Право на Давида. Глава Рассказы про это в крепостное право

Пролог

Диана

Вот как это было — моими глазами.

Подарков много. Очень много. Куклы, конструкторы, книги, платьица, шуршащие коробки, и ленты, которые так приятно тянуть, пока бантик не сдаётся. Я стараюсь всем говорить «спасибо», улыбаюсь, но к концу уже путаюсь, смеюсь и шепчу маме в плечо:

— Мам, а можно просто обнять?

Мама кивает и целует меня в макушку. Обнимать — легче, чем тысячу раз говорить «спасибо».

И тут встаёт он. Давид. У него пиджак — серьёзный-серьёзный. Я слышала, как тётя Инна шептала, что это «потому что праздник у Софьи», но мне кажется, что пиджак на нём как на большом. Он достаёт из кармана маленькую коробочку. На секунду смотрит прямо на меня. Где-то сбоку дядя Артём кивает ему, как взрослому: мол, вперёд.

Давид подходит и говорит спокойно, по-взрослому:

— Это тебе. Чтобы… если страшно — помнила. Я рядом.

Голос у него ровный, тёплый. Я даже не дышу.

Я аккуратно развязываю ленту (не рвать! вдруг там что-то нежное), открываю — и замираю. На моей ладони лежит крыло. Тонкое, светящееся, будто настоящее, только маленькое. В комнате становится теплее — это мама улыбается так, что прямо светится. Папа морщит переносицу — я знаю: это у него вместо слёз.

— Тут написано… — шепчу я, ведя пальчиком по буквам. Они гладкие-гладкие. — «Всегда рядом».

Поднимаю глаза на Давида:

— А ты правда всегда будешь рядом?

— Да, — отвечает он просто. — Постараюсь.

Я смотрю на него ещё мгновеньку и чувствую, как у меня внутри встаёт плечи что-то важное и упрямое. Всё понятно. Я разворачиваюсь к гостям, поднимаю крыло над головой и громко, чтобы все слышали, объявляю:

— Когда я вырасту, он будет моим мужем!

Тишина падает сразу. Где-то бабушка вздыхает: «ой-ой-ой». Один из пап где-то в конце стола хмыкает: «Началось». Тётя Инна прикрывает рот ладонью, а у неё глаза смешные — мокрые и смеющиеся сразу. Мама на секунду теряет свою врачебную спокойность и смотрит на папу: «Ну?» Папа переводит взгляд на дядю Артёма. Оба делают вид, что очень серьёзные. Выходит плохо — я вижу, как у них в уголках губ прячется смех.

— Диана, — мягко говорит мама, — давай сначала торт.

— Сначала муж, потом торт, — уверяю я. — Так в сказках.

— В наших сказках — наоборот, — отвечает папа. — Сначала торт — и всем весело, потом большие разговоры — и папе валерьянка.

Все смеются, и воздух снова становится лёгкий. Дети уже носятся по саду, музыка, шарики — всё опять как раньше. А Давид стоит, красный до ушей, но смотрит на меня и не отводит взгляд. Я прячу кулон под платье, прижимаю его ладонью — крепко-крепко, как будто это не просто украшение, а обещание.

Моё. И я вырасту. И всё будет, как я сказала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1

Диана

Будильник орёт в 5:40. Я не люблю его, но я люблю вставать раньше города. Это даёт странное чувство: будто весь мир ещё спит, а я уже победила.

Стакан холодной воды, волосы в хвост. Крыло на груди — тёплое от кожи. Пальцем провожу по буквам: «Всегда рядом». Глупое обещание детства. Или не такое уж глупое.

На улице тихо. Асфальт ещё холодный, воздух свежий. Я бегу. Дышу ритмом: вдох-выдох, шаг-шаг. Каждое утро проверяю себя на прочность. Если я не устала к завтраку — значит, плохо старалась.

Зал. Запах резины и пота. Тренер машет рукой:

— Ди, два раунда и лапы. Не геройствуй.

— Я скромная девочка, — ухмыляюсь, заправляю капу и встаю в стойку.

Соперница выше меня. Уверена, что рост решает. Первые секунды она пробует «давить». Я улыбаюсь: давить на меня бесполезно. Поднырнула, удар в корпус — звонко через перчатки. Она морщится. Я добавляю мягко, почти шепчу:

— Не бойся. Это всего лишь игра.

После душа — тир. Металл, запах пороха. Я поднимаю оружие, делаю вдох. Щелчок. Мишень рвётся ровно в центре. Я улыбаюсь. Я люблю точность больше, чем шум.

К восьми дома. У нас дом — живой, со своими шрамами. Папина банка оставила вмятину на столе, мамины кружки всегда разные, потому что «эта треснула, но жалко выбросить». Я захожу, кроссовки летят в угол.

Мама у плиты, волосы собраны. Она улыбается глазами.

— Ну, тигрица, сегодня что? Яйцо, овсянка?

— Два яйца и кофе, — отвечаю. — И, может, похвалу.

— Хвалить тебя опасно, — смеётся мама. — Сразу начинаешь дерзить.

Папа появляется тихо, как будто из воздуха. На нём футболка, волосы мокрые.

— Опять бокс? — спрашивает.

— Ага.

— Береги руку. Ты любишь лезть в клинч.

— А ты любишь командовать. — Я усмехаюсь. — Но я взрослая, пап.

— Взрослая, да. Но я всё ещё твой отец, — он пожимает плечами.

Мы завтракаем втроём. Радио бормочет что-то скучное. А у нас — маленькая битва за последний тост. Мама забирает его себе. Она умеет выигрывать лучше всех.

Днём — работа. Я в частной охране: планы эвакуации, маршруты, скука на бумаге, адреналин в реальности. Пишу в чат: «Если оставить так, на этом перекрёстке людей сомнёт. Нужны ещё двое охраны и вода». Мне отвечают: «Принято». Сухо. Но я знаю: это значит, что меня услышали.

Вечером — мои девчонки. Группа самозащиты. Они приходят зажатыми, держат телефоны, как крестики. Через час уже смеются и поправляют друг другу волосы. Я учу их не драться. Я учу выживать.

К ночи я дома. Свет на кухне тёплый. Мама режет салат, папа раскладывает хлеб. У нас есть ритуал: ужинать вместе. Мы его держим, как якорь.

— Завтра у нас гости, — мама говорит вроде бы спокойно, но смотрит внимательно. — Инна с Артёмом.

— И? — я поднимаю бровь.

— И Давид, — добавляет папа.

Я кладу вилку, смотрю прямо.

— Отлично. Во сколько?

— В семь, — папа говорит медленно. — Будь аккуратна.

— С чем? — я ухмыляюсь.

— С собой.

— Я всегда аккуратна, — отвечаю и поднимаюсь наверх.

В комнате раскладываю три платья. Смеюсь над собой: будто иду на войну. Выбираю чёрное, простое, с открытыми плечами. Оно сидит так, будто ничего не обещает, но и ничего не прощает. Волосы — в хвост. Лёгкий макияж. На груди — крыло.

Телефон вибрирует. Инна пишет: «Завтра в семь. Не ругайся на меня. Он стал взрослым». Я улыбаюсь. Печатаю: «А я тоже. Ждём вас».

Вечер. Дом пахнет травами и мясом из духовки. Мама нервничает, но делает вид, что всё легко. Папа проверяет замки — привычка. Я ставлю бокалы на стол. Всё спокойно.

В шесть пятьдесят слышен мотор. Звук — низкий, уверенный. Папа открывает дверь.

Сначала Инна — светлая, пахнет духами. Потом Артём — спокойный, сдержанный. И потом — он.

Давид.

Не мальчик. Мужчина. Чёрная рубашка, пиджак, взгляд прямой. Двигается экономно, будто каждый шаг уже просчитан. Он здоровается с папой, кивает маме. И потом смотрит на меня. На секунду дольше, чем вежливо.

— Добрый вечер, — я держу его взгляд.

— Добрый, — отвечает он. Голос низкий, хрипловатый.

Он проходит мимо. От него пахнет кожей и холодным воздухом. Цепочка на моей шее дрожит. Я не отступаю.

Мы садимся за стол. Мама улыбается, раскладывая еду, папа шутит про компот. Все разговаривают легко. Я почти не слушаю. Я чувствую его взгляд. Он не жжёт, но проверяет.

— Ты чем занимаешься? — он спрашивает спокойно, не торопясь.

— Скукой, — отвечаю. — Бумаги, схемы, охрана. Иногда — учу девчонок драться.

— Учишь драться? — в его голосе едва слышная усмешка.

— Не драться, — поправляю. — Выживать.

Он кивает, уголок рта чуть поднимается.

— Значит, ты теперь тренер.

— А ты кто теперь? — я прищуриваюсь. — Всё такой же мальчик в пиджаке?

— Нет, — он смотрит прямо. — Теперь пиджак мой.

Мама кашляет, чтобы разрядить паузу. Артём переводит разговор на дорогу, папа шутит про старые болты на террасе. Все смеются. А мы продолжаем смотреть друг на друга, будто ничего вокруг и нет.

После ужина мы выходим на террасу. Ночь тёплая, фонарики горят мягким светом. Родители болтают, смеются. Я стою у перил, чувствую дерево под ладонью.

Он подходит. Не слишком близко. Но достаточно.

— Ты изменилась, — говорит тихо.

— А ты — нет, — отвечаю. — Всё тот же взгляд: «я знаю больше».

— Может, я и правда знаю, — он чуть склоняет голову.

— Тогда удиви меня, — я улыбаюсь краем губ.

— Это можно устроить. Но не сегодня, — его голос становится ниже.

Я чувствую его запах — кожа, дорога, что-то острое. Сердце бьётся ровно, но внутри искрит.

— Спокойной ночи, Диана, — он говорит, уходя.

— Спокойной? — я усмехаюсь. — Сомневаюсь.

Он поворачивает голову, встречает мой взгляд — и в его глазах блеск.

И я понимаю: да, игра началась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2

Давид

Десять лет.

Столько меня не было в этом городе.

Мотор урчит спокойно, колёса глотают дорогу, а я смотрю в окно и пытаюсь собрать всё это время в одно слово. Бесполезно. Слишком много сделано, слишком много пройдено. Там, где я был — было жёстче, грязнее, тяжелее. Там не ждут, там проверяют. И я привык. Но вернуться… это другое.

— Ты прямо нахмурился, — голос матери вырывает меня из мыслей. Она улыбается, как всегда, когда пытается разрядить тишину. — Даже будто ещё выше стал.

— Он всегда хмурится, — отец усмехается с водительского места. — У него это наследственное. Я тоже так в его годы сидел — думал, что мир держу за горло.

— А теперь? — я приподнимаю бровь.

— Теперь я держу его за руку, — отец отвечает спокойно, но глаза у него цепкие. Я понимаю: он не просто играет словами. Он правда никогда не отпускал контроль.

Я усмехаюсь и отворачиваюсь к окну. В этом есть правда — и в нём, и во мне.

— Давид, — мама слегка поворачивается. — Ты ведь понимаешь, что здесь не так, как там?

— Здесь мягче, — киваю.

— Здесь люди добрее. Или делают вид. Не путай.

— Я не путаю, — отвечаю коротко.

Мама улыбается. У неё всегда эта особенность — проверять, а потом доверять.

Мы едем дальше. Я замечаю знакомые улицы. Город изменился — но остался собой. Вывески новее, дома отреставрированы, но запах асфальта, шум фонарей — тот же. И у меня внутри странное чувство: будто прошлое поднимается из-под земли.

— Кстати, — мама улыбается ещё шире. — Тебе же придётся увидеть Диану.

Я качаю головой:

— Я это знаю.

— Она ведь с шести лет объявила, что выйдет за тебя, — мама нарочито мечтательно смотрит в окно.

— И с тех пор упорна, — поддакивает отец. — Ты даже покраснел тогда.

— Ему было двенадцать, — мама хохочет. — Он тогда вообще краснел от любого взгляда.

— Не от любого, — бурчу я. — От некоторых.

Они оба смеются. Я делаю вид, что равнодушен, но внутри что-то дернулось. Воспоминание живое: маленькая девочка, держащая кулон, и её голос: «Он будет моим мужем!» Смех взрослых, её упрямые глаза.

Я помню этот взгляд.

Я помню то чувство.

С тех пор прошло десять лет. Я видел и женщин, и кровь, и ложь, и честность. Но то воспоминание не стерлось. И вот сейчас я думаю: какой она стала? Она скажет это снова? Она вообще вспомнит? Или посмотрит так, что я сам пойму — игра окончена?

Отец сбивает мои мысли:

— Завтра в семь. У них дома. Не опаздываем.

— Понял, — отвечаю.

— И веди себя прилично, — добавляет мама.

— А я что, когда-то вёл себя неприлично?

— Постоянно, — они оба в унисон.

Я смеюсь впервые за эту дорогу. И это смех не тяжёлый. Домашний.

Город встречает меня настороженно. Люди узнают машину, узнают отца. Его имя здесь до сих пор весит. Я выхожу вместе с ним, и понимаю: теперь часть этого имени — моя. «Принимать дела» звучит красиво. На деле — это брать ответственность, которую не снимаешь потом никогда. Я готов. Я шёл к этому.

Вечером мы приезжаем к ним. К Софье и Маркусу. Их дом пахнет хлебом и травами. Мама сразу идёт к Софье — две женщины обнимаются, как будто не прошло этих лет. Отец с Маркусом обмениваются рукопожатием, в котором всегда больше, чем кажется.

Я переступаю порог. И вижу её.

Диана.

Не девочка. Женщина. Чёрное платье, простое, но так сидит, что глаза сразу туда. Волосы в хвосте, открытые плечи. На шее — кулон. Моё крыло.

Сердце дернулось, но я не выдал.

Она смотрит прямо. Не прячет взгляд. Не улыбается широко, не играет. Просто стоит и держит меня глазами. Упрямо, как тогда.

— Добрый вечер, — говорит.

— Добрый, — отвечаю.

Голос у меня низкий. Я слышу сам — он изменился. Раньше был мягче. Теперь в нём есть сталь.

Мы садимся за стол. Разговоры текут легко: про дорогу, про лекцию, про старые болты на террасе. Все смеются. А мы — нет. Мы смотрим друг на друга. Она отвечает спокойно, чуть дерзко.

— Ты чем занимаешься? — спрашиваю, как будто между делом.

— Выживаю, — усмехается она. — Иногда учу девчонок делать то же самое.

— Учишь драться?

— Учусь жить, — отвечает. — А это иногда похоже.

Я улыбаюсь краем губ. Её слова — мои мысли.

Родители отвлекаются на разговоры, а мы продолжаем игру взглядами. Я отмечаю каждую деталь: как она держит вилку, как чуть поднимает подбородок, как пальцы касаются кулона. Она всё ещё носит его.

После ужина мы выходим на террасу. Воздух прохладный, мягкий свет фонариков. Все смеются, обсуждают мелочи. Я встаю рядом с ней, ближе, чем надо.

— Ты изменилась, — говорю тихо.

— А ты нет, — отвечает она. — Всё тот же взгляд: «я знаю больше».

— Может, я и правда знаю, — я склоняю голову.

— Тогда удиви меня.

— Это можно устроить. Но не сегодня.

Она усмехается, но глаза у неё горят. И я чувствую: она ждала этого не меньше, чем я.

Когда мы уходим, я на секунду задерживаюсь в дверях.

— Спасибо, — говорю ей. — Было тепло.

— И вам спасибо, — отвечает. — Заходите ещё.

Я киваю и выхожу. Но внутри у меня не «тепло». Внутри у меня — ток. Я шёл сюда за этим взглядом. Я получил его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3

Давид

В машине я молчу. Мы только что вышли от Софьи и Маркуса, а у меня внутри будто эхо гремит. Я всё держал ровно, внешне — спокойный, собранный. Но стоило переступить порог их дома — и прошлое, которого я избегал десять лет, ударило в грудь.

Она выросла.

Я не ожидал, что так.

Не девочка — женщина. Взгляд прямой, уверенный, даже дерзкий. Чёрное платье подчёркивало её плечи, тонкая шея, хвост — ни капли игры, ни грамма кокетства. Только стержень. Она держала мой взгляд, будто проверяла: «Ну? Узнаёшь? Справишься?»

А я? Я, который видел кровь и ложь, привык читать людей с первого взгляда — вдруг понял, что читаю её не до конца. И от этого внутри стало жарко.

— Что-то ты слишком тихий, — мама смотрит на меня в полумраке салона. — Обычно после таких встреч ты хотя бы пару слов говоришь.

— Устал, — бросаю.

— Устал он, — отец усмехается, не отрывая взгляда от дороги. — Скорее, переваривает.

Я хмыкаю.

— Вы сами её видели. Она изменилась.

— Все мы изменились, — спокойно отвечает мама. — Но она… да. Стала красивой женщиной.

— Упрямой, — добавляет отец. — Я видел, как она смотрела на тебя.

— Ты видел? — я приподнимаю бровь.

— Давид, я не слепой, — отец усмехается. — Она будто снова объявила: «он будет моим мужем». Только теперь без слов.

Мама смеётся тихо:

— А ты покраснел?

— Нет, — отрезаю.

— Конечно, — мама качает головой. — Ты всё ещё краснеешь, только теперь внутри.

Я отворачиваюсь к окну. Они смеются, а я думаю: может, они и правы. Я держал лицо. Но внутри действительно был огонь.

Дома пахнет кофе. Мама специально варит его поздно — чтобы у нас был повод поговорить. Мы сидим втроём на кухне. Отец молчит, крутит чашку в руках, мама смотрит на меня внимательно.

— Сын, — начинает отец, — не торопись. Ты только вернулся.

— Я и не тороплюсь, — отвечаю.

— Ты думаешь, что готов сразу всё взять на плечи. Но здесь не так, как там, — отец говорит твёрдо. — Здесь ты будешь не только отвечать, но и вести.

— Я понял, — киваю.

— Вот и хорошо. Пока осваиваешься — поживи дома, — мама мягко кладёт ладонь мне на руку. — Мы соскучились.

Я смотрю на них обоих. Мама — светлая, упрямая по-своему. Отец — спокойный, но в глазах железо. И понимаю: они хотят для меня простого — тепла. Чтобы я не рванул сразу в пекло.

— Ладно, — говорю. — Останусь пока с вами.

— Отлично, — мама улыбается так, что на секунду кажется: в доме стало светлее.

— Только знай, — отец поднимает взгляд, — здесь ты не мальчишка. Здесь ты — мой наследник.

— Наследник, — повторяю тихо. — И человек, у которого в детстве уже выбрали невесту.

Мама смеётся, едва не пролив кофе.

— Господи, Давид, не напоминай! Она так громко тогда сказала — весь сад замер.

— И весь сад запомнил, — добавляет отец. — Особенно ты.

Я усмехаюсь.

— Я сделал вид, что забыл. Но не получилось.

Мы молчим. Я снова вижу её глаза. Упрямые, живые, уверенные. Она держала мой взгляд так, будто мы на ринге. И я понял: эта девочка выросла в женщину, которая умеет бить по-настоящему. И по глазам, и по сердцу.

Я не знаю, что она скажет дальше. Засмеётся? Оттолкнёт? Или примет эту игру так же серьёзно, как в шесть лет? Но одно знаю точно: я хочу это услышать.

Ночью я лежу в своей старой комнате. Всё здесь изменилось — но стены те же. И мысли не отпускают. Я привык контролировать чувства, выжигать лишнее, чтобы оставалось только нужное. Но сейчас — как будто всё заново.

Её взгляд.

Её кулон.

Её дерзкая улыбка.

Я сжимаю кулак. Это будет битва. Но я не уверен, кто победит.

…Ночь. Я лежу в своей комнате, но спать не могу. Глаза закрываю — и вместо тьмы вижу её. Сегодняшнюю. Женщину в чёрном платье. И ту — маленькую, с косами, в белом платьице, которая подняла над головой кулон и сказала своё «он будет моим мужем».

Я помню этот день слишком ясно.

Мне было десять . Я сидел за длинным столом, слушал, как взрослые говорят тосты, и чувствовал себя чужим в этом празднике. Я тогда уже был слишком серьёзный для игр, но слишком молодой, чтобы сидеть рядом с отцом, как мужчина.

И вот она — маленькая Диана — стояла в центре сада, заваленного подарками. Её глаза блестели от счастья, она смеялась, и вдруг… этот кулон. Моё сердце тогда ударилось в рёбра, когда я вручал ей коробочку.

Я ведь не хотел быть «милым мальчиком с подарком». Я хотел быть… кем? Я и сам не знал. Но когда она спросила:

— А ты правда всегда будешь рядом?

Я сказал:

— Да. Постараюсь.

Сказал спокойно. Как взрослый. Хотя внутри дрожали колени.

А потом она подняла кулон над головой и на весь сад заявила:

— Когда я вырасту, он будет моим мужем!

Я помню тишину. Сначала мне показалось, что весь мир замер. А потом — смех взрослых, шутки, подколы.

Я покраснел. До ушей. До шеи. Мне хотелось исчезнуть, но я стоял. Смотрел на неё. И почему-то не злился. Я не знал тогда, что это было. Гордость? Смущение? Что-то сильнее?

Я лишь помню: она смотрела на меня так, будто решила всё за нас двоих.

Сейчас, спустя десять лет, я понимаю: это был первый раз, когда кто-то посмотрел на меня так. . Она смотрела так, будто я уже мужчина. Ей было шесть.

И в тот день, сам того не зная, я дал обещание. Не словами. Внутри.

«Я буду рядом».

Сегодня, когда я увидел её с этим кулоном… Всё вернулось. Но только сильнее. Тогда я краснел и прятался. Сегодня — я держал взгляд. Но внутри горело то же самое.

Я не мальчишка больше. И она — не девочка. Теперь игра стала настоящей.

Мама заходит в комнату без стука, как всегда. У неё свой способ — проверять, всё ли в порядке. Она смотрит на меня и улыбается.

— Думаешь о ней?

— О ком? — я даже не пытаюсь.

— О Диане, — мама садится на край кровати. — Ты сегодня молчал больше обычного. Я тебя знаю.

Я усмехаюсь.

— Ты думаешь, я тот мальчик, которого можно читать, как открытку?

— Ты мужчина, которого я растила, — отвечает мама. — И я знаю: внутри тебя есть то, что ты никому не показываешь. Даже отцу.

— Может быть, — признаю тихо.

Она касается моей руки.

— Только одно хочу сказать. Не бойся чувств. Ты слишком привык к холодным расчётам. Но жизнь — не только это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я смотрю на неё. И понимаю: она права.

Когда мама уходит, я остаюсь один. В темноте. Но кулон в её руках — я вижу его в памяти, будто светится.

Я хочу узнать, что она скажет завтра. Я хочу услышать её смех, её дерзкие слова. Я хочу проверить, осталась ли в ней та девочка, которая так нагло объявила мир своим.

И я хочу, чёрт возьми, чтобы она посмотрела на меня так же, как тогда.

Глава 4

Диана

Дом стих. Родители разговаривают где-то на кухне — тихо, будто не хотят мешать мне. Я закрываю дверь, снимаю платье и остаюсь в тонкой майке. Волосы расплетаю, они падают на плечи. И вот теперь — тишина. Только я и мысли.

Я смотрю в зеркало. Вижу там не ребёнка, не «дочку Маркуса и Софьи». Женщину. С прямой спиной, твёрдым взглядом, с телом, которое я научилась уважать. Я прикасаюсь пальцами к кулону. «Всегда рядом». Внутри дрожь. Сегодня он снова был рядом.

Давид.

Когда он вошёл в дом, будто воздух стал другим. Я видела мужчин — разных. В зале, на работе, на улице. Я знаю, как они двигаются, как смотрят. Но он… Он двигается так, будто мир его территория. И в его глазах нет сомнений.

Я чувствовала его взгляд за столом. Он будто проверял, а я — выдерживала. И выдержала. Я не девочка, которая мечтала о принце. Я женщина, которая знает цену обещаниям. Но когда он посмотрел на кулон — у меня сердце дернулось, как будто всё это время он и правда был «рядом».

Я ложусь в постель. Простыни холодные. Я закрываю глаза, но внутри всё горит. Вспоминаю, как он сказал: «Теперь пиджак мой». Просто слова. Но в них было то, что я всегда хотела слышать: уверенность, не игра.

Я улыбаюсь сама себе. Смешно: я же сама в шесть лет заявила, что он будет моим мужем. Все смеялись. А я не шутила.

И теперь хочу проверить — он помнит? Или делает вид, что забыл?

Моё тело реагирует быстрее мыслей. Я чувствую жар под кожей, сердце стучит быстрее. Его голос звучит в ушах — низкий, чуть хриплый. Его запах — кожа, дорога. Его близость на террасе. «Ты изменилась», — сказал он. А я — да, изменилась. Но не для того, чтобы отказаться от того, что было моим с самого начала.

Я поворачиваюсь на бок, прижимаю кулон к губам.

— Всегда рядом, — шепчу в темноту.

И в эту ночь я засыпаю не девочкой, мечтающей о будущем, а женщиной, готовой взять то, что решила много лет назад.

Давид

Я просыпаюсь рано. Привычка. Даже в тишине родительского дома внутри будто стоит будильник. Пять утра — глаза сами открылись. Потолок — белый, знакомый. Я когда-то засыпал, глядя на трещинку в углу. Она всё ещё там. Время многое меняет, но не всё.

Я встаю, прохожу босиком по коридору. Дом пахнет деревом, кофе и маминым жасминовым чаем — она всегда оставляет кружку на ночь в кухне. Я открываю окно: город просыпается. Те же крыши, тот же шум. Но теперь это всё — моё поле.

Отец уже ждёт во дворе. В спортивных штанах, майке, с полотенцем через плечо. В руках перчатки. Он кивает:

— Ты не изменился. Всё так же первым на ногах.

— А ты всё так же раньше всех проверяешь, кто готов, — усмехаюсь.

— Я отец. Мне положено.

Мы идём к старому рингу, который он не убрал даже тогда, когда мог позволить себе любой зал. На площадке пахнет деревом и железом. Для меня это не спорт — это разговор. У нас всегда так было: лучшие разговоры мы вели кулаками.

Я надеваю перчатки. Отец тоже.

— Два раунда, — говорит он. — Без жалости.

— Я никогда жалости не ждал.

Мы начинаем. Удары, дыхание, шаги. Он двигается мягко, но точно. В его возрасте — это искусство. Я отвечаю быстро, проверяю дистанцию. Он улыбается, когда я попадаю. Я чувствую: он всё ещё сильный. Но главное — он проверяет меня.

Первый раунд заканчивается. Мы оба дышим ровно.

— Неплохо, — говорит отец. — Ты стал жёстче.

— Мир был жёсткий, — отвечаю.

— И ты его выдержал. — Он кивает. — Но теперь другое. Здесь нужно не просто выдержать.

Второй раунд. Я усиливаю темп. Он встречает меня, держит. Я вижу, что он доволен. В конце мы стоим друг против друга, перчатки опущены.

— Силы хватает, — говорит он. — А сердце?

— Что сердце? — прищуриваюсь.

— Оно здесь не для того, чтобы молчать. — Он снимает перчатки. — Ты вчера видел её.

Я замолкаю. Но глаза мои его не обманут. Он это видит.

— Диана, — отец произносит имя спокойно, но с нажимом. — Она смотрела на тебя так же, как тогда.

— Ты заметил, — усмехаюсь.

— Я всё замечаю. — Он подходит ближе. — Скажи мне честно. Ты готов к этому?

— К чему?

— К женщине, которая не будет молчать рядом с тобой. К женщине, которая будет смотреть прямо в глаза и не опускать взгляд. — Его голос твёрдый. — Она не будет тихой тенью. Она — огонь.

Я молчу. Потому что он говорит правду.

— Ты думаешь, что видел многое, — продолжает отец. — Но ты не видел того, что делает женщина, если любит и не боится. Это сильнее, чем любая война.

Я выдыхаю.

— Она изменилась.

— А ты? — отец смотрит прямо.

— Я тоже, — отвечаю тихо.

Мы молчим. Потом он хлопает меня по плечу.

— Тогда слушай: не спеши. Сначала войди в дела. Освойся. Покажи, что ты хозяин. А уж потом… тогда решай, что будешь делать с этим взглядом.

После тренировки я остаюсь один. Сижу на скамейке, держу полотенце, смотрю в землю. И вижу не землю. Вижу её.

Диана.

Её плечи. Её глаза. Её кулон.

Вчера она сказала мало. Но каждое её слово было ударом. Она не играла. Она проверяла.она помнит. Она не забыла то детское обещание.

А я? Я всегда делал вид, что забыл. Но стоило ей появиться — и вся броня треснула.

Я привык держать контроль. Но рядом с ней… мне хочется проверить, каково это — отпустить.

Мама встречает меня на кухне. Она в халате, с кружкой чая. Улыбается мягко:

— Ну? Разговор был?

— Был, — киваю.

— И?

— Он сказал: «Не спеши».

— А ты когда-нибудь слушал отца до конца? — смеётся мама.

— Иногда, — ухмыляюсь.

Она смотрит серьёзнее.

— Давид, я знаю, ты сильный. Я вижу это в каждом твоём шаге. Но я тоже вижу другое. Вчера ты смотрел на неё так, как не смотришь ни на кого.

Я опускаю взгляд.

— Может быть.

— Не «может быть». — Она наклоняется ближе. — Она — твоя слабость. А слабости могут быть силой, если их не прячешь.

Я молчу. Но её слова попадают в самое сердце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вечером я выхожу в сад. Воздух тёплый, пахнет мокрой травой. Я смотрю на звёзды и думаю: я вернулся. У меня дела, ответственность, имя, которое нужно держать. Но есть ещё кое-что.

Её глаза.

Её слова.

Её дерзость.

Глава 5

Давид

Вечер. Дом тихий, уютный. Я сижу в гостиной, телевизор бормочет какой-то фильм, но я его не вижу.

Я помню, как она держала мой взгляд. Спокойно, упрямо, будто проверяла, выдержу ли я. И я выдержал. Внешне. Но внутри? Чёрт. Внутри всё горело.

Я откидываюсь на диван, перебираю в руках пульт. Картина на экране мигает, но мне плевать. Мои мысли — о ней. О том, что она скажет, если мы останемся наедине. О том, коснётся ли кулона, когда будет рядом. О том, как в шесть лет она громко объявила, что «он будет её мужем»… и не отступила.

Я усмехаюсь сам себе.

На кухне слышу мамин голос. Она разговаривает по телефону. Узнаю её интонацию: мягкая, тёплая.

— Софья? Привет, дорогая… Да-да, мы тоже рады, что вчера всё прошло так тепло… — Пауза. — Да, конечно… Дианочка вернулась уже? Хорошо…

Я не двигаюсь. Но внутри что-то напрягается.

И тут слышу:

— Давид передаёт ей привет!

Я замираю.

— Что? — вырывается вслух.

Телевизор продолжает мигать, а я уже выключил звук. Смотрю в сторону кухни, будто вижу через стену. Мама улыбается в трубку, её голос лёгкий, словно ничего особенного.

— Мам! — я поднимаюсь с дивана и захожу на кухню. — Ты что сказала?

Она спокойно кладёт телефон на стол, поворачивается ко мне. В глазах искорки.

— Я сказала, что ты передаёшь Диане привет.

— Мам… — я сжимаю кулак, кладу его на стол, чтобы не размахивать руками. — Не делай так. Я сам скажу.

Она смотрит на меня с улыбкой.

— А ты сказал бы?

— Да. — Мой голос низкий. — Я не ребёнок, чтобы через маму передавать записки.

— Давид, — она касается моей руки. — Ты серьёзно?

— Серьёзнее некуда, — я смотрю прямо в её глаза. — Если у меня есть слова для неё, я скажу их сам.

Она улыбается мягко, но уже без насмешки.

— Вот этого я и хотела услышать.

Я молча отхожу к окну. Сердце бьётся чаще, чем должно. Я сам не ожидал, что так взорвусь. Но мысль о том, что между нами будет

посредник

, вызывает во мне злость.

Нет. Так не будет.

Телевизор выключен. Я стою у окна, пальцы вцепились в подоконник. Сердце колотится чаще, чем надо.

На кухне мама заканчивает разговор с Софьей, и её телефон загорается новым сообщением. Она читает — и улыбается так, будто знает больше, чем говорит.

— Мам, — бросаю я. — Что?

— Ничего, — отвечает, слишком спокойно.

Я подхожу ближе, вырываю взглядом слова с экрана.

«Если Давид хочет что-то сказать, пусть говорит прямо мне, а не через маму».

Я усмехаюсь. Глухо, хрипло.

— Вот значит как…

Мама смотрит осторожно.

— Давид…

— Мам, дай номер.

Она колеблется пару секунд, потом всё-таки протягивает.

— Не делай глупостей.

— Я никогда не делаю глупостей, — отвечаю. — Я делаю шаги.

Я открываю диалог. Сердце бьётся ровно, но внутри всё гудит. Пишу.

Я:

«Ты всегда такая дерзкая? Или только со мной?»

Жду. Долгая секунда. Две. И вот экран загорается.

Диана:

«Я всегда говорю прямо. А если ты хочешь что-то сказать — говори. Сам.»

Я усмехаюсь. Это она. Не девочка. Женщина, которая привыкла держать слово.

Я:

«Тогда слушай. Вчера ты смотрела на меня, будто бросаешь вызов.»

Пауза.

Диана:

«Я не бросаю вызов. Я напоминаю. Я сказала, что ты будешь моим мужем. И я слов назад не беру.»

Горло пересыхает. В груди жар.

Я:

«Знаешь, я тоже не беру слов назад. Но теперь проверим — ты правда готова?»

Её ответ появляется быстро.

Диана:

«Я родилась готовой.»

Я закрываю глаза и смеюсь тихо, хрипло. Вот она. Та самая.

Я:

«Ты изменилась. Ты стала красивой. Уверенной. Мне это нравится.»

Диана:

«А ты стал опасным. Это тоже мне нравится.»

Я сжимаю телефон в ладони. Пальцы чешутся позвонить, услышать голос. Но я знаю: мы оба играем. И эта игра только начинается.

Я:

«Ты хочешь игры?»

Диана:

«Я хочу по-настоящему. Всё или ничего.»

Я:

«Тогда будь готова. Потому что я не умею в полсилы.»

Диана:

«Отлично. Я тоже.»

Долгая пауза. Мы оба молчим. Я представляю её: волосы распущены, кулон на груди, взгляд упрямый. Она смотрит на экран так же, как смотрела на меня за ужином.

Я пишу последнее.

Я:

«Спокойной ночи, Диана. Но предупреждаю: после таких слов ночь спокойной не будет.»

Ответ прилетает мгновенно.

Диана:

«Я и не хочу спокойной.»

Я кладу телефон рядом, откидываюсь на спинку дивана. Мама стоит в дверях, смотрит с тем самым выражением, где смешаны тревога и смех.

— Ну что? — спрашивает она.

— Всё, мам, — говорю я хрипло. — Теперь я говорю с ней сам.

И впервые за долгие годы я чувствую: меня трясёт не от злости, не от страха. От желания. От ожидания. От того, что будет дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6

Давид

Телефон светится ещё до рассвета. Я просыпаюсь не от сигнала, не от будильника. От того, что внутри всё ещё дрожит после вчерашнего. Потянул руку, взял аппарат, и сразу — её слова.

«Я и не хочу спокойной.»

Смотрю на эту строчку, и улыбаюсь. По-настоящему. Настолько, что даже чувствую непривычное тепло в груди. Сколько лет прошло с тех пор, как я так улыбался? Даже не помню. Улыбки у меня обычно другие — холодные, для дел, для разговоров, для игр. А это — настоящая.

Я перечитываю всю переписку. Снова и снова.

«Я сказала, что ты будешь моим мужем. И я слов назад не беру».

«Я родилась готовой.»

«А ты стал опасным. Это тоже мне нравится».

Каждое её слово звучит так, будто она стоит передо мной, глаза в глаза. Никаких реверансов. Никаких дешёвых «милая/дорогая». Чистая правда. И от этого у меня внутри — жар.

Я встаю, умываюсь холодной водой, смотрю в зеркало. Отражение — мужчина. Взрослый. Сильный. Слишком многое прошёл, чтобы играть в мальчишеские переписки. Но черт возьми… эта девчонка — зацепила так, что я пишу ей в два часа ночи. И рад этому.

На кухне пахнет кофе. Мама уже там. Халат, волосы собраны, кружка в руках. Она смотрит на меня так, будто уже знает, о чём я думал всю ночь.

— Доброе утро, — говорит мягко.

— Утро, — отвечаю, наливая себе кофе.

Она делает вид, что отводит взгляд, но уголки губ дрожат.

— Давид… — начинает она.

— Я помню, — перебиваю её.

Она кивает и опускает глаза в кружку. А я понимаю: она довольна.

Отец появляется чуть позже. В спортивных штанах, с полотенцем на плече. Он садится напротив, смотрит прямо.

— Ты выглядишь как человек, который ночью не спал.

— Я и не спал, — отвечаю.

— Дела? — спрашивает он.

— Личные.

Он усмехается.

— Значит, всё-таки она.

Я молчу. Он улыбается шире.

— Я знал.

— Нет, — говорю твёрдо.

Он откидывается на стул, делает глоток чая.

— Слушай, сын. Мужчина, который берёт ответственность за женщину, должен понимать: это не только слова и не только постель. Это целиком. От и до. Ты готов?

Я смотрю ему в глаза.

— Я ждал этого десять лет. Ты думаешь, я не готов?

Он усмехается и хлопает меня по плечу.

— Тогда докажи. Но помни — упрямые женщины сжигают.

Мама качает головой.

— Только не сожгите друг друга, — говорит она тихо.

Я улыбаюсь хрипло.

— Если и сгорим — то вместе.

После завтрака я выхожу в сад. Воздух прохладный, небо чистое. Я достаю телефон, снова смотрю на её последнее сообщение.

«Я и не хочу спокойной.»

Внутри у меня чёткое решение. Хватит игр через экран. Смс — это прелюдия. Настоящее — впереди. Мне нужны её глаза, её голос, её дыхание рядом.

Я пишу коротко.

Я:

«Сегодня вечером. Мы поговорим. В глаза.»

Секунда. Две. Экран загорается.

Диана:

«Я жду.»

Диана

«Сегодня вечером. Мы поговорим. В глаза.»

Я перечитывала это сообщение утром, когда шла на пробежку. Перечитывала в душе, пока вода стекала по плечам. Перечитывала на кухне, когда мама предлагала сырники, а папа что-то рассказывал про соседский забор. Я улыбалась, кивала, отвечала — но внутри всё гудело только от этих пяти слов.

В глаза.

Я знаю этот его взгляд. Тот самый, от которого невозможно увернуться. И от самой мысли сердце билось быстрее.

Утро начинается как всегда: бег. Тело работает на автомате, ритм шагов ровный, дыхание в такт. Но внутри — дрожь. Я ловлю себя на том, что ускоряюсь, будто хочу убежать от этих мыслей. Бессмысленно. Они бегут рядом.

В зале тренер даёт задание. Я бью грушу — мощно, чётко. Но каждый удар словно уходит в пустоту. Потому что настоящий поединок будет вечером. Не на ринге. В его глазах.

— Ди, ты сегодня злая, — смеётся тренер, когда я отправляю грушу в раскачку.

— Я сегодня… собранная, — отвечаю. И сама чувствую: слово слишком мягкое. Внутри я — натянутая струна.

В тире руки не дрожат. Наоборот, я стреляю точнее, чем обычно. Каждая пуля ложится туда, куда я смотрю. Но в голове — не мишень. В голове — его слова. «Поговорим. В глаза.»

День в офисе проходит будто в дымке. Коллега что-то говорит про план эвакуации, я киваю, делаю пометки. Но через минуту снова ловлю себя на том, что пишу в блокноте вовсе не цифры, а его имя. Стираю, усмехаюсь. Смешно. Взрослая женщина, а внутри всё так же, как в шесть лет — только теперь это чувство сильнее, глубже.

Вечером мои девчонки. Они всегда ждут меня, а я люблю этот час. Сегодня их десять. Мы отрабатываем простые приёмы — выход из захвата, движение корпусом, голос. Я смотрю на их глаза. В них появляется сила, и я горжусь этим. Но глубоко внутри всё равно только одно — вечер.

Одна из девчонок спрашивает:

— Ди, а у тебя был момент, когда по-настоящему страшно?

Я отвечаю честно:

— Был. Но именно в такие моменты понимаешь, кто ты. Страх — это не приговор. Это вызов.

Я сама слышу, как мои слова звучат. И понимаю: говорю не только для них. Говорю для себя. Для того вечера, что ждёт впереди.

Домой иду уже в темноте. Улица тихая, фонари дают мягкий свет. Я иду медленно. В руках телефон. Экран чёрный, но я всё равно держу его, как будто он горячий.

Дома пахнет ужином. Мама на кухне, папа читает новости. Я здороваюсь, обнимаю их, поднимаюсь к себе.

Закрываю дверь. Смотрю в зеркало. Там — я. Женщина. Упрямая, уверенная. Та, которая в шесть лет объявила весь сад свидетелем своего обещания.

Сегодня вечером он придёт. И посмотрит. И скажет. А я отвечу.

Я провожу пальцами по кулону. «Всегда рядом». Сегодня эти слова обретают новый смысл.

Я улыбаюсь краем губ.

— Ну что, Давид, — шепчу своему отражению. — Посмотрим, кто выдержит этот разговор.

И знаю: я готова. Всегда была.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7

Давид

Весь день я занимался делами. Встречи, бумаги, разговоры. Люди говорили: «важно», «срочно», «нужно». Я отвечал, кивал, решал. Всё по привычке. Но внутри — только одно. Вечер.

«Сегодня вечером. Мы поговорим. В глаза.»

Моё сообщение. Моё обещание.

Она написала:

«Я жду.»

И я знаю — она ждёт. И я иду.

Я стою у зеркала. На мне чёрная рубашка, пиджак. Без лишних деталей. Я не наряжаюсь — я не мальчик. Но я хочу, чтобы, когда она посмотрит, увидела мужчину. Моё отражение спокойно. Только глаза выдают, что внутри меня ток.

Мама проходит мимо, останавливается, смотрит.

— Красавец, — говорит с улыбкой. — Ты идёшь к ней?

— Да.

— Тогда одно запомни, — её голос становится серьёзным. — Не бойся быть настоящим. Она это ценит.

Я киваю. И ухожу.

Машина мягко катится по улицам. Фонари отражаются в стекле. Я держу руль крепко, пальцы чуть белеют. Внутри — странное чувство. Я привык ехать на встречи с полной ясностью: кто враг, кто союзник, где опасность. Сейчас — другое. Я не знаю, что она скажет. Я не знаю, как посмотрит. Но я знаю: мне это важно.

Я паркуюсь у их дома. Выключаю мотор. Тишина. Сад пахнет травами и чем-то сладким, будто воздух специально приготовили к нашему разговору. Я выхожу, медленно закрываю дверь.

У ворот меня встречает Маркус. Его глаза внимательные, но спокойные. Он жмёт руку крепко, по-мужски.

— Заходи. Она ждёт.

Эти слова звучат как приглашение. И как вызов.

В доме пахнет хлебом, травами. Софья улыбается, обнимает меня тепло, как будто я её сын. Я благодарю, здороваюсь. Но глаза ищут только её.

И вот она.

Она выходит в комнату. Волосы собраны, платье простое, но сидит так, что смотреть хочется дольше. На шее — кулон. То самое крыло.

Наши глаза встречаются. Всё вокруг будто замирает.

Я чувствую: сердце бьётся быстрее. Но я держу взгляд. Спокойно. Уверенно. Мужчина напротив женщины.

— Добрый вечер, — говорю низко.

— Добрый, — отвечает она. Голос ровный, но в глазах — огонь.

И этого достаточно. Первые слова. Первые секунды. В них больше, чем в сотне сообщений.

Мы садимся за стол.

Смех родителей, запах еды. Но внутри у меня всё свербило: я пришёл не просто «в гости». Я пришёл за ней.

И когда разговоры стали слишком длинными, я посмотрел прямо на Диану.

— Ты говорила: «пусть говорит напрямую». Так вот — я здесь. И я хочу, чтобы мы поговорили. Только вдвоём.

В комнате повисла пауза. Маркус прищурился, Софья подняла брови, но в её глазах мелькнула улыбка. Диана же смотрела прямо, без колебаний.

— Хорошо, — сказала она. — Пойдём.

Я поднялся первым. Её родители переглянулись, но ничего не сказали. И это было для меня знаком: они доверяют ей. Или проверяют меня. Всё равно.

Мы вышли из дома. Ночь была тёплая, пахло садом. У ворот я открыл ей дверь машины.

— Ресторан? — предложил я. — Нормальный вариант для разговора.

Она усмехнулась.

— Слишком официально. Хочу воздух. Пойдём на набережную.

Я хмыкнул.

— Ты всегда выбираешь сложный путь, да?

— Нет, — ответила спокойно. — Я выбираю честный.

И я не спорил.

Мы шли по набережной. Лампы светили мягким жёлтым светом, вода блестела в темноте. Она шла рядом — уверенно, ровно, не прячась. И мне нравилось, что она не делает вид, будто «девочка с мужчиной». Она идёт, как равная.

— Знаешь, — сказал я, сунув руки в карманы, — за десять лет я видел много городов. Но каждый раз, когда слышал слово «дом», представлял не крышу, не стены. Представлял глаза.

— Чьи? — она посмотрела на меня.

— Теперь понимаю — твои.

Она не удивилась. Только чуть усмехнулась.

— Ты всё ещё умеешь говорить неожиданно.

— Нет, — поправил я. — Я просто не умею врать, когда речь про тебя.

Мы шли дальше. Она слушала воду, ветер, мой голос. А я — её шаги. Ровные, лёгкие, но твёрдые.

— Ты изменилась, — сказал я. — Стала сильной. Даже слишком.

— «Слишком» для кого? — приподняла бровь.

— Для мужчин, которые любят удобных. — Я посмотрел ей в глаза. — Но не для меня.

Она молчала пару секунд. Потом ответила:

— Я не собираюсь быть удобной.

— И не будь, — сказал я хрипло. — Я терпеть не могу удобных.

Я видел, как её губы дрогнули в улыбке. Маленькая победа.

Мы остановились у перил, глядя на воду. Лёгкий ветер трепал её волосы. Она держала кулон пальцами — так же, как тогда, в шесть лет.

— Ты помнишь, что я сказала тогда? — спросила она.

— Помню, — ответил я. — Помню, как весь сад засмеялся. И как у меня горели уши.

— А у меня не горели, — сказала она спокойно. — Я знала, что это правда.

Мы шли вдоль набережной медленно. Вода мерцала огнями города, ветер пах рекой и камнем. Люди где-то проходили мимо, но я их не замечал. Всё моё внимание было на ней.

Диана шла уверенно, не торопясь. Рядом со мной, но не «за мной». Это было важно: она никогда не будет тенью.

— Ты хочешь знать, каким был я все эти годы? — спросил я.

— Хочу, — ответила она сразу. Без колебаний.

Я хмыкнул.

— Я видел города, где улыбка стоила дороже золота. Видел людей, которые предавали за еду. Видел кровь и ложь, видел деньги и страх. Я привык, что каждый день — бой.

— А теперь? — её голос был спокойным.

— А теперь у меня нет желания делать вид, что всё иначе. Но… — я посмотрел на неё. — У меня есть желание, чтобы рядом был кто-то, кто не врёт. Кто стоит прямо, даже если мир рушится.

Она остановилась у перил, облокотилась, глядя на воду.

— Ты думаешь, я такая?

— Я знаю, — ответил я. — Ты была такой даже в шесть лет.

Она усмехнулась, но в её глазах был тот самый блеск.

— И ты всё ещё помнишь.

— Я помню всё

Мы замолчали. Но это молчание было не пустотой. Это было напряжение. Тонкая нить, натянутая между нами.

Я сделал шаг ближе.

— Диана… ты играешь со мной?

Она повернула голову и посмотрела прямо.

— Нет. Я никогда не играю, когда речь идёт о тебе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я почувствовал, как внутри всё срывается. Холодная дисциплина, которой я жил все годы, треснула. Остался огонь.

Я наклонился и поймал её губы.

Поцелуй был не мягким. Не осторожным. Диким. Страстным. Я взял её, как берут то, что ждут слишком долго. Её пальцы вцепились в мою рубашку, она ответила с той же силой. Ни одного сантиметра уступки. Ни одной попытки сбежать.

И в этот момент я понял: это не начало игры. Это начало войны. Нашей. Жаркой, настоящей, без правил.

Я оторвался, смотрел на неё, дыхание сбито.

— Я предупреждал, — сказал я низко. — Я не умею в полсилы.

Она улыбнулась, глаза горели.

— Отлично, Давид. Я тоже.

И я снова поцеловал её. Ещё жёстче.

Глава 8

Диана

Его губы обрушились на мои, и весь воздух исчез. Мир перестал существовать: вода, огни города, чужие шаги — всё растворилось. Остался только он. Давид.

Его поцелуй не был мягким. Он брал, требовал, вламывался внутрь. И именно в этом — вся правда. Без полутонов, без «можно?». Он всегда был таким — прямым, честным, опасным. И я хотела именно этого.

Я вцепилась в его рубашку, чувствовала под пальцами твёрдое тело. Он дышал тяжело, горячо, и этот жар прорывался во мне. Я отвечала. Не уступала. Ни одного миллиметра покорности. Мой поцелуй был ответом, ударом в ответ. Я не девочка. Я женщина. И я беру не меньше, чем он.

Вкус его губ — чуть горький, с оттенком кофе и сигарет, но в нём было что-то такое, что врезалось в память, будто я знала этот вкус всегда. Сила его рук — он держал меня так, что я чувствовала: вот оно. Больше никогда не отпустит.

И странно: я не боялась. Наоборот — внутри рвалось: «Наконец-то!»

Столько лет я ждала этого момента. Носила кулон, помнила то обещание, жила с ним в сердце. И вот — он здесь. Мужчина, не мальчишка. Его поцелуй доказывает всё без слов.

Он оторвался, дыхание у него сбивалось. Его глаза — тёмные, горящие. Он сказал низко, хрипло:

— Я предупреждал. Я не умею в полсилы.

И у меня внутри дрогнуло что-то глубже сердца. Я улыбнулась.

— Отлично. Я тоже.

Я снова прижалась к нему, и он целовал меня ещё жёстче, сильнее. И я отвечала. Мир рухнул, все стены внутри упали. Осталась только одна мысль: это моё. Всегда было. Всегда будет.

Мы ещё стояли у перил, дыхание сбивалось, губы горели, но он уже взял меня за руку. Не осторожно. Уверенно. Как будто всегда так должно было быть. Его ладонь горячая, пальцы сильные, и у меня внутри сразу щёлкнуло: всё. Теперь так.

Мы пошли вдоль набережной. Вода блестела от огней, ветер был прохладный, но его рука грела так, что мне больше ничего не нужно было.

— Знаешь, — сказал он, не глядя на меня, будто в сторону, — люди думают, что я всегда спокоен. Что у меня всё под контролем.

Я усмехнулась.

— А разве нет?

— Нет, — его голос стал ниже. — Иногда внутри у меня хаос. Просто я научился прятать.

Я посмотрела на него. Его лицо было спокойно, но в глазах мелькал тот самый огонь.

— И сегодня? — спросила я.

Он перевёл взгляд на меня и усмехнулся хрипло:

— Сегодня я даже не пытаюсь прятать.

Я почувствовала, как сердце бьётся быстрее. Его слова резали прямо, но именно это и было правдой.

Мы шли дальше. Он вдруг сказал:

— Десять лет я жил так, будто у меня всё расписано. Кто враг, кто друг, где ловушка. Но ты — единственная, кого я не могу просчитать.

Я улыбнулась краем губ.

— Страшно?

Он посмотрел прямо.

— Возбуждает.

Я засмеялась тихо, и он сжал мою руку крепче.

Мы остановились у лавки. Сели. Тишина вокруг была странно лёгкой. Он откинулся назад, глядя на звёзды.

— Я не говорю такие вещи никому, — произнёс он. — Даже родителям.

— А мне? — спросила я.

— А тебе — да, — он повернул голову и посмотрел прямо. — Потому что ты держишь мой взгляд и не отводишь глаза.

У меня внутри дрогнуло. Его слова были простыми, но в них было больше, чем в любых красивых признаниях.

Я сжала его руку в ответ.

— И не отведу.

Он усмехнулся и наклонился ближе, почти касаясь моих губ.

— Вот этого я и боюсь, Диана. Что ты никогда не отведёшь.

— Не бойся, — прошептала я. — Я и правда никогда не отведу.

И он снова поцеловал меня. На этот раз чуть медленнее, глубже, но всё так же жёстко, без права на отступление. Я отвечала. И знала: это только начало.

Давид

Машина неслась по ночному городу. Фонари скользили по её лицу, делая его то золотым, то теневым. Она сидела рядом — прямая, собранная, будто не замечала, что я каждую секунду чувствую её рядом кожей.

Я держал руль одной рукой, другой стучал пальцами по рычагу коробки. Напряжение между нами было густым, как дым.

— Ты молчишь, — сказала она, глядя в окно.

— Потому что думаю, — отозвался я.

— О чём?

Я хмыкнул, скосил взгляд на неё.

— О том, что я жил без тебя. И мне это не нравится.

Она повернула голову, смотрела прямо, глаза горели.

— Ты всегда так прямолинеен?

— Нет. — Я улыбнулся хищно. — С остальными я холодный. А с тобой… мне плевать на маски.

Я провёл рукой по её бедру — медленно, уверенно. Она не отстранилась, только напряглась и чуть глубже вдохнула.

— Ты нервничаешь, — сказал я.

— Нет.

— Врёшь. — Я сжал её ногу чуть сильнее. — Но мне это нравится.

Она прикусила губу. Я усмехнулся.

— Ты же знала, Диана, — продолжил я низко, — я предупреждал что в пол мили не умею.

Она молчала, но глаза её блестели. Я снова вернул руку на руль, прибавил скорость.

— Ты изменился , стал опасный, Давид, — сказала она тихо.

— Я — сын своего отца, — ответил я жёстко. — Опасный — это минимум. Но только для тех, кто мне чужой.

Я бросил на неё взгляд.

— Для тебя я другой. Для тебя я буду жёстким, но ласковым. Чтобы ты помнила каждое моё слово. Каждое моё касание.

Мы остановились у её дома. Я заглушил мотор. Она потянулась к дверной ручке, но я накрыл её руку своей.

— Нет, — сказал я. — Пока не отпущу — ты не выйдешь.

Она повернула голову, губы дрожали от сдержанной улыбки.

— И когда отпустишь?

Я наклонился ближе, почти касаясь её губ.

— Никогда.

Я провёл пальцами по её щеке, затем по шее, чувствуя, как под кожей бьётся её сердце. Моя ладонь задержалась там, сжимая её лёгко, почти ласково.

— Спокойной ночи, Диана, — прошептал я хрипло. — Хотя как я и говорил: спокойной она не будет.

Она смотрела прямо в мои глаза. И ответила дерзко, почти вызовом:

— как я и говорила , и не хочу спокойной.

Я усмехнулся, убрал руку с ручки двери.

— Тогда держись, малышка. Это только начало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Диана

Я вошла в дом, стараясь идти спокойно, но внутри я всё ещё горела. Его рука на моём бедре, его пальцы на моей шее — это не просто прикосновения. Это клеймо. Каждая клетка помнила его жар.

В прихожей меня встретила мама. Она выглянула из кухни, в руках — кружка чая.

— Ну? — спросила она с хитрой улыбкой. — Как прошло?

Я усмехнулась, сбросила туфли.

— Нормально.

— «Нормально», — протянула мама. — С таким тоном у тебя в глазах обычно искры.

Из гостиной вышел папа, прищурился, посмотрел внимательно.

— Значит, он повёл себя как мужчина?

— А ты думал, он придёт в куклы играть? — ответила я и прошла мимо, к лестнице.

Они переглянулись. Я видела это краем глаза. В их взгляде было и беспокойство, и что-то ещё — признание. Они знали: я не девочка. И он — не мальчик.

В своей комнате я закрыла дверь, упала на кровать. Ладонь сама тянулась к кулону. Но в этот раз я прижала к шее не его. Я чувствовала пальцы Давида. Его голос всё ещё звучал внутри:

«Пока не отпущу — ты не выйдешь. Никогда».

Я провела рукой по бедру, там, где он держал меня. Кожа горела, будто его ладонь всё ещё там. Я зажмурила глаза и вспомнила его взгляд. Суровый, прямой, с той самой дерзостью, которая сводила с ума.

Я усмехнулась в потолок.

— Спокойной ночи, да? Ну держись, Давид…

Я приподнялась, поправила майку, чуть стянула её вниз так, чтобы под светом ночника мягко обозначились очертания груди. Взяла телефон, щёлкнула снимок. Не вульгарно. Чётко. Достаточно, чтобы ему сорвало крышу.

Отправила. Сердце стучало так, будто я сама себе вызов бросила.

Через секунду экран загорелся. Его ответ.

Давид:

«Ты играешь в опасное, малышка. Завтра я заберу больше, чем фото.»

Я сжала телефон, улыбнулась широко, до дрожи. Горячо. Так, что сон был уже невозможен.

— Ну попробуй, — прошептала я в темноту. — Я только этого и жду.

Глава 9

Давид

Ночь я не спал. Лежал в темноте, телефон светился рядом. Её фото. Простая футболка, чуть приспущена — но этого хватило, чтобы сжечь мне мозг. Она знала, что делает. Она специально. Моя девочка решила со мной поиграть.

Я не спал, но думал. Думал о ней, о том, как долго ждал, и о том, что ждать я больше не собираюсь. Если она готова — мы проверим это прямо сейчас.

Вчера, за ужином, я узнал её распорядок дня. Я слушал не только её слова, но и то, что говорили родители. Где она бегает, во сколько уходит в зал, когда возвращается домой. Впитывал всё, как всегда. Привычка. Но теперь это не просто информация. Это план.

Утро. Холодная вода, рубашка, ключи. Машина заводится с первого раза. Я еду. В голове только одна мысль:

она моя

.

Я остановился у её дома ещё до того, как она вышла. Вижу, как открывается дверь. Она в спортивных леггинсах, волосы собраны в хвост, на лице — ни грамма косметики, но чёрт возьми, от этого она только красивее.

Она закрывает за собой дверь, поправляет рюкзак, собирается идти. И в этот момент я выхожу из машины.

— Доброе утро, Диана, — говорю спокойно.

Она дёргается, но не от страха. Улыбка краем губ.

— Ты рано.

— Я вообще не спал, — отвечаю. — Из-за тебя.

И прежде чем она успевает что-то сказать, я хватаю её. Она вскрикивает, но больше от неожиданности. Я перекидываю её через плечо.

— Давид! — она упирается в мою спину кулаками. — Ты что творишь?!

— Забираю своё, — отвечаю холодно.

Её удары слабые, больше на видимость. Я чувствую, что она улыбается, даже если не вижу.

— Ты ненормальный! — смеётся она.

— Я — твой, — отвечаю коротко.

Я подхожу к машине, открываю дверь, усаживаю её на сиденье. Она пытается встать, но я резко наклоняюсь и пристёгиваю её ремнём. Лицо близко, дыхание смешивается. Она смотрит прямо в глаза.

— Ты решил, что можешь вот так взять и увезти меня? — шепчет она.

— Я не решил. Я сделал, — отвечаю. — Решения я принимаю всегда заранее.

Она молчит, но глаза горят.

— И куда ты меня везёшь, похититель?

— В дом, — говорю твёрдо. — Там мы будем несколько дней. Только ты и я.

— Чтобы что? — дерзко.

— Чтобы понять, — я провожу пальцами по её щеке, — будешь ли ты моей девочкой или сбежишь.

Она усмехается.

— Думаешь, я сбегу?

— Думаю, что я не оставлю тебе шанса.

Я закрываю дверь, обхожу машину, сажусь за руль. Мотор рычит, мы выезжаем с улицы.

Дорога тянется быстро. Она молчит минуту, потом говорит:

— Ты планировал это.

— Конечно. Я всегда планирую.

— Даже похищение?

— Особенно похищение.

Она качает головой, но в её улыбке нет страха. Есть азарт.

— А если я скажу «нет»? — спрашивает.

Я скосил взгляд на неё.

— Тогда я заставлю тебя сказать «да». Но по-хорошему.

Её глаза вспыхнули, щеки залила краска. Она отвела взгляд в окно. Я усмехнулся.

Домик был снят заранее. Небольшой, у леса, с камином и просторной спальней наверху. Не слишком роскошный, но уединённый. Именно то, что нужно.

Я заглушил мотор, повернулся к ней.

— Приехали.

Она посмотрела на дом, потом на меня.

— И что дальше?

Я усмехнулся, отстегнул её ремень.

— Дальше — мы решим, Диана. Эти дни определят всё.

Я наклонился ближе, губы почти касались её уха.

— А если ты хотела игры — знай, теперь правил не будет.

Она дернулась, но не отстранилась. Только глубоко вдохнула. И я понял: она не сбежит.

Дверь хлопнула за её спиной. Дом встретил нас тишиной и запахом свежего дерева. Я заранее позаботился обо всём: камин сложен, еда в холодильнике, чистое бельё. Маленький домик, но уединённый. Без лишних глаз, без лишних ушей.

Она остановилась посреди комнаты, обвела взглядом пространство.

— Уютно, — сказала она с лёгкой усмешкой. — Для похищения прямо с фантазией.

— Я не собирался делать это в подвале, — ответил я спокойно, бросив ключи на стол. — Ты заслуживаешь лучше.

Она фыркнула, но я видел: её глаза блестели.

Я подошёл к камину, щёлкнул зажигалкой, и пламя загорелось. Тени заиграли на стенах. Я чувствовал её за спиной: она стояла неподвижно, но я знал — каждую секунду держала меня в поле зрения.

— Сколько ты всё это планировал? — спросила она.

— Достаточно, чтобы ничего не оставить случаю. — Я обернулся и посмотрел прямо. — Я никогда не импровизирую, когда речь идёт о том, что важно.

Она прищурилась.

— И я — «важно»?

Я сделал шаг к ней, потом ещё. Между нами остался только метр.

— Ты — единственное «важно». Всё остальное — детали.

Она выдохнула резко, но не отступила. Я видел, как её дыхание сбилось. И это заводило меня ещё больше.

Я протянул руку, зацепил пальцами край её куртки, стянул с плеча. Она не сопротивлялась. Я снял её полностью и бросил на кресло. Под курткой — тонкая майка, облегающая тело. Я провёл взглядом по её линии.

— Ты знала, что это фото сведет меня с ума? — спросил я низко.

— Конечно, — улыбнулась она дерзко. — В этом и был смысл.

— Тогда знай: ты сама разбудила зверя.

Я провёл пальцами по её щеке, спустился к подбородку, дальше — по шее. Она дрогнула, но глаза не отвела.

— Ты всегда так держишься? — спросил я.

— Только с тобой, — ответила она.

Я приблизился ещё ближе, наши губы разделяли сантиметры.

— Это не закончится словами, Диана. Здесь, — я провёл пальцами по её груди, по кулону, — мы решим всё.

Она шепнула:

— Я жду.

Я поцеловал её — глубоко, властно, жёстко. Она ответила сразу. Ни одного сантиметра уступки. Её руки обвили мою шею, пальцы впились в волосы. Мы целовались так, будто пытались вырвать друг у друга дыхание.

Я прижал её к стене. Её спина ударилась о дерево, но она только рассмеялась сквозь поцелуй.

— Ты дикий, — прошептала она.

— Я твой, — сказал я. — И ты — моя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я скользнул ладонями по её талии, по бёдрам. Её тело отзывалось на каждое движение, как будто ждало этого всю жизнь.

Мы отошли от стены. Я усадил её на диван перед камином, сам опустился рядом. Её волосы падали на лицо, глаза блестели в свете огня.

И мы снова слились в поцелуе — долгом, жгучем, полном обещаний.

Диана

Его губы были жёсткими, горячими. Я уже не чувствовала, где я кончаюсь и где он начинается. И вдруг — он оторвался. Тяжёлое дыхание, взгляд тёмный, огонь в глазах. Он зарычал — низко, по-настоящему, и уткнулся лицом мне в плечо, целуя кожу, будто пытался впиться в неё.

— Чёрт… — выдохнул он.

Я провела пальцами по его волосам, улыбнулась

Он поднял голову, посмотрел прямо. И вдруг усмехнулся.

— Ладно, девочка, хватит разжигать камин, мы его уже сожгли. У нас планы.

— Планы? — я подняла бровь. — И какие у тебя планы на «похищенную»?

Он откинулся назад, сел рядом, глаза блестели.

— Сегодня баня — на мне. Готовка — на тебе. Потом фильм и вино.

Я усмехнулась, пытаясь скрыть, как меня трясёт.

— Ты раздаёшь приказы?

— Нет, — его губы скользнули по моей шее, — я утверждаю правила.

Мы вместе закончили готовить. Он таскал посуду, мешал под рукой, ел прямо с разделочной доски. Я ворчала, но сама ловила себя на том, что люблю это — как он вечно лезет ближе, как касается между делом, как контролирует пространство.

Когда еда была готова, он встал, посмотрел на меня прямо и сказал:

— Хватит кухни. Теперь — баня.

Баня стояла сбоку от домика. Деревянная, крепкая, пахла свежим деревом и сухими травами. Он открыл дверь, впустил меня первой. Внутри уже было натоплено: жарко, пар лёгкой дымкой стелился по полкам.

— Ты всё приготовил заранее? — спросила я, снимая куртку.Особенно когда речь идёт о тебе.

Я сняла майку, осталась в тонком спортивном топе и трусиках. Его взгляд скользнул по мне — открыто, жёстко. Я сделала вид, что не заметила, хотя внутри всё вспыхнуло.

— Перестань так смотреть, — бросила я.

— Не могу, — ответил он. — Я смотрю на то, что моё.

Мы сели на верхний полок. Пар был густой, горячий, капли влаги собирались на коже. Я чувствовала, как сердце колотится от самого воздуха и его близости.

Он взял ковш, плеснул воду на камни. Пар зашипел, ударил в лицо. Я откинулась к стене, прикрыла глаза.

— Устала? — спросил он.

— Немного.

Я не успела ничего добавить — он вдруг наклонился, схватил мои ноги и легко потянул к себе. Я ахнула, но сопротивляться не стала. Он усадил их себе на колени, пальцы легли на щиколотки и начали двигаться вверх, по икрам, выше.

— У тебя идеальные ноги, Диана, — сказал он спокойно, будто констатировал факт. — Сильные, стройные. Я представлял, какими они будут, но реальность лучше.

Я почувствовала, как щеки вспыхнули от жара, хотя в бане и так было душно.

— Ты говоришь это слишком откровенно.

— Я всегда говорю откровенно. Особенно когда вижу то, что хочу.

Его пальцы скользили всё выше, массировали мышцы, крепко, уверенно. Я пыталась держаться ровно, но дыхание становилось глубже.

— Ты понимаешь, что сводишь меня с ума, когда так дёргаешь пальчиками? — его голос был низкий, хриплый.

— Я не… — начала я, но сама услышала, как голос предательски дрогнул.

Он усмехнулся и вдруг задержал ладонь выше колена.

— Посмотри на себя, Диана, — сказал он. — Ты возбуждаешься.

Я вздрогнула. Соски действительно затвердели, тонкая ткань топа не скрывала этого. Я скрестила руки на груди, но он мягко развёл их в стороны.

— Не прячь. Мне нравится видеть, что ты чувствуешь.

Я закусила губу. Сердце колотилось так, что казалось — он слышит его стук.

И тут мои глаза сами скользнули вниз. Его лёгкие шорты-трусы уже не скрывали ничего — он явно возбудился.

Я подняла взгляд, улыбнулась краем губ, дерзко сказала:

— Кажется, не только я возбуждаюсь.

Его глаза вспыхнули. Он откинулся чуть назад, усмехнулся хрипло.

— Умница. Замечаешь главное.

Он сжал мои бёдра сильнее, пальцы почти впились в кожу.

Давид

Я чувствовал, как её дыхание становится тяжелее под моими руками. Пальцы скользили по её бёдрам, выше и выше, и каждый её вздох был для меня победой.

— Смотри на меня, Диана, — сказал я. — Не отворачивайся.

Её глаза блестели, щеки горели, и в этот момент я резко потянул её на себя, сдвинув с полка. Её ноги оказались у меня на бедрах, и я притянул её ближе.

Наши губы столкнулись. Поцелуй был жадный, грубый, без права на отступление. Я вгрызался в её губы, она отвечала — не сдавалась, только заводила сильнее.

Я оторвался, перехватил дыхание, опустил губы ниже. Шея. Горячая, пахнущая потом и паром. Я целовал её, кусал легко, оставляя следы. Она выгнулась, и я прошёлся ниже — по ключицам.

— Как ты хороша... — выдохнул я, вцепившись зубами в её кожу. — Маленькая, упрямая… и теперь моя.

Я потянул за край её топа. Она прижала руки к груди, но я разжал их без труда. Сдёрнул ткань вверх, сорвал с неё, бросил на пол.

И замер.

— Чёрт… — выдохнул я. — Ты идеальна.

Её грудь была упругая, высокая, кожа влажная от пара. Соски уже затвердели, и я усмехнулся.

— Сама себя выдаёшь.

Я наклонился, прижал губы к её груди. Сначала мягко, потом жёстче. Я целовал её, кусал, обводил языком сосок, пока она не запрокинула голову и не застонала тихо.

— Вот так, — сказал я хрипло. — Мне нравится слышать твой голос. Не держи его в себе.

Я взял одну грудь в ладонь, другой рукой сжал её талию, удерживая. Рот и язык работали жадно, я играл с сосками, то кусая, то облизывая, оставляя мокрые следы.

— Боже, Диана… — я поднял глаза, улыбнулся хищно. — Если бы ты знала, как я хочу тебя прямо сейчас.

Я снова наклонился и втянул сосок в рот, посасывая, терзая языком, а другой рукой сжал её вторую грудь.

Она дрожала вся. Я чувствовал, как её тело подаётся вперёд, как она сама тянется ко мне.

— Посмотри на себя, — сказал я, отрываясь на секунду. — Ты горишь.

Я резко отстранился, усмехнулся и усадил её обратно на полок.

— Думаешь, я остановлюсь только на этом? — сказал я хрипло. — Нет, малышка. Я хочу тебя всю.

Мои руки легли на её бёдра, и я резко стянул с неё спортивные шортики вместе с тонкими трусиками. Она ахнула, прижала руки к лицу.

— Смотри на меня, — приказал я. — Не прячься.

Она открыла глаза — и покраснела ещё сильнее.

Я откинул ткань в сторону и развёл её ноги. Мягко, но без права на отказ. Усмехнулся.

— Чёрт… вот это да. — Я провёл ладонью по её внутреннему бедру. — Такая мокрая уже.

Она задыхалась, губы дрожали.

— Давид…

— Тише, малышка, — я склонился ниже. — Сейчас я сделаю то, о чём ты даже не смела мечтать.

Я провёл языком по её коже, медленно, доводя её до сумасшествия, а потом коснулся самого центра её желания. Она выгнулась, сжала мои волосы.

— Сладкая… — выдохнул я между поцелуями. — Я знал, что ты такая. Для меня. Только для меня.

Я не отпускал её ни на секунду: языком, губами, всей своей жадностью. Играл с ней, то медленно, то резко, заставляя её стонать всё громче.

Я поднял голову, посмотрел ей в глаза, губы блестели от её сока.

— Смотри на себя, Диана. Ты уже моя. Я слышу, как твоё тело меня просит.

Она закусила губу, глаза потемнели. Я снова приник к ней, ещё жёстче, глубже. Её пальцы сжали мои волосы, она почти закричала.

— Вот так, — сказал я низко, отрываясь на секунду. — Я буду вылизывать тебя, пока ты не забудешь своё имя.

И снова наклонился, не оставив ей ни шанса на передышку.

Диана

Я не могла больше сдерживаться. Его язык, его рот сводили меня с ума, я извивалась, стонала, держалась за его волосы, но он был неумолим. Каждое движение только разжигало меня сильнее.

— Давид… я… — выдохнула я, но договорить не смогла. Он снова прошёлся языком, и всё внутри взорвалось.

Я рухнула на полок, дрожа всем телом. Он поднялся, глаза горели чёрным огнём. На губах блестели мои соки, и он усмехнулся хрипло:

— Я же говорил… теперь ты моя полностью.

Он поднялся, взял меня за талию и оказался над мной. Его взгляд был таким диким, что я почти потеряла дыхание.

— Хочу тебя, — сказал он низко. — Прямо сейчас.

Я не успела ответить. Он раздвинул мои бёдра и вошёл в меня одним резким толчком.

Боль обожгла так сильно, что я закричала.

— А-а-а! — мой голос сорвался, я вцепилась в его плечи, глаза наполнились слезами.

Он застыл, прижавшись ко мне всем телом. Я видела, как его глаза расширились.

— Чёрт… — прошептал он. — Ты была… девственницей?

Я кивнула, зубы вцепились в губу.

Он закрыл глаза, выругался тихо, почти беззвучно.

— Малышка...

Я увидела в нём то, чего раньше никогда не было: боль. Не за себя — за меня. Он поднял ладонь и провёл по моей щеке, убирая слёзы.

— Я… я бы никогда не вошёл так грубо, если бы знал, — сказал он хрипло. — Чёрт…

Я всхлипнула, но крепче обняла его за шею.

— Я хотела этого, Давид. Только с тобой.

Он замер, глаза горели, но голос стал мягким.

— Больно?

— Уже меньше, — прошептала я.

Он прижался лбом к моему.

— Тогда скажи, когда быть осторожнее. Я не хочу ломать тебя, Диана. Я хочу сделать тебя моей — навсегда.

Я глубоко вдохнула, встретила его взгляд.

— Я уже твоя.

Он выдохнул, провёл рукой по моим волосам и, целуя меня, начал двигаться медленнее, мягче. В каждом его толчке теперь было не только желание, но и забота.

Давид

Её крик ударил в меня, как нож. На миг я замер, сердце сжалось. Я смотрел в её глаза и понимал: чёрт, я только что сорвал с неё то, что нельзя вернуть.

Она была девственницей. И выбрала меня.

Это пробило даже мою сталь. В груди что-то дрогнуло. Не страх, нет. Что-то глубже. Ответственность. Гордость. И ревность. Дикая, животная: теперь никто другой не коснётся её так никогда. Никто.

Я провёл рукой по её щеке, убрал слёзы, целуя лоб, губы, шею.

— Малышка… — прошептал я.

Я двинулся мягко, осторожно, будто боялся снова причинить боль. Она всхлипывала, но глаза её горели. И в какой-то момент я почувствовал, как её тело перестало сопротивляться, мышцы расслабились. Она обняла меня крепче и сама качнулась навстречу.

Я замер на секунду. Улыбнулся хищно, глядя ей в глаза.

— Вот так… правильно.

Я сделал ещё один толчок, чуть глубже. Она застонала громко, и её бёдра сами подались вперёд.

Всё. Контроль сорвало.

Я прижал её сильнее, движения стали резче, смелее. Я чувствовал её тепло, её сжатие вокруг меня, её стон в мои губы.

— Ты моя, Диана, — говорил я между толчками. — Слышишь? Теперь и навсегда.

— Да… — выдохнула она, выгибаясь.

— Никто никогда больше не возьмёт тебя так. Никто. Только я.

Я ускорялся, и с каждым её встречным движением внутри меня росло чувство, которого я раньше не знал. Это было не просто «трахнуть». Это было — соединиться. Сделать её своей до конца

Её крик ещё звенел в ушах, но теперь в нём не было боли. В нём было то самое — страсть, желание, то, чего я ждал столько лет. Она двигалась навстречу мне, и я чувствовал, как её тело принимает меня всё глубже.

— Да… вот так… — прошептал я сквозь зубы, вбиваясь в неё сильнее. — Моя девочка.

Я чувствовал, как она тает подо мной, как её тело открывается мне всё больше. Каждый её стон был для меня доказательством: я нужен ей так же, как она мне.

Я двигался глубже, жёстче, но следил за каждым её дыханием. Она выгибалась, прижималась ко мне, и я видел — боль ушла, осталась только жажда.

— Вот так, девочка, — прошептал я ей в ухо. — Я слышу тебя. Мне нравится, как ты встречаешь меня.

Она дрожала, но её бёдра уже двигались сами. И от этого я срывался. Во мне бушевало желание и странная гордость: она доверилась мне полностью, дала то, что хранила столько лет.

Я ускорился, сжал её руки над головой, прижимая .

— Запомни этот момент, Диана. Ты впервые по-настоящему женщина. И это сделал я.

Её крик разорвал тишину. Я почувствовал, как её тело сжалось, захлестнуло волной. Она кончила, и это свело меня с ума.

Я едва успел вырваться из неё, стиснул зубы и кончил ей на живот. Горячая струя легла на её кожу. Я посмотрел вниз и понял — это зрелище будет преследовать меня всегда.

— Смотри, — сказал я низко, проводя рукой по её телу. — Это моё. На тебе. Я оставляю метку, чтобы ты никогда не забывала, чья ты.

Она закрыла глаза, дыхание сбивалось, но щёки пылали. Я склонился, поцеловал её губы мягче, чем когда-либо.

— Ты даже не представляешь, как сильно я тебя хочу. И как сильно люблю.

Я медленно размазал ладонью по её животу, впитывая каждую её дрожь.

— Для других ты сильная и упрямая, — сказал я тихо. — Но здесь, со мной… ты моя. И я буду беречь тебя, даже когда трахаю так, что ты кричишь моё имя.

Я накрыл её грудь ладонью, поцеловал снова и понял: я впервые в жизни не просто взял женщину. Я нашёл свою.

Глава 10

Давид

Она лежала подо мной, вся горящая, губы влажные, глаза затуманенные. Я видел — она на пределе. Но я не хотел, чтобы эта ночь закончилась только жаром. Я хотел оставить в ней ощущение покоя.

— Пойдём, — сказал я тихо, целуя её висок. — Нужно смыть этот огонь.

Я поднялся и помог ей встать. Её ноги дрожали, я подхватил её за талию. Она усмехнулась, но оперлась на меня — без сопротивления.

В бане было всё ещё тепло. Я усадил её на лавку, открыл кран, и тёплая вода заструилась в деревянное корыто. Я намочил полотенце, отжал и провёл по её плечам.

— Давид… — её голос был тихим. — Ты не обязан.

— Я обязан, — перебил я. — Ты моя. А за своё я отвечаю.

Я медленно смывал с неё пот, её дыхание постепенно выравнивалось. Она закрыла глаза, позволила мне ухаживать за ней. Для меня это было не меньшее наслаждение, чем секс.

Когда мы вышли из бани, я не дал ей идти самой. Подхватил на руки и понёс в дом. Она уткнулась мне в шею, руки обвили плечи.

— Ты ненормальный, — прошептала она.

— Зато твой, — ответил я.

В комнате уже горел камин. Я уложил её на диван, укрыл мягким пледом. Она устроилась уютно, а я налил бокал вина, включил фильм на ноутбуке и сел рядом.

Она положила голову мне на грудь. Я чувствовал её дыхание, её тепло — и понимал: этот момент дороже всех побед и денег.

Фильм шёл, но я почти не смотрел. Я смотрел на неё. На то, как она прикрыла глаза, как губы тронула усталая улыбка. Она была спокойна, счастлива. Со мной.

И в груди впервые кольнуло странное чувство. Не привычный холод, не злость, не жажда контроля. А страх. Страх потерять.

Я провёл рукой по её волосам и пообещал себе:

Я никому не отдам её. Никогда. Даже если придётся сжечь весь мир вокруг.

Я поцеловал её макушку, прижал к себе крепче и прошептал:

— Спи, девочка. Завтра я снова докажу тебе, что ты моя.

Диана

Я проснулась от тепла. Не от солнца, не от камина, а от него. Его грудь под моей щекой поднималась размеренно, дыхание ровное и глубокое. Давид спал. И впервые за всю ночь он выглядел по-настоящему спокойным.

Я улыбнулась, не шевелясь. Моя ладонь лежала на его груди, и я чувствовала биение его сердца. Оно было сильным, уверенным, как он сам.

Моё сердце.

Вчера всё изменилось. Я отдала ему себя — полностью, без остатка. И если раньше я только знала, что люблю его, то теперь чувствовала: эта любовь прожигает меня до костей.

Я провела пальцами по его коже, осторожно, будто боялась разбудить. Но он вдруг хмыкнул, не открывая глаз.

— Думаешь, я не чувствую, как ты меня лапаешь?

Я прыснула от смеха, прикусила губу.

— Может, я проверяю, не сон ли это.

— Сон, — пробормотал он и прижал меня крепче. — И он больше никогда не закончится.

Я вскинула на него глаза. Он уже смотрел на меня, тёмные, тяжёлые глаза. В них было всё: жажда, нежность и то, что я всегда знала — он не отпустит.

— Ты похитил меня, Давид, — сказала я дерзко. — И теперь обязан отвечать за последствия.

— Я всегда отвечаю за то, что беру, — ответил он серьёзно. — А тебя я взял навсегда.

У меня дрогнуло сердце. Я спряталась в его груди, обняла его ещё сильнее.

— Хорошо, — прошептала я. — Тогда ты теперь отвечаешь за то, что я счастлива.

Он поднял моё лицо, посмотрел прямо в глаза.

— Справлюсь. Но учти, Диана, я не умею делать это тихо. С тобой будет громко, дерзко и навсегда.

Я рассмеялась, но в глазах защипало. Я коснулась его губ и поцеловала мягко. Это был не жадный поцелуй, как ночью. Это был поцелуй женщины, которая знала:

я дома.

Я встала первой, босиком прошла по деревянному полу. Тело всё ещё ныло от вчерашнего, но в этой боли было столько сладости, что я почти гордилась ею.

На кухне я нашла чай, поставила воду. И улыбнулась:

вот оно счастье — варить чай на чужой кухне и знать, что это место теперь твоё.

— Моя похищенная готовит завтрак? — услышала я за спиной его голос.

Я обернулась, он стоял в дверях, в одних джинсах, растрёпанный, но такой… настоящий.

— Не похищенная, а твоя хозяйка, — поправила я. — Привыкай.

Он подошёл, притянул меня за талию, поцеловал в шею.

— Привык. Ещё вчера.

И я снова засмеялась. Счастливая.

Давид

Телефон завибрировал на столе. Я скосил взгляд — отец.

Я поднял трубку, но ещё до того, как успел что-то сказать, в динамике раздалось тяжёлое дыхание. А на фоне — чужие голоса. Узнаваемые. Маркус. Софья. Они кричали так, что даже без слов было ясно: шторм.

— Давид, — голос отца был низким, тяжёлым. — Мне сейчас говорят, что Дианы нет дома. Скажи мне прямо: она с тобой?

Я посмотрел в сторону дивана. Она сидела у камина, закутавшись в плед, глаза встретили мои. И улыбнулась едва заметно.

Да, с ним.

— Да, — сказал я. Спокойно, твёрдо.

На фоне послышался резкий окрик Маркуса:

— Он что, с ума сошёл?! Увёз мою дочь, даже не предупредив?!

Отец шумно выдохнул.

— Давид, — сказал он. — Я защищал тебя с детства, но сейчас ты сделал шаг, за который придётся отвечать. Родители Дианы требуют объяснений.

Я сжал телефон крепче.

— Я дам их, — ответил я. — Но не извинений.

— Давид, — вмешалась Софья, её голос был взволнованный, высокий. — Ты хоть понимаешь, что она вчера не вернулась домой? Что мы с ума сходили?!

Я выдохнул, провёл рукой по лицу.

— Софья, я понимаю. Но с этого дня ваша дочь уже не «девочка». Она — женщина. И я её мужчина.

В трубке повисла тишина. На фоне слышалось, как Маркус что-то резко сказал, но слов было не разобрать.

Отец заговорил снова, жёстко:

— Давид. Ты хоть понимаешь, какой шум поднимется?

— Я никого не похищал, — сказал я тихо, но так, что даже через динамик было слышно мою решимость. — Она пошла со мной сама. И никто этого не изменит.

Я посмотрел на Диану. Она сидела спокойно, смотрела прямо на меня и кивнула.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи им, — попросила она тихо, и я понял: пора поставить точку.

Я снова приложил телефон к уху.

— Я люблю её, — сказал я. — Люблю так, что не отпущу. Хотите кричать — кричите. Хотите спорить — спорьте. Но примите факт: Диана моя. И будет моей всегда.

На том конце раздался глухой стук — видимо, Маркус швырнул что-то об стол. А отец только вздохнул.

— Тогда готовься, сын, — сказал он. — Теперь тебе придётся доказать, что ты достоин этого слова.

Связь оборвалась.

Я положил телефон на стол, посмотрел на неё.

— Ну, малышка… — усмехнулся я криво. — Кажется, твой папа готов меня убить.

Она встала, подошла ко мне, коснулась моей щеки.

— Пусть сначала попробует.

Я сидел у камина, телефон всё ещё лежал на столе. Тишина после звонка звенела громче любого крика.

Диана устроилась рядом, под пледом. Смотрела на меня спокойно, будто у нас за спиной не оставался целый шторм.

— Они злятся, да? — спросила она.

— Конечно, — усмехнулся я. — Имеют право. Ты их единственная дочь. Они услышали не то, что хотели.

Она прижалась ко мне, и я провёл рукой по её волосам.

— Но знай, — сказал я тихо. — Их злость не про меня. Это про то, что они боятся потерять тебя.

Через час снова звонок.

— Сын, готовься, — сказал он без лишних слов. — Маркус с Софьей едут к вам.Мы с ними

Я выдохнул, сжал виски.

— Пусть едут. Лучше один раз встретиться лицом к лицу, чем слушать крики по телефону.

— Давид, — голос отца стал тише. — Ты же знаешь, они к тебе хорошо относятся. Но сейчас ты должен быть готов к их гневу.

— Я знаю, — ответил я. — Но я не мальчишка. Я мужчина. И я отвечаю за то, что сделал.

Диана взяла мою руку, переплела пальцы с моими.

— Ты понимаешь, что они всё равно примут нас, — сказала она. — Просто им нужно время.

Я усмехнулся.

— А пока это время идёт, твой отец посмотрит на меня так, что мне захочется выпить литр виски.

Она рассмеялась, положила голову мне на плечо.

— Ну а я посмотрю на тебя так, что тебе станет легче.

Я поцеловал её макушку, сжал её сильнее.

— Знаешь, малышка, — сказал я, — я никогда в жизни не оправдывался ни перед кем. Но ради тебя я готов это сделать.

Она приподнялась, посмотрела прямо.

— Не оправдывайся, Давид. Просто скажи правду. Они услышат.

Я встал, прошёлся по комнате. Чувствовал, как внутри поднимается что-то тяжёлое: не злость, а готовность к бою. Но бой этот не с врагами. А с теми, кто любит её не меньше, чем я.

И мне придётся доказать, что я люблю её так, что им нечего бояться.

Я подошёл к окну, посмотрел на дорогу. Вдали уже показались фары.

— Ну что, малышка, — сказал я, оборачиваясь. — Сейчас будет второй раунд.

Она закуталась в плед крепче, но улыбалась.

— Я рядом.

И этого было достаточно, чтобы я был готов ко всему.

Фары остановились у крыльца, мотор заглох. Я стоял у окна и смотрел, как они выходят. Маркус первым, в пальто, с лицом каменным, но глаза горели. За ним Софья — нервная, в платке, губы плотно сжаты. Чуть позади — отец с матерью. Он шёл спокойно, но по глазам я видел: сейчас он станет щитом, если что. Мама держала Софью за руку, будто успокаивая её.

Я вдохнул глубже. Сердце било сильно, но руки были спокойные. Это не враги. Это — семья. Просто сейчас я — парень, который забрал их дочь, не спросив.

Дверь распахнулась. Первым шагнул Маркус.

— Давид, — сказал он. Голос его был твёрдый, срывающийся. — Ты совсем с ума сошёл?

Я не отводил взгляда.

— Возможно. Но только потому, что люблю её.

Он вскинул руку.

— Любовь? Ты называешь любовью то, что увёз её, не предупредив?! Мы места себе не находили!

Софья шагнула вперёд, глаза блестели от слёз.

— Мы думали, с ней что-то случилось! Мы обзвонили всех!

Я выдохнул.

— Я понимаю. Я виноват в том, что не сказал. Но я ни на секунду не оставлял её одну. Я отвечал и отвечаю за каждый её вдох.

— Ответишь ты, Давид, — резко сказал Маркус. — Передо мной. Если бы это был не ты, давно бы ноги отстрелил! Ты понимаешь, что сделал?

Я сжал кулаки, но голос оставался ровным.

— Я сделал то, что должен был сделать. Я забрал свою женщину.

Тишина упала на секунду. Все смотрели на меня. Я чувствовал их вес, их суд. И вдруг за моей спиной раздался её голос.

— Папа. Мама. — Диана вышла из комнаты, закутавшись в плед, волосы растрёпаны, но глаза светились. — Хватит кричать на него.

Софья вскинула руки.

— Диана! Ты понимаешь, что натворила? Мы с отцом чуть с ума не сошли!

— Понимаю, — ответила она твёрдо. — Но поймите и вы: я с ним. По своей воле. И не собираюсь уходить.

Маркус обернулся к ней, лицо дрогнуло.

— Диана… ты ещё не знаешь, что значит жить с таким человеком. Это опасно. Это трудно.

— Я знаю, — сказала она. — И я хочу это.

Я шагнул вперёд, положил руку ей на плечо.

— Она сказала всё.

Маркус смотрел на нас долго. В его взгляде кипела злость, но где-то глубже я видел другое — признание. Он знал. Он помнил, как она в шесть лет заявила: «он будет моим мужем».

Отец наконец нарушил тишину.

— Ну что, Маркус, — сказал он. — Ты сам говорил, что хочешь для своей дочери сильного мужчину. Кажется, она уже нашла его.

Маркус выдохнул, закрыл глаза на миг. Потом посмотрел на меня.

— Если ты хоть раз сделаешь ей больно, Давид, — сказал он глухо. — Я забуду, что ты сын Артёма.

— Я никогда не сделаю ей больно, — ответил я твёрдо. — Ни телом, ни словом.

Софья подошла ближе, тронула дочь за щёку.

— Тогда береги её. Она у нас одна.

Я кивнул.

— Берегу. Уже.

Когда все немного успокоились, в комнате стало тише. Диана прижалась ко мне, её глаза светились. Я понимал: шторм ещё не ушёл, но мы его пережили.

И внутри меня звучало только одно:

она со мной.

Диана

Когда они все смотрели на него, я не выдержала.

— Папа. Мама. Хватит. — Я вышла вперёд, плед сползал с плеча, но мне было всё равно. — Я здесь. С ним. По своей воле.

Мама схватилась за сердце, папа сжал кулаки, но я видела — они слышат меня. Пусть через крик, но слышат.

— Я знаю, что это непросто, — продолжила я. — Я знаю, что вы боитесь. Но это мой выбор. Я люблю его. И я не уйду.

Давид положил руку мне на плечо, и я почувствовала — теперь мы вместе. Не только в постели, не только в страсти, а вот так, перед миром.

Папа смотрел на нас долго. Его глаза были жёсткими, но я видела, как они смягчаются. Он вспомнил всё: и тот день, когда я заявила на весь стол «он будет моим мужем», и то, как Давид всегда был рядом, даже если молча.

— Если он сделает тебе больно… — начал он.

— Он не сделает, — перебила я, глядя прямо. — Я знаю.

Мама подошла, коснулась моей щеки. Её руки дрожали.

— Ты всегда останешься нашей девочкой, — сказала она. — Но если твой выбор он — тогда… береги его тоже.

У меня защипало глаза. Я прижалась к её рукам, потом к папе. И впервые за ночь почувствовала, что они начинают отпускать.

Мы остались с Давидом одни, когда все вышли на воздух перевести дыхание. Я посмотрела на него.

— Ты выдержал их.

Он усмехнулся, взгляд тёплый, но жёсткий.

— Я бы выдержал и хуже. За тебя — всё.

Я уткнулась в его грудь и подумала:

мне повезло. У меня есть самые сильные родители. И самый сильный мужчина.

Когда шум немного стих, я вышел на крыльцо. Маркус стоял в стороне, руки в карманах пальто, курил. Софья рядом, молчала, смотрела на меня пристально.

Я остановился перед ними, прямо.

— Я не буду оправдываться, — сказал я сразу. — Но скажу главное: я люблю вашу дочь.

Софья прищурилась, голос её был тихим, но резким:

— Любовь — это не похищать.

— Согласен, — кивнул я. — Но я не похищал. Она пошла со мной сама.

Маркус выпустил дым, посмотрел на меня так, что другим бы стало не по себе.

— Давид. Я знаю, какой ты. Я видел, каким ты становился, видел, через что ты проходил. Но ты должен понять: она моя дочь. Я не позволю, чтобы её сделали несчастной.

Я шагнул ближе.

— И я тоже не позволю.

Мы встретились взглядами. Его глаза были стальные. Мои — такие же. Несколько секунд длилось молчание. Потом он выдохнул.

— Если ты когда-нибудь предашь её доверие, Давид… я забуду, что мы семья.

— Я никогда не предам, — ответил я твёрдо. — Я не мальчишка, Маркус. Я мужчина. И я отвечаю за Диану. Всегда.

Софья прикрыла лицо рукой, но я видел — в её глазах блеснули слёзы.

— Береги её, — сказала она тихо. — Это всё, что я прошу.

Я кивнул.

— Уже берегу. И буду.

Позже, когда они уехали, я сел с отцом и матерью у камина. Вино, огонь, тишина. Отец смотрел на меня внимательно, как всегда, без лишних слов. Мать ждала, что я скажу.

Я отставил бокал и сказал прямо:

— Я съезжаю.

Инна вскинула брови.

— Уже?

— Время, — ответил я. — Я хочу дом. Для себя. Для неё. Чтобы у нас было своё место.

Отец медленно кивнул, в его глазах мелькнула гордость.

— Значит, ты решил стать хозяином. Не просто сыном, а мужчиной.

— Я им и есть, — сказал я спокойно. — И теперь у меня есть женщина. Я не могу держать её под чужой крышей.

Мама вздохнула, но в улыбке было тепло.

— Главное, чтобы вы были счастливы. Дом мы поможем выбрать.

Я покачал головой.

— Нет. Я сам. Это должно быть моё решение. Наш дом. Наше гнездо.

Отец хмыкнул, поднял бокал.

— Ну что ж. Добро пожаловать во взрослую жизнь, сын.

Глава 11

Давид

Когда за машинами родителей скрылись огни, в доме воцарилась тишина. Я закрыл дверь, обернулся — она стояла у камина, в моём свитере, босиком, волосы чуть растрёпаны. Никаких свидетелей, никаких чужих голосов. Только мы.

Я прошёл к ней, сел рядом. Она прижалась плечом, но глаза её были внимательные, цепкие.

— О чём вы говорили с твоими родителями? — спросила она.

Я посмотрел прямо, не отводя взгляда.

— О нас. Я сказал им, что в ближайшее время куплю дом. Наш. Чтобы мы жили вместе.

Она замерла. В глазах блеснуло что-то тёплое, и я видел, как губы дрогнули, но она молчала.

Я взял её ладонь, сжал в своей.

— Диана… — голос предательски сел. — Я люблю тебя.

Она вскинула голову, но я не дал ей перебить.

— Я влюбился в тебя ещё в детстве. В тот день, когда подарил тебе кулон. Помнишь? Ты держала его в руках, смотрела на меня и сказала, что когда вырастешь — я буду твоим мужем. Ты сказала это так уверенно, что мне самому стало страшно. Но в тот момент я понял — всё. Ты моя.

Я встал, выдохнул, и, чёрт возьми, впервые в жизни встал на колено.

Её глаза расширились, руки дрогнули, она прикрыла рот ладонью.

— Тогда я не мог дать тебе обещание. Но теперь могу. — Я достал из кармана коробочку, открыл её. Внутри — кольцо, простое, но тяжёлое. — Диана, будь моей женой. По-настоящему. Навсегда.

Тишина повисла на секунду. Только потрескивал камин.

А потом она резко кинулась ко мне, повалила на пол, обняла за шею и прошептала в губы:

— Да! Да, Давид!

Диана

Я смотрела на него, опустившегося на колено, и сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. В его руках было кольцо. Настоящее. Его голос дрожал, хотя он всегда такой уверенный, суровый, властный.

— Диана, будь моей женой, — сказал он. — Навсегда.

И в этот миг всё внутри меня словно оборвалось и наполнилось светом. Я вспомнила тот день — свой день рождения, шесть лет. Стол, подарки, его пиджак «как у взрослого». Он подошёл ко мне и протянул кулон-крыло:

«Чтобы, если страшно, помнила: я рядом».

И я тогда, маленькая, закричала на весь сад:

«Он будет моим мужем!»

Все тогда смеялись. А я знала. Я всегда знала.

— Да! — выдохнула я, не выдержав, бросилась к нему. — Да, Давид!

Он поднял меня, прижал к себе так крепко, что у меня перехватило дыхание. Я смеялась и плакала одновременно.

— Ты даже не представляешь, как я этого ждала, — прошептала я. — Всю жизнь. С того самого дня.

Он посмотрел на меня, глаза тёмные, но в них горел свет, которого я раньше не видела.

— Я представляю, — сказал он. — Потому что я ждал того же.

Он надел мне кольцо на палец. Простое, но тяжёлое. Я провела по нему пальцами и подумала:

это не украшение. Это обещание. Его обещание.

Я снова прижалась к нему, спрятала лицо у него на груди и прошептала:

— Я твоя. Всегда.

А он только крепче обнял меня и ответил тихо, но так, что у меня по коже побежали мурашки:

— И я твой. До последнего вздоха.

В тот момент весь мир будто исчез. Не было ни родителей, ни их криков, ни чужих взглядов. Были только он и я. Его руки. Моё сердце. Наш огонь.

Машина мягко каталась по ночным улицам. В салоне было тихо, только ритм его дыхания и музыка из динамиков на фоне. Его ладонь лежала на моём бедре, тёплая, тяжёлая, и каждый раз, когда он слегка сжимал пальцы, у меня сердце подскакивало в груди.

— Завтра, — сказал Давид, не отрывая взгляда от дороги, — поедем смотреть дома.

Я повернула к нему голову, не сразу понимая.

— Дома?

Он чуть улыбнулся уголком губ.

— Наш дом. Я не хочу, чтобы мы жили «где-то». У нас будет своё.

Слова упали так просто, но во мне они отозвались оглушительно. «Наш дом» — звучало так, как будто я всегда ждала этого.

— Давид… — только и смогла я выдохнуть.

Он сжал мою ладонь, не отпуская.

— И ещё, — продолжил он, — мы должны подать заявление в загс. Завтра выберем дату. Я не собираюсь откладывать.

Я рассмеялась и покачала головой.

— Ты всегда всё делаешь так быстро…

— Потому что я знаю, чего хочу, — спокойно ответил он. — И хочу тебя рядом. Всегда.

Я уткнулась в его плечо, сдерживая слёзы счастья.

— Я самая счастливая на свете.

Машина остановилась у моего дома. Он наклонился и поцеловал меня. Поцелуй был долгий, мягкий, в нём не было ни капли спешки или ярости — только его любовь и обещание.

— Иди, малышка, — сказал он, коснувшись моей щеки. — Завтра у нас много дел.

Я кивнула, вышла из машины, и только когда он дождался, пока я войду в дом, — уехал.

На кухне горел свет. Мама и папа сидели за столом. Увидев меня, мама сразу поднялась.

— Ну? — спросила она взволнованно.

Я молча подняла руку. На пальце блеснуло кольцо.

Мама прикрыла рот ладонью, у неё в глазах блеснули слёзы. Папа посмотрел внимательно, серьёзно.

— Он сделал мне предложение, — сказала я тихо, но уверенно. — Я сказала «да». Завтра мы пойдём смотреть дома. И подадим заявление в загс.

Мама обняла меня, прижала крепко.

— Боже мой… моя девочка…

Папа подошёл ближе, задержал взгляд на кольце, потом — на мне.

— Ты уверена, Диана?

— Больше, чем в чём-либо в жизни, — ответила я прямо.

Он выдохнул тяжело, но в его глазах промелькнуло тепло.

— Если это твой выбор, значит, иди до конца. И помни: мы с мамой всегда за тобой.

Я обняла их обоих сразу. И в тот момент почувствовала, что всё на своём месте: у меня есть Давид, у меня есть родители, и впереди — наша жизнь.

Давид

Когда я вернулся домой, было уже за полночь. Свет на кухне горел — как я и ожидал. Мама и отец ждали меня.

Я зашёл, снял куртку и прошёл к ним. Отец сидел за столом, опершись локтем о спинку стула. Мама рядом, руки скрещены, но в глазах тревога и ожидание.

— Ну? — первым заговорил отец. — Рассказывай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сел напротив, выдохнул и сказал прямо:

— Я сделал ей предложение. Она согласилась.

Мама прикрыла рот рукой, и по лицу скользнула улыбка.

— Боже мой… Давид…

Отец всмотрелся в меня.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно, — ответил я. — Мы завтра поедем смотреть дома. И подадим заявление в загс.

Повисла пауза. Я знал, что он переваривает.

— Ты всё решил быстро, — сказал он наконец.

— Потому что ждал этого всю жизнь, — ответил я. — И не вижу смысла тянуть.

Мама взяла мою руку.

— Давид, я всегда знала, что она твоя. Ещё в тот день, когда она в шесть лет заявила на весь сад, что выйдет за тебя. Но я не думала, что это случится так скоро.

— Лучше раньше, чем позже, — сказал я спокойно. — Я мужчина. И теперь у меня есть женщина. Я отвечаю за неё.

Отец кивнул. В его глазах мелькнула гордость.

— Ну что ж. Тогда ты встал на ту дорогу, с которой нет обратного пути. Женщина рядом — это не игрушка. Это ответственность. Ты готов?

— Готов, — сказал я твёрдо. — И не только готов. Я хочу этого.

Мама улыбнулась и сжала мою ладонь.

— Тогда мы будем рядом.

Отец налил себе вина, посмотрел на меня внимательно и сказал:

— Запомни, Давид: семья — это твой самый важный бой. И его ты должен выиграть.

Я кивнул.

— И я выиграю. Потому что теперь я не один.

Я вышел из кухни и поднялся в комнату. Лёг на кровать, уставился в потолок. Перед глазами — её глаза, её улыбка, кольцо на её пальце.

Моя девочка. Моя женщина. Моя жена.

Проснулся я рано, ещё до рассвета. Первое, что сделал — потянулся к телефону. Сообщение.

«Доброе утро, моя девочка. Люблю тебя так, что не в силах описать словами. В 14:00 буду за тобой. Одевайся удобно — у нас дела.»

Отправил — и сам поймал себя на улыбке. Никогда раньше я не писал таких слов. Но ей они шли. Она заслуживала знать каждую секунду, что я о ней думаю.

Через час я уже был в офисе.

Бизнес? Нет. Это не бизнес. Это война. Здесь нельзя «зарабатывать». Здесь надо держать контроль.

Наше дело всегда было грязным. Но я видел в этом смысл: оружие — в правильные руки. Оружие для тех, кто знает, как им пользоваться. Ни грамма лишнего.

Но сегодня меня ждал сюрприз.

— Давид, — вошёл Пахом, старый человек отца, седина в висках, глаза опытные. — У нас проблема.

Я поднял взгляд.

— Говори.

— В городе появился новый. Имя — Вадим Чернов. Прозвище «Чёрный». Взялся торговать наркотою. Но не просто так — дерьмо дешёвое, химия грязная. Люди ловят приходы, от которых дохнут.

Я сжал кулак.

— Где он это развёл?

— На нашей территории, — сказал Пахом. — В доках и на окраинах.

Я встал, стул отъехал назад. В груди поднялась холодная злость.

— На нашей территории?

— Да. И быстро растёт. Молодёжь тянется. Легко и дёшево.

Я подошёл к окну, посмотрел на город. Улицы, дома, крыши — всё это было под нашим контролем. И теперь какая-то мразь решил кормить их отравой.

— Оружие — это власть, — сказал я тихо. — Наркота — это смерть. Смерть, которая гниёт изнутри.

Я обернулся, глаза холодные.

— Собери всё, что найдёшь на Чернова. Людей, адреса, поставки. К вечеру я хочу знать, где он дышит.

Пахом кивнул.

— Сделаю.

Я снова посмотрел на город за окном.

Это мой город. Мой отец держал его десятилетиями. Теперь держу я. И если кто-то думает, что может отравлять моих людей — он умрёт быстро. И жестоко.

Телефон завибрировал. Сообщение от Дианы.

«Жду тебя. Люблю. И в любом месте, где ты, я дома.»

Я сжал телефон в руке, и злость внутри на секунду сменилась теплом.

Глава 12

Давид

Я подъехал к её дому ровно в два. Машину заглушил, вышел — и в ту же секунду она выскочила на крыльцо. Ветер играл в её волосах, щеки пылали от мороза, глаза блестели.

Она не стала идти медленно. Подбежала, и я поймал её прямо на руки. Она влетела в мои объятия, как будто мы не виделись вечность.

— Осторожнее, малышка, — усмехнулся я, подхватывая её и прижимая крепче. — Хочешь, чтобы я тут же утащил тебя обратно в дом?

— Хочу, — шепнула она, целуя в губы быстро, как будто боялась отпустить. — Но ты обещал показать дома.

Я усадил её в машину, сам сел за руль. На сердце было тепло: в её глазах я видел, что она счастлива просто быть рядом.

Первый дом встретил нас тяжёлым фасадом из кирпича. Большой, двухэтажный, строгий. Внутри — широкая лестница, дубовые двери, кабинет с массивной мебелью. Всё выглядело солидно, но холодно.

— Серьёзный дом, — сказала Диана, проводя ладонью по перилам. — Как для судьи или банкира.

— Да, — согласился я. — Слишком официально. В нём не живут — в нём работают.

Мы вышли, переглянулись и оба поняли: не наше.

Второй вариант был наоборот — ультрасовременный. Стекло, металл, панели. Внутри — минимализм: белые стены, огромные окна, лестница без перил.

— Стильно, — признала она. — Но… как будто гостиница.

— Да, — кивнул я. — Здесь нет тепла. Всё слишком чужое.

Мы прошли по комнатам. Всё выглядело красиво, но пусто. Я посмотрел на Диану: она уже хмурилась. Значит, точно не то.

Третий дом стоял в тихом районе. Небольшой, уютный, с садом. Внутри пахло деревом, на кухне — старый каменный очаг.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Тепло.

— Да, — ответил я. — Но тесно. Нам нужно больше пространства.

Я смотрел на низкий потолок, маленькие спальни и понимал: для начала жизни вдвоём пойдёт. Но я не собирался брать «пойдёт». Мне нужно было «идеально».

И вот — четвёртый.

Дом стоял чуть в стороне от дороги, окружённый деревьями. Светлый фасад, широкие окна. Когда мы вошли, солнце пробивалось сквозь стеклянные панели и заливало гостиную золотым светом.

Просторная комната с высоким потолком, в центре — камин. Я сразу представил, как Диана сидит у него в пледе, а я рядом с бокалом вина.

Кухня — большая, светлая, с островом посередине и окнами в сад. Там можно было готовить вдвоём, спорить, смеяться.

На втором этаже — четыре спальни. Просторные, светлые. В одной я мысленно видел нашу комнату. Другие — как будто ждали будущего: гостей, детей, жизни.

Сзади — двор. Трава, место для барбекю, и уголок, где можно поставить скамейку.

Я посмотрел на неё. Она стояла посреди гостиной, оглядывалась и улыбалась. В её взгляде было всё — восторг, удивление и то самое чувство, что мы нашли.

— Давид… — сказала она тихо. — Это он. Наш.

Я подошёл, обнял её сзади, прижал к себе.

— Я тоже так думаю.

Мы стояли в центре пустого дома, но он уже был нашим. Я чувствовал: здесь будет наш смех, наши ночи, наши разговоры. Наш огонь.

Я поцеловал её в висок и сказал:

— Значит, решено. Это будет наш дом.

Когда мы вышли из четвёртого дома, у Дианы всё ещё блестели глаза. Она держала меня за руку, но пальцы её дрожали. Я знал — это не страх. Это счастье, которое трудно удержать внутри.

— Ну что, — сказал я, открывая ей дверь машины, — едем дальше.

— Куда? — спросила она, садясь.

— Подавать заявление.

Она замерла на секунду, потом улыбнулась так, что у меня внутри всё перевернулось.

ЗАГС встретил нас обычной обстановкой: серые стены, очередь из двух пар, запах бумаги и чернил. Но для меня это было место, где решается всё.

Я держал её за руку, пока мы заполняли бланки. Она сидела рядом, выводила буквы медленно, аккуратно, будто писала заклинание. Я смотрел на её пальцы и думал:

вот она, моя фамилия рядом с её именем. Теперь это не просто слова.

— Нервничаешь? — спросил я тихо.

— Нет, — ответила она и улыбнулась. — А ты?

— Я? — я посмотрел на неё. — Я уверен.

Секретарь проверила документы, поставила печати, отдала расписку.

— Ваша дата — через месяц, — сказала она.

Я сжал руку Дианы крепче.

— Месяц пролетит быстро.

Она посмотрела на меня, и в её глазах было столько света, что я хотел поцеловать её прямо здесь, среди этих серых стен и чужих людей.

— Давид… — прошептала она. — Я не верю, что это происходит по-настоящему.

— Поверь, — сказал я. — Потому что я не шучу. Никогда.

Мы вышли на улицу. Воздух был свежим, вечерний. Она встала напротив, подняла голову, смотрела на меня долго.

Я обнял её, поцеловал — жёстко, но с такой нежностью, что у неё дрогнули колени.

— Теперь всё официально, малышка. Ты моя не только по ночам и не только по словам.

Она засмеялась и прижалась крепче.

— Я была твоей всегда. Просто теперь у нас есть бумага.

Я усмехнулся.

— Пусть будет бумага. Но для меня главное — твоё «да».

Мы пошли к машине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13

Давид

Проснулся ещё до будильника — от её образа в голове. Не сон, а реальность: девочка моя, будущая жена. Первым делом — телефон.

«Доброе утро, девочка. Люблю. Вечером заберу и отвезу смотреть закат с террасы нашего дома. Проверим, как солнце садится в нашу гостиную.»

Ответ прилетел сразу:

«Люблю. Буду считать минуты. Возвращайся ко мне, хозяин города.»

Я усмехнулся, провёл ладонью по лицу и поднялся. Она умеет одной фразой поставить меня на место — и возвысить. Я еду строить порядок, а она уже ждёт меня домой, как будто я не волк, а мужчина, который обязан принести хлеб, тишину и свою силу к её ногам.

Офис встретил меня тем же запахом дерева, бумаги и пыли. Когда-то я заходил сюда как сын Артёма. Теперь — как тот, кто держит город.

Пахом стоял у стола, седина блестела в тусклом свете. Он молча положил на стол папку.

— Утро по Чернову.

— Говори, — бросил я, садясь в кресло.

— Вадим Чернов, кличка Чёрный. В городе около года. До этого — охрана клубов, чёрные перевозки по трассе. Семьи нет, привязок нет. Живёт на съёмных квартирах, машины берёт чужие. Из тех, кто привык жрать за чужим столом.

Сова, наш аналитик, разложил карту с красными точками.

— Передозы за месяц, — сказал он, пальцем обвёл зоны. — Доки. Южный рынок. Клубы «Кислород» и «Нора». Время — ночь и серое утро. Смесь грязная, дешёвая. Людей валит быстро. Поставки идут через цех на Прядильной, там фасуют.

Я смотрел на карту, и каждая красная точка отзывалась злостью. Это не торговля. Это падаль, которой травят мой город.

— Кто крыша? — спросил я.

— Уличная мелочь, «Бурые». Главарь — Егор Бур, — отозвался Пахом. — В доках «не видит» участковый Литвинов. Чернов раздаёт деньги мелкими порциями: никого не топит, но всех пачкает.

Сова поднял взгляд:

— И есть тень. Имя в шёпотах — Крамер. Вроде как решала. Лица нет. По ночам у причала появляется серый микроавтобус без номеров. Камеры дважды зацепили силуэт, но всё расплывчато.

Я провёл пальцем по маршруту на карте: река — причал — склад — Прядильная — клубы. Простая цепь. Вопрос — где она рвётся быстрее всего.

— Что делаем? — спросил Пахом.

— Соберите всю структуру. Кто привозит, кто фасует, кто толкает, кто считает. Мне нужно знать, куда ударить. Чернов полез на наш берег. Город завтра должен проснуться чище. Но бить будем тихо. Точечно.

Команда кивнула и разошлась.

Телефон в руке дрогнул.

«Ты уже наводишь порядок? Или пока только строишь лицо?»

Я улыбнулся.

«Навожу так, чтобы хватило надолго. А ты чем занята?»

«Выбираю плитку для кухни. Отправить варианты: «как у взрослых» и «как у нас»?»

Две фотки: тёплая матовая и холодная глянцевая.

«Тёплая.»

«Я знала, что ты скажешь именно так.»

Она умеет даже выбор плитки превратить в наш язык.

К обеду Сова вернулся.

— Есть портрет Чернова. Съёмные квартиры, каждые две недели меняет. Передвигается пешком или на чужих машинах. Деньги нужны быстро. Город брать не хочет — хочет выжать и свалить

— «Бурые» держат только улицу, — добавил Пахом. — Литвинов трус, рухнет от первого шороха. А вот Крамер — вопрос.

Я глянул в окно. Мелькнуло её лицо в голове, её голос:

«Город — это люди, не кирпичи».

Она права. Людей губят — это уже не бизнес.

— Клубы под контроль. С хозяйкой «Кислорода» говорим мягко: кто носит и куда прячут. На рынке перекрыть «Бурым» воздух. В доках собрать всё: номера машин, график серого фургона. Прядильная — только наблюдение. Сначала — полная цепь, потом один удар.

— Принято, — кивнул Пахом.

Днём я встретился с хозяйкой «Кислорода». Зал был пуст, солнце билось в стекло. Она смотрела прямо, без суеты:

— Мне не нужны войны. Мне нужны живые люди.

— Согласен, — ответил я. — Кто носит?

— Бармен. На проценте. Закладка — в подсобке. Деньги — через «чаевые». Иногда сзади стоит парень в кепке, уводит буйных в переулок. Дальше сами понимаете.

Я понимал. Это не «работа», это падаль.

— Спасибо, — сказал я. — Сегодня ваши двери под охраной. Работайте спокойно.

На выходе Пахом сказал тихо:

— «Кепка» — это Егор Бур. Камера поймала его лицо.

Я кивнул. Всё становилось прозрачным.

К вечеру у меня на столе лежала сводка:

Чернов — чужак, без корней.

Поставки по воде, склад на третьем причале, фасовка в Прядильной, бегунки разносят по клубам и рынку.

Крыша — «Бурые» и Литвинов.

Над ними — тень Крамера и серый фургон.

Цель проста: сорвать быстро и исчезнуть.

Но теперь он выбрал не тот берег.

Телефон снова ожил.

«Ужин готов. Приезжай живым. И без новых шрамов — я их ревную.»

«Еду. Шрамы — только от тебя.»

«Тогда я — твой самый красивый шрам.»

Улыбнулся. Подписал распоряжения: камеры у причала усилить, Литвинова прижать к разговору там, где он вспомнит, что форма — это не маска.

— Итог? — спросил Пахом.

— Ночью только смотрим. Никого не трогаем. Завтра утром я сам еду в доки. Хочу вдохнуть их воздух и понять, где они ошибаются. К обеду соберём план одного удара. Чистого. Без сирен. Без крови на улицах.

Пахом кивнул. Я забрал пальто и телефон.

Город за окнами светился огнями. А внутри у меня горела ровная, холодная злость. У меня есть женщина. У меня есть дом. И есть город, который я никому не отдам.

Чернов, ты уже совершил ошибку — выбрал мой берег. Второй не будет.

Открыл телефон и написал:

«Еду. Открой окно. Хочу увидеть свет твоей кухни ещё с дороги.»

А себе сказал без слов: ради неё я сделаю этот город чистым. Остальным останется принять мои правила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14

Давид

После офиса ехал к ней с такой злостью, что руль хрустел под пальцами. В голове — Чернов, этот падальщик с дешёвой химией, его бегунки, серый фургон на причале. Мир вокруг гнил, и я уже знал: завтра встану в доках и разнесу это до костей.

Но стоило свернуть на её улицу — всё сдуло. Окно её кухни горело мягким светом, как обещала. Я замедлил ход. И впервые за день позволил себе выдохнуть.

Она ждала у двери. Маленькая, в моём свитере, с голыми ногами и блестящими глазами. Как только я поднялся на крыльцо, она распахнула дверь и прижалась ко мне так, будто мы не виделись месяцы.

— Целый? — спросила, заглядывая в глаза.

— Всегда, если к тебе еду, — ответил я и провёл ладонью по её волосам.

Она увела меня на кухню. Там пахло мясом, специями и чем-то домашним, от чего у любого хищника садится дыхание. На столе — ужин. Две тарелки. Вино. Она суетилась, поправляла салфетки, а я смотрел на неё и думал:

вот где настоящая жизнь. Не в схемах, не в доках, не в оружии. Здесь, в её руках, в её смехе, в том, как она кусает губу, накладывая мне картошку.

— Ты опять голодный, — сказала она строго. — Смотри, как на еду, а не как на меня.

— Не могу, — усмехнулся я. — Смотрю на тебя и думаю, как бы съесть прямо тут, не дождавшись ужина.

Она вспыхнула, толкнула меня в плечо.

— Ешь. Потом посмотрим, кто кого съест.

Мы ели и разговаривали, как будто я не только что подписал приговор целой банде. Она рассказывала про плитку, про то, как спорила сама с собой насчёт обоев. Смех у неё звенел легко, и я ловил его, как лекарство.

— А у тебя как день? — спросила.

Я посмотрел на её ладонь, лежащую на столе, и накрыл своей.

— Грязный. Но не настолько, чтобы испачкать нас. Завтра наведём порядок.

Она кивнула серьёзно, будто понимала всё без лишних слов.

После ужина я взял её на руки и отнёс в гостиную. Она смеялась, пыталась сопротивляться, но руки обвивали мою шею. Посадил её на диван, укрыл пледом, включил камин.

— А кино? — спросила она, устроившись рядом.

— Только если ты рядом.

Она положила голову мне на плечо, а я вдохнул её запах и впервые за день почувствовал: злость ушла. Осталось ровное спокойствие.

— Знаешь, девочка, — сказал я тихо, — весь этот город может гнить, но пока у меня есть ты — я всегда буду чистым.

Она прижалась ближе и прошептала:

— Значит, я твой фильтр.

— Ты — моё всё, — ответил я.

Диана

Я поднялась наверх, чтобы переодеться. В зеркале — щеки в румянце, глаза сияют. Внутри всё дрожит — не от страха, а от счастья. Сегодня мы поедем туда. В дом, который станет нашим.

Накинула лёгкое платье, уложила волосы, провела губы блеском. Когда вернулась — он уже ждал у двери, опершись о косяк. Высокий, сосредоточенный, в тёмной рубашке. Но в глазах — тот же свет, что горел у меня внутри.

— Готова? — спросил он.

— Всегда, если с тобой, — ответила я и взяла его за руку.

Машина летела по вечернему городу. За окнами огни сменялись темнотой, шум улиц растворялся в мягком урчании мотора. Он держал руль одной рукой, второй — мою ладонь, словно боялся отпустить хоть на секунду.

— Странно, — сказала я. — Я столько лет жила в одном доме. И вдруг… всё. Новый. Наш.

— Это правильно, — отозвался он спокойно. — Женщина должна приходить в дом, который мужчина строит для неё.

Я улыбнулась. С ним всё было так просто и так серьёзно одновременно.

Когда мы свернули в тихую улицу и я увидела светлый фасад — сердце толкнуло так, будто хотело выпрыгнуть. Дом стоял в тишине, как будто ждал нас.

Дверь открылась легко. Внутри пахло деревом и свежей краской. Стены пустые, полы блестят. Но когда мы зашли в гостиную и лучи заходящего солнца прорезали воздух — я поняла: он уже наш.

Высокие окна заливало золотом. Пыльные частички в воздухе казались искрами. Посреди комнаты стоял камин, пока ещё холодный, но он словно обещал тепло.

— Красиво, — выдохнула я.

Давид обнял меня сзади, прижал к себе. Его грудь — как стена, его руки — как якорь.

— Это — начало, — сказал он тихо. — Здесь будет наш смех. Наши ночи. Здесь будут бегать наши дети.

У меня защипало глаза. Я обернулась и уткнулась в него лицом.

— Я не верю, что это происходит. Я всегда мечтала о доме. Но не думала, что он будет вот таким. И с тобой.

Он наклонился и поцеловал меня. Долго. Спокойно. С силой, но нежно. Так целует мужчина, который берёт женщину в свою жизнь навсегда.

Мы стояли в пустой гостиной, а закат за окнами медленно гас. И я знала: пусть стены ещё пустые, пусть мебель не привезена, пусть впереди тысячи дел. Главное уже есть. Мы.

— Запомни этот момент, девочка, — сказал он, глядя прямо в глаза. — Это наш первый закат в этом доме. И дальше они будут только вместе.

Закат в нашем доме был будто нарисован для нас. Солнечные лучи стекали по стенам, отражались в пустых окнах, и всё это казалось нереальным. Давид обнял меня сзади, его руки сильные, тёплые. Но в этот момент внутри меня вспыхнула мысль:

этот вечер должен быть особенным. Нашим. Первым. Чтобы он запомнил навсегда.

Я отстранилась от его рук, развернулась лицом и сама потянулась к его губам. Поцеловала — жадно, с напором, будто доказывала, что я уже не маленькая девочка, которая бегала за ним с криками «мой муж». Я — женщина. Его женщина.

Он чуть удивился, но улыбнулся в поцелуй.

— Дерзкая… — пробормотал он низко.

Я прижалась ближе и, не отрываясь от его взгляда, потянула за пуговицы его рубашки. Медленно, намеренно. Он не остановил. Только хмыкнул:

— Ты что задумала, малышка?

— Чтобы ты запомнил этот закат, — ответила я.

Рубашка разошлась. Я провела ладонями по его груди, по рельефному прессу, наклонилась и начала целовать его кожу. Сначала осторожно, потом смелее. Его дыхание стало глубже.

— Чёрт… — выдохнул он, положив ладонь мне на затылок. — Моя девочка, которая никогда не знала тормозов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я опустилась ниже, к его животу, и почувствовала, как он напрягся. В его глазах мелькнуло удивление — я делаю шаг туда, куда он явно не ожидал.

— Диана… — начал он, но осёкся, когда я встала на колени.

Медленно расстегнула его штаны. Его взгляд стал тяжёлым, прожигающим. Когда я освободила то, чего он, казалось, ждал веками, я наклонилась и сначала робко коснулась губами.

— Господи… — он запрокинул голову и тихо зарычал. —

Я продолжила — осторожно, скромно, будто пробуя новое. Его пальцы сильнее сжали мои волосы.

— Не мучай… — хрипло выдохнул он. — Либо возьми нормально, либо я сам тебя заставлю.

От этих слов я только больше разгорелась. Я облизнула его, медленно, как кошка, смакуя вкус, и услышала, как он глухо выругался.

— Моя малышка… — сказал он, хрипло смеясь. — На коленях, с глазами ангела, а делает со мной такую грязь.

Я втянула его глубже, уже жадно, не скрывая желания. Он стонал низко, откровенно, не пытаясь казаться сдержанным.

— Да… вот так… — комментировал он, каждое слово тянул, тяжёлое и пошлое. — Соси меня сильнее, малышка. Покажи, как ты хочешь меня.

Его ладони держали мою голову, направляли ритм. Я делала всё, что чувствовала, и каждый его стон отдавался в моём теле.

— Ты сводишь меня с ума, — прошипел он, глядя сверху вниз. — Думал, что ты моя нежная девочка, а ты — чертовски дерзкая киска

И в тот момент я поняла: я сделала этот вечер особенным. Он будет помнить наш первый закат в доме не только золотым светом, но и мной — на коленях перед ним, смелой, жадной, готовой принадлежать ему целиком.

Он смотрел на меня сверху вниз, дышал тяжело, рычал низко, и вдруг его терпение лопнуло. Давид резко схватил меня за волосы, вытянул голову назад, заставив посмотреть ему прямо в глаза. Его взгляд был дикий, прожигающий, и в нём было всё — шок, наслаждение, жадность и звериная гордость.

— Хватит, малышка, — выдохнул он, голос хрипел. — Я сейчас кончу тебе прямо в рот, если не остановлюсь. А это я оставлю на потом.

Он потянул меня вверх. Его ладони были жёсткие, сильные. Поднял, как будто я весила меньше, чем перо, прижал к себе и жадно поцеловал. На губах у меня был его вкус, и он только сильнее разжёг его.

— Ты свела меня с ума, — сказал он прямо в мои губы. — Моя дерзкая малышка.

Я хотела ответить, но не успела. Он рывком стянул с меня платье, сорвал его вниз, и оно упало на пол, оставив меня в белье.

— Господи… — он провёл взглядом по моему телу и выругался так, что у меня по коже побежали мурашки. — Ты создана, чтобы я рвал на тебе всё и брал

Он развернул меня лицом к полу, сам навалился сзади, прижал грудью к моей спине. Я чувствовала его силу, его жар.

— Запомни, — прошептал в ухо, горячо, — первый закат в нашем доме будет не тихим. Его стены услышат, кто здесь хозяин.

Он раздвинул мои ноги, рывком стащил с меня нижнее бельё. Я вся горела — от смущения и от желания. Пол холодил колени, но тело пылало так, что этот холод только подливал масла в огонь.

— Давид… — выдохнула я.

— Тише, малышка, — прошептал он, прижимая меня к полу. — Сейчас я войду в тебя, и ты закричишь.

И он вошёл. Сразу, резко, глубоко. Я вскрикнула, захлебнулась от переполняющих ощущений.

— Вот так, — рыкнул он. — Принимаешь меня вся. Чувствуешь?

Я только кивнула, не в силах говорить. Его толчки были сильными, уверенными, каждая секунда казалась вечностью.

— Сука… — выдохнул он, — ты двигаешься мне навстречу… хочешь ещё?

— Да… — вырвалось у меня.

Он засмеялся хрипло и сжал мои бёдра сильнее, ускоряясь. Его тело било по моему, и я уже не понимала, где кончаюсь я и где начинается он.

— Ты моя, — говорил он между толчками.

Его толчки стали глубже, тяжелее, без остатка. Он держал меня за талию, не давая уйти ни на сантиметр. Я чувствовала его всего в себе, и это сводило с ума.

— Чувствуешь, малышка? — рыкнул он прямо в ухо. — Я весь в тебе. До конца.

Я только застонала, выгибаясь навстречу. Он двигался всё быстрее, и я уже не могла думать ни о чём, кроме него.

— Сжимаешь меня… блядь.., — его голос сорвался на хрип, — ты меня выдавливаешь, будто хочешь всё до капли.

— Давид… — простонала я.

Он схватил меня за подбородок, заставил обернуться, его глаза горели звериным огнём.

— Готова принять меня всего? — прорычал он. — Я кончу прямо в тебя, и ты будешь моей до конца.

— Да… — выдохнула я. — Только твоя…

И он сорвался. Сжал мои бёдра, вогнался до самого дна и взорвался внутри меня, тяжело, горячо. Его стоны смешались с моими криками, и дом наполнился нашей безумной музыкой.

Он кончал глубоко, толчками, будто хотел оставить в каждом сантиметре внутри себя.

— Держи… всё это только твоё… — бормотал он, прижимая меня к полу. — Моя девочка, моя жена, моя… всегда.

Я чувствовала, как он наполняет меня, и это было выше всех фантазий. Мы лежали в пустой гостиной, на холодном полу, но внутри горел костёр, которого не могли заглушить даже стены.

Когда дыхание наконец выровнялось, он опустился на меня сверху, уткнулся носом в плечо и поцеловал мягко, почти нежно.

— Теперь этот дом наш, — сказал он тихо, но твёрдо. — Он услышал, что у него есть хозяин. И хозяйка.

Я закрыла глаза и улыбнулась. Этот первый закат в нашем доме мы точно не забудем никогда.

Глава 15

. Диана

Утро началось с его смс. Для меня это как дыхание — если нет его слов, день кажется неполным.

«Доброе утро, девочка. Как моя хозяйка города?»

Я хихикнула, спрятав улыбку в чашку кофе. Он умеет так писать, будто одновременно ревнует и гладит по голове.

«Доброе. Но ты не поверишь — у нас сегодня новый начальник. Первый день. Говорят, важный человек.»

Ответ прилетел мгновенно, словно он уже сидел рядом:

«Имя. Фамилия. Машина.»

Я закатила глаза и набрала:

«Ты даже кофе не успел выпить, а уже допрос?»

«Я всегда пью первым тебя, потом кофе. Имя.»

Сердце сжалось. Его ревность греет, а не душит. И всё же телефон я убрала в сумку. Новый день требовал собранности.

Я пришла в офис раньше обычного — хотелось всё успеть до появления нового начальника. Слухов было много: «человек из столицы», «купил пару бюро», «строгий, но справедливый». Девочки на ресепшене перешёптывались и строили предположения о возрасте и семейном положении. Я старалась не слушать. Для меня сейчас всё важнее — работа, и… Давид.

Телефон дрогнул.

«Ну что, девочка? Новый шеф уже показался?»

«Ещё нет. Но тут все шепчутся. Говорят, серьёзный. Я пока не знаю.»

«Имя. Фамилия.»

«Узнаю — напишу. Не волнуйся, я справлюсь.»

«Я всё равно проверю. Твоя работа — наслаждаться жизнью . Моя — смотреть, чтобы к тебе не тянулись руки.»

Я улыбнулась в экран. Мой зверь всегда начеку.

В десять ровно дверь распахнулась, и он вошёл. Новый начальник. Вадим Сергеевич.

Высокий, собранный, костюм сидит идеально, в глазах — внимательность, но без холода. Голос низкий, уверенный, без лишних слов.

— Доброе утро. Я — Вадим Сергеевич. Без революций, без громких заявлений. Сначала присмотрюсь к вам, потом примем решения.

Он говорил спокойно, уверенно. В его тоне не было ни грубости, ни фальши — всё по делу.

Когда он подошёл к моему столу, я встала.

— Диана? — уточнил он.

— Да.

— Отлично. Мне сказали, у вас хороший глаз и крепкий характер. Это редкое сочетание. Вечером загляните ко мне с проектом по «Кварталу-саду». Обсудим детали.

Я кивнула. Всё выглядело максимально официально.

После обеда я принесла ему макеты. Он слушал внимательно, задавал вопросы не про «как дешевле», а про смысл: «Почему именно такой свет?», «Что будет с ощущением у людей, если изменить материал?» Это понравилось.

— У вас есть понимание не только линий, но и людей, — сказал он. — Это ценят не все руководители, но я ценю.

Потом разговор вдруг свернул в сторону. Он заметил мой брелок на сумке — маленькие перчатки для бокса.

— Вы занимаетесь?

— Да. Немного. Рукопашный бой и стрельба.

Он кивнул, не улыбаясь, но взгляд стал теплее.

— Умно. В наше время девушка должна уметь защитить себя. И не только словами. Продолжайте. Это вас выделяет.

Я удивилась. Обычно мужчины реагируют на мои тренировки снисходительно, как на «игрушку». Но он сказал это серьёзно, будто уважал.

Вечером я писала Давиду:

«Познакомились с новым начальником. Вроде неплохой. Умный, слушает. Даже поддержал мою самооборону. Строгий, но справедливый.»

Ответ пришёл сразу:

«Если он умный, значит, будет держаться подальше от моей девочки. Рад, что ты довольна. Но всё равно скажи имя и фамилию.»

«Вадим Сергеевич. Фамилию как-то не расслышала, быстро представился.»

«Ладно. Проверю сам. Главное — будь спокойна. Я рядом.»

Я закрыла телефон и улыбнулась. У меня есть любимая работа. У меня есть мужчина, который держит за меня целый город. И, кажется, новый начальник не так страшен, как его описывали.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

Давид

Сообщение от неё пришло под вечер.

«Познакомились с новым начальником. Вроде неплохой. Умный, слушает. Даже поддержал мою самооборону. Строгий, но справедливый.»

Я откинулся в кресле и усмехнулся. Если она спокойна — значит, всё под контролем. Диана умеет читать людей. Если бы что-то было не так, она бы почувствовала первой.

Я набрал:

«Если он умный, значит, будет держаться подальше от моей девочки. Рад, что довольна. Но всё равно хочу имя и фамилию.»

«Вадим Сергеевич. Фамилию быстро сказал, не запомнила. Но, Давид, правда — он нормальный. Даже интересно с ним говорить.»

Я сжал зубы. Интересно. Нормальный. Она сияла, когда писала это. И я знал, что мне нужно не кричать, а слушать.

«Хорошо. Я проверю сам. Главное — не расслабляйся. Помни: твоя работа — наслаждаться жизнью , а моя — чтобы к тебе не тянулись руки.»

Она поставила смайлик-сердце, и я положил телефон.

Позвал Сову.

— Новый шеф у Дианы. Представился как Вадим Сергеевич. Нужна проверка. Всё: кто, откуда, с чем приехал.

— Срок? — спросил он.

— Чем быстрее, тем лучше.

Сова кивнул, ушёл. Я остался один. Внутри шевелилась ревность. Мужчина рядом с моей женщиной — это всегда раздражает. Даже если это просто начальник.

Вечером заехал к ней. Она сияла, рассказывала, что он слушает, спрашивает правильно, не давит. Что даже поддержал её занятия самообороной.

— Строгий, но справедливый, — сказала она.

Я кивнул. Смотрел на её глаза, в которых не было ни тени тревоги.

— Только запомни, девочка, — сказал я, притянув её ближе. — Если он хоть раз посмотрит на тебя не так — он перестанет быть начальником.

Она засмеялась и поцеловала меня. Я тоже улыбнулся, но внутри держал холод.

Ночью Сова прислал коротко:

«Чисто. Работал в строительных проектах, юридические бумаги ровные. Связей с грязью не нашли.»

Я перечитал дважды. Чисто. Значит, просто новый игрок.

Я посмотрел на спящую Диану рядом. Она свернулась клубком, прижималась ко мне. Улыбалась даже во сне.

— Ладно, девочка, — прошептал я. — Пусть будет «умный и справедливый». Но я всё равно держу руку на горле этому городу.

Я закрыл глаза, но внутри оставил холодный якорь: чисто — не значит безопасно.

Диана

Работа всегда спасала. Как только я погружаюсь в цифры, в линии, в световые схемы — мир вокруг стирается. Так было и сегодня. Новый начальник оказался совсем не таким, как я ожидала.

Вадим Сергеевич держал себя уверенно, но без грубости. Он не говорил лишнего, но каждое его замечание было точным. И — что для меня важно — он слушал. Не перебивал, не отмахивался, а реально слушал.

— Если вы говорите, что тёплая плитка работает лучше в жилых пространствах — я верю, — сказал он сегодня на планёрке. — Вы специалист , вы чувствуете дом. Я только ставлю задачи.

Я моргнула — привыкла, что начальники спорят, пытаются «показать силу». А тут — уважение.

В обед он задержался у моего стола.

— Вы говорили, что занимаетесь самообороной?

— Да. Рукопашка и стрельба, — ответила я спокойно. Обычно мужчины снисходительно кивают на это, как на «хобби».

Он же посмотрел серьёзно:

— Это правильно. Мир редко даёт девушке выбор. Уметь защитить себя — значит уважать себя. Я вами восхищаюсь .

Я на секунду растерялась. Обычно только Давид так говорил. Но здесь — это прозвучало искренне.

— Спасибо, — ответила я.

— Когда-нибудь покажете пару приёмов, — сказал он с лёгкой улыбкой и ушёл.

Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Не потому что он мужчина, а потому что приятно, когда к тебе относятся серьёзно.

С Давидом я переписывалась как обычно.

«Ну что там, девочка? Этот твой начальник опять поработал мозгами?»

«Да всё нормально. По работе обсуждаем. Он умный, не давит.»

«Фамилия выяснилась?»

«Нет. Он сам как-то всё сокращает, мы по имени-отчеству. Но, Давид, правда, не волнуйся. У нас только проекты.»

Я улыбнулась и спрятала телефон. Ему всё равно не объяснишь: это не про личное, это про уважение.

С каждым днём мне становилось легче работать. Вадим Сергеевич не делал из себя звезду, не ставил дурацких сроков. Иногда даже шутил. Сухо, но уместно.

— Люди вашей профессии — это люди, которые могут нарисовать будущее, — сказал он однажды. — Если у вас в голове светло — значит, в городе будет легче жить.

Я улыбнулась. В такие моменты мне казалось, что он правда понимает людей.

Вечером я пришла домой, и мама спросила:

— Ну как новый начальник?

— Нормальный, — ответила я. — Умный. Строгий. Даже справедливый, я бы сказала. С ним легко работать.

Папа хмыкнул:

— Ну, смотри. Умные начальники — самые опасные.

Я засмеялась и пожала плечами. Я не видела в нём опасности. Я видела человека, который умеет слушать и говорить по делу.

Я не знала тогда, что за этой ровной улыбкой скрывается всё то, от чего Давид защищает меня каждый день.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17

Давид

Я давно знал: город дышит, как зверь. Если он хрипит — значит, внутри гниль. И моё дело — чистить горло, пока дыхание не станет ровным.

Сегодня в четыре утра я встал сам, без будильника. Открыл глаза — и сразу подумал о ней. О моей девочке, которая спала в своей постели, не зная, сколько грязи вокруг неё копошится. Написал коротко:

«Доброе утро, девочка. Спи. Вечером приеду. Я рядом.»

Отложил телефон и пошёл собирать город в кулак.

В кабинете на столе лежала карта — причалы, рынок, клубы, цех на Прядильной. Красные точки, как нарывы. Между ними линии, которые нужно перерезать.

— Работаем без фанфар, — сказал я Пахому и Сове. — Тихо. Хирургия.

Они кивнули. Люди привыкшие. Знают: если я сказал «чистить» — значит, крови будет меньше, чем шума. Но кровь всё равно будет.

Доки

Туман висел низко. Я стоял у третьего причала, смотрел, как гниль дышит. Серый фургон должен был приехать, но не приехал. Они почуяли. Или кто-то шепнул.

— Сегодня он не придёт, — сказал я. — Те, кто живёт в тени, всегда чуят, когда свет близко.

Пахом сплюнул.

— Значит, ждём следующего.

— Нет, — отрезал я. — Значит, мы берём город так, чтобы он сам вылез на свет.

Рынок

Южный рынок всегда жил шумно: чайники, крики, пыль. Но сегодня я пришёл за тишиной.

Шило, мелкая шавка из «Бурых», трясся передо мной.

— Мы чистые, Давид… мы только торгуем…

— Воздухом торгуете, — поправил я. — С сегодняшнего дня — не дышите. Склад три закрыт. «Чайный ряд» перекрыт. Кто не понял — поймёт, когда останется с пустыми руками.

Он сглотнул, дернулся.

— А если Егор спросит?..

— Скажешь, что город стал подозрительным, — холодно ответил я. — И если он умный — будет молчать.

Литвинов

Мы встретились на пустой парковке. Он снял фуражку, руки дрожали.

— Давид… у меня семья… они сказали, будет тихо…

— У всех есть семья, — сказал я. — Вопрос в том, кем ты хочешь быть для своей: законом или мусором.

Он кивнул слишком быстро. Слабак. Но ещё может пригодиться.

— Дашь мне графики выгрузок и список машин. Пара сливов — и мы возьмём их на горячем. Понял?

— Понял.

— А теперь слушай внимательно, — я шагнул ближе, и он побледнел. — Один неверный шёпот — и я вынесу тебя вместе с этой падалью.

Клубы

В «Кислороде» хозяйка встретила спокойно. Бар пустой, стёкла в пол.

— Бармену оставили приглашение, — сказала она. — Вечером, склад на Прядильной. Без подписи.

— Пусть идёт, — сказал я. — Только не один.

У чёрного входа остались мои люди. Если ловушка — в неё попадут те, кто её поставил.

Прядильная

Старый цех пах пылью и химией. Мы ставили камеры в трещины, прокладывали провода, как паутину. Никто не должен был услышать, что в этих стенах поселился хищник.

Я поднял взгляд на ржавую лестницу. Здесь будут крики. Вопрос только — чьи.

Ночь. Дождь. Серый фургон снова показался, но не дошёл до конца. Замер, погасил фары, ушёл. Почуял.

— Скользкий, — сказал Пахом.

— Ничего, — ответил я. — Дышать всё равно надо. А воздух — мой.

Телефон мигнул. Диана.

«Обед. Живу на кофе и сметах. Как ты?»

«. Работаем. Вечером заеду. Соскучился.»

«И я. Будь осторожен, пожалуйста.»

«Я осторожен, когда знаю, ради кого.»

Я сжал телефон в ладони. Ради неё я и был осторожен.

Итог

Сова разложил планшет.

— Чернов постоянно меняет квартиры. Съёмки короткие, каждые две недели. Всегда «апарт-муравейники» возле кольцевой. Следующий адрес — вероятно, этот. Второй этаж, окно во двор.

— Снять голос, тень, руки, — сказал я. — Лицо — потом. Пускай думает, что его не видят. Чем увереннее он в тени, тем ближе он к свету.

Пахом поднял глаза:

— Сколько у нас времени?

— Столько, сколько нужно, — ответил я. — Но меньше, чем он думает.

. Город за стеклом шипел, как змея. Чернов ускользал, снова и снова. Но я знал одно: любой зверь, даже самый хитрый, ошибается.

И когда он ошибётся — я не дам ему второго шанса.

Я вышел из офиса поздно, почти ночью. Воздух пах дождём и бензином. В голове крутилась карта — причалы, клубы, рынок.

Я завёл мотор, включил свет. На дисплее мигнуло её имя.

«Ты скоро? Чайник уже поёт.»

Я усмехнулся, усталость отошла.

«Скоро. Готовься встречать.»

Её дом всегда отличался от улицы: светлые окна, запах хлеба, шорох посуды. Когда она открыла дверь, я в первый раз за день вдохнул по-настоящему.

— Привет, девочка, — сказал я, и голос у меня дрогнул.

Она сразу прижалась ко мне. Маленькая, теплая, но внутри сильнее любого.

— Ты устал, — шепнула. — Опять весь день воевал?

— Работал, — поправил я. — Город — он как ребёнок. Если не следить, начинает ломать стены.

Она подняла глаза.

— А ты ему отец?

Я улыбнулся, снял куртку и потянул её на кухню.

— Я ему волк. А волки детей не воспитывают. Они чистят стаю.

Она налила чай, посадила меня за стол. В её руках кружка казалась маленькой, но она держала её так уверенно, будто это оружие.

— Расскажешь? — спросила она.

Я покачал головой.

— Нет. Только лишнее услышишь. Запомни одно: я держу всё. И никому не позволю дотронуться ни до города, ни до тебя.

Она прикусила губу, но кивнула.

— Ладно. Но знай: я жду тебя живым. И если вдруг решишь сыграть героического дурака… — она сжала мою руку. — Я вытащу тебя сама.

Я засмеялся, впервые за весь день легко.

— Вот за это я тебя и люблю. Моя девочка — единственная, кто может угрожать мне и быть права.

Мы ушли в гостиную. Я рухнул на диван, она устроилась рядом, подоткнула под меня плед. Включила фильм, но я смотрел не на экран, а на неё.

— Знаешь, что самое важное? — спросил я тихо.

— Что?

— После дня, когда я держу за горло полгорода, прийти к тебе и услышать твой смех. Это то, ради чего стоит воевать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она улыбнулась, прижалась ко мне и прошептала:

— Тогда смейся вместе со мной. Потому что завтра всё повторится. И ты опять вернёшься ко мне.

Я поцеловал её в волосы, закрыл глаза и позволил себе то, что редко позволял — почувствовать покой.

Глава 18

Она заснула на моём плече — тёплая, упрямая даже во сне: пальцы не отпускали мою рубашку. Я чуть улыбнулся, наклонился и поднял её на руки. Лёгкая, как всегда. Уложил в её постель, укрыл пледом, поправил волосы с лица.

— Спи, девочка, — прошептал. — Я так тебя люблю..

Вышел из её комнаты тихо, как тень. В гостиной остановился на секунду: дом пах ею, и мне не хотелось уходить.

Я уже накинул куртку, шагнул к двери — и услышал:

— Давид.

На кухне горел свет. За столом сидели двое — мой отец и Маркус. Редко увидишь их вместе, но когда они рядом — воздух становится тяжелее.

Я вошёл. Папа поднял взгляд, Маркус пригубил чай.

— Слышали, что в городе зашумело, — сказал Маркус прямо. — Передозы, серые машины, ночные точки. Это твоя работа?

— Моя, — ответил я.

Отец усмехнулся.

— Город снова требует хозяина.

Маркус наклонился вперёд, глаза у него сверкнули.

— Давид, если хочешь — я выйду с тобой. Мы делали это раньше, можем сделать снова. Я не ржавый.

Я смотрел на них и чувствовал, как внутри поднимается сталь. Они — легенды прошлого. Но их время ушло.

— Нет, — сказал я твёрдо. — Это моя охота. Моё время. Вы сделали своё — я вырос. И теперь город держу я.

Маркус нахмурился.

— Думаешь, сам потянешь? Там не мальчишки.

— Я и не мальчишка, — ответил я. — У меня есть люди, план и причина держать город чище, чем он был когда-либо. У меня есть Диана.

Отец хмыкнул, кивнул.

— Вот и всё. Ради женщины мужчина всегда держится крепче. Я знаю этот взгляд, Маркус. Он не отступит.

Маркус откинулся на спинку, усмехнулся устало.

— Смотри, Давид. Если тебе понадобится рука — знай, что я рядом. Но пока… ладно. Держи сам.

Я поднялся, посмотрел на них обоих.

— Спасибо. Но не вмешивайтесь. Я сам поставлю точку.

И вышел в ночь.

Диана

Проснулась я поздно — солнце уже заливало комнату, а его рядом не было. Подушка пахла Давидом, и от этого внутри было тепло, даже несмотря на пустоту. Он всегда так: приходит, обнимает, уносит тревогу — и уходит, пока я сплю.

На кухне сидел папа. Кофе в его чашке уже остыл, но он не торопился. Смотрел на меня слишком пристально.

— Доброе утро, — сказала я, потягиваясь.

— Садись, — коротко ответил он.

Я села. Отец постучал пальцем по столу.

— Диана. Начни носить с собой ствол. Всегда.

Я моргнула.

— Что? Зачем?

— Потому что город снова зашевелился, — сказал он. Голос у него был ровный, но я знала: это значит, что он злится. — Вчера ночью мы с Артёмом говорили с Давидом. Он держит всё под контролем. Но я знаю, что такое «под контролем». Это значит — война.

У меня холод прошёл по спине.

— Давид?..

— Он влез в грязь, — отец смотрел прямо в глаза. — Потому что кто-то должен. Потому что если не он — всё полезет к нам в дом.

Я сжала кружку так, что обожгла ладони.

— Почему вы мне только сейчас говорите?

— Потому что теперь ты должна понимать: рядом с ним ты не просто женщина. Ты цель. А я не позволю, чтобы мою дочь застали безоружной.

Он открыл ящик стола, достал аккуратный чёрный пистолет. Положил передо мной.

— Знаешь, что делать.

Я кивнула. Горло сжалось, но я взяла оружие. Металл был холодный, но внутри меня всё горело.

День тянулся как сон. Я сидела над макетами, отвечала коллегам, а в голове вертелись только слова:

«война», «под контролем», «носить ствол».

Я написала Давиду:

«Ты опять ушёл раньше меня. Я скучаю.»

Он ответил быстро:

«Я всегда рядом. Считаю минуты, когда снова обниму тебя.»

Я хотела спросить про войну, про город, про всё. Но стерла сообщение. Это его бой. А моя роль — быть его светом, когда он возвращается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

Давид

Город всегда шепчет. Одни слова — в пыльных подворотнях, другие — в клубах под громкую музыку. Сегодня шепот был громче обычного.

— У «Бурых» новые разговоры, — сказал Пахом, кидая папку на стол. — Говорят, что твой слабый пункт — не рынок, не доки, а «та девочка, которая рядом».

Я поднял взгляд.

— Повтори.

— «Девочка». Так и сказали, — подтвердил Сова. — Имя не называют. Но все в городе знают, кто рядом с тобой. Слух уже пошёл.

Внутри меня всё хрустнуло. Медленно, холодно. Не злость — нечто глубже. Как будто всё, что я держал в руках, внезапно потемнело.

— Они шепчут про Диану? — уточнил я.

— Да, — кивнул Сова. — Чернов будто специально разбрасывает намёки. Проверяет, куда ударить.

Я встал. Стол скрипнул под ладонью.

— Значит, так, — сказал я. Голос был ровный, но в нём рычал зверь. — С этого момента — ни шагу в её сторону. Ни взгляда. Любой, кто поднимет на неё глаза — лишается их. Любой, кто скажет её имя — уходит в землю.

Пахом посмотрел внимательно.

— Давид… если тронут её — ты пойдёшь до конца?

Я усмехнулся, но усмешка вышла тёмной.

— Если тронут её, я сравняю этот город с землёй.

Телефон мигнул. Диана.

«Как твой день? Я скучаю.»

Я смотрел на экран и чувствовал, как во мне гулко стучит сердце. Я хотел написать правду. Но написал другое:

«Считаю минуты до вечера. Ты — моя крепость.»

«И ты мой, хозяин города.Я рядом.»

Я выдохнул. Она не знала, что её имя уже ходит по улицам, как метка. И пока она не знала — город ещё дышал. Но я знал: Чернов перешёл последнюю черту.

Вечером я поехал в доки. Смотрел на серый фургон, который снова скользнул мимо. Он уходил от меня, как тень.

— Долго ты бегаешь, падаль, — прошептал я. — Но теперь ты сам выбрал себе конец. Ты полез к моей женщине.

Слух в городе — хуже пули. Пуля убивает одного, слух — десятки.

И если в этом слухе есть её имя — значит, каждый, кто его произнёс, уже мёртв. Вопрос только во времени.

Мы собрали всех внизу, в старом ангаре. Пол — бетон, стены — ржавый металл. Место, где правду легче сказать, чем соврать.

— Кто шепчет про «девочку»? — спросил я. Голос мой звучал спокойно, но тишина стала тяжёлой.

Мужики переглянулись. Пахом выставил вперёд одного. Тот дрожал, но держался.

— Давид… это не я. Это через «Бурых». Там слух пошёл. Они сказали — твоя слабость.

— Слабость? — я шагнул ближе. — Моя женщина — моя сила. А слабость — это ты, когда открываешь рот не в ту сторону.

Он побледнел.

— Я не хотел…

— Ты уже хотел, — перебил я. — Но последнее слово всегда за мной.

Я махнул Пахому. Тот понял. Человека вывели. Дальше — тишина.

— Давид, — сказал Сова, глядя на планшет. — По цепочке слухов вырисовывается одно имя. Шило.

Я кивнул.

— Тянем его. Сегодня.

Шило нашли в подвале старого дома, где он «прятался» от долгов. Он сам не понял, что уже подписал себе приговор.

— Я ничего не говорил! — задыхался он, когда я вошёл. — Это всё Егор! Он пустил. Я только повторил…

Я наклонился к нему, посмотрел прямо в глаза.

— Слухи про неё — не повторяют. Их затыкают. Понял?

Он закивал так быстро, что казалось, сломает шею.

— Живи, — сказал я. — Но ещё раз — и я вырежу тебе язык. Чтобы ты шептал только в подушку.

Он рухнул на пол, как тряпка. Я вышел, не оборачиваясь.

Ночью снова был причал. Фургон снова не пришёл.

— Он играет, — сказал Пахом. — Нас проверяет.

— Пусть играет, — ответил я. — Игры кончатся, когда я возьму его за горло.

Я вдохнул холодный воздух, почувствовал запах гнили. Внутри меня зверь бился, требуя крови.

Телефон дрогнул. Диана.

«Ты ещё на ногах?»

«Да. Город не спит.»

«Я жду. Вернись живым.»

Я улыбнулся, но глаза остались холодными.

«Вернусь. Всегда.»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20

Я никогда не боялся крови, никогда не дрожал перед войной. Но этим утром руки я держал в кулаках — чтобы не дрожали.

Не от страха. От силы. Оттого, что сегодня она станет моей официально.

Навсегда.

Я стоял перед зеркалом и впервые за долгое время смотрел на себя не как на хозяина города, а как на мужчину, которому есть, ради кого жить. Костюм сидел безупречно, но я всё равно чувствовал себя голым — потому что пока на пальце нет кольца, я будто не прикрыт.

Телефон мигнул. Её имя.

«Доброе утро. Не смей подглядывать до арки.»

Я усмехнулся, пальцы сами побежали по экрану:

«Не подглядываю. Жду. Сегодня делаю то, что хотел с твоих шести.»

Я помнил тот день, когда маленькая девочка с кукольным голосом и упрямыми глазами заявила:

«Он будет моим мужем.»

Тогда это прозвучало как игра. Сегодня — это моя реальность.

Мы выбрали наш дом для свадьбы. Не ресторан, не пафосный зал — наш. Светлый, пустой, но уже родной. Задний двор украсили огнями, арку поставили прямо на траве. Я хотел, чтобы первый наш шаг в будущее был именно отсюда.

Гости собирались. Отцы переглядывались, матери плакали, друзья делали вид, что не тронуты. Я стоял у арки и ждал. Волк внутри рычал:

давай быстрее, приведи её сюда.

И вот — она.

Платье светлое, лёгкое, и при этом на ней оно выглядело так, будто идёт в бой. Голова высоко, шаги быстрые, глаза — прямо в меня.

Она невеста, но идёт, как королева. Моя.

Когда её рука коснулась моей, я понял: город может рухнуть хоть сейчас — мне плевать. Главное — она здесь.

— Ваши клятвы, — сказал ведущий, но мне не нужны были подсказки.

Я смотрел ей прямо в глаза и сказал:

— Диана. Ты выбрала меня ещё девочкой. А я выбрал тебя тогда же — только молча. Сегодня я говорю это вслух: ты — моя жена. Я обещаю держать тебя, как держу город, — крепко. Защищать, как защищаю своё имя. И любить так, что даже смерть не осмелится нас разлучить.

Она слушала и улыбалась, а я чувствовал — с каждым её вдохом я становлюсь сильнее.

Её очередь.

— Давид, — её голос дрожал, но в нём была сталь. — Я обещала себе тебя в шесть лет. Сегодня я обещаю тебе навсегда. Я буду твоим светом, когда вокруг темно. Буду дерзкой для мира и мягкой только для тебя. И если ты хоть раз подумаешь, что один — услышишь: «я рядом».

Кольца. Металл на пальце — как печать. Волк внутри зарычал, и я услышал, как в груди у неё бьётся сердце.

Мы поцеловались. И впервые я поцеловал её при всех — и плевать, что кто-то смеялся, кто-то кричал «горько». Для меня это было «дом».

Первый танец. Музыка мягкая, руки у неё тёплые. Она шептала мне в ухо:

— Муж…

— Жена, — отвечал я и видел, как у неё дрожат ресницы.

Я хотел сорвать с неё это платье прямо здесь, под крики гостей. Но знал: ночь ещё впереди. И город пусть подождёт — я сегодня принадлежу только ей.

Поздно вечером, когда гости разошлись, мы с ней сидели у камина. Она сняла туфли, смеялась, волосы растрепались. Я достал маленькую шкатулку.

— Что ещё? — удивилась она.

Внутри — новое крыло. Тонкое, золотое, с гравировкой:

«Всегда — вместе.»

— Чтобы твоя детская клятва выросла, — сказал я.

Она прижалась ко мне и прошептала:

— Я твоя. Навсегда.

И в этот момент я понял: даже если весь город завтра рухнет — мы выживем. Потому что у нас есть это «навсегда».

. В камине догорал огонь, воздух был тяжёлый от вина и свечей. А я смотрел на неё — босая, в платье, волосы растрёпаны, глаза сияют. И понимал: это моя жена. Моя собственность. Моё навсегда.

Я подошёл к ней, обнял за талию, уткнулся носом в её волосы.

— Жена, — прошептал в ухо, голос сам сорвался на хрип.

Она улыбнулась, прижалась ко мне.

— Муж.

Слово, которое я ждал всю жизнь.

Я провёл рукой по её боку, медленно, чувствуя каждый изгиб.

— Это платье… оно меня раздражает. Оно закрывает мою женщину. Сними его.

— Поможешь? — её глаза блеснули дерзостью.

Я рванул замок, ткань соскользнула на пол. Она осталась в тонком белье, и я зарычал, видя, как её соски уже просвечиваются сквозь кружево.

— Чёрт… посмотри на себя.

Я начал целовать её плечи, шею, грубее, чем обычно. Оставлял следы, кусал, пока она стонала и дрожала.

— Давид… — её голос был сдавленным.

— Громче, — сказал я, облизывая её ключицу.

Я опустился на колени, провёл ладонями по её ногам. Пальцы сжимали икры, скользили выше по бёдрам.

— Эти ноги… боги бы завидовали. Могу целовать их часами.

Я провёл губами по внутренней стороне бедра, слыша, как её дыхание сбилось.

— Смотри, как твоя киска уже ноет по мне. Влажная. Горячая.

Она залилась краской, попыталась отвернуть голову. Я схватил её за подбородок.

— Нет. Смотри мне в глаза, когда я говорю тебе правду.

Она дрожала, и я видел, как её соски ещё сильнее встали. Я поднялся, сжал её грудь, накрыл губами сосок. Она вскрикнула, выгибаясь.

— Да… так, Давид…

Я рвал с неё бельё, комментируя каждое движение.

— Смотри, как красива твоя грудь… идеальные соски. Мои.

— Посмотри на живот… гладкий, мягкий. Хочу оставить на нём метку.

— А это… — я провёл пальцами по её влажным губам, — твой рай. Он принадлежит только мне.

Она задыхалась, её тело горело. И вдруг она остановила меня. Встала на колени.

— Подожди, — сказала тихо, но твёрдо. — Сегодня я хочу, чтобы ты запомнил.

И потянулась к моему ремню. Я зарычал.

— Чёрт……

Она расстегнула его, достала мой член и подняла на меня глаза.

— Муж. Позволь мне.

— Делай, — прохрипел я, хватая её за волосы. — Покажи, насколько ты моя.

Её губы коснулись меня сначала нежно, осторожно. Потом облизала по всей длине. Я закрыл глаза, но снова посмотрел вниз. Я хотел видеть, как моя жена сосёт мой член.

—Блядь, как ахеренно... — простонал я. — Посмотри, как красиво твой рот смотрится на моём члене.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она втянула его глубже, застонала, и вибрация прошла прямо сквозь меня. Я держал её голову, направляя, но не давя.

— Вот так. Да… соси. Глубже.. Наша первая ночь, и ты уже ведёшь меня к безумию.

Я почти сорвался, но поднял её за плечи, жадно поцеловал.

— Хватит. Теперь я беру тебя. Всю.

Я уложил её на кровать, развёл ноги. Она уже была влажная, готовая. Я провёл пальцами по её киске, поднял их и показал ей.

— Смотри, как ты течёшь по мне. Жена, ты мечтала об этом, да?

— Да… — простонала она, задыхаясь. — Всегда ждала…

— Тогда держись, — рыкнул я. — Я вхожу.

И вошёл в неё одним рывком. Она закричала, выгнулась, ногти впились мне в спину.

— Давид!!!

— Громче! — я двигался в ней всё глубже и сильнее. — Кричи моё имя, жена. Пусть весь мир знает, кому ты принадлежишь.

Она встретила меня движением навстречу, глаза сияли, губы дрожали.

— Я твоя! Всегда твоя!

Я ускорялся, её крики заполняли комнату. Я чувствовал, как её тело сжимает меня, как она теряется в оргазме подо мной.

Она кричала моё имя, а я вогнался до дна и не сдержался. Взрыв прошёл по мне, и я кончил прямо в неё, глубоко, оставляя метку внутри.

Я уткнулся носом в её шею, тяжело дыша.

— Я внутри тебя. В тебе моё. Навсегда.

Она обняла меня, дрожа, и прошептала:

— Всегда твоя, Давид.

Глава 21

Диана

Рабочий день тянулся плотно: сметы, макеты, звонки. Я успела трижды подумать, что кофе в крови у меня больше, чем кислорода. И вот — назначили встречу по проекту. Новый начальник решил сам вникнуть.

— Диана, идём, — сказал он спокойно, но твёрдо. — Хочу видеть, что у нас получается.

Я взяла планшет, папку и пошла за ним. В переговорной пахло деревом и бумагой. Мы сели друг напротив друга. Я рассказывала: про материалы, про сроки, про логистику. Он слушал внимательно, иногда задавал резкие, короткие вопросы.

— А если подрядчик сорвёт срок?

— У меня есть резерв. Мы сможем выйти без потерь.

— Хорошо. Думаешь наперёд. Это правильно.

Встреча тянулась почти час. В конце он закрыл папку, кивнул:

— Ладно. Вижу, что держишь проект. Поехали, я тебя подвезу.

— Не стоит, я сама…

— Диана, — перебил он, — садись. Не спорь.

Я не люблю, когда командуют. Но сказала себе: рабочий момент. Вышли вместе.

У его машины он открыл дверцу, и, прежде чем я успела, протянул руку. Помогает сесть. Вроде мелочь, но это выглядело… слишком по-мужски.

Я положила ладонь на его пальцы — и в этот момент услышала.

Щёлк.

Как будто фотоаппарат. Я резко обернулась и заметила мужика в куртке. Камера в руках, глаза спрятаны под капюшоном. Он уже разворачивался, шагал быстро, почти бежал.

— Эй! — я рванулась вперёд, хотела догнать.

Но рука начальника резко легла мне на локоть.

— Стой.

— Но он… — я пыталась вырваться.

— Глупости, — сказал он ровно. — Какая-то мелочь. Мало ли кто щёлкает на улице. Не обращай внимания.

Я смотрела ему в лицо. Он был спокоен, будто ничего не случилось.

— Правда, Диана. Забудь. Не делай из ерунды проблему.

Я сжала губы, но села в машину. Он закрыл дверцу и обошёл к водительскому месту. Внутри меня что-то тревожно шевельнулось.

Щёлк. Камера. Мужчина уходит.

Он сказал: «глупости». А мне почему-то стало холодно.

Всю дорогу домой у меня в голове щёлкало то самое «клац» — камера, мужчина, уходящий прочь. Я хотела сразу рассказать Давиду, написать, позвонить. Но остановила себя: «Сначала — в глаза. Так будет честно».

Мы уже жили в своём доме. Светлый, просторный, наш. Когда я открываю окно и слышу тишину, я понимаю: это счастье. И я боялась его испортить.

К вечеру дверь хлопнула, и он вошёл. Мой муж. Мой хозяин . И сразу я почувствовала — он в ярости.

Лицо жёсткое, взгляд тяжёлый, челюсть сжата. Он бросил ключи на тумбу, сел в кресло, потёр виски.

— Опять? — осторожно спросила я.

— Уходит, — коротко ответил он. — Каждый раз. Мы уже знаем его шаги, знаем машины, знаем тени. Но в последний момент он растворяется. Как будто издевается.

Я подошла ближе, положила ладонь ему на плечо. Он был горячий, натянутый, как струна.

— Ты устал.

Он поднял на меня глаза. В них был зверь, загнанный в угол.

— Я хочу сломать ему шею. И всё. Чтобы город перестал вонять. Но пока я только бегаю по кругу.

Я сглотнула. Вот сейчас, именно в этот момент, я должна была сказать:

«Давид, меня сегодня фотографировали, какой-то человек за нами следил».

Но я видела его лицо, его усталость, его злость. И не смогла.

Я только сильнее сжала его плечо.

—. Ты всё равно поймаешь. У тебя не бывает по-другому.

Он выдохнул, взял мою руку и прижал к губам.

— Ради тебя я сделаю это.

Я улыбнулась, хотя внутри всё сжалось. Я решила: завтра. Завтра расскажу. Сегодня — пусть он отдыхает. Пусть хоть немного дышит.

Мы ужинали вместе на кухне. Смеялись о глупостях, спорили о цвете занавесок, пили вино. Дом казался тихим, как будто весь мир остался за дверью.

Когда он притянул меня к себе у камина и сказал:

— Знаешь, девочка, это лучшие дни моей жизни. —

Я поняла: он прав. Даже если рядом тени, даже если в городе война — здесь, в нашем доме, мы были счастливы.

И я решила удержать это счастье хотя бы на одну ночь. Пусть тревога подождёт до завтра.

Утро было обычным: кофе, дорога, короткая переписка с Давидом —

«люблю, будь осторожна»

. Я улыбалась, держа телефон в руке, пока шла по лестнице. Но когда вошла в офис — воздух был другим. Тяжёлым.

— Всех в конференц-зал, — сказал охранник у входа.

Я подняла бровь, но пошла. В зале уже сидели коллеги, шептались, переглядывались. Кто-то нервно вертел ручку, кто-то пытался шутить, но смех звучал глухо, фальшиво.

Через минуту вошёл он — наш руководитель, Вадим Сергеевич. Холодный, собранный, без лишних движений. Встал у стола, посмотрел на всех внимательно.

— У нас в компании завелась крыса, — сказал он сразу, без вступлений. Голос у него был стальной. — Кто-то слил список наших заказчиков конкурентам.

В зале прошёл гул. Я почувствовала, как мурашки пробежали по коже.

— Поэтому, — продолжил он, — сейчас вы все сдаёте свои телефоны и ноутбуки на проверку. До завершения — никто не покидает здание.

Тишина стала острой. Люди застыли. Кто-то сразу потянулся к сумке, кто-то наоборот — крепче прижал к себе телефон.

— Это не просьба, — сказал он жёстко. — Это порядок.

Охрана уже подошла к столу, поставила пластиковые контейнеры.

Я сжала в руках свой телефон. Там были все переписки с Давидом. Наши слова, наше счастье, наши планы. Мне не хотелось, чтобы кто-то чужой прикасался к этому. Но я понимала: если сейчас буду тянуть — это будет подозрительно.

Я поднялась, подошла и положила телефон в контейнер. Сердце стучало громко, будто выдавало меня.

— Садись, Диана, — сказал Вадим Сергеевич, его взгляд скользнул по мне. — Всё в порядке.

Я кивнула и вернулась на место. Внутри было холодно.

Вчера — фотограф. Сегодня — крыса. Это всё не случайно.

Я машинально провела пальцами по кулону-крылу на шее. Хотела написать Давиду, рассказать, но телефон уже лежал на столе у охраны. Я была отрезана.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 22

Утро пахло её кожей. Я проснулся раньше рассвета, уткнулся носом в плечо и вдохнул глубже — моя жена, моя девочка, моё навсегда. Она во сне прошептала:

— Муж… ещё минутку…

Я усмехнулся, поцеловал ключицу и шепнул в ответ:

— Минутку заберу с процентами.

Она открыла глаза — и в них было то, ради чего я готов рвать город на куски.

Я ушёл тихо: две чашки кофе на столе, короткая записка на холодильнике. Пусть она проснётся и увидит: даже если я в тени, дом держится. Для неё.

Сегодня всё сходилось. Карта на столе, время и место сделки, команды разошлись по точкам. Сова держал город как паук держит нити, Пахом курировал людей, и всё шло правильно. Я сидел в кабинете, слушал, как зверь внутри бьётся в клетку:

вечером будет мясо.

Телефон мигнул её именем. Я улыбнулся… и улыбка исчезла.

Фотография. Она садится в машину у офиса. Ладонь на дверце. И — чужая рука на её локте. Чёрная куртка. Манжет. Пустая вежливость чужого пальца. На заднем плане — капюшон, блеск объектива.

Сразу следом — сообщение:

«Если хочешь увидеться в последний раз с Диной — приезжай. Прядильная, 7. Бокс 3.»

«Диной». Чужая грязь на её имени.

Я аккуратно положил телефон на стол — так кладут оружие, чтобы оно не дрожало в руках. Набрал:

— Пахом.

— Здесь.

— Группа «Бета» — на Прядильную, бокс 3. «Альфа» остаётся на доках, план не трогаем. «Глаза» — к её офису за пять минут. Сова, подними всё железо вокруг адреса. Я захожу один. Вы — следом.

— Давид…

— Без «но». Двигайтесь.

Я сорвался. Машина рыкнула, улицы легли в подкат. Я ехал ломаными линиями — как волк в лес: без запаха, без следа. В голове — только её лицо и чужая рука.

Прядильная встретила пустотой. Бокс номер три — железо облезлое, дверь приоткрыта, словно ждали именно меня. Я вошёл мягко, фонарь вниз, дыхание ровное. Пахло пылью и… мятой. Всегда эта мята.

И вдруг —

бах!

За спиной рухнули роллеты, железо звякнуло, как капкан. Из тьмы выстрелили прожектора — три штуки, белым в глаза. Я ушёл в колонну, рука на рукояти.

— Добрый вечер, — сказал чужой голос. Ровный, спокойный.

— Выходи, — ответил я. — Поговорим.

— Поговорим, — согласился он.

Щёлчки затворов — короткие, сухие. Первые двое вышли из света, маски, стволы. Я не ждал. Два быстрых — один в плечо, другой в колено. Крик короткий, оружие звякнуло. Третий кинулся с дубинкой — я встретил локтем, добил коленом.

— Он злится, — сказал голос. — Отлично.

Сбоку вспыхнул светошум. Белое пламя разорвало тишину, в ушах зазвенело, зрение потекло. Я прижался к бетону, но в лёгкие уже лез дым.

Тени пошли клином. Я снял ещё одного в бедро, отбросил прожектор ногой, зал накрыла полутьма. На секунду — я снова был охотником. Но сверху плеснул мешок газа, глаза обожгло, горло запекло.

— Без фокусов, — сказал голос. — Мы пришли за тобой живым.

Один из них скользнул сзади, петля на голень, дёрг — и пол ушёл. Я упал, ударился, рыкнул. Успел перехватить одного, втащить вниз, сломать ему горло — но второй уже вонзил «тазер» в бок. Ток прошёл сквозь позвоночник, мышцы свело, пальцы разжались сами.

Я рыкнул, зверь внутри вырвался, но тело предало. Пластиковые стяжки хрустнули на запястьях, мешок накрыл голову. Запах — резина, синтетика и всё та же мята.

— Лицом вниз. Не дёргайся.

Я дёрнулся. Получил приклад в рёбра. Сдержал стон.

— Чисто.

Снаружи загудел микроавтобус. Дверь

хлоп

. Меня потащили, как груз. Металл кузова встретил спиной. Мотор завёлся.

— Живой? — спросил кто-то.

— Живой. Босс хочет сам посмотреть в глаза.

Я усмехнулся в мешок.

— Скажи своему «боссу», — прохрипел, — что последние глаза, которые он увидит, будут мои. Перед тем, как я их вырву.

— Упрямый, — сказал голос. — Посмотрим, сколько продержится.

Машина качнулась, колёса застучали по гравию. Я считал повороты, звуки, запахи. Умел ждать.

Девочка, держись. Я вернусь. Я обещал.

Диана

Когда всё закончилось, когда проверка в офисе неожиданно сдулась, словно и не было, нам вернули телефоны. Народ облегчённо загудел, кто-то нервно рассмеялся, кто-то тут же уткнулся в экран, проверяя сообщения, словно в этих пикселях пряталась жизнь. Я тоже взяла свой. Ладонь была влажной, пальцы дрожали.

И в этот момент дверь распахнулась. Вошёл Сова. Не «сотрудник в очках-аналитик», а настоящий он — глаза жёсткие, губы тонкая линия. За ним двое наших. Он сразу нашёл меня взглядом.

— Диана. Идём.

Я встала и пошла. Он не объяснял, я не спрашивала. В коридоре мы ускорили шаг, двери лифта закрылись, и только там он сказал:

— Его схватили.

Слово ударило, как кулак в солнечное сплетение. Воздух вышибло.

— Что значит «схватили»? Где? Когда? — я вцепилась в поручень.

— Ловушка, — коротко бросил он. — Прядильная. Он поехал один. Мы пришли позже. Там пусто.

Мир качнулся. Перед глазами вспыхнула утренняя улыбка Давида, его поцелуй в ключицу, шепот:

«минутку заберу с процентами»

. И сразу — пустота.

— Почему он туда сорвался?! — голос сорвался.

Сова посмотрел прямо в глаза.

— Вот это и надо понять.

Мы вышли на парковку. Седан уже ждал. Я прыгнула внутрь, хлопнула дверью.

— К отцу, — сказал Сова. — Там твои родители. Там Артём.

Я едва дышала. Сердце било так, что казалось — оно расколет грудь.

— Я должна ему позвонить, — выдохнула я.

— Звони.

Я набрала. Гудки. Пустота. Опять. Опять.

Я открыла сообщения — и земля ушла.

На экране —

исходящее

с моего телефона. Фотография: я у офиса, сажусь в машину. Чужая рука держит меня за локоть. И текст под фото:

«Если хочешь увидеться в последний раз с Диной — приезжай. Прядильная, 7. Бокс 3.»

Я замерла. Увидела всё сразу: щёлк камеры у машины, холодный взгляд начальника, «глупости, не обращай внимания», сегодняшняя «проверка» с телефонами в контейнере.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это… — я подняла глаза на Сову, голос сорвался в рычание. — Это он. Вадим Сергеевич. Он и есть Чёрный. Он забрал моего мужа.

Сова молча посмотрел на экран, кивнул.

— Принял.

Дома было полутемно. В гостиной пахло крепким чаем. Папа ходил по комнате, сжимая кулаки, мама сидела у окна, бледная. Артём стоял у стола, как скала. Когда я вошла, все трое повернулись.

— Доча, — сказал папа, — садись.

Я рассказала всё. Про фотографа, про щёлчок камеры, про проверку, про сообщение, про «Дину». Чем больше говорила, тем яснее становилось: всё складывалось в один рисунок. Он был рядом всё это время. В моём офисе. В моей жизни.

— Он и есть Чёрный, — закончила я. — И он держит Давида.

Тишина упала тяжёлой плитой.

— Пахом на связи? — спросил Артём.

Сова включил громкую.

— Тут, — хрипло ответил Пахом. — Бокс пустой. Чисто, как после операции. Машину вывели через гравий, ушли на северо-восток. Камеры заглушены. Людей нет.

— Его люди? — спросил папа.

Пахом замолчал на секунду.

— Живы. Почти все. Но тяжёлые. В больницах. Остальные — прячутся. Костяк держу я и Сова.

Мама закрыла лицо руками. Папа тихо выругался. Артём наклонил голову, словно считал что-то невидимое.

— Значит, — произнесла я, и голос мой уже не дрожал, — у нас нет армии. Но у нас есть мозги. И семья.

Я встала.

— Слушайте. Вчера у офиса был серый микроавтобус. Сегодня телефоны собрали в контейнер, а сообщение ушло с моего номера. Доступ к этому контейнеру ограничен. Это узкий круг. Я дам список. Составлю расписание. Камеры знаю. Датчики, которые «глючили» — тоже его рук дело. Он использовал мой офис как дверь. Значит, я знаю его углы.

Артём кивнул. Папа хлопнул ладонью по столу.

— Я не отпущу тебя туда одну.

— И не надо, — я встретила его взгляд. — Но и сидеть дома не буду. Это мой муж. И это моя война.

Мама положила руку на моё плечо. Её пальцы дрожали, но в глазах горел тот же огонь, что и во мне.

— Тогда идём умно. Без героизма. С холодной головой.

Артём подошёл к ящику, достал чёрный пистолет, протянул мне.

— Ты умеешь. Сегодня ты не девочка. Сегодня — моё плечо.

Я взяла оружие. Холодный металл лёг в ладонь, как печать.

— Я верну его, — сказала я. — Во что бы то ни стало.

Сова разложил карту: серые пятна камер, красные точки «мята», синие — «серый фургон».

— Он чистит сцены. У него всегда два убежища: рабочее и отходное. Вчера — ваш офис. Сегодня — бокс. Завтра — складские поля у старой электрики или заброшенная текстильная фабрика. Мы перекроем. Машину уже засекли у депо, потом — у старой электрики, потом — гравий и пустота.

— Значит, — сказал папа, — начнём с машины.

Я сжала кулон-крыло в ладони. В груди было холодно и горячо одновременно.

— Мой зверь, — прошептала я, — держись. Я рядом.

Я иду в бой. Ради него.

Глава 23

Мы ездили кругами, как охотники по свежему следу. Сова вёл по камерам, Пахом — по слухам. Папа и Артём спорили редко и коротко — опыт спорить не любит. Я сидела сзади, смотрела в окно и запоминала всё: углы, тупики, где пахнет сырой резиной, где тянет водой, где — этой их проклятой мятой.

— Серый засветился у депо, — Сова отбивает пальцами по планшету. — Потом — электрика. Потом — гравий. Дальше пустота. Значит, поля складов, заброшенная текстильная линия или ангары у вторых веток.

— Начнём с текстильной, — сказал Артём. — Там есть где спрятать человека и заглушить звук.

— А я начну с оружейки, — сказала я. — И с головы.

Маркус посмотрел на меня, как на взрослую. Так, как мечтала увидеть когда-то. Молча протянул кобуру. Артём — вторую. Оба ствола лёгли в ладони, как будто всегда там лежали. Холодный вес успокаивает.

— Диана, — сказал папа, — ты идёшь, но под руками. Один шаг — и тебя закрывают.

— Я пойду шесть, — ответила я. — Но быстро.

Текстильная встретила ржавым воздухом и пустыми глазами окон. Собаки молчали — значит, внутри кто-то уже объяснил, кому лаять. Мы разделились: Пахом с двумя — к боковой галерее, Сова — к щиту, папа и Артём — на фронт, давить, если полезут.

— Я — внутрь, — сказала я.

— Мы — угол, — кивнул Артём. — Сожмём, чтобы не высыпались.

— На связь каждые тридцать секунд, — папа надвинул на меня капюшон. — И не геройствуй.

— Поздно, — улыбнулась я одними зубами. — Я уже жена.

Я вошла через сервисную дверь для грузчиков. Замок дышал старыми каплями масла и сдался после второго вздоха. Внутри пахло пылью, резиной и — да, мятой. Всегда эта мята, как подпись рук без лица.

Первая тень — у лестницы. Сигарета в губах, телефон в руке. Я подошла близко, так близко, как позволяет совесть. Коротко — ладонью в горло, коленом по колену. Он упал. Два выстрела в грудь — глухо, как в тряпку. Не думай. Двигайся.

Коридор тянулся к темноте. Шум генератора слева. Справа — двойная дверь. За ней — голоса. Я прижалась к металлу. Один смеётся, второй хрипит, третий шепчет в телефон. Где-то дальше — вода капает в железо. И из глубины — то, ради чего я ещё дышу: глухой, сорванный голос моего мужа.

— Ещё раз, — сказал кто-то. — На память.

Что-то ударило. И тишина.

У меня внутри что-то перевернулось и стало на четыре лапы. Дальше всё произошло очень спокойно.

Я вошла. Не ногой — плечом. Сначала звук — дверь стукнула о стену. Они качнулись в мою сторону — и этого хватило.

— Лечь, — сказала я ровно. — Или лечь, но навсегда.

Первый дёрнул руку к пистолету — поздно. Я стреляла там, где уже была цель, не там, где она должна быть. Двойка в центр — он рухнул на стол, сбил кружку, мята брызнула по столешнице. Второму повезло меньше: он успел вскрикнуть «кто ты…» — и получил в горло. Третий побежал. Разумно. Но я ненавижу спину, когда в руках у меня моя жизнь. Три шага, прижала к стене, дуло в затылок.

— Куда? — спросила тихо.

— Там, — он повёл подбородком в тёмный проход.

— Молодец, — сказала я и выстрелила. Коротко. Он сполз на бетон, как мусор, перестав быть человеком.

— Диана, доклад, — Сова в ухе.

— Внутри. Минус трое. Иду дальше.

— Держим наружку, — Артём, и в голосе — железо. — Мы здесь.

Я пошла по узкому коридору на звук генератора и голосов. Сердце билось ровно, как метроном. В каждом шаге — годы тренировок, папин голос «дыши», Давидов — «держи локоть закрытым». Я держала.

Следующая комната — больше, ярче. Прожектор в глаза, металлические стенки экрана, запах хлорки. И он. Давид. Прикован к стулу. Лицо в крови, на губе кровь уже тёмная. Рубаха рваная, у виска — тонкая рассечённая линия. Он поднял голову — и в глазах хищник, обессиленный, но живой.

— Девочка… — прохрипел он и тут же рывком: — Назад!

Поздно.

Они были четверо. Двое у двери, один слева на стремянке, один — у Давида за спиной, «хозяин ситуации». Я не дала им стать «ситуацией».

— Оружие на пол, — сказала я. — Быстро.

— Смотри, какая, — один хмыкнул. — Кукла с пистолетом.

— Куклы в детстве были у тебя, — ответила я и выстрелила ему в бедро. Он сложился и попытался стрелять снизу. Вторая пуля — в плечо. Пистолет улетел.

Слева со стремянки пошла очередь. Я ушла в низ, стол на себя, дерево поймало железо. Выстрелила через край — чувствую, как пуля срезала лестницу, железо лязгнуло, тело рухнуло.

— Ложись! — рычит Давид, но я стою. Это они ложатся.

Двое у двери наконец-то поняли, что всё не по их плану, и пошли клином. Я подождала, пока перекрёст их линий станет моим моментом. «Выдох» — и двойка правому, «перевод» — двойка левому. Они упали почти одновременно, как будто это танец. Танец, где музыка — моя решимость.

Остался один. Тот, что стоял за Давидом. Он не стрелял. Он смотрел. Спокойно, почти лениво. Глаза — как мокрый асфальт, пустые. Улыбка тонкая.

— Наконец-то, — он узнал меня. — Маленькая принцесса выросла.

— Ты — Чёрный, — я произнесла без вопроса.

— А ты — свет, — он кивнул, будто поздравляя. — Что ж, свет, посвети мне в глаза.

Он прижал ствол к горлу Давида, мягко, как будто ласкает. Я почувствовала, как воздух стал стеклянным.

— Ещё шаг, — сказал он с той самой пустой вежливостью, — и твой зверь перестанет дышать.

— Ещё слово, — ответила я, — и ты перестанешь говорить.

Он хмыкнул, слегка склонил голову — как будто соглашаясь вежливо, чтобы потом ужалить.

— Диана, — Давид тихо. — Не вздумай…

— Тихо, муж, — сказала я. — Сейчас я работаю.

Я видела: дистанция между его стволом и кожей Давида — два пальца. Между мной и его лицом — пять шагов. Между нами — железный стол. На полу — кровь, скользко. В правой руке — мой пистолет. В левой — второй. И ещё — я.

— Вадим Сергеевич, — произнесла я спокойно, — на работу вы ходите вовремя. А на смерть — опоздали.

Он успел только чуть сузить глаза. Я выстрелила не в лоб. В его руку. Раз. Два. Пальцы раскрылись сами. Ствол ударился о пол, отскочил. В ту же секунду я шагнула вбок и втоптала носком ботинка оружие под стол. Он потянулся в пустоту — и тогда я подняла вторую руку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это — за моё имя в твоём грязном тексте, — выдохнула и дала ему в плечо, чтобы согнулся. — Это — за его кровь, — в колено, чтобы упал. — Это — за наш дом, — в другую ногу, чтобы не встал.

Он смотрел снизу вверх. И улыбался — пусто.

— Добей, — предложил он. — Или у тебя не хватит…

Я подошла. Близко. Так близко, чтобы он увидел, из чего сделан мой взгляд.

— У меня хватит, — сказала я. — Всего.

Я подняла ствол. На секунду услышала только своё дыхание и как-то очень далеко — голос папы в радио:

«Диана, доклад…»

— и голос Артёма:

«держим периметр…»

. Они давили, как обещали. Значит, у меня есть этот последний шаг.

— Это — за моего мужа, — сказала я и выстрелила ему в голову. В упор. Чисто.

Тишина хлопнула, как дверь. Воздух стал тяжелее, но дышать стало легче. Где-то за стеной кто-то вскрикнул — и успокоился. Пахом в ухо: «минус фронт, заходим», Сова: «камера глохнет, иду на свет», папа: «я сзади».

Я опустила пистолеты. Мир снова сложился.

— Девочка, — сказал Давид хрипло. — Ты… как же ты чертовски…

— Тихо, — я уже резала стяжки на его руках. Пальцы дрожали, но резали верно. — Посмотри на себя. Тебя всюду порезали

— Вижу тебя, — он усмехнулся и мгновенно помрачнел, увидев моё лицо. — Не подходи к крови… Чёрт, ты в крови. Это не твоя?

— Не моя, — сказала я и ощутила вспышку злости — горячую, чистую. — Их. Все — их.

Он мотнул головой, как будто отгоняя боль. Я сняла стяжки с щиколоток, он попытался встать — качнуло. Я подхватила, он опёрся. Тяжёлый, горячий, мой.

— Ты пришла, — сказал он тихо. Не вопрос. Констатация. В этом голосе было всё: и страх, и гордость, и благодарность, и тот самый зверь, который умеет улыбаться только мне. — Я понимал, что придёшь. Но то, как ты это сделала… чёрт, Диана. Я женат на шторме.

— Ты женат на мне, — поправила я, — а шторм — это я, когда трогают тебя.

Он рассмеялся — хрипло, больно, но счастливо. Протянул ладонь, провёл по моему лицу большим пальцем. На нём — кровь. Не моя.

— Люблю тебя, — сказал он просто.

— И я тебя, — ответила я.

Дверь распахнулась — вошли свои. Пахом, как тень; Сова — без очков, с голыми глазами; за ними — папа и Артём. Оба на секунду застыли, переводя взгляд с меня — на Давида — и на Чёрного на полу. Маркус первым выдохнул:

— Вот это — моя девочка.

Артём усмехнулся коротко, безрадостно, но с теплом:

— И моя невестка.

— Жена, — поправил Давид, и голос у него был уже ровнее. — Моя жена.

— Уйдём отсюда, — сказал Сова. — Здесь всё дышит их железом. Пахом, чистим хвост.

Папа подал мне руку, но я уже держала своего мужа. Он тяжёлый — так и должно быть. Я взяла его вес, как берут свою судьбу.

На выходе я на секунду обернулась. На полу лежала пустая улыбка и мята. Я вздохнула и сказала в пустоту:

— Больше ты не дышишь моим воздухом.

Снаружи воздух был сырой, но чистый. Ночь ещё не опустилась — город держал серый свет, будто тоже не верил, что всё это — на самом деле. Я прижалась к Давиду плечом. Он опёрся крепче.

— Зверь, — шепнула я. — Домой. Сейчас — домой.

— Домой, — ответил он. — И — всегда рядом.

Мы пошли к машине, и впервые за весь день я позволила себе дрожь.

Глава 24

Давид

Я сидел в этой вонючей клетке, прикованный к стулу, и в какой-то момент даже начал думать, что этот бетон станет моим последним домом. Руки распухли от стяжек, голова гудела от ударов, во рту вкус крови и металла. Но внутри ещё дышал зверь. Он ждал. Он не сдавался.

И вот — дверь. Грохот. И воздух изменился.

Она.

Моя девочка. Моя жена.

Диана вошла так, будто здесь не фабрика, а её дом, и каждый угол обязан ей подчиняться. В глазах — сталь, в руках — два пистолета. И голос, ровный, холодный:

— Оружие на пол.

Я хотел закричать: «Назад! Не вздумай!» — но понял, что поздно. Это не та Диана, что шептала мне «муж, ещё минутку». Это была Волчица.

Первого она сняла мгновенно — выстрел в грудь, он повалился на стол, разлив мяту. Второго — в горло. Третий побежал — и тоже лёг. Она двигалась, как шторм: быстро, чётко, красиво.

Я смотрел — и сердце сжималось. Сначала от страха:

она же одна, а их много!

А потом… потом во мне что-то перевернулось. Я не видел девчонку, я видел бойца. Женщину, которая рвёт мой мир из их грязных рук.

— Девочка… назад! — прохрипел я.

— Тихо, муж, — ответила она, даже не глянув на меня. — Сейчас я работаю.

Боги. Эти слова врезались глубже, чем пули.

Они пошли на неё вдвоём. Я хотел рвануться, но стяжки держали. Я только рыкнул — и в тот момент она уложила их обоих. Выстрел — перевод — ещё выстрел. Двое рухнули, будто их срезал ветер.

Остался Чёрный. Стоял у меня за спиной, дуло к моей шее. Спокойный, как смерть. И говорил ей гадости: «Принцесса выросла», «Свет гаснет».

Она не дрогнула. Стреляла в его руку — дважды, пока пальцы не разжались. Отбросила ствол. А потом пошла к нему медленно, шаг за шагом, и каждое слово было пуля:

— Это за моё имя, — бах в плечо.

— Это за его кровь, — бах в колено.

— Это за наш дом, — бах в другое.

Я смотрел на неё и не верил, что это моя жена. Нет, верил. Но внутри зверь встал и заскулил:

моя, моя, моя.

— Добей меня… — прохрипел он.

Она наклонилась. Я видел её глаза. Холодные, как клинок.

— У меня хватит. Всего.

И она выстрелила. В упор.

Тишина накрыла всё. Мята больше не пахла — только порох и её духи.

Она подбежала ко мне, резала стяжки. Руки мои дрожали, тело болело, но я видел только её.

— Ты пришла, — сказал я.

— Конечно пришла. Я всегда приду.

Я не выдержал — рассмеялся. Хрипло, с болью, но счастливо.

— Чёрт, девочка… Я женат на шторме.

— Нет, — поправила она. — Ты женат на мне. А шторм — это я, когда трогают тебя.

Я хотел её целовать и не отпускать. Она была в крови, но эта кровь была не её.

Нас вывели свои. Пахом, Сова, наши отцы. Все смотрели на неё. На нас.

— Вот это моя дочь, — сказал Маркус.

— И моя невестка, — добавил Артём.

— Жена, — сказал я. И гордился этим словом так, как ещё никогда ничем не гордился.

По дороге домой я держал её за руку и не отпускал. Машина неслась, город мигал огнями, а я не сводил с неё глаз. Она смотрела в окно, а я — только на неё.

— Девочка, — тихо сказал я. — Я влюбился в тебя снова. Ещё сильнее.

Она улыбнулась уголком губ, положила голову мне на плечо.

— И это только начало.

Я поцеловал её волосы, потом губы. Губы пахли порохом и кровью, но были самыми сладкими в мире.

— Я счастлив, — сказал я ей прямо. — Поняла? Несмотря на кровь, на боль, на всё это дерьмо. Я счастлив, что у меня есть ты.

Она посмотрела на меня своими горячими глазами и прошептала:

— Я люблю тебя, муж.

Машина гудела ровно, огни города мелькали за окнами, но я видел только её. Она сидела рядом, держала мою руку, пальцами гладила костяшки, как будто проверяла — живой ли.

— Ты дурак, — сказала тихо. Голос спокойный, но я чувствовал: внутри у неё ещё всё кипит.

— Знаю, — ответил я, не отпуская её ладонь. — Но твой дурак.

Она посмотрела на меня, и в глазах сверкнула злость.

— Ты поехал туда один. Один, Давид! А если бы они… если бы я не успела?

Я усмехнулся, хотя губы болели.

— Если бы не успела — я бы выжил ради тебя. Но то, как ты ворвалась… чёрт, Диана. Я думал, сердце у меня вырвется из груди.

— Я убила их всех, — она сказала это прямо, без дрожи. — Я убила, и мне не стыдно.

Я развернулся к ней, прижал её руку к губам, поцеловал костяшки.

— И правильно. Я горжусь тобой. Ты моя волчица. Моя женщина.

Она закусила губу, и я видел, как дрожит её подбородок.

— А я смотрела на тебя, избитого, и злилась так, что готова была стрелять, пока не кончатся патроны.

Я хрипло рассмеялся, наклонился к ней и поцеловал. Сначала мягко, потом глубже. Её губы ещё пахли порохом. Она отстранилась и прижала ладонь к моей груди.

— Ты в крови. Вся рубашка мокрая. Ты обещал мне жить.

— И живу, — я провёл рукой по её бедру, чувствуя, как она вздрогнула. — Потому что ты пришла.

Она прищурилась.

— Если ещё раз сорвёшься один — я тебя сама пристрелю.

— Пристрелишь, а потом вытащишь, — усмехнулся я. — Ты же уже знаешь, как это делать.

Она фыркнула и ударила меня кулачком в плечо. Я зашипел от боли, но тут же притянул её ближе.

— Осторожно! — она испугалась.

— Да ладно, — я поцеловал её висок. — Больнее было, когда я смотрел, как ты одна идёшь против четверых.

Она уткнулась в моё плечо, обняла.

— Я люблю тебя. И ненавижу, что ты рискуешь так.

— Я люблю тебя, — сказал я. — И готов рисковать, если на кону ты.

Она подняла голову, посмотрела на меня.

— Дурак, — шепнула. — Мы домой?

— Домой, девочка. В наш дом. Где нет чужих рук и запаха мяты. Только мы.

Я поцеловал её снова, глубже, жаднее. Она ответила так, что я едва не забыл, что весь в порезах и синяках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25

Дверь за нами закрылась, и я впервые за день вдохнул воздух так, будто он принадлежал мне.

Не фабрике, не крови, не Чёрному. Нам. Нашему дому.

Диана сразу включила свет, сняла с меня куртку, и я поморщился.

— Осторожно, — усмехнулся я. — Там всё живое.

— Ещё слово — и я тебя сама прибью, — прошипела она, глядя на рубашку, пропитанную кровью. — За то, что сорвался один.

— Ты это уже говорила, — улыбнулся я. — Но я вижу, как ты волнуешься, девочка.

Она фыркнула, но глаза её блестели.

— В ванную. Быстро.

Душ. Тёплая вода бежала по телу, смывая чужую кровь. Она стояла рядом, держа душевую лейку, и пальцами осторожно проходилась по моим плечам, по груди, по спине. Где-то я зашипел от боли, но молчал. Не хотел, чтобы она остановилась.

— Ты весь в порезах, — сказала она, глядя, как вода становится розовой.

— Красиво смотрится? — я усмехнулся.

Она зло посмотрела на меня.

— Красиво будет, когда ты перестанешь меня пугать.

Я поймал её руку, поднёс к губам и поцеловал.

— Ты сегодня сама была страшнее всех моих врагов.

Она отвернулась, но я видел — уголок губ дрогнул.

— Не смей шутить.

Я притянул её ближе, так что вода хлестала на нас обоих.

— Я серьёзно. Ты вошла — и я впервые понял, что бояться мне больше нечего. У меня есть ты.

Она замерла, прижалась лбом к моей груди.

— Я боялась за тебя. А когда увидела… кровь… я готова была рвать их зубами.

Я взял её лицо в ладони, заставил поднять глаза.

— Ты и рвала. Я видел. И гордился каждым твоим выстрелом.

Её дыхание сбилось. Она смотрела на меня так, что я забыл обо всех ранах.

— Муж… — прошептала она.

Я поцеловал её. Сначала медленно, чувствуя вкус воды и её губ. Потом жаднее. Она ответила, руки её скользнули по моему телу, осторожно, как будто боялась причинить боль, но я знал: она хочет меня так же сильно, как я её.

Я оторвался на миг, шепнул прямо в её губы:

— Я хочу тебя. Здесь. Сейчас. Несмотря на всё.

Она покраснела, но улыбнулась дерзко.

— Даже избитый?

— Особенно избитый, — усмехнулся я. — Чтобы помнить, ради кого жив.

Я прижал её к стене душа, и вода текла по нашим телам, смывая всё чужое. Оставляя только нас.

Она сидела на кровати, осторожно обрабатывала мои порезы. Ладони нежные, но твёрдые, как у врача, которого учила жизнь. Я смотрел на неё и не верил, что эта же девочка несколько часов назад стояла с двумя стволами и рвала в клочья моих врагов.

— Потерпи, — сказала она, аккуратно протирая плечо. — Это щиплет, но надо.

— Щипи, сколько хочешь, — я усмехнулся. — Ты сегодня уже сделала мне всё больное сладким.

Она закатила глаза, но уголок губ дрогнул.

И вдруг — замерла. Рука с ваткой остановилась. Взгляд — куда-то внутрь себя.

— Диана? — позвал я.

Она резко встала, отбросила всё на столик и побежала в ванную. Я услышал рвотный звук. Меня словно током ударило. Я сорвался с кровати, забыл про свои раны, пошёл за ней.

— Девочка! Что с тобой? — я толкнул дверь. Она сидела на полу, обхватив колени. Бледная.

— Тише… — прошептала. — Подожди… дай мне подумать…

— Что «подумать»? — я опустился рядом, хотел коснуться её плеча, но она подняла руку, будто останавливая меня.

— Выйди. Пожалуйста. Выйди сейчас же.

— Ты с ума сошла?! — я взорвался. — Я не оставлю тебя так!

— Давид! — она подняла глаза, в них блестело что-то новое, почти дикое. — Выйди. Пять минут.

Я впервые не понял её. Но послушал. Закрыл дверь, встал в коридоре.

Минуты тянулись вечностью. Я стучал:

— Диана, открой. Что случилось? Ты меня пугаешь!

Тишина. Только её дыхание за дверью.

И вдруг — щелчок замка. Она вышла. В руках что-то маленькое. Белое. Я посмотрел — и всё понял.

Тест. Две полоски.

Я сел прямо на пол. Ударило так, что кровь застыла в жилах, а потом рванула по всему телу.

— Девочка… — я прошептал. — Это… это правда?

Она кивнула. Губы дрожали.

— Я беременна.

Я взял её за плечи, прижал к себе. Голос хрипел:

— Чёрт… чёрт, Диана! У нас будет ребёнок! Малыш!

Я смеялся и плакал одновременно, целовал её волосы, щеки, руки. Она тоже смеялась и всхлипывала.

— Надо срочно в больницу, — сказала она, и тут же добавила, глядя на мои раны: — И тебя обработать, и мне провериться. Вместе.

— Сначала ты, — отрезал я. — Я живой, а вы — моё всё.

— Давид, — она посмотрела строго. — Мы оба. Сразу.

Мы влетели в больницу посреди ночи. Я — весь в крови, она — с глазами, сияющими и испуганными одновременно. Нас развели: меня — к хирургу на перевязки, её — к гинекологу.

Я сидел, пока мне зашивали плечо, и едва не рвал бинты зубами от нетерпения. Хотел быть рядом. Хотел услышать.

И вдруг она появилась в дверях. В белом халате поверх своего платья. В глазах — слёзы. Настоящие.

— Ну? — я сорвался с кушетки, плевать, что игла в плече.

Она подошла, взяла моё лицо в ладони и прошептала:

— Всё правда. Мы ждём малыша.

И у меня внутри что-то взорвалось. Вся боль исчезла. Все шрамы, кровь, враги, весь город — всё стало фоном. Главное — вот она. И в ней — наше продолжение.

Я поднял её, закружил прямо в коридоре, не слушая ни врачей, ни боль. Она смеялась и шептала:

— Осторожно! У тебя швы!

— Мне плевать, — сказал я, целуя её в губы. — У меня есть ты. У меня есть наш малыш. Девочка… я самый счастливый мужчина на свете.

Ночью, когда мы вернулись домой, я не спал. Лежал, слушал, как она дышит рядом, и гладил её живот ладонью. Там — наша тайна. Наше будущее.

И я поклялся: никто больше не прикоснётся к ней. Ни к ней, ни к нашему ребёнку. Я зверь. И теперь я буду защищать не только свою волчицу. Я буду защищать стаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

Мы держали эту новость в себе несколько недель.

Только мы двое и наш секрет. Утром я гладил её живот, шептал крошке: «Привет, волчонок», — а вечером ловил её улыбку, когда она гладила меня по щеке и шептала: «Ты уже самый лучший отец».

Мы не говорили никому. Хотели, чтобы момент был правильный. Чтобы все — наши семьи — услышали это в нашем доме.

Вечером стол уже ломился от блюд. Диана носилась по кухне, поправляла каждую деталь, хотя я пытался усадить её и заставить «беречься». Она фыркала:

— Муж, я беременна, а не хрустальная.

— Для меня ты хрустальная, — отвечал я и украдкой целовал её в шею.

К назначенному времени собрались все. Первой приехала её мама с папой. Маркус был, как всегда, серьёзен, но глаза светились теплом, а Софья едва не прижала меня к груди, когда я открыл дверь.

— Сынок, — сказала она, и у меня в груди потеплело.

Чуть позже подъехали мои родители. Артём ворчал, что «город без него жить не может», а Инна сияла так, будто праздник был её.

За столом было шумно. Смеялись, вспоминали. Софья все вспоминала тот случай, как шестилетняя Диана на своём дне рождения объявила: «Он будет моим мужем». Маркус качал головой:

— Я думал, это детская игра. А оказалось — судьба.

Инна подыграла:

— Я тогда сказала Артёму: вот увидишь, они всё равно будут вместе. А он не верил.

— Ну да, — усмехнулся отец. — Я думал, мой сын слишком упрям, чтобы позволить себе счастье.

Все засмеялись.

А я смотрел на Диану. Она поймала мой взгляд, кивнула — пора.

Я поднялся, взял её за руку. Мы переглянулись, и она сказала:

— У нас есть новость.

В комнате стало тише. Даже Пахом, который зашёл позже и уселся в углу, поднял глаза.

Я сказал прямо:

— Мы ждём ребёнка.

Секунда тишины. А потом — фурор. Смех, крики, обнимания. Софья вспыхнула слезами, Маркус впервые за долгое время растерялся и выдохнул:

— Внучка… или внук. Чёрт…

Инна кинулась к Диане, прижала её. Артём подошёл ко мне, хлопнул по плечу так, что я чуть не пошатнулся.

— Молодец, сын. Так и должно быть.

Все поздравляли, смеялись, желали здоровья. А я стоял среди этого шума и впервые понял: у меня есть семья. Настоящая. Не только «мои» или «её». Наши.

Когда все разошлись, я закрыл дверь, вернулся к столу. Диана стояла у окна, держала руку на животе. Я подошёл, обнял её сзади, положил ладонь поверх её руки.

— У меня есть всё, — сказал я тихо. — Жена. Ребёнок. Родители. Дом.

Она обернулась, прижалась губами к моей щеке.

— Но главное — ты. Ты и наш малыш.

Я посмотрел в окно на огни города и добавил про себя:

Я — зверь. И теперь у меня есть стая. И никто никогда её не тронет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец