Банковское дело и страхование — сложные отрасли, требующие не только финансовой грамотности, но и глубокое понимание политических и экономических процессов. Ты готова к такому уровню ответственности?)

— I'm not afraid to take risks, Professor. I know they won't let me lose everything, but I don't want to give them the satisfaction of my failure. (Я не боюсь рисковать, профессор. Я знаю, что они не позволят мне потерять все, но я не хочу доставлять им удовольствие от своей неудачи.)

Эндрюс молчит еще несколько мгновений, затем медленно кивает.

— Your ambition has always amazed me, (Твои амбиции всегда поражали меня,) — коротко улыбается. — And I know that you are capable of a lot, but I don’t understand why exactly you call me? (И я знаю, что ты способна на многое, но я не понимаю, почему ты именно мне звонишь?)

— You are my most beloved mentor, (Ты мой самый любимый наставник,) — подмигиваю, вызывая у него улыбку. — And I need your help with the presentation. Only you help me to properly structure thoughts, which are now in chaos. (И мне нужна твоя помощь с презентацией. Только ты помогаешь мне правильно структурировать мысли, которые сейчас находятся в хаосе.)

Роберт, с его мягкой улыбкой и проницательным взглядом, кивает, соглашаясь помочь.

— Let's start by defining key performance indicators for the banking sector. (Давай начнем с определения ключевых показателей эффективности для банковского сектора.) — говорит он, пока я беру чистый лист бумаги. — What metrics do you think are most important for assessing a bank's success in today's competitive environment? (Какие метрики, по твоему мнению, наиболее важны для оценки успешности работы банка в условиях современной конкуренции?)

Беру ручку, оставляя на бумаге след кривоватого почерка. Мои мысли, еще минуту назад хаотичные, теперь выстраиваются в стройные ряды.

— I think we need to look at a few key aspects, (Я думаю, нам нужно рассмотреть несколько ключевых аспектов,) — говорю я, — Return on equity (ROE), non-performing loan ratio, market share, asset quality and level of service digitalization. Customer satisfaction indicators should not be forgotten either. (Рентабельность собственного капитала (ROE), коэффициент неработающих кредитов, доля рынка, качество активов и уровень цифровизации услуг. Нельзя забывать и о показателях клиентской удовлетворенности.)

Профессор согласно кивает, тоже взяв в руки листок. Мы обсуждаем каждую метрику подробно, рассматривая сильные и слабые стороны различных подходов к их анализу.

Обсуждение затягивается, мы погружаемся в детали, анализируя финансовые отчеты, графики, статистические данные — всё то, что я прихватила из офиса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Время летит незаметно. И от работы меня отрывает только звонок Джеймса. Обещаю перезвонить ему чуть позже и продолжаю разговор с профессором.

Заканчиваем составлять план ближе к полуночи. По его времени. Я виновато откладываю все свои записи в сторону, глядя в экран.

— Sorry, I completely forgot that I'm the only one of us who doesn't have to run to class at nine in the morning tomorrow. (Извини, я совсем забыла, что я единственная из нас, кому завтра не нужно бежать на занятия в девять утра.)

Роберт качает головой с грустной улыбкой.

— You didn't keep me. No one is waiting for me at home anyway. (Ты меня не задержала. Меня все равно дома никто не ждет.) — произносит он на выдохе.

— And your husband? (А твой муж?) — удивлённо поднимаю бровь.

Никогда к этому не привыкну...

Роберт отмахивается и уводит взгляд от экрана. Он кажется расстроенным.

Я уважаю Роберта, пока не вспоминаю, что он не хозяин своей собственной ж...

— We had a fight, (Мы поссорились,) — произносит он.

Делаю озабоченное лицо, чуть поправляю крышку ноутбука, чтобы было лучше меня видно.

— Do you want to talk? Don't expect any good advice from me, though. My personal life leaves much to be desired... (Хочешь поговорить? Но не жди от меня хороших советов. Моя личная жизнь оставляет желать лучшего...)

Он возвращает на меня взгляд и я вижу, что он благодарен мне за этот жест. Качает головой с легкой улыбкой.

— Everything is fine, (Все хорошо,) — тихо произносит он. — Quarrels in the family are normal. If people in love do not quarrel, then there are no feelings between them. (Ссоры в семье — это нормально. Если влюбленные люди не ссорятся, значит, между ними нет чувств.)

Классное замечание. А главное, имеет смысл. Если нет разногласий, даже мелких, то это скорее попахивает безразличием. А безразличие — это что? Это полное отсутствие заинтересованности в человеке.

Ведь даже отрицательные эмоции — это уже признак некой заинтересованности.

Загрузил меня, философ чертов!

Вздыхаю. Искренне благодарю его за помощь. Мы обмениваемся ещё парой новостей, не касающихся темы бизнеса. Смешит меня рассказами о первокурсниках.

Я делюсь с ним своими воспоминаниями о дне сдачи моей диссертации. Он подхватывает, напоминая, с каким лицом я ожидала своей очереди. Полное безразличие на фоне трясущихся студентов.

Все же заканчиваем разговор, и я уже с приблизительным планом приступаю к созданию качественной презентации. Чтобы все присутствующие рты пораскрывали от моего профессионализма. А у Волковых закрался страх о том, что их фамилия и правда уйдет в небытие, после того как я выстрелю.

10

Итак. Что мы имеем: пятьдесят процентов акций компании, которую я ненавидела больше всего на свете. Больной отец, который собрался свалить с матерью под старость лет на побережье Черного моря. Бывший муж и свекр в качестве деловых партнеров и возлюбленный, который находится в другой стране.

Держимся, держимся.

Эндрюс, как мой настоящий “темный лорд”, помогает мне разработать правильную стратегию ведения дел в компании.

Конечно, немаловажной частью является заслужить уважение руководителей отделов. Понятное дело, что они не будут вступать со мной в открытые споры. Никто не рискнет потерять нагретое местечко, но мне необходимо заслужить их настоящее уважение и доверие.

Репутация у меня, конечно, не блистательна, после моих истерических выходок и пьяных пируэтов. Будем исправлять. Не зря же я потратила еще почти полтора года на учебу. Дисциплине тоже учили, и мне пора бы применить ее на практике.

Встречайте — Мирослава Игоревна Ильинская. Обновленная, жёсткая, бескомпромиссная бизнес-леди. Палец в рот не клади, откушу по локоть.

Каждый день повторяю себе это перед зеркалом. Настраиваю на предстоящий день. Репетирую холодный расчет в глазах, вежливую короткую улыбку, не доходящую до глаз, и манеру держаться стойко на любых переговорах.

Но в то же время настраиваюсь не потерять себя настоящую. Не ожесточиться вконец. Не хочу стать подобием своего отца, у которого атрофировались все человеческие чувства. Теперь вот страдает оттого, как они болезненно возрождаются под шестьдесят.

Не меньше удивляет снисходительность Петра ко мне. Ко всем моим решениям.

По сути дела, он ничего не потерял. Он и раньше занимался инвестиционным бизнесом, и перемены его не особо коснулись, но то, как он учтиво дает мне зеленый свет на все мои решения, немного удивляет.

Что до Влада… Он и раньше был профессиональный раздолбай. Умный, расчетливый и любитель нанять кучу людей для лишней работы. Сейчас же меня удивляет, как он за все берется сам.

В его распоряжении автоломбард и аналитическая часть инвестиционного бизнеса. Он почти не вылезает со своего кабинета, и мы пересекаемся только в коридоре или же на общих собраниях.

Пока не лезу к ним. Занимаюсь конкретно своими задачами. Но все же планирую частенько устраивать «провокационные» проверки на их отделы. Хоть я и уверена в их честности по отношению к компании, нужно же мне хоть как-то бесить их, раз по-другому не выходит.

Плыву по течению. Роберт дал мне правильный совет не торопиться в принятии решений. Сначала мне нужно удержаться на новых обязанностях, привыкнуть к этому грузу ответственности, а потом уже и на другие отделы заглядываться со своим невидимым «влиянием».

Вот и слушаю его. И поступаю грамотно. Надеюсь. Да и все как-то тихо и спокойно, что моя жажда поставить всех на колени немного притупляется. Это позволяет мне все обдумывать без лишних эмоций.

Солнечный свет, пробивающийся сквозь панорамные окна моего прежнего кабинета, освещает блестящие поверхности стола, обложенного документами.

Я уже полноценно заняла кабинет отца. Еще до того, как он ушел из компании... Но он посмеялся и одобрительно похлопал меня по плечу. Ещё бы... Я же оправдала все надежды.

Ну как заняла... Пока только присвоила себе. Сейчас там происходит кардинальный ремонт. Осветляют стены, меняют мебель и, конечно же, врезают в стену огромную стеклянную пластину. Я уже вся в предвкушении, каждый день пристаю к работникам с вопросами об окончании работ.

Хоть какой-то райский уголок у меня будет.

Характерный шум свидетельствует о том, что работники уже пришли с обеда. И снова стучат, сверлят и не стесняются слушать азиатские мотивы на старенькой колонке.

Надеваю наушники, чтобы хоть как-то абстрагироваться от посторонних звуков и продолжить работу. В ушах играет приятный мотив любимой песни.

Так растворяюсь в музыке, что расслабленно откидываюсь на спинку кресла, прикрыв глаза. Вообще-то нужно давать отдыхать глазам от экрана компьютера каждые пятнадцать минут! Не вздумайте осуждать меня за безделье.

Позволяю музыке плавно окутывать мой разум, уносить подальше от тревожных мыслей. Надеюсь, я не подпеваю на весь офис, потому что знакомые слова вырываются из приоткрытого рта машинально.

Аромат — терпкий, немного резкий, с древесными нотами — знакомый до боли, резко бьёт в нос. Сердце пропускает удар, когда горячая рука скользит по моей ноге, лёгкая, насмешливая. Резко открываю глаза и выдергиваю наушник.

Влад стоит, облокотившись на мой стол, с той же самодовольной улыбкой, что и всегда. Его взгляд — насмешливый, проницательный, словно он видит меня насквозь.

— Так вот чем занимается наша бизнес-леди? — спрашивает он низко, бархатно. — А по стране уже гастролируешь?

Его рука ещё мгновение остаётся на моём бедре, прежде чем он лениво убирает её, словно показывая, что он может это сделать в любой момент.

Я пытаюсь совладать с внезапно нахлынувшим раздражением и стыдом. Этот человек умеет выводить меня из себя с неимоверной невозмутимостью и… наглостью.

— Влад, — шиплю я, стараясь сдержать гнев. — Что тебе нужно? И ещё раз тронешь меня, я тебе все кости переломаю.

Он смеётся, тихий, глубокий смех, который сотрясает его плечи.

— Разве можно удержаться? — спрашивает он, чуть наклоняясь ко мне. — Когда-то это всё было моим.

Скользит горящим взглядом по моему телу сверху вниз. В его глазах я всегда чувствую себя обнажённой. Да и видел он там всё, что скрывать-то.

Нервно дёргаю ногой, откатываясь на кресле от него подальше.

— То, что ты себе сам присвоил, не означает, что оно принадлежало тебе по-настоящему, — произношу, небрежно складывая наушники в чехол.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он криво усмехается и скрещивает руки на груди. Чуть наклоняет голову вбок, всё ещё блуждая по мне глазами. Выглядит так, как будто готов в любой момент наброситься на меня.

— Как скажешь, — пожимает плечами. — Значит, вернёмся к самому началу.

— Волков, ты чего хочешь? — перебиваю его. — Зачем пришел? Бесить меня опять?

— Соскучился, — продолжает издеваться. — Ты как встала в должность, так тебя почти не поймать.

Не могу сдержать смешок. Качаю головой.

— Так и не лови, — взмахиваю рукой на выход. — Иди. Поработай.

Влад усмехается, и в его глазах мелькает что-то неуловимое — смесь иронии и, кажется, настоящего интереса. Он отступает от стола, выпрямляется в полный рост, и в его позе нет уже той навязчивой фамильярности.

— Ты совсем не изменилась, Мира, — замечает он, голос его становится более спокойным, лишённым прежней насмешливости. — Такая же… резкая. И всё также легковоспламеняемая.

Сжимаю кулаки, стараясь не выдать своего раздражения. Его слова звучат как оценка, холодная и беспристрастная, но в них есть что-то ещё… Признание? Или просто ещё один его манипулятивный ход?

— Мне нужно сосредоточиться на работе, Влад, — говорю я холодно, стараясь не смотреть ему в глаза. — И тебе тоже стоит позаботиться о своих обязанностях.

— Обязанности… — повторяет он, словно вкушая это слово. — А что, если моя главная обязанность — это ты?

Этот вопрос застает меня врасплох. Он высказан спокойно, без нажима, но в нем заключена вся его бывшая власть надо мной. Я чувствую, как по шее пробегает холодная дрожь. И в этот момент я понимаю, что его появление здесь — не просто случайность. Что-то еще движет им, что-то, что он пока скрывает.

— Не смеши меня, — отвечаю я твердо, хотя внутри всё переворачивается. — Я тут вообще-то строю свою жизнь заново.

— А что, если я сделаю то, что заставит тебя сомневаться во всех твоих решениях? — спрашивает он, приближаясь ко мне. Его глаза темнеют.

Он останавливается в шаге от меня, и в воздухе вновь появляется та невыносимая напряженность. Я чувствую его присутствие как нечто плотное, давящее.

Снова так близко. Захватил меня в ловушку, схватившись руками за подлокотники моего кресла, отрезая мне все пути для отступления.

Сердце колотится как бешеное. Его дыхание обжигает мое лицо. Не дышу. Замираю, как статуя, боясь пошевелиться. Снова это чувство… Снова я растекаюсь, растворяюсь от влияния этого мужчины.

Чувствую, как напрягаются мышцы его рук, как его пальцы едва касаются моих плеч. Молчание тянется, густое и липкое, как смола. В нем нет угрозы, нет агрессии, только… ожидание. Ожидание чего-то, чего я боюсь и одновременно, глупо, жду.

— Мира, — произносит он, и это имя звучит с какой-то непривычной нежностью, — ты знаешь, что я способен на многое, чтобы добиться своего. А ты — моя.

Пытаюсь отстраниться, но его руки снова придвигают кресло. Я чувствую его тепло через ткань моей блузки, и это тепло… Оно не отталкивает. Оно привлекает. Заставляет сдаться.

— Влад, — шепчу я, голос мой дрожит, — пожалуйста…

— Пожалуйста, что? — спрашивает он, его взгляд пронзает меня насквозь. В нем нет уже иронии, только глубокая, почти болезненная серьезность. — Пожалуйста, остановись? Пожалуйста, вернись? Пожалуйста... что?

Он наклоняется еще ближе, и я чувствую его дыхание на своих губах. Запах его парфюма, его тепло, его сила… Все это обволакивает меня, оглушает, лишает способности мыслить рационально.

— Я… я не могу, — бормочу я, и в моих словах нет уверенности.

Чувствую, как рушится вся моя выстроенная стена из рациональности и контроля. Он разрушает её своим простым присутствием, своим взглядом, своим телом, находящимся так близко.

— Не можешь что, Мирослава? — снова грубо разрезает тишину. — Показать, что все еще любишь меня?

Его глаза сверкают на дневном свету, заставляя меня задуматься…

— Ты же сам...

Он не дает мне закончить. Жадно впивается в мои губы поцелуем, забивая обратно все мои слова. Это не нежный, успокаивающий жест, а требовательное завоевание. Он целует меня так, словно хочет выжечь свое имя на моих губах, в моей душе.

Поднимает меня на ноги рывком, как тряпичную куклу, прижимая к себе и углубляя поцелуй. Его язык проникает в мой рот, исследуя каждый уголок, дразня и подчиняя.

Зубы слегка прикусывают нижнюю губу, заставляя вздрогнуть. Вкус крови. Металл на языке. Ярость. Его ярость. Моя.

Поцелуй, выбивающий воздух из лёгких и заставляющий израненное сердце остановиться.

Единственные губы, которые могут полностью подчинить мою волю. Отключить разум.

Дьявол.

Мой дьявол.

Ненавижу так же сильно, как и люблю.

Неужели это правда?

Как удар током. Все воспоминания, все обиды, вся боль — все смешивается в один огненный ком, который взрывается внутри меня.

Эти губы — яд и противоядие одновременно. Пытаюсь отстраниться, но он прижимает меня к себе еще сильнее, не давая ни единого шанса на сопротивление.

Рука обхватывают мой затылок, притягивая ближе, так, что между нами не остается ни малейшего зазора.

Отвечаю на поцелуй вопреки здравому смыслу, вопреки всей той боли, что он мне причинил. Мое тело предает меня, откликаясь на каждое его прикосновение.

Если это снова галлюцинация или сон... То я точно пропала...

Все мои доводы, все мои рациональные мысли испаряются, словно дым. Остается только он, его вкус, его запах, его прикосновения.

Я чувствую, как мои руки невольно поднимаются, обхватывая его шею. Пальцы запутываются в его волосах, притягивая его еще ближе.

Я знаю, что это неправильно. Знаю, что он играет со мной, использует мою слабость. Но в этот момент мне все равно. Мне просто хочется этого поцелуя, его прикосновений, его тела рядом. Я позволяю себе утонуть в этом мимолетном безумии, забывая обо всем на свете.

Его руки скользят вниз по моей спине, останавливаясь на талии. Он прижимает меня к себе так сильно, что я чувствую каждый изгиб его тела.

Знаю, что должна остановиться, пока не стало слишком поздно. Но ноги словно приросли к полу.

Желанные губы перемещаются на мою шею. Рука на затылке снова сжимает волосы.

Слишком реально…

Все это. Слишком ощутимо…

Его поцелуи становятся более настойчивыми, более требовательными. Он словно пытается вытянуть из меня всю душу.

Забери меня всю... Забери без остатка. Боже, как же сильно я скучаю....

Но не может же быть все так просто. Настойчивый стук в дверь отрезвляет меня, и я отпрыгиваю от этого зверя, терзающего меня, как можно дальше.

Меня трясет как осенний лист на ветру. Черт побери! Хочу же... Как бешенная. И как всегда в голове — бардак. Меня швыряет из стороны в сторону. Мысли мечутся, как тараканы под включенным светом.

Стук в дверь повторяется, настойчивый и требовательный. Влад чуть отходит назад, его лицо нечитаемо. Он выглядит... удивленным? Разочарованным? Или это всего лишь маска?

— Кто бы это мог быть? — произносит он, голос его спокоен, словно ничего не произошло.

Словно мы просто обсуждали последние финансовые отчеты. Эта его способность мгновенно переключаться с одного состояния на другое удивительна и пугает.

Он идет к двери, останавливаясь перед ней. Его рука зависает над ручкой.

— Может, это твой английский денди? — говорит он, взглянув на меня с легкой усмешкой.

В его глазах играет что-то неуловимое, что-то, что заставляет меня вздрагивать. Он знает, как играть на моих чувствах, как марионеткой дергать за нити моего сердца.

Я молчу, пытаюсь прийти в себя. Мой костюм смялся, волосы распущены, а на губах еще чувствуется вкус его поцелуев. Вкус победы и поражения одновременно. Нервно поправляюсь, пытаясь придать себе более непринужденный вид. Но разве это сейчас возможно?

Влад открывает дверь, пропуская молодую женщину в строгом костюме. Сквозь пелену наваждения узнаю в ней секретаршу гендиректора страховой. Она держит в руках папку с документами. Ее лицо выражает заинтересованность.

— Здравствуйте, Владислав Петрович, — произносит она холодно. — Мирослава Игоревна, извините, что я помешала, но мне необходима ваша подпись на этих документах. Это очень срочно.

Влад невозмутимо берет из ее рук папку, пролистывает и ставит подписи. Все его внимание сосредоточено на работе. Он словно забыл о том, что еще несколько минут назад предавался страсти.

Его преображение поражает: он снова строгий, сосредоточенный, холодный и расчетливый бизнесмен. Кажется, что любовный порыв был лишь кратковременным увлечением, не оставляющим никаких следов.

Женщина немного опешила от его инициативы. А я, черт возьми, вообще не удивлена. Разобравшись с документами, Волков вручает ей папку обратно и кивает на выход. Та спешит ретироваться, бросив напоследок короткий взгляд на меня.

Влад снова закрывает дверь. Его взгляд останавливается на моем мятом костюме. Уголки губ едва заметно поднялись. Чувствую на своей коже, как он манипулирует мной, как игрушкой. Опасная игра. И я снова рискую проиграть.

— Продолжим? — спрашивает он, снова приближаясь ко мне.

И я вижу, что кратковременным был его порыв поиграть в бизнесмена. А вот как раз сейчас его эмоции настоящие.

Он, словно хищник, медленно и грациозно загоняет свою добычу в угол. И моя ошибка была в том, что я показала ему готовность стать его добычей.

11

Его слова висят в воздухе, тяжелые и липкие, как смола. Я чувствую, как кровь отливает от лица, оставляя за собой пустоту.

В его глазах — не победа, а что-то более сложное: удовлетворение, возможно, даже… скука? Как будто он уже прошел этот этап, а я еще только начинаю осознавать глубину своей ошибки.

Его близость, его запах — всё это до сих пор ощутимо на моей коже, смешиваясь с горьким привкусом понимания моей слабости.

Молчу, глаза устремлены на пол, на блестящий паркет, отражающий искаженное изображение моего лица.

Влад делает шаг ко мне, и я не отступаю. Не могу. Что-то внутри меня ломается, распадается на миллионы осколков. Это не страх, а какое-то оцепенение, парализующая нерешительность.

— Ты думаешь, я не вижу, что ты чувствуешь? — его голос звучит близко, с легким насмешливым оттенком.

Он проводит пальцем по линии моего подбородка, и от этого касания пробегает дрожь по всему телу.

— Я чувствую… ничего, — шиплю я, стараясь сдержать дрожь в голосе, но это звучит неубедительно даже для меня самой.

Ложь. Глупая, прозрачная ложь.

Он смеется, тихо, глубоко, и этот смех пронизывает меня насквозь, как острый нож.

— Не провоцируй меня, Мирослава. Ты слишком хорошо знаешь правила этой игры, чтобы притворяться.

Обессиленно возвращаюсь в кресло.

— Что ты хочешь? — спрашиваю я, голос едва слышен.

Он улыбается, и в этой улыбке — целая вечность боли и надежды. И я понимаю, что игра только начинается.

— Тебя, — короткий ответ вылетает с его губ. — Всё, что я хочу — это тебя. Где бы я ни был. В каком состоянии ни находился. Мои мысли всегда только о тебе.

— А я вот о тебе даже не вспоминала, — нервно веду головой. — И не буду.

— Не вспоминала? — приподнимает бровь. — А когда орала мое имя во снах, когда бухала? Добилась того, что белая горячка пришла. С моим участием.

Холодный пот выступает на спине. Он был в курсе происходящего…

— У меня был нервный срыв, — цежу сквозь зубы. — Из-за тебя, урода!

Вскакиваю и бью со всей силы по твердой груди.

— Я полгода молила Бога, чтобы ты выжил! — продолжаю срываться на крик. — А ты, сука, в один момент выкинул меня из своей жизни! Растоптал и уничтожил!

— Выкинул? — рычит он в ответ, жестко перехватывая мои запястья. — Или дал жить нормальной жизнью? Ты в браке ядом плескала, ненавидела меня. А когда я слег, так ты не отходила от меня! Меня бесило это. Бесило смотреть, как ты подыхаешь возле моей кровати! Почему, Мирослава? Почему мне стоило на том свете побывать, чтобы ты наконец перестала строить из себя жертву?

Тишина тянется между нами, тяжелая и напряженная. Я смотрю на него, на его лицо, искаженное болью и каким-то диким отчаянием. Он не играет. Сейчас он искренен, уязвим, и это пугает меня еще больше, чем его обычные манипуляции.

— Если бы я не сделала аборт, ты бы не сел за руль пьяным, — шепчу я. — Я ненавидела себя за это. Ломалась при каждом твоём ухудшении самочувствия. Когда ты чуть не умер… Эта минута дала мне понять, что если тебя не откачают, я не смогу жить дальше с этой виной.

— Дура! — бросает он яростно, отпуская меня. — Какая же ты дура! Я никогда не винил тебя в аварии. В этом виноват только я и охранники, которые не вырубили меня из-за долбанной «неприкосновенности».

— Я лишь хотела, чтобы ты жил, — всхлипываю. — Хотела быть рядом. Поставить тебя на ноги.

— Думаешь, я не видел, как ты мучаешься? — произносит он тихо, но в голосе слышится отчаяние. — Ты думаешь, я не знал, что ты чувствуешь?

Я поднимаю на него заплаканные глаза.

— Но я ведь убила нашего ребенка, — шепчу я, ком в горле мешает говорить. — Ты ведь не простил…

Влад облокачивается на стол, запускает руки в волосы.

— Мира, — говорит он мягко. — Это был твой выбор. Тяжелый, мучительный, но твой. И я понял его.

— Но ты ведь злился, — возражаю я, вспоминая его ярость в клинике после аборта.

— Злился, — признается он. — Злился на себя, на тебя, на весь мир. Но больше всего я злился от бессилия. Я не мог ничего изменить. Сам виноват, надо было…

Он замолкает. Его тяжёлый выдох больше похож на утробный рык. Ему больно. И я чувствую эту боль. Снова.

— Так нужно было, понимаешь? — поднимает на меня взгляд. — Нужно было принять жесткие меры. Отец, конечно, идиот старый… Слишком переборщил с ролью озлобленного. Я попросил его просто увезти тебя и дать понять, что все кончено. Чтобы ты знала, что обратно в Мюнхен пути нет.

— То есть все это было просто ради того, чтобы я начала жить без тебя? — переспрашиваю, не веря ушам. — Ты понимаешь вообще, как сильно сломал меня?

— По-другому ты бы не уехала, — пожимает плечами. — Я не знал, встану ли когда-нибудь. Поэтому просто отпустил тебя… Заставил жить дальше. Но сам… так и не смог жить без тебя.

Его слова ударяют в самое сердце. Разбивают на тысячи осколков мою израненную душу, которую я так долго собирала по частям.

Снова падаю в кресло. Чувствую себя выжатым лимоном. В голове пустота. А внутри все разрывается от мысли, что все это было лишь для того, чтобы я уехала.

С одной стороны, он дал мне толчок начать новую жизнь. Освободиться от брака, которого я изначально не желала. А с другой — он снова решил всё за меня.

— Я приехал, чтобы вернуть тебя, Мирослава, — Влад нарушает тишину, присаживаясь на корточки возле моих ног. — Теперь я уверен в завтрашнем дне и хочу, чтобы ты была рядом. Ты — моя. И ты знаешь это. Чувствуешь так же, как и я.

Качаю головой. Все это слишком. Слишком много. Слишком тяжело. Правда оказалась больнее лжи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как ты и хотел, я начала новую жизнь, — отвечаю тихо. — И ты не можешь просто так заявиться спустя почти два года и ждать, что я упаду в твои объятия. Этого не будет. Сейчас у меня есть Джеймс. И я не собираюсь менять настоящую любовь на сомнительное удовольствие. Ты… ты лишь в очередной раз доказал, что даже в уязвимом положении принял решение за меня. Снова заставил.

Говорю и сама не верю в то, что несу. Сердце о другом просит. Воет, желает. Но я не собираюсь просто так падать на колени и целовать ему ноги за хоть какое-то подобие признания. Он не изменился. Все такой же властный манипулятор. Берет все, что хочет.

В этот раз не получится взять меня силой. Пусть мучается. Добивается иными способами. Встает на колени. Просит прощения… Не знаю. Что угодно. Но не просто «подчиняй и властвуй».

Молчание повисло в воздухе, густое и липкое, как смола. Влад медленно поднимается, его лицо непроницаемо.

Он выглядит… разочарованным? Или это всего лишь маска, очередная роль в его бесконечной пьесе? Я наблюдаю за ним, стараясь разгадать выражение его зеленых, как весенняя трава после дождя, глаз, но они закрыты для меня, как запертая стальная дверь.

Поворачивается и идет к окну, его фигура резкая и напряженная, как натянутая струна. Я смотрю на него, чувствуя прилив странной смеси удовлетворения и вины. Удовлетворения от того, что я наконец-то поставила его на место, и вины за то, что причинила ему боль.

— Ты же понимаешь, что твой Джеймс всего лишь замена? — его голос звучит глухо, как из-под воды. Он не оборачивается. — Чем этот мальчик зацепил тебя так? Сколько ему лет? Двадцать?

— Он… он другой, — наконец нахожу слова, голос мой тихий и неуверенный. — Он не играет в игры.

— А я, значит, играю… — медленно поворачивается, и в его глазах не гнев, а глубокая печаль. — А ты, Мира? Ты не играешь? Не притворяешься? Сама же строишь из себя непонятно кого. Я, в отличие от тебя, хотя бы знаю, чего по-настоящему хочу и не боюсь признаться в этом ни себе, ни остальным.

— Я боюсь тебя, Влад, — признаюсь я честно. — Я боюсь своих чувств к тебе. Боюсь того, что могу снова потеряться в этом виртуозном океане твоих манипуляций. Я просто не хочу больше болеть.

— Боишься, потому что привыкла бороться со мной, — его голос смягчается. — Тебе нравится это больше. Чертова война… Иначе все это тебе просто наскучит. Никакая романтика и сладкие словечки не разожгут в тебе этот огонь. Настоящую страсть. Поэтому ты и прикрываешься этой напускной ненавистью. Но сейчас…

Он вздыхает, глубокий и продолжительный вздох. И я вижу, что он принимает решение.

— Обойдешься, — говорит он наконец, его голос спокоен, без намека на гнев или разочарование. — Я больше не буду подыгрывать тебе. Больше не выйдет строить из себя холодную стерву. Будем просто партнерами. Посмотрим, как долго ты продержишься быть со мной только в таком статусе.

Он поворачивается и уходит. А я так и остаюсь сидеть, глядя в одну точку перед собой. Как же хорошо он знает меня… Видит насквозь.

И как можно победить там, где я сама хочу проиграть?

12

В голове все еще гудит от последнего разговора. Его слова, пронзительные и точные, как выстрелы, отскакивают от стенок моего сознания.

«Партнёры» — это слово эхом разносится в моей голове. Звучит так холодно, так… официально. И вроде как я и добивалась этого, но почему сейчас так грустно?

Наверное, я действительно хотела, чтобы он умолял меня, просил прощения. Но этого не случится. И, честно говоря, у меня нет сил обижаться. Он прав, я сама играю, притворяюсь. Эта холодная маска… Она стала моей второй кожей.

Встаю, отряхивая юбку от несуществующей пыли. Надо собраться.

Выхожу из кабинета, чувствуя на себе взгляды снующих в коридоре сотрудников. Попытка выглядеть спокойной и уверенной дается с трудом.

В лифте, глядя на свое отражение в зеркальную поверхность на стене, пытаюсь привести себя в порядок. Накатывает усталость, но я подавляю желание просто рухнуть куда-нибудь и разреветься. Этим займемся дома, в одиночестве.

Захожу в кафе неподалеку от офиса. Заказываю лёгкий салат, жульен и кофе. Необычный аппетит разыгрался. Все это из-за нервов. Но лучше есть как не в себя, чем пить.

Решаю позвонить Илоне. Нужно срочно рассказать обо всем, и, может, мне повезет услышать от нее хоть что-нибудь полезное. В последнее время мы очень мало общаемся. Надеюсь, она понимает, что мне тяжело пока адаптироваться.

Запихиваю в рот лист салата и роюсь в телефоне в поиске чата с подругой, но тут же на экране высвечивается имя моего парня. Меня окутывает стыд. Несравнимый ни с чем. Вина за произошедшее в офисе. Этот поцелуй… На который я ответила, уже можно сравнить с предательством.

Не говорила ему о неожиданном сотрудничестве с бывшим мужем. Он и так не в восторге от того, что нам пришлось разъехаться, а если ещё и узнает, что происходит здесь… Не знаю. Не хочу расстраивать его. Утаиваю часть правды. Не хватало ему ещё переживать о том, что я тут Владом воюю.

Все же решаюсь взять трубку. Он заметно веселеет, когда я рассказываю о том, что у меня все прекрасно получается.

Рассказывает о своих друзьях, с которыми они организовывают небольшую музыкальную группу. Хихикаю и лепечу ему в трубку слова поддержки и шутки о том, что не прощу ему ни одной фанатки, а у самой на душе кошки скребут.

Джей заявляет мне о своем желании приехать на рождественских каникулах. Весело подпрыгиваю от этой новости, вызывая негодование у посетителей кафе.

— This is the best news in recent days! And will you take Ilona with you? (Это лучшая новость за последние дни! А ты возьмешь Илону с собой?) — говорю чуть тише, стараясь не привлечь внимание снова.

— It was Ilona who confronted me with the fact that we were going together, (Именно Илона поставила меня перед фактом, что мы едем вместе,) — смеется парень. — And I'm too afraid of her to argue. (И я слишком боюсь ее, чтобы спорить.)

Улыбаюсь. Хоть до этого еще как минимум два месяца, я все равно рада этой новости. И Илона мне нужна как никогда.

Вот уже лучше. Присутствие Джеймса здесь, хоть и пару недель, должно помочь мне не упасть в омут змея-искусителя.

Прощаюсь с парнем, обещая перезвонить ему вечером, и набираю подругу по видеосвязи.

— Я, конечно, безмерно люблю тебя, но восемь утра для меня слишком рано! — бурчит она, убирая с лица скомканные волосы.

Хихикаю. Оборачиваясь по сторонам, перед тем как сказать:

— Ситуация экстренная, и название ей «Волков — сукин сын».

После моих слов подруга тут же бодрится, принимает удобный ракурс и внимательно готова слушать мои сплетни… Или нытье.

— Поцеловались!? — вскрикивает она, видимо, не понимая, что я в общественном месте.

Пару человек все же недовольно поворачиваются на меня. Понимаю, что меня скоро закидают помидорами.

— Да, Илона, — цежу сквозь зубы. — Тише. Не будем об этом. Это не так меня удивило, как то, что он сказал мне потом.

— И что ты об этом думаешь? Отзывается в тебе это?

— Конечно, — вздыхаю, признаваясь. — Не представляешь, как сильно. Все… Все как будто снова вернулось. Те чувства, которые, мне казалось, я подавила, все хлынуло с новой силой. Ярость, злость, обида и это чёртово притяжение!

— М-да, — Илона задумчиво трёт переносицу. — Я, конечно, в шоке… Я ведь искренне верила, что он совсем конченный, а он вон как…

Подруга выглядит так, как будто ее отношение к моему бывшему мужу улучшилось на миллиард процентов. Должно же наоборот быть, нет?

— Не говори только, что ты поддерживаешь его это решение, — бурчу, укоризненно глядя в экран. — Он снова решил всё за меня. И я даже вспоминать не хочу, чем это было чревато.

Илона будто отходит от своих внутренних раздумий и качает головой.

— Нет, просто… — она замолкает, подбирая слова. — Это было правильно…

— Пусть будет так, — отмахиваюсь нервно. — Но я понятия не имею, что у него в голове сейчас. Ведёт себя как последний мудак. Ну, то есть, как и всегда.

Илона вздыхает, молчит пару минут, глядя куда-то вперёд.

— А Джеймс что? — спрашивает подруга. — Ты сказала ему?

— Нет, конечно. И ты не говори. Я стараюсь хоть немного уберечь его от переживаний. Убедить в том, что я справлюсь и все не так страшно, как есть на самом деле. Не знаю, верит ли он мне. Но меня успокаивает мысль о том, что он сейчас занят учебой там, пока я здесь… борюсь с призраками прошлого.

— А если захочешь проиграть? — спрашивает Илона, поднимая на меня взгляд. — Ты же все еще любишь его.

Смотрю на нее, ощущая, как ее слова задели все живое во мне. Нет смысла отрицать уже давно очевидное. Эта любовь принесла мне столько боли, и будет глупо сказать, что она резко испарилась. Это чувство все еще живет во мне. Рвется наружу каждый раз, когда я ощущаю его присутствие. Но теперь уже точно этого мало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Раньше дело было только в ней. Моим спасением от ненавистного брака должна была стать любовь, но сейчас… Она совершенно не вписывается в мои планы. Любовь сейчас будет слабостью. И не даст мне поставить его на колени так, как я этого желаю.

— Надеюсь, что присутствие Джеймса, хоть и на расстоянии, хоть как-то убережет меня от желания поддаться чувствам, — наконец отвечаю я. — Понимаю, что он — тот лучик света, которого мне так не хватало. И я не хочу потерять его. Не хочу причинить ему боль.

— Мира, тебе бы определиться. Да побыстрее, пока не стало все намного хуже… Мы ведь приедем скоро. И Джеймс все равно узнает, что ты работаешь с Волковым. Я, конечно, не святая, но не хочу, чтобы ты металась между двумя.

— Я и не буду, — вздыхаю. — Из двух зол я выбрала меньшее. А Волков… Заявил, что теперь мы с ним просто партнёры. Надеюсь, это означает, что он не будет больше пытаться взять меня “штурмом”.

— Как знаешь, дорогая моя, — грустно улыбается Илона. — Главное, чтобы ты была счастлива. По-настоящему.

Киваю. Счастлива… Знать бы на сто процентов, что мне по-настоящему приносит счастье, я бы его не упустила.

13

За прощальным ужином с родителями поддерживаю беседу, как могу. Хоть какой-то способ отвлечься от угнетающих мыслей. Хотя, настроение, мягко говоря, не праздничное.

Мама, как всегда, излучает оптимизм и заботу. Она, кажется, ничего не заметила в моем состоянии. Или делает вид, что не заметила.

Отец выглядит усталым, но не скрывает своей гордости за меня. Полвечера нахваливает мои «нововведения» в бизнесе.

Скоро они вылетают на свое новое место жительства в Сочи. Папа принял решение уехать подальше от городской суеты и сменить климат. Наверное, это правильное решение, учитывая его состояние здоровья.

Мама, конечно, немного нервничала, что ей придется оставить свою эту светскую богему. Но в этом вопросе я, конечно, больше поддерживаю отца.

— Мирочка, дорогая, ты какая-то задумчивая сегодня, — замечает мама, накладывая мне на тарелку еще один кусочек утиной грудки. — Всё хорошо?

— Да, — отвечаю я, стараясь улыбнуться.

Еще повис у меня один вопрос, который я не могу не задать. Боюсь только, что не услышу правду в ответ. Или же, наоборот, правда и здесь выбьет меня из колеи.

— Как поживает твоя подруга? — включается в разговор отец, его взгляд направлен на меня с какой-то скрытой тревогой. — Почему она не вернулась с тобой в Москву?

— У нее там любовь, — улыбается мама, накладывая и ему в тарелку еды. — Они же у нас старые девы до сих пор. Пора бы хоть одной остепениться.

А вот и, кажется, подходящий момент для моего вопроса. Откладываю вилку в сторону.

— Вы знали, что Влад специально организовал развод, чтобы я начала новую жизнь?

Ну вот. Атмосфера тут же меняется. Они на мгновение замирают. Затем мельком переглядываются между собой. Мама опускает плечи, как будто пытается понять, что ответить мне. Задумчиво ковыряет салат.

Выжидающе наблюдаю за ними. Понимаю, что их молчание проясняет ситуацию. Конечно, они все знали. Играли свои роли для того, чтобы я поверила в то, что браку пришел крах.

Понимаю, что отец был слишком мягок. Ну, если учитывать то, какой он бывает жесткий. Слишком легко отпустил меня из компании и позволил уехать в Лондон. А ведь он всегда был против этого.

Сейчас многое складывается в моей голове. Все происходящее, когда я вернулась из Мюнхена. Их, так скажем, безучастность теперь имеет смысл.

— Мы не могли не поддержать его решение, дорогая, — наконец произносит мама, осторожно взяв мою руку. — Это же было ради тебя.

Молча киваю. Ну а что уже? Какой смысл устраивать скандал? Они хотели как лучше и старались в своей изощренной манере уберечь меня. Все снова решили всё за меня.

— Все в прошлом, — тихо произношу я, давая понять, что я не злюсь. — Между нами действительно все кончено. Я и правда иду дальше.

Тишина после моего признания повисла тяжелым одеялом. Снова беру вилку, но она в моей руке кажется вдруг непосильно тяжелой.

Мама сжимает мою руку, ее взгляд полон сочувствия, но и… надежды? Отец, до этого молчаливо наблюдавший за нами, наконец вмешивается. Его голос звучит неожиданно тихо, словно он боится спугнуть что-то хрупкое.

— Мирослава, — начинает он, медленно выбирая слова. — Влад… Перед тем как вернуться в компанию, он обратился ко мне. Просил благословения… на повторный брак с тобой.

Кровь приливает к лицу.

— Ты… серьезно? — спрашиваю я, голос мой звучит глухо, словно из-за толстого стекла.

— Серьезно, насколько это возможно в данной ситуации, — отвечает отец, его взгляд полон какой-то странной смеси грусти и надежды. — Я не думал, что для него так важно мое мнение в подобном вопросе. Ведь я один раз уже дал согласие. Но в этот раз он просил искренне. Сам. Поклялся мне, что никогда не позволит никому причинить тебе вред. И я знаю, что он человек достойный.

Мама кивает в знак согласия, ее глаза влажные. Я вижу, что они действительно верят в это. Верят в то, что Влад — самый лучший вариант для меня.

— И что ты сказал ему? — спрашиваю, понимая, что ответ вряд ли удивит меня.

Отец вздыхает и легко пожимает плечами.

— Я не против, но в этот раз оставляю решение за тобой, — спокойно отвечает он.

Всё-таки удивил. Решение за мной. Вот, папуля мой, действительно, поменялся. Что я не могу пока сказать о Владе.

— Подумай, дочь, — просит отец, его голос приобретает привычную твердость, но в нем все еще слышится нежность. — Влад… Он твоя судьба. Это видно было всегда.

— У меня есть Джеймс, — напоминаю я им, стараясь сделать свой голос твердым, уверенным. Это правда, и это мой единственный козырь в этой игре. — И вот кто действительно достоин. В отличие от Влада, он не пытается взять меня под полный контроль.

Они обмениваются долгим взглядом, полным скрытой тревоги. Вижу, как тяжело им принять мой отказ, но они, кажется, понимают. Или, по крайней мере, делают вид, что понимают.

Чётко осознаю, что кандидатура Джеймса их не устраивает. Впрочем, я была готова к этому изначально и не рассчитывала на то, что они будут в восторге.

Но факт остаётся фактом. У меня есть Джеймс. И я не хочу терять его. Даже несмотря на то, что тянет к другому. Темному… И запретному.

Делаю глубокий вдох, откладывая в сторону тяжесть неразрешенных чувств и семейных драм. Больше не хочу обсуждать свою личную жизнь. Хватит на сегодня эмоциональных качелей.

Мои родители, словно почувствовав мое хрупкое равновесие, быстро переключаются на другую тему. Мама, сияя от счастья, протягивает мне свой телефон с фотографиями.

— Вот, посмотри, дорогая, наш новый дом! — восклицает она, перелистывая снимки. — Коттедж прямо на берегу моря! Представляешь, какие закаты мы будем наблюдать!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На фотографиях — роскошный коттедж в средиземноморском стиле. Белые стены, терраса с видом на море, зеленый ухоженный газон… Идеальная картинка из глянцевого журнала.

Отец, увидев, что я с интересом рассматриваю фотографии, подхватывает эстафету. Он перечисляет преимущества их нового дома с практической точки зрения: качество материалов, удобная планировка, близость к инфраструктуре и, конечно же, «незаменимую» для стариков систему умного дома.

— Мы долго выбирали, — говорит он, его голос полон удовлетворения. — Хотели, чтобы все было удобно и комфортно. Наконец-то после долгих вложений денег в бизнес-проекты я могу полностью наслаждаться жизнью и получать комфорт от того, что сделал.

Он рассказывает о планах на будущее: о том, как будет заниматься садом, как мама планирует устроить экскурсии по всем туристическим местам и как они собираются проводить вечера у моря.

Их рассказ — это теплое и радостное описание мирной, безмятежной жизни, совершенно отличной от того вихря страстей, который они оставляют на мне.

Я слушаю их, улыбаюсь и понимаю, что это отвлекает. Их спокойствие и счастье заразительны. Приятно осознавать, что у моих родителей все хорошо. Что они нашли то, чего им так долго не хватало. Наконец... вспомнили друг о друге.

Или же уже познакомились заново?

Не скуплюсь на объятия с ними перед уходом из нашего некогда семейного дома. Хоть они и не продают коттедж, а оставляют его мне для «шашлычных» выходных, как сказал отец, все равно присутствует ощущение, что я не вернусь сюда. Этот дом слишком большой для меня одной.

Да и какие с меня шашлыки, если я даже яичницу пожарить не могу? Так я и ответила ему. Мама лишь покачала головой и опять начала свою тираду о том, что готовка — это одно из главных орудий женщины.

Ее дежурная фраза:

«Ты можешь покорить сердце мужчины одним лишь борщом, а также незаметно плюнуть в него, если он будет выпендриваться».

Ну, как вы понимаете, домой я уже еду навеселе. Напряжение, накопившееся за весь этот сумасшедший день, хоть немного отошло на задний план. Завтра новый день. Новые нервные испытания, но сегодня я уже не хочу продолжать терзать себя. Хотя бы пару часов…

14

Очередная утренняя планерка, на которой я озвучиваю свои намерения на день, начинается, как всегда, с десятков обращенных на меня уставших глаз.

Я бодра. Выспалась, как ребенок, хоть и сидела за отчетами до поздней ночи. Энергия бьёт ключом, приправленная азартом. Наслаждаюсь этим ощущением, будто я на своем месте. Как бы голова не кипела, чувствую, что это все мое.

Обвожу взглядом присутствующих и не замечаю Волкова-младшего.

— Где ещё один уважаемый акционер? — спрашиваю у Петра, который, как всегда, легок на подъем.

Улыбается, сидит сам с собой. Мне иногда кажется, что Влад приемный, даже несмотря на то, что они очень похожи внешне. Характеры, конечно, различаются совершенно. Хотя я иногда подумываю, что Петр Иванович просто принимает гору каких-то волшебных седативных.

— Владислав отдыхает у себя. Я передам ему установки на сегодняшний день, — отвечает мужчина безмятежно, будто говорит обычные вещи.

Это что-то новенькое. Отдыхает… Пусть дома отдыхает. Меня это не устраивает. Чувствую укол раздражения внутри.

— Так дело не пойдет, — нервно качаю головой. — На собраниях должны присутствовать все. Я специально ввела ежедневную планерку, чтобы определять настрой у каждого. И таким образом, от Влада на данный момент я ощущаю только неуважение к моим решениям.

Петр изгибает бровь. Его рука тянется к телефону, но я останавливаю его, вставая.

— Сама схожу, — цежу сквозь зубы. — Опущу на землю его величество.

Направляюсь в кабинет Волкова с настроем порвать его в клочья.

— Волков, какого черта? — спрашиваю с ходу, распахивая дверь.

Но картина, которую я застаю, сбивает меня с толку. Его профиль, освещенный лишь слабым светом монитора, выглядит резко, почти скульптурно. Черные волосы, обычно взъерошенные, аккуратно зачесаны назад, подчеркивая строгие линии лица. Ублюдок сидит за столом, рубашка растрепалась, демонстрируя его широкую грудь.

А под столом сидит та самая новенькая секретарша. Понятное дело, что она там «ищет» перед ним на коленях.

При моем шуме она пытается вывернуться из его хватки, но он сильнее сжимает ее волосы, заставляя глубже взять в рот.

— Ну ты и скот, — выдыхаю, глядя в его бесстыжие глаза, которые теперь жадно гуляют по мне.

Его совсем не смущает мое присутствие, а я и не собираюсь выходить. Скептично смотрю на развернувшуюся сцену, скрестив руки на груди.

— Присоединяйся, — кивает мне вниз. — Тут места для всех хватит.

Изображаю брезгливость, хотя внутри зарождается непонятное возбуждение.

— Так сильно повредился мозг, что теперь член в штанах удержать не можешь? — бросаю с отвращением, проходя дальше.

Усмехается, его взгляд скользит по моему телу, останавливаясь на браслете с изумрудами.

Секретаршу, кажется, тоже перестало смущать мое неожиданное общество. Она старательно ублажает своего… начальника.

— Мира, дорогая, ты всегда умела мастерски портить мне настроение, — говорит он, его голос спокойный, но с оттенком насмешки. — И твоя ревность очень приятна. Но чем обязан такому визиту? К чему такая демонстрация решительности? Или вы, госпожа Волкова, решили лично оценить мой интерьер? Тогда ты должна признать, что вкус у меня отменный.

На этих словах он демонстративно нежно сгребает волосы девушки, почти лаская ее лицо.

Я чувствую, как кровь бьет в голову. Каждое его высказывание — провокация. И на все мне хочется ответить резко. Конечно, он же только и добивается моей злости.

— Ты ошибся в моей фамилии. И твоё «отличное чувство вкуса» меня мало интересует, — говорю, стараясь быть безразличнее, чем есть на самом деле. — На планерке тебя нет.

— А разве я обязан посещать эти… утренние собрания? — он пожимает плечами, не отрывая взгляда от моего лица, запрокидывает голову назад. — Мои задачи лежат в другой плоскости. У меня нет времени на то, чтобы слушать отчеты о текущих делах банковского сектора.

— Это, к сожалению, наша общая империя, Влад, — я чуть повышаю голос, уже не на шутку раздражаясь происходящим. — Двадцать пять процентов компании обязывают тебя присутствовать на собраниях. Это не просто прихоть, это вопрос уважения к моим решениям и к… к людям, которые работают в этой компании.

— Уважение нужно заслужить, Мирослава, — его голос становится жестче. — А ты пока только пытаешься его имитировать. Эта твоя… новая маска холодной деловой леди… Она тебе не к лицу.

Он небрежно отталкивает от себя секретаршу, и та, осознав накал, спешит исчезнуть из кабинета.

— Ты уволена, — бросаю ей вслед, не отводя взгляда от Волкова.

Тот, кажется, более раздражен, чем был до этого. Заправляется, застегивает ширинку, и даже прикрыв все тканью, нельзя скрыть то, насколько сильно он сейчас возбужден. Стараюсь не смотреть туда.

— Не тебе решать, что идет мне, а что нет, — выдыхаю, стараясь вернуть контроль. — Ты будешь участвовать в планерках, будешь отчитываться перед акционерами. Это не обсуждается.

Влад смеется — низкий, глубокий смех, который проносится по кабинету, заставляя вибрировать даже стекла в окнах. Он наклоняется вперёд, и я чувствую, как его взгляд стал острее, пронзительнее.

— Ты действительно думаешь, что можешь мной управлять, Мирослава? — спрашивает он. — Ты слишком наивна. И слишком… одержима.

Он поворачивает на меня планшет, стоящий на его столе. На экране трансляция с камер конференц-зала. Только сейчас различаю, сквозь гул в голове, мужские голоса из динамика.

— У меня всегда все под контролем, забыла? — усмехается он. — Это ты сейчас прогуливаешь, свое собственное собрание, подглядывая за порнушкой бывшего мужа. И кстати, ты задерживаешь работников, бизнеса, который пытаешься подмять под себя, уже… двадцать лишних минут. А как известно, время — деньги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стискиваю зубы. Как же хочется вцепиться в его самодовольную рожу. Мой внутренний «бизнес-монстр», накачанный Эндрюсом и утренней речью перед зеркалом, немного притих. Заставляя меня осознать то, что все будет намного сложнее, чем я себе представляла.

Конечно, было глупо рассчитывать на то, что Влад будет «паинькой» долго. Ничего в нем не поменялось. Кроме того, что он стал ещё более… охреневшим.

— Ну? — приподнимает бровь. — Может, хотя бы отпустишь бедняг, раз тебе со мной здесь нравится больше время проводить.

— Какой же ты… — шепчу прищуриваясь. — Ублюдок.

— Это я уже слышал, — отмахивается беспристрастно. — Ублюдок я, потому что не делаю вид, как остальные, что меня устраивают твои правила. Мой отец слишком добр к тебе… по своим причинам. Пытается сгладить конфликты. Но от меня этого не жди. Ты можешь изображать из себя кого угодно, но я знаю, что по-настоящему в твоей голове.

— Ты ни черта не знаешь.

— Я знаю все, — настаивает. — Знаю тебя лучше, чем ты сама. Знаю, что ты устраиваешь это все по одной простой причине — доказать мне, что я облажался с тобой. И я спешу тебя расстроить…

Он встает. Подходит ближе. Машинально делаю шаг назад.

— У тебя не выйдет убедить меня в том, что я и так знаю, — заканчивает он, как-то слишком тихо.

— Не все крутится вокруг тебя, Волков, — бросаю, пытаясь сделать вид, что не заметила его слов. — Мой интерес к твоей персоне исчез сразу же после того, как я подписала последний документ о разводе.

Хочу развернуться на выход, но сильная рука обхватывает мое запястье. Влад притягивает меня к себе, оставляя малое расстояние между нашими губами.

Снова чувствую, как мое тело реагирует на его близость, забывая о холодной маске деловой женщины. Его запах — терпкий, мужской — опьяняет. Все внутри трепещет, желание снова почувствовать его вкус, затмевает разум.

— Не бойся потерять свое влияние в компании, — шепчет он, опасно близко. Его взгляд задерживается на моих губах, и я чувствую предательскую дрожь. — Бойся своих собственных желаний. Они всегда были сильнее тебя.

Его слова, пропитанные знакомым едким сарказмом, но тем не менее, с ноткой чего-то ещё, чего я не могу определить, заставляют мой разум проясниться. Я толкаю его от себя, резко, почти грубо. Он отступает, но его глаза горят любопытством и вызовом.

— Ты думаешь, что можешь игнорировать это? — самодовольная улыбка играет на его губах. — Спешу напомнить, что ты уже пыталась противостоять мне.

Его слова — это не просто слова. Это вызов. Вызов моей новой, холодной, выверенной личности. Вызов, который я не могу игнорировать.

— Я больше не та, загнанная в угол шакалами, идиотка, — говорю, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо, уверенно. — Не переоценивай свою роль в моей жизни.

Делаю шаг назад, беру себя в руки. В его глазах я читаю сомнение. Он не верит мне. И я понимаю, что он прав. Я не контролирую одну самую тяжёлую вещь — мои чувства к нему, которые пыталась похоронить все это время.

— Мы уже все разъяснили, Мира, — произносит он, тихо, с какой-то скрытой угрозой. — Не пытайся обманывать саму себя.

Он разворачивается, садится за стол и включает трансляцию с планерки. Теперь уже, не замечая моего присутствия, он начинает упорно пялиться в экран, будто ничего не произошло.

Воздух в кабинете вибрирует от невысказанного. Его взгляд, хоть и сосредоточен на экране, все еще чувствуется на моей коже, обжигая.

Я так и стою посреди кабинета, чувствуя себя маленькой лодкой в бушующем море своих собственных эмоций.

Планерка идет своим чередом, голоса советников сливаются в монотонный гул, который я едва улавливаю.

Мои мысли же, словно неугомонные пчелы, роятся вокруг одного единственного улья — бывшего мужа.

Наконец, нахожу в себе силы покинуть его кабинет, когда он снова лукаво обращает на меня свой взор. В конференц-зале все вибрирует от скрытого недовольства.

Один Петр, все еще, расслаблен и безмятежен. Скользит по мне заинтересованным взглядом, когда я в раздрае извиняюсь перед коллегами и заканчиваю, так и не состоявшуюся, планерку.

Зал опустел, и я, оставшись одна, падаю на одно из кресел, закрывая лицо ладонями.

Каждый его жест, каждое едва заметное движение бровей, каждый вздох — всё это всплывает в сознании, как назойливые мухи и заставляет меня забыть о стратегических решениях и концентрироваться на том, что произошло несколько минут назад. На близости, на запахе его кожи, на этом невыразимом притяжении, которое я так упорно пытаюсь отрицать.

Не выглядит он, как влюбленный. Как тот, кто решил вернуть отношения. Особенно, трахая в рот на моих глазах секретаршу...

Как узнать, что у него в голове? Он же, как обычно, вбрасывает эти свои дебильные фразочки и тут же делает вид, что ничего не было.

Да и пошел к черту! Мудак. Настоящий урод! Скотина! Животное!

Дьявол…

Показываю средние пальцы обеих рук в камеры, надеясь, что он все еще наблюдает. Идиот.

Встаю и с гордо поднятой головой возвращаюсь в свой кабинет. Закрываю дверь на замок. Не нужны мне сейчас незваные гости. Хватило уже.

15

День проходит в череде бесконечных совещаний и телефонных звонков. Стараюсь сосредоточиться на работе, отвлечься от бурлящего коктейля эмоций, оставшихся после очередной стычки с Владом. Но его слова, его взгляд, его прикосновение — всё это продолжает преследовать меня, как навязчивая мелодия.

Даже эта сцена с секретаршей. Внутри неприятно сжимается при одном лишь воспоминании о ней.

Ко мне он вернулся… Конечно, так я и поверила.

К концу рабочего дня чувствую себя выжатой, как лимон. Выезжаю в аэропорт пораньше, чтобы провести с родителями чуть больше времени перед их вылетом.

Это, кстати, тоже прибавляет печали. Получается так, что теперь я по-настоящему остаюсь одна в этом городе. Илона с Джейсом в Лондоне. Отец с матерью уедут в Сочи.

Вроде как от этого я всегда бежала, а в итоге осталась единственной, кто в это всё втянут.

«ИВ» теперь мое детище, хоть и наполовину. И мне одной справляться с тем, как глубоко может затянуть эта пучина.

От этих мыслей слезы брызжут из глаз, когда я обнимаю мать. Конечно, мы не навсегда расстаемся. Приеду когда-нибудь к ним в отпуск, если он мне вообще светит. Но чувство в душе такое, что новый этап начинается. Теперь пришло время пролистнуть ещё одну страницу моей безумно утомительной истории.

— Звони как можно чаще, Мирочка, — шепчет мама, отстраняясь. — И мы будем звонить. Присылать фото и видео.

В ее глазах блестят слезы, но сейчас она не выглядит опечаленной, как когда отпускала меня в Лондон. Сейчас она будто полностью спокойна за меня, даже несмотря на то, что на моих плечах всё наше состояние.

— Я жду от тебя видео, как отец копается в саду, — улыбаюсь, вытирая слезы с щек. — Выложу это в интернет с подписью: «Игорь Ильинский оставил банковское дело ради работы садовником».

Мама улыбается. Смотрит мне за спину.

— А вот и он, — говорит она, активно махая рукой.

Поворачиваюсь и удивляюсь тому, что отец уже не один. Как можно уйти общаться по телефону и по дороге собрать Волковых?

Ирина Владимировна… Как же давно не видела ее. Неприятное чувство зарождается в животе. Хоть уже и всем известно о том, что всё это была подстава, она же правда мечтала о внуке…

— Ну как же вы нас тут бросите? — слышу ее знакомый голос, мелодичный, звонкий.

Она подходит к моей матери и тоже обнимает ее. Пока наблюдаю за этой картиной, не могу вымолвить и слова. Взгляд невольно падает на мужчин, остановившихся неподалеку. Отец говорит о чем-то с Петром, тот, уверенно кивая, протягивает ему руку.

Интересно, Влад не приехал, потому что не очень-то будет скучать по моим родителям, или потому что у него «важные дела» с очередной сотрудницей?

Хотя какая разница? Мне все равно, чем он там занимается.

От моего наблюдения меня отрывают теплые, знакомые до боли объятия бывшей свекрови.

— Я рада, что мы наконец увиделись, Мирослава, — шепчет она мне на ухо, чуть усиливая свои объятия.

Меня парализует от неожиданности. И она рада. И Петр рад. И мои родители. Все вокруг рады. Я одна в вечном шоке с того, как эти люди имеют свойство забывать всё, что было.

Скорее из вежливости киваю ей, когда она отстраняется. Мой взгляд снова падает на мужчин, но они, кажется, закончили свои "переговоры" и идут к нам. Мой отец светится, как новогодняя ёлка.

— Мадам Ильинская, — протягивает он маме, изображая поклон, и подставляет свой локоть. — Прошу, на посадку, в счастливую беззаботную старость.

Мама смеётся и обхватывает его руку.

— С вами, господин Ильинский, хоть на край света.

Емае, меня сейчас вырвет радугой от этой милоты. Я никогда на свете не привыкну к этому.

— Посмотрите на них, — улыбаюсь, глядя на родителей. — Кинули родную дочь на съедение волкам и радостно улетают в закат.

Я не я, если не позволю себе испортить "романтик момент" таким шикарным выпадом. Да и тем более шутка про волков идеально подходит под ситуацию. Как тут удержаться?

И меня нагло проигнорировали! Делентанты. Не понимают настоящий высокоинтеллектуальный юмор высокоинтеллектуального человека.

Хотя Петр с дружелюбной улыбкой все же подходит ближе.

— Волки? — повторяет он. — Интересное сравнение, Мирослава. Тогда могу сказать, что волки всегда заботятся о своей стае.

Его слова цепляют за живое. Я чувствую, как краска приливает к щекам. Его тон — это не обвинение, а скорее… намек.

— Не нужна мне стая шакалов, — повторяю я тихо, стараясь не накалить обстановку.

Делаю несколько шагов вперед, чтобы встать поближе к родителям. И тут же объявляют посадку на их рейс.

— Ну всё, — оживляется отец. — Долгие прощания — лишние слезы.

Целую каждого из родителей на прощание. Мама именно после слов отца начинает реветь в голос.

Что за женщина…

Стараюсь сохранять спокойствие, но внутри все сжимается.

Провожаю их взглядом до самого выхода, чувствуя, как пустота разливается внутри.

— Мирослава, ты на машине? — спрашивает Петр.

Киваю, делая ещё один шаг назад.

— Да. И мне уже пора, — бросаю и хочу развернуться на выход, но Ирина мягко перехватывает мой локоть.

— Прошу тебя, позвони мне, как будешь готова поговорить, — произносит она без натиска. — В любое время.

— О чем?

Ирина отпускает меня и тихо вздыхает.

— Есть о чем, Мирочка. И знай, что я не буду оправдывать своего сына. Просто есть вещи, которые ты имеешь право знать.

Прищуриваю взгляд. Немного отхожу назад, кивая. Затем ускоряю шаг на выход.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что она может рассказать мне из того, что я не знаю? Хотя, учитывая то, что она была с Владом всю оставшуюся реабилитацию… Наверное, многое.

Не уверена, что сейчас я хочу что-либо знать. За последний месяц слишком много всего навалилось. Один его приезд чего стоит. А про поведение вообще молчу.

Нужно хоть немного снять стресс. Брожу по супермаркету, сгребая всякую нужную и ненужную ерунду в тележку. Подхватываю бутылку виски и иду на кассу.

Вечер обещает быть насыщенным. Планирую отключить телефон и устроить себе клубную тусовку, не выходя из квартиры. Не ехать же в «Элегию» одной. Илоны — моего верного спутника нет, а значит и пойти потанцевать, чтобы растрясти внутренних бесов, мне не с кем.

В очереди лениво облокачиваюсь на тележку локтями, подпирая голову ладонью. Да и какие танцы, если ноги гудят от целого дня на каблуках.

Морщусь, переминаясь с ноги на ногу. Начинает раздражать медлительная девушка на кассе. Осматриваюсь, понимаю, что здесь все работники такие. Тяжко выдыхаю, блуждая глазами по покупателям.

Вечер пятницы. Народу хоть отбавляй. Все хоть и уставшие, но бодро набирают алкоголь. Бьющийся в истерике ребенок катится по полу вслед за раздраженной матерью. Напомните мне, почему дети — это счастье?

Наконец моя очередь. Выкладываю продукты на ленту и наблюдаю, как растет сумма на экране в геометрической прогрессии. Что ж… могу позволить.

Пока складываю все в пакеты, мой взгляд цепляется за мужчину, отоваривающегося напротив. Сомнений нет…

Это он, определенно. Тот, кто преследовал меня в Лондоне. В Лондоне, мать твою! Я успокоила себя мыслями, что это отец поставил свой надзор. Но здесь он ему не нужен…

Решаю больше не бояться. Сейчас прижму его и выведаю правду.

— Женщина, поторопитесь, пожалуйста.

Сам ты женщина!

Перевожу взгляд на следующего в очереди за мной. Худощавый очкарик от моего выражения лица немного стушевался. Но решаю не задерживать никого. Расплачиваюсь, закидывая остальные товары в пакет, и отхожу от кассы.

Ищу глазами этого непрофессионального наблюдателя, но его уже и след простыл. Сукин сын! Тревога пытается подкатить к горлу снова, но я её быстро беру под контроль.

Здесь мне нечего бояться. Наверное… Мне бы охрану на новой должности. Если меня наследницей чуть не убили, то что могут сделать с владелицей?

16

Еду домой в глубоких раздумьях. Что-то тут не чисто. Совсем не чисто. Кто этот мужчина? И почему он постоянно оказывается там, где я? Может, он постоянно рядом, просто не замечаю его? Я ведь не всегда разглядываю окружающих меня людей.

Как бы ни пыталась успокоиться, нервы все равно щекочут. Ещё пакеты эти! Набрала как будто на цыганское семейство. Достаю из багажника один из них и понимаю, что придется делать второй заход.

На этаже не могу попасть ключами в замочную скважину. Психую, бросаю пакет на ковровое покрытие и более тщательно продолжаю насиловать замок.

Щелчок позади заставляет подпрыгнуть на месте. Я слишком хорошо выучила этот звук когда-то, чтобы сейчас моя спина покрылась холодными мурашками.

— Кто это у нас здесь? — Смешок за спиной заставляет обернуться.

Волков вальяжно придерживает свою дверь и упирается в меня взглядом. Растрепанный весь. Полуголый. На нем — только домашние шорты.

Отворачиваюсь, продолжая бороться с замком. Не могу попасть, потому что заклинило защитный механизм. Понимаю это только сейчас, когда не могу срочно скрыться.

Хотела же поменять еще пару лет назад!

Он так и не продал квартиру. А я его еще ни разу здесь не застала. Надеялась, что он живет в другом месте. Мечтай больше, Мирослава.

Выглядит по-дебильному! Я как будто специально задерживаюсь. А я, честно, не специально!

Волков буквально впечатывается в меня сзади и, обхватив мою руку, с силой вставляет ключ в замочную скважину. Его дыхание обжигает мое ухо, а шепот, пронизанный каким-то странным, знакомым чувством, заставляет меня замереть.

— Дежавю, — выдыхает он, и его голос, низкий и хрипловатый, вибрирует у самого моего уха.

Аромат его парфюма смешивается с запахом моего собственного и сладковатым ароматом виски, которым веет пока только от него.

Его тело — жёсткое и напряженное, прижатое к моей спине. Я чувствую каждый мускул, каждую прожилку под его кожей даже через пальто. Рука, держащая мою, сильная, уверенная. Ключ поворачивается в замке, и слышу щелчок.

Замок открыт.

Поворачиваю голову. Его глаза горят каким-то странным огнем. Он смотрит на меня, не отрываясь, и в его взгляде не только желание, но и что-то еще… Беспокойство? Раскаяние? Или просто ловкость хищника, приготовившегося к прыжку?

Его рука скользит от моей руки к талии, притягивая меня к себе. Не сопротивляюсь.

— Дежавю, — повторяет он, его губы почти касаются моих волос. — Как только заехал, не могу избавиться от твоего запаха в квартире. Он до сих пор там.

Его слова — словно удар под дых. Воспоминания нахлынули внезапно, яркие и болезненные.

Наконец прихожу в себя от неожиданной близости. Чуть двигаю тазом, отталкивая его. Поворачиваюсь к нему полностью.

— Разбавь его чужими духами, — фыркаю.

Волков хоть и сделал шаг назад, но его жар все равно обдает меня с ног до головы. Невольно осознаю, что он стал реально больше.

И этот рельеф... Мышцы, как стальные канаты, перекатываются от любого движения, демонстрируя ежедневные тренировки. Если раньше он просто поддерживал форму, то сейчас, кажется, он прям… качается.

— Нравится? — Он усмехается, заметив, как я без стыда разглядываю его.

Поднимаю взгляд, закатываю глаза.

— Видала и лучше, — изображаю презрение. — Неужели твой гарем не оценил?

В его глазах тут же мелькает раздражение, но улыбка не сходит с лица. Он снова резко сокращает расстояние между нами.

— Как же мне нравится эта ревность, — рычит он, прислоняя свои руки к двери по обе стороны от меня. — Неужели завидуешь?

Его губы снова опасно близко от моих. Заставляет вжаться в дверь позади. Влад выдерживает секунду и приближается к моему уху.

— Трахнуть бы тебя хорошенько, чтобы шелковой стала, — шепчет низко, заставляя напрячься. — Твой-то маленький англичашка не может позаботиться даже об этом.

— А ты больше ни о чем другом думать не можешь? — цежу сквозь зубы. — Ну так сходи в бордель, развейся.

Хочу оттолкнуть его, но он как из стали. Не шевельнулся даже, когда я уперлась в его широкую грудь ладонями. Отдергиваю руки, когда жар его тела пробивает до костей.

— Не могу ни о чем другом думать... — повторяет с усмешкой. — Когда вижу тебя — по-другому быть не может... А ты? Как часто ты думаешь обо мне? Уверен, что ты предаешься воспоминаниям, даже в постели с другим.

Мелкая дрожь проходится по телу.

— Мечтай, — все, что могу выдавить из себя.

— Могу и помечтать, — усмехается он, прижимаясь ко мне еще сильнее. — Помечтать о том, как сейчас затащу тебя к себе. Сорву к черту всю твою одежду, брошу на кровать и заставлю визжать от оргазмов. Ты встать не сможешь после... Даже подумать не сможешь о том, чтобы уйти. Будешь принимать меня в судорогах. Раз за разом кричать мое имя, пока я выгоняю из тебя всю дурь. Сразу же забудешь о своей «настоящей любви».

Кажется, я перестала дышать. Ноги предательски подкашиваются. Все это так ярко всплывает в голове, что разум затуманивается. Внизу уже сводит все от желания. Скотина…

Как он это делает?

Его взгляд слишком тяжелый, слишком… знакомый. Он испытывает меня. Мое терпение. И все это делает мастерски. Пробирается под кожу.

— Я знаю тебя лучше, чем ты сама, — продолжает он, чуть отстраняясь. Смотрит мне в глаза. — И я знаю, что эта стена, которую ты выстраиваешь… она хрупкая. Она рухнет... Снова.

Рухнет... Снова... И насколько сильно мне будет больно в этот раз?

Влад отстраняется, наслаждаясь моим напряжением.

— Ладно, это просто мечты, милая, — произносит он с улыбкой. — Я не возьму тебя силой. В этот раз ты сама придёшь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Молча вздыхаю, потому что уже не осталось слов. Он непробиваемый. Дергаю ручку своей двери и затаскиваю пакет внутрь.

— Помочь, малышка? — спрашивает он, прислонившись к косяку своей двери. Его поза расслаблена, но я чувствую скрытую угрозу в его спокойствии.

Вот теперь и у меня дежавю. Как он таскал со мной коробки с подарками. Тоже был полуголый, наглый и такой же… невыносимый.

— Не нужна мне твоя помощь, — отмахиваюсь, собираясь пойти за вторым пакетом. — Вали уже в свое логово.

Не закрываю дверь, побаиваясь, что снова не справлюсь с замком. Иду к лифту.

— Как скажешь, — усмехается мне в спину. — И правда, лучше займусь делами поинтереснее.

Пытаюсь унять раздражение, чтобы снова не вступить с ним в дискуссию на два часа. Этот день когда-нибудь же уже должен закончиться. Теперь мне ещё больше хочется выпить.

Ощущение, будто мы вернулись на два года назад. Он снова мой ненавистный жених, который всеми способами пытается вывести меня из себя. Но я ведь уже не та? Верно?

Как долго я смогу продержаться?

17

Дома первым делом откупориваю бутылку. Наполняю стакан наполовину и выпиваю залпом. Позволяю теплу разлиться по грудной клетке. Включаю приглушенную музыку, принимаю душ и, переодевшись в шелковую комбинацию, набираю Джеймса по видеосвязи.

— I want you right now, (Я хочу тебя прямо сейчас,) — заявляю ему с лукавой улыбкой, спуская лямки комбинации с плеч.

Парень явно удивлен моему порыву. На его лице играет интерес.

— Right now? How do you imagine it? (Прямо сейчас? Как ты себе это представляешь?) — спрашивает, улыбаясь.

— Show yourself... And I... will show you something too... (Покажи себя... И я... тоже тебе кое-что покажу...) — произношу ласково.

Устанавливаю телефон на прикроватную тумбочку, укладываясь на кровати так, чтобы он отлично видел меня полностью. Выгибаясь, как кошка, позволяю шелковой ткани оголить мои ягодицы.

Джеймс, кажется, задыхается от удивления. Его лицо, обычно спокойное и немного застенчивое, пылает. Он что-то быстро говорит по-английски, но я не особо вслушиваюсь, наслаждаясь его реакцией.

Мой план сработал. Я хотела отвлечься, забыть на время о Владе, о его присутствии, которое ощущается даже сквозь толстые стены нашей многоэтажки. И это работает.

Голос Джея, прерываемый смешками, доносится из динамика:

— Baby, you're... you're incredible! But... seriously? Right now? (Детка, ты… ты невероятна! Но… серьёзно? Прямо сейчас?)

Улыбаюсь еще шире, проведя рукой по влажным волосам.

— Seriously, Jay. Just… show me first. I want to see more than your pretty face. (Серьёзно, Джей. Только… покажись мне сначала. Я хочу видеть чуть больше, чем твое очаровательное лицо.)

Он, немного замешкавшись, устанавливает телефон напротив так, чтобы я видела его по пояс. Его глаза блестят от возбуждения. Он улыбается немного неуверенно, но его улыбка, как всегда, просто очаровательна.

— Okay, honey… but promise me you won’t laugh, (Хорошо, милая… но обещай, что ты не будешь смеяться,) — говорит он, снимая футболку.

Его мускулистое тело уже не такое накачанное, как у Влада, но… более… домашнее, уютное. Мне вдруг становится тепло. Тепло не от виски, который я заливаю в себя не стесняясь, а от чего-то другого, более глубокого.

Качаю головой, стараясь скрыть улыбку.

— I'm not calling to laugh, Jay. And just... let's take it slow. (Я звоню не для смеха, Джей. И только… давай без спешки.)

Он усмехается, показывая мне белоснежные зубы.

— No rush? Miroslava, you're driving me crazy! Well, have it your way. (Без спешки? Мирослава, ты меня изводишь! Что ж, будет по-твоему.)

Джеймс начинает медленно расстегивать ширинку, и я понимаю, что в этот момент насколько он возбужден.

Делаю ещё один глоток янтарного напитка и, виляя бёдрами в такт фоновой музыке, позволяю комбинации скатиться вниз, полностью обнажая мое разгоряченное тело перед камерой телефона.

Джей замирает на мгновение. Его взгляд упирается в телефон. Вижу, как в его глазах уже полыхает огонь.

— How much I want all this... Baby I miss your body like crazy... (Как же я всё это хочу... Детка, я безумно скучаю по твоему телу...)

— Show me how much you miss me, darling, (Покажи, как сильно ты скучаешь, милый,) — мурлычу, усаживаясь на колени. — Lower the camera a little... (Опусти камеру немного…)

Джеймс послушно опускает камеру, и я чувствую, как жар разливается по всему телу. Он тихо стонет, его дыхание становится прерывистым.

В этот момент слышу вибрацию его телефона. Джеймс поднимает камеру на себя, хмуро вглядываясь в экран.

— Sorry, darling, my dad is calling, (Прости, дорогая, звонит мой отец,) — произносит он виновато.

Киваю, ложусь на спину, глядя в потолок. Звонок завершен на самом интересном месте. Раздражение волной накатывает и тут же утихает.

Желание продолжать улетучилось. Утопаю в собственных мыслях. Снова думаю о мужчине в супермаркете. О том, что стоит нанять охрану.

Завтра позвоню отцу, чтобы он приставил ко мне своих проверенных людей. Моя ненависть к хвосту хоть никуда и не исчезла, но, наверное, пора быть немного осторожнее.

Пока гоняю в голове мысли, блуждаю взглядом по стенам. Обои уже не первой свежести, потолок, когда-то белый, пожелтел от курения, когда я уходила в нирвану после развода.

Может, стоит сделать ремонт?

Внести небольшое разнообразие в интерьер…

Хотя, учитывая, что у меня снова неприятное соседство, наверное, стоит сжечь к чертям эту квартиру и переехать в родительский дом.

Ну нет… Пора остановиться, а то уже не туда понесло.

А это что?

Над шкафом, в углу, замечаю едва заметное отверстие, замаскированное под обоями. Вырез хорошо виден даже с расстояния.

Подскакиваю. Хватаю стул и, забравшись на него, рассматриваю ближе. Уверена, что раньше этого не было. Ремонт мы делали с Илоной вместе, когда я купила эту квартиру. Все было идеально.

Аккуратно отдираю кусочек обоев, и мои пальцы находят миниатюрную… камеру?! Она совсем крошечная, почти невидимая. Я даже не подозревала, что такие бывают.

Спрыгиваю со стула, сердце колотится как бешеное.

Стоит ли сомневаться?

Ублюдок…

— Ты, мразь, поплатишься за это, — шиплю прямо в камеру и дроблю ее тапком.

Возникает вопрос, как долго она там? Вспоминаю, что он мне говорил в офисе о том, что я кричала его имя во снах после развода.

Значит, эта камера уже была. Появилась она здесь, когда я стала его женой и переехала к нему? Или это случилось ещё раньше?

Боже... какой кошмар. Я, конечно, понимала, что его люди могут следить за мной, но чтобы и дома... Стоп, люди...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Какова вероятность, что тот тип, который постоянно преследует меня, не его очередная шестерка?

Ну конечно... Идиотка! Какая же я дура!

Включаю яркий свет, осматриваюсь. Комната кажется мне чужой, враждебной.

Никаких видимых следов слежки, но ощущение тревоги не покидает меня. Начинаю методично обследовать квартиру.

Проверяю розетки, книги на полках, картины на стенах — ничего подозрительного. Заглядываю в шкафчики, за шторы — пусто.

Падаю на диван в гостиной, запуская пальцы в спутанные волосы. Борюсь с желанием прямо сейчас пойти к Волкову и разнести все в пух и прах.

Разве так можно? Сколько всего он тут насмотрелся? Маньяк чертов.

Выдыхаю. Пытаюсь вернуть контроль над своим телом и разумом. Три часа ночи, а я уже не хочу спать совершенно. Да и выходной сегодня.

Я планировала вообще не выходить из дома следующие два дня. Уже месяц управляю «ИВ» без какого-либо отдыха. Нужно немного побыть дома. В тишине.

Но как тут теперь сидеть спокойно?! Нужно думать план мести этому... сталкеру из соседней квартиры!

Правда, на ум ничего дельного не приходит. В голове полная каша. Пока все еще остается желание просто убить его.

Хотя какой смысл? Воскреснет дьявол. Отряхнется и дальше изводить меня будет.

В мучительных раздумьях, чудесным образом, мне удается несколько раз задремать. Но сон беспокойный. Просыпаюсь несколько раз, пока не вижу на часах полдень.

После водных процедур плетусь на кухню за кофе.

Интересно, он уже увидел то, что его слежка оборвалась? Или он онлайн наблюдал за тем, что я ищу жучки?

Ненавижу…

Кофе обжигает язык, но немного согревает изнутри. Смотрю в окно — солнечный день, жизнь кипит за стеклом, а у меня внутри все еще бушует шторм.

Решимость, на которую я надеялась, куда-то испарилась, оставив после себя только усталость и странное чувство опустошенности.

Этот мужчина способен вывести меня из себя одним своим присутствием, даже если его нет рядом.

18

Днем вызываю специалистов по безопасности. Они профессионалы и без труда нашли еще две камеры. Одну в гостиной над телевизором, другую — в ванной, искусно замаскированную в розетке. Разбиваю только одну из них.

Ту, которая была в ванной, устанавливаю в душевую кабину. В голове крутится план, дерзкий и немного безумный.

Вечером снова делаю несколько глотков из той же самой бутылки виски, накидываю халат на голое тело и направляюсь в ванную.

Захожу в душевую кабину. Стараюсь не смотреть на полку с кремами, куда установила камеру. Медленно развязываю пояс халата, позволяя шелковой ткани скатиться вниз по плечам. Перехватываю его на талии и отбрасываю на пол. Закрываю стеклянную дверцу позади.

Движения мои плавные, медленные, каждое — ритуальное действо. На удивление, не чувствую ни капли стыда.

— Ты можешь смотреть, Волков, но я всего лишь на экране твоего гаджета, — произношу тихо, с лукавой улыбкой. — Как и в жизни — абсолютно недосягаема.

Эта месть намного лучше. Безразличие всегда его бесило, а если я ему еще и подыграю, уверена, что это сведет его с ума. Хотя он и так больной на голову, куда хуже.

Активирую тропический душ и включаю подачу воды. Первые прохладные струи бьют по телу, заставляя вздрогнуть. Соски моментально твердеют, а кожа покрывается приятными мурашками.

Сначала я просто стою, запрокинув голову, позволяя воде омывать меня, чувствуя, как напряжение уходит вместе с каплями. Затем медленно начинаю двигаться, танцую под музыку, доносящуюся из гостиной. Это что-то чувственное, завораживающее.

Камера определенно запечатлевает каждый мой жест, каждый вздох, каждое движение моего тела. Я играю для него, для его жаждущего взгляда. Это не просто спектакль, это вызов. Чувствую его взгляд, его желание, его бессилие. Я владею ситуацией.

Невинно провожу ладонью по шее вниз, к груди, издаю слабый стон. Смотрю напротив. Прям в маленький объектив и еле заметно прикусываю нижнюю губу, пытаясь не расплыться в торжественной улыбке.

Поворачиваюсь спиной, демонстрируя изгиб позвоночника, линию ягодиц. Выставляю всё напоказ, как трофей, который вроде близко, но и одновременно очень далеко.

Нарочито медленно намыливаю волосы. Мою голову продолжительно долго, позволяя пене приятно скользить вниз по спине.

Смываю шампунь и поворачиваюсь. Пар сгущается, явно обращая мое тело в размытый силуэт.

Так даже лучше, если изображение нечёткое. Беру вехотку, добавляю пару капель любимого геля для душа.

Сладкий аромат черничного йогурта заполняет пространство.

— Помнится мне, кто-то был большим любителем черники, — выдыхаю, массируя шею вехоткой.

Я не знаю, сколько ещё смогу выдержать эту игру, но пока что она доставляет мне странное удовольствие, чувство власти, запретного наслаждения.

Выключаю воду и беру камеру в руки.

— Сменим ракурс? — усмехаюсь. — Из розетки ты мало чего мог увидеть. Если, конечно, не говорить о спальне.

Выхожу из душа. Креплю камеру на кафельную плитку. Беру махровое полотенце и с болезненной чувственностью промакиваю кожу: начиная с шеи, опускаясь между грудей, к животу, бедрам.

Присаживаюсь на край ванны, раздвигая ноги. Медленно, с вызовом, вытираю внутреннюю поверхность бедер.

— Не знаю, онлайн ты видишь эту влажность или потом посмотришь, но в любом случае тебе никогда не отличить, вода это… или я для тебя? — шепчу едва слышно. — Ты сам обрек себя на роль вечного зрителя. Жалкий.

Встаю и заворачиваюсь в полотенце. Снова беру камеру в руки.

— Наслаждайся шоу, Волков. Потом расскажешь, как часто ты думал обо мне в душе.

Презрительно усмехаясь, бросаю камеру в унитаз. Смываю.

Улыбка не сходит с лица. Смотрю в зеркало. Лёгкий румянец на щеках, не только от водных процедур, но и от щекочущего внутри азарта. Не могу не признать, что мне это понравилось, наверное, так же, как понравится ему.

Хотя это скорее ради того, чтобы лишний раз напомнить этому сталкеру, что я и сама неплохо могу сыграть на его собственных чувствах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

19

Прохладный осенний ветер треплет волосы, когда я выхожу из подъезда.

Джеймс молчит. Три дня. Три дня чертового радиомолчания.

Мои сообщения — висящие в воздухе вопросы, на которые он не отвечает.

Телефон — бесполезный кусок пластика, который больше не приносит утешения.

Вместо этого — тяжелое ощущение одиночества. Не понимаю, куда он мог исчезнуть после разговора с отцом. Раньше он никогда не игнорировал меня столько времени.

Илона тоже не на связи. Они с Бэном уехали в какую-то глушь отдохнуть. Спасибо, что хоть заранее предупредила, подруга, а то мне еще и насчет этого переживать не хватало.

Решила, что выходные проведу, заперевшись дома. Никаких встреч, никаких выходов. Только я, початая бутылка виски и давящее чувство собственной никчемности, несмотря на огромные возможности.

Ужас — просто ужас! Чувствую себя крысой в клетке, за которой постоянно наблюдали.

В воскресенье сменила замок. Знаю, что для Волкова это пустяк — сделать дубликат, но хоть какая-то иллюзия безопасности.

Что до него самого — ноль реакции на мой “перформанс”. Впрочем, так даже лучше, наверное. Я тоже предпочитаю полное игнорирование. Даже видеть его не хочу. Слежка — это уже слишком. Попытки разговора только приведут к очередной бесполезной сцене.

В понедельник приехала в офис. Работа — лучшее лекарство от душевных терзаний. Но и здесь спокойствия не оказалось. Не какой-то крупный кризис, а целая серия мелких неприятностей.

Неожиданный сбой в системе онлайн-банкинга. Задержка с одобрением кредита для крупного клиента. Недопонимание с налоговой инспекцией.

Мелочи, но они достаточно напрягают. Сижу за своим столом, просматриваю отчеты, стараясь сосредоточиться. Голова тяжелая, мысли путаются.

Влад — его присутствие просачивается в каждую пору моей работы.

Уже столкнулись с ним с утра. Решил всё-таки заявиться на планерку. Сидел там со своим папашей, такой же блаженный.

Конечно, у них-то там в инвестиционном отделе всё тип-топ. Это мне тут работы на неделю минимум.

Вот вам и отдохнула два дня. Петр хоть попытался предложить свою помощь, от которой я, конечно же, отказалась. Я знала, на что шла, когда брала руководство и намерена решать проблемы сама. Хоть и раздражает, но отвлекает прекрасно.

Все же меня удивляет, что Влад никак не отреагировал на то, что я обнаружила камеры. Даже не было уже привычных издевок. Что очень странно.

Может, он не так уж и часто следил за мной и просто ещё не посмотрел трансляцию?

А может, пытается сделать вид, что это не его слежка? Типа, если я к нему подойду и предъявлю напрямую, то он упрется рогами и будет бить в грудь, что он не в курсе? Хотя не припомню, чтобы он вот так врал мне. Всегда всё прямо говорит.

Ну вот, снова вместо того, чтобы работать, думаю о том, что там в голове у этого… несносного болвана.

Камеры, слежки. Контроль его так и остался неизменным. Подал на развод, чтобы я начала новую жизнь… но так и не смог отпустить.

А теперь что? Вместо того, чтобы сказать, что любит меня, придумывает очередные манипуляции. Только и заявляет, что я буду его.

Не припомню, чтобы он хоть раз сказал, что он мой. Может быть, я и растаяла бы. Отбросила сомнения, если бы увидела хоть каплю настоящих чувств на гранитном лице.

Ну не хочет он сдаваться мне, и я не буду. А то привык присваивать себе всё, что понравится.

+++

Усталость накатывает волной, смывая остатки деловой хватки. День был напряженным, но я справилась с проблемой в отделе кредитования, разрулила ситуацию с задержкой одобрения крупного кредита. Чувство удовлетворения смешивается с горьким привкусом изматывающего дня.

Волков снова с кем-то развлекается. Сначала я не обратила внимание, списывая на обычный городской шум. Но потом отчётливо услышала женский голос, доносящийся из его квартиры и смешанный с низким мужским смехом, определенно принадлежащим Владу.

Знакомый, пронизывающий смешок, который всегда немного раздражал, но… сейчас он звучит по-другому, наполненный какой-то непринужденностью, легкостью, которую я, наверное, уже и не вспомню.

Фыркаю, стараясь придать виду полное безразличие. Ключ лязгает в замке, и я прохожу к себе, стараясь не задерживаться в подъезде долго.

Ревность — эта противная, назойливая тварь — просто не хочет уходить. Она ползет под кожу, раздражая и причиняя боль. Даже сейчас, несмотря на все мои попытки отстраниться, я чувствую ее, ясную и острую, как осколок стекла.

А может, он только этого и добивается? Чтобы я ревновала. Он же начал активно использовать женский пол после того, как я отказала ему.

Тоже вот непонятно. Неужели он думает, что я буду бегать за ним? Беситься с того, что он там себе гарем завел? Действует глупо. Даже в браке не изменял так… Хотя, может, я просто не знала этого.

Почему-то при мыслях об этом грудь неприятно сдавливает…

Включаю свет, направляясь в кухню. Завариваю себе крепкого чая, стараясь выровнять дыхание. Его смех все еще эхом отдается в ушах. Это не просто смех, а некий символ, символ его жизни, той жизни, в которой я уже не участвую, но которая все еще задевает, ранит.

Опускаюсь на стул, погружаясь в тишину своей квартиры.

Что он делает? С кем он? Какие-то бессмысленные вопросы, на которые я не хочу отвечать. Но назло они витают в воздухе, заставляя воображение генерировать картинки всяких… постельных сцен.

Должна признать, что немалым грузом на душе лежит то, что он на мое субботнее представление никак не отреагировал, так еще и привел кого-то.

А с другой стороны, чего я хотела? Все правильно. Он свободен, и я тоже свободна. У меня так вообще, Джеймс есть, о котором в субботу я напрочь забыла. Отличная девушка, ничего не скажешь. Но факт остается фактом — Влад может спать с кем угодно и когда угодно, чего я бешусь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тишина давит. Чай остывает, недопитый до конца. В голове — калейдоскоп мыслей, перемешанных с усталостью и неприятным ощущением неполноценности.

Внезапно звонок телефона — резкий, пронзительный звук, вырывающий из задумчивости. Наконец-то Илона. Принимаю вызов.

— Здравствуй, моя дорогая. Как дела? — голос подруги звучит живо и радостно, в резком контрасте с моим внутренним состоянием.

Ее лицо, не менее веселое, становится чётче на экране телефона.

— Привет, Ло… — тяну я, устанавливая телефон на стол. — Все… сложно. Рассказывай лучше, как провели выходные.

Подруга оживляется. В красках описывает их времяпровождение в Котсуолдсе — район неподалеку от Лондона, прославившийся своими очаровательными деревушками.

Когда я была в там, мы частенько планировали съездить туда, но времени не находилось. А после учебы, как оказалось, кроме путешествия в «ИВ» мне ничего не светит уже.

Илона рассказывает о живописных местах, походах и уютных вечерах в отеле. Я внимательно слушаю, представляя, что была свидетелем всего этого, и немного расслабляюсь, пока подруга не заканчивает свой рассказ.

— У тебя там что? — спрашивает она. — Я так понимаю, снова ситуация: «Волков — сукин сын»?

Вздыхаю, делая глоток чая.

— Ну как же иначе? — пожимаю плечами. — За эти три дня я чуть с ума не сошла. Что будет дальше, представить боюсь…

Вкратце рассказываю о происходящем. О показных похождениях Волкова, о стычке в подъезде, о камерах. Илона приближается к экрану.

— Слушай сюда, подруга, — шипит она. — Либо пошли его на хер и по-настоящему забудь, либо переспи с ним уже. Третьего не дано!

— Ты издеваешься? — вскрикиваю, резко отталкивая от себя чашку. — Он трахает всех подряд, предлагаешь мне влезть в этот список?

Илона хлопает рукой по столу.

— Ой, да заткнись ты! Тебя не девки его волнуют, а то, что это не ты сейчас в его квартире! Твоя неопределенность уже и меня задолбала! Ты ненавидишь его? Тогда почему ревнуешь? Или ты любишь его? Тогда зачем убегаешь?

Замираю. Стыд и злость на саму себя накатывает волнами, заставляя увести взгляд в сторону.

— На самом деле, там в подъезде, я уже была готова сдаться… — шепчу тихо. — Наплевать на прошлое, на настоящее. На Джеймса…

— Мира. — Подруга вздыхает, ее взгляд суть смягчается. — Ты же все равно не любишь его. Может, так будет правильно?

Вытираю слезинки, всхлипываю.

— Наверное, но я просто не хочу вот так… Не по-человечески как-то.

— Ну не реви! — командует в трубку. — Опять из-за этих мужиков расклеилась, что ж с тобой делать?

Качаю головой. Снова вытираю слезы, которые уже ручьем льют.

— Да нет. Я просто так устала. Волков — снова все портит.

— Поговори с ним напрямую. Хватит уже избегать и ядом плескаться. Любишь же. Зачем вы оба страдаете, не понимаю! Два придурка… Взрослые люди, а ведете себя как дети!

Её слова — словно удар хлыстом. Жесткие, но… справедливые. Я понимаю, что Илона права. Мы оба играем в глупые игры и оба страдаем. Хотя…

— Не знаю, как он там страдает, — фыркаю, снова смахивая слезы. — Вон, веселится с очередной…

— Очевидно же, что он это назло тебе делает, — пожимает плечами. — Идиот же.

— Конченный… — признаюсь с горькой усмешкой. — И это самое страшное.

— Короче, морду в порядок привела быстро, — решительно заявляет Илона. — И давай, встряхнись! Ты же сказала, что Ирина хотела тебе что-то рассказать. Перезвони ей. Может, она и правда знает то, что перевернет твой страх в обратную сторону.

Ее слова… Будто и правда заряжают меня на этот шаг. Сдаться. Просто сдаться ему и будь что будет.

— А если у нас ничего не получится снова? — все же сомневаюсь.

— Вы даже не пытались, — Илона закатывает глаза. — Соревновались кто лучше манипулировать умеет, пока страшное не случилось. Он же сказал, что не может без тебя. Вот иди и узнай правду от его матери, раз ему не веришь. Хватит уже страдать. И убегать. Это — ни к чему хорошему не приведет.

Сердце колотится, как бешеное. Слова Илоны, резкие, но невероятно верные, всё ещё звенят в ушах.

Киваю и сбрасываю звонок. Пора прекратить эти бесконечные игры, этот цирк абсурда, в котором мы с Владом, кажется, застряли надолго.

Умываюсь холодной водой, наношу маску на лицо, стараясь скрыть следы недавней истерики. Глубокий вдох. Ещё один.

И вот я уже набираю номер бывшей свекрови, но в этот момент раздается мелодичный звонок в дверь.

Замираю.

Влад?

Какова вероятность?

Дергаю ручку двери и натыкаюсь взглядом на радостное лицо.

Карие глаза... Короткая темная стрижка... Улыбка до ушей. Красное пятно мелькает где-то внизу, краем глаза понимаю, что это цветы, но не могу оторвать взгляд от этого лица.

Джеймс…

20

Невольно делаю шаг назад, обратно в квартиру. Парень широко улыбается и направляется ко мне.

— Surprise, baby! (Сюрприз, детка!) — произносит он радостно и, оставив чемоданы и цветы на пороге, подхватывает меня на руки. — I decided to come myself. (Я решил приехать сам.)

Открываю рот, но не могу ничего выдавить. Парень ставит меня обратно на пол, но я не могу удержаться на ногах. Невольно хватаюсь за его плечо.

— Я... Я... — заикаюсь. — Surprise... (Сюрприз...)

Джеймса, кажется, веселит мой ступор. Он притягивает меня ближе.

— I missed you so much, (Я очень сильно соскучился по тебе,) — выдыхает и целует меня в губы.

Его поцелуй — неожиданный, нежный и совершенно не похожий на те холодные мурашки, которые спускаются по моей спине.

Отвечаю нерешительно. Даже сама стараюсь отстраниться. Он пахнет Лондоном, дождём и чем-то ещё, что я не могу определить, но оно напоминает мне о том, что, кажется, я уже потеряла.

— Wait... How did you end up here? (Подожди... Как ты здесь оказался?)

Отстранившись, Джеймс смотрит на меня с лукавой ухмылкой.

— I'll tell you everything. Let me just bring my things in. (Я тебе всё расскажу. Дай мне только вещи занести.)

Парень возвращается к чемоданам и закатывает их внутрь. В этот момент дверь напротив открывается и из квартиры Волкова выходит девушка… Хотя уже женщина.

Немного отхожу в сторону, чтобы меня не было видно из подъезда.

Знаю её. Очень профессиональный дизайнер интерьеров. Как раз она и занимается переделкой кабинета моего отца.

А Волкову она зачем? Ну не могу я допустить мысль о том, что они… Ей всё-таки за пятьдесят уже.

Женщина не замечает меня. Вежливо прощается с хозяином квартиры. Тон хоть и дружеский, но не лишён формальности.

Джеймс, не обращает на них внимание, заканчивает таскать свои баулы и закрывает дверь.

Кажется, внутри меня всё опустилось в один момент. Вся моя мнимая решительность, которая бурлила во мне пару минут назад, растворилась в воздухе, будто ее никогда и не было.

— James, I don't understand… (Джеймс, я не понимаю…) — шепчу, покачивая головой. — You ignore me for three days. I almost lost my mind… (Ты игнорировал меня три дня. Я чуть с ума не сошла…)

Парень снова обнимает меня. Нежно, но крепко, будто боится, что я исчезну. Он всё такой же, как и раньше: спокойный, немного застенчивый, но с этой присущей ему английской элегантностью.

Только взгляд… В его глазах я читаю нечто новое, более глубокое, чем раньше. Смесь безграничной нежности и любви.

Отстраняется, мягко берет меня за руку и ведёт в гостиную на диван. Садится напротив меня в кресло и берет мои руки в свои, заглядывая прямо в душу. Его голос чуть дрожит, будто он и сам волнуется от нашей встречи.

Оказывается, всё это время он думал о нас, о нашем будущем. Ужасно скучал. Разговоры по видеосвязи уже не могли заменить его присутствия рядом со мной.

— …I realized that I can’t just sit back, (…я понял, что не могу просто сидеть сложа руки,) — говорит он, целуя мои запястья. — I applied for distance learning. My whole life there in London doesn't matter anymore... I only want to be here with you. (Я подал заявку на заочное обучение. Вся моя жизнь там, в Лондоне, больше не имеет значения... Я хочу быть только здесь, с тобой.)

Эти слова бьют прямо в сердце. Но мне только хуже. Стыд давит горло, не позволяя посмотреть ему в глаза. Я ведь уже была на грани расставания. Что теперь?

Мне казалось, что у нас уже нет будущего. Слёзы наворачиваются на глаза. Я рыдаю. Тихо, еле слышно. Хочется убежать, раствориться, лишь бы не чувствовать эту противную скребущую боль.

Наконец-то я начинаю осознавать масштаб его поступка. Заочное обучение — это не просто смена расписания. Это радикальное изменение его жизни, отказ от привычной среды, от друзей, от всего того, что составляло его мир. А всё это — ради меня. А я здесь... натворила уже столько грязи, что воротит.

Джеймс заканчивает говорить и вытирает слезы с моих щек. Прихожу в себя. Боже… Мне было трудно, но сейчас будет ещё хуже. Но всё же не просто так? Именно сейчас. Именно вот так.

— Jay, (Джей,) — шепчу, зарываясь лицом в его плечо. — I'm sorry… (Прости меня...)

Парень гладит мои волосы, успокаивая. Его прикосновения — как бальзам на душу.

— For what, baby? (За что, детка?) — спрашивает ласково.

За то, что слабая идиотка, которая даже не может признать правду. Решить проблему, которую сама же и создала.

— For... everything, (За... всё,) — тихо шепчу, так и не пересилив себя. — There are things... that I haven't told you and... I don't know what your reaction will be. (Есть вещи... о которых я тебе не рассказала и... я не знаю, какая будет твоя реакция.)

Джей отстраняется, глядя мне в глаза. Не читаю на его лице удивления или тревоги. Лишь легкая улыбка играет на губах.

— Are you talking about your ex-husband? (Ты о своем бывшем муже?) — спрашивает он, окончательно загоняя меня в угол.

Прикусываю губу изнутри. Илона? Или ещё кто-то «любопытный»?

Подбираю слова, но парень успевает меня опередить:

— I've been following your company's news out of interest, (Я слежу за новостями твоей компании из интереса,) — пожимает плечами. — It said there that the three of you are in control. (Там сказано, что вы управляете втроем.)

Его взгляд всё же становится немного грустным, но он тут же прячет это чувство.

— I understand that you didn't say this so as not to upset me, baby, (Я понимаю, что ты не сказала этого, чтобы не расстраивать меня, детка,) — продолжает он, снова притягивая меня к себе. На этот раз сильнее, крепче. — I understand everything. But I guess I should ask, what do you feel for him? You know, I may be younger, but I'm not stupid… I know that love... if it was real, never goes away, no matter how hard you try to forget it. (Я всё понимаю. Но наверное, я должен спросить, что ты чувствуешь к нему? Знаешь, я хоть и младше, но я не глуп... Я знаю, что любовь... если она была настоящей, никогда не проходит, как бы сильно ты не старался ее забыть.)

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ещё один удар прямо в сердце. Любовь ли это? Как же я устала от этого вопроса самой себе. Это не любовь... это какой-то изощренный магнит, который притягивает даже несмотря на всё дерьмо, в которое я вляпываюсь, пока тянусь.

Качаю головой.

— We were on very bad terms. And... now the relationship between us is very strained, but... nothing but partnership. (Мы очень плохо расстались. И... сейчас отношения между нами очень натянутые, но... ничего кроме партнёрства.)

Отчасти это правда... Хоть слишком скудная, но правда.

— I'm just... tired of work, (Я просто... устала от работы,) — продолжаю чуть бодрее. — From responsibility. And today was also a very difficult day. (И сегодня к тому же был очень трудный день.)

Чувствую, как краска приливает к моему лицу. Его слова о настоящей любви, о том, что она не проходит… Они режут.

Он прав, конечно. Эта чертова тяга к Владу — не просто привычка, не просто недоигранная игра. Это что-то большее, что-то, что я до сих пор не могу осознать до конца.

Внезапно понимаю, что не могу больше лгать, не могу больше прятаться за туманными фразами и выдуманными отговорками. Резко поднимаюсь, сбрасывая с себя груз лжи. В груди все клокочет, эмоции переполняют меня.

— Jay, (Джей,) — говорю я, голос немного дрожит, — I... I can't say that I don't love him. Love is too strong a word, I guess... Attachment? Addiction? I don't know... But right now I feel only hate... And it's always like this, you know? Just hate. (я… я не могу сказать, что не люблю его. Любовь — это слишком сильное слово, пожалуй… Привязанность? Зависимость? Не знаю… Но в данный момент я чувствую только ненависть... И всегда так, понимаешь? Просто ненависть.)

Смотрю ему в глаза, стараясь разглядеть в них хоть что-то, кроме беспокойства. У меня нет права на эту ложь, на это притворство. Я обязана быть честной. Хотя бы перед ним.

Джеймс медленно кивает, его лицо непроницаемо. Он не кричит, не ругается, не обвиняет. Просто слушает, и это молчание пугает меня больше, чем любой крик.

— (But…)Но… — он делает паузу, словно подбирая слова, — do you want to be with him? (хочешь ли ты быть с ним?)

— All I want is peace of mind, (Всё, чего я хочу — спокойствия,) — шепчу на выдохе. — I'm mired in intrigues, forgetting my main goal — to become one of the best financiers at least in the city. But... all these... events... lead me astray. (Я погрязла в интригах, забыв свою главную цель — стать одним из лучших финансистов хотя бы в городе. Но... все эти... события... сбивают меня с пути.)

Слова льются из меня потоком, словно я наконец-то освобождаюсь от тяжелого груза, который таскала на своих плечах всё это время. Я не жду от него понимания, не жду прощения. Просто говорю, выкладываю всё, что накопилось внутри. Признаюсь, что запуталась. Отвлеклась.

Джеймс слушает, не перебивая. Его взгляд скользит по моему лицу, ловя каждую эмоцию, каждое изменение выражения.

Вижу в нём понимание, но и некоторую… печаль. Не разочарование, нет, а именно печаль, словно он уже давно догадывался о моих внутренних терзаниях.

— I guess I shouldn't have come here, right (Наверное, зря я приехал, да?)

Я качаю головой. Вопрос слишком сложный, на него нет простого ответа.

— I don't know, James, (Не знаю, Джеймс,) — признаюсь честно. — I really don't know. On the one hand, you... you've always given me some kind of peace, care and love... On the other… (Я действительно не знаю. С одной стороны, ты… ты всегда дарил мне некое успокоение, заботу и любовь… С другой…)

Закусываю губу, чувствуя, как снова наворачиваются слезы. Мне тяжело, невыносимо тяжело. Я оказалась в ловушке собственных чувств и не могу выбраться.

— …on the other hand, I'm worried that this... confrontation of ours could somehow harm you… (…с другой стороны, я беспокоюсь, что это… наше противостояние может как-то навредить тебе…)

Джеймс приподнимает бровь. В глазах читается явный вопрос, ответ на который я ещё не знаю. Как это может отразиться на нем? Понятия не имею, но с моей паранойей — не мудрено преувеличивать.

— Don't think about it, darling, (Не думай об этом, дорогая,) — шепчет он мне на ухо, его голос мягкий, успокаивающий. — We'll get through this together. I want you to know that I won't give up on you, no matter how hard it gets. Only if you want it yourself. (Мы справимся со всем вместе. Хочу, чтобы ты знала, что я не откажусь тебя, несмотря на трудности. Только если ты сама захочешь этого.)

Молчу. Сама захочу... Понять бы уже наконец, чего я по-настоящему хочу. Полчаса назад мне казалось, что я хочу уже окунуться с головой в бездну, которая меня ждет с Волковым, а теперь...

Сейчас мне хочется лишь теплых и понятных объятий Джея. Той самой тихой гавани.

— I don't know what will happen next, (Не знаю, что будет потом,) — признаюсь я, голос едва слышен. — But now… now I just want to be near you. That's the only thing that's clear now. (Но сейчас… сейчас я просто хочу быть рядом с тобой. Это единственное, что сейчас понятно.)

Джеймс целует меня в макушку. Его поцелуй нежный, полный любви и сочувствия. Чувствую, как напряжение постепенно отпускает меня.

В его объятиях я нахожу утешение, хотя полного спокойствия еще нет. Просто наслаждаюсь моментом, его теплотой и близостью.

Кажется все правильным. Будто он спас меня от очередной серьезной ошибки, и мне нужно принять это во внимание, как знак судьбы. Думаю, так и сделаю. Пересилю себя... Перепрограммирую.

Тянусь к нему за поцелуем. Прижимаю к себе жадно и страстно. К черту все. Пусть будет так. Не так больно. Не так страшно…

21

Паркуюсь возле стеклянной коробки, которая уже выглядит не так пугающе, несмотря на все происходящее. Смотрю на огромные крутящиеся двери и понимаю, что больше не чувствую это давление в груди перед тем, как войти.

Последние несколько дней мы провалялись на диване, наслаждаясь друг другом. Я даже более-менее успокоилась. Отошла от дел и почувствовала некое умиротворение. Но уже не могу без работы долго. Все-таки у меня сейчас есть ответственность, и долго филонить нельзя.

Джей уговорил меня взять его с собой на работу. Показать все. Сказал, что хочет увидеть меня в деле.

Скорее всего, хочет посмотреть на Волковых. Понимаю это, но сопротивляться не стала. Пусть посмотрит. И другой… персонаж тоже пусть посмотрит, что я больше не чертова Красная шапочка.

На самом деле не хочу сразу же окунать Джеймса во все это дерьмо. Да и… побаиваюсь. За него. Не хочу, чтобы он как-либо пострадал в этой бесконечной глупой войне. Знаю, на что способен Волков. Это наша территория. Джей… Джей ему не соперник. Совсем не соперник.

— Very beautiful! (Очень красиво!) — восхищается парень, оглядывая здание.

Хмыкаю в ответ, ведя его за руку внутрь. Тут его восторг становится еще больше. Впечатляют масштабы.

Пока едем в лифте, рассказываю про каждый этаж. Объясняю, что это здание собрало в себе головные офисы всех сфер империи.

На нижних этажах — отделение банка, страховой, офис автоломбарда. Каждое отделение занимает по два этажа. Только брокерское агентство и автоломбард находятся на одном.

Дальше идёт отделение инвестиционного бизнеса. Занимает три этажа сразу. Мы работаем в разных направлениях, поэтому такой масштаб. Все разделено. Распределено так, чтобы был слаженный механизм и каждый занимался только своей работой.

Затем техническое помещение, и наконец — десятый этаж. Створки лифта раздвигаются, и мы оказываемся уже в привычном мне холле. Главный офис. “Главный главных”, как я его называю. Ну, фантазия не сработала в этот момент…

Проходим по темному ковровому покрытию дальше. Новенькая сотрудница на рецепции дружелюбно улыбается мне, приветствует официально. Видно, что нервничает в свой… третий день работы?

Не важно. Киваю сухо и продолжаю экскурсию по опенспейсу, параллельно рассказывая, чем занимаются именно эти сотрудники. Проходим дальше, и первым, конечно, сразу же предстает мой кабинет.

Ремонт окончен, и я сама первый раз приму работу сейчас. Не могу справиться с накатывающим восторгом. Как же светло! Все светлое: стены, мебель, огромное количество ламп, которые не понадобятся, пока не потемнеет на улице.

Свет льется со всех сторон. Вот оно — место, где я готова проводить вечность. Джеймс одобрительно кивает, оценивая мою задумку.

— I am delighted. But don't you need a little privacy? (Я в восторге. Но разве тебе не нужно немного уединения?) — кивает на стеклянную стену.

Хитро улыбаюсь. Беру маленький пульт со стола и нажимаю на первую попавшуюся кнопку. И угадываю. Плотные бежевые жалюзи медленно опускаются вниз, скрывая нас от посторонних глаз. Не сдерживаю визг восторга.

Как ребенок хлопаю в ладоши, наблюдая за тем, как жалюзи сворачиваются обратно. Ладно, потом поиграюсь. Откладываю пульт в сторону и ставлю сумку на стол.

— What's further down the corridor? (Что дальше по коридору?) — спрашивает Джей, заглядывая за стекло.

Машу рукой, присаживаясь в кресло.

— There are three more offices and an emergency exit. (Есть еще три кабинета и аварийный выход.) — отвечаю безразлично.

Парень падает на кожаный кремовый диван в углу. Внимательно слежу за тем, чтобы он не запачкал ничего своими “крутыми” зимними ботами. Нарядился он, конечно, как будто у нас уже мороз минус сорок.

— Is your husband's office there? (Там офис твоего мужа?)

Недовольно выгибаю бровь.

— Ex-husband, Jay. (Бывшего мужа, Джей)

Парень кивает, уводя взгляд в потолок. Делаю вид, что приступаю к работе. Невольно смотрю на работников, снующих в округе. Как же мне нравится это ощущение контроля. Все как на ладони.

Улыбаюсь про себя. Понимаю, что теперь они чувствуют себя очень неуютно. Зато филонить никто точно не будет. Даже сейчас — изображают бурную рабочую деятельность.

Петр выходит из лифта. Сразу же улыбка озаряет его лицо, когда он сталкивается по пути с несколькими сотрудниками. Что-то вещает им, размахиваясь руками.

Сухо киваю, когда он проходит мимо. Взгляд его задерживается на Джеймсе чуть дольше, чем надо, пока он не скрывается из виду.

А вот и главный демон. Как всегда одним своим появлением заставляет всех разбежаться по рабочим местам. Этим мы с ним похожи. Единственное, что женская половина офиса оживляется чуть больше, чем при мне. Поправляют декольте, подтягивают юбки и взбивают прически… Не офис, а бордель.

А у этого сразу взгляд падает на меня. Как только створки лифта открываются. Становится не по себе. Увожу взгляд, бесцельно перекладывая бумаги на столе.

— I have a planning meeting in fifteen minutes, (У меня планерка через пятнадцать минут,) — сообщаю Джеймсу, который уже залип в телефоне. — Will you stay here? (Ты останешься здесь?)

Джей кивает, изобразив печаль.

— I will miss you, (Я буду скучать по тебе,) — отвечает с улыбкой.

Улыбаюсь в ответ.

— If you want, I'll turn on the broadcast for you, but there are no subtitles, (Если хочешь, я включу тебе трансляцию, но там нет субтитров,) — подмигиваю, хихикнув.

— By the way, I need Russian lessons from my business lady, (Кстати, мне нужны уроки русского языка от моей бизнес-леди,) — оживляется парень, поднимаясь. — It's time to at least learn colloquial language. (Пора хотя бы выучить разговорный.)

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Киваю с улыбкой. Настраиваю трансляцию на ноутбуке и уступаю ему место.

— Then sit down and start absorbing. And I ran to get ready. (Тогда садись и начинай впитывать. А я побежала готовиться.)

Целую в щеку парня и усаживаю его в кресло. Прихватив нужные документы, направляюсь в конференц-зал.

А ещё мне безумно нравится, что теперь он находится всего лишь через стену от меня. Потому что мой прошлый кабинет находится в самой… дальней точке.

Здесь пока только помощницы, организовывают все к собранию. Сажусь за стол, увешанный экранами, изучая подготовленный план на сегодня еще раз.

Постепенно начинают стекаться члены правления. Как всегда, все предельно напряжены, даже, может быть, взбешены, но мне плевать. Мои правила будет исполнять все. У них нет выбора.

Волковы, на удивление, являются вдвоем. Петр Иванович, как всегда, излучает спокойствие, при этом его взгляд пристально изучает каждого.

Влад садится напротив, облокотившись на спинку стула, ноги скрещены, руки сложены на столе, демонстрируя выступающие вены на массивных кистях.

Мой взгляд невольно падает на его планшет, который он небрежно положил на стол. Экран разбит. Наверное, это первое, что привлекло мое внимание.

Странно?

Для человека, который имеет возможность купить новый — да.

Мелькают в моей голове пару мыслей... Он именно на этом планшете демонстрировал трансляцию с конференц-зала. Тогда он точно был целый, и это было до моего представления на камеру…

Мечтать не вредно, конечно, но меня вполне греют мысли, что паренек не справился с переизбытком чувств.

Не отводит от меня глаз.

Уверена, что ждёт от меня первого укуса. Но я не дам ему такого удовольствия. Джеймс приехал, а это значит, что мне необходимо минимизировать общение с бывшим.

Начинаю планерку, проговаривая ключевые показатели — рост прибыли по банковскому сектору, улучшение показателей по страховым выплатам, планы по расширению клиентской базы.

Даю наставления для решения проблемы с онлайн-банкингом своим людям. Те внимательно записывают и сосредоточено кивают. Актеры погорелого театра…

Отчитываю их за недосмотр и в других вопросах. Появились еще несколько мелких неприятностей за время моего небольшого “отпуска”.

Голос мой уверенный, жесты точные, я чувствую себя на своем месте. Замечаю, как Влад едва заметно усмехается, когда я упоминаю о внедрении новых технологий, значительно повысивших эффективность работы. Видно, что он следит за каждым моим словом, анализирует, ищет слабости.

— Мирослава, — резко прерывает меня Петр Иванович, — ты говоришь о росте прибыли и о вещах, которые можно с легкостью решить за пару дней, но не упомянула о задержках по выплатам кредитов в секторе малого бизнеса. Это тревожный сигнал.

Я уже собиралась парировать, но Влад опережает меня:

— Отец прав, Мирослава. Эти задержки — не просто сигнал, а серьезная проблема. И не думаю, что твои "новые технологии" способны ее решить. Наверное, тебе стоит сконцентрировать на этом все свое внимание.

Его слова пронизаны ядом. Я чувствую, как кровь приливает к лицу.

— Господа Волковы, — говорю, стараясь сохранять спокойствие, — я в курсе ситуации. Сегодня с коллегами мы разработаем план по решению этой проблемы. А сейчас давайте вернемся к повестке дня вашего сектора. Прошу, Петр Иванович, расскажите, как продвигаются дела в инвестиционном отделе.

Откидываю волосы назад и присаживаюсь на место, стараясь не смотреть на Влада. Но краем глаза все равно замечаю, как он усмехается и качает головой.

Волков-старший, как обычно, отвечает кратко и по существу, избегая каких-либо сантиментов.

Влад тоже вставляет комментарии со своей точки зрения, сухо и по делу. Ну прям два апостола! Все у них прекрасно, все у них идеально.

Внимательно слушаю, задаю уточняющие вопросы, стараясь не выдать своего раздражения. Внутри все кипит. Эта игра в кошки-мышки начинает меня изрядно утомлять.

— Я бы хотела посмотреть отчёты «ИльТрейда» за последнюю неделю, — произношу невозмутимо, когда они заканчивают. — Владислав Петрович, подготовьте мне необходимое по автоломбарду сегодня.

Лицо Влада остаётся неизменным, но его вальяжная поза сменяется на более концентрированную. Облокачивается на стол, чуть подаваясь вперед, чтобы быть ещё ближе ко мне. Смотрит в упор.

— Моя помощница принесет тебе все необходимые документы, которые ты только пожелаешь, — скалится.

— Не доверяйте все помощникам, — едко произношу в ответ. — Сделайте хоть что-нибудь сами.

— Мирослава Игоревна, — улыбка не сходит с его лица. — Не забывайте, что я занимаюсь не только автоломбардом, но и кризисными ситуациями. Не бойтесь попросить помощи, если ваши проблемы так сильно вас задевают.

Он встает с места и уже буквально нависает надо мной через стол.

— Я сказал, что моя секретарша к обеду принесет тебе все необходимое, — произносит как гипноз.

Отталкивается от столешницы и, кивнув присутствующим, выходит так, как будто его и не было.

Шакал...

Заседание заканчивается, и я спешу в свой кабинет. Джеймс все еще сидит за моим столом, глядя в экран ноутбука. У него такой сосредоточенный вид, что я даже не решаюсь его прерывать.

Поднимает голову, когда я подхожу, и его лицо расплывается в улыбке.

— Of course, I didn't understand anything, (Я, конечно, ничего не понял,) — говорит он, целуя меня в щеку. — But it was spectacular. You're so… seductive when you're serious. (Но было эффектно. Ты такая… соблазнительная, когда серьезная.)

Мельком улыбаюсь. Сажусь в кресло, которое он мне уступает.

— This is… the ex-father-in-law? (Это… бывший свекр?) — спрашивает Джей, указывая на экран.

Поворачиваю голову, заглядывая в ноутбук. Петр все еще в конференц-зале, разговаривает с гендиректором страховой. Киваю.

— Ah… is it him? Vladislav? (А… это он? Владислав?) — снова спрашивает он, кивая куда-то в опенспейс.

Мой взгляд падает на фигуру возле одного из столов. Влад стоит спиной, разговаривая с одной из сотрудниц. Снова киваю.

— There are sparks between you even through the screen… (Между вами искрит даже через экран…) — замечает он. — I hope he didn't hurt you there? (Надеюсь, он не обидел тебя там?)

Отмахиваюсь.

— Vlad… (Влад…) — откидываюсь на спинку. — He just… doesn't like being told what to do. (Он просто… не любит, когда ему указывают, что делать.)

— Such a bad worker? (Такой плохой работник?) — хмыкает в ответ, присаживаясь на стол.

Потираю переносицу. Это сложнее, чем кажется.

— At least the "employee" can be fired… That won't work with the owner. And he's… very professional. Unfortunately. («Работника» хотя бы можно уволить… С владельцем так не прокатит. И он… очень профессионален. К сожалению.)

Джеймс понимающе кивает. Снова поворачивает голову на Влада. Я решаю не тратить больше время на пустые разговоры и продолжить заниматься своей работой.

Мне действительно лучше побыстрее решить все нюансы, чтобы не было больше поводов сомневаться в моей компетентности.

22

— Мирослава Игоревна, — голос секретарши из селектора пронзает тишину кабинета. — К вам Диана Сергеевна.

Поворачиваю голову на стойку рецепции. Зажимаю кнопку:

— Пропусти.

Дизайнер, которая занималась переделкой моего кабинета. Совершенно забыла, что она должна была сегодня прийти, чтобы уточнить детали и разрешить финансовые вопросы.

Отрываюсь от работы. Немного отвлечься не помешает. Уже несколько часов изучаю отчетность и никак не могу выявить причину неполадок в банке.

Джеймс все еще со мной. Так и валяется на диване, не желая ехать домой. Не мешает — и ладно.

Женщина проходит в кабинет. Вежливо приветствуем друг друга. Высказываю ей свое положительное мнение о результате. Проводим формальный осмотр, Диана уточняет детали, функции мебели, которые я еще не успела обнаружить. Искренне благодарю ее и отмечаю, что примерно так я все и представляла.

Она светится от похвалы и протягивает мне бумаги, усаживаясь напротив.

— Здесь итоговый акт о выполнении работ с перечнем всех материалов и услуг. Подпишите, пожалуйста, там, где галочки…

Ставлю подписи и тянусь к селектору, чтобы связаться с банком для перевода оплаты.

— Не вижу квитанцию… — вопросительно смотрю на Диану, перебирая листы.

Она улыбается и качает головой.

— Простите, Мирослава Игоревна, но работа уже полностью оплачена, — произносит уверенно.

Впадаю в ступор.

— Кем оплачена? — переспрашиваю.

Женщина изображает легкое удивление. Мельком ведет бровью, и ее улыбка чуть меркнет. Почему она смотрит на меня как на дуру? Или мне кажется?

— Владислав Петрович, — следует невозмутимый ответ. — Он внес полную предоплату еще на ранней стадии проекта, когда мы с вами утвердили смету. Простите, но я думала, что вы проинформированы.

Женщина достает из сумки и протягивает мне доверенность с подтверждением оплаты и выписку со счета. Действительно… реквизиты Волкова и подписи его.

Натягиваю глупую маску. Улыбаюсь и легонько хлопаю себя по лбу.

— Точно, — усмехаюсь нервно. — Совсем забыла, что просила его… У меня… были технические неполадки…

Несу первое, что приходит в голову, потому что взгляд женщины уж слишком сильно стал любопытным от этой ситуации. Наконец она кивает, собирает свои документы, и мы тепло прощаемся.

Меня подрывает. Взгляд невольно падает на Джеймса. Тот определенно ничего не понял, но заметил мое напряжение.

Не сказать, что я прям удивлена…

Значит, Волков у нас не сдается, а просто притих. И что теперь? Молча перевести деньги на его счет? Или так же не обращать внимание? И где вообще отчеты по “ИльТрейду”? Три часа дня!

— What's happening? (Что происходит?) — хмурится Джеймс.

— Nothing, (Ничего,) — оживаю. — Work… (Работа...)

Значит, продолжаем грязные игры…

Поворачиваю голову в опенспейс. Работа кипит, а мне снова не до этого. Мысли роятся, как бешеные пчелы. Как бы не пришлось мне потом в долгу остаться после этого «доброго» жеста…

Чувствую его присутствие, словно невидимая нить связывает нас, даже через расстояние и видимое равнодушие.

Пытаюсь снова сосредоточиться на отчетах, но цифры расплываются перед глазами. В голове крутится сцена в душевой, моя дерзкая выходка, направленная на Волкова.

Он всё-таки отреагировал? Или с планшетом просто совпало? А ремонт этот чертов зачем оплатил? Показать, что он везде надо мной контроль имеет? Или это и правда из лучших побуждений?

Может, он страдает? Вот увидел он Джеймса, что у него на душе? Грустно? Обидно? Или просто завидно?

Не действует, потому что не хочет? Или затаился, чтобы конкретно с ног меня сбить?

Эта неопределенность — худшее, что может быть. Лучше бы он открыто признал свои чувства, чем мучил меня этим молчанием. Этими идиотскими манипуляциями!

Какая же я дура. Занимаюсь всем, кроме работы. В личной жизни разобраться не могу, осталось еще компанию потерять, и жизнь удалась!

Нервно выдыхаю, посылаю Джеймса купить что-нибудь перекусить. Вручаю наличку и сообщаю, что без какого-нибудь пирожка с мясом не пущу. Пусть прогуляется, ему будет полезно самостоятельно впитывать русский колорит.

Когда парень скрывается в дверях лифта, решаю не терять время. Подрываюсь и иду в кабинет Волкова-младшего.

Дверь закрыта. Ловлю его секретаршу. Та сообщает, что он уехал на встречу час назад. Продолжает извиняться за задержку отчетности, ссылаясь на ее собственную загруженность, но я уже не слушаю.

Прекрасно… Даже не видела, как он уходил.

***

Дни идут, а проблема с банком не решается. Каждый час приносит новые звонки от недовольных клиентов, отчеты растут, а я чувствую, как земля уходит из-под ног.

Усталость давит, и я понимаю, что скоро сломаюсь. Этот нескончаемый поток негатива, давление со стороны Волковых… Всё это выматывает меня до предела.

Даже Эндрюс мне больше не помощник. Уехал в Бостон на какую-то конференцию и не отвечает на звонки.

На сегодняшней планерке, которая состоялась только между владельцами, по желанию Петра, я стараюсь держаться, но мой напускной оптимизм трещит по швам.

Волков-старший, с его вечной заботой, начинает меня отчитывать, не скрывая беспокойства. Снова предлагает свою помощь, спрашивает, в чем дело, но я, выжатая как лимон, взрываюсь.

— Всё отлично, Петр Иванович! — кричу я, голос срывается на истерический визг. — Абсолютно всё под контролем! Просто немного… загружена!

Враньё горько царапает горло, но я не могу признаться в собственной некомпетентности, в бессилии перед этой проблемой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Петр, впервые за все это время, смотрит на меня не с привычной отеческой заботой, а с… разочарованием. Пытается что-то сказать, но я перебиваю его, наступая:

— Не вмешивайтесь! Я справлюсь! Всегда справлялась! И сейчас справлюсь! Занимайтесь своими отделами, а ко мне не лезьте!

Мои слова звучат убедительнее, чем я сама себя чувствую. Внутри все клокочет от гнева, отчаяния и беспомощности. Этот неконтролируемый поток эмоций вырывается наружу, как лава из вулкана.

Бывший свекр молчит, его лицо застывает в каком-то непроницаемом выражении.

Смотрю на Влада, которого, кажется, перестало заботить все вокруг. Он молчит, наблюдая за мной с прищуром. В его глазах я не вижу ни насмешки, ни интереса. Просто внимание. Наблюдает за мной, как за зверьком в зоопарке.

— Мирослава, твое состояние вызывает… серьезную обеспокоенность, — снова произносит Петр, голос его тих, но в нём слышится сталь. — Может, тебе стоит… отдохнуть?

— Отдохнуть?! — пронзительно кричу я, чувствуя, как слезы застилают глаза. — Вы сговорились что-ли? Подмять бизнес под себя хотите? Хрен вам!

Показываю неприличный жест, вскакивая со стула.

— Сволочи! Как только начались передряги, так вы как коршуны надо мной нависли!

Взбешенная, я бросаю на стол планшет, поворачиваюсь к двери, не обращая внимания на их реакцию. Быстро ухожу в свой кабинет, хлопая дверью.

Направляю секретаршу собрать мне всех управляющих банком, аналитиков и гендиректора с заместителем.

Чувствую, как разворачивается что-то серьезное. Это больше, чем просто технические поломки.

Спускаю собак на своих подчиненных. Всех. Без исключения.

Эта ситуация слишком серьезная, чтобы тянуть. Нужно найти причину. Пока не стало слишком поздно.

23

Тринадцать гребаных часов я сижу в своем кабинете, разбирая документы, которые, кажется, наизусть выучила. Голова идёт кругом от цифр и сложных схем.

Весь банковский отдел в шоке от того, как меня подрывает. Тишина царит в офисе, только тихий гул техники нарушает спокойствие.

Внезапно, в дверь тихо стучат. Я не жду гостей, но, учитывая поздний час, невольно напрягаюсь. Не вижу, кто за дверью, потому что опустила жалюзи ещё час назад, когда у меня началась дикая истерика.

Дверь приоткрывается, и в проеме появляется Влад. Выглядит как всегда — безупречно, но усталость в его глазах выдает напряженный день.

Бесшумно входит и закрывает за собой дверь. Подходит к моему столу, не говоря ни слова, кладет какую-то папку передо мной.

— Не вздумай только сейчас хоть слово сказать, — цежу сквозь зубы.

Влад спокойно смотрит на меня, не реагируя на мою ярость. Он наклоняется, чуть касаясь стола рукой. Его взгляд скользит по моему лицу, задерживаясь на моих вздымающихся грудях.

— Мира, — тихо говорит он, его голос низкий и бархатистый. — Я готов помочь. Но ты должна сказать, что тебе нужно. И без эмоций.

Глубоко дышу, стараясь взять себя в руки. Ненависть и необходимость его помощи переплелись в какой-то удушающий узел внутри меня.

— По этим кредитам… — начинаю, указывая на стопку бумаг. — Это не просто задержки, это целая схема, скрытая намеренно. А я так устала... что ничего не понимаю...

— Схема, говорящая о том, что все может быть не так чисто? — Влад ухмыляется, его глаза сверкают в полумраке кабинета.

— Не важно. У меня нет времени на твой цинизм, — отвечаю резко. — Помоги разобраться. Или вали отсюда. Не собираюсь выслушивать твои подколки.

— Тише, — его голос становится еще более вибрирующим. — Возьми себя в руки.

Влад ставит стул рядом и начинает просматривать документы, пока я пытаюсь справиться с вновь накатывающим бессилием. Он работает быстро и эффективно, с особенной скоростью, с какой-то сверхъестественной способностью схватывать суть.

Невольно осознаю, что это его дар с рождения. Гены. Даже после таких сложных травм, он не потерял хватку. И это... Это всегда меня впечатляло.

Наблюдаю за ним, испытывая смесь ненависти и неуверенности. Он действительно один из лучших. И... намерен помочь. Он не улыбается, не язвит, а просто сконцентрирован на работе.

Шмыгаю носом, постоянно вытирая слезы. Слабая идиотка... Амбиции... Правильно отец говорил, что они могут меня погубить. Вот и результат.

Раскисла тут перед человеком, которого постоянно хочу убить, а сейчас это мой единственный глоток свежего воздуха. Хоть и удушающий. Жгучий.

— Тише, — повторяет он приглушенно, поднимая на меня взгляд. — Мира, я все решу.

Отстраненно осознаю, что снова начала всхлипывать. Черт возьми, да что со мной? Прикрываю рот рукой. Понимаю, что так сильно нанервничалась, что истерика уже не пройдет, пока без сил меня не оставит.

Влад скользит по мне внимательным взглядом и откладывает бумаги в сторону. И тут, резко меня окутывает теплом. Его руки притягивают меня к себе, не давая возможности опомниться.

И не знаю, как, но это тепло... эта... защита, она ломает меня окончательно. Начинаю в буквальном смысле задыхаться, прижимаясь к нему.

— Это все гордость твоя… Упрямство, — выдыхает он мне в волосы, сжимая меня чуть сильнее. — Я не враг тебе. Никто из Волковых тебе не враг. Хватит уже бороться с нами. Я помогу тебе сейчас, потому что это общее дело. Мы все в одной лодке, слышишь? Зачем изводишь себя так? Маленькая…

Сердце сжимается от этих слов. Его объятия — неожиданно крепкие, надежные, — стали единственным убежищем от накатывающей волны усталости и отчаяния.

Запах его кожи, смешанный с ароматом дорогого одеколона, притупляет остроту ненависти, оставляя лишь горьковатое послевкусие нерешенных проблем и невысказанных чувств. Его слова, тихие и спокойные, как шепот летнего дождя, проникают сквозь слой накопленного напряжения.

Я прижимаюсь к нему крепче, зарываясь лицом в его грудь. Слёзы текут беспрепятственно, смачивая его рубашку.

В этот момент вся моя железная хватка, несокрушимая целеустремленность и ложная независимость рассыпаются в прах. Остается только слабость, уязвимость и глубокая, изнурительная усталость.

Он гладит меня по волосам, шепча что-то неразборчивое, но голос его спокоен и уверен. Концентрируясь лишь на его звучании в моих волосах, вибрации в его груди, чувствую, как напряжение постепенно отступает, сменяясь тяжелой, но приятной сонливостью. Его тепло окутывает меня, как мягкий кокон, защищая от холодного мира вне этих объятий.

— Мира… — его голос прерывается на мгновение. — Тебе нужно отдохнуть. Я разберусь сам здесь.

Отпускаю его медленно, сопротивляясь желанию остаться в его объятиях навсегда. Смотрю ему в глаза, видя в них смесь заботы и чего-то ещё. Что-то глубокое, скрытое за маской его вечного безразличия.

— Я… я не могу просто так уехать, — шепчу я, голос мой едва слышен. — Мне тоже нужно разобраться...

Он улыбается — легкая, нежная улыбка, которая заставляет мое сердце трепетать от неожиданности.

— Тогда приляг хотя бы, — говорит он, вставая и протягивая мне руку. — Просто полежи, пока я посмотрю здесь все, хорошо?

Я не до конца осознаю кто передо мной. Но... он действует на меня как самое сильное седативное. Сил нет играть в упрямую стерву. Не сейчас. Не могу и слова ему сказать или что-то предъявить. Он нужен мне. По-настоящему. И он оказался рядом в самый подходящий момент.

Подхватывает меня за талию одной рукой и ведет к дивану. Как только моя голова касается маленькой подушки, накатывает безумная усталость, смешанная с ознобом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Влад стаскивает плед со спинки и накрывает меня, затем подходит к селектору и нажимает кнопку.

— Полина, чашку чая горячего и один кофе, в кабинет госпожи Вол... — цокает, нервно качнув головой. — …госпожи Ильинской.

Отпускает кнопку. Не поворачивается, как будто на секунду погружается в свои мысли. Внимательно рассматриваю его. Пытаюсь понять какова вероятность того, что это не очередной сон.

Он снимает пиджак и небрежно бросает его на стул, ослабляет галстук. Его спина, напряженная и мускулистая, становится фокусом моего внимания.

Молчит. Смотрит то на гору документов на моем столе, то в окно. Я наблюдаю за ним, словно за редким, завораживающим животным.

В нём смешались знакомые черты — резкость, целеустремленность, и что-то новое, или хорошо забытое старое: забота, нежность, даже… некая уязвимость?

Тишина в кабинете становится почти осязаемой. Звук тихого гудения ноутбука и глухой стук часов на стене подчеркивают напряжение между нами.

Через несколько минут появляется Полина, с подносом, на котором стоят две чашки. Ее взгляд сначала цепляется за меня, лежащую и опухшую, как труп, потом на Волкова, который еще утром крутился возле них всех со своей фирменной улыбкой.

Сейчас он даже не взглянул на нее. Полина ставит поднос на журнальный столик рядом со мной и, молчаливо кивнув, исчезает.

Влад наконец поворачивает голову, его взгляд встречается с моим. В нем нет прежней иронии, только спокойное внимание. Подходит ко мне, присаживается на край дивана, и протягивает мне чашку с чаем.

— Пей, — говорит он тихо, его голос приглушен, как голос ветра в зимнем лесу. — А то так и будет колбасить.

Поднимаюсь, укутываясь в плед. Беру чашку, чувствуя тепло фарфора в своих дрожащих руках. Аромат травяного чая наполняет воздух, на мгновение отвлекая от тяжёлых мыслей.

— Спасибо, — шепчу я, делая небольшой глоток.

Напиток приятно обжигает горло, наполняя тело долгожданным теплом.

Он молчит, наблюдая за мной. Берет свою чашку и делает глоток, затем снова открывает папку и методично листает документы, но я чувствую, как он продолжает держать мое состояние под контролем.

— Уже что-нибудь нашел? — спрашиваю, впервые за вечер найдя в себе силы говорить спокойно.

— Схема классическая, — произносит равномерно. — Занижение залогов, фиктивные договоры… Всё сделано очень искусно, но не без ошибок.

Указывает на конкретную строку в документе.

— Здесь, — говорит он, — не совпадение дат. Мелочь, но достаточно, чтобы зацепиться. А дальше… это целая цепочка. Они умудрились замаскировать это под обычные задержки, и поначалу это даже сложно заметить.

Его слова звучат уверенно, взгляд сосредоточен. Я тринадцать часов раз за разом пересматривала все и не одна… И максимум, что получила — бабскую истерику, а он за… полчаса выявил причину!

Чувствую, как у меня возвращается ясный ум, способность анализировать.

Все его объяснения просты, ясные и логические. Мы вместе изучаем оставшиеся бумаги, пытаясь обнаружить новые зацепки.

— Есть мысли, кто за этим стоит? — спрашиваю.

— Как бы не самые верхушки, — выдыхает он и потирает переносицу. — Хотя во главе стоит Захаров... Мой отец очень много лет работает с ним, не думаю, что он способен на это.

— Заместитель? Юрьев? — накидываю ему вариант.

— Все возможно, — пожимает плечами. — Это точно кто-то из руководства. И это сговор, вот только с какой целью...

Наши глаза встречаются. Вижу в них искру чего-то необычного. Опасности? Задора? Кажется, в нем просыпается азарт. А вот во мне только все опускается. Крыса в самой главной отрасли корпорации... Это может принести ужасные последствия.

— И... Как вычислить? — спрашиваю я, голос снова дрожит.

Пытаюсь взять себя в руки, чтобы снова не впасть в отчаяние. Думаю достаточно на сегодня нытья. Влад смотрит внимательно на меня. Взгляд скользит по моему лицу, будто он изучает каждую мелочь.

Он медленно заправляет прядь моих волос за ухо. Теплая ладонь ненадолго задерживается на моей скуле.

— Ты доверяешь мне? — вдруг спрашивает тихо и хрипло.

Не знаю, что ответить. Учитывая все что между нами происходило и происходит, я не могу сказать, что доверяю ему. Но... Сердце... Оно будто чувствует, знает, что он не подведёт. Особенно в таком вопросе.

— Я организую собственное расследование, — добавляет он, убирая руку. — По-тихому.

— А мне что делать?

— Ждать и делать вид, что мы с тобой ничего не нашли, — отвечает с расстановкой. — Я же знаю, какая ты у меня великолепная актриса на людях.

Ну вот снова эта улыбочка… Да, девки за нее убивать готовы.

— А что ты будешь делать? — спрашиваю.

Его зеленые глаза блеснули в полумраке кабинета. Угол его губ снова приподнимается в едва заметной усмешке, которая моментально исчезает.

— Я буду копать, — отвечает он, голос низкий и спокойный, но с едва уловимой стальной ноткой. — У меня есть свои… методы. Твои методы — это видимость спокойствия и управление. Твоя задача — не спугнуть. Понимаешь?

Киваю, чувствуя, как холодный ужас пробирается под кожу.

"Свои методы", — эти слова звучат двусмысленно и наводят на неприятные мысли. Влад никогда не был скрупулезен в средствах, если дело касалось его целей.

— А… А если… — я запинаюсь, — если не выйдет? Если и дальше это все будет продолжаться?

Чувствую как снова подступают слезы. Страшно представить, к чему может привести это мошенничество в банковском секторе. Как бы до подставы нас всех не дошло.

Меня снова потряхивает. Не думала, что мне когда-нибудь придется столкнуться с этим в «ИВ». Мне казалось, что отец с Петром отлично обезопасили корпорацию от подобного.

— Мира... — выдыхает Влад тихо. — Я все решу. Просто хоть раз, доверься мне.

Его голос... Мягкий, но настойчивый. Четкий. Он порабощает, заставляет повиноваться. Дать ему то, что он хочет. Смотрю в его глаза и вижу в них такую уверенность и... безопасность, что мне хочется раствориться в этом. Отдать ему все бразды правления. Лишь бы помог, защитил, решил.

— Иди сюда, — шепчет он, протягивая ко мне руки.

А я так сильно хочу прижаться к нему снова. Снова почувствовать этот запах, который успокаивает меня на инстинктивном уровне. Но не могу больше... Боюсь, что зайду слишком далеко.

— Я поеду домой, — через силу выдавливаю. — Я доверяю тебе и постараюсь вести себя естественно, пока.

Влад опускает руки и я вижу, как в глазах мелькает капля раздражения вперемешку с разочарованием.

— Ну да, — протягивает он с лёгкой усмешкой. — У тебя же… гости из Лондона.

Эта фраза отрезвляет. Наконец, ко мне приходит ясный ум.

— Влад, — начинаю я более холодно. — Насчёт камер... Скажи где еще висят, иначе я перееду в родительский дом.

Влад не смотрит на меня. Снова будто погрузился в свои мысли. Но все же отстраненно отвечает:

— Больше нет.

— Но…

— Мира, больше нет, — повторяет он тверже, поворачивая на меня голову. — Ты разбила все.

Наверное, это похоже на правду... Ведь, наш последний разговор с Илоной... Разве он был бы сейчас так спокоен, если бы услышал о чем мы говорили?

Не думаю...

— Не делай так больше, ладно? — произношу, вставая. — Не лезь туда, куда не просят. Не порть мои отношения, не лезь в мою жизнь. И насчёт ремонта… Я распоряжусь, чтобы тебе выплатили все.

Собираю волосы в пучок, пытаясь выглядеть серьезнее, чем есть на самом деле, но реакция Влада заставляет удивиться. Он просто безразлично пожимает плечами, якобы сдается.

Собирает бумаги со стола и встаёт следом.

— Начну копать завтра, — произносит он так же холодно. — Не беспокойся ни о чем. Просто... продолжай работать. И отцу я скажу сам. А насчёт ремонта… Считай, что это извинение за камеры.

Последнюю фразу он уже бросает перед тем, как выйти за дверь. А я снова опускаюсь на диван, зарываясь руками в волосы.

Не могу злиться на него. Что-то во мне окончательно сломалось. Его поддержка выбила из колеи. Чувствую одновременно и страх и что-то… трепещущее. Будто внутри что-то подталкивает остановить его. Попросить остаться. Момент этой… близости продлить.

Забытое чувство, на самом деле. Это… то, что я называла любовью. То, что заставляло меня сойти с ума после развода, но оно будто снова было под каким-то толстым слоем льда, который я нарастила за полтора года разлуки, а сейчас — та самая стена рухнула…

24

Проходит неделя. Неделя мучительного ожидания, пронизанного тихой, но всепоглощающей тревогой. Влад молчит как заведенный. Петр Иванович тоже. Они оба погрузились в свое расследование, отгородившись от меня невидимой, но непреодолимой стеной.

Сколько я ни пыталась выведать хотя бы крошечный фрагмент информации, Влад только отмахивается, говоря о том, что все будет решено. Его спокойствие бесит. Не хотят, чтобы я нервничала лишний раз. А как тут не нервничать?

Пытаюсь работать как ни в чем не бывало. Проверяю отчеты, созваниваюсь с подчиненными. Изображаю бурную рабочую деятельность и приглядываюсь к «подозреваемым».

На поверхности все спокойно, но внутри меня бушует шторм. Беспокоюсь не только за компанию, но и за Влада. За Петра. Что, если они натолкнулись на что-то действительно опасное? Вдруг мошенничество — это лишь верхушка айсберга?

Но все же присутствие Джеймса в моей жизни немного отрезвляет. Не дает впасть в полную панику.

Потихоньку, понемножку учу его русскому. Просто пару важных предложений в день. На большее — сил нет. Он внимательно слушает, задает вопросы. Повторяет за мной со своим чудесным британским акцентом. Это отвлекает, помогает забыться.

Он чувствует мою тревогу, его глаза полны заботы. Шуршит по дому, готовит еду. Приносит мне подушку, когда я прихожу домой и опускаюсь на диван истощенная. Расспрашивает в деталях о проблемах на работе. Объясняю поверхностно, стараюсь не напрягать его. Но он, на удивление, все равно проявляет живой интерес.

Я благодарна ему за эту поддержку, за его решение быть рядом, не давя… Просто быть. И эта его тихая любовь помогает мне продержаться еще один день, еще один час, еще одну минуту.

В ожидании… Чего? Страшно представить. Но верю, что Волковы справятся. Пока что мне просто нужно выжить…

***

Вторая неделя тянется бесконечно, еще мучительнее первой. Влад исчез. Совсем. Перестал появляться в офисе. Телефон молчит. Я, несмотря на свою гордость, уже завалила его телефон мольбами и проклятиями, но они остаются без ответа.

Волков-старший хоть и пытается меня успокоить заезженными фразами о том, что Влад все решит, сам выглядит измотанным и обеспокоенным. Его заверения уже не действуют.

Нервы натянуты до предела, как струна, готовая вот-вот лопнуть. Если они таким образом пытаются уберечь меня от страшной правды, то ничего не может быть хуже неизвестности.

Каждый телефонный звонок, каждый стук в дверь — новый приступ паники.

Джеймс, почувствовав, наверное, мои внутренние метания, старается меня отвлечь. Сегодня ведет меня в уютный ресторанчик с живой музыкой. Не хотела никуда выходить, но он буквально разжалобил меня.

Занимаем столик в тени, подальше от посторонних глаз. Есть не хочу, но ради приличия заказываю пасту с креветками и белое вино. Помогаю выбрать блюдо Джеймсу, и после заказа мы снова остаемся вдвоем.

— Мира, — начинает он на ломанном русском. — Эти проблемы в компании… Ты уверена, что это просто случайность? Случайное совпадение с возвращением Владислава?

Его слова, хоть и сказаны заботливым тоном, пронзают меня острой иглой. В его глазах я вижу не беспокойство за меня, а что-то другое… Что-то холодное и расчетливое.

— Не знаю, — отвечаю, стараясь скрыть свою тревогу. — Это наша общая империя, и, возможно, эта подстава направлена на кого-то из них. Влад разберется, я уверена…

— Но ты даже не подозреваешь его самого, — перебивает он. — Или, может быть, его отца? Может, они мастерски умеют запутать следы? Особенно если там была «стрижка залогов» — это же классика для сокрытия реальных рисков…

Вилка со звоном падает из моих рук. Что? Не поняла…

— Джеймс? — выдавливаю, не скрывая ледяного удивления. — «Стрижка залогов»? Откуда ты знаешь этот термин?

Он подвисает. Настоящий, животный страх мелькает в его глазах на долю секунды — слишком быстро, чтобы кто-то другой заметил, но я, измученная подозрениями, увидела.

Пальцы его сжимают край стола, костяшки белеют.

— Детка… — его голос звучит неестественно высоко, он насильно расслабляет плечи. — Я подслушал твой разговор с Илоной. Помнишь, ты вчера ей кричала в трубку про «занижение залогов и стрижку схем»?

Он делает глоток вина, рука чуть дрожит.

— Я просто… запомнил звучное словечко. Хотел блеснуть… пониманием твоих проблем. Видимо, глупо вышло.

Смотрю на него, и в голове крутятся последние недели: его «слишком» живой интерес к банковским делам.

— Ты сказал это... как профессионал, — тихо говорю, поднимая вилку. — Не как музыкант, который «подслушал слово».

Его улыбка замирает, становится восковой. Глаза — две щелочки, оценивающие меня заново.

— Paranoia, darling, (Паранойя, дорогая,) — он произносит мягко, но в тоне — сталь. — It's eating you up. I just wanted to show that I'm trying to understand. That I... care. (Это съедает тебя. Я просто хотел показать, что пытаюсь вникнуть. Что мне… не всё равно.)

Он берет мою руку, его ладонь кажется внезапно липкой.

— Прости, если напугал. Давай просто поужинаем? — предлагает ласково.

Я медленно вынимаю руку. Кровь стучит в висках. Его объяснение логично?

— Да… паранойя, — соглашаюсь, натягивая маску усталой улыбки. Механически отодвигаю тарелку. Аппетит пропал начисто. — Извини. Эти недели… Они меня добивают. Все кажется опасным…

Он натянуто хихикает и переводит тему на прекрасно приготовленное блюдо.

Мельком улыбаюсь. Всякое бывает... Я действительно обсуждала ситуацию с Илоной пару дней назад. И, возможно, я упоминала эти термины… Тем более, учитывая то, что Джей и самостоятельно обучается языку, пока я на работе, нет смысла удивляться его прекрасной памяти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ладно уж, моя паранойя и правда слишком разыгралась в последнее время. Он меня поддержать хочет, а я тут развела демагогию.

Да и его неприязнь к Волковым вполне понятна. Кому нравятся бывшие? Особенно такой невыносимый, как мой…

25

Утром натыкаюсь на четверых амбалов возле своей квартиры. Телохранители, определенно.

— Приказ господина Волкова, — хмуро вещает один из них.

Какого именно Волкова, уточнять не приходится. Всё и так понятно. Непонятно только, почему именно сейчас.

Несмотря на собственное недовольство, не протестую. Сразу обозначаю рамки дозволенного, например то, что не нужно наступать мне на пятки! И эти ребята оказываются намного послушнее, чем те, которых он приставил ко мне в прошлый раз. Отходят на комфортное для меня расстояние.

— Где сам Владислав Петрович? — спрашиваю, снимая блокировку с машины.

Ответа не следует. Один из них настолько большой, что его хватит, чтобы меня со всех сторон закрыть и от пули, и от ветра. Рожа, конечно, у него — гранитный камень. Взгляд хмурый, угрожающий. Шрам на пол-лица, сбитые костяшки, которые невозможно не заметить на огромных ручищах.

— Представься хотя бы, — устало обращаюсь к нему. — Ненавижу, когда за мной шатаются незнакомые люди.

Громила выдавливает микро-улыбку, обращает на меня взгляд темных глаз.

— Рамиль, — басит чуть мягче. — Остальных представить?

Он вроде как должен устрашать моих врагов, но почему мне страшнее не меньше?

Оглядываю еще троих. Среди мужчин узнаю “лондонского преследователя”. Задерживаю на нем презрительный взгляд.

— Тебя как зовут?

— Эльдар, — отвечает безэмоционально.

— Многого насмотрелся, Эльдар? — приподнимаю бровь.

Мужчина отводит взгляд, еле улыбаясь. Весело им. Такие же, как и их наемник… Охреневшие!

Протяжно выдыхаю, присаживаясь в свою машину. Рамиль садится на пассажирское без спроса. Хочу было возразить, но то, как он скукожился, чтобы ничего не задеть и не испачкать, вызывает даже умиление. Интересно, это Влад им наплел про мою одержимость машиной?

Трогаюсь с места, наблюдая за тем, как черный внедорожник с остальной “армией” двигается следом. Кому-то такое даже нравится… Запах власти, значимости в этой жизни. У меня, наверное, никогда не появится этого ощущения. Всегда будет казаться, что я этого не заслужила. Ибо по праву рождения можно только в туалет сходить… Остального всего ты сам должен добиться.

И благодаря “Инвестиционным Высотам” я теперь остро понимаю, что большой бизнес не для меня. И неважно, сколько у меня дипломов и как меня хвалил мой преподаватель.

— Ну так что там с господином Волковым? — не унимаюсь. — Он в городе?

— Простите, но я не обладаю информацией о его местонахождении, — невозмутимо отвечает Рамиль. — Мне лишь приказано сопровождать вас в расслабленном режиме. Это… просто меры безопасности.

— Для чего?

— Мирослава Игоревна, — поворачивает голову на меня. — Вы занимаете очень серьезный пост. Вам необходима охрана. Неважно, как вы ведете свои дела.

Я подумывала нанять пару человек, но как-то это все откладывалось, особенно когда узнала, что самый главный преследователь — мой бывший муж. Хотелось бы, конечно, иметь собственных людей. Тех, кто точно будут работать на меня.

Охрана семьи Волковых, конечно, шикарна. Серьезные ребята. Знаю, что они набирают только тех, кто воевал в горячих точках. За такими и правда как за каменной стеной, но они служат не мне.

— Спорить не буду, — пожимаю плечами, паркуясь у офиса. — Но возле моего кабинета маячить не надо, у нас есть специальная комната на этаже.

— Меня ввели в курс дела, — кивает мужчина, еле-как высовываясь из салона.

Открывает мне дверь, еще что-то говорит, но я уже не слышу. Мой взгляд устремлен на знакомый “Роллс Ройс”.

Ирина Владимировна…

В прямом смысле слова расцветает, когда видит меня. Не понимаю, что она здесь забыла… За все время существования “ИВ” ни разу не приезжала.

Выглядит она, как всегда, безупречно. Ее элегантное бежевое пальто, идеально подобранная прическа и мягкий макияж контрастируют с моей собственной, слегка взъерошенной от утренней суеты внешностью.

— Здравствуй, дорогой, — лепечет она, подавая руку Рамилю.

Тот учтиво помогает ей переступить бордюр и отходит от нас.

— Доброе утро, — произносит Ирина с улыбкой, оказываясь в нескольких сантиметрах от меня. — Как твои дела?

Увожу взгляд в сторону. Я ведь так и не позвонила ей. Сначала чертов Джеймс, потом проблемы в банке… А сейчас я даже и не знаю, хочу ли я вообще знать, что она хотела мне рассказать.

— Думаю, вы уже наслышаны, — отвечаю, пытаясь выглядеть равнодушно.

Женщина согласно качает головой.

— Петя рассказывал, что серьезные проблемы в твоей отрасли. Но Влад усердно занимается их решением, верно?

Нервный смешок невольно вырывается с губ. Если сейчас еще и она подключится, я совсем с ума сойду.

— Понятия не имею, чем он там занимается, но мог бы хотя бы в курсе держать, — бросаю, хлопая дверцей машины.

— Дорогая, — Ирина протягивает мне руку. — Может, пропустим по чашечке кофе?

Кивает в сторону кофейни неподалеку. Задумываюсь на секунду. Все же эта женщина не вызывает у меня приступов ярости, как вся ее семья.

Кофе действительно не помешает, учитывая то, что дома я просто не успеваю сделать хотя бы глоток. В последнее время моей задачей стало быстро сбежать в офис, пока Джеймс не успел проснуться.

Киваю.

Занимаем столик возле просторного окна. Делаем заказ. Ирина ведет себя так, будто боится сказать лишнего. Бросает какие-то «дежурные» фразы о погоде, природе, не касаясь темы бизнеса. Расспрашивает о родителях. Даже не знаю, что рассказать, потому что сама общаюсь с ними реже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С Волковыми мы договорились не выносить проблемы на обозрение, не дай бог навредить отцу. Он же сразу, как только услышит, прилетит первым рейсом, если, конечно, выдержит такой стресс. Поэтому приходится выкручиваться, ссылаться на занятость и прочую чепуху.

— Я так понимаю… — протягивает бывшая свекровь, когда я заканчиваю. — Шансов на ваше воссоединение не осталось?

Не сказать, что меня удивил ее вопрос. Давно понятно, что все только и ждут этого.

— Если вам нужен точный ответ, то вы не по адресу, — отвечаю, делая глоток эспрессо.

— Я все понимаю, — произносит она тихо. — Знаешь, я ведь и правда, как дура наивная, верила, что между вами зародились настоящие чувства… Мне просто хотелось верить, что мой сын наконец нашел свое счастье… Но я даже представить не могла, какой ценой он добивался твоего расположения…

Ее слова кажутся мне искренними. То есть, она не лукавит. Правда расстроена.

— И мне стыдно, — продолжает женщина. — Мы совсем не таким его воспитывали… Он рос в любви, пока все было хорошо. Но затем… Мы с Петром были вынуждены отправить Влада в Германию… Были серьезные проблемы, которые могли навредить всем нам. Но Влад был подростком… Не понимал всех нюансов, обозлился. Считал, что мы просто его «сбагрили».

Слушаю внимательно, впитывая каждое слово женщины. Я не знала подробностей его жизни. Только Гюстав рассказывал о его юношестве в Мюнхене, но как и почему он оказался там, история утаивала. Ирина делает глоток, быстро моргая. В ее глазах блестят слезы, и я сама начинаю чувствовать ком в горле.

— Несмотря на тяжелое время, мы с Петром старались всеми силами сделать его жизнь комфортной. Надеялись, что когда все уладится, он вернется на родину и все будет как раньше, но он не вернулся. Ни через пять лет, ни через десять…

Она поднимает взгляд на меня, и меня снова обдает тем знакомым… материнским теплом.

— Только ты удержала его, — грустно улыбается. — Только из-за тебя он наконец остался здесь. Принял дела отца, продал бизнес в Мюнхене… Конечно, между вами на самом деле все было иначе, но… Я видела те изменения невооруженным глазом.

— Ирина Владимировна, — не выдерживаю. — Зачем вы мне это все говорите? Я и правда много раз слышала от других людей, как он смотрит на меня, но, простите, действия показывали иное. В нем я вижу лишь манипулятора, который привык брать все, что понравится…

— Я не оправдываю его, — вертит головой. — Он потерял тебя абсолютно заслуженно. И шанс стать отцом тоже… Я понимаю тебя как женщину, понимаю, что сама бы ни в коем случае не родила от… В общем, нежеланного ребенка.

Значит, она узнала, что по факту между нами было всё изначально «против воли».

— Мирочка, — шепчет Ирина, мягко хватая меня за руку. — В тебе его смысл жить. Как он кричал по ночам, когда отправил тебя в Москву… Перестал говорить… снова. Отказывался от еды. Ты представить не можешь, как разрушался весь его прогресс, которого он достиг за полгода. С каждым днём всё хуже и хуже. Я с ума сходила, не могла понять, что происходит, как помочь ему… И тогда я лишь в очередной раз убедилась, что мы в долгу у тебя. В безмерном. За весь тот ужас, который ты пережила, пока ухаживала за ним. И… то, как он провернул эту ерунду с разводом… Глупец… Самый настоящий…

Ну всё… Горло сжимает так сильно, что я не в силах сделать глоток. Тереблю салфетку в руке, чувствуя, как дрожь проходит по всему телу. Перед глазами стоит та картина из Мюнхена. Он снова на больничной койке, бритый, худой и бледный. Запах смерти режет нос, и надежда в груди угасает с каждой секундой. Но это из-за травм… А то, что он опустился в этот ад и после развода…

— Были моменты, Мирочка… Я боялась оставить его одного. Боялась, что он… что он решит, что жить больше незачем. Эта мысль была в его глазах. Я видела… не раз.

Ирина переходит на тихие всхлипы. Судорожно вытирает слезы с щек. Эта материнская боль. Настоящая, неподдельная. Она говорит правду. Не пытается меня разжалобить, а просто… констатирует факты. Но разве можно вот так поверить в его раненную душу?

Он так мастерски прячет настоящие чувства под маской безразличия и сарказма, что кажется, ему эти страдания — как два пальца об асфальт. Конечно, возможно, некоторые его поступки и указывают на то, что я ему небезразлична, но я уже устала играть в «угадайку». Мы пережили столько дерьма, что уже совсем не до детских игр.

Не сдерживаю порыв взять ее за руку. Она мягко сжимает мою в ответ. Все мы настрадались в те времена, но сейчас важно лишь то, что мы оба сгорали от боли, а встретившись, повторяем все снова.

— Первые улучшения наступили только через несколько месяцев, — произносит задумчиво женщина. — Сначала пошевелил пальцами правой руки, затем передвинул ногу во сне…

Она расплывается в горькой улыбке, поглаживая край чашки.

— С того времени как с цепи сорвался. Несмотря на предостережения врачей, взвалил себя такие нагрузки, что и здоровому человеку было бы тяжко. Но… желание жить и… вернуть тебя — было сильнее.

Ирина замолкает, глядя на меня с такой надеждой, что во мне все сжимается от напряжения. Тишина между нами повисла тяжелая и липкая, как смола. Тяжелым грузом лежат эти воспоминания на душе. О страшном времени, о боли не только моральной, но и физической. Пока я тут ловила галлюцинации под алкоголем, он там тоже не развлекался. Умирал в буквальном смысле.

А когда я думала, что он уже и забыл про меня… Когда я налаживала собственную жизнь, заводила новые отношения, он делал все, чтобы вернуться.

— Мира… — снова начинает Ирина более оживленно. — Научи его тому, что любовь — это не обладание или контроль, а доверие. Это не только брать, но и отдавать. Видеть в партнере человека, а не трофей или источник своей боли. Он этого не умеет, милая. Он умеет только хотеть и добиваться. Все то, что должно быть в бизнесе, переносит и в отношения… И я уверена, что только ты можешь наставить его на правильный путь. Только не дай ему это даром. Пусть заплатит за право любить тебя — своим изменением, своей готовностью полностью получить твою любовь, а не вырвать ее.

Горький аромат эспрессо бьет в нос, усиливая горечь нашего разговора. Как же точно она транслирует мои мысли. Она единственная, кто за все время дал мне точный совет. Разобрал бардак в моей голове относительно моих чувств. Я хочу… хочу быть с ним. По-настоящему. Не по принуждению или по прихоти других. Просто быть. Строить отношения.

Взгляд невольно падает на охрану за окном. Их присутствие… словно присутствие его самого. Он всегда рядом, даже когда его нет на горизонте.

— Спасибо, — шепчу тихо, поворачивая голову на Ирину Владимировну. — Хотя бы за то, что не стали оправдывать его…

— Знаешь, если бы не его положение тогда… я бы, наверное, прекратила с ним общение, когда узнала о том, что по-настоящему происходило между вами. Когда они с Петром разыграли эту сцену с твоим «предательством», я потребовала объяснений… И это было самое ужасное, что я когда-либо слышала от него. Поэтому раз мужики не могут взять себя в руки и нормально попросить у тебя прощения, это делаю я.

— Все в прошлом, — отмахиваюсь. — Я уже давно решила жить дальше и поменьше оглядываться на то, что было. Важно ведь то, что сейчас. А сейчас… мне уже совсем не до личных драм.

— Я хотела с тобой повидаться и поговорить совсем не для того, чтобы как-то направить тебя. Тебе решать как поступить… Он после приезда уперся, как баран и этот твой друг из Лондона… единственная преграда, которая сдерживает его…

Фыркаю.

Серьезно?

Ну явно же не потому что он его боится… Хотя это наверное даже хорошо, несмотря на несоответствие с характером Влада.

Смех посетителей заставляет обратить на них внимание. Некий символ того, что реальность никуда не делась под грузом новой правды. Сейчас главное разобраться с насущными проблемами… А там будет видно.

26

Очередной бесполезный день приносит не меньше разочарования. Всё по-старому. Новостей нет, продвижений тоже. Попытки самостоятельно выйти на какой-либо след приводят лишь к очередному тупику.

Навевает мысли о том, что слишком сильно я переоценила свои силы. Не вывожу.

Еще бизнес в другой стране хотела. Прогорела точно бы. В первый месяц. Причем от собственного эго.

Кабинет погружен в полумрак. Уже и свет раздражает. Всё раздражает. Листы эти бесконечные, рожи подчинённых, звук ксерокса…

Бросить всё и убежать? Как всегда.

Нет уж, пора взрослеть!

Методично перекладываю каждую бумажку с одного края стола на другой. Домой не хочется. Ничего не хочется. Разворачиваюсь на кресле к окну, прикрываю глаза.

Уже даже и мыслей никаких. Хотя… Есть одна назойливая откуда-то из глубины подсознания…

Скучаю.

До чёртиков.

Не могу отрицать этот факт перед самой собой. Та ночь, когда Волков явился в самый подходящий момент, и разговор с его матерью всё изменили. В моей душе, в сердце. И чувство это приятное теплится под грузом проблем. Будто искра, давно угасшая, снова зажглась с какой-то новой силой.

Не угасает, даже несмотря на то, что происходит вокруг. На то, что злюсь до мозга костей за эту нервотрепку. Да и больше, наверное, даже не за компанию уже переживаю, а за Влада.

Нет его давно. От Петра удалось добиться только то, что его сын уехал неизвестно куда. От этого не легче. Понимаю, что если бы что-то случилось, то явно мы бы уже знали. Но моя тревожность насчёт него не унимается всё равно.

Глаза слипаются. Но желание поехать домой так и не появилось. А здесь уже дело в Джеймсе... Его стало слишком много. Даже сейчас телефон мигает, сообщая о вызове от него.

Откровенно душит уже своей заботой. С каждым днём всё больше и больше вопросов, а сегодня даже еле как отвязалась от него с утра, ссылаясь на то, что будет много выездных встреч и мне будет некогда с ним возиться.

Пыталась мягко с ним поговорить, убедить в том, что иногда мне нужна просто тишина, но он как заведенный не выпускает меня из рук.

Задерживаюсь как можно дольше в офисе, чтобы дома сразу же провалиться в сон и не отвечать на очередной шквал вопросов.

Собственная квартира стала не «тихой гаванью», а минным полем.

Гложет та самая искра, которая не хочет гаснуть. С каждым днем все четче осознаю то, что отношения с Джеймсом — совершенно не то, что делает меня по-настоящему счастливой. Это, скорее — груз. Тяжёлый, лишний груз.

Всерьез обдумываю, как поговорить с ним по душам. Как объяснить ситуацию, возможно, извиниться за то, что ранила его. Подвела.

Но планирую сделать это после того, как всё решится. Не хочу сейчас никаких разборок и добавления стресса в итак напряженную обстановку.

И снова звонок. Даже не смотрю на экран. Слишком поздно уже для рабочих вопросов, очевидно, кто звонит.

Снова прикрываю глаза и, кажется, тут же подрываюсь от грохота позади. Разворачиваюсь и вижу на пороге Влада. Не сразу понимаю это. В горле пересыхает. По венам разливается не то тепло, не то адреналин.

Его вид шокирует, не предвещает ничего хорошего. Он явно изнеможден. Тени под глазами, осунувшееся лицо, аккуратная щетина уже превратилась в бороду.

Одет в обычный спортивный костюм, который выглядит небрежно, будто он на стройке бетон мешал, но взгляд... Взгляд — раскаленный сталью. В нем — ярость, триумф охотника и дикая усталость.

Он не просто входит, он «вваливается», заполняя собой пространство, неся с собой волну энергии, смешанной с опасностью. Дверь захлопывается за ним с грохотом.

Вскакиваю, как ужаленная. Накопленные страх, злость на его молчание и исчезновение, общая истерия вырываются наружу:

— Где ты пропадал?! — срываюсь на истеричный визг. — Ты не думал, что я с ума сойду от этой проклятой неизвестности?! Вы со своим папашей сговорились что ли?! Вам приятно меня мучить?!

Не сдерживаюсь. Швыряю в него первое, что попадается под руку. Осознаю только потом, что это была ручка, когда он с не меньшей яростью уворачивается.

— Заткнись, — шипит он, делая шаг вперёд, заставляя меня инстинктивно приземлиться обратно на стул.

Его движение быстрое, хищное, несмотря на усталый вид. От его голоса и взгляда по спине бегут холодные мурашки. То, как он прожигает меня насквозь своим презрением, заставляет проглотить язык.

— Ты истеричка, Ильинская, — твердит он громче, делая ещё несколько шагов ко мне. — Слепая, глупая истеричка. Ты до хрена времени держишь у себя под боком змею, а теперь орешь на меня за то, что я работал, чтобы вытащить твою задницу и всю компанию из дерьма, в которое ты нас всех утрамбовала своим идиотским доверием!

Он с грохотом швыряет папку перед моим носом. Удар настолько звонкий, что меня вдобавок ещё и оглушает, не давая возможности понять, что он несёт.

Опускаю взгляд на рассыпавшиеся по столу листы. И ступор сменяется холодным ужасом.

Записки, какие-то числа и фото... Очень много фотографий, на которых я безошибочно узнаю Джеймса.

— Полюбуйся, блядь, на своего «милого музыканта», — продолжает подыскать ядом Волков. — Джеймса Бронсона, мать твою!

Рукой он небрежно расправляет фото передо мной. Движения резкие настолько, что я не могу успеть за ним.

— Его зовут Александр Васильевич Миронов! — выговаривает по слогам. — Знакома тебе эта фамилия?! Конечно знакома. Этот ублюдок — внебрачный сын того самого Миронова.

Миронов... Устроил покушение на меня, затем исчез из страны.

Замираю, словно пораженная молнией. Мой мир рассыпается на кусочки. Влад продолжает показывать мне документы. Фотографии, выписки, свидетельства. Всё это — доказательства его слов. Я читаю между строк, внимательно рассматривая каждый снимок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Фотография Джеймса с каким-то мужчиной пожилого возраста. Действительно узнаю в нем Василия Миронова.

Каждый лист — как удар в грудь. Мне не хватает воздуха, голова кружится.

— И знаешь, что самое смешное? — спрашивает Влад, его голос смягчается, но в нём по-прежнему слышится боль. — Твой «любовник» приехал не за тобой, дура! Он приехал закончить дело отца! Развалить нас! И ты своей тупорылой романтикой дала ему ключи от всех дверей!

Его слова — как ледяной душ. Понимаю, что это конец. Не просто конец отношений, а полное разрушение моего доверия к людям.

Смотрю на фото Джеймса... Или на Александра и не могу поверить в то, что это все было ради того, чтобы пробраться ко мне как можно ближе.

— Я убить его хочу, Мира, — выдыхает Влад, нависая надо мной. — Уничтожить. Видишь этот счет? Транши из офшора! Видишь этого человека? Его связной в банке! Видишь даты? Он появился за месяц до первых сбоев! А ЭТО?!

Выписка из банка, подтверждающая переводы крупных сумм на счёт Джеймса, зашифрованных под фирмой, связанной с компанией «Инвестиционные Высоты».

Слёзы застилают взор. Мне плохо. Вот-вот сознание потеряю. Слишком много. Слишком больно. Использовали... По-настоящему. Причинили вред. А я... Я ведь чувствовала, что что-то не так. На инстинктивном уровне, но все равно продолжала думать, что он — единственное светлое пятно в моей жизни.

— Ты даже не удосужилась проверить его, прежде чем в постель пускать, Мирослава! На что ты велась? На смазливую рожу и цветы? Идиотка…

Волков замолкает на секунду. Переводит дыхание. Уже не обращаю внимания на его звериную ярость. Мне больно и противно. От самой себя.

Горло сковывает отвращение. Я ведь и правда не пыталась проверить его слова. Ни искала информацию о нем, ни искала встречи с его родителями или друзьями. Не была в его университете…

Мне было все равно. Я же и не любила его толком. Мне было удобно, что есть кто-то рядом. Но я даже подумать не могла, что такое возможно.

— Когда ты уже поймёшь, что в твоём статусе нельзя быть такой неосмотрительной?! Даже в другой стране! Мир такой сейчас, черт возьми! Всем власть нужна, и люди на все способны, чтобы ее отнять. Плевать на компанию, ты себя чуть не угробила!

Рыдания вырываются наружу. Громкие, пронзительные. Не от предательства, а от обиды. От того, как сейчас отчитывает меня Влад, как сильно он зол, и в оправдание я могу выдавить только одно:

— В этом есть и твоя вина! — мой голос срывается. — Ты за собой ничего не чувствуешь? Это все из-за тебя! Боль, предательство и пустота — все, что ты оставил мне после развода. Конечно, я готова была уже первому встречному довериться, лишь бы не ощущать больше эти страдания!

Слова летят, острые, как осколки стекла. Между нами витает напряжение, густое и липкое, словно дым.

Он делает шаг ко мне, его дыхание обжигает мое лицо. Сила, которая исходит от него, ошеломляет. Я чувствую, как сердце колотится в груди, как кровь стучит в висках. Страх смешивается с яростью, и меня уже трудно заткнуть.

— Скажешь, что все это было ради меня? — продолжаю кричать. — Не прокатит больше. Это бред. Все твои действия приносят в первую очередь выгоду тебе. Почему ты со своими слежками сам не удосужился нарыть информацию? Или тебе просто нравилось смотреть, как мы трахаемся? Идиота кусок!

Он хватает меня за подбородок, большие пальцы слегка сжимают нежную кожу. Его взгляд — это буря, вихрь из эмоций, где смешались гнев, боль и бездна некого отчаяния.

— Мне не нужно было о нем знать, — шипит он, опасно близко к моему лицу. — Он был лишним элементом, который должен был отвалиться сразу же, как только я начал бы действовать открыто. Ты почти сдалась мне.

Ярость новой волной охватывает меня. Пытаюсь дернуть головой, но его хватка становится лишь сильнее.

— Никогда, — шепчу я, глядя ему прямо в глаза. — Я никогда больше не буду твоей.

Волков впивается взглядом в мои губы, шумно втягивает воздух. Сдерживается. Вижу по сжатым челюстям, по вздувшимся на шее венам.

— Никогда? — его губы кривятся в безрадостной, усталой усмешке. Нет в ней ни злости, ни триумфа. Только бесконечная усталость и горечь. — Хорошее слово. Забудь его. Оно для тех, у кого есть выбор.

Он резко разжимает пальцы, отшвырнув мою голову в сторону, как ненужную вещь. Не глядя на меня, начинает грубо сгребать документы обратно в папку, движения резкие, отрывистые.

— Твои «никогда» меня не интересуют, — бросает через плечо, голос глухой, лишенный прежнего напора. — Интересует только то, что в этих бумагах. И что делать с этим... — кивает в сторону фотографий Александра. — ...уродом. Твои истерики – роскошь, на которую у нас нет времени. У тебя есть десять минут. Очухайся. Приведи себя в порядок. Жду в машине.

— Куда? — выдавливаю хрипло.

— Домой, родная, — кривится. — К любимому.

Он защелкивает папку с таким звуком, будто захлопывает крышку гроба. Проходит к двери, не оглядываясь. Его фигура в этом странном сером спортивном костюме, обычно такая мощная, сейчас кажется сгорбленной под невидимым грузом.

— Влад, — сипло окликаю его. — Мне страшно…

Волков замирает на пороге. Слышу, как он спускает тихий смешок и качает головой.

— Очень надеюсь, что не за него, — шепчет он. — Потому что сначала я разберусь с ним, а потом возьмусь за тебя.

27

Его слова обожгли, оставляя след на коже глубже, чем любой физический удар. Медленно поднимаюсь, ноги ватные, голова кружится. Зеркало отражает мое искаженное горе, распухшие глаза, покрасневшее лицо. Влад прав, я выгляжу ужасно. Но больше всего меня сейчас пугает не мой внешний вид, а пустота внутри. Пустота, которая образовалась после осознания предательства.

Бросаю взгляд на фотографии Александра. Его лицо, прежде казавшееся таким милым, теперь кажется личиной, маской, скрывающей гадкую натуру. Чувствую себя обманутой, использованной, глупой. Волков прав, было глупо подпускать к себе кого-либо настолько близко.

Десять минут. Достаточно, чтобы привести себя в порядок. Но недостаточно, чтобы переварить все, что произошло. Страх встречи с ублюдком накатывает с новой силой. Что он скажет, глядя мне в глаза? И... насколько он опасен теперь, когда его разоблачили. Если его папаша не скупился на методы…

Быстро привожу лицо в порядок. Стираю салфетками потекшую тушь, не заботясь об опухших веках. Сейчас это неважно. Хватаю с вешалки пальто и выхожу из кабинета.

Спускаюсь вниз, сердце колотится, как пойманная птица. Черный внедорожник Влада — знакомый, угнетающий комфорт. Тишина давит. Влад выглядит спокойно, лицо непроницаемо, словно маска.

Он не смотрит на меня, не говорит ни слова. Только некоторые детали в его поведении все же выдают его нервное напряжение. Челюсти играют, большой палец бесцельно передвигается по заблокированному экрану телефона.

Не могу разобрать его состояние. Не могу прочесть его мысли. Страшно представить, что творится в голове у этого мужчины. Что угодно, лишь бы это не закончилось плохо для кого-то из нас. Думаю о том, что он способен на все, чтобы защитить меня, и это пугает ещё больше.

Ловлю себя на мысли, что переживаю за него больше, чем за себя саму. Чувство тревоги крутит внутренности. Все сжимается, и успокоить себя я ничем не могу.

Внедорожник подъезжает к нашему жилому комплексу. Высотки сейчас выглядят угнетающе. Стоят, как безмолвные свидетели всех моих тайн и страхов. Со двора не видно моих окон, и я даже не знаю, что происходит у меня в квартире. Тишина в машине становится невыносимой, как будто давит на меня со всех сторон.

На парковке Влад отдает короткий приказ водителю, но я не расслышала слов, только его голос, холодный и жесткий.

— Погоди, — протестую, вжимаясь в сиденье. — Давай не пойдем одни... Это может быть опасно. Он же... уже может быть предупрежден…

Он игнорирует меня. Выпрыгиваю из машины, не успев даже подумать о том, что делаю.

— Влад, я прошу тебя, — скулю, останавливаясь возле подъезда. — Нам нужна поддержка. Почему охрана не идет с нами? Влад... тебе нельзя.

Волков злостно оборачивается на меня. Одно резкое движение, и я уже в ловушке его рук.

— Отпусти! — возражаю, брыкаюсь. — Пожалуйста, я же о тебе переживаю…

— С каких пор? — ухмыляется, продолжая тащить меня под локоть к лифту.

Дальше происходит тотальное игнорирование в мою сторону. Все мои рациональные доводы о безопасности отскакивают от него, как от стены.

На этаже я резко замолкаю, когда мы останавливаемся возле его квартиры. В недоумении кручу головой по сторонам.

Он подносит палец к губам, приказывая мне молчать. Тихо открывает замок, кивает внутрь. Как завороженная, переступаю порог и не успеваю опомниться, как дверь позади резко закрывается.

Нет! Нет! Нет!

— Что за шутки, Волков?! — рычу, ударяя кулаками в дверь. — Выпусти! Влад! Ты слышишь меня?!

Истерика накрывает, заставляя захлебываться от страха. Боже... что он задумал?

— Влад... — умоляю я, голос срывается на всхлипы.

Нервно оглядываюсь по сторонам. Внутри темно, лишь слабый свет просачивается из-под закрытых занавесок гостиной.

Запах дорогого кофе и чего-то еще... мускусного, мужского бьет в нос. Это его запах. Запах его квартиры. Все такой же. Здесь все пропитано им и болезненными воспоминаниями.

Эта квартира до боли знакома, и несмотря на то, что здесь было не гладко, я скучала. Безумно скучала...

Рука машинально тянется к выключателю, но я останавливаюсь. Лучше пусть останется так. В этой полутьме, в этом полумраке, его силуэт будет более четким, более осязаемым. Я ощущаю себя запертой в клетке, но эта клетка пахнет им, и эта мысль странно успокаивает. Или, может, это просто шок еще не отпустил.

Сбрасываю пальто с плеч на пол, проходя чуть дальше. И мебель та же. Мной купленная, после аварии. Напоминает о том, что я была ее частью. Частью этой квартиры. Частью его жизни. Но сейчас эта обстановка кажется мне давящей, удушающей. Она подчеркивает мое беспомощное состояние.

На блестящем темном полу разбросаны какие-то бумаги — фрагменты документов, фотографии. Один взгляд — и я понимаю, что это дополнительные доказательства против Джеймса.

Детали, которые Влад не взял в офис, в своем порыве. В этом беспорядке чувствуется его недавнее наличие. Он спешил, наверное, так сильно разозлился, когда узнал правду, что решил не терять времени.

Мое внимание привлекает большой кожаный диван, утопающий в мягких подушках. На нем разбросаны вещи. Костюмы, галстуки. Как будто последние несколько недель он обитал только в этой части своего дома.

Все это из-за меня... Снова от моей упрямости и наивности. Разум был против, но нутро подталкивало к «ужасному» человеку, который сейчас рискует, спасая мою задницу.

А я что?

Выбрала настоящее чудовище, потому что он улыбался мне и изображал любовь и верность... Я выбрала Джеймса, потому что этот ублюдок клялся в любви. Просто… говорил.

Вдруг из подъезда доносится резкий звук, словно что-то тяжелое упало. Звук глухой, но достаточно громкий, чтобы пронзить меня до глубины души. Я снова подлетаю к двери, прислушиваясь. Прижимаюсь к зеркалу щекой, позволяя прохладе проникать под кожу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Боже... — шепчу, чувствуя, как слезы начинают катиться по щекам.

Шум то нарастает, то утихает. Кричу, долблю в дверь изо всех сил. Понимаю, что происходит драка. Потасовка. Рычание за дверью переходит на крики, которые я не могу разобрать.

Неизвестность пожирает меня. Сердце вырывается из груди, уносясь куда-то в бездну паники. В раздрае пытаюсь найти запасные ключи в тумбочке.

Они точно были здесь! Сама лично положила их сюда когда-то!

Черт!

Ничего.

Шуршу по всем ящикам, вешалкам, периодически подбегая к двери.

Шаги. Множество тяжёлых, быстрых шагов, смешанные с каким-то нечленораздельным бормотанием. Звуки отдаются гулким эхом подъезда, усиливая ощущение замкнутого пространства, капкана, из которого мне нет выхода.

Хочу проверить еще один шкафчик, но внезапный оглушительный хлопок парализует меня от макушки до пят.

Выстрел… Глухой, резкий, разрывающий тишину. И сдавленный крик, который эхом отдается в ушах. Далёкий крик… он не в подъезде. В квартире. В моей квартире. Не могу понять чей он.

Мир рушится. Ноги подкашиваются, и я скатываюсь вниз по холодной стене, словно кукла, лишенная воли и сил. Голова пуста, в ушах звенит, перед глазами — темнота, пронзенная вспышками ужаса. Молитва, глухой, беззвучный стон вырывается из груди.

Пожалуйста... только не он... только не Влад…

Слова застревают в горле, превращаясь в горький ком. Я повторяю его имя снова и снова, в отчаянной попытке удержать хоть какую-то надежду, хоть крупицу веры в то, что он жив, что с ним все будет хорошо. Но надежда тает, растворяется в этом кошмаре, словно дым, оставляя после себя лишь пустоту и ледяной страх.

Руки трясутся, пальцы сжимаются в кулаки, ноги не слушаются, а внутри — лишь холодная, всепоглощающая пустота.

Я прижимаюсь к холодной мраморной плитке, закрываю лицо руками, заглушая ужасные звуки, доносящиеся из подъезда, но они все равно проникают сквозь пальцы, пронзая до самой души.

Этот выстрел... Он отзывается в груди острой, нестерпимой болью. Я не могу дышать, не могу думать, только молиться, бесполезно и отчаянно молиться о чуде, о том, чтобы этот кошмар кончился, чтобы он оказался просто ужасным сном, из которого я вот-вот проснусь.

Но я не просыпаюсь. Чувствую лишь холод плитки, холод своих рук, и этот леденящий ужас сжимает меня в железных объятиях, заставляя забыть о всех защитных механизмах, о всей своей силе и независимости. Остается лишь беспомощность и бесконечный ужас.

Не смогу справится с этим снова… Я больше не буду упрямой… не буду сопротивляться. Только бы с ним все было хорошо.

Волков, сукин сын, не смей бросить меня снова!

Сквозь слезы и спазмы в горле повторяю его имя, словно мантру, словно это имя способно защитить его, вернуть ко мне, из этой ужасающей бездны хаоса и насилия. Но вокруг только тишина, прерываемая лишь бешеным биением моего сердца, отсчитывающим секунды, каждую из которых я проживаю как вечность.

28

Время тянется, словно карамельная конфета, бесконечно и мучительно. Тишина, наступившая после выстрела, еще страшнее, чем грохот и крики. Она густая, липкая, пропитанная ожиданием чего-то ужасного.

Каждая клетка кричит от страха, от бессилия, от непонимания.

Что, черт возьми, там происходит?

Вдруг щелчок. Замок. Дверь медленно открывается, и резкая волна облегчения накрывает с головой. Ненадолго.

Волков весь в пятнах крови, лицо бледное, разбитая бровь и сбитые костяшки, но глаза горят каким-то диким, неистовым огнем.

— Соскучилась? — улыбка озаряет его лицо.

Я не могу говорить. Слова застревают в горле, превращаясь в рыдания.

Он делает шаг ко мне, медленно, осторожно, словно боясь спугнуть что-то хрупкое. Замечаю, как он чуть сжимает кулаки, сдерживая боль.

— Ты в порядке? — шепчет он, его голос хриплый, едва слышный.

Я? Конечно нет. Но я хотя бы не ранена…

Еле как встаю на ноги, тянусь к пятну крови на его кофте, но он мягко отводит мои руки от себя.

— Это не моя, — поясняет спокойно, стягивая кофту через голову и отбрасывая в сторону. — …его.

Его белая футболка тоже измята, но действительно не запачкана так сильно. Влад стягивает и ее следом.

Блуждая глазами по обнаженному загорелому телу, пытаюсь убедить себя в его невредимости.

— Ты... убил его? — произношу отрывисто.

Он слабо усмехается и отрицательно ведет головой.

Закрываю рот рукой, издавая молчаливый крик. Слёзы снова наступают. Душат. Облегчение смешивается с оглушающей яростью и остатками ужаса.

— Гребаный идиот! — выдаю громче, ударяя ладонью по твердой груди. — Геройствовать захотелось?! Показать, какой ты крутой?!

На каждом слове не сбавляю силы своих ударов. Каждый шлепок сопровождается истеричными воплями:

— Я думала, ты умер! Какого черта ты меня тут закрыл?!

Волков не уклоняется, лишь немного пошатывается, не выдавая никаких эмоций, но челюсти сжимаются чуть сильнее. Принимает мои удары как град, будто понимая, что он это заслужил.

Когда я делаю очередной замах возле его лица, он молниеносно перехватывает мою руку. Не больно, но достаточно, чтобы я не могла продолжить.

— Хватит, — его голос низкий, хриплый от напряжения. Он не злится, а лишь демонстрирует усталость от происходящего.

Пытаюсь вырваться, брыкаюсь, покрываю его матом с ног до головы, задыхаясь от истерики. Влад одним плавным, но мощным движением разворачивает меня, прижимая к зеркальной поверхности двери.

Перехватывает вторую руку и заводит их над моей головой, отрезая все пути для отступления.

— Слушай меня, — выдыхает мне в лицо.

Металлический запах крови, пота и подъезда смешиваются с его собственным, древесным одеколоном, создавая безумную смесь. Ярость постепенно уходит, оставляя после себя лишь мелкую дрожь во всем теле.

— Он схватился за нож, когда ОМОН ворвался, — с расстановкой цедит. — Не я стрелял. Ублюдок рванул на меня даже под прицелом пяти стволов. Они просто обезвредили его. Я не геройствовал. Я закончил это. Чтобы эта семейка больше никогда не могла тебе навредить. Всем нам…

Его глаза сверлят меня в полумраке прихожей. Не вижу в них триумфа или злорадства, лишь та же усталость, тень от пережитого кошмара и что-то темное... голодное.

Замираю…

Его взгляд падает на мои губы. Задерживается. Чувствую, как дыхание сбивается, но теперь уже будто по другой причине. Ощущаю, что напряжение между нами перерастает в нечто совершенно иное. Густое, электрическое.

Адреналин не ушел до конца. Он ищет выхода, и как будто эта внезапная близость — именно то, что нужно.

Влад все еще держит мои запястья, но его хватка немного ослабла. Обнаженное горячее тело прижато ко мне уже не чтобы удержать, а чтобы... чувствовать. И я невольно льну к нему, ощущая грудью его стальные мышцы через плотную ткань платья.

И кажется, это спусковой крючок, потому что Волков буквально в эту же секунду накрывает мои губы своими.

Жестко, без предупреждения.

Захват. Утверждение. Поглощение.

Как и всегда…

Он не умеет по-другому. Но... Сносило бы мне так же крышу, если бы было по-другому?

В его поцелуе одновременно вся ярость на мир, на Александра, на мое упрямство и тоска… всепоглощающая тоска. Его язык грубо вторгается, требуя ответа, подчинения. Подтверждения, что я «здесь». Что я... его.

И я подтверждаю…

Отвечаю на поцелуй с той же силой. Освобождаюсь из его «оков», царапаю шею, спину, желая ощутить горячую плоть под пальцами.

Не нежность, а битва. Всплеск накопленного ужаса, невыносимого облегчения и внезапно пробудившегося влечения.

Он отрывается от моих губ лишь на мгновение, обжигает дыханием мою шею.

— Видишь, — хрипло усмехается, двигая бедрами в мою сторону, так что я ощущаю его твердость внизу живота. — У меня всегда все под контролем. Особенно... ты.

Его рука грубо скользит по черной ткани платья, сжимая грудь. Больно. Приятно. Невыносимо.

Запрокидываю голову, ударяясь затылком о дверь. Стон самовольно вырывается из горла. Дикий, первобытный. Не пытаюсь сдержать его. Пусть видит. Пусть знает, что я больше не хочу убегать, что отдаюсь ему. Сама.

Выгибаюсь. Хочу слиться с ним. Стать единым целым. Жажду его как глоток воды в пустыне. Мои движения бессознательные. Инстинктивные. Вжимаюсь в него бедрами сильнее. Ищу подтверждения его желания. Подтверждение реальности происходящего через боль.

В этом безумном опьянении слышу треск позади. Платье тут же спадает с моих плеч, как тряпка, освобождая от лишних преград наши тела. Ощущаю прохладу зеркала, контрастирующую с обжигающей страстью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Голова кружится от перевозбуждения и дикой эйфории. Не осознаю, что уже стою перед ним без одежды. Полностью обнажена. Схожу с ума от желания.

Влад поднимает меня, обхватив за бедра. Будто я совсем ничего не вешу. Обвиваю его талию ногами, цепляясь за широкие плечи ногтями. Он рычит, кусает мою шею, тут же зализывает эти болезненные ощущения.

Эта животная потребность. Катарсис через боль, грубость. Через утверждение его господства и моего принятия.

Входит в меня резко, глубоко, без прелюдий, прижимая меня к двери всем весом. Мой глухой стон, больше от боли, чем от удовольствия, разрывает тишину. Наполняет меня целиком. Разрывает изнутри, не физически — морально.

Нахожу его губы. Кусаю до крови, наслаждаясь его рычанием. Звериной натурой. Животным голодом. Каждый толчок — изгнание демонов. Наказание и прощение. Рай и ад.

Мы движемся в жестоком, отчаянном ритме, будто это соитие — последнее, что случится с нами на этом свете.

Слезы с новой силой льют по щекам, смешиваясь с потом. Слезы безумного удовольствия, надвигающегося оргазма, который сносит все на своем пути.

Стоны уже давно перешли на крики, а руки больше не царапают загорелую кожу. Тело сводит, трясет. Закатываю глаза, и вот оно…

Вспышка. Из искры разгорелось пламя. Настоящий пожар, сжигающий дотла мою душу. Хочу сгореть. Раствориться. Умереть. Все что угодно, лишь бы этот сукин сын был моим.

Нет... хочется жить. По-настоящему. Первый раз за долгое время. Хочется жить и впитывать каждую секунду рядом.

Я люблю тебя...

Вслух? Или мысли настолько громкие?

Неважно. Он и так все видит. Чувствует… Так же как и я.

Вижу в его глазах те же самые чувства. За темной, всепоглощающей страстью мелькает разрывающая изнутри любовь…

И горячее семя заполняет меня изнутри, доводя до исступления. Глухой шепот мне в шею, на самом пике. Но я не разбираю слов. Лишь отчаянно прижимаюсь к мокрому телу.

Не отпускай...

Не отпускает. Лишь выходит из меня и несёт в одну из спален.

Эйфория немного улетучивается, прочищая сознание. И вот мы уже снова на большой кровати. Спустя… два года или уже больше?

Не могу удержаться, цепляясь глазами за интерьер, который остался таким же. Его спальня все еще обладает этим… мрачным комфортом.

Единственное, что нет больше декора. Ни дипломов на стенах из Германии, ни статуэток, которые ему вручали там же, непонятно за что… Даже нет тех симпатичных стеклянных ламп на прикроватных тумбочках.

Пусто. Будто не успел обжиться после возвращения. А может, просто не хотел.

Поворачиваюсь к нему. Он наблюдает за мной со спокойным вниманием, мягко перебирает мои волосы. Но в глазах мелькает что-то… боязливое что-ли? Довольно новая эмоция…

Но мне все равно. Не отвожу взгляда от него. И сказать нечего. И слышать ничего не хочется. Просто быть. Здесь. Сейчас. С ним…

Прижимаюсь к нему, вдыхаю аромат его тела. И всё стирается. Мы созданы, чтобы любить друг друга, мучить, желать. Именно это делает нас по-настоящему живыми.

Мы не должны были быть вместе... Это брак по расчету, заключенный для того, чтобы прекратить войну между нашими отцами... Но так ли это?

Может быть... Мы были изначально созданы друг для друга? Может, это не случай, а судьба, которая отчаянно пытается свести две противоположные души?

Кажется, что все мои чувства, все мои желания, которые я так долго подавляла, вырываются наружу, словно бурный поток, сметая все преграды на своем пути.

Я люблю его. Каждую частичку тела, каждый мускул, запах, его всего... И это уже никогда не изменится. Никто не сможет разорвать эту связь между нами. Это притяжение, которое не дает нам жить по отдельности.

Страсть угасла, но чувства остались. Это было не просто желание оказаться с ним в постели. Это действительно большее.

Как будто какой-то тяжелый груз упал с плеч. Хоть и много дерьма нам еще разгребать предстоит, но мне так не хочется сейчас заводить тему об Александре.

Этот молчаливый момент. Эта близость. То, чего я боялась до безумия, но именно это и принесло мне успокоение.

29

Осознание приходит одновременно с пробуждением. Открыв глаза, прокручиваю в голове реальность произошедшего. Гребаный предатель Александр, ужас от замкнутого пространства, пока Волков «решал вопросы», и то, что было после…

Ужасная ночка… Не удивительно, что меня резко вырубило в объятиях Влада после… Черт возьми! Даже подумать трудно о том, что это все-таки произошло. Бездумно, резко… желанно. Синяки на запястьях и бедрах, ноющая чувствительность между ног — все это символ моей капитуляции. А этот неугасающий трепет в груди? Признак того, что мои мысленные признания — чистая правда? Не просто какой-то пик возбуждения, а то, что необратимо вырвалось наружу.

Но что поменялось по факту? Мы так ничего и не обсудили, не перекинулись даже парой слов.

Медленно поворачиваюсь на мягкой шелковой постели и понимаю, что лежу одна. Рядом лишь прохладная пустая подушка с мятным ароматом шампуня.

Сбежал?

Ага. Из своей квартиры?

Молодец, Мира, иди подумай еще.

Характерные шаги за дверью говорят об обратном. Встал рано, как всегда. Нужно успеть его перехватить, пока он не скрылся от объяснений.

Открываю шкаф, бегая глазами по вещам. Первое, что меня удивляет, — это малочисленность вещей на вешалках. Помню, раньше он был забит под завязку смокингами и костюмами разных оттенков. Сейчас же — всего три строгих костюма в темных цветах, несколько футболок и пара зимних курток.

Из футболок выбираю самую дорогую. Ибо нечего было рвать мое дизайнерское платье. Утопаю в мягкой ткани.

Да… Он определенно стал больше.

Или же я так сильно похудела?

Этой футболкой можно постель заправлять.

Так, ладно. Всякой ерундой забиваю голову, хотя вокруг меня снова рушится мир.

Странно, на самом деле. Я ведь и правда привыкла из мухи слона раздувать, но когда творится реальный… ужас — я спокойна, будто меня это никак не касается.

Наконец выхожу из спальни, крадясь на носочках на источник шума из кухни. Аромат свежесваренного кофе уже придает некой бодрости. Слюна копится во рту, призывая срочно опрокинуть пару чашечек.

Влад стоит возле кухонного островка ко мне спиной. Идеально выглаженный черный пиджак резко контрастирует с его вчерашним ужасающим видом после драки. Он выглядит так, будто совершенно ничего не произошло. Кстати, получается, костюмов у него осталось четыре…

— Доброе утро, — произношу уверенно, пытаясь привлечь его внимание, но мой хриплый ото сна и вчерашних диких криков голос звучит устрашающе.

Влад не поворачивается, продолжает колдовать возле кофе машины. Замечаю из-под воротника рубашки красные следы на его шее. Значит, не только он меня «пометил».

— Спишь как убитая, — его холодный тон разрывает тишину. — Зря проснулась. Я скоро уйду.

Что это еще за заявление?

Хмурюсь. Подхожу к нему ближе и запрыгиваю на кухонный островок, усаживаясь так, чтобы видеть его лицо.

Ох, черт…

Досталось ему неплохо…

Ссадина на брови обрела четкие очертания, рана неглубокая, но, кажется, что останется шрам. Также появилась характерная синева под челюстью справа. Вчера этого не было видно… Или я просто была озадачена другим?

— Расскажи, что вчера было? — настаиваю, пытаясь поймать его взгляд. — Где Дж… Александр? И… что мы будем делать дальше?

Влад наконец обращает на меня свой взгляд. Вроде, все как всегда, но тени под глазами выдают усталость. Подвигает мне чашку с эспрессо и садится на барный стул. Смотрит на меня долго, оценивающе, но в уголках губ виднеется что-то вроде удовлетворения.

— Он был предупрежден, — отвечает спокойно, безэмоционально, будто отчитывается перед акционером. — Собирался свалить за границу, но не успел. Увидел меня в подъезде, услышал твой крик за дверью и хотел рвануть. Пришлось удерживать его своими силами, пока наряд едет.

Он отпивает кофе, не отрывая от меня взгляда. Зелёные глаза блестят, но в них нет того безумия, что было вчера. Снова это… «спокойное» внимание с ноткой превосходства.

— Видимо, не так уж и все у тебя «под контролем», — бросаю скептично. — Раз тебя чуть не прикончили ножом.

Волков не обращает внимания на мою реплику. Мягко скользит пальцами по мраморной столешнице, будто пытаясь успокоиться или же собраться с мыслями.

— Он и его подельник сейчас в СИЗО, — говорит тихо. — Из них полночи выколачивали показания. Нужно найти всю цепочку причастных, а главное — его папашу. Уже тысячу раз пожалел, что послушал наших отцов тогда и позволил им просто выкинуть его из страны. Они думали, что это лучшее наказание для него — лишение состояния и иммиграция с «голой жопой». Идиоты старые. Я хотел уничтожить его по-настоящему. Сука, всю семейку его выследить и засадить далеко и надолго в такой ад, чтобы они сдохнуть хотели больше.

Он замолкает, пытаясь унять накатившую злость. Нервно потирает переносицу и залпом допивает кофе.

— На этот раз меня уже никто не остановит, — заключает, выразительно глядя мне в глаза.

Его слова висят в воздухе, тяжелые и острые, как осколки стекла. Я смотрю на него, на это холодное спокойствие, скрывающее бушующий внутри вулкан. Вчерашняя страсть, дикая, животная, оставила после себя лишь пепел и пугающую жажду мести.

Спрыгиваю с островка, одергивая футболку.

— Я пойду с тобой, — заявляю решительно. — Хочу лично посмотреть в глаза этой мрази.

— Нет.

Мои брови взлетают вверх от твердости ответа.

— В смысле «нет»? Влад, я имею право…

— Ты увидела все, что нужно, вчера на этих фотографиях. Увидела его настоящее лицо. Чего тебе еще? Его слез? Покаяния? Не дождешься. Там сидит зверь, который ненавидит тебя почти так же сильно, как ненавидит меня. И ты хочешь дать ему шанс плюнуть тебе в душу в последний раз? Или ты еще не до конца поняла, кто он? Ты ни на что не имеешь права, кроме того, чтобы остаться здесь в безопасности, пока не обезвредят всех, — он резко встает со стула, направляясь в гостиную.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чувствую, как закипает раздражение внутри. Снова этот чертов контроль! Иду за ним следом.

— О какой безопасности ты говоришь?! — повышаю голос. — Я не ребенок! И не твоя узница! Он использовал меня, и я должна решить это по-своему! Ты не можешь снова запереть меня здесь!

Влад хватает документы со стола, нервно сгребает их в кожаный портфель.

— Могу. И запру. — невозмутимое заявление. — Но будет лучше, если ты хоть раз будешь умной, взрослой девочкой и послушаешься меня.

— Тебе так нравится, что я совершила ошибку?! — перехожу на крик. — Да ты просто пользуешься ситуацией, чтобы просто контролировать меня снова! Неужели вчера… Вчера ничего не изменилось, да?

Разочарование накрывает тяжелой ношей. Все по-старому. Он так и остался таким же несносным болваном! А я дура… Идиотка.

Глаза Влада вспыхивают. Он делает шаг ко мне, заставляя невольно отшатнуться.

— Изменилось, — шипит глухо. — Теперь я уверен в том, что если я выпущу тебя, то ты снова нарвешься на неприятности. Или притащишь в дом какого-нибудь “Генри” из Мексики, который тебе страховую “подорвет”.

Последняя капля моего терпения лопается после этих слов. Обида душит, и не желая показывать ему слабость, разворачиваюсь на месте и иду к двери.

— Ариведерчи!

Не знаю, откуда во мне образовалась уверенность в том, что он спокойно отпустит меня. Конечно же, он ловит меня возле самой двери, обхватив сзади и прижимая к себе. Этот чертов стальной обруч из его рук не расцепить!

— И куда ты? — спрашивает спокойно с ноткой иронии. — В разгромленную квартиру? Или ты решила продемонстрировать всем, как ты сексуально смотришься в моей футболке?

Дергаюсь, как уж на сковородке. Пытаюсь освободиться.

— Отвали! Ненавижу тебя!

Он резко разворачивает меня к себе, прижимая к двери. Теряю выдох, легонько ударяясь спиной. Эхо вчерашней ночи… Его лицо в паре сантиметров от моего. Дыхание сбилось.

— Врешь. Вчера не ненавидела. И сегодня — тоже.

Его взгляд снова падает на мои губы. Невольно закусываю нижнюю. Снова бьет током изнутри. Ну не бывает же так… на пустом месте…

Не вздумай…

Внезапно его хватка чуть ослабевает. В глазах мелькает не просто злость, а беспокойство.

— Мира… — выдыхает он, голос теряет твердость. — …не усложняй. Пожалуйста. Я не могу… Не могу потерять тебя снова. Особенно из-за твоей упрямой башки.

Замираю, всматриваясь в его лицо. Это “пожалуйста” прозвучало так искренне… с мольбой. И снова этот мимолетный страх в его глазах, который я увидела ночью… Страх потерять это хрупкое перемирие?

Молчание напряженно повисло в воздухе. Его лоб касается моего, как символ… связи между нами.

Гнев на него резко испаряется, будто и не было никогда. Он же прав. Неизвестно сколько еще уродов участвуют в этих махинациях... И неизвестно скольким приказано навредить нам. Но его методы все равно не вызывают во мне восторг.

— Я… не буду искать неприятности. — говорю, стараясь быть спокойнее. — Но запереть меня не выход, Влад. Ты же дал мне охрану не просто так. И я не хочу, чтобы ты разгребал это все один. Я хочу помочь.

Волков отстраняется, проводит рукой по щетине.

— Знаю. Но лучше не рисковать вообще, — он смотрит на часы. — Мне пора. Рамиль здесь. Если что-то будет нужно — он привезет.

Влад возвращается к столику. Берет портфель и снова идет к выходу. Я все еще стою, как приросшая к двери.

— Мира… — произносит чуть настойчивее, взглядом давая понять, что спорить с ним смысла нет.

Нехотя отхожу в сторону. Когда дверь за ним закрывается, подхожу к окну, глядя во двор. Через несколько минут вижу, как Влад садится в машину. Машинально обнимаю себя руками, впитывая знакомый, успокаивающий аромат от футболки.

Внутри не осталось желания бежать. Пришло осознание того, что нужно понемногу учиться договариваться с этим сложным, невыносимым, но… моим мужчиной. Хотя бы сейчас… когда все так сложно и действительно опасно. Он ведь уже начал немного меняться… Это его скудное признание страха потерять меня — уже маленькая победа.

30

Утро провожу в глубоких раздумьях. Перебираю оставшиеся материалы, доказательства причастности Александра к мошенничеству. Роюсь в ноутбуке Влада, просматривая свежие записи с камер наблюдения. Из офиса и… из моей квартиры. Прям над входной дверью все же осталась одна.

Смешно… Я ведь даже и не удивлена.

Здесь только кадры с Джеймсом. Вот он на чистом русском общается с кем-то по телефону о моем местонахождении, далее выдает настолько профессиональные схемы, что голова идёт кругом. Поверить сложно…

«— …Волков-младший копает слишком глубоко, нужно ускорить вывод активов, до того как он выйдет на наш след…»

Переключаю на следующий фрагмент.

«— …Ильинская дура. В таком коматозе находится, что если я у нее под носом буду воровать, ни черта не увидит…»

На записях не видно его полностью, но все же мне удается ухватить его рожу. Я целый год видела в нем молодого наивного паренька. Меломана, мечтателя, романтика, а оказалось, что наивной была только я.

Отвращение к этому чудовищу снова накатывает с головой. Не могу усидеть на месте. Сложно держать себя в руках, когда тебя чуть не лишили всего.

Обдумываю, как бы мне попасть к нему в СИЗО. Плюнуть в морду. А лучше вцепиться. Я бы и сама его уничтожила, если бы были ресурсы, как у Волковых, но… не нажила ещё.

Черт, еще и разбирательств в компании не избежать. Даже если у нас есть уже прямые доказательства, то мне придется оправдываться не меньше. Доказывать свою непричастность к незаконному выводу денег. Все знают, что я была в отношениях с преступником…

А там и до моей любимой прессы недалеко. А если пронюхают, то такой скандал будет — вся страна услышит. Но меня не так волнуют клиенты и партнеры, как родители. Отец… Он определенно сойдет с ума.

В голове каша. Брожу по квартире, прокручивая в голове варианты, как свалить отсюда. Рамиль за дверью. Точно никуда не выпустит. Театрально выглядываю в подъезд, блуждая глазами по каждому из охранников.

— Вам что-то нужно? — Рамиль перехватывает мой взгляд, поддаваясь ближе.

Нужно.

— Вы меня никуда не пустите, да? — бросаю невинно. — Господин Волков уже распорядился?

Телохранитель молчит. По взгляду понятно, что я задаю глупые вопросы. Ну а куда деваться? Скучно мне.

— А в квартиру свою мне почему нельзя? — спрашиваю следом. — Мне бы не помешали мои вещи и… ноутбук хотя бы.

— Владислав Петрович передал, чтобы вы не ходили туда, потому что расстроитесь, — наконец подает голос Рамиль. — Через пару часов приедет клининговая служба, а пока, если хотите, я принесу вам все, что нужно.

Вот тут уже моему возмущению нет предела. Пытаюсь унять истерический порыв оттолкнуть его и пройти. Ладно, обещала же не творить глупостей… Хоть раз сдержу свое слово. Разберусь с самим Волковым.

— В ящичке с трусами тоже копошиться будешь? — закатываю глаза и закрываю дверь.

Делаю глубокий вдох и выдыхаю…

Только бы не рвать тряпки. Только бы не снести эту дверь с петель. Руки дрожат, в висках стучит – кровь кипит от бессилия и этой… этой «опеки».

В моем пальто резко завибрировал телефон. Сердце екнуло.

Открываю сообщение. Ни текста. Только вложение. Видеофайл. От Влада.

Неприятное предчувствие подкатывает к горлу, но палец сам тянется к экрану. Какая разница? Хуже уже не будет.

Черный экран. Шипение помех. Потом — тусклый свет. Камера дрожит, снято скрытно, из угла. Узнаю казенную стену СИЗО — краска облупилась, серый бетон. В центре кадра — Джеймс... Вернее, то, что от него осталось.

Сидит на табурете, съежившись, лицо в синяках и ссадинах. Губа рассечена, один глаз заплыл. Он дышит ртом, с хрипом. На нем только майка, и она местами пропитана чем-то темным.

За кадром — голос. Незнакомый, тихий, ледяной, без единой нотки эмоции.

«— …Итак, Миронов Александр… Повтори для протокола. Кто поставил задачу втереться в доверие Мирославы Ильинской?»

Джеймс что-то бормочет, невнятное. Грубый голос за кадром повторяется:

«— Громче. И четче. Мы здесь не для шепота.»

Внезапно в кадр входит чья-то рука в черной перчатке. Быстрый, точный удар ребром ладони по ключице. Александр вскрикивает — нечеловеческий, сдавленный звук, больше похожий на стон раненого зверя. Он дергается, табурет скрипит. Камера слегка трясется, оператор не отводит объектив.

«— Отвечай на вопрос. Кто?»

«— Отец… Мой отец…» — выдыхает Джеймс, голос срывается на писк. «— Василий… Миронов…»

«— Хорошо. А теперь расскажи, какую роль Борис Иванов играл в схеме с залогами?»

Джеймс закашливается, плюет на пол розоватой слюной. Задыхается.

«— Он… Он давал доступ… Подписывал… Зна-а-ал…»

«— Где находится Василий Миронов на данный момент?»

Пауза. За кадром слышен еле уловимый звук — будто что-то металлическое перебирают. Джеймс видит это и резко вжимается в спинку табурета, глаза расширяются от чистого ужаса. Он начинает что-то быстро, бессвязно бормотать, молить:

«— Нет… Нет, прошу… Я всё сказал! Всё! Больше не знаю! Клянусь!»

Голос за кадром, все так же спокойный:

«— Лжешь. Говори, где находится твой отец.»

Рука в перчатке снова в кадре. Не удар. Хватка. Запястье Джеймса. Резкий, неестественный поворот. Хруст. Сухой, отчетливый, как сломанная ветка. Похрустывание костей передалось даже через микрофон камеры.

Крик. На этот раз — долгий, пронзительный, полный такой агонии, что у меня рефлекторно свело желудок. Меня затрясло.

Звук… Этот хруст… Он врезается прямо в мозг. Я зажмуриваюсь, но это не помогает. Крик Джеймса не стихает, переходя в истерические всхлипы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не могу смотреть. Не могу. Резко швыряю телефон на диван, как обожженная. Он отскакивает и падает на ковер экраном вниз, но мерзкие звуки — хрипы, сдавленные рыдания, тихие вопросы следователя еще секунду лезли из динамика, пока я не нажала кнопку блокировки дрожащим пальцем.

Тошнота подкатила к горлу волной. Не только от увиденного. От Александра-змеи. От Миронова-старшего — крысы в тени. Но и… от этого… Этой холодной, методичной жестокости Влада. От того, что он прислал это. Мне. Зная, что я увижу. Зная, что услышу.

Как демонстрацию силы? Как предупреждение? Как ответ на мое желание «плюнуть в морду»?

Стою посреди чужой гостиной, обняв себя, пытаясь согреться, но дрожь идет изнутри. Воздух пропитался запахом крови и страха, которого физически нет, но он висит тяжелым смогом.

Это не было правосудием. Это было уничтожение. Тотальное. И Волковы делали это с леденящей эффективностью. Как устранение угрозы бизнесу. Как «подрезка залогов» их жестокого мира.

И до меня дошло с новой, жуткой ясностью: мои мечты о том, чтобы поехать в СИЗО и просто посмотреть в глаза — детский лепет. Наивный бред. Мир Волковых живет по железным, кровавым законам. И Влад только что показал мне, что значит играть по этим законам.

Я здесь не мститель. Я свидетель. Возможно, пешка. Или... следующий урок для кого-то? Окруженная паучьей стражей в самом центре паутины, сотканной из денег, предательства и костей. И выбора нет. От этого не скрыться, не убежать. Уже пыталась. Только лишь хуже стало.

31

Резкий хлопок двери вырывает меня из беспокойного сна. Подрываюсь на диване, сердце колотится. Взгляд фокусируется на Владе.

Стоит в дверях, высокий, собранный. На нем все тот же безупречный костюм, волосы аккуратно уложены. Смотрю на него и не понимаю, как он может выглядеть таким… свежим? Бодрым? Не спал, наверное, сутки. И где он был?

На его губах играет виноватая улыбка.

— Прости. Не думал что ты пускаешь слюни на дорогую кожу.

Вместо ответа тру глаза, пытаясь окончательно проснуться. Волков проходит в гостиную, бросает портфель на столик.

— Есть новости, – говорит он, не глядя на меня. – И хорошие.

С тяжелым вздохом садится рядом. Ослабляет галстук.

— У меня теперь есть еще несколько… друзей… в ФСБ. Они, скажем так, очень заинтересованы в быстром закрытии дела Миронова. У них с Василием старые счеты. И это, Мира, очень сильно упростит нам жизнь.

Поворачиваюсь к нему.

— Не понимаю…

Он поворачивается ко мне, в его взгляде — сталь.

— Они хотят справедливости. И публичной порки для Миронова. Хотят видеть его раздавленным. Растоптанным. И сделают все, чтобы это произошло. Для них это – личное.

Хмурюсь. Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— И ты им веришь? Влад, бесплатный сыр только в мышеловке. Почему они раньше не вмешались?

Он вальяжно запрокидывает руки за голову. Его взгляд остается спокойным и собранным, хоть и мелькает небольшая усталость.

— Я им верю, Мира. Потому что знаю, как работает эта система. У Миронова были связи наверху. Очень серьезные связи. Теперь их нет. И эти люди хотят воспользоваться моментом. И потом, я… немного помог им с информацией, которую они не могли получить другим путем.

— Какой информацией? Влад, что ты натворил?

— Не волнуйся. Ничего такого, что могло бы навредить тебе. Или компании. Просто… направил их в нужное русло. Это не касается нас… немного другой вопрос.

От него разит уверенностью, но мне все равно становится неспокойно. Не то чтобы я ему не доверяю… Просто звучит это все как-то странно. Особенно после вчерашнего…

Он вздыхает, заметив мой ступор. Мягко тянется к моим волосам, заставляя меня невольно вздрогнуть. Нет… Я же не боюсь его?

— Мира, пожалуйста, не начинай. Я устал. Просто поверь мне. Я делаю все, чтобы защитить нас. Тебя — в первую очередь. Мне надоело постоянно тебе вдалбливать это в голову.

— Защитить? Влад, ты прислал мне видео, где пытают человека! Это защита? Или ты просто решил показать, кто здесь главный?

В его глазах вспыхивает гнев, и он резко отдергивает руку.

— Я показал тебе, с кем мы имеем дело. Показал, на что способны эти люди. Ты вообще досмотрела до конца? Конечно нет! И хорошо. Потому что то, что лилось из его пасти в твой адрес, уже немалый повод, чтобы убить его! Знаешь, какой у них был план “Б”, если ты его раскусишь?

Понимаю все без продолжения. Холод спускается по телу. Он молчит. Смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Я поняла, – говорю, отворачиваясь от него. – Поняла все. Я уже обещала, что буду осторожнее.

Встаю, направляясь в ванную. Нужно умыться. И желательно избежать нового шквала негатива. Вся эта история порядком начинает мне надоедать. Уже больше месяца я нахожусь в постоянном стрессе и, кажется, уже сдалась. Пусть делают что хотят. Запирают меня, убивают других, да хоть танцуют под дождем сальсу. Плевать. Не хочу, чтобы меня трогали больше.

Дверь в ванную бесцеремонно открывается. Влад протягивает мне прозрачный пакет с моими средствами гигиены.

— Ты вместо того, чтобы у Рамиля попросить, зубы пальцем чистишь? — усмехается, опираясь на косяк.

Недовольно вытаскиваю палец изо рта, выхватывая пакет из его рук.

— Откуда я знаю, может и это небезопасно? — шиплю, вываливая все из пакета на раковину.

Волков, кажется, не собирается уходить. Буравит меня внимательным взглядом с ног до головы.

— Пойдешь со мной на ужин? — хрипло произносит, не обращая внимания на мой злобный взгляд.

Подвисаю. Зубная щетка замерла в сантиметре от рта. Пена капает на раковину. Я смотрю на него в зеркало, пытаясь прочитать хоть что-то в этом каменном лице. Ужин? Серьезно? Издевается что-ли?

— Ты... что? — выдавливаю, поворачиваясь к нему.

Влажные волосы прилипли ко лбу, в глазах — смесь недоверия, усталости и полного недоумения.

Он не моргнул. Стоит в дверном проеме, заполняя его собой, как всегда. Костюм уже не так безупречен. Пиджака нет, а рубашка растрепана. Теперь он выглядит более живым чтоли...

— Ужин, — повторяет он, как будто объясняя что-то очевидное. — Или ты хочешь сидеть здесь?

— Это шутка?! — шиплю, сплевывая пасту. — Что за непостоянство?! Ты сам себе противоречишь!

Его лицо остается неизменным, но в глазах мелькает тень нетерпения.

— Мира, сейчас нам гарантирована безопасность высокого уровня, — безэмоционально поясняет он. — И раз уж я уверен в том, что тебе можно выходить, то предлагаю провести этот день с пользой… для нас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

32

...для нас.

Слово «нас» висит в воздухе, липкое и неоднозначное. Какая польза? От ужина? От того, что меня выведут, как собачку на поводке, чтобы продемонстрировать, что Волковы держат ситуацию под контролем?

Или это очередной урок? Показать, что даже после того видео жизнь идет своим чередом, и я должна в этом участвовать на его условиях?

Медленно опускаю щетку. Пена горьким комком застревает в горле. В зеркале мое отражение — мокрые волосы, тени под глазами глубже, чем вчера, взгляд потерянный, почти дикий. А Влад стоит. Непоколебимый.

Его уверенность — как бетонная стена. Уверенность в своей правоте, в своих методах, в том, что он может решать, где мне сидеть, а где — ужинать.

— Пользой? — выдавливаю, и голос звучит хрипло, чуждо. — Какая польза, Влад? Чтобы я послушно клевала вилкой, пока ты рассказываешь, как ломали пальцы Александру? Или как ФСБ теперь твои «друзья»? Это что, часть моей «защиты»? Ознакомительная программа «Мир Волковых для чайников»?

Его веки чуть опустились, прикрывая ледяную сталь взгляда.

— Это часть возвращения к нормальности, Мира, — его голос ровный, как струна, но в нем слышится предупреждение. — Или ты хочешь вечно прятаться здесь, в четырех стенах, смотреть в потолок и ждать, пока призраки прошлого тебя сожрут? Тебе нужен воздух. Тебе нужно… отвлечься.

Влад замолкает. Ждет. Его терпение кажется бесконечным, но я знаю — это иллюзия. Как и все в этом мире. Он давит. Рационально. Холодно. Под маской заботы — железная необходимость контроля.

Смотрю на разложенные тюбики и баночки на раковине. Его забота — моя золотая клетка. Выбора нет. Отказ — слабость. Истерика. То, чего он явно ждет, чтобы… что? Закрыть меня здесь навсегда? Убедиться, что я — глупая обуза?

— Хорошо, — говорю тихо, почти беззвучно, глядя на пену в раковине, а не на него. — Ужин.

Слово обжигает язык.

Уголок его губ дрогнул. Не улыбка. Скорее… удовлетворение хищника, видящего, что добыча приняла правила игры.

— Поедем в «Мирославу», — отвечает он просто, прикрывая за собой дверь.

Резкое тепло по телу смывает все мои мысленные тирады на него. «Мирослава»... Я уже и забыла о нем. Не хотела думать, что Волков продал его. Проверять не хотела. И теперь узнав, что ресторан все еще существует под моим именем…

Мои мысли снова переключились на Волкова как на мужчину, который несмотря на все, остается тем же самым очаровательным ублюдком.

Да, именно так. Очаровательным, опасным, невероятно умным ублюдком, который умел одним взглядом заставить сердце биться чаще, а одним решением — разрушить все доводы.

Тот же самый хамелеон сочетающий ледяной расчет с непредсказуемыми, почти безумными жестами.

Теперь не знаю, что страшнее, нависающая угроза над нами или же… попытка вернуться к «нормальности» с ним.

Теплая вода смывает последние остатки сна и страха. Заворачиваюсь в махровый халат, наспех сушу волосы полотенцем. Странная тишина в квартире режет слух после спокойного заявления Влада.

Выхожу из ванной, ищу его взглядом. Прохожу в гостиную — пусто. На кухне стоит чашка кофе.

Неужели он снова уехал? Без слов? Без… ничего?

Замираю на пороге спальни. И вижу его. Спит. Одетый. Поза настолько неестественна, как будто он просто прилег отдохнуть и отрубился. Рука закинута за голову, а ноги касаются пола. Лежит как большой уставший ребенок.

Сердце предательски сжимается. Не знаю, сколько времени просто стою и смотрю на него. Хочется подойти, коснуться его волос, убрать прядь со лба. Снять уже эту чертову одежду, которая бесит меня с самого утра. Залезть под одеяло, прижаться к нему, почувствовать его тепло.

Но вместо этого отступаю. Тихо, на цыпочках. Не хочу тревожить. Не совсем еще дура. Понимаю, что он изводит себя неделями ради... справедливости. Ради того, чтобы все было хорошо.

Решаю рискнуть. Иду к выходу. Мне нужно увидеть свою квартиру. Просто… увидеть. Убедиться, что там хоть что-то осталось от моей прежней жизни.

Открываю дверь и вижу Рамиля. Стоит как всегда, непроницаемый. Кивает в знак приветствия.

— Доброе утро, Мирослава Игоревна.

Останавливаюсь. Жду. Сейчас он скажет, что мне нельзя, что Влад запретил, что это небезопасно.

— Ты хоть спал? — говорю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Рамиль молчит секунду, потом мельком кивает и отступает в сторону.

— Конечно. Мы же посменно работаем.

— И сколько ты так простоять можешь? — скрещиваю руки на груди.

— В выносливости мне равных нет, — улыбается мужчина, будто его чуть расслабляет бесцельный разговор со мной.

— И в хвастовстве тоже? — усмехаюсь, делая шаг из квартиры.

— Не задавайте вопросов, если вам не нравятся ответы, госпожа Ильинская, — ответная усмешка.

Успешно подхожу к своей двери. Рука дрожит, когда тянусь к раскуроченной ручке. Делаю глубокий вдох. И открываю дверь.

В нос бьет запах хлорки. Слишком сильный, неестественный. В квартире полумрак, шторы задернуты.

Прохожу в гостиную. И замираю.

Здесь был ад. Определенно. А знаете как я поняла это? В прихожей нет мебели. В гостиной нет стеклянного столика. Кухонный гарнитур существует наполовину. Нижних шкафчиков нет.

Прохожу в спальню и хоть немного выдыхаю. Здесь вроде все на месте.

Стоп...

А где дверь?

Сажусь на край дивана, чувствуя, как подкашиваются ноги. Все это… произошло здесь. В моей квартире. В моем доме.

И даже не в мебели дело, а в том, что я могла бы быть здесь... во время всего происходящего. Моя тупость уберегла меня от... смерти?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Если бы тогда в ресторане с Джеймсом я приняла во внимание его реплику профессионала чуть серьезнее и начала бы подозревать его... он бы просто завалил меня как собаку.

Что бы он сделал? Отравил? Напоил и... сбросил с окна?

Черт, от нарастающих мыслей голова кругом. Видимо, я очень везучая, раз все так складывается.

Через силу, отметаю тревогу. Ладно, нужно концентрироваться на настоящем... на будущем. Или хотя бы плыть по течению, которое настраивает Влад. Пока все не уляжется. Пока мы все не станем дышать спокойно.

Открываю уцелевший, к счастью, шкаф. Несмотря на свое состояние и отношение к этому ужину, хочу выглядеть подобающе.

***

За сборами провожу большое количество времени. В какой-то момент просто поняла, что действительно хочу хотя бы попытаться быть нормальной. Один вечер. Просто забыть обо всем, если получится.

Подтираю ватной палочкой погрешности в макияже возле зеркала в спальне. Так сильно заморочилась, что приходилось несколько раз смывать все и начинать заново. На удивление, это очень сильно отвлекло меня от неприятных ощущений. Некий женский ритуал, который я практикую в последнее время намного реже.

Раньше было куда наряжаться и краситься по-особенному. Илона не давала «засохнуть». Вечно где-то шлялись, что здесь в Москве, что в Лондоне. А теперь даже в офис накраситься желания нет. Просто наношу легкий тон и помаду, чтобы немного освежить лицо.

Тихие шаги позади выводят из задумчивости. Влад вальяжно присаживается на край кровати. На нем уже черный смокинг, который всегда делал его невероятно сексуальным. Галстук пока не завязан, свисает на груди.

Смотрю на него и невольно вспоминаю маскарад в честь юбилея моей матери. Он бы точно выделялся сквозь толпу одинаковых мужчин, если бы был там.

Влад наблюдает за мной несколько секунд, его взгляд скользит по платью, которое я приготовила, повесив на дверцу шкафа — простое, темно-синее, с открытыми плечами и свободной юбкой до колена.

В его глазах — не привычная сталь, а усталая заинтересованность, смешанная с тенью чего-то, что могло бы быть нежностью, если бы он позволял себе такие вещи.

— Выспался? — спрашиваю, пытаясь снять томное напряжение, заполонившее комнату.

Отворачиваюсь к зеркалу, незаметно подглядывая за ним. Уголок его губ приподнимается чуть заметнее.

— Синий тебе идет, — произносит хрипло. — Напоминает цвет твоих глаз, когда ты не злишься на весь мир. Редкий оттенок.

Замираю.

Комплимент? От него? Сейчас?

Издевается? Или это новый вид пытки?

Пытаюсь поймать его взгляд в зеркале, но он опустил глаза, разглядывая мое колье, разложенное на постели.

Принимаюсь тщательно исправлять стрелку на правом глазу. Все, что угодно, лишь бы не акцентировать свое внимание на нем. Особенно на том, что сейчас он выглядит особенно задумчивым, не отводя взгляда от колье.

— Ты пришел смущать меня? — не выдерживаю. — Мог бы добавить хоть немного романтики в этот вечер и ждать меня возле машины с цветами, например.

Наконец он поднимает взгляд через отражение. В его глазах — не издевка, а усталая... уверенность?

Встает, делает шаг в мою сторону. Теперь он совсем близко, за моей спиной. Чувствую легкое дуновение воздуха от его движения. Запах свежего одеколона и кожи щекочет ноздри.

— Твое сердце не растопить романтикой, но если ты хочешь… — он замолкает, медленно натягивая халат на мое плечо. — Через пару минут возле подъезда будет самосвал с цветами.

Фыркаю, усердно макая кисточку подводки в тюбик.

— Не переусердствуй, — шепчет Волков, легонько касаясь пальцами моей ключицы. — Ты и так выглядишь... достаточно, чтобы забить на сон. Жду в машине.

Он не ждет ответа. Поворачивается и так же бесшумно выходит, оставив дверь приоткрытой.

Стою, прижав тюбик подводки к груди. Смотрю то в зеркало на свое раскрасневшееся лицо, то на платье. Чувствую, как все еще пылает кожа, после его касаний.

Неловкость смешалась с чем-то другим — с нелепой дрожью, с облегчением, что он ушел, и... с разочарованием, что он ушел так быстро…

Резко хватаю ватный диск, смачиваю его в тонике и стираю всю тушь с одного глаза. И в четвертый раз начинаю заново. Уже быстрее. И уже не для того, чтобы уйти от мыслей, а потому что он сказал это нелепое «достаточно».

А у господина Волкова «достаточно» — это почти высшая оценка. И я хочу оправдать ожидания.

Даже если это всего лишь ужин. Даже если это всего лишь передышка в аду. Даже если за этим стоит все тот же очаровательный, опасный ублюдок, который умеет подкрадываться бесшумно и оставлять после себя бурю из смущения, злости и... странного тепла в районе солнечного сплетения.

33

Внедорожник плавно подкатывает к знакомой парковке «Мирославы». Неоновая вывеска, которую я видела сотни раз, сегодня кажется призраком из другой жизни.

Вот и он. Как будто ничего и не случилось. Будто эти два года… были просто сном. Сном, от которого жизнь перевернулась с ног на голову.

Рамиль открывает дверь. Морозный воздух декабря бьет в лицо, но внутри меня все равно жарко — от тревоги, от этой нелепой игры в нормальность.

Влад выходит первым, его силуэт на фоне освещенного входа кажется монолитным, незыблемым. Моя скала. Моя тюрьма.

Покажи слабость, Волков. Хоть раз. Споткнись. Дай мне понять, что ты тоже человек, а не эта ходячая броня из уверенности и контроля.

Не спотыкается. Поворачивается, тянет руку и ждет. Его взгляд скользит по мне — оценивающий, сканирующий. Что он ищет? Признаки паники? Готовности к бегству? Или просто дает понять, что это не игра.

— Ну? — его голос ровный, без интонации. Не приказ, но и не вопрос.

Констатация факта: мы здесь, пора идти.

Вкладываю свою ладонь в его и на автомате замечаю, насколько она теплая, сильная и уверенная. Каблуки сапог цокают по плитке, звук невероятно громкий в тишине ночи.

Как актриса, выходящая на сцену в плохом спектакле. Главное — не забыть роль. Роль… кого? Бизнес-леди? Партнера? Возлюбленной? Или… все вместе?

Двери открываются. И... запах. Тот самый. Дорогая кожа кресел, едва уловимый аромат свежесваренного кофе из бара, что-то сладкое — может, свежие цветы?

Он сохранен. Неизменен. Как музейный экспонат. Меня на мгновение захлестывает волна чего-то острого и болезненного. Ностальгия? Нет, слишком мягкое слово. Боль. Боль от того, что это место осталось неприятным воспоминанием худших времен.

Влад идет чуть впереди, его широкая спина загораживает пол зала. Молодая девушка-администратор бросается к нему с подобострастной улыбкой.

— Господин Волков! Ваш столик готов… — голос девушки неестественно слащавый. Приторный.

Может, я стала тщательно обращать внимание на окружающих его женщин?

Мы идем вглубь зала. По приглушенному свету и тишине понимаю, что ресторан закрыт на спецобслуживание. Это даже успокаивает. Меньше любопытных глаз.

Только если персонал…

Узнают? Сплетничали ли они о том, куда исчезла хозяйка? Хотя среди улыбчивых официантов не нахожу знакомых лиц. Думают, что я просто очередная его... гостья?

Столик в углу. Уединенный. Контролируемый. Он все продумал. Угол обзора, выходы... Рамиль и Эльдар остаются на выходе. Еще пара-тройка охранников занимают места через несколько столиков от нас.

Влад отодвигает стул для меня. Для галочки? Или попытка вернуть нас на два года назад, когда такие жесты были лишь частью наших… идиотских игр?

Сажусь. Кожа подлокотников прохладная под ладонями. Беру меню — больше чтобы занять руки, чем чтобы читать. Буквы плывут.

— Думала, ты его продал, — срывается с губ. — Или сжег дотла.

Голос звучит тише, чем хотелось. Констатация. Без обвинения. Просто... факт.

Он откладывает свое меню. Его пальцы постукивают по столешнице. Знакомый нервный тик, который он тщательно скрывает.

Он устал… Очень устал.

— Продать — слишком просто. Сжигать — расточительно. — Пауза. Его взгляд на секунду смягчается? Или мне кажется? — Он... приносит прибыль. И называется хорошо.

Перевожу взгляд обратно на меню, чувствуя, как краснеют щеки. Смущаюсь, черт возьми! Какие мы нежные стали!

— Заказывай, — его голос снова возвращает в реальность. — Что угодно. Не экономь на моей совести.

Вызов. Как всегда. Старая дерзость просыпается где-то глубоко.

Снова поднимаю на него глаза. Вижу ту же усталость в его глазах, что и в моих. Броня треснула? Нет, просто приспущена на вечер. Он тоже хочет передышки.

Неужели?

— Что угодно? — мои губы сами складываются в подобие улыбки. Ловлю его тональность. Играю. — Опасное предложение, Волков. Я могу заказать все меню. Или самого шефа.

Уголок его губ дергается. Не улыбка. Но почти.

— Шефа — нет. Он мне нужен. Мать еле как переманила его из “Королевского ужина”. Остальное — пожалуйста. Хочешь фуа-гра с золотом? Закажем. Пусть хоть что-то сегодня будет... безвкусно-роскошным. В противовес.

Он машет рукой.

Ну да… Смахнуть все. Весь этот кошмар. Хотя бы на пару часов.

Смотрю на его жест, на его лицо, и что-то во мне неохотно сдается.

Ладно, Волков. На один вечер. Твои правила.

Заказываю то, что любила всегда — пасту с морепродуктами. Ресторан же итальянский.

Проверка. Запомнил ли?

Влад не комментирует, просто кивает. Заказывает себе стейк. Акцентирует на слове “побольше”.

— Из напитков как обычно? — улыбается администратор по имени Эвелина.

Где та милая женщина-директор, с которой я нашла общий язык? Не помню ее имени… Мария? Антонина? Елена? Точно, Елена.

Волков захлопывает меню, протягивая его девушке, переводит взгляд на меня, обращаясь к ней:

— Как обычно, только бутылку. — произносит с неким лукавством. — И два стакана.

— Лед?

— Само собой, Эвелина, — отвечает чуть резче.

Изгибаю бровь, наблюдая над холодной сдержанностью Влада. Это даже… завораживает.

Пара минут, и на столе уже стоит бутылка шикарного американского бурбона.

Невольно улыбаюсь. Такие решения за меня, мне вполне нравятся.

Черт. Беру бокал. Холодное стекло в руке — хоть какая-то точка опоры. Помнит. Значит, не все стерто. Не все сожжено. Значит, где-то в его стальном архиве еще хранятся карточки с надписью "Мира"?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Едим почти молча. Напряжение медленно, как воздух из проколотой шины, уходит. Сменяется тяжелой, почти осязаемой усталостью. От всего. Еда — божественна. Знакомая, как дом. Мой дом. Но не мой. Его.

Это горечь, но она приглушена вкусом, алкоголем, невероятным облегчением от того, что меня не схватили на входе и не застрелили со спагетти во рту.

Влад откладывает вилку. Смотрит на меня поверх бокала. Его глаза кажутся менее острыми. Просто... утомленными.

— Ты права. Насчёт мышеловки. Насчёт сыра, — говорит это тихо, почти в бокал. — Ничего не бывает просто так. Особенно с ними. Но иногда... иногда дьяволы на время становятся полезными. Пока их цели совпадают с твоими.

Он признал, что я была права. Это крошечная победа. Горькая, но победа.

— А твоя цель, Влад? — спрашиваю, глядя ему прямо в глаза. — Месть Миронову? Справедливость? Или что-то ещё?

Он отводит взгляд. В окно. В темноту. Его челюсть напрягается.

— Покой.

Одно слово. Простое. Огромное. Произнесенное с такой голой изнеможденностью, что мне становится почти физически больно.

Покой…

— Просто... чтобы всё это кончилось, — продолжает чуть громче. — Чтобы можно было... Чтобы тебе не нужно было чистить зубы пальцем из-за паранойи.

Он возвращается к колкости, но в ней нет прежней злобы. Почти... тепло? Нет, не то. Слабая попытка юмора? Его способ смягчить уязвимость?

Я неожиданно смеюсь. Коротко, сбивчиво. Звук удивляет даже меня.

— Вот это цель! Вернуть мне зубную щётку в статус безопасного предмета. Грандиозно.

Качаю головой, но чувствую, как уголки губ предательски тянутся вверх. Черт возьми, он меня рассмешил.

Волков смотрит на меня. На мой смех. Его взгляд... меняется. Не хищный, не холодный. Просто... отклик. Что-то смягчается в уголках его глаз.

— На случай, если захочешь снова меня поцеловать. Чтоб не смущало.

Его фирменный цинизм. Но в интонации... вызов? Намек? Шутка, за которой он может спрятаться, если что?

Нет, Волков. Не сегодня. Закатываю глаза, но щеки предательски горят.

— Мечтай. После того видео? Я скорее поцелую Рамиля. У него хоть выражение лица меняется.

Он фыркает. Коротко, неожиданно искренне. Почти смех.

— Рамиль предпочтет поцеловать дуло. А ты... Закажешь десерт? Или будешь сидеть и злобно ковырять вилкой в салате, представляя, что это моё лицо?

Он настойчив. Хочет продлить этот мираж.

Сдаюсь. Поддаюсь. Хотя бы на десерт.

— Шоколадный фондан. С мороженым. Огромный. И чтобы он тек, как... как твои обещания о прозрачности.

Сарказм — моя броня. Но сейчас он легкий. Почти беззлобный.

Он кидает официанту заказ, не отводя от меня взгляда. В его глазах — искра. Знакомая искра азарта. Из прошлого.

— Принесите фондан. Самый текучий. И две ложки, — смотрит на меня. — На случай, если передумаешь насчёт Рамиля.

Едим десерт. Молчим. Но тишина уже не режет. Она... удобная. Тяжелая от сытости, теплая от виски и этого странного, хрупкого перемирия.

Он старается. Неуклюже, по-волковски, но старается. Создать эту иллюзию нормальности. Для нас обоих.

— Хорошо, — начинаю, отложив ложку в сторону. — Когда это все закончится, какие у тебя планы?

Влад мрачнеет на секунду, будто уходит глубоко в свои мысли. Его взгляд скользит по столу, поднимается на меня.

— В моих планах завоевать твое сердце заново. Я понял, что мне больше неинтересно брать тебя силой, да и не было никогда интересно, по-настоящему. Просто… твой характер сыграл немаловажную роль… а я не мог отпустить тебя.

— Я этого не хотела, — качаю головой.

— Спать со мной? — коротко усмехается.

— Уходить, — отвечаю, глядя прямо в зеленые глаза.

Отодвигаю пустую тарелку. Чувствую сытость и легкое головокружение.

— Ладно. Признаю. Этот вечер... лучшее, что было за последние месяца.

В полумраке его лицо выглядит почти... человеческим. Менее резким. Тени усталости — просто тенями.

— Это был минимум, — переключается вместе со мной. — Завтра будет хуже. Но сегодня…

Он не договаривает. Поднимает бокал. Без тоста. Без слов. Просто жест. В сторону меня. В сторону этого вечера.

Я молча поднимаю свой. Наши взгляды встречаются. Впервые за долгие недели — без стены между нами. Без льда. Без гнева. Просто два изможденных человека, нашедших крошечный островок тишины посреди шторма.

Делаю глоток. Бурбон жжет горло и кажется теплее.

Когда встаем, его ладонь касается моей спины у выхода. Легко. Направляюще. Не властно. Касание короткое, но в нем — бережность. И что-то еще... Проверка? Убедиться, что я все еще здесь?

На улице ждет Рамиль — статуя у двери. Влад помогает мне сесть.

— Прежде чем передумаешь и побежишь целовать Рамиля. Его смена закончилась, — сухо, но в голосе — отзвук той же странной легкости, что была за ужином.

Перед тем как сесть, я на миг задерживаю взгляд на его лице. Неоновая вывеска "Мирославы" играет в его зрачках. Усталость. Да. Но и... спокойствие? Мир? Крайне редкое. Хрупкое.

— "Мирослава" всё еще прекрасен, — говорю тихо. — Спасибо. За… нормальность.

Быстро ныряю в салон, пряча лицо в тени.

Он стоит секунду. Смотрит на закрытую дверь. Край его губ... дрогнул? Почти неуловимо. Затем обходит машину. Садится рядом. Салон наполняется его присутствием, запахом кожи, его парфюма и... тишиной после бури.

— Домой, Рамиль.

Машина трогается. Я смотрю в окно на мелькающие огни. Трещины все еще здесь. Страх. Гнев. Полупустая квартира. Сломанные пальцы Александра на экране.

Но глубоко внутри, под толщей льда и усталости, тлеет что-то теплое. От шоколада, растекшегося по тарелке. От его дурацких шуток. От того, как он молча, упрямо, по-своему, пытался сделать этот вечер просто вечером. Не идеальным. Не счастливым. Но... не ужасным. Для нас обоих.

34

Дни сменяют друг друга в круговороте мыслей и бумажной волокиты. Я сижу дома — то у себя, то у Влада. У него немного чаще, потому что хотя бы есть возможность увидеть свет. У меня же в квартире окна — неудачный угол обзора и так далее…

Руковожу из дома. Помогаю Петру, на которого резко свалилось управление в связи с последними событиями. Ему, наверное, тяжелее, чем нам. Мало того что нужно внимательно следить за каждой отраслью, так ещё и всеми силами стараться не выпустить внутренние проблемы в народ.

Хотя должна признать: Петра Ивановича очень сильно побаиваются издательства. Папарацци не рискуют внаглую штурмовать «ИВ», поэтому на поверхности всё спокойно.

Родители уехали в морской круиз почти на месяц. Это хорошо. Будет время, чтобы разобраться с Мироновым.

Насчёт этого… Честно, ничего не знаю. Влад продолжает «свататься» с ФСБ, собирать компромат и доказательства моей непричастности, не посвящая в подробности.

Как бы это ни было странно, я уже смирилась. Так легче. Я снова «взаперти», но хотя бы в безопасности. Не протестую, не буяню, не требую «свободы попугаям». Просто занимаюсь работой.

Только вот… наши отношения не дают мне покоя. Странно он себя ведёт. Не появляется сутками, не нагнетает, не язвит и не пытается заигрывать. Приносит отчёты из офиса для удобства, покупает любимый кофе возле дома, заказывает еду… На этом всё.

Мы застряли. В этом странном перемирии, которое больше походило на ожидание шторма. Он — где-то там, во внешнем мире, сражается с тенью Миронова и, видимо, с ФСБ. Я — здесь, в безопасности, но в неведении. И между нами — пропасть из невысказанного, из прошлых ран и этого… нового, хрупкого чего-то, что мелькнуло в «Мирославе» и тут же утонуло в рутине его отсутствия.

Может, ему интересна только моя борьба?

Да, он сказал мне, что не хочет брать силой и чтобы было как раньше, но… ничего не происходит. Мы просто… соседи?

Будто встали на одном месте, и дальше идти смысла нет.

Хотя… возможно, я просто накручиваю себя от скуки. Я и на его место могу себя поставить. Он из кожи вон лезет, чтобы закончить весь этот кошмар. Выгорает, но всё равно рвёт изо всех сил. Конечно, наверное, у него просто не остаётся желания ещё и со мной бороться.

И я это понимаю. И поэтому стараюсь быть паинькой… пока.

Очередной вечер в его квартире подсказывает мне, что он снова не появится дома. Заканчиваю составлять договор для крупного клиента страховой и, потирая переносицу, откидываюсь на спинку стула.

Работы много накопилось. И вдобавок ко всему штат сотрудников изрядно «поредел». Теперь мы на девяносто пять процентов уверены, что в компании всё чисто. Пётр Иванович параллельно разрабатывает новую систему безопасности от подобного.

Всё это, конечно, хорошо, но самая лучшая защита — не тащить сомнительных любовников в сердце империи.

У Джеймса был доступ ко всему через мой компьютер и кабинет. Если бы было иначе, не удалось бы ему провернуть всё так тщательно. Даже с подельниками.

И снова гружу себя мыслями об этом ублюдке. Он, кстати, из-за низкого болевого порога выложил всю информацию о планах своего отца и о его примерном местонахождении.

Конечно же, в Лондоне Миронова-старшего не оказалось. Он был там, когда Александр собирался уже иммигрировать из страны, но, видимо, узнав о провале сына, тут же навострил лыжи из Англии.

На данный момент след теряется на Пхукете. Вот что интересно… У Миронова после его банкротства два года назад не осталось ни копейки за душой. Максимум хватило, чтобы переехать в Ливерпуль. Откуда тогда средства на остальное?

Кстати, наш дорогой Джеймс-Александр оттуда.

И что вы думаете?

Он мой ровесник. Сохранился отлично, мать его. Всё детство прожил в Ливерпуле со своей мамашей, которую обрюхатил Миронов, когда она работала у него помощницей. Из-за жены отправил за границу — этакий «благодетель».

Сына не признал официально, только разрешил дать фамилию, но не бросил. Элитная школа, университет. Кстати, здесь ублюдок не соврал. Учился он в Оксфорде. Правда, нихрена не на музыканта — экономист. Международный бизнес.

А как играл? Как будто и актёрское захватил, да?

Я перечитывала и сходила с ума с каждым фактом о его никчёмной жизни. Да, может, я и виновата, что сразу его не пробила по базе. Но это его амплуа… Британский акцент, мышление музыканта — кстати, не удивлюсь, если он и на пианино своём играл под фанеру.

А его чистый русский на видео с допроса так вообще с ног сбил. Совершенно другой человек. Не человек — существо. Грязное и бесчестное.

Усмехаюсь с собственной нервотрёпки. Резкий шум из подъезда заставляет немного притаиться.

Какая-то суета. Желудок моментально скручивает в ужасе. Это как остаточное чувство после того раза.

Подхожу к двери, прислушиваюсь.

Голоса… Рамиль и…

Сердце упало куда-то в пятки…

Не может быть!

Шок, дикое неверие и какая-то щемящая, детская радость смешались в один клубок, вышибая слезы на глаза. Не думаю о Владе, о его правилах, об опасности. Думаю только об одном — она здесь!

Рука сама тянется к замку, дрожа. Распахиваю дверь так широко, что она чуть не бъется об стену, и в тот же миг мой рот открывается в немом крике изумления, восторга и полнейшей растерянности.

— Че за фигня, Мира? Ты разве не научила ещё своих цепных псов манерам обращения с девушками?!

Илона. Чёрт тебя дери! Ты настоящая!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

35

Мир сузился до ее лица, до знакомых черт, полных жизни и гнева. Все — страх, одиночество, сомнения в Владе, бумажная тоска — мгновенно испарились, смытые волной чистой, неконтролируемой радости. Стою на пороге, забыв дышать, с дурацкой улыбкой до ушей и слезами, готовыми хлынуть, просто глядя на нее. На свою подругу. На кусочек нормальности, который ворвался сюда, сметая все запреты и стены.

Стоит с дорожной сумкой через плечо, в ярком пальто, которое кричит о Лондоне. Ее лицо перекошено от возмущения, щеки пылают, а глаза мечут молнии в сторону мужчин, пытавшихся, видимо, ее сдержать или хотя бы объяснить правила входа.

Рамиль, услышав мой сдавленный приказ, резко пропускает ее ко мне. Тут же я оказываюсь в крепких, теплых объятиях подруги, и на душе резко становится так хорошо, что слезы уже самовольно льются из глаз.

— Ты как здесь? — спрашиваю дрожащим голосом, чуть отстраняясь.

— Неважно, — трепещет Илона, проталкивая меня обратно в квартиру. — Давай, вперед! А то этот невоспитанный громила меня бесит.

Дверь хлопает с такой силой, что сразу видно: я «аленький цветочек» по сравнению с моей гостьей. Илона швыряет сумку на пол и снова заключает меня в объятия.

— Решила тебе напомнить, что я все еще твоя подруга, — укоризненно произносит она мне в ухо. — Ты ничего не рассказываешь, на звонки отвечаешь редко. Я же переживаю.

Вздыхаю. Что верно, то верно. Пропала с радаров окончательно. Утонула в круговороте херни, происходящей вокруг.

— Прости, — шепчу, усиливая объятия. — Тут столько всего произошло, что мне кажется, я уже не живу, а просто существую.

Чувствую, как ее пальцы впиваются мне в спину — крепко, почти больно, но именно так, как мне сейчас нужно.

— Ты в порядке? — Илона отстраняется, держа меня за плечи, и ее карие глаза выжигают меня взглядом. — Ну-ка, давай посмотрим на тебя. Боже! Твой надзиратель вообще кормит тебя?

Машинально прикрываю лицо руками, но Илона тут же хватает мои запястья и оттягивает их вниз.

— Прекрати, — бормочу я, но она уже тащит меня на кухню, усаживает на барный стул и начинает рыться в холодильнике с таким видом, будто это ее собственная квартира.

— Вот черт, — Илона скривилась, разглядывая полупустые полки. — Ты же не питаешься одним кофе и этими... что это вообще?

Тычет пальцем в контейнер с вчерашним ужином, который Влад привез из ресторана.

— Это паста с трюфелями, — защищаюсь, но звучит это жалко даже для моих ушей.

— О да, конечно, — она закатывает глаза. — Трюфели для затюканной бизнес-леди. Где тут у тебя телефон? Мой сел. Закажем нормальную еду. И вина. Много вина.

Молча указываю на стол, где лежит мой телефон, а сама наблюдаю, как она лихорадочно листает меню, бормоча что-то под нос.

Поверить не могу, что она здесь и выглядит... по-домашнему. На ней растянутый свитер, который я подарила ей в прошлом году, джинсы с протертыми коленями и кроссовки, явно подобранные наспех.

— Ты прилетела прямо так? — не выдерживаю.

— Ага, — кивает, не поднимая глаз. — В аэропорту сказали, что мой чемодан улетел в Токио. Но мне плевать. Я здесь не для того, чтобы блистать в твоем проклятом «Мирославе».

— Илона... — голос у меня дрожит. — Почему так резко? И именно в тот момент… когда мне нужно?

На секунду ее пальцы замирают на экране. Потом она медленно поднимает на меня взгляд, и в ее глазах мелькает что-то неуловимое.

— Ох, детка, — она вздыхает. — Ты же знаешь, что я всегда чувствую, когда тебе хреново. Даже через океан.

Но я-то знаю Илону. Знаю, что она ненавидит спонтанные перелеты. Знаю, что никогда не оставит свой брендовый гардероб на произвол судьбы в аэропорту. И уж точно знаю, что возвращаться в Москву она не собиралась из-за Бэна. Да, как-то она планировала приехать на новогодние праздники, но не думаю, что сейчас это именно тот момент.

— Он позвонил тебе, — говорю я тихо.

Илона делает вид, что не слышит, и тычет пальцем в экран.

— Закажем суши? Или ты теперь только трюфели ешь?

Я хочу расспросить ее, хочу закричать, потребовать правды... но вместо этого внезапно хохочу. Потому что это так по-нашему. Потому что даже сейчас, в этом кошмаре, она все равно принесла с собой кусочек прошлой жизни.

— Суши, — киваю, вытирая слезы. — И да, вина. Много вина.

Илона ухмыляется и нажимает «заказать». А я смотрю на нее и думаю, что, возможно, Влад все-таки кое-что понимает. Потому что это — не контроль. Это — спасение.

— Ладно, — подруга швыряет телефон на стойку и хватает меня за руку. — Пока ждем еду, ты мне всё расскажешь. Всё-всё. Без купюр. Особенно про Волкова.

Закатываю глаза, но она уже тащит меня в гостиную, плюхается на диван и смотрит на меня так, будто мы не виделись десять лет, а не пару месяцев.

— Ну? — тычет она мне в бок. — Где твой личный дракон? Почему тебя охраняют, как президента? И почему ты выглядишь так, будто тебя переехало бетономешалкой?

Я вздыхаю и закутываюсь в плед, который валялся на спинке дивана.

— Влад считает, что Мироновы ещё не закончили с нами. Поэтому я под домашним арестом.

— Оу, — Илона поднимает бровь. — То есть хочешь сказать, что он снова превратился в того психа, который выловил тебя в клубе… чтобы…

Фыркаю.

— Если бы…

— Так-так, — Илона скрещивает руки.

— Он прав, — пожимаю плечами. — После того как я год спала с врагом, моя проницательность под большим вопросом. Конечно, он старается уберечь меня даже от себя самой, но… в этот раз все иначе, что ли.

Илона закатывает глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ой, да ладно тебе. Джеймс был хорош в своей роли. Даже я бы купилась.

— Спасибо, что напомнила, — швыряю в нее декоративную подушку.

Она ловко уворачивается и вдруг становится серьёзной.

— Ладно, ты говоришь, что все по-другому? Как это понять? Что между вами теперь? Ты, смотрю, добровольно сидишь у него на поводке, не рвешься нарушать запреты… А он? Хоть появляется? Или просто закрыл тебя здесь и свалил?

Отвожу взгляд.

— Появляется. Иногда. Приносит документы, кофе…

— Кофе, — перебивает она, прищурившись. — Как мило. А где цветы? Где «прости, я мудак»? Где «давай попробуем ещё раз»?

— Это не так просто, — бормочу хмуро. — Сейчас… не до этого совершенно.

— Да брось, — Илона плюхается рядом и бьёт меня плечом. — Вы оба упрямые идиоты. Он тебя любит, ты его любишь, но вместо того чтобы просто поговорить, вы устроили себе десятилетний квест «кто кого перетерпит». Неужели вы даже до постели не дошли? М?

Отмахиваюсь, прикрыв лицо руками, и в этот момент раздаётся звонок в дверь. Спасительная еда.

Илона вскакивает, но я хватаю её за руку.

— Ты не ответила. Почему ты так неожиданно приехала?

Она замирает, потом усмехается.

— Ты бы видела мое лицо, когда он позвонил, — она наклоняется и тихо добавляет: — Он сказал: «Я не могу пока быть рядом и утешить ее. Ей нужна подруга».

Моё сердце ёкает.

— И ты просто взяла и прилетела?

— Ну… — она пожимает плечами. — Он настаивал на своем чартере, но я обошлась бизнес-классом.

Фыркаю, но внутри что-то теплеет. Илона бьёт меня подушкой по голове.

— Он и правда заботится. Вот только я ставлю ему минус балл за то, что охранников не предупредил, олень… Теперь иди помоги мне разобрать суши, а то я с голоду умру.

Запах запеченных роллов заполоняет гостиную, моментально пробуждая аппетит. Расставляем коробки на журнальном столике в нетерпении. Я покушаюсь на красивый набор бокалов Влада, не особо задумываясь об их важности.

— Ладно, хватит про меня, — говорю, разворачивая коробочку с едким васаби. — Как там твой Бэн? Вы вместе прилетели?

Илона на секунду замирает, потом с хрустом разделяет палочки для суши.

— Нет. Мы не вместе прилетели… Мы в принципе — не вместе.

— Оу... — поднимаю бровь. — Ты серьезно сейчас? Что случилось?

— Ничего. Просто кончилось, — она отпивает вина и делает вид, что очень увлечена выбором ролла.

Я знаю эту уловку. Илона всегда так делает, когда не хочет говорить о чём-то.

— Ты же говорила, что он «тот самый», — не сдаюсь я.

— Ну, знаешь, — пожимает плечами. — Оказалось, что «тот самый» — это тот, кто сливает наши личные фото своим друзьям-придуркам… для потехи.

— Что?!

Откашливаюсь, чуть не подавившись.

— Да ладно, не делай такие глаза, — Илона машет рукой. — Я сама виновата. Надо было сразу понять, когда он начал настойчиво собирать фото-коллекцию.

Я фыркаю, но в глазах у нее мелькает что-то тяжёлое.

— Ты в порядке? — осторожно спрашиваю.

— Конечно, — она наливает себе ещё вина. — Просто ещё один урок. Больше никаких инфлюенсеров. В следующий раз буду искать олигарха. Или бандита. В твоём стиле.

— Очень смешно, — бормочу, искажая улыбку, но тут же становлюсь серьезной. — Почему ты мне не сказала, что вы расстались? И… как давно это случилось вообще?

— Неделю назад, — отмахивается, набивая рот рыбой. — А ты все равно трубку не берешь, так и еще мои проблемы по сравнению с твоими…

Она демонстративно разводит руками.

— …Детский сад.

Нервно вздыхаю, качая головой. Вот что я больше всего ненавижу, так это когда она печется обо мне больше, чем о себе самой. Если бы я знала, что у нее какие-либо трудности… Да я бы закопала этого Бэна к чертям собачьим… Чертовы англичашки!

— И что думаешь? — спрашиваю аккуратно. — Вернешься в Москву?

Подруга тщательно пережевывает, глядя на меня, и ее взгляд становится лукавым. Молчит специально. Выдерживает интригу, как обычно.

— Я уже вернулась, — наконец произносит, невнятно. — Во-первых, там мне уже скучно. На видео блог закончились идеи. Лондон так задолбал, что не то что рассказывать о нем не хочется — там уже невыносимо жить. А во-вторых… мы, кажется, по отдельности не выживаем уже.

Ее слова вызывают у меня улыбку. Грустную, но улыбку. Да, ее присутствие — действительно то, что мне нужно. Только назревает шквал других вопросов…

Влада я больше вообще не увижу? Может… он просто нанял няньку? Сколько он еще будет меня избегать? И пора ли мне вернуться в свое прежнее истерично-упрямое состояние и добиться с ним разговора?

36

Шум. Глухой, негромкий, но настойчивый. Как падение чего-то мягкого на ковер. Я вздрагиваю, сердце тут же колотится где-то в горле. Темнота чужая, плотная. Где я? Пахнет… кожей. Дорогой кожей и чем-то неуловимо его.

О, черт. Его спальня.

Память вспыхивает обрывками. Илона, вино, смех до слез, потом ее сонное бормотание: «Пойдем спать? Я еще с самолета с ног валюсь».

Мы хотели лечь спать во второй спальне, но когда она захрапела, я в ужасе убежала в спальню Влада. В его кровать. Идеально.

Еще один шорох. Ближе. Я замираю. Вжимаясь в подушку, притворяюсь спящей, но ресницы предательски дрожат. Свет из прихожей тонкой полоской падает на ковер, очерчивая высокий, знакомый силуэт в дверном проеме. Влад. Он замер, увидев меня. Я чувствую его взгляд на себе — тяжелый, усталый, оценивающий.

— Мира… — Его голос хриплый, сонный, лишенный привычной стали.

Просто выдохнул мое имя, как облегчение. Я не могу притворяться. Открываю глаза, щурясь от слабого света за его спиной. Вижу его лицо — тени под глазами глубже, чем днем, щетина отливает серебром в полумраке, пиджак снят, рубашка расстегнута на пару пуговиц. Он выглядит… измотанным. Человечным.

— Я устала от дивана. А Илона храпит, как трактор в агонии. Твоя спальня пахнет… как музей. — Объясняю, хотя он не спрашивал. Неловкость скребет под ребрами. — Ты же не против? Ты же не появляешься.

Пытаюсь встать, но одеяло путается в ногах. Чувствую себя идиоткой. Вором, пойманным на месте преступления в его святая святых.

Он делает шаг вперед, переступая через что-то темное на полу — вероятно, галстук или портфель, тот самый источник шума. Останавливается у кровати.

— Не надо, — говорит тихо, почти без интонации. — Спи.

— Но… твоя кровать… — лепечу я, все еще пытаясь высвободить ногу.

— Большая, — он констатирует факт, как будто говорит о площади офиса. Снимает часы, кладет их на тумбочку с глухим стуком. — И ты все время избегаешь мою постель.

Он не смотрит на меня. Расстегивает манжеты рубашки, скручивает их. Движения медленные, автоматические. Видно, что он валится с ног. И все же… он не выгоняет меня. Не иронизирует. Просто… принимает.

— Где ты был? — спрашиваю, прежде чем сообразить, что это не мое дело.

Влад молча сбрасывает рубашку, небрежно бросает ее на стул в углу комнаты. В полосе света виден рельеф мышц, смуглая кожа. Шея напряжена, вены проступают под кожей.

— Работа.

Одно слово. Как камень. Но за ним — пропасть усталости и чего-то еще. Злости? Беспокойства?

— Нашел его? Миронова? — настаиваю я, чувствуя, как холодок страха пробегает по спине, несмотря на тепло комнаты.

Он не отвечает сразу. Тянется к стакану с водой на тумбочке, делает глоток. Вижу свежий синяк у него на костяшках правой руки — темное пятно в полумраке. Дрался? С кем? Сердце сжимается, но спрашивать не решаюсь. Не сейчас.

— След привел в Прагу, — наконец произносит он, голос глухой. — Но он уже смылся. Как крыса.

Пауза. Он ставит стакан. Звук кажется невероятно громким.

— У него есть помощь. Хорошая. Или очень плохая. Для нас.

Молчу. Проглатываю комок. Прага. Не Пхукет. Ближе. Намного ближе. Илона храпит за стеной — глухой, успокаивающий звук. А здесь, в этой огромной темной спальне, реальность снова сжимается до острых граней опасности и его усталого, но безумно привлекательного профиля.

— И что теперь? — шепчу.

— Ммм, — мычит он неопределенно, садясь на край кровати спиной ко мне. Его спина кажется шире в полумраке, напряженной. — Теперь — спать, Мира. Завтра мы едем в офис. Оба. Отец настаивает на том, чтобы я перестал тебя удерживать дома и дал свободу, хотя бы в офисе.

Он произносит это с неким недовольством, но в то же время без злости. Будто и сам понимает правильность слов Петра Ивановича.

Задумываюсь на секунду. «Удерживать» — неправильное слово. Я не против не подвергать себя опасности. В последнее время в моей голове разыгралась сильная паранойя. Вздрагиваю от каждого шороха и чувствую себя в безопасности лишь когда он рядом. Вот… как сейчас.

— Спасибо, — говорю я вдруг, тише шепота. — За Илону. Это… самый лучший подарок.

Волков оборачивается, лишь слегка, чтобы видеть меня краем глаза. Свет из прихожей выхватывает профиль — резкую линию скулы, тень ресниц.

— Сильно буянила? — в его голосе едва уловимая жилка привычной колкости.

Я фыркаю, невольно улыбаясь в темноте.

— Успела назвать тебя драконом, оленем и поинтересоваться, почему ты не приносишь цветы. Стандартно.

Уголок его губ, кажется, дрогнул. Почти улыбка.

— Ну… ты меня и похуже называла, а цветы… — он произносит слово так, будто это что-то экзотическое и бесполезное. — Когда-то я заваливал тебя ими, а ты будто еще сильнее холодела. Когда я приношу тебе еду, на твоем лице проступает больше положительных эмоций.

— Дело не в том, что ты приносишь… — начинаю, но тут же прерываю мысль.

Не хочу вдаваться сейчас в откровения. Он и так все понимает. Читает меня как открытую книгу. Знает все без слов. Все дело в нем самом. В его присутствии. Особенно сейчас, когда между нами впервые за столько времени появилось что-то трепетное, приятное.

— Ложись, Мира, — говорит он, его голос снова становится низким, хрипловатым от усталости. — Утро будет… насыщенным.

Он отодвигается к своему краю огромной кровати, стягивает брюки и отправляет их так же на стул, не вставая. Пряжка ремня стучит о деревянную поверхность, заставляя чуть съежиться от неприятного лязга. Влад ложится на спину, закидывает руки за голову. Закрывает глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Процесс окончен. Обсуждений больше не будет.

Смотрю на него, на этот неприступный профиль на подушке. На простыню, которая теперь кажется пропастью. Но встать и уйти… Нет. Не хочу. Здесь, в его спокойной энергетике, в этой тихой капитуляции перед сном, нет прежней угрозы. Есть только… предложение. Тихое. Без обязательств.

Я медленно опускаюсь на спину, оттягивая свое одеяло. Между нами — полметра прохладной простыни. Дышу глубоко, пытаясь унять бешеный стук сердца. Пахнет им. Только им. Кожей, чистотой, едва уловимым дорогим мылом и… мужественностью.

— Влад?

— Ммм?

— Ты… не начал храпеть?

Тишина. Потом — короткий, низкий звук, почти похожий на смешок. Или на хрип.

— С чего бы?

Не могу сдержать улыбку.

— Возраст.

— Тогда жду твой отзыв утром.

Я закрываю глаза. Слушаю. Сначала — только бесячее сердцебиение подушки. Потом — его дыхание. Ровное. Глубокое. Немного шумное, но точно не храп. Просто… дыхание спящего человека. Очень усталого человека.

Тепло постепенно разливается по телу, прогоняя остатки испуга и неловкости. Ноги мерзнут. Я машинально стягиваю носки, сбрасывая их на пол. Пальцы ног касаются прохладной простыни. Электрическая искра пробегает по коже, но это просто холодок. Ничего больше.

Поворачиваюсь на бок, лицом к его силуэту. Он неподвижен. Только грудь медленно поднимается и опускается. Темнота смывает резкость, очертания смягчаются. Он больше не неприступная скала. Он просто… Влад. Спящий. Рядом.

Не знаю, сколько так лежу. Слушаю его дыхание, свист ветра за окном. Мысли путаются, уплывают. Напряжение последних дней, недель, месяцев начинает таять где-то глубоко внутри, заменяясь тяжелой сонливостью.

Не замечаю, как моя рука тянется через разделяющую нас полосу простыни. Пальцы почти касаются его предплечья, чувствуя исходящее от него тепло. Останавливаюсь в сантиметре. Нет. Не сейчас. Не нарушать.

Отдергиваю руку, зарываюсь лицом в подушку. Она пахнет его шампунем. Мятой и чем-то холодным. Как он.

Засыпаю под звук его дыхания. Без снов. Без страха. Просто… засыпаю. В его кровати. И пропасть в полметра кажется уже не такой огромной. Просто расстоянием. Которое, возможно, когда-нибудь снова исчезнет.

37

Сознание возвращается медленно, как поднимающаяся штормовая волна. Сначала — тепло. Потом — тяжелая рука на талии. Запах. Его запах. И… дыхание. Ровное. Горячее. У самого виска.

Открываю глаза. И замираю.

Влад лежит на боку. Голова на моей подушке.

Его глаза — не спящие, не усталые. Ясные. Зеленые, как лес после дождя, и пристальные. Смотрит. Просто смотрит на меня. Как будто рассматривает что-то редкое и хрупкое. В уголках губ — едва уловимая кривая. Не улыбка. Скорее… заинтересованность.

Кровь приливает к щекам. Я чувствую каждую точку, где его взгляд касается моей кожи: спутанные волосы на подушке, ресницы, губы, открытое плечо, выскользнувшее из-под одеяла.

— Сколько ты уже пялишься? — голос мой хриплый от сна, звучит глупо даже в моих ушах.

Его губы чуть растягиваются. Эта чертова полуулыбка.

— Храпела, — заявляет спокойно. Голос низкий, бархатистый, без привычной хрипоты усталости. — Громко. Как перфоратор в семь утра.

Я фыркаю, отбрасывая одеяло до пояса. Жарко. Слишком жарко от его взгляда.

— Врешь. Я как мышка. Это Илона — трактор.

— Она — бульдозер, — поправляет он, не отводя глаз. Его взгляд скользит по моей шее, останавливается на ключице. — Ты — перфоратор. Особенно когда зарываешься лицом в подушку и бормочешь что-то про… цифровые активы и «бедную» квартиру в Лондоне.

Стыдливый жар охватывает все лицо. Боже, я говорила во сне? Это все из-за вчерашних посиделок с Илоной. Мозг впитал слишком много информации за вечер.

— Это был кошмар, — бормочу, отводя взгляд к потолку. Но чувствую его глаза на себе. Всегда чувствую. — Просто… очень реалистичный кошмар.

Он не отвечает. Расстояние между нами снова сокращается. Его дыхание смешивается с моим. Рука на талии чуть сжимается, притягивая ближе. Я не сопротивляюсь. Не могу.

Электричество бьет по коже там, где его пальцы касаются обнаженной кожи под краем моего топа, где его колено случайно находит мою голую ногу под одеялом. Весь мир сузился до этой кровати, до его глаз, до гула крови в ушах.

— Влад… — шепчу его имя, предупреждение или мольбу — сама не знаю.

Его свободная рука медленно поднимается, касается моей щеки. Шершавые подушечки пальцев проводят по скуле, едва касаясь кожи. Мурашки бегут за этим прикосновением.

Его взгляд прикован к моим губам.

Он наклоняется. Медленно. Неотвратимо. Запах его — чистый, острый, с отголосками дорогого мыла и чего-то неуловимого, только его — заполняет все пространство. Я закрываю глаза, чуть приподняв подбородок, ожидая…

— Мира! Ты не поверишь, какой кошмар… Ой, бля!

Дверь с треском распахивается. Илона врывается в спальню, как ураган, в растоптанных носках и моем старом халате. Она замирает на пороге, рот открыт. Глаза — огромные блюдца, перебегающие с меня на Влада, который замер в полуметре от меня. Выражение его лица мгновенно стало каменным, непроницаемым.

— Ты… Ты вернулся?! — выпаливает она, явно ожидая найти только меня. — Я думала… Черт… Извините! Я… ничего не видела! Совсем! Абсолютная слепота! Продолжайте!

Она пятится назад, широко улыбаясь, но в глазах — чистейший ужас. И азарт.

— Я… пойду? Варить кофе? Или прыгну в окно? Что менее неловко?

— В окно, — глухо произносит Влад, откидываясь на свою подушку.

Вся мягкость, все напряжение испарились. Он снова — гладкий, холодный камень. Только сжатые челюсти выдают раздражение.

— Окно! Отличный выбор! — Илона щелкает пальцами и исчезает, захлопнув дверь с грохотом, достойным падения лифта в шахту.

Тишина снова повисает в комнате, но теперь она другая. Натянутая. Неловкая. Электричество разрядилось в никуда. Я отползаю на свою половину кровати, натягивая одеяло до подбородка. Готова провалиться сквозь землю. Влад встает, его движения резкие, экономичные. Ни одного взгляда в мою сторону.

— Подъем, — бросает он через плечо, направляясь в ванную. — Эльдар привезет завтрак через полчаса.

***

Завтрак на кухне — шедевр неловкости. Илона разливает кофе с преувеличенной осторожностью, ее глаза бегают от меня к Владу, который методично режет омлет, глядя в тарелку, будто изучает карту военных действий. Я ковыряю вилкой в йогурте, чувствуя, как жар от ночного и утреннего позора все еще пылает на щеках.

— Так… — Илона нарушает тишину, слишком громко и бодро. — Я сегодня съезжу, посмотрю свою квартиру. Проветрю, пауков разгоню. Может, даже постель заправлю… Жаль, ты не сможешь поехать со мной.

Последнюю фразу она произносит, глядя на меня. Я киваю.

— Мне нужно в офис, но я обязательно тебе позвоню, когда буду свободна.

— Конечно, — подхватывает мой кивок подруга. — У меня еще есть дела с сим-картой и английскими счетами… И мне все равно нужно будет в отделение вашего банка.

Влад откладывает нож. Звук металла о фарфор звенит неестественно громко.

— Рамиль тебя отвезет, — заявляет он, не глядя на нее, отпивая кофе. — Его смена уже окончена.

— Рамиль?! — Илона вскидывается, как ошпаренная.

Щеки ее моментально заливает яркий румянец. Кофе из ее чашки расплескивается на столешницу.

— Нет! То есть… зачем? Я… на такси! Или пешком! Отлично пройдусь! Надо же форму поддерживать! К тому же я не под домашним арестом, черт возьми. В отличие от некоторых.

Она нервно смахивает пролитое салфеткой, избегая всех взглядов. Я поднимаю бровь. Что это еще за реакция?

Влад медленно переводит взгляд на Илону. Кажется, он тоже заметил ее панику.

— Безопасность, Илона, — произносит он ровно, но в голосе — сталь. — Ты не посторонняя, а значит находишься в группе риска. Рамиль просто побудет твоим личным водителем. Это не обсуждается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Илона открывает рот, чтобы возразить, но встречается с его взглядом и закрывает его. Кивает, быстро отводя глаза.

— Ладно, но я не ручаюсь за свои кунг-фу способности, если он снова выбесит меня.

Бросает на меня быстрый, красноречивый взгляд: «Спаси меня!»

А я лишь пожимаю плечами, пряча улыбку в чашке с кофе.

Рамиль? Интересно.

***

В машине ко мне наконец приходит озарение. Я еще ни разу не застала Влада за рулем. Да, сейчас возможно это можно аргументировать мерами предосторожности, но и до всей этой истории он постоянно ездил не один. Вообще у меня, конечно, есть несколько предположений на этот счет, но одно глупее другого.

Несколько минут тереблю ремешок сумки, не решаясь начать разговор. Но Влад первый отрывается от телефона, поворачивая голову на меня. Встречаюсь с его пристальным взглядом.

— Говори, — произносит невозмутимо.

Сглатываю ком в горле, пытаясь придать себе легкости. С каких пор я так нервничаю при любых разговорах с ним? Прям какая-то подростковая неловкость сковывает разум. И какой-то беспричинный страх быть… отвергнутой?

— Почему ты не садишься за руль? — выдаю с хрипотцой.

Взгляд Волкова тут же мрачнеет, и настоящая тень страха мелькает в глазах. Он резко отворачивается, натягивает ухмылку.

— Я же не просто так плачу людям, — чеканит. — Зачем самому тратить силы?

— Ты и раньше платил людям, но… из «Порше» тебя было сложно вытащить…

Черт! Что я несу? В горле пересыхает от стыда и собственной тупости. Я совсем не это хотела сказать.

— «Сложно вытащить» — мягко сказано, — короткий смешок, и он снова поворачивает на меня голову. — Я просто забыл все правила дорожного движения.

Прикрывается сарказмом. Вижу в нем нервные импульсы: едва уловимые движения челюсти и беззвучное постукивание пальцами по подлокотнику.

— Ты боишься, — заключаю тихо.

Я не насмехаюсь, не пытаюсь его уличить в трусости. Просто хочу понять истинную причину. Мне важно это. Важно знать, что он чувствует по-настоящему. Авария не могла не оставить после себя следа, хотя бы морального. Как бы он ни старался выглядеть полностью окрепшим.

— Страх — нормальное явление, — продолжаю я, не сдерживаясь. Опускаю свою ладонь на его, уже барабанящие, пальцы. — Главное то, что ты остался жив, а с остальным… мы справимся. Вместе.

— Когда разбиваешься так… капитально, — он говорит тихо, все еще глядя на спинку переднего сиденья, будто разговаривая сам с собой. — Понимаешь, что металл ломается. Кости — тоже. А вот что остается… Остается память тела. О том, как теряешь контроль. Насовсем. Как летишь. И не можешь ничего сделать. Ни руль вывернуть, ни педаль нажать… Ни…

Он обрывает себя. Резко. Губы сжимаются в тонкую белую линию.

— Сломался не только я. Сломалась привычка доверять машине. Себе за рулем. Это… требует переустановки. Как операционная система. Со сбоями.

Он больше не шутит. Голос глухой, лишенный интонаций. Как отчет. Техническое описание неисправности. Но за этими словами — пропасть. Тот самый страх, который он так яростно хоронит под слоями контроля, работы, ледяной рациональности. Страх беспомощности. Страх снова потерять все в одно мгновение.

Это не слабость. Это шрам. Глубокий и невидимый.

— Зато теперь у тебя будет возможность посетить мою автошколу для пенсионеров, — говорю я, стараясь влить в голос легкую, почти уловимую насмешку. — Открою ее только для тебя. Будем ездить осторожно, плавно. Без лихачества. И я даже подарю тебе значок «чайника» на машину.

Он поворачивает голову. На его лице — тень былой иронии, смешанной с удивлением. А потом… почти улыбка. Микроскопическая. Но настоящая.

— Только если ты пообещаешь не провоцировать меня. А то вдруг… — он перехватывает мою руку, лежащую на его. — …собьюсь с пути. Или врежусь в столб. От волнения.

Я фыркаю, отворачиваюсь к окну, чтобы скрыть свою улыбку. Но напряжение в салоне спало. Острота момента сгладилась шуткой. Страх остался — его, мой за него. Но он снова спрятан. Заперт. Как и все его демоны. А мы уже паркуемся у «Инвестиционных высот», и меня накрывает новая волна тревоги.

На этот раз за себя саму. За то, что мне предстоит выслушать от Волкова-старшего и тех немногих, кто в курсе.

Кабинет Петра Ивановича все такой же — огромный, пахнущий старым деревом, дорогим табаком и властью. Я вхожу, внутренне собравшись в тугой комок, ожидая ледяного приема, упреков, осуждения за доверчивость к Джеймсу.

— Дети.

Петр поднимается из-за стола. Его лицо усталое, но не враждебное. Он указывает мне на кресло напротив. Влад занимает место у окна, растворяясь в роли наблюдателя.

— Спасибо, что помогла с документами из дома. Это ценно. Но я решил, что тебе будет предпочтительнее работать в офисе.

Я киваю, не зная, что сказать. Ценно? После того как мой бывший бойфренд чуть не разорил банковский сектор?

— Пробелы после… инцидента… значительные, — продолжает бывший свекр, открывая папку. Его тон деловой, без эмоций. — Но восстанавливаемые, как ты уже могла увидеть. Вот сводка ущерба и наши первоочередные шаги по стабилизации. Мне нужен твой взгляд, Мирослава. Особенно на схемы возврата активов через офшорные цепочки. Твой отец на этом собаку съел. Уверен, что он и тебе передал свои знания.

Он протягивает мне толстую папку. Я беру ее, ошеломленная. Ни упреков. Ни намеков. Просто работа. Доверие? Или проверка? Начинаю листать, погружаясь в знакомые цифры, схемы, юридические формулировки.

Петр задает вопросы — острые, по делу. Я отвечаю, предлагаю варианты. Постепенно скованность уходит, остается только азарт решения сложной задачи. Забываю о Владе, о нашем утреннем фиаско и разговоре в машине.

Замечаю его исчезновение лишь через полчаса. Он просто вышел — тихо, как тень. Петр Иванович, увидев мой взгляд, машет рукой.

— У него свой фронт работ. След Миронова ведет в интересные места.

Он откидывается в кресле, снимая очки, потирая переносицу. Сейчас он выглядит не всесильным патриархом, а просто уставшим мужчиной.

— Скажи, Мирослава… вы давно с отцом созванивались?

Ледяная игла страха вонзается мне под ребра.

— Перед их круизом созванивались с мамой. Вроде мне удалось не вызвать подозрений.

Петр кивает, его лицо серьезное.

— Я тоже ускользнул от подробностей в разговоре с ним. Мы держим информацию на замке. Пресса пока молчит, но… — Он тяжело вздыхает. — Слухи, как зараза. Не дай бог этот кретин Василий пустит информацию по высшему обществу. Боюсь, они могут дойти и до Игоря. На словах. Без деталей, но… достаточно, чтобы навредить.

— Что делать? — шепчу, чувствуя, как подкатывает тошнота.

— Делать то, что делаем. Быстро и чисто закрывать дыры. Возвращать украденное. И надеяться, что слухи не долетят. Или долетят уже после того, как мы все исправим. — Он смотрит на меня прямо. — Ты не виновата, Мирослава. Не мучай себя. Твои мозги сейчас нам нужнее твоего покаяния. Джеймс… Александр… он просто гадкая марионетка в руках собственного отца. Это моя вина. Мироновы… это целиком и полностью моя проблема.

Его слова — не просто формальность. В них искренность. И боль. Боль за компанию, за сына, за… нас.

Наступает пауза. Неловкая. Петр вертит очки в руках, смотрит в окно.

— Он… Владислав… — начинает негромко, и его голос теряет деловую твердость, становится… отцовским. — Он дурак. С тобой. С этим разводом. Глупый, упрямый дурак. Думал, что делает лучше. Что освобождает тебя. А на деле…

Петр качает головой, его губы сжаты в тонкую линию неодобрения.

— Наворотил дел. Испортил все. И себя покалечил, и тебя.

Я молчу. Не знаю, что сказать. Согласиться? Защитить Влада? Его слова бьют прямо в больное место.

— Я… я тоже была не права, — осторожно начинаю. — Упрямая. Обиженная…

— Обижаться ты имела полное право! — Петр Иванович стучит кулаком по столу, но без злости, скорее с горячностью. — Он поступил как эгоист! Решил за тебя! Хотя… — Он обрывает себя, делает глубокий вдох. — Мы все решили за тебя, что с браком… что с разводом. Ты была права, но потом уже… пути назад не было. Я лишь хотел исправить то, что настоял на вашей свадьбе. Правда, поступил еще хуже.

Слезы подступают к горлу. Вспоминаю снова эти «пинки под зад» от Мюнхена до Москвы и невольно погружаюсь в то время. В ту невыносимую боль, которая сейчас уже не ощущается так остро. Может быть потому, что мы начинаем все заново? Не по чьей-то прихоти, а сами. Неуклюже, тяжело, неловко, но сами.

— Не надо извиняться, Петр Иванович, — говорю тихо. — Я уже говорила Ирине Владимировне, что все в прошлом. Важно будущее.

Он кивает, его плечи чуть опускаются, будто с них свалился груз.

— Ты права, Мирослава. Только вперед. — Он снова становится деловым, но теплый оттенок в голосе остается. — Так что давай работать. И гляди в оба за моим упрямым сыном. Чтобы новых глупостей не натворил. Он… он за тебя горой, знаешь ли. Молча. По-своему. Но горой.

Он открывает следующую папку. Разговор по душам окончен. Но ощущение… странное. Тяжелое и легкое одновременно. Как будто старый нарыв прорвался, и стало чуть свободнее дышать.

Ловлю себя на мысли, что смотрю на дверь, за которой исчез Влад. «Горой. Молча. По-своему». И в груди что-то сжимается — уже не от страха, а от чего-то другого. Теплого и колючего, как его утренний взгляд.

Петр Иванович что-то говорит о процентных ставках. Я киваю, открывая папку, но краем глаза все еще вижу пустое место у окна. Почему, черт возьми, его отсутствие в этой комнате кажется теперь громче любого присутствия?

38

Офисные часы растягиваются в бесконечность. Цифры, графики, юридические формулировки — все сливается в монотонный поток. Петр Иванович давно ушел на встречу с акционерами, оставив меня одну с грудой документов.

Я щелкаю ручкой, уставившись в экран. Где-то в этом здании бродит Влад. Или уже уехал. Или…

«Горой. Молча. По-своему.»

Слова свекра крутятся в голове, как заезженная пластинка.

Внезапно телефон вибрирует — сообщение от Илоны:

«Рамиль — не человек. Это робот-убийца в кожаном пальто. Заставил меня трижды объехать квартиру, прежде чем разрешил зайти. Потом проверил воду на токсичность. Я не шучу. СПАСИ МЕНЯ. P.S. Он сказал, что у меня в кране «неоптимальный уровень pH». КТО ТАК ГОВОРИТ?!

»

Улыбаюсь, но ответить не успеваю — дверь кабинета распахивается и на пороге появляется моя секретарша с конвертом в руках.

— Мирослава Игоревна, вам просили передать лично.

Беру конверт. Бумага плотная, дорогая. Без марки, без обратного адреса. Только мое имя, выведенное аккуратным почерком.

— Кто принес?

— Курьер. Не наш. Сказал, что вы ждете.

Я не жду.

Вскрываю конверт. Одна единственная фотография выскальзывает на стол.

Родители.

Мама в широкополой шляпе смеётся, папа поправляет очки. Стоят на палубе, бирюзовое море виднеется за их спинами. Их круизный лайнер. Фото сделано исподтишка, видно, что родители не позируют.

На обороте:

«Миронов приветствует! Погодка в Персидском заливе — штиль. Но если мой сын не выйдет на свободу в течение суток, то здесь начнется настоящий шторм, который унесет за собой, как минимум две жизни. Усмири Волковых, девочка. Иначе это будет последний заплыв твоих родителей. И не трать время на охрану лайнера. Мои люди уже на борту»

Ледяная игла вонзается под рёбра. Горло сжимает.

— Где Волков? — голос — не мой, чуждый визг.

Секретарша вздрагивает.

— К…Какой?

Срываюсь с места.

— Младший… Влад… Владислав… Эльдар!

Дверь тут же распахивается. Охранник с каменным лицом вваливается в кабинет.

— Волков в офисе?!

— В инвестиционном отделе, — кивает мужчина. — Проверяет аудит хедж-фонда «Капитал-Астрал». После… инцидента.

Пулей вылетаю из кабинета. Лифт едет мучительно медленно. Зеркальные стены отражают мое перекошенное лицо. Внутри все сжалось в ледяной ком.

Они под охраной. Дорогой частной фирмой. Как он прошел сквозь них? Или купил? Мысли скачут, как бешеные. Обрывки фраз матери в последнем сообщении:

«Море шикарное, Мирочка! Рыбок таких видели!...»

И этот ублюдок Миронов где-то там, в тени, наводит прицел.

Врываюсь в опенспейс, бегаю взглядом по сотрудникам, пытаясь выхватить знакомую фигуру.

Секретарша Влада, Анастасия, выныривает из-за угла с папкой, замечает мое лицо, открывает рот.

— Госпожа Ильинская, вам по…

— Где Волков?! — срываюсь я, не останавливаясь.

Она молча указывает на переговорку.

Дверь генерального директора инвестиционного блока распахивается одновременно с моим приближением. Влад стоит у большого экрана, на котором мелькают графики фьючерсов на сжиженный газ.

Рядом — начальник отдела, Сергей, с планшетом. Они о чем-то спорят, но Влад первым замечает меня. Его взгляд сканирует мое лицо, одежду, дрожащие руки — за долю секунды. Все его внимание фокусируется на мне.

— Что случилось?

Голос низкий, мгновенно отрезающий бормотание Сергея. Твердый. Якорь в бушующем море.

Я не могу говорить. Просто протягиваю фотографию. Рука предательски трясется. Он берет снимок, его пальцы — уверенные, холодные. Взгляд скользит по изображению, по надписи. Ни один мускул не дрогнул. Но я вижу, как сжимаются уголки его глаз, как напрягается линия челюсти под легкой щетиной.

— Выйди, Сергей, — командует Влад, не глядя на начальника отдела. — И отключи камеры в переговорке. Полностью.

Сергей, бледный, кивает и почти выбегает. Влад щелкает пультом — жалюзи на стеклянной стене медленно опускаются, отрезая нас от внешнего мира. Он подходит к столу аналитика, включает УФ-лампу, кладет фото под ее холодный свет.

— Метаданные стерты профессионально, — констатирует он, водя лампой над снимком.

Метаданные — скрытая информация в файле: дата, место, модель камеры. Ключ к разгадке. Но здесь — чисто.

— Бумага — европейская, вержированная, высший сорт. Печать — лазерная, бытовая. Никаких уникальных признаков. Но координаты яхты… — Он берет увеличительное стекло со стола и тычет пальцем в едва видимый логотип на подголовнике шезлонга за спиной отца. — …совпадают с их текущим GPS-треком.

— Охрана… — выдавливаю я. — Он пишет, его люди уже на борту! Надо вызвать береговую охрану ОАЭ! Нанять ЧВК! Частную военную компанию. У них есть вертолеты…

— Паника — его оружие, Мира, — Влад гасит УФ-лампу. Его спокойствие обжигает. — Убийство Ильинских? Международный скандал первого порядка. Его крыша в финансовых и криминальных кругах рухнет мгновенно. Никакие деньги не спасут. Это блеф. Давление. Он хочет паники и глупых решений.

— Но родители… — Голос срывается. — Он угрожает! Фото прислал! Они там, как мишени!

— Они уже под усиленной защитой.

Он смотрит мне прямо в глаза.

— Я ввел режим тихой тревоги сразу, как только твои родители зашли на лайнер. Я понимал, что раз они выбрали не частный круиз, то на борту могут оказаться разные… пассажиры. Успокойся, там не только их собственная охрана, но и наши люди, которые с первого дня там под видом обслуживающего персонала и других пассажиров. Скорее всего люди Миронова также под видом новых пассажиров зашли на борт на последней остановке на берегу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

От его слов немного отпускает. Но страх — липкий, холодный — все еще сжимает горло.

— Что будем делать? Он дал сутки! Суд по Александру только через неделю! Освободить его под подписку? Это же безумие! Он сбежит!

— Никто никого не освобождает, — Влад подходит к биржевому терминалу, его пальцы летают по клавиатуре. На экране всплывают сложные графики, таблицы. — Миронов после банкротства здесь, нашел все-таки лазейку. Его бенефициары — те, кто стоит за ним — платят за его молчание и связи. Вот его воздух.

Он тычет пальцем в строку сложных овернайт-сделок (краткосрочных, на одну ночь) через цепочку компаний. Огромная сумма.

— Его спонсоры готовят крупную сделку. Сегодня ночью.

Я начинаю понимать. Страх отступает, уступая место холодной, хищной ярости.

— Ты предлагаешь заблокировать активы? Но для этого нужен судебный арест! Доказательства! Следствие еще…

— Уже есть, — Влад открывает мессенджер, вводит номер постановления ФСБ. — По статье. Легализация (отмывание) преступных доходов. Следственная группа выявила транзакции Миронова-старшего через эту схему несколько дней назад. Документы оформлены, доказательная база собрана. Мы просто ждали его выстрела.

Он нажимает Enter.

— Росфинмониторинг получит запрос сейчас. Счета «Карибских Ветров» и связанные с ними номинальные счета будут заморожены в течение часа. Воздух перекроем.

Я смотрю на экран, на его профиль, озаренный мерцанием графиков. Он не просто контролировал ситуацию. Он ждал этого шага. Готовил ловушку.

— Он снова сбежит, — говорю я, уже не сомневаясь. — Как только почует угрозу деньгам.

— Именно, — Влад поворачивается ко мне. В его глазах — не триумф, а холодный расчет снайпера. — Мы дадим ему шанс сбежать. На Мальдивы. Там его уже ждет оперативная группа Интерпола и местные силовики. С ордером на экстрадицию по нашему сценарию. Без стрельбы. Без шума. Тихий арест. Его «люди» на лайнере — наемники. Без оплаты они растворятся.

39

Офис внезапно стал слишком тихим. Слишком большим. Слишком… пустым. Влад ушел сразу после того, как отдал последние приказы по защите лайнера и координации с Интерполом. Его лицо было каменной маской, только глаза горели холодным, нечеловеческим расчетом.

Ну и конечно же он не сделал меня свободной птицей.

«Сиди, жди, никуда не ходи...»

Сижу за своим столом, вернее, не сижу, а замерла. Руки лежат на столешнице, ладони влажные, пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки и разжимаются. Взгляд упорно скользит по часам на экране компьютера.

Прошло всего сорок минут?

Ощущение, будто пробило полночь. Каждая секунда — это песчинка, падающая на весы жизни моих родителей.

Они там… Солнце, море, смех… Кто они, эти «люди» Миронова? Мысли скачут, как испуганные птицы, натыкаясь на страшные картинки, нарисованные паникой. Я вижу мамину улыбку на фото — такую беззаботную, и чернильная угроза на обороте кажется еще чудовищнее.

Штиль… Шторм…

Скрип двери заставляет меня вздрогнуть так, что сердце едва не выпрыгивает из груди. Врываюсь взглядом в проем — не Влад. Секретарша несет папку.

— Мирослава Игоревна, отчеты из страховой…

— Положи! — голос звучит резче, чем хотелось.

Вижу, как девушка вздрагивает. Боже, теперь понятно, почему секретарши у нас меняются как перчатки.

— Извини, Вероника. Просто… положи на стол, пожалуйста. Спасибо.

Она кидает быстрый, понимающий взгляд и так же быстро исчезает. Тишина снова смыкается над головой. Я беру папку, машинально открываю, пытаюсь читать. Строчки плывут, сливаются в нечитаемые каракули.

Суд через неделю… Замороженные счета… Мальдивы… Слова Влада звучат логично, железно. Но логика разбивается о леденящий страх дочери. А если он ошибся? Если Миронов не рационален? Если он просто мстительный маньяк?

Снова стук в дверь. Сжимаю зубы, готовясь к очередному документу или вопросу.

— Войдите! — звучит хрипло.

Дверь распахивается, и в кабинет врывается не секретарша, а вихрь цвета и негодования. Илона. В ярко-желтом пуховике, с огромной экологичной сумкой через плечо, лицо раскрасневшееся от холода или бега, глаза сверкают.

— Ну вот и я! Спасибо этому шкафу в человеческом обличье, что довез и помог отвоевать мой чемодан в аэропорту! — объявляет она на весь кабинет, сбрасывая сумку на диван с таким грохотом, будто в ней кирпичи. — Ничего себе!

Она оглядывает кабинет, присвистывая.

— Какую красоту ты отгрохала! Это же рай для клаустрофобника!

Замечает мое лицо. Ее собственная экспрессия гаснет, сменяясь мгновенной тревогой.

— Мира? Что случилось? Ты белая, как мел. Выглядишь так, будто только что увидела Волкова без костюма…

Ее слова, ее обычная, шумная, живая энергия — как глоток воздуха в вакууме. Напряжение, сжимающее горло, чуть ослабевает. Слезы подступают к глазам — не столько от страха, сколько от внезапного облегчения, что я не одна в этой тишине ожидания.

— Ло… — мой голос предательски дрожит. Отворачиваюсь к окну, пытаясь взять себя в руки. — Тут… проблема.

— Проблема? — Илона подходит ближе, ее взгляд скользит по беспорядку на столе, задерживается на плотном конверте, валяющемся в стороне.

Она не дура, моя подруга. Видит следы стресса.

— С Волковым? Опять? Что он натворил? Или… — ее глаза расширяются, — это… Миронов?

Я киваю, не в силах говорить. Просто указываю на фото родителей, все еще лежащее на столе. Илона берет его осторожно, словно бомбу. Смотрит на счастливые лица, потом переворачивает. Читает надпись. Цвет с ее лица сходит так же быстро, как и появился. Рука, держащая фото, слегка дрожит.

— Охренеть… — выдыхает, опускаясь на стул напротив меня. — Он же… Это же шантаж! Откровенный! Твои родители! На лайнере!

— Да, — выдыхаю, кивая. — Влад… говорит, что это блеф. Что у него там люди, охрана. Что он перекрывает ему деньги, и Миронов сбежит на Мальдивы, где его уже ждут. Что его люди на лайнере растворятся без оплаты.

Илона слушает, широко раскрыв глаза. Ее паника, кажется, передается мне снова.

— И… ты веришь ему? В его план?

— Верю ли я его расчетам? Да. Верю ли я, что мои родители в полной безопасности прямо сейчас? — Я сжимаю кулаки. — Нет. Не до конца. Пока я не услышу их голос… пока Миронов не окажется в клетке или не сдохнет… нет.

Илона молчит секунду, переваривая. Потом резко встает.

— Ладно. Сидеть и трястись — не наш метод. Тем более в этом проклятом офисе, который пахнет шлюхами-секретаршами и деньгами.

Она начинает рыться в своей огромной сумке.

— Я притащила свои бумаги. Эти чертовы английские счета. Бэн, сволочь, похоже, еще и какие-то микроплатежи с моего счета стриг, пока я не заметила. Нужно срочно все блокировать, переоформлять.

Она вываливает на мой стол пачку документов с печатями международных банков Великобритании.

— Поможешь? Ты же тут профи теперь!

Она смотрит на меня с вызовом и… мольбой. Это не просто про счета. Это ее способ отвлечь меня. Взять на себя часть этого невыносимого ожидания. Принести кусочек нормальной, пусть и мерзкой, бытовой проблемы в этот адский вакуум.

Я смотрю на хаос бумаг, на ее решительное лицо, и что-то внутри сжимается — уже не только от страха, но и от теплой волны благодарности.

— Бэн… микроплатежи? — переспрашиваю, взяв верхний документ.

Мой взгляд автоматически цепляется за цифры, за коды операций. Знакомый язык финансовых махинаций, пусть и в микроскопическом масштабе.

— Серьезно? Он что, снимал по десять фунтов в неделю на… что это? «BigBoobs Premium»? Подписка на порно?

— Не смейся! — фыркает Илона, но в ее глазах появляются искорки. — Это принципиально! Он использовал мой аккаунт! Мои данные! Это… это нарушение цифровой чистоты!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Цифровой чистоты? — Я не могу сдержать слабую улыбку. Это так по-илоновски. — Ладно, ладно. Давай сюда твои «нарушенные чистоты».

Протягиваю руку за следующей бумагой.

— Для начала нужно написать официальный запрос в банк о блокировке карты и оспаривании этих транзакций. Потом…

Мы погружаемся в бумаги. Илона комментирует каждую строчку с драматическими подробностями, я напоминаю ей о юридических тонкостях, составляю черновик письма.

Ее энергия, ее возмущенный лепет о «цифровой чистоте», даже ее отчаянные попытки вспомнить банковские термины — все это создает странный, сумасшедший контраст с ледяным страхом, затаившимся у меня внутри. Но это работает.

— А что такое IBAN? Это как Иван, только международный?

— Ты зачем потратила пять лет на экономику? — поднимаю старую тему. — Чтобы задавать мне такие тупые вопросы?

Мои руки перестали дрожать. Мысли хоть и постоянно возвращаются к лайнеру, к Владу, к тикающим часам, но уже не с такой парализующей силой.

Есть якорь. Якорь в лице моей лучшей подруги, которая притащила в мой личный ад свою мелкую финансовую войну и заставила меня в ней участвовать.

Вдруг Илона замолкает, задумчиво разглядывая меня.

— Кстати, о шкафах… Рамиль… — она косится на дверь, понижая голос. — Он типа… начальник твоей охраны?

— По всей видимости, да, — отвечаю я, не поднимая глаз от документа.

— Ага… — Илона что-то рисует на полях бумаги. — Он… он вообще разговаривает? Кроме команд «не двигаться», «осмотреть периметр»? У него есть чувство юмора? Хобби? Хотя бы имя домашнего растения?

Я поднимаю бровь.

— Ну во-первых, мы с ним на брудершафт не пили, а во-вторых, почему ты спрашиваешь? Планируешь свидание? Или перевозбудилась от его знаний химии?

Илона фыркает, но щеки ее слегка розовеют.

— Свидание? С этим терминатором? Да ни за что! Просто… научный интерес. Изучение редкого экземпляра мужского рода. Для блога. Представляешь заголовок? «Как выжить с телохранителем, который проверяет состав твоей губной помады». Хиты гарантированы!

Не могу сдержать тихий смешок.

— Ну знаешь. Я за эти недели не наблюдала за ним подобные навязчивые идеи о безопасности. Мне для этого и Волкова с головой хватает.

Подруга вальяжно откидывается на спинку кресла.

— Человек, столкнувшийся со смертью лицом к лицу — ценит жизнь в два раза сильнее, — выдыхает, красноречиво глядя на меня. — Да и вообще, это касается не только жизни. Что имеем не храним…

Закатываю глаза. Непризнанный философ.

— Ну а что? — фыркает подруга. — Он тебя оберегает по всем фронтам. Ты посмотри: продумывает все до мельчайших деталей, пока ты тонешь в панике и мыслях о том, когда же он снова нагнет тебя на каком-нибудь столе.

— Дура! — шиплю сквозь зубы.

Хочу бросить в нее скомканный лист бумаги, но звонок стационарного телефона прерывает веселую обстановку со скоростью света. Мы замерли, уставившись на звенящий аппарат. Холодная волна паники пробегает по спине, когда я тянусь к трубке.

40

Моя рука дрожит, едва касаясь трубки.

— Ильинская, — выдавливаю почти шепотом.

— Это я, — знакомый бархатистый голос заставляет напрячься еще больше. — Избегаю прослушек. Звоню сказать, что счета заморозили.

Словно гигантский камень сваливается с плеч, но не падает, а зависает где-то в районе диафрагмы. Облегчение острое, но неполное.

— Что Миронов? — спрашиваю, сжимая трубку так, что пластик трещит.

Илона придвигается, стараясь услышать.

— Зашевелился, — отвечает Влад.

В его голосе слышится что-то… удовлетворенное? Зловещее?

— Как только пошли первые автоматические оповещения об отказе в овернайтах, пришел заказ на частный джет из Праги. На Мальдивы. Ровно по нашему сценарию.

— Значит… значит все идет по плану? — голос дрожит.

Родители. Все еще на том лайнере.

— Пока — да, — подтверждает он. — Наши люди на борту докладывают: новые «пассажиры» заметно занервничали. Двое уже пытаются сойти на ближайшей остановке в Омане. Местные власти задержат их по нашему запросу. Остальные под пристальным наблюдением. Никаких активных действий против твоих родителей не предпринимается. Это чистый блеф. Я попросил сделать все тихо, чтобы случайно не нервировать твоего отца.

Я закрываю глаза, прислонившись лбом к прохладной столешнице. Слезы облегчения подступают к горлу, горячие и неудержимые. Илона вскакивает и снова обнимает меня, крепко, молча. Ее розовый пиджак впитывает первую предательскую слезу.

— Спасибо, — шепчу в трубку, голос срывается. — Спасибо, Влад.

На другом конце короткая пауза. Кажется, слышу его ровное дыхание.

— Еще не конец, Мира. Самый критический момент — посадка и задержание на Мальдивах. Он может почуять ловушку в последний момент. Или его спонсоры попытаются что-то предпринять. Но… — Он делает едва уловимую паузу. — Контроль сохраняется. Я на связи. Как только самолет приземлится и его возьмут — сообщу.

Кладет трубку, не прощаясь. Типично. Но сейчас это не имеет значения. Главное — родители в безопасности. Миронов летит в ловушку.

Илона отстраняется, держа меня за плечи, ее лицо сияет.

— Видишь! Говорила же! Дракон знает свое дело! Этот Миронов — жалкая мокрица! — Она вытирает мою щеку большим пальцем. — Теперь можно выдохнуть? Хотя бы на полчасика? И допить этот божественный, хоть и остывший, кофе?

Киваю, пытаясь улыбнуться сквозь дрожь в руках. Да, выдохнуть. Хотя бы немного. Поднимаю стакан, допиваю холодноватую сладкую гущу. Горечь кофе смешивается со сладостью облегчения.

Илона возвращается к своим банковским битвам с новым энтузиазмом.

— Так, раз уж твой личный спецназ ловит главного злодея, давай разберемся с моими мелкими бандитскими проблемами!

Она снова раскладывает бумаги. Объясняю, какие документы сойдут, как лучше оформить, куда позвонить в Лондоне. Это такая земная, такая нормальная проблема после кошмара.

Илона шутит, возмущается, рисует карикатуры бюрократов-рептилоидов прямо на полях писем. Ее энергия заразительна, и постепенно ледяные щипцы страха окончательно разжимаются.

Но где-то на задворках сознания тикают невидимые часы. Мальдивы. Посадка. Задержание. Ловлю себя на том, что взгляд снова и снова скользит к телефону. Илона, замечая это, нарочито громко вздыхает или тычет пальцем в очередную нелепую формулировку, отвлекая.

Проходит еще несколько часов. Солнце за окном клонится к закату, окрашивая небо в багрянец и золото. Я уже заканчиваю объяснять Илоне нюансы формы о возвращении средств, когда дверь кабинета распахивается без стука.

Влад стоит на пороге. Его лицо — непроницаемая маска, но в глазах, таких зеленых и острых в свете заката, горит холодный, чистый огонь триумфа. Он входит, его шаги бесшумны и полны скрытой силы. В руке он держит планшет.

Илона вскакивает, как ошпаренная, чуть не опрокидывая кофе. Замираю, впиваясь в него взглядом, боясь спросить, боясь поверить.

Он подходит к столу, кладет планшет передо мной. На экране — фотография. Нечеткая, сделанная скрытой камерой или с расстояния.

Аэропорт. Пальмы. Яркое тропическое солнце. Группа людей в штатском окружает одного человека. Человек в дорогом, но помятом светлом костюме, с седеющими висками, что-то выкрикивает, его лицо искажено животной злобой и страхом.

Василий Миронов. Его крепко держат за руки, один из оперативников что-то говорит ему в упор. Рядом валяется дорогой кожаный чемодан.

— Мале, международный аэропорт Велавару, — произносит Влад тихо, но его голос заполняет всю комнату. — Приземлился ровно по расписанию. Шагает на трап — и сразу в объятия Интерпола. Ордер на экстрадицию в РФ по обвинениям в отмывании денег, мошенничестве в особо крупном, организации покушения и вымогательстве. Без сучка, без задоринки. Тихий арест. Как планировалось.

Смотрю на фото, на это лицо, наводившее ужас, теперь беспомощное и жалкое. Никакой бури эмоций. Только глубокая, бездонная пустота облегчения и… странное опустошение после недель страха. Потом накатывает волна усталости, сгибающая пополам.

— Родители? — спрашиваю, отрывая взгляд от экрана.

— Лайнер уже покинул порт Омана и выдвинулся в последнюю точку их путешествия. Твои родители в порядке. Накидываются в баре, так и не заметив, как только что повязали пять человек.

Илона громко выдыхает, плюхаясь в кресло.

— Уффф! Ну слава богу! А то я уже думала, придется самой лететь на эти Мальдивы и лично давить гадину каблуком! — Она вытирает воображаемый пот со лба. — Теперь можно наконец нормально поужинать? Я умираю с голоду! И без Рамиля, пожалуйста! Не хочу знать pH моей пиццы.

Влад не отвечает ей. Его взгляд прикован ко мне. Чувствую его, как физическое прикосновение. В его глазах читается что-то помимо триумфа. Что-то тяжелое, ожидающее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Он… он сказал что-нибудь? При задержании? — спрашиваю, глядя на место, где на планшете был Миронов.

Влад медленно кивает.

— Кричал. Угрожал. Говорит, что это не конец. И он прав. Это далеко не конец… для него. Я, как и обещал, позабочусь о его «беззаботной» старости. С его бастардом.

Киваю. Усталость накрывает с головой. Битва выиграна. Пусть не война, но ключевая битва. Родители спасены. Монстр в клетке. Тело просит только одного — тишины и темноты.

— Поедем домой, — говорю тихо, обращаясь больше к Владу, чем к Илоне. — Пожалуйста.

Он смотрит на меня несколько секунд, его непроницаемое выражение смягчается на долю. Кивает, коротко и четко.

— Машина уже готова. Илона, — он поворачивается к подруге, которая уже собирает свои бумаги с видом победительницы, — Рамиль отвезет тебя. Куда скажешь.

— Опять Рамиль!? — восклицает она, роняя одну из папок в сумку. — Черт побери! У вашей армии, что только два опытных водителя?!

Не могу сдержать улыбку. Кажется, Влад переключил свои издевательства на нее.

Выходим из кабинета. Путь через полу-опустевшие, залитые закатным светом коридоры кажется бесконечным и одновременно мимолетным. Влад идет рядом, его присутствие плотное, незыблемое. Щит. Гора. О которой говорил его отец.

Илона болтает что-то о сыре и Рамиле, но ее голос — как фон. Внутри царит та самая пустота после бури. И в ней, сквозь усталость, пробивается что-то новое. Неясное еще. Теплое. Как первый луч солнца после урагана. И теперь голова забита не проблемами, а трепетным чувством, которое еще сильнее разгорелось в груди.

41

Охранники у лифта стоят как статуи, не вмешиваясь. Воздух в подъезде прохладен, пахнет пылью и цветами, но между нами он снова накаляется. Усталость отступает, смытая адреналином чего-то другого — опасного, желанного.

Стою между двумя дверями — Влада и моей. Ещё утром я бы даже не колебалась. Конечно, его квартира, его безопасность. Но сейчас… Делаю шаг не к его двери, а к своей. Поворачиваюсь, опираясь спиной о холодный металл. Поднимаю голову, встречая его пристальный, устало-вопрошающий взгляд.

Игривая искра, давно забытая, вспыхивает где-то глубоко внутри, пробиваясь сквозь остатки страха и усталости. Улыбаюсь — нежно, лукаво.

— Ну что ж, — говорю тихо, голос звучит чуть хрипло, но твердо. — Кажется, теперь я могу спокойно вернуться к себе. Спать в своей кровати, не боясь, что какой-нибудь снайпер Миронова высмотрит меня в окно.

Подчеркиваю последнюю фразу, наблюдая, как в его зеленых глазах, таких уставших и таких острых, вспыхивает ответный огонь. Не гнев. Не раздражение. Нечто более темное, более первобытное. Горячее.

Влад делает один шаг ко мне. Потом второй, сокращая дистанцию до минимума. Его тень накрывает меня целиком, пахнет сводящим с ума одеколоном, кожей и… чем-то неуловимо опасным.

— Уверена?

Его голос — низкий бархатный гул, едва слышный, но от него по спине бегут мурашки. Он не касается меня. Еще нет. Но излучает тепло, взгляд приковывает, лишая воли. Волков смотрит на мои губы. Потом снова поднимает глаза, впиваясь в мои.

— Совсем не боишься?

Вопрос висит в воздухе, многозначный. Боюсь ли снайперов? Или… его? Этого напряжения, этого магнетизма, который всегда был между нами и который теперь, после сегодняшнего дня, после решения проблемы ИМ, кажется невыносимым?

Дыхание сбивается. Я не хочу отступать. Не могу. Поднимаю руку, не глядя, нащупывая пальцами ручку двери. Щелчок. Дверь приоткрывается на сантиметр. Запах моей квартиры смешивается с его запахом.

— Абсолютно, — выдыхаю, бросая вызов. Его взгляду. Его близости. Себе самой. — Я же не в пустом поле. Стены крепкие. Окна закрою шторами… наверное. И охрана круглосуточная. Чего бояться?

Волков медленно качает головой. Уголок его губ приподнимается в едва уловимой, но такой знакомой усмешке. Недоброй. Предвещающей.

— Охрана, — повторяет он, и в его голосе звучит что-то хищное. — Да. Круглосуточная. Но они снаружи, Мира.

Он делает последний, решающий микрошаг. Теперь между нами нет и сантиметра. Его тело почти касается моего. Жар обжигает даже сквозь одежду. Он наклоняется, губами почти касается моего уха. Дыхание горячее, влажное, заставляет вздрогнуть всем телом.

— А внутри… — шепчет он. — …внутри только ты.

Его рука находит мою, все еще лежащую на ручке. Его пальцы — сильные, горячие — обвивают мои, сжимают. Не больно. Властно.

Он толкает дверь. Она бесшумно распахивается в темноту прихожей. Запах моего пространства становится сильнее.

— Последний шанс, — его губы скользят по моей щеке, к уголку рта. Не целуя. Мучая. — Уверена, что хочешь войти? Одна?

Сердце колотится как бешеное, кровь стучит в висках. Страх? Нет. Липкий, сладкий ужас предвкушения. Желание, перечеркивающее все разумные доводы. Все обиды. Весь страх прошлого.

Я поворачиваю голову. Наши губы — в сантиметре друг от друга. Его дыхание смешивается с моим.

— Кто сказал, что я буду одна? — шепчу ему в губы, бросая последнюю искру в бочку с порохом.

Его сдержанность ломается. С тихим рычанием, больше похожим на стон, его рука впивается мне в волосы у затылка. Не больно. Притягивает мое лицо к своему. И наконец, его губы находят мои.

Не поцелуй. Падение в воронку. Гневная, голодная, всепоглощающая страсть, которая всегда клокотала между нами под слоями ненависти, манипуляций и боли, снова вырывается на свободу.

Его язык властно вторгается в мой рот. Мои руки запутываются в его волосах, притягивая ближе, требуя больше. Он толкает меня внутрь квартиры. Его тело прижимает меня к поверхности стены, руки скользят под распахнутое пальто, под блузку, шершавые ладони обжигают кожу на спине. Я впиваюсь зубами в его нижнюю губу, слышу прерывистый стон. Он отвечает, прижимая бедро между моих ног, заставляя выгнуться навстречу.

Дверь за нами с грохотом захлопывается, отрезая нас от мира. От охраны. От опасности. Остается только темнота прихожей, прерывистое дыхание, стук сердец в унисон и огненная буря, которая наконец-то вырвалась наружу. И в этой буре нет места для сомнений.

Только для него. Для нас. Для этого яростного, долгожданного воссоединения на руинах всего, что нас разрушало. Прямо здесь. На моей территории. По моему негласному вызову. И по его — безоговорочному, властному — согласию.

Волков резко разрывает поцелуй, нащупывает выключатель за моей спиной. Свет бьет в глаза, привыкшие к темноте. Щурюсь, ожидая продолжения, но Влад не торопится. Только помогает снять пальто, затем стягивает с себя куртку. Сканирует меня своими необыкновенно красивыми глазами. Чуть улыбается.

— Знаешь, — начинает хрипло, заправляя прядь моих волос за ухо. — Я ведь многое забыл из своей жизни. Но твое лицо…

Пальцы мягко скользят по моей щеке, спускаясь к линии челюсти.

— …всегда в глазах стояло. В каком состоянии я бы ни был. Твои глаза… губы… Эти ямочки. Даже твой вечно истеричный голос по ушам бил, — он усмехается. — Наверно, благодаря этому образу я выжил… Выжил, чтобы все исправить.

Дыхание вышибает из груди. Он серьезен, хоть и улыбается. Его взгляд, хоть и пристальный, но мягкий, продолжает скользить по каждой клеточке. На смену возбуждению приходит неожиданная нежность. Слушаю его, боясь испортить его этот момент откровения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты первая женщина, которая заставила меня сомневаться в себе, — качает головой. — Убедила меня в том, что я был конченным мудаком. Основывался только на ответ твоего тела, но сюда…

Касается ладонью моей груди, там, где под ребрами колотится сердце.

— …сюда так просто не попадешь.

Перехватываю его руку, боясь, что он нарушит этот контакт. Не сопротивляется, когда я веду его к дивану. Его пальцы переплетаются с моими — не нежно, а с той же властной силой, что и в прихожей.

Усаживаю его, сама остаюсь стоять между его колен.

— Сюда так просто не попадешь, — повторяю его слова, заставляя себя не отводить глаз.

Мои пальцы сами находят пуговицы его рубашки, расстегивают первую, вторую. Обнажают теплую кожу, шрам над ключицей — молчаливый свидетель той ночи, когда он решил за нас обоих.

— Ты попал, — шепчу, касаясь шрама подушечкой пальца. — Снайперским выстрелом. Взорвал все мои баррикады. Идиот.

Он хватает мое запястье, прижимает ладонь к своему сердцу. Оно бьется под моей рукой — сильно, быстро. Не уступает моему.

— Взорвал, — его усмешка возвращается, но в глазах нет прежней ледяной стены. Только усталая, выжженная равниной после боя открытость. — Потому что твоя дверь — единственная, за которой я хотел оказаться. Даже в Лондоне. С этим… Джеймсом.

Имя звучит как плевок, но без прежней ярости. С усталым презрением. Он резким движением, утягивает меня к себе на колени.

— Каждый твой пост, каждую улыбку я видел. И знал — это не ты. Не твое. Просто еще одна стена, которую ты строила. От меня.

Его слова — как нож, входящий точно в старую рану. Но странно, не больно. Очищающе. Я наклоняюсь ближе, наши лбы почти соприкасаются.

— А ты? — выдыхаю ему в губы. — Построил целую крепость из ненависти и боли. И правда… Ненависть — удобная штука. Она проще чем… это.

Его руки сжимают меня сильнее, впиваются в ребра. Почти больно. Но нужно. Это наша правда — жесткая, неудобная.

— Чем что? Говори, Мира. Выложи на стол, раз уж начали эту игру в откровения.

Его голос — низкий рык, вибрирующий у меня в груди. В его глазах — невысказанное. То самое, что всегда было между нами, но пряталось под слоями гнева, манипуляций, боли. То, что заставляло его смотреть на меня так, как сегодня, утром в его постели. То, что привело его сюда, в мою квартиру, после долгой победы.

— То, что было между нами… — произношу тихо. — Оно было настоящее. Даже когда ты был мудаком. Даже когда я была истеричкой. И оно никуда не делось. Просто… болело. Как сломанная кость, которая срастается криво.

Он замирает. Его взгляд сканирует мое лицо, будто ищет подвох, ложь. Не находит. Что-то в нем сдает. Щит трескается.

— Болело, — повторяет глухо. Не вопрос. Констатация. Его рука поднимается, большой палец проводит по моей нижней губе. — И сейчас болит?

— Как ад, — признаюсь шепотом. Не от страха. От облегчения, что наконец сказала. — Особенно когда ты рядом. Когда смотришь так… как будто видишь только меня. Даже когда злишься. Я каждую ночь видела твои чертовы зеленые глаза. И просыпалась с воплем, потому что они гасли. Потому что я не успела… не успела…

— Не успела что?

Он перебивает резко, почти грубо. Его рука хватает меня за подбородок, заставляя смотреть прямо в эти самые глаза. Глаза, которые не погасли. Которые сейчас горят нестерпимым, опасным огнем.

— Сказать, что без тебя я угасаю, — голос дрожит. — Как свеча без кислорода. И ненавижу себя за это. Каждый день. Каждую минуту.

Тишина. Густая, взрывоопасная. Он смотрит на меня, на мои слезы, которые я отчаянно пытаюсь сдержать. Его пальцы на моем подбородке не причиняют боли, но и не отпускают.

— Кислород, — повторяет он медленно, с каким-то диким, лишенным юмора, пониманием. Его большой палец стирает предательскую слезу, катившуюся по моей щеке. Движение грубое, но… бережное. — Я тебя душил, Мира. Своим контролем. Своим… страхом перед тобой. Перед тем, что ты делаешь со мной.

Он отпускает мой подбородок. Его рука опускается, скользит по моей шее, останавливается у ключицы. Точка пульса.

— Думаешь, мне было легко? — Его шепот обжигает, как открытое пламя. Губы почти касаются моих. — Видеть тебя? Знать, что ты здесь, в метре, но за стеной моей же глупости? Что каждое твое движение, каждый вздох, — Его руки сжимают мои бедра. — …все это мое. Было всегда моим. И будет. И когда ты ухаживала за мной… Каждый твой испуганный взгляд, каждое холодное, вымученное прикосновение… Это был ад. Потому что я знал — ты делаешь это из жалости. Из долга. А не потому что…

Он обрывает себя. Впервые за все время вижу в его глазах что-то похожее на неуверенность. Сердце замерло где-то в горле. Влад смотрит мне прямо в глаза. Без масок. Без брони.

— … не потому что я был твоим. Как ты — моей. Даже в этом аду взаимного уничтожения.

Он делает глубокий вдох, и в его следующей фразе нет ни тени сомнения, только голая, жгучая правда, вырванная с корнем:

— Я люблю тебя, Мирослава. До безумия. До разрушения. До того дна, куда мы вместе падали. И обратно. Как последний идиот. Как раб. И никакой секс, никакие деньги не могли это изменить. И даже если ты будешь ненавидеть меня за это. Даже если ты будешь причинять мне боль. Я всё равно буду любить тебя.

Слова падают как камни. Не красивые. Не удобные. Ранящие. Исцеляющие. В них — вся наша грязная, жестокая, неидеальная история. В них — признание поражения. И победы. Люблю… Он сказал это. Первый.

Я не говорю «я тоже». Не бросаюсь ему на шею. Я смотрю на этого человека — моего мучителя, моего спасителя, моего самого опасного врага и единственного союзника. На его усталое, прекрасное в своей жестокой правде лицо. И чувствую, как теперь уже точно не могу отказаться от него. Я ждала правды. Даже такой грубой в его стиле, но она от сердца. Без прикрас.

— Ты… — начинаю я, голос срывается.

Пытаюсь найти хоть каплю привычного сарказма, защиты. Не нахожу. Только правду, такую же обжигающую, как его.

— Ты украл мою жизнь, Волков. Перевернул с ног на голову. Заставил ненавидеть и… и жить с такой интенсивностью, что все остальное кажется блеклым.

Он не отводит взгляд. Не злится. Уголки его губ ползут вверх в той самой опасной, знакомой усмешке. Его рука скользит по моей спине, прижимая так, что воздух вышибает из легких. Впиваюсь ногтями ему в плечи. Тяну его к себе. Наши губы — в сантиметре.

— Но я тоже люблю тебя. До оскомины. До боли. До желания убить и воскресить заново. Это проклятие, но ты нужен мне.

Он не отвечает. Лишь выхватывает поцелуй. На этот раз мягкий. Бережный, будто негласное подтверждение приговора. Этих болезненных признаний.

Когда уходишь так глубоко в человека, не думаешь о дешевой романтике, о формулировке слов. Говоришь и делаешь, как чувствуешь. Все, что я хотела прочувствовать — я нашла с ним. И неважно сколько это продлится. Хочется впитать каждую секунду. Отложить в голове каждое прикосновение.

И бесконечное, неудобное, неидеальное «навсегда», которое мы, наконец, осмелились назвать своим. Без гарантий. Без розовых соплей. Только с нашей кровью под ногтями и этим безумным, всепоглощающим пламенем, в котором мы оба — и палачи, и жертвы, и единственное спасение друг друга.

42

Сегодня даже дышится легче. Несмотря на легкий снегопад, который я ненавижу, на лице играет улыбка. Идиотская, неуместная, но искренняя.

Даже то, что с Владом мы вчера просто болтали весь вечер, а утром он свинтил по-тихому. Я решила тоже спокойно поехать в офис, надеясь застать его там, и первым моим удивлением было видимое отсутствие охраны у дверей.

Интересное решение, учитывая, что вчера только приняли Миронова. Влад не глуп, вряд ли он убрал охрану совсем, потому что уверен в полной безопасности. Тут скорее хорошая конспирация, как раньше, когда Эльдар следил за мной из тени. Конспирация на четверочку, но это неважно.

Не облепляют, и ладно.

С наслаждением проезжаю по улицам Москвы, разглядывая причудливые украшения на домах и вывесках к Новому году. Совсем забыла, что праздники не за горами. Нужно выдернуть Илону пройтись по магазинам, раз я теперь снова свободный человек. И… может быть, рвануть к родителям?

После недавних ужасов, пришло четкое осознание, что я не переживу, если с ними что-то случится, но не могу отрицать факт, что это неизбежно. Учитывая болезнь отца… Нужно обязательно порадовать их своим приездом, но только после того, как разберусь с банком, восстановлю прежний режим работы и смогу оставить бизнес, не боясь, что за пару недель все ухудшится.

Мысли о работе немного омрачают мысли. Наш пиар-менеджер мне не нравится. Обленилась в край. Я понимаю, что сейчас у нас не все гладко, много преданных клиентов разочаровались в нас, но надо же как-то продолжать привлекать новых.

Тем более она не вовлечена в войны с любопытными журналистами, ведь это лежит на людях Петра. А ее задача — продолжать заниматься связями с общественностью и разрабатывать рекламу в медиа. Что она благополучно перестала делать.

Хороший день, чтобы дать ей хороший втык, а может быть, даже и уволить, раз профессионализм растеряла.

Так… Ильинская, куда тебя понесло? С чего ты решила, что у тебя за дверью стоит толпа желающих занять ее место?

Ладно, я обдумаю этот момент.

Звонок телефона настигает меня на подземной парковке. Конечно, сердечко затрепетало, пока не увидела имя моей подруги на экране.

— Я так понимаю, что с Волковым, тебе лучшая подруга не особо нужна, да? — летит претензия в ухо.

Улыбаюсь, покачивая головой.

— Как же ты всегда плохо обо мне думаешь, — фыркаю. — Я просто уже вся в работе.

— Ты душная! — заявляет Илона. — А как же рассказать мне о вчерашнем вечере? Ты же знаешь, что вы с Волковым — мой любимый сериал! Ничего не изменилось!

— Рассказывать особо нечего… — увиливаю от ответа. — Но при встрече найдется. И я бы тоже с энтузиазмом послушала о твоем вчерашнем вечере в компании огромного каменного химика-биолога.

Хихикаю в трубку, нажимая на кнопку своего этажа в лифте.

— Как там твои эксперименты над Рамилем? — продолжаю подкалывать подругу.

Слышу, как она тихонько подбирает слова, будто замешкалась. Ну тут уже все ясно без слов. Пусть говорит, что хочет, но я уже поняла, что она выбрала новую «жертву» не для блога, а для себя.

— Ну вот сама у него и спроси, — наконец выдавливает Илона. — И вообще у меня дела. Я отвоевываю свои кровнозаработанные, помнишь?

Закатываю глаза.

— Помню, помню. Я всегда к твоим услугам, приезжай, если возникнут проблемы.

Заканчиваем разговор, когда я уже оказываюсь возле своего кабинета. Не спешу заходить. Все-таки в этом офисе теперь есть кое-что поинтереснее работы. Тот, кого я пыталась избегать, но теперь не зайти в его кабинет — преступление.

То, что Влад здесь, сомнений нет. Его собственная охрана «кукует» в комнате ожидания. Подхожу к двери, надеясь, что у него нет гостей. Голоса за чуть приоткрытой дверью разбивают мои надежды в прах.

— …экстрадиция в РФ — вопрос недель, максимум месяца. По всем пунктам. — слышу спокойный голос Влада. — Он будет передан под охрану ФСБ в спецблок. Как я и хотел — максимальная изоляция.

— Хорошо. А сынишка? — Голос Петра Ивановича ледяной.

— Лондонский материал по отмывке через его схемы пришел, плюс показания подельников, которые у нас работали. Склеивается железобетонное дело. Прокурор говорит, суд могут даже раньше назначить.

Меня передергивает. Не от жалости. Ни капли. От холодной, удовлетворенной ярости, которая вспыхивает где-то глубоко. Получите, гады. Но вместе с ней — острый, знакомый укол. Суд. Экстрадиция. Недели. Это почти конец. Финал кошмара, который начался еще до нашей свадьбы, навязанной отцами.

— Свиданий не просит? — спрашивает Петр, выдержав паузу.

— Я запретил. Всем. — Голос Влада становится жестче. — Особенно всяким посторонним, которые могут решить, что им нужно «закрыть гештальт» или еще какую херню.

Он явно имеет в виду меня. Чувствую, как щеки наливаются жаром. Он знает меня слишком хорошо. Знает, что язва любопытства и потребности самой поставить точку может пересилить даже осторожность.

— Никаких посылок, писем, передач. Только адвокат по списку. И тот под нашим контролем.

— Понял. Держать в черном ящике до суда. — Петр подтверждает. — Дай знать, когда дата суда будет точная. Я хочу быть в зале.

— Сам?

— Сам. — Коротко, как выстрел. — Чтобы видеть их лица, когда приговор огласят. Пусть суки поймут, что если я старый, и возможно, жалостливый, не значит, что мой сын не втопчет их в дерьмо.

Слышу, как стулья заскрипели. Они заканчивают. Отскакиваю от двери, прижимаясь к холодной стене, сердце колотится как бешеное. Конец. Но не мой конец. Не моя точка. Джеймс... Его фальшивые улыбки, его руки на мне... И Миронов. Тень, которая висела над нами годами. Угроза родителям.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Влад не пустит меня. Ни к Александру, ни на суд. Он замурует меня снова, под предлогом безопасности. Из лучших побуждений. Потому что любит. Потому что боится. Но я заслуживаю поставить свою точку в своей истории с этими людьми.

Решение созревает мгновенно, кристально ясное и безумное. Как в старые, плохие времена. Но теперь — осознанное. Я поеду к Джеймсу. Сегодня. Пока Влад на совещании. Одно свидание. Последнее. Не для прощения. Не для выяснения. Для того, чтобы посмотреть ему в глаза и сказать…

Нет. Чтобы показать. Показать ему, что он проиграл. Что его ложь, его интриги, его попытка сломать нас — разбились о нас же. Чтобы он увидел Мирославу Ильинскую, а не ту сломленную девчонку, которой он манипулировал.

Опасность? Да. Гнев Влада? Неизбежен. Но иначе я не смогу. Иначе эта язва будет гноиться. Я должна это сделать. Для себя.

Ох, как же не хочется врать. Увиливать, но нужно что-то придумать. Особенно как попасть в СИЗО, куда мне в первую очередь нет прохода. И желательно, смыться пока Петр…

Черт!

— Здравствуй, Мирослава, — Волков-старший проходит мимо, явно понимая, что я не от скуки стою возле стены.

Идиотка…

Ладно, пути назад нет. Но попытка — не пытка. Перехватываю дверь и показываюсь на пороге кабинета.

Влад лениво обращает на меня свой взгляд, и в глазах на долю секунды появляется вчерашняя нежность.

— Я тебя потеряла… — бурчу первое, что пришло в голову.

Закрываю дверь на замок, подхожу к нему. Он чуть отъезжает на кресле от стола, давая мне возможность уместиться к нему на колени.

— Не думал, что ты захочешь ехать в офис к восьми, — произносит с легкой улыбкой. — Не припомню, чтобы ты хоть раз приехала раньше десяти.

Прищуриваюсь.

— Лгун, — обхватываю его шею руками. — Вообще-то я два месяца проводила собрания в девять… Ах да, точно, ты же не стремился их посещать.

Волков улыбается шире.

— Не мог терпеть эти мучения, — произносит лукаво.

— Какие?

— Когда член встает на ту, которую не можешь сию минуту разложить на столе.

Хриплый смешок вырывается у меня, когда его руки уже скользят под мою юбку, обжигающе горячие, даже через колготки. Губы находят мое горло, оставляя влажный, жадный след.

— Пфф… Идиот, — выдыхаю, запрокидывая голову, давая ему больше доступа, пальцами впиваясь в его волосы.

Сосредоточься, Мира. Время… Нужно время…

— Теперь понятно, почему ты предпочитал минет от секретарши.

Его ответ — низкое рычание и резкое движение. Кресло отъезжает, он поднимает меня как перышко, и через секунду я сижу на краю его массивного дубового стола. Папки с грохотом падают на пол. Ему плевать.

— Отвратительно, правда? — шепчет он, расстегивая мою блузку одним резким движением.

Пара пуговиц отлетают, звякая об пол. Холод дерева под спиной, жар его тела сверху — контраст сводит с ума. Его губы захватывают мою грудь через тонкое кружево бюстгальтера, зубы слегка сжимают сосок. Я вскрикиваю, выгибаясь навстречу. Черт, это слишком… слишком хорошо. Забываюсь…

Его руки мнут мои бедра, юбка задирается. Пальцы врезаются в кожу, оставляя стрелки на капроновой ткани. Не больно. Заявляя права. Черт возьми, он меня так без одежды оставит…

— Но не нужно отрицать, что в глубине души, тебе хотелось оказаться на ее месте, — его голос прерывистый, губы перемещаются к другому соску, язык обжигает кружево.

— Мечтай… — удается выдавить, пока его пальцы наконец не находят центр напряжения между моих ног, даже через ткань трусиков.

Электрический разряд бьет по позвоночнику. Я впиваюсь ногтями ему в спину. Он же почувствует… дрожь… нервозность…

Он чувствует. Но интерпретирует по-своему. Его зеленые глаза, темные от желания, поднимаются к моим.

— Дрожишь… — констатирует он с диким удовлетворением. Его палец давит сильнее, растирая ткань, находит чувствительный узелок. — От одного прикосновения? От мысли, что я могу сделать с тобой прямо здесь? Сейчас?

— Влад… — имя звучит как стон. Половина — неподдельное возбуждение, половина — паника. Я закрыла дверь? — Не… не здесь… Могут…

— Могут что? — он резко срывает с меня трусики. Воздух холодит влажную кожу. — Увидеть, как их босс трахает свою жену на рабочем столе?

Его палец резко, без предупреждения, входит в меня. Глубоко. Пытаюсь сдержать крик, тело вздрагивает, обжимая его.

— Пусть видят. Пусть знают, что ты моя. Навсегда. Что твое место — здесь. Подо мной.

Он добавляет второй палец, растягивая, готовя. Грубо. Нетерпеливо. Глаза не отрываются от моего лица, ловя каждую гримасу, каждый стон. Он видит слишком много…

— Ты… торопишься… — вырывается у меня, пока он освобождает себя от брюк, его твердая, горячая головка давит на мою промежность. — Почему? Словно боишься, что я сбегу…

Волков замирает. На долю секунды. Зрачки сужаются. Взгляд становится пронзительным, как скальпель. Нежность испаряется, замещаясь внезапной, ледяной настороженностью. Он чувствует фальшь. Чувствует подвох в моей дрожи, в моем вопросе.

— Тороплюсь? — он повторяет тихо, опасно.

Его пальцы впиваются в мои бедра почти до боли. Член все еще у входа, жгучий и требовательный, но он не двигается. Его тело напряжено, как струна.

— Или это ты торопишься, Мира? Куда?

Сердце падает куда-то в пятки. Он знает. Или догадывается. Глаза не врут. В них — не гнев еще, а жгучее разочарование, смешанное с яростью. Провал. Его лицо приближается вплотную.

— Скажи, что задумала, — шипит он. Дыхание горячее, злое. — Скажи сейчас. Или я подниму тебя, одену и отправлю домой под замок. Выбор за тобой.

Паника. Гнев. Желание. Все смешалось. Он читает меня как открытую книгу. Всегда читал. Моя попытка обмануть — смешна, но и признаться нельзя. Он разозлится еще больше. И действительно снова посадит на замок.

— Я соскучилась по тебе, — вырывается шепотом, прежде чем я осознаю. Глаза сами закрываются от стыда, от предательства этого момента. — Хотела тебя… Мы же вчера не…

— Лжешь, — он вгоняет в меня себя одним резким, до боли глубоким толчком.

Кричу в его ладонь, тело бьется в конвульсиях от неожиданного вторжения и волны болезненно-сладкого удовольствия, ногти впиваются в его кожу на шее. Он не двигается. Замер. Весь — напряжение, контроль, гнев.

— Когда ты врешь, у тебя челюсть двигается неестественно, — шипит мне на ухо.

Глубокие, мощные, безжалостные толчки. Каждый вышибает мысль. Каждый напоминает, кто здесь хозяин моего тела, моих решений.

— И я уже знаю этот трюк с отвлечением сексом.

Его взгляд пригвожден к моему лицу — он видит шок, предательское наслаждение, страх разоблачения. Видит все.

Это не соединение. Это завоевание. Наказание за ложь, за попытку ускользнуть. Каждый толчок — удар. Каждый стон — выбитый под дулом пистолета. Я цепляюсь за него, ногти впиваются в рубашку, пытаясь либо оттолкнуть, или притянуть ближе, уже не понимаю сама. Мир сужается до жгучей точки внутри, до его яростного взгляда, до ощущения, что я на краю и падения, и взлета.

Он не сводит с меня глаз. Меняет угол, бьет точно в ту точку, от которой мир взрывается белым светом. Оргазм накрывает внезапно, жестоко, выворачивая наизнанку. Я кричу, не в силах сдержаться, тело бьется в конвульсиях под ним.

Влад не останавливается. Ускоряется. Его собственный стон — низкий, животный — звучит у моего уха, когда он вгоняет себя в самую глубину и замирает, изливаясь горячими толчками.

Тишина. Только прерывистое дыхание, стук сердца в висках и тихий гул компьютера. Он тяжело лежит на мне, его вес придавливает к прохладной дубовой столешнице. Его лицо уткнулось в мою шею.

Я проиграла. Очевидно.

Волков медленно поднимается, смотрит вниз. Его взгляд — усталый, опустошенный, без триумфа.

— Глупая, — произносит он тихо. Почти нежно. Его большой палец стирает слезу, которую я сама не заметила. — Моя непослушная, упрямая… сучка.

Качает головой, натягивая брюки. Его движения расслабленные, в них не просвечивается раздражение или злость. Садится обратно в кресло, задумчиво смотрит на меня, как будто сквозь.

Поднимаюсь. Ищу глазами трусики и рваные колготки, и утешаю себя мыслью о том, что в моем кабинете есть запасные. Оттягиваю юбку, застегиваю бюстгальтер и почти разорванную блузку, ожидая вердикта. Либо он сам догадался уже, что я что-то задумала. Либо знал, что я подслушиваю.

Волков не смотрит на меня. Тянется к телефону. Не к внутреннему, а к своему мобильному. Находит контакт, ставит на громкую связь. Звонок. Два гудка. Ответ.

— Говорите, — голос в трубке, сухой, подчеркнуто официальный.

Влад откидывается в кресле, его взгляд снова фокусируется на мне.

— Это Волков. Заключенный Миронов Александр. Камера 7Б, — его голос — лед и сталь, без единой эмоции. — Зарегистрировать визитершу. Ильинская Мирослава Игоревна. Паспортные данные вы знаете. Пропустить к нему на пять минут. Ровно. Секунда в минус — вызовете мой гнев. Секунда в плюс — тоже. Понятно?

Пауза на том конце. Я застыла, не веря своим ушам. Кровь отхлынула от лица, сердце замерло где-то в горле.

Что?

— Понял, — голос мужчины стал еще жестче, почти испуганный. — Ровно пять минут. Будет исполнено.

— Хорошо, — Влад бросает слово как камень и вешает трубку.

Кладет телефон на стол с глухим стуком. Его взгляд прикован ко мне. В кабинете повисла тишина, густая, как смоль.

Я не могу пошевелиться. Не могу вымолвить ни слова. Шок парализовал. Он… Он только что… Разрешил? Сам? Добровольно?

— Условия, — его голос режет тишину, сухой, безжизненный. — Пять минут. Только ты и он. Через стекло. Без передач. Никаких записок. Он говорит — ты не отвечаешь. Ни слова. Поняла?

Он медленно поднимается из-за стола, подходит ко мне вплотную. Его пальцы, все еще горячие от недавней страсти, поднимают мой подбородок, заставляя смотреть в его глаза. В них — не гнев. Не разочарование. Какая-то жестокая капитуляция?

— Ты хочешь посмотреть в глаза своему кошмару? Посмотри. Убедись, что он сломан. Что он — ничто. Но если ты скажешь ему хоть одно слово, Мирослава… — его голос понижается до опасного шепота. — Хоть одно…

Продолжения не следует, да и так все ясно. Он отпускает мой подбородок. Отходит к окну, поворачивается спиной. Его силуэт на фоне зимнего неба — одинокий и невероятно мощный.

— С Рамилем поедешь, — говорит в стекло. — Он отвезет, подождет, привезет обратно. Сюда. Ко мне. Чтобы я видел твои глаза после. Чтобы знал, что ты цела. Пять минут, Мирослава. Твое слово — его смертный приговор. Выбирай сейчас.

Я стою, все еще дрожа, но уже от другого. От осознания того, что он сделал. Что он понял. И что цена моего «гештальта» может быть непомерно высока. Для него. Для меня. Для того мусора за решеткой.

Делаю шаг назад. Потом еще один. Мои пальцы нащупывают ручку двери. Я не говорю «спасибо». Не могу. Это было бы кощунством после его условий, после этой ледяной капитуляции, которая больше похожа на приговор.

— Я… я поняла, — выдыхаю, голос едва слышен. — Пять минут. Без слов.

Открываю дверь и выхожу, не оглядываясь. За спиной — гробовая тишина его кабинета и тяжелый взгляд, который, я знаю, провожает меня до самого конца коридора. Волков сдался. Но на своих условиях. И теперь мне предстоит посмотреть в глаза прошлому, не проронив ни звука. Чтобы не убить мое будущее.

43

Кровь стучит в висках. Слишком громко. Слишком быстро. Я сижу в заднем кресле «Майбаха» Рамиля, сжимая сумочку так, что костяшки пальцев белеют. Не просто волнение. Это что-то другое.

Липкий холод под кожей, слабость в коленях, и подташнивает, будто съела что-то не то. Идиотизм. Просто нервы. Просто адреналин после… после «того» в кабинете Влада. И перед тем, что ждет.

Город за тонированным стеклом плывет, как в тумане. Снежинки — противные, мокрые — шлепаются о лобовое.

Рамиль молчит. Каменный, как всегда. Его профиль — сплошная напряженная линия. Он не одобряет. Он просто выполняет приказ. Как солдат.

Надо отвлечься. Хоть на что-то.

— Рамиль… Илона… — начинаю я, заставляя себя говорить легко, почти игриво. — Она вчера… не сильно докучала тебе?

Он бросает быстрый, оценивающий взгляд в зеркало заднего вида. Глаза темные, непроницаемые.

— Госпожа Ильинская, — произносит он с ледяной вежливостью. — Моя задача — доставить вас и вернуть обратно. Без происшествий.

Отшил. Четко. Но я не сдамся. Не могу сидеть в этой тишине, наедине со своим колотящимся сердцем и странной дурнотой.

— О, ну не скромничай! — нарочито весело толкаю его локтем в спинку кресла. — Ты явно интересен ей.

Тишина. Только шум двигателя и мое неровное дыхание. Потом он, не поворачивая головы, цедит:

— Ваша подруга обладает… ярким воображением. И склонностью к неадекватным метафорам.

Я фыркаю. Почти искренне. Но внутри все сжимается. Машина замедляется, сворачивая на знакомую, мрачную улицу.

Здание СИЗО вырастает впереди, серое, давящее. Тошнота накатывает волной. Я глотаю сухо, отворачиваюсь от окна.

— Она тебе нравится, — настаиваю я, цепляясь за эту ниточку нормальности, как утопающий. — Признайся. Она же… как ураган. С заразительной улыбкой. Трудно не заметить.

Рамиль паркуется. Выключает двигатель. Поворачивается ко мне. Его лицо неподвижно.

— Мы на месте, Мирослава Игоревна. Пять минут. Ровно.

Его голос не оставляет места для болтовни. Он открывает мне дверь. Холодный, влажный воздух бьет в лицо, заставляя вздрогнуть.

Проход через КПП — кошмар в замедленной съемке. Документы. Осмотр. Унизительный и мелочный.

Каждый шаг дается с усилием. Ноги ватные. Меня ведут по длинному, тускло освещенному коридору. Запах дезинфекции, сырости, отчаяния. Он въедается в ноздри, усиливая тошноту. Сердце колотится где-то в горле, мешая дышать.

Камера для свиданий. Маленькая. С тусклой лампой под потолком. И стекло. Толстое, грязноватое. По ту сторону — стул. Пустой.

Я сажусь, стараясь держать спину прямо. Руки лежат на коленях, сжаты в кулаки, чтобы не дрожали. Но дрожь — внутри. И эта проклятая слабость, плывущая голова. Волнение. Только волнение.

Шаги. Металлический лязг. Дверь за стеклом открывается.

Входит он.

Джеймс… Александр.

Не тот ухоженный, с обаятельной улыбкой и лживыми глазами. Это тень.

Лицо осунулось, под глазами — синюшные мешки. Дорогую футболку сменила мешковатая тюремная роба. Но глаза… Глаза горят. Желчным, ненавидящим огнем.

Он видит меня, и его губы растягиваются в оскале, больше похожем на гримасу боли.

Александр хватает трубку на своей стороне. Я медленно подношу свою к уху. Ладонь липкая от пота. В ушах — звон.

— Мирославочка, — его голос шипящий, хриплый. Непривычный без акцента. — Какая неожиданная… честь. Пришла полюбоваться?

Я молчу. Сжимаю трубку так, что пластик трещит.

«Ни слова. Ни слова.»

Условие Влада звучит в голове гулким набатом. Но смотреть в эти глаза… Видеть эту ненависть… Это физически больно.

— Что, любовь моя? Язык проглотила? — он наклоняется ближе к стеклу, его дыхание затуманивает поверхность. — Или Волков запретил? Он же тебя держит на коротком поводке, да? Как сторожевую псину. Правда, судя по виду…

Его взгляд скользит по моему лицу, по чуть растрепанным после Влада волосам, по отсутствующим пуговицам на блузке, в районе декольте. Мне было некогда заезжать домой, пришлось наспех приводить себя в порядок.

— …тебя не только сторожить умеет. Отымел тебя, перед тем как пустить сюда? Чтоб я запах его спермы на тебе почувствовал?

Жар волной ударяет в лицо. Потом — ледяной озноб. Желудок сжимается спазмом.

Ни слова…

— Молчишь? — он бьет кулаком по стеклу с его стороны. Я вздрагиваю. — Глупая шлюха! Ты думаешь, он тебя любит? Ты для него — трофей! Игрушка! Он женился на тебе по приказу папочки, а теперь просто мстит тебе за своего ублюдка, которого ты убила!

Слово «убила» режет, как нож. Воздух перехватывает. В глазах темнеет.

Ни слова… Ни слова…

Но тело предает. Я чувствую, как бледнею. Как дрожь становится заметной. Он видит это. И его оскал становится шире, торжествующе-злобным.

— Да, да! Он просто использует тебя, Мира! Использует твои деньги, твое имя! А когда надоешь… или когда твой папаша помрет… он тебя вышвырнет! Как мусор! Волковы монстры! Вся их собачья свора!

Тошнота поднимается комком в горло. Голова кружится так, что я хватаюсь за край стола передо мной, чтобы не упасть. Твою мать, как же здесь воняет!

Звон в ушах заглушает его голос. Вижу только его перекошенное ненавистью лицо за мутным стеклом. Вижу, как его губы шевелятся, изрыгая новые порции яда. Но звук пропал. Остался только гул. И всепоглощающая, липкая слабость. Эта дурнота… она не от волнения.

Пять минут… Еще не прошло…

Но я не могу. Не могу сидеть здесь еще секунду. Не могу дышать этим воздухом. Не могу смотреть на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я роняю трубку. Она глухо стукается о стол. Поднимаюсь. Ноги подкашиваются. Мир плывет.

Отворачиваюсь от стекла, от этого ненавистного лица, и почти бегу к двери, нащупывая ее ручку. Сзади — приглушенный крик, еще один удар кулаком в стекло.

— Убегаешь, шлюха?! — доносится сквозь толстую дверь. — Он тебя сломает! Сломает, как сломал меня! Помяни мое слово! И это будет правильно, потому что вы все мажоры проклятые!

Я вываливаюсь в коридор. Надзиратель что-то говорит, но я не слышу. Прохожу мимо него, шатаясь.

Снова КПП. Осмотр. Кажется, вечность.

Каждый шаг — через силу. Воздух. Мне нужен воздух.

Распашные двери СИЗО наконец открываются передо мной. Ледяной ветер, смешанный с мокрым снегом, бьет в лицо.

Я делаю шаг на серые, скользкие ступени.

Второй.

Где-то впереди, у тротуара, стоит черный «Майбах». Рамиль, увидев меня, выдвигается ко мне навстречу.

Третий шаг.

И вдруг земля уходит из-под ног. Звон в ушах превращается в оглушительный грохот. Серые ступени, мокрый снег на них — все это резко приближается.

Последнее, что я вижу перед тем, как тьма накрывает с головой — это растерянное, не по-рамилевски испуганное лицо охранника, бросившегося ко мне.

Потом — ничего. Только холод ступени под щекой и тишина…

***

Холод. Резкий, химический запах. Гул чужих голосов где-то далеко. Я открываю глаза, и мир плывет: белый потолок, белые стены, мерцающая люминесцентная лампа. Больничная палата. Стандартная, безликая.

Голова — чугунная гиря. Тело ватное, чуждое. Я пытаюсь пошевелиться, и слабый стон вырывается из пересохшего горла.

— Мира.

Голос. Низкий, знакомый. Напряженный. Он звучит прямо над ухом. Я медленно поворачиваю голову на подушке.

Влад. Сидит на стуле у кровати, так близко, что наши колени почти касаются. Он не в пиджаке, рубашка расстегнута на пару пуговиц, рукава закатаны.

Вид… необычно небрежный. И его лицо. Закрытое. Но не каменной маской, как обычно. Это другое. Напряженная сдержанность, под которой бурлит что-то очень темное. Гнев? Страх?

Его глаза, такие зеленые и острые, впиваются в меня. В них нет ни капли облегчения, что я пришла в себя. Только… недовольство? Упрек?

— Где… — пытаюсь спросить, но голос — скрипучий шепот.

— В больнице, — отрезает он. Коротко. Сухо. — Где же еще? После твоего эффектного представления на ступенях СИЗО.

Он не трогает меня. Не берет за руку. Просто сидит, сгорбившись, локти на коленях, пальцы сцеплены так, что костяшки белеют. Весь он — сгусток сдержанной ярости.

— Что… случилось? — выдыхаю я.

Воспоминания накатывают обрывками: ненавистное лицо за стеклом, его слова, жгучий позор, слабость, ступени…

— Обморок. Банальный обморок, Мирослава, — его голос звучит с ледяным сарказмом. — На фоне острого стресса и хронического идиотизма. Я же говорил тебе не лезть в это дерьмо. Но ты же лучше знаешь, да? Всегда лучше знаешь! Тебе обязательно же везде свой нос засунуть! Чуть не угробила себя из-за этой… ерунды.

Он почти шипит последнее слово. Его дыхание учащенное. Кажется, он еле сдерживается, чтобы не вскочить, не начать мерить шагами палату.

— Мне… стало плохо, — пробую я оправдаться, чувствуя себя виноватой школьницей. — Там… он говорил такие гадости… И душно… и запах…

— Запах! — он фыркает, резко вставая. Стул скрипит. — Конечно, запах! И гадости! А чего ты ожидала, Мира? Букет цветов и извинения? Это СИЗО! Это мусорный бак человечества! И ты полезла туда, зная, что у тебя давление скачет, что ты после всего этого ада на нервах! Из-за чего? Из-за какого-то ублюдка, который…

Не заканчивает. Стоит у окна, спиной ко мне, смотрит на серую больничную стену. Его плечи напряжены под тонкой тканью рубашки.

В комнате повисает тяжелое молчание. Я чувствую себя разбитой, униженной и… странно опустошенной.

Почему он так зол? Да, я зря все это затеяла. Но обморок… это же не специально.

Дверь палаты открывается. Входит врач — немолодой, с усталым лицом и профессионально-сочувствующей улыбкой. За ним — медсестра с картой.

— А, наша пациентка пришла в себя! — говорит мужчина бодро, подходя ко мне. — Мирослава Игоревна, как самочувствие? Голова кружится? Тошнота есть?

— Голова… тяжелая, — признаюсь я. — И слабость. Жуткая слабость.

— Это нормально после синкопе, — кивает врач, светя мне в глаза фонариком. — Давление у вас при поступлении было очень низкое. Систолическое едва до девяноста дотягивало. Плюс острый стрессовый фактор. Организм просто… выключился. Самозащита.

— Видишь? — оборачивается ко мне Влад.

Его голос все еще резкий, но теперь в нем слышится и что-то вроде… торжества? Он кивает в сторону врача.

— Острый стресс. Низкое давление. Классика. Ничего серьезного, правда, доктор?

Он смотрит на врача. Непроницаемо. Но в этом взгляде… что-то есть. Что-то, что заставляет врача чуть замереть, прежде чем ответить.

— Абсолютно верно, Владислав Петрович, — врач кивает чуть слишком поспешно. — Никаких органических патологий мы не обнаружили. ЭКГ в норме, анализы крови — без критичных отклонений. Чисто неврастеническая реакция на фоне переутомления и сильного психоэмоционального всплеска. Нужно отдыхать. Минимум волнений. Хорошее питание. И, конечно, — он многозначительно смотрит на Влада, — избегать любых стрессовых ситуаций. Абсолютно любых. Сон и покой — лучшее лекарство.

Влад кидает мне взгляд:

«Ну вот, слышала?».

В его глазах читается облегчение, но какое-то… странное. Натянутое. Как будто он сам себя убеждает.

— Мне обязательно здесь лежать? — спрашиваю, чувствуя, как накатывает новая волна усталости и нежелания оставаться здесь даже на пару часов.

— Необходимо денек-другой понаблюдать, стабилизировать давление, — говорит врач.

— На дому это возможно сделать? — резко вмешивается Волков. — У меня есть хороший личный врач, вы только скажите, что нужно. Потому что она ненавидит больницы, ещё больше истерить начнет.

Мужчина заметно меняется в лице.

— Капельницу с поддерживающим раствором докапаем. И можно домой. Строгий режим. Никаких трудовых подвигов. И сейчас подготовлю выписку из карты для вашего врача.

Он улыбается, но улыбка не доходит до глаз. Взгляд прилеплен к Владу. Быстро записывает что-то в карту и удаляется с медсестрой.

Остаемся вдвоем. Влад снова садится на стул. Теперь он выглядит немного… опустошенным. Гнев схлынул, оставив после себя тяжелую усталость и ту самую напряженную сдержанность.

— Слышала? — повторяет он тише. — Никаких стрессов. И больше никаких поблажек с моей стороны.

Он проводит рукой по лицу.

— Черт, Мира… Я… — обрывает себя. Смотрит куда-то мимо меня. — Просто лежи. Спи. Восстанавливайся. Все остальное… подождет.

Его рука, наконец, протягивается и накрывает мою, лежащую поверх одеяла. Его пальцы холодные. И дрожат. Слегка, почти незаметно. Но дрожат.

Я закрываю глаза. Слабость наваливается снова, густая и теплая. Врач сказал: стресс, давление, нервы. Ничего серьезного. Так почему же Влад так странно себя ведет? Почему его глаза, когда он думает, что я не вижу, полны такого… немого ужаса? Почему его рука дрожит?

И почему, несмотря на полную разбитость, где-то глубоко внутри, под слоем стыда и усталости, шевелится крошечное, непонятное и тревожное…

тепло?

Но сил думать нет. Только сон. Темный, без сновидений. Где нет ни Джеймса, ни его ненависти, ни Влада с его загадочным гневом и дрожащими руками. Только тишина. И странная, сладкая тяжесть во всем теле.

44

Я лежу в огромной кровати Влада, уставившись в потолок. Утро. Серый свет зимнего дня пробивается сквозь плотные шторы. В квартире тихо, непривычно тихо.

«Отдых. Покой. Никаких стрессов». Слова врача, как мантра, которую Влад вбил мне в голову за последние три дня. Три дня домашнего ареста под предлогом «стабилизации давления».

Черт бы побрал это давление! И его вместе с ним.

Я коплю раздражение, как драгоценные камни. Каждое его «надо», «нельзя», «я решил» — еще один камешек в мою копилку злости.

Пытаюсь повернуться на бок, но тело отвечает вялой волной протеста. Не больно. Просто… тяжело. Как будто все мышцы налились свинцом за ночь.

Эта странная усталость не проходит, хоть я и сплю по десять часов. Врачи сказали, что это последствия стресса, организм восстанавливается. Ладно. Пусть так.

Дверь в спальню открывается без стука. Влад. Он здесь. Как всегда. Смотрит. Оценивает. Его взгляд скользит по мне, от спутанных волос до босых ног, задерживаясь на лице. Он видит мою бледность, утреннюю разбитость.

Его собственное лицо — маска, но в глазах что-то мелькает. Не гнев. Что-то… острое. Настороженное. Будто ждет сигнала тревоги.

— Доброе утро, — говорю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Проходи, не стесняйся, я не кусаюсь.

Он игнорирует сарказм. Подходит ближе. Слишком близко. Я чувствую запах его кожи, чистый, без следов одеколона — я вчера не выдержала, попросила не пользоваться, голова раскалывалась. Он послушался мгновенно. Странно.

— Как самочувствие? — спрашивает он. Голос ровный, слишком контролируемый. — Спала?

— Как убитая, — бурчу. — Твой армейский режим работает. Просыпаться не хотелось. Но тошнота — лучший будильник.

Я вижу, как его челюсть напряглась. Микроскопическое движение. Но я заметила. Он боится этого слова?

«Тошнота».

Или просто злится, что я опять не в духе?

— Я же говорил, что не стоит есть чипсы, пока обострение гастрита не пройдет, — цедит. — Рамиль уже получил по первое число за то, что пропустил к тебе доставку.

— Сама разберусь! — огрызаюсь. — Я задолбалась жрать паровую рыбу без соли и тушеную капусту. Праздник живота. От одного воспоминания тошнит.

— Значит, диетологу надо уточнить меню, — произносит он, не моргнув глазом. — Я скажу. А сейчас — завтрак. Легкий. Овсянка на воде с печеным яблоком. Чай ромашковый с медом. Все по протоколу Светловой.

Сглатываю, отворачиваюсь от него.

Доктор Светлова. Его личный врач, которая явилась по первому зову, осмотрела меня с видом полного профессионального спокойствия и подтвердила диагноз больничного врача:

«Переутомление, вегетативная дисфункция на фоне стресса. Покой, диета, время».

Она мило улыбалась, но ее глаза, острые, как скальпель, скользили по мне так, будто видели насквозь. Мне стало не по себе.

— Не хочу, — бормочу в подушку. — Еще не проснулась.

Слышу, как он замирает. Знаю, что он смотрит на меня. Этот взгляд. Он стал для меня привычным за эти дни. Пристальный, тяжелый. Не гневный. Не любящий. Как будто изучающий под микроскопом что-то хрупкое и опасное. Или ожидающий взрыв.

— Есть нужно, — говорит он, и в голосе — сталь. Та самая, которая заставила врача в больнице заспешить. — Тебе нужны силы. Белок. Железо. Для… восстановления.

«Для давления», — мысленно заканчиваю его фразу. Но он этого не говорит. Вздыхает и бесшумно выходит. Удивительно.

Каждая крошка, каждый глоток, каждый мой вздох! Он превратил квартиру в золотую клетку, но теперь уже с диетическим питанием.

Ни кофе. Ни шоколада. Ничего острого, соленого, вкусного! Только эта пресная дрянь.

«Это необходимо», — твердит как заведенный.

Я готова была швырнуть в него тарелкой. Но сил не было. Да и… в его глазах, когда он говорил это, мелькнуло что-то такое… дикое. Как будто не давления боялся, а чего-то страшнее.

Тошнота накатывает с новой силой. Я вскакиваю, едва успевая добежать до ванной. Холодный кафель под коленями, знакомый ритуал.

Желудок пуст, выворачивает желчью. Глаза слезятся. Дверь в ванную приоткрыта. Я не успела закрыть. Вижу в зеркало его отражение.

Волков стоит в дверях. Неподвижный. Лицо — непроницаемо. Но рука, сжимающая косяк, белая от напряжения. Я встречаюсь с его взглядом в зеркале. В его глазах — не брезгливость, не раздражение. Тот самый немой ужас.

— Что? — шиплю, вытирая рот. — Не привык ещё?

Он не отвечает. Просто отступает, исчезая из поля зрения. Через минуту слышу, как на кухне включается вода, гром посуды. Громче, чем нужно. Как будто пытается заглушить что-то.

* * *

Илона врывается после обеда, как розовый ураган. Ее появление — глоток свежего воздуха в этом стерильном заточении.

Она падает в кресло рядом с диваном, куда я перебралась под предлогом «смены обстановки», и начинает взахлеб рассказывать о походе в управляющую компанию.

— …И представляешь, эта пиранья в костюме цвета детской неожиданности просто позеленела! А я ей… Мира? Ты слушаешь?

Я вздрагиваю. Запах ее нового парфюма — что-то тяжелое, сладковато-цветочное — ударил в нос, как кулаком. Снова эта проклятая волна тошноты. Я отодвигаюсь, стараясь дышать ртом, делая вид, что поправляю подушку.

— Да, да, пиранья, — торопливо говорю я. — Позеленела. Молодец. А парфюм новый? Очень… выразительный.

— Ой, прости, милая, — Илона оживляется, поднося запястье к собственному носу. — Я совсем не подумала. Я просто определила по реакции Рамиля в коридоре. Он не поморщился — значит парфюм шикарен.

При упоминании Рамиля она заливается румянцем. Это так на нее не похоже! Я пытаюсь сосредоточиться на ее наклевывающемся романе, но запах не отпускает. Голова начинает слегка кружиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Он… он что, проявил интерес? — выдыхаю я, закрывая на секунду глаза.

— Ну, знаешь… — Илона кокетливо опускает ресницы, но тут же хватает мою руку. — Ой, а ты вся холодная! И бледная! Девчонка, да ты как стеклянная! Волков тебя совсем замучил? Неужто держит в постели без передышки? Я же говорила, он разорвет тебя после воздержания!

Она хохочет, но ее смех обрывается. Она смотрит на меня внимательно, слишком внимательно. Ее взгляд скользит по моему лицу, останавливается на моей руке, машинально прижатой к животу. Я резко убираю руку.

— Илона, не гони ерунду, — говорю резче, чем хотела. — Он же меня снова под домашний арест взял, понимаешь? Как опасную преступницу! Ни работы, ни нормальной еды, ни даже кофе! Из-за какого-то обморока! Нервы шалят, вот и все.

— Обморока? — Илона поднимает бровь. Ее взгляд все еще изучающий. — Мира… а ты точно…? То есть… все в порядке? Там, внизу? Ничего… необычного?

Она делает смущенный жест рукой. Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Не от стыда. От раздражения.

— Что? — почти шиплю я. — Беременна? Ты серьезно? После всего? После… — я машу рукой в сторону спальни, где Волков, невидимый, наверняка прислушивается, — …после его диагнозов? Да брось! Стресс, Илон. Просто адский стресс, больница и его идиотская диета! И его вечное напряжение! Он сам меня в гроб вгонит своей заботой!

Говорю громко, нарочито, чтобы он услышал, если подслушивает. Илона отшатывается, подняв руки.

— Окей, окей! Не кипятись! Просто спросила. Ты выглядишь… хрупкой. И как-то по-другому. — Она пожимает плечами, но подозрительность в ее глазах не гаснет. — Ладно, не буду тебя тревожить. Отдыхай. Выздоравливай. А я… заеду завтра, хорошо? Обещаю, что не буду душиться.

Она уходит, оставив после себя шлейф парфюма, который возможно, при других обстоятельствах понравился бы мне, и кучу неозвученных вопросов. Я остаюсь одна, обхватив себя руками.

Почему она спросила? Почему этот вопрос резанул так больно? Я не беременна. Не может быть. Врачи же сказали. Стресс. Давление. И с Владом… это невозможно. Просто невозможно после аварии, уже точно.

Хотя в прошлый раз меня тоже тошнило… но не так. И не было этой тяжести и давление, вроде, в норме было. Столько времени прошло, что я уже и не помню, как оно было в прошлый раз.

Я насильно гоню прочь навязчивую мысль о том, что в больнице брали кровь. Много крови. На что? Только на общий анализ? Или…?

Нет!

Это его паника заразительна. Его вечный контроль, его напряженные взгляды, страх, который он пытается скрыть под маской гнева и диктата.

Он боится, что я снова сорвусь. Что сделаю что-то глупое. Из-за Джеймса, из-за Миронова, из-за всего этого кошмара. И его страх давит на меня, вызывая эти дурацкие симптомы. Вот и все.

* * *

Ночью не могу уснуть. Ворочаюсь, пинаю одеяло. Жарко. Встаю, бреду на кухню за водой. Прохладная плитка под босыми ногами, пробивает до костей. Забыла надеть эти чёртовы шерстяные носки, которыми Влад завалил шкаф.

В коридоре горит приглушенный свет. Светлая полоска под дверью второй спальни привлекает внимание. Дверь приоткрыта.Тихо подхожу, не знаю зачем.

Влад сидит за письменным столом. Обхватил голову руками, локти упираются в стол. Его поза — клубок немой агонии. В свете настольной лампы его лицо кажется изможденным, старым. Не работает. Монитор выключен. Перед ним — стопка бумаг. Не могу рассмотреть что это за документация.

Банковские дела? Или инвестиционные анализы? Или отчеты по делу Миронова?

Он просто… замер. Как человек, получивший смертный приговор.

Я замираю у двери, сердце колотится где-то в горле.

Страх — холодный и липкий — сжимает мне горло. Я видела его панику в больнице, но таким… таким раздавленным?

Он вдруг поднимает голову. Его взгляд упирается не в бумаги, а в пустоту перед собой. Глаза широкие, полные такого отчаяния, что мне становится физически больно.

— Сука, что делать-то? — шепот. Едва различимый, наполненный таким сильнейшим разочарованием.

Он снова замолкает, сжимая виски пальцами так, что кожа белеет. Он боится.

Что это? Проблемы с Мироновым? Суд? Или… он смотрит на мои анализы? И боится, что со мной что-то серьезное? Не просто обморок?

Боится за меня? До истерики. До этого немого крика. Потому что я чуть не упала замертво у СИЗО. Потому что он думает, что я сломана. Потому что я довела его своим упрямством и глупостью.

Чувство вины накатывает тяжелой волной, смешиваясь с какой-то щемящей нежностью. Я не хотела этого. Не хотела его так пугать. Я просто… хотела поставить точку.

Я отступаю от двери бесшумно, как воришка. Возвращаюсь в спальню, к холодной, пустой стороне кровати.

Ложусь, зарываюсь лицом в подушку.

У него стресс из-за меня. У меня — из-за него. И из-за всего. Надо просто… пережить это.

Черт возьми, а если все куда хуже, чем просто банальный стресс? Вдруг он пялился в мои анализы со смертельным диагнозом?

Тревожные мысли накрывают с головой. О том, что я, кажется, все-таки заставила его страдать больше, чем он того заслуживает. Даже своим обмороком.

45

Лежу, прислушиваясь к себе. Никаких спазмов, никакого желания бежать в ванную. Просто… нормально. Как будто организм наконец-то послушался всех этих врачей и Влада с его протоколами и решил:

«Ладно, побуянили, хватит».

Дверь открывается. Я автоматически напрягаюсь, готовясь к утреннему допросу и виду овсянки. День сурка какой-то. Но входит Волков… и что-то не так.

Он в идеально отглаженной рубашке и брюках, готовый к офису. Но на лице… нет привычной маски контроля или скрытой тревоги.

Выглядит… спокойным. Почти умиротворенным. И в руках у него не поднос с пресной дрянью, а… огромная кружка с дымящимся какао. Настоящим. Пахнущим шоколадом и молоком. И веточка мяты торчит сверху, как в дорогих кофейнях.

— Доброе утро, — говорит он, и голос не ровный стальной брусок, а… теплый. Глубокий. Почти ласковый. — Как спалось?

Смотрю на кружку, потом на него, не веря своим глазам. Какао? После дней травяного чая и воды? Это что, ловушка? Тест на прочность?

— Нормально, — отвечаю автоматически, все еще настороже. — Сегодня… вроде получше.

Он ставит кружку на тумбочку. Аромат шоколада окутывает меня, теплый и утешительный. Никакой тошноты. Только легкое слюноотделение.

— Рад слышать, — он наклоняется. Неожиданно. Его губы мягко касаются моего лба. Легкое, мимолетное прикосновение. Как пух. — Какао. С молоком. Думаю, один раз можно.

В его глазах, таких близких, мелькает что-то… нежное? Шаловливое?

Он выпрямляется, поправляет манжет. Его взгляд скользит по моему лицу, ищет признаки недомогания, но уже без той прежней, выматывающей напряженности.

— Мне нужно поехать в офис, больше на удаленке не получится работать. Вернусь к вечеру. Лежи, отдыхай. Никаких подвигов.

Это уже привычное «нельзя», но сказано без прежнего давления. С заботой.

— Если что — звони. Сразу.

Он поворачивается и уходит. Легко. Без оглядки. Как будто с него сняли сто пудов. Дверь за ним мягко закрывается.

Я лежу, прикасаясь пальцами к тому месту на лбу, где только что были его губы. Там словно осталось тепло. Или это мне кажется?

Что это было? Почему он вдруг… такой? Нежный? Податливый? Как будто камень с его души свалился. Или… или он просто поверил, что я выздоравливаю? Что кризис миновал?

Какао остывает, но я все еще смотрю на дверь. На секунду… на одну глупую секунду… я почувствовала что-то похожее на… счастье? Простое, тихое. От кружки какао и поцелуя в лоб. Идиотизм.

Он что-то скрывает.

Мысль врывается, как ледяной нож. Всю нежность смывает мгновенно. Этот резкий контраст... Ночью — сломленный, отчаянный, шепчущий над какими-то бумагами. Утром — приносящий запрещенные круассаны и улыбающийся солнцу?

Не бывает. Не с Волковым. Что-то случилось. Что-то плохое.

Я сбрасываю одеяло. Силы вернулись, и я намерена их использовать. Правду. Мне нужна правда. Неважно, какая. Работа ли, Миронов, суд… Или… или мои анализы. Тот самый «смертный приговор», который он разглядывал ночью.

Начинаю с его стола. Методично, как настоящий шпион или параноик. Ящики. Ничего, кроме папок с логотипами холдинга, графиков, отчетов. Никаких медицинских бланков. Никаких распечаток с устрашающими диагнозами. Компьютер требует новый пароль — крепость, которую мне не взять.

Гостиная. Книжные полки. Ничего. Даже между страниц любимых его томов по экономике — пусто.

Спальня. Его тумбочка. Аккуратно сложенные часы, кошелек, ключи от… «Порше»? Ужас какой…

Носок. Один. Чистый, черный. Я роюсь глубже — только пыль и ощущение собственной нелепости. Никаких спрятанных конвертов, никаких диагнозов.

Опустошенная, плюхаюсь на край кровати. Ничего. Ни черта! Может, я все выдумала? Может, его ночная агония была из-за каких-то бизнес-провалов? Или он просто… устал? До чертиков? А сегодня, увидев, что я в порядке, позволил себе расслабиться? Выпустил пар?

Но этот шепот… Этот бездонный страх в его глазах… Нет, это было не про деньги. Это было про что-то важнее. Личное.

Телефонный звонок режет тишину, заставляя меня вздрогнуть. Мама. Картинка на экране — ее аватарка. Они с отцом на палубе лайнера, загорелые, улыбающиеся. На фоне бирюзовое море.

Я включаю видеосвязь, натягивая улыбку. Надо же, как вовремя. Отличный повод отвлечься от своих параноидальных копаний.

— Мирочка, солнышко! — голос мамы звенит, как колокольчик. — Мы наконец-то дома! У меня столько впечатлений! С ума сойти можно, кажется, я и сошла, от всей этой красоты, которую мы видели.

— Я так рада, что вам понравилось, — стараюсь звучать бодро. — Выглядишь потрясающе! А где папаня? Первым делом побежал свой сад проверять?

— Не трожь, мой сад, — папа пытается влезть в кадр, но мама его отодвигает.

— Мирочка, как ты сама? — спрашивает родительница. — Где это ты? Ремонт такой… незнакомый. Ты не на работе? Не отвлекаем?

— Дела… неплохо, — говорю я, избегая взгляда. — Я… я у Влада, в квартире…

На экране — взрыв радостного шока. Мама удивленно открыла рот, явно ожидая объяснений.

— Неужели… неужели это то, о чем я думаю, Мирочка?

— Лера, не дави на ребенка, — ворчливо вмешивается отец, но глаза у него теплые. — Мирослава, дела как? Колесников отчет по кварталу прислал? Дивиденды акционерам просчитали? Эта пиарщица, как ее… Сидорова, она вообще в курсе, что скоро пресс-конференция по итогам года? Где релизы?

— Игорь, ну ты что совсем дурак? — мама фейерверком негодования бьет его по плечу. — Вечно ты со своими делами! Дочь с мужем помирилась, а он со своими пресс-конференциями! Мира, не слушай его! Ты не перетруждайся, а лучше к нам приезжай. Пусть Волковы сами пашут, раз столько времени тебя мурыжили!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они спорят, перебивая друг друга, смеются. Их счастье такое простое, такое далекое от моей сумбурной реальности. Я поддакиваю, улыбаюсь, говорю, что все хорошо, что дела под контролем, что я просто решила взять выходной. Ложь дается легко, как дыхание. Они верят. Потому что хотят верить.

— Ладно, родные, не ссорьтесь из-за меня! — смеюсь я, когда папа пытается аргументировать важность контроля над активами даже из дома. — Отдыхайте, после отдыха, а я постараюсь приехать на праздники, обещаю.

Вешаю трубку. Улыбка с лица сползает мгновенно. Их радость оставила после себя горьковатый привкус. Они так счастливы за нас… За наш «воссоединившийся» брак. Если бы они знали, что нам это стоило…

Тишину квартиры снова нарушает звук. На этот раз — звонок в дверь. Илона. Я впускаю ее, все еще погруженная в свои невеселые мысли.

— Привет, больная! — Илона врывается, как обычно, с размахом. На ней опять розовый пиджак, но парфюма сегодня — ноль. Только запах свежего мороза и… выпечки? — Принесла гостинцев! Надеюсь, твоего надзирателя дома нет?

Качаю головой. Она шествует на кухню, я плетусь следом. Начинает выгружать на стол содержимое огромной бумажной сумки: коробку изысканных конфет, пакет с клубникой, бутылку какого-то модного смузи.

Тараторит о Рамиле, о том, как он без проблем согласился подвезти ее в свой выходной, помогал с пакетами, о своем поиске новой интересной работы с творческим подходом.

Мысль врезается мимолетно в голову и тут же вылетает с языка:

— Раз ты ударилась в блогерскую деятельность… Может пойдешь к нам пиар-менеджером?

Илона замирает на секунду с рукой в пакете. Вообще я ожидала отрицательный ответ сразу же, но на ее лице мелькает задумчивость.

— Я планирую распрощаться с нашей… еще действующей сотрудницей, — не сбавляю нарастающий темп. — Знаю, что ты ни за какие коврижки не пойдешь ко мне аналитиком, да и просрала ты уже все свои знания… Но, мне кажется пиар — это твое. Ты же сама сказала, что вести блог уже не так интересно.

Давай, давай, Илоночка, впитывай мой умоляющий месседж.

— Пиар? — переспрашивает она, прищурившись. — У тебя?

— Именно так, — киваю я, подхватывая ее удивление и пытаясь раздуть искру интереса. — Нужен человек с огоньком. Который умеет говорить с людьми, который не боится креатива, который… — я делаю паузу для эффекта, — …который может сделать скучные финансовые потоки хоть немного сексуальными. Или хотя бы интересными. Ты же мастер по созданию контента, который цепляет. А тут — просто другой масштаб. И аудитория побогаче.

Илона молчит. Медленно достает руку, оставляя в пакете последний сверток. Ее взгляд скользит по моему лицу, оценивающе, будто видит меня впервые. Она постукивает длинным ногтем с розовым лаком по крышке коробки с конфетами.

— Масштаб… — протягивает она. — Это да. Интересно. Очень даже интересно. — Внезапно ее глаза сужаются, становятся хитрыми. — Но есть одно но, подруга.

— Какое? — настораживаюсь.

Знаю эту интонацию. Ничего хорошего она не сулит.

— Ты. — Она тычет пальцем в мою сторону. — Ты – главный актив компании. И главная проблема для пиара прямо сейчас. Потому что ты выглядишь… — она делает жест руками, будто ловит воздух, — …как хрустальная ваза после землетрясения. Бледная. С синяками под глазами. Вечно уставшая. Или тошнит тебя. И Волков тебя держит взаперти, как Рапунцель, только без косы. И никто не знает почему. Настоящую причину.

Она наклоняется через стол, ее голос падает до конспиративного шепота, хотя мы одни в квартире. Мое сердце замирает. Кровь приливает к лицу, но я стараюсь держать марку.

— Я же сказала. Переутомление! Стресс! После всей этой истории с Мироновым и СИЗО! Влад просто перестраховывается, как параноик!

— Да? — Илона поднимает одну скептическую бровь. — Перестраховывается. Путем запрета на кофе, любимую еду и выход из дома? Путем вызова личного врача, который как зомби повторяет про «вегетативную дистонию»? — она снова копается в своей сумке, на этот раз в маленьком внутреннем кармане.

Вытаскивает что-то и кладет на стол рядом с коробкой конфет. Не спеша. Театрально.

Не банка икры. Не экзотический фрукт.

Три пластиковых коробочки. Узкие, длинные. Знакомые до боли, хотя я видела их в последний раз… тогда. Язык отказывается произнести их название вслух. Но глаза видят крупные, безжалостно четкие надписи:

Тест на беременность.

Точность: 99,9%.

Результат с первого дня задержки.

Разные бренды. Как будто она купила всю аптеку.

Воздух вышибает из легких. Весь мир сужается до этих шуршащих коробочек на столе. Шум в ушах нарастает, заглушая тиканье часов. Я не могу пошевелиться. Не могу отвести взгляд. Эта… сладкая тяжесть внутри вдруг сжимается в тугой, болезненный комок.

— Илона… — мой голос – хриплый шепот. — Это… зачем?

— Потому что я не слепая, Мира! — она вскакивает, ее голос теряет игривость, становится резким, почти злым. — Потому что твой «параноик» Волков смотрит на тебя не как на больную, а как на… на ходячую бомбу! Или на чудо. Я не пойму. Но это не просто стресс! И не давление! Так не боятся за уставшую от стресса подругу! Так боятся за… — она резко указывает на тесты, — …за это! И за то, что она об этом узнает и… сделает что-нибудь!

Она делает паузу, ее грудь вздымается от эмоций.

— А ты… ты либо самая тупая женщина на планете, либо просто закрываешь глаза, потому что боишься правды. Но я твоя подруга. И я не дам ему держать тебя в неведении. Если это правда — ты должна знать. Чтобы решать. Сама. А не быть его запертой Рапунцель, пока он сам сходит с ума от страха!

Она хватает одну из коробочек, с силой шлепает ее мне в ладонь. Пластик холодный.

— Иди. Сейчас же. И сделай это. Пока он в офисе. А я подожду. И поддержу. Вне зависимости от результата.

Я смотрю на коробочку в своей дрожащей руке. На эти роковые буквы. Потом поднимаю взгляд на Илону. Ее лицо решительное. Ни капли сомнения. Ни капли шутки. Она верит в это, абсолютно.

И в этот момент, глядя в ее глаза, все мои отговорки — про стресс, про давление, про невозможность после аварии — рассыпаются в прах. Остается только леденящий ужас… и дикая, запретная надежда, от которой перехватывает дыхание сильнее любой тошноты. Надежда на то, что я не умираю, как напридумывала?

Я сжимаю коробочку так, что пластик трещит. Без слов поворачиваюсь и иду в ванную. Каждый шаг дается с трудом, будто иду по краю пропасти. Дверь закрывается за мной с тихим щелчком.

Остаюсь одна. Наедине с белым кафелем, своим отражением в зеркале — бледным, с огромными испуганными глазами — и с этим маленьким, страшным, решающим всю мою жизнь… пластиковым шпионом.

Неужели… снова?

46

Тишина. Густая, тягучая, как смола. Она давит на уши, на виски, на грудную клетку. Сижу на краю дивана в гостиной, сгорбившись, будто меня избили. Прямо передо мной на стеклянном столе — победная выставка.

Десять пластиковых палочек. Десять. На каждой по две жирные, неумолимо четкие полоски. Десять маленьких судей, вынесших приговор. Десять кричащих подтверждений того, что мое тело меня обмануло. Или… или он его обманул.

Сначала был шок. Легкое, почти смешное неверие.

«Ошибся», — шипела я в ванной, дрожащими руками разрывая упаковку второго теста.

Потом третьего. Пятого. Откуда пятый? Илона сбегала за «добавкой». И вот все они здесь. Десять свидетелей моей новой, нелепой реальности.

Я уставилась на них, пока глаза не начали слезиться от напряжения. Внутри — пустота. Огромная, зияющая. Как после взрыва. Потом, медленно, когтями, в эту пустоту полезло другое. Холодное. Острое. Злость.

Она подползает снизу, из самого нутра, сжимая горло ледяными пальцами. Он знал. Конечно, знал. Еще в больнице, когда я очнулась и увидела его лицо — не просто злое. Испуганное до скотского оскала. Испуганное так, как он боится только одного — потери.

Он подкупил врачей. Доктора Светлову с ее «вегетативной дистонией». Больничных терапевтов с их «стрессом» и «давлением». Весь этот цирк с диетой, покоем, запретами… Это была не забота. Это был карантин. Тюрьма для опасного секрета. Для меня. Для… этого.

Зачем? Вопрос бьется о череп изнутри, как пойманная птица. Зачем скрывать? Чтобы я не… не сделала снова то, что тогда? Чтобы не лишила его «еще одного» шанса? Потому что после прошлого раза он верит, что я холодная эгоистка, готовая избавиться от неудобной проблемы? И чего он хотел добиться? Чтобы срок стал опасно большим для аборта?

Несколько тестов показали приблизительно три недели. Если определено верно, то это день поимки Джеймса. И с этим ничтожеством у меня уже давно ничего не было. На подсознательном уровне отвращение накатывало. Ребенок Влада, сомнений нет, но от этого не легче.

Каждая мысль — новый виток злости. Густая, черная, обжигающая. Он решил за меня. Снова. Отнял право знать. Отнял право выбирать.

Запер в своей позолоченной клетке с паровой рыбой и страхом в глазах. И заставил меня чувствовать себя сумасшедшей, истеричкой, которая выдумывает смертельные диагнозы, пока он один несет свой крест мученика.

«Сука, что делать-то?» — его ночной шепот эхом отдается в памяти.

Да ничего, сволочь! Ничего не делать вместо меня!

Я сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Боль — острая, реальная — на секунду пробивает туман ярости.

— Мира?

Голос Илоны осторожный, как шаги по тонкому льду. Она сидит напротив, на пуфе, не сводя с меня глаз. Ее собственное лицо бледно, вся бравада куда-то испарилась, осталась только тревога и… ожидание. Она сделала свое дело. Взломала дверь в мою иллюзию. Теперь ждет, что за ней.

Я медленно поднимаю на нее взгляд. Глаза сухие. Горячие от злости.

— Чем помочь? — шепчет она. — Скажи. Что угодно.

Слова вылетают сами. Ровные. Холодные. Без колебаний. Как приказ:

— Купи мне билет. В Сочи. Самый ближайший рейс. Сегодня. Сейчас. Потихоньку. Чтобы никто не знал. Особенно он.

Илона замирает. Ее глаза округляются.

— Сочи? Мира, ты… ты уверена? Может, сначала к врачу? К своему? Или… поговорить с Владом? Он же с ума сойдет!

Фраза бьет по натянутой струне внутри. Пусть сходит. Пусть узнает, каково это — быть в неведении. Быть лишенным контроля. Быть брошенным.

— Да, пошел он к черту, — выплевываю. — Я не могу… Я не буду сидеть здесь, как его пленница, пока он решает, как лучше для меня. Как безопаснее. Без моего ведома.

Я встаю. Ноги дрожат, но держат. Вижу, как она колеблется. Вижу страх в ее глазах — не за себя, а за меня. За то, во что это выльется. Но я вижу и понимание.

Она знает меня. Знает мою ярость. Знает, что сейчас я — граната с выдернутой чекой. Оставаться здесь — значит взорваться ему в лицо. Или… или разорваться самой.

— А если охрана решит наведаться? — все же сомневается Илона. — В коридоре их не было, но это же не значит, что за тобой не следят…

— Силой они меня не посмеют сдерживать, — отрезаю твердо. — Максимум — пожалуются хозяину, а там уже разберемся.

Она резко кивает, хватает телефон.

— Хорошо. Самый ближайший. Только я с тобой, ладно? Не могу отпустить тебя одну…

— Неважно. Лишь бы уехать.

Делаю шаг к окну, отворачиваюсь, чтобы она не видела, как дрожит мой подбородок.

В голове сейчас только желание убраться подальше. Просто… выдохнуть без него. Принять решение самостоятельно. И принять тот факт, что я действительно дура, которая нутром понимала, что это вероятно, просто не хотела верить.

Второй раз повелась на эту глупую ерунду о бесплодии. Как это можно объяснить? Исцеляется только со мной? Или бесплодие у него, пока он в презервативе?

Бред. Полный бред. Или это чертово чудо?

Илона уже набирает номер, говорит быстро, отрывисто. Я смотрю в окно на серые крыши Москвы. Где-то там наш офис. Наша империя. И его контроль.

Злость снова накатывает волной, горячей и спасительной. Она не дает думать о будущем. О ребенке. О том, что делать дальше. Она дает только одну ясную команду:

«Беги. Сейчас. Пока не передумала. Пока он не пришел и не заставил снова замолчать, спрятать, подчиниться.»

Даже если ему доложат и он перехватит меня. Плевать. Я хотя бы попыталась. Взбунтовалась. Не потеряла себя в нем.

Но пока удача на моей стороне — Илона находит два билета через три часа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Времени нет от слова совсем. Отправляю ее в свою квартиру собрать немного вещей. Обещаю, что купим там, все, что потребуется. А она и не переживает, что удивительно.

Когда остаюсь одна, накрывает безумное желание разнести ему здесь все, но сдерживаюсь. Разбросанные пачки и тесты огромной кучей валяются повсюду. Это лучший удар для него. Не дурак, поймет, что снова облажался.

Собираю необходимое, из перенесенных сюда вещей. Адреналин бьет в голову и пресловутая тошнота снова накатывает волной.

Опираюсь о косяк двери, глотая воздух ртом.

Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.

Сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в уже заживающие ранки на ладонях. Боль — якорь. Она возвращает в реальность, в эту безумную гонку.

Дверь распахивается — Илона, запыхавшаяся, с моей любимой дорожной сумкой, которую она явно набила под завязку.

— Ну что? Едем? — ее глаза скачут от меня к пакету, который я еле-как собрала. — Ты как?

Она хватает его и яростно вбивает, в действительно забитую, сумку.

— Я нормально, — пытаюсь сконцентрироваться на происходящем. — Можем ехать.

— Мира… ну не лето же… — мямлит подруга, скользя взглядом по мне.

Осознаю, что сама даже не оделась. Возвращаюсь в спальню, наспех надеваю первое попавшееся: свитер, утепленные джинсы, не брезгую шерстяными носками. Пока натягиваю их, снова ощущаю неприятную ноющую пустоту внутри.

А может, зря я все это?

Так-то его тоже можно понять… Прошлый мой аборт закончился для него…

Боже!

Нет! Нет! Нет!

Отгоняю все тревожные мысли. В этот раз так не будет! Не будет…

Мне просто нужна передышка, а ему — хороший урок, что если он хочет быть со мной, то пусть засунет свой патриархат себе в задницу.

Голос Илоны в гостиной заставляет замереть в ужасе:

— Рамиль, родной мой человек! — громко растягивает слова. — Мира…

А чего я хотела? Тут в каждой дырке камеры и датчики, и еще черт пойми что. Я же не совсем из ума выжила, понимала, что спокойно не уехать.

Не теряя лицо, выхожу из спальни. Натыкаюсь взглядом на охранника, стоящего в дверях. Весь проход собой занял, не пройти, не проехать.

— Мирослава Игоревна, я заметил активность на этаже… — хмурится. — Вы в порядке?

— В полном, — отвечаю ровно, хватая пальто с вешалки. — Мы с Илоной просто решили прогуляться по торговому центру.

Рамиль мрачнеет еще больше. Будто машинально, облокачивается на косяк рукой, преграждая путь.

— Господин Волков не сообщал о ваших планах. Инструкции не менялись.

Я открываю рот, но слова застревают. Злость еще клокочет, но ее перекрывает горечь поражения. Что делать? Драться на него кинуться?

Илона делает шаг вперед, подставляя свой розовый пиджак под его тяжелый взгляд. Ее голос — неожиданно звонкий, почти легкомысленный, но я слышу дрожь, которую она пытается задавить:

— Мире плохо. Ну, знаешь, ее тошнит, голова кружится... Душно ей тут! Врач, тот, который не Светлова, а нормальный, наш знакомый, он сказал — срочно на воздух! Сменить атмосферу! Хоть на пару дней! А Волков... — она делает выразительную гримасу, — ...он же перестраховщик! Он начнет организовывать вертолет, санаторий швейцарский, охрану в три кольца! А ей сейчас плохо! Видишь, какая бледная?

Рамиль снова медленно переводит взгляд на меня. Его карие глаза сканируют мое лицо — да, бледное, с лихорадочным румянцем на скулах от злости и адреналина, с синяками под глазами.

Машинально прижимаю руку к животу — тошнота, гадкая и предательская, подкатывает снова, как будто подтверждая слова Илоны. Я не играю. Мне и правда дурно. От всего.

— Куда вы на самом деле собрались? — Он обращает внимание на сумку возле Илоны..

— В Сочи! — выпаливает подруга. — Там же море, воздух! Мира соскучилась по родным, домик свободный, тихий-тихий! Мы уже билеты взяли! Самолет через... — она бросает взгляд на часы, — ...черт, через два часа уже! Мира чуть не падает, а мы тут торчим! Помоги, а? Пропусти! Пожалуйста-пожалуйста! Он же не узнает сразу! А когда Мире полегчает, она сама ему все объяснит! Он же ее любит, поймет!

Илона так жалобно давит на него, будто знает его тысячу лет. Выплевывает правду прямо в лицо. Я уже мысленно попрощалась с идеей сбежать. Ничего не выйдет. Он на работе. И человеческие чувства атрофированы.

Вижу, как напряглась его челюсть. Он прекрасно понимает, что это самоволка. Понимает, что «плохо» — это лишь часть правды. Понимает, что Влад взорвется. Рамиль рискует. Всем. Работой. Доверием. Возможно, больше чем работой.

Молчание тянется вечность. Он смотрит то на меня, то на Илону, взвешивая. Я вижу борьбу в его глазах — долг против... чего? Жалости? Понимания того, что я действительно на грани? Интересно, наслышан ли он о моем «положении»?

— Билеты точно есть? — наконец глухо спрашивает он.

Илона судорожно роется в кармане, вытаскивает телефон, тычет ему в экран электронными билетами.

— Вот! Видишь? Рейс через два часа пять минут! Мы теряем время, за этими разговорами, — голос Илоны вдруг срывается, становится хриплым, искренним, — Ей… нельзя нервничать, Рамиль.

Он смотрит на билеты. Потом снова на меня. На мою руку, все еще прижатую к животу. На дрожь, которую я не могу скрыть. Его лицо не дрогнуло, но в глазах что-то сломалось. Какая-то внутренняя перегородка.

— Я отвезу, — он произносит хрипло. — Давайте вещи, спускайтесь через пять минут, буду ждать во дворе. По лестнице сможете спуститься?

Едва киваю, не веря своей удаче. Илона уже вручает сумку в руки Рамиля.

— Мы все поняли! Пять минут, лестница, задний двор. Век не забуду тебя!

Охранник исчезает из виду, а я не могу заглушить неприятное чувство тревоги. Не может все быть гладко. Не мог он так просто согласиться обмануть Волкова.

Илона видит мои сомнения, но отступать не решается. Ровно через пять минут, хватает меня под локоть и тащит по лестнице. «Майбах» уже во дворе, запрыгиваем в него на автомате. И я до последнего уверена, что Рамиль нас везет в офис, но мы не поворачиваем на ту улицу, и следующий поворот пропускаем.

Едем в аэропорт? Сомнений не остается.

47

Перестаю нервничать только когда самолет взлетает. Илона тоже заметно расслабляется. Перестала тараторить без умолку. Почти три часа полета — хорошее время чтобы подумать спокойно.

— Я молодец, да? — разваливается на месте подруга. — Даже в спешке сообразила бизнес-класс взять.

Фыркаю. Мне так все равно было, что я и на параплане бы долетела.

— На месте разберемся по деньгам, — произношу ровно. — Сама понимаешь, Волков бы сразу отследил. У меня же и в собственном банке конфиденциальности нет.

— Забей, — отмахивается подруга. — Я же скоро стану пиар-менеджером самой крупной компании в России. Могу позволить.

Поворачиваю голову, не веря своим ушам.

— Правда?

— Конечно, — кивает. — Это же не бумажки из одной стопки в другую перебирать. Конечно, я согласна. Но… Не время об этом думать. Сначала отпуск, море, солнце.

— Ты же в курсе, что там тоже не лето сейчас? — усмехаюсь. — Максимум плюс пятнадцать.

— Ну это лучше, чем московские минус десять, — парирует подруга, но тут же ее лицо становится серьезным. — Ты как?

Прислушиваюсь к ощущениям. Подташнивает, но терпимо. Нервничать и правда нельзя. Срок маленький, опасен даже малейший стресс.

Нет… Тяжело принять еще, что я снова… беременна. Даже слово это выговорить странно. А самое тяжелое, что четкого решения у меня нет.

В прошлый раз я думала только о себе. Мной двигал страх за свое будущее, за ребенка, который родится не в любви, да и еще и нежеланный. А сейчас я думаю совершенно о другом. О Владе, который, наверное, уже узнал, убил Рамиля за помощь и себя заодно.

Может стоило поговорить с ним? Понять его мотивы, его чувства. Хотя я понимаю. Знаю, почему он так сделал, но обида все равно присутствует.

И это чувство неясное… Тоска. Грусть.

Гормоны или же… внутренняя сила тянет меня обратно. Заставляет сомневаться в правильности моего поступка.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — За Рамиля переживаю, он все-таки нам помог, хоть я и до последнего сомневалась, а теперь ему точно влетит и я боюсь представить, учитывая, что Волков в ярости.

Лицо подруги тут же становится каким-то печальным.

— Он знал, на что шел, — выдыхает она. — Конечно, я мастер убеждений, но он и сам понимал, что так будет правильно. Надеюсь, и Волков поймет и все обойдется.

Илона замолкает, уткнувшись в телефон. Я откидываюсь на сиденье, пытаясь расслабиться. Вибрации двигателя, приглушенный гул салона — обычно это успокаивает. Но сегодня тишина между нами кажется громкой, натянутой. Ее слова про Рамиля висят в воздухе колючим облаком.

Он понимал, на что шел. Понимал. А я? Понимала ли я, кого втянула в свою истерику?

Сжимаю подлокотники. Пластик холодный под пальцами. Холодно. Всегда холодно, когда адреналин отступает, оставляя после себя липкую, дрожащую пустоту. В животе — не то чтобы боль, а какая-то ноющая тяжесть.

Неприятное напоминание. О том, что внутри уже не я одна. Что я везу с собой не только обиду, но и крошечную, беззащитную жизнь, которая просто есть, не спрашивая разрешения и не интересуясь нашими взрослыми разборками.

Но как не нервничать?

Мысли скачут, как испуганные зайцы.

Влад... Боже, Влад. Я представляю его лицо, когда он узнал. Не просто злое. Каменное. Белое от бешенства и... страха. Всепоглощающего страха. За меня. За ребенка. Которого он так отчаянно пытался уберечь своим контролем, своей тюрьмой из паровой рыбы и ромашкового чая.

И за которого теперь, возможно, боится в тысячу раз сильнее, потому что я сбежала. Потому что я — идиотка. Снова рискую всем в порыве слепой ярости.

Комок подкатывает к горлу. Я глотаю судорожно, отворачиваюсь к иллюминатору. Внизу — бескрайнее одеяло серых облаков. Ничего не видно. Как в моей голове. Туман.

И где-то там, внизу, в этой серости, он. Один. С его кошмарами, его чувством вины за прошлое, его новым, еще большим ужасом за будущее. И с яростью на меня. Запредельной.

«Он же с ума сойдет!» — слова Илоны врезаются в память. Да. Сойдет. И я сама его туда загнала. Своим побегом. Своим недоверием. Своей неспособностью просто... поговорить. Понять.

Моя рука сама, без приказа, опускается на живот. Легко, почти невесомо. Скрыто складками свитера. Ничего не чувствуется. Никакого движения. Рано еще. Только тепло собственной ладони. И эта странная, щемящая тяжесть внутри. Тяжесть ответственности. Не только за себя. За то, что растет во мне. Незапланированное. Неожиданное. Страшное.

И... желанное?

Вопрос обжигает изнутри. Я резко отдергиваю руку, как от огня. Нет. Я не знаю. Не знаю, чего хочу. Не знаю, что делать. Я знаю только, что злость уходит, как вода в песок. Остается холод. И щемящая, глупая, невыносимая... тоска.

Тоска по нему.

По его твердым рукам, которые могли быть и клеткой, и опорой. По его взгляду, тяжелому, изучающему, в котором иногда, очень редко, мелькало что-то беззащитное. По запаху его кожи, чистому, без одеколона. По тому самому какао с веточкой мяты…

Боже. Я скучаю по нему. Прямо сейчас, сидя в этом уносящем меня прочь самолете, я скучаю по человеку, которого только что назвала сволочью и от которого сбежала, как от чумы.

Илона тихонько посапывает рядом, уставшая от переживаний. Я закрываю глаза, прижимаюсь лбом к прохладному пластику иллюминатора. Облака за стеклом плывут медленно, бесцельно. Как и я.

Улечу. Приземлюсь. А дальше что? Солнце? Море? Воздух? Родители, которые, мягко говоря, будут в шоке от неожиданного приезда? Пустота. Этот камень на душе. И этот тихий, настойчивый вопрос, от которого не спрятаться ни в Сочи, ни на краю света:

Что делать-то?

***

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После посадки сразу же включаю телефон. Тишина. Непривычная, горькая и пугающая до чертиков. Дремота Илоне придала еще больше сил. Она оперативно руководит процессом и мной заодно, пока я глубоко в своих раздумьях.

Сочи… Никогда здесь не была, но воздух, который я вдыхаю, спускаясь по трапу, очень нравится. Вдыхаю полной грудью, закидывая на плечо, ненужное здесь, пальто.

— Мира… — шепчет Илона, хватая меня за предплечье. — Это за нами?

Смотрю в ту сторону, куда она кивает. В нескольких метрах от самолета припаркованы две машины. Три мужчины в строгих черных костюмах, ожидающе впились в нас взглядами.

Сердце пропускает удар, когда один из них направляется к нам.

— Госпожа Ильинская? — Голос низкий, ровный, без единой эмоции. — Нам приказано сопроводить вас.

Пытаюсь выглядеть спокойно, несмотря на то, что с ума схожу внутри.

— Кто приказал? — Звучит мой вопрос резче, чем хотелось. Я и так знаю ответ.

— Господин Волков, — подтверждает он, не моргнув. — Пожалуйста, проходите. Ваш багаж погрузят.

Мужчина протягивает руку Илоне за сумкой. Та вцепилась в нее так, что костяшки побелели. Ждет моего ответа.

— Он… передал что-нибудь? — вырывается у меня. Голос предательски дрогнул.

Записку? Хоть слово? Объяснение? Оправдание? Проклятие? Хоть что-нибудь, чтобы я могла хоть какое-то представление иметь о том, что нас ждет.

Мужчина с квадратной челюстью смотрит мне прямо в глаза. Его взгляд пуст и непроницаем.

— Нет, — произносит он четко. — Только распоряжение обеспечить вашу безопасность и доставку до места назначения. Коттедж ваших родителей. Пожалуйста.

Нет.

Одно короткое слово. Оно падает, как камень, в ту зияющую пустоту внутри, которая осталась после злости.

Ни слова. Только приказ. Только контроль. Только эти черные машины, эти безликие охранники. Как будто ничего и не случилось. Как будто я — ценный груз, который потеряли и теперь возвращают на склад. Под усиленную охрану.

Илона тихо ахает рядом, ее хватка ослабевает. Она смотрит то на меня, то на машины, растерянность смешивается с тревогой на ее лице.

— Мира… — шепчет она. — Может… Может, послушаемся? Тебе бы отдохнуть уже…

Глотаю комок горечи, смешанной с новой волной тошноты. Смотрю на черный лак машины, в которой мне предстоит ехать. На тюрьму на колесах. Он выиграл этот раунд. Даже не вступив в бой. Просто протянул руку через полстраны и схватил. Снова.

— Хорошо, — срывается с моих губ. Голос чужой, плоский. — Поехали.

Илона выдыхает с облегчением, но в ее глазах читается понимание — это не конец. Это лишь переезд из одной золотой клетки в другую. Возможно, с видом на море, но клетка.

Мужчина открывает дверь. Я скольжу внутрь. Кожа сиденья холодная. Запах — дорогой кожи и чего-то стерильного. Чужого. Илона плюхается рядом, нервно теребя ремень безопасности. Двери захлопываются с глухим, окончательным звуком. Машина трогается плавно, бесшумно.

За окном мелькают пальмы, белые фасады, синева моря вдали. Сочи. Красиво, тепло, но некомфортно. Я смотрю, не видя. Не могу понять, на что я надеялась?

Что он телепортируется и будет умолять о прощении? Это реальный мир, где Волков… баран упертый, даже когда боится. А может, и не боится уже. Терпение лопнуло и все кончилось, а новая охрана — это просто… благородный жест.

Сжимаю телефон в руке, борясь с желанием высказать ему все самой. Вывалить на него всю обиду и злость.

Может, так уже легче станет? Я ведь потешила свое рвение сбежать. Вот я здесь. Что теперь-то мне нужно? Почему гложет изнутри вина? Сомнения?

Совесть, которая за годы уже атрофировалась, или новая жизнь во мне захватила разум?

Машина скользит по извилистой дороге, взбирающейся в горы. Запах хвои и моря смешивается с дорогой кожей салона, создавая странный, чужеродный коктейль. Илона нервно барабанит пальцами по колену, ее взгляд прилип к окну.

Вот и он — родительский коттедж. Все как на фото в маминых восторженных сообщениях. В реальности он… довольно большой. Белоснежный, с массивными деревянными балками и панорамными окнами, за которыми угадывается синева моря неподалеку. Красиво и не выглядит вызывающе.

— Ну что ж, — Илона выдыхает, распахивая дверь машины, пока охранник только подходит. — Добро пожаловать в пятизвездочный бункер. Пять минут ходьбы до пляжа, включены в стоимость содержания под стражей.

Она пытается шутить, но голос звучит напряженно.

Я лишь мычу что-то невнятное, выкарабкиваясь наружу. Воздух действительно другой — мягче, влажнее, пахнет сосной и какой-то южной травой.

Один из охранников протягивает Илоне нашу бедняцкую сумку. Боюсь представить, что она туда положила на суете.

Мужчина с квадратной челюстью — кажется, он старший — делает едва заметный жест.

— Мирослава Игоревна, мы к вашим услугам на время вашего пребывания в Сочи. Возьмите вот это.

Его тон бесстрастен, как диктофон. Протягивает мне какой-то маленький пультик с одной единственной кнопкой. Переглядываемся с Илоной и понимаем, что шутка у нас одна в голове.

— Это сигнальное устройство. Если вам что-то понадобится, просто нажмите кнопку. Господин Волков просил обеспечить ваш полный покой, поэтому мы не будем вас сопровождать без вашего желания.

«Просил». Как будто это просьба, а не приказ, отчеканенный сталью. Я киваю, не глядя на него. Слов нет. Только та же ледяная пустота.

Он отдает честь — странный, отрывистый жест — и они уезжают на своих черных машинах, бесшумно растворившись в зелени серпантина. Остаемся вдвоем с Илоной на шикарной, выложенной камнем площадке перед домом. Тишину лишь нарушает успокаивающий шум прибоя и крик чаек вдали.

— Ну… — Илона подхватывает сумку. — С роботами на пульте управления разобрались, теперь пошли напугаем твоих стариков.

Ее попытка разрядить обстановку падает в пустоту. Делаю шаг по лестнице, и в этот момент распахивается парадная дверь. На пороге застыли две фигуры.

Мама в домашних брюках и ярком шелковом халате, папа — в свитере и с газетой в руке. Их лица — чистый шок. Глаза вылезают из орбит. Рот у мамы открыт в немом вопросе. Выглядят так, будто видят призраков. Или инопланетян, материализовавшихся на их пороге.

— Мирочка?! — Мама первой обретает дар речи. Ее голос — высокий визг недоумения. Она делает шаг вперед, спотыкаясь. — Что?! Как?! Ты же… ты же несколько часов назад была в Москве… У Волкова! По видео! И ничего не сказала?

Папа медленно опускает газету. Его взгляд скачет от меня к Илоне.

— Мирослава? — его голос хриплый от изумления. — Объяснись. Что происходит? Где…

Он осекается, его взгляд становится пристальным, проницаемым.

— …Владислав не с тобой?

Этот вопрос, простой и логичный для них, бьет как ножом. Стою, чувствуя, как земля уходит из-под ног не метафорически. Адреналин окончательно сдал. Осталась только жуткая усталость, тошнота и эта давящая пустота. Илона сжимает мою руку, как якорь.

— Валерия Михайловна, Игорь Степанович, — начинает она чересчур бодро. — Сюрприз! Мы с Мирой решили вырваться к вам. А не сказали, потому что эффект неожиданности — это наша фишка.

Пытаюсь улыбнуться в подтверждение слов Илоны. Получается жалкая гримаса.

Мама уже рядом. Ее руки хватаются за мои плечи, сканируют мое лицо. Ее взгляд — не просто удивленный. Он испуганный. Она видит все: мою мертвенную бледность, синяки под глазами, трясущиеся руки.

— Мирочка, родная, что случилось? — ее голос дрожит. — Ты больна? Почему ты такая бледная?

Папа подходит ближе. Его взгляд тяжелый, аналитический. Он видит больше мамы. Видит Илону, которая не может скрыть тревогу. Видит мою попытку отвести глаза. Как бы не пристал с вопросами о работе, я не вынесу.

— Зайдем внутрь, — говорит он резко, властно. — Быстро. Илона, милая, проходи.

Он делает жест к двери. Вижу, как недовольно он оглядывает одну единственную сумку. Конечно, не выглядит это все как сюрприз. Особенно мое предательское состояние, как будто я убегаю от властей.

Мама обнимает меня, ведет к дому. Ее руки теплые, дрожащие. Запах ее духов — родной и удушающий. Папа идет сзади. Я чувствую его взгляд на затылке. Вопрошающий. Требующий ответов. Ответов, которых у меня нет. Только хаос. Только страх. И этот вопрос, который теперь звучит и в их глазах.

А я даже не знаю, с чего начать. И как скрыть ту часть горькой правды, глядя им в глаза?

Дверь дома закрывается за нами с тихим щелчком. Тепло, уют, запах кофе и выпечки. И абсолютная, оглушительная тишина, в которой мой внутренний крик звучит громче сирен.

48

Тепло. И не только от щедрого сочинского солнца, пробивающегося сквозь высокие окна гостиной. Оно исходит от маминых объятий, от папиного тяжелого, но пока молчаливого взгляда, от самой атмосферы этого просторного, светлого дома.

Мама уже мчит на кухню, бормоча что-то про «голодных пташек» и «долгий перелет»

— Ну что, девчонки, покажу вам ваши апартаменты, — мама возвращается, смахивая мнимое пятнышко с шелкового халата.

Ее голос намеренно бодр, но в глазах все еще плавают вопросы. Большие, неудобные вопросы.

— Второй этаж, вид на море. Две спальни рядом, для удобства. — Она бросает вопросительный взгляд на Илону.

Илона, мастер импровизации, тут же подхватывает:

— Ага, теть Лер! Спасибо вам. Но мы можем и в одной спать. Все-таки год на одной шконке в Лондоне провели!

Мама фыркает, но улыбается. Слегка. Она ведет нас по широкой лестнице наверх. Папа следует за нами чуть поодаль, его молчание — как гул перед грозой.

Дом действительно роскошный, но без вычурности. Много дерева, камня, света. На стенах куча фотографий в рамках. В основном семейные, мои из детства и юности. С выпускных. Даже те, которые я отправляла матери из Лондона, тоже распечатаны.

Всматриваюсь в каждую, чувствуя какую-то теплую ностальгию, которая пощипывает глаза.

— Вот твоя, Мирочка, — мама распахивает дверь в просторную, светлую комнату, с огромной кроватью и своим выходом на балкон. — А рядом — Илоны. Санузел общий, тут между ними. Все необходимое есть. Отдыхайте, переодевайтесь. Обед через полчасика, ладно?

Она исчезает так же стремительно, как появилась, вихрем устремляясь обратно на кухню, откуда уже доносится соблазнительный аромат чего-то жарящегося.

Мы остаемся втроем на просторной площадке второго этажа. Папа задерживается, его взгляд скользит по мне, оценивающе, потом останавливается на подруге.

— Илона, — его голос низкий, спокойный, но в нем звучит сталь. — Пока Мирослава приходит в себя… Расскажи, как там в Лондоне? Мирослава рассказывала, что ты начала там блогерскую деятельность?

Отвлекающий маневр. И проверка.

Илона бросает на меня быстрый взгляд.

— О, Игорь Степанович, чем-то нужно было зарабатывать на жизнь, пока Мирослава грызет гранит науки, но это в прошлом. Я вернулась на родину окончательно. И теперь…

Подруга снова смотрит на меня, будто спрашивая разрешения. Я киваю и начинаю сама:

— Я предложила Илоне должность пиар-менеджера, вместо Сидоровой.

Отец хмурится и согласно кивает.

— Давно я эту сплетницу чертову хотел уволить, — чеканит. — Все руки не доходили. Ладно, обсудим за ужином положение дел. Распаковывайтесь, не буду мешать.

Я затаскиваю нашу жалкую сумку в свою комнату, закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Тишина. Только шум прибоя, доносящийся сюда, даже сквозь стекло. Глубокая дрожь, которую я сдерживала с аэропорта, наконец прокатывается по телу. Не от холода. От сброшенного напряжения. От страха перед отцом.

— Илон, — выдыхаю я. — Спасибо. Ты… ты просто не представляешь.

— Представляю, — она плюхается на огромную кровать, утопая в покрывале. — Твой папа — это что-то. Он так смотрит, будто рентгеном просвечивает.

— Слушай, главное, — я сажусь рядом, понижая голос до шепота, хотя знаю, что нас никто не слышит. — Ни слова родителям о… о Мироновых. О том, что Джеймс… О том, что вообще происходило. Даже что угроза снята. Ни-че-го. Они не должны знать, через что мы прошли. Им… им и так хватит переживаний.

Мои пальцы бессознательно сжимают край покрывала. Мысль о том, чтобы объяснить родителям весь этот кошмар — слежку, предательство, СИЗО, обморок — вызывает новую волну тошноты. Они видят меня «уставшей» и «бледной». Этого пока достаточно.

Илона кладет свою руку поверх моей. Ее пальцы теплые, твердые.

— Спокойно, капитан. Молчок. Я же не дура. Для них мы — две уставшие девчонки, одна из которых — ответственная бизнес-леди, свалившиеся на море отдохнуть от дедлайнов и злых акционеров. Точка. — Она подмигивает. — Хотя злой акционер номер один, похоже, капитулировал.

Мысль о Владе, о его молчании, о том, что он сейчас делает, снова сжимает горло. Я отгоняю ее. Не сейчас. Сейчас — передышка.

— Ладно, давай смотреть, что ты нам в этой сумке жизни напасла, — пытаюсь перевести дух и тему, расстегивая молнию перекошенной дорожной сумки.

То, что мы видим, заставляет нас сначала замереть, а потом фыркнуть одновременно. Илона, в своей вечной спешке и панике, набрала…

— Это… три вечерних платья? — Достаю скомканные между собой вещи.

— Ну, мало ли! — защищается Илона. — Вдруг праздник какой!

— А это? Мои домашние тапочки… в виде уток? Илон, серьезно?

— Они же уютные! И смешные! Поднимают настроение! Я вообще-то для этого тебе их и подарила!

— Кетчуп? Крекеры? Кристалл какой-то? Откуда?!

— Кристалл энергии! Он в кармане завалялся у меня. А крекеры с кетчупом… на тумбочке лежали, я думала это твой ежедневный перекус… теперь, — Илона хохочет, валяясь на кровати. — Ой, а вот носки твои! Теплые!

— Так это я у Волкова взяла!

Мы перебираем этот абсурдный набор, и смех, сначала нервный, потом все более искренний, заполняет комнату. Это истерика, конечно. Но и лекарство. Каждая нелепая вещь из сумки — как глоток воздуха, возвращающий к чему-то нормальному, глупому, человеческому.

— Ладно, гений логистики, — вытираю слезы. — Давай что-нибудь адекватное на себя натягивать, а то мама скоро орудие массового поражения из своих пирожков запустит.

Мы копаемся в сумке, выуживая более-менее приличные вещи. Я натягиваю мягкие леггинсы и просторный свитер — ничего лишнего, только комфорт. Илона преображается в одно из платьев, розовое и струящееся, утверждая, что «отпускной гламур никто не отменял».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Спускаемся вниз. Просторная столовая с огромным деревянным столом, уже ломящимся от яств. Мама ставит последнее блюдо — дымящуюся сковороду с чем-то невероятно аппетитным. Папа сидит во главе стола, отложив газету. Его взгляд, когда мы входим, менее пристальный, более… усталый. И смирившийся. На время.

— Садитесь, садитесь, родные! — мама суетится. — Мирочка, садись вот тут, на солнышко! Илона, рядом! Кушайте, пока горячее! Ой, без предупреждения приехали и я ничего не успеваю!

Я сажусь, ловя ее обеспокоенный взгляд. Вижу папины вопросы, спрятанные за маской дежурного интереса к погоде и дому. Вижу Илону, которая уже вовсю восхищается пирогами и наливает себе компот. Вижу этот стол — островок нормальности, тепла, семьи.

И делаю глубокий вдох. Выдох. Пытаюсь расслабить плечи, которые все еще сведены в комок напряжения.

— Спасибо, мам, — говорю я, и мой голос звучит спокойнее, чем я ожидала.

Натягиваю улыбку. Не идеальную, но искреннюю в своем намерении их успокоить.

— Я скучала по твоим золотым кулинарным рукам. Пахнет — вообще космос. — Беру ложку. — Я… правда очень соскучилась по вам. И просто… выдохнуть. Отвлечься от всех этих бесконечных отчетов и совещаний.

Накладываю себе салат. Рука дрожит еле заметно.

— Влад… он знает, что я здесь. Все под контролем. Не волнуйтесь вы так, правда. Просто… мне очень нужен был этот перерыв. Солнце, море, вы…

Смотрю на них обоих. На маму, которая замерла с салфеткой в руке. На папу, который внимательно слушает, отложив вилку.

— Все хорошо. Я… я уже лучше. Гораздо лучше. Просто устала. А тут… — делаю жест вокруг, — … тут просто рай.

Мама смахивает внезапно навернувшуюся слезу и суетливо хватается за салатник.

— Ну конечно, родная! Конечно, отдохни! Кушай! Набирайся сил! Все наладится! — Ее голос дрожит от эмоций, но в нем слышится и облегчение. Она хочет верить.

Папа медленно кивает. Его взгляд смягчается на долю секунды.

— Главное — здоровье, Мирослава, — произносит он весомо. — Остальное приложится.

Он берет свою вилку, и это как сигнал. Напряжение в воздухе слегка спадает.

Илона оживленно рассказывает какую-то нелепую историю из Лондона, мама поддакивает, подкладывая мне еды. Я ем. Маленькими кусочками. Стараюсь улыбаться. Стараюсь выглядеть спокойной. Стараюсь убедить их… и себя… что этот не побег, не начало катастрофы, а просто пауза. Передышка.

Отец не теряет возможности расспрашивать о делах в компании. Говорю расслабленно, уверенно о предстоящих переменах, которые есть у меня в планах после праздников. Избегаю любых намеков на мошенничество и потери, стараясь говорить только о поверхностных делах.

Мама — мой спасательный круг. Предлагает переместиться на террасу, посмотреть закат и выпить чаю за «девчачьими» беседами. Илона ретируется в спальню под предлогом усталости, а отец устраивается в гостиной с газетой.

Усаживаюсь на плетеные качели, укутавшись в мягкий плед. Мама садится рядом, прижимая меня к себе в теплые, нежные объятия.

— Я же не просто так переживаю, — начинает она тихо, немного раскачивая качелю, как колыбельную. — Все это выглядит очень странно. Днем ты заявляешь, что ты у Влада, а к вечеру, приезжаешь сюда. Сердце у меня за тебя неспокойно.

Тепло ее тела, знакомый запах духов — что-то цветочное, слишком сладкое, но ее — обволакивает меня и не раздражает. Качели плавно покачиваются под нашим весом. Шум прибоя снизу — ровный, гипнотизирующий фон к ее тихому голосу. Ее слова — не упрек. Они — открытая рана ее тревоги.

Я замираю. Всё внутри сжимается. Знает. Чувствует. Материнское чутье — штука коварная. Я прячу лицо в складках пледа. Ткань мягкая, но кажется колючей.

— Мам, — голос предательски срывается. Я заставляю себя сделать глоток воздуха. Теплого, соленого. — Все… все нормально. Правда. Просто… — Ищу слова. Ложь давит на язык, как свинец. — Просто было тяжело. Очень. Работа, этот… вечный стресс. Влад… он просто переживает. Чуть больше, чем нужно. Заботливый, знаешь ли. Гипер… гиперопека.

Леденящие пальцы тошноты снова сжимают горло. Я глотаю судорожно. Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.

— Он же меня любит, — выдыхаю я, и это — единственная чистая правда за весь вечер. Голос звучит хрипло, сдавленно. — Любит до… до чертиков. Иногда это душит. Вот я и… сбежала. Ненадолго. Перевести дух. Без его вечных «нельзя», «осторожно», «ты уверена?». Он знает, где я. Он… не против. Просто дал мне пространство.

Ложь течет гладко, как отработанная роль. Но сердце колотится где-то в горле.

Мама молчит. Ее рука продолжает ритмично гладить мою спину через плед. Но я чувствую напряжение в ее пальцах. Чувствую, как она вслушивается в каждую мою интонацию, ловит каждую микроскопическую дрожь.

— Мирочка, — ее голос тише шелеста листьев за окном. — Я же твоя мать. Я видела твои глаза, когда ты стояла на пороге. Видела, как ты дрожишь. Эту сумку… Одну на двоих. Это не просто усталость. И не просто гиперопека мужа. — Она делает паузу. Гул прибоя заполняет тягостную тишину. — Неужели он опять обижает тебя?

Я резко откидываюсь, вырываясь из ее объятий. Смотрю на нее. В полумраке заката ее лицо кажется осунувшимся, глаза огромными и бездонно печальными.

— Нет! Мам, нет!

Голос звучит резче, чем нужно. Почти истерично. Я ловлю себя, сжимаю кулаки под пледом.

Спокойно.

— Это… я. Я сама. Я довела себя. До ручки. Из-за работы. Из-за… из-за всего. А он… он просто пытался помочь. Как умел. — В глазах печет. Я отворачиваюсь к темнеющему морю. Синева сливается с фиолетом сумерек. — И я… я так его напугала своим побегом. Напугала до чертиков. Теперь он… молчит.

Последние слова — шепот. Признание, вырвавшееся помимо воли.

Мама снова молчит. Долго. Потом ее рука осторожно ложится поверх моих сведенных судорогой пальцев под пледом. Ее ладонь теплая, шершавая от хозяйственных хлопот.

— Любовь… — она начинает медленно, подбирая слова, — она разная бывает, доченька. То она греет, как солнце. То ломает, как буря. А иногда… — ее пальцы слегка сжимают мои, — …как слишком тесная клетка для птицы, которая хочет лететь, но боится высоты. И не знает, чего хочет на самом деле.

Она вздыхает. Глубоко.

— Ты… ты хочешь этого ребенка, Мирочка?

Вопрос обрушивается, как удар обухом. Воздух вышибает из легких. Я не могу дышать. Не могу пошевелиться.

Как она?! Откуда?! Я уставилась на нее. Глаза расширены от чистого, животного ужаса. Во рту пересохло.

— Я… я… — пытаюсь что-то выдавить, но язык не слушается. Только сердце колотится, бешено, гулко, прямо в ушах.

Предательница! Илона… нет, она бы не… Но как?!

— Не смотри так, — мама гладит мою руку, ее голос вдруг невероятно усталый и мудрый. — Я же родила тебя. Носила. Знаю этот взгляд. Эту… бледность. Эту странную усталость, которая не от дел. И эту тошноту, которую ты пытаешься скрыть за каждым глотком воды.

Ее глаза блестят в сумерках. Не от слез. От понимания. Глубокого, бездонного.

— Это… это не от него? Не от Влада? От англичанина твоего? Поэтому ты бежишь?

И тут меня будто током прошибает. Я не могу кивнуть. Не могу отрицать. Я просто сижу, парализованная, глядя на нее, и чувствую, как по щекам текут горячие, беззвучные слезы. Предательские. Ответные.

— От Влада, мам, — выдавливаю, пока она не напридумывала себе ужасов.

Ее рука сжимает мою сильнее, и доля облегчения просвечивается в ее напряженном взгляде.

— Милая моя, — шепчет она, и в ее голосе нет осуждения. Только бесконечная, щемящая нежность и горечь. — Это… это не иначе как второй шанс. И что же ты собираешься делать?

— Он узнал первый и ничего мне не сказал, — шмыгаю носом. — Устроил цирк с купленными врачами и диетами. Знаю, что доверия ко мне нет, но… Просто меня это обидело. Раз мы начали заново, то и проблемы должны решать вместе, а не как раньше.

Мама долго молчит. Потом ее пальцы снова слегка сжимают мои.

— Может ты и права, но… — Ее свободная рука ложится мне на живот, невесомо, мягко. — Ты испытываешь стресс от этого. И он тоже. Только его страх сильнее твоего лишь по одной причине: он знает, что только от тебя зависит жизнь этого беззащитного создания. Ты выбрала обиду, вместо открытого разговора с ним. Не ругани, а компромисса, какой-то договоренности. Прежде чем винить его, тебе стоит начать думать не только о себе, если ты, конечно, не собираешься снова…

— Аборта не будет, — обрываю ее. Четко и ясно, удивленная своим же решением. — Я хочу этого ребенка.

Мама наклоняется, целует меня в висок. Ее губы теплые, чуть шершавые.

— Тогда оставайся здесь, сколько душе угодно. Набирайся сил, дыши чистым воздухом. Вам обоим будет полезно.

Она берет со столика теплую чашку с чаем и протягивает ее мне. На улице похолодало с заходом солнца, но мне тепло. От этого разговора, от мудрой маминой поддержки и от того, что хотя-бы страх беременности притупился.

— Отдыхай и ни о чем не думай, но… и Влада не держи в неведении, — продолжает мама. — Хотя бы просто напиши короткое смс, что не собираешься делать то, чего он так боится. Сама знаешь, что для ребенка отец важен не меньше матери.

Слова матери про англичанина натолкнули меня на одну единственную мысль: я-то точно знаю правду, а уверен ли Влад, что это его ребенок? Может, все его внутренние терзания далеко не по поводу аборта?

49

Короткое смс…

Из моих коротких смс уже можно было поэму сложить, если бы я их отправляла.

Всю ночь и следующее утро я никак не могу собрать мысли в кучу и хоть как-то начать разговор с Владом. Даже просто успокоить его не могу, потому что во мне закрались сомнения по поводу его уверенности в том, что это его ребенок.

Даже зная точный срок, он же не может быть уверенным, что у нас с Александром ничего не было. И надо бы написать, сказать, предупредить, успокоить.

Но не могу.

На часах семь утра, а я уже на ногах. Да и толком не спала. Новое место — снова приходится привыкать. Валяюсь на качелях, напитываясь морским воздухом.

Телефон уже прилип к руке. Молчит.

И бесит.

Все бесит.

Воздух влажный, прохладный, пахнет сосной и солью. Должна бы наслаждаться. Дышу глубоко, как советовала мама. Но вместо покоя — эта каменная глыба в груди.

Напиши ему. Просто напиши:

«Все в порядке»

Пальцы скользят по стеклу. Набираю:

«Влад…»

Стираю.

Снова:

«Привет…»

Стираю.

«Слушай...»

Удалить.

Черт. Черт!

Ком подкатывает к горлу. Горячий, колючий. Глотаю судорожно. Не сейчас. Пожалуйста.

Надо написать. Надо сказать.

«Аборта не будет. Ребенок твой. С Александром ничего не было.»

Просто. Ясно. Факты. Разрубить этот гордиев узел его возможных кошмаров. Успокоить этого упрямого, испуганного до смерти барана.

Бесит. Все бесит. Эти качели. Этот слишком громкий шум прибоя. Эта розовая полоска зари на горизонте — как насмешка.

«Новый день, Мира! Новые возможности!»

Отвали.

И этот телефон. Этот немой, бесполезный, тупой кусок пластика!

Я поднимаю его. Снова. Экран светится тускло в предрассветной синеве. Пусто. Ни одного проклятого уведомления. Ни точки. Ни звука. Ничего. Как будто я в вакууме. Как будто связи не существует. Как будто он… стер меня.

Ярость. Густая, черная, знакомая. Поднимается из живота, сжигая все на пути. Тоску. Сомнения. Страх. Сжигает дотла. Оставляет только чистый, обжигающий гнев.

Пальцы сами летят по клавишам. Рвут стекло. Не думаю. Не взвешиваю слова. Просто выплескиваю то, что клокочет внутри, прямо в этот немой экран. Одним движением. Одним резким нажатием.

«Аборта не будет. И если вдруг тебя одолевают сомнения, он ТВОЙ!»

Смотрю на сообщение. Грубо. Резко. Без знаков препинания. Как удар. Как пощёчина через километры. Идеально.

Больше ни слова. Ни объяснений. Ни оправданий. Пусть подавится.

Отправила. И отключила. Батарея и так на нуле. Пусть теперь он помолчит в пустоту.

Бросаю телефон рядом на холодное плетеное сиденье. Он глухо стучит по ротангу.

Закидываю голову на спинку качелей, закрываю глаза.

Тишина после отправки. Не облегчение. Взрывная волна гнева схлынула, оставив после себя… что? Пустоту? Стыд? Ожидание?

Хрен его знает. Просто сижу. Смотрю, как розовая полоска на горизонте расползается, грязнит небо бледно-оранжевым. Воздух все такой же — соленый, липкий, но уже пробирает утренней сыростью до костей. Мурашки по коже. По телу мелкая дрожь — то ли от холода, то ли от адреналинового отката.

Щелчок. Стеклянная дверь на террасу. Мама. В том же шелковом халате, волосы всклокочены, лицо — сплошная тревога. Глаза вытаращены.

— Мирочка?! Что ты делаешь?!

Голос срывается на визг. Она распахивает дверь, и волна теплого воздуха из дома бьет мне навстречу.

— Одурела?! На улице же роса! Холодно! Тебе же нельзя!

Она уже рядом, ее руки — теплые печки — хватают мои ледяные пальцы.

— Ледяная вся! Боже мой! Ну-ка быстро домой! Сию секунду!

Она тянет меня за руку, как непослушного ребенка. Я плетусь за ней, ноги ватные. Телефон так и остался лежать на качелях.

Плевать. Пусть пропитается этой проклятой утренней сыростью.

— Мам, я в порядке, — бормочу автоматически, пока она закутывает меня в огромный, пушистый плед, пахнущий стиральным порошком и родительским домом.

— Сумасшедшая! — Она фыркает, ведет меня к дивану в гостиной, усаживает, подоткнув плед со всех сторон. — Сидишь на холоде, дрожишь вся! В твоем положении! Это безответственно!

Ее руки суетливо ощупывают мой лоб, щеки.

— Боже, какая холодная! И бледная… как мел. Глаза… как у затравленной зверушки.

Она садится рядом, прижимает к себе. Ее сердце колотится часто-часто, как птичка в клетке, прямо у меня под ухом. Тепло от нее почти физически льется, но внутри меня все равно — лед.

— Надо сходить к врачу, Мирочка, — говорит она тихо, но очень настойчиво, гладя меня по спине через плед. — К нашей Анжелике. Я ее уже предупредила. Просто осмотр, для моего спокойствия. И для твоего тоже. Знаю, знаю, ты говорила, что в Москве врачи смотрели. Но здесь воздух другой, акклиматизация, стресс от перелета, от… всего. Для малыша перестраховаться.

Она избегает произносить его имя, но оно висит в воздухе.

А «малыш». Слово режет. Так просто. Так… обыденно. А у меня внутри война. Я только что швырнула в пространство гневную смску его отцу. А теперь сижу, как кукла, и меня ведут к врачу. Сюр.

— Мам, не надо, — пытаюсь сопротивляться, но голос слабый, сиплый. — Встану на учёт в Москве.

— Нет!

Ее голос вдруг стальной. Редко она так.

— Нет, Мирослава. Тебе обязательно нужно после перелета убедиться, что все в порядке. И разве тебе самой не интересно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она встает, решительно.

— Идем выпьем чаю и будем собираться. Илона дрыхнет?

— Наверное, — мямлю.

— Ладно, пусть отдыхает, — вздыхает она и исчезает на кухне.

***

Клиника. Анжелика — высокая, прямая, молоденькая брюнетка. Наверное, поэтому мама ее называет только по имени.

Фея-аист в белом халате вежливо, но твердо отшивает маму насчет УЗИ:

«Рано, неинформативно, покой важнее».

Просто осматривает. Слушает. Измеряет давление, которое снова чуть понижено, но в пределах допустимого. Назначает анализы. Смотрит мне в глаза, будто читает мысли.

— Бледность, дрожь, напряжение... Главный враг — стресс, Мирослава. Чай с мятой, постель, ноль нервов. Договорились?

Мама покорно кивает. А я чувствую... странное облегчение: увидеть «это» сейчас — слишком. Слишком реально.

Врач выписывает травяные капли «только если припрёт» и повторяет заклинание про покой.

Рекомендации встать на учёт, пролетают мимо меня. Не здесь. Головой я понимаю, что в Сочи я временно, поэтому думаю, что если повременю, ничего страшного не произойдет.

Дома мама, вооружившись термосом чая и новым, еще более пушистым пледом, усаживает меня на залитую солнцем террасу.

— Дыши, родная! Видишь, как красиво?

Вижу. Море. Небо. Пальмы. Открытка. Пустая. Сижу, как приговоренная к блаженству, и туплю в одну точку.

Сверху — конский топот. Илона несется. Мой розовый струящийся халат, мои утко-тапочки. Вид — сонное цунами.

— Мрак! — объявляет на весь двор, зевая. — Который час? Десять?! Мира, ты псих? Сидишь тут как памятник? О, привет, теть Лер!

Мама смотрит на нас обеих, лицо — шедевр. Будто двух психбольных взяла на передержку.

Илона плюхается рядом, отвоевывая половину пледа.

— Так, о чем речь? К врачу съездили? И что?

Я мычу что-то про «покой».

Илона хватает мой недопитый чай.

— Покой? Серьезно? Мы же в Сочи! Пляж! Мужики в плавках!

Она ловит мамин предупредительный взгляд и мой «убийственный».

— Ладно, ладно... Вы правы. Зима же. Тогда тихий час — активирован.

Замечает мой телефон, лежащий на столике экраном вниз. Ее взгляд становится осторожнее.

— Есть московские вести?

Я качаю головой. Она хмурится.

— Козел.

Бодрость фальшивая. Вижу, как ее пальцы сами тянутся к ее телефону.

Проверить Рамиля? Узнать, жив ли? Не попал ли под раздачу из-за нашего побега?

Мысль кольнула и меня. Еще один груз вины. Илона ловит мой взгляд, краснеет, отдергивает руку.

— Ладно, расскажу-ка я тебе, как я однажды…

Она запускает какую-то нелепую историю, явно притянутую за уши, чтобы отвлечь. Я киваю. Улыбаюсь криво. Телефон на столе давит на сознание.

В обед мама выдает кулинарный подвиг. Паровая рыба… Какая ирония! Салат, пирог с вишней.

— Кушай, Мирочка! Для малыша!

Ем. Маленькими кусочками. Пытаюсь не думать, что Влад получил мою «весточку».

Чем он вообще так занят? Просто продолжает работать, как ни в чем не бывало?

Илона жует, поглядывая то на меня, то на свой молчащий телефон.

Рамиль. Опять Рамиль.

Отец необычайно молчалив сегодня. Хмуро ковыряет рыбу. Его взвешивающий взгляд — физическое давление. Вопросы висят в воздухе. Но мамин приказ: «Покой!» — висит тяжелее.

После обеда — священный «тихий час». Мама укладывает меня на диван.

— Спи! Или просто полежи с закрытыми глазами.

Спать не хочется. Илона, поначалу вертящаяся рядом, тихо линяет «на разведку с боем» — купить воды, говорит.

Мама уходит «проветриться», а когда возвращается, пахнет табаком. Бывает.

Отец копается в саду. Я одна. С тиканьем напольных часов. С гулом холодильника. С этим немым кирпичом на животе. Беру его, включаю. Яркий свет экрана слепит.

Все ещё тишина. Бесит так, что хочется запустить телефон в стену. Швыряю его обратно на диван. Переворачиваюсь на бок. Уставившись в стену. Слушаю, как часы отсчитывают время моего ожидания и вины.

Илона возвращается, пахнущая солнцем, морем и… мороженым.

— Там не так людно, как я ожидала! Музыка, девчонки! Эх, Мир, ну когда тебя расконсервируют?

Мама, вдохновленная «проветриванием», решает, что «свежий воздух целебен».

Под усиленным эскортом — мама с пледом наготове, Илона с зонтом «от вредных лучей» — меня выводят на короткий променад.

Не на пляж. На уложенную узорчатой плиткой тропинку вдоль обрыва. Вид — шикарный. Море — синяя бездна. Но я иду, как робот. Чувствую только камешки под кроссовками и камень в груди.

Илона щебечет, показывает на яхты. Мама восхищается архитектурой соседних домов, не забывая рассказывать сплетни о их жителях. Киваю, стараясь поддерживать диалог.

Внутри только вопросы:

Почему молчит? И что с Рамилем?

Вижу, как Илона украдкой смотрит на телефон. Опять.

Ужин легкий, диетический. Попытка посмотреть комедию с Илоной. Я не смеюсь. Слежу за телефоном на диване. Он нем, как могила.

Отец выходит подышать на террасу, его силуэт — темная глыба за стеклом. Мама вздыхает, перебирая салфетку. Илона притихла, ее обычный фонтан слов иссяк. Она тоже пялится в экран телефона, но не смеет проверить при мне.

Тревога за Рамиля — почти осязаема между нами. Даже мама что-то чувствует, косится на нас.

Огромная кровать кажется чужой. Шум прибоя все ещё не успокаивает, а звучит как вечный укор.

Лежу в темноте. Телефон — на тумбочке. Экран вниз. Чтобы не смотреть. Но он здесь.

Ворочаюсь. Подушка — каменная. Чувство вины за резкое смс гложет. Но тут же — новая волна злости. На него. На себя. На эту пытку молчанием.

Если он думает, что таким саботажем меня сломит — просчитался! У меня есть этот дом. Море. Мама с ее навязчивой заботой, похуже Волкова. Илона с ее верностью и тревогой за Рамиля. И… этот маленький, невидимый пока, но реальный комочек жизни внутри. В первую очередь мой. Как бы там ни было.

Натягиваю одеяло до подбородка, отворачиваюсь от тумбочки с телефоном. Пусть ночь длится. Пусть он молчит сколько влезет. Мне пора привыкать думать в первую очередь только о ребенке.

50

Три дня. Семьдесят два часа. Четыре тысячи триста двадцать минут этой проклятой, сладкой, удушающей сочинской идиллии. И каждая минута — иголка под ноготь.

Самое интересное, что телефон затих совсем. Ко мне даже не обращаются по рабочим вопросам. Не странно. Очень даже очевидно.

Солнце давит на веки, даже сквозь темные очки. Море шипит где-то внизу, под обрывом. Слишком громко. Слишком навязчиво.

Мамин пушистый плед — он сейчас пахнет не домом, а пылью и безысходностью. Я в него зарываюсь глубже, хотя пот уже стекает по спине. Парадокс. Внутри — вечная мерзлота, снаружи — адская печь.

— Мирочка, сокровище, может, компотику? Свежего, из персиков?

Голос матери, как шелковая петля. Добрая, теплая, смертельно удушающая.

— Спасибо, мам, не хочется, — выдавливаю автоматически, вежливо, как зомби.

Она вздыхает, ставит стакан с подозрительно яркой жидкостью рядом. Он конденсирует, оставляя мокрое кольцо на стекле. Еще одно пятно в моем личном аду. Я смотрю на него, а вижу — черный экран телефона. Пустоту. Тишину. Его молчание.

Оно — физическая боль. Камень в грудине. Колющая тяжесть под ребрами с левой стороны. Каждый вдох — усилие. И я ведь сама виновата. Моя импульсивность меня в могилу сведет.

Поднимаю проклятый кирпич. Большой палец скользит по сканеру. Экран вспыхивает слепяще, жестоко. Вакуум.

Как будто я стерта из его вселенной. Как будто того взрыва чувств в моем последнем сообщении просто не было. Как будто… ребенок… не существует.

Илона плюхается в соседнее кресло, нарушая тишину грохотом плетеного ротанга. Она в моем старом вязанном платье с длинным рукавом. Вид — готовый к выходу на «охоту», если бы не тень в глазах.

— Опять медитируешь на труп коммуникатора? — бросает она слишком бодро.

Фальшь режет слух. Вижу, как ее пальцы нервно барабанят по ее собственному телефону, лежащему на животе.

Переживает, хоть и не говорит.

Мысль обжигает, как раскаленный прут. Еще один слой вины на мою и без того разбитую совесть. Рамиль не заслужил быть разменной монетой в нашей вечной войне с Владом. Никто не заслужил.

Пальцы дрожат, скользят по стеклу. Нахожу чат с Рамилем. Последнее сообщение — просьба пропустить курьера с чипсами. Каменный век. Я печатаю быстро, с опечатками, сердце колотится где-то в горле:

«Рамиль. Ты жив? Волков тебя не… трогал?»

Отправляю. Звук уведомления кажется оглушительно громким в тишине террасы. Мама замирает в дверном проеме с подносом. Илона резко оборачивается, глаза — два вопросительных знака.

— Кому это ты строчишь? — шипит она.

Я качаю головой, прижимая телефон к груди. Не могу говорить. Жду. Секунды превращаются в минуты. Надоедливый крик чаек бьет по нервам молотком.

Он не отвечает. Значит, что-то случилось. Из-за меня. Опять.

Картины лезут в голову: Рамиль с синяком под глазом, Рамиль за решеткой по надуманному обвинению, Рамиль, уволенный без права работать в отрасли… Все из-за моей истерики, моего бегства.

Терраса плывет. Ком в горле — огромный, колючий. Я глотаю судорожно. Илона вскакивает, подходит, кладет руку на мое плечо.

— Мира? Ты чего?

Громкое уведомление. Я вздрагиваю так, что телефон чуть не выпадает. Впиваюсь взглядом в экран.

«Не переживайте, Мирослава Игоревна. Дышу. Цел. Босс не трогал. Наверное, принял ваш выбор как данность».

Воздух врывается в легкие. Облегчение — сладкое, головокружительное. Он цел. Влад… не стал мстить. Не опустился до этого. Слава богу. Слава… Но.

«Принял выбор как данность».

Фраза повисает в воздухе, холодная и гладкая, как мраморная плита. Слишком спокойно. Слишком… отстраненно. Это не Влад. Не его стиль. Не его страсть, его собственнический огонь. Может, он просто недоговаривает?

Я печатаю снова, уже точнее, но сердце все еще колотится:

«Чем занят Волков?»

Пауза. Три точки прыгают на экране. Рамиль печатает. Долго. Взвешивает каждое слово. Наконец:

«Суд над Александром завтра. Послезавтра — Василий. Господин Волков… горит по уши. Но… кажется, планирует поездку после всего. Кто знает, может, планирует отдохнуть на юге?»

Мир сужается до яркого экрана. Суд завтра. А я здесь. В тепличной изоляции. Ничего не знаю. Как обычно! Хоть я и знала, что над Александром заседание будет совсем скоро, но про Миронова-старшего не было ничего известно, когда я уезжала.

Хотя кто знает, может, просто кое-кто не планировал ставить меня в известность.

А главное… Намек кристально ясен. Он собирается сюда. Без звонка. Без предупреждения. Без единого слова в ответ на мое отчаянное, гневное признание о ребенке.

Опять его вечное «я сам всё знаю, как лучше»! Его патологическая потребность все контролировать! Даже мое бегство, мой крик о помощи он превращает в пункт своего графика:

«Разобрался с Мироновыми? Отлично. Теперь можно и вернуть сбежавшую беременную мадмуазель. Без предупреждения. Просто ворваться».

Переключаюсь между чатами. Пальцы сами взлетают над клавиатурой. Не думаю. Не взвешиваю.

«Поздравляю с приближающимся завершением дел. Как удобно, что обо всех грандиозных событиях я узнаю последней. Или нулевой».

Отправить. Резко. Четко. Не перечитывая. Пусть горит это сообщение в его глазах.

Телефон падает мне на колени. Вес ушел. На секунду. Потом накатывает волна адреналинового отката. Дрожь. Мелкая, противная. По всему телу. Ладони липкие. Горло пересохло.

— Мира, черт возьми! — голос Илоны над ухом заставляет вернуться в реальность. — Какие новости?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Через силу обращаю на нее взгляд. Она взвинчена не меньше моего.

— Я… списалась с Рамилем, — выдыхаю, протягивая ей гаджет. — Сама прочитай.

Подруга буквально выхватывает телефон у меня из рук. Быстро пробегает глазами по тексту. Вижу, как на ее лице появляется сначала еле заметное облегчение, затем ее взгляд становится серьезным. Она смотрит на меня, но ничего не говорит.

Суд.

Мама так и крутится неподалеку от нас. Разговор об этом начинать не стоит.

— Ну, — тянет Илона. — По крайней мере все живы, здоровы.

Еле заметно киваем друг другу.

Понимаю, что я сама сглупила. Сама убежала, как дура, абсолютно забыв о том, что планировала быть в зале суда. Да и вообще, я главный свидетель! Почему даже в этом вопросе меня куда-то в сторону сгребли?

***

Как и в последние несколько дней ответа от Волкова я так и не дождалась. Но все же вечером случилось нечто новенькое: отец позвал меня к себе в кабинет «поболтать». Довольно удивительно, учитывая, что он держался нейтрально все это время. Хоть мое положение уже далеко не секрет.

Плетусь как на казнь. Ощущение внутри, будто я маленькая нашкодившая девчонка и снова иду к отцу получать люлей. Обдумываю в голове наш предстоящий разговор. Конечно, он будет о бизнесе и в любой другой ситуации шел бы легко, но сейчас мне придется увиливать, чтобы не разбиться о скалы собственной лжи.

Останавливаюсь на пороге, чувствуя себя не в своей тарелке. Сердце отчаянно стучит — инстинктивное чувство вины перед отцом, от которого мы что-то скрываем, заставляет нервничать.

— Заходи, Мирослава, не топчись, — его голос спокоен, даже устало-доброжелателен.

Он сидит в своем вольтеровском кресле, не за столом, а рядом, у низкого столика. На нем стоит скромный чайный набор на двоих — фарфоровый чайник и две пузатые чашки.

Вхожу, ноги ватные. Сажусь на край дивана напротив.

Отец молча наливает чай в обе чашки. Аромат мяты и чего-то цитрусового мягко стелется между нами.

— Пей, согрейся. Вечерами тут бывает прохладно с моря, — говорит он просто и отодвигает в мою сторону небольшую пиалу с медом.

Тепло приятно обжигает ладони.

— Мирослава, я не собираюсь притворяться беспомощным стариком, которого нужно оберегать от правды, — начинает он, и его голос тихий, но налит такой плотной серьезностью, что его слышно лучше любого крика. — Это оскорбительно. И для меня, и для тебя.

В непонимании открываю рот, но он мягко машет рукой.

— Помолчи. Дай договорить. У меня остались люди. Верные люди. Которые уважают меня достаточно, чтобы не дать мне окончательно оторваться от дел.

Он делает паузу. И до меня уже медленно начинает доходить.

— Мне известно о предстоящих судах.

Воздух застревает в легких. Я чувствую, как кровь отливает от лица.

— Пап, мы… мы не хотели тебя тревожить. Твое сердце… — выдавливаю жалкое оправдание.

— Мое сердце, дочка, куда крепче, чем ты думаешь, — он отрезает резко, и в его голосе слышится знакомая сталь. — Оно переживет правду. Глупый, хоть и добрый порыв. Идиотизм.

Он делает глоток чая.

— Теперь я хочу услышать все от тебя. Что произошло и к чему это привело.

Его взгляд не отпускает. В нем нет гнева. Есть требовательность хирурга. Есть усталость отца.

Делаю глубокий вдох. Ком в горле колючий. Начинаю говорить. Сначала медленно. О деле Мироновых. О том, что слишком была глупа и подпустила врага слишком близко. О том, что Влад взял все под контроль, а меня… обезопасил.

Я не говорю о ребенке. Не говорю о личном. Только бизнес. Только факты. Но даже в этих фактах сквозит вся моя боль. Пытаюсь оправдываться тем, что Волковы вовремя спохватились, и мы успели сократить убытки, но не скрываю того, что несколько ценных клиентов все же разочаровались в нас.

Отец слушает. Молча. Не перебивая. Его лицо — маска.

Когда я замолкаю, в кабинете повисает тишина. Он медленно поднимается, подходит к окну, смотрит в темноту сада.

— Так, — произносит он наконец. — Теперь картина яснее.

Поворачивается ко мне.

— Твой отъезд в такой момент был ошибкой. Исправимой, но ошибкой. Влад действует как танк — давит всё на своем пути. Опасная тактика. Но он… оказался единственным, кто спас нас от полного развала. А тебя, Мирослава, от тюрьмы. Или того хуже — от смерти.

Отвожу взгляд. Стыдно. До одури. Тишина снова заполняет кабинет, но теперь она другого свойства — напряженная, наполненная невысказанным.

— Завтра в девять утра будь здесь, — говорит без предисловий. — В этом кабинете. Ты обязана присутствовать на заседании. Хотя бы дистанционно. Это твой долг и твоя ответственность. Не передо мной. Перед самой собой.

— А как же…

— Я поговорю с Петром, — отрезает отец. — Знаю, что он тоже будет там. Он же нам и организует трансляцию.

Сижу, не в силах пошевелиться. Это не то, чего я ожидала. Ни яростного приказа лететь, ни упреков о том, какая я безответственная. Холодная, расчетливая альтернатива. Прямой провод в эпицентр бури, не покидая кресла. Без возможности вмешаться, но и без права отвести взгляд.

— А теперь иди спать, — его голос снова мягчеет, но в нем нет места для возражений. — И постарайся не накручивать себя. Всё почти закончилось, и сейчас твоя задача — просто наблюдать. Ради внука. Или… внучки.

Не задерживаюсь. Выхожу, тут же направляясь в свою спальню. Лучше так, чем быть в абсолютном неведении. Влад бы никогда не прислал мне ссылку и в Москве бы не пустил. Поэтому стоит набраться сил и действительно попытаться хоть немного переключиться на позитивный настрой.

51

Я вжалась в кресло, уставившись на большой монитор. Трансляция начинается. Качество отличное, видно каждую морщинку на лице судьи, каждую пылинку на темном дереве скамьи подсудимых.

И его. Влада.

Он сидит в первом ряду за столом стороны обвинения. Рядом Петр Иванович и целый выводок дорогих столичных адвокатов в идеально сидящих костюмах.

Но даже среди них Волков-младший — центр. Гравитация. Его спина прямая, взгляд прикован к пустой пока свидетельской трибуне. Вид не расслабленный, а собранный, как у тигра перед прыжком.

Его пальцы сложены домиком, лишь указательные слегка постукивают друг о друга. Он не нервничает. Он дает понять: всё решено. Это не суд. Это ритуал.

Судья объявляет начало. Голос глухой, формальный.

Первой вызывают нашу бухгалтершу, Светлану. Она вся дрожит, голос — тоненький шепоток. Адвокат Волковых — человек с лицом бульдога — задает вопросы мягко, почти отечески.

— Светлана Викторовна, вам приносили на подпись документы о переводе средств по контракту «Строй-Вектор»?

«Строй-Вектор»… Уверена, что отец очень расстроился, узнав о том, что они перестали с нами сотрудничать из-за задержки платежа. Он всегда ценил их как одних из преданных клиентов банка.

— П-приносили… — заикается женщина.

— И вы, как опытный специалист, не заметили, что даты и реквизиты получателя не соответствуют указанным в основном договоре?

— Я… мне сказали, что это допсоглашение… срочное… — она чуть не плачет.

— Кто сказал? — адвокат наклоняется, его голос становится еще тише.

Светлана смотрит на скамью подсудимых, затем снова поворачивается к судье.

— Г-господин Иванов. Борис Геннадьевич… Он сказал, что всё проверил лично.

В зале легкий шорох. Тот самый главный подельник Александра. Он, кстати, помер от сердечного приступа в СИЗО. Хорошо, что хоть успел дать показания на камеру, как всё было на самом деле, с признанием вины.

Адвокат кивает удовлетворенно и дает знак суду. Первый гвоздь.

Следующий свидетель — наш бывший IT-специалист. Тот самый, что «починил» систему в день, когда пропали ключи шифрования. Он щурится, говорит уверенно, технарь. Но когда прокурор задает уточняющий вопрос о времени внесения изменений в логи, он путается.

И тут слово берет адвокат Волковых.

— Вы утверждаете, что работали в тот день с двенадцати до восемнадцати? — его голос гремит, как удар грома после шепота.

— Да.

— Странно. Камеры на парковке зафиксировали, что ваша машина уехала в три. А вернулась… в шесть. Вас абсолютно точно не вызывали на «подработку».

Специалист бледнеет. Заикается. Судья хмурится. Второй гвоздь.

Я смотрю на все это и понимаю. Это не борьба. Это экзекуция. Каждый свидетель, каждый документ — все куплено, переиграно, расставлено по полочкам еще до начала заседания. Адвокаты Волковых не доказывают вину. Они просто ее демонстрируют. Как гиды в музее пыток.

И главный экспонат — Александр Миронов на скамье подсудимых. Он смотрит перед собой стеклянным взглядом человека, который уже все понял. Его адвокат что-то пишет в блокноте, но видно — он просто отрабатывает деньги. Исход предрешен.

Потом вызывают Петра Ивановича. Он проходит к трибуне твердой, уверенной походкой. Его показания — сухие, точные, как бухгалтерский отчет. Он говорит о репутационных потерях, о сумме ущерба. Цифры звучат с его уст так, будто он читает смертный приговор. Что он, впрочем, и делает.

— Ваша честь, — его голос хриплый, но абсолютно четкий. — Я давал показания. Мне нечего добавить к протоколу. Я лишь хочу сказать, что всю жизнь строил свою империю. Строил честно. А эти люди, — он кивает в сторону скамьи подсудимых, не глядя, — хотели отобрать не бизнес. Они хотели отобрать честь моего дома. Доверие моих партнеров. Будущее моего сына. И… той девушки, которую я считаю почти дочерью.

Он не смотрит в камеру. Но каждое его слово — прямое попадание в меня. Стыд сжигает изнутри.

— Они рассчитывали на жадность, трусость и похоть. И почти не просчитались. Почти. — Он обводит зал взглядом. — Но они просчитались в главном. В нас.

Он садится. Гробовая тишина. Даже судья выглядит потрясенным.

И вот, наконец, просят подняться Влада.

Он подходит к трибуне. Не смотрит на Александра. Не смотрит на отца. Его взгляд прикован к судье.

— Господин Волков, ваши показания по существу дела?

— Я подтверждаю всё ранее сказанное, — его голос низкий, ровный, без единой эмоции. — И хочу добавить, что от имени пострадавшей стороны, а именно Ильинской Мирославы Игоревны, чьи интересы я представляю по доверенности, мы настаиваем на максимальном применении статьи.

В моей голове что-то щелкает. По доверенности. Так вот как он это провернул. Подписал у нотариуса бумажку и… вычеркнул меня из уравнения. От моего имени требует их уничтожить.

Как удобно. Как мило с его стороны.

Спасибо, дорогой. Позаботился как всегда. Чтобы не испачкалась, не утомилась. Настоящий рыцарь на бумажном коне.

Судья что-то говорит. Объявляет перерыв. Изображение на экране замирает.

Я откидываюсь на спинку кресла. Руки леденеют. Он все рассчитал. Все купил. Всех подчинил. Мироновы будут гнить в самой строгой колонии, их имена растоптаны, состояние конфисковано. Победа полная. Безоговорочная.

Отец молча наливает мне в стакан воды. Его лицо непроницаемо.

— Все идет по плану, — говорит он просто. — Петр все проконтролировал. Судья… адекватный человек. Приговор будет суровым. Для всех.

Пью воду. Она кажется горькой. Не знаю, что бьётся во мне сильнее. Злость или отчаянное бессилие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Перерыв длится вечность. Я не двигаюсь с места, уставившись в потемневший экран. В ушах звенит от той фразы: «...от имени Ильинской Мирославы Игоревны... по доверенности...»

Сначала — укол жгучей обиды. Он отстранил меня. Решил всё за меня. Снова.

Но прежде чем ярость успевает вскипеть, раздается спокойный, усталый голос отца, стоящего у окна.

— Он поступил правильно, Мирослава. Юридически — безупречно. А эмоции… Эмоции сейчас — непозволительная роскошь. Особенно в твоём положении.

Я молчу, сжимая подлокотники кресла.

— Он снимает с тебя этот груз, — продолжает он, наливая мне в стакан воды. — Всю эту грязь, этот стресс, эти взгляды… Он берет это на себя. Чтобы ты не травила себя адреналином. Чтобы ты думала о главном.

Он снова протягивает мне стакан. Его взгляд тяжелый, но в нём нет упрека. Только тревожная, отеческая нежность.

— О ребенке.

Слова падают, как капли, просачиваясь сквозь панцирь обиды. Не о моих амбициях. Не о моей мести. О нашем ребенке.

Экран снова вспыхивает. Судья занимает место. Лицо — каменная маска. Присяжные возвращаются. Их лица ничего не выражают. Всё решено.

Объявляется продолжение заседания. Прокурор встает. Его речь уже не кажется мне сухой бутафорией. Теперь я слышу каждое слово. Он говорит о мошенничестве в особо крупном размере. О подлоге документов. А затем голос прокурора становится жёстче, металлическим.

— А также о умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, — он поворачивается к скамье подсудимых, — путем организации нападения на господина Волкова Владислава Петровича.

Стоп… Разве ссадины — это тяжкий вред?

Камера крупно показывает Александра. Он сжимает кулаки, его горло двигается, он сглатывает. Это та самая добавка, которая превращает дело о деньгах в дело о жизни. Его адвокат что-то быстро пишет, но по его лицу видно — этот удар они не ожидали.

Это уже не экзекуция. Это расчленение. Холодное, методичное. Влад и его команда выкопали всё. До самого дна. И даже добавили от себя.

Слово снова предоставляют адвокатам Волковых. Они требуют применения максимально строгого наказания по совокупности статей. Их голоса звучат не как голоса мстителей, а как голоса хирургов, констатирующих необходимость ампутации. Чтобы спасти организм.

Александр больше не смотрит в зал. Он смотрит в пол. Его бравада испарилась, оставив лишь серую, землистую кожу и пустоту в глазах. Он всё понял.

Суд удаляется для вынесения приговора.

Тишина в кабинете отца теперь другого качества. Не тревожная, а… выжидающая. Предгрозовая. Отец молча курит у окна.

— Василия судят завтра, — говорю я тихо, больше для себя.

— Завтра, — кидает он через плечо. — За организацию. За подстрекательство к убийству. За угрозы тебе и нам. — Он оборачивается. Его глаза сужены. — За это ему света белого не взвидеть. Волковы позаботятся.

Не «суд». Не «прокурор». Волковы. Они — та самая сила, что приводит этот маховик в движение. Не для себя. Для семьи… Для нашей семьи.

Экран загорается. Судья возвращается. В зале — мёртвая тишина.

— Именем Российской Федерации… — его голос гремит, рубит воздух.

Он зачитывает решение. Вина доказана полностью. По всем пунктам. И затем —

«...назначить наказание в виде лишения свободы сроком на пятнадцать лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима».

Пятнадцать. На пять лет больше, чем я ожидала. Нападение на Влада сделало своё дело.

Александра поднимают под руки. Он не сопротивляется. Он — пустая оболочка. Конвоиры уводят его. Камера ненадолго задерживается на его спине — согбенной, сломанной.

Его даже не спросили, признаёт ли он вину. Или какие там вопросы обычно задают подсудимым? Срок не скосить. Никаких УДО и прочих поблажек. Вспоминая планы Волкова на них… Даже не уверена, выживут ли они в тех условиях, которые им создадут.

Влад уже встал. Не смотрит на врага. Он смотрит прямо в камеру. Первый раз за всё время. Его лицо — всё та же непроницаемая маска. Но мне кажется, я вижу мельчайшее расслабление в уголках его губ. Не торжество. Облегчение. Дело сделано. Одна угроза уничтожена.

Он поправляет пиджак, кивает судье и поворачивается к выходу. Его люди окружают его.

Трансляция обрывается.

Я откидываюсь на спинку кресла. Внутри не буря. Не гнев. Странное, оглушающее спокойствие. Опустошение после битвы, которую за меня выиграли.

Отец тяжело вздыхает.

— Вот таких мужчин надо выбирать. — Он подходит, кладет тяжелую руку мне на плечо. — Который ради тебя всех порвёт.

Я киваю, не в силах говорить. Да. Он обеспечил это. Ценой моего самолюбия. Ценой своего времени, своих нервов. Взяв на себя весь этот ужас, чтобы он не коснулся меня.

Медленно поднимаюсь и выхожу на террасу. Солнце слепит. Море шумит, и этот шум теперь звучит не как укор, а как фон к тишине внутри.

Я достаю телефон. Пальцы уже не дрожат. Жму на самый последний чат.

Пишу. Медленно. Вдумчиво.

«Спасибо. За всё. Знаю, что всё предрешено, но всё равно желаю удачи с Василием завтра. Будь осторожен, Волков. Ты теперь не просто чёртов плейбой, но и будущий отец».

Отправить.

Я не отключаю телефон. Просто держу его в руке, смотрю на море. Впервые за долгое время я не жду ответа. Просто знаю, что он всё видит. Всё контролирует. И почему-то эта мысль больше не бесит. Она приносит странное, почти непозволительное успокоение.

Он воюет с драконами. А мне велел сидеть в башне и растить наследника.

И, возможно, впервые, у меня нет желания ломать дверь, если только открыть её, чтобы пустить его.

52

На следующее утро не иду в кабинет отца смотреть трансляцию суда над Мироновым-старшим. Все уже и так предрешено.

Станет ли мне легче, если я увижу лично, как Волковы методично добивают старика?

Думаю, нет.

Я уже все поняла. Влад победил. Снова достал мою задницу из неприятностей. От этого не убежать и не скрыться. Мой бывший муж всегда будет стоять на своем. Ради моей безопасности. А теперь и ради безопасности нашего ребенка.

Пора бы уже смириться. Ирина Владимировна не зря сказала мне, что я должна ему помочь.

И я стала понимать, о чем была речь. Нужно дать ему возможность быть главой семьи. Не препятствовать и не бунтовать. Ведь именно так себя ведут по-настоящему умные женщины?

Кажется, зародившаяся во мне жизнь влияет на мой воспаленный мозг. После отъезда я то и дело репетировала в голове гневные обвинения и упреки, а теперь… Это все испарилось.

Валяюсь в постели почти до полудня. Раз за разом прокручиваю в голове приезд Влада. Каким он будет? И когда?

Покалывает и шальная мысль:

«А точно ли приедет?»

В общем, кручу их по кругу все утро и наконец решаю спуститься вниз на разведку. Какое-то странное шуршание доносится с кухни.

В коридоре тут же сталкиваюсь с отцом, выходящим из кабинета. По его выражению лица понимаю, что все кончено.

— Сколько? — хрипло спрашиваю, закрывая тихонько дверь спальни.

— Пожизненное.

Вот теперь точно все. Дышать стало действительно легче.

Не спрашиваю о деталях, просто иду к лестнице.

Мама гремит посудой, быстро суетится на кухне, готовя сразу несколько блюд. Замираю на секунду, осознавая, что теперь мне нужно тоже уже хоть немного осваивать азы готовки.

Как бы я ненавидела это все… Теперь я уже не живу только для себя.

Илона, сидящая за кухонным островком, хрустит малосольными огурцами. Увидев меня, она неуклюже машет на место рядом.

— Ну что, принцесса, уже готовишься к приезду своего тирана и деспота? — хихикает она. — Чего прячешься?

Мама тут же кидает на нее убийственный взгляд через плечо.

Легко качаю головой, игнорируя ее реплику. Плюхаюсь на стул рядом.

— Просто решила поваляться подольше, — невозмутимо произношу, выхватывая ломтик огурчика из ее рук.

— Мирочка, не увлекайся соленым, иначе не избежать отеков, — причитает мама, выкладывая ватрушки с творогом на подставку. — Вот, лучше кальцием запасайся.

Аромат свежей выпечки окутывает кухню, но, к сожалению, не соблазняет.

— Может, к вечеру сходим прогуляться по берегу? — спрашивает Илона, хватая ватрушку. — Погода сегодня помпезная.

Усмехаюсь от бесстрашия подруги нарушить пищеварение, хватая все подряд.

— Сегодня ветер прохладный, если пойдете, обязательно наденьте шапки, — мама водит указательным пальцем перед нашими лицами и отходит к плите.

— Не знаю, можно, — пожимаю плечами.

На самом деле не очень хочется куда-то идти, если только подышать морским воздухом для здоровья. Как же много приходится теперь делать для здоровья, черт возьми!

Все же впихиваю в себя ватрушку, запивая свежезаваренным чаем. Тошнота, мучившая меня долгое время, уже прошла. И наверное, могу точно утверждать, что чувствую себя прекрасно последние несколько дней.

После обеда родители едут на рынок на “контрольную закупку” к праздникам. Мы с Ло остаемся вдвоем, разместившись в моей спальне. Очень долго выбираем подарки к Новому году. Как бы там ни было, отмечать я буду здесь. И точка.

— О, есть идея! — Илона хлопает в ладоши. — Подари ему сертификат на прыжок с парашютом. Пусть адреналинчик пощекочет.

— Ил, я тебя сейчас сама без парашюта выброшу с этого балкона, — отвечаю без особой злобы. — Отцу седьмой десяток, какой парашют?

Останавливаемся на идее старой карты Москвы в дорогой багетной раме — для его кабинета. Что-то нейтральное, но с намеком на историю.

Для мамы выбираю шикарный кашемировый плед и набор ароматических свечей, для Илоны — набор ее любимой корейской косметики. А то надоела уже ныть, что все заканчивается.

— Отличный шоппинг, — Илона закидывает ноги на кофейный столик. — Осталось только твоего банкира под елку положить. Говоря о котором… Ты вообще не нервничаешь? Он же может вломиться сюда в любой момент.

— Я уже прошла все стадии: от паники до апатии, — выдыхаю, закрывая ноутбук. — Теперь просто жду.

— Ждешь, сложа руки? Не верю. Моя Мира всегда должна иметь план Б. И желательно план Ц.

— Мой план — не делать резких движений. И посмотреть, что будет.

— Скучно, — тянет подруга. — Ладно, мы вообще-то собирались погулять. Хочу показать тебе кое-что.

Она встает и тянет меня за руку. Я почти не сопротивляюсь.

***

Вечерний воздух действительно прохладен и свеж. Илона ведет меня по знакомой тропинке вдоль обрыва, но потом сворачивает на менее утоптанную дорожку, что уходит вглубь парка.

— Ты куда меня тащишь? — спрашиваю без особого энтузиазма.

— Терпение, мой друг, терпение! — она загадочно улыбается. — Тут есть одна смотровая с беседкой. Вид — просто охренеть. Надо тебе поднять настроение.

Я иду за ней, полная странного спокойствия. Вокруг пахнет хвоей и вечерней сыростью. В голове пусто. Все те тревоги и планы, что крутились там еще утром, куда-то улетучились.

Илона внезапно останавливается.

— Ой, кажется, я дома телефон забыла! — она с наигранной паникой хлопает себя по карманам. — Я быстро, ты тут побудь, полюбуйся! Не уходи!

— Зачем тебе телефон? — протестую, чувствуя какой-то подвох.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Для селфи, конечно!

Она разворачивается и почти бегом устремляется обратно. Ее игра настолько очевидна, что это даже смешно.

Я поворачиваюсь и замираю.

В центре небольшой площадки, вымощенной камнем, стоит та самая беседка. В тени, на изящной плетеной скамье сидит мужчина. Широкие плечи в идеально сидящей черной кожаной куртке. Темные волосы, слегка взъерошенные на ветру.

Сердце проваливается куда-то в пятки, а потом с силой бьется в висках. Я узнаю эти плечи. Эту осанку. Эту ауру безраздельной власти, которая ощущается даже со спины.

Влад.

Ло предательница. Всё было спланировано.

Ладошки потеют. Тело бросает в жар. Но это не паника. Нет. Это что-то другое. Острое. Живое.

Он не двигается, давая мне время осознать его присутствие.

Его глаза — зеленые и бездонные — медленно скользят по мне с головы до ног. Оценивающе. Собственнически. Задерживаются на ещё плоском животе. На моих губах. Снова на глазах.

— Ильинская, — наконец произносит он. Его голос низкий, чуть хриплый, как будто он много курил или не спал несколько дней. — Присаживайся. Солнце вредное.

Это не предложение. Это мягкий, но не терпящий возражений приказ.

Я делаю шаг в тень беседки. Прохлада обволакивает кожу. Сажусь на противоположный конец скамьи, кладя сумочку между нами, как баррикаду.

— Поздравляю с победой, — говорю я, и мой голос звучит неестественно громко. — Я… не смотрела трансляцию. Но отец сказал, что все закончилось… Положительно.

— Положительно, — подтверждает коротко. Его пальцы медленно барабанят по дереву скамьи. — Ты выглядишь отлично для беглянки. Сочи тебе на пользу.

— Наверное, — коротко пожимаю плечами.

Тишина повисает между нами, густая и звонкая, как натянутая струна. Он изучает меня, а я пытаюсь не отводить взгляд, чувствуя, как предательский румянец заливает щеки. Во мне борются остатки обиды и дикое, нелепое облегчение от того, что он здесь, целый и невредимый.

— Спасибо, — выдавливаю я наконец, ломая это молчание. — За всё. За твое молчание… как ответ.

Уголок его рта дергается в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку.

— Ты знаешь, что я не из тех, кто разбрасывается словами впустую. Особенно когда все и так очевидно.

Он делает паузу, его взгляд становится тяжелее, приземленнее.

— Ты беременна. От меня. И я не сомневался в этом, но ты сбежала. Мне оставалось закончить дела. Теперь я здесь. Что тут еще обсуждать?

Его прямота сносит голову, как ураган. Никаких нежностей. Никаких оправданий о том, почему он скрыл беременность. Только голые, неудобные факты. И в них — вся его суть.

— Можно было и позвонить, — срывается у меня, но уже без прежней злости, скорее с укором. — Я не… Я не знала, что думать.

— Думать нужно было об одном, — он указывает подбородком на мой живот. Короткий, точный удар. — А не о своих обидах. Но, судя по всему, ты с этим справилась.

Он достает из кармана брюк небольшую бархатную коробочку. Темно-синюю. Он не протягивает ее мне сразу, а перекладывает с ладони на ладонь, словно взвешивая.

— В прошлый раз мы выбирали помолвочное кольцо вместе. И я прекрасно помню, как сильно оно не нравилось тебе, — его голос ровный, без обид, просто констатация.

Он наконец протягивает коробочку мне.

— Обстоятельства изменились, и… Теперь это не просто формальность, Мира.

Я медленно, почти на автомате, беру ее. Пальцы чуть дрожат, когда крышка чуть приоткрывается.

Мое кольцо, которое у меня не хватило сил сдать в ломбард. Только выглядит иначе. Рядом с большим холодным бриллиантом теперь сияют два меньших, закрепленные с двух сторон. Новая оправа. Новая жизнь старого символа.

Вопросительно поднимаю на него взгляд.

— Апгрейд, — пожимает плечами Влад, стараясь казаться небрежным, но я вижу напряжение в его шее. — Чтобы напоминало тебе о том, что ты не одна. Нас теперь трое.

Он берет кольцо из коробочки и медленно, не отрывая от меня глаз, надевает его мне на палец. Оно садится идеально. Холодное и тяжелое. Знакомое и новое одновременно.

— Вот и хорошо, — говорит он тихо, его пальцы смыкаются вокруг моих.

— И что теперь? — прищуриваюсь. — На этот раз поженимся по залету?

— На этот раз, — его губы искривляются в той самой знакомой, вызывающей улыбке, что сводит меня с ума с первого дня. — Мы поженимся, потому что любим друг друга. А «залет»…

Он отпускает мою руку, и его взгляд скользит по моей фигуре с преувеличенной оценкой.

— …назовем это стратегическим приобретением. Самым ценным активом в моём портфеле.

Я фыркаю, несмотря на себя. Его наглость по-прежнему не знает границ.

— Акт активного поглощения, значит? Без моего согласия акционера?

— Твое согласие, — Влад наклоняется чуть ближе, и его голос становится тише, но от этого только более приятным. — Было получено в момент, когда надела это кольцо. Или я ошибаюсь?

Его взгляд — стальной, пронзительный — не дает солгать. Он прав. Я сделала свой выбор. Молча. Делом.

— Возможно, — отвечаю, стараясь сохранить остатки независимости в голосе. — Но это не значит, что я согласна на все твои условия, Волков.

— Отлично, — он откидывается на спинку скамьи, и в его глазах вспыхивает азарт старого охотника, который только и ждет сопротивления. — Иначе ты не была бы собой, Волкова.

Встает, его тень накрывает меня целиком. Протягивает руку.

— Пойдем. Нас ждут дома.

Я кладу свою руку в его. Его пальцы смыкаются вокруг моих — твердые, теплые, неоспоримые.

— Кто ждёт? — спрашиваю, позволяя ему поднять меня на ноги.

— Родители. — Он тянет меня за собой, и я иду — уже не сопротивляясь, не споря. — Твои и мои.

— Помолвка номер два? — усмехаюсь, покачивая головой.

— Хочешь, будет так, но… Я предпочитаю назвать это вечером в кругу семьи.

Эпилог

Год и три месяца спустя.

Я никогда не думала, что звук детского сопения может быть громче, чем гудки машин на Садовом кольце в час пик. Но маленький Илья Владиславович Волков с легкостью доказывает обратное.

Он царь, повелитель и главный диспетчер этой огромной квартиры, да и всей нашей жизни, если уж на то пошло.

Он сопит у меня на груди, такой теплый, пахнущий молоком и безграничным доверием. Его крошечная ручка сжимает мой палец с силой, которой позавидовал бы любой боксер. Мой сын. Наше самое сложное, рискованное и абсолютно гениальное слияние активов.

За дверью спальни слышны приглушенные голоса. Голос Влада — ровный, властный, но без привычной стали. И смех Илоны, которая, кажется, стала практически постоянным жителем нашей гостевой комнаты после того, как Рамиль официально возглавил отдел безопасности холдинга «Инвестиционные Высоты».

Я выхожу в гостиную, прижимая сонного Илюшу к плечу. Картина, которую я вижу, до сих пор иногда кажется мне сном.

Влад стоит у панорамного окна, залитый вечерним московским солнцем. Он не в смокинге, а в простом черном свитере, и это почему-то делает его еще опаснее. Он говорит по телефону, но его взгляд прикован ко мне. К нам.

Зеленые глаза смягчаются, в уголках губ появляется та самая, редкая, почти невидимая для посторонних улыбка. Он кидает в трубку короткое: «Решай сам, я занят» и отключается.

Илона тем временем уже тянет руки ко мне.

— Ну-ка дай мне моего крестника! Идеальный мужчина — наелся и спит. Нам бы так.

Она забирает Илью, а Влад подходит ко мне. Его руки обнимают меня сзади, большие ладони ложатся на мой живот. Он прижимается губами к моей шее, и по телу бегут знакомые мурашки.

— Мешаю работать, Волков? — притворно вздыхаю, прикрывая глаза.

— Ты — моя единственная законная работа, дорогая жена, — его голос низкий, только для меня. — Все остальное — хобби.

Илона фыркает.

— Фу, меня тошнит от вашей патологической адекватности. Пойду, пожалуй, мучить Рамиля видеозвонком. Он в командировке явно скучает.

Она удаляется в детскую, и мы остаемся одни под тихий треск дров в камине.

Прошел год. Год с момента, как он приехал за мной в Сочи. Год с тех пор, как Мироновы стали просто страшной сказкой, которую мы иногда вспоминаем как символ безграничной силы нашей семейной империи. Год новой жизни.

Она не стала идеальной. Мы все так же спорим до хрипоты на совете директоров. Он все так же пытается посадить меня под домашний арест при первом же чихе. А я все так же сбегаю с Илоной на шопинг, чтобы доказать, что могу.

Но теперь, после ссоры, он не хлопает дверью. Он приходит, берет мое лицо в руки и говорит:

«Хватит. Мы не будем это повторять».

И мы ищем другой выход. Теперь, когда я вижу страх в его глазах, я не лезу на рожон, а просто подхожу и кладу голову ему на грудь. И его сердцебиение успокаивает меня сильнее любых слов.

Мы не стали другими. Мы просто наконец-то научились ценить друг друга. И оказалось, что самое сложное слияние — не корпоративное, а человеческое. Самое рискованное вложение — не в акции, а в доверие. И самый ценный актив в мире спит на руках у моей лучшей подруги в соседней комнате.

Влад поворачивает меня к себе.

— О чем думаешь?

— О том, что твой сын сегодня снова срыгнул на мою новую блузку от «Ливи».

— Он просто предупреждает нашу дочь, что у нее будет дурной вкус, если она посмеет повторить, — парирует он, проводя пальцем по моей щеке.

Две полоски, проявившиеся две недели назад. На этот раз — без паники, без побегов. Только его тихое: «Я знал» и сжатие руки, от которого перехватило дыхание. Он мечтает о дочери. А я в шоке от того, как магически исчезло его «бесплодие».

Иногда мне кажется, я до сих пор могу проснуться в Лондоне, в холодной постели, с пустотой внутри и с мыслью, что все потеряно навсегда.

Но потом я чувствую его руку на своей талии. Слышу сопение нашего сына. Вижу сообщение от мамы:

«Привози внука, иначе дед подаст в розыск!».

И я понимаю — это не сон. Это просто жизнь. Наша жизнь. Сшитая из обрывков старой ненависти, выстраданная в больницах и скандалах, склеенная нежностью и упрямством. Неидеальная. Иногда все еще пугающая своей интенсивностью. Но — наша.

И это единственное, что я готова защищать до последней капли крови.

— Люблю тебя, — вдруг говорю я.

Говорю первая. Раньше это было невыносимо.

Его глаза вспыхивают. Он не отвечает словами. Просто целует меня. Так, как может целовать только он — властно, безраздельно, словно ставя печать на всем, что есть и будет.

А потом доносится возмущенный кряхтящий звук с порога. Илона корчит рожу.

— Опять?! Или вам нужен зритель?

Влад отрывается от моих губ, не отпуская взгляда.

— Закрывай глаза так же, как я закрываю глаза на то, как вы с Рамилем зажимаетесь по углам офиса, — бросает он ей через плечо, заставляя меня хихикнуть.

Илона краснеет и, махнув рукой, исчезает за поворотом.

— Мы ведь тоже не святые, — подмигиваю мужу, обхватывая его шею руками.

— Другими не будем, — шепчет Влад, оставляя лёгкий поцелуй на моих губах. — И это навсегда.

И я знаю, что это — самая правдивая угроза из всех, что я слышала в жизни. И самая желанная.

Без «хеппи энда», без сопливых «И жили они долго и счастливо». История окончена, но жизнь продолжается. Впереди еще много трудностей, испытаний. Ведь жестокий и непредсказуемый мир крупного бизнеса никуда не делся, но мы хотя бы вместе. И это то, что не даёт сломиться или погрязнуть в страхе за будущее. Главное — здесь и сейчас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец