Искушение властью. Первая трещина. Серия: Моя первая секс училка

Пролог

— Ты опять задержалась, — голос мужа прозвучал спокойно, но я уловила в нём то самое едва слышное раздражение, которое всегда заставляло меня чувствовать себя виноватой.

Я поспешно сняла пальто, аккуратно повесила его в шкаф и поправила волосы. На кухне пахло жареным мясом и кофе — он не любил ждать. Андрей сидел за столом в идеально выглаженной рубашке, раскрыв газету, будто весь этот мир был создан только для него.

— Прости, — тихо сказала я, стараясь улыбнуться. — Такси задержалось.

Он кивнул, не поднимая глаз, и продолжил читать. Я положила перед ним тарелку с ужином, присела напротив. Мои пальцы автоматически сжали край юбки, чтобы не ерзать, не показать, как внутри всё сжимается от его равнодушия.

— Завтра не забудь про ужин с партнёрами, — сказал он между делом, отрезая мясо. — Мне нужно, чтобы всё было безупречно.

— Конечно, — кивнула я, глядя вниз. — Я приготовлю.

Слова были такими привычными, что казались чужими. Иногда я думала: если убрать мой голос, он и не заметит. Он привык, что я всегда рядом, что ужин тёплый, одежда выглажена, улыбка на месте. Хорошая жена. Верная жена.

Я посмотрела на его руки — сильные, ухоженные, с золотым кольцом на пальце. Раньше они могли ласкать меня так, что я забывала, кто я. Но теперь Андрей касался меня редко и как-то сухо, словно выполняя обязанность. Моё тело тосковало по вниманию, по теплу, но я научилась прятать это глубоко.

— Ты устала? — спросил Андрей, мельком взглянув на меня.

— Немного, — ответила я, отворачивая глаза.

На самом деле уставала всё время. От этого театра, от правильных слов и правильных жестов. От того, что даже в постели я оставалась послушной и тихой, будто выполняла роль. Он всегда был ведущим, брал то, что хотел, и мне оставалось лишь подстраиваться под его ритм. Иногда мне хотелось коснуться его иначе — чуть сильнее, чуть смелее, взять на себя хоть каплю инициативы. Но я знала, как он посмотрит на меня: удивлённо, холодно, словно я нарушила неписаные правила нашей супружеской игры.

Я провела пальцами по колену, чувствуя собственное тепло. Наклонилась чуть ниже к тарелке, чтобы он не заметил, как моё дыхание становится прерывистым. Его равнодушие обжигало, а вместе с ним внутри рождалась странная смесь пустоты и желания.

Я кивнула, улыбнулась, как всегда. Но глубоко внутри я знала: если когда-нибудь я позволю себе сорваться — эта улыбка треснет вместе со всем моим «идеальным» миром.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1. Дом, где тишина

Стол сиял правильностью: фарфоровые тарелки, бокалы для вина, аккуратно сложенные салфетки. Всё выглядело так, будто в этом доме царила гармония, но в этой гармонии не чувствовалось дыхания.

— Сегодня мы обсуждали крупный контракт, — начал он, взяв нож и вилку с той аккуратностью, что всегда раздражала своей выверенностью. — Согласование затянулось, но я продавил их. В итоге получили лучшие условия.

Слова лились уверенно, почти без пауз, словно протокол судебного заседания. Оставалось только кивать и изображать внимание.

— Это хорошо… — вырвалось тихо, почти шёпотом.

— Конечно, хорошо. — Он бросил короткий взгляд, будто проверяя, поняла ли я очевидное. — Иначе зачем я вообще там? Люди без характера ничего не добиваются.

Вино в бокале казалось слишком густым, слишком терпким. Глоток обжёг горло, напомнив, что кровь всё ещё теплая.

— Ты ел сегодня днём? — робко прозвучало с моей стороны, больше для того, чтобы хоть как-то нарушить этот поток деловых фраз.

— Перекусил на бегу, — отмахнулся он. — Важнее было закрыть вопрос, чем тратить час на еду.

Фраза повисла в воздухе, как нож. Он говорил так, будто любое, что связано с телом — отдых, еда, ласка — было лишь лишним отвлечением.

Пальцы машинально поправили край салфетки. Хотелось спросить о чём-то личном, но в груди всё сжималось.

— У тебя… день тяжёлый был?

— День как день. — Он пожал плечами и снова посмотрел на часы. — У тебя всё спокойно?

— Да… — выдохнула, хотя внутри хотелось сказать другое.

— Вот и хорошо. — Его голос был ровным, без намёка на интерес. — Значит, всё правильно.

Правильно. Это слово всегда звучало из его уст, как приговор. Правильно — значит удобно. Правильно — значит без эмоций. Правильно — значит без меня.

Фарфор звякнул, когда он аккуратно отставил тарелку. Я продолжала смотреть, как линии его лица остаются неподвижными, глаза холодно блестят в свете лампы. И вдруг мелькнула мысль: если бы меня не было за этим столом, всё шло бы точно так же.

Муж поблагодарил коротким «спасибо» и поднял бокал, даже не взглянув в мою сторону. Ужин был окончен для него. Для меня — только начинался, потому что впереди ждала ночь, где снова не будет ни тепла, ни слов, только та же бесконечная тишина.

* * * * *

Спальня встретила тишиной, слишком правильной, как будто стены заранее знали, что сейчас произойдёт. Андрей вошёл первым, привычно снял рубашку и пиджак, аккуратно повесил на вешалку, будто даже его одежда обязана подчиняться порядку. Я всегда замечала этот жест — в нём было всё: контроль, холод и уверенность, что всё должно быть так, как он решил.

— Ложись, — коротко сказал он, выключая свет и оставляя лишь ночник у кровати.

Я подчинилась, скользнула под одеяло. Его руки легли на мои колени, раздвигая их уверенно и без колебаний. Ни поцелуя, ни нежного слова. Только требовательное прикосновение, как сигнал к действию.

Он вошёл быстро, почти без подготовки, будто моё тело обязано быть всегда готовым. Лёгкая сухость вызвала болезненный укол, но Андрей не заметил или сделал вид, что не заметил. Его движения были уверенные, ритмичные, слишком правильные. Миссионерская поза — любимая. Его лицо было рядом, но глаза смотрели сквозь меня, будто в темноту за спиной.

Я подстраивалась под его ритм, двигалась навстречу, как «правильная жена», как он сам однажды выразился. Хорошая жена не отказывает, не жалуется. Хорошая жена принимает.

Толчки становились глубже, дыхание тяжелее. Его ладони прижимали мои бёдра к матрасу так крепко, что казалось, я растворяюсь в ткани. Внутри разливалось знакомое чувство: тело работает, а душа молчит.

— Ещё… — выдохнул он, ускоряясь.

Я закрыла глаза, стараясь почувствовать хоть искру удовольствия, но пустота росла быстрее любого наслаждения.

Иногда Андрей менял положение. Его руки резко перевернули меня на живот, колени упёрлись в простынь. Он вошёл сзади, двигаясь жёстко, властно, будто это был не любовный акт, а демонстрация силы. Тело откликалось влажностью, но внутри оставалась та же тишина.

— Так лучше, — пробормотал он, увеличивая темп.

Каждый толчок отдавался в животе, пальцы вцепились в простынь, но не от страсти, а от напряжения. Иногда мне казалось, что даже стон, который срывался с губ, был не моим, а навязанным, чужим.

Мы никогда не пробовали больше, чем эти две позы. Ни экспериментов, ни игр. Любой намёк на что-то иное Андрей обрывал. Особенно на оральные ласки.

— Не надо, — однажды сказал он, когда я попыталась скользнуть губами ниже. — Это унизительно. Настоящие мужчины не нуждаются в таком.

Эти слова врезались в память. Но именно после них во мне проснулся запретный интерес: хотелось попробовать на вкус его член, ощутить тяжесть и горячесть во рту, но каждый раз приходилось сдерживать этот порыв. Мой муж не позволял.

Сегодня всё было так же. Он держал меня за талию, ускорялся, дышал тяжело, а я ловила себя на том, что хочу хотя бы одного взгляда, одного поцелуя, одного прикосновения губ к шее. Но ничего этого не было. Только уверенные движения, доведённые до автоматизма.

— Потерпи, ещё чуть, не кончай, — его голос сорвался, когда темп стал предельно резким.

Будто это имело хоть какое-то значение.

Я и не собиралась. Оргазмы остались в прошлом, забытые вместе с нежностью. Уже давно моё тело не знало настоящей развязки, и каждое его движение было лишь механическим толчком в пустоту. Зачем он говорил это? Может, думал, что мне приятно. Может, просто повторял фразу, услышанную когда-то. Но во мне не рождалось ничего, кроме равнодушия и тихой тоски.

Внутри горело, мышцы сжимались, но оргазм не приходил. Он никогда не спрашивал, нужна ли мне развязка. Всё заканчивалось одинаково: резкий рывок, тяжёлый выдох, горячая волна, оставленная глубоко внутри.

Его тело обмякло, навалилось на меня на секунду, потом перекатилось на бок. Несколько быстрых вдохов — и вот уже спокойное дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Было круто… — пробормотал он, отворачиваясь к стене.

Я осталась лежать на спине, с широко открытыми глазами, чувствуя липкость между ног. Потолок смотрел на меня пустым взглядом, будто тоже знал, что в этой комнате нет ни страсти, ни любви. Только ритуал.

Хорошая жена выдержала ещё одну ночь. Хорошая жена молчала. Но внутри что-то треснуло, будто тонкое стекло.

* * * * *

Андрей перевернулся на бок почти сразу, как только тяжёлое дыхание выровнялось. Спина напротив, ровный ритм дыхания, закрытые глаза. Всё выглядело так, будто он «выполнил норму», закрыл обязательный пункт в брачном договоре и теперь имел право на отдых.

Одеяло натянуто на его плечо, а я осталась в тени, неподвижная, с раздвинутыми ногами и липкостью между ними. Потолок нависал глухим прямоугольником, и казалось, он смотрит сверху так же равнодушно, как только что смотрел мой муж.

Тишина давила сильнее любого крика. В груди звенела пустота. Хотелось повернуться к нему, дотронуться до плеча, но пальцы так и не посмели двинуться. Я знала: он спит крепко, без снов, без разговоров, как всегда. И даже если бы обняла его сейчас, он лишь с раздражением оттолкнул бы руку.

Мысли шли по кругу.

Я есть, но будто меня нет.

В этом доме всё существовало правильно: еда, порядок, график. Только не я. Женщина напротив — лишь оболочка, тело, которое подчиняется. Оболочка, которую используют, а потом отставляют, как бокал после вина.

Глаза уставились в потолок, и перед внутренним взором всплыло странное сравнение: кукла. Красивая, ухоженная, поставленная в витрину. На ней нет ни пятен, ни изъянов. Она улыбается, даже когда внутри пустота. Она всегда готова, стоит лишь протянуть руку.

Вот кем я стала. Куклой в чужом доме. И от этой мысли захотелось закричать, но губы так и остались плотно сжатыми.

Тело ещё чувствовало его вес, внутри оставалось тепло от семени, но ни капли наслаждения. Эти следы были доказательством того, что только что произошло, но они не значили ничего. Только липкость и ощущение, что мной воспользовались.

В голове промелькнула мысль:

А если я исчезну завтра? Что он почувствует?

Ответ пришёл слишком быстро: ничего. Он будет есть, ходить на работу, говорить о контрактах. Даже постель не станет пустой — её можно заполнить любой другой фигурой.

Пальцы сжались на простыне, ногти впились в ткань. Горло саднило, как будто внутри стоял ком, готовый разорваться плачем. Но слёз не было. Слёзы были бы роскошью, проявлением чувства. А чувств уже давно не осталось.

Так лежала в темноте, чувствуя, как секунды капают по коже, как холодно становится в пустом пространстве рядом. Андрей спал, уверенный, что в его жизни всё идеально. А я смотрела в потолок и понимала: первая трещина уже появилась. Она маленькая, едва заметная, но однажды разорвёт всё.

* * * * *

Кафе встретило запахом свежемолотого кофе и лёгким шумом разговоров. За большим окном медленно падал снег, а напротив, в глубоком кресле, устроилась Оксана. Она всегда умела занимать пространство: даже не высокая, она казалась выше и ярче всех вокруг.

Красная помада, крупные серьги-кольца, чёрная кожаная куртка поверх светлого свитера. Волосы собраны небрежно, но выглядели так, будто над ними работал стилист. В каждом движении подруги чувствовалась уверенность: как ставит чашку на стол, как перекидывает ногу через ногу, как бросает быстрый оценивающий взгляд.

— Ты выглядишь уставшей, — сказала она вместо приветствия, поднимая бровь. — Всё так же пашешь и дома, и на работе?

Я попыталась улыбнуться.

— У нас всё спокойно. Андрей много работает…

— «Спокойно» — это твой любимый диагноз, — перебила она, делая глоток капучино. — Знаешь, как звучит со стороны? Скучно. Уныло.

Слова кольнули, но я промолчала.

— Скажи честно, — Оксана наклонилась ближе, понизив голос, — хоть раз он смотрел на тебя так, чтобы у тебя внутри всё перевернулось?

Я отвела взгляд. Перед глазами встал вчерашний потолок, холодная спина, и ответить оказалось нечем.

Оксана усмехнулась.

— Ясно. Всё предсказуемо до тошноты. Ты ужинаешь, стираешь, ложишься рядом, делаешь «супружеский долг» и спишь. А где в этом всём ты?

— Не всё так плохо… — выдохнула я, но прозвучало неубедительно даже для себя.

Подруга рассмеялась, но смех её был без злости — скорее с долей сочувствия.

— Ты всегда делаешь так, как он хочет. Всегда. Ты даже говоришь так, как ему удобно.

В груди кольнуло, будто её слова обнажили то, что я сама боялась признать.

— А если попробовать иначе? — продолжила она, откинувшись на спинку кресла. — Если позволить себе хоть раз сделать то, что хочется тебе, а не ему?

Эта фраза прозвучала как вызов. Внутри что-то дрогнуло, словно по стеклу прошла трещина. Я попыталась отмахнуться, перевести разговор на работу, на покупки, но слова Оксаны не уходили, они пульсировали в висках:

а если попробовать иначе?

Мы сидели ещё минут двадцать, обсуждая мелочи. Она рассказывала о клиентках салона, о мужчинах, которые влюбляются в неё с первого взгляда, о том, что жизнь коротка, и тратить её на пустые браки — глупость. Я слушала рассеянно, но внутри меня шёл другой диалог.

Я видела в ней всё то, чего мне не хватало: яркость, дерзость, свободу. Рядом с Оксаной собственная сдержанность казалась ещё более тусклой. И впервые в голове возникла мысль: может быть, она права?

Когда мы попрощались, её фраза продолжала звучать. Снег хрустел под ногами, город гудел, но в ушах оставался только её голос: «Ты всегда делаешь так, как он хочет. А если попробовать иначе?»

И в груди появилось странное ощущение — смесь страха и предвкушения.

Глава 2. Маска правильности

Будильник прозвенел слишком рано, но квартира уже пустовала. Андрей ушёл, как всегда, оставив на столе идеально сложенную газету и запах его одеколона в прихожей. Это было обычным утренним фоном: следы присутствия без самого присутствия. Я включила чайник, поставила чашку, но тишина казалась такой плотной, что даже собственные шаги отдавались гулом.

Зеркало в коридоре отразило знакомый силуэт. Волосы собраны в аккуратный пучок, на лице лёгкий тон, чтобы скрыть усталость, но не выделяться. Серый костюм, строгая блузка без выреза — всё так, как принято. Андрей не любил ярких вещей. «Зачем эти показные платья, будь проще», — говорил он когда-то, и с тех пор гардероб превратился в набор одинаковых оттенков: серый, чёрный, бежевый. Маска правильности начиналась с одежды.

Вкус кофе оказался пустым, без аромата. Я выпила его скорее по привычке, чем ради удовольствия. Каждое движение с утра было как механический ритуал: натянуть колготки, застегнуть пуговицы, проверить документы в сумке.

На улице воздух обжигал щеки, и от этого я почувствовала себя немного живее. Снег скрипел под каблуками, город шумел машинами, а внутри всё равно оставалось ощущение, что я просто часть декорации. Люди спешили мимо — в пальто, с телефонами в руках, с усталыми лицами, — и казалось, мы все идём по одному маршруту, из которого нет выхода.

Офис встретил серыми коридорами, запахом бумаги и шуршанием принтеров. Рабочие столы стояли ровными рядами, словно клетки в улье. На каждом — кружка, стопка бумаг, монитор, за которым кто-то прятался. Мой стол ничем не выделялся: аккуратная стопка отчётов, карандашница, маленький календарь. Даже здесь не было ни одной детали, которая говорила бы обо мне.

Коллеги кивали, здоровались, и я отвечала тем же вежливым тоном. Всё выглядело так, будто в этой рутине не существовало людей — только функции. Один считает, другой печатает, третий подписывает. В этом потоке было легко раствориться, не привлекать внимания, и именно так я жила каждый день.

Пальцы перебирали бумаги, глаза скользили по цифрам, но мысли то и дело ускользали. Вчерашняя ночь, тишина, равнодушная спина рядом. Всё это возвращалось эхом и снова оставляло внутри ощущение пустоты.

Моя жизнь расписана, как бухгалтерский отчёт. Время подъёма, время выхода из дома, время работы, время ужина, время сна. Всё правильно. Но правильно ли для меня?

Эта мысль кольнула, но я тут же прогнала её. Нельзя допускать таких сомнений. Правильная жена должна быть довольна тем, что у неё есть.

* * * * *

Рабочий день тянулся вязко, как густой сироп. Таблицы на экране расплывались, глаза уставали от бесконечных цифр. Я уже собиралась встать за новой порцией кофе, когда рядом на столе появилась кружка. Тепло от неё сразу коснулось пальцев.

— Это вам, — тихо сказал голос.

Я подняла глаза и увидела Кирилла. Он стоял с лёгкой сутулостью, словно извинялся за своё существование. Тёмные волосы падали на лоб, пальцы нервно перебирали ручку кружки, которую он держал в другой руке. На нём был мягкий свитер поверх рубашки, и всё в его облике казалось простым и немного неловким. Но глаза… большие, карие, смотрели прямо и слишком открыто. В этих глазах не было ни капли холодного превосходства, которое всегда чувствовалось в Андрее.

— Спасибо, — я взяла кружку, стараясь улыбнуться. — Но зачем?

— Просто… подумал, вы, наверное, устали, — он поправил очки, словно искал спасение в этом движении. — Вы всегда так много работаете.

От его слов внутри что-то дрогнуло. В этих простых фразах было больше заботы, чем в сотне мужниных сухих благодарностей.

— Всё в порядке, — поспешно ответила я, делая глоток, чтобы скрыть смущение. — Это всего лишь работа.

Кирилл не спешил уходить. Он стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, и казалось, ищет слова, чтобы не упустить момент.

— Хотел спросить… — он запнулся, пальцы сильнее сжали кружку. — Вы в выходные… отдыхаете?

Я вскинула глаза и встретила его взгляд. В нём не было ни наглости, ни давления. Только робкая искренность, от которой стало особенно неуютно.

— Обычно дома, — ответила слишком быстро, будто оправдывалась. — У меня муж, понимаешь…

— Конечно, — он сразу кивнул, и на лице мелькнула тень растерянности. — Я не это имел в виду.

Он замялся, прикусил губу, будто испугался собственных слов. Я неловко отвела глаза, уткнулась в кружку. Пар щекотал губы, а ладони слегка дрожали.

— Спасибо за кофе, Кирилл, — сказала тихо, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Очень… приятно.

— Я рад, — ответил он, и уголки губ чуть приподнялись.

Он вернулся к своему столу, но ощущение его взгляда ещё долго жгло кожу. Я пыталась сосредоточиться на цифрах, но таблицы превращались в размытые пятна. В голове звучал вопрос:

зачем он это делает? Зачем смотрит так, будто я не пустое место?

Мысли вертелись вокруг этого короткого эпизода. Я ловила себя на том, что хотела бы снова услышать его голос. Но тут же поднималась волна вины. Правильная жена не ловит улыбки чужого мужчины. Правильная жена не думает о том, что кто-то другой замечает её.

Сердце билось быстрее обычного, и от этого стало страшно.

* * * * *

Вечером квартира снова наполнилась звуками его шагов. Ключи звякнули в замке, и в прихожей появился Андрей — в безупречном костюме, с папкой под мышкой, с тем самым взглядом, в котором всегда читалась усталость и требование внимания.

— Ужин готов? — спросил он вместо приветствия, снимая пальто.

— Да, конечно, — ответила я, подавая тарелки.

Он сел за стол, откинулся на спинку стула, и несколько минут говорил только о работе. Слова сыпались сухо, отчётливо, как будто он докладывал судье. Я кивала, подливая ему суп, поправляя хлебницу, и ждала хотя бы одного вопроса о моём дне. Но его не последовало.

После второй ложки он вдруг посмотрел прямо на меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи, — начал Андрей, отставив вилку. — Зачем ты вообще продолжаешь работать?

Я замерла. Этот разговор уже поднимался не раз.

— Ты ведь знаешь, я обеспечиваю нас полностью, — продолжил он, и в голосе зазвучали нотки раздражения. — Зачем тебе этот офис, эти копейки? Каждый день тратишь силы на бумажки. Разве тебе мало того, что я приношу домой?

Я опустила глаза.

— Андрюша, ты же знаешь, я хочу работать.

— Хочешь? — он усмехнулся, покачал головой. — Женщина не должна любить работать. Женщина должна любить дом, мужа, семью. Всё остальное — ерунда.

Я сделала вид, что улыбаюсь.

— Мне так спокойнее. Мне нравится порядок в цифрах.

— Глупости, — резко отрезал он, возвращаясь к тарелке. — Лучше бы занялась чем-то полезным. У нас есть всё. У тебя есть я. Зачем ещё эти бессмысленные отчёты?

Хотелось возразить, сказать, что именно в этих бумагах есть хоть что-то моё, но слова застряли в горле. Я только поправила салфетку и тихо добавила:

— Я просто чувствую себя нужной, когда работаю.

Андрей посмотрел так, будто хотел возразить, но махнул рукой.

— Делай, как знаешь. Всё равно однажды поймёшь, что я прав.

Он вернулся к еде, и разговор был закончен.

Я сидела напротив и смотрела, как он спокойно ест, как будто и не было этой сцены. А внутри снова шевельнулось то же чувство:

меня здесь нет

. Мой голос звучал тихо, слова тонули в его уверенности, и я снова осталась в роли серой тени рядом с мужчиной, которому всегда лучше знать.

* * * * *

Квартира стихла после ужина. Андрей ушёл в кабинет, закрылся с документами, и по коридору протянулась ровная полоса света из-под двери. Его шаги больше не было слышно — только скрип стула, иногда шелест бумаг. Всё это казалось отдельным миром, где не было места для меня.

Я сидела в спальне на краю кровати, глядя на свои ладони. Долго рассматривала тонкие пальцы, ногти, бледную кожу. Эти руки столько лет готовили еду, складывали бельё, перебирали цифры в таблицах. Но в них не было ни капли собственной жизни. Они двигались так, как было нужно, но никогда не для себя.

У меня нет голоса.

Эта мысль ударила слишком ясно. Сколько раз за день я пыталась что-то сказать? И сколько раз мои слова растворялись в воздухе, будто их никто не слышал? Даже сегодня, когда я сказала, что люблю работать, Андрей отмахнулся, как от каприза ребёнка.

Моё отражение в зеркале напротив выглядело чужим. Сдержанная прическа, строгая блузка, взгляд вниз. Маска. Так проще назвать всё, что я собой представляла. Маска правильной жены, которая всегда отвечает тихо, всегда улыбается, всегда уступает. Маска, которая не имеет права быть настоящей женщиной.

Я легла на спину, закрыла глаза и услышала собственное дыхание. Тишина была такой плотной, что каждый вдох казался громким. Вдруг промелькнула странная мысль — о том, что моё тело может принадлежать не только мужу, что можно самой дотронуться до себя так, как хочется.

Раньше я никогда этого не делала. Никогда. Даже мысль о том, чтобы опустить руку ниже живота, казалась чем-то запретным, грязным. Андрей всегда говорил, что женщина должна ждать мужчину, и я верила. Но в последние недели это запретное желание стало появляться всё чаще.

Что если попробовать?

— пронеслось в голове, и тут же стало страшно. Будто кто-то мог увидеть меня даже здесь, в тёмной комнате. Будто за такой мыслью следовало наказание. Я сжала ладони между коленями, стараясь заглушить это новое, опасное ощущение.

В груди поднималось что-то незнакомое: смесь стыда и любопытства. Я представила свои пальцы на коже, скольжение, жар. И от этого во рту пересохло, сердце забилось быстрее.

Но рука так и не сдвинулась. Я повернулась на бок, прижала колени к животу и уткнулась лицом в подушку. Пусть лучше мысли останутся мыслями. Маска снова вернулась на место, приглушив желание.

И всё же где-то внутри я знала: однажды эта маска треснет.

Глава 3. Голос изнутри

Утро встретило серым небом и ветром, который щекотал щёки ледяными пальцами. Я шла по привычному маршруту — от дома до офиса дорога занимала не больше пятнадцати минут. Снег под каблуками хрустел, люди спешили мимо, каждый со своими заботами. Никто никого не замечал — и это чувство растворённости в толпе было для меня привычным.

Сумка висела на плече, руки спрятаны в карманы пальто. Мысли текли лениво, половина из них о работе: очередные таблицы, цифры, отчёты. Всё то же самое, что вчера и будет завтра. Иногда я ловила себя на том, что сама становлюсь похожей на эти бесконечные цифры: ровной, безликой, пустой.

Толпа расступалась, и вдруг резкий удар выбил меня из этого течения. Чьё-то плечо больно задело моё, сумка соскользнула вниз, документы внутри качнулись. Я едва удержалась, чтобы не упасть.

— Смотри, куда прёшь, клуша! — буркнул мужчина, даже не обернувшись. Его шаги были широкими, быстрыми, будто он считал, что вся улица принадлежит только ему.

Первая реакция была привычной: сжаться, проглотить обиду, сделать вид, что ничего не произошло. Так я поступала всегда. Но в этот раз что-то внутри зацепилось, словно тонкая пружина сорвалась.

Я подняла глаза на его спину. Высокий, в тёмной куртке, широкие плечи. И вдруг почувствовала, как во мне закипает злость. Не маленькая искорка, а настоящий пожар, который рвался наружу.

Почему я должна молчать? Почему всегда я?

Сердце ударило о рёбра, дыхание перехватило. Я замерла на секунду, и сама удивилась, что ноги не двинулись дальше. Будто меня остановил не он, а собственное чувство — новое, дикое и незнакомое.

Толпа вокруг текла своим ходом, люди обходили нас, даже не замечая. А я стояла и смотрела ему в спину, ощущая, как в груди нарастает крик.

* * * * *

Улица гудела, машины спешили мимо, но в тот миг весь шум будто растворился. Я смотрела на его спину — широкую, уверенную, наглую, и вдруг что-то внутри сорвалось.

— Эй! — голос прозвучал неожиданно громко. — Ты совсем ослеп? Смотри, куда идёшь!

Мужчина остановился, резко обернулся. В глазах — раздражение, готовое перейти в агрессию.

— Чего орёшь, клуша? — бросил он мне второй раз, разворачиваясь и делая шаг ко мне.

Внутри всё сжалось, но отступать я не собиралась. Пальцы дрожали, сердце грохотало в ушах. Я сама не узнала собственный голос:

— Ты толкнул меня и ещё оскорбляешь? Извинись!

— С какой стати? — он усмехнулся, глядя сверху вниз. — Сама виновата, раз дороги не видишь.

Эта усмешка стала последней каплей. Я шагнула ближе и, не успев обдумать, ударила его по щеке. Глухой хлопок ладони о кожу прозвучал так, что даже прохожие обернулись.

Его голова дёрнулась в сторону, глаза расширились от неожиданности. Мужчина замер, потер щеку, смотрел на меня растерянно, будто не верил, что хрупкая женщина посмела это сделать.

— Ты… с ума сошла? — пробормотал он тише, чем раньше.

Я подняла подбородок выше, чувствуя, как внутри меня нарастает какая-то новая сила.

— В следующий раз будешь внимательнее. И научись говорить «извини». — Голос мой был резким, твёрдым, словно принадлежал другой.

Он стоял ещё секунду, потом отвёл глаза и попятился назад. Его плечи поникли, вся бравада растаяла, словно её и не было.

А у меня в этот миг внутри что-то взорвалось. Внизу живота разлилось горячее, будто искра упала в самое интимное. Я почувствовала, как трусики моментально стали влажными. Не от страха. От этого удара, от того, что он отступил.

Боже… что со мной?

Ноги чуть дрожали, дыхание сбивалось. Я ощущала себя одновременно живой и чужой. Никогда раньше тело не откликалось так на крик, на власть, на ощущение, что мужчина испугался меня.

— Иди уже, — бросила я, глядя прямо ему в глаза. — И запомни, не все женщины будут молчать, когда их задевают.

Он пробурчал что-то невнятное и, не глядя больше, поспешил прочь. В толпе он выглядел теперь маленьким, сжавшимся, и это зрелище странным образом согревало.

Я осталась на месте, сердце колотилось так, что казалось — его слышат все вокруг. Щёки горели, пальцы до сих пор помнили звон пощёчины. Но сильнее всего меня потрясло другое: липкая влажность внизу.

Я намокла. От удара. От крика. От его растерянности.

Эта мысль ошарашила, вызвала стыд и странное удовольствие одновременно. Никогда в жизни я не мастурбировала, даже не думала об этом всерьёз — слишком запретным казалось. А теперь стояла посреди улицы с мокрым бельём и знала: это произошло не от нежности, а от власти.

Толпа текла мимо, прохожие ничего не замечали. Но мне казалось, что каждый встречный взгляд способен выдать мою тайну.

Что со мной? Почему это завело меня больше, чем годы брака?

Я пошла дальше быстрым шагом, будто убегала от самой себя. Но внутри знала: назад дороги нет.

* * * * *

Я шла дальше быстрым шагом, будто спасаясь бегством. Толпа поглотила меня, снова превратила в безликую часть общего потока. Плечи ссутулились, взгляд опустился в мостовую. Внешне я снова была той самой — тихой, незаметной женщиной в сером пальто, с сумкой прижатой к боку, с шагами, едва слышными в городском шуме.

Но внутри всё дрожало. Сердце колотилось, как будто я только что пробежала марафон. Ладони вспоминали звонкий хлопок пощёчины — кожа до сих пор горела от этого звука, будто это был не его щёк, а моя собственная душа, которую вытащили наружу.

Я ударила мужчину. Настоящего, крупного, наглого. И он отступил. Испугался.

Мысль снова и снова прокручивалась в голове, и с каждым повтором по телу пробегала горячая волна. А вместе с ней напоминание — липкая влажность в трусиках. Каждое движение ног заставляло ткань прилипать к коже, и от этого внутри поднималось странное чувство: смесь стыда и возбуждения.

Как такое возможно?

Я никогда не знала, что могу намокнуть не от ласк, не от поцелуев, а от собственного голоса, от силы, от власти. Всю жизнь думала, что женщина должна ждать, пока мужчина разбудит её тело. А оказалось, что тело может откликнуться на мою злость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Щёки горели, в груди тесно. Хотелось зажать ладонями лицо и спрятаться от всех взглядов. Казалось, что каждый прохожий может увидеть мою тайну — что под строгим пальто и приличным видом прячется женщина, которая возбудилась от удара.

Я свернула в переулок, остановилась на секунду, прижала сумку к животу. Вздохнула, пытаясь успокоиться. Но мысли не отпускали. Перед глазами снова вставал тот миг: его испуганные глаза, поникшие плечи, моя ладонь, опустившаяся на щёку. И как в тот момент внутри разорвалось что-то запретное, выплеснувшись жаром вниз живота.

Неужели это тоже я?

Ведь всю жизнь я была другой — тихой, правильной, удобной. «Серая мышка», как иногда шептали за спиной. А сегодня изнутри прорвалось что-то иное. Голос, от которого мужчина отступил. Женщина, от которой испугались.

Стало страшно. Что будет, если это повторится? Что будет, если я сама захочу повторить? И почему от одной этой мысли сердце билось быстрее, а влагалище отзывалось новой тёплой волной?

Я шла дальше, всё больше напоминая внешне прежнюю себя: шаги мелкие, взгляд в пол, маска спокойствия на лице. Но нутро кипело, ломало привычный образ. Тихая жена — снаружи. А внутри рвалась наружу женщина, которой понравилось приказывать. Женщина, которая впервые почувствовала власть.

Я намокла, потому что он испугался меня.

Эта мысль была как пощёчина самой себе. И в то же время — сладкая, как запретный плод.

* * * * *

Сидела в офисе за столом, глядела в экран с таблицами, а мыслями всё ещё жила тем мгновением, когда моя ладонь врезалась в чужую щёку. Звон пощёчины будто эхом отражался в голове. Я снова и снова видела его лицо — растерянное, поникшее, лишённое уверенности. И вместе с этим возвращалось другое: внезапная влажность в трусиках, жар, от которого я едва не задохнулась на улице.

Цифры плыли перед глазами, буквы превращались в непонятные линии. Пальцы держали ручку, но рука предательски дрожала. Коллеги что-то обсуждали, смеялись неподалёку, а я сидела в полном отрыве от всего. Вокруг царила привычная рутинная жизнь, но во мне внутри билось новое, запретное.

Как такое возможно?

Я ведь никогда не получала удовольствия от секса с Андреем. Всегда выполняла долг, всегда ждала, пока он закончит, и ложилась рядом пустая, с открытыми глазами. А тут — одна пощёчина, один чужой испуганный взгляд — и тело отозвалось так, как никогда прежде.

Я незаметно сжала колени, и ткань белья натянулась на влажную кожу. От этого простого движения сердце ударило сильнее. Щёки вспыхнули, и я поспешно отвела взгляд от коллег, будто кто-то мог догадаться о моих мыслях.

Что, если вечером… попробовать?

Эта мысль пульсировала всё сильнее. Я никогда не мастурбировала. Даже сама мысль казалась грязной, недопустимой. Андрей всегда говорил: «Женщина должна ждать мужчину». Эти слова вросли во мне, как запрет. Но теперь внутри жила другая энергия, которая ломала эти правила.

Пальцы машинально скользнули по листу бумаги, и в воображении они были не на бумаге, а на коже. На бедре, чуть выше, ближе к самому центру. От этого воображаемого движения всё внутри сжалось, и ещё одна горячая волна наполнила бельё.

Я глубоко вдохнула, стараясь успокоиться, но дыхание сбивалось. В голове мелькали картины — как вечером я останусь одна в спальне, задерну шторы, лягу на кровать и впервые позволю руке опуститься туда, куда всегда было «нельзя».

Часы на стене тикали слишком медленно. Никогда ещё рабочий день не казался таким мучительно длинным. Я ждала его конца, как ждут избавления. Не ради отдыха, не ради ужина. Ради того, чтобы остаться наедине со своим телом.

Сегодня я попробую. Хоть один раз. Пусть будет грех. Пусть будет стыдно. Но я должна узнать, что там ждёт меня.

И от этой мысли трусики стали ещё влажнее.

Глава 4. Запретные образы

Андрей вернулся домой привычно молчаливый, с усталым лицом, и сразу прошёл в спальню, даже не задержавшись за ужином. Его рука почти машинально потянула меня за запястье — жест без нежности, без желания встретиться взглядом. Я подчинилась, словно по инерции, как делала это сотни раз до этого.

Он стянул с меня одежду так, будто разворачивал очередной пакет с документами: быстро, сухо, без намёка на игру. Вошёл сразу, тяжело выдохнув, и больше ни слова. Его движения были отрывистыми, строгими, словно это не близость, а спортивная разминка. Тело следовало за ним по привычке, но внутри оставалась гулкая пустота.

— Давай быстрее, завтра рано вставать, — пробормотал он, наваливаясь сильнее.

Фраза ударила сильнее толчков. Я прикусила губу, чтобы не выдохнуть в голос ту обиду, которая застряла в горле. Внутри закололо:

«Неужели и правда всё сводится к этому? Я просто пункт в его расписании?»

Его ладони не задерживались на коже, не искали отклика, не пытались согреть. Только сухой ритм — войти, выйти, снова и снова. Иногда меня переворачивал на живот, вставал сзади, толкал резче, будто так было удобнее. Ни слов, ни взгляда.

Он делал вид, что секс существует, а я делала вид, что мне всё равно. Но тело знало правду: оно не дрожало от желания, оно терпело. В голове крутилось:

«А ведь я ни разу за все эти годы не кончила с ним… И даже не пыталась. Зачем?»

Он ускорился, дыхание стало рваным. Я отвернулась к стене, чтобы не видеть его лица, и считала удары сердца. Ещё немного — и Андрей, громко выдохнув, обмяк. Его тело тяжело придавило меня на мгновение, а потом отвалилось в сторону.

Он подтянул одеяло, закрыл глаза и почти сразу уснул, будто поставил галочку напротив очередного выполненного дела.

А я осталась в темноте, с липкостью между бёдрами и жгучим холодом внутри. Лежала неподвижно, глядя в потолок, и чувствовала себя пустой куклой, у которой нет права требовать чего-то большего.

«Я есть, но будто меня нет. Я — форма. Оболочка».

Пришла усталость и странная тишина, от которой хотелось зажать уши ладонями.

* * * * *

Спальня потонула в темноте, а муж уже отвернулся к стене и тяжело задыхал во сне. Я осталась с ощущением липкой пустоты внутри. Всё, что только что произошло, больше походило на отметку в графике, чем на близость. Его «долг» был выполнен, и на этом всё.

Я тихо поднялась с кровати, натянула халат и босыми ногами прошла в ванную. Замкнутая комната встретила меня холодным светом и запахом влажной плитки. Я села на край ванны, прижала колени к груди и впервые позволила себе остановиться. Сердце всё ещё билось быстрее, чем должно было.

Когда пальцы скользнули по ткани трусиков, я замерла. Тепло и влажность встретили меня сразу же. Страх обдал холодом, но отдёрнуть руку уже не хватало сил. Впервые в жизни я ясно ощутила: тело хочет, жаждет, а душа сгорает от запретов.

Я осторожно коснулась себя через ткань, и по позвоночнику прошла дрожь. Потом снова убрала руку. Стыд сжёг лицо.

«Господи… я же нормальная женщина… я не должна…»

Но желание оказалось сильнее.

Я приспустила трусики, позволив прохладному воздуху коснуться бёдер, и пальцы дрожащие, неуверенные, нашли дорогу вниз. Складки встретили меня тёплой влагой, соки липли к коже, текли, будто тело давно ждало именно этого.

Я прижала подушечку пальца к клитору, еле заметно круговыми движениями, и тут же всхлипнула от неожиданного удовольствия. Спазм пробежал по животу, бедра сами раздвинулись шире. С каждым прикосновением я теряла страх, уступая порывам.

В голове снова вспыхнул образ — тот мужчина с улицы, которому я влепила пощёчину. Его лицо в тот миг: растерянное, побледневшее. Как он отступил, а его плечи опустились. Я словно снова видела, как он стоит передо мной, поникший, послушный.

Фантазия сделала шаг дальше. Я представила, что он опускается на колени. Я выше него. Его голова склонена вниз, и я держу его за волосы. Тонкие пряди между моими пальцами, а его взгляд — снизу вверх, полный покорности.

— Да… вот так, — прошептала сама себе, скользя быстрее, сильнее.

Рука ускорялась, пальцы уже не только теребили клитор, но и глубже ныряли в скользкую щель. Я входила в себя, извивалась, опираясь на край ванны, и уже не пыталась остановиться. Другой ладонью прижала грудь, почувствовала соски, твёрдые, болезненно набухшие.

Всё тело напряглось. Внутри нарастала волна, которую я не знала раньше. Я никогда не доходила до конца, всегда считала это чем-то грязным. Но теперь сопротивляться было невозможно. Я сжимала себя, тёрла быстрее, глубже, пока образы не смешались: мужчина на коленях, мои пальцы в его волосах, его покорность, моя власть.

— Господи… — выдох сорвался громко, и в тот же миг всё разорвалось.

Оргазм накрыл внезапно, яростно, будто током ударило каждую клетку. Бёдра дёрнулись, пальцы до боли вцепились в пульсирующую плоть, и из вагины хлынуло тепло — так много, что соки брызнули на кафельный пол, оставив влажные пятна. Я ахнула, прижала руку к губам, чтобы не закричать.

Тело выгнулось дугой, ноги дрожали, дыхание сбилось. Я кончила так бурно, что сама испугалась. Никогда в жизни я не знала ничего подобного.

Минуты спустя я сидела, тяжело дыша, с мокрой ладонью и трусиками, липнущими к коже. Щёки горели, но внутри было чувство освобождения.

«Я… кончила? Я… никогда…»

Осознание обрушилось на меня: за все годы брака я впервые испытала настоящий оргазм.

Я уронила голову на руки и улыбнулась сквозь слёзы. Стыд и восторг переплелись в одно, но главное — впервые я почувствовала, что жива.

* * * * *

Я вымыла руки, смыла с лица следы волнения и вернулась в спальню. Андрей спал, как всегда, отвернувшись к стене. Его дыхание было громким, ровным, безмятежным. Ни один мускул не дрогнул, когда я тихо скользнула под одеяло.

Лежала рядом и чувствовала, как внутри меня пульсирует память о том, что только что произошло. Между бёдрами ещё тянулась теплая влага, клитор оставался чувствительным и будто просил новых прикосновений. Я сжала ноги, чтобы спрятать остатки дрожи, но возбуждение не отпускало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я посмотрела на мужа и вдруг поняла: он ни разу за все годы не подарил мне того, что я испытала в ванной. Его «близость» всегда была одинаковой — ритуальной, сухой, лишённой страсти. А ведь я только что узнала, что моё тело способно на большее. Гораздо большее.

Закрыла глаза и вспомнила: мужчина, вставший на колени в моей фантазии. Моя рука в его волосах. Его взгляд снизу вверх. От этого образа в груди снова разгорелся огонь. Но рядом лежал Андрей, который даже во сне казался отстранённым, чужим.

«Я есть. Но будто меня нет. Он никогда не узнает, что я открыла. Никогда не поймёт, что женщина рядом с ним впервые ожила без него…»

Я уткнулась лицом в подушку, чтобы не позволить слезам выйти. Они смешались бы с остатками счастья, и это было бы слишком. Ведь сейчас впервые за долгие годы я почувствовала: внутри живёт что-то моё, тайное, запретное, но настоящее.

Сон накрыл меня тяжёлым одеялом, и последняя мысль перед тем, как провалиться в темноту, была ясной и пугающей:

«Я больше никогда не буду прежней».

* * * * *

Сон пришёл неожиданно, накрыл мягкой пеленой. Сначала казалось, будто я иду по улице, как утром, но вокруг всё было иначе: воздух тяжелее, небо темнее, а люди, спешащие мимо, словно растворялись в тумане. И только один силуэт остался чётким.

Мужчина — высокий, уверенный. Не Андрей. Чужой. Но в его фигуре было что-то знакомое, словно видела его. И тут память подсказала: точно, он же по телевизору рекламировал чипсы — тот самый актёр из навязчивого ролика, который крутился весь прошлый месяц. Я даже смеялась тогда: «Вот уж лицо, которое каждый день лезет в дом без спроса». Он подошёл ближе, и колени мои предательски задрожали, когда он опустился передо мной на землю. Так легко, будто для него это естественно.

— Госпожа, — его голос прозвучал хрипло, низко, и меня будто обожгло.

Я смотрела сверху вниз, и это зрелище будоражило сильнее любого прикосновения. Мужчина стоял на коленях, а я — выше, важнее. Его глаза ловили мой взгляд, а руки безмолвно просили разрешения коснуться. Я подняла ладонь и провела по его волосам. Мягкие, послушные, они скользили между пальцев, а сердце билось так, будто хотело вырваться наружу.

«Это не я… Это не может быть я…»

— мелькало внутри, но тело жило по-другому. Горячее, липкое желание разливалось между бёдрами, трусики моментально намокли, и я почувствовала, как сонная влага тянется к коже.

Его лицо приблизилось к моим бёдрам, дыхание обжигало, и в следующую секунду он почти коснулся. Всего миллиметр отделял меня от запретного, от того, чего я никогда не знала. Я сжала его волосы, будто хотела подчинить, и дрожь разорвала меня изнутри.

Но в ту же секунду реальность хлестнула по щекам. Я резко распахнула глаза. Комната. Потолок. Тишина, нарушаемая только храпом мужа. Сон оборвался, но след остался.

Я пошевелилась — и ужаснулась. Простыня подо мной была влажной, как после пролившегося бокала. Трусики липли к телу, полностью пропитанные соками. Я сжала ноги, дыхание сбилось, щеки загорелись от стыда и шока.

«Это что… от сна? Неужели я… кончила во сне? Как девочка…»

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не вырвался всхлип. Андрей спал, даже не повернувшись. А я сидела на мокрой кровати, впервые в жизни поняв, что моё тело способно хотеть больше, чем когда-либо давал муж.

В груди поднялась тихая, дрожащая мысль:

«Я ненормальная? Или… я наконец живая?»

Глава 5. Растерянность

Выходной начался так же, как и десятки других: чайник шумел, в окно просачивался мягкий свет, а мой муж сидел за столом с раскрытой газетой. Листки шуршали в его руках размеренно и сухо, будто там было всё самое важное, а я — лишь часть интерьера. Я поставила перед Андреем чашку и тихо спросила:

— Чай не слишком крепкий?

— Нормально, — ответил он, даже не подняв глаз.

В этот миг мне стало ясно: разговор окончен раньше, чем успел начаться. Между нами снова нависла стена молчания, и я почувствовала себя чужой в собственном доме.

Я всё же решилась на вторую попытку.

— Может, после завтрака прогуляемся? Снег такой чистый, улицы красивые.

Взгляд мужа задержался на мне всего секунду, холодный и сосредоточенный.

— Посмотрим, — произнёс он, вернувшись к строкам новостей.

Это слово я знала наизусть: мягкая оболочка для твердого «нет». Улыбка застывала на губах, но внутри поднималась пустота. Даже горячий чай казался ледяным, потому что рядом не было тепла.

— Ты вчера поздно легла? — голос Андрея заставил меня вздрогнуть.

Я тут же вспомнила ночь: ванная в полумраке, собственная рука, скользящая вниз, и тело, трепещущее от запретного прикосновения. Вспомнился образ — мужчина на коленях, покорный, с глазами, полными ожидания. Щёки вспыхнули, дыхание сбилось, но я поспешила прикрыться фразой:

— Сон долго не приходил.

Муж кивнул равнодушно и снова углубился в газету, даже не заметив моего смущения.

Я попробовала удержать разговор.

— Может, вечером в кино? — спросила почти неслышно.

— Зачем? — Андрею даже не пришлось задумываться. — Дома отдохну. Фильмы можно и по телевизору посмотреть.

Я отвела взгляд, чтобы скрыть укол разочарования. Хотелось услышать простое «давай», но привычная сухость снова перечеркнула всё. Газета в его руках оказалась важнее, чем женщина напротив.

Мои глаза скользнули к его пальцам — сильным, ухоженным, уверенным. Когда-то эти руки прижимали меня к матрасу, но теперь всё превратилось в ритуал: короткие движения, тяжёлый вздох и сон спиной ко мне. После таких ночей я чувствовала только липкость и холод. Но вчера всё изменилось — там, в ванной, я открыла себе другую сторону. Пальцы дрожали, но подарили мне то, чего Андрей не давал годами. И теперь утро с ним казалось ещё холоднее, потому что тайна внутри жгла ярче любого солнца.

* * * * *

Я украдкой наблюдала за мужем. Его силуэт казался непробиваемым: широкие плечи, уверенные руки, твёрдая линия подбородка. Всё в нём говорило о власти, будто Андрей сидел не за кухонным столом, а в судейском кресле. Каждое движение было выверено, даже то, как он переворачивал страницу газеты. В такие минуты он напоминал каменную статую — холодную, непоколебимую, созданную для того, чтобы внушать уважение. Но воображение рисовало совсем иной кадр: та же фигура, только на коленях передо мной, с поникшими плечами и глазами, поднятыми снизу вверх. От этого образа по коже прошла горячая дрожь, словно я прикоснулась к запретному.

— Ты чего так уставилась? — голос мужа разрезал мои мысли, заставив вздрогнуть.

— Просто задумалась, — выдохнула я, пряча глаза в чашке.

— О чём таком важном? — он приподнял бровь, явно ожидая объяснений.

— Ничего серьёзного, — торопливо ответила я. — Так… мысли.

Андрей усмехнулся и снова вернулся к газете, будто я сказала что-то детское. Его равнодушие было ледяным, но ещё страшнее было то, что внутри меня продолжал жить другой образ. Я слушала шуршание страниц и видела мужчину, который склоняется передо мной, а не командует.

Я пыталась отвлечься, рассматривала его руки. Сильные пальцы с золотым кольцом на безымянном. Когда-то они ласкали меня, теперь держали только газету. И именно эти пальцы мне вдруг представились связанными за спиной. Сердце забилось быстрее, дыхание стало неровным. Я отвернулась к окну, чтобы спрятать румянец. Но мысли упорно возвращались, как назойливый шёпот: «А если бы он подчинился? А если бы я приказала?»

— Ты опять бледная, — заметил муж, делая глоток чая. — Может, всё-таки меньше работать начнёшь?

— Я справляюсь, — попыталась улыбнуться. — Работа мне нужна.

— Глупости, — отрезал он, глядя поверх газеты. — Женщина должна заботиться о доме, а не о бумажках.

Я сжала пальцы на коленях, боясь, что дрожь выдаст моё волнение. В голове вспыхнула картина: он произносит эти же слова, но стоит на коленях, а я смотрю сверху вниз. Контраст был таким ярким, что мне стало трудно дышать.

— Ты меня слышишь? — голос Андрея стал резче.

— Да, конечно, — поспешно кивнула я.

Он хмыкнул и снова вернулся к своим новостям. А я опустила взгляд, пряча растерянность. Внутри боролись два чувства: страх того, что фантазии становятся всё реальнее, и сладкая дрожь от мысли, что власть может принадлежать мне.

* * * * *

Андрей отложил газету и посмотрел прямо на меня. Его глаза сверкнули холодной уверенностью, и я уже знала: сейчас прозвучит очередная фраза, в которой не будет ни вопроса, ни просьбы — только приказ.

— Может, пора тебе бросить работу? — сказал он ровно, будто выносил решение в суде. — Я обеспечиваю семью, а ты тратишь время впустую.

Я растерянно моргнула. Обычно я сразу кивала, соглашалась, лишь бы не вызвать раздражения. Но сегодня слова застряли в горле, и вместо покорного «хорошо» вырвалось другое:

— Я не хочу бросать. Мне это важно.

— Важно? — он прищурился, словно услышал что-то нелепое. — Женщине не нужна работа. Твоё место — дом. Я же ясно сказал.

В груди всё сжалось, пальцы под столом дрожали, но голос сам собой стал твёрже.

— Хочу и работаю, — выдохнула я, глядя на него прямо. — Это моё решение.

Андрей откинулся на спинку стула, брови поднялись. Он будто не верил, что эти слова сорвались с моих губ.

— Повтори, — приказал он тоном, от которого я обычно съёживалась.

— Ты всё слышал, — сказала я и почувствовала, как кровь приливает к щекам. — Это моя жизнь, и я не собираюсь отказываться от неё только потому, что ты так решил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он резко поставил чашку, жидкость выплеснулась на скатерть.

— Почему ты позволяешь себе перечить мужчине? — голос сорвался на жёсткий.

— Потому что я тоже человек, Андрей! — слова вырвались сами, слишком громко, слишком смело. — Я имею право решать за себя.

Он подался вперёд, нависая надо мной, как всегда делал, когда хотел задавить. Но я впервые не отвела взгляд. Внутри всё дрожало, сердце колотилось так, что било по рёбрам, но вместе со страхом рождалось что-то другое — сладкая дрожь, похожая на опьяняющую власть.

— Ты сошла с ума, — прошипел он, сжимая кулаки на столе. — Раньше ты знала своё место.

— Может, пора перестать молчать, — прошептала я, но слова прозвучали отчётливо и твёрдо.

Муж замер, будто перед ним сидела уже не та женщина, с которой он прожил годы. В его взгляде мелькнуло раздражение, злость и что-то похожее на страх — секунду, но я успела это увидеть. А во мне в этот миг всё перевернулось: впервые за всё время брака я не проглотила обиду, а ответила. И это оказалось страшно… и удивительно сладко.

* * * * *

Слова, вырвавшиеся из моих уст минутой раньше, всё ещё звучали внутри громким эхом. Никогда в жизни я так не говорила с Андреем. В груди сжимался страх: что будет дальше, если он решит наказать? Ладони дрожали, щёки горели, и я поспешила проглотить собственную дерзость.

— Прости, — выдохнула я поспешно, опуская глаза. — Ты прав. Я не хотела перечить.

Эти слова вернули привычный порядок, будто стёрли произошедшее. Муж снова уткнулся в газету, и мир вокруг замер, как будто вспышки не было вовсе. Я снова стала той самой покорной женщиной, которая соглашается, кивает и молчит.

— Вот и хорошо, — произнёс он ровно, переворачивая страницу. — Иногда ты забываешь, где твоё место.

Я натянула мягкую улыбку, хотя внутри всё протестовало. Его голос снова звучал так уверенно, что хотелось сжаться в комок. Я смотрела на чашку перед собой, как будто там могла найти защиту от собственных мыслей. Но именно в этой тишине воображение начало рисовать картинку, от которой по коже пошёл ток. В голове вспыхнуло: а что, если мой муж не диктует правила, а стоит на коленях передо мной?

Образ возник слишком ясно. Андрей — тот самый уверенный, сильный, холодный — опустился бы на пол, касаясь коленями паркета. Спина прямая, но плечи слегка опущены, руки зафиксированы за спиной. Во рту чёрный кляп, глушащий голос, которым он так привык командовать. Его глаза поднимаются ко мне снизу, и в них нет привычного превосходства — только бессилие и злость, смешанная с покорностью. Я стою выше, смотрю сверху вниз, и впервые чувствую настоящую власть. От этой фантазии соски напряглись, дыхание стало рваным, а внизу живота зашевелился сладкий жар.

Я торопливо сделала глоток чая, чтобы скрыть дрожь, но он не помог. Жидкость показалась холодной, безвкусной. Муж напротив продолжал листать газету, не догадываясь, какие картины разворачиваются у меня в голове. Я сжала колени друг к другу, чувствуя, как между ними становится влажно. Хотелось прикусить губу, чтобы не выдать себя. Но внутри я уже знала: эта мысль не исчезнет. Она будет возвращаться снова и снова, пока однажды не станет реальностью.

— Что ты замолчала? — Андрей даже не оторвал взгляда от строки.

— Думаю о списке покупок, — вымолвила я тихо, маскируя дрожь.

Он кивнул, полностью погружённый в свои дела, и это дало мне пространство для нового витка воображения. Муж, на коленях у моих ног, с кляпом во рту, больше не казался абсурдным образом. Напротив, он будоражил тело сильнее любого прикосновения. Я сидела тихо, словно покорная жена, но внутри уже пульсировала новая женщина — та, что захотела держать мужчину внизу.

Глава 6. Первые игры

Рабочее утро тянулось долго. Цифры на экране расплывались, отчёты складывались в бесконечные колонки, и каждый вздох казался одинаковым. Я держала в руках ручку, механически выводя цифры в строках, когда рядом раздался осторожный голос:

— Элина… можно?

Я подняла глаза. Кирилл стоял с папкой, прижав её к груди, как школьник тетрадь. Щёки порозовели, волосы чуть растрепаны, и в этом была такая искренняя небрежность, что внутри у меня дрогнуло.

— Что такое? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Тут… я смотрел отчёт, и у меня кое-что не сходится. Может, вы… подскажете?

Он придвинулся ближе, поставил папку на мой стол. Его рука едва задела мою, и я почувствовала тепло его пальцев, хотя прикосновения почти не было. Сердце дрогнуло, и я поспешно убрала ладонь к клавиатуре.

— Смотри внимательнее, — сказала я, холоднее, чем хотела. — Там всё ясно.

Кирилл смутился, наклонился к таблице. Его дыхание коснулось моей щеки, и я поймала себя на том, что не могу сосредоточиться на цифрах. От него пахло кофе и чем-то свежим, словно от только что выстиранной рубашки. Этот запах сбивал, напоминал о том, что рядом — живой мужчина, а не просто коллега.

— Может, я неправильно формулу поставил… — пробормотал он, и пальцы нерешительно коснулись строки в таблице.

— Кирилл, — я нарочно произнесла твёрже, чем обычно. — Ты должен сам справляться. Это несложно.

Он отдёрнул руку, будто я обожгла его голосом. На лице отразилась растерянность, и в этот миг я ощутила странное чувство: лёгкое превосходство, как будто одним словом я поставила его на место.

В груди защекотало, словно внутри шевельнулась новая, опасная энергия. Я опустила глаза в бумаги, стараясь не встречаться с его взглядом.

— Извините, — тихо сказал он и шагнул назад. — Я… просто хотел, чтобы было правильно.

— Делай внимательнее, — выдохнула я, не поднимая головы.

Слова прозвучали слишком резко, но внутри всё дрожало. Почему-то в его покорной интонации я почувствовала укол возбуждения, как будто эта сцена имела совсем иной подтекст, чем рабочее задание.

В этот момент папка качнулась в его руках, несколько листов соскользнули и упали на пол. Кирилл поспешно наклонился, опускаясь на колени прямо перед моим столом. Его плечи склонились вниз, тёмные волосы упали на лоб, и голова оказалась на уровне моих коленей.

Я замерла. Время будто остановилось.

Его пальцы собирали рассыпавшиеся листы, а я смотрела на затылок, на линию шеи, и чувствовала, как по телу прокатывается волна жара. Внизу живота свело сладкой судорогой, колени сами сжались сильнее. Ещё мгновение — и мне показалось, что он коснётся щекой моей ноги.

Сердце забилось так громко, что я испугалась — не услышит ли он? Я опустила руки на край стола, сжала его, чтобы скрыть дрожь.

«Боже… что со мной? Это же всего лишь Кирилл. Он просто поднял бумаги…»

Но тело не верило в «просто». Оно уже жило другим образом: мужчина — на коленях, прямо у моих ног. И это зрелище оказалось пугающе сладким.

— Всё в порядке, — пробормотал он, поднимая собранные листы. Его голос прозвучал снизу, глухо, и от этого по коже побежали мурашки.

Я не ответила. Только кивнула, прикусывая губу, чтобы не выдать дрожь.

Кирилл поднялся, протянул папку, и я взяла её, стараясь не касаться его пальцев. В груди всё ещё стучало, колени предательски подрагивали.

— Простите, — повторил он неловко и поспешил выйти из моего кабинета и вернуться к своему столу.

Я осталась сидеть, уставившись в экран, где цифры превратились в бессмысленные линии. Внутри разгоралось то же самое странное ощущение — смесь стыда и возбуждения, от которой невозможно было избавиться.

Я сделала вид, что продолжаю работать, но мысли были далеко не в таблицах. Перед глазами снова и снова вставала сцена: Кирилл на коленях, его глаза снизу, мои колени рядом.

И в груди рождалось то самое чувство, которое я уже знала: сладкая дрожь власти.

* * * * *

Руки предательски дрожали, когда я закрыла папку и положила её на край стола. Кирилл уже сидел на своём месте, уткнувшись в монитор, но я чувствовала его присутствие каждой клеточкой кожи. Перед глазами всё ещё стояла картинка: он, склонившийся у моих коленей, покорно собирающий бумаги. Его дыхание снизу, тёмные волосы, едва не касающиеся моего бедра.

В груди поднималось что-то опасное, слишком горячее для офиса. Я чувствовала, как ткань юбки неприятно липнет к коже, а между бёдер становится влажно. Страх переплетался с желанием — я боялась, что кто-то заметит, что в глазах блестит что-то чужое.

Я резко поднялась, вышла из кабинета.

— В туалет, — бросила коллеге за соседним столом, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Пятки цокали по коридору, и каждый шаг отдавался внизу живота. Я толкнула дверь, зашла в пустую дамскую комнату и почти бегом проскользнула в кабинку. Замок щёлкнул, и я прислонилась спиной к двери, пытаясь отдышаться.

Сердце стучало так, что гул от него отдавался в ушах. Колени дрожали, пальцы сжимали край юбки, но ткань казалась слишком жёсткой, слишком мешающей. Я закрыла глаза и увидела снова: мужчина на коленях. Мой голос — холодный, строгий. Его взгляд снизу.

Внизу живота всё свело сладкой судорогой. Я зажала ладонь на губах, чтобы не вырвался стон, и другой рукой быстро задрала юбку вверх. Колготки шуршали, как хищный шёлк, и это только усилило дрожь.

Пальцы скользнули к трусикам — тонкая ткань оказалась уже влажной. Я провела по ней, и тело откликнулось так резко, что дыхание сбилось. «Господи… что я делаю…» — мелькнула мысль, но рука уже не слушалась.

Я отодвинула ткань в сторону, коснулась себя прямо. Влажность встретила горячим липким скольжением, и я тихо всхлипнула. Пальцы двигались неловко, дрожащие, но каждое касание отзывалось электрическим разрядом.

Я представила, что Кирилл так и остался у моих ног. Его голова склонена, глаза смотрят снизу вверх. Он готовый ждать приказа. И я — та, что решает. От этой фантазии жар ударил в лицо, соски затвердели под блузкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пальцы нашли клитор, круговые движения стали быстрее, и я прикусила губу, чтобы не застонать вслух. Бёдра сами раздвинулись шире, каблуки скользнули по плитке, оставив резкий звук. Я замерла, вслушиваясь — пусто, никого. Только моё дыхание, громкое, сбивчивое.

Я надавила сильнее, и тело выгнулось. Каждое движение пальцев вызывало новую волну, и я ловила себя на том, что уже не могу остановиться. Внутри разгоралось пламя, и оно было сладким, запретным, опасным.

— Ещё… — прошептала я сама себе, не узнавая собственного голоса.

Вторая рука нащупала грудь, сквозь ткань я сжала сосок, и от этого ударило жаром до кончиков пальцев. Всё тело было как тугая струна.

Я двигала пальцами всё быстрее, чувствуя, как влага стекает по коже, липнет к трусикам. Образ Кирилла становился всё отчётливее. Его растерянность, его покорность. И я — выше. Госпожа.

Волна накрыла резко, как удар током. Бёдра затряслись, я прижалась спиной к двери, едва не вскрикнув. Оргазм рванул изнутри, соки вырвались наружу, растекаясь по пальцам. Я сжала губы рукой, но всё равно сорвался хриплый стон.

Тело дрожало, как после бега. Волна не отпускала — снова и снова толкала в живот, заставляла пальцы двигаться ещё. Я задыхалась, колени подгибались, и только дверь за спиной удерживала.

Наконец дыхание начало выравниваться. Я смотрела на свои пальцы — блестящие от влажности, дрожащие. Стыд накатывал, но вместе с ним и странная гордость: я смогла. Я позволила себе.

Я опустила юбку, привела себя в порядок, умыла лицо в раковине. В зеркале смотрели горящие глаза и румяные щеки. Это была не тихая жена, которую привык видеть Андрей. В отражении была другая женщина — та, что только что узнала вкус своей власти.

* * * * *

Когда я вернулась из туалета, мир вокруг выглядел прежним: серые перегородки, шелест бумаг, гулкий стук клавиш. Но внутри всё было другим. Каждая клеточка тела помнила, что произошло за закрытой дверью — горячие пальцы, влажность, дрожь в коленях. Я будто несла в себе опасную тайну, от которой хотелось одновременно и прятаться, и кричать.

Кирилл сидел у своего стола, сутулясь над монитором. Он заметил меня краем глаза, но тут же отвёл взгляд, как будто боялся встретиться со мной слишком открыто. В его жесте было столько неловкости, что у меня по коже пробежала волна. Я знала: он видит во мне не просто коллегу. Я — старшая по должности, руководитель группы, а он всегда говорил мне только на «Вы». Даже в самых простых фразах эта дистанция звучала подчёркнуто. И именно сейчас эта формальность играла на моей стороне, превращаясь в инструмент.

— Элина, я… хотел уточнить по отчёту… — нерешительно произнёс он, поднимая на меня глаза.

Я медленно поставила чашку на стол, нарочно выдержав паузу.

— Справьтесь сами, Кирилл, — ответила сухо. — Там ничего сложного.

Он замолчал, слегка кивнул. Щёки его окрасились румянцем, губы дрогнули, словно он хотел что-то добавить, но не решился. Плечи опустились, спина стала сутулой. Я наблюдала за ним исподтишка и чувствовала, как внутри разгорается странное тепло. Мой голос, холодный и отстранённый, сработал на нём сильнее, чем любое прикосновение.

В глазах пульсировало другое: его лицо, растерянное, будто он не ожидал услышать от меня резкость. Я могла бы сказать мягче. Я могла бы улыбнуться, подсказать, объяснить. Но не захотела. Слишком сладким было чувство, что он теряется от одного моего слова.

— Если вдруг понадобится помощь, я… могу зайти позже, — снова подал голос Кирилл, словно боялся показаться навязчивым.

Я нарочно посмотрела на него с лёгким превосходством.

— Кирилл, не тратьте моё время по пустякам, — произнесла я твёрдо.

Он вздрогнул и кивнул. Эта мелкая растерянность разжигала во мне новый огонь. Я ощущала, как юбка неприятно липнет к коже — бельё всё ещё было влажным после туалета. Я скрестила ноги, прижала колени друг к другу, и тонкие колготки натянулись на чувствительную кожу, заставив тихо вздохнуть.

Я пошла к себе в кабинет, сделала вид, что работаю, но мысли бежали совсем в другом направлении. Я представляла, как подзываю его к столу. Он подходит, мнётся, поправляет очки. Его голос звучит с привычным «Вы», но я нарочно перебиваю, заставляя его замолчать. И он — растерянный, смущённый — ждёт, что я скажу дальше. Эта картина вызывала во мне дрожь, словно я держала в руках невидимые нити и могла дёргать их, заставляя его склоняться всё ниже.

Впервые я ощутила, что власть может заключаться не в крике, не в силе, а в простом слове, произнесённом правильным тоном. Кирилл терялся от одного моего холодного «нет». И это оказалось опьяняюще сладко.

Я прикусила губу и отвела взгляд, чтобы никто не заметил, как горят мои щеки. Но внутри знала: игра только началась.

* * * * *

Такси мягко катилось по вечернему городу, огни фонарей ритмично скользили по окну, превращая улицу в бесконечную ленту. Я смотрела на своё отражение в стекле — размытое, с усталыми глазами и губами, всё ещё слегка припухшими от прикусов. Казалось, что на меня смотрит чужая женщина, та, что в офисе играла холодом и наслаждалась чужой растерянностью.

Мысли не отпускали. Снова и снова вставал образ: Кирилл — на коленях у моего стола, его смущённый взгляд снизу, его тихое «Вы». А рядом — я, строгая, уверенная, ведущая игру. Эта картина пульсировала в висках, и я вдруг поймала себя на чудовищной мысли:

а если бы… переспать с ним?

Сердце ухнуло вниз. Горло перехватило, ладони сжались на коленях. Господи, что со мной? Я ведь никогда даже не допускала такого. Я — жена. У меня муж. У меня дом, порядок, кольцо на пальце, доверие. Андрей никогда не ревнует меня к коллегам, он уверен, что я верная, правильная, его тихая жена. И я сама всегда в это верила.

А теперь — вот так, внезапно — в голову лезет грязная фантазия. Представить Кирилла рядом, в постели… его губы, руки, его нерешительность, превращающаяся в покорность. Я почувствовала, как по телу пробежала дрожь, и тут же внутри всё оборвалось от ужаса.

Нет. Никогда. Я не изменю.

Я уставилась на свои пальцы, переплетённые на коленях. Кольцо блеснуло в свете фар проезжавшей машины, и этот блеск ударил прямо в сердце. Андрей доверяет мне. Он даже не задаёт вопросов, когда я задерживаюсь на работе. Он уверен: жена — надёжная, жена — верная.

Я могу ли предать это доверие?

Люблю ли я его? Вопрос вспыхнул внезапно и оказался таким тяжёлым, что дыхание сбилось. Я ведь столько лет говорила себе: люблю. Так должно быть. Но если бы это было правдой — разве я сейчас думала бы о другом мужчине? Разве тело отзывалось бы не на мужа, а на робкие жесты Кирилла?

Я прижала лоб к холодному стеклу и закрыла глаза. Любовь — это тепло, нежность, желание быть рядом. С Андреем я чувствую долг, привычку, порядок. Может, это и есть любовь? Или я просто боюсь признаться, что её нет?

Такси свернуло на мою улицу, и я сжала кулаки, заставляя себя дышать ровнее. Мысли о Кирилле — грязные, запретные, опасные. Они не должны стать чем-то большим. Я твёрдо решила:

я не изменю мужу

. Что бы ни было внутри, какие бы дрожи ни пробегали по телу, предательства не будет.

Я оплатила поездку и вышла в прохладный воздух. Снег мягко падал на плечи, успокаивая. Пока я шла к дому, повторяла про себя, как заклинание: «Я жена. Я верная. Я не предам». Но глубоко внутри, где слова теряют силу, жила другая правда — образ мужчины на коленях, который не собирался уходить из моей памяти.

Глава 7. Новый образ

— У тебя же скоро корпоратив, верно? — Оксана прислонилась к дверному косяку моего кабинета и скользнула взглядом по моему костюму. — Скажи, что да, и перестань прятаться за этими «бежево-серыми» доспехами.

— В субботу, — кивнула, не поднимая головы от таблиц. — Обычное мероприятие. Еда, тосты, отчёты о победах, которых никто не помнит.

— Обычное? — она усмехнулась, оттолкнулась от косяка и прошла внутрь, отмечая пальцем пуговицы на моей блузке. — Знаешь, что обыкновенно? Обыкновенно — это жить чужими правилами. А необыкновенно — выйти и сказать: «Вот она я».

— Оксана, — попыталась улыбнуться мягко, — мне нет нужды никому ничего доказывать.

— Конечно, — она опустилась на край стола, глянула на меня сверху вниз и протянула: — Тогда почему ты сейчас говоришь как человек, который очень хочет остаться невидимкой? Давай по-честному: ты устала от своей «правильности».

— Я… устала только от цифр, — пробормотала, чувствуя, как уши заливает жар.

— От цифр тоже. И от того, как на тебя смотрят. Точнее — не смотрят. — Она щёлкнула меня по колпачку ручки. — В субботу ты пойдёшь на корпоратив. Со мной — в магазин. Мы выберем платье, каблуки, помаду. И ты удивишься, как легко на мир смотреть сверху вниз… с десятисантиметровой высоты.

— Никаких десяти сантиметров, — попробовала пошутить, но голос подвёл. — Я на каблуках хожу как цапля.

— Отлично, — подмигнула. — Значит, научишься. Мышцы, между прочим, помнят всё. Даже то, чего не было.

— У меня есть платье, — попыталась спрятаться за привычное. — Чёрное, закрытое. Подходит под формат.

— Подходит под формат, — передразнила она и склонилась ближе. — А под тебя подходит? Под ту, которая последнее время смотрит в зеркало чуть дольше обычного и не может понять, почему дыхание меняется?

Сердце дрогнуло, будто её слова задели нерв. Я отвела взгляд к открытому документу, но цифры расползлись, уступив место отражению в стекле монитора — бледный овал лица, аккуратный пучок, «правильная» блузка. За этим стеклом не было жизни, только дисциплина.

— Не знаю, чего ты от меня хочешь, — выдохнула тише.

— Я хочу вернуть тебя тебе, — спокойно сказала Оксана, словно констатируя диагноз. — На пару часов. Не навсегда. Ты потом вернёшься к своим таблицам, к своим «правильно» и «так положено». Но прежде — давай хотя бы примерим, как это быть «иначе».

— Иначе — это опасно, — прозвучало честно. — Опасно и глупо.

— Опасно — жить не своей жизнью, — отрезала. — А глупо — думать, что мир рухнет от красной помады. Ну что, после работы едем?

— Я не готова, — попыталась ухватиться за последнюю ниточку. — Сегодня нет сил.

— Сил у тебя достаточно, — она легко сняла с моего стола степлер и поставила обратно, будто расставляла акценты. — Не готова — это страх. Он всегда говорит нежным голосом. Запомни: если внутри щемит — туда и нужно.

— Ты говоришь так, будто всё просто.

— Всё просто до тех пор, пока не начнёшь усложнять, — Оксана встала, одёрнула кожаную куртку и улыбнулась самым беззастенчивым способом, на который была способна. — Я жду у лифта ровно минуту. Если не выйдешь — всё равно позвоню такси и приеду к твоему дому с пакетами. Выбирай: добровольно или с доставкой.

Она ушла так стремительно, что запах её духов ещё висел в воздухе, когда я поймала себя на том, что пальцы перестали печатать. В груди медленно поднималась волна — не та, что зовёт к скандалу и не та, что уговаривает остаться на месте. Скорее дрожь ожидания перед чем-то непонятным, как перед прыжком с низкого трамплина: знаешь, что вынырнешь, но вода всё равно кажется бездонной.

Я закрыла документ, сохранив изменения, и посмотрела на часы. Минуты тянулись пружинкой. В коридоре шуршали куртки коллег, хлопали двери шкафчиков. Всё было как всегда, и только внутри что-то сдвинулось, как будто мебель в комнате поставили иначе.

— Ну? — Оксана стояла у лифта, опираясь плечом о стену, как будто стояла так всегда. — Я уже заказала такси. Не благодари.

— Ты невыносима, — сказала я, но уголки губ всё равно дрогнули.

— Зато результативна, — она потянула меня к дверям, нажимая кнопку. — Едем в «Линию». Там примерочные большие, свет — мягкий, и консультантки не прикидываются подружками.

— Мне не идёт красная помада, — отрезала привычно, как будто могла защититься этим фактом от всех перемен.

— Красная помада не обязана «идти». Она обязана «вести», — ухмыльнулась Оксана. — И если вдруг получится, ты впервые увидишь, как на тебя смотрят.

— Мне не для того, чтобы смотрели.

— Конечно, — согласилась легко. — Тебе для того, чтобы наконец-то увидеть саму себя.

Лифт поехал вниз, двери распахнулись, и мы вышли в вечерний холл. Зеркальные панели по бокам поймали наше отражение: Оксана — яркая, как неон, и я — сдержанная, будто вырезанная из офисного регламента. Я поймала на секунду свой взгляд и неожиданно не отвернулась. Что-то в нём было новым — совсем крошечным отблеском, тонкой линией света на воде.

— Не передумала? — Оксана поглядела на меня внимательно.

— Передумала, — честно сказала. — Но ноги уже идут.

— Ноги мудрее головы, — рассмеялась она. — Голове потом объясним, что всё было необходимо.

Мы вышли на улицу, вдохнули хрусткий воздух. Город втягивал в себя, как в тёплую раковину, где смешивались запах кофе и бензина, вечерних булочек из соседней пекарни и снега, который вот-вот должен был пойти. Машина подрулила к крыльцу, водитель одобрительно приподнял брови, увидев, с какой уверенностью Оксана распахнула дверь.

— Вперёд, Елена Премудрая, — подбодрила она. — Сказку будем переписывать на современный лад.

— Пожалуйста, без премудростей, — вздохнула, устраиваясь на заднем сиденье. — Они из меня делают каменную статую.

— Тогда сделаем из камня алмаз, — не отступила Оксана, на ходу диктуя водителю адрес. — И, кстати, никакой «Елены». Мы сегодня — Э-ли-на. По слогам. Чтобы каждая буква зазвучала.

Машина мягко двинулась, фонари потянулись вереницей, и мне вдруг стало легче. Будто город погладил по спине и сказал: «Ничего страшного, попробуй». Я смотрела на бегущие огни и думала о том, как странно устроено желание: оно не говорит криком, оно шепчет. «Чуть ярче. Чуть выше. Чуть смелее». И этого «чуть» иногда достаточно, чтобы жизнь треснула и стала другой формой — всё ещё твоей, но неожиданной на ощупь.

— Расскажи про корпоратив, — Оксана повернулась ко мне. — Где, кто, дресс-код, сколько времени на то, чтобы поразить всех безупречным появлением?

— Ресторан у набережной, — перечислила, с благодарностью цепляясь за фактуру. — Наши отделы плюс руководство. Дресс-код — «смарт», но все приходят как на выпускной: блёстки, пайетки, костюмы с слишком узкими брюками.

— Прекрасно, — довольно кивнула. — Значит, мы пойдём против блёсток. Минимум деталей, максимум линий. Чёрный — слишком очевидно. Хочется цвета.

— Я теряюсь в цветах, — призналась тихо. — Они будто требуют от меня того, чего я не обещала.

— Цвет не требует, он обещает, — парировала. — Например, глубокий зелёный — обещает тайну. Вишнёвый — обещает вкус. Графитовый — власть без крика. Посмотрим, как ты зазвучишь.

— Я не смогу пойти домой в этом, — предупредила, и голос неожиданно стал тверже. — Андрей… не любит яркого… не поймет.

— Значит, заедем ко мне, — пожала плечами. — Снимешь своё «невидимка-эдишн», наденешь «я здесь». Вернёшься потом такой, какой посчитаешь нужным. И да, — она посмотрела так, словно знала заранее мой следующий вопрос, — никакой революции. Мы просто примерим язык, на котором твоё тело давно хотело заговорить.

Машина свернула во двор торгового центра. Мраморные ступени блестели, как лёд, двери распахивались сами, принимая в себя поток людей. Я вдруг вспомнила, как в детстве боялась примерочных — казалось, что шторы не держат, что кто-то обязательно заглянет. Сейчас страх был другим — никакой занавески не хватит, чтобы спрятать то, что меняется изнутри.

— Готова? — Оксана уже стояла на тротуаре, распластав ладонь в сторону входа, как церемониймейстер.

— Нет, — сказала честно. — Но пойду.

— Люблю эту формулу, — она улыбнулась шире. — Она всегда работает.

Мы поднялись по ступеням, шум города остался снаружи, и меня обдало тёплым воздухом галереи. Вывески горели обещаниями, манекены замерли в позах, которые я никогда не позволяла себе. Оксана выхватила меня из толпы уверенным жестом и повела вдоль витрин, как проводник по новому континенту.

— Сюда, — сказала она, останавливаясь у магазина с простыми фасонами и спокойным светом. — Без лишнего пафоса. Пусть говорит линия, а не стразы.

Я вдохнула глубже, будто перед погружением. Сердце подпрыгнуло — не так, как от страха, и не так, как от бегства. Скорее как у человека, который впервые открывает дверцу комнаты, где всегда было заперто. Я положила ладонь на холодную ручку и толкнула стеклянную створку. Мы вошли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * * * *

Примерочная закрылась за нами мягким щелчком, и мир сжался до света сверху, большого зеркала во всю стену и скамьи, куда Оксана водрузила охапку вешалок. Платья шуршали, как чужие шёлковые тайны, каблуки тихо постукивали друг о друга, алые тюбики помады блестели в ладони подруги, будто маленькие сигнальные ракеты.

— Начнём с простого, — произнесла она деловым тоном и всучила мне платье с лаконичным силуэтом. — Длина чуть выше колена, вырез не кричит, но обещает. Надевай. Каблуки потом.

Ткань прохладно коснулась кожи, проскользнула по спине, застёжка взошла вверх лёгким щелчком. Пальцы нащупали талию - тонкая линия, к которой я давно не прислушивалась. Подол едва прикрыл колени, колготки заскользили, колени дрогнули. Я подняла глаза и увидела в зеркале женщину, которая дышала иначе. Плечи - чуть раскрыты, ключицы - как тонкие крылья под кожей. Внутри поднялась волна, похожая на первый вдох после долгого молчания.

— Волосы распусти, — Оксана одной фразой сняла с меня пучок. Прядь упала на щеку, щекотнула. — А теперь вот это, — она щёлкнула колпачком помады. — Не бойся цвета. Это не крик. Это акцент.

Тюбик шёл по губам осторожно, как кисть по новому полотну. Сначала контур, потом мягкая заливка. Иногда я видела женщин с красной помадой и думала: это про них, не про меня. Но когда отодвинула руку, зеркало отозвалось другим ртом - тёплым, сочным, уверенным. Сердце толкнулось в рёбра, будто хотело выйти ближе к поверхности.

— Смотри на себя, — Оксана отступила на шаг. — Не на меня, не на нормы. На себя.

Взгляд не слушался, бегал по мелочам: бёдра - чуть полнее в этом силуэте, талия - тоньше, чем казалось в офисных блузках, грудь - вдруг поставленная выше, плотной чашкой ткани. Кожа под тканью ощутила тепло света, соски отозвались едва заметной плотностью - память о том, что тело ещё живое. Ладонь сама нашла линию бедра, провела вниз и обратно. От этого движения в животе растаял крошечный ледяной комок, уступая место чему-то лениво-горячему.

— Каблуки, — подала Оксана в руки лодочки. — Встань и просто постой.

Пятка вошла, щиколотка напряглась, колено выпрямилось. Рост прибавил два чужих сантиметра, и угол обзора сдвинулся - мир опустился на пол-шажка ниже. Зеркало показало линию ноги от колена до носка - длинную, бодрую, будто эта нога привыкла выходить на сцену. Я сделала шаг - осторожный, потом второй - увереннее. Платье отозвалось раскачкой подола, бедро скользнуло за бедром, спина распрямилась.

— Ну? — спросила Оксана, хотя ответ уже читался в моих щеках.

— Страшно, — честно сказала и вдруг тихо рассмеялась. — И хорошо.

— Это то сочетание, которое указывает верное направление, — подмигнула подруга. — Давай ещё один вариант.

Следующее платье почти не отличалось по форме, но цвет - глубокий вишнёвый - лёг на кожу, как тёплая тень. Вырез стал смелее на полсантиметра, и этого хватило, чтобы воздух в примерочной сделался плотнее. Я повернулась боком - профиль раскрыл линию шеи, и от собственной шеи почему-то стало жарко. Каблук поймал опору, спина почувствовала вертикаль. В зеркале стояла не «правильная жена», не «бухгалтер», а женщина, которая знает, как входит в комнату и зачем.

— Ещё вот это, — Оксана протянула тонкий ремешок. — Ему тесно без тебя на талии.

Ремешок стал границей между «раньше» и «сейчас». Выдох вышел длиннее, чем вдох, ладони невольно легли на бока - как будто проверяли, принадлежит ли эта линия мне. Кровь подступила к коже, и я почувствовала, как лёгкая влага согревает внутреннюю сторону бедра - ни к чему непристойному это не вело, просто тело подало знак: оно включилось.

— Улыбнись себе, — сказала Оксана тихо.

Губы дрогнули, алый блеск поймал свет, зеркало ответило знакомой незнакомкой. Внутри поднялась странная смесь. Страх - вдруг из-за двери войдёт кто-то, кто знает меня по будням, увидит и не поверит. Восторг - наконец-то эта картинка совпала с тем голосом, что неделю шептал в темноте: ты можешь быть другой. В горле защекотало, глаза слегка увлажнились - слишком долго эта встреча откладывалась.

— Иди, пройдись, — Оксана жестом указала на крошечный подиум у зеркала. — Представь вход. Дверь, взгляд, тишина на полсекунды - и всё остальное уже не важно.

Сцена вспыхнула как слайд: дверь ресторана, шаг, второй, каблук стучит, подол едва касается коленей, взгляд поднят не смелостью, а спокойствием. Он будет там - мой муж, ровный, как всегда, и коллеги - с их пайетками и разговорами. Но в центре кадра уже не он и не они. В центре - чувство, что я управляю своим появлением. Под корнем языка отозвалась власть - не над кем-то, над собой.

— Берём это, — Оксана кивнула на вишнёвое и на простое чёрное изначально. — И помаду. И вот эти каблуки. Пакеты заберём у меня, договорились?

— Я не смогу прийти домой так, — слова выкатились с глухим стуком. — Он… не поймёт.

— Не обязан, — ответила просто. — Для начала достаточно, что поняла ты. В субботу заедешь ко мне, переоденешься, нанесёшь алый и выйдешь из моей квартиры так, как будто ты всегда так ходила. Вечером вернёшься и смоешь, если захочешь. Мне важно только одно - чтобы ты хотя бы раз увидела, как на тебя смотрит мир, когда ты смотришь на себя.

Мы оформили покупки как секретные документы: быстро, без лишних комментариев. Бумажные пакеты шуршали, как обещание. На выходе я поймала в витрине ещё одно отражение - уже в своём пальто, с нейтральной помадой, но глаза сияли, будто у них появилась лампочка изнутри.

— Поехали ко мне, — Оксана распахнула дверь на галерею. — Пакеты оставим у меня. Ты домой поедешь прежней. Пока.

— Пока, — повторила, и во рту это слово зазвучало, как отложенная кнопка. — Дома у меня лицо без помады.

— Конечно, — легко согласилась подруга. — Дома у тебя «маска». Но я уже видела лицо. И ты тоже.

Дорога к дому Оксаны заняла десять минут. В лифте она молчала - впервые за день, и это молчание было не пустотой, а поддержкой. На кухне её квартиры пакеты заняли место на табурете. Я достала помаду, глянула на неё в последний раз. Тюбик блеснул и лёг в пакет к платью.

— В субботу всё покажешь, — сказала Оксана мягко, отводя мой взгляд от зеркала в коридоре, где всё ещё стояла та - из примерочной. — Без крика. Без отчётов. Просто выйдешь - и всё.

Перед домом я остановилась у машины и достала из косметички салфетки. Алый растворился на белом, оставив пятно - живое и чуть жалко красивое. Блеск для губ вернул «правильную» бледность, волосы снова собрались в привычный пучок. Пальто спрятало линию талии, шарф приглушил ключицы. На обратном пути в стекле окна отразилась прежняя, и сердце, на миг сжавшись, тут же оттаяло: прежняя - тоже моя, просто сегодня она несла в себе другую.

Подъезд встретил привычным эхом шагов. Ключ повернулся в замке тихо, будто не хотел меня выдать. В прихожей пахло тем же одеколоном, на полке лежала та же аккуратно сложенная почта. Я сняла ботинки, подвесила пальто, поймала в зеркале взгляд - усталый, спокойный. И увидела тончайшую разницу: в глубине зрачков жила крошечная искорка, похожая на дыхание свечи.

Оксана не позвонила и не написала. Только вечерним сообщением пришло короткое: «Пакеты у меня. Дыши. В субботу». Я улыбнулась экрану и положила телефон на тумбу. В груди всё ещё вибрировал звук каблуков по полу примерочной, на губах - привкус смытого алого, под кожей - память ткани, которая легла как откровение. Страх и восторг разошлись по разным полкам, а между ними нашлось место для новых слов: могу быть другой и при этом остаться собой.

* * * * *

На кухне пахло тушёной индейкой и тёплым хлебом. Тарелки звенели тихо, словно боялись потревожить вечер. Андрей сел первым, положил планшет рядом с вилкой и, как обычно, включил новости без звука. Экран мерцал лицами ведущих, бегущей строкой и курсами валют — его привычный фон вместо разговора. Я наложила ужин, поставила чайник, почувствовала, как кольцо на пальце царапнуло кромку кастрюли, и почему-то задержала взгляд на этом блеске — как на напоминании.

— В субботу у нас корпоратив, — сказала спокойно, когда он сделал первый глоток.

— Ок, — не поднимая глаз от экрана. — Только не слишком поздно возвращайся.

Ложка стукнула о край тарелки чуть громче, чем хотелось. Самой себе отметила — классика. Никаких «где», «с кем», «во сколько начало». Лишь контроль длины моего отсутствия. Села напротив, поправила салфетку на коленях.

— Начало в семь, ресторан у набережной, — добавила, будто всю жизнь разговариваю с прибором, а не с живым человеком. — Руководство, отделы, стандартная программа.

— Угу, — супруга больше интересовала диаграмма на экране. Пальцем пролистнул вниз, бровь чуть дрогнула.

Помолчали. Вода в чайнике загудела, я встала, выключила, разлила по кружкам. Пар мягко ударил в лицо, и в этом тепле на миг захотелось спрятаться. Вернулась за стол.

— Домой сама доберусь, — бросила почти мимоходом.

— Такси вызови заранее, — Андрей на мгновение перевёл взгляд. — И не забудь зарядить телефон.

— Не забуду.

Он снова к экрану. Секунды растянулись, как жвачка. Внутри сжалось что-то маленькое — не обида, а такая чистая, прозрачная пустота, что в ней слышно собственное дыхание. И в этой пустоте неожиданно нашлось место для другого чувства — лёгкого, почти невесомого: свобода. Если он не вникает, не спрашивает, не интересуется — значит, пространство моих решений принадлежит мне.

— Дресс-код «смарт», — сказала чуть тише, как бы проверяя, дойдёт ли. — Думаю над платьем.

— Надень что-нибудь приличное, — ответил автоматически. — Без этих… экспериментов.

— Каких именно? — спросила слишком мягко, чтобы это звучало как вызов.

— Короткого, — не отрывая взгляда. — И чтобы плечи закрыты. Декольте не надо. Это же работа.

Ложка остановилась у моих губ и медленно опустилась обратно. Плечи сами выпрямились. В голове мелькнула картинка: примерочная, алые губы, вырез, который «не кричит, но обещает». В горле пересохло — не от страха, от странного удовольствия знать, что в субботу я выйду из квартиры Оксаны другой.

— Платье уже есть, — сказала нейтрально.

— Хорошо, — кивок. — Главное — не мёрзни. На набережной сквозняк.

— Я не замёрзну.

Он взял чашку, вдохнул чай, как берёт паузу в переговорной, и только потом поднял на меня глаза. Короткий, деловой взгляд — убедиться, что информация принята.

— Ты деньги на такси посчитай, — добавил. — Если что, переведу.

— Не нужно, — улыбнулась краешком губ. — У меня есть.

— Как скажешь.

Мы снова ели. Металлический звон вилки о тарелку считал удары времени. Где-то в соседней комнате загудела стиральная машина. В кухонное окно просачивался зимний вечер — синеватая тень по подоконнику, тусклый снег на ветках. Лицо его подсветил экран: знакомые резкие скулы, аккуратная щетина, сдержанность — мой дом в человеческом виде. И одновременно — стена.

— Во сколько вернёшься? — спросил спустя минуту, будто вспомнил о главном.

— Не знаю, — честно. — Зависит от программы.

— Ну… постарайся не слишком поздно. В воскресенье с утра съездим к маме.

Ирина Сергеевна торчала между нами даже в те вечера, когда её не было. Я кивнула. Внутри дрогнула тонкая нить раздражения — не к свекрови, к привычному маршруту «как надо». Тут же нить оборвалась: в субботу мой маршрут будет иным.

— Оксана будет? — спросила спокойно, хотя не планировала упоминать её вовсе.

— Вряд ли, — он пожал плечами. — Это же наш корпоратив, не её.

— Я к ней заеду перед началом, — позволила себе крошечную ложь в сторону правды. — Она обещала помочь с прической.

— Прическа? — взгляд на секунду задержался на моих аккуратно собранных волосах. — У тебя и так нормально. Без этих… салонных историй. Время только потеряешь.

— Мне хочется иначе, — слова сами легли ровно, как по лезвию.

Он не спорил. Просто кивнул, как кивают подчинённому: решение принято, ответственность на тебе. Планшет снова стал важнее.

— И не напивайся, — добавил спустя паузу, не отрывая пальца от экрана. — Неприлично.

— Я взрослая, — сказала без улыбки.

— Я знаю, — наконец мелькнула тень улыбки. — Поэтому и говорю.

— Ты заедешь или заберёшь позже? — спросила, хотя ответ был очевиден.

— Нет, — коротко. — В субботу тренировка поздняя. После — баня с ребятами. Я на связи, если что.

Если что. Эта формула всегда означала одно: «самостоятельно, но в рамках». Я кивнула. Чай остыл, ложечка в нём тихо постукивала по стенке — будто кто-то шёл по коридору, не решаясь войти.

— Ты не спросил, какое платье, — позволила себе слабую провокацию.

— Я доверяю твоему вкусу, — ответил бездумно. — Только чтобы… без красной помады.

Я посмотрела на его губы — ровная линия, почти всегда закрытая. Красная помада вспыхнула в памяти, как сигнал: глаза в примерочной, дыхание, которое вдруг стало глубже. На языке зазвенело слово «нет», но я проглотила его и сказала:

— Посмотрим.

— Посмотрим, — эхом повторил он, уже ушедший обратно в ленту новостей.

Мы доели молча. Я убрала посуду, вода в кране шептала, как уговаривает. Шум планшета остался за спиной. В какой-то момент я поймала себя на том, что двигаюсь легко — не как угодница, как хозяйка собственной комнаты. Ощущение, что меня не рассматривают, вдруг оказалось не только печальным, но и облегчающим: в субботу мне не придётся оправдываться за то, что понравлюсь самой себе.

— Тебе погладить рубашку на завтра? — спросила, уже протирая стол.

— Я сам, — не отрываясь. — Спасибо.

— Ок.

Собрала волосы в тугой пучок, как он любит порядок, вытерла руки полотенцем, вернулась к столу за телефоном. Андрей поднял голову, будто вспоминая что-то.

— Кстати, в воскресенье не забудь документы по ОСИ для мамы. Она просила взглянуть.

— Положу в сумку, — кивнула.

— Хорошо. — Он снова вниз глазами. — И… приятно провести время.

Фраза прозвучала как формальность на выходе из лифта. Но я ухватилась за неё, как за ленту, привязанную к двери: приятно провести время. Да, пожалуй, впервые за долгое.

Я остановилась в дверях кухни, оперлась ладонью о косяк, посмотрела на него — на мужчину, с которым делю дом, бюджет, фамилию. На того, кто не видит разницы между «я есть» и «меня нет» на расстоянии одного стола. Сердце сжалось коротко — острая, почти физическая складка боли. И тут же разжалось: никто ничего не заметил, значит, субботняя тайна остаётся моей.

— Я в душ, — сказала.

— Угу, — отозвался он.

В коридоре пахло чистыми полотенцами. Зеркало поймало моё лицо без краски — спокойное, чуть усталое. В глубине зрачков тлела искорка из примерочной. «Он ничего не заметил», — сказала себе и впервые за вечер улыбнулась не зеркалу, а отражению, которое принадлежит только мне.

* * * * *

Ночь легла ровно, муж дышал мерно, как всегда. В темноте всплывало зеркальное «я» из примерочной — алые губы, линия ключиц, каблук, добавляющий к росту невидимую власть. От одного воспоминания простыня стала горячее, под кожей побежал тихий ток, будто кто-то незаметно подкрутил регулятор внутри.

Ладонь легла на живот, проверяя принадлежность этой новой женщине. Узел пояса шёлкового халата напомнил границу между «вчера» и «завтра», и изнутри поднялась чистая искра: могу быть другой. Не приказ и не вызов — простое знание, от которого грудь тяжелеет, дыхание становится глубже, а мысли — тише и яснее.

Рядом мужчина перевернулся, не задав ни единого вопроса. Пустота его невнимания неожиданно дала воздух: тайна не замечена — значит, она моя. Формула сложилась сама: не изменю, но изменюсь. Это прозвучало как верность себе, а не предательство брака, и где-то под сердцем разлилось тёплое согласие, будто лампа загорелась изнутри.

Пальцы очертили ключицы — там, где вырез «обещает, а не кричит». Воспоминание о красной помаде жгло язык сладковатым привкусом, как тайная ягода. Стоило представить щелчок молнии на спине платья — и тело отвечало едва заметной волной, не требуя продолжения, довольствуясь мыслью: в субботу этот образ выйдет в свет.

Под подушкой нашлась резинка для волос — маленький якорь порядка. Вернула её на место и поняла: ритуалы можно не ломать, если внутри уже повернулась шестерёнка. План прост и безупречен: заехать к Оксане, достать вишнёвое, провести линию помады, сделать шаг на каблуке и не отдавать никому право на объяснения. Ни отчётов, ни оправданий — только присутствие.

Дом пах привычным порошком и тёплыми полотенцами, тишина была густой, как молоко на ночь. Но в этой тишине у меня появился ключ — в пакете у подруги, в тюбике помады, в праве выбирать угол головы и тон голоса. С этой тихой собственностью на себя тревога осела, как пыль на полке, и сердце забилось ровно, без рывков.

Ладонь скользнула под щёку, простыня остыла, и сон подошёл мягкой волной. Темнота приняла новую меня без сопротивления — как будто всё это время только и делала, что ждала момент, когда я позволю себе быть видимой для самой себя. В груди осталось одно короткое обещание: сохраню тайну и выполню её — не разрушая, а строя заново.

Глава 8. Корпоратив

Из дома вышла почти незаметной — длинное пальто, светлый свитер под горло, волосы в хвост. Андрей лишь кивнул из-за стола, пробормотал «не задерживайся» и снова утонул в новости. В прихожей пахло его парфюмом и слишком правильной жизнью. Дверь закрылась мягко, оставив внутри лёгкий укол обиды.

Такси скользило по улицам, огни расплывались, а в груди нарастало странное чувство свободы. С каждой минутой становилось легче дышать, словно под одеждой просыпалось что-то давно забытое. Холодный воздух за окном щекотал кожу, напоминая, что вечер будет другим.

У Оксаны — другой мир: свет, музыка, хаос помад и кисточек. Пальто и свитер соскользнули, в руки легло платье глубокого вишнёвого цвета. Ткань прильнула к коже, вырез добавил смелости, и воздух стал плотнее. Каблуки подняли спину, а в зеркале отражалась женщина, которой раньше не было.

Оксана протянула тонкий ремешок, и он стал чертой между «раньше» и «сейчас». Помада подчеркнула губы, взгляд утяжелился. Каблуки перестали быть испытанием — скорее инструментом, с которым можно командовать пространством. Внутри разлилась лёгкость с оттенком предвкушения.

В ресторане пахло цитрусом и специями. Стеклянная дверь вернула отражение — собранное, уверенное, с тенью улыбки. Первые взгляды зацепились за ключицы и бедро, и в этом было электричество. Оно поднималось по коже, будто кто-то коснулся поясницы, чтобы провести вперёд.

Коллеги удивлённо присвистывали, кто-то бросал комплименты. Шаги становились мягче, движения — пружинистее. Каждый жест — поправить волосы, взять бокал — становился маленьким заявлением. В груди рождалось новое чувство власти, тёплое и тяжёлое, как право.

Когда ведущий позвал всех к сцене, звук каблуков прозвучал, как команда. Взгляды задерживались на линии шеи и спины, а зал словно дышал в такт моему пульсу. Сегодня — не про отчёты и не про «будь тише». Сегодня — про вход и про то, как моё желание впервые берёт сцену.

* * * * *

Смех, бокалы, звон тостов — всё переплеталось в одном шумном потоке. Я держала в руке тонкий бокал с вином, стараясь делать глотки медленно, чтобы не потерять равновесие. Платье сидело идеально, каблуки уже перестали казаться врагами, и в какой-то момент я поймала себя на том, что двигаюсь в толпе с лёгкостью. Мир смотрел на меня иначе, чем обычно, и это ощущение согревало больше, чем вино.

— Элина? — голос рядом прозвучал так уверенно, что я обернулась ещё до того, как поняла, кто говорит.

Передо мной стоял высокий мужчина с тёмными глазами, лёгкой щетиной и дерзкой улыбкой. Джинсы, кожаная куртка поверх рубашки — слишком свободно для корпоративного дресс-кода, но ему это шло. Он держал камеру в руках, ремень перекинут через плечо.

— Мы не знакомы. — спросил он, оценивающе скользнув взглядом по моему платью. — Хотя с таким появлением сложно остаться незамеченной.

Я слегка улыбнулась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Вы, наверное, фотограф?

— Максим, — он протянул руку, будто не просто представлялся, а устанавливал контакт. — Соседний отдел. Не фотограф. Просто попросили сделать репортаж, но, честно говоря, куда интереснее знакомиться.

Его ладонь была тёплой, чуть грубее, чем я ожидала. Он задержал руку дольше, чем принято, и во взгляде было что-то слишком прямое, слишком близкое.

— Ты бухгалтер, верно? — он произнёс «ты» с лёгкой усмешкой, словно проверял, как я отреагирую. — Никогда бы не подумал. Обычно бухгалтеры прячутся за цифрами, а не за вишнёвым платьем.

Его уверенность могла бы смутить меня ещё неделю назад. Но сейчас я почувствовала, как в груди рождается искра. Я чуть приподняла подбородок, отпустила его руку и произнесла ровно, почти холодно:

— Принеси бокалы. Я не хочу оставаться без вина.

Он замер на секунду, а потом усмехнулся.

— Приказывать любишь?

— Иногда, — ответила я, делая вид, что рассматриваю зал. — Посмотрим, насколько ты послушный.

Он действительно ушёл к бару. Моя ладонь чуть дрожала от того, что я только что сделала. Это была не просьба — приказ. И он подчинился. Когда Максим вернулся с двумя бокалами, поставил один передо мной, я посмотрела прямо в его глаза.

— Спасибо. Теперь подвинься, — произнесла я тише, почти интимно, и он сделал шаг в сторону, освобождая пространство.

Его улыбка изменилась — стала мягче, но взгляд обострился. В нём появилась искра, будто он впервые встретил женщину, которая не просто флиртует, а играет на равных.

— Опасная ты, Элина, — сказал он, чуть склонив голову. — Обычно все ждут, что я буду задавать ритм.

— Сегодня задаю я, — прошептала я, делая глоток вина.

Между нами повисла короткая пауза. Музыка гремела, вокруг кто-то смеялся, но в этот момент всё казалось глуше. Его глаза ловили мои, и в груди пульсировала опасная мысль: я могу управлять им. Этой дерзкой улыбкой, его движениями, даже тем, как он держит камеру.

Я слегка наклонилась к нему и сказала ровно:

— Сделай фото. Но так, как я скажу.

Он поднял камеру, и вспышка на миг ослепила меня. Я приподняла подбородок, положила ладонь на талию и ощутила, как внутри поднимается странная дрожь — от того, что мужчина напротив слушается моего голоса.

В этот миг я точно знала: игра только начинается.

* * * * *

Вино оказалось сладким, с лёгкой горечью в послевкусии. Бокалы звенели, словно крошечные колокольчики, и каждый тост всё сильнее ударял в голову. Музыка была уже не шумом, а мягкой волной, которая подталкивала к разговору. Максим стоял рядом, чуть ближе, чем позволял этикет. Камера висела у него на груди, ремень косо пересекал плечо, а в глазах был тот самый блеск, который я уже чувствовала на себе.

— Ну и зачем ты прячешься в бухгалтерии? — спросил он, когда мы отошли к стойке с закусками. — С твоим взглядом там тесно.

— А где, по-твоему, мне место? — я усмехнулась, играя вилкой с кусочком сыра.

— На сцене. Или хотя бы в центре зала, чтобы все видели. — Он наклонился ближе, дыхание коснулось моего уха. — У тебя походка женщины, которая должна командовать, а не подчиняться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я едва не поперхнулась вином. Слова ударили точно в ту точку, которую я сама боялась признать. Я сделала вид, что меня это не задело, и ответила с холодной улыбкой:

— Ты слишком много говоришь. Лучше налей ещё.

Он послушался. Бутылка щёлкнула, и бордовый поток заструился в бокалы. Я смотрела, как он делает это для меня, и внутри что-то сладко сжималось. Каждый раз, когда он исполнял мои мелкие просьбы, во мне нарастало странное возбуждение.

— Ты серьёзно думаешь, что сможешь мной командовать? — он прищурился, протягивая бокал.

— Уже смогла, — ответила я и, заметив его лёгкий смех, добавила: — И тебе это нравится.

Он рассмеялся громче, но в смехе было не только веселье, а ещё и азарт. Между нами возникла игра, и я чувствовала, как она будоражит. С каждым глотком вина внутри становилось теплее, бёдра предательски дрожали. Ткань трусиков липла к коже — я уже знала этот признак: возбуждение поднималось всё выше.

— Элина, — его голос стал ниже, серьёзнее, — ты понимаешь, что я не люблю проигрывать?

Я медленно провела пальцем по краю бокала. — Тогда тебе стоит научиться принимать поражения красиво.

Мы замолчали на секунду. Музыка гремела, люди смеялись и аплодировали, а я смотрела на него и чувствовала, как внутри нарастает желание. Я могла бы позволить этому мужчине больше — он был достаточно уверенным, чтобы забрать меня хоть сейчас в укромный угол. И я знала: он сделает это с удовольствием.

— Поехали ко мне после? — он сказал это просто, будто речь шла о том, чтобы продолжить разговор за ужином.

Сердце ухнуло вниз. Губы пересохли, и я машинально облизнула их. Трусики стали ещё влажнее, и мысль о том, как он держал бы меня, прижимая к стене, пронзила всё тело.

— Нет, — выдохнула я, отвернувшись. — У меня муж.

— Муж? — он усмехнулся, но не злобно, а скорее с лёгким интересом. — И что? Муж — не повод всю жизнь ходить с потухшими глазами.

— Я верная жена, — сказала я слишком быстро, как будто пыталась убедить не его, а себя.

— Верная? — он сделал шаг ближе, почти касаясь плечом. — Или просто привыкшая молчать?

Я замерла. От его слов по коже пробежала горячая дрожь. Он смотрел прямо, и я понимала: если ещё миг буду рядом, могу сорваться. Но в голове зазвучал другой голос — тот, что жил там много лет: «Жена не имеет права. Жена должна хранить порядок. Жена должна быть правильной».

— Хватит, Максим, — я сказала твёрже, чем ожидала. — Я не из тех, кто соглашается на первое приглашение.

— Это не приглашение, — он улыбнулся медленно. — Это констатация факта: тебе со мной будет иначе.

Сердце колотилось, колени подкашивались. Внизу живота тянуло так, что хотелось сжать бёдра вместе. Но я отступила на шаг, стараясь вернуть дыхание.

— Ты слишком уверен в себе.

— И ты слишком боишься себя, — ответил он, не сводя глаз.

Я сделала большой глоток вина, почти до дна. Алкоголь обжёг горло, смешался с жаром внизу, и мир закружился сильнее. Но вместе с этим пришло и странное облегчение: я удержалась. Я сказала «нет». Пусть внутри всё горит, пусть трусики промокли, но граница ещё стоит.

Я отвернулась, сделала вид, что ищу кого-то глазами, лишь бы скрыть дрожь в руках. Но мысли всё равно возвращались к нему: его смех, его уверенность, его готовность подчиняться и одновременно давить.

И где-то глубоко внутри я знала: это «нет» может оказаться только отсрочкой.

* * * * *

Я отошла от Максима, спряталась в полумраке зала, будто надеясь, что шум и огни развеют моё смятение. Но в голове всё ещё звучал его низкий голос, и каждое слово отзывалось влажным жаром внизу живота. Я пыталась отдышаться, пригубила вино, но сладкий вкус только сильнее распалил кровь. Ткань трусиков неприятно липла к коже, будто напоминая: тело давно сделало выбор, даже если разум твердил обратное.

Я скользнула взглядом по толпе — и увидела Кирилла. Он стоял у бара, с бокалом в руке, щеки пылали от алкоголя, а движения были неловкими, слишком открытыми. Его улыбка была детской, почти беспомощной, и от этого он казался ещё более податливым. Очки всё время сползали, он нервно их поправлял, словно боялся показать себя смешным.

И тут меня пронзила мысль. Никогда за все годы брака я не знала, что такое язык мужчины между моих бёдер. Андрей всегда был категоричен: «Это грязно. Неприлично. Забудь». Он словно вырвал у меня право на это удовольствие, и я молчала, потому что так «правильно». Но сейчас, глядя на смущённого Кирилла, я ощутила такую ярость и одновременно сладкое предвкушение. Почему бы не взять то, что мне было запрещено?

Сцена вспыхнула в воображении мгновенно: я веду его куда-то в подсобку или тёмный угол. Он покрасневший, смятенный, но готовый угождать. Я шепчу: «Встань на колени». И он подчиняется. Его дыхание горячее, мои бёдра дрожат, трусики скользят вниз… язык касается меня впервые, и мир переворачивается.

Я едва не застонала вслух. Пришлось сделать большой глоток вина, чтобы скрыть дрожь губ. Кирилл как раз заметил мой взгляд и, встретив его, тут же смутился, отвёл глаза. Эта покорность ударила в меня сильнее музыки, сильнее алкоголя. Сердце пропустило удар, а потом забилось чаще, будто подгоняя к действию.

Я медленно пошла к нему, позволяя каблукам звучать громче, чем нужно. Он заметил меня и распрямился, будто хотел придать себе значимости.

— Э… Элина… вы… прекрасно выглядите, — пробормотал он, поправляя очки.

Я наклонила голову, едва заметно улыбнувшись.

— Спасибо, Кирилл. Кажется, ты уже неплохо выпил?

— Ну… немного, — он смутился, пальцы сжали бокал. — Просто… атмосфера такая.

— Атмосфера, — повторила я тихо, делая шаг ближе. Наши плечи почти коснулись, и я почувствовала лёгкий запах алкоголя, перемешанный с его одеколоном. — Иногда она толкает людей на то, чего они никогда бы не сделали трезвыми.

Он замер, не понимая, но в его глазах промелькнуло любопытство, смешанное со страхом. Я видела, как он дрожит изнутри, и это только сильнее распаляло.

— Вы о чём? — спросил он неловко.

Я улыбнулась краем губ, почти шёпотом:

— О том, что иногда нужно решиться и попробовать запретное.

Он замер, не зная, что ответить. А я вдруг поняла: у меня есть власть. Реальная, ощутимая. Стоит захотеть — и он будет готов. Стоит приказать — и он подчинится. И внутри меня что-то торжествующе расправило крылья.

Я наклонилась чуть ближе, чтобы он услышал только меня.

— Мы ещё поговорим.

Я оставила его растерянным у стойки. Музыка била сильнее, голоса сливались в гул, но всё это стало лишь фоном. Внутри звучала одна мысль: сегодня я возьму то, что мне не дали годами. Сегодня я попробую то, чего так жаждала.

И от этого предвкушения шаги мои стали твёрже, а дыхание глубже.

Глава 9. Первое искушение

Праздник входил в ту стадию, когда тосты сливались в один, а музыка качала без пауз. Воздух был густой, сладкий — шампанское, духи, дерево. Внизу тянуло жаром, ткань липла к коже, и это напоминало о том, чего не хватало. Взгляд нашёл его у стойки: очки, раскрасневшиеся скулы, плечи, будто держат осанку вместо смелости. Бокал в руке дрожал, движения — чужие, как на первом танце. Захотелось проверить, как он сломается.

Коридор к кухне встретил прохладой и запахом специй. В конце — полузакрытая дверь, кладовка для тайн. Каблуки отстучали ритм, и зверёк внутри проснулся. Я повернула голову — он поймал мой взгляд. Неловкая улыбка, судорожное движение руки к очкам. Кивок — идти за мной.

Официанты мелькали мимо, не замечая. Остановилась у двери, пальцы скользнули по вишнёной ткани на бедре. Тепло от ткани будто подталкивало к действию. Он замер в шаге от меня, взгляд метался между ключицами и талией. Щёки горели, дыхание стало слышно. Кровь пошла быстрее.

— Поставь бокал, — произнеслось ровно, без просьбы.

Он послушался. Тонкое стекло звякнуло о подоконник, оставив кружок влаги.

— Сюда, — указала на тёмный проём. — Закрой за нами.

Щелчок защёлки вышел чуть громче, чем хотелось, и от этого звук стало азартным, как подброшенная монетка, которая вот-вот ляжет орлом. Внутри — узко, холодный кафель под ногами, на стене — крючки с фартуками, на полке — коробки с перчатками, бутылки с надписью «дезинфекция», рулон бумажных полотенец. Вытяжка где-то за стеной гудела равномерно, создавая фон, за которым можно прятать любой вздох. Сквозь щель внизу двери просачивалась золотая пыль света, а здесь тень ложилась плотной шалью на ключицы — самое время дышать тише, чем думаешь.

Он стоял рядом, не зная, куда деть руки. Плечи поднялись на полсантиметра, взгляд метнулся к полу, потом снова ко мне. Смущение источало свой особый запах — смесь алкогольного тепла и чего-то молочного, как у растаявшего пломбира. Эта неловкость заводила сильнее любого наглого флирта, потому что под ней — готовность слушаться. Подушечки пальцев сами нашли его запястье, касание вышло лёгким, будто проверяю пульс. Ритм бился часто, почти в унисон с моим.

— Смотри на меня, — сказала негромко.

Глаза поднялись и зацепились, как крючок за тонкую ткань чулка.

— Если скажу «стоп», остановишься?

— Д-да, — сорвалось хрипло; видно было, как пересохшее горло проглатывает воздух.

— Если скажу «уйди» — уйдёшь.

Кивок вышел резким, нервным, но без колебаний.

— Хорошо, — выдох стал ниже. — Тогда будешь делать ровно то, что скажу, и только потому, что сам этого хочешь. Понял?

Секунда тишины растянулась, как тонкая резинка — ещё миг, и лопнет. Влажность между бёдер стала отчётливой, вязкой; ткань прилипала к коже, будто просила смелости. Провела ладонью по стене, чувствуя холод кафеля, и этот холод помог выровнять дыхание. Каблук обозначил полшага вперёд, бедро едва коснулось его бедра — этого хватило, чтобы он втянул воздух и снова поправил очки. Тепло от его тела поднималось, как от чашки, и хотелось обжечься специально.

— Положи руки на спину, — прозвучало мягко, но тон не оставлял выбора.

Он послушно сцепил пальцы в замок, прижав к пояснице.

— Молодец. Стоишь так, пока не разрешу.

Наблюдать, как каждое короткое указание превращается в действие, оказалось почти физическим наслаждением. Власть распространялась не криком — точными штрихами, как подводка по веку. Миллиметр за миллиметром пространство утрачивало чужую принадлежность, становясь моей территорией. Запах лимонного моющего смешался с собственным ароматом кожи, и это странное сочетание будило добычницу, которая долго жила на воде и хлебе «правильности».

— Хочешь меня? — спросила тише, чем шепчут секреты.

— Да, — ответ прозвучал без запинки, неожиданно уверенно.

— Скажи это так, чтобы я поверила.

Он сглотнул, глядя прямо, и голос стал ниже:

— Хочу тебя. Очень.

Слова легли на кожу горячим следом — почти как поцелуй, только честнее. Внутри поднялась волна, от которой голени стали тяжелее, а спина — прямее. Ремешок на талии вдруг показался тонкой удавкой, но приятной — такой, которую затягивают добровольно. Пальцы нашли его воротник, поправили ткань; жест вышел собственническим, как будто давно знаю, где ему место — на шаг ближе, на полтона ниже, на полудыхания тише.

— Тогда слушайся, — подвела черту, чувствуя, как во взгляде появляется сталь. — Здесь всё — по моим правилам. Любой момент могу передумать. Любой момент ты выходишь и возвращаешься в зал. Понимаешь?

— Понимаю, — кивок стал спокойнее. — Хочу так, как ты скажешь.

Гул вытяжки на секунду стал громче, будто признаёт новый порядок. Где-то совсем рядом прошаркали подошвы — кто-то пробежал по коридору с подносом, и живой мир остался за дверью, как в аквариуме за стеклом. Здесь же воздух уплотнился, как кисель; даже шёпот приобретал вес. Внутренний зверёк разлёгся на мягком боку, показал зубы и довольно зевнул. Тепло поднималось от коленей к животу, поднималось ещё выше — к горлу, где жил голос, который наконец-то звучал правильно.

— Молодец, — позволила себе короткую похвалу, как подачу сигнала собаке-ищейке, и это сравнение неожиданно зажгло изнутри. — Сейчас не торопимся. Сначала дышим вместе.

Мы выровняли вдох, потом выдох; его грудь колыхалась в том же ритме, что и моя.

— Смотри мне в глаза, — повторила тихо. — И не отворачивайся, пока не разрешу.

Тепло под вишнёвой тканью стало терпким; губы сами приоткрылись, язык коснулся кромки зубов. Движение головы на долю градуса — и тень легла на ключицы плотнее. Щёки обожгло, но не стыдом — властью. С того места, где тянуло влажной сладостью, поднималась уверенность, как пар из чайника: тихо, но неумолимо. За дверью снова хлопнула посуда, кто-то рассмеялся — жизнь продолжалась, не подозревая, что прямо здесь, в тесном закутке, мир перекраивают заново.

— Хороший мальчик, — слова сорвались почти лаской, хотя в голосе оставалась сталь. — Сейчас скажу, что делать дальше.

Пальцы легли ему на затылок — не толкая, а намечая траекторию.

— И запомни: всё по моему слову. Только так.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * * * *

В тесной кладовке воздух стал тяжелее, будто сама тьма уплотнилась, подстраиваясь под новое правило. Я шагнула ближе, каблук звякнул о кафель. Пальцы скользнули по его плечу, прижимая к стене — мягко, но так, чтобы он понял: отступать некуда.

— На колени, — выдохнула я, даже не повышая голоса.

Он замер, глаза расширились. На секунду мне показалось, что он попытается возразить. Но нет — нерешительность растаяла в тепле алкоголя и моего взгляда. Кирилл послушно опустился, руки дрогнули и вцепились в колени, словно удерживая равновесие. В этом жесте было столько преданности, что дрожь пробежала по коже.

— Смотри наверх. Только на меня.

— Элина… — прошептал он, как оправдание.

— Тише, — я провела пальцами по его губам. — Здесь только одно слово имеет значение — моё.

Влажность между бёдер уже не пряталась, трусики тянулись к коже, липли, заставляя дышать рвано. Подол платья сам лёг выше, обнажив колено. Я наклонилась, прижала ладонь к затылку и повела вниз, к подолу.

— Сними, — приказала.

Он дрожащими пальцами коснулся кружева на бёдрах, осторожно потянул вниз. Тонкая ткань соскользнула по ногам, упала на кафель, и в этом звуке было что-то неприличное, как хлопок ладони по голой коже. Я откинула бедро вперёд.

— Лизни.

Его язык коснулся меня нерешительно, будто пробует запретный фрукт. Я резко вплела пальцы в его волосы и прижала глубже. Горячее дыхание обожгло, и первый толчок удовольствия пронёсся по животу.

— Вот так. Не смей останавливаться.

Его губы и язык двигались быстрее, неловко, но жадно. Я чувствовала, как влажность растёт, как пульс бьётся в висках. Тело выгнулось само собой, бедра прижались к его лицу, а пальцы вцепились в волосы так, что наверняка больно. Но он даже не попытался оттолкнуться — наоборот, жадно ловил каждый мой толчок.

— Хороший мальчик… глубже! — я сдавленно простонала, зажимая его голову, пока волна не ударила внизу живота.

Оргазм накрыл внезапно, резко. Я зажмурилась, прикусила губу до боли, чтобы не застонать слишком громко, и почувствовала, как колени дрожат.

Я отстранилась, сделала шаг назад, опёрлась о стену. Сердце колотилось, дыхание сбивалось. Кирилл, мокрый от моих соков, пытался встать.

— Я… — начал он, но я развернулась и со всего размаху ударила его по щеке.

Хлопок прозвучал оглушительно. Он замер. А я почувствовала, как по позвоночнику пронеслась искра. Снова влажно между ног, ещё сильнее.

— Кто позволил подняться? — прошипела я, чувствуя, как голос становится стальным. — На колени.

Он снова опустился. Щёка горела алым пятном. Я сама навалилась бёдрами, схватила его за волосы и прижала к себе ещё грубее.

— Лизать. Сильнее. До тех пор, пока я не скажу «хватит».

Его язык двигался уже смелее, рвано и голодно. Второй оргазм накрыл стремительно — я вскрикнула, вцепившись ногтями в его плечи, и позволила телу дрожать, пока не отпустило.

Отстранившись, я поправила платье, схватила трусики и сунула их в сумочку. Он тяжело дышал, глядя снизу вверх, растерянный и покорный.

Я наклонилась, почти касаясь губами его уха.

— С завтрашнего дня, лизун, каждое утро. Под моим столом. Понял?

Он кивнул, не находя слов.

— Хорошо. Теперь вставай, вытри лицо и уходи.

Я открыла дверь и вышла в шумный коридор. Запах еды и гул голосов накрыли снова. Но внутри я знала: теперь я не прежняя. Впервые вкус власти оказался слаще любого вина.

* * * * *

Машина мягко качнулась на повороте, свет фонарей скользнул по стеклу, и в отражении мелькнуло моё лицо — раскрасневшееся, губы приоткрыты, волосы чуть растрепаны. Я провела пальцами по щеке, будто проверяя, не заметно ли на мне то, что только что произошло. Сердце всё ещё билось слишком быстро, как после пробежки, и внутри сохранялась тёплая дрожь, не дававшая расслабиться.

Запах его, вкус на коже — всё ещё был со мной. Я сжала колени, будто пряча то самое влажное, от чего стало так сладко и так стыдно одновременно. «Боже… я это сделала…» — мысли путались. Перед глазами вставала сцена: Кирилл на коленях, мои пальцы в его волосах, его язык… И снова накатывало то самое чувство власти, будто электричество в венах.

Я уставилась в окно, заставляя себя дышать ровнее.

Это ведь не измена.

Я же не позволила мужчине войти в меня. Это был всего лишь… кунилингус. Да, грубый, грязный, но ведь это не то. Андрей всегда говорил, что измена — это когда тебя трахают. А тут… наоборот. Это я использовала его. Я взяла своё. Это другое. Совсем другое.

Сердце успокаивалось, но вместе с тем где-то глубоко внутри поднималась новая волна — странная гордость, даже горечь наслаждения. Я впервые получила то, о чём раньше могла только мечтать. Андрей ни разу не… Он даже не пытался. Для него это было чем-то «лишним», «низким». А Кирилл, пусть и по приказу, дал мне вкус такого удовольствия, что я до сих пор вся внутри горела.

Такси вильнуло по проспекту. Водитель молчал, радио играло тихую музыку, а я сидела и чувствовала, как краска не уходит с лица. Я прижала ладонь к губам и неожиданно улыбнулась. Маленькая, дерзкая улыбка, которой раньше во мне не было.

— К Оксане, — сказала я вслух, когда водитель уточнил адрес.

Да, к ней. Там я переоденусь, смою запах ресторана, приведу себя в порядок. В зеркало её квартиры посмотрю на себя — уже другую. Внутри звенело: не жена, не «серая мышка», не бухгалтерша, а женщина, которая впервые заставила мужчину стоять на коленях ради неё.

И самое странное — чувство вины не убивало. Оно только щекотало, как острая специя, которая делает блюдо вкуснее.

* * * * *

Оксана распахнула дверь с такой энергией, будто ждала именно меня. На ней были мягкие домашние шорты и свободная майка без бюстгальтера, волосы небрежно собраны, в руке — бокал с красным вином. Она смерила меня взглядом с головы до ног и тут же сузила глаза.

— Ну и ну… — протянула она, пропуская меня внутрь. — У тебя лицо такое, словно ты только что спустилась с аттракциона «американские горки». Признавайся, что было?

Я сняла пальто, бросила его на вешалку и устало прислонилась к стене. Каблуки всё ещё давили, и, когда я сбросила их, ноги словно отдало током — так сильно я ощущала каждую деталь своего тела.

— Оксан, — я выдохнула, пытаясь собраться. — Это… я даже не знаю, как сказать.

— Так и скажи, — она махнула рукой, отхлебнула вино и повела меня на диван. — Я жду подробностей, милая. Ты сияешь, как лампочка.

Я села, прижала колени друг к другу, но внутри ещё чувствовала остаток влажности, это тепло между бёдер не уходило. Оксана пристально смотрела, и я поняла, что молчать бессмысленно.

— Он… — я сглотнула, — он лизал меня.

Подруга откинулась назад и разразилась смехом, звонким, искренним.

— Да ладно?! Ты? Ты, святая Элина, с вечным «я не могу, у меня муж»? — она ткнула в меня пальцем. — Охренеть!

— Перестань, — я попыталась улыбнуться, но голос дрожал. — Это было… я сама заставила. Я его поставила на колени.

— Ооо, — протянула она, глаза засияли азартом. — На колени? Ты приказывала?

Я кивнула, и слова сами вырвались наружу.

— Сняла трусики. Сказала: «Лижи». Он сначала растерялся, но потом… он делал это. Я держала его голову, не отпускала.

Оксана ударила ладонью по дивану, чуть не расплескав вино.

— Господи, у меня мурашки! Ты понимаешь, что сделала? Ты наконец-то почувствовала вкус настоящей власти!

— Я кончила, — тихо, почти шёпотом. — Почти сразу. Такого со мной никогда не было. Андрей… он никогда не…

Она резко наклонилась ко мне, глаза сверкали.

— Конечно не было! Потому что твой муж думает, что секс — это его обязанность сверху, пара движений и спать. А ты заслуживаешь большего. Ты заслуживаешь, чтобы тебя боготворили языком часами!

Я закрыла лицо руками, но смех всё равно вырвался.

— Оксан, я ещё раз кончила. Я ударила его по щеке, он хотел подняться, а я снова приказала: «Лижи дальше». И он подчинился.

— Боже, детка, да ты прирождённая госпожа, — она хохотнула и обняла меня за плечи. — Я горжусь тобой.

Я глубоко вздохнула, сердце колотилось.

— Но это ведь измена…

— Да какая, к чёрту, измена? — Оксана резко махнула рукой. — Он тебя не трахал, понял? Ты сама взяла удовольствие. Ты управляла. Это игра, твой секрет. Никто не узнает, если сама не захочешь.

Я посмотрела на неё, и её уверенность будто растворила мои сомнения.

— Знаешь, — призналась я, чувствуя, как улыбка тянет губы, — мне кажется, я счастлива.

— Не кажется, а точно, — поправила она. — Посмотри на себя в зеркало. Ты светишься. И это только начало.

Она подняла бокал, прищурилась и торжественно произнесла:

— За твой первый настоящий оргазм. За твой первый шаг в мир, где мужчина — инструмент, а ты — дирижёр.

Мы чокнулись. Я сделала глоток вина и впервые почувствовала вкус не только напитка, но и свободы.

Глава 10. Воскресное утро

Свет ударил в глаза, как будто кто-то специально раздвинул шторы, чтобы наказать. Голова раскалывалась, рот был сухим, тело ватным. Я попыталась перевернуться на другой бок, но вместе с тяжестью в висках накатила волна памяти. Сначала смутная: смех коллег, звон бокалов, липкость шампанского на губах. А потом резкая — язык на моей коже, руки, вцепившиеся в мои бёдра, и мой собственный голос, приказавший ему не останавливаться.

Я дернулась, села на кровати. Сердце билось слишком быстро, будто после бега. Внутри одновременно холод и жар: ужас от того, что вчера произошло, и сладкая дрожь от того, как сильно я кончила. Никогда раньше со своим мужем этого не было — ни такой силы, ни такого огня. И это пугало больше всего: почему удовольствие пришло от чужого языка, а не от того, с кем я жила годы?

Вспомнились мои слова. Я произнесла их с такой уверенностью, будто всегда знала, как отдавать приказы: «Каждое утро, в кабинете». Вчера это казалось игрой, адреналином, властью. Сегодня — ловушка, из которой нет выхода. Что я ему скажу теперь? Что пошутила? Что была пьяна? А если он придёт и правда встанет на колени? Я не знаю, чего хочу сильнее — чтобы он забыл, или чтобы он исполнил.

Я закрыла лицо руками. Горькая мысль вонзилась:

«Я изменила».

Но почти сразу рядом возникло оправдание, цепкое и липкое: «Нет, это не измена. Он не вошёл в меня. Там не было секса. Просто рот, просто язык… Это же даже не предательство, скорее… шалость. Телесная игра». И от этого становилось ещё противнее: я знала, что оправдываюсь, знала, что сама пытаюсь стереть след, который уже не сотрётся.

В груди боролись два голоса. Один кричал: «Ты грязная, тебе должно быть стыдно, как ты теперь смотришь мужу в глаза?» Другой шептал: «А ведь тебе понравилось. Ты впервые почувствовала себя живой, властной. Не жена, не бухгалтер — женщина, которой подчиняются». И от этого шёпота тело снова отзывалось слабым спазмом внизу живота, как напоминанием, что правда — там, в ощущениях, а не в морали.

Я легла обратно, закрыла глаза. Но вместо сна снова всплыла сцена — Кирилл на коленях, глаза за стеклом очков, дрожащие пальцы. И мой голос, который не был тихим, не был послушным — наоборот, звучал как чужой, но единственно настоящий. Ужас и возбуждение переплелись так плотно, что стало трудно дышать. Я поняла: назад пути уже нет, как бы я себя ни уговаривала.

* * * * *

Квартира встретила ровной тишиной и чистым воздухом, будто здесь никогда не бывает людей с желаниями. Тренировочная привычность мужа — аккуратные кроссовки у двери, подписанный график на холодильнике — торчала, как булавка, заставляя держать спину. Этот порядок раньше успокаивал, а теперь давил на грудь, как ремень, затянутый на лишнюю дырку. Внутри всё ныло от несоответствия между «как надо» и «как хочу».

Прошла в спальню, провела ладонью по покрывалу — холодная ткань не запомнила ночи, будто тело и его дрожь были сном. В отражении — знакомое лицо, но взгляд стал тяжелее, как будто кто-то добавил свинца под ресницы. Тянет прикоснуться к ключице, проверить, жива ли там вчерашняя власть. От одной мысли об этом горло перехватило смесью вины и сладости.

На тумбочке — свадебное фото: белое, безопасное, предсказуемое. Пальцы сами перевернули рамку — и стало легче дышать, будто из комнаты вынесли свидетеля. Глупая мера, но помогло на секунду. Всё равно изнутри шепчет: «Ты себе больше не принадлежишь прежней».

Шкаф с идеальными стопками вещей пахнет степенью зрелости, которую выбирали за меня. Раньше этот запах означал «дом», сегодня — «клетка». Сердце дернулось, когда вспомнилась кладовка, колени Кирилла и мой голос, где не было просьбы — только приказ. Мурашки прошли от лопаток к пояснице, и стыд не смог их остановить.

Мысль о сказанном «каждое утро» ударила в живот, как кулак. Пьяная смелость превратилась в будничный риск: понедельник близко, кабинет никуда не исчез. Как поступить? Сделать вид, что не было приказа? Написать сообщение и отменить? Или позволить обещанию стать ритуалом?

Разум тянул в сторону «стереть следы». Вспоминались чужие морали, слова про верность, приличия, долг. Но тело отвечало иначе: нижним, тянущим током, в котором не осталось логики. И это бессилие перед собственным желанием злило сильнее всего.

Поймала себя на очередной попытке оправдать случившееся: «Это ведь не измена. Без проникновения, без поцелуев, без…» — и обожгло пониманием, что эта формула — тонкая вата, которой не заткнуть пульсацию под пупком. Лгу не Андрею — себе. Но и признаться не готова: слишком страшно увидеть настоящую.

На кухне чайник шумел, как будто думал за меня. Налитая кружка остыла нетронутой; тепло нужно было не в ладонях, а глубже. Тянуло взять телефон и написать Кириллу короткое «забудь», а пальцы упрямо тянулись к заметкам — набрасывать условия, график, правила. Две версии меня сцепились, и ни одна не хотела выпускать горло.

Я ходила кругами и понимала: хочется вернуть контроль, хотя бы в чём-то. Если дома меня не слышат, если мужу достаточно механики, то право на удовольствие придётся брать самостоятельно. Мысль о игрушке сначала показалась дешёвой заменой, потом — возможностью сказать себе «да» без свидетелей. Простое решение вдруг стало похожим на спасательный круг.

Сопротивление поднялось волной: «приличные женщины не ходят в такие магазины». Отбросила. Эти «приличные» не просыпаются с памятью о том, как их язык доводят до дрожи приказом. А мне нужно что-то, что заглушит внутренний шум и вернёт дыхание. Нечто своё, без чужих правил.

Открыла гардероб, нашла джинсы и простую футболку, чтобы не привлекать взгляды. Телефон лёг в ладонь, как разрешение. Маршрут до ближайшего магазина высветился холодным синим, и страх отступил на шаг, уступив место решимости. Если не могу выбраться из клетки, хотя бы принесу в неё ключ.

Перед дверью замерла на секунду, прислушиваясь к тишине квартиры. Хотелось услышать, как старый мир просит меня остаться, но дом молчал — ровно, безучастно, будто уже отпустил. Внутри щёлкнуло — то самое ощущение, когда каблук становится инструментом, а не тяжестью. Пальцы сжали ремешок сумки, и я вышла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На лестничной клетке воздух был прохладным и трезвым, как выбор. Височная боль отступила, уступив место ясности. Желание купить вибратор перестало казаться капризом; это стало заявлением себе: «я имею право хотеть». И с этой фразой внутри даже шаги зазвучали иначе.

Лифт скользил вниз, отражение в зеркале кабины смотрело прямо. Там не было покаянности — только тревога, смешанная с решимостью. Другая женщина, всё ещё в моём теле, но уже не в прошлом браке. Пусть дрожат колени — направление верное.

Двери распахнулись, и город втянул, как тёплая волна. Пальцы машинально проверили телефон ещё раз — маршрут, часы работы, кнопка вызова такси. Каждое действие отрезало по сантиметру старую покорность. Впереди ничего не обещало безопасности, но выбор наконец принадлежал мне.

* * * * *

Я стояла у двери, словно перед исповедальней, и не могла заставить себя войти. Казалось, что стоит только толкнуть стеклянную створку — и весь мир узнает о моём желании. На секунду даже мелькнула мысль убежать, вернуться домой, спрятать голову в подушку и делать вид, что эта идея никогда не приходила в голову. Но внутри тянуло — любопытство и голод, которые уже невозможно было заглушить.

Внутри было пусто. Мягкий свет, тихая музыка и бесконечные ряды коробок, похожих на аккуратные подарки. Воздух пах чем-то сладким и новым, в нём была лёгкая химическая нотка силикона. У стойки стояла девушка — ухоженная, уверенная, с лёгкой улыбкой, будто здесь всё совершенно естественно.

— Добрый день, — сказала она спокойным голосом. — Вам подсказать?

— Я… просто посмотрю, — пробормотала я, чувствуя, как лицо горит.

— Конечно. Но обычно «просто посмотреть» превращается в покупку, — она подмигнула, и я почувствовала, как сердце забилось быстрее.

Я подошла к первой полке и увидела аккуратные вибраторы в пастельных тонах. Маленькие, гладкие, почти безобидные на вид. Я взяла один в руки, он был лёгкий, как фломастер.

— Это хороший вариант для начала, — консультантка оказалась рядом. — Он тихий, с несколькими режимами. Самое простое — клиторальная стимуляция.

— А… — я сглотнула, — а если… муж услышит?

Она включила прибор прямо у себя в ладони. Лёгкое «мурчание» едва уловимо заполнило тишину.

— Слышите? — её голос был ниже, чем прежде. — Тише, чем электрическая щётка. Под одеялом вы будете слышать только себя.

Я почти не дышала, глядя на то, как её пальцы держат вибратор. Внутри зашевелился жар, и я поспешила поставить коробку обратно. Но девушка взяла с полки другой предмет — белый, с округлым отверстием.

— А это вакуумный стимулятор. Он имитирует оральные ласки. — Она сказала это спокойно, но слова пронзили меня, как ток. — Работает ритмично, будто кто-то играет языком, не уставая. Для многих женщин это самый быстрый способ испытать оргазм.

Я зажала губы, чтобы не выдать дрожь. В памяти вспыхнула кладовка, колени Кирилла, и сердце сорвалось вниз, прямо в живот.

— Это… — мой голос дрогнул, — это правда работает?

— Вам даже не придётся верить мне на слово, — она снова улыбнулась. — Все, кто пробует, возвращаются только за новыми игрушками.

Она показала ещё одну коробку, вытянутое устройство с двумя изгибами.

— Двойная стимуляция. Один конец — внутрь, чтобы находить точку G, другой — снаружи, для клитора. Две зоны сразу. Иногда женщины говорят, что это «слишком», но именно это «слишком» даёт оргазмы, от которых потом не спится.

Я слушала, затаив дыхание. Её пальцы показывали, как эта форма ложится на тело, и я чувствовала дрожь под кожей, словно игрушка уже была во мне. Стыд боролся с возбуждением, и каждое новое слово склоняло меня в сторону запретного.

— А это что? — пальцы сами указали на серебристую коробку с длинным цилиндром.

— Виброяйцо, — ответила она, не мигая. — Его можно носить внутри. Оно управляется пультом или приложением. Некоторые пары играют так в общественных местах. Женщина идёт по улице, пьёт кофе, а мужчина управляет режимом. — Она чуть наклонилась и добавила мягче: — Представьте, что сидите за ужином с мужем, а внутри работает моторчик.

Меня обдало жаром. Картина вспыхнула так ярко, что я едва удержалась, чтобы не застонать. Ноги стали ватными, и я опёрлась на полку.

— Я… не уверена, что смогла бы, — прошептала я.

— Уверяю вас, — её улыбка была слишком откровенной, — когда попробуете, уже не захочется останавливаться.

Она показала ещё несколько вариантов: анальные пробки, блестящие, украшенные камнями, словно драгоценности. Облегающие насадки с пупырышками, созданные для игры вдвоём. Каждое объяснение звучало так спокойно, что возбуждало ещё сильнее, потому что я слышала в её голосе опыт и знание. А я — стояла с горящим лицом и влажными ладонями, словно девочка, пойманная на подглядывании.

— Вы точно первый раз, — сказала она тихо, глядя прямо в глаза. — Но глаза у вас уже жадные. Это значит, что тело давно ждало.

Я хотела возразить, но слова застряли в горле. Она вложила мне в руки коробку с вакуумным стимулятором.

— Начните с этого. Если сможете позволить себе кончить за пару минут — вы поймёте, насколько раньше отказывали себе.

Я держала коробку, как будто это был запрещённый фрукт. Сердце колотилось, а колени дрожали от воображения, как он будет работать. В голове мелькнула мысль: «Это ведь не измена. Никто не узнает. Это моё». И эта мысль стала ключом, который открыл последнюю дверь.

— Я возьму его, — сказала я, и голос звучал почти чужим — низким, решительным.

— Хороший выбор, — улыбнулась она, и в этой улыбке было обещание. — С ним вы узнаете о себе больше, чем думаете.

Когда я вышла на улицу с пакетом, мир показался другим. Внутри горел стыд, но рядом с ним — сладкое предвкушение. Я шла по тротуару с чувством, будто несу под одеждой тайный огонь. И уже знала: дома я не удержусь, я должна проверить, что значит позволить себе.

* * * * *

Квартира встретила тишиной. Андрей был на тренировке, и в этой пустоте не было никого, кто мог бы остановить меня или осудить. Я поставила пакет на кухонный стол и несколько секунд просто смотрела на него, словно на чужую улику. Сердце стучало в висках, а ладони стали влажными. Я знала, что, если открою коробку, назад дороги уже не будет.

Пальцы дрожали, когда я разрывала упаковку. Сначала картон, потом аккуратная плёнка, и вот в руках оказался предмет, который казался одновременно безобидным и угрожающим. Гладкий, матовый, округлое отверстие на конце — как маленький рот, готовый к поцелую. Я провела по нему кончиком пальца и вздрогнула, будто от электричества. Внутри тут же вспыхнула мысль: «Вчера ведь было настоящее… Но это тоже может быть только моим».

Я забралась на кровать, не раздеваясь, и просто держала игрушку в руках. В комнате было тихо, слышалось только моё дыхание. Нажала кнопку — и в ладони ожил тихий звук, похожий на мурчание кота. Улыбка вырвалась сама собой: он был живым. Я приложила его к шее, к ключице, и по коже побежали мурашки. Всё тело напряглось в ожидании.

Я стянула джинсы, потом трусики, и воздух коснулся влажной кожи между бёдер. Уже тогда я поняла, что вся внутри готова. Положила подушку под поясницу и развела колени шире. Сердце билось так громко, что казалось — его услышит весь дом. Игрушка коснулась клитора, и я зажмурилась.

Первое ощущение было странным: лёгкое втягивание, как будто кто-то касается губами и одновременно ласкает языком. Я резко вдохнула, прикусив губу. Это было слишком близко к воспоминанию о вчерашней кладовке, и от этого ещё сильнее захлестнула дрожь. Ноги задрожали, спина выгнулась, и я прижала игрушку плотнее.

— Боже… — прошептала я в подушку, сдерживая крик.

Режимы сменялись один за другим. Сначала мягкие пульсации, потом быстрее, глубже, будто кто-то менял ритм языка. Я выгибалась, хваталась за простыню, прижимала игрушку то слабее, то сильнее, не зная, чего хочу больше. Влажность текла по внутренним сторонам бёдер, и я чувствовала, как вся превращаюсь в одно пульсирующее желание.

Я шептала себе оправдания: «Это не измена. Он не трогал меня. Никто не узнает». Но чем дольше игрушка ласкала меня, тем меньше оставалось слов и тем больше было тела. Там, внизу живота, собирался тугой ком, и я знала — стоит чуть дольше, и я взорвусь.

Я обхватила грудь ладонью, сжала соски сквозь ткань топа, и волна прокатилась ещё сильнее. Клитор горел, каждый толчок отдавался в позвоночнике. Я задыхалась, хрипела, не в силах остановиться. Игрушка словно дразнила, не давая ни секунды передышки. Я уже не управляла собой — только следовала за этим нарастающим безумием.

Оргазм накрыл резко, как удар. Тело выгнулось дугой, крик вырвался сквозь сжатые зубы. Волны трясли меня, и игрушка всё ещё работала, продлевая каждую судорогу. Я вцепилась в простыню, ногти оставили следы на ткани, а дыхание сбилось, будто после бега. Дрожь не отпускала, и я позволила ей катиться по телу, пока не стало трудно даже шевелиться.

Я откинулась на спину, игрушка выпала из пальцев и продолжала тихо гудеть рядом. Лоб был мокрым, грудь ходила ходуном, а между ног оставалась липкая влажность, будто доказательство моей слабости и силы одновременно. Я закрыла глаза, улыбаясь сквозь усталость. Это было похоже на преступление — и в то же время на освобождение.

В голове мелькнула мысль: «Вчера он стоял на коленях. Сегодня — я сама решила». И это чувство оказалось ещё сильнее оргазма. Я знала: больше я не вернусь к прежней покорной тишине. У меня появился инструмент, тайна, и власть над своим телом.

* * * * *

Щёлчок замка прозвучал слишком громко. Я вздрогнула, хотя игрушка уже была спрятана глубоко под стопкой белья. Кожа всё ещё помнила вибрацию, будто там, между ног, продолжала жить крошечная пульсация. Андрей вошёл привычно: сумка на плече, тяжёлые шаги по коридору, запах холодного воздуха и спортивного шампуня. Он бросил кроссовки у стены, поморщился на бардак и ушёл в душ.

Я сидела на диване, обняв подушку, и пыталась выглядеть спокойно. Но тело ещё звенело после того, что я сделала сама с собой. Вчерашняя кладовка, сегодняшний оргазм с игрушкой — всё это будто меня отодвинуло на шаг от той «жены», какой он привык меня видеть. Когда Андрей вернулся, волосы ещё влажные, полотенце на бёдрах, я почувствовала не стыд, а странную силу.

— Что, новости смотришь? — бросил он, глядя на экран.

— Угу. Садись, — я похлопала рядом.

Мы сидели плечом к плечу, и его тепло пробирало сквозь футболку. Обычно такие вечера были пустыми — пара фраз, потом привычный секс «ради формы». Но во мне что-то дрогнуло. Я обернулась и вдруг, неожиданно для себя, сказала:

— Хочешь, я сделаю тебе приятно?

Он удивлённо повернул голову.

— Что?

— Минет, — я произнесла твёрдо, без намёков.

Андрей откинулся на спинку дивана, приподнял брови.

— С каких это пор ты такие слова знаешь? — усмехнулся он, но в голосе слышалось возбуждение. Его глаза скользнули по моим губам, и я заметила, как пальцы нервно сжались в кулак.

— Просто хочу, — ответила я, чувствуя, как внизу живота нарастает смелость.

Он хмыкнул, будто хотел отмахнуться:

— Да ну, как я тебя потом целовать буду? — и отодвинул мою руку.

В груди что-то оборвалось, но вместо обиды вырвалась злость:

— Тогда просто трахни меня, — сказала я резко.

На его лице мелькнуло удивление.

— Вот это да… какие слова знаешь, — он усмехнулся, но глаза потемнели. И в этом взгляде появилось что-то хищное. Он рванул меня, наклонил вперёд, и через секунду я уже стояла на коленях, упершись ладонями в спинку дивана.

Он вошёл резко, почти грубо. Его бёдра ударялись о мою попу, ладони сжимали талию так, что оставались следы. Внутри наполнило горячо, но движения были его — быстрые, требовательные, без учёта того, что нужно мне. Я закусила губу, стараясь поймать волну, но она каждый раз ускользала.

Андрей дышал тяжело, почти рычал. Он шлёпнул меня по ягодице, и от этого тело вздрогнуло, но не от удовольствия — скорее от неожиданности. Я слышала его низкий стон, чувствовала, как он ускоряется, и поняла: он завёлся не мной, а своими фантазиями о том, как жена вдруг говорит грубо.

Я пыталась прижать пальцы к себе, найти то, что нужно, но он оттолкнул руку.

— Не мешай, — бросил сквозь зубы, не сбавляя темпа.

Каждый его толчок отзывался внизу живота, но кульминация не приходила. Тело словно закрылось, потому что роль поменялась: он вёл, а я только подчинялась. И именно это ломало внутри что-то важное. Мне нравилось, когда мужчина склоняется к моим правилам, а не берёт по своим.

Через пару минут он кончил — резко, шумно, сдавив мою талию. Его дыхание било в затылок, а я стояла на коленях, чувствуя только липкость и пустоту. Он отстранился, пошёл в ванную, даже не взглянув. Я медленно опустилась на диван, подтянула ноги и прижала их к груди.

Тело было горячим, но пустым. Вчера я впервые почувствовала власть, сегодня — игрушка дала оргазм без мужчины. А сейчас, рядом с мужем, я снова оказалась в роли молчаливой жены. И от этой пропасти внутри стало страшнее, чем от любого секрета.

Глава 12. Тайный ритуал

Две недели стали для меня временем, когда утра перестали быть серыми и скучными. Я приходила в офис раньше всех и чувствовала волнение ещё до того, как снимала пальто. Кирилл знал — едва я захлопывала дверь кабинета, он молча опускался на колени и полз к столу. Это стало ритуалом, от которого я уже не могла отказаться. Стоило мне раздвинуть колени, и горячий влажный язык касался кожи, заставляя дыхание сорваться.

Поначалу я шептала, стесняясь собственных команд. «Лизни…» — едва слышно, будто боялась услышать себя со стороны. Но с каждым днём голос становился всё громче, твёрже, дерзее. Я уже не просила, я приказывала.

— Давай глубже, шавка.

Он застонал, упираясь носом в меня.

— Я сказала глубже! — резко дёрнула его за волосы. — Ты же для этого создан.

— Д… да… — сдавленно пробормотал он.

— Громче, я не слышу!

— Да, я для этого!

От этих слов по телу разливался жар. Я сама поражалась, насколько легко они рождались. Я ведь всегда была тихой, вежливой женой. А тут — матерюсь, командую, и меня это заводит.

Я часто била его ладонью по щеке. Не сильно, но звук хлопка и покрасневшая кожа сводили меня с ума. Иногда делала это специально, когда он начинал замедляться.

— Тебе нравится, когда я тебя шлёпаю? — спросила однажды, прижимая его лицо к себе.

— Да, — едва прошептал он.

— Ты жалкий, но послушный. Вот так мне и нужен.

Я смеялась тихо, но внутри дрожала от возбуждения.

Однажды я сняла туфлю и выставила её носок прямо к его губам.

— Поцелуй, — приказала. Он коснулся губами лака, послушный, как щенок.

— Не так. Лизни. Долго. Чтобы я слышала.

Его язык прошёл по кожаной поверхности, и я почувствовала, как бешено сжались соски под блузкой. Я толкала каблук ближе к его рту, смотрела вниз, и от этого зрелища у меня внутри взорвался новый, особенный оргазм.

— Вот твоя еда, вот твоя работа, — хрипло сказала я. — Можешь гордиться, Кирилл. Даже мои туфли чище благодаря тебе.

Его глаза блестели, и я поняла, что он сам кайфует от этих слов. И это только подстёгивало меня дальше.

На следующий день я решила усложнить. Сидя за столом, я специально оставила папку с документами рядом и, когда он увлёкся, прижала его лицом к себе и открыла ноутбук.

— Работай языком, пока я работаю руками, — произнесла спокойно, делая вид, что печатаю отчёт.

— Ммм…

— Не смей останавливаться! Я хозяйка здесь, а ты — коврик под ногами.

В какой-то момент я поняла: больше не чувствую страха. Раньше сердце замирало от одной мысли, что кто-то может войти, но теперь это только подогревало. Я нарочно дольше держала его лицо у себя, наслаждаясь его беспомощным дыханием и собственной властью. Чем сильнее он напрягался, тем больше я кайфовала от его покорности.

— Молодец, пёсик, — прошептала я однажды, толкая его лоб вниз. — Вот для этого ты нужен.

Дни складывались в недели, и каждое утро превращалось в мой личный праздник. Я просыпалась и думала не о завтраке, не о муже, а о том, как скоро снова окажусь в кресле, а его губы будут там, где я захочу. И с каждым разом мне всё труднее было остановиться. Унижения, грубые слова, пощёчины — всё это возбуждало меня всё сильнее. Я ловила себя на мысли:

«Неужели это я? Та самая тихая жена?»

Но ответ был очевиден. Да. Теперь мне это нравилось. И я жадно хотела большего.

* * * * *

То утро ничем не отличалось от остальных. Я пришла чуть раньше, как всегда — пустой коридор, тишина, запах моющего средства, которым только что протёрли пол. Кирилл сидел за своим столом и, едва увидев меня, поднялся. Я даже не давала команды вслух — он сам уже знал, что делать. Дверь кабинета закрылась, и через минуту он был на коленях, ныряя под стол. Я раздвинула колени, откинулась на спинку кресла и положила ладонь на его затылок.

Его язык скользил по мне уверенно, с голодной преданностью. Я сдерживала стоны, кусала губу, но всё равно слышала, как дыхание срывается. Я уже привыкла: это мой утренний наркотик, без которого день не начинался.

И вдруг — стук в дверь. Я похолодела, сердце ухнуло вниз. Кирилл замер, но я резко толкнула его лицо к себе и прошипела:

— Даже не думай останавливаться.

Дверь открылась, и на пороге появилась Аня из соседнего отдела. Молодая, вечно суетливая, с папкой в руках.

— Ой, Элина, доброе утро… Ты уже на месте? Я увидела свет и решила занести документы. Рано как-то… — она вошла внутрь, держа папку на груди.

Я почувствовала, как язык под столом продолжает работать, и по телу прошла волна дрожи. Кирилл пытался быть осторожным, но я сама прижимала его голову сильнее, чтобы не выдал ни звуком.

— Да, я сегодня решила пораньше, — ответила я ровным голосом, хотя внутри всё горело. — Хотела закончить отчёт до планёрки.

— Понимаю… — Аня подошла ближе к столу, протягивая папку. — Вот, держи. Там срочно надо подписать.

Я взяла документы, стараясь не выронить их из трясущихся пальцев. Его губы двигались всё настойчивее, и я едва удерживалась, чтобы не застонать прямо ей в лицо.

— Спасибо, оставь, я посмотрю, — сказала я, делая вид, что перелистываю страницы.

— Ты такая ответственная, — улыбнулась она, чуть склонив голову. — Всё раньше всех. Даже неудобно, что я тебя отвлекаю.

Я заставила себя улыбнуться в ответ. В этот момент Кирилл толкнулся языком глубже, и у меня внутри взорвался жар, готовый вырваться наружу. Я стиснула зубы и изобразила спокойствие.

— Не переживай, Ань. Всё нормально, — прошептала я чуть тише, чтобы скрыть дрожь в голосе. — Я как раз ждала документы.

Она кивнула, повернулась к двери.

— Тогда не буду мешать. Хорошего дня, Элина.

Когда дверь за ней закрылась, я не выдержала. Схватила Кирилла за волосы обеими руками и кончила так яростно, что закусила губу до крови. Всё внутри тряслось от смеси ужаса и восторга.

— Ты слышал? — выдохнула я, глядя вниз. — Она стояла в метре… и даже не догадалась.

Он посмотрел на меня снизу, щеки мокрые, губы блестящие.

— Я… я делал всё, как ты сказала.

— Молодец, пёсик, — хрипло прошептала я. — Ты даже не представляешь, как это было…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я откинулась на спинку кресла, ещё не отдышавшись. И вдруг поняла: этот риск заводит меня сильнее самого оргазма. Не сам факт, что меня могут застать, а то, что я остаюсь спокойной, властной, контролирую всё, даже когда внутри пылает пожар. Это было как новая ступень.

* * * * *

Вечером я вернулась домой с тем самым ощущением тайной силы, что жила во мне последние недели. Андрей, как обычно, встретил меня сухим «привет» и привычным молчаливым взглядом поверх планшета. На столе ужин, на экране телевизора новости — всё по сценарию, в котором я долгие годы играла роль тихой жены. Но теперь внутри меня жил другой огонь, и я сама ощущала перемену в каждом жесте.

— Ты сегодня какая-то странная, — заметил он, когда я налила себе бокал вина и слишком прямо посмотрела ему в глаза.

— Странная? — усмехнулась я. — Скорее настоящая.

Он пожал плечами и вернулся к экрану. Но когда позже, в спальне, Андрей привычно лёг, ожидая, что я тихо прижмусь к нему, как всегда, я сделала иначе. Села на него сверху, проведя ладонями по его груди, и резко прижала его плечи к постели.

— Ты… сегодня сама? — удивился он.

— Да, — ответила я твёрдо. — И именно так, как я хочу.

Он попытался взять инициативу, схватить меня за бёдра, но я отбросила его руки, зажав их к подушке. Его глаза округлились — так я ещё никогда не делала.

— Подожди, — приказала я. — Сегодня всё будет иначе.

Я двинулась медленно, почти мучительно, наблюдая, как он стискивает зубы от желания ускорить ритм. Мне нравилось растягивать каждую секунду, мучить его ожиданием. Он пытался податься вверх, но я прижала его бедрами, не давая свободы.

— Господи, Элина… — выдохнул он. — Ты… какая-то не такая.

— Угадай, — шепнула я, склонившись к его уху. — Мне нравится, когда ты не главный.

Я развернула себя чуть назад, позволив свету лампы подчеркнуть изгибы моего тела. Его взгляд заскользил по мне, и я впервые ощутила, что он смотрит не как хозяин, а как мужчина, потерявший контроль.

— Ты… с ума сошла? — прошипел он, но в голосе слышалось не возмущение, а возбуждение.

— Возможно, — усмехнулась я, двигаясь быстрее. — Но тебе ведь нравится. Признайся.

Он закрыл глаза, напрягая мышцы, и попытался вывернуться из-под меня. Но я снова прижала его руки к кровати, чувствуя, как в груди расправляются невидимые крылья. Я больше не была послушной куклой, я управляла этим процессом, его телом, его дыханием.

Я заскользила ниже, оставив его без опоры. Его член оказался у моих губ, и впервые за долгие годы я решилась на то, чего всегда избегала. Я провела языком по всей длине и услышала его резкий вздох.

— Элина… — его голос сорвался, он приподнялся на локтях.

— Лежи, — приказала я, толкнув его обратно на подушку.

Я взяла его глубже, чем ожидала сама, и почувствовала, как он дёрнулся, не в силах сдержать стоны. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, как будто не верил, что это делаю я, его «тихая жена».

— Чёрт… что с тобой случилось? — простонал он.

— Я живая, — прошептала я, поднимаясь обратно наверх. — И ты это почувствуешь.

Я двигалась всё быстрее, пока он не сорвался, кончая почти с криком, задыхаясь подо мной. Я откинулась назад, ощущая, как по коже катится пот, а внутри всё ещё вибрирует сладкая дрожь власти.

Он лежал растерянный, тяжело дыша, глядя на меня так, будто впервые не узнал.

— Ты меня удивляешь, — наконец выдавил он.

— Привыкай, — ответила я спокойно, скользнув в сторону.

Я лежала рядом, но уже не рядом — между нами была пропасть. Он, привыкший к послушной женщине, и я — та, кто впервые осознала, каково это — управлять.

* * * * *

В субботу вечером я зашла к Оксане. Она, как всегда, встретила с улыбкой и с бокалом вина в руке — даже в домашних шортах и растянутой футболке умудрялась выглядеть так, будто готова выйти в свет. В квартире пахло её любимыми благовониями, на столике уже лежала тарелка с фруктами и сыром.

— Ну здравствуй, хищница, — протянула она, смерив меня взглядом с головы до ног. — Ты что, специально губы так накрасила?

— Перестань, — я смутилась и попыталась отмахнуться. — Просто настроение.

— Настроение, да? — она прищурилась и подала мне бокал. — У тебя не просто настроение. У тебя походка поменялась. И голос. Слушай себя со стороны: ты стала говорить так, будто знаешь, чего хочешь.

Я опустила глаза, но внутри приятно кольнуло. Хотелось спорить, но ещё сильнее хотелось, чтобы она продолжала.

— Да брось, — тихо сказала я, делая глоток вина. — Ты придумываешь.

— Придумываю? — Оксана рассмеялась. — Да я тебя двадцать лет знаю. Раньше ты разговаривала как девочка, которая всё время извиняется. А сейчас… Господи, ты звучишь так, будто можешь любого мужика поставить на колени.

Я вздрогнула от этих слов, слишком уж близких к моей тайне.

— Глупости, — попыталась я отмахнуться, но голос предательски дрогнул.

Оксана тут же подалась ближе, заглядывая мне в глаза.

— О! Видела? Ты даже покраснела. Значит, есть что-то. Рассказывай.

— Нечего рассказывать, — я сделала вид, что изучаю сырную нарезку. — Просто… я по-другому себя чувствую.

— По-другому? — она не отставала. — Ты уверена, что это не связано с каким-то «он»?

Я сглотнула и, не найдя ответа, лишь усмехнулась.

— Ты невозможная.

— Ага, — она победно подняла бокал. — Значит, точно мужчина. Слушай, Элина, ты сияешь. У тебя глаза горят так, как я не видела уже лет пять. Что ты с ним делаешь? Или он с тобой?

Я откинулась на диван и посмотрела в потолок. Слова рвались наружу, но я прикусила язык. Я не могла рассказать ей, что каждое утро мужчина действительно на коленях, но не тот, о котором она думает.

— Может, я просто перестала быть… удобной, — сказала я наконец. — И это чувствуется.

— Вот именно! — Оксана щёлкнула пальцами. — Ты всегда была слишком удобной. Андрей всё решал за тебя, а ты соглашалась. А теперь ты звучишь так, будто сама решаешь. И знаешь, что? Это охренительно сексуально.

Я не удержалась и рассмеялась.

— Сексуально?

— Ещё как, — кивнула она серьёзно. — Мужики таких женщин боятся и хотят одновременно. Я смотрю на тебя и думаю: если ты так продолжишь, Андрею придётся либо прогнуться, либо он тебя потеряет.

Я замолчала, уставившись в бокал. Слова подруги больно задели, но в то же время — подтвердили то, что я сама ощущала.

— А если я не хочу больше прогибаться? — вырвалось у меня неожиданно.

Оксана медленно улыбнулась.

— Тогда поздравляю, подруга. Ты наконец стала собой.

Мы долго сидели, болтая о всякой ерунде, но её фраза крутилась у меня в голове. «Ты звучишь как хищница». Я ушла от неё поздно вечером, в полной уверенности: да, внутри меня что-то изменилось, и это уже не скрыть.

Глава 13. Игра на холоде

Две недели утренних игр превратились в месяц. Я приходила в офис чуть раньше, и знала: Кирилл уже там, ждёт, нервно переминаясь у своего стола. Стоило мне войти в кабинет, дверь закрывалась — и он почти сразу оказывался на коленях под столом. Этот ритуал стал таким же естественным, как утренний кофе. Я садилась, открывала ноутбук и едва сдерживала улыбку, чувствуя его дыхание между бёдер.

— Ну что, пёсик, приступай, — говорила я тихо, но жёстко, откидываясь на спинку кресла.

Он жадно прильнул губами, и я уже не стеснялась направлять его руками, прижимать сильнее, давать пощёчину сверху, если пытался замедлиться. В первое время я краснела от собственных слов, но теперь они вылетали сами:

— Сильнее, — шипела я. — Ты ведь хочешь, чтобы я кончила, да? Для этого ты живёшь.

Кирилл стонал в ответ, хотя я знала, что он устает. Иногда специально дразнила: толкала его головой о край стола, шептала с улыбкой:

— Смотри, не оставь след. Никто не должен знать, что ты каждое утро здесь, под моими ногами.

И всё же внутри меня жила дрожь — смесь страха и восторга. Один раз я велела ему поцеловать мою туфлю. Он послушно прикоснулся губами, и в тот момент меня накрыла такая волна возбуждения, что я велела лизать её дольше, наблюдая сверху, как его язык скользит по лаковой поверхности.

— Ты ничто, — прошептала я. — Даже обувь заслуживает больше ласки, чем ты.

Мои слова сводили его с ума — я это видела по глазам, по красным щекам, когда он поднимался после.

Но самый острый момент случился однажды утром, когда было ещё слишком рано, и я была уверена — никто не придёт. Я откинулась в кресле, держа Кирилла за волосы, и вдруг услышала стук в дверь. Сердце ухнуло вниз, тело похолодело, но я не отпустила его. Наоборот, прижала сильнее.

— Элина, ты уже на месте? — послышался женский голос коллеги. Дверь приоткрылась, и в щель скользнул её силуэт.

Я улыбнулась так, словно ничего не происходило, и ровным голосом ответила:

— Да, решила пораньше закончить отчёт. Что-то случилось?

Коллега пожала плечами, кивнула и закрыла дверь. Я услышала, как её шаги затихают в коридоре, и только тогда выдохнула. А в тот же миг внутри сорвался разряд — я кончила так сильно, что пришлось прикусить губу, чтобы не застонать слишком громко.

Пальцы вцепились в волосы Кирилла, я прижала его лицо к себе и прошептала:

— Молодец, пёсик. Вот для чего ты нужен.

Каждое утро всё больше убеждало меня: это наркотик. Я просыпалась не ради мужа, не ради дома — только ради этих мгновений власти. И самое странное: я уже не боялась этого признать. Мне нравилось. С каждым днём всё сильнее.

* * * * *

Первые его шаги я заметила ещё в понедельник. День выдался обычным: кофе, отчёт на экране. Но стоило выйти в коридор — он был там. Максим. С чашкой из кофемашины, с лёгкой улыбкой и взглядом, в котором всегда пряталось слишком много уверенности.

— Ты сегодня выглядишь… опасно, — сказал он, когда я попыталась пройти мимо.

Я остановилась и чуть приподняла бровь.

— Опасно? Ты так называешь усталость от работы?

— Нет, — он сделал шаг ближе, и аромат его парфюма коснулся моей кожи. — Я называю так женщин, у которых глаза горят.

Я холодно улыбнулась, подняла чашку и ушла, даже не дав ему времени на продолжение. Но внутри что-то дрогнуло. Я уже знала: это только начало.

На следующий день он подкараулил меня у лифта. Я стояла с телефоном в руках, ожидая, пока загорится нужный этаж, когда вдруг почувствовала, как он подошёл слишком близко.

— А знаешь, что я люблю в женщинах? — его голос прозвучал так тихо, будто он говорил прямо в ухо.

— Что? — я не подняла взгляда от экрана.

— Когда они сначала притворяются холодными. Это разжигает охотника.

Я наконец повернулась и посмотрела прямо в глаза.

— Уверен, что это не твои фантазии? — спросила я ровно.

— Уверен, — он усмехнулся. — Я вижу по тебе, что ты не из тех, кто долго сопротивляется.

Я сделала шаг вперёд, заставив его чуть отступить, и сказала едва слышно:

— А я вижу мужчину, который слишком уверен в себе. Обычно такие быстро разочаровывают.

Двери лифта открылись, и я вошла, оставив его в коридоре. Только когда двери закрылись, позволила себе выдохнуть. Моё сердце билось так, будто я пробежала марафон.

Среда стала кульминацией этой игры. Весь день он будто следовал за мной тенью: на совещании, в коридоре, в столовой. Я чувствовала его взгляд, когда говорила. И в какой-то момент он решился на откровенное.

Мы остались вдвоём в переговорке после обсуждения бюджета. Я собирала бумаги, когда он шагнул ближе и положил ладонь на стол рядом с моими руками.

— Ты меня избегаешь, — сказал он, глядя прямо.

— Я с тобой разговариваю. Разве это похоже на избегание?

— Нет, — он усмехнулся, наклоняясь ближе. — Это похоже на игру.

Я выпрямилась, скрестив руки на груди.

— Ты ошибаешься. Мне неинтересно.

— Лжёшь, — он покачал головой. — У тебя дрожит голос. И глаза слишком внимательные.

Я сделала шаг в сторону, чтобы создать пространство, и прошептала почти ледяным тоном:

— Перестань искать во мне то, чего нет.

Он усмехнулся, словно мои слова были для него вызовом.

— Я всё равно добьюсь своего.

Я выдержала паузу, а потом неожиданно для себя сказала:

— Может, это ты окажешься в моих руках.

На мгновение он потерял самодовольство. Его глаза вспыхнули, губы дрогнули, и я поняла: удар достиг цели. Он хотел меня «сломать», но сам на секунду качнулся.

Я вышла из переговорки первой, чувствуя его взгляд в спину. В груди стучало слишком громко. «Он думает, что это его охота. Но охотник может не заметить, как сам превращается в добычу».

* * * * *

В четверг он перестал играть в намёки. Я почувствовала это ещё утром: его взгляд был прямым, настойчивым, будто он наконец решил, что пора брать штурмом. Весь день он держался рядом — садился напротив на совещании, задавал ненужные вопросы, а в обед словно случайно оказался в очереди за мной. Всё это казалось спланированным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

К вечеру, когда коридоры начали пустеть, я вышла из кабинета, чтобы забрать бумаги из принтера. Он поджидал у двери.

— Мы слишком долго кружим, — сказал он тихо, перекрыв мне путь.

— В смысле? — я остановилась, скрестив руки.

— Ты знаешь, о чём я.

Он сделал шаг ближе, и между нами не осталось воздуха. Я ощутила тепло его тела, его запах — терпкий, настойчивый. Его ладонь легла на стену рядом с моим плечом, и я оказалась прижатой в угол.

— Ты слишком холодна, — его голос был хриплым, низким. — Но я знаю, что внутри у тебя всё горит.

Я выдержала паузу, чтобы он увидел: паники нет. Только холодный взгляд прямо в глаза.

— Слишком самоуверенно, Максим. — Я сказала ровно, словно на совещании. — Не все женщины ждут, когда их возьмут за горло.

Он усмехнулся и провёл пальцами по пряди моих волос, не касаясь кожи.

— А ты ждёшь. Только боишься признаться.

Я резко схватила его руку и оттолкнула в сторону.

— Ошибаешься. Мне не нужен мужчина, который думает, будто женщины — его охота.

— А кто тебе нужен? — он шагнул обратно, почти касаясь грудью.

— Тот, кто умеет встать на колени, — прошептала я, сама не веря, что сказала это.

Его глаза вспыхнули. На миг исчезла эта непрошибаемая уверенность. Он словно потерял почву под ногами, хотя улыбка осталась на месте.

— Осторожнее, Элина. — Его голос стал ниже. — Слова иногда становятся пророчеством.

Я наклонилась ближе, так что наши лица разделяли всего несколько сантиметров, и холодно произнесла:

— Я не играю словами.

Он молчал, и тишина растянулась, густая, как дым. Потом он шагнул назад, будто отпуская меня, но его глаза не отрывались от моих. В них читался вызов, желание, и ещё что-то — тень интереса, которого раньше не было.

Когда я вернулась в кабинет, ладони дрожали. Я уронила бумаги на стол и села в кресло, закрыв глаза. Сердце стучало так, будто я только что вышла из поединка.

«Он думает, что может меня подавить. Но он не понимает: я уже нашла удовольствие в другом. В том, чтобы держать мужчину там, где мне нужно».

А утром всё вернулось на круги своя: Кирилл на коленях под столом, его язык, его униженное дыхание. Я закинула ногу на ногу и прошептала:

— Видишь, Максим. Ты хочешь меня поймать. А я уже научилась держать мужчин на поводке.

* * * * *

Вечером, когда я вернулась домой, в квартире уже стояла чужая энергия — тяжёлая, давящая. У двери я услышала знакомый голос, и сердце упало: Ирина Сергеевна. Она сидела на кухне, идеально выпрямленная, с чашкой чая в руках. Андрей напротив — его поза выдавала напряжение, будто он тоже был учеником под контролем.

— Элина, заходи, — холодно бросила свекровь, когда я вошла. — Нам нужно серьёзно поговорить.

Я сняла туфли, повесила пальто и вошла, не спеша. Обычно я садилась тише воды, ниже травы, но сегодня, ощущая остаточное дрожание после утреннего ритуала с Кириллом, я села прямо, закинув ногу на ногу, и посмотрела ей в глаза.

— Я слушаю, — произнесла я спокойно.

Она чуть приподняла брови, явно ожидая привычного мягкого «да, конечно». Но не дождалась.

— Ты слишком много времени тратишь на работу, — начала она. — Андрей жалуется, что ужины не всегда горячие, что ты поздно приходишь. Это неправильно. Женщина должна быть дома, а не в офисе до ночи.

— Женщина должна? — я слегка улыбнулась. — Забавно, Ирина Сергеевна, но по-моему, это наше с Андреем дело.

Андрей нахмурился.

— Эля, не начинай. Мама права: ты действительно задерживаешься.

— Я задерживаюсь, потому что работаю, — ответила я ровно. — И мне нравится моя работа.

— Нравится? — Ирина Сергеевна фыркнула. — Какая там может быть «работа»? Ты бухгалтер в торговой фирме, копаешься в бумагах. Это не серьёзно. Серьёзно — семья, муж, уют.

Я приподняла бровь.

— Для меня серьёзно то, что даёт мне уверенность. И знаете, я чувствую себя гораздо увереннее, когда решаю отчёты, чем когда слушаю лекции о том, какой должна быть «правильная жена».

Молчание повисло. Андрей посмотрел на меня так, будто впервые видел.

— Эля, ты перегибаешь, — сказал он тоном, в котором слышалось раздражение. — Никто на тебя не нападает.

— Разве? — я повернулась к нему. — А что это, если не нападение? Мама сидит у нас дома и диктует, как мне жить. Обычно я молчала, Андрей, но, пожалуй, хватит.

Ирина Сергеевна сжала губы в тонкую линию.

— Молодёжь нынче пошла гордая. Раньше девушки знали своё место. Я своего мужа слушала и никогда не перечила. Может, поэтому мы прожили вместе столько лет.

— Слушали? — я тихо усмехнулась. — А вы счастливы были?

Она дёрнулась, будто я ударила её словом.

— Это не твоё дело, — прошипела она. — Моё счастье было в семье и детях.

— Ваше счастье — ваше. Моё — моё. И я буду сама решать, где моё место.

Андрей резко встал, отодвинув стул.

— Эля, ты что себе позволяешь? Мама старше, ты должна уважать!

Я повернула голову и посмотрела на него спокойно, но с той самой сталью в голосе, которая рождалась во мне с каждым днём.

— Уважение — это не значит подчинение. Уважение нужно заслужить.

Повисла тишина. Свекровь сжала руки на коленях так, что побелели костяшки. Андрей не знал, куда деть взгляд. А я вдруг поймала себя на том, что чувствую… удовольствие. Странное, холодное, как будто я только что выиграла схватку, где раньше всегда проигрывала.

— Я пойду, — наконец произнесла Ирина Сергеевна, поднимаясь. — Видно, вы сами знаете, как рушить свой брак.

Она вышла, громко хлопнув дверью. Андрей стоял в коридоре, сердито глядя на меня.

— Ты специально её провоцировала?

— Нет, — я поднялась из-за стола и медленно подошла ближе. — Я просто сказала правду.

— Так нельзя, — он покачал головой. — Ты меня удивляешь, Эля. Это не похоже на тебя.

Я наклонилась чуть ближе, почти касаясь его плеча, и холодно прошептала:

— Может, потому что я меняюсь.

Я ушла в спальню, оставив его одного на кухне. И впервые за долгое время не чувствовала ни вины, ни страха. Только дрожь внутри — та самая, что начиналась утром в кабинете и теперь распространялась на всю мою жизнь.

* * * * *

Когда мы легли спать, я чувствовала, как напряжение витает в воздухе. Андрей долго ворочался рядом, будто собираясь с силами, и наконец заговорил.

— Эля, — его голос был хмурым, давящим. — Ты сегодня переборщила. С мамой нельзя так разговаривать. Она тебе не подруга, чтобы спорить.

Я повернулась на бок, глядя на него в полутьме.

— А как именно нельзя? Нельзя иметь своё мнение? Или нельзя защищать себя?

— Дело не в этом, — он нахмурился, сел на кровати и провёл рукой по лицу. — Она старше, она заслуживает уважения. Ты выглядела… вызывающе. Мне стыдно было.

Я тихо усмехнулась.

— Тебе стыдно за меня или за то, что я не проглотила её нравоучения?

— За то, что ты выглядела непокорной! — вспыхнул он. — Мужчина должен чувствовать, что жена поддерживает, а не бросается против его семьи.

Я резко приподнялась и села напротив, чувствуя, как внутри нарастает холодная решимость.

— Послушай, Андрей. Ты — мой муж. Твоя обязанность быть на моей стороне, а не на маминой. Но вместо этого я вижу перед собой мальчика, который всё ещё ищет одобрения у своей матери.

Он напрягся, его плечи подались вперёд.

— Ты переходишь все границы.

— Нет, — я качнула головой. — Я просто наконец называю вещи своими именами. Маменькин сынок.

Его глаза вспыхнули, будто я ударила его словом сильнее, чем могла бы рукой. Он замер, не находя ответа, и только тяжело дышал.

Я спокойно легла обратно, отвернувшись к стене.

— Знаешь, Андрей, мне надоело чувствовать себя вторым планом в твоей жизни. Если ты не способен поставить жену выше матери, то, может быть, ты не муж, а просто продолжение её воли.

Повисла тишина. Я чувствовала его взгляд в затылок, чувствовала, как он сжимает кулаки в темноте. Но ответа не последовало.

— Спокойной ночи, — прошептала я, закрывая глаза.

И впервые за долгие годы я уснула с ощущением победы, а не вины. Он остался сидеть в кровати, скованный моими словами, а я проваливалась в сон с холодной уверенностью: назад дороги больше нет.

Глава 14. Узлы доверия

Максим будто нарочно выбирал моменты, когда я оставалась одна. В коридоре, у кофемашины, в холле у лифта — он всегда возникал рядом, уверенный, слишком близкий. Казалось, он точно знал, как дышать мне в затылок, чтобы я ощущала это всей кожей.

— Ты опять торопишься? — его голос догнал меня возле кухни. — Всё время бежишь, будто боишься остановиться.

Я остановилась, наливая себе воду, и ответила сухо:

— У меня работа. В отличие от некоторых.

— Работа? — он усмехнулся, облокотившись о стену. — А я думал, ты просто бежишь от себя.

Я повернулась, встретила его взгляд. Карие глаза, полные наглости, блеск, будто он уверен: ещё немного — и я сама сорвусь в его руки.

— От тебя, Максим, бегать не приходится. Достаточно просто не замечать.

Он рассмеялся, качнув головой.

— Ты хороша, когда холодна. Но знаешь, в этом и есть игра. Чем больше сопротивляешься — тем слаще будет момент, когда сдашься.

Я медленно сделала глоток, чтобы выиграть паузу. Внутри смешалось раздражение и странное возбуждение. «А если бы он знал, что каждое утро я сажаю Кирилла под стол и называю его псом? Что я уже научилась приказывать, и это заводит сильнее любых слов?» Но Максим ничего не знал. Он видел только ледяную маску, которая его раззадоривала ещё сильнее.

— Ты ошибаешься, — произнесла я ровно. — Сдаться тебе — значит проиграть. А я не играю.

— Все играют, Эля, — он сделал шаг ближе, его плечо почти коснулось моего. — Просто не все признаются.

Я отступила на полшага, сохраняя дистанцию. В груди билось сердце, но снаружи я оставалась каменной.

— Ты слишком уверен в себе. А уверенные обычно падают больнее.

Он прищурился, губы тронула ухмылка.

— Ты угрожаешь?

— Предупреждаю, — ответила я холодно.

Три дня он повторял одно и то же, словно проверял на прочность. Утро — обязательно намёк, днём — случайный разговор, вечером — близость, которая всегда была чуть больше нормы. Он будто нависал надо мной, но я стояла, не отводя взгляда.

В лифте, когда двери закрылись и мы остались вдвоём, он наклонился слишком близко.

— Ты чувствуешь это? — его шёпот был горячим, почти касался кожи. — Между нами напряжение, его нельзя отрицать.

Я резко повернула голову, наши глаза встретились на расстоянии дыхания.

— Это не напряжение, Максим. Это твоё воображение.

Он усмехнулся, не отступая.

— Посмотрим, как долго ты сможешь держаться.

Я стояла, ровно дыша, хотя внутри дрожь поднималась к горлу. Он был хищник, уверенный, что жертва рано или поздно сдастся. Но я знала: не жертва. Никогда больше.

«Ты думаешь, что держишь меня в игре? — пронеслось в голове. — А я уже придумала, как поставить тебя на колени. И ты сам войдёшь в эту ловушку, даже не понимая, что проиграл».

Когда лифт открылся, я вышла первой, бросив через плечо:

— У тебя слишком много самоуверенности. Она ослепляет.

Он остался стоять внутри, улыбаясь своей победной улыбкой. А я шла по коридору и впервые ощущала — пора. Настало время показать ему, что значит настоящий контроль.

* * * * *

Весь день он снова крутился рядом. Я видела, как его тень мелькает в дверях моего кабинета, как он нарочно задерживается у принтера, чтобы перехватить меня. Этот навязчивый альфа-ритуал становился всё более предсказуемым и в то же время всё сильнее давил. Максим привык охотиться, а я всё больше ощущала, что пора перевернуть правила.

Под вечер он подошёл ко мне прямо в коридоре, где почти никого не осталось.

— Ты сегодня необычно красива, — произнёс он так уверенно, будто это был не комплимент, а констатация.

— Я всегда красива, — ответила я холодно, даже не улыбнувшись.

Он засмеялся, и этот смех звучал так, будто он уже знал, чем всё закончится.

— Вот именно. Но скоро ты перестанешь притворяться, что тебе не интересно.

Я выдержала паузу. Внутри всё дрожало, но я не позволила этому выйти наружу. Наоборот, шагнула ближе, так, что его плечо ощутило тепло моего тела. Он замер, ожидая привычного отступления, но я склонилась к его уху. Мой голос был низким, твёрдым, чужим даже для меня самой:

— Сегодня. В переговорной. В 18:30.

Я почувствовала, как он резко вдохнул. Его губы дрогнули, и улыбка расползлась по лицу. Он даже не пытался скрыть самодовольства.

— Значит, всё-таки… — протянул он, оборачиваясь ко мне.

Я выпрямилась, глядя прямо в глаза. Там было всё: торжество, уверенность, почти животное предвкушение. Он был уверен, что именно он продавил, что моя холодность рухнула.

— Не опаздывай, — добавила я и пошла дальше, оставив его в коридоре.

Сердце колотилось так, будто я только что совершила прыжок в пропасть. «Что я делаю? — мелькало в голове. — Я сама назначила встречу. Я позвала его. Я дала команду». С каждой секундой это осознание не пугало, а заводило всё сильнее.

В кабинете я села, сцепив руки на столе. Казалось, пальцы горят. Внутри смешались два чувства: страх и возбуждение. Я видела, как он воспринимает всё по-своему: мужчина, уверенный, что победил. А я знала правду — именно он идёт в ловушку.

За полчаса до назначенного времени я слышала его шаги в коридоре. Он прошёл мимо, потом вернулся, будто проверял — не перегорю ли я. Но я сидела спокойно, готовая.

— Уверена, что хочешь этого? — прошептал внутренний голос.

— Да, — ответила я сама себе. — Я хочу не его, а власть над ним.

Когда часы показали половину седьмого, я собрала бумаги, встала и пошла к переговорной. Офис был уже почти пуст, гулкие шаги отдавались эхом. У самой двери я заметила, как Максим стоит, облокотившись о стену. Его улыбка была самодовольной, как у охотника, загнавшего добычу в угол.

— Точно решила? — спросил он, лениво расправляя плечи.

— Я не решаю, я приказываю, — ответила я спокойно и достала ключ.

Он приподнял брови, но ничего не сказал. Только усмехнулся ещё шире, думая, что это начало игры по его правилам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда замок щёлкнул и дверь закрылась за нами, я почувствовала, что воздух в комнате изменился. Всё вокруг будто стало теснее. И впервые в жизни я ясно поняла: он считает, что выиграл. А на самом деле уже проиграл.

* * * * *

После шести вечера офис менялся. Открытые двери кабинетов постепенно закрывались, гул голосов стихал, компьютеры один за другим уходили в спящий режим. Лампы в коридорах светили жёстко и равномерно, превращая пустые пространства в декорации, где каждый звук становился слишком громким. Я шла по направлению к переговорной и чувствовала, как сердце бьётся быстрее с каждым шагом.

Максим уже ждал. Он стоял у стены, скрестив руки на груди, и смотрел на меня так, будто я наконец пришла туда, куда он давно хотел меня загнать.

— Пунктуальная, — усмехнулся он, отлипая от стены. — Мне нравится.

Я вставила ключ в замок, повернула его, и дверь с глухим щелчком закрылась за нашей спиной. Звук был почти торжественным — словно сама реальность подтвердила: выхода теперь нет.

— Вот так, — сказал он, проходя внутрь. — Значит, перестала играть в недотрогу?

Я подошла к столу, сложила бумаги, не торопясь отвечать. Его самодовольный тон, его уверенность — всё это подталкивало меня не к сомнениям, а к ясности. Я знала, что должна идти до конца.

— А ты уверен, что знаешь, во что играешь? — произнесла я тихо, но твёрдо.

Он рассмеялся, откинув голову.

— Конечно. Я ждал этого с самого начала. Всё твоё холодное «нет» было жалким прикрытием. Женщинам нравится, когда их ломают, когда их добиваются.

Я подняла взгляд, встретив его глаза.

— А если не нравится?

— Тогда ты просто врёшь сама себе, — сказал он, подходя ближе. — Твоё тело всё равно сдастся.

Он шагал уверенно, его походка выдавала охотника, который считает добычу пойманной. Он подошёл так близко, что я почувствовала запах его парфюма, лёгкую горечь табака. Рука скользнула к моему локтю, он хотел развернуть меня к себе.

Я не двинулась. Только посмотрела прямо, удерживая его взгляд. Внутри шла борьба — привычный страх уступить и новое, странно сладкое чувство власти. Я понимала: стоит мне моргнуть, и он решит, что победил. Но я больше не была той женщиной, что всегда молчала и уступала.

— Ты слишком самоуверен, Максим, — произнесла я тихо. — Это всегда приводит к падению.

— Падению? — он усмехнулся и провёл пальцами по моему плечу. — Нет, это приведёт к тому, что ты сама попросишь.

Я выдержала паузу. Его слова задели, но в то же время только усилили желание сделать обратное.

— Посмотрим, кто будет просить, — прошептала я.

Он замер на мгновение, словно не ожидал услышать вызов. Но тут же снова улыбнулся.

— Ах вот как? Ну что ж, игра началась.

Он сел на край стола, демонстративно расслабленный. В его глазах всё ещё горела уверенность, он был уверен, что держит меня в руках. Но он даже не заметил, что я уже повернула ключ в замке и спрятала его в карман.

— Ты заперла дверь? — спросил он, прищурившись.

— Разумеется, — ответила я спокойно. — Никто не должен нам мешать.

Его улыбка стала шире.

— Теперь ты говоришь правильные вещи.

Я подошла ближе. Внутри было ощущение, будто я стою на краю пропасти, но в этот раз не боюсь упасть. Наоборот — я готова толкнуть вниз того, кто уверен в своей победе.

— Закрой глаза, Максим, — сказала я мягко, почти шепотом.

Он удивился, но не сопротивлялся. Видимо, решил, что я наконец играю по его правилам. Его веки сомкнулись, губы тронула довольная улыбка.

В этот миг я впервые ясно почувствовала — теперь всё будет иначе.

* * * * *

— Закрой глаза, — прошептала прямо в ухо, не прикасаясь. Голос сам стал мягче, чем обычно — не просьба, приказ в шелковой обёртке.

— С удовольствием, — хмыкнул он, и веки послушно опустились. Самодовольная улыбка осталась на губах, как у человека, который уверен в финале заранее.

Пальцами провела по его плечам — медленно, чтобы дыхание у него стало глубже. Сделала шаг за спину, позволила тишине загустеть. Комната дышала пустотой: матовое стекло, стол, стул, закрытая на ключ дверь. Каждая деталь — на моей стороне.

— Встань и иди за мной, — тихо. Он послушался без колебаний. Повернула корпусом и подвела к стулу, разворачивая лицом ко мне. — Сядь. Ровно.

Он сел, раскинул плечи, сохраняя образ хозяина положения. Я видела, как под кожей работает привычка руководить — он даже сидит так, будто кресло ему подчиняется.

— Нравится, когда ты даёшь команды, — усмехнулся. — Но не увлекайся.

— Посмотрим, кто увлечётся первым, — ответила сухо, чувствуя, как внутри стягивается узел концентрации.

Коснулась его запястий — будто поправляю рукава. Большие пальцы нашли пульс: ровный, уверенный. Хорошо. Из папки на тумбе вынула тонкий, но прочный ременной шнур — заранее приготовленный, тёплый от моей ладони.

— Дыши глубже, Максим, — сказала почти ласково. — И не открывай глаза, пока не попрошу. Сможешь?

— Смогу, — короткий смешок. — Я терпеливее, чем ты думаешь.

Ладонь легла на его грудь — одно мгновение внимания в обмен на доверие. Второй рукой завела правое запястье за спинку стула, фиксанула петлю движением, отточенным ещё на узлах для чемоданных ремней. Щёлк — кожа встретилась с кожей, узел ушёл под косточками, сел плотно. Он дёрнул руками автоматически, не понимая, что произошло.

— Эй… — улыбка дрогнула, но он не дёрнулся всерьёз. — Это у нас такая прелюдия?

— Если что-то не нравится — скажешь «стоп», — произнесла чётко, не давая двусмысленности ни шанса. — Я остановлюсь.

Кивок. Мгновение паузы. — Скажу, если понадобится.

Левую руку увела тем же жестом. Шнур лёг на кожу, обвёл запястье, спрятался узлом у стойки. Я затянула ровно настолько, чтобы не резало, но не давало свободы. Тело Максима напряглось, плечи стали тяжелее, привычная расслабленность ушла.

— Интересно, — выдохнул он, пробуя металл стула спиной. — Решила поиграть в контроль?

— Я не играю, — сказала спокойно. — Я ставлю границы.

Он попытался привстать — стул скрипнул и встал как влитой. Его подбородок поднялся, будто он хотел вернуть себе высоту. Я обошла и встала сбоку, чтобы он почувствовал моё дыхание у виска, но ничего не увидел — веки всё ещё закрыты.

— Не открывай, — повторила тихо. — Я скажу, когда можно.

— Ты уверена, что понимаешь, с кем разговариваешь? — голос стал ниже, жёстче. — Мне не нравится, когда…

— Когда не ты решаешь? — перебила. — Привыкай.

Проверила узлы — надёжно, чисто, без лишних хвостов. Между его запястьями и древесиной — достаточно пространства, чтобы не перетекала кровь, но не оставалось хода для рывка. Он снова дёрнул — сильнее, с раздражением. Ничего. На губах у него мелькнула тень сомнения — впервые за все дни.

— Раскрой глаза, — позволила.

Он распахнул веки. Взгляд ударил в моё лицо — быстрый, оценивающий, и тут же рванул к связанным рукам. Улыбка вернулась, но уже без прежней стали.

— Ты далеко не так проста, как пыталась казаться, — сказал, маскируя напряжение. — Но это всё равно игра.

— Назови как хочешь, — отвечаю ровно. — Факт остаётся: сейчас ты сидишь. И слушаешь.

Он откинулся, насколько позволяла спинка, пробуя силу конструкции, и снова поднял глаза — искать брешь. Я молчала, удерживая паузу — пусть сам услышит свой вдох, поймёт, как изменился ритм.

— Что дальше? — спросил он, и в голосе впервые прозвучало не командование, а вопрос.

— Дальше ты не торопишь события, — медленно произнесла, склоняясь, чтобы он видел только моё лицо, — и делаешь то, что скажу.

Ключ едва ощутимо звякнул в кармане. Комната стала тише — даже кондиционер будто ушёл на полтона. Он перестал улыбаться, взгляд стал жестче, но в глубине вспыхнуло другое — любопытство, смешанное с осторожностью.

Он втянул воздух, плечи опустились на миллиметр — принял условие. Я распрямилась, провела кончиками пальцев по узлу на левом запястье — проверка на привычку и память, — и улыбнулась так, как он не видел во мне ни разу: безжалостно спокойно.

Стул скрипнул от его попытки ещё раз найти рычаг. Пусто. Дверь — заперта. Время — моё.

— Вот и хорошо, — сказала почти ласково. — Теперь начнём по-настоящему.

На этом я замолчала, позволяя тишине стать последней точкой. Глава закончилась там, где его уверенность впервые упёрлась в верёвку.

Глава 15. Вкус запрета

Он сидел передо мной, связанный, руки крепко затянуты за спинкой стула. В его глазах пылала злость, и от этого мне было ещё слаще наблюдать за ним. Максим привык быть тем, кто диктует правила, кто решает, кто берёт силой. Но сейчас он оказался в положении, в котором никогда не был — лишённый свободы, вынужденный смотреть на меня снизу вверх.

— Ты что, совсем с ума сошла? — процедил он сквозь зубы, дёргая плечами, будто надеялся разорвать ремни. — Развяжи. Немедленно.

Я сделала несколько медленных шагов вокруг, каблуки стучали по паркету переговорной, отдаваясь эхом в пустом офисе. Время давно перевалило за семь, в коридорах уже не было ни души. Только мы вдвоём — и это ощущалось как отдельный мир, где я была хозяйкой.

— Тише, — сказала я мягко, почти ласково, наклоняясь к нему сбоку. — Ты сам пришёл, Максим. Никто тебя сюда силой не тащил.

— Ты играешь не в свою игру, — его голос стал резче, злость сочилась из каждого слова. — Думаешь, можешь командовать мной?

Я наклонилась ближе, почти касаясь губами его уха, и прошептала:

— Я не думаю. Я уже командую.

Он резко вскинул голову, глаза сверкнули. В этом взгляде было столько ярости и унижения, что у меня по коже побежали мурашки. Но вместо страха я почувствовала прилив возбуждения. Именно этот контраст — его злость и моё спокойствие — заставлял внутри всё дрожать.

— Сука… — выдохнул он, дернувшись. — Развяжи, пока я спокоен.

Я улыбнулась. Его ругательства были для меня как музыка. Каждое слово, сказанное в бессилии, только подчёркивало мою власть.

— Вот именно, — я наклонилась перед ним и положила ладонь ему на колено, слегка сжимая. — Ты спокоен. Потому что я так решила.

Он хотел что-то ответить, но я приложила палец к его губам.

— Ш-ш-ш. Закрой рот. Сегодня здесь говорю только я.

Он задыхался от собственной ярости. Его грудь тяжело вздымалась, мышцы под рубашкой напрягались, словно он и правда мог одним рывком вырваться. Но я знала — не вырвется. И это знание наполняло меня сладкой силой.

Боже, я никогда не думала, что это будет так заводить.

Я ощущала себя хищницей, которая поймала добычу, и теперь могла играть с ней, сколько захочет.

— Ты всегда такой уверенный, такой «альфа», — продолжила я, медленно обводя пальцем его грудь через ткань. — Думаешь, что женщины существуют, чтобы тебя слушаться. А сейчас посмотри на себя. Кто ты?

— Мужик, которого ты разозлила, — огрызнулся он, но голос дрогнул.

— Нет, — покачала я головой. — Сейчас ты просто связан. И злишься, потому что впервые не ты решаешь, что будет дальше.

Я видела, как его злость постепенно смешивалась с другим — с возбуждением. Его дыхание становилось чаще, и чем больше он пытался удержать маску ярости, тем заметнее в нём проявлялась слабость.

— Нравится? — тихо спросила я, опускаясь на корточки рядом. — Злиться, но не иметь возможности меня остановить?

Он отвернулся, но по выражению лица я поняла, что попала точно в точку.

Я поднялась, прошла к двери, медленно повернула ключ в замке и положила его себе в карман.

— Даже если ты заорёшь, — сказала я, — никто не услышит.

— Ты… чёртова… ведьма… — Максим выдохнул хрипло, и его голос дрогнул на последнем слове.

Я подошла ближе, взяла его за подбородок и заставила посмотреть прямо в глаза.

— Нет, Максим. Я не ведьма. Я твоя госпожа.

Он закрыл глаза, словно боролся сам с собой, но это было уже не важно. Я знала — первый шаг сделан. Его злость — моя победа. Его ярость только подчёркивала то, что он не может ничего сделать.

И это было лучше любого оргазма.

* * * * *

Он сидел в стуле, связанный, плечи напряжены, руки безнадёжно затянуты за спинкой. В глазах металась ярость, но под этой яростью я видела другое — ту дрожь, которую он не мог скрыть. Я медленно расстегнула его ремень, будто смаковала каждое движение, и вытянула его член наружу. Горячий, налитый, упругий — он встал сразу, как будто только и ждал прикосновений.

Максим дёрнулся, глаза сузились.

— Убери руку, Элина, — хрипло сказал он, и от этого хрипа внутри меня сладко заныло. — Это не твои игры.

Я провела пальцами по стволу, легко, будто случайно, и он не сдержал короткого вдоха.

— Не мои игры? — прошептала я, обхватывая ладонью плотный, твёрдый член. — А что это тогда? Посмотри на себя. Разве ты выглядишь как победитель?

Он зажмурился, скрипнул зубами. Я начала медленно дрочить — длинные, растянутые движения, снизу доверху, обхватывая крепче, чем нужно, чтобы каждый рывок был чуть мучительным. Максим выругался и вскинул бёдра, но я резко прижала его вниз другой рукой.

— Сидеть. Ты никуда не двигаешься, — голос мой звучал ровно, будто приказ.

— Чёрт… — прошипел он, напрягаясь, — ненавижу, когда мной командуют.

— А твой член не ненавидит, — усмехнулась я, ускоряя движения. Ладонь легко скользила, сжимала, отпускала, дразнила. — Смотри, он тебя сдаёт с головой.

Я нарочно сделала паузу, убрав руку совсем, и провела кончиком пальца по головке. Капля прозрачной смазки блеснула на свету. Я размазала её по стволу, а затем облизнула палец — медленно, так, чтобы он видел.

— Сука… — выдохнул он, дернувшись в ремнях. — Развяжи. Я сам тебе покажу, кто сверху.

Я снова обхватила его член и задала новый ритм — быстрее, грубее. Максим запрокинул голову, грудь вздымалась, дыхание стало рваным. Его тело предательски поддавалось, а я наблюдала, как с каждым движением его гордость тает.

— Нравится? — спросила я тихо, глядя прямо в глаза. — Или ты всё ещё думаешь, что я играю не в свои игры?

Он отвернулся, пытаясь сохранить остатки альфы, но член его пульсировал в моей ладони, выдавая больше, чем любые слова.

— Скажи, что тебе хорошо, — приказала я, ускоряясь.

— Заткнись… — выдохнул он, но голос сорвался, превратился в стон.

Я резко остановилась. Отняла руку, и он замер, открыв глаза — злые, растерянные.

— Почему ты… — он сжал зубы. — Блядь, Элина!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я легко провела ногтем по его стволу, и он зашипел, дёрнувшись.

— Потому что ты пока не заслужил, — сказала спокойно. — Думаешь, кончить с моих рук — это привилегия. Нет, Максим. Это награда.

Снова обхватила его ладонью и завела новый ритм — быстрый, резкий. Его бёдра вздрогнули, запястья натянулись в ремнях. Он стонал сквозь зубы, и я чувствовала, что он близок, что ещё чуть-чуть — и всё. В этот момент я в последний раз провела рукой от основания до самой головки — и остановилась.

— Нет… — его голос сорвался на хрип. — Не смей сейчас останавливаться!

Я убрала руку и вытерла пальцы о его рубашку.

— О, я смею. И буду останавливаться столько раз, сколько захочу.

Он смотрел на меня с яростью, грудь тяжело поднималась. Член стоял, блестящий, налитый, пульсировал, но я даже не прикоснулась снова. Я нарочно обошла его, встала за спиной, наклонилась к уху.

— Ты хотел быть альфой? — прошептала я. — А теперь посмотри на себя. Весь твой альфа сведён к тому, что ты связан и умоляешь мою руку.

— Я не умоляю, — прохрипел он, но голос дрогнул.

Я резко схватила его за член снова, сжала сильнее, чем раньше, и провела вверх, медленно, мучительно. Его стон вырвался сам, он не успел его прикусить.

— Вот так ты не умоляешь? — спросила я и дёрнула быстрее. — А это?

— Блядь… — он задыхался. — Ты… издеваешься…

Я снова остановилась, оставив его на грани. Он зашипел, мышцы напряглись, глаза сверкнули яростью.

— Ты издеваешься, — повторил он. — Но… сука… мне хорошо.

Я рассмеялась тихо, чувствуя, как внутри разгорается ещё большее возбуждение.

— Вот и славно. Запомни: я могу довести тебя куда угодно… но кончить ты сможешь только тогда, когда я решу.

Он молчал, дышал тяжело, прерывисто. Член всё ещё пульсировал в моей ладони, но я снова убрала руку и отступила на шаг.

— Продолжим позже, — сказала я. — Когда захочу.

Его взгляд прожигал, он был готов разорвать меня словами, но тело предало его. Оно дрожало, жаждало, и я знала — я выиграла эту часть.

* * * * *

Я вернулась к нему, когда тишина переговорной стала звенящей. Максим сидел на стуле, руки крепко связаны за спинкой, плечи напряжены, грудь вздымалась. Лицо покрыто потом, губы сухие, глаза горели злостью и страхом одновременно. Его член всё ещё стоял, пульсировал, словно сам требовал прикосновения. Мне даже стало смешно: вот этот мужчина, который ещё недавно пытался играть в альфу, теперь полностью зависел от моей руки.

— Красиво смотришься, — я провела пальцами по его щеке, затем резко опустила ладонь вниз, обхватила горячий ствол. Он рванулся, но верёвки не дали даже сантиметра. — Сильный, непокорный… а стоит только прикоснуться — и ты дрожишь.

— Отпусти, — прохрипел он. — Это не игра для тебя.

Я сжала крепче и начала медленно двигать рукой. Его дыхание сбилось, и он закрыл глаза, но тут же получил короткую пощёчину.

— Открой. Смотри на меня. Я хочу видеть, как ты теряешь контроль.

Он послушался — впервые без слов. Взгляд его был полон ненависти и вожделения. Я ускорила темп, рука скользила уверенно, пальцы сжимали плоть так, что каждый рывок отдавался в его груди.

— Ты же привык побеждать, да? — прошептала я, наклоняясь ближе. — Всегда первый, всегда главный. А теперь? Сидишь, как студент, связанный на стуле, и твой член в моей власти.

— Я… всё равно альфа, — процедил он, стиснув зубы.

Я усмехнулась и провела большим пальцем по влажной головке, задержавшись там, медленно размазывая каплю предсеменной жидкости.

— Альфа? Ты уже трижды чуть не кончил, и только потому, что я решала, останавливаться или нет. Где твоя сила, Максим? Где твоя победа?

Он застонал, низко, хрипло, и дёрнул руками. Верёвка скрипнула, но осталась на месте. Я усилила давление, двигаясь быстрее, меняя угол, и видела, как его тело предательски откликается. Бёдра подались вперёд, горло выдало глухой крик.

— Скажи, что тебе нравится, — я не останавливалась. — Признай это.

— Я… не скажу, — хрипел он, но глаза уже стекленели.

Я неожиданно прекратила движения, оставив его на краю. Он застонал так жалобно, что я улыбнулась.

— Хочешь? Заслужи.

— Чёртова… — он задыхался, зубы скрипели. — Ты сводишь меня с ума.

Я снова взялась за него, теперь ещё быстрее, сильнее. Ладонь скользила по горячему члену, пальцы сжимали плотно, ритм был безжалостным. Я чувствовала, как он дрожит всем телом, как из груди вырываются судорожные звуки.

— Ну же, Максим, — я прошептала прямо в его ухо. — Скажи. Скажи, что я довожу тебя до оргазма.

— Да… — его голос сорвался. — Да, блядь… нравится!

— Громче.

— Нравится! — выкрикнул он, и в этот момент я довела его до края.

Я ускорила темп до предела, пальцы сжимали его так, что он не мог больше бороться. Его тело выгнулось, запястья натянулись, мышцы свело, и он кончил с яростным стоном. Горячие рывки спермы ударили в мою ладонь, заполняя её. Я не остановилась сразу — продолжала доить каждую судорогу, чувствуя, как он дергается и тяжело дышит, как умирает его гордость.

Я посмотрела на руку, покрытую белыми, густыми каплями. На секунду замерла, а потом медленно подняла ладонь к губам. Языком провела по пальцам, собирая сперму, и закрыла глаза.

Соленовато, тёпло, неожиданно приятно. Никогда раньше не пробовала. Но сейчас… это вкус победы. Вкус власти. Вкус мужчины, которого я сломала.

Я слизывала каждую каплю, облизывала пальцы один за другим, не оставляя ни следа. А он сидел передо мной, обессиленный, с опущенной головой, и только дыхание выдавало, что он ещё живёт этим моментом.

— Вот так, — сказала я спокойно, глядя на него сверху вниз. — Ты кончил, потому что я этого захотела. И только поэтому.

Я облизала последний палец и улыбнулась, чувствуя, как внутри рождается странное, дикое возбуждение. Никогда ещё я не была так жива.

* * * * *

Дорога домой пролетела в каком-то сладком тумане. В ушах ещё звучал его стон, перед глазами вставала картина — связанный Максим, выгнувшееся тело, сперма в моей ладони. Я проводила языком по губам, будто снова пробовала её вкус. Непривычный, острый, но почему-то возбуждающий. Не просто семя — символ того, что он сломался, сдался мне, хотя сам этого и не понял.

Я вошла в квартиру. Андрей сидел в гостиной с планшетом. В комнате пахло его чаем с бергамотом и чем-то ещё — привычным, рутинным, таким домашним, что меня передёрнуло. Я сняла пальто, и он только бросил короткий взгляд.

— Опять поздно, — голос был сухим, как всегда. — Что на работе до такой поры?

— Задержали, — ответила я спокойно, проходя мимо. — Бумаги, отчёты.

Он щёлкнул планшетом, отложил его в сторону и встал. Лицо напряжённое, глаза прищуренные.

— Я муж тебе или кто? Мне всё должны рассказывать, а не отмахиваться.

Я посмотрела на него и вдруг ощутила, что больше не боюсь. Совсем. Всё, что он считал властью, рядом с тем, что я только что пережила, казалось игрушкой.

— Ты муж, Андрей, — я шагнула ближе. — Но, знаешь, не хозяин.

Он нахмурился.

— Что ты сказала?

— Ровно то, что услышал, — я сняла каблуки, встала босиком и вдруг почувствовала странное удовлетворение от того, как он растерялся. — Перестань вести себя так, будто я твоя собственность.

— Ты совсем охренела? — его голос сорвался. — Я пашу, я обеспечиваю, а ты… ведёшь себя как…

Я резко перебила.

— Как женщина, которая имеет право быть собой.

Повисла тишина. Он уставился на меня, будто не узнавал. Я развернулась и пошла в спальню. Он пошёл следом.

— Ладно, — процедил он сквозь зубы. — Значит, сегодня спи без секса. Раз такая умная.

Я усмехнулась, сбросила платье прямо на пол и легла в кровать, повернувшись к стене.

— Как будто это наказание, — тихо бросила я.

Он застыл. Я слышала, как он тяжело дышит. Потом отошёл и лёг на другой край кровати, демонстративно отвернувшись.

Я закрыла глаза. И улыбнулась.

Секс с ним? Как будто это удовольствие…

Перед внутренним взором снова вспыхнул Максим, его стон, его сперма на моей ладони. Я облизала губы и ощутила, как тело само откликнулось.

Андрей, похоже, думал, что победил. Но я чувствовала: власть уже не у него. Она — во мне.

* * * * *

Андрей уснул быстро, как всегда: повернулся на бок, пробормотал что-то невнятное и уже через минуту его дыхание стало тяжёлым, ритмичным. Я лежала рядом и чувствовала, как внутри меня бурлит жизнь, пока рядом — тишина и сон. Я смотрела в потолок и знала: ночь не для сна. Ночь для воспоминаний.

Перед глазами вставала картинка, которую я сама же и создала вечером: Максим, связанный на стуле. Его широкие плечи, которые так привыкли держать женщин, теперь бессильны, прижатые к спинке. Его глаза — злые, яростные, но в этой злости уже мелькал страх. А в моей руке его член, горячий, пульсирующий, мой, только мой. Я чувствовала, как каждая капля его возбуждения принадлежит мне, и именно я решаю — дать или лишить.

Я скользнула ладонью под тонкую ткань трусиков и задержала дыхание. Муж спал рядом, и этот контраст будоражил до дрожи. Он думает, что наказал меня, отняв секс? Наивный. Я уже знала, что настоящее наказание для него — моё молчание. Моё тайное наслаждение. Моя власть, о которой он даже не подозревает.

Пальцы нашли клитор. Осторожное касание, потом чуть сильнее. Я вздрогнула, тело откликнулось сразу, словно ждало этого момента весь вечер. В голове снова — вкус Максима, сперма на моей ладони, её густая тягучесть. Я вспомнила, как подняла руку к губам, лизнула, как девочка, впервые пробующая сладость. Неожиданно вкусно. Неожиданно возбуждающе.

Я ускорила движения и представила, как он, связанный, смотрит на меня снизу вверх, гордый, но сломленный.

«Скажи, что я хозяйка», — шепчу я ему, и он дрожит, сжимает зубы, чтобы не выдать слабость. Но я всё равно чувствую, как он сдаётся.

Моё дыхание стало тяжёлым, и я испугалась, что Андрей услышит. Прижала рот к подушке, и из груди вырвался глухой стон. Я раздвинула ноги шире, двигаясь быстрее, пальцы были мокрыми, скользящими, и каждая секунда в голове рисовала новые сцены. Кирилл, униженно склонившийся под моим столом, его язык, его смущённое дыхание. Я вспомнила, как заставила его целовать туфлю, как смотрела сверху вниз и чувствовала себя богиней.

— Лижи, — прошептала я в темноте, сама себе. — Служи.

Тело выгнулось, я остановилась, чтобы не кончить слишком быстро. Мне хотелось растянуть момент, смаковать его. Я убрала пальцы, провела ими по внутренней стороне бедра, потом снова вернулась к клитору. Сердце билось так громко, что я боялась — Андрей услышит. Но он спал, не подозревая, что его жена рядом дрожит от фантазий о других мужчинах.

Я закрыла глаза и увидела себя на стуле в переговорной. Только теперь роли поменялись: это я связана, а Максим стоит надо мной, его член близко к моему лицу. Я чувствую запах, тепло, и всё моё тело готово к этому. Но в тот же миг картинка рушится — и я снова в роли хозяйки, а он на коленях. Эта игра фантазий заводила ещё сильнее.

Я зажала губы рукой, чтобы не закричать. Пальцы скользили быстрее, всё внутри пульсировало, влажность разливалась между бёдрами. Я представляла, как муж проснётся, увидит меня, и что тогда? Будет ли он в ярости? Или попытается понять? Мысли о риске только усилили возбуждение.

Волна накрыла резко. Я закусила угол подушки, тело выгнулось, бёдра задрожали. Оргазм был быстрым, острым, как вспышка молнии. Я чувствовала, как мышцы сокращаются, сжимают пальцы, и в голове звучало только одно слово:

«Моё».

Я лежала неподвижно, тяжело дыша, ладонь всё ещё влажная, пахнущая мной. Андрей перевернулся на другой бок, пробормотал что-то во сне. Я усмехнулась. Он думает, что отнял у меня секс. Но он даже не понимает, что у меня уже есть другая жизнь. Тайная, настоящая. И в этой жизни я сама беру удовольствие.

Я вытерла руку о простыню, закрыла глаза и улыбнулась в темноте. Сон пришёл не сразу, но внутри было чувство, что я сделала что-то великое. Я переступила черту и уже не боялась.

Глава 16. Запретный урок

Я поймала себя на том, что дрожу пальцами, когда набирала номер подруги. Слова давались тяжело, голос срывался, словно я собиралась признаться в самом постыдном.

— Оксан… нам надо срочно встретиться. Сегодня.

— У тебя что, пожар? — в трубке её смех был лёгким, ленивым. — Я как раз в обед свободна. Кафе на углу помнишь?

Я только кивнула, хотя она меня не видела, и положила трубку.

Когда мы сели за столик у окна, я сразу заметила, что глаза подруги бегают по моему лицу, по губам. Она прищурилась и тихо сказала:

— Ты изменилась. Смотришь как-то… голодно.

Я дернула плечом, заказала кофе, но от слов не стало легче. Подождала, пока официантка уйдёт, и почти шёпотом произнесла:

— Я хочу… научиться кое-чему.

— О, интрига, — Оксана подалась ближе, оперлась локтем о стол. — Ну же, не тяни. Что за «кое-что»?

Я закусила губу. Чувствовала, как щеки разгорелись.

— Минету.

Оксана сначала замерла, потом прыснула, чуть не расплескав чай.

— Господи, Лина, ты серьёзно? В двадцать восемь лет? Ты что, никогда?

— Никогда, — ответила я, чувствуя, как ком стыда застрял в горле. — Андрей… он никогда не просил. А я… я даже не думала.

Подруга наклонилась ближе, её глаза сверкали.

— Ну ты даёшь. В наше время это как не уметь держать бокал вина.

— Не шути, — выдохнула я. — Я серьёзно. Мне нужно.

— Кому нужно? — её улыбка стала острее. — Ему? Или тебе?

Я замолчала. В голове всплыло лицо Максима — наглое, уверенное, будто весь мир у его ног. Я видела, как он смотрел на мои губы. И внутри что-то сжалось от предвкушения.

— Мне, — призналась я наконец.

Оксана откинулась на спинку стула и расхохоталась:

— Ах вот оно что. Нашла себе цель. И явно не мужа.

— Просто… я хочу быть готова. Хочу уметь.

Она наклонилась ко мне, понизив голос:

— И кого же ты планируешь «наградить» этим умением? Того фотографа, да? Максима?

Я почувствовала, как горло перехватило. Сделала вид, что не поняла намёка. Но Оксана уже знала — она всегда читала меня, как открытую книгу.

— Ладно, — она пожала плечами. — Тебе повезло. У меня есть контакты.

Она достала телефон, пролистала несколько сообщений и протянула мне бумажку с номером.

— Курсы. Три недели. Учат дышать, глотать, расслаблять горло. Ведёт бывшая стриптизёрша, кстати. Знает толк в удовольствии.

Я уставилась на цифры, словно это был запретный код.

— Курсы? Ты издеваешься?

— А что ты хотела? Репетитора домой вызвать? — подруга засмеялась. — Там девчонки твои ровесницы, и моложе, и старше. Все хотят уметь.

— Но… Андрей подумает, что я…

— Андрей? — она закатила глаза. — Да наплюй ты на этого юриста. Скажешь, что у тебя обеды затянулись. Ну правда, Лина, хватит прятаться за его спину.

Я сжала пальцы вокруг чашки так сильно, что обожгла кожу.

— Ты думаешь, я смогу?

— Я уверена, — ответила она. — У тебя такие губы… — Оксана хмыкнула. — Грех ими не пользоваться.

Я отвела взгляд, но внутри всё уже горело.

— А если я не справлюсь?

— Тогда придёшь ко мне на практику, — подмигнула она. — Шучу-шучу. Но, честно, там всё разложено по шагам. Вдох, выдох, язык, горло. Всё по науке.

Мы замолчали, только шум кафе и звон посуды мешал моим мыслям. Я знала: после этой встречи назад пути нет.

Оксана снова подалась вперёд:

— Знаешь, как ты сейчас говоришь?

— Как?

— Как хищница. Ты сама слышишь свой голос? В нём появилась сталь.

Я вскинула на неё глаза, пытаясь возразить, но слова застряли. Она была права. Я и сама это чувствовала — где-то глубоко внутри.

— Значит, идёшь? — спросила Оксана.

— Иду, — выдохнула я, чувствуя, как сердце ударилось в рёбра. — Я иду.

* * * * *

Я записалась на курсы сразу же, как только вышла из кафе. Сжала в руке листок с номером, словно это был ключ к новой, запретной жизни. Позвонила с дрожью в голосе, но администратор отозвалась спокойно: «Три недели занятий. Каждый день по часу. Группы маленькие, по пять-шесть девушек». Я специально уточнила: занятия в обеденное время. Для меня это было важно — муж ничего не заподозрит, подумает, что просто задерживаюсь на работе или пошла с коллегами поесть.

Первый день я пришла почти на цыпочках. Маленький зал в подвальном помещении бизнес-центра: зеркала по стенам, мягкий свет, несколько стульев. На столике в углу — бутылки с водой, салфетки и коробка с бананами. Я замерла, увидев это, и только потом заметила, что рядом лежат силиконовые муляжи в форме члена. Сердце ухнуло.

Преподавательница оказалась яркой женщиной лет сорока, в узком платье, с хриплым голосом. Она сразу заявила:

— Здесь мы учимся управлять дыханием и своим горлом. Минет — это не унижение, а власть. Запомните. Мужчина думает, что он главный, но на самом деле всё контролируете вы.

Я почувствовала, как у меня внутри дрогнуло.

Власть…

Это слово ударило точно в цель.

Мы начали с простых упражнений. Сначала дыхание: вдох через нос, медленный выдох через рот. Потом — расслабление челюсти, языка. «Вы должны научиться не зажиматься, когда в горле что-то мешает», — объясняла тренер.

Я смотрела на остальных женщин: одна — блондинка в дорогом костюме, другая — совсем девчонка, едва старше двадцати. Все смущённые, но увлечённые. В зеркале я видела себя — строгая юбка-карандаш, белая блузка, волосы собраны. И только глаза горели так, будто я украла что-то чужое.

На второй день нам раздали бананы.

— Представьте, что это реальное тело. Смотрите не только глазами, но и губами, языком, дыханием, — инструктировала тренер.

Я взяла фрукт в руку, и пальцы предательски задрожали. Губы коснулись холодной кожуры. Я закрыла глаза. Сначала всё казалось нелепым, но потом движения стали плавнее. В голове всплыло лицо Максима — его наглая улыбка, тяжёлый взгляд. Я сама не заметила, как начала глубже глотать, медленнее двигать губами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Отлично, — похвалила тренер, проходя мимо. — Видите? Всё у вас получится.

На третьей неделе мы работали уже с муляжами. Силикон был тёплым на ощупь, почти живым. «Учитесь контролировать скорость, — повторяла тренер. — И главное — не давайте мужчине почувствовать, что он хозяин. Вы ведёте игру».

Я сидела с муляжом во рту и понимала: у меня получается. И от этого кружилась голова. Я ловила себя на том, что утром по привычке Кирилл служил мне под столом, а днём я тренировала новые навыки, представляя, что делаю это с Максимом. Вечером дома я смотрела на мужа и едва удерживала смешок: он даже не догадывается, какой двойной жизнью живёт его жена.

— Почему ты такая задумчивая? — как-то спросил Андрей за ужином.

— Просто устала, — ответила я, улыбнувшись, и спрятала взгляд.

На самом деле я жила только ради этих обеденных побегов. В офисе уже привыкли, что я надолго исчезаю: «Элина всегда ходит в кафе». Но никто не знал, что мой «кафе» — это зал с зеркалами и муляжами члена в руках.

Каждый день я становилась увереннее. Я училась держать дыхание, расслаблять горло, играть языком. И всё время в мыслях был Максим. Я представляла, как он вначале будет усмехаться, а потом замолчит, стиснув зубы от удовольствия.

Три недели пролетели быстро. В последний день тренер сказала:

— Теперь вы готовы. Остальное зависит от вас. Мужчина никогда не забудет женщину, которая владеет этим искусством.

Я вышла на улицу, села в машину и долго сидела, держа руки на руле. В голове звучала только одна мысль:

«Теперь я готова. Теперь я хочу попробовать на нём».

* * * * *

Максим будто исчез. Не то чтобы совсем — он был в офисе, появлялся на совещаниях, шутил с другими, но ко мне не подходил. Не искал встреч глазами, не кидал свои дурацкие комментарии. Три недели — и ни одного намёка, ни одного слова.

Я видела, что это демонстрация. Он играл в обиду. Его мужская гордость не выдержала моего холодного равнодушия. «Раз она меня оттолкнула — буду держаться гордо». Я знала это. И всё равно каждый день чувствовала его взгляд на затылке. Слишком долго он привык получать внимание женщин. А тут я. Холодная. Неприступная.

На третий день тишины он прошёл мимо, нарочито громко смеясь с секретаршей. Я подняла глаза, поймала его взгляд — и тут же отвела, будто его не существовало. Я видела, как напряглась его челюсть. Внутри меня разлилось сладкое удовлетворение.

— Пусть злится, — подумала я. — Пусть мучается.

Всё это время я продолжала свои тайные обеды. Каждый день ровно в час уходила «в кафе» — и возвращалась с лёгким румянцем на щеках. Девушки в офисе думали, что у меня появился тайный мужчина. Я улыбалась и не подтверждала, но и не опровергала.

На самом деле мои «свидания» были с бананами и муляжами, а иногда — с собственным отражением в зеркале. Я смотрела, как губы сжимаются, как язык двигается, и представляла, что это член Максима. Я ловила себя на том, что дрожу от предвкушения.

«Скоро, совсем скоро».

Кирилл всё это время тоже был рядом. Утренний ритуал стал для меня привычным, как чашка кофе. Он приходил раньше всех, тихо закрывал дверь, и я чувствовала его дыхание под столом. Иногда я уже даже не закрывала глаза, спокойно листала бумаги, отдавая распоряжения, пока его язык работал.

— Глубже, пёсик, — шептала я и ударяла его по щеке, если он замедлялся.

— Да, госпожа… — бормотал он, задыхаясь.

Я сама поражалась, с какой лёгкостью говорю такие слова. И с какой жадностью он их принимает.

Максим же держался в стороне. Раз в несколько дней он пытался «случайно» пройти слишком близко, зацепить плечом. Я отвечала холодным взглядом и шагала дальше. Раз в неделю он делал замечания при коллегах, демонстрируя своё «альфа»-превосходство. Я улыбалась — и молчала.

«Ещё чуть-чуть, и ты сам попросишь»,

— думала я, возвращаясь домой.

А дома Андрей. Всё такой же сухой, сдержанный. Иногда задавал вопросы, но вяло, без интереса:

— Ты где так долго задерживаешься?

— Обед с коллегами. Обсуждали проекты, — отвечала я спокойно.

Он кивал, не вникая. И мне было удобно. Чем больше он ничего не замечал, тем больше я разгоралась внутри.

В один из вечеров, лёжа в кровати рядом с мужем, я поймала себя на мысли:

«Я не думаю о тебе. Я думаю о нём. Я готовлюсь ради него».

И от этого в груди заиграл новый огонь.

Три недели прошли, как сон. Максим всё ещё играл в гордость, а я уже знала: скоро я разорву его молчание. Я стану тем, чего он не ждёт. Я буду первой, кто заставит его склонить голову.

* * * * *

Андрей сидел в гостиной, как всегда — телевизор, пульт в руке, ровная спина. Его лицо освещал холодный свет экрана, и в этот момент он напоминал статую — неподвижный, привычный. Я вошла с кухни с чашкой чая и села в кресло напротив.

— Ты поздно вернулась сегодня, — сказал он, не отрывая взгляда от новостей. Голос спокойный, но в нём слышался лёгкий упрёк.

— Обед затянулся, — ответила я, делая глоток.

— Каждый день затягивается? — теперь он повернулся ко мне, глаза внимательные.

Я чуть пожала плечами, сохраняя безразличную маску.

— Работа. Встречи. Неужели это так странно?

Он прищурился.

— Раньше ты всегда спешила домой. Даже если задерживалась, предупреждала. А сейчас... — он сделал паузу. — Сейчас будто тебе всё равно.

Я ощутила укол внутри, но не позволила себе ни дрогнуть, ни оправдаться. Наоборот, спокойно сказала:

— Я не обязана отчитываться за каждый шаг. У меня своя жизнь, Андрей.

Он молчал, но пальцы на подлокотнике нервно сжались. Я видела, как его мужская гордость задела эта фраза. Раньше я была мягче, послушнее. Сейчас же слова сами рвались наружу, и я не собиралась их сдерживать.

— Ты стала холодная, — тихо сказал он. — Даже со мной.

Я посмотрела прямо ему в глаза.

— А может, я просто перестала играть в удобную жену?

Он откинулся на спинку дивана, отвернулся.

— Понятно… — в голосе сквозило разочарование.

Я сделала вид, что увлеклась телефоном, но внутри меня кипела смесь эмоций. Его обида уже не трогала меня так, как раньше. Я чувствовала себя сильнее. У меня был Кирилл, был Максим, были тайные курсы. У меня была моя новая жизнь.

— Ладно, — пробормотал Андрей. — Спать пойду.

Он поднялся и ушёл в спальню. Я осталась в гостиной, слушала, как за дверью становится всё тише — только скрип кровати и его ровное, тяжёлое дыхание. Через пару минут я поняла: Андрей заснул.

Я накинула пальто, стараясь не издать ни звука. Замок щёлкнул мягко, почти беззвучно. Он ничего не заметил — спал, уверенный, что жена рядом. А я тихо прикрыла за собой дверь и шагнула в холод подъезда.

В подъезде было темно и тихо. Лампочка на лестничной площадке едва мерцала. Я набрала номер Кирилла. Голос дрожал от возбуждения:

— Жду у твоего дома. Быстрее, лизунчик

Через 15 минут он появился. Щёки красные от мороза, глаза горят. Я кивнула в сторону пролёта между этажами.

— На колени, — приказала я.

* * * * *

Холод бетонных стен пробирал до костей, пахло сыростью и железом. Лампочка над лестничной площадкой мигала, как будто тоже знала, что здесь происходит что-то запретное. Кирилл стоял на коленях, подняв голову вверх, ожидая команды. Я чувствовала, как внутри всё дрожит — смесь страха, адреналина и дикого возбуждения.

— Ну что, пёсик, — прошептала я, приподняв юбку. — Покажи, зачем ты живёшь.

Он не ответил, только прижался губами к моей коже и стал жадно работать языком. Холод подъезда и его горячее дыхание смешались в такой контраст, что у меня подкосились колени. Я вцепилась в перила, задыхаясь, но сдерживала стон — слишком опасно, слишком громко всё может отозваться эхом.

— Тише, — прошипела я, толкая его головой глубже. — Не тормози, пока я сама не скажу.

Он застонал от напряжения, а я прижала его сильнее, так что его нос упёрся прямо в меня. И в этот момент меня прорвало. Первая волна удовольствия накрыла так стремительно, что я едва не закричала. Прикусила губу, почувствовала вкус крови, и, дрожа, ударила его по щеке.

— Молодец, шавка, — выдохнула я. — Но это только начало.

Кирилл, будто опьянённый, продолжал с ещё большим рвением. Я смотрела вниз — его лицо, его преданное выражение, и это заводило сильнее любого прикосновения. Я задыхалась от мыслей:

«Что, если кто-то выйдет? Что, если увидят? Пусть. Пусть увидят, как он лижет меня, как животное».

Вторая волна пришла быстрее. Я выгнулась, вцепившись в холодные перила так, что костяшки побелели, и придавила его голову обеими руками.

— Лизни глубже! — почти прорычала я. — Не смей останавливаться!

Оргазм разорвал меня снова, и вместе с хриплым стоном я дала ему ещё одну пощёчину. Громкий шлепок разнёсся по пустому подъезду. Кирилл застонал, но глаза его загорелись, как у зверя, нашедшего добычу.

— Нравится? — издевательски спросила я, глядя вниз. — Тебе нравится быть моей грязной тряпкой?

— Да… — прохрипел он, едва отрываясь.

— Тогда продолжай, пока я сама не решу, что хватит.

Я чувствовала, как мокрые пятна растекаются по колготкам, как мои ноги дрожат, но я не останавливалась. Кирилл работал языком без отдыха, а я снова и снова толкала его головой к себе.

Третий оргазм накрыл меня, как удар током. Я резко выгнулась, уткнулась лицом в локоть, чтобы не закричать во всё горло, и ударила его ладонью по другой щеке.

— Вот для чего ты создан, — шепнула я, дрожа. — Для этого. Чтобы я могла кончать, когда захочу.

Я откинула голову назад, пытаясь отдышаться. В ушах звенело, сердце колотилось так громко, что я была уверена — его слышит весь подъезд.

Я поправила юбку, посмотрела сверху вниз. Кирилл стоял на коленях, щеки горели от моих ударов, губы блестели от влаги. Я улыбнулась — впервые за всё это время так нагло и хищно.

— Встань и убирайся, — сказала я спокойно. — А я пойду домой, как примерная жена.

Он поднялся, опустив глаза, и только кивнул.

Глава 17. Проглоченное сопротивление

Весь день он будто растворялся. Максим заходил в кабинет только по делу, говорил коротко, почти не глядя в глаза. Этот холод резал острее любого слова. Я ловила себя на том, что слушаю его шаги в коридоре, что сердце вздрагивает от каждого движения дверной ручки, но встреча заканчивалась вяло и быстро. Ни намёка на вчерашнее напряжение, ни огонька в его взгляде. Будто между нами ничего не было. И от этого внутри копилось раздражение — пряное, горячее, заставляющее кожу зудеть под одеждой.

К шести вечера офис начал пустеть. Люди собирали бумаги, хлопали дверцами шкафчиков, смеялись и прощались. Света из бухгалтерии, проходя мимо, кивнула:

— Элин, домой не идёшь?

— Ещё пару таблиц проверю, — улыбнулась я.

— Вот трудяга, — фыркнула она и скрылась в коридоре.

Её слова только подчеркнули контраст. Все спешили к своим семьям, ужинам и телевизорам, а я оставалась здесь, с гулкой пустотой внутри. И с ним. Я знала: Максим тоже ещё не ушёл. Его силуэт мелькнул за стеклянной перегородкой переговорки — широкие плечи, сутулое напряжение. Он что-то печатал, явно затянул с отчётом.

С каждым звуком закрывающейся за коллегами двери мне становилось легче дышать. В воздухе сгущалась тишина, липкая, тягучая. Лампы гудели, на экране монитора отражались бледные пятна света. Я ощущала, как в животе тянет сладкая пустота, как в груди нарастает пульсирующее желание. Он избегал меня? Хорошо. Но я знала, чего хотела. И не собиралась отступать.

— Всё, я пошёл, — Кирилл выглянул из-за угла, усталый, но как всегда готовый задержаться ещё ради меня. — Тебе что-то помочь?

Я покачала головой:

— Нет, иди. Уже поздно.

Он чуть нахмурился, будто хотел что-то сказать, но лишь пожал плечами и вышел.

И тут остались только мы двое. Я и он. Идеальный момент.

Я снова взглянула в сторону переговорки. Максим сидел, опершись локтем о стол, пальцы перебирали какие-то бумаги. На его лице читалась усталость, но и привычное упрямство. Внутри меня всё дрогнуло. Картина сама вырисовывалась: приглушённый свет, закрытая дверь, его растерянный взгляд и моё колено на ковролине. Я проглотила слюну, чувствуя, как сердце забилось быстрее.

В голове возникли слова, от которых самой стало жарко:

«Хочешь не хочешь — ты будешь слушаться».

Эта мысль захватила меня так, что пальцы дрожали, когда я печатала последние цифры в отчёте. Уже не имело значения, что именно он считает в Excel и зачем задержался. Для меня это был шанс, мой выход на сцену.

Собирая бумаги в стопку, я услышала шаги — кто-то ещё проходил по коридору. Женский голос сказал:

— Всем пока! Завтра до девяти!

— Пока-пока, — откликнулся Максим хрипловатым голосом.

Дверь хлопнула, и здание погрузилось в окончательную тишину. Остались только клавиши его ноутбука и редкое поскрипывание стула. В этот момент я поднялась. Каблуки глухо стукнули о плитку. С каждым шагом решимость росла.

Я остановилась у стеклянной перегородки. Он поднял голову. Его глаза задержались на моём лице лишь секунду, затем снова скользнули к экрану. Эта нарочитая невнимательность была последней каплей.

— Ты задержался, — произнесла я тихо, но так, чтобы прозвучало как констатация, а не вопрос.

— Работа, — коротко ответил он.

Я вошла в переговорку. Запах кофе, давно остывшего, и мужской одеколон ударили в нос. Закрыла за собой дверь — щёлчок замка прозвучал слишком громко в этой пустоте. Максим нахмурился, но ничего не сказал.

Вот он, момент.

Я чувствовала, как внутри меня всё сжимается от предвкушения. Больше не было пути назад.

* * * * *

Он хотел отвернуться к экрану, но я шагнула ближе и положила ладонь на крышку ноутбука.

— Хватит, — сказала тихо, но твёрдо. — Заканчивай.

Максим удивлённо вскинул брови.

— Ты чего?.. — попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

— Встань.

Я не оставила ему времени на возражения. Пальцы сомкнулись на его запястье, тёплая кожа под кожей моей ладони — и рывком подняла его со стула. Он шагнул неловко, чуть задевая коленом край стола, и тут же оказался лицом к лицу со мной. Наши дыхания смешались, а в моём голосе прозвучала непривычная сталь:

— В переговорку. Сейчас.

— Элина, давай… — начал он, но я резко толкнула его грудью в спину. Удивление мелькнуло в его глазах, когда он сделал пару шагов назад к стене.

— Без слов, — прошипела я.

Щёлчок двери — и мы оказались в тесном пространстве. Плотные жалюзи опущены, лампа над столом давала тусклый свет. Я прижала его к стене, ладони легли на его плечи, ощущая твёрдость мышц. Он пробовал сопротивляться — мягко, как будто сам не до конца понимал, хочет ли. Его пальцы коснулись моего запястья.

— Ты… что творишь? — спросил он хрипло.

— Замолчи, — прервала я и шагнула ближе. Тело прижалось к нему всем весом, грудь к груди, живот к животу. — Ты думал, я дам тебе снова убежать?

Он сглотнул, его дыхание сбилось, но слова не нашлись. Я смотрела в его глаза и впервые видела в них не насмешку, не силу — а растерянность. И это опьяняло.

— Здесь я решаю, — прошептала я прямо у его губ. — Ты понял?

Он молчал, только тяжело дышал. Тогда я резко схватила его за ремень, дёрнула, и металл брякнул о пряжку.

— Ты понял?! — мой голос прозвучал жёстко, почти крик.

— Да, — выдохнул он.

Слово разрезало воздух, как нож. Внутри меня разлилась сладкая дрожь. Я освободила его штаны от ремня, пальцы скользнули по ткани, чувствуя напряжение под ней. Максим сжал кулаки, грудь вздымалась, но он не двигался.

— Вот так лучше, — я усмехнулась, прикусив губу. — Стой и молчи.

Его руки дрогнули, будто он хотел схватить меня за плечи, но я прижала ладонь к его груди и не дала пошевелиться.

— Нет, — твёрдо сказала я. — Ты будешь слушаться.

Я видела, как вены на его шее вздулись, как дыхание стало прерывистым. Его взгляд метался между дверью и моими губами, но тело уже предавало его — подчинялось мне. Это чувство, что мужчина, сильный, уверенный, вдруг стал зависимым от моего голоса и движений, ударило в голову лучше любого вина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хороший мальчик, — выдохнула я и скользнула ладонью ниже, чувствуя, как он напрягся весь до дрожи.

Он закрыл глаза, сжал зубы, но не произнёс ни слова. И я знала: он уже мой.

* * * * *

Я медленно опустилась на колени, чувствуя холод ковролина сквозь тонкую ткань колготок. Этот жест казался естественным и в то же время дерзким — я добровольно заняла позицию, которая у многих ассоциировалась с подчинением, но на самом деле именно отсюда власть принадлежала мне. Снизу взгляд на мужчину всегда пронзает сильнее: он towering above, но стоит лишь потянуть за ремень — и его мир рушится.

Я провела ладонью по его животу, вниз, к ширинке. Он шумно выдохнул, плечи прижались к стене. В пальцах звякнула молния, ткань подалась, и я увидела, как его тело мгновенно отозвалось на прикосновение воздуха. Он уже был твёрдым, горячим, будто сам ждал этого, даже если пытался убедить себя в обратном.

Медленно, нарочито задерживаясь, я провела пальцами вдоль вены на стволе, скользнула вниз, к основанию, и снова поднялась к самой головке. Максим вздрогнул, его рука дёрнулась, словно он хотел остановить меня.

— Элина… — выдохнул он.

— Тсс, — приложила палец к губам и посмотрела снизу вверх, в его глаза. — Ты молчишь.

Он сжал зубы, но не двинулся. И тогда я взяла его в рот. Сначала легко, кончиком языка обвела головку, словно дразня, пробуя вкус соли и жара, а потом глубже, чувствуя, как мышцы горла сокращаются, когда он скользнул внутрь. Его ладонь тут же легла мне на затылок, пальцы запутались в волосах, пытаясь задавать ритм.

Я резко отстранилась. Встала на колени ровнее, губы влажные, дыхание горячее.

— Нет, — мой голос прозвучал низко, властно. — Здесь я руковожу. Стой и молчи.

Он замер, рука всё ещё висела в воздухе. В его глазах мелькнула смесь растерянности и возбуждения, будто он не понимал, почему подчиняется, но не мог иначе. Я снова обхватила его рукой и втянула глубже, теперь сама задавая ритм. Движения стали жадными, уверенными. Я ощущала, как он напрягается, как бедра подрагивают, но он держал себя, не издавая ни звука.

И это сводило меня с ума. Внутри пульсировала мысль:

Он сильный, но сейчас полностью мой. Я заставляю его дрожать. Я решаю, когда он сорвётся.

Я сменила темп: то быстро, до влажных звуков, то медленно, глубоко, так что дыхание перехватывало. Слюна стекала по подбородку, я намеренно не вытирала её — этот беспорядок был частью моей победы. Его пальцы судорожно сжались в кулаки, он ударился затылком о стену.

— Хороший мальчик, — прошептала я, отрываясь лишь на секунду, и снова взяла его так глубоко, что сама задохнулась.

В голове гул, между ног — влажное напряжение, будто каждая секунда моего контроля возвращалась в тело волной возбуждения. Я уже не думала о том, что будет потом. Мне нужно было довести его до края.

Он наконец сорвался. Его голос дрогнул:

— Я не… смогу… долго…

Я подняла глаза и улыбнулась, не выпуская его. Внутри всё сжалось от триумфа.

Да, вот так. Кончи для меня. В тот момент, когда я решу.

* * * * *

Я чувствовала, как он едва держится, но намеренно не позволяла этому случиться слишком быстро. Это был мой урок, моя сцена, где я показывала всё, чему научилась — и главное, что теперь я сама диктовала правила.

Я снова наклонилась, но теперь делала всё медленно, будто нарочно растягивала мучение. Губы сомкнулись на головке, язык обвёл её кругом, улавливая каждую вибрацию его тела. Он сжал зубы, тихий стон вырвался всё равно, и это был мой сигнал — я двигаюсь правильно. Я позволяла ему почувствовать контраст: то лёгкие дразнящие касания, то резкий глубокий захват, от которого он задыхался.

Каждое движение было осознанным. Я целовала ствол, словно требуя поклонения в обратную сторону, а потом брала в рот почти до конца, чувствуя, как его руки вновь дрожат в воздухе, не зная — прижать меня или оставить всё, как есть. Я бросила на него взгляд снизу: глаза чуть прищурены, губы влажные, дыхание тяжёлое. Он поймал этот взгляд и будто потерял опору.

— Не двигайся, — сказала я глухо, отстранившись на секунду. — Это моё удовольствие, не твоё.

Он кивнул, губы пересохли, грудь ходила ходуном. И я снова взяла его. Теперь уже жёстче: губы сжимали, язык скользил по самой чувствительной линии, рука сжимала основание. Каждое моё движение было рассчитано, будто я и правда проходила экзамен, где знала ответы лучше любого.

Я почувствовала, как он напрягается всё сильнее. Бёдра вздрогнули, мышцы живота свело от напряжения. Его ладонь снова коснулась моих волос, почти невольно, и в этот момент я резко подняла голову.

— Я сказала — не трогай, — выдохнула я, вытирая подбородок тыльной стороной ладони. — Только стой и слушайся.

Он застыл. В его глазах впервые мелькнуло что-то похожее на капитуляцию. И это было сладко, обжигающе.

Я вернулась к нему и решила не щадить. Сначала быстрый ритм — жадный, влажный, звук ударял в стены переговорки. Потом резкая пауза: я держала его во рту, неподвижно, позволяя горлу обхватить его так глубоко, что сама задыхалась. Из горла вырвался приглушённый звук, слёзы блеснули в уголках глаз, но я не останавливалась. Наоборот, именно в этой борьбе за дыхание и рождалось ощущение абсолютной власти.

Он тихо выругался сквозь зубы. Я подняла глаза — и увидела, как он вцепился пальцами в край стола, словно только так удерживал себя. Этот образ ударил в меня, разогнал кровь быстрее. Я ускорила движения, теперь полностью забыв о времени.

Да, вот так. Ты больше не можешь сопротивляться. Ты зависим от каждого моего жеста.

Я усилила давление рукой, одновременно облизала головку, впитывая его дрожь. Он стонал уже громче, не в силах сдерживать звук. Его тело подрагивало, бёдра предательски дергались в такт моим движениям. И в этот миг я знала: он уже на грани.

— Кончи, — прошептала я, на секунду оторвавшись, и снова поглотила его полностью.

Его стон сорвался резко, прерывисто. Горячая волна ударила в горло, я жадно проглотила, не давая ни капле уйти. Внутри будто вспыхнул огонь: я чувствовала вкус, тепло, его беспомощность и свою победу сразу. Я не отвела взгляд — смотрела снизу вверх, пока он терялся в собственных ощущениях.

Когда последние толчки прошли, я медленно отпустила его, облизывая губы. В комнате стояла тяжёлая тишина, прерываемая только его сбивчивым дыханием.

Я поднялась на ноги, поправила волосы. Внутри не было ни капли стыда. Наоборот, сладкая дрожь уверенности расползалась по телу. Я смотрела на него сверху вниз: мужчина, который ещё вчера играл в равного, сейчас выглядел потерянным, растерянным и… послушным.

— Видишь? — тихо сказала я, подходя ближе к его уху. — Удовольствие ты получаешь только тогда, когда я этого хочу.

Он ничего не ответил. Только закрыл глаза и опустил голову.

А я чувствовала вкус победы на губах.

* * * * *

Я медленно отстранилась, словно закрывала сцену спектакля. Внутри всё ещё дрожало от напряжения, но снаружи я выглядела спокойной и собранной. Потянулась к столу, взяла свою папку с бумагами, аккуратно поправила юбку, будто ничего особенного и не произошло.

Максим стоял, опираясь ладонями о стену, волосы растрёпаны, рубашка наполовину выпущена из брюк. Он выглядел так, словно из него вытянули все силы. В глазах — смесь растерянности и какого-то невольного признания поражения. Я видела это и чувствовала прилив силы.

Бог мой… Я правда сделала это. Я поставила его на колени без слов, без уговоров. Я руководила каждым его вздохом, каждым движением. И он послушался. Он кончил так, как я решила.

Сердце стучало гулко, но не от страха — от восторга. В голове крутилась одна мысль:

это власть

. Я впервые ощутила, что мужчина может быть слабее именно рядом со мной. Что его сила — иллюзия, если он не может сказать «нет».

— Ты… — он поднял глаза, будто собирался что-то спросить, но слова застряли.

Я остановилась у двери и посмотрела на него поверх плеча.

— Тсс, — мягко приложила палец к губам. — Тебе не нужно ничего говорить.

Щёлчок замка прозвучал громко. Я вышла в коридор и прикрыла за собой дверь. Пустой офис встретил меня тишиной и запахом пыли, но теперь в этом молчании была особая сладость. Каблуки гулко стучали по плитке, и каждый шаг отдавался в теле, как напоминание о том, что я только что сделала.

Я шла к выходу и улыбалась сама себе.

Я хотела этого, спланировала — и получила. Он пытался держаться, но в итоге подчинился. Проглотила его до конца и проглотила его сопротивление. Теперь я знаю: могу больше, чем думала.

На улице было прохладно, вечерний воздух обжёг щёки. Я вдохнула полной грудью и почувствовала, как дрожь уходит, оставляя после себя тихое, но упругое ощущение триумфа.

Где-то в глубине души мелькнуло сомнение:

Что я творю? Я замужняя женщина. Я только что встала на колени перед другим мужчиной…

Но тут же в голове раздался ответный голос:

Нет. Я не вставала на колени. Я заставила его склониться. Я взяла то, что хотела. И это была не измена — это была моя победа.

Я пошла дальше, чувствуя, как каблуки уверенно выстукивают новый ритм моей жизни. За спиной оставался растерянный Максим, в переговорке, где всё ещё пахло нашим дыханием и его отчаянием. А я уже знала: назад дороги нет.

Глава 18. Раздражённый зверь

Оксана открыла дверь мгновенно, будто стояла в коридоре и ждала именно этого удара в звонок. В квартире тепло, пахнет ванилью и лаком для волос; на подоконнике — жирные листья монстеры, на столе — два бокала и тарелка с клубникой. Она смеётся глазами, затягивает меня внутрь, снимает пальто так, будто помогает сбросить кожу.

— Ну? — хищно щурится. — Скажи, что это не просто «поговорить». Вид у тебя как после экзамена на красный диплом.

— Скорее защита диссертации, — усмехаюсь, чувствуя, как в груди поднимается волна признания. — Я сделала то, о чём сама боялась думать вслух.

— Ж-жесть, как интригующе, — Оксана ставит чайник, бросает взгляд через плечо. — Рассказывай всё. С деталями. Я сегодня без морали и нотаций.

Мы падаем на диван, плед ложится на колени, и память сама разворачивает вечер. Слова выходят ровными, как будто заранее отрепетированы, но внутри всё равно дрожит. Переговорка, его спина к стене, ремень, взгляд снизу вверх, тишина, в которой он послушно кивал.

— Он пытался контролировать, — заканчиваю и вдруг улыбаюсь. — А в итоге молчал. До конца. Я решала ритм, решала, когда это закончится. И проглотила. Не только… ну, ты поняла. Проглотила его сопротивление тоже.

Оксана выдыхает протяжно, как после долгой затяжки, щёлкает ногтем по бокалу.

— Чёрт, Эл, да ты монстр в лучшем смысле. Тихая бухгалтерша, ага… — она сглатывает смешок, но взгляд становится серьёзным. — Как ты себя чувствуешь?

— Сильной, — отвечаю, не отводя глаз. — Будто щёлкнул выключатель. Я не просила, не умоляла. Просто взяла. И больше не хочу притворяться, что меня устраивает прежняя роль.

— Прежняя — это которая с мужем? — уточняет, хотя ответ и так очевиден.

— Он заметил новые туфли, но не заметил меня. Неделю назад. Сегодня — тоже. Всегда «позже», «потом», «я устал». А я… я больше не хочу быть мебелью рядом с его графиком.

— Развестись, — произносит ровно, как диагноз. — Не «подумать», не «поговорить». Просто перестать жить рядом с человеком, который не видит. Ты годами носила его тишину на себе. Хватит.

Я откидываюсь, ощущая, как в спине приятно тянет. В голове вспыхивает кадр: мы с Оксаной в общаге, сорок четвёртая аудитория, пара по бухучёту, которую мы пропустили ради кофе в баре на углу. Её смех, красная помада, вызов всему факультету.

— Помнишь, как ты в деканате сказала: «Я не буду извиняться за то, что живу»? — спрашиваю, улыбаясь. — Тогда это казалось шатром, под которым можно спрятаться. Теперь хочется выйти наружу.

— Конечно помню, — она откидывает тёмные волосы, в глазах лукавые искры. — Ты тогда дрожала с кончиками пальцев, но всё равно пошла со мной к тому бармену. Страшно было, а сделала. Вот и сейчас. Страшно — но сделала. И тебе понравилось.

— Понравилось, — признаю шёпотом. — Власть. Когда мужчина сильный, но в этот момент слушается. Когда взгляд цепляется за мои губы, и он понимает: инициатива у меня. Это… заводит.

— Господи, как же это звучит, — смеётся коротко, потом серьёзнеет. — Я тоже хочу. Хочу попробовать, как это — сказать «стой», и он встанет. Сказать «молчи», и будет тишина. Не потому что боится, а потому что признаёт. Уфф… — она трёт виски. — Ты меня заразила.

— Осторожно, — улыбаюсь. — От этого нет вакцины.

— Значит, план такой, — Оксана подается вперёд, на локтях. — Первое: перестаёшь оправдываться перед мужем. Никаких «поздно», «задержалась», «сорри». Говоришь только то, что считаешь нужным. Второе: с этим фотографом… как его…

— Максим.

— С ним играешь в холод. Дала вкус — теперь забираешь. Он начнёт рваться к теплу, а ты в этот момент строишь границы. Не бегай. Не объясняй. И да, — поднимает палец, — никакого секса ближайшие дни. Ни намёка. Только ледяная вежливость и пара случайных взглядов. Он сорвётся.

— Уже начал, — признаюсь. — Сегодня ловил в коридоре. «Нужно поговорить». А я сказала: по рабочим вопросам — письмом. Видела, как сжались губы. Это приятно — видеть, как гордыня трещит.

— Это не жестокость, — спокойно говорит Оксана. — Это баланс. Столько лет ты была «удобной». Теперь можно быть собой. И третье: адвокат. Я серьёзно. Если внутри у тебя уже пусто — не держи мебель ради привычки.

Слова падают тяжёлыми камнями, но почему-то не пугают.

Адвокат

. Не картинка, не гипотеза, а маршрут. И в этом маршруте вдруг становится легко дышать.

— Знаешь, — киваю, — впервые за долгое время не чувствую вины. Только ясность. Удивительно, но после переговорки я шла по пустому офису как по своему городу. Каждый шаг — мой.

— Ты выросла из собственной кожи, малышка, — Оксана улыбается по-настоящему нежно, как в те ночи перед экзаменами, когда мы сидели на подоконнике и делили одну шоколадку. — Встретимся через неделю, расскажешь, как твой «ледяной период». И, возможно, подберём тебе адвоката. У меня есть контакты.

— И подберём тебе кого-то, чтобы попробовать… — тяну специально.

— Подчинение, — подхватывает без паузы и смеётся. — Да. Я, между прочим, не только админ, но и режиссёр сценического света. Поставлю свет, музыку, и пусть он падает в тишину по команде.

Мы смеёмся, как в университетские годы — громко, без оглядки, с этим сладким чувством, что мир не закончился там, где началась чья-то удобная норма. Чайник щёлкает, над столом поднимается пар. Оксана наливает крепкий чёрный, капля сахара прилипает к ложке.

— Последнее, — она смотрит прямо, без кокетства. — Обещай, что не свернёшь назад из жалости. Жалость — самый липкий клей.

— Обещаю, — отвечаю, чувствуя, как в груди расправляются крылья. — Теперь я выбираю.

— Тогда за это и выпьем, — она чокается бокалом с моим — хрусткий звук почти как печать. — За ту, что выбирает.

Глоток обжигает язык и греет живот. Внутри тихо звучит новая музыка — ритм, который отбивают каблуки в пустом коридоре. План уже лег на карту: холод, дистанция, тишина. И ни одного лишнего слова там, где нужно молчание.

* * * * *

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Утро встретило меня привычной серостью: серый асфальт, серые стены здания, серый коридор, по которому шагали коллеги с однотипными кружками кофе. Но внутри всё было иначе — огонь, который зажгла вчерашняя встреча с Оксаной, не потух ни на миг. Я ощущала себя так, будто вернулась в университет: чуть дерзкая, с секретом, с азартом внутри. Только теперь играла я не с экзаменами и не с мальчишками из общаги, а с мужчиной, который привык всегда побеждать.

Я зашла в кабинет раньше обычного, специально, чтобы занять пространство. Пальцы скользнули по столу, я поправила бумаги, включила ноутбук и заметила, как в дверях появился он. Максим вошёл тихо, но я всё равно почувствовала это движение, как будто воздух сгустился. Его взгляд на секунду встретился с моим, и я нарочно не задержала глаза, лишь холодно кивнула и вернулась к экрану. Сердце бешено колотилось, но лицо оставалось неподвижным.

Пусть думает, что меня это не задело. Пусть гадает.

— Доброе утро, — вымолвил он, голос чуть ниже обычного.

— Угу, — коротко бросила я, делая вид, что полностью погружена в цифры.

Тишина растянулась, и я чувствовала, как он стоит рядом, ожидая хотя бы крошечного отклика. Но ничего не давала. Это было как игра на струнах: не прикасайся — и они сами вибрируют от напряжения.

К девяти подтянулись остальные. Коллеги болтали о пробках, о ценах, смеялись, перебрасывались фразами. Я смеялась вместе с ними, поддерживала разговоры, даже позволяла себе лёгкую шутку. Но стоило Максиму подойти ближе, я словно становилась ледяной статуей. Ему доставались только сухие ответы: «Да», «Нет», «Отправьте по почте». Я видела, как он стискивает челюсти, как пальцы нервно бегают по краю папки. Это заводило сильнее, чем любое прикосновение.

Он не понимает. Вчера он был в моих руках, а сегодня будто пустота. Он ждёт продолжения, но я не дам. Пока не начнёт сам рваться.

На совещании я позволила себе маленький укол. Говоря о планах, задержала взгляд на нём чуть дольше, чем нужно, и улыбнулась уголком губ. Его зрачки дрогнули, тело напряглось. Но я тут же перевела внимание на соседку, будто Максим даже не существовал. Его губы сжались тонкой линией. Я едва сдержала довольную улыбку.

После обеда он всё-таки решился. Я вышла в коридор, и он словно выскочил из-за угла.

— Элина, — произнёс он, в голосе слышалась сдержанная ярость. — Нам нужно поговорить.

Я остановилась, взглянула холодно и спокойно.

— По рабочим вопросам — пишите письмом, — ответила ровным тоном.

— Ты издеваешься? — он шагнул ближе, в глазах метались искры.

— Нет. Просто так будет правильно, — чуть приподняла подбородок.

Мы стояли почти вплотную. Его дыхание касалось моей щеки, но я не отступила ни на шаг. Внутри всё дрожало от напряжения, но это дрожь власти, сладкая, пьянящая. Я видела, как он борется, как пытается вырвать хоть что-то из моего молчания. Но не получил ничего.

— Хорошо, — выдохнул он, резко отвернувшись. — Как скажешь.

Я смотрела ему вслед и чувствовала триумф.

Он впервые подчинился моей фразе, а не своим желаниям.

Вернувшись в кабинет, я снова погрузилась в работу. Коллеги что-то обсуждали, звонили телефоны, кто-то смеялся над мемами. Всё казалось обычным, но для меня каждый миг был шагом в игре. Игра в холод, в ледяное молчание.

Когда я подняла глаза, Максим смотрел на меня из-за экрана. Слишком долго, слишком жадно. Я медленно повернула голову, поймала его взгляд и — словно случайно — улыбнулась мягко. На долю секунды. Потом снова опустила глаза. Он будто споткнулся, потерялся, не знал, что делать дальше.

Да, Максим, теперь я решаю, как близко ты сможешь подойти. Вчера ты был в моём рту, а сегодня — в тишине. И каждое моё «нет» сильнее любого прикосновения.

Я сделала глоток холодного кофе и поймала себя на мысли, что никогда ещё игра в равнодушие не приносила столько удовольствия. И теперь я знала точно: это только начало.

* * * * *

Я специально задержалась в коридоре дольше, чем нужно: медленно листала документы, делала вид, что проверяю записи в блокноте. Чувствовала, как где-то неподалёку стоит он, словно зверь в засаде. Сердце билось быстрее, но я знала — контроль у меня.

Максим шагнул из-за угла так резко, что я чуть не столкнулась с ним нос к носу. Его глаза горели, в них не было привычной уверенности, скорее злость и растерянность.

— Элина, хватит, — сказал он низким голосом, будто приговор. — Мы должны поговорить.

Я приподняла бровь, сделав вид, что слова его меня едва касаются.

— О чём именно?

— Ты прекрасно понимаешь, — он шагнул ближе, почти нависая. — Вчера…

— Вчера было рабочее совещание, — перебила я холодно и сделала шаг назад, но взгляд не отвела.

— Чёрт, ты издеваешься? — он поймал моё запястье, сжал чуть крепче, чем нужно. — Ты ведёшь себя так, будто ничего не случилось.

Я медленно выдернула руку и стряхнула невидимую пылинку с рукава.

— Правильно заметил. Ничего и не случилось. У тебя фантазии, Максим. Советую не путать их с реальностью.

Он замер, губы приоткрылись, но слов не было. Я впервые видела его таким — обескураженным, сбитым с ритма. И это было восхитительно.

— Ты специально выводишь меня, да? — наконец выдохнул он.

— А если так? — я наклонила голову, играя голосом. — Что ты сделаешь?

Он шумно вдохнул, шагнул ближе, так что между нами осталась всего пара сантиметров.

— Я сорвусь, Элина. Ты этого хочешь?

Я улыбнулась уголком губ, тихо, почти шепотом:

— Ты уже срываешься.

Его руки дрогнули, но он так и не коснулся меня. В этот момент дверь соседнего кабинета хлопнула, показались коллеги, и я спокойно отступила в сторону, будто разговор был ни о чём.

— Пожалуйста, Максим, — произнесла я вслух, уже почти нарочито официальным тоном, чтобы услышали другие, — если у вас рабочий вопрос, напишите мне письмо. Всё остальное не по адресу.

Коллега из бухгалтерии усмехнулась, проходя мимо, и Максим заметно напрягся. Он ненавидел, когда его ставили в неловкое положение. Я же чувствовала восторг:

власть — это не только в переговорке, власть — это заставить мужчину кипеть от бессилия прямо на глазах у других.

Он резко развернулся и ушёл, а я ещё пару секунд стояла в коридоре, чувствуя, как кровь бежит быстрее по венам. Это был новый уровень игры.

Сначала я дам вкусить, потом отберу. И только когда он сломается — получу всё. Теперь я знаю, что ломать мужчину можно не только телом, но и словом.

Я вернулась в кабинет, села за стол и открыла почту. Там уже мигало новое письмо от него. Тема: «Нам нужно поговорить». Я усмехнулась и закрыла вкладку.

* * * * *

Конференц-зал пах бумагой, кофе и усталостью. Коллеги рассаживались по своим местам, кто-то лениво шутил, кто-то проверял телефон. Я выбрала стул ближе к центру, положила перед собой папку и достала ручку. Всё выглядело обычно, но внутри я уже чувствовала сладкое напряжение: сегодня на моём крючке снова окажется он.

Максим вошёл последним. Его шаги были слишком громкими, слишком резкими, будто он пытался показать равнодушие, но каждый жест выдавал внутренний шторм. Он сел напротив, и я сразу заметила, как его взгляд упал на мои губы. Я сделала вид, что не заметила, лишь поправила волосы и медленно провела кончиком языка по нижней губе, будто случайно.

Он замер. Его пальцы, сжимавшие ручку, чуть дрогнули. Я почувствовала торжество — маленькая провокация сработала.

— Коллеги, — начала начальница, — у нас несколько срочных вопросов.

Слова летели мимо, я лишь краем уха ловила суть, а всё остальное внимание было на нём. Максим делал вид, что слушает, но глаза то и дело возвращались ко мне. Я поймала его взгляд и задержала, будто на долю секунды разрешила приближение. Потом резко отвернулась к экрану проектора, как будто он был пустым местом.

— Элина, что скажете по этому отчёту? — раздался голос начальницы.

Я поднялась, плавно прошла к доске и начала уверенно рассказывать о цифрах и прогнозах. Голос был спокоен, движения размеренные, но в каждом жесте я ощущала его присутствие. Я чувствовала, как его взгляд скользит по моей спине, ногам, шее. И нарочно добавляла плавности, будто подогревая воображение.

Закончив, я обернулась и задержала взгляд на нём чуть дольше, чем положено. Улыбнулась легко, почти по-дружески. Его глаза загорелись — и тут же я отвернулась, снова холодна и равнодушна.

— Отлично, спасибо, — сказала начальница. — Садитесь.

Я вернулась на место и демонстративно занялась бумагами, полностью исключив его из поля зрения.

— Элина, можно уточнить по последней цифре? — вдруг спросил он, голос чуть дрожал.

Я медленно подняла глаза.

— Всё есть в отчёте. Вам достаточно внимательнее посмотреть, — произнесла сухо, и в голосе скользнула тень презрения.

Коллеги переглянулись, кто-то усмехнулся. Я видела, как его скулы напряглись, как пальцы стиснули ручку. Он был на грани.

Вот оно. Власть — это не только в тишине переговорки. Власть — это поставить мужчину на место перед всеми. Пусть глотает унижение, пусть кипит молча. Чем сильнее он будет злиться, тем слаще станет момент, когда сломается.

Я вернулась к бумагам, будто его не существовало. Но в груди росла искра удовольствия. Я управляла не только им, но и всем пространством вокруг.

* * * * *

Дверь зала захлопнулась за последним коллегой. Все разбрелись по кабинетам, обсуждая цифры и планы, а я осталась у доски, собирая бумаги в аккуратную стопку. Делала всё нарочито медленно, будто знала, что кто-то ждёт этого момента. И правда — шаги раздались почти сразу.

Максим влетел внутрь, захлопнул дверь так, что стекло в раме дрогнуло. Его лицо пылало, взгляд метался — смесь злости и желания. Он остановился в шаге от меня, и от напряжения воздух стал густым.

— Ты думаешь, это игра? — прошипел он, сжав кулаки. — Думаешь, я буду терпеть, как ты издеваешься?

Я спокойно подняла глаза, чуть склонив голову набок.

— А ты уже терпишь.

Он шагнул ближе, грудь почти касалась моей. Рука дёрнулась, будто хотел схватить меня за плечо, но он замер, словно невидимая стена остановила. Я видела, как дрожат мышцы на его челюсти.

— Хватит! — почти выкрикнул он, но тут же понизил голос, будто боялся, что кто-то услышит. — Ты сводишь меня с ума!

— Привыкай, — прошептала я холодно, скользнув взглядом по его лицу. — Это только начало.

— Чёрт… — он отступил на шаг, провёл рукой по волосам. — Я не привык, чтобы мной командовали.

Я медленно прошла мимо него к двери, ощущая, как его тело напряглось от близости. На секунду остановилась рядом, так близко, что он мог почувствовать мой запах.

— Тогда тебе придётся учиться.

Он развернулся ко мне, глаза горели яростью.

— Ты специально доводишь меня, да? Думаешь, я не сломаю тебя первой?

Я усмехнулась, положила руку на дверную ручку.

— Ты уже проигрываешь, Максим. Посмотри на себя. Ты бесишься, потому что я не даю тебе того, чего ты хочешь.

Его дыхание сбилось, губы дрогнули, но слов больше не было. Он стоял, как загнанный зверь, а я наслаждалась его беспомощностью.

— Запомни, — добавила я тихо, но твёрдо, — когда захочу, тогда и получишь разговор. А пока… стой молча.

И я вышла, прикрыв за собой дверь, оставив его наедине с бешенством. По коридору шла лёгкой походкой, будто ничего не случилось. Внутри же пульс бился быстро, каждая клеточка пьянилась от чувства власти.

Вот так ломаются мужчины. Не криком, не ударами, а холодной тишиной и отказом. Он уже в моих руках. Осталось только дожать.

Глава 19. Разрушенные иллюзии

Оксана распахнула дверь так быстро, будто стояла за ней с ладонью на замке. В квартире было тепло, пахло кофе и лаком для волос, на подоконнике распушилась монстера, а на столике уже дожидались два бокала и тарелка с вишнями. Подруга подцепила меня под локоть и втянула внутрь, как в спасательный круг, ловко сняла пальто, бросила на спинку стула и окинула взглядом с головы до каблуков.

— Ну? — в глазах блеснул знакомый хищный огонёк. — Сегодня без репетиций, сразу премьера?

— Премьера, — кивнула, чувствуя, как в животе сжимается тугой узел. — Сцена семейного ужина. Финал предсказуем: «я хочу развода».

Оксана усмехнулась, но голос прозвучал мягко, почти заботливо:

— Давай по порядку. Сначала переоденем актрису. Твой «правильный» свитер у меня вызывает аллергию.

Она раскрыла дверцы шкафа и достала вишнёвое платье с прошлого корпоратива — то самое, в котором ткань обнимала бёдра, а вырез притягивал взгляды, как магнит. Пальцы провели по бархатистой поверхности, и внутри шевельнулась неуверенность. Захотелось спрятаться в привычное серое, раствориться в невидимости, но этот порыв я раздавила на корню. Сегодня не про скромность.

— Надень, — сказала Оксана без тени сомнения. — Пусть увидят, что перед ними не «хозяйственная мышь», а женщина, которая делает выбор.

Платье село идеально. Тёплая вишня уцепилась за кожу, подчеркнула линию талии, ключицы. Подруга ловко подправила ремешки, придвинула меня к зеркалу и нарисовала губам сочный контур. Алый оттенок вспыхнул на отражении, как сигнал тревоги и одновременно как знак свободы. Сердце ухнуло, но в груди распрямилась прямота — спина выпрямилась сама.

— Помнишь нас на первом курсе? — Оксана улыбнулась, подперев щёку кулаком. — Ты сидела на последней парте, записывала каждую запятую, а я перечисляла декану семь причин, почему пара нам не нужна.

Тепло вспомнилось окно общаги с облупленной краской, горячий чай в пластиковом стакане, её смех, накрывающий страхи как плед. Тогда казалось, что дерзость — это чужая кожа, которую никогда не примерить. Сейчас, глядя в зеркало, увидела другую — ту, что выросла из простительного «потом» и тесных правил.

— Ты научила меня не извиняться за дыхание, — произнесла, прижимая пальцами виски. — Я тогда запомнила, а сейчас… наконец делаю.

— Сделаешь, — кивнула. — И запомни три фразы. Первая: «Я хочу развода». Без смягчителей, без «кажется», без «может быть». Вторая: «Решение принято». Это когда начнут уговаривать и вешать вину. Третья: «Документы пришлёт мой адвокат». Это снимает спор о деталях. Говоришь — и не тонешь в объяснениях.

В груди стало чуть легче — слова сложились в мост через сомнение. Подруга подошла ближе, поправила локон у виска, брызнула на шею тонким облаком духов. Запах жасмина лег на ключицы, как невидимая броня.

— А если он начнёт про любовь? — спросила, ощущая, как ладони влажнеют.

— Скажи правду, — Оксана не отвела взгляда. — Про ночи без близости, про его «потом», про свекровь, которая знает лучше тебя, когда тебе говорить и как дышать. Не оправдывайся. Ты не преступница, ты человек, который устал жить чужой жизнью.

— Свекровь обозвёт дрянью, — выдохнула, уже слыша в голове знакомый тон.

— Позволь ей сказать это один раз, — её голос стал ровным, как линия по линейке. — И пройди мимо. Слова не ранят, если ты на них не соглашаешься. Пусть тонет в собственном яде.

Подруга подала тонкие колготки, туфли на шпильке. Каблук лёг в стопу уверенно, звук первого шага по паркету оказался звонким, как щелчок фиксатора внутри. Пальцы больше не дрожали. Хлопнула молния клатча — туда легли паспорт, карточка, одна — «на всякий случай». Оксана вынула из связки лишний ключ и положила на ладонь.

— Будешь ночевать у меня, — сказала без вопроса. — Дверь всегда открыта. Если решишь потом снять квартиру — помогу искать. Ты не одна.

Эта простая фраза стянула горло сильнее любых упрёков. Тепло залила благодарность — густая, светлая, как мед. Не хотелось плакать, но глаза стали мокрыми.

— Не смей, — Оксана мягко прижала мою голову к плечу на секунду и отпустила. — Мазать тушь будем в другой сцене. Сейчас у тебя — роль стальной. Дыхание ровное, шаг уверенный, взгляд спокойный. Твоя сила — в тишине, а не в крике.

Кивнула. Ладонь скользнула по ткани на бедре — знакомая гладкость успокаивала. В зеркале стояла женщина, которую ещё полгода назад не узнали бы ни муж, ни его мать. Больше никакой «удобной». Вены у висков стучали звучно, но ритм уже не казался паническим — скорее боем барабана перед маршем.

— Скажи ещё раз, — попросила Оксана, скрестив руки на груди. — Для памяти мышц.

— Я хочу развода, — произнесла, ловя силу в каждом ударном слоге. — Решение принято. Документы пришлёт мой адвокат.

— Вот и умница, — она улыбнулась широко, без тени жалости. — И последнее. Если он заплачет — не спасай. Это не твоя роль. Ты слишком долго была жилеткой.

Эта мысль обожгла, но попала точно в цель. Слишком часто плечо становилось пунктом приёма чужой боли, пока собственная копилась слоями. Сегодня — разрезать эту ткань.

Мы обменялись короткими объятиями. Подруга сунула в клатч крошечный флакон духов и шепнула на ухо, как заклинание:

— Ты не дрянь и не виноватая. Ты просто решила быть живой.

Дверь за спиной закрылась мягко. На лестничной площадке пахло пылью и чем‑то железным; каблуки отстукивали уверенный ритм. Холодный воздух подъезда коснулся щёк, и стало ясно — назад дороги нет. Машина заморгала фарами, рука легла на руль спокойно. Перед глазами вспыхнул знакомый подъезд мужа, привычная дверь, стол с салфетками, за которым всегда «как правильно». В груди медленно раскрылось что‑то упругое, будто пружина наконец выпрямилась.

Сегодня голос прозвучит без дрожи. Сегодня роль «тихой» сложена в аккуратную стопку и оставлена у Оксаны на полке вместе с серыми кардиганами. Вишнёвая ткань обнимает тело, губы — как печать. Внутри — ясность. Впереди — ужин, на котором закончится одна жизнь и начнётся другая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * * * *

Подъезд встретил меня тишиной, даже лифт двигался лениво, будто не хотел подниматься на наш этаж. Каждое мгновение растягивалось, как резина, но я не позволяла себе отступить. Тонкий звон каблуков резал пространство, и с каждой ступенью внутри росло ощущение, что я веду себя на сцену, где роли уже распределены. Андрей — хозяин дома, его мать — судья и прокурор в одном лице. А я? Сегодня я сама себе сценаристка.

Дверь поддалась легко. Запах жареной курицы и приправ ударил в лицо, будто нарочно напоминал: всё по расписанию, всё как всегда. На столе уже лежали тарелки, ровные стопки хлеба, ваза с огурцами, салфетки в кольцах. Андрей сидел у ноутбука, что-то быстро печатал, даже не обернулся на звук двери. Мать подняла голову первой — её взгляд уцепился за моё платье, и брови моментально сошлись.

— Ты куда так нарядилась? — голос прозвучал холодно, с оттенком презрения.

Я сняла пальто и медленно прошла к столу. Под ногами скрипнул паркет, и эта мелочь вдруг сделала паузу ещё ощутимее. Не садясь, положила клатч на край и спокойно произнесла:

— Я пришла, чтобы сказать: я хочу развода.

Слова повисли в воздухе, как удар колокола. Андрей застыл, руки над клавиатурой обмякли. Он медленно повернулся, и я впервые за долгое время увидела в его глазах не привычное покровительственное спокойствие, а настоящую растерянность.

— Что за глупости? — он нахмурился, голос дрогнул. — Эля, мы же семья. Мы любим друг друга.

— Семья? — я усмехнулась так, что самой стало странно слышать собственный тон. — Это когда мы сидим рядом и молчим? Когда ты смотришь в планшет, а я в стену? Когда твоя мать знает о моей жизни больше, чем я сама?

Мать вспыхнула, словно подожгли фитиль.

— Ах вот оно что! Мы кормили, поили, а теперь ты решила превратиться в развратницу? Ты даже детей ему не родила, и ещё смеешь говорить о разводе?

Я повернулась к ней, спокойно, без дрожи:

— Да, я не родила. И знаете почему? Потому что не хотела, чтобы ребёнок рос в холоде. В доме, где нет ни нежности, ни внимания, только порядок и контроль.

Андрей резко встал, стул скрипнул.

— Перестань! Ты перегибаешь. Ты просто устала. Всё это можно исправить. Я обеспечиваю, я делаю всё для нас. Разве этого мало?

Где-то внутри что-то содрогнулось — тот самый старый страх перечить. Но теперь он не имел власти.

— Денег много, а тепла нет, — сказала я тихо. — Мне не нужен кошелёк, мне нужен муж. А мужа у меня не было уже давно.

Он замер, как будто эти слова были сильнее любого удара. На мгновение мне показалось, что дыхание в комнате стало тяжелее. Мать с шумом отодвинула тарелку, как будто даже еда не могла выдержать моего признания.

— Ты с ума сошла, — шипела она. — Воспитала чудовище, Господи…

— Нет, — перебила я её и сама удивилась твёрдости голоса. — Я наконец перестала быть чудовищем для самой себя.

Андрей шагнул ближе, и я увидела, как его руки дрожат. Он пытался ухватиться за моё плечо, но я отступила.

— Не прикасайся, — сказала спокойно. — Сегодня между нами черта.

— Эля… — в его голосе слышалась мольба. — Давай поговорим без неё, — он кивнул в сторону матери. — Ты же знаешь, я… я люблю тебя.

Я покачала головой.

— Ты любишь удобство. Любишь, что рядом с тобой всегда тихая жена, которая соглашается. А я больше не соглашусь.

Молчание стало невыносимым. Мать шумно поднялась, вытирая руки о фартук, и громко произнесла:

— Развратная дрянь. Всё это твоя подруга Оксана тебя научила.

Я даже не моргнула. Пусть её яд останется в её же горле. Я повернулась к Андрею, и впервые за пять лет он увидел во мне ту, кто не просит разрешения.

— Я хочу развода, — повторила, словно точку поставила. — Решение принято.

В груди пульсировала горячая ясность. На секунду мелькнула мысль:

«Вот и всё. Карточный домик рухнул»

. И странным образом это не пугало, а освобождало.

* * * * *

Я села на край стула так, чтобы платье шуршало о дерево и занимало место — моё место за этим благополучным столом. В груди гулко стучало сердце, но голос оказался ровным, как натянутая струна. Я посмотрела на Андрея и поняла: если сейчас не сказать всё, дальше будет только привычная тишина, от которой ржавеют кости. Я вдохнула и начала говорить — не громко, но так, чтобы каждое слово ложилось гвоздём.

— Ты много лет рассказывал всем, какой у нас примерный брак, — сказала я медленно. — Ты обеспечиваешь, я «создаю уют». На фото всё красиво: ёлка, свечи, тарелки в линию. А в промежутках между фотографиями — пустота. Твои «потом» вместо разговоров. Твои «я устал» вместо близости. Твой планшет вместо меня. Я пыталась стучаться — на кухне, в спальне, у двери. Ты не открывал.

Ирина Сергеевна всхлипнула, как будто ей наступили на память, и тут же бросила в меня стеклянный взгляд:

— Женщина должна терпеть. Ты не единственная уставшая на свете. Муж приносит деньги — благодарить надо.

— Заткнитесь, пожалуйста, — повернулась я к ней медленно, даже не повышая голос. — Хватит учить меня, как правильно молчать. Вы свой век уже оттерпели — не навешивайте чужую петлю на мою шею.

Я снова повернулась к Андрею и почувствовала, как внутри разжимается застарелый узел.

— Помнишь наш второй год брака? — продолжила. — Я просила съездить куда-нибудь вдвоём хотя бы на выходные. Ты сказал: «Ерунда, отдохнём дома». Мы «отдыхали» так, что я варила суп и стирала твои рубашки, пока ты листал сводки. А потом ты ещё сказал, что я «слишком эмоциональна» и «сама придумала себе проблемы». Помнишь, как называл это «истерикой»? Нет, Андрей, это не истерика. Это живая женщина, которая замерзает рядом с человеком, у которого вместо сердца график совещаний.

Он открыл рот, будто хотел возразить, но я подняла ладонь — не перебивать.

— Ты смеялся, когда я купила красную помаду, — мышцы на лице сами сложились в усмешку. — Сказал: «Слишком вызывающе, сотри, это не твоё». Я стерла, потому что была удобной. Ты хмыкал, когда я шла ужинать с Оксаной, — «лучше бы дома посидела». Я сидела. Ты морщился, если я приходила позже девяти, даже когда задерживалась на работе, — «неприлично». Я спешила. Я превращалась в тень — послушную, тихую, без права на «хочу». И знаешь что? Ты даже не заметил, как из дома ушла жена, а осталась домработница-невидимка.

— Следи за словами, — прошипела Ирина Сергеевна, хватаясь за фартук. — Никто тебе рот не затыкал. Ты сама…

— Хватит, — отрезала я, и в этом «хватит» звякнул металл. — Ещё одно слово — и я выйду, договорив на лестнице. Это не ваш суд и не ваша кафедра морали. Сколько раз вы приезжали без предупреждения, устраивали ревизию холодильника, рассказывали, что «мясо пересолено, а пол не так вымыт»? Сколько раз вы спрашивали про «овуляцию», как будто у меня в паспорте график репродукции? Вы вторгались в мою жизнь под видом заботы, а на самом деле обучали меня быть затычкой для вашей тревоги. В мою спальню вы не войдёте ни словом, ни тенью — запомните.

Я повернулась к Андрею и вдруг почувствовала, как вспоминается по мелочам — как он шутил над моими туфлями на каблуке, как отодвигал мою руку в постели, когда ему «завтра рано вставать», как говорил «потом поговорим» и исчезал в душе с холодной водой. Эти крошечные отказы складывались в бетонную плиту, на которой я стояла одна.

— Секс у нас превратился в расписание, — произнесла я, и щёки у меня обожгло, но я не остановилась. — По вечерам, если нет футбола. Без взглядов, без слов, чтобы поскорее «как положено». Я лежала и считала: две минуты слева, минута справа, и ты уже спишь. Мне хотелось хотя бы одного поцелуя не по протоколу — ты отворачивался. И каждый раз, когда я пыталась начать разговор, ты говорил: «Да что опять не так?» Вот что: не так всё. Не так, когда моя рука — не повод удержать, а препятствие на пути к выключателю. Не так, когда «женская эмоциональность» используется как повод списать мою боль на гормоны.

Он тяжело вдохнул, и мне на миг стало его жалко, но жалости было мало, чтобы перекрыть годы.

— Ты помнишь наш третий год? — продолжила. — Я хотела записаться на курсы фотографии. Ты сказал: «Зачем тебе это, лучше возьми подработку, пригодится». На мой день рождения ты подарил мне кухонный комбайн и сказал, что это «рационально». Рационально — это не любовь, Андрей. Рационально — это то, как ты меня вычеркивал, чтобы всё выглядело правильно. Ты повторял: «Я же обеспечиваю». Но тепла на карточку не положить, как и интерес, уважение, желание слышать.

— Мы могли бы… — начал он глухо.

— Мы могли бы уже тысячу раз, — перебила я, не повышая голоса. — Могли бы в первый год, когда я ночами плакала в ванной, чтобы ты не слышал. Могли бы на второй, когда я просила поехать к морю, а ты отмахнулся. Могли бы на третий, когда я сказала, что боюсь стареть незамеченной. Но ты всегда выбирал «потом». И «потом» стало могилой для всего, что могло быть между нами.

Ирина Сергеевна вскинулась, как пружина:

— Да что ты вообще понимаешь о браке? Бездетная курица! Тебе ребёнка родить надо было — и все истерики бы прошли.

— Не смейте, — сказала я так тихо, что она действительно осеклась. — Ребёнок — это не пробка для ваших трещин и не цемент для ваших иллюзий. Я не хотела рожать в холод. Не хотела, чтобы маленький человек учился просить любовь у стены. Если уж говорить о «стыде», то стыд — жить так, как вы нас учили: без дыхания, но с отчётами для соседей.

Я положила ладонь на спинку стула — дерево было тёплым и твёрдым, как будто подпирало мою спину.

— А ещё, — продолжила, уже почти спокойно, — мне надоело быть «удобной» для всех. Для твоих корпоративов, где я улыбалась и кивала, пока ты обсуждал дела. Для твоих субботних «мужских» дел, куда меня не звали, хотя я годами ждала простого совместного утра. Для ваших семейных воскресений, где на меня смотрели как на посудомойку в вишнёвом фартуке. Я — не фон. Я — не приложение к твоей карьере и не приёмник для советов твоей мамы. Я — живая женщина, и мне больше не тесно в собственном теле.

Слова закончились так же резко, как начались. Я замолчала и поняла, что в комнате слышно, как стрелка часов перескакивает через засечки. Андрей стоял бледный, сжатый, будто костюм стал ему мал. Ирина Сергеевна держалась за спинку стула, как за поручень в качающемся автобусе, и смотрела на меня так, словно увидела в первый раз.

— Вот так, — сказала я, выпрямляясь. — Это всё, что копилось годы. И, да, я не собираюсь ничего сглаживать ради вашей картинки. Мне не нужно «сохранить семью» ради отчёта для соседей. Мне нужно спасти себя. И я уже это делаю.

* * * * *

Я подняла бокал с водой, сделала глоток и почувствовала, как дрожит стекло в пальцах. В комнате было душно, будто стены впитали всю мою ярость и теперь отражали её обратно. Андрей сидел напротив, плечи ссутулились, взгляд упал на стол. Такого я его ещё никогда не видела: не железного, не собранного, а будто лишённого костей.

— Ты серьёзно? — прошептал он и поднял на меня глаза. В них впервые мелькнула не злость, не упрёк, а растерянность. — Эля… Но мы же любим друг друга. Я… Я всё делал ради нас. Работал, тянул…

— Ради себя ты работал, — перебила я тихо, но твёрдо. — А я тянула пустоту.

Он закрыл лицо ладонями. Плечи ходили вверх-вниз, и я вдруг поняла, что он плачет. Сильный, самодовольный, уверенный Андрей — мой муж, который всегда держал меня в клетке правил и сухих «надо», теперь рыдал передо мной, как мальчишка, которого впервые лишили привычной игрушки.

— Не уходи, — выдохнул он сквозь пальцы. — Я исправлюсь. Всё изменю. Только дай шанс.

В груди что-то дрогнуло, будто невидимая струна натянулась и зазвенела. Пять лет — это не шутка. Пять лет — общее имя на почтовом ящике, поездки к его родне, больницы, когда он ломал руку, и я сидела рядом, держала за пальцы. Эти воспоминания врезались в сердце, и на миг показалось, что я сейчас сорвусь, шагну назад в привычную колею.

Но в следующую секунду я вспомнила холодные ночи, его равнодушные глаза, слова свекрови, навязанные роли. Вспомнила, как стирала губы перед зеркалом, потому что «слишком ярко». И стало ясно: если вернусь, то уже окончательно похороню себя.

— Слишком поздно, Андрей, — сказала я ровно, хотя внутри всё сжималось. — Ты плачешь не обо мне. Ты плачешь о том, что рушится твой порядок. Ты боишься остаться без витрины «идеального брака». Но любовь… — я сделала паузу, и слова сами нашли дорогу, — любовь не держится на отчётах и фасадах. Её у нас давно нет.

— Есть! — он резко поднял голову, глаза налились красным. — Я люблю тебя, чёрт возьми! Просто… я не умею иначе. Я не знал, что тебе нужно. Ты никогда прямо не говорила.

Я рассмеялась — горько, без радости.

— Я кричала, Андрей. Я кричала всеми молчаниями, всеми слезами в ванной, всеми попытками достучаться. Просто ты не слушал. Потому что так удобнее.

Ирина Сергеевна попыталась вмешаться, словно спасая сына:

— Элина, ну хватит! Не добивай его. Ты же видишь — он осознал! Разве так поступают жёны? Разве можно бросать мужчину в такой момент?

— Заткнитесь, — сказала я холодно, даже не глядя на неё. — Этот разговор — между мной и им. Ваши «как правильно» меня больше не касаются.

Андрей опустил руки на колени, пальцы сжались в кулаки. Он будто искал во мне хоть малейшую трещину, куда можно вставить «прости» или «начнём заново». Но во мне не осталось трещин — только цельное понимание, что всё кончено.

— Я… я без тебя не смогу, — прошептал он. — Ты вся моя жизнь.

Я наклонилась вперёд, так близко, что почувствовала запах его кожи — родной и одновременно чужой.

— Нет, Андрей. Вся твоя жизнь — это работа, победы, отчёты, фасад. Я там всегда была статисткой. Но моей жизни хватит на меня саму. И я больше не отдам её в аренду даже тебе.

Он закрыл глаза, и по щеке скатилась ещё одна слеза. Я смотрела и ощущала странное: не триумф, не жалость, а пустоту. Как будто кто-то вынул сердце из груди и оставил тихий вакуум.

— Мой адвокат пришлёт документы, — сказала я и встала. — Я здесь больше не живу. Вещи серой мышки можете оставить себе. Она умерла вместе с этим браком.

Андрей дернулся, будто хотел встать и удержать, но остался сидеть. Его взгляд — мокрый, потерянный — проводил меня до двери. И в этом взгляде было всё: отчаяние, вина, страх. Но любви там не было.

Я закрыла за собой дверь и впервые за пять лет вдохнула полной грудью.

* * * * *

Лифт ехал медленно, но я чувствовала, что внутри меня всё летит вниз с головокружительной скоростью. Сердце колотилось в горле, ладони дрожали, и я никак не могла понять — от облегчения или от страха. Сумочка в руке казалась неожиданно лёгкой, будто в ней уже не было ключей от той квартиры, не было пятилетнего груза привычек. Только телефон и новая жизнь.

Я вышла во двор. Вечерний воздух хлестнул по лицу прохладой, будто сам мир торопился смыть с меня запах чужого дома. В груди стало просторнее, даже чуть светлее. Я шла к дороге, и каждая ступенька отдавалась в теле странной лёгкостью — словно я сбрасывала с плеч невидимый мешок с камнями.

Такси довезло меня до дома Оксаны. Она встретила меня на пороге в халате, с бокалом вина, и в её взгляде не было вопросов — только уверенность, что я всё сделала.

— Ну? — спросила она тихо, прищурившись.

— Я сказала, — выдохнула я, снимая пальто. — Прямо. Без кружев. Я ухожу.

Оксана обняла меня так крепко, что у меня едва не хрустнули кости.

— Горжусь, слышишь? Ты наконец-то сама себе хозяйка.

Мы прошли на кухню. Она налила мне вина, и я сидела за её столом, в вишнёвом платье, ощущая, как ткань чуть холодит кожу, а внутри постепенно растёт новое чувство. Не эйфория, не паника, а спокойная, тяжёлая решимость.

— Знаешь, — сказала я, вертя бокал, — за эти годы мне удалось скопить неплохую сумму. Я ведь почти ничего не тратила на себя, всё шло на «семью». А платил в основном он. Спасибо ему за это. Теперь эти деньги будут моим стартом.

— Правильно, — кивнула Оксана. — Пока поживёшь здесь, а потом снимешь себе уютное гнездо. Главное — не оглядывайся.

Я улыбнулась, впервые за весь вечер искренне.

— Я и не собираюсь. Развод будет быстрым. Чем раньше поставим точку, тем скорее начнётся новая глава.

Оксана подняла бокал.

— За свободу, подруга.

Мы чокнулись, и вино обожгло губы терпкой сладостью. Я закрыла глаза и вдруг ясно увидела своё отражение — не ту тихую жену, что угождала мужу и его семье, а женщину с алыми губами, в дерзком платье, с глазами, в которых больше нет страха.

И я знала: назад дороги нет.

Глава 20. План охотницы

Похмелье сидело в висках тупым молотком, но под кожей уже жила другая сила — ясность после разрыва. Ночью, когда мы с Оксаной допивали вино на кухне, пальцы сами набрали короткое сообщение: «Завтра будь на полтора часа раньше. Язык разминай». Смайлики не понадобились — приказ не нуждается в украшениях. Ответ пришёл почти сразу: «Буду». Это «буду» согрело лучше чая, и я легла спать с простым знанием — утром чужой рот станет моим лекарством. В шесть сорок я уже шла по пустому коридору офиса; лампы гудели, стекло серело, и в этой тишине власть дышала ровно. Дверь закрылась за спиной тихим щелчком, будто закрепляя моё право на всё, что будет дальше.

Он появился раньше договорённого, с помятой рубашкой и румянцем, который не мог спрятать. Шагнул внутрь, закрыл за собой, взгляд едва поднял — в нём смешались страх и нетерпение. Пальцы дрогнули, когда потянулся к горлу, будто готов снять лишнее без команды. Я села на край стола, скрестила ноги, позволила платью расползтись выше колен и молчала, пока напряжение не натянулось струной.

— На колени, — сказала наконец, и ковролин послушно принял его вес. — Руки за спину. Лицо вверх.

Он подчинился без единого слова, и мне понравилось, как быстро исчезла его неловкость; на её место встал голод.

Подтянула юбку, медленно, демонстративно — пусть смотрит, как открывается доступ. Ткань шуршала, кожа под ней была горячей, как будто внутри шёл ток.

— Разминай язык, «шарик», — усмехнулась и села ближе к краю. — Сегодня работаешь дольше, чем думаешь.

Он наклонился и осторожно коснулся губами внутренней стороны бедра; дыхание обожгло, и по коже пробежали мурашки.

— Не мимо, — цокнула языком. — Сосредоточься, мальчик для слива. Вверх. Ещё. Не торопись, но будь жадным. Кирилл послушался, и первый, самый робкий каскад поцелуев лег дорожкой туда, где нужнее всего.

Когда тёплый влажный язык коснулся клитора, внутри отозвалось низким током, будто кто-то включил свет прямо внизу живота. Я положила ладонь ему на затылок, задала ритм, и он послушно следовал, ловя микродвижения, как дирижёр по руке. Вкус — смешение соли, металла и чего-то сладкого — поднимался волнами, и с каждой новой волной растворялся вчерашний крик за семейным столом.

— Глубже, собачка, — выдохнула, поймав собственное отражение в стекле шкафа. — Плоско не разглаживай — рисуй круги. Медленно, снова, ещё. Да. Вот так.

Его подбородок уже блестел, дыхание стало рывками, но он не сбивался. Я чуть развела колени шире, чтобы взять его полностью, и дала голове упасть назад — шея выгнулась, как струна, ладони сжали кромку стола.

Пауза — только чтобы поправить его.

— Не соскакивай, курсантик, — хмыкнула, сжав пальцами волосы у затылка. — Я сказала «работать», а не «глотать воздух».

Он глухо простонал в ответ — не протест, а признание. Нос уперся в меня, язык стал смелее, точнее; он поймал нужную скорость и держал её с упрямством, которое раньше тратил на свои оправдания. Я чувствовала, как наливаются бедра, как в животе тугая пружина поворачивается ещё на один зубчик. Каждые десять-пятнадцать секунд меняла задачу: то плоско и широко, то точечно, то с лёгким всасыванием — и он подстраивался, не теряя контакта ни на миг.

— Хороший лизунчик, — прошептала, скользнув пальцами по своей груди поверх ткани. — Полируешь, как надо. Не прекращай, пока не скажу.

Время растянулось и перестало существовать. Минуты ощетинивались острыми краями ощущений, и в каждой минуте я снимала следующий слой злости, как кожуру с апельсина. Он двигался неумолимо и покорно, и в этом послушании было то самое — то, ради чего я проснулась такой ранней.

— Чувствуешь? — наклонилась и чуть прикусила свою нижнюю губу, глядя вниз. — Это не для тебя. Это через тебя. Ты — инструмент, язычок и тишина.

Он задрожал от этих слов, и горячая струйка воздуха ударила туда, где тонко. Ещё пара кругов — и я схватила его за волосы, зафиксировала, запретив даже миллиметр назад. Волна накрыла резко, как падение в воду: тело выгнулось, лопатки впились в край стола, из горла вырвался низкий, почти животный звук. Я держала его прижатым, пережидая затухание, и только когда пружина распрямилась, отпустила.

— Не вздумай вытираться, — коротко бросила, когда он хотел коснуться рукавом подбородка. — Пусть пахнешь моей победой.

Сделала короткий глоток воды, провела пальцами по своим влажным бёдрам, наслаждаясь липкой теплотой. Встала, обошла, посмотрела на него сверху вниз. Глаза блестят, губы распухшие, дыхание сбивчивое — и в этом лице уже нет прежнего стеснительного мальчика, только зависимость.

— Ещё час, «язычок». Мы только начали. — Он кивнул, и в этом кивке не было страха — одна жажда. Я снова села на край стола и, не глядя, потянула его за волосы туда, где ему и место.

Второй заход сделал меня холодно-жестокой и внимательной, как хирург. Диктовала ритм словами и руками:

— Длинная дуга… стоп… короткие штрихи… сосни… держи… — и он выполнял без пауз, как отточенное упражнение. Добавила пальцы — два, медленно, без суеты — и отпустила себе тихий стон сквозь сжатые зубы. — Умница, — выдохнула, — но не вздумай спешить. Здесь спешка — наказуемая роскошь.

В голове мелькнуло лицо Андрея с мокрыми ресницами, и злость снова ожила, но уже без жала — как тёплый пар, уносимый в потолок.

— Скажи, кто ты, — попросила внезапно. — Быстро.

Он оторвался на долю секунды, прошептал охрипшим голосом:

— Я… твой язык.

Улыбнулась и прижала его обратно

— Правильный ответ.

Когда третий оргазм прошёл, я подняла его за подбородок, заставив посмотреть на меня снизу вверх.

— Встань, — сказала безжально мягко. — Покажи руки.

Ладони дрожали, но были за спиной, как я велела.

— Молодец, не нарушил. Запомни: хочешь быть рядом — слушайся. Одна попытка на самостоятельность — и вернёшься в свою офисную норку навсегда. Понял?

Он кивнул, глотая воздух.

— Понял, Кирилл?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он выдавил: — Понял. Буду слушаться.

Я склонилась к уху и шепнула так тихо, что звук стал почти прикосновением: — Хороший лизунчик.

Я спустила юбку, выровняла дыхание и позволила себе минуту тишины — длинную, как коридор. Голова очистилась до белого шума. Развод перестал казаться событием — просто факт, галочка в списке дел; ни сожаления, ни муки, только пустое «ну и что». Это «ну и что» оказалось лучшим показателем — значит, не было любви никогда, было вежливое соглашение на роль. Я посмотрела на Кирилла: распухшие губы, мокрый подбородок, расширенные зрачки — ему нравилось быть объектом, и это устраивало меня ровно настолько, насколько требовалось, чтобы снять собственный стресс.

— Встань. Приведи себя в порядок, — сказала наконец, отпирая дверь. — Через десять минут начнут приходить. Сегодня ты — воздух. Ни слова, ни взгляда. Ясно?

Он снова кивнул.

— Слова. Он хрипло повторил: — Ясно.

Я взяла салфетку, провела по внутренней стороне бедра, улыбнулась собственному отражению в чёрном экране монитора и убрала салфетку в мусор. В коридоре уже звучали первые шаги. День начинался — простой, будничный, и от этого ещё более мой.

* * * * *

Я закрыла за Кириллом дверь и на секунду прижалась к холодному металлу лбом. Тело ещё дрожало, но это была не та дрожь, что приходит после отчаяния или страха, а удовлетворение — глубокое, вязкое, как хороший алкоголь. Я чувствовала внутри ровную, тяжёлую силу, будто на месте выжженной обиды выросла стальная опора. Я села на край стола, достала сигарету — курила редко, но сейчас хотелось закрепить вкус победы. Горький дым смешался с привкусом утреннего удовольствия, и я усмехнулась: «Вот так и лечат похмелье».

В памяти всплыл вчерашний ужин: лицо Андрея, его сломанные плечи, мокрые ресницы. Мать, размахивающая словами «дрянь» и «развратница», как тряпкой. Всё это казалось картинкой из чужого сна. Ни боли, ни сожаления — просто холодное равнодушие. И именно оно стало самым страшным выводом: если мне всё равно, значит, любви не было вовсе.

Пять лет — и пустота. Пять лет — и ни одной настоящей эмоции. А ведь я честно пыталась поверить, что мы «семья».

Я встала, медленно прошлась по кабинету, босые ступни ловили шероховатость ковролина. Каждое движение отзывалось спокойной уверенностью.

Я не потеряла — я освободилась.

Андрей оставался в той жизни, которая теперь казалась серой тенью. Там, где долг, привычка и вечная роль «серой мышки». Там, где меня учили молчать, сглаживать углы, благодарить за крохи внимания. Но теперь этот образ был мёртв. Я хоронила его без слёз.

На столе лежал блокнот — я раскрыла его, на первой странице крупными буквами написала: «Максим». И под ним — стрелки, мысли, ключевые слова:

сломать молчанием

,

дать вкус запрета

,

не торопиться

. Его сопротивление манило сильнее, чем покорность Кирилла. Кирилл был игрушкой — удобной, послушной, готовой часами выполнять команды, лишь бы я бросила взгляд. Максим — другое. Он гордый, он привык контролировать, и именно поэтому его поражение будет настоящей победой.

Я вспомнила, как он смотрел в переговорке: злость, обида, вожделение. Сжатые кулаки, резкие вдохи. Я чувствовала, что он балансирует на грани — и это возбуждало сильнее, чем его прикосновения могли бы.

Пусть злится, пусть рвётся. Чем дольше будет сопротивляться, тем слаще момент, когда рухнет.

Я записала ещё:

исключить жалость

,

держать холод

,

удар словами, не телом

. Эта игра становилась стратегией, и я вдруг осознала, что играю уже не только ради секса. Это было больше: доказательство самой себе, что я не «чья-то жена», не «удобная женщина», а хозяйка любой сцены. И Кирилл, и Максим — всего лишь роли в моей пьесе.

* * * * *

С кухни донёсся стук чашек — Оксана, видимо, вернулась с магазина. Я закрыла блокнот, сунула его в сумку и вышла. Подруга встретила меня с улыбкой, но взгляд её был внимательным, цепким.

— Ну что? — спросила, поднимая бровь. — Сняла стресс?

— Я рассмеялась, откинулась на спинку стула и сделала глоток кофе, который она поставила передо мной.

— Ты даже не представляешь. Он теперь на крючке окончательно.

Оксана усмехнулась, качнула головой:

— Смотри, ты скоро привыкнешь к тому, что все будут на коленях.

Я пожала плечами.

— А разве это плохо?

Мы сидели так несколько минут в молчании, и мне вдруг стало ясно: развод с Андреем больше не тревожит меня вообще. Нет тоски по дому, нет желания что-то вернуть. Это не потеря, а чистый лист. Всё, что меня связывало с ним, умерло вчера за тем столом. И в этой смерти не было боли.

Я поднялась, достала из сумки платье — то самое вишнёвое, которое ещё вчера было «нарядом для корпоратива». Провела пальцами по ткани и улыбнулась:

— Мне нужна квартира. Завтра. На вечер. Ты не против, если освободишь?

Оксана хмыкнула:

— Для кого готовишь сцену? Для Максима?

Я ответила коротко

— Да.

Она подмигнула:

— Тогда удачи. Только не забудь, что такие спектакли редко заканчиваются тихо.

Я рассмеялась и почувствовала, как в груди растёт азарт.

Максим станет следующим. И в этот раз я не собиралась останавливаться.

* * * * *

До вечера было ещё несколько часов — время, в которое легко сорваться в сомнения. Я не дала себе такой роскоши. Выключила уведомления, протёрла стол, сложила в сумку блокнот с крупной надписью «Максим» и поехала к Оксане. Воздух в подъезде пах железом и старой краской, ступени отбрасывали холодные тени; всё это только подчёркивало ясность внутри. В прихожей подруга уже натягивала куртку, звенела ключами.

— Квартира твоя, — сказала она. — Я вернусь поздно. И, Эль… не будь милой.

— Не планирую, — ответила, отнимая у неё связку, чтобы запереть снаружи после ухода. Мы обнялись быстро, по-деловому. Дверь хлопнула, и тишина квартиры расправилась, как чистая простыня.

Первым делом открыла окно на кухне — впустила прохладу; потом опустила жалюзи в комнате, чтобы свет стал мягче. Сняла очки с торшера — лишние блики не нужны. Вишнёвое платье разложила на спинке стула, провела пальцами по ткани, запоминая её тяжесть, и только после этого достала телефон. На экране застыли непросмотренные сообщения, но меня интересовал один контакт.

— Приезжай, — сказала, когда он взял трубку. Голос держался уверенно, без сладости. — Нам надо поговорить. Адрес напишу.

На том конце возникла пауза, тягучая, как мёд, и в ней слышался его вдох.

— Зачем? — спросил он коротко, почти грубо.

— Проверка гипотезы, — улыбнулась. — Ты её сам подкинул в переговорке.

— Не уверен, что стоит…

— У тебя пол часа, чтобы перестать быть неуверенным, — перебила. — Потом это приглашение сгорит.

Новая пауза. Сухой смешок, как щелчок ножа по стеклу.

— Ладно. Буду.

Гудки замерли, а вместе с ними и остатки старой жизни. Я налила в бокал немного красного — ровно на два глотка, не больше; этот вечер должен пахнуть не вином, а мной. Убрала со стола всё лишнее: лишние свечи, лишние книги, лишние намёки на уют. Никаких кашемировых пледов, никаких мягких ловушек — сегодня ловушка другая, невидимая. В центре комнаты поставила один стул, напротив — диван. Между ними — полтора шага воздуха. Расстояние, которое нужно, чтобы мужчина почувствовал пустоту и захотел её заполнить.

Душ приняла быстрый — смыла с кожи утренний запах победы, но оставила тонкую линию парфюма у ключиц, ту, которую почти невозможно различить со стороны, зато легко потерять себя, если подойти ближе. Волосы собрала, чтобы шея осталась открытой. На губы — ту же вишню, что и ткань платья; цвет роль не играет, играет точность. Надевая чулки, поймала взгляд в зеркале и вдруг увидела не «жену», не «любовницу», а женщину, которая ставит свет, расставляет реплики и решает, когда поднимется занавес. Внутри поднялась тихая волна, те самые барабаны, что звали на охоту.

Телефон вибрировал на столе — короткое сообщение: «Я во дворе». Я поставила бокал на подоконник, посмотрела на секунды в верхнем углу экрана и ответила: «Поднимайся. Дверь не запирала». Звонка ждать не собиралась: он войдёт, и первые секунды тишины сделают за меня половину работы. Я оставила щель — ровно настолько, чтобы он толкнул дверь ладонью и почувствовал, как легко заходить туда, где его не ждали как гостя.

Пока он поднимался, я присела на край стула и снова пролистала мысленно план. Никаких поспешных касаний. Никакой жалости. Сначала — пауза, в которой мужчины начинают говорить больше, чем хотели; потом — лаконичные команды, не телом, а голосом; после — молчание, которое они принимают за отказ, хотя это просто длинная нота перед кульминацией. Он гордый — значит, придётся бить не там, где плоть, а там, где власть. У меня — время, у него — привычка решать. Привычки ломаются.

В груди мелькнула мысль о разводе, как птица, прошедшая мимо окна. Ни боли, ни тоски. «Ну и что» — лучшее, что можно сказать об этом. Если внутри пусто, терять нечего. Пять лет я путала роль с любовью, договор с близостью. Сегодня это стало фактом, а не трагедией. Свободная женщина любит тишину до первого хлопка двери — он всегда громче композиции.

Шаги в подъезде приглушённо отстукивали ритм. На мгновение представилось его лицо: сжатая челюсть, собранные плечи, тот взгляд, в котором злость и вожделение толкаются, как подростки у выхода. Пальцы сами сгладили складку на подоле — движение не про нервы, а про контроль. Я подняла бокал, сделала маленький глоток, вернула на подоконник. Сердце билось ровно, почти скупо, и это спокойствие мне понравилось больше, чем любой дрожи.

Дверь тихо скрипнула. Полоска коридорного света легла на пол, как метка. Он замер на пороге на секунду, прежде чем шагнуть внутрь. Я не встала. Не улыбнулась. Только повела подбородком в сторону кресла — приглашение без слов, приказ без нажима.

Глава 21. Победа

Он сидел на краю дивана, плечи напряжённые, ладони сцеплены так сильно, что костяшки побелели. Словно пришёл на допрос, а не к женщине, с которой недавно делил поцелуи и взгляды. Я нарочно молчала, медленно расхаживая по комнате, чувствуя его глазами каждое своё движение. Каблук постукивал о паркет, юбка платья мягко скользила по бёдрам, а я то поправляла лямку, то наклонялась к столу за бокалом — мелочи, которые не были случайными. Пусть глотает воздух, пусть его воображение догорает быстрее, чем сигарета.

Я опустилась в кресло напротив, положив ногу на ногу. Ткань вишнёвого платья послушно расползлась выше колена, открыв полоску чулка. Максим заметил, я видела это по его резкому вдоху. Но взгляд он тут же отвёл в сторону — гордый, упёртый. Меня это только заводило. Я поднесла бокал к губам, сделала глоток вина, медленно облизнула нижнюю губу, позволив капле задержаться в уголке. Он снова посмотрел — коротко, украдкой.

— Ты думаешь, зачем я позвала тебя? — спросила я наконец, наклонившись чуть вперёд. Голос был ровным, почти деловым.

— Не знаю, — ответил он хрипло. — Может, чтобы поиздеваться.

Я улыбнулась.

— Отчасти. Но не только.

Я поставила бокал на стол и скользнула ладонью по своему бедру поверх платья. Это движение не было невинным — пальцы задержались чуть дольше, чем следовало. Максим напрягся, подбородок дёрнулся. Я поймала его взгляд и сказала тихо, но отчётливо:

— Слушай внимательно. У нас не будет любви. Ни нежности, ни романтики, ни обещаний. Забудь про «отношения».

Он поднял глаза, нахмурился.

— Тогда что будет?

Я усмехнулась, позволив себе медленно раздвинуть колени на несколько сантиметров, так что линия чулка мелькнула в полутьме.

— Будет служение. Ты будешь выполнять мои желания. Быть рядом, когда я захочу. Исчезать, когда я прикажу. Для меня ты не мужчина, не партнёр. Для меня ты — слуга.

Тишина легла тяжёлая. Он долго смотрел на меня, челюсть напряжённо двигалась. Я чувствовала, как в нём борются злость и возбуждение. Я не спешила, медленно провела пальцем по ножке бокала, как будто это была его шея.

— Ты издеваешься, — наконец произнёс он. — Думаешь, я соглашусь на такое?

— Я не думаю. Я знаю, — ответила я спокойно. — Потому что ты здесь. Потому что, несмотря на весь свой гонор, ты пришёл.

Я откинулась в кресле, скрестила руки на груди.

— У тебя есть выбор. Сейчас. Или ты принимаешь моё условие — и с этого момента я твоя госпожа. Или ты встаёшь и уходишь. Навсегда.

Его дыхание стало шумнее, он нервно провёл рукой по лицу. Секунды растянулись, как струна. Я видела, как в нём кипит ярость, как он готов сорваться. Но виделась и другая правда — его возбуждение, которое он тщетно пытался спрятать. Вены на шее пульсировали слишком быстро, взгляд слишком часто скользил к моим коленям.

Я медленно поднялась с кресла, шагнула к нему. Он напрягся, но не двинулся. Я наклонилась так, что запах моего парфюма и вина окутал его лицо, и прошептала:

— Так что? Уходишь? Или остаёшься?

Максим резко поднял глаза. В них бушевал огонь, но губы дрогнули, и сквозь зубы сорвалось:

— Да… согласен.

Эти слова прозвучали как вызов. Я усмехнулась, выпрямилась и со всей силы влепила ему пощёчину. Его голова дёрнулась в сторону, на щеке тут же выступил румянец.

— Неправильный ответ, — сказала я холодно. — Правильно будет так: «Да, госпожа».

Я шагнула назад, подняла край платья выше бедра и медленно провела пальцем по тонкой ткани трусиков. Его глаза жадно впились в это движение. Я улыбнулась:

— Давай попробуем ещё раз.

Он смотрел на меня с яростью, смешанной с жадностью, и я видела, как его тело выдаёт его сильнее, чем слова. Молчание длилось ещё пару ударов сердца, потом он опустил голову, сжал зубы и произнёс:

— Да, госпожа.

Внутри меня вспыхнуло ликование. Первое звено цепи застегнулось.

* * * * *

После его слов в комнате стало особенно тихо. Воздух будто загустел, впитав каждую ноту унижения и покорности. Я стояла перед ним с приподнятым подолом платья, пальцы ещё касались влажной ткани трусиков, и этот жест был сильнее любого удара. Максим всё ещё держал голову низко, дыхание урывками вырывалось из груди. Мне понравилось, как тяжело дались ему эти два слова.

Да, госпожа.

Я медленно опустила платье, но не для того, чтобы скрыть — лишь чтобы подчеркнуть контроль. Шагнула ближе, наклонилась, взяла его подбородок в ладонь и подняла голову, заставляя встретиться взглядом. В его глазах горели два огня — ярость и похоть, слипшиеся в одну пульсирующую силу. Он дрожал не от страха, а от того, что впервые в жизни оказался в роли, которую сам ненавидел и одновременно жаждал.

— Повтори, — потребовала я мягко, почти шёпотом, но с холодной сталью в голосе. — Я хочу услышать ещё раз.

Он замер, губы дёрнулись, и снова хриплым голосом вырвалось:

— Да, госпожа.

Эти слова обожгли мне кожу приятным током. Я улыбнулась и резко влепила ему вторую пощёчину. Звук хлестнул по комнате, как выстрел, и его щека мгновенно покрылась алым пятном. Он не отпрянул. Только закрыл глаза и выдохнул шумно, будто глотал собственную гордость.

— Вот теперь звучит правильно, — прошептала я. — И за это… я позволю тебе остаться.

Я обошла его кругом, как охотница, изучающая добычу. Он не двигался, только следил за мной взглядом. Каблуки цокали по паркету, платье шуршало о бёдра. Когда я остановилась за его спиной, положила ладонь ему на плечо и резко надавила.

— На колени.

Он сопротивлялся секунду — тело напряглось, но разум его предал. Медленно, тяжело, как будто сбрасывал с себя последние остатки гордости, он опустился вниз. Ковёр принял его вес, и звук этого коленопреклонения был громче любого признания.

— Ниже, — приказала я, и он наклонил голову, пока подбородок не упёрся в грудь. — Вот так. Именно здесь твоё место.

Я обошла снова и встала прямо перед ним. Ткань моего платья почти касалась его лица, а я слегка развела колени, упершись руками в бока. Его дыхание сбивалось, грудь поднималась часто. Он был на грани — между протестом и полным подчинением.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Посмотри на меня, — велела я. Он поднял голову, и его глаза встретились с моими. — Теперь скажи это так, чтобы я поверила.

Максим сглотнул, голос дрогнул, но прозвучал твёрдо:

— Да, госпожа.

Я позволила себе короткий смешок и медленно провела пальцами по своей шее, опускаясь ниже, до груди. Его взгляд метнулся туда, и я сразу поймала момент. Схватила его за волосы, чуть дёрнула голову назад.

— Хорошо. Умный мальчик. Но знай: это не просьба, не игра и не шутка. С этой секунды у тебя нет «я». Есть только моя воля.

Он молчал. Я прижала палец к его губам.

— Ответ.

— Да, госпожа, — прохрипел он снова, и в этот раз его голос дрожал не от злости, а от возбуждения.

Моя улыбка стала хищной. Внутри расправлялось чувство, которое невозможно спутать ни с чем: власть. Если Кирилл был удобной игрушкой, то здесь передо мной стоял мужчина, привыкший держать контроль. И сейчас он стоял на коленях, склонённый, со словами покорности на устах.

Я провела пальцами по его щеке, чувствуя тепло после удара, и шепнула:

— Запомни этот момент. Ты больше не хозяин себе. Ты мой.

В его глазах мелькнул короткий всполох сопротивления, но я тут же наклонилась и приподняла платье выше, чем прежде. Медленно скользнула пальцем по влажной ткани трусиков, задержалась на клиторе, стиснула зубы от приятного толчка и улыбнулась ему прямо в лицо.

— Вот твоя награда. Смотреть и знать, что она принадлежит только мне.

Он застонал тихо, почти неслышно, но всё же не выдержал и прошептал:

— Да, госпожа.

Я отпустила его волосы и шагнула назад, позволяя ему опуститься ниже, в знак окончательной капитуляции. Он сам склонил голову к ковру, и это зрелище было для меня лучше любого признания.

Внутри я торжествовала. Теперь у меня было двое. Два раба, два противоположных образа — покорный Кирилл и гордый Максим, которого я сломала. И эта власть пьянела сильнее, чем любое вино.

* * * * *

Он стоял на коленях, голова склонена, широкие плечи дрожали под тканью рубашки. Дыхание рвалось неровными толчками, будто он пробежал километр, хотя не сделал и шага. Я медленно обошла вокруг, касаясь кончиками пальцев его волос, спины, линии шеи — движения лёгкие, почти ласковые, но в них не было ни грамма нежности. Это было напоминание: я решаю, где приласкать, а где ударить.

— Ты понял своё место? — спросила тихо, но так, чтобы каждое слово отозвалось в его горле.

Он поднял глаза, в которых бушевало сразу всё: ярость, унижение, и странная, почти болезненная жажда.

— Да, госпожа.

Я улыбнулась краешком губ, положила ладонь на его щеку и слегка надавила, заставив снова опустить голову вниз.

— Правильно. Но запомни: я тебе ничем не обязана. — Я наклонилась, шепнула прямо в ухо, чтобы слова обожгли кожу. — Ни любовью, ни отношениями, ни обещаниями. Ты не получишь от меня «мы». Ты получишь только «я».

Он зажмурился, будто эти слова ударили сильнее, чем пощёчины. Я чувствовала, как он борется внутри, как его гордость пытается взвыть, но возбуждение сжимает горло.

— Хочешь романтики? Иди ищи её где-нибудь ещё, — продолжила я, отстраняясь и выпрямляясь. — Здесь её нет и не будет. Здесь есть только власть. Моя власть. И твоя обязанность подчиняться.

Его пальцы судорожно сжались в кулаки, но он всё равно выдохнул:

— Да, госпожа.

Я рассмеялась тихо, чувствуя, как ток проходит по телу.

— Хороший ответ. Теперь повтори. Скажи вслух, что ты мой слуга.

Он поднял голову, дыхание вырывалось рывками. Секунда борьбы — и он произнёс хрипло, но отчётливо:

— Я твой слуга.

Эти слова заставили меня поднять подбородок и вдохнуть глубже. Я посмотрела на него сверху вниз и медленно провела пальцами по подолу платья, приподняла его чуть выше бедра. Он следил взглядом, как загнанный зверь, у которого нет выхода, кроме как склониться.

— Скажи ещё раз, — потребовала я, играя тканью и касаясь кончиками пальцев своих трусиков. — Скажи так, будто ты понимаешь, что это навсегда.

Он сглотнул, и на этот раз голос его был чище, громче, полон и ярости, и отчаяния:

— Я твой слуга.

Я улыбнулась, опустилась к нему, схватила за волосы и прижала лицо ближе к себе.

— Нет, не так. Скажи: «Я твой раб».

Он застыл. Я чувствовала, как в нём рвётся сопротивление, как он готов сорваться. Но мои пальцы скользнули под платье, по влажной ткани, и его взгляд прилип к этому движению, как к якорю. Сломался он именно там — в момент, когда понял, что моё тело не награда, а оружие.

— Я… твой раб, госпожа, — выдохнул он.

Я резко дёрнула его за волосы, заставляя склонить голову ещё ниже. Внутри меня что-то вспыхнуло — ликование, торжество, тот самый вкус, которого я искала. Теперь он окончательно пал.

— Вот так, — сказала я с удовлетворением. — И запомни каждое моё слово: я не люблю тебя. Я не твоя женщина. Я твоя госпожа. Только так и никак иначе.

Его плечи опустились, будто он наконец перестал сопротивляться. Он кивнул, едва заметно, и произнёс уже без паузы:

— Да, госпожа.

Я смотрела сверху вниз и ощущала, что внутри меня рождается новое чувство — не просто власть, а сладкое осознание: у меня два раба. Два разных, противоположных, но одинаково покорных. Кирилл — с его робкой зависимостью, Максим — с его сломанной гордостью. И оба были моими.

Я провела рукой по его щеке, чуть приподняла его лицо и шепнула почти ласково:

— Хороший мальчик. Вот теперь ты мой по-настоящему.

Он закрыл глаза, словно в этом признании была и боль, и облегчение. А я наслаждалась моментом — вкусом полной победы.

* * * * *

Я обошла его кругом и остановилась позади. Он всё ещё стоял на коленях, голова склонена, дыхание сбивчивое. Тишина между нами натянулась, как струна, и мне захотелось услышать, как она лопнет. Я дотронулась кончиками пальцев до его плеча, провела вниз по спине и шепнула:

— Сними с меня платье.

Он поднял руки медленно, словно боялся, что любое лишнее движение обернётся новой пощёчиной. Пальцы коснулись ткани, осторожно стянули её с моих плеч. Я чувствовала, как его руки дрожат, как горячее дыхание касается моей кожи, пока платье сползало по телу и падало на пол шелковым облаком. Я осталась в белье и чулках — и это было не про соблазн, а про власть.

— Теперь сядь, — приказала я и отступила к дивану. Он подчинился, опустился на спинку, всё ещё в одежде, но уже в роли, которая ломала его привычный мир. Я уселась сверху, раздвинув колени, оседлала его так, будто он был не человеком, а конём, которому позволено дышать только по моей команде.

Он резко вдохнул, когда я прижалась к нему, почувствовав его напряжённый стояк под тканью брюк. Я нарочно потерлась о него сквозь бельё, медленно, размеренно, ловя каждый его стон, каждый рывок груди. Его руки сами потянулись к моей талии, но я схватила их и прижала к дивану.

— Ни единого движения без приказа, — сказала холодно.

— Да, госпожа, — прошептал он, и от этого слова моё тело отозвалось ещё сильнее.

Я сама расстегнула его ремень, медленно стянула брюки и трусы вниз, открывая его возбужденный член. Он дрожал, пульсировал, и мне понравилось, что он не пытался оправдываться или что-то говорить. Я взяла его в ладонь, провела пару раз, и он застонал так, будто выдыхал последние остатки гордости.

— Ты чувствуешь, что это больше не твоё? — спросила я, наклоняясь к его уху. — Это принадлежит мне. Я решаю, когда тебе кончать, когда страдать, а когда молить.

— Да, госпожа… — голос его дрогнул, и в нём впервые прозвучала искренняя жажда.

Я направила его внутрь себя и села сверху, наездницей, жёстко и уверенно, без нежности, без медленных прелюдий. Моё тело приняло его полностью, и в этот момент он застонал так громко, что эхо прокатилось по комнате. Я двинулась — сначала медленно, чувствуя, как он заполняет меня, как пульсирует в глубине. Потом ритм стал быстрее, удары сильнее, и я смотрела прямо в его лицо.

Он пытался сдерживать стоны, но не мог. Губы дрожали, глаза то закрывались, то впивались в меня. Я наслаждалась тем, как его мускулы напрягались под моими руками, как он полностью отдавался ритму, который задавала только я.

— Смотри на меня, — приказала я. — Не смей закрывать глаза. Ты должен видеть, кому принадлежишь.

Он послушался, взгляд его был горячим, полным безысходности и восхищения. Я качалась сверху, вжимая его в диван, и с каждым движением чувствовала, как моё тело берёт своё, а его гордость превращается в пепел.

— Говори, кто я, — потребовала я, не сбавляя темпа.

— Моя… госпожа, — прохрипел он, и я в ответ ускорилась, оседлав его так, что диван тихо скрипел под нами.

— Громче.

— Госпожа! — выкрикнул он, и в этом крике не осталось сопротивления.

Я почувствовала, как его тело напряглось, как дыхание сорвалось. Он кончал — бурно, резко, с низким стоном, и на его лице впервые за всё время мелькнуло счастье. Не покорность, не злость, а чистое наслаждение, как у мужчины, который впервые позволил себе проиграть и понял, что проигрыш может быть сладким.

Я ещё несколько секунд двигалась на нём, добивая свой оргазм, и накрыла его губы коротким, властным поцелуем — не ласковым, а как печать. Моё тело выгнулось, и я кончила вместе с ним, чувствуя, как его стоны становятся частью моей победы.

Мы остались сидеть так, дыхание смешивалось, его лицо прижималось к моей груди. Он был счастлив — это читалось в его взгляде, в его улыбке, пусть и слабой, растерянной. Я же ощущала внутри ликование. Я сделала то, чего он никогда бы не допустил с другой. Сломала, подчинила, заставила кончить от власти надо мной.

Я встала, не дав ему даже обнять меня. Медленно надела платье обратно, глядя, как он тяжело поднимается на локтях, обессиленный и одновременно довольный.

— Запомни, Максим, — сказала я ровно. — Это не любовь. Это не отношения. Это власть. Моя власть над тобой. Я буду трахать тебя, когда захочу. А пока… вали отсюда.

Он поднял глаза, в которых горел странный огонь — смесь унижения и восторга. Кивнул, молча оделся и пошёл к двери. И даже в том, как он выходил, я чувствовала: он уже мой. До конца.

* * * * *

Он медленно поднялся, застёгивая ремень. На лице застыло странное выражение — будто в нём ещё тлела злость, но поверх неё уже легла маска довольства, не скрыть которой было невозможно. Я видела, как уголки его губ дрогнули, выдавая слабую улыбку, и это ещё больше подтверждало мою победу. Он был счастлив, что я позволила ему кончить. Счастлив, что его унизили, а он всё равно остался при мне.

Я натягивала платье медленно, не спеша, следя за его движениями. Каждый мой жест становился ему напоминанием: всё, что только что произошло, было исключительно по моей воле. Я поправила лямку, провела рукой по волосам и встала напротив, держа бокал вина.

— Ты доволен? — спросила холодно.

Он поднял взгляд. В глазах его было слишком много огня, и всё же он выдохнул почти с облегчением:

— Да, госпожа.

Я улыбнулась краем губ.

— Вот и хорошо. Только не вздумай перепутать. Всё, что было сейчас, — не твоя заслуга. Это я решила, что ты заслужил награду. Это был мой каприз. Понял?

Он кивнул, сглотнув, но я не удовлетворилась.

— Слова, Максим.

— Понял, госпожа, — отозвался он хрипло.

Я подошла ближе, кончиком пальца провела по его губам, задержалась на секунду и тут же отняла руку.

— Запомни ещё кое-что. Я не твоя женщина. Я не твоя любовница. Между нами нет ни отношений, ни обязательств. Есть только я и моя власть. Ты нужен мне, чтобы снимать напряжение. Чтобы развлекать меня. Чтобы я могла чувствовать, как сильная женщина ломает гордых мужчин. Всё остальное — ложь.

Он выдохнул шумно, грудь его вздымалась. Я видела, как это его колет, но одновременно возбуждает. В этом противоречии он был прекрасен.

Я сделала шаг назад, посмотрела на него сверху вниз и велела:

— А теперь вали отсюда.

Он не двинулся сразу. Секунду стоял, будто ждал ещё чего-то. Может, ласки. Может, слова. Я скрестила руки на груди и повторила:

— Я сказала: вали.

Он поднял голову, и в его взгляде мелькнула обида. Но ноги повиновались раньше разума: он медленно направился к двери. Взял со спинки стула куртку, натянул на плечи, даже не глядя на меня.

— Стой, — окликнула я, и он замер. Я подошла, хлопнула его по щеке ладонью — не сильно, но достаточно, чтобы он снова почувствовал своё место.

— Как ты должен отвечать, когда я приказываю?

Он закрыл глаза, и голос его прозвучал низко, срываясь, но уверенно:

— Да, госпожа.

— Вот так, — удовлетворённо кивнула я. — Запомни: я буду трахать тебя, когда захочу. Только тогда. А до этого момента ты для меня воздух.

Он ещё миг смотрел на меня, потом тихо открыл дверь и вышел. Щелчок замка прозвучал почти торжественно. В квартире снова воцарилась тишина.

Я осталась одна, босыми ступнями медленно прошлась по ковру. Вино в бокале отражало мягкий свет, платье ещё хранило запах его кожи. Но главное было не это. Главное — чувство. Ощущение абсолютного контроля.

Внутри вспыхнуло ликование. Я сделала то, чего боялась раньше даже представить: заставила мужчину, гордого, сильного, привыкшего командовать, склониться и признать мою власть. Теперь у меня было двое. Кирилл — мой тихий, послушный раб, готовый часами вылизывать, чтобы заслужить взгляд. И Максим — гордый, сопротивляющийся, но всё равно сломленный.

Я чувствовала себя не женщиной, которая только что пережила развод, не «жертвой», не «брошенной женой». Нет. Я была хозяйкой. У меня были свои рабы. Своя армия. Моя маленькая империя начиналась здесь — в квартире подруги, в этой простой комнате с мягким светом.

Я села в кресло, вытянула ноги, медленно стянула чулки, наслаждаясь, как кожа освобождается от тугого шёлка. В голове крутилась одна мысль:

«Теперь всё иначе. Теперь я сама пишу правила.»

Улыбнувшись, я откинулась на спинку и закрыла глаза. Внутри не было больше пустоты. Было только сладкое чувство победы — вязкое, густое, как мёд. И мысль, что это только начало.

Эпилог

Я изменилась. Это не красивая фраза и не поза, а факт, который чувствую каждой клеткой. Старая жизнь рассыпалась, как пыльный фарфор, и на её осколках выросла новая я. Та, что когда-то молчала, уступала, ждала крохи тепла — умерла беззвучно, без слёз. Я похоронила её в тот вечер, когда поняла: мне всё равно. Нет боли, нет тоски, нет желания вернуть. Значит, не было и любви, была только роль, сыгранная плохо и слишком долго.

Теперь во мне живёт другое. Сила, которой раньше не было. Власть, которую я пробую на вкус, как вино. Сначала осторожно, маленькими глотками, а потом — жадно, до головокружения. Я вижу, как мужчины смотрят на меня, и знаю: их взгляды больше не власть надо мной, а моя игрушка. Я могу их поднимать, могу ломать, могу заставить склониться. И всё это — ради того, чтобы ощутить живую дрожь в венах.

Когда-то мне казалось, что измена — это грязь, грех, ошибка. Но на самом деле измена оказалась зеркалом. В нём я впервые увидела настоящую себя — не жену, не молчаливую тень, а женщину, которая умеет брать. Я вкусила риск, тайну, азарт — и теперь не могу остановиться. Каждая новая сцена, каждое колено, на которое падает мужчина, делает меня сильнее.

У меня уже есть двое. Две противоположности. Кирилл — послушный, зависимый, готовый часами лизать, лишь бы я кинула взгляд. Максим — гордый, упрямый, сломленный, но именно потому бесконечно сладкий трофей. Их обоих объединяет одно — они мои. Два раба в моей личной пьесе, где сценаристом являюсь только я.

Я перестала бояться одиночества, потому что поняла: я не одна. Я сама себе компания, сама себе мир, и в этом мире мужчины лишь роли. Я могу дарить им мимолётное наслаждение, а могу лишать его, оставляя голодными. Могу сделать их счастливыми в унижении, как Максима, или зависимыми, как Кирилла. И это знание опьяняет.

Будущее? Оно больше не пугает меня. Я не строю планов «как жена». Я строю стратегии как охотница. В каждом дне есть новый шанс поставить кого-то на место, снять чужую маску, проверить границы. И я знаю, что впереди будут новые сцены, новые мужчины, новые победы. Я только начала, и эта дорога ведёт туда, где нет правил.

Если вам кажется, что это конец истории — нет. Это только начало. Первая трещина уже сломала стену, и дальше я пойду до конца.

Дорогие читательницы, если вы хотите узнать продолжение — оно ждёт вас по ссылке

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец