Сердце злодейки

Пролог

Ирина всегда знала, как пахнет утро в деревне: сырым сеном, парным молоком и печной золой. Когда ей было пять, она носила бабушке воду в кованом ведёрке, спотыкаясь о корни и смеясь — и бабушка ворчала, что «женская доля — это труд и терпение». Ирина росла тихой, мягкой, с тёплыми руками, которые запоминали каждую работу: месить тесто, стирать в проруби, подлатать рукав. Она знала цену хлебу, но мечтала о другом — о доме, где будут смех, чай на столе и детские носки, сваленные в углу.

После школы она уехала в город. Сняла комнату у шумной дороги, по ночам слушала, как автобусы вздыхают у остановки, и училась в колледже, а днём работала — сначала кассиром, потом помощницей в небольшой бухгалтерии. Зарплаты хватало на гречку, коммуналку и пару копеечных радостей — кружку с жёлтым котом да плюшевый плед. По вечерам она умела быть счастлива простым: включала чайник, переобувалась, доставала нитки. Пальцы помнили петлю за петлёй, и однажды, сама себе не признаваясь, она связала крошечные пинетки — молочные, как утренний пар. Спрятала в коробку, будто запретный оберег.

Мужчины в её жизни приходили и уходили. Один говорил, что «пока не до серьёзного», другой — что «дети — это ответственность», третий не вернулся после командировки. Ирина переживала молча. Плакала в подушку, шла на работу и снова вязала — шарф соседской девочке, шапку бабушке, себе жилет, чтобы зиму пережить. А потом был врач: строгая женщина в очках, запах хлорки, бледные стены.

— К сожалению, — сказала врач, листая анализы. — Вероятность естественной беременности крайне низкая. Мы можем рассмотреть вспомогательные технологии… но и там никаких гарантий.

Ирина кивала и слушала, как в груди шуршит пустой ветер. Вышла на улицу — метель, мелкий снег шлёпал по ресницам. Стояла у остановки и думала только одно: «Я буду мамой. Как-нибудь. Любой ценой». Она не злилась на мир — не умела. Просто стала копить. Отказывала себе во всём, брала подработки, переводила по тысяче на маленький счёт с подписью «на надежду». Когда денег хватило и бумаги сошлись, она пришла в клинику с той самой коробкой — внутри лежали пинетки. Смешно, суеверно — но ей хотелось, чтобы малыш сразу знал: его ждут.

День подсадки начался рано. Холодный коридор, шуршание бахил, мягкий голос медсестры:

— Ирина, не волнуемся. Всё пройдёт быстро. Дышите ровно.

Она улыбнулась, как умела: мягко, благодарно.

— Я не волнуюсь, — соврала. — Я… очень хочу.

В процедурной пахло спиртом и чем-то железным. Яркий свет резал глаза. Врач пояснила, что «всё хорошо», «всё по плану». Ирина смотрела на белый потолок и шептала про себя: «Живи, маленький. Я буду самой терпеливой мамой. Буду вязать тебе носки с полосками, как ты захочешь. Буду читать тебе вслух. Пожалуйста, живи».

Сначала была только непривычная тяжесть и тянущее тепло. Потом — боль. Сухая, ломкая, как если бы в живот кто-то вложил ледяной камень, а затем резко сжал. Ирина услышала короткий, ровный писк аппаратуры, словно далёкую сирену. Голоса посыпались над головой — быстрее, тревожнее:

— Давление падает.

— Тампонируйте. Дексаметазон. Готовьте кровь.

— Держим её. Быстро.

Она попыталась вдохнуть глубже — воздух застрял в горле. По позвоночнику побежал холод. Мир на секунду поплыл, будто стекло под ладонью стало жидким. Ирина подумала, что, должно быть, умирают именно так — ничего героического, просто очень хочется дышать, а тело не слушается. Где-то на границе слышимости шепнула медсестра: «Держись, родная».

«Только бы малыш…»

— мысль сорвалась и стала последним её словом самой себе.

Тьма пришла без звука. Не как сон — как выключенный свет. Ни страха, ни боли, только провал. А потом — не тьма. Тишина. И чужие звуки.

Потрескивание. Запах дыма. Густой, вязкий аромат трав, горьких, как полынь. Ирина не открывала глаз — боялась, что пустота вернётся, — но под пальцами ощутила не простыню, а плотную, шершавую ткань. Плечи были накрыты чем-то тяжёлым, тёплым, как шерстяное покрывало, но ткань была дорогая — тактильно правильная, добротная. Сердце билось — но иначе. Глубже. Сильнее. Оно гулко отзывалось под рёбрами, как подземный барабан.

— Ваше Величество? — негромкий, почтительный голос совсем рядом.

Ирина распахнула глаза — резко, так, будто вынырнула. Потолка из плитки не было. Над ней тянулись тёмные резные балки, тени от пламени плясали по камню. Слева горел высокий канделябр; тёплый свет ложился на лица. Мужчина в длинном тёмном камзоле стоял прямо у изголовья. Высокий. Взгляд — холодный, стальной. Другой чуть поодаль — сухопарый, с седыми висками, в простой, чистой одежде лекаря, с мешочком трав в руке. По краям — двое-трое женщин в простых платьях; тонкие пальцы сжимали края фартуков, глаза испуганно блестели.

— Ваше Величество, вы пришли в себя, — повторил седой врач. — Слава Свету.

Ирина попыталась сказать «где я», но голос не послушался. Из горла вышло шершавое, низкое:

— В… вода.

Служанка мгновенно шагнула вперёд, подала кубок. Губы коснулись прохладного металла — не стекло, не пластик, металл — и Ирина неожиданно почувствовала вкус железа во рту. На языке МИГОМ вспыхнула чужая память — не картинка, а ощущение: терпкая кровь, горячая, смешанная с травами. Её передёрнуло. Она отстранилась, капля блеснула на подбородке. Служанка тихо охнула и промокнула платком, глядя вниз.

— Прекрати суетиться, — холодно бросил мужчина у изголовья, даже не повернув головы. Голос был низкий и сухой, как сталь по льду. — Её Величество в состоянии держать кубок.

Служанка отпрянула. Ирина вдруг увидела свои — не свои — руки. Узкие, с длинными пальцами, с тонким браслетом и перстнем с тёмным камнем. Кожа светлая, на запястье тонко бьётся пульс. «Не мои», — догадка пришла просто, без истерики. Она вдохнула. В грудной клетке прокатилось тепло — не физическое, другое: будто в жилах вместе с кровью течёт мягкий, мерцающий свет. Он отозвался на её мысль, по-своему живой. Сила. Магия. Она это понимала так же ясно, как умела держать вилку — знание было внутри, как будто всегда было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как вы себя чувствуете, Ваше Величество? — осторожно спросил лекарь. Глаза у него были тревожные, но честные. — Последствия… э… перенапряжения могли быть куда тяжелее.

Ирина не знала, что на это сказать. Она ощущала ломоту в теле — не острую, а глубокую, мышечную, будто всю ночь несла тяжести. Голова была ясной, но чуткой, как после высокой температуры. Она повернула голову — длинные чёрные волосы скользнули по плечам, щекой коснулась прохладная прядь. На стене висело большое овальное зеркало в тяжёлой раме. В нём — женщина. Красивая. Чужая. Глаза — насыщенно-зелёные. Взгляд… она не успела его рассмотреть до конца — мужчина перед ней чуть наклонился, принимая её молчание за вызов.

— Очнулась, — сказал он тихо, почти бесцветно. — Наконец-то.

Ирина встретила его взгляд. Внутри у неё поднялась паника — не громкая, а вязкая, потому что разум всё ещё пытался сложить кусочки: больница, свет, «давление падает», темнота, огонь свечей, «Ваше Величество». Она раскрыла губы:

— Я… — голос снова хрипнул, но подчинялся лучше. — Где… я?

Лекарь мельком взглянул на мужчину, как будто просил разрешения говорить.

— В ваших покоях, государыня, — мягко ответил он. — Вы потеряли сознание после… — он осёкся, осторожно подбирая слово, — после долгого ритуала. Мы очень беспокоились.

Служанки в углу почти не дышали. Ирина непроизвольно положила ладонь себе на живот — привычка, рожденная тем днём в клинике. Пальцы наткнулись на плотную ткань сорочки, а под ней — гладкая, тёплая кожа. Никаких трубок. Никаких датчиков. Сердце вновь ударило сильно, будто кто-то изнутри подтверждал: ты жива.

— Воды, — повторила она уже спокойнее. Женщина с кувшином дрогнула, мужчина одобрительно кивнул едва заметно. Кубок снова коснулся её губ. На этот раз вода была прохладнее, чище.

— Лекарь, — произнёс мужчина, не отводя глаз от Ирины. — Проследи. Если снова начнёт, позовёшь.

«Начнёт… что?» — Ирина не спросила. Он продолжал:

— Совет ждёт. Но я распоряжусь перенести. — Пауза. — Постарайтесь, Ваше Величество, не ломать то, что едва держится.

Тихие слова легли, как ледяные камни. В них не было заботы — только требование и осторожное раздражение. Он посмотрел ещё миг — так взглядом проверяют острие клинка, — и отступил. Чуть склонил голову — формальный поклон, без тепла. Развернулся и ушёл, шаги были ровные, уверенные. За дверью коротко предупредительно звякнул металл — стража, видимо, менялась.

В комнате остался запах его плаща — сухой, с холодной нотой дождя и железа. Ирина, не отрываясь, смотрела на дверь. Затем — на лекаря.

— Я хочу… — она сглотнула. Как сказать «домой», когда дома не существует? — Я хочу понять.

Он мягко кивнул, подходя ближе. В его глазах мелькнуло сочувствие — настоящее, тёплое, почти запретное при дворе.

— Это разумно, государыня, — тихо сказал он. — Но прошу: не говорите много сегодня. Вам нужен покой. Сила вернётся — вы сами это чувствуете. — Он посмотрел на её запястье, где под кожей мерцала едва уловимая вибрация. — Пульс ровный. Лихорадки нет. Мы рядом.

Служанка подала подушку, поправила плед — осторожно, как будто боялась внезапной вспышки. Ирина поймала её взгляд — испуганный, настороженный, как у животного, которое привыкли бить. Она чуть улыбнулась — самой крошечной улыбкой, на какую хватило сил.

— Спасибо, — сказала она. Слова прозвучали тихо, но от них служанка дёрнулась сильнее, чем от окрика, и… кивнула. В её глазах что‑то дрогнуло.

Ирина снова посмотрела на свои — чужие — ладони. Провела пальцами по браслету, почувствовала тонкие насечки узора. Под кожей — то мягко тёк тёплый свет, то густел, отзываясь на дыхание. Сила. Она не знала ещё, как ею пользоваться. Но знала главное: она жива. Её мечта о ребёнке оборвалась там, под белыми лампами, на холодном столе… и всё же кто‑то, что‑то, подарило ей жизнь снова. В мире, где её зовут «Ваше Величество». В теле женщины, которой боятся.

«Если мне дали второй шанс, — подумала Ирина, — я не позволю никому жить в страхе рядом со мной».

Она осторожно опустила голову на подушку. Пламя в канделябре трепетало ровно, как дыхание. Лекарь тихо шептал служанкам распоряжения — травяной отвар, чистое бельё, тишина в коридоре. Ирина закрыла глаза — не от слабости, от необходимости удержать новую реальность внутри себя, чтобы она не рассыпалась. Сердце билось уверенно. Где‑то вдалеке глухо ударили часы.

Простым, земным движением она снова прикрыла ладонью живот — привычка, память о том, что в мире бывают чудеса, даже если они приходят не туда, куда ты их ждёшь.

Глава 1

Ирина

Комната была тиха. Огонь в камине потрескивал, отбрасывая на стены золотые отблески. Ирина сидела на постели, всё ещё не до конца веря в собственное существование. Её пальцы нервно гладили тяжёлое покрывало, сердце било слишком громко — чужое тело жило своей силой, а душа не знала, как с ним быть.

Тишину нарушил осторожный скрип двери. Она чуть вздрогнула. В проёме показались две тонкие фигурки. Они стояли на пороге так нерешительно, будто ожидали, что их прогонят или ударят.

Ирина задержала дыхание. Дети.

Мальчик и девочка, лет семи. Тёмные волосы блестели в отблесках пламени, большие зелёные глаза настороженно смотрели на неё. Мальчик стоял впереди, держа сестру за руку, будто прикрывал собой. Девочка пряталась за его плечом, но любопытство тянуло её вперёд.

— Ваша Величество, — первым заговорил мальчик. Его голос был слишком серьёзен для ребёнка. — Мы пришли узнать… как вы себя чувствуете.

Ирина заморгала. «Ваше Величество?» — от этих слов внутри что-то оборвалось. Она ожидала услышать простое «тётя», «госпожа», хоть что-нибудь детское. Но не это.

— Я?.. — она не нашла слов. — А вы… кто?

Мальчик удивлённо вскинул голову, будто не поверил в услышанное. Сестра осторожно высунулась из-за его спины, прошептав так тихо, что едва можно было расслышать:

— Мы… ваши дети, государыня.

Ирина почувствовала, как мир поплыл. Она даже на миг потеряла дыхание. Эти двое — её дети? Чужие малыши с настороженными глазами, что боятся подойти ближе?

— Дети?.. — повторила она, сама себе не веря. Слёзы мгновенно навернулись на глаза, горячие и неожиданные. — Вы… мои?

Девочка торопливо кивнула, но тут же прикусила губу, будто боялась, что за поспешность её накажут. Мальчик стоял упрямо, но пальцы его крепче сжали сестрину руку.

— Да, матушка, — ответил он официально, сухо. — Мы пришли засвидетельствовать почтение и пожелать вам здоровья.

Его слова звучали чужими, выученными. Не так говорят дети — так говорят придворные. Ирина зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть от боли. Они обращаются к ней как к чужой. Как будто «мама» — это опасное слово.

Она вытянула руку вперёд, медленно, показывая, что не причинит вреда.

— Подойдите… — прошептала она. — Пожалуйста.

Они замерли. Девочка чуть подалась вперёд, но брат удержал её за пальцы, взглядом умоляя: «Не смей».

— Вы не ударите нас? — робко спросила девочка, глядя на неё снизу вверх.

Сердце Ирины разорвалось. Она захлебнулась слезами и покачала головой.

— Никогда, — выдохнула она. — Никогда.

Тишина. Только огонь потрескивал в камине. Девочка шагнула вперёд — робко, будто через пропасть, и коснулась её ладони. Её маленькие пальцы дрожали. Ирина осторожно сжала их, ощущая хрупкое тепло.

Мальчик стоял неподвижно. Его лицо оставалось упрямым, но глаза блестели, выдавая сдерживаемый страх и надежду.

Ирина посмотрела прямо на него.

— И ты… тоже мой сын? — спросила она дрожащим голосом.

Он колебался, но всё же кивнул.

— Да, матушка. — Его голос был твёрдым, но внутри дрогнуло. — Но… вы изменились.

Его слова были не обвинением, а тихим признанием. Он смотрел на неё так, будто видел впервые.

Ирина сдержала рыдание и прижала девочку к себе, не сводя глаз с мальчика.

— Может быть, — сказала она, — я и правда изменилась. Но только одно знайте: я никогда не подниму на вас руку. Никогда.

Мальчик не двинулся ближе, но в его взгляде впервые мелькнуло то, чего она жаждала больше всего — слабая, неуверенная, но надежда.

Тишина в комнате держалась всего мгновение.

Шаги в коридоре — твёрдые, быстрые — и дверь распахнулась настежь.

На пороге — он. Высокий, широкоплечий, со стальным взглядом. Тёмные волосы, жёсткая линия челюсти. Тень от него легла поперёк комнаты.

— Что это значит? — голос уронил холод, как нож. — Кто разрешил вам приходить?

Дети дёрнулись. Девочка инстинктивно прижалась к постели, мальчик шагнул вперёд, заслоняя её плечом.

— Мы хотели узнать, как матушка себя чувствует, — произнёс он слишком взрослым тоном и всё же сглотнул.

Быстрый, раздражённый взгляд мужчины метнулся к Ирине.

— Узнать, как тигрица поживает, сунув голову в пасть? Смело, — усмешка вышла сухой.

— Они не сделали ничего дурного, — тихо сказала Ирина. — Они просто пришли.

Его брови медленно приподнялись.

— Защищаешь? С каких это пор?

Девочка сорвалась шёпотом:

— Она… сказала, что не ударит нас.

Секунда тишины. Мужчина резко вдохнул, заставив себя не сорваться при детях.

— Вон, — тихо, но так, что не послушаться было невозможно. — Сейчас же.

Мальчик кивнул, перехватил сестру за руку. На пороге девочка оглянулась — взглядом, полным растерянной надежды, — и дверь закрылась за ними, отсечённо и гулко.

Остались вдвоём.

Воздух между ними натянулся, как струна. Мужчина не подходил ближе, но заполнял собой всё пространство.

— Слушай внимательно, — произнёс он, каждое слово — как отмеренная доза яда. — Если ты играешь в очередную роль, чтобы добраться до них… Я этого не допущу.

Ирина выдохнула — коротко, будто нырнула с головой. Внутри холод и странное, горячее смятение.

— Я… — она подняла на него глаза. — Я не играю. Я не помню.

Он даже не моргнул.

— Что именно ты «не помнишь»? Как тебя зовут? Как зовут детей, которых ты наказывала за слёзы?

— Именно. — Голос сорвался, но она не отступила. — Я не знаю ни их имён, ни твоего, ни… своего. Я впервые увидела этих детей. Тебя — тоже. Я не знаю, кто я. Почему вы все… почему вы ко мне так относитесь. И почему они меня боятся.

Сталь в его взгляде стала темней.

— Блистательно, — сказал он холодно. — Новая маска. Ты всегда любила театр.

— Я не играю, — она встрепенулась. — Посмотри на меня: я не знаю, как зовут эту комнату, где запад и где восток, какие у нас боги, кто сидит в совете. Я не знаю, что я умею. Всё во мне — чужое. Я… помню только яркий свет, оглушительный, холод под спиной… и тьму. А потом — этот камин, ваши лица и страх в глазах детей. Больше ничего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он приблизился на шаг. Взгляд — как лезвие.

— Если это ложь, ты пожалеешь. Если правда… — он осёкся, будто слово застряло у него в горле и ему не хотелось его произносить. — Если правда, это ещё опаснее.

Ирина проглотила рыдание, заставила себя говорить связно:

— Скажи… пожалуйста. Как тебя зовут?

Пауза — долгая, испытующая. Слово он будто вынул изо льда:

— Аран.

Она кивнула, будто примеряя имя на слух.

— Аран. А детей… как зовут?

— Тейлор и Лиана. — Назвал без запинки, но голос впервые дрогнул едва слышно. — Они — причина, по которой ты ещё дышишь.

— Тейлор… Лиана, — повторила она шёпотом, удерживая имена, как драгоценности. — А я?

— Ты — Ирэния Вельд, королева этого королевства, — ровно. — Ведьма. Слишком сильная, чтобы тебе верили, и слишком жестокая, чтобы тебя любили.

Ирина сглотнула.

— И почему… они меня боятся?

Он усмехнулся безрадостно, но это была не насмешка — защитная броня.

— Потому что ты обучала семилетних стоять без движения часами «чтобы держали спину». Потому что у Лианы ты сжигала куклы — «слегающие слабость». Потому что Тейлору запрещала плакать, а за слёзы было наказание. Потому что ты… — он сжал зубы, оборвал, как будто сам себе приказал замолчать. — Довольно.

В груди у Ирины что-то хрустнуло. Боль поднялась волной — за этих двоих, за каждую сломанную игрушку, за каждую задержанную слезу.

— Я не сделаю им боли, — сказала она глухо. — Клянусь… всем, чем могу клясться.

— Ты не клянешься, ты торгуешься, — отрезал он. — И к твоим клятвам у меня нет цены.

— Проверь меня, — она подняла ладони, пустые, открытые. — Спроси что угодно. Я не знаю ничего, кроме того, что слышу сейчас от тебя. Я не знаю, где мы. Я не знаю, как держать… — она оглянулась, ирония момента кольнула, — трон. Я даже не знала, что у меня есть дети, пока они сами не сказали.

Он молчал. В этом молчании сжались недоверие и настороженное любопытство.

— Столица, — бросил он, как вызов. — Назови столицу.

Ирина покачала головой.

— Я не знаю.

— Имя моего отца.

— Не знаю.

— День нашей свадьбы.

— Не знаю.

— Рунный круг, который ты всегда чертишь слева.

Она вдохнула — растерянно посмотрела на пол, где тёмные следы мела вились под ковер.

— Я… не знаю.

Тишина отозвалась потрескиванием поленьев. Он не смягчился — но взгляд его впервые утратил идеальную ровность: в глубине прожглась тонкая трещина.

— Если это наваждение, — тихо сказал он, — оно слишком чисто. Слишком последовательно.

— Это правда, — так же тихо ответила она. — Я боюсь навредить им даже словом, потому что не знаю, какими были «мои» слова. Пожалуйста… — она запнулась, непривычное для этого рта слово скользнуло мягко, — скажи, что мне делать, чтобы они не боялись.

Он вскинул голову на это «пожалуйста», как на чужой звук в знакомой мелодии.

— Прежде всего, — сухо, собравшись, — держись от них на расстоянии. Только при няне или при мне. Лекарь осмотрит тебя ещё раз. Никому — слышишь? — никому ни слова о «провале памяти». Совет почует кровь.

— Хорошо, — быстро кивнула она. — Как скажешь, Аран.

Имя на её губах прозвучало иначе — не как вызов и не как издёвка. Он это услышал. Мгновение смотрел, будто пытаясь совместить звук и лицо с прежними привычными масками — и не мог.

— Я сам представлю тебя совету, когда придёт время, — отмерил он. — Отвечай ровно, говори меньше. И… — он задержал взгляд на её пальцах, которые всё ещё дрожали, — не пытайся коснуться детей без разрешения.

— Можно… — она едва улыбнулась, больно и искренне, — можно хотя бы узнать, что они любят? Что их не пугает? Я выучу. Всё.

Этого он будто не ожидал. Тонкая, мгновенная пауза.

— Лиана любит слушать, когда читают вслух, — произнёс он отрывисто, как доклад. — Тейлор учится фехтовать. Не плачут. Не кричат. Не любят громких голосов.

Она кивала, запоминая каждую крупицу.

— Спасибо, — сказала она.

Он отступил на шаг, снова надевая привычную броню.

— Лекаря ко двору утром, — бросил он к двери. — И запомни: шаг в сторону — и я узнаю первым.

Дверь закрылась. Ирина осталась одна — с трепетом в груди, со списком из трёх слов: Аран. Тейлор. Лиана. С болью за чужие грехи и с крошечной, почти невидимой искрой — шансом.

Глава 2

Ночь опустилась густо и тихо. Огонь в камине выдыхал последние искры, и Ирина лежала, не смыкая глаз. Имена, которые она повторяла шёпотом, будто молитву, выстраивались в ряд, как бусины:

Аран. Тейлор. Лиана.

Она тихо перекатывала их на языке, чтобы не забыть, — и в какой-то момент поднялась, нащупала на тумбе обугленный уголь и на внутренней крышке шкатулки мелко вывела те же три слова. Простая, земная хитрость против новой, непостижимой жизни.

Слёзы пришли поздно — густые, горячие, без рыданий. Не от страха за себя — от того, что дети стояли на пороге и спрашивали, ударит ли их мать. Она прижала ладонь к груди и шепнула в полголоса, будто давала обет самой себе и этому дому:

— Я не буду их бить. Я не дам им бояться. И если мне дали эту жизнь, то я проживу её так, чтобы они знали: рядом с ними — дом.

Она уснула уже под утро, когда пламя превратилось в жар, а имена на крышке шкатулки успели высохнуть.

Разбудил её мягкий стук.

— Войдите, — Ирина села, поправила плед и ощутила в теле ту же глубинную мощь — не злобную, не зовущее, просто тёплую, как подземный ключ.

Дверь приотворилась, в комнату вплыла женщина лет сорока с небольшим — статная, в строгом тёмном платье, с прямой спиной и внимательными глазами. За ней — служанка с подносом.

— Няня Веста, Ваше Величество, — произнесла женщина, склонив голову. Голос был сух, но не жесток. — Лекарь просил напоить вас отваром и ждать его визита.

«Няня», — отметила Ирина и невольно потеплела взглядом.

— Благодарю, Веста, — тихо ответила она, пробуя имя на слух. — Отвар… да, пожалуйста.

Няня на миг задержала взгляд — непривычное «пожалуйста» будто зацепило её, — но лицо осталось непроницаемым. Она подала чашу. Ирина пригубила: горько, трава и дым, но тепло разлилось по груди.

— Лекарь будет через пол-часа, — ровно добавила Веста. — Наследникам велено не входить без моих глаз и без дозволения короля.

«Наследникам», — Ирина бережно перевела слово внутри себя в «детям» и сказала так же ровно:

— Тогда… если король даст разрешение, пусть они придут позже. При вас. На минуту. — Она встретила взгляд няни и прибавила почти шёпотом: — Мне нужно знать их… голоса.

Чуть-чуть — на толщину дыхания — смягчились строгие черты Весты.

— Как прикажете, государыня. Я доложу.

Лекарь пришёл к сроку. Седой, сухопарый, с руками, которые успокаивают одним прикосновением.

— Пульс ровный, — бормотал он, считая удары у её запястья. — Глаза ясные. Магическое истощение компенсируется. Но я настоятельно прошу: ни ритуалов, ни ночных подъемов, ни голоданий. Сила вернётся, если дать ей время.

— Я поняла, — тихо сказала Ирина. — Спасибо, лекарь… Северин.

— В вашем распоряжении, Ваше Величество, — кивнул он, машинально поправил флакон на тумбе и уже у двери замер: на внутренней крышке шкатулки чётко темнели три слова. Взгляд Северина задержался на миг, но он ничего не сказал. Лишь уважительно склонился и вышел.

За ним, почти сразу, появился Аран. Не спросил, можно ли, — вошёл, как хозяин комнаты, чьё присутствие заполняет пустоты.

— Лекарь доволен, — констатировал он вместо приветствия. Взгляд скользнул по её лицу, запястьям, плечам — оценивающе, без вольности, но так, что Ирина вдруг поняла: он привык проверять, где трещины. — Веста сказала, ты просила видеть детей. При ней.

— Да, — спокойно кивнула Ирина. — На минуту. Без вопросов. Только… послушать.

— На две, — сухо ограничил он. — Потом они — на обучение. И… — он отметил чашу, — горькое допей.

Она не спорила. Просто встретила его взгляд и внятно произнесла:

— Спасибо.

Он будто хотел что-то ответить, но только коротко кивнул и поднял руку — знак. Дверь открылась почти бесшумно.

Веста вошла первой. За её плечом — две знакомые фигурки: тёмные волосы, серьёзные зелёные глаза. Сегодня они были одеты наряднее — видимо, «на поклоны» — но держались всё так же настороженно.

— Ваше Величество, — сказала няня, — по вашему приказу.

Ирина едва заметно улыбнулась и перевела взгляд на детей:

— Доброе утро, Тейлор. Доброе утро, Лиана.

Произнося их имена, она будто ставила свечи в темноте — мягкий огонь загорается и не слепит.

Лиана дёрнулась — в её глазах что-то вспыхнуло и тут же спряталось. Тейлор кивнул коротко:

— Доброе утро, матушка.

Аран стоял у стены, неподвижный, как колонна. Его присутствие будто держало всех в строгих рамках.

— Сегодня, — продолжила Ирина очень спокойно, — я хочу просто вас послушать. Как вы. Что было вчера. Что будет днём. Если позволено, няня.

Веста кивнула:

— Слова о распорядке — дозволено. Остальное — под надзором.

Лиана осторожно взглянула на няню, на отца, снова на мать:

— У нас… уроки чтения, — прошептала она. — Я люблю, когда читают вслух.

— Она… — вмешался Тейлор, но осёкся, глотнув воспоминание, — — нам обычно читают в библиотеке.

«Обычно — не мать», — поняла Ирина, и это резануло. Но она удержала ровный тон:

— Библиотека — прекрасное место. — Она перевела дыхание. — Если няня разрешит, однажды вы прочитаете мне страницу. По очереди. — И добавила честно: — Я слушаю плохо, когда кричат. И… постараюсь никогда не кричать.

Лиана стиснула пальцы Весты. Няня едва заметно подалась вперёд — будто заслонила. Аран не шелохнулся, но взгляд его стал внимательнее, как у человека, который слышит новую, незнакомую музыку и пытается уловить мотив.

— Время, — напомнил он через пару ударов сердца.

— Ещё одно слово, — попросила Ирина у Весты.

— Одно, — сухо разрешила та.

Ирина повернулась к детям:

— Если вы испугаетесь, скажите «тише». Я пойму. — Она мягко улыбнулась. — Или поднимите руку — так ещё лучше.

Тейлор посмотрел на неё долгим, слишком взрослым взглядом.

— Мы… запомним, матушка, — произнёс он и, повернувшись к Весте, добавил уже официально: — Мы готовы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лиана, уходя, не удержалась и оглянулась. Ирина подняла ладонь — не зовя, просто… приветствуя. Девочка едва заметно повторила жест — пальчики дрожали — и скрылась за дверью.

Комната снова наполнилась тишиной. Веста задержалась на полшага — оценивающе, как домоправитель, принимающий новую мебель, — и тоже вышла.

— Ты быстро учишься, — произнёс Аран. Ни одобрения, ни упрёка — констатация.

— Я стараюсь не ломать, — ответила Ирина. — Я не знаю, что здесь было, но точно знаю, чего не должно быть дальше.

Он задержал взгляд, как будто хотел сказать что-то резче — и передумал. Ровно кивнул:

— Совет через три дня. До тех пор — отдых, лекарь, няня, учёба — без тебя. Я распоряжусь, чтобы тебя сопровождали только проверенные.

— Хорошо, — сказала она, и он внезапно скосил взгляд на шкатулку у изголовья. Внутренняя крышка была приоткрыта, угольные имена темнели отчётливо. Краешек его рта дёрнулся — не улыбка, тень мысли.

— Не забудь, — коротко бросил он и двинулся к двери.

— Не забуду, — так же коротко ответила она.

Когда дверь закрылась, Ирина села на край постели и коснулась букв пальцами. Уголь слегка пачкал кожу, и это радовало — мир был настоящим, не сном. Она втянула воздух и ощутила ещё один запах — сухой, травяной. На столике лежала тонкая, потрёпанная временем книжка без названия. Кто-то (Веста?) принёс её вместе с отваром. Ирина раскрыла на случайной странице: сказки о реке и мосте, простые, тёплые строки.

Она улыбнулась.

Сначала — читать. Сначала — тишина. Сначала — держать слово «тише» священным.

А потом — всё остальное: совет, магия, её собственная память, в которой пока пусто, как в неразветренной комнате. Но сегодня у неё уже были три опоры, написанные углём. И голос девочки, которая любит, когда читают вслух.

Ирина развернула книжку, прикрыла глаза и начала шёпотом, будто уже читала кому-то, кто сидит у её локтя:

— «Жила-была река…»

Глава 3

Утро принесло лекаря и няню Весту. Сухие руки проверили пульс, строгие глаза посмотрели без лишних вопросов. Ирэния кивала, отвечала коротко, только ловила каждое слово о детях.

— Наследники к вам — только при мне или короле, — предупредила Веста. — Таково распоряжение.

«Наследники»… а для меня — дети,

— подумала она. Но вслух сказала:

— Я бы хотела видеть их. Хоть ненадолго.

— На минуту, — отрезала няня. — Под моим присмотром.

Ирэния сжала пальцы. Сердце рвалось сказать «нет, я хочу сама, наедине, обнять их, услышать их смех». Но она промолчала. Пока.

Когда дети вошли, они снова держались на расстоянии. Мальчик — как маленький воин, заслоняющий сестру. Девочка — с глазами, полными тайной надежды.

— Доброе утро, — мягко сказала Ирэния. — Тейлор. Лиана.

Дети замерли: от её голоса не веяло холодом. Девочка первой чуть улыбнулась, но мальчик тут же перехватил её руку, вернув строгость.

— У нас сегодня уроки письма, матушка, — официально произнёс он.

— И чтения, — добавила девочка шёпотом.

Ирэния кивнула.

— Я бы хотела… почитать вам тоже. Когда-нибудь. Если няня разрешит.

— Если король позволит, — отрезала Веста.

Сердце Ирэнии сжалось. Но она успела заметить — девочка смотрела на неё иначе. Как на маму, а не на чудовище.

Когда они ушли, Ирэния закрыла лицо ладонями.

«Они мои. И я не позволю никому держать нас разлучёнными. Даже ему».

Ирэния стояла у окна и смотрела на двор. Сверху сад казался клеткой — дорожки чёткими, кусты подрезанными, стража на постах. Всё здесь было правильным и мёртвым. Даже детский смех не пробивался сюда — только лай собак да звон оружия.

Внутри гулко отзывалась пустота. Вчерашние имена она повторяла до хрипоты:

Тейлор. Лиана.

Эти двое — её чудо, её боль. И если судьба дала ей их, то не затем, чтобы видеть их на минуту, как чужих.

Когда дверь распахнулась и вошёл Аран, Ирэния уже знала, что скажет.

— Дети были здесь, — произнёс он без приветствия. — При няне. Этого достаточно.

Она обернулась.

— Недостаточно.

Он поднял бровь. В глазах — ледяное удивление.

— Что?

— Мне мало видеть их по минуте в день, под надзором. Они мои дети. Я хочу быть с ними.

Улыбка, тонкая и сухая, скользнула по его губам.

— «Мои дети»? Ты вспомнила, что такое материнство? Поздновато.

— Я не помню прошлого, — твёрдо сказала она. — Но вижу настоящее. Они смотрят на меня с ужасом. Ты хочешь, чтобы это продолжалось? Я хочу, чтобы они знали: у них есть мать. Настоящая.

— Ты опасна для них, — холодно отрезал он. — Я не позволю.

Она шагнула ближе. Голос дрожал, но в нём звучала сила:

— Тогда скажи прямо: ты хочешь, чтобы они росли сиротами при живой матери?

Молчание. Взгляд его стал ещё тяжелее, но он не нашёл слов.

— Дай мне шанс, — она смягчила голос. — Пусть при тебе. Пусть я просто читаю им. Но не отнимай у них мать.

Он резко отвернулся, будто отсекая спор. На пороге задержался.

— Завтра. Пять минут. При мне.

Её губы задрожали — от обиды, от радости, от решимости. Она знала: этого мало, но начало положено.

На следующий день её повели в библиотеку. Малую — с низкими шкафами и окнами в сад. Воздух пах старой бумагой и сухими травами. Веста поставила стул у окна, сама встала рядом, сложив руки на груди.

Через минуту вошли дети. Шли несмело, но без промедления. Тейлор впереди, Лиана держится за его локоть. На них — одинаковые серые камзольчики с гербовой вышивкой. Оба — тёмноволосые, серьёзные, как маленькие взрослые.

— Добрый день, — сказала Ирэния. — Тейлор. Лиана.

Они поклонились официально. Сердце сжалось.

— Сегодня… — она подняла книгу, которую выбрала заранее, — я хочу почитать вам. Если позволено.

Веста кивнула сухо. Дети переглянулись.

— Мы слушаем, матушка, — сказал Тейлор.

Ирэния развернула книгу. Слова дрожали на страницах. В прошлой жизни она не была матерью, но часто представляла, как будет читать сказки своему ребёнку. И вот теперь… она боялась больше всего — испугать, разочаровать, оказаться не той.

Она глубоко вдохнула и начала:

— «Жила-была река. Она не любила громких голосов…»

Голос её сначала был чуть хриплый, но мягкий. Она читала медленно, стараясь, чтобы каждое слово ложилось плавно.

Лиана подняла глаза — и впервые не от страха. В них мелькнул интерес. Девочка подалась ближе, локти поставила на колени.

Тейлор сидел прямо, с каменным лицом, будто на учёбе. Но пальцы его сжимали край лавки, и Ирэния поняла: он слушает.

Она продолжала: про мост, который строили из обещаний; про мальчика, что боялся кричать, но научился говорить тихо.

— «И тогда река ответила ему, — читала она, — не шумом, а шёпотом. Потому что шёпот слышнее, чем крик»…

В этот момент Лиана едва слышно повторила:

— Тише…

Ирэния улыбнулась, не сбиваясь с текста.

— Да, «тише».

Тейлор бросил на сестру быстрый взгляд, нахмурился — но не осадил.

Они слушали. С каждой страницей в комнате становилось теплее. Даже Веста, казалось, смягчила позу, опустив руки.

И тогда Ирэния почувствовала взгляд в спину. Холодный, пристальный. Она знала, не оглядываясь: он здесь.

Аран стоял у двери, прислонившись к косяку. Тёмный силуэт, неподвижный, только глаза сверкали в полумраке. Он молчал, но смотрел — на неё, на детей, на книгу.

Ирэния дочитала страницу и закрыла книгу.

— На сегодня — всё, — сказала она мягко. — Завтра продолжим.

Лиана тихо выдохнула, будто не хотела, чтобы кончилось. Тейлор кивнул, сдержанно:

— Благодарим, матушка.

Они поднялись, поклонились и вышли вслед за няней.

Тишина повисла. Аран не двинулся с места. Его взгляд был тяжёлым, колючим.

— Ты играешь с ними, — сказал он наконец. — Почему?

— Я не играю, — ответила Ирэния. — Я учусь быть с ними.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сказки? — в его голосе была усмешка. — После того, как ты учила их стоять часами без движения?

Она сжала книгу крепче.

— Я не знаю, кем была она. Но я знаю, кем хочу быть я.

Он шагнул ближе.

— Они поверят быстро. Дети всегда верят. И если завтра ты снова обернёшься в ту, прежнюю… — он замолчал, но в голосе было железо. — Я этого не допущу.

— Не обернусь, — тихо сказала она. — Никогда.

Они стояли почти рядом, и воздух между ними дрожал — смесь ненависти, недоверия и чего-то ещё, слишком сильного, чтобы назвать.

Аран развернулся, будто отрезал разговор. Но у двери всё же сказал:

— Две страницы в день. Не больше. Лиана плохо спит от длинных рассказов.

Ирэния прижала книгу к груди. Он слушал. Всё время слушал.

— Я поняла, — ответила она.

Дверь захлопнулась, оставив её одну. Она села, закрыла глаза и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.

Глава 4

Утро было ясным и обманчиво тёплым. В покоях пахло свежим хлебом, который принесла служанка, и травами из лекарского отвара. Ирэния сидела у окна и смотрела, как внизу под стенами меняются стражи. Её сердце билось ровно, но внутри жила тяжесть — ожидание. Сегодня Веста обещала, что её выведут в сад. С детьми.

— Государыня, — сухо произнесла няня, входя, — король дал разрешение. Прогулка на час. Стража будет рядом.

— И дети? — спросила Ирэния, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Наследники ждут вас внизу, — подтвердила Веста.

Она поднялась. Слуги надели на неё лёгкий плащ и длинное платье, волосы заплели в простую косу. В зеркале на мгновение мелькнуло лицо чужой женщины — гордой, холодной, какой она не хотела быть. Ирэния отвернулась.

Сад встретил её тишиной. Он был огромный, выстроенный по правилам: ровные аллеи, подрезанные кусты, статуи на перекрёстках. Красота без жизни. Даже цветы стояли правильными рядами, и это напоминало ей кладбищенскую аллею.

У фонтана ждали дети. Тейлор в тёмном камзоле стоял прямо, руки за спиной — точь-в-точь маленький солдат. Лиана рядом, с косой до пояса, в светлом платьице, пальцы её теребили ленту на поясе.

Они одновременно поклонились:

— Матушка.

— Доброе утро, — сказала Ирэния и позволила себе улыбку. — Как вы спали?

Дети переглянулись, как будто проверяли, можно ли отвечать.

— Хорошо, — сказал Тейлор.

— Мне приснилось, будто мы гуляем, — тихо добавила Лиана.

Ирэния чуть склонила голову:

— Значит, сон сбылся.

Они пошли по дорожке. Веста держалась рядом, стражники замыкали шествие. Всё выглядело так, будто королеву вели не гулять, а на допрос.

— Здесь всё красиво, — сказала Ирэния, пытаясь заговорить. — Но слишком ровно. Вам нравится?

Лиана оживилась:

— Мне нравятся цветы у южной стены. Там розы, они пахнут сильнее.

— Их мало, — сухо вставил Тейлор. — И отец сказал, что к ним не стоит ходить без присмотра. Там тень.

«Отец»… Ирэния почувствовала, как сердце сжалось. В их словах не было упоминания «матери», только страх и осторожность.

Они остановились у клумбы. Лиана наклонилась к цветам, вдохнула запах и улыбнулась по-настоящему — детской улыбкой. Ирэния поймала этот миг и запомнила его, как драгоценность.

— Лиана, а какие сказки ты любишь? — спросила она.

Девочка подняла глаза и растерянно посмотрела на Весту. Та кивнула, разрешая ответ.

— Про реки… и про птиц. Когда они улетают и возвращаются.

— А ты, Тейлор?

Мальчик пожал плечами.

— Сказки — для детей. Я должен учиться военному делу.

Голос у него был твёрдый, но в глазах мелькнула тень — он хотел, но боялся признаться.

— Даже воину полезно слушать истории, — мягко возразила Ирэния. — Истории учат, как не сделать ошибку.

Он промолчал, но шаг его стал медленнее, менее напряжённым.

В это время из боковой аллеи вышла группа придворных — несколько мужчин в длинных плащах, в сопровождении писцов. Они остановились, склоняя головы. Один из них — сухой, узколицый, с цепким взглядом — поклонился чуть глубже, чем остальные.

— Ваше Величество, — произнёс он. — Рады видеть вас в добром здравии.

Ирэния едва заметно улыбнулась, но не ответила. Она чувствовала — каждое её движение сейчас будет разнесено по дворцу. «Королева снова играет в материнство», — наверняка уже шепчутся они.

Тейлор шагнул ближе к сестре, инстинктивно заслоняя её от посторонних. Лиана прижалась к его руке. Ирэния заметила это движение — и её сердце защемило: они защищают друг друга от мира, в том числе и от неё.

Когда солнце склонилось к полудню, их вернули в библиотеку. Там было светлее, уютнее. Ирэния выбрала книгу и села у окна, дети — напротив. Веста стояла неподвижно, как каменное изваяние.

Она раскрыла страницу. Голос сначала дрожал, но с каждой фразой становился увереннее.

День тянулся тяжёлый и вязкий. После прогулки в саду Ирэния снова осталась одна. Книги лежали на столе нетронутые — слова бежали перед глазами, но не задерживались в памяти. Она снова и снова возвращалась мыслями к детям: как Лиана впервые улыбнулась искренне, как Тейлор сдержанно, но всё же сказал «спасибо».

Эти крохи тепла для неё были целым миром. Но вместе с радостью приходило и другое: злость. Не на детей. На клетку, в которую их загнали. На отца, который держал их в страхе, и на судьбу, которая подарила ей этот шанс так поздно и так трудно.

К вечеру, когда свечи зажгли в канделябрах, дверь распахнулась. Он вошёл, как всегда без стука.

Аран.

Высокий, словно вырезанный из камня, с тенью усталости на лице. В его движениях было что-то хищное — шаги уверенные, взгляд прямой, голос ровный, но за ним слышался металл.

— Веста сказала, ты снова читала им, — произнёс он, не глядя прямо. — Дольше, чем я позволил.

Ирэния отложила книгу и поднялась.

— Они слушали. Я не могла оборвать их на полуслове.

— Ты могла, — холодно бросил он. — Ты всегда могла.

— Я — не она, — сказала Ирэния тихо, но твёрдо. — Я не хочу ломать их ради правил.

Он резко повернулся, глаза блеснули сталью.

— Ты думаешь, я ломаю? —

— Да! — вырвалось у неё. — Они боятся шагнуть ко мне ближе, они смотрят на тебя так, будто каждое слово может стать приговором. Это не семья. Это казарма.

Тишина. Свечи потрескивали. Он стоял, сжав руки за спиной, и смотрел так, что у неё перехватило дыхание.

— У нас нет семьи, — сказал он наконец. — Есть союз. По воле родителей. Есть долг перед короной. Ты сама знаешь, к чему привели твои игры в материнство прежде.

— Я не знаю, — резко перебила она. — Я не помню!

Эхо ударилось о стены. Она сама испугалась силы своего голоса, но не отступила.

— Я не знаю, кем она была. Я не помню, что сделала. Но я знаю, кем хочу быть. И хочу понять… почему ты женился на женщине, которую ненавидишь?

Его лицо стало каменным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Потому что мне не оставили выбора, — произнёс он после долгой паузы. — Наши семьи решили так. Союз ради силы. Ради земли. Ради магии, что текла в её крови.

Ирэния сжала пальцы.

— Земли… магия… союз… — повторила она глухо. — А дети? Ты видел их в этой сделке?

— Дети — наследники, — ответил он. — Часть долга.

Сердце её оборвалось.

— Нет. Они — живые. Они твои. И мои. Ты говоришь о них, как о гербах на щите. Как будто они не люди.

— Люди ломаются, — его голос был низким, почти рыком. — Гербы вечны.

Ирэния шагнула ближе. Между ними оставалась пара шагов, и воздух натянулся, как струна.

— Тогда я буду той, кто напомнит тебе: они — люди. Они — твои дети. И они будут знать, что у них есть мать. Даже если ты будешь стоять у двери с холодными глазами.

Он смотрел на неё так, будто хотел сжечь, пронзить насквозь. Несколько ударов сердца — и его губы скривились в жёсткой усмешке.

— Ты говоришь, как будто веришь.

— Я верю, — твёрдо ответила она. — Потому что впервые в жизни у меня есть то, чего я всегда хотела.

Он вскинул бровь.

— Чего?

Она выдохнула:

— Дети.

Тишина. В его глазах мелькнуло что-то странное, незнакомое. Не ненависть. Не презрение. Но он тут же отвернулся, не дав ей времени рассмотреть.

— Завтра совет, — сказал он сухо. — Ты обязана присутствовать.

И пошёл к двери.

— Аран, — тихо позвала она.

Он остановился.

— Что?

— Если я правда ничего не помню, — она сжала кулаки, — значит, у меня есть шанс начать сначала. С ними. С тобой. Со всем. Разве это плохо?

Он не обернулся. Только сказал низко:

— Начни с того, что перестань верить в невозможное.

И вышел, оставив её среди дрожащих теней от свечей.

Глава 5

Зал совета был огромен и гулок. Каменные своды отражали каждый шёпот, факелы бросали жёсткий свет на лица сидящих. За длинным столом собрались министры, военачальники и придворные — все в дорогих плащах, с печатями власти на руках.

Ирэния вошла медленно, не позволяя себе ни улыбки, ни дрожи. На ней было тяжёлое платье из тёмного бархата, волосы собраны в строгий узел. Внутри сердце билось так, будто готово выскочить, но снаружи — она была ледяной королевой.

Аран уже сидел во главе стола. Его глаза на миг скользнули по ней, задержались — и вновь стали холодными.

— Королева присутствует, — объявил глашатай.

Все склонили головы. Ирэния села рядом с мужем, положив ладони на стол. Ни один мускул её лица не дрогнул.

Совет тянулся долго. Говорили о налогах, о новых поставках оружия, о волнениях на границе. Вопросы задавали ей — проверяли, слушает ли, в уме ли.

— Ваше Величество, — произнёс узколицый советник, тот самый, что недавно встречал её в саду, — что вы скажете о слухах? Люди ждут вашей жёсткой руки.

Ирэния посмотрела прямо в его глаза. Голос её прозвучал ровно, холодно:

— Люди будут работать, пока корона стоит. Слухи — для слабых. Королевство — для сильных.

Советник склонил голову, довольный. Другие переглянулись: королева всё та же, железная.

Аран сидел рядом, слушал молча. Лишь раз — когда она ответила резко и уверенно — его пальцы сжались сильнее.

Совет закончился. Придворные встали, поклонились, выходили по одному. Ирэния тоже поднялась, удерживая маску. Но у дверей показались две фигурки.

Дети.

Тейлор и Лиана. Их привела Веста — сухая, строгая, как всегда.

— Государыня, — поклонилась она, — наследники пожелали увидеть вас.

Аран нахмурился.

— Сейчас не время.

Но Ирэния уже шагнула вперёд. Она опустилась на колени, так что глаза её оказались на уровне детских.

— Тейлор. Лиана, — сказала она тихо. — Вы пришли.

Они замерли. Лиана дрожала, будто её сейчас ударят. Тейлор держал сестру за руку и смотрел настороженно.

И тогда Ирэния протянула ладонь. Сначала к мальчику — он отстранился на полшага, но не ушёл. Потом к девочке.

— Я хочу… — голос её сорвался, но она выдохнула и сказала ровно: — Я хочу, чтобы вы знали. Я не причиню вам боли. Никогда.

Лиана всхлипнула — и, не выдержав, шагнула вперёд. Маленькие руки обвили шею Ирэнии. Та впервые за всё это время прижала к себе дочь, осторожно, словно хрупкую вазу.

Сердце сжалось, дыхание перехватило. Слёзы подступили к глазам, но она удержалась.

— Мама… — едва слышно выдохнула девочка.

Тейлор стоял рядом, сжав кулаки. Его глаза метались между сестрой и отцом. Но он не увёл её. И не оттолкнул мать.

Это было больше, чем позволение. Это был первый трещинный шаг навстречу.

— Довольно, — голос Арана разрезал воздух.

Ирэния подняла голову. Он стоял в двух шагах, лицо каменное, но глаза горели бурей.

— Отпусти её.

Ирэния медленно отстранилась, провела ладонью по тёмным волосам Лианы и встала.

— Я не сделала ничего плохого.

— Ты нарушила правило, — глухо сказал он.

— Тогда пусть будут ещё правила, — резко ответила она. — Для тебя. Для совета. Для всего королевства. Если ты не хочешь верить в то, что я изменилась, — пусть для вас я останусь холодной ведьмой.

Она шагнула ближе, в упор глядя в его глаза.

— Но для них я буду любящей матерью.

Тишина. Даже Веста не осмелилась шелохнуться.

Аран смотрел на неё долго. Его взгляд был колючим, но в нём уже не было одной лишь ненависти. Там была ярость, боль… и что-то ещё.

Он развернулся к детям:

— Свободны

Тейлор поклонился и повёл сестру прочь. Веста поспешила за ними.

Они остались вдвоём в пустом зале.

— Ты играешь с огнём, — произнёс Аран низко, почти рыча. — Если обожжёшь их — я тебя уничтожу.

— Я не обожгу, — ответила она. — Я согрею.

Он шагнул ближе, так, что её сердце дрогнуло.

— Ты веришь, что сможешь это сделать?

— Верю, — сказала она твёрдо. — Потому что это единственное, чего я хочу.

Он задержался ещё мгновение — потом резко отвернулся и пошёл прочь.

Её руки всё ещё дрожали от прикосновения дочери. Она знала: теперь пути назад нет.

Ночь во дворце всегда была особенной. Коридоры гудели пустотой, факелы потрескивали и отбрасывали длинные, пугающие тени. Всё казалось чужим, враждебным, будто сама крепость не хотела спать, а дышала в такт шагам часовых.

Ирэния сидела у камина. Ей принесли вино и хлеб, но она почти не притронулась. Сидела в кресле, глядя на пламя, перебирая в памяти каждое мгновение дня: взгляд Лианы, когда она впервые обняла её, напряжённое молчание Тейлора, слова Арана — угроза и боль вперемешку.

«Я согрею их, а не обожгу»

, повторяла она, как молитву.

Шаги были лёгкие, еле слышные. Она вздрогнула — сначала решила, что служанка. Но дверь тихо скрипнула, и в щель просунулась маленькая фигурка.

— Мама?..

Голос был тонкий, дрожащий.

Ирэния вскочила. У двери стояла Лиана, босиком, в ночной рубашке, волосы распущены. Глаза сияли от страха и надежды.

— Лиана… — прошептала Ирэния. — Ты… как ты сюда попала?

— Тейлор сказал, нельзя, — девочка робко шагнула внутрь, — но я… я хотела… посмотреть, правда ли ты… такая.

Сердце Ирэнии сжалось. Она опустилась на колени и распахнула руки.

— Иди сюда.

Лиана замерла на миг, потом сорвалась с места и влетела в её объятия. Маленькое тёплое тело дрожало, но прижималось крепко, словно боялось, что её оттолкнут.

Слёзы навернулись сами. Ирэния гладила её по спине, по волосам, шептала:

— Я не причиню тебе боли. Никогда. Ты моя девочка.

Дверь снова приоткрылась. На этот раз вошёл Тейлор. Он шёл уверенно, но лицо было жёстким.

— Ты должна вернуться, — сказал он сестре. — Если отец узнает…

— Пусть узнает, — тихо сказала Лиана, прижимаясь к матери.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ирэния подняла глаза на мальчика.

— Тейлор, — мягко произнесла она. — Подойди.

Он остался стоять у двери, руки сжаты в кулаки.

— Ты можешь обмануть её, — сказал он. — Но не меня.

Сердце кольнуло.

— Я не обманываю, — ответила она. — Я впервые говорю правду. Я хочу быть вашей матерью. Настоящей.

Он смотрел на неё долго. Глаза его были слишком взрослые для семи лет — глаза того, кто слишком рано понял, что такое страх.

Наконец он шагнул вперёд. Один шаг. Второй. Остановился в паре шагов, но не ближе.

— Если ты снова станешь прежней… — его голос был тихим, но твёрдым. — Я тебя возненавижу.

Эти слова вонзились в сердце, но Ирэния кивнула.

— Я не стану. Обещаю.

Он стоял, сжав губы, потом тихо спросил:

— А если отец запретит?

Ирэния обняла Лиану крепче и посмотрела прямо в глаза мальчику.

— Тогда для него и для всего мира я останусь холодной ведьмой. Но для вас — я всегда буду матерью.

Он вздрогнул. Долго молчал. И, наконец, медленно протянул руку. Не к ней — к сестре. Но это был первый мост.

Они втроём сидели у камина. Лиана уснула на коленях матери, свернувшись калачиком. Тейлор сидел рядом, не касаясь, но и не отстраняясь. Ирэния гладила дочь и украдкой смотрела на сына. Его глаза были тяжёлые, но он не уходил.

Время тянулось иначе — не часами, а ударами сердца. Впервые с тех пор, как она открыла глаза в этом мире, в комнате не было ни холода, ни страха. Только они трое, огонь и хрупкое тепло, которое она боялась спугнуть.

— Тейлор, — прошептала она, — если захочешь… можешь остаться.

Он сжал губы, не ответил. Но не ушёл.

Поздней ночью мальчик осторожно поднялся, разбудил сестру. Лиана сонно уткнулась в плечо брата, и он увёл её прочь. Перед уходом он оглянулся. Их взгляды встретились — и Ирэния впервые увидела в его глазах не только страх, но и сомнение.

Когда дверь за ними закрылась, она долго сидела, прижимая к груди ещё живое тепло дочери.

«Они пришли сами. Они выбрали меня. Значит, у меня есть шанс…»

Ирэния подняла голову к камину. Огонь догорал, но в её сердце разгоралось новое пламя.

Она знала: теперь никто и ничто не заставит её отдать детей обратно во тьму.

Глава 6

Утро было ещё серым, когда Ирэния проснулась. Слуги обычно приносили ей завтрак в покои, но сегодня сердце билось иначе. Ей хотелось встать самой, сделать что-то своими руками. Что-то простое и тёплое.

Она тихо поднялась, накинула лёгкий плащ и, не дожидаясь прислуги, направилась вниз. Коридоры ещё пустовали, лишь факелы тлели на стенах.

Кухня встретила её гулом кастрюль и запахами хлеба, тушёного мяса и свежеиспечённых пирогов. Повариха, дородная женщина с красным лицом, в это время распределяла указания поварам и служанкам.

Когда в дверях появилась королева, в кухне разом всё замерло. Люди выронили ложки, кто-то неловко уронил ковш, и только шипение масла нарушало тишину.

— Ваше Величество! — повариха присела в неловком реверансе. — Что… что привело вас сюда?

Ирэния спокойно огляделась.

— Я хочу приготовить завтрак, — сказала она.

— Приготовить?.. — в голосе женщины было больше ужаса, чем удивления. — Своими руками?..

— Да. Найдите мне муку, молоко, яйца. Сковороду. Всё остальное я сделаю сама.

Повариха заморгала, как будто не знала — смеяться ей или падать в обморок. Но ослушаться не посмела. Через несколько минут перед королевой стоял стол, уставленный продуктами.

Ирэния закатала рукава и взяла миску. Взбила яйца, добавила молоко, всыпала муку. Движения были немного неловкие, но привычные. Она вспомнила, как когда-то мечтала готовить завтрак для своей семьи, но не успела… И сейчас, впервые, её мечта оживала.

Сковорода зашипела. Первый блин подрумянился, запах тёплого теста разлился по кухне. Рабочие переглядывались, не веря глазам: сама королева, холодная ведьма, переворачивает блинчики деревянной лопаткой.

— Позовите моих детей, — сказала Ирэния ровно. — И никого больше.

Когда Тейлор и Лиана вошли, они остановились в дверях, как вкопанные. На кухне пахло сладким, на столе дымилось блюдо, а их мать стояла у плиты, держа в руках сковороду.

— Мама?.. — робко прошептала Лиана.

Ирэния обернулась, улыбнулась мягко, но без лишней нежности — чтобы не спугнуть их осторожность.

— Доброе утро. Я подумала, что мы позавтракаем вместе. Только мы.

Дети переглянулись. Тейлор нахмурился, но не двинулся прочь. Лиана робко шагнула вперёд.

— Ты… сама это приготовила?

— Сама, — кивнула она. — Садитесь.

Они сели. Она положила каждому по блину, налила тёплого молока. Первые минуты были настороженные — они ели тихо, будто боялись, что это ловушка. Но запах и вкус сделали своё. Лиана улыбнулась первой, облизав губы.

— Вкусно…

Тейлор кивнул чуть заметно.

— Я рада, что вам нравится, — сказала Ирэния, и сердце её заполнилось теплом. — Я всегда мечтала готовить для своей семьи.

Она почти произнесла

«для вас»

, но сдержалась. Не хотелось давить словами. Пусть поверят сами.

Именно в этот момент дверь распахнулась.

На пороге стоял Аран.

Он вошёл медленно, взглядом окинул картину: дети за столом, блины, сама королева с поварёшкой в руках. Его лицо оставалось каменным, но глаза вспыхнули холодным огнём.

— Что здесь происходит? — спросил он низко.

Тейлор напрягся, отодвинул тарелку. Лиана прижалась к брату.

Ирэния выпрямилась, встретила взгляд мужа спокойно.

— Я приготовила завтрак для своей семьи.

Уголок его губ дёрнулся в усмешке.

— Для своей семьи?.. — он произнёс слова почти с насмешкой. — А почему же не позвала меня?

Её голос стал холодным, как лёд.

— Потому что

у нас

нет семьи. Так сказал ты.

Он замер, и в зале повисла тяжёлая тишина.

— Но у меня есть дети, — продолжила она ровно. — И для меня они — семья. Моя семья.

Она обвела рукой стол, тарелки, блины, двоих настороженных, но таких дорогих ей детей.

— И никто не отнимет у меня это право.

Аран долго смотрел на неё, глаза его сверкали, будто в них боролось сразу несколько чувств. Наконец он усмехнулся — коротко, жёстко.

— Холодная ведьма и блины, — произнёс он. — Ты умеешь удивлять.

Он развернулся и ушёл, оставив запах холода за собой.

Ирэния снова села за стол. Дети молчали, но в их глазах было другое — любопытство, робкий свет надежды.

Она улыбнулась им мягко.

— Ешьте. Это только начало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7

Аран

В кабинете стояла тишина. Только треск огня в камине и скрип пера, бегущего по пергаменту. Аран сидел за массивным столом, погружённый в отчёты. Глаза бегали по строкам, но мысли упрямо возвращались не к цифрам налогов и не к донесениям о границе.

Он думал о ней.

Жена. Холодная ведьма, которую он ненавидел и в которую его когда-то вцепила семья ради союза. Сколько лет они прожили вместе? Семь? Восемь? Каждый день — как война. Каждое слово — как удар.

И вдруг… теперь она стала другой.

Дверь распахнулась, вбежал один из слуг, запыхавшийся.

— Ваше Величество… простите… но… её Величество… она… на кухне.

Аран поднял голову, взгляд его был холодным, как клинок.

— Что значит — «на кухне»?

— Она… — слуга сглотнул. — Она готовит. Собственными руками. И… она велела позвать детей.

Аран медленно отложил перо. В груди неприятно кольнуло.

— Дети… на кухне? — его голос был низок.

— Да, государь. Они… завтракают с ней.

Шаги его гулко отдавались по коридору. Он шёл быстро, почти не чувствуя земли под ногами. Внутри бурлило: злость, тревога, непонимание.

Что она затеяла? Очередная игра? Новый способ сломать их?

Двери кухни распахнулись от его руки.

И он увидел их.

Жена у плиты. На столе тарелки с блинами. Дети сидят рядом, робко едят. Лиана улыбается. Тейлор не скрывает настороженности, но не отталкивает мать.

Ирэния обернулась к нему — спокойная, прямая, гордая.

— Что здесь происходит? — его голос прозвучал как удар.

Она ответила холодно:

— Я приготовила завтрак для своей семьи.

Эти слова зацепили, будто ударили прямо в сердце. Его губы дёрнулись в усмешке.

— Для своей семьи? — он медленно шагнул ближе. — А почему же тогда не позвала меня?

Её взгляд стал ещё холоднее.

— Потому что у нас с тобой нет семьи. Ты сам так сказал.

Воздух в кухне натянулся, как струна. Даже дети замерли.

Она же продолжила:

— Но у меня есть дети. И для меня они — семья. Моя семья.

Его челюсть сжалась. Слова вошли под кожу, будто раскалённые иглы. Он хотел возразить — но голос предал, застрял в горле.

Он лишь усмехнулся.

— Холодная ведьма и блины… Ты умеешь удивлять.

Развернулся и вышел, оставив за собой тишину.

Но вернувшись в кабинет, он не смог сосредоточиться. Перо дрожало в пальцах, буквы расплывались. Перед глазами снова и снова вставала эта сцена: дети, сидящие рядом с матерью. Лиана, смеющаяся тихо. Тейлор, впервые не отстраняющийся. И её — жену, которую он знал как злобную, жестокую — с поварёшкой в руках.

Что это? Театр? Новая маска? Или… она и правда изменилась?

Мысль была абсурдна, но от неё нельзя было отмахнуться.

Поздно вечером он вернулся на кухню. Слуги уже спали, огонь в печах догорал. На столе осталась тарелка с блинами, прикрытая полотном.

Он долго стоял, глядя на неё, словно на врага. Потом медленно снял ткань, взял один блин, отломил кусочек и попробовал.

Тёплый, мягкий, сладкий. Ничего особенного. И всё же… вкус был другим.

Он закрыл глаза. Перед ним встала картина — маленькая Лиана, смеющаяся над тарелкой, и сын, не уходящий прочь.

Аран выругался сквозь зубы, оттолкнул тарелку и сжал кулаки.

— Ведьма… — прошептал он. — Что ты задумала?

Аран возвращался в свои покои. Шёл мрачно, с тяжестью в груди, которую не мог вытравить даже холодный расчёт. Но вдруг заметил движение: дверь в покои жены приоткрылась тихо-тихо, словно тень выскользнула в коридор.

Ирэния. В лёгком халате, волосы распущены. Она двигалась осторожно, будто боялась разбудить стены. Оглядывалась, шла неслышно — но не как заговорщица, а как… мать, что крадётся к детям.

Аран прижался к колонне, позволив ей пройти, и пошёл следом, бесшумный, как охотник.

Она остановилась у двери детских покоев. Постучала еле слышно, а потом осторожно вошла.

Аран замер в тени.

Внутри он увидел: Лиана поднялась с постели и бросилась к матери, повисла на её шее. Ирэния прижимала дочь крепко, гладя по спине, шепча что-то едва различимое.

Сын стоял рядом с постелью — настороженный, серьёзный, но не прогонял.

— Можно?.. — услышал Аран её голос. — Можно я поцелую тебя? Только один раз.

Тейлор нахмурился, молчал, но кивнул коротко. Ирэния склонилась, осторожно коснулась губами макушки сына. Его плечи дрогнули, но он не оттолкнул.

Аран сжал кулаки.

Что это?.. Она играет с ними? Тянет в сети? Или… чёрт, нет, в её голосе не было фальши.

Он слышал холод, ярость, презрение в её словах раньше. Слышал ложь, слышал яд. Но это… было другое. Настоящее. Тёплое. То, что он сам не позволял себе давать.

Зачем она это делает? Чтобы отнять их у меня? Чтобы внушить, что только мать может быть рядом?

Но чем больше он смотрел, тем меньше верил в свои же оправдания. Она не знала, что он рядом. Она не играла на публику.

Она просто жила этим моментом.

Дети вернулись в постели. Ирэния накрыла Лиану одеялом, поправила подушку у сына. Постояла ещё миг, глядя на них, и, тихо шепнув что-то вроде «спите спокойно», вышла.

Аран отступил вглубь коридора, оставаясь в тени. Она прошла мимо, даже не заметив его. Вернулась в свои покои.

Он остался один.

Что ты делаешь, ведьма?..

Мысли были тяжёлыми, спутанными.

Я видел, как ты лгала, как ты издевалась, как дети дрожали от твоего голоса. Но теперь они сами тянутся к тебе. Ты гладишь их так, как будто… как будто ты мечтала об этом всю жизнь.

Он прижал ладонь к стене, сдерживая злость и что-то ещё, куда опаснее.

Если ты врёшь — я раздавлю тебя. Если играешь — я сломаю. Но если это правда…

Он замер, не решаясь закончить мысль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8

Аран

Аран редко проводил утро с детьми. Обычно видел их только за общим столом или мельком в учебной зале. Сегодня он сам велел Весте привести их в гостиную.

Комната была просторная, с высоким потолком и большими окнами. На столике горел чай, стояли фрукты. Тейлор сидел прямо, сдержанный, почти взрослый. Лиана вертела в руках яблоко, не смея откусить.

Аран присел в кресло напротив. Некоторое время молчал, глядя на них — словно пытался понять, чьи это дети. Его или её?

— Скажите, — наконец начал он, — что вы думаете… о своей матери?

Лиана вздрогнула, а Тейлор сразу напрягся.

— Она… — мальчик замялся, потом выдохнул: — Она стала другой.

Аран сузил глаза.

— Другой?

— Да, — вмешалась Лиана. Голос её был робкий, но честный. — Она теперь… добрая. Она больше не кричит. Не ругается. Она… улыбается.

Аран сжал подлокотники кресла.

Улыбается… этой улыбки он никогда не видел. Никогда за все годы брака.

— Она… говорит с нами, — добавил Тейлор. — Слушает. Мы… можем сказать ей всё.

Эти слова больно ударили.

А вы мне ничего не говорите? Со мной вы молчите, как с чужим?

Но он не сказал этого. Только кивнул медленно, словно каждое слово детей резало в груди невидимой раной.

— А вы верите ей? — спросил он.

Тейлор задумался. Лиана кивнула сразу.

— Да.

— Не знаю, — сказал мальчик, но взгляд его дрогнул. — Но я хочу верить.

Аран отвёл глаза.

В этот момент дверь гостиной тихо приоткрылась.

Она.

Ирэния вошла спокойно, в простом светлом платье, с распущенными волосами. Её взгляд сразу нашёл детей. И то, что произошло дальше, Аран не забудет.

Она улыбнулась им. Тепло, мягко, так, будто весь мир в её глазах сводился только к этим двум маленьким существам.

Лиана сразу вскочила, побежала к ней. Тейлор не двинулся, но его лицо просветлело.

Ирэния подошла, склонилась и легко поцеловала дочь в макушку, потом — сына.

— Доброе утро, мои родные, — сказала она.

Слова были простыми, но они упали в тишину гостиной, как раскат грома.

Аран сидел, не двигаясь. Он видел, как его дети светятся от её голоса, от её прикосновения. Он видел, как они тянутся к ней — к той, кого ещё недавно боялись до дрожи.

И впервые в жизни он почувствовал… ревность.

Кто ты такая, ведьма? Что сделала с ними? Что сделала со мной?

Он сжал зубы и отвёл взгляд, чтобы не выдать, что в груди буря.

Аран ждал её у себя. Камин догорал, комната была полна густых теней. Он не хотел свидетелей. Только они двое.

Когда дверь отворилась и вошла Ирэния, он поднялся. Она шла уверенно, без робости.

— Ты звал меня, государь? — ровный, холодный голос.

— Да, — он шагнул ближе. — Я хочу знать, что ты творишь.

— Творю? — её брови чуть дрогнули. — Я просто живу. Я — мать своим детям.

— Мать? — он усмехнулся с ледяным презрением. — Ты, от чьего взгляда они дрожали? Ты, кто держал их в страхе все эти годы?

— Да, — она не опустила глаз. — Я. Только теперь я другая.

— Думаешь, я поверю? — его голос стал ниже, грубее. — Думаешь, я позволю тебе снова обмануть их? Они тянутся к тебе — а завтра ты ударишь больнее, чем раньше.

— Нет. — В её голосе была твёрдая сталь. — Никогда больше. Я их мать. Они — моя семья. А ты сам сказал: у нас семьи нет. Ты отрезал себя от этого.

В его глазах сверкнула ярость. Одним рывком он оказался рядом, схватил её за лицо, крепко сжал пальцами её щеки, заставив поднять голову. Его дыхание обжигало её губы.

— Думаешь, я не могу передумать? — прорычал он, так близко, что слова были почти рыком в её лицо. — Думаешь, я не могу войти обратно в эту «семью»? Стать не только отцом детям… но и мужем тебе? Этого ты добиваешься, ведьма?

В её глазах вспыхнул вызов.

— Я добиваюсь только одного, — прошептала она, не отстраняясь. — Чтобы дети больше никогда не плакали из-за меня.

Он замер. Пальцы всё ещё держали её лицо, дыхание рвалось из груди. Ему хотелось то ли ударить, то ли поцеловать. Она стояла — гордая, не дрожащая, и этим только сильнее разжигала его злость.

На миг их взгляды сцепились так, что воздух между ними стал плотным, почти ощутимым.

Аран резко оттолкнул её, словно обжёгся.

— Убирайся, — хрипло сказал он. — Пока я не сделал глупость.

Ирэния выпрямилась, провела рукой по щеке, но взгляд её оставался твёрдым.

— Больше не пугай меня пустыми угрозами, Аран. Если хочешь быть мужем — будь им. Но тогда забудь свои игры в холод и ненависть.

Она развернулась и ушла, оставив его в гулкой тишине.

Аран остался один. Его руки всё ещё помнили тепло её кожи, а сердце бешено колотилось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

Аран

Прошло несколько дней.

И всё это время каждое утро повторялось одно и то же: она уходила на кухню и готовила. Сначала это казалось мне фарсом, представлением для слуг. Но представление не заканчивалось.

Она приходила рано, закатывала рукава, месила тесто, жарила блины или булочки. Прислуга, сначала в ужасе, уже привыкла. Никто не падал в обморок при виде королевы у печи — теперь они просто переглядывались и перешёптывались.

А я… я наблюдал.

Как она улыбалась детям. Как разговаривала с ними тихо, ласково, будто у неё внутри есть целый мир тепла, о существовании которого я никогда не подозревал.

И одна мысль врезалась в голову:

я был слишком холоден с ними

. Всегда. Я считал, что любовь им не нужна, что достаточно силы и защиты. А теперь видел, как они тянутся к ней, как расцветают рядом — и впервые почувствовал, что… ошибался.

Это жгло изнутри.

Скоро должен был состояться бал.

Двор был в ожидании, слуги готовили залы, советники шептались о гостях. Это событие я ненавидел больше прочих.

Потому что там будут все: аристократы, советники, правители соседних королевств.

И — её подруги. Те самые, которых я помню: злые, ядовитые, такие же ведьмы, как она была прежде.

Что будет, если они потянут её обратно? Если она изменится снова, вернётся к той, прошлой?

И ещё кое-что. То, что терзало меня сильнее.

Её любовник.

Я всегда знал о нём. Никогда не ревновал. Зачем? Она была мне чужой, постелью мы делились только по долгу. Я сам пользовался женщинами, чтобы выплеснуть напряжение, чтобы просто… трахнуться. Без чувств, без обязательств.

Но теперь…

Теперь при мысли, что она могла улыбаться ему так же, как улыбается детям, что могла шептать ему что-то мягким голосом, который я слышал утром в кухне… внутри всё сжималось.

Жгло, рвало.

Я никогда не ревновал жену.

А теперь… что-то скребло внутри. Что-то дикое, необъяснимое.

И я впервые понял: если на балу я увижу, как она смотрит на него…

Я могу сломаться.

Дворец жил особым, натянутым дыханием, когда надвигался бал. Глашатаи репетировали названия титулов, слуги полировали до зеркала бронзу и серебро, музыканты перебирали струны, от которых по пустым залам разлетались сухие искры звука. Я подписывал бумаги, отдавал распоряжения, отвечал на донесения. Но взгляд снова и снова падал на часы: ещё три часа. Ещё два. Ещё сорок минут до того, как в двери ворвётся поток шёлка, золота и яда.

Меня редко что-то тревожило по-настоящему. Войско на границе — считал. Налоги — решал. Слухи — давил. Но сегодня внутри саднило странно, тупо и навязчиво:

она

. И то, что вместе с коронами и гербами в этот зал войдут те, кто знал её прежнюю — зло, ледяную, жестокую. Те, кто привык шептать ей на ухо слова, от которых умирают дети и горят поля. И…

он

.

Я не произносил его имени. Мужчина, который был у неё в те годы, когда она отталкивала всё живое, но всё же пускала к себе кого хотела. Тогда мне было всё равно. Сегодня — нет.

Глашатай взял дыхание и ударил посохом в пол. Мрамор отозвался гулом. Двери распахнулись, и зал потёк, заполняясь людьми, как чаша — вином. Плынули поклоны, шелесты, ослепительные улыбки. Титулы бусинами прокатывались по воздуху: герцоги, виконты, наместники дальних провинций, послы соседних королевств.

Я стоял на возвышении, чуть в стороне от трона, и задерживал взгляд на каждом, кто входил. Все искали глазами её.

Она появилась не сразу. И когда появилась — зал стал тише на полудаха. На ней было платье цвета ночного вина — не чёрное и не алое, глубокое, как мысль, из плотной, тяжёлой ткани, что ложится строгими линиями. Волосы убраны высоко, гладко, без лишних украшений. Ни единой побрякушки колдуний, к которым она когда-то тянулась. Лишь тонкий обруч на голове — знак власти. Лицо — холодное, чистое, ни одной мягкой улыбки для зала. И — пустые ладони. Без перчаток, без кольца с кровавым камнем, которым она любила когда-то царапать воздух.

«Ирэния», — прокатилось шёпотом. Я почувствовал, как во мне что‑то натянулось и застыло. Она шла ровно, но не надменно; и никто, кроме меня, не видел, как её взгляд на долю секунды скользнул к боковой двери, за которой — коридор, ведущий в крыло детей. Ровно на миг. И снова ледяная королева.

— Ваше Величество, — ровно произнесла она, остановившись в нужном месте, и склонила голову мне, как того требовал этикет. Я ответил так же коротко, не позволяя себе ни тени выражения.

Музыка поднялась, как прилив.

Вместо привычных девяти кругов ей сделали уступку — два поклона на приветствие дворов и соседей. Этого хватило, чтобы я снова услышал старые имена.

Хельмина Торн — узкое лицо, губы тонкой ниткой, глаза, в которых плескалась недобрая смешинка. Когда-то они хохотали с Ирэнией до слёз над тем, как кто‑то зажимал ребёнку рот, чтобы он не плакал. Я помнил. Мне достаточно слухов, чтобы помнить.

— Королева, — голос Хельмины сочился мёдом и уксусом. — Мы так скучали по твоим… живым вечерам. По твоей искре.

— Вечера давно умерли, — ответила она ровно.

Хельмина приподняла бровь, собираясь остро ответить, но споткнулась о её взгляд — холодный, как лёд. И отступила на полшага, улыбаясь уже не столь уверенно.

Рядом возникла Сарра Ланвиль, та, что привозила вино, от которого потом у слуг шли носом кровь и были странные сны. Сарра наклонилась, будто шепнуть, потянулась к её руке — и остановилась, увидев, что пальцы королевы чисты. Без колец. Без порезов. Без магических следов.

— Ты стала… сдержанна, — процедила Сарра, аккуратно подбирая слово, чтобы не сказать «слабее».

— Я стала выборочна, — отрезала Ирэния. — И в людях, и в делах.

Зал шумел, катился, менялся, как море. Слуги несли бокалы, дамы смеялись в веера, мужчины спорили у колонн о конях и границах. Но моё внимание, будто на поводке, было привязано к одному. Она двигалась по залу медленно, как холодный нож, и люди сами давали ей дорогу. Для них она оставалась прежней. Для меня — уже нет, и это бесило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Государь, — в полуголоса сказал мой маршал, появляясь у локтя, — посол Северной Марки просит о короткой аудиенции.

— Потом, — бросил я, не сводя глаз с кончика зала, где вокруг неё сгустилась знакомая стая.

Она «их подруга».

Женщины, которых она когда-то называла «сёстрами». Две‑три новые, которых я не знал; лица — острые, как брошенные ножи. Смех — густой, как мазь из дурмана. Когда‑то они пели вместе в погребах, пока наверху спали дети. Я помнил — пусть и не был там: в дворце редко есть абсолютная тишина. Шёпот проходит и через камень, если хочешь его услышать.

— Ритуал сегодня будет? — я расслышал, как одна из них шепнула это открытым шёпотом, почти не прикрываясь. — Ты же не оставишь нас без развлечений, Ирэния?

Прозвучал в ответ ровный лед. — Здесь бал.

— Но мы ведь все так любили смотри… — начала другая, и осеклась: Ирэния перевела на неё взгляд, от которого в прошлом умирали смехи. Перевела — и ничего не сказала. Иногда молчание — сильнее, чем выстрел.

Я стоял слишком далеко, чтобы это считалось вмешательством, но достаточно близко, чтобы, если понадобится, порезать воздух словом. Не понадобилось. Она справлялась. Холодно. Отвязанно. Будто им чужда. И всё же… я видел, как напряглась линия её плеч, когда одна из ведьм коснулась рукава — старый, доверительный жест. И как Ирэния едва заметно отстранилась.

А потом вошёл он.

Без громкого объявления, без фанфар. Лорд из невеликого удела, но с именем, которое я знал — слишком хорошо, чтобы забыть. Керем Равенн. Тёмные волосы приглажены назад, серебряная нить у виска, взгляд слишком уверенный для того, кто стоит в стороне. Красив, как и прежде. И камень на его перстне — тот самый, тёмный, которого я никогда не любил видеть.

Он не двинулся ко мне — у него хватало ума. Он двинулся к ней.

Я почувствовал, как внутри всё сжалось — не гневом, не холодом, а чем-то горячим, непривычным.

— Ваше Величество, — произнёс он бархатным голосом, — вам идёт этот цвет. Сколько времени…

— Мы знакомы? — спросила она спокойно, но с таким неподдельным недоумением, что Керем на миг сбился.

— И ещё как, — его губы изогнулись. — Я скучал. Может, потанцуем? Ради старых времён.

Музыка как раз сменилась — мягкая, скрипичная. Он выбрал момент. Но просчитался.

— Нет, — коротко отрезала она. — Ни танца. Ни разговора.

Он замер, а потом усмехнулся, будто думал, что она играет.

— Тогда — наедине, — сказал, наклоняясь чуть ближе.

— Наедине я бываю только с детьми, — её голос звенел чисто и твёрдо. — Остальным достаточно зала.

Я шагнул ближе, чтобы моя тень легла на них обоих. Керем понял намёк. Склонил голову с безупречным этикетом — и отошёл. Но глаза его на миг вспыхнули жестокостью.

Я впервые за вечер вдохнул свободно.

Музыка перелилась во вступление вальса. Король и королева должны были открыть круг.

Я протянул ей руку:

— Ирэния.

Она подняла глаза — и в них не было страха. Только осторожное напряжение. Я склонил голову, шепнув:

— Для двора.

Она вложила ладонь в мою. Тёплую, сухую, пахнущую не маслом из флаконов, а утренней кухней, блинами, молоком. Этот запах я носил в памяти все последние дни.

Мы вышли в центр, и музыка повела нас. Её тело знало фигуры, даже если память ей изменяла. Я вёл мягче, чем обычно. Она отвечала сдержанно. Холодная для всех — и эта холодность спасала меня.

— Он тебе никто, — сказал я тихо, не двигая губами.

— Никто, — ответила она ровно. — У меня есть дети. Этого достаточно.

Я не должен был чувствовать облегчения. Но оно было.

Мы делали поворот, и её лицо оказалось слишком близко. Я смотрел, и злость во мне растворялась — как лёд в воде. Слишком живое чувство. Опасное.

— Ты боишься меня? — вырвалось у меня.

— Я берегу детей, — ответила она, и это было честнее всего, что я слышал.

Мы закончили фигуру. Я отпустил её руку на полудолю позже, чем следовало. Спрятал это поклоном.

— Благодарю, — сказала она ровно.

А я едва не сказал: «За то, что ты здесь». Но промолчал.

Весь оставшийся вечер я говорил о границах и налогах, но думал только о другом. Я видел, как она сдержанно улыбнулась чужим детям, как отстранила бокал с подозрительным вином, как холодно пресекла попытку Хельмины «проверить её старую злость». Она играла роль королевы, но я знал: её настоящее — там, где смеются наши дети.

И я впервые поймал себя на том, что хочу большего.

Хочу, чтобы она улыбалась так — не только им. Хочу, чтобы рядом со мной она дышала не осторожно, а свободно. Чтобы я был не только король рядом с королевой, но и муж рядом с женой.

Семья.

Я слишком долго отрезал себя от этого слова. Но теперь оно жгло меня сильнее любого клинка.

Глава 10

Я проснулась раньше света — как будто внутри есть тонкий колокольчик, что звенит на рассвете только ради меня. Вчерашний бал остался где-то за спиной, как шумный берег после долгого плавания. В памяти — его ладонь на моей в танце, запах кожи и металла, осторожность, с которой он вёл, — не власть, не дрессура, а будто бы… бережность. Я ловила себя на том, что думаю об этом чаще, чем позволяла бы себе ещё неделю назад.

Я встала, не позвав служанок, умылась холодной водой, заплела волосы в простую косу и накинула тёплый халат поверх домашнего платья. Сегодня — без корон и камней. Сегодня — кухня.

Коридоры в это время дышали тишиной. На кухне было полусумрачно: огни печей уже разгорелись, где-то шуршали ножи и стлались запахи: хлеб, дым, молоко. Повара сначала замерли, но уже не вздрагивали, как в самый первый раз — привыкли к моей странности быть живой.

— Тёплое молоко, мука, яйца, — сказала я спокойно. — И… сковорода потолще. Сегодня будут оладушки.

Повариха, дородная и серьёзная, кивнула. Уважая границы, она перестала отговаривать меня «не марать руки». Мы научились жить рядом — у каждого своя работа. У меня — жарить завтрак своим детям.

Тесто собралось быстро — густое, тёплое, как сердце под ладонью. Я добавила ложку сметаны, щепоть соли, немного сахара — столько, чтобы не приторно, а ласково. Сковорода задышала жаром, и первый шарик теста шлёпнулся на чугун, расплываясь ровным кружком. Запах был таким, от которого теплеет внутри, будто кто-то накрыл тебя одеялом детства.

— Ваше Величество, — прошептала одна из девчонок-служанок, — звать наследников?

Я покачала головой.

— Они придут. Сами.

И правда — дверь тихонько скрипнула, и в кухню заглянул Тейлор, аккуратно причесанный, в коротком камзоле для занятий, и Лиана — с ещё не до конца вплетённой косой, с тёплыми, сонными глазами. Они не боялись ступать сюда: знали, что я жду. Знали, что утро теперь пахнет сковородой.

— Доброе утро, — сказала я, и голос сам стал мягче.

— Доброе, мам, — Лиана улыбнулась, и я поймала это слово в ладони, как птицу.

— Доброе, матушка, — серьёзно произнёс Тейлор, и всё же в его «матушка» было тепло.

— Садитесь к столу, — я перевернула оладушки, подхватила румяную, пышную лепёшку. — Сегодня их будет много.

Мы устроились втроём за большим рабочим столом у окна. Я приносила тарелки порциями: детям — по две, потом ещё, потом «ещё один, но последний», но в итоге — «хорошо, ещё пол-оладушка, если делишься с мамой». Лиана тихо хихикнула, и этот звук резанул мне сердце сладкой болью: так смеются дома, где можно смеяться.

— Вчера… на балу… — неуверенно начала Лиана, облизывая пальцы. — Ты была… очень красивая.

— Строгая, — поправил Тейлор, но не споря — будто «красивая» для него звучало опасно. — И… другая.

— «Другая» — это как? — спросила я осторожно.

Он подумал.

— Ты не дала никому тебя трогать. — И глянул на меня в упор. — Это… правильно.

— И ещё ты не танцевала с тем, который… — Лиана запнулась, взгляд мгновенно метнулся к столешнице. — С тем, что смотрел странно.

— Я не танцевала с тем, кто не семья, — сказала я просто. И почувствовала, как Тейлор выпрямился, будто эта фраза легла ему на плечи правильным грузом.

Слова застряли у меня в горле:

семья

. Я старалась не торопить это слово, не кидать им как уздой — пусть само ляжет там, где ему место.

Дверь качнулась — и воздух в кухне изменился, будто вошла зима и оставила за порогом свою стужу. Я даже не обернулась сразу: знала, кто это. Как знают ребёнка по шагам.

Аран.

Он стоял в дверях, высокий, в простой чёрной рубашке, без парадного плаща — лишь кожаный пояс, запястья голые. Шрам на руке выглядел резче в утреннем свете. Он смотрел не на меня — на детей. Сначала. Потом — на меня.

Слуги инстинктивно выпрямились. Я подала на стол ещё тарелку, не спрашивая разрешения у собственной осторожности — и сделала то, к чему ещё вчера не решилась бы: кивнула ему на свободное место рядом.

— Садись.

Он не сразу двинулся. В его взгляде на секунду сверкнуло — не вызов, не холод — растерянность. Как у человека, которого впервые пригласили туда, где не ждут королей. Только отцов.

Он сел.

— Что это? — голос у него был хрипловатым от молчания.

— Оладушки, — ответила Лиана, торопливо. — Мам… мама печёт.

«Мама печёт». Я едва удержала улыбку, чтобы не расплескать её слишком щедро.

Я положила ему две штуки, самые румяные. Он взял вилку, осторожно надломил: пар поднялся тёплым облачком. Пахло молоком, мукой и утренним миром. Он попробовал — и в лице его что-то дрогнуло. Минимально. Если бы я не смотрела прямо — не заметила бы.

— Хорошо, — сказал тихо. — Очень.

Мы ели. Не громко, без тостов и знамений. Просто четверо людей за столом. Тейлор спросил, можно ли после письма — в оружейный, Лиана — можно ли я прочитаю вечером две страницы сказки, а не одну («не будет ли это слишком много?»). Я отвечала «да», «посмотрим», «давай так: одна страница — ты, одну — я». Они светились. И это сияние падало и на него — косо, от края тарелки, от моего рукава, от дыхания кухни.

Я поймала его взгляд — и только тогда позволила себе честно назвать то, что заметила ещё на балу: он мне нравится. Нравится тем, как держит паузу и рукой щит, как смотрит исподлобья — не чтобы подавить, а чтобы понять. Нравится тем, как неумело сидит за этим столом, будто у него с детства отняли право на утреннюю крошку, и он заново учится — быть дома.

Опасно это признавать — себе, ему, миру. Но истина всё равно торчит, как свет из-под двери.

— Сегодня в саду тепло, — сказала я, когда тарелки опустели. — Если Веста не будет возражать, можно устроить урок чтения там. На солнце страницы звучат лучше.

— Веста не будет возражать, — сухо заметил он, но уголок губ у него чуть-чуть оттянулся — не в усмешку, в согласие. — Я распоряжусь.

Он посмотрел на мои руки. Не сверху — как на руки королевы, а прямо — как на руки женщины, которая только что кормила его детей. Мужчину. И — его самого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты устала, — сказал он. Не вопрос.

— Нет, — ответила я. И поняла, что это почти правда. Усталость есть — но в ней много тёплого. Такая усталость не ломает.

Тейлор поставил вилку ровно параллельно ножу — мальчик из воинской школы, всё по линейке. Встал.

— Благодарю, матушка, — чётко. И — совсем иначе, чем раньше. В этом «благодарю» не было придворной выучки. Было… «спасибо за уют».

Лиана обняла меня на секунду — привычным, новым, всё ещё осторожным движением. Я поцеловала её в макушку — так, как просила разрешения в ту ночь. Теперь — не спрашивая. Она улыбнулась.

Они ушли на занятия, обещав вернуться с Вестой к назначенному часу.

Мы остались вдвоём.

Кухня потихоньку наполнялась обычным утренним шумом: кто-то стаскивал пустые миски, кто-то месил тесто на пироги. Но вокруг нас держалось странное спокойствие — как будто все невольно оставили эту часть стола свободной от беготни.

— Ты сказала ему «нет», — произнёс он, не глядя на меня. Вчера. На том, чьё имя я не знала и знать не хотела.

— Да, — ответила я. — Я не говорю «да» тем, кто чужой мне.

Он кивнул — коротко, будто внутри щёлкнула защёлка.

— И мне сказала «да», — тихо добавил он уже почти себе. — На танец.

— Для двора, — напомнила я. Хотя знала: это было и не только для двора.

— И для… — он осёкся, не закончив. Поднял глаза. Взгляд у него был тяжёлый, честный. — Для меня — будет когда-нибудь?

Я не ответила сразу. Посмотрела на сковороду, где дожаривался последний круглый оладушек. Перевернула его, положила на деревянную доску, отломила половину — и протянула ему так, как протягивают не еду, а кусочек мира.

— Будет, если ты сможешь быть таким же терпеливым со мной, как я стараюсь быть терпеливой с тобой. — Я сделала паузу, чтобы слова не побежали. — И с детьми. Это главнее.

Он принял оладушек, не отводя взгляда.

— С ними — да, — выдохнул он. — С ними я… буду учиться.

Мне захотелось улыбнуться — широко, как улыбаюсь детям. И я позволила себе самую малость. Совсем немного. Так, чтобы эта улыбка коснулась только его — и не разбудила дворец.

— Тогда начнём с малого, — сказала я. — Завтра ты готовишь вместе со мной .

— Это угроза? — он едва заметно повёл бровью.

— Это приглашение, — ответила я.

Мы оба на миг рассмеялись — очень тихо. Слуги притворились, что не слышат. Кухня ахнула запахом корицы из соседней печи, дверь качнулась, впуская луч солнца. Мир, казалось, стал на пол-доли легче.

— Я провожу тебя, — сказал он неожиданно. — До библиотеки. — И, заметив, как я задумалась, добавил сухо: — Для нянь и слуг. Пусть видят.

— Пусть, — согласилась я. — Пусть видят то, что есть.

Мы вышли из кухни рядом. Не рука в руке — ещё нет. Но шаг в шаг — уже да.

В коридоре было свежо. Он шёл слева, на полкорпуса впереди — как мужчина, который впервые учится не заслонять собой, а просто быть рядом. Я поймала перехваченный взгляд Весты: строгий, оценивающий. В нём впервые было меньше тревоги. И… уважение? Может быть.

— Сегодня сад, — напомнила я. — Сказка — две страницы. Только без толпы.

— Я распорядился, — ответил он. — И… — он запнулся, будто слово застряло, — спасибо за оладушки.

— Пожалуйста, — сказала я. И впервые за долгое время оно прозвучало не придворно — по-настоящему.

У двери библиотеки мы остановились. Он не коснулся меня и не попытался. Просто посмотрел — как на женщину, которой верят блюсти огонь. И ушёл по своим коридорам, оставив после себя не холод — другое. Ощущение, что дом — это уже не только моя мечта, но и его выбор.

Я вошла в библиотеку, положила ладони на спинку кресла у окна и закрыла глаза на один вдох. Мир был полон дел, двор — полон глаз, прошлое — полон шрамов. Но в нём наконец-то было утро, пахнущее оладушками, и мужчина, который сказал: «С ними я буду учиться».

С этого и начнём.

Глава 11

Аран

К часу чтения сад уже прогрелся, как ладонь. Я подписывал бумаги в кабинете, но мысли упрямо уходили туда, на траву, где на пледе будут сидеть мои дети и — моя жена. Смешное слово, которое много лет звучало, как холодный титул, а сегодня резало иначе: живо.

Я поднялся раньше положенного, дал короткие распоряжения: стражу — держаться на расстоянии, дворцовым — не лезть в аллею восточного платана, лекарю — не высовываться лишний раз. И пошёл.

Из-за угла я увидел их до того, как они заметили меня: большой, выцветший временем плед на траве, корзина с яблоками, глиняный кувшин. Лиана сидела по-турецки, теребила ленту на запястье, Тейлор строго выпрямил спину, но босые пальцы упрямо мяли траву — отсюда видно, что он всё равно ребёнок. Ирэния листала книгу, перебирая страницы аккуратно, как острые листья. В её движениях не было привычной показной плавности — только простое, экономное тепло.

— Мы договорились по две страницы, — напомнил сын, не поднимая глаз. — Чтобы Лиана спала.

— По две, — согласилась она. — А третью вы почитаете мне сами. По очереди. По одному абзацу.

— Я могу первой! — Лиана подпрыгнула и тут же посмотрела на брата. — Если ты не против.

— Не против, — сухо, но с уступкой, которой раньше от него не дождёшься.

Я вышел из тени платана, не скрываясь. Они повернули головы почти одновременно. У Лианы вспыхнул свет, у Тейлора — приподнялись брови (в нём это равнялось улыбке), у Ирэнии дрогнула линия губ — не улыбка для двора, не «я должна», а домашняя. Я запомнил.

— Можно присоединиться? — услышал свой голос и удивился тому, как тихо он прозвучал.

— Можно, — сказала она просто, и это «можно» легло точно туда, где у меня привычно болел холод.

Я сел на край пледа, перехватил Лиану под локоток и посадил к себе на колени. Она устроилась, как будто так было всегда, — и я почти услышал, как в груди щёлкнул ещё один засов. Тейлору потрепал макушку — он напрягся на миг, потом позволил. Взрослеет, но позволил.

— Начинаем, — произнесла Ирэния и опустила взгляд в книгу.

Её голос не был ни шёпотом, ни сценической подачей — ровный, тёплый, чуть ниже обычного. Сад слушал вместе с нами: листья потрескивали, пчёлы перебирали цветы, где-то далеко звякал металл тренировки — двор всё равно жил, но здесь, на пледе, было отдельно.

— «Жила-была маленькая девочка, — читала она, — и один мальчик, который всегда держал спину прямо. »

Лиана расслабилась в моих руках, уткнулась затылком мне в грудь так уверенно, что я на секунду забыл, как дышать. Тейлор слушал, будто отбирал из слов самое важное. Я смотрел не в книгу. На неё. На линию её шеи, на прозрачную кожу у виска, куда солнечный свет подкрадывался и застревал. На то, как она ставит паузы — не для эффекта, а чтобы дети успели дышать вместе с историей. На её руки — крепкие, деловые, в которых вчера было тесто, а сегодня — книга.

И впервые поймал себя на простой мысли: мне хорошо просто… смотреть.

С дорожки скрипнула гравием чужая подошва. Я не обернулся. Левой рукой сделал знак стражнику, не отрывая взгляда от страницы: ни шагу ближе. Шаг исчез.

дочитала она первую страницу и подняла глаза. — Перерыв на глоток воды.

Лиана ожила, потянулась к кувшину. Я придержал, чтобы не расплескала. Она засмеялась — тихо, как шуршат юбки по траве. Тейлор по привычке поставил кружку на край пледа идеально параллельно корешку книги — упрямый порядок среди хаоса зелени. Ирэния наблюдала и молчала, пока мы все делали маленькие дела, от которых и строится дом.

— Вторая страница, — сказала она, когда дыхание выровнялось.

На четвёртой строчке она запнулась на слове — «перебродившее»; улыбнулась уголком губ, призналась честно: — Не люблю это слово.

— «Перебродившее» — это как вино, — подал голос Тейлор, — только о воде. Она… «постояла». И стала… другой.

— Как мы, — выдохнула Лиана.

Я почувствовал, как у меня в груди дернулось. Она аккуратно выровняла закладку, дочитала до точки и закрыла книгу ладонью, не хлопая.

— Теперь — вы, — напомнила она. — По абзацу.

Лиана прочитала свой — торопясь, сбиваясь, но победив страшное «р-р-ре…ка». Тейлор — ровно, как будто командовал строем букв. Я слушал свои собственные дети и думал, что не знаю этих голосов. Не знал, каким становится у Лианы «л», когда она старается, и как сын коротко делает паузу перед словом, которого ещё не уверен — стоит ли бояться.

— А теперь, — неожиданно сказала Ирэния и перевела взгляд на меня, — отец.

— Я? — я сделал вид, что удивился больше, чем был на самом деле.

— Ты , — сказала она тем самым голосом, которым просила меня прийти на кухню. — Один абзац.

Я принял книгу. Бумага была тёплой от её рук. Строки — слишком простыми для моих донесений, но оттого — опасными: в них не спрячешься за титулы.

— «И тогда кто-то сильный сел рядом, — прочитал я медленно, — и сказал: «Будем слушать вместе». Потому что вместе — слышнее».

Я споткнулся на «вместе». Лиана откинула голову и улыбнулась мне прямо в подбородок. Тейлор ничего не сказал, но его плечи опустились на полдоли — значит, попал.

Краем глаза я видел: по дорожке снова шевельнулась чья-то тень — один из советников, слишком любопытный. Я поднял взгляд, коротко встретился с ним через кусты. Он исчез, как мышь.

Ирэния закрыла книгу обеими руками и — не для зала, не для игры — посмотрела на меня. В этом взгляде не было благодарности подданной королю. Там было простое: «спасибо». За то, что я не превратил их тихий круг в ещё одну парадную сцену.

— Сказка закончилась, — объявил Тейлор, будто ставил точку на воинской сводке. — Что дальше?

— Дальше — яблоки, — решительно сказала Лиана и уже тянулась к корзине.

— И игра, — добавила Ирэния. — «Два слова — одна история». Я начинаю: «мост»…

— «…дом», — неожиданно закончил я.

Она поймала этот выбор. На миг улыбнулась — чуть заметно, но так, что у меня где-то между ребрами стало легче.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— «Мост-дом, — подхватила она, — это когда идти — не страшно».

— «И когда есть куда возвращаться», — выдал я, не успев спрятать.

Тейлор вскинул голову: — «И когда там — мы», — произнёс он очень серьёзно.

— «И когда там — тихо», — шепнула Лиана, и игра стала настоящей.

Мы проговорили ещё десяток таких «мостов». Простых и правильных. Я сидел, держал дочь, касался пальцами травы и думал, что, возможно, впервые понимаю, что значит «не считать час».

С дорожки опять пришёл звук — на сей раз Веста. Она остановилась на границе пледа так точно, будто там была нарисована мелом черта.

— Ваше Величество, — кивнула она нам обоим сразу, — занятия через четверть часа.

— Успеем яблоки, — объявила Ирэния. — И одно слово на прощание.

— «Семья», — сказал я, прежде чем кто-то успел опередить.

Лиана хлопнула в ладоши, будто нашла правильный ответ, Тейлор поправил нож рядом с яблоком, чтобы всё лежало ровно — и я снова не возразил. Порядок — его способ дышать. Мой — держать тени подальше. Её — читать. Мы наконец собрали это как-то вместе.

Дети поднялись. Лиана обняла мать — быстро и крепко, как девочки обнимают самую важную подушку в доме. Потом, колеблясь, шагнула ко мне. Я подхватил её на секунду — и поставил на траву. Тейлор уже было сделал поклон из учебного зала — и вдруг сунул руку: короткое, неуверенное «ладонь к ладони». Я пожал. Не сильно. Достаточно.

— До вечера, — сказал он.

— До вечера, — ответил я.

Он кивнул. Веста увела их к дорожке. Мы остались вдвоём.

— Ты пришёл, — сказала она. Без вопроса.

— Пришёл, — подтвердил я. — Хотел… быть рядом.

Я никогда так не говорил. Не умел. Слова шли, как тяжёлые камни, которые вдруг стали подходить друг к другу.

— Спасибо, — сказала она. И добавила, чуть тише: — За границу.

— Какую?

— Которую ты держал для нас. — Взгляд в сторону дорожки, где за кустами прятались чужие глаза. — Я видела.

Я пожал плечами. Это было легко — держать чужих на дистанции. Тяжелее — держать себя в руках, когда хочется подвинуться ближе.

— Завтра — снова сад? — спросил я, чтобы спрятать лишнее.

— Если будет тень, — кивнула она и, неожиданно для себя самой, улыбнулась шире, чем в начале. Та самая улыбка, ради которой я, оказывается, и пришёл: не дворцовую, не выученную — домашнюю. Ту, которой она встречает их утром на кухне.

Я понял, что хочу видеть её так ещё. И — что готов для этого учиться. Не драться, не угрожать, не ломать — учиться.

— Приду раньше, — сказал я. — И принесу… — задумался, — плед теплее. Земля тянет холодом

— Принеси, — согласилась она. — И книжку выбери сам. Из малой полки. Верхний ряд.

— Выберу, — пообещал я.

Мы встали. Она сложила книгу, подняла плед — я забрал у неё половину, чтобы нести вместе. На дорожке нас всё равно поджидали глаза. Я шёл рядом и впервые не чувствовал, что должен ставить стену между нами. Стену я уже поставил — вокруг. Пусть мир подождёт.

В конце аллеи ко мне подскочил конюший с донесением о складе в приграничной крепости. Я принял свиток, прочёл глазами первые строки — и отдал назад:

— После обеда.

Он отпрянул, кивнул, исчез. Я повернулся к ней:

— До кухни?

— До библиотеки, — улыбнулась она. — Я обещала Весте.

— Тогда — до библиотеки, — согласился я.

Мы дошли молча. Молчание не резало — лежало мягко, как тёплая ткань пледа на плече. У дверей она остановилась, кивнула.

— До вечера, — сказала.

— До вечера, — повторил я. И, почти не двигая губами, добавил то, что ещё не умел сказать вслух: — Спасибо, что ты — здесь.

Она не спросила «за что». Просто посмотрела так, будто поняла. И исчезла в тени книжных шкафов.

Я стоял ещё миг под платаном, слушая, как сад доедает наше «вместе»

Глава 12

Я проснулась ещё до рассвета. Тело будто само знало — пора вставать. На этот раз я решила приготовить кашу с фруктами. Простую, сладкую, чтобы дети улыбнулись ещё до первой ложки. Мысли о них наполняли меня таким теплом, что о холодных стенах замка я на время забывала.

Но вместе с этим теплом всплыло и другое: вчерашний разговор в саду. Его голос. Его «приду раньше». Его взгляд, когда я улыбнулась.

И — его обещание помочь утром.

Я вышла в коридор, накинула лёгкий халат поверх ночной сорочки и босыми ногами пошла по прохладному камню. Двери в его покои были тяжелее, чем мои, но я не колебалась. Постучала. Раз. Второй. Тишина.

Я прикусила губу. Может, он проспал? Нелепая мысль, для короля почти невозможная. И всё же.

Я потянула за ручку. Дверь поддалась.

Комната была полутёмной, пахла травами и дымом от камина, в котором догорал уголь. И в этот момент я услышала плеск воды. Не успела сообразить — и он вышел.

Аран.

С влажными волосами, которые тёмными прядями прилипли к вискам. С каплями, катившимися по плечам и груди. На бёдрах — лишь полотенце. Всё остальное открыто моему взгляду.

Я застыла. Сердце ударилось в рёбра так, что воздух перехватило. Я видела мужчин, да. Вспоминала прежнюю жизнь, но… там они не были

моими

. А этот… этот был высоким, широким, сильным. Каждая линия его тела будто создана для того, чтобы женщина захотела дотронуться.

И я захотела.

Я поймала себя на том, что скользнула взглядом вниз — туда, где полотенце держалось слишком хрупко, чтобы скрыть воображение. Меня обожгло, я поспешила отвести глаза, но поздно. Он уже заметил.

Угол его губ дрогнул, и в серых глазах вспыхнуло что-то опасное. Медленное. Жгучее.

— Ты пришла звать меня на кухню? — его голос был хриплее обычного, будто он сам не до конца контролировал дыхание.

Я кивнула, хотя слова застряли в горле.

Он сделал шаг ближе, и от него пахнуло свежестью воды и чем-то более тёплым, мускусным. Его взгляд прошёлся по мне так же открыто, как мой — по нему.

— Ты смотришь на меня, Ирэния, — сказал он тихо, почти рыча, — как женщина смотрит на мужчину. Не на мужа по договору. Не на короля. — Он склонил голову чуть набок. — Как будто хочешь.

У меня перехватило дыхание. Лицо вспыхнуло жаром, но я не могла ни отрицать, ни соврать. Его глаза не позволяли.

— Я… — выдохнула я, но слова не нашлись.

Он усмехнулся коротко, опасно, провёл рукой по волосам, стряхивая воду. Вода скатилась вниз, по груди, к полотенцу. Я сглотнула.

— Осторожнее, — сказал он тихо, подходя почти вплотную. — Если продолжишь смотреть так… я забуду про кашу и про детей. И напомню тебе, что мы с тобой не только мать и отец.

Его голос дрогнул низко, тёплой вибрацией, и всё внутри меня свело сладкой судорогой.

Я сделала шаг назад — не потому, что хотела уйти. Потому что хотела остаться слишком сильно.

— Оденься, — выдавила я. — Мы… опоздаем к завтраку.

— Опоздать ради этого — не самая страшная ошибка, — ответил он и шагнул мимо, взял рубашку с кресла. — Но хорошо.

Я повернулась, стараясь дышать ровно, и только когда вышла в коридор, поняла: ноги дрожат.

Ттолько успела достать крупу и молоко, как услышала шаги за спиной. Обернулась — и замерла.

Аран.

На этот раз одетый, собранный, но его волосы всё ещё были чуть влажные после ванны. И мне не нужно было закрывать глаза, чтобы вспомнить его таким, как несколько минут назад: с каплями воды, скользящими по груди, и полотенцем, опасно сползающим с бедра.

Я поспешила отвернуться к столу, чтобы заняться делом.

— Ты пришёл, — сказала я, и сама услышала, как дрогнул мой голос.

— Ты звала меня, — ответил он спокойно. И, к моему удивлению, закатал рукава рубашки. — Что делаем?

Я моргнула.

— Ты… реально хочешь помочь?

— Я сказал детям, что помогу. И держу слово, — он подошёл ближе, взял кувшин с молоком, будто в его руках это был не повседневный предмет, а оружие.

— Хорошо, — я чуть улыбнулась, стараясь скрыть растерянность. — Тогда держи. Лей понемногу.

Мы стояли рядом. Слишком близко. Его рука коснулась моей, когда я направляла поток молока, и я почувствовала, как по коже побежали мурашки.

— Осторожнее, — сказала я, но он не отдёрнул руку.

— Ты дрожишь, — тихо заметил он.

Я сжала пальцы на ложке, чтобы не уронить.

— Это от горячего пара, — соврала я.

Он усмехнулся низко, так, что у меня перехватило дыхание.

— Конечно. От пара, — сказал он, и его взгляд ясно говорил, что он видит правду.

Мы вместе мешали кашу. Его ладонь на миг накрыла мою — будто случайно, но слишком уверенно, чтобы быть случайностью.

— У тебя получается, — сказал он тихо, и голос был совсем не про кашу.

В этот момент дверь открылась, и вбежали дети. Лиана с радостным визгом бросилась ко мне, Тейлор размеренно подешевле — к нему. И вдруг оказалось, что мы все — вместе. У очага. За одним делом.

Я взглянула на него. Он смотрел на детей, на нас, и в глазах его впервые не было холодного отстранения. Только что-то тёплое, странное и новое.

Я разложила кашу по мискам. Мы сели рядом. Подтянул к себе дочь, потрепал сына по голове.

— Вкусно, — сказал он, попробовав. И посмотрел прямо на меня. Долго. Слишком долго.

Я опустила глаза к своей миске. Но внутри всё дрожало. Не от пара.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13

Аран

Она постучала — я не ответил. Не из игры: вода гудела в ушах, и в голове стоял один-единственный мерный звук. Когда вышел из ванной, она уже стояла в дверях, словно ранний свет вошёл вперёд меня. Халат, тонкая сорочка под ним, запястья без колец, чистые глаза — и взгляд, который не умеют делать политические жёны. Женский. Прямой. Жадный до правды.

Я увидел, как у неё дернулась ямочка у ключицы, как расширились зрачки — на долю сердца — и это ударило мне резко, без предупреждения. Полотенце вдруг показалось слишком хрупкой преградой; пришлось упереться ладонью в косяк, чтобы не сделать глупость — не шагнуть и не закрыть за нами дверь.

Она скользнула взглядом вниз — честно, без игры, и горячая волна пошла по спине. Я захотел её просто и по-мужски: без дворцовых слов, без чужих глаз, — так, как хотят после боя: целиком. Пальцы сами запомнили, где у неё узел пояса, хотя я его не касался. Её дыхание сбилось — я слышал. Моё — тоже.

— Ты пришла звать меня на кухню? — спросил я хриплее, чем хотел, чтобы вернуть себе воздух.

Она кивнула — и не смогла спрятать, как смотрит. Я усмехнулся коротко, опасно, проводя рукой по волосам; капля воды сошла по груди и уткнулась в край полотенца. Она сглотнула — и в этом звуке было больше правды, чем в сотне дворцовых речей.

— Осторожнее, — предупредил я тихо, подходя почти вплотную. — Если продолжишь смотреть так… я забуду про кашу и про дворец. И напомню тебе, что мы с тобой — не только мать и отец.

Её пальцы сжались на краю халата. На один миг я почти подался к её шее — туда, где тонкая пульсация просила зубов. Но она выдохнула: «Оденься», — и я отступил

Я натянул рубашку слишком быстро, будто опаздывал на войну, а не на завтрак, и спустился следом.

Кухня встретила жаром и паром. Огонь не прятался — работал, как должен. Она стояла у стола, и мне вдруг показалось, что это не королева в чужом помещении, а хозяйка дома на своём месте. «Сегодня — каша с фруктами», — сказала она, не поднимая глаз. И в этом «сегодня» было больше обещания, чем в любом договоре.

Я закатал рукава.

— Что делать?

Она удивилась — на полудолю. Потом подала миску:

— Лей молоко понемногу. Я скажу «стоп».

Я взял кувшин. Тёплый, тяжёлый. Лил тонко, ровно, как в ведро клинка на точиле. Её рука легла поверх моей, направляя. Кожа — тёплая от печи, сухая от муки. От этого простого касания внизу живота подтянуло тугую струну, желание подняло голову, как зверь у решётки. Она сказала «осторожнее», но не забрала ладонь. И я почувствовал, как под моими пальцами дрогнули её косточки — не от пара. От нас.

— Ты дрожишь, — прозвучало вполголоса.

— От горячего, — сказала она — и соврала так красиво, что захотелось сорвать с неё право на ложь одним поцелуем. Я не сделал этого. Не здесь.

Мы мешали кашу вместе. Деревянная ложка описывала круги — неторопливые, уверенные. Пар обволакивал, на висках у неё блестели крошечные точки влаги. Я поймал себя на том, что считаю их, как в дозор: раз, два, три — и всё равно сбиваюсь на её дыхании.

— Сахар? — спросил я, чтобы не сорваться на то, чего пока не могу сказать.

— Чуть-чуть. — Она подала щепоть. — И соль. Каплю.

Дверь скрипнула, и в кухню, как всегда, вмешалась жизнь.

Лиана — вприпрыжку, лента на запястье сбилась, щёки горят.

Тейлор — прямо, ровно, как построение, но в глазах тепло.

— Доброе утро, мама, — сказал он

Я двинулся сам, не дожидаясь приглашения, — сел рядом. Подтянул Лиану — и она устроилась на бедре так, будто делала это всю жизнь. Тейлору провёл ладонью по макушке — он напрягся по привычке и всё-таки позволил. Мой мальчик. Наш.

Она разложила кашу. Пахло молоком и теплом. Я взял ложку, попробовал — и на секунду закрыл глаза: ничего особенного, скажет любой. А для меня — именно особенное. Вкус, в котором нет дворца. Только утро. И она — рядом.

— вкусно- сказал я. Похвала вышла легко. Она подняла глаза — кратко, благодарно, почти смущённо. И я вспомнил её на пороге моих покоев — как смотрела на меня, как на мужчину. Горячая волна снова ударила в кровь; пришлось сделать ещё ложку — занять рот делом.

Дети говорили про уроки, про сад, про «две страницы, не больше». Я ловил каждую мелочь, как разведчик ловит шорохи: как Лиана подпирает щёку ладошкой, когда слушает; как Тейлор ровняет ложку по краю миски. И взглядом опять возвращался к ней.

Косая прядь у виска. Пальцы, привыкшие к книгам и к тесту. Непридворная улыбка, когда дочь просит «ещё ягод сверху».

И простая, грубая мысль: хочу, чтобы она улыбалась так — мне. Хочу, чтобы этот свет падал и на моё плечо. Хочу — до боли в ладонях, где ещё помню тепло её руки.

Завтрак закончился, как хорошая песня — не резко, а просто стал тише. Дети вскочили, Лиана чмокнула её в щёку, Тейлор кивнул мне — серьёзно, по-мужски. Они убежали к занятиям. Кухня вернулась к шуму. Мы остались вдвоём.

Она держала пустую миску, как щит. Я сделал шаг — ровно настолько, чтобы пар от каши перестал быть единственным жаром между нами.

— Сегодня ты смотрела на меня так же, как утром, — сказал я тихо, не спрашивая.

— Может, показалось, — она прикусила губу. Щёки вспыхнули — и желание дёрнуло меня за шрамы, как струна.

— Мне не показалось, — я почти улыбнулся. — Осторожнее, Ирэния.

Я отнес миску к раковине — мелочь, но в пальцах зудело от неудовлетворённой тяги; хотелось вернуться, уткнуться носом в изгиб её шеи и не отпускать, пока не дрогнет голос.

Я пошёл к двери, потом всё-таки обернулся:

— Ирэния… — слова лишние. Я выбрал самое короткое: — Спасибо.

— За что? — она хотела знать, не играя в наивность.

— За этот утренний шум, — сказал я. — Он глушит в голове лишнее. И… — позволил себе ещё шаг правды, — за то, как ты на меня смотришь.

День выжрал меня до костей. Донесения, маршалы, цифры, границы, жалобы. Всё, что обычно держит меня в узде, сегодня скрипело как старая упряжь: каждая цифра — ненужна, каждое слово — пусто. А внутри всё равно билось другое: как она смотрела утром, как взяла мою руку, как в кухонном паре запах её кожи стал вкуснее любого вина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я уткнулся в бумаги, будто пытался закопать себя живьём. Но даже в сухих строках налогов видел её силуэт у печи. Даже в карте перевалов — прядь, сбившуюся на щеке. Даже в слове «караваны» слышал её смех, тихий, детский, когда Лиана облизала ложку и испачкала нос ягодой.

Когда стемнело, я отпустил всех. Закрыл дверь, налил в кубок красного — старого, густого, из южных виноградников. Оно пошло в голову сразу, как давно не бывало. Тепло разлилось по венам, и мысли перестали строиться ровными рядами. Они шли — хаосом.

И все — к ней.

Я представил, как её волосы спадают с плеча, если развязать ленту. Как шея откроется — тонкая, уязвимая. закрыл глаза — и слишком ясно увидел, как она вздрогнет. От ужаса? От желания? От обоих сразу?

Выпил ещё.

Жар ударил в голову. Я хотел её так, что пальцы сводило. Хотел загнать её в угол кресла, прижать, вдохнуть глубже, чем воздух. Хотел, чтобы перестала быть холодной — только со мной. Только здесь.

Я не услышал, как дверь открылась.

Шаги — лёгкие, неосторожные. Я поднял голову — и она вошла. Халат, тонкий свет свечи по ткани, волосы распущены. Не ожидала меня увидеть — это было видно по тому, как замерла на секунду. Но не ушла.

— Аран? — тихо. Почти по-домашнему.

— Я, — ответил я низко, чтобы голос не выдал лишнего. Кубок поставил на стол слишком резко — вино всплеснуло на край.

Она колебалась миг — и всё же подошла. Села рядом. Не на другой диван, не в кресло — рядом. Половина ладони расстояния. И в этом было больше храбрости, чем в любом её слове за весь день.

— Ты пьёшь, — сказала она.

— Иногда нужно, — отозвался я. — Чтобы не сойти с ума.

Она улыбнулась чуть-чуть, но глаза оставались внимательными. Словно искала: в каком он сейчас состоянии? В опасном? В слишком честном?

Я повернулся к ней. И понял, что слишком близко. Я чувствовал её тепло, её запах — не придворные масла, а то самое молоко, мука, немного меда.

— Ты идёшь поздно, — сказал я. — В это время я не самый лучший собеседник.

— А мне нужен именно ты, — ответила она так, будто не думала. И только потом опустила взгляд, будто слова вырвались сами.

Я усмехнулся — горько. Вино сделало голос тише, опаснее.

— Осторожно, Ирэния. Если скажешь это ещё раз… я не остановлюсь.

Она подняла глаза. В них не было страха. Лишь та самая настороженность, с которой смотрят на огонь: можно обжечься, можно согреться.

Я не выдержал — потянулся ближе. Не коснулся — но дыхание моё скользнуло по её щеке.

— Ты даже не понимаешь, как я тебя хочу, — прошептал я. — С утра. С того момента, как увидел, как смотришь на меня.

Она напряглась, чуть отстранилась, и глаза её блеснули в полумраке.

— Какую меня? — голос её дрогнул, но не от страха. От смелости. — Ту, что была раньше… или ту, что сидит перед тобой сейчас?

Вино обожгло горло, но горело внутри не оно. Я сжал кулаки, будто держал себя за повод.

— Раньше я ненавидел тебя, — сказал я. Глухо, честно, без украшений. — Твою холодность, твои игры, твои язвы. Я хотел держать тебя подальше, чтобы не задеть детей, не дать себе отравиться тобой.

Я вдохнул глубже и всё же поднял глаза прямо в её.

— Но ты — сейчас… — слова сорвались. Я подался ближе, почти касаясь её. — Ты сводишь меня с ума. Я хочу быть рядом. Хочу тебя. Так, как не хотел никого.

На секунду повисла тишина. Пламя свечи колыхнулось, будто слушало вместе со мной.

И тогда она потянулась первой. Лёгкое движение, мягкое и решительное одновременно. Губы её коснулись моих — осторожно, как проверка, и всё же уверенно. Поцелуй не властной ведьмы, не королевы, а женщины, которая выбирает сама.

Я зарычал низко, хватая её за затылок, углубляя поцелуй. Она не отстранилась — наоборот, приоткрыла губы, позволяя мне войти. Сладкий вкус, чуть терпкий от вина на моём дыхании, смешался с её теплом.

— Ты… понятия не имеешь, что делаешь со мной, — прошипел я, скользнув губами к её щеке, ниже, к шее. — Я хочу взять тебя здесь и сейчас, на этом диване.

Она всхлипнула — не от страха, а от остроты, и прижалась ко мне сильнее. Её ладонь скользнула по моей груди, задержалась на животе, чуть ниже… я едва не выдохнул слишком громко.

— Аран… — её голос был хриплым. — Ты горячий.

— Я горю, — ответил я, прижимая её бёдрами к себе. Пусть чувствует. Пусть знает, что это не игра. — Только из-за тебя.

Я накрыл её лицо ладонями, целовал жадно, снова и снова, пока губы не стали влажными от наших дыханий. Провёл пальцами по её ключице, спустился к вырезу халата — и сорвал приглушённый стон, когда кончиком большого пальца коснулся нежной кожи чуть ниже.

— Ты дрожишь… — пробормотал я, облизывая её губы. — Скажи, что это не от страха.

— Не от страха, — прошептала она, и её руки вцепились в мои плечи, притягивая ближе.

Я почти сорвался. Почти позволил себе завалить её на спинку дивана и разорвать ткань халата. Но где-то глубоко ещё держался последний остаток контроля.

Я вцепился лбом в её висок, дыша так тяжело, что сердце гулко било в ушах.

— Ещё шаг, Ирэния… и я не смогу остановиться, — выдавил я. — Хочешь этого? Скажи.

Она замерла. Губы её дрогнули, глаза блестели в полумраке. И вместо ответа она снова поцеловала меня — мягко, но уже сдержанно. Как знак:

пока нет

.

Я застонал, сжал кулаки, чтобы не сорваться, и откинулся назад, будто вырывая себя из собственных цепей. Вино плеснуло в висках, кровь пульсировала внизу живота, и я с трудом дышал.

— Чёрт возьми… — хрипло выругался я. — Ты сведёшь меня с ума окончательно.

Она улыбнулась — тихо, виновато и в то же время по-женски торжествующе.

— Может, это именно то, что тебе нужно, — сказала она.

Глава 14

Я проснулась ещё до рассвета. Огонь в камине догорел, в покоях было прохладно, и я, натянув халат, подошла к окну. Снаружи — серое небо, роса на листьях. Новый день, и почему-то в груди — дрожь. Не страх. Ожидание.

Я думала о нём.

О его руках, когда он держал меня вчера. О его губах, горячих, требовательных. О том, как он прошептал, что хочет меня — и я поверила. Страшно поверила, но впервые за долгое время это «страшно» было сладким.

Я поймала себя на мысли, что улыбаюсь. Я, которая боялась улыбаться в этом дворце, чтобы не сочли за слабость. Но сейчас — улыбка сама рвалась наружу.

Дети уже знали, что утро со мной — их время. Они смеялись, Лиана пыталась сама накладывать ложкой, Тейлор задумчиво спрашивал про сказку, которую я обещала дочитать.

Аран вошёл не так, как обычно. Не ледяным рывком, не с хмурым видом. Он стоял в дверях, смотрел на нас — и его лицо было мягче. Теплее. Он сел рядом, взял у Лианы ложку и поднёс её к губам дочери, как будто делал это всегда.

Я смотрела и не верила.

И чувствовала, как во мне поднимается волна чего-то нового. Тепла. Желания. Страха — потерять это, если вдруг исчезнет.

Он стал другим. Я видела это с каждым часом. Он всё чаще задерживал на мне взгляд, и в этом взгляде не было презрения. Была жажда. Была заинтересованность. Я ловила себя на том, что тоже не могу не думать о нём: как он двигается, как держит бокал, как поправляет волосы. Как пахнет, когда наклоняется ближе.

И вот — приглашение. Приём у наших союзников, в честь рождения наследника. Обязательное событие. И мы должны были ехать вместе.

В экипаже он сидел рядом, ближе, чем раньше. Его колено касалось моего. Случайно ли? Вряд ли. Он говорил тихо, почти не касаясь тем политики, и я впервые слышала в его голосе лёгкость. Он шутил — по-мужски, сухо, но смешно. И я смеялась. По-настоящему.

— Ты стала другой, — сказал он вдруг, и его рука, будто невзначай, накрыла мою. — И я не понимаю, что меня держало на расстоянии столько лет.

Я не ответила. Я просто посмотрела ему в глаза. И там горело то же пламя, что я видела вчера вечером.

На приёме всё было шумно и ярко. Сотни свечей, золото, музыка. Люди толпились, поздравляли хозяев, обменивались сплетнями. Но он был рядом. Не отпускал меня. Подавал руку, подливал вина, наклонялся ближе, чем требовал этикет, и его дыхание касалось моей кожи.

— Улыбайся, — шепнул он. — Я хочу, чтобы они видели, что ты — моя.

Я улыбнулась.

Я, которая боялась быть его женой, вдруг поймала себя на том, что мне приятно это слово. Моя.

Мы флиртовали. Лёгкими взглядами, намёками, короткими прикосновениями. Я ощущала, как внутри меня разгорается жар, и понимала — он чувствует то же.

И всё было прекрасно. До того момента.

Она появилась внезапно. Высокая, хищная, в платье, которое явно не знало слова «скромность». Тёмные волосы, яркие губы, глаза, в которых играло слишком много уверенности.

Она подошла к нему. Слишком близко.

— Государь, — её голос был тягучим, как мёд. — Давненько вы не заезжали. Я скучала. Разве больше не будет… встреч у меня дома?

Я застыла. Каждое её слово било по мне, как нож. Не заезжали. Встречи. Скучала.

Ревность — дикая, жгучая, такая, что я едва сдержалась, чтобы не разорвать эту женщину прямо здесь, на глазах у всех.

Я посмотрела на него.

И увидела, как он — тоже замер. На секунду. А потом его рука скользнула на мою талию. Он притянул меня ближе, чем полагалось, чем прилично. Его голос стал холодным, отточенным, но я слышала в нём и другое: растерянность, желание доказать.

— Мне не о чем с вами говорить, — сказал он. — У меня есть жена. И семья.

Я едва дышала. Его пальцы на моей талии были крепкими, уверенными. Он прижимал меня к себе, как к щиту. Как к выбору.

Я держала улыбку на лице, потому что нас смотрели сотни глаз. Но внутри — горело пламя. Гнев.

Я хочу его как мужчину. И если он ещё хоть раз посмотрит в сторону другой… я не прощу.

Аран

Я заметил её сразу, как только она вошла. Не потому что хотел — потому что слишком хорошо знал её походку, её взгляд, этот голодный блеск.

Женщина из прошлого. Женщина из тех времён, когда я не жил — а гасил. Когда тело было всего лишь сосудом для ярости, усталости, похоти.

Она двинулась ко мне уверенно, как хозяйка.

— Государь, — произнесла она, чуть склонив голову, и её глаза скользнули по мне так, будто в зале не было сотен людей. — Давно вы не заезжали. Я скучала.

Эти слова ударили в уши, словно кто-то вытряхнул тайну на пол.

Я почувствовал, как рядом напряглась Ирэния. Не просто напряглась — застыла. Лёд.

И в этот миг я понял, что не хочу её взгляда, полного отвращения.

Не хочу, чтобы она думала обо мне как о человеке, который «заезжает».

Я шагнул ближе к ней, к своей жене.

Положил ладонь на её талию, сильнее, чем позволял этикет. Притянул. Чтобы все видели. Чтобы она — эта из прошлого — поняла.

— Мне не о чем с вами говорить, — сказал я ровно, глядя любовнице прямо в глаза. — У меня есть жена. И семья.

Жена.

Семья.

Эти два слова неожиданно отозвались гулко, будто я произнёс клятву.

Её губы дрогнули — не Ирэнии, той. Она прикусила их, но больше не посмела. Развернулась и отступила в толпу.

Я выдохнул. Но облегчения не было.

Потому что боковым зрением видел другое: в глазах Ирэнии полыхала ревность. Настоящая, живая. И боль.

Обратная дорога была пыткой.

Она сидела рядом, но словно за стеной. Ровная спина, взгляд в окно, ни слова. Я чувствовал её молчание как кнут. Я хотел сказать… но что? Что у меня были любовницы? Она и так знала. Что теперь я не хочу их? Но почему именно теперь?

Я украдкой смотрел на неё. На её губы, которые ещё недавно смеялись на приёме, когда я шептал ей мелочи. На её глаза, которые сияли теплом, пока я наливал ей вино. И на её руки, которые держали мой бокал, словно принимали из рук мужа.

Я видел всё это — и понимал: я всё разрушил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда мы подъехали к замку, я почти ждал, что она повернётся, что-то скажет. Гневно, холодно, язвительно — всё что угодно. Но она лишь поднялась, не глядя на меня. Вышла из кареты. И пошла в свои покои.

Ни слова.

Это молчание было хуже крика.

Вечером я сидел в своей спальне.

Вино жгло горло, но не помогало. Я думал о ней. О том, как её взгляд изменился, когда та женщина подошла. О том, что я видел в её глазах — ревность. Настоящую. Она хотела меня для себя. И я… я хотел этого тоже.

Я поймал себя на том, что не могу вспомнить лица ни одной из тех женщин. Их имена, их голоса — пустота. А её я помнил слишком отчётливо. Её вкус. Её дыхание на моих губах. Её руки на моих плечах.

Я закрыл глаза.

И ощутил, что всё это — она. Только она. И прикосновение к другой теперь казалось грязью, тенью, чем-то, чего я не смогу себе позволить. Не после того, как она смотрела на меня так.

Не после того, как поцеловала меня сама.

И тут — дверь хлопнула о стену так, что бокал в моей руке едва не треснул.

— Ты… — её голос был, как гром. — Ты даже не понимаешь!

Она ворвалась в мои покои — не робкой тенью, не сдержанной королевой. Нет. Влетела, как буря. Глаза горели, щеки пылали, халат соскользнул с плеча, и я впервые за годы увидел её не холодной — живой.

— Раньше я не знала, что такое ревность! — бросила она, шагая ко мне. — Мне было всё равно, где ты и с кем! Ты был чужим! Но теперь… — она остановилась прямо передо мной, пальцы дрожали. — Теперь ты мой. Слышишь? Мой! Если ты принадлежишь мне — то больше ничей.

Вино обожгло горло, и я поставил бокал на стол. Встал. Глядя на неё сверху вниз.

— А если ты моя… — сказал я медленно. — То тоже ничья.

Она дернулась, как от удара. И на миг я подумал, что она оттолкнёт меня. Но в следующий миг её ладони вцепились в моё лицо.

И она поцеловала меня.

Не мягко, не робко. Дико. Как зверь. С жадностью, с жаждой, будто хотела разорвать меня на части и одновременно слиться. Я ответил так же — стиснул её, прижал к себе так, что между нами не осталось воздуха. Моя рука скользнула по её спине, вторая сжала бёдро.

— Чёрт возьми… — выдохнул я в её губы, царапая зубами её нижнюю. —, как сильно я этого хотел.

— да — прошептала она, царапая мне шею ногтями. — я тоже.

Мы целовались так, будто это была война. Наши языки сражались, наши руки жгли. Я чувствовал её сердцебиение — бешеное, как моё.

Всё, что было раньше — пустота, привычка, холод — в миг сгорело. Осталась только она.

Я прижал её к стене, сам нависая сверху, и её стон вырвался в мои губы. Я хотел её здесь. Сейчас. Без свидетелей, без корон и дворцов.

— Ты моя, — прорычал я, вжимая её сильнее. — Только моя.

— Твоя, — выдохнула она, не отпуская. — Но и ты — мой.

Глава 15

Он прижал меня к стене, его дыхание было горячим, грубым, животным.

— Ты моя, — прорычал Аран, вдавливая ладони в мои бёдра. — И я покажу тебе, что это значит.

Я не успела ответить — его рот обрушился на мой. Поцелуй был жёстким, жадным, почти болезненным. Я застонала, отвечая, и он тут же поднял меня, впечатывая в стену, так глубоко целуя, что я терялась в его дыхании.

— Скажи, что хочешь этого, — требовал он, срывая ткань с моего тела.

— Хочу! — вырвалось у меня. — Только тебя!

Он зарычал, словно зверь, и одним рывком вошёл в меня. Я закричала — от резкой боли и от удовольствия одновременно.

— Смотри на меня, — приказал он. Его ладонь держала меня за подбородок, не позволяя закрыть глаза. — Я хочу видеть, как ты таешь.

Я стонала, выгибалась, цеплялась за его плечи. Он двигался глубоко, резко, каждый толчок пробивал меня до самых костей.

Я кончила быстро, и он только усмехнулся:

— Первая. Дальше больше.

Он опустил меня на кровать, перевернул на живот. Взял за волосы, потянул назад и вошёл снова. Я вскрикнула, цепляясь за простыни.

— Вот так, — рычал он. — На коленях. Подо мной. Только так ты настоящая.

Я терялась в потоке оргазмов, кричала его имя, а он не давал мне остановиться. Его движения были безжалостными, он снова и снова вгонял меня в сладкое безумие.

— Ты моя королева, — прошептал он, склоняясь к моему уху. — Но в этой постели — только моя женщина.

Я застонала, он усилил хватку, и я снова кончила, сотрясаясь всем телом.

Он перевернул меня на спину, поднял ноги к своим плечам и вошёл так глубоко, что я закричала.

— Сильнее! — умоляла я, и он дал.

Каждый его толчок был как удар молота. Я терялась в волнах наслаждения, кончая снова и снова.

Он посадил меня сверху. Его руки держали мои бёдра, направляли ритм.

— Двигайся, — приказал он. — Я хочу, чтобы ты сама меня взяла.

Я качалась на нём, теряя контроль, он жёстко сжимал мою грудь, стонал и рычал, пока я кончала прямо на нём.

Он снова взял меня к стене, поднял ногу, вошёл резко и глубоко. Его зубы оставляли следы на моей шее, его пальцы впивались в кожу.

— Сколько раз ты уже? — хрипел он, продолжая движение. — Пять? Шесть? Я собью тебя со счёта.

— Я… я не могу больше… — задыхалась я.

— Можешь. — Его голос был твёрдым. — Ты будешь кричать для меня, пока я не решу остановиться.

И я кричала. Кончала снова и снова, уже не считая.

Наконец он прижал меня под собой, схватил за горло и вошёл так глубоко, что я потеряла дыхание. Его лицо было рядом, его глаза — тёмные, горящие.

— Я кончу в тебе, — выдохнул он. — Чтобы ты знала: теперь ты только моя.

И он кончил, держа меня крепко, глубоко, до конца. Его горячая семя наполнило меня, и я закричала от последней волны наслаждения.

— Только ты, — сказал он, тяжело дыша, глядя мне прямо в глаза. — Слышишь? Только ты.

Аран

Я проснулся раньше обычного.

Редкость для меня — обычно рассвет встречал в кабинете, над свитками и картами. Но в этот раз я проснулся не от собственных тревог, а от того, что рядом тихо дышала она.

Ирэния.

Я лежал, не двигаясь, и смотрел на её лицо. Она спала на боку, волосы рассыпались по подушке, губы приоткрыты. После ночи её кожа была чуть розовой, словно огонь всё ещё жил внутри. Я хотел дотронуться, но боялся разбудить слишком резко.

Всё же не выдержал — кончиками пальцев провёл по щеке, вниз к подбородку, к шее. Она чуть дрогнула, губы шевельнулись, и я наклонился, коснувшись их поцелуем. Сначала осторожно, но жадность в крови проснулась мгновенно — я углубил поцелуй, прижимая её ближе.

Она застонала сквозь сон и открыла глаза. Смотрела прямо на меня — туманно, лениво, но в этом взгляде было то, чего я раньше не видел: доверие.

— Доброе утро, — прошептала она.

— Доброе, — ответил я, целуя снова. — Если каждое будет таким — я забуду все войны.

Мы долго не вставали. Я хотел её снова и снова, но в этот раз не спешил брать — я целовал её плечи, ладони, линию груди, пока она смеялась и шептала, что я невыносим.

Наконец, поднявшись, я сказал:

— Сегодня — снова готовим вместе.

— Вместе? — она вскинула брови.

— Да, — я улыбнулся. — И еще.. Я хочу… — я задержался, вдохнул глубже, чем собирался. — Хочу, чтобы мы жили в одних покоях. Всегда.

Она замерла. В её глазах мелькнула эмоция, которую я едва узнал — растерянность. Потом губы тронула улыбка.

— Ты серьёзно?

— Я никогда не был серьёзнее, — сказал я. — Дети должны видеть нас вместе. Да и я… хочу видеть тебя рядом. Не только ночью.

На кухне всё было почти как всегда — только сегодня мы пришли вместе. Слуги таращились так, будто увидели чудо. Я скинул камзол, закатал рукава.

— Что готовим? — спросил я.

— Кексики, — сказала она и вытащила корзину с фруктами.

Она ловко отмеряла муку, сахар, яйца. Я смотрел, как двигаются её руки, и думал только о том, как эти же пальцы царапали мне спину ночью.

— Нарежь яблоки, — велела она.

— Я умею резать только горло, — хмыкнул я, взяв нож. — Но ради тебя — попробую фрукты.

Она засмеялась. Настоящим, чистым смехом.

Я нарезал неуклюже, слишком крупно. Она покачала головой, подошла сзади, обняла, взяла мою руку и повела ножом. Её дыхание было у уха, и я не выдержал — отложил нож, развернулся и прижал её к себе.

— Ты знаешь, — прошептал я в её волосы, — как я хочу попробовать тебя прямо здесь, на столе?

Она фыркнула, но щёки её запылали.

— Ты невыносим, Аран.

— Я пошёл на кухню ради тебя. Это уже подвиг. Дай мне награду.

Я накрыл её губы поцелуем, жадным, голодным. Она отвечала, и я уже собирался поднять её на стол, когда за дверью раздались шаги.

Мы едва успели отпрянуть, но дети уже вошли.

Тейлор замер на пороге, Лиана вцепилась в его руку. Они смотрели широко распахнутыми глазами.

— Вы… целовались, — выдохнула Лиана.

Ирэния смутилась, отвернулась, поправляя волосы. Я же усмехнулся и присел на корточки, глядя на них.

— Да. Мы целовались. Это нормально, мы муж и жена.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тейлор нахмурился, будто пытался осознать это, и только тихо спросил:

— А вы теперь… всегда будете вместе?

Я посмотрел на Ирэнию. Она тоже смотрела на меня, в её глазах было сомнение, надежда и что-то ещё — тёплое, живое.

Я кивнул.

— Всегда, — сказал я. — Обещаю.

Мы завтракали все вместе, смеясь и пробуя недопечённые кексики. Дети спорили, чей кусок вкуснее. Ирэния смеялась так, как я никогда не слышал раньше. Я сидел рядом и понимал: именно это я хочу видеть каждое утро.

Не войны. Не трон. Не дворцовые игры.

А вот эту кухню, её улыбку и детский смех.

И я решил: я сделаю всё, чтобы это никогда не исчезло.

Глава 16

Утро началось слишком спокойно, чтобы я не чувствовала подвоха.

Сначала — кухня, снова смех детей, ещё тёплые булочки. Потом — короткий поцелуй Арана у двери, перед тем как он пошёл в кабинет. Такой простой жест, но… я поймала на себе взгляды служанок. Они таращились, будто увидели чудо, а потом поспешно отвели глаза.

Я впервые поняла — нас видят.

И мы больше не прячемся.

Днём был Совет. Я сидела рядом с ним, в своём кресле, по привычке — холодная, сдержанная. Но когда Тейлор и Лиана, вернувшиеся с занятий, заглянули в зал и робко остановились у порога, я не выдержала. Подняла руку и позвала.

В зале наступила тишина.

Дети замерли, но я улыбнулась и махнула ещё раз. Они подошли, и я посадила их рядом — дочку на колени, сына рядом с креслом.

Аран молчал. Но я чувствовала, как напрягся зал. Советники переглядывались. Они привыкли видеть в нас холодный союз. А сейчас я гладила волосы дочери прямо на глазах у всех.

— Продолжайте, — ровно сказал Аран. Но его рука легла мне на запястье — так, что только я чувствовала тепло его пальцев.

Вечером был приём.

Я шла по залу рядом с мужем, и впервые он не держал дистанцию. Его ладонь обнимала мою руку уверенно, властно. Я слышала шёпот — «он её касается!», «неужели?» — и внутри у меня жгло сладкое волнение.

Музыка зазвучала. Первым танцем должен был открыть бал король с королевой. Я привычно шагнула, готовясь к холодному этикету, но Аран вдруг наклонился к моему уху и прошептал:

— Улыбайся, ведьма. Пусть все знают, что ты счастлива.

И я улыбнулась. По-настоящему.

Его взгляд в этот миг стал таким, что у меня перехватило дыхание.

Мы танцевали, и я чувствовала, как меняется зал. Как аристократы, привыкшие шептаться за спиной, теперь смотрят прямо и не знают, как реагировать. Мы не играли роль — мы были собой.

Когда танец кончился, он не отпустил мою руку. Наоборот, наклонился и поцеловал прямо на виду у всех. Долго, властно, так, что у дам перехватило дыхание, а мужчины нахмурились, будто им отрубили возможность сплетничать.

— Теперь они знают, — сказал он мне тихо. — Что ты моя. И что я — твой.

Позже, когда мы вместе покидали зал, люди кланялись глубже, чем обычно. И я чувствовала — не только страх, но и уважение.

— Они видят семью, — сказал Аран, когда мы остались одни. — И это сильнее любого ужаса, который ты внушала раньше.

Я посмотрела на него.

На мужа, которого когда-то ненавидела прежняя Ирэния, а я сейчас — начинала любить так, что страшно признаться.

— Пусть видят, — ответила я. — Пусть знают.

И в ту ночь, в королевских покоях слышался не холодный спор, не крик и не тишина.

Слышался смех. И шаги детей, которые украдкой проскользнули под дверью и увидели, как их родители сидят у камина — вместе.

А потом были крестины.

По обычаю именно я должна была зажечь огонь благословения. Передать тепло — чтобы ребёнок рос под защитой. Все смотрели. Я подняла ладони — и поняла, что пусто.

Внутри не было ничего. Ни искры, ни жара. Пальцы затряслись. Пот на висках. Зал ждал.

И вдруг его рука накрыла мою.

— Вместе, — сказал Аран.

И в этот миг пламя вспыхнуло. Я не знала — от него ли, от меня ли. Но свеча загорелась. Люди закричали «ура», кто-то заплакал от умиления.

Я же стояла и ощущала только одно — слабость. И стыд.

— Ты могла, — сказал Аран вечером, когда мы остались вдвоём.

— Я не могла, — прошептала я. — Я ничего не чувствовала. Пустота.

— Ты заблуждаешься в себе, — он посмотрел прямо в глаза. — Магия в тебе есть. Я видел.

— Тогда почему… — я сжала пальцы, — …почему я не справилась?

Он подошёл ближе.

— Потому что ты боишься. — Его голос был твёрдый, почти грубый. — Ты прячешь её так же, как прятала себя. За холодом. За маской.

Я отвела взгляд.

Он взял мою ладонь и прижал к своей груди, туда, где билось сердце.

— Магия — это не пламя, которое ты держишь в кулаке. Это то, что идёт отсюда. — Он сжал мои пальцы сильнее. — Я научу тебя.

Аран

Я слишком хорошо знал — улыбка жены могла быть ложью.

Для всех она оставалась холодной королевой, но для меня её глаза были зеркалом. Я видел: она всё ещё вспоминала крестины. Тот миг, когда она не смогла зажечь даже свечу. Когда дамы прикрывали рты веерами, пряча улыбки, а мужчины переглядывались.

Она держала подбородок высоко, но ночью, когда думала, что я сплю, я слышал, как её дыхание становилось неровным.

Я не мог позволить ей верить, что она пустая.

— Аран, — она подошла к окну в нашей спальне, завернувшись в лёгкий халат. — Я хочу попробовать снова. Только… не при всех. Со мной что-то не так.

Я подошёл сзади, обнял её за талию, прижал к себе.

— С тобой всё так, — сказал я твёрдо. — Ты сильнее, чем думаешь. Я помогу.

Она подняла глаза. В них смешались надежда и страх.

— Ты правда веришь, что я смогу?

Я провёл пальцем по её щеке.

— Я верю в тебя больше, чем в кого бы то ни было.

Мы вышли в сад. Там было тихо, пахло ночными цветами и прохладной травой. Я расстелил плед на каменной скамье, усадил её.

— Сядь прямо. Спина ровная. Закрой глаза.

Она подчинилась.

Я сел рядом, взял её ладони в свои.

— Магия — это не слова и не жесты, — начал я. — Это ты. Она всегда внутри. Нужно только вытащить её наружу.

— А если я сломана? — прошептала она.

Я сжал её пальцы.

— Ты не сломана. Ты живая. И я докажу тебе это.

— Сделай вдох, — я провёл ладонью вдоль её позвоночника. — Медленный. Почувствуй, как воздух входит в грудь.

Она послушно вдохнула, плечи дрогнули.

— А теперь выдох. Представь, что всё плохое уходит вместе с ним.

Я наблюдал, как её дыхание выравнивается. Её губы приоткрылись, лоб разгладился.

— Хорошо. Теперь сосредоточься. Вспомни, что для тебя самое тёплое. Самое дорогое.

— Дети, — без колебаний сказала она. — Их смех. Их запах, когда они ещё сонные…

Я улыбнулся.

— Держи это в себе. Пусть это станет твоим огнём.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я положил её ладонь себе на грудь.

— Чувствуешь моё сердце? — спросил я.

Она кивнула.

— Постарайся подстроить свой ритм под мой. Вдох со мной. Выдох со мной.

Мы дышали вместе. И в какой-то миг я ощутил, как в её пальцах зарождается дрожь. Сначала лёгкая, как ток. Потом жарче.

— Открой глаза, — велел я.

Она взглянула на ладонь. Над ней плясала крошечная искра.

Ирэния ахнула, глаза наполнились блеском.

— Это я?

Я усмехнулся и провёл рукой над её пальцами, чтобы искра не погасла.

— Это ты, любимая.

Огонёк вспыхнул ярче.

Но в следующую секунду она отдёрнула руку, испугавшись. Искра погасла.

— Я не удержала… — прошептала она.

Я мягко взял её за подбородок, заставив посмотреть на меня.

— Ты сделала первый шаг. Ошибки — это часть пути. Я буду рядом, пока ты не научишься.

Она дрожала. Я прижал её к себе.

— Попробуем ещё раз, — сказал я. — Только теперь я не отпущу твою руку.

Мы тренировались долго. Она снова закрывала глаза, снова дышала со мной. Я чувствовал, как её ладони постепенно нагреваются. Иногда огонёк загорается — и тут же исчезает. Иногда дрожь срывается в слабый поток воздуха, который треплет волосы.

— Смотри, — сказал я, зажигая в своей ладони ровное пламя. — Видишь? Это то же самое, что внутри тебя. Только ты не доверяешь себе.

Я подвёл её руку к своей. Пламя перетекло на её пальцы, дрогнуло, но не погасло.

— Оно хочет быть с тобой, — шепнул я ей в ухо. — Но ты должна принять его.

Она зажмурилась, но держала руку. Пламя стало чуть стабильнее.

Когда огонь всё же исчез, она выдохнула и уткнулась мне в грудь.

— Я никогда не думала, что это так… трудно.

Я провёл рукой по её волосам.

— Всё трудное — стоит того. Ты думаешь, я с первого раза научился? Нет. Я сжёг полдома, пока понял, как управлять силой.

Она тихо рассмеялась, и этот смех был для меня лучшей наградой.

— Ты правда веришь, что у меня получится? — спросила она ещё раз.

Я наклонился и поцеловал её губы. Долго. Тёпло.

— Верю. Потому что я знаю: твоя магия — это ты. А я хочу тебя всю.

Мы вернулись в покои, когда небо начало светлеть.

Она шла рядом, опустив голову мне на плечо, и её волосы пахли дымком.

Я сделаю её сильной.

И клянусь — она будет сиять так ярко, что никто больше не посмеет называть её пустой.

Глава 17

Зал был полутёмный, освещённый лишь тёплым светом свечей. Вино на столе пахло терпко, пряно.

Она сидела, откинувшись на спинку кресла, — роскошная женщина, уверенная в себе. Тонкие пальцы обвивали ножку кубка, глаза блестели раздражением и злостью.

— Никогда, — протянула она, — никогда я не думала, что он… он! — вот так запросто откажется от всего. От привычки. От меня.

В её голосе звенела не обида даже, а уязвлённая гордость.

— А я, — отозвался мужчина, стоящий у камина, — никогда не думал, что она сумеет отказаться от своей сущности. И вдруг — играет в примерную мать. В верную жену. В святую, чёрт бы её побрал.

Они встретились взглядами — и на миг в воздухе повисло понимание: ненависть к разным людям, но одинаковая боль.

— Король, — процедила она, крутя в пальцах кольцо, — был всегда холоден к жене. А ко мне… не всегда холоден. А теперь? Теперь он смотрит на неё так, будто до этого не жил.

Она резко допила вино. — И это оскорбление, понимаешь? Для меня. Для всего нашего круга.

— Для тебя — оскорбление, — мужчина усмехнулся криво. — А для меня — поражение. Ты знаешь, сколько лет я ждал, пока она снова вернётся ко мне? Сколько ночей она проводила со мной, пока двор спал? Она была огнём, была бурей. А теперь что? Молоко. Кухня. Дети!

Он ударил кулаком по каминной полке. — Это не она. Это какая-то чужая женщина в её теле.

Она прищурилась.

— Ты так говоришь, будто ревнуешь.

— Я теряю власть. — Его голос стал хриплым. — Пока она со мной — у меня был рычаг. Она могла влиять на короля через постель. Теперь — всё.

— О, как знакомо, — усмехнулась она. — И я тоже теряю своё место. Если он сделает её своей по-настоящему — зачем ему я? Он перестанет приходить. Перестанет платить. Перестанет… — она улыбнулась хищно. — А я не привыкла, чтобы меня списывали со счетов.

Мужчина подошёл ближе, поставил руки на спинку её кресла, склонился к самому её лицу.

— Тогда, может, пора объединить силы?

Она подняла взгляд, глаза зажглись.

— Ты предлагаешь союз?

— Я предлагаю вернуть себе то, что у нас отняли.

Они оба замолчали, словно прикидывали — а возможно ли это.

— Она изменилась, — тихо сказала женщина. — Ты сам сказал. Она стала другой. Что если она правда такова теперь?

— Тогда, — прорычал он, — мы сделаем так, чтобы король в это не поверил. Мы разорвём их доверие.

— Ты хочешь сказать…?

— Пусть он подумает, что у неё всё ещё есть тайны. Что её «новая нежность» — это игра. Я умею подбрасывать доказательства. Письма. Воспоминания. И если нужно — сам подойду к ней, чтобы он увидел.

Она прикусила губу.

— А я, в свою очередь, могу напомнить ему… что он не всегда был верен. Пусть она увидит. Пусть снова начнёт ненавидеть.

Их глаза встретились — и в этой встрече мелькнуло что-то вроде удовольствия: месть всегда была сладкой.

— Тогда решено, — сказал он. — Мы разрушим этот фарс.

— Вернём их туда, где им самое место

Они подняли кубки и чокнулись.

И пламя свечи дрогнуло, будто зная: начинается новая игра.

Она

В тот день Ирэния шла в сад — дети ждали её с книгами. Воздух был свежий, пах жасмином. Но на повороте коридора её остановила она — та самая дама, когда-то называвшая себя «утешением короля».

— Ваше Величество, — голос мягкий, слишком доверительный. — Как же сияете. Похоже, супруг вновь обрел к вам страсть.

Улыбка — тонкая, с намёком. Ирэния прищурилась.

— Если у вас нет дела, уступите дорогу, — холодно отрезала она.

Но женщина не отступила. Наклонилась чуть ближе:

— Жаль. Он столько ночей проводил со мной… а теперь будто забыл. Знаете, мужчины редко меняются. Они всегда возвращаются туда, где им было хорошо.

Ирэния шагнула вперёд, мимо неё, не удостоив взглядом. Но слова уже застряли в памяти.

Он

Аран в тот же день получил «письмо». Почерк узнаваемый: будто бы её. Пахло лавандой. Несколько строк:

«Жду тебя там, где мы встречались раньше. Сегодня. После заката.»

И подпись. Её имя.

Аран сжал бумагу до треска.

«Враньё. Подлог». Но игла сомнения уже воткнулась.

Их встреча

Вечером всё и сложилось.

Аран шел по галерее — и увидел, как к Ирэнии подошёл Керем. Тот самый, что ещё недавно пытался танцем вернуть прошлое. Он наклонился слишком близко, почти касаясь её руки.

— Ты изменилась, — сказал Керем. — Но ведь глубоко внутри всё та же. Разве не так?

Аран замер. Глаза его вспыхнули. Он не слышал ответа — расстояние было велико. Но видел: она отстранилась. Холодно. Резко.

И всё же в груди поднялось звериное рычание.

Сомнения

Вечером, в своих покоях, Аран сидел с бокалом вина. Бумага письма всё ещё лежала в ящике. Образ её — с Керемом — стоял перед глазами.

«Она сказала ему «нет». Я видел. Но зачем тогда письмо? Кто его написал? Она? Или кто-то играет со мной?»

Он впервые за долгие годы почувствовал, что теряет почву.

Она

А Ирэния в ту же ночь сидела у детских кроватей, гладила волосы сына и дочери и думала о другом: «Почему она сказала это про его любовницу? Неужели правда?.. Или это ложь, чтобы меня задеть?»

Сердце сжималось. Ей было больно от одной мысли, что он мог принадлежать другой.

Их враги добились первого: в их сердцах поселились сомнения.

Пусть ещё крохотные, но именно из них вырастают трещины в камне.

Он

Я вошёл в наши покои и сразу понял: что-то не так.

Она стояла у окна, спина прямая, руки сцеплены за спиной. Не оглянулась.

Тишина давила.

— Ты избегаешь меня весь день, — сказал я, закрывая дверь.

— Я учусь, — холодно ответила она. — Учусь понимать, что у короля всегда будут женщины.

Я напрягся.

— Кто тебе это сказал?

Она обернулась. В её глазах — ярость и боль.

— Она. Та, что знала твое тело лучше меня. Она шептала мне о твоих ночах с ней. С наслаждением. Как о победе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сжал кулаки так, что затрещали суставы.

— Я сказал ей «нет» уже давно. С того момента, как понял, что хочу быть только с тобой.

— Слишком удобно говорить это сейчас, — парировала она. — А что будет завтра? Когда тебе снова надоест?

Я шагнул ближе.

— Ты правда думаешь, что после того, как я… — я запнулся, с трудом удерживая голос. — После того, как я впервые за годы почувствовал себя мужем, я пойду к другой?

Она вскинула подбородок:

— А письмо? Твоя «подруга» не единственная. Керем тоже пытался убедить меня, что я всё ещё его.

Она

Я сама не заметила, как повысила голос. Внутри всё горело. Я боялась. Боялась потерять то, что только-только обрела.

Он подошёл вплотную, схватил за руки, притянул. Его дыхание обжигало.

— Хочешь доказательств? Я разорву каждого, кто коснётся тебя. Клянусь. Я выжгу к чертям прошлое. Но ты… ты тоже должна понять: если я твой, то и ты моя.

— Я и так твоя, — сорвалось с губ. — Но если хоть раз коснёшься другой, я сожгу этот дворец. Исчезну из твоей жизни вместе с детьми

Глава 18

Аран

Я никогда не думал, что могу ревновать так.

Каждое слово о её прошлом, каждая тень чужих рук — всё внутри меня зверело.

И теперь, когда она стояла передо мной, в глазах — вызов и слёзы, я знал одно: или я сотру всё, что было до меня, или сойду с ума.

Я схватил её за плечи, рывком притянул и впился в губы. Поцелуй был диким, жадным, я кусал её так, что она застонала и сама вцепилась в меня.

— Ты моя, — выдохнул я ей в рот. — Слышишь? Моя. И если хоть один дрянной ублюдок попытается дотронуться до тебя — я вырву ему сердце.

Она задыхалась, шептала:

— Скажи ещё… скажи, что я нужна тебе.

— Ты лучшее, что случилось со мной, — прорычал я, срывая ткань с её плеч. — Лучшая. Моя горячая, сладкая королева.

Я бросил её на кровать, раздвинул бёдра, и жадность во мне взорвалась. Я прижался лицом к ней и впился языком туда, где она уже горела. Не нежно — сразу жёстко, резко, глубоко, так, что её спина выгнулась дугой.

Она вскрикнула, захлёбываясь стоном.

— Аран!..

Я держал её бёдра так, что она не могла дёрнуться.

— Громче, — пробормотал я, врываясь языком внутрь снова и снова. — Хочу слышать, как ты орёшь от того, что я тебя ем.

Она стонала, царапала ногтями простыни, дёргала меня за волосы, но я лишь усмехался, облизывая её, жадно глотая её вкус.

— Ты дрожишь, — выдохнул я, глядя на неё снизу. — Твоя киска пульсирует для меня. Никто не будет так пробовать тебя, слышишь? Никто.

Она сорвалась в первый оргазм — тело её затряслось, крик пронзил комнату. Я не остановился, пока она не кончила ещё раз, уже в истерике.

Я поднялся, схватил её за волосы и поставил на колени.

— Встань, — приказал я. — Хочу видеть, как ты принимаешь меня.

Я шлёпнул её по заднице — звонко, резко. Она вскрикнула, и я усмехнулся.

— Вот так. Твоя задница создана для моих ладоней.

Я вошёл в неё одним резким толчком. Она почти закричала, упав на руки, но я держал её за волосы, заставляя выгибаться.

— Слушай, как твоя киска хлюпает на моём члене, — прорычал я. — Это ты меня зовёшь, моя королева.

Я набрал бешеный темп, шлёпал её снова и снова, а она визжала, стонала, умоляла:

— Ещё… не останавливайся…

— Ты обожаешь, когда я трахаю тебя как суку, — хрипел я, входя глубже. — Признайся!

— Да!.. — закричала она. — Да, я твоя!

Я оторвал её от кровати, поставил лицом к стене, прижал ладонями её руки к камню.

— Отставь зад, — приказал я, рывком. — Вот так.

Она подчинилась, и я снова вошёл. Резко. Глубоко. Удар за ударом, пока её крик не срывался на визг.

— Смотри, как ты стоишь ради меня, — прошипел я. — С задом вверх, вся для меня.

Я наклонился к её уху. — Никогда больше не смей сомневаться, что ты моя.

Она стонала, уткнувшись в холодный камень, и снова кончала, тело её дрожало безостановочно.

Я развернул её и бросил на спину. Сам навис сверху, пальцы сомкнулись на её горле.

— Глаза на меня, — приказал я, входя снова. — Смотри, как я тебя трахаю.

Она смотрела, срываясь на крики, визжала, пока я ускорялся всё больше, пока не чувствовал, как сам рвусь.

— Ты моя, — выдохнул я, сжимая её горло. — Только моя, королева. Горячая. Сладкая.

Её тело дёрнулось в последнем оргазме, крик сорвался до хрипоты. Я застонал, кончая в неё глубоко, до конца, захлёбываясь собственным рыком.

Я рухнул рядом, прижав её к себе, сердце колотилось, дыхание горело.

Она дрожала, мокрая, разбитая, но счастливая. Я прижал губы к её виску.

— я люблю тебя — прошептал я. — Всегда. Только ты.

Я проснулся от её дыхания. Она спала на моей груди, волосы разметались по простыне, губы чуть приоткрыты. Тело её было тёплым, мягким — измотанным после ночи, в которой мы сожгли всё.

Я провёл пальцами по её плечу, вниз — к талии. Каждый синяк от моих ладоней, была для меня меткой. Знаком. Доказательством, что она моя.

Я поцеловал её висок. Она зашевелилась, глаза открылись медленно.

— Доброе утро, — прошептала. Голос охрипший, сладкий, будто ей всё ещё снились мои стоны.

— Утро? — я усмехнулся, наклоняясь к её губам. — После такой ночи я сомневаюсь, что это вообще новое утро.

Она улыбнулась, но я видел, как вспыхнул румянец.

— Ты был… безумным, — сказала она тихо.

— Я был голодным, — поправил я. — И до сих пор хочу тебя.

Я сжал её бедро, приподнял, заставив её сесть поверх меня.

— Посмотри на себя, — хрипло сказал я. — Вся в моих следах. Вся мокрая, горячая… такая сладкая.

Она смущённо опустила глаза, но я поймал её подбородок.

— Не смей прятаться. Ты моя женщина. И если хоть раз усомнишься в этом — я трахну тебя прямо перед всеми, чтобы ни у кого не осталось вопросов.

Её глаза расширились, дыхание сбилось. Она дрожала — не от страха, от желания.

— Ты сумасшедший…

— Только рядом с тобой, — ответил я и резко притянул её на поцелуй.

Позже, когда мы спустились на кухню, я не выпускал её ладонь. Слуги таращились, будто видели привидение.

Она тихо рассмеялась, глядя на меня так, как не смотрела никогда раньше: мягко, доверчиво, с любовью.

Я вошёл в кабинет и жестом позвал её за собой. Она собиралась опуститься на диван, но я протянул руку и притянул её к себе.

— Нет. Сюда, — сказал я и усадил прямо на колени.

Она попыталась отстраниться.

— Аран, мы должны поговорить…

— И мы поговорим, — перебил я, обняв за талию и прижав к себе плотнее. — Но я не отпущу тебя ни на шаг. После вчерашнего — никогда.

Она вздохнула, но я чувствовал, как её тело расслабилось, как она доверчиво прижалась ко мне.

— Я встретила её, — сказала Ирэния тихо. — Твою… прошлую. Она говорила гадости, намекала, что ты всё равно вернёшься.

Я напрягся, сжал её бедро.

— Я сказал ей «нет» навсегда. С того дня, когда понял, что хочу только тебя.

— Но… — она подняла глаза, в них мелькнула тень сомнения. — И Керем подходил ко мне…

— Я знаю, — перебил я. — И то, что он к тебе полез, — тоже часть игры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она кивнула, губы её дрогнули.

— Значит, это всё… специально?

— Специально, — подтвердил я. — И я уничтожу каждого, кто в этом замешан.

Пока мы говорили, мои руки не могли оставаться на месте. Я скользнул пальцами по её талии, поднялся выше, на грудь. Ткань платья мягко натянулась, я сжал её через материю. Она вздрогнула, но не остановила.

— Аран… мы же серьёзно обсуждаем…

— Мы обсуждаем, — усмехнулся я, засовывая пальцы за вырез и вытаскивая наружу её грудь. — И одновременно я напоминаю тебе, что ты моя.

Я закрутил её сосок между пальцев, туго, так, что она прикусила губу и застонала.

— Ты думаешь, я смогу говорить спокойно, если ты делаешь это? — прошептала она.

— Именно этого я и добиваюсь, — сказал я и наклонился к её груди. Втянул сосок губами, провёл языком, чувствуя, как она дрожит на моих коленях.

Она задыхалась, пальцы вцепились в спинку кресла.

— Ты… издеваешься…

— Нет, — прошептал я, обхватывая её обеими ладонями. — Я хочу, чтобы, когда ты думаешь о врагах, о письмах и об их интригах, ты вспоминала не их, а то, как я тебя держу. Как я тебя трогаю. Как я тебя хочу.

Я втянул второй сосок, прикусывая, массируя пальцами её грудь, пока она уже не могла сдерживать стоны.

— Аран… — она уткнулась лбом мне в шею. — Если они узнают, как близки мы стали… они будут пытаться ещё сильнее.

— Пусть, — прорычал я, снова сжимая её грудь. — Пусть знают. Пусть завидуют. Пусть сходят с ума. Но у них ничего не выйдет, потому что ты — моя.

Я поцеловал её так, что вино на столе дрогнуло от нашего рывка.

— Мы переживём любые их планы. Но сперва я хочу, чтобы ты кричала в моём кабинете так, чтобы весь дворец понял: королева принадлежит королю.

Я оторвался от её груди только затем, чтобы сорвать с неё платье окончательно. Ткань упала на пол, и она осталась на моих коленях голая, горячая, дрожащая.

— Ты знаешь, что творишь со мной? — выдохнул я, проводя ладонью по её телу. — Ты сжигаешь меня к чертям, ведьма. И я не остановлюсь.

Она хотела что-то ответить, но я резко поднял её и опустил на стол. Бумаги разлетелись, чернила опрокинулись, по дереву растеклось пятно.

— Аран! — ахнула она.

— Пусть дворец видит потом, — прорычал я. — Чтобы никто не сомневался, что королева кричит только от своего короля.

Я раздвинул её ноги и вошёл в неё одним резким толчком. Она застонала, выгнулась, вцепилась пальцами в края стола.

— Смотри на меня, — приказал я. — Не в сторону. Не в пол. На меня.

Она смотрела, дыхание рвалось, губы дрожали. Я ускорился, двигаясь так, что стол под нами скрипел.

— Скажи, чья ты, — потребовал я, вжимаясь глубже.

— Твоя! — вскрикнула она.

— Громче.

— Твоя! Только твоя!

Я схватил её за горло, не сильно, но так, чтобы она почувствовала мою власть.

— Именно так. Никогда больше не сомневайся.

Она застонала, тело её затряслось, и я понял — она снова кончает, прямо на моём члене, истерично, жадно.

Я перевернул её на живот, прижал лицом к столу, приподнял её бёдра и снова вошёл. Теперь жёстко, без пощады.

— Отставь зад выше, — рыкнул я. — Вот так. Отличница.

Шлёпнул по её заднице, гулко, резко. Она закричала, но подставилась ещё сильнее.

— Ты любишь, когда я делаю тебя своей шлюшкой?— прорычал я на ухо.

— Да! — сорвалось у неё. — Да, люблю!

Я набрал звериный темп, стук был такой, что чернильница упала со стола и разбилась о пол.

— Вот так… моя королева, — выдохнул я, приближаясь к краю. — Горячая. Жадная. Всегда мокрая для меня.

Её тело содрогнулось в очередном оргазме, она почти визжала от накрывшей её волны. Я сжал её бёдра и вогнал себя до конца, сам застонал так, что стены отозвались эхом. Кончил в неё глубоко, заполняя, пока в глазах не потемнело.

Мы рухнули вместе на стол, среди смятых бумаг и пятен чернил. Я тяжело дышал, её волосы липли ко лбу, кожа горела.

Я прижал её к себе, не выпуская.

— Пусть они строят свои интриги, — сказал я хрипло. — Пусть плетут сети. Но ты теперь моя. И никакие письма, никакие любовники прошлого не изменят этого.

Она повернула голову, коснулась моих губ тихим, усталым поцелуем.

— Тогда мы должны держаться вместе, Аран. Всегда.

Я усмехнулся, снова сжимая её грудь.

— Всегда?

— Всегда, — прошептала она.

Тихий стук. Тот самый, осторожный, будто боящийся потревожить. Так могли стучать только они.

Мы переглянулись. Она в смятом платье, я без пояса, волосы взъерошены.

— Чёрт, — пробормотал я, быстро поднялся. — Вставай.

Я помог ей натянуть ткань на грудь, пальцами поправил волосы, сам застегнул верхний крючок. Она покраснела, но послушно подняла руки, позволяя мне привести её в порядок.

— Не смотри так, — прошептала она, кусая губу. — Они всё заметят…

— А я хочу, чтобы они знали, что их мать счастлива, — наклонился я к самому уху. — Но ладно. Секрет останется нашим.

Я откинул щеколду.

Дети вошли, как маленький вихрь. Лиана сразу кинулась к матери, Тейлор принёс какие-то листы с рисунками.

— Мы сделали целый корабль! — гордо сказал он. — С парусами и пушками!

Они болтали, перебивая друг друга. Ирэния слушала, гладила дочь по волосам, смеялась. Она выглядела идеально — нежная мать, спокойная королева.

Только я видел, как её пальцы сжимают ткань платья чуть ниже талии, как она пытается незаметно свести бёдра.

Я понял сразу.

Тепло нахлынуло в живот. Моё. Внутри неё. И теперь — вытекает. Она прячет это от детей.

Я ухмыльнулся. В глазах зажёгся дикий огонь.

Вот так… пусть носит мою метку.

Когда дети наконец убежали, оставив на столе рисунки и смех, она выдохнула с облегчением и шагнула к двери. Я поймал её за талию, шлёпнул по заднице так, что она вздрогнула и резко оглянулась.

— Аран! — прошипела она, но щёки тут же покраснели.

Я склонился к самому её уху.

— Думаешь, я не заметил, как ты сжимала ноги? — прошептал хрипло. — Тебя выдаёт каждая капля, что вытекает из твоей сладкой киски.

Она прикусила губу, глаза вспыхнули.

— Ты сумасшедший.

— Нет, — я ухмыльнулся и снова шлёпнул её. — Я просто твой муж. И я хочу, чтобы весь дворец видел, что ты моя. Даже если придётся напоминать тебе об этом каждый час.

Она выскользнула за дверь, но я слышал её смех в коридоре — тихий, довольный

А я стоял, смотрел на её уходящую походку и думал: никто и никогда не отнимет у меня эту женщину.

Глава 19

Время перестало быть врагом. Оно текло иначе — не отсчитывало удары сердца, а вязало дни в одну нить: утро, запах муки, детский смех, вечерние шаги по коридору, тихий голос рядом. Я всё ещё ловила на себе чужие взгляды и шёпоты:

«Она изменилась»

,

«Она играет»

,

«Она ослабла»

. Но за дверями покоев шёпоты растворялись. Там были только мы.

Утро начиналось с кухни. Я вставала первой и слышала — не шелест платьев служанок, а лёгкие шаги босых ног. Лиана и Тейлор приходили украдкой, улыбаясь так, будто совершали преступление. «Сегодня что будем готовить?» — шептала дочка, и её нос тут же оказывался в муке. Тейлор старался держаться серьёзно, но всегда первым облизывал пальцы с тестом.

Иногда к нам заходил Аран. Вечно серьёзный, властный, он выглядел в муке нелепо и одновременно… моим. Стоило ему схватить нож или миску, и дети заливались смехом. Я видела, как он смущённо хмурился, но не уходил. Он оставался, и это было дороже любых слов.

Днём дворец гудел, как улей. Совет, бумаги, слуги, бесконечные лица. Я шла рядом с Араном — и никто уже не смел делать вид, что мы чужие. Он держал меня за руку, и этот жест был громче любого приказа. Одни склоняли головы ниже обычного, признавая: теперь мы — семья. Другие смотрели холодно, будто я украла у них оружие.

А вечера принадлежали нам.

Мы закрывали двери, и он становился другим: снимал с себя сталь, оставляя только руки, которые могли держать плед, и губы, которые касались моего виска. Иногда он приносил вино, иногда — яблоки. Иногда молчал. И это молчание было теплее любого разговора.

Только с детьми он не умел быть до конца мягким. С Лианой — проще: он мог слушать её сказки до конца, терпеть её бесконечные вопросы, и даже — да, я видела это своими глазами — плести косу, неловко, но старательно. Она смеялась и обнимала его так, будто у неё всегда был самый лучший отец.

С Тейлором — сложнее. Там, где нужна была поддержка, он видел вызов. Там, где сын нуждался в слове, он слышал только ошибку.

— Ногу шире, — говорил Аран, держа в руках деревянный меч. — Смотри прямо. Не зажимай плечо.

— Я стараюсь, — отвечал мальчик.

— Старайся лучше.

И я видела, как уши Тейлора краснеют от обиды, а глаза становятся тяжёлыми. Он не плакал, но внутри что-то ломалось.

Я подошла, едва коснулась плеча Арана. Он посмотрел. Я шепнула:

— Не тренируй его. Услышь его.

Он нахмурился, но кивнул. Подошёл к сыну и — впервые — присел рядом, так, чтобы их глаза были на одном уровне.

— Чего боишься?

— Промахнуться, — тихо ответил Тейлор.

— Где боишься?

— Здесь, — мальчик коснулся груди.

— Что поможет?

Тейлор задумался.

— Если ты скажешь, что я не обязан быть тобой.

Я видела, как пальцы Арана дрогнули. Он положил руку на плечо сына.

— Ты не обязан быть мной. Ты можешь быть собой. И это — лучшее, что ты можешь сделать.

Тейлор кивнул, и их руки встретились. Простое касание. Но в нём было больше, чем в сотне побед.

Моя магия просыпалась медленно, как зверь после зимы. «Свеча ладони» удавалась ненадолго — вспышка и пустота. Дети смеялись, когда молоко в кружке вскипало слишком бурно, и я тоже смеялась вместе с ними. Но внутри всё равно был страх: что я — пустая.

— Попробуем снова, — сказал Аран. Он завёл меня в кладовую, где пахло травами и яблоками. Взял мою ладонь в свою. — Смотри на меня. Дыши со мной.

Я закрыла глаза и вспомнила: смех детей, его руки на моей талии, запах муки на кухне. Внутри стало тепло, и из пальцев вырвалась тонкая золотая нить. Ровная. Чистая.

— Видишь? — шепнул он.

— Чувствую, — прошептала я. И впервые не испугалась.

Вечерами мы были одни. Без детей, без слуг, без двора. Только двое. Он садился рядом и трогал моё запястье пальцами — осторожно, будто клялся молчанием. Я клала голову на его плечо, слушала его дыхание. Иногда он признавался:

— Я боюсь быть слишком мягким.

— От мягкости не ломаются, — отвечала я. — От холода ломаются.

Он молчал, сжимал мою руку крепче. И этого хватало.

Лиана всё чаще слышала от него «да». Да — можно надеть смешное платье. Да — можно читать ещё одну сказку. Да — можно кружиться до смеха. Она светилась от этих «да» больше, чем от любых драгоценностей.

Тейлор однажды услышал от него: «Я был неправ». И я видела — мальчик вырос за одну ночь. Не в гордости. В спокойствии.

Аран вернулся поздно вечером — плечи напряжённые, глаза какие-то пустые. Он шагнул в покои, кивнул мне, как чужой, и бросил короткое:

— Всё нормально. Мне нужен отдых.

И ушёл в спальню. Без поцелуя, без прикосновения, без привычного взгляда.

Я осталась у камина, глядя на огонь, который вдруг показался чужим.

С тех пор всё стало меняться.

Он перестал приходить на кухню. Там, где раньше дети смеялись над его неуклюжими руками в муке, теперь стояла тишина. Стул рядом пустовал.

Он не спрашивал, как они провели день. Не интересовался, чему научились. Даже на прогулках в саду смотрел сквозь нас, словно мы были лишь декорацией.

Я ловила себя на том, что жду его взгляда — и не получаю. Жду руки на плече — и остаюсь в одиночестве.

Дети тоже чувствовали. Лиана сначала пыталась тянуть его за рукав: «Папа, а посмотри!» Но он отмахивался. Тейлор держался молча, но я видела, как он опускал глаза, когда отец проходил мимо, не замечая его.

— Может, он устал, — пыталась я объяснить им. — Ему нужно время.

Но в глубине души я сама не верила этим словам.

Ночи стали другими. Он ложился рядом, но не касался. Спина его будто была стеной, за которой я больше не имела права стучать. Иногда я просыпалась от его тяжёлого дыхания — не сна, нет. Мыслей. Но он никогда не делился.

Я пыталась:

— Аран, поговори со мной. Что случилось?

— Ничего, — короткий ответ. Холоднее стали даже слова.

И каждый день этот лёд рос.

А потом — то утро.

Служанка помогала мне с платьем, застёгивала ленты на спине. Обычно она молчала, но сегодня вдруг тихо сказала:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы счастливая женщина, Ваше Величество. Не каждой так везёт… король Аран может осчастливить любую.

Я замерла.

— Что ты сказала? — голос мой прозвучал тише, чем хотелось.

Она смутилась, но глаза блеснули.

— Простите, я только… хотела сказать, что у него… темперамент. Любая женщина… ах, я не должна была.

И я поняла. Она намекала. Не прямо, но достаточно ясно.

Я сидела перед зеркалом, глядя на своё отражение, и не узнавала себя. То ли бледная женщина, то ли чужая королева.

Служанка поспешила выйти, а я осталась одна.

И в сердце поднялся не страх, не стыд, а чёрная ревность.

Двор был тихий, солнечный. Я шла по дорожке к тренировочной площадке, где слышались глухие удары дерева о дерево.

Аран занимался с Тейлором. Мальчик держал меч слишком низко, сбивался, задыхался от тяжести. Но упрямо продолжал, сжимая губы.

— Ещё, — сказал Аран коротко. — Сильнее.

Тейлор поднял меч, но запнулся. Кончик скользнул в сторону.

Я уже собиралась подойти, чтобы сказать, что хватит, но случилось то, чего я не ждала.

Аран шагнул ближе, и… ударил сына по щеке. Не сильно, но звонко.

Мир встал. Я увидела, как Тейлор замер, глаза его расширились. Мальчик не закричал, не заплакал. Просто стоял, сжимая меч, с красным следом на лице.

— Что ты… — вырвалось у меня. Голос дрожал. — Что ты сделал?!

Аран повернулся. Его лицо было каменным, взгляд — холодным.

— Он должен учиться.

— Учиться?! — я почти закричала. — Ты ударил его, Аран! Своего сына!

Он молчал. Ветер трепал его волосы, тень падала на глаза.

Я подбежала к Тейлору, опустилась на колени, коснулась его лица.

— Всё хорошо, — шепнула я сыну. — Всё хорошо, я не позволю, чтобы он тронул тебя.

Я поднялась. Смотрела прямо в глаза мужу.

— Слышишь меня? Никто. Никогда. Не посмеет поднимать руку на моих детей. Даже ты.

Между нами повисла тишина. Я ждала вспышки, ярости, слов — любых. Но он только посмотрел. Холодно. Резко. И развернулся.

Не сказал ни слова. Просто ушёл.

Я стояла, сжимая плечи Тейлора, и чувствовала, как внутри всё горит. Это был не тот мужчина, которого я знала. Не тот, кто улыбался дочери, не тот, кто сидел у камина со мной.

Он был чужой.

Глава 20

Дни потянулись вязкими, тяжёлыми.

Аран был рядом, но будто за стеклом. Он входил в покои — и воздух тут же густел. Он смотрел на детей — но взгляд проходил мимо. Он касался бокала на ужине, бумаги в кабинете, но не меня.

Я пыталась стучать в эту стену.

— Дети, — сказала я однажды вечером, когда мы сидели у камина. — Ваш отец… он не такой. Сейчас с ним что-то случилось. Но он любит вас. Поверьте.

Лиана подняла глаза: большие, полные сомнения.

— Тогда почему он не говорит со мной, мама?

Я погладила её волосы, хотя внутри всё сжималось.

— Потому что иногда взрослые… не умеют говорить о том, что внутри. Но он всё равно любит.

Тейлор сжал губы.

— Я не верю. Он смотрит, будто я ему чужой.

— Нет, — я схватила его ладонь. — Ты кровь его крови. Он просто заблудился. И я верну его. Клянусь.

Но как?

Каждый вечер я задавала себе этот вопрос. Я вспоминала, как он смеялся, когда дети обсыпали его мукой. Как учил меня дышать, чтобы разжечь огонь. Как обнимал по ночам, будто боялся потерять.

И этот образ не вязался с холодом, что теперь жил в его глазах.

Что случилось?

Я не знала. И это «не знала» убивало сильнее, чем его молчание.

Ответ пришёл внезапно.

Я вошла в тронный зал. Хотела спросить, когда вернётся его советник Северин, обещавший помочь мне с магией.

И застыла.

У трона стояла она.

Та самая женщина, что когда-то, на приёме, позволила себе говорить со мной в полутоне. Бывшая любовница Арана. Теперь я знала её имя — Селеста.

Она была в светлом платье, волосы уложены в идеальные волны, губы — красные, как спелая ягода. Она стояла слишком близко к нему, и её пальцы скользнули по его предплечью — легко, будто давно имели на это право.

— Аран? — мой голос прозвучал тише, чем я хотела. — Что она здесь делает?

Селеста повернула ко мне лицо и улыбнулась. Мягко. Миловидно. Но в её глазах блеснул яд.

— Ваше Величество, — сказала она певуче. — Мы просто обсуждали дела на границе. Король поручил мне помочь с некоторыми… вопросами.

Я смотрела то на неё, то на него.

— Она? — я едва не задохнулась. — Помогать?

Аран обернулся ко мне. Его взгляд был холоден, как сталь.

— Да. Я доверил ей часть работы.

Селеста чуть склонила голову, словно смиренно, но пальцы её снова коснулись его руки.

— Я сделаю всё возможное, — добавила она. — Ради королевства. Ради… короля.

Я почувствовала, как внутри всё оборвалось.

— Аран… — прошептала я. — Ты это серьёзно?

Он не ответил сразу. Только смотрел — холодно, ровно.

И этого взгляда хватило, чтобы я поняла: да. Серьёзно.

Селеста при этом улыбалась, и её пальцы всё ещё скользили по его запястью.

Я хотела вырвать её руку, закричать, но застряла — между яростью и неверием.

Он отвернулся первым.

— Мы заняты, — сказал ровно. — Обсуди с Вестой всё, что нужно.

И снова не поцеловал. Не коснулся.

Я вышла из тронного зала, чувствуя, как сердце рвётся.

Селеста осталась рядом с ним.

И её улыбка горела у меня перед глазами, как самое ядовитое пламя.

С каждым днём становилось хуже.

Селеста уже не просто «заходила по делу» — она поселилась в стенах замка. В коридорах её платье мелькало чаще, чем собственных фрейлин. Она смеялась в его присутствии, склонялась к его уху, держала руку на его плече чуть дольше, чем позволял этикет.

Дети тоже видели.

— Мама, — однажды спросила Лиана, пряча лицо у меня на груди. — Эта женщина… она всё время рядом с папой. Она будет жить здесь?

Я прижала её, чувствуя, как сердце разрывается.

— Нет, деточка. Она всего лишь помогает… с делами.

Я сама не верила.

Тейлор молчал, но глаза его темнели. В них было больше понимания, чем должно быть в восемь лет.

Аран почти перестал заходить в наши покои. Смотрел сквозь нас. Разговаривал коротко, холодно. Детей словно не замечал.

Я ловила себя на том, что ищу оправдания:

он устал, он в плену обстоятельств, он играет, чтобы обмануть врагов

. Но где-то глубоко внутри знала — это ложь. Он уходит. Уходит от нас.

В тот вечер мы сидели в библиотеке. Я читала детям вслух — старая сказка про короля, который потерял своё сердце и нашёл его в руках маленькой девочки. Лиана дремала у меня на плече, Тейлор слушал внимательно, но я видела: он больше думает обо мне, чем о книге.

Мы вышли в коридор. Было поздно, свечи горели тускло. И вдруг — шорох. Тени за углом, тихий смех.

Я шагнула осторожно, дети следом. Мы заглянули.

И я увидела.

Аран.

Мой муж.

Мой король.

Его руки обнимали Селесту. Он целовал её так, как когда-то — меня. Его губы прижимались к её шее. Его голос шептал:

— Я люблю тебя… Ты одна…

И его ладонь скользнула под её юбку.

— Папа?! — вскрикнул Тейлор.

Звук разрезал тишину. Селеста вздрогнула, но улыбка не исчезла — только стала более торжествующей. Лиана расплакалась, закрыв лицо руками.

Аран резко обернулся. Увидел их. Увидел меня.

И я никогда не забуду его глаза в этот миг — не испуг, не стыд, а злость.

Он шагнул к нам.

— Какого хера вы здесь делаете?! — голос его рванулся, как удар. — Я не разрешал сюда приходить!

— Папа… — Лиана всхлипывала. — Но мы… мы просто…

— Заткнись! — рявкнул он. — Всё, что я делаю, — не ваше дело. Вы не смеете лезть!

Он глядел на меня так, будто я враг.

— Или ты считаешь тебя касается то, что я решаю?! Ты будешь диктовать мне, с кем быть?

Что-то внутри меня оборвалось.

Всё: холод, его удары по сыну, слёзы дочери, его предательство, чужая рука на его груди — всё вспыхнуло в одну безумную, горячую волну.

Я почувствовала, как изнутри поднимается жар. Сильнее, чем когда-либо. Воздух дрожал, пальцы горели, и я больше не могла сдерживать.

— Ты предал нас! — закричала я. — Предал семью! Предал детей!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И из моих рук вырвался огненный шар. Я сама не знала, как. Но он взлетел — огромный, яркий, с ревом. И ударил ему прямо в грудь.

Аран не успел защититься. Он отшатнулся, огонь взорвался, запах палёной ткани и крик слились. Его тело ударилось о камень, он рухнул, глухо застонал.

Я не стала ждать. Схватила детей.

— Быстро! — сорвалось у меня. — Быстро, мы уходим!

Мы бежали по коридорам. Служанки отскакивали в стороны. Я слышала крики, топот. В голове звенела только мысль:

убрать их. Спасти

.

В покоях я накинула плащи, сунула детям в руки сумки с одеждой. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться.

— Мама, — шептал Тейлор, бледный, с дрожащими губами. — Папа… он…

— Он нас больше не защитит, — ответила я резко. — Теперь мы сами.

Лиана плакала, я прижимала её к себе, но двигалась быстро. Мы выскочили через задний ход, где стражи ещё не знали, что произошло.

Ночь встретила нас холодом. Я держала детей за руки, и мы бежали.

Бежали прочь из дворца.

Прочь от него.

Я не знала, куда приведёт эта дорога.

Но знала одно: я больше не позволю никому — даже ему — ломать моих детей.

И огонь внутри меня уже не угасал.

Глава 21

Аран

Я помню этот день слишком ясно.

Приём в королевстве Северан всегда был для меня испытанием: длинные речи, пустые улыбки, споры о границах, бесконечные «выгодные» предложения. Я уже считал минуты до конца заседания, думая о том, что дома ждут они. Мои дети. Она. Ирэния.

И вот в зал вошла она.

Селена.

Я узнал её сразу. Те же густые волосы, тот же изгиб губ, улыбка, которой когда-то я позволял себя обманывать. Когда-то. Не теперь.

— Ваше Величество, — она склонила голову слишком низко, почти театрально. — Я здесь… по приказу. Назначена помогать совету в вопросах границы.

Я молчал. Чувство, будто нож холодом скользнул по коже.

Вскоре к нам присоединился посол, и заседание продолжилось. Обычные слова: торговля, дозоры, дорога через перевал. Но я чувствовал её взгляд. Она стояла в стороне, выжидая момент.

После переговоров последовало приглашение на обед. Я не мог отказаться — дипломатия требовала присутствия. Стол ломился от блюд, вино лилось. Но постепенно гости расходились. И в какой-то миг я понял: остались только мы двое.

Селена. И я.

Она двинулась ближе, мягко, как кошка.

— Ты изменился, Аран. Стал… серьёзнее. Но в глазах всё тот же огонь.

— Хватит, — сказал я резко. — Я не хочу этого разговора.

Она приподняла брови, но улыбнулась.

— Значит, это правда. Говорят, ты теперь счастлив в браке. Что твоя королева изменила тебя. Я… понимаю.

Я смотрел на неё холодно.

— У меня семья. Жена. Дети. Я не собираюсь предавать их ради игр прошлого.

Она склонила голову, словно смиряясь.

— Я принимаю твой ответ. Пусть так и будет. Но разве не стоит выпить чашку чая за такое честное решение?

Слуга тут же поднёс чаши. Я сделал глоток — и сразу почувствовал.

Сердце сжалось. Будто холодный кулак сжал его изнутри. Воздух стал вязким, движения — тяжёлыми.

— Всё в порядке? — её голос был тихим, почти заботливым. Она подошла ближе, склонилась, и я увидел её глаза. Чужие. Лживые.

Она коснулась моего плеча, склонилась так, что губы почти коснулись моих.

Я отшатнулся.

— Не смей, — выдохнул я. — Не смей.

Я поднялся, хотя ноги будто налились свинцом.

— Всё… в порядке, — сказал я резко. — Я возвращаюсь домой.

Дорога назад тянулась вечностью. Каждый шаг лошади отдавался холодом в груди. Я сидел в седле и думал о ней. О моей королеве. О том, как она улыбается, когда дети смеются. О том, как её пальцы дрожали, когда мы впервые держались за руки у камина.

Я хотел только одного: вернуться и быть рядом.

Но холод разрастался. Медленно. Исподволь.

Я сказал себе:

это просто усталость, я должен отдохнуть

. Никто не должен знать. Ни она. Ни дети. Не сейчас.

Я вошёл в замок поздно. Она ждала меня у камина — я видел, как глаза её загорелись, когда я появился. Я почти шагнул к ней. Почти.

Но ледяная тень внутри меня потянула в сторону.

— Всё нормально, — сказал я чужим голосом. — Мне нужен отдых.

Я прошёл в спальню и закрыл за собой дверь.

Сначала это было как лёгкий озноб. Я говорил себе: усталость, дорога, тяжёлые переговоры. Но дни шли, и я понимал — это не усталость.

Холод. Он поселился в груди и расползался всё дальше. С каждым утром я просыпался и чувствовал, будто моё сердце обложили камнем.

Я видел её. Моё солнце, мою королеву. Она улыбалась мне утром на кухне, протягивала ладонь, а я… не мог взять. Хотел, но пальцы словно были связаны. Внутри я тянулся к ней, кричал, что люблю, а снаружи говорил лишь сухое:

— Я занят.

Дети.

Лиана со своим звонким смехом, Тейлор с упёртой серьёзностью. Раньше их смех бил мне прямо в сердце. Теперь… я едва выдерживал их голоса. Я видел, как они ждут моего слова, ждут моего внимания, а я отталкивал.

— Потом.

— Не сейчас.

— Делами займись.

И в тот же миг внутри меня билось другое:

подойди. Обними. Скажи, что гордишься ими.

Но холод не отпускал. Он рвал моё «хочу» на куски и превращал в молчание.

С каждым днём я замечал, как её глаза становятся тревожнее. Она пыталась достучаться.

— Аран, поговори со мной. Что случилось?

Я хотел крикнуть:

меня отравили, во мне лёд, я умираю изнутри!

Но язык говорил:

— Ничего. Мне нужен отдых.

И её плечи опускались.

А потом появилась Селена.

Она ходила по дворцу, как хозяйка, словно никогда и не уходила. Вела себя мягко, улыбалась. Говорила ровно те слова, которые должны были задевать.

Я гнал её.

— Убирайся. Мне не нужны твои игры.

Но каждый раз, когда она оказывалась рядом, холод внутри будто оживал. И я не понимал — это яд её рук или моя собственная слабость.

Вечером я сидел в кабинете, смотрел в пламя камина.

Огонь.

Раньше я чувствовал тепло от него, теперь — только чужое свечение.

Я вспоминал, как мы сидели здесь втроём: я, она и Лиана, которая засыпала у неё на коленях. Вспоминал, как Тейлор пытался читать книгу вслух и запинался, а я смеялся.

Сейчас… я только сжимал кулаки.

— Что со мной? — прошептал я в пустоту. — Почему я теряю всё?

Холод не отвечал.

Я всё чаще ловил себя на том, что смотрю на неё и не могу встретить её взгляд. Словно кто-то между нами ставил стену.

Я хотел сказать:

подойди, я хочу тебя прижать.

Но говорил:

— Отстань.

Я хотел коснуться её губ. Но отворачивался.

С каждым днём я становился тем, кем клялся никогда не быть — таким, как мой отец. Холодным. Жёстким. Беспощадным.

И только в редкие минуты сна, когда яд отпускал, я видел её. Свою королеву. Свою жену. Улыбающуюся. Тёплую. И просыпался с болью оттого, что днём я делал её несчастной.

Но сказать ей этого я уже не мог.

Я знал, что становлюсь чужим сам себе. Но тогда, на тренировке с Тейлором, я впервые понял, насколько глубоко этот холод пустил корни.

Мальчик держал деревянный меч неловко, сбивался, путал шаги. Я видел себя в нём — маленьким, испуганным, жаждущим, чтобы отец хоть раз сказал: «Ты молодец».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я хотел вдохнуть и сказать:

не страшно, попробуй снова.

Но что-то внутри меня щёлкнуло.

Слово «снова» превратилось в «сильнее».

А ладонь сама сорвалась и ударила его по щеке.

Щёлкнуло громче, чем сам удар.

Он замер. Не закричал, не расплакался — только смотрел на меня широко раскрытыми глазами. И в этих глазах я увидел себя. Ребёнка, которому больнее не от удара, а от предательства.

Я хотел упасть перед ним на колени. Сказать, что это не я, что это яд, что я болен.

Но язык сказал:

— Должен учиться.

И в тот миг я увидел её.

Ирэнию.

Она стояла, белая от ярости, и кричала, что не позволит, чтобы я тронул детей. Никогда. Никто. Даже я.

Я не нашёл слов.

Я просто развернулся и ушёл.

Потому что если бы остался, я бы рухнул прямо там.

А потом — тот коридор.

Я помню его, как страшный сон.

Селена.

Её руки на моём плече, её губы слишком близко. Я слышал, как она шепчет:

— Ты нужен мне, Аран… Я люблю тебя…

И вдруг — мои губы на её губах.

Мои руки на её талии.

Моё дыхание, горячее и тяжёлое.

Я хотел оттолкнуть. Хотел закричать:

убери руки, убирайся!

Но тело не слушалось. Словно я был марионеткой, а нити держал кто-то другой.

— Я люблю тебя… — шептал я. Но это не были мои слова. Это был чужой голос, из моей же груди.

Я скользнул рукой под её юбку. И именно в этот миг услышал — детский вскрик.

— Папа?!

Я обернулся.

И увидел их.

Моих детей. Мою жену.

Лиана плакала, прикрыв лицо руками. Тейлор стоял, белый, с дрожащими губами. Ирэния смотрела прямо в меня. Не в тень, не в чужую оболочку. В меня.

И я понял — вот он, ад.

Я пошёл к ним. Холод в груди рвал всё тёплое.

— Какого хера вы здесь делаете?! — голос был чужой, рваный, злой. — Я не разрешал сюда приходить! Всё, что я делаю — не ваше дело!

Я видел, как они дрожат.

Видел, как глаза Ирэнии наполнились огнём.

И в следующий миг этот огонь сорвался с её ладоней.

Огненный шар ударил прямо в грудь.

Боль прожгла меня, отбросила к стене. Воздух вырвался из лёгких, и я рухнул.

Последнее, что я увидел — как она хватает детей за руки. Как они бегут. Прочь.

От меня.

Глава 22

Аран

Я очнулся от боли.

Грудь пылала огнём, вся перемотана, и дыхание рвалось короткими толчками. Голова была ясная, странно ясная — так, как не было уже давно. Ни льда, ни тумана. Только я.

И память.

Я помнил всё.

Как ударил сына.

Как позволил Селене коснуться.

Как мои дети увидели это.

Как Ирэния, моя королева, моя женщина, вырвала огонь из самого сердца и ударила им в меня.

И именно тогда лёд внутри меня сгорел.

Его больше не было. Ни капли.

Я выдохнул, впервые за долгое время чувствуя себя живым. Свободным.

— Стража! — мой голос был хриплым, но твёрдым.

Вбежали люди. За ними лекарь.

— Государь! — лекарь склонился. — Наконец-то. Слава Свету, вы очнулись…

— Где моя жена? Где дети?! — я резко приподнялся, но боль прожгла грудь.

Лекарь замялся. Страж переглянулся.

— Ваше Величество… Их ищут. За покушение на вас.

Слова ударили сильнее, чем пламя в грудь.

— Что? — я рычал. — Какое покушение?!

— Так… объявлено, — пробормотал лекарь. — Королева… бросила в вас огонь. Все видели последствия. Леди Селена показала совету, что именно она спасала вас, пока вы были без сознания.

Я закрыл глаза. В висках стучало.

Селена. Она всё обставила. Вывернула. Обвинила Ирэнию. Моих детей.

В этот момент дверь распахнулась, и она сама вбежала.

Вся в белом, волосы распущены, лицо — заботливое.

— Аран! — её голос дрожал, будто от счастья. — Наконец-то ты очнулся! Как же я переживала за тебя, все эти недели…

Она подошла ближе, почти коснулась моей руки.

Но яд больше не работал. Я видел её насквозь.

— Стража, — сказал я тихо.

— Да, государь!

— Схватить её.

Она замерла.

— Что? Аран, ты…

— В камеру, — мой голос стал сталью. — Немедленно.

Стражи переглянулись, но подчинились. Селена закричала, задергалась, пытаясь оправдываться:

— Ты ошибаешься! Я тебя спасала! Я… я рядом была всё это время!

— Именно, — ответил я. — Рядом. Слишком рядом.

Её унесли. Я смотрел, как захлопнулась дверь, и впервые за долгое время почувствовал настоящую ярость — чистую, холодную, настоящую.

— Найдите мою жену и детей, — приказал я. — И запомните: они не виновны. Никто не посмеет назвать их предателями. Никто.

— Государь… — осторожно начал лекарь. — Но весь месяц по дворцу шли слухи… Вашу семью считают… беглецами.

— Сколько я был без сознания? — перебил я.

Лекарь опустил глаза.

— Почти месяц, государь.

Месяц.

Месяц они одни.

Месяц моя жена и мои дети скрываются, преследуемые, униженные, испуганные.

Месяц без меня.

Я закрыл глаза. Сердце сжалось так, что я едва не закричал.

Что с ними? Где они? Живы ли?

Я сжал кулаки, в голосе гремело железо:

— Поднять всех. Стражу, дозорных, разведчиков. Я хочу знать, где они. Я хочу их вернуть.

И только внутри я сказал то, что не смог вслух:

Ирэния… прости. Вернись ко мне. Я всё исправлю.

Ирэния

Мы бежали так быстро, как умели.

По ночным коридорам, где камень отдавал шагом, где факелы тянули за нами длинные рыжие хвосты. Я держала детей за руки — так крепко, что пальцы сводило. Лиана шмыгала носом, Тейлор шёл молча и прямо, как взрослый, только уши у него были белые-белые.

Служанки отскакивали в стороны, стража ещё не знала, что произошло. Задний ход. Тёмный двор. Конюшня. Конь под нами дышал паром, а я повторяла шёпотом: «Тише. Ещё чуть-чуть. Мы свои». Мы свои — это значило «живые».

За стеной нас встретила ночь — серая, сырая. Мы шли, пока не кончились силы. Шли оврагами, мимо чёрных, как уголь, кустов шиповника, через низкую речушку по ледяной воде — я несла Лиану на руках, Тейлор упрямо держал ногу в воде, пока зубы не застучали. Когда восток брезжил, мы свалились в хлипком сарае на краю какой-то деревни — пахло сеном и мышами — и впервые за ночь смогли дышать.

На второй день нас нашли. Не стража. Бабушка.

Её звали Любава. Старуха с тонкими, как прутья, пальцами и глазами цвета молока, в которых, казалось, плавали крошечные огоньки. Она просто распахнула покосившуюся дверь сарая, посмотрела на нас внимательно — и кивнула, будто узнала.

— Пойдёмте, — сказала. — Холодно тут. Детям нужно горячее.

Мы пошли. Её изба стояла в конце деревни — маленькая, крепкая, печь тёплая, полы скрипят честно. Лиана сразу прижалась к печи, вытягивая руки к теплу. Тейлор встал в дверях, как стражник, и только когда я коснулась его плеча, позволил себе сесть.

— Спасибо, — сказала я. Голос был чужим.

— Не мне, — ответила Любава. — Времени. Оно вас привело.

И посмотрела на меня так, что мне захотелось отвезти взгляд. Не смогла.

Месяц тянулся вязко и тихо. Мы жили как деревенские: воду носили в вёдрах, хлеб сушили у печи, травы развешивали над очагом. Днём я помогала бабушке — чистила корнеплоды, штопала, мыла, слушала, как трещит полено. По вечерам читала детям старые сказки — простые, без корон и предательств. Они засыпали под мой голос, а я сидела и прислушивалась к ночи — вдруг послышится стук копыт или шорох чужого сапога у двери.

Я боялась… и ещё — жгло одно.

Жив ли он?

Огонь ударил в него сильно. Я помнила запах палёной ткани, его крик, как камень принял его спиной. Если он умер — это я. Если жив — это я тоже.

Любава будто слышала мои мысли. Иногда, когда дети уже спали, она ставила передо мной чашку с настоем и говорила просто:

— Твой огонь не убивал. Он прожигал. То, что на нём висело.

— Вы… видите? — спросила я однажды.

— Немного, — старуха усмехнулась. — Будущее — как вода в блюде: если потревожить, всё мутнеет. Но прошлое — как узор на коре. И кое-что впереди — как звёздная тропка. Не всё, но достаточно. Не всё то, чем кажется, королева. Не всё. И твой король… не разочарует. Ему больно было, как тебе. Только боль у каждого своя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Он… жив? — этот вопрос прожил во мне все ночи.

— Сердце — бьётся, — кивнула она. — А льду — нет. Сгорел. Твоё пламя чистое оказалось.

Я закрыла лицо ладонями и впервые за все дни позволила себе выдохнуть так, будто меня распрямили.

Детям я говорила правду — свою, насколько могла.

— Папа любит вас, — повторяла я, заплетая Лиане косу. — Он попал в сети Селены. Его сделали чужим. Но любовь так просто не умирает.

— Тогда почему он кричал? — Лиана хмурила нос, как маленькая старушка. — Почему сказал «заткнись»? Я же только спросила…

— Потому что в нём говорило не он, — тихо отвечала я. — Слова иногда принадлежат не тому, кто их произносит. Я разберусь. Мы разберёмся. Обещаю.

Тейлор молчал. Сидел рядом с печью, точил нож — слишком серьёзный для своих лет. В глазах — камень. Всё это время он не плакал. И это страшило меня больше всего.

Я дождалась, когда Лиана уснёт, накрыла её потеплее и позвала сына на крыльцо. Снег ещё не лёг, но уже пахло зимним воздухом. Мы сели на ступени. Деревня дышала ровно, в окнах у людей — тёплые квадраты света.

— Садись ближе, — сказала я и накинула ему на плечи мой платок. — Замёрзнешь.

Он послушно придвинулся. Плечи твёрдые, как у мужчины. Губы сжаты.

— Ты имеешь право злиться на отца, — начала я. — И на меня — тоже. За то, что мы не защитили тебя раньше. За то, что всё это происходит.

— Я не злюсь, — выдохнул он и тут же сжал зубы.

— Злишься, — спокойно возразила я. — И боишься. И стыдишься, что боишься. И всё это — нормально. Но одно хуже всего — когда держишь это в себе. Это как уголь в руке: думаешь, что удержишь, а он обжигает.

Он молчал долго. Потом сказал — очень тихо:

— Он ударил меня. Папа… ударил. Я думал… если буду стараться, он… увидит. А он увидел — и ударил.

Я взяла его ладонь — холодную, костлявую — и прижала к щеке.

— Это не был твой отец, — сказала. — Твой — смеётся, когда ты кораблик мастеришь. Путается в косе у Лианы. Неловко говорит «я был неправ». Того, кто ударил, я ненавижу. И не позволю ему вернуться. Никогда.

И тут камень в его глазах треснул. Он дёрнул плечом, будто хотел оттолкнуться… и упал на меня — резко, всем весом, уткнувшись лицом в моё плечо. И заплакал. Глухо, судорожно, так, как плачут только раз в год — когда больше не можешь держать.

Я держала его, как держат утонувшего, гладила мокрые волосы, повторяла:

— Ты в безопасности. Я здесь. Я никуда не уйду. Слышишь? Никуда.

Он всхлипывал, хватал воздух, а потом выдохнул:

— Мама… я не дам никому тебя обидеть. Никому. Я… буду рядом. Я тебя люблю.

Мир на секунду стал тихим-тихим. Я улыбнулась — сквозь слёзы, сквозь всё.

— И я тебя люблю, мой мальчик, — сказала. — Моё сердце.

Мы сидели так долго, пока звёзды не зазвенели ярче. В избе кашлянула Любава, бросила в печь полено — огонь взялся живее, будто тоже дышал вместе с нами.

Наутро бабушка подала к столу густой суп и хлеб.

— День будет сложным, — сказала, разливая. — Глухая деревня — не безуха. Слух идёт быстрее ветра. Держитесь ближе друг к другу. И помни, королева, — она посмотрела на меня так, что морозок пробежал по спине, — не всё то, что больно, — зло. Иногда боль — нож, что режет путы.

— Вы про меня? — спросила я.

— Про вас обоих, — ответила Любава. — И про дорогу, которая к вам идёт. Близко.

— Кто идёт? — Тейлор вскинулся.

Старуха усмехнулась, как будто знала больше, чем скажет:

— Тот, кто давно должен был. Но пока — ешьте. На сытый желудок судьбу легче слушать.

Я кивнула. Впервые за месяц я не оттолкнула ложку. Ела и думала: когда он найдёт нас — если найдёт — я буду готова говорить. И слушать. И поставить свою границу: никому — ни женщине с красными губами, ни яду, ни прошлому — больше не позволю касаться моих детей и моего дома.

Я посмотрела на них — на свою девочку у печи и на мальчика, что только недавно расплакался на моём плече и теперь сидел прямо, как взрослый. И поняла: мы выстояли этот месяц. Значит, выстоим и дальше.

И если в двери когда-нибудь постучит он — я открою. Не девочкой, что ждёт спасения. Женщиной, которая умеет зажечь огонь собственной рукой.

Глава 23

Аран

Первое, что я сделал, когда смог стоять, — снял приказ об их розыске как «покушавшихся». Второе — велел вычистить двор от людей Селены. Третье — запретил кому-либо даже шепнуть слово «измена» рядом с именем моей жены. А дальше начались дни, похожие друг на друга, как гвозди: холод железа, горячее дыхание лошадей, мокрый плащ, карта на столе, сухой голос Каста, сдержанный Северин, и Веста, чьи глаза впервые за много лет были по-настоящему мягкими, когда слышала имена детей.

— Поиск — тихий, — сказал я. — Без шума, без вопросов, что оставляют следы. И главное — никто не смеет «задерживать» их. Идёте — как тени. Нашли — дышите рядом, но не лезьте. Я сам.

Каст кивнул.

— Я возьму старую сеть почтовых постоялых. Плотники, мельники, сапожники — те, кто видят всех. Деньги — без отметок.

Северин разложил на столе свёрток. Внутри — тонкие серебряные иглы с чёрными метками.

— В чае был «ледяной узел», — тихо сказал он. — Связка трав и печати, которая глушит и вяжет. То, что Селена подсунула вам в Северане. Ваш ожог — чистый. Она больше не коснётся вас изнутри. Но снаружи у неё много рук.

— Пусть останется без пальцев, — ответил я. — Начинай с кошельков её людей. И с языков.

Я ночевал в детской.

Это смешно: у короля есть спальни, комнаты, залы — но я спал на узкой лавке, потому что здесь пахло настоящим домом. Подушка Лианы всё ещё пахла мукой и яблоками. На столике лежала щепка от кораблика Тейлора — неровный след ножа, который я узнал бы среди тысячи. Я чертил пальцем этот след — и повторял мысленно:

найду. Найду. Найду.

Ночью я иногда видел их во сне. Лиана шептала: «Папа, не кричи». Тейлор стоял ровно, со сжатыми губами, и молча делал шаг назад. Ирэния смотрела молча, горячо, до боли — и я проваливался в пустоту от собственного стыда. Просыпался с зубами, вонзившимися в ладонь: боль помогала помнить, кем я не имею права снова стать.

Утром я спускался на кухню. Вставал к столу, резал слишком толстые ломти хлеба и пытался замесить «их тесто». Один раз попробовал повторить блинчики — вышла тонкая резина. Смеялся — впервые за этот месяц — сам над собой. И было легче. На минуту.

Потом — снова в седло.

Следы собирались по крошкам.

Сначала — на северном тракте старик-мельник видел женщину в тёмном плаще с двумя детьми, которые «слишком правильно кланялись» (так он сказал) и шли, не глядя по сторонам. Дальше — на развилке у Ведова трактирщик вспомнил, что «маленькая барышня попросила кружку молока и сказала «спасибо» так, как говорят во дворце». На переправе — рыбак рассказал, что мальчик стоял в воде «до стука зубов», но не плакал, и его мать несла девочку на руках.

Я ехал по этим словам, как по мостовым, — и всё равно боялся опоздать на один поворот. Мир вдруг стал огромным, как никогда, и мои руки — слишком короткими.

Веста вернулась из райцентра с новостью:

— На ярмарке у старой церкви женщина с детьми купила шерстяной платок. Заплатила кольцом — простым, но с королевским серебряным клеймом. Сказала: «Пусть будет тепло».

Я держал это кольцо в пальцах и видел, как она сжимала платок над головой Лианы.

— Южная кромка леса, — сказал Каст, проводя ножом по карте. — Есть глухие селения. Там прячутся так, что не найдёшь, если не знаешь поимённо.

— У кого есть имена? — спросил я.

Он посмотрел на Весту. Та кивнула.

— Есть одна женщина. Старуха. Её зовут Любава. Про неё говорят… — Веста чуть улыбнулась, — …что она «видящая». Если мои были с ней — они живы.

Я вдохнул — глубоко.

— Едем.

Дороги смывались дождём. Грязь тянулась по копытам вверх, как тёплые пальцы, и я ненавидел её за то, что она медленная. Мы шли просеками, перекидывали лошадей через буреломы, два раза объезжали патрули — своих же, чёрт побери, которым я запретил искать моих как преступников, но ещё не успел добить слухи. Я раз двадцать остановил себя на подходе к селениям: не входить во весь рост, не делать «короля». Люди открывают дверь не титулу. Людям.

Вечерами я сидел у костра и писал письма, которые некому было отдать.

Ирэния.

Если бы у меня была в запасе одна правда — я бы оставил её тебе: ты подняла руку на меня, чтобы вернуть меня мне. Если я тебе ещё нужен, приди.

Если нет — я найду тебя и всё равно стану между вами и тем, что придёт.

Рука дрожала. Я мял бумагу, бросал в огонь, смотрел, как голубой край подбирается к моим словам, и думал:

если бы не твой огонь — я бы остался мёртвым на ногах навсегда.

Северин поил меня мерзкими настоями и проверял дыхание.

— Яд ушёл, — говорил он. — Но шрам останется.

— Пусть, — отвечал я. — У шрама должна быть память.

Мы вышли к кромке леса на закате. Туман цеплялся за ветви. Пахло мокрой корой и чем-то сладким — сушёными яблоками, может быть. Я спешился там, где тропа стала узкой и вязкой, и пошёл пешком, глядя в землю: кто шёл, кто стоял, где падала нога ребёнка.

Вдруг — совсем простая вещь. На кусте — тоненькая нитка, завязанная в аккуратный узелок. Обычная, серая. И на пальцах — еле заметная золотистая пыльца. Я провёл по узелку большим пальцем, и она вспыхнула тёплой искрой — как её «свеча ладони».

Я улыбнулся. Ногами нож придавил злость, чтобы не броситься бегом.

— Здесь, — сказал я вполголоса. — Они совсем рядом.

Каст поднял ладонь — «стоп», рассредоточил людей по лесу, оставив мне центр. Я шёл один. Хотел, чтобы первый шаг в их сторону был мой.

Деревня показалась внезапно — низкие крыши, печные трубы, собака, которая не стала лаять (это всегда хороший знак, собаки знают тех, кто не враг). У последней избы — венки из трав, связанные руками, которые умеют слушать зиму. У порога — венчик из калины. Я постучал.

Дверь открылась так, словно меня ждали.

Старуха с глазами молочного стекла окинула меня длинным взглядом, который почему-то совсем не был слепым.

— Поздно, — сказала она. — Но не слишком. Проходи, король.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Они здесь? — я едва не сорвался.

— Дыши ровно, — одёрнула она. — Дети спят. Женщина — не спит, конечно. Женщины не спят, когда у них на душе такая буря. Сядешь — не рухнешь. А потом — говори.

Я вошёл. В избе было тепло так, что боль в груди впервые за месяц стала не иглой, а воспоминанием. На лавке — знакомый синий платок. На крючке — маленькая косынка, пахнущая мукой. На столе — нож со следами детской руки на рукояти. Я понял, что если сейчас вдохну глубже, меня разорвёт пополам.

— Я… — голос сорвался. — Я пришёл за своей семьёй.

Старуха усмехнулась краешком губ.

— Хорошо, что не за «королевой и наследниками». Семью можно вернуть. Остальное — придёт потом.

— Она… — я глотнул воздух. — Она думает, что я… что я выбирал…

— Она думает правильно. То, что видела, — правда. То, что было до — тоже. А вот зачем — она пока не знает. Узнает — если захочет слышать. Спрячь меч, король. Ты не на войне. Ты дома, если не испортишь.

Я опустил ладонь с рукояти. Руки дрожали. Не от злости — от страха. Того самого, который я впервые в жизни позволил себе признать:

я боюсь потерять их навсегда.

Снаружи шаркнули маленькие шаги. Я обернулся инстинктивно — сердце ударило в горло. Но в дверь не вошли. Просто кто-то прижался к косяку, послушал — и ушёл, очень тихо. Я бы узнал эти шаги в любой толпе. Моя девочка.

— Ты ешь плохо, — проворчала старуха, ставя на стол миску с густым супом и ломоть хлеба. — Нормально говоришь только на сытый желудок. У нас тут так повелось.

— Я не смогу есть, пока не увижу её, — выдавил я.

— Сможешь, — отрезала она. — Иначе язык заплетётся, и скажешь не то, что надо. А женщине сейчас каждое слово — как гвоздь: не так ударишь — треснет. Жуй.

Я жевал, как в детстве — когда никто не спрашивал, хочет ли король. И думал о вещах, о которых не говорят вслух: как я попрошу прощения у сына за тот удар; как опущусь на одно колено перед дочерью, чтобы быть с ней на одном росте; как скажу жене правду целиком, без спасительных «но», и как выдержу её взгляд. Если заслужил огонь — пусть бросит ещё. Только пусть рядом.

Ночью я вышел на крыльцо. В деревне дышали печи, в небе висела тонкая луна. Я сел на ступени — так, как, казалось, совсем недавно сидела здесь она с сыном. Положил ладонь на ту самую доску — тёплую от дня — и впервые за многое время заговорил не к людям.

Если ты слышишь меня, — сказал я в темноту, — знай: я не прошу прощения лёгкого. Я прошу — шанс работать, жить, исправлять. Я не уйду, даже если меня выгонят. Буду сидеть у этих дверей, пока не впустят. И если когда-нибудь я опять подниму голос на детей — пусть у меня отсохнет язык. Если когда-нибудь я отведу от тебя взгляд — пусть я ослепну. Я твой муж. Позволь мне снова стать им.

Звук шагов я услышал прежде, чем обернулся. Лёгкий — не стражи, не Каста. И не ребёнка. Я встал.

В проёме, в полутьме, стояла она. Без короны. В платке, который я узнал сразу — тот самый, тёплый, купленный «у старой церкви». Свет избы обнимал её плечи. Я сделал шаг — и остановился.

— Ирэния, — сказал. Имя соломинкой легло на язык, как в первый день нашей новой жизни.

Она не ответила сразу. Смотрела — так, как умеет только она: будто прожигая до костей, и одновременно — как в первый снег, когда не знаешь, хрустнет ли ледок под ногой.

— Мы… поговорим, — произнесла тихо. В её голосе было всё: боль, сталь и то тепло, которое держало меня живым этот месяц. — Но сначала ты посмотришь детям в глаза. Не как король. Как отец. Справишься?

— Да, — сказал я. И впервые в жизни понял, что это «да» — не клятва, не приказ, а просьба быть достойным.

Она кивнула.

— Тогда — завтра. Ночью дети спят.

Я остался на крыльце ещё на минуту — дышать и не рухнуть от того, как сильно захотелось просто — протянуть руку и коснуться её пальцев. Но это — завтра. Сначала — дети. Сначала — правда.

За моей спиной старуха шевельнулась и, кажется, улыбнулась в свою чашку.

— Умница, королева, — пробормотала Любава. — Сначала — гвозди. Потом — крыша. Дом строят так, а не наоборот.

Я усмехнулся — по-настоящему легко — и сел ждать рассвета.

Глава 24

Аран

Рассвет приходил долго — как будто боялся. Туман сидел на траве, дым из печей тянулся тонкими нитями. Я сидел на ступени, ладонью на тёплой доске, и считал вдохи, чтобы не сорваться в бег до того, как меня позовут.

Дверь заскрипела.

— Вставай, король, — проворчала Любава. — Утро — время для дел, не для мыслей.

Я поднялся так, как поднимаются на эшафот. Но внутри было другое: просьба. Не к милости — к шансу.

Первой вышла Лиана — растрёпанная, с полуотпавшей косой, в рубашонке, которая пахла печью. Увидела меня — застыла. Глаза расширились, губы дрогнули.

Я опустился на колено.

— Доброе утро, маленькая, — сказал. Голос сел.

Она стояла, сжав пальцы, как когда боится темноты. Я вытянул руки и ничего больше не предлагал. Пускай решает сама.

Один шаг. Ещё один. Потом — рывок. Она ударилась мне в грудь всем своим тёплым телом, как ласточка в гнездо, и заплакала тихо-тихо, почти без звука.

— Папа, — выдохнула. — Не кричи больше.

Я прижал её осторожно, будто хрупкое стекло.

— Не буду, — сказал. — Никогда.

За её плечом стоял Тейлор. Прямой. Взрослый не по годам. В глазах — тот камень, который я сам ему положил.

Я повернулся к нему. Встал. И опустился на оба колена — теперь уже перед ним.

— Я ударил тебя, — произнёс без кружев. — Это сделал я. Не яд. Не чужая воля. Моя рука. Это неправда во мне. И это больше не повторится.

Он молчал. Нижняя губа дрогнула — раз, второй.

— Зачем? — спросил наконец. Простое слово. Самое трудное.

— Я был слаб, — ответил. — И позволил злому в себе выглядеть силой. Если ты позволишь, я буду учиться у тебя — как стоять прямо, когда страшно. У тебя это получается лучше.

Он смотрел долго. Потом шагнул навстречу — не мальчиком, мужчиной. Положил ладонь мне на плечо. Лёгкую, тёплую.

— Вставай, — сказал хрипло. — Мы сами будем следить, чтобы ты… — он запнулся и упрямо закончил, — чтобы ты не превращался в того, другого.

Я поднялся. Мы стояли почти на одном росте — потому что я был согнут этим месяцем. И это было правильно.

— Можно… — Тейлор сглотнул. — Можно я обниму маму, а ты не уйдёшь?

— Не уйду, — сказал я. — Никуда.

Она вышла последней. Без короны. В том самом синем платке. В её глазах не было ни слёз, ни облегчения. Только сталь и усталое тепло — как у огня, который всю ночь держали для кого-то, кто задержался.

— Доброе утро, — сказала она ровно.

— Доброе, — ответил. Дальше — только правда. — Меня отравили. Там, в Северане. Чай. «Ледяной узел», говорит Северин. Но это не оправдание, только объяснение. Ответственность моя. Я разрушил дом собственными руками. Если скажешь «уходи» — уйду. Если скажешь «жди» — буду ждать здесь, у двери, пока не позовёшь. Если дашь работу — буду делать. Я хочу вернуть то, что сжёг.

Она слушала молча. Только пальцы на краю платка белели от напряжения.

— Селена? — спросила, как металлическим лезвием.

— В темнице, — ответил. — Суд — открытый. Не за «любовь». За покушение на корону, за колдовство против государя, за ложь против королевы. Я снял розыск как «покушавшихся». Любой стражник, кто шепнул обратное, лишится языка службы. Сети её людей — резал. Буду резать дальше.

Она кивнула едва заметно — будто отметила факт, а не поверила.

— Это всё слова, Аран.

— Знаю, — сказал. — Поэтому — дела. Начну с простого. Я — здесь. Для них. Для тебя, если позволишь. Я не притронусь к тебе, пока ты сама не возьмёшь мою руку. Не подойду к детям с уроком, пока они сами не скажут «готов».

Она подняла бровь.

— А если я скажу «иди в хлев рубить дрова»?

— Пойду, — ответил. — Мне как раз нужна работа, где есть звук.

Она впервые едва-едва улыбнулась краем губ — не добром, но признанием игры по правилам, которые выбирает она.

— Начинай с дров, — сказала. — И с завтрака. Лиана любит сладкое, но немного. Тейлору — хлеб потолще. И нож у него тупой, не забудь. И… — здесь её голос дрогнул, и от этого дрожания мир стал теплее, — …и будь рядом. Но тихо.

— Справлюсь, — кивнул.

Я резал хлеб так тщательно, словно делал хирургический шов. Ломти выходили кривыми — и от этого правильными. Ложка мёда в кружку Лиане. Тёплое молоко. Тейлору — кусок, который можно держать в руке, не ломая корку. От печи пахло жизнью. Любава хмыкала где-то у стола, будто проверяла, не фальшивлю ли.

Мы ели почти молча — как едят те, кто слишком долго были голодны не едой. Лиана посматривала на меня украдкой, как на чудо, которое может раствориться, если моргнуть. Тейлор жевал сосредоточенно и разок толкнул меня локтем, будто проверяя реальность. Я толкнул в ответ — лёгонько. Он не отдёрнул руку.

После завтрака я взял топор. Дрова — язык, на котором я всегда понимал себя. Каждое полено — как слово: промахнёшься — пойдёт трещина, попадёшь — чистый хруст. Я бил и слушал. Бил и слушал. Боль в груди отзывалась, но уже не жгла, а напоминала.

Сзади шуршало. Я не оборачивался, и правильно делал: когда на тебя смотрят дети — распрямляться надо не для них, а вместе с ними. На пятом полене рядом легла тонкая ладошка.

— Можно я тоже? — спросил Тейлор, уже зная ответ.

— Можно. Но сначала — посмотри, как ложится топор, — сказал я. — Не сила режет — верный угол.

Он кивнул. Я сделал шаг в сторону. Он поднял топор. Плечи — узкие, но упорные. Первый удар — мимо. Второй — лучше. Третий — тот самый хруст. Он посмотрел на меня так, будто впервые поверил, что мы можем говорить на одном языке.

— Неплохо, — сказал я сухо, потому что слишком «молодец» сейчас был бы вроде подкупа. — Завтра будет лучше.

— А послезавтра — ещё, — буркнул он и вытер нос запястьем.

Лиана в это время делала «узелки» из трав на крыльце с Любавой. И вдруг — золотая искра прыгнула с её пальца, совсем крошечная. Лиана ахнула — и тут же спрятала руку, будто преступницу.

— Это хорошо, — услышал я свой голос. — Красиво.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она осторожно улыбнулась.

— Как у мамы?

— Как у мамы, — ответил.

И только тогда осмелился поднять глаза на Ирэнию. Она стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку, и смотрела так, будто мир на минуту перестал шататься. В её зрачках не было ледяных осколков. Были огонь и усталость. И — жизнь.

Днём я попросил:

— Разрешишь мне почитать им вечером?

Она задумалась, словно взвешивала на ладони пепел и муку.

— Попробуй. Если Лиана уснёт, а Тейлор не убежит — значит, есть смысл.

Вечером мы сидели втроём на лавке. Книга — простая, деревенская, про мальчишку, который учился не бояться леса. Я читал неуверенно — слова были ржавыми после дворцовых докладов. На второй странице голос сломался, и я кашлянул. Лиана уложила голову мне на колено так естественно, будто делала так всегда. Тейлор сперва сидел поодаль, потом сел ближе. Я не смотрел — чувствовал кожей его тепло.

— А в лесу бывает страшно, папа? — спросил он вдруг.

— Бывает, — ответил честно. — И королям — тоже.

— И ты боялся? — не отставал он.

— Сильно, — сказал. — Но сегодня меньше. Потому что я не один.

Он кивнул, будто принял отчёт.

Лиана уснула, как за ниточку выключенная. Я держал её ладошку на своём пальце и читал дальше — уже для нас двоих, мужчин, которые заново учатся быть живыми.

Поздно ночью, когда дети дышали ровно, я вышел к двери. Она стояла там — как утром я. Я не приблизился. Не прикоснулся. Просто стал рядом, на расстоянии, в котором слышно дыхание.

— Спасибо, что пришёл, — сказала тихо, не поворачивая головы.

— Спасибо, что не закрыла, — ответил.

Долгая пауза. Ночь пахла яблоками и дымом.

— Я ненавижу всё, что ты сделал, — сказала она. — И люблю тебя. Это две правды. Я не знаю, как их совместить.

— Я тоже не знаю, — признался. — Но хочу узнать. И буду делать любое «маленькое» до тех пор, пока у нас не получится «большое».

Она кивнула, так еле-еле, что это могло быть движением ветра.

— Я видела сегодня, как ты слушал Тейлора. И как смотрел на Лиану — не глазами короля. Это — начало.

— Это — всё, что у меня есть, — сказал.

Мы молчали ещё. Любава где-то за стеной шуршала травами — как будто подпечатывала наш разговор своей старой магией быта.

Я снял со спины меч и положил к порогу.

— Возьмёшь, когда посчитаешь, что я достоин снова держать сталь в доме.

Она опустила взгляд на рукоять. Провела пальцами над ней, не касаясь.

— Посмотрим, — сказала. — Завтра ты идёшь с Тейлором за хворостом. Потом — починишь завесу на окне. И… — она помолчала, — …если сможешь — испеки хлеб. Такой, чтобы не «резина».

— Приму этот квест, — не удержался я.

И она — впервые — тихо рассмеялась. Совсем тихо. Как скрип ступени — звук дома.

Я сел на ступень и остался там до рассвета. Не стражем — отцом. Мужчиной, который держит караул у того, что любит.

Утро пришло быстрее. Впервые — не боясь. И мне показалось, что шрам на груди ноет уже не как расплата, а как память:

будешь помнить — не повторишь

.

Я провёл ладонью по дереву и прошептал почти беззвучно:

— Спасибо, огонь. Спасибо, что вернул меня мне.

И пошёл будить сына — учиться вместе рубить лес, в котором, да, бывает страшно. Но теперь у нас были руки. И дом, который — если не испортить — можно построить заново.

Глава 25

Ночью я не спала. Сидела на лавке у печи, слушала дыхание детей и шепот Любавы, что шевелила травы в тёмной комнате. А потом невольно вытянула руку — «свеча ладони» вспыхнула ровной нитью. Чище, чем прежде. Я держала её и думала: «Огонь — это то, что мне дали. Не чтобы ранить, чтобы жить». Вспомнила, как мой шар ударил в его грудь — и впервые не содрогнулась от вины. Мой огонь не убивал. Он сжигал чужое.

Дверь тихо скрипнула. Я не обернулась — знала шаг. Он остановился на пороге, дышал.

— Болит? — спросила я.

— Шрам — ноет, — ответил. — И напоминает, кем я чуть не остался навсегда.

Мы помолчали.

— Когда вернёмся во дворец… — слова давались тяжело, как камни из колодца, — …Селена не должна выйти на свет. Не потому, что я ревную. Потому что справедливость — не про ревность. Я не потерплю, чтобы моё имя и имя наших детей звучали с грязью. Ты понимаешь?

— Да, — сказал он. — Суд — открытый. Печати — у Северина. Свидетельства — у тех, кто видел. Я не прячусь за титул. И не спрячусь.

— Тогда ещё: дети. Мы не вернёмся раньше, чем ты скажешь это вслух — при них и при себе: «никогда». Рука — не оружие в доме. Ни на сына, ни на дочь, ни на слугу, ни на жену.

— Никогда, — повторил он. И это «никогда» прозвучало, как клятва, которой веришь, потому что знаешь цену его прошлым «всегда».

— И последнее, — я вдохнула глубоко. — Я не позволю больше ни одной женщине говорить со мной о твоём «темпераменте». Если ты когда-нибудь оступишься — ты скажешь мне, а не сделаешь вид, что небо упало, и это — его вина. И я скажу тебе. Мы будем резать гниль сразу. И чисто. Согласен?

— Согласен, — сказал он просто. — Рубить — умею. Надо только помнить, зачем.

Я кивнула. В этот миг мне захотелось протянуть руку — не за тем, чтобы утешить его, а чтобы утешить себя. Я коснулась его рукава — чуть-чуть, на толщину нитки. Он не двинулся ко мне. И я благодарна ему за это маленькое терпение.

Утро второе началось с хлеба. Я вывалила на стол муку, соль, воду. Он смеялся, когда тесто липло к его пальцам, и ругался шёпотом, чтобы не разбудить детей. Мы месили вдвоём — и вдруг это стало похоже на нас: слипшееся, неуклюжее, но живое. Я согрела ладони — едва, «на кухню», не «на войну» — и тесто послушно взялось гладью.

— Видишь? — улыбнулась я ему. — Огонь — не всегда громкий.

— И сила — тоже, — ответил он. И посмотрел так, что я впервые за долгое время не отвела глаз.

Хлеб вышел не «резина». Нелепый на вид, но с правильной корочкой и тем самым звуком, когда ломают — как хруст снега в первый мороз. Лиана откусила и замурлыкала. Тейлор сказал серьёзно: «Сойдёт», — и это была лучшая похвала. А я… я ела и думала, что иногда мир складывается из «сойдёт», которые сложены любовью.

Днём Аран ушёл с Тейлором за хворостом. Я сидела с Любавой, штопала рукав дочкиного платья и ловила себя на том, что слушаю тишину как музыку. Старуха хмыкнула:

— Про лес не волнуйся. Мужчина, который умеет сказать «я был неправ», из чащи дорогу найдёт. А вы свою — тоже найдёте.

— Мы вернёмся? — спросила я впервые вслух то, что кружило в голове ночами.

— Дом — не там, где стены, — упрямо повторила она свою правду. — Дом — там, где держат друг друга за руку, когда страшно.

Я улыбнулась.

— У вас всё просто.

— Уж поверь, — усмехнулась она, — это самое трудное.

Они вернулись под вечер — пахли сырой корой и мужской работой. Щёки Тейлора горели, словно он чудом донёс до нас огонь без искры. Аран остановился на пороге — не входил первым, ждал, пока сын переступит. Маленькая деталь. Большая работа.

Мы поужинали — оказалось, что деревенская похлёбка может быть роскошнее королевского стола, когда в неё опущены правильные руки. А потом они сели — мужчины — чинили завесу на окне. Игла в больших пальцах короля смотрелась смешно; я смеялась в кулак, Лиана — честно. И всё равно шов лёг ровно.

Ночью я долго не могла уснуть.

Дети дышали ровно, бабушка шептала свои травы, а я лежала на жёсткой постели и смотрела в темноту. Сердце билось неровно, будто кто-то стучал в дверь изнутри. Я вспомнила его руки — тяжёлые, горячие, когда он держал меня той далёкой ночью, когда мы ещё не знали, что будет завтра. Вспомнила его голос, шёпот у самого уха, его силу, его грубость и нежность в одном. И грудь сдавило так, что хотелось застонать.

А внизу живота нарастал жар, тот самый, что я старалась подавить все эти дни. Но с каждой ночью он становился сильнее.

Я перевернулась на бок. Не выдержала. И тогда услышала.

Глухой, ритмичный звук. Удар. Ещё один. Будто кто-то рубит дерево.

Я встала, босыми ногами ступила на холодный пол. Выскользнула за дверь.

Он.

Стоял во дворе, под луной, по пояс голый. Кожа блестела от пота, каждая мышца двигалась, перекатывалась под ударами топора. Дыхание рвалось из груди, тяжёлое, грубое. Луна вычерчивала его тело серебром, и я вдруг увидела его так ясно — моего мужа, мужчину, за которого сердце готово было биться до боли.

Я застыла. Не могла отвести взгляд. Его плечи, его спина, рубцы и сила. И желание внутри меня стало невыносимым.

Я подошла. Тихо. Он не слышал. И только когда я обняла его со спины, прижалась щекой к его коже, вдохнула этот солёный запах труда и огня, он вздрогнул.

Топор выпал из руки, глухо вонзившись в полено.

Он резко обернулся. Наши глаза встретились.

Мои — горели, налитые жаждой, как вино.

Его — вспыхнули пламенем, которое я знала и так ждала.

Он рычал низко, сдержанно, но в этом рыке была вся его суть.

— Родная...— прорычал он, хватая меня за талию.

Я не успела ответить. Его рот прижался к моему, жадно, грубо, так, будто мы умирали без этого поцелуя. Его язык ворвался, вкус вина, дыма, его дыхание смешалось с моим, я застонала прямо в его губы.

Его руки скользнули вниз, сжимая мои бёдра. Он прижал меня к себе, и я чувствовала, как сильно он хочет меня. И как сильно я хочу его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я больше не могла держать ни злость, ни обиды. Только это. Только его. Только нас.

Глава 26

Аран

Она пахла луной и огнём. Когда её руки обвили меня со спины, я едва не зарычал. Я обернулся, и глаза её сверкали желанием, которое я боялся забыть.

Всё кончилось в тот миг, когда её губы открылись под моими. Я поднял её на руки без усилия, как девочку, и понёс. Не в дом. Не в комнату. В старый сарай, где пахло сеном, лошадьми и жизнью. Сено хрустело под ногами, и каждый шаг гремел в груди.

Я уложил её на мягкий ворох, навис сверху, вжимая коленями её бёдра в сено, и жадно целовал. Не давал ей ни секунды воздуха. Потому что я слишком долго жил без неё.

—Ведьма… — прошептал я ей в губы, рыча, — …Я думал, что умру без тебя. Каждый день. Каждую ночь. Я сходил с ума, вспоминая, как ты стонешь. Как сжимаешь мои пальцы.

Я рвал ткань на её груди, оголяя кожу, впивался губами в соски, втягивал их, пока она не выгибалась дугой. Сено впивалось ей в спину, а я сжимал её талию так, будто хотел оставить следы навсегда.

— Прости, — бормотал я сквозь поцелуи, — за то, что был холоден. За то, что ударил сына. За то, что позволил Селене хоть секунду дышать рядом. Я был не я. Но теперь — я твой. Только твой. Всегда.

Я опустился ниже, раздвинул её бёдра грубо, жадно, и жадно впился языком между ними. Глубоко, дико, чувствуя, как её вкус сводит меня с ума. Я ел её, пока она не выгнулась, хватая руками сено, пока не стонала моё имя, захлёбываясь от удовольствия.

Я поднял голову, облизал губы и прорычал:

— Горячая… сладкая… моя королева. Я заставлю тебя кончить столько раз, сколько ты захочешь. И ещё больше.

Я поставил её на колени, шлёпнул по заднице, сжал её волосы в кулаке и вошёл в неё одним рывком. Глубоко. Так, что она вскрикнула и выгнулась. Я держал её за волосы, трахал яростно, набирая темп, пока сено сыпалось вокруг.

— Слышишь? — рычал я ей в ухо. — Я твой. Если кто-то ещё коснётся — я убью. Я сожгу всё королевство ради тебя. Ты лучшее, что было в моей жизни. Моё спасение. Моя боль. Моя радость.

Я поставил её лицом к стене сарая, заставил упереться руками, подняла бёдра. И снова вошёл. Грубо. Глубоко. Тело моё гремело о её тело, и каждый удар был клятвой:

никогда больше не отпущу

.

— Оттапыри задницу сильнее… вот так… — шептал я грязно, прикусывая её шею. — Да, моя сладкая.

Я повалил её на спину, вошёл снова — до визга, до слёз, до того, что её ногти впивались в мою спину.

— Кончи для меня, — приказал я. — Много раз. Пока не забудешь всё, кроме меня.

И она кончала. Волнами, дрожа, выгибаясь. Я не останавливался, пока не почувствовал, как сам сгораю. Схватил её за бёдра, вбился до конца и, стиснув зубы, кончил в неё со стоном.

Я рухнул рядом, но тут же обнял её, прижал к себе. Целовал её волосы, её лицо, её грудь.

— Теперь только ты. Только моя жена. Моя королева. Мать моих детей. Моё сердце.

Я чувствовал её дыхание на своей коже. И почувствовал что я — дома.

Проснулся от её дыхания.

Тёплого, ровного, пахнущего мной и ночью. Она лежала на груди, волосы растрепаны, щёка отпечаталась на моём плече. И я понял: если бы сейчас рухнул весь мир, мне было бы всё равно. Потому что вот оно — моё.

Я осторожно провёл пальцами по её волосам. Она зашевелилась, сонно вздохнула, открыла глаза. Синие, чуть затуманенные. Улыбнулась. И в этой улыбке не было обиды. Только усталость и любовь.

— Доброе утро, — прошептала она.

— Доброе, моя королева, — ответил я и коснулся её губ. Нежно. Совсем не так, как ночью.

Она потянулась ближе, прижалась. Я чувствовал её мягкое тело на своём, чувствовал, как внизу живота снова нарастает желание, но теперь — другое. Не дикое, не звериное. А то самое, когда любишь.

Я наклонился, поцеловал её шею, провёл губами вниз, к ключице. Она закрыла глаза, задышала глубже.

— Аран… — её голос был шёпотом. — Ещё хочу. Но… не так.

— Я понял, — сказал я. — Сегодня — медленно.

Я скользнул ладонью по её животу, вниз, к её бёдрам, и почувствовал, как она дрожит от одного касания. Вошёл пальцами в неё мягко, медленно, и её стон был тихим, как утренний ветер.

Я покрывал её поцелуями — губы, шея, грудь. Втягивал её соски в рот, слушая её вздохи. Она выгибалась, прижималась ко мне, шептала моё имя.

Я вошёл в неё осторожно, медленно, глубоко. Мы смотрели друг другу в глаза, и это было сильнее всех ночных рывков. Она обвила меня ногами, притянула ближе. Я двигался плавно, чувствуя, как каждый её вдох становится моим.

— Я люблю тебя, — сказал я, сжимая её лицо в ладонях. — Больше, чем корону, больше, чем жизнь.

— И я, — ответила она, целуя мои губы. — Только ты.

Мы занимались любовью долго, тихо. Я входил в неё то медленно, то чуть быстрее, слушая, как её тело отзывалось. Её ногти скользили по моей спине, оставляя следы не боли, а принадлежности.

Она кончала мягко, дрожа, задыхаясь в мои губы. Я кончил в неё снова, глубоко, сдерживая крик, чтобы не разбудить деревню.

После мы лежали, обнявшись, и я гладил её спину. Сено щекотало кожу, но это было неважно. Важно было только то, что она рядом. Что я снова дышу ею.

— Знаешь… — сказала она сонно, прижимаясь ко мне, — …если кто-то ещё раз попытается нас разлучить, я сожгу всё к чертям.

Я рассмеялся тихо и поцеловал её волосы.

— Мы будем жечь вместе, — ответил я. — Но только врагов. А себе — строить.

Она уснула на моей груди. А я лежал и смотрел на лучи, что пробивались сквозь щели сарая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27

Утро было другим.

Не потому что светило солнце или пели птицы. А потому что он — мой муж — сидел рядом и держал меня за руку, словно боялся отпустить даже на миг.

После завтрака он позвал меня выйти во двор. Там, где ещё вчера рубил дрова. Я чувствовала напряжение в его пальцах, как будто он готовился к битве.

— Ирэния, — начал он тихо, — мы не можем оставаться здесь вечно. Я хочу забрать вас домой. В наш дом. В замок. Но не в тот, каким он был. — Он вдохнул глубоко. — Всё будет по-другому.

Я молчала. Смотрела на его лицо. Там не было короля, не было повелителя. Только мужчина, который просит.

— По-другому? — переспросила я.

— С любовью, — сказал он. — С вниманием. К тебе. К детям. Я… хочу, чтобы мы начали всё заново.

У меня защипало в глазах. Я отвела взгляд, потому что если бы смотрела прямо — заплакала бы.

— А дети? — спросила я. — Ты должен сказать это им. Не мне одной.

— Знаю, — кивнул он. — И я готов.

Мы вошли в избу. Лиана сидела на лавке и плела косички кукле, Тейлор строгал ножиком кусок дерева. Оба подняли головы, настороженные.

Аран опустился на колени прямо перед ними.

— Дети, — начал он. Голос у него дрогнул. — Я должен попросить у вас прощения.

Тейлор нахмурился, губы сжались в тонкую линию. Лиана обняла куклу, как щит.

— За что? — спросил сын. Тон был холодный, взрослый.

— За всё, — сказал Аран прямо. — За то, что был холодным. За то, что кричал. За то, что не видел вас. За то… что ударил тебя, Тейлор. Это было моё самое большое предательство.

Тейлор напрягся, но глаза его блеснули — впервые.

— Я обещаю, — продолжил Аран, — что такого больше не будет. Никогда. Ни с вами, ни с мамой. Я буду рядом. Слушать. Видеть. Защищать. Любить. Не как король. Как отец.

Он протянул руки. Не требуя. Ждал.

Лиана первой сломалась. Она бросилась к нему, вцепилась в шею и заплакала:

— Папа!

Он прижал её к себе, гладил по волосам, шептал:

— Моя маленькая.

Тейлор сидел ещё минуту. Потом положил нож. Встал. И подошёл. Встал прямо перед отцом, глядя ему в глаза.

— Скажи ещё раз, — потребовал он.

— Никогда, — повторил Аран твёрдо. — Я не подниму на тебя руку. И буду рядом. Всегда.

Тейлор всмотрелся в него ещё секунду. Потом шагнул вперёд и обнял его. Жёстко, как мужчина. Но это был обнимавший мальчик, который наконец отпустил камень из сердца.

Я стояла в стороне и не выдержала. Подошла. Обняла их всех троих. Мы стояли так, переплетённые руками, головами, дыханием. И это было не про замок, не про корону. Это было про дом. Настоящий.

Когда дети отошли, он повернулся ко мне. Его глаза блестели.

Я кивнула. В груди горело и щемило. Я знала: впереди — дворец, люди, сплетни, тени. Но у нас уже было оружие, сильнее любого яда и любой магии.

Любовь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

Аран

Когда мы вернулись во дворец, стены были те же, но шаг — другой.

Не барабанный марш короля, а поступь мужа и отца. Я вошёл не первым: сперва переступили порог дети, за ними — она. Я лишь держал дверь и следил, чтобы ветер с площади не сорвал с Лианы косынку.

Селену судили открыто. Северин показал печати и травы «ледяного узла», по которому меня связали, слуги из Северана свидетельствовали о чае. Я не искал оправданий себе — только правды. Приговор был строг, но не для крови: лишение магии и изгнание в северные башни без права служить при дворах. Я подписал его, глядя ей в глаза, и впервые за долгое время грудь не ныла от бессильной злости — только от тихой благодарности тому огню, что очистил меня.

В тот же день я объявил новый закон: любая магия принуждения и «связывания воли» — государственное преступление. А для дома — отдельный указ, написанный моей рукой и повешенный на двери наших покоев: «В этом доме не поднимают голос и руку. Сначала обнимают — потом объясняют». Я хотел, чтобы читали все. Включая меня.

Мы начали жить. Не «как раньше» — по-новому.

По утрам я шёл на кухню первым, чтобы положить ножи и миски — знак, понятный только нашим. Иногда блинчики выходили «резиной» — Лиана смеялась, а я смеялся вместе с ней. Иногда хлеб получался тем самым — с правильным хрустом — и я видел, как у Ирэнии теплеет взгляд, когда она ломает корку ладонью.

С Тейлором мы не тренировались — мы разговаривали. Я учился у него терпению, он у меня — верному углу удара. Наши правила просты: три вопроса вместо приказа, «обними — потом объясни», и слово «никогда», которое нельзя нарушить. Иногда я ловил его взгляд — уже взрослый, ровный — и думал, что это победа, которой не запишешься в летописи, но без неё короли становятся пустыми.

Лиана научилась зажигать «свечу ладони». Она смеётся так, что в груди мягко трещит ледяная корка старых привычек. Раз в неделю мы с ней вдвоём несём пирог в караульную — «для тех, кто не спит», — и стражники смущённо краснеют, потому что к пирогу приложены два поцелуя в щёку.

В библиотеке снова слышны голоса. Мы читаем по очереди: я — про дороги и мосты (и ловлю смешок Лианы на слове «контрибуция»), Ирэния — про птиц и тёплый дождь (и тогда замирает даже мой советник). Тейлор слушает и точит кораблик — уже не первый. В фонтане на нижнем дворе плавает флот, и я знаю каждый его шов.

Совет перестал шипеть. Не потому что я стал жестче, — я стал яснее. Я научился говорить «я не знаю, объясните» и «это подождёт, у меня семейный час». Первое — про мудрость, второе — про власть. И двор понял, что семья короля — не его слабость, а его закон.

Иногда, поздно вечером, мы выходим на террасу. Она кладёт ладонь на мою грудь — туда, где шрам. Я благодарю его — и её огонь, который однажды прожёг во мне чужую тьму и мою собственную гордыню. Если когда-нибудь во мне снова поднимется холод, я знаю, что делать: прийти на кухню, резать хлеб толстыми ломтями и дышать рядом, пока не оттает.

Мы съездили к Любаве. Я принёс ей нож с новой рукоятью, инкрустированной простым серебром, а она только усмехнулась: «Не блестящее держит дом». Дала нам в дорогу мешочек трав и нитку с узелком. И добавила тихо: «Путь у вас длинный, но вы уже умеете идти его вместе». Мы обняли её по очереди, как мать. На крыльце Любава шепнула мне: «Король, помни: огонь — не только у неё. Твой — в словах. Береги его». Я кивнул. Я учусь.

Двор по-прежнему делится на «за» и «против», как всякий живой город. Но теперь мне не нужно выигрывать всех. Мне нужно беречь тех, ради кого я держу меч и кладу нож лезвием от себя.

Иногда, очень редко, я просыпаюсь ночью и слышу далёкий звон — как будто обратно зовёт прежний металл. Тогда я встаю, накрываю детей, иду на кухню, трогаю муку пальцами. И через минуту чувствую за спиной её тёплое дыхание. Мы молчим. И этого достаточно, чтобы утро пришло спокойно.

Если в книгах обо мне напишут, то, возможно, украсят словами «вернул порядок», «поставил мосты», «запретил магию принуждения». Пусть. Но я знаю свою правду: главный мост, который я поставил, — от моего сердца к их рукам. И главное сражение, которое я выиграл, — за право сказать дома: «я рядом».

Говорят, народ прозвал её «злодейкой» — с усмешкой, как умеют у нас. Я улыбаюсь в ответ. Только я знаю, как ее сердце бьётся у меня под ладонью — ровно, горячо, не для войны, для жизни. И если в нашей истории и есть злодей, то это был лёд во мне. Его больше нет.

Я — муж своей жены. Отец своих детей. И король, который каждый день заново выбирает дом: обнять — объяснить — исправить.

Пока у меня есть этот выбор, у нашего королевства будет свет в окнах, хруст хлеба на столе и маленький огонь в ладони, который греет, а не жжёт.

Это и есть мой эпилог. И — наше «продолжение».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец